О.Л: Раз,раз,раз … раз-два…

Д.Г: Работает.

Ведущий (Ираклий Вахтангишвили): Авторы на месте. Зрителей прошу занять свои места.

Д. Г: Ну что дамы и господа, добрый день! Для начала.

О. Л: Добрый день, дорогие товарищи читатели. Мы дорогие ваши товарищи писатели. Начинаем разговаривать. Ну, это, конечно, почти безнадёжно начинать разговаривать после Быкова. Вот. Но я, кажется, знаю, с чего можно начать. Если вы присутствовали перед этим в зале, то вы обратили внимание — у Быкова есть 12-я баллада, 18-я баллада. Вот не помню, который был номер у той, которая читалась в конце? У меня стольких баллад нет, у меня есть нулевая баллада. Которая посвящена Дмитрию Быкову:

НУЛЕВАЯ БАЛЛАДА (Д. Быкову)

Да ладно, говорю я вам, презрение к моим словам, сомнение в моих правах и прочие занудства -- они пути не сократят, обманут, как слепых кутят, а значит, всех вас запретят и не дадут вернуться. Да ну, мне отвечают, бред, тебе, приятель, веры нет, ты стар и сед, ты -- глупый дед, а мы -- гонцы рассвета, и значит, ты, дружок, молчи, мусоль беззубо калачи, грей тощий тухес на печи, к тебе доверья нету.

Да ладно, вам я говорю, я старый по календарю, а так с плевка зажгу зарю и разражусь потопом, тогда как вам, мои друзья, и свистнуть в простоте нельзя, и непроторена стезя -- куда вам, плоскостопым? Да ну, они мне говорят, ты тонешь, дядя, как «Варяг», не дотянув до января, до снежного причала, тебе -- прокуренный подвал, а нам -- в ночи девятый вал, у нас -- кудрява голова, короче, чья б мычала.

Да ладно, говорю вам я, не то чтоб мы -- одна семья, но визг сопливого хамья давно мне не любезен, и если вежлив до сих пор, то под полой держу топор -- он и увесист, и остёр, и вообще полезен. Да ну, мне говорят они, смотри, козел, не обмани, спаси топор и сохрани, он скоро пригодится -- мы выпьем и еще нальём, и топоришко отберём, и вставим деду остриём в тугую ягодицу.

Да ладно, а в ответ -- да ну, и не вмените нам в вину сей диалог, как страсть к вину, как социальность позы, поскольку вечность коротка, а жизнь уходит с молотка, и если нынче брань сладка, то завтра будет поздно; какие б ни были понты, а мы давным-давно «на ты», и если утром все скоты, то к вечеру -- химеры, и каждый, свеж он иль устал, взбирается на пьедестал, где злато славы -- как с куста, приятели-гомеры!

И снова, как последний лох, ты затеваешь диалог...

(аплодисменты)

О. Л: Ну, если захочется, к этому всему можно будет вернуться. А в целом, задавайте ваши вопросы. Правильно, Рома?

Рома: Дак, ё.

О. Л: Вот. А мы на них будем давать ответы разной длины.

Д. Г: И занудности.

О. Л: Да. О чём будем разговаривать? Пока вы спрашиваете, мы отвечаем!

Вопрос (Снеговик): Какие ваши творческие планы? (смех в зале).

О.Л: Да ну!

Д. Г: Это под конец. Неужели надо чтоб мы уже ушли?! (смеётся).

Вопрос (Сергей Бережной): Вы не только много сами публикуетесь, но и держите в руках достаточно обширные такие вот нити по … ну, чувствуете, что публикуют крупнейшие издательства в России, в Украине. Скажите, пожалуйста, какие тенденции, вот сейчас, есть в том, что можно с некоторой условностью назвать «Издательская мысль»? Чего они хотят? Хотя бы подспудно, а может быть, явно?

Кто-то из зала: Бабла!

О.Л: Давай!

Продолжения вопроса: Как они видят, в частности, читателя? Это тоже важно!

