Помяс из Сендухи

Действие в историко-приключенческой повести Геннадия Прашкевича «Носорукий» разворачивается в далёкие времена бурной колонизации Сибири и Крайнего Севера. Колонизация эта была весьма необычной — русские давали покоренным народам больше, чем брали у них (как очень точно отметил Дмитрий Жуков).

Поиски редкого зверя (по-видимому, мамонта) по царскому повелению — весьма нелёгкое дело. Огромны сибирские пространства: «Людей ни разу не встретили». Ещё не до конца покорённые сибирские народы и народцы, одно слово — инородцы — мешают, однако. Пошаливают. Ведь это было время максимальной пассионарности по Гумилёву, когда Русь рванула аж до Тихого океана. Была в народе необычайная одержимость в деле освоения новых пространств, ибо руководила людьми национальная идея о Москве как Третьем Риме.

Забавен наказ якутского воеводы казакам, отправляющимся в далёкую экспедицию, приказывающий блюсти государственную дисциплину, устанавливающий сухой закон и осуждающий коррупцию: «...чтоб на зимовье пива и браги и воровства не было, и зернью бы служилые люди не играли и государева жалованья и казенных пищалей, и казённого платья с себя не проигрывали. И самим напрасно налоги не чинить и для своей бездельной корысти ни в чём к служилым и к промышленным людям не приметываться,...чтобы ни в чём от тех шаткостей порухи государеву делу не было». Неплохо бы эти принципы применить к сегодняшнему чиновничеству всех уровней.

Прашкевич восстанавливает не только дух времени, но и его букву: повесть изобилует древнерусской лексикой. Это увлечение не ново — ещё Ильф и Петров иронизировали по подобному поводу примерно так: «Старик Пафнутьич индо взопрел, сел на завалинку и аж заколдобился». Когда-то даже таким зубрам, как Валентин Пикуль и Александр Солженицын, доставалось в той же «Литературной газете» за чрезмерное увлечение такими лингвистическими экспериментами. И совсем неплохо было бы в таком случае помещать в конце книги словарь использованных выражений, дабы «русско-древнерусский» волапюк был понятен любому читателю.