Д.Г: На самом деле, к сожалению, вот это вот понятие – среднестатистический читатель, которого мы, как писатели, авторы книг, в общем, не сильно любим, — к сожалению, оно имеет место быть именно как раз среди издательских маркетологов. То есть и они на что-то таки рассчитывают. И, видимо, этот Среднестатистический всё-таки существует. Иначе … Ну скажем так, можно брать не только фантастику, а вообще общий вал литературы. Ну для кого-то же пишется огромное количество каких-то как бы иронических детективов? Огромное количество каких-то как бы фантастических боевиков? И так далее, и так далее. И это всё продаётся и, соответственно, покупается. Значит, расчёт, в общем-то, оправдывается. Поэтому, я так смотрю, по издателям сейчас идёт широкополосная и нишевая литература. Есть два типа: широкополосная и нишевая. Естественно, у широкополосной, как правило, тиражи больше. Но иногда бывают всплески и из нишевого, одиночные, так сказать, авторы или одиночные книги становятся бестселлерами. И такое бывает! Но у издательства, до последнего времени, пока не начался пресловутый кризис, была ставка на вал. То есть, издаём сто никому не известных авторов, они за счёт того, что выходят в известных сериях, где известно, что вот здесь же мы печатаем «Космический боевик», здесь мы печатаем «Фентэзи», здесь мы печатаем что-то с претензией на юмор и так далее. Они под серию уйдут, что-то недопродастся – не страшно. А из этих ста, может быть, один-два в итоге станут ну если не бестселлерами, то прилично продаваемыми. Остальное уйдёт в отсев и чёрт с ними! Приблизительно вот такая была политика. Плюс энный массив крепких таких середняков… я говорю даже не по качеству текста, а по тиражам. У одного могут быть хорошие тексты, могут быть средние тексты. Но люди, которые стабильно, нормально продаются. Лонгселлеры. Плюс несколько бестселлеристов, их много никогда не бывает. Но они есть, это как бы хорошо. Но основная масса — это среднее звено. Плюс его подпитка, из вот этой вот карусели новых авторов по пять тысяч тиража и штабелями. Сейчас, насколько я понимаю… Плюс были небольшие нишевые издательства, которые печатали — и сейчас к счастью продолжают печатать — то, что сейчас называется неформатом. Разной степени качества. Как правило, тиражи небольшие. Но, тем не менее, народ как-то ухитрялся выживать. И некоторые даже не на гранты. Естественно, объёмы несопоставимы, но ниши были. Теперь получается так — сейчас пришло время брендов. То есть, это вот те самые крепкие середняки плюс, естественно, авторы бестселлеров. То есть, работа в короткие деньги. Если раньше издатель мог себе позволить продавать тираж книжки, ну, допустим, два года, полтора года… То есть это было не очень хорошо, лучше, конечно, полгода-год. Но в принципе терпимо. По крайней мере не убыточно. Сейчас, в связи с инфляцией и всей прочей лабудой, это нерентабельно. То есть книжка должна уходить быстро! Соответственно, первое: уменьшение тиражей даже у монстров, не сильное, но так, чтобы быстро продавалось. Лучше потом допечатаем, если нормально пойдёт. Второе: значительно большая переборчивость и сокращение количества «пробного вала», потому что под серию уже далеко не всё уходит. У народа стало меньше денег, и поэтому неизвестные имена покупают хуже, и уже под серию эти пять тысяч могут и не продаться. А ставить эксперименты как бы себе дороже. Тут не до жиру. Поэтому — известные бренды середняков и, естественно, авторы бестселлеров. Точечная раскрутка, рекламная, не тотальная, а некоторых отдельных людей, которые уже и так в какой-то степени продаются. Может быть, бестселлеры; может, не бестселлеры. Но, как минимум, чтобы эта реклама хоть как-то окупилась. Потому что раскручивать никому не известного никто не будет. Исключение — издательство «Популярная литература», они делают ставку на массированную рекламу единичных книг. Ну такая своя фишка. В принципе работает, но насколько хорошо?... То есть тиражи большие и продаются. Но поскольку большие затраты на рекламу… я просто не знаю их экономики, насколько оно хорошо отбивается по деньгам. Наверное, отбивается? Насколько хорошо – не знаю. То есть, я думаю, что по крупным издательствам будет труднее… с одной стороны, будет труднее издать всякую лабуду! Потому что народ лабудой объелся, покупают её не слишком хорошо. Я имею в виду лабуду неизвестного или малоизвестного автора. С другой стороны, к сожалению, хороший, но нестандартный текст точно так же будет трудно издать. По тем же самым причинам. Но насколько дошла информация (это непроверенная информация из вторых рук, поэтому я не могу сказать, она точная или нет) — сейчас, как ни странно, активизировались малые издательства. Потому что вот эта вот ниша неформата, который хоть как-то издавался крупными издательствами, она обрублена, ну не на сто процентов, но на восемьдесят так точно. От того, что было. И, соответственно, появились вакантные места. А при хорошем, правильном позиционировании книги, обложки, направления, там какая-то аннотация, рецензия кого-нибудь известного на обложку, даже на неизвестного автора… В принципе, можно влезть в эту нишу, потому что сейчас там не надо конкурировать с монстрами. И на эту тему… плюс кто-то выбивает на это гранты, кто-то делает на свой страх и риск. Как ни странно, вроде бы это активизировалось. Не так, чтобы пошла такая уж прямо волна и всё стало совсем хорошо! Но стало больше, чем раньше, по малым издательствам. Поэтому резюме: монстров интересуют имена и качественно написанный формат, в небольших объёмах. Качественно написанный формат от новых авторов. Но его будет опять же труднее… потому что формат может быть качественно написанным. Но продаваемым, хотя бы. Ну, чтобы не графомань полная была. И, скажем так, по малым издательствам, которые специализируются… опять же… вот там уже, конечно, за качеством будут смотреть, потому что, если вещь неформатная, да ещё и плохо написанная, то кому она нужна?! Скажем так: любитель боевика пойдет, купит боевик от известного издательства. Любитель, скажем, оригинальной какой-то, неординарной прозы будет от этого плеваться. Она, может, и неординарная, но просто плохая. И не купит. Поэтому там уже контроль качества значительно выше. Вот, по-моему, вот такая вот ситуация, она подвешенная и двоякая.

О. Л: Мне добавить нечего. Всё было очень обстоятельно, правильно. Я согласен. Спрашивайте дальше!

Вопрос (Снеговик): Вопрос относительно вашей последней книги – относительно «Алюмена». Насколько вы разделяете взгляды вашего героя Эминента на прогресс? На способы борьбы с ним.

О. Л: Странный вопрос. Автор вообще не разделяет взглядов своих героев.

Д. Г: И вообще давайте тогда заодно уж позовём сюда Андрея Валентинова. Поскольку «Алюминий» мы писали на троих. А вон он сидит!

О. Л: Ну, разберёмся. Да. Если есть вопросы Андрею, то мест тут хватает вполне. Значит, приглашаем сюда.

Д. Г: Да. То есть можно задавать вопросы Андрею. Он может присоединиться. Ну, короче…

О.Л: Возвращаемся к вопросу.

Д. Г: Подчёркиваю – мы его писали втроем! Чтоб никто не забыл.

О. Л: Да! Я не очень понимаю, почему вообще идёт такое обсуждение? С чего вдруг читатель взял, что писатель разделяет или не разделяет взгляды героя? Ну, если я обращаюсь к актёру: слушай, ты сыграл Ивана Грозного, ты разделяешь позиции и взгляды Ивана Грозного… мировоззрение? Мне скажут, что я полный кретин. Правда?

Кто-то из зала: Нет. Ещё можно сказать, что когда играю, то разделяю.

О. Л: Нет. Когда играю, то… Так вот когда я пишу, я разделяю взгляды всех своих героев. Когда я отхожу от книги хотя бы на шаг, мне этот вопрос кажется настолько нелепым, что я даже не понимаю, как на него ответить. У меня есть свои собственные взгляды.

Д. Г: Кроме того, очень любопытный в одном месте в сети мы нашли, случайно попался или неслучайно, уж не помню, отзыв, где почему-то про «Алюмен» пишется, что «Вот жалко, что вот и Олди с Валентиновым туда же – они боятся прогресса. Эта книжка против прогресса!» То есть, как можно было понять книжку с точностью на 180 градусов наоборот для меня остаётся загадкой.

О.Л: Ну, каждый читатель — он же читает свою книгу, и часть из них мы не писали. У Вас был вопрос.

Вопрос: Вот вчера был разговор по поводу интернетовского самиздата. Интересно, как вы относитесь к сетевой литературе?

О. Л: Литература не бывает — сетевая, не сетевая, бумажная, папирусная, высеченная на камне…

Д. Г: Клинописная.

О. Л: Клинопись, на глиняных табличках. Бывает литература. И не литература. Что не означает плохое качество. Бывает, к примеру, развлекательная индустрия, мимикрирущая под литературу. Поэтому к сетевой литературе я никак не отношусь, потому что я не понимаю, что это такое. А опубликован литературный текст может быть где угодно: в сети, на бумаге, написан на стене в метро. Пожалуйста. Она ничем не отличается от любой другой литературы. Одним только фактом — в сети гораздо легче опубликовать своё произведение, поэтому количество лабуды в разы возрастает. Это естественно.

Д.Г: Причём как в абсолютном, так и в процентном отношении.

О. Л: Да. Ещё вопросы. О чём разговариваем?

Вопрос: Самая любимая книга ваша? Какую из своих книг вы любите больше всего?

Д. Г: В данный момент ту, которую пишем.

О. Л: Естественно.

(смех в зале).

Д. Г: А иначе не стоило бы писать! Если бы оказалось, что мы её, скажем, любим меньше чем какую-то другую.

О. Л: Знаете, вы на самом деле задали очень часто задаваемый вопрос. Который очень опасен. И никто, задавая его, как правило, об этом не задумывается. Я с детства ненавидел людей, спрашивающих меня, ребёнка, кого я больше люблю — папу или маму? (смех в зале). Мне всегда казалось, что я предаю второго, о котором я не ответил. Ну, если я больше люблю маму, значит, я предал отца. Правильно? А если я сказал наоборот? Я не понимал, что ответить. Ну, как это так: «Кого больше?» Я их люблю по-разному. Поэтому я не могу ответить, какая мне моя книга больше нравится. Это все мои дети. Все части одного тела. И, выделив что-то одно, я мгновенно, во-первых, убиваю это одно, отрезав руку от тела. Вот смотрите, вот эта рука мне очень нравится! Отдельно. (смех в зале). Но она же связана и с сердцем, и с кровеносной системой, и с нервной системой. Поэтому это очень сложный вопрос, у которого ответа нету, в сущности.

Д. Г: Есть только на данный конкретный момент.

О. Л: Да.

Д. Г: Да. На данный конкретный момент всё-таки именно та, что пишем.

О. Л: Конечно.

Д. Г: Может быть, если в данный момент конкретно не пишем, вот случайно взял с полки свою же книжку, посмотрел: «О, как мы хорошо написали!» И вот в данные пять минут мне больше всего нравится эта!

О. Л: Да! Есть.

(аплодисменты)

О. Л: Тут был вопрос, помню. Щас. Вопрос.

Вопрос: Сейчас издательство «ЭКСМО» затеяло очередное ваше переиздание в серии «Без маски», где на обложке стоят не Генри Лайон Олди, а ваши настоящие фамилии. С чем это связано?

О.Л: Да.

Д. Г: На самом деле всё достаточно просто. У нас выходят, продолжают выходить две серии, где мы выходим как Олди. Плюс какие-то разовые издания в разных других сериях. А эта серия рассчитана вот на что – дело в том, что есть достаточно большое количество наших потенциальных читателей, которые нас не читают. Они такие же умные, тонкие…

О. Л: Красивые!

Д. Г: Талантливые. Так сказать, так же тонко чувствующие, как те, которые нас читают. Кого мы и так любим.

О. Л: Кого мы видим в этом зале!

Д. Г: Да. Но они… одни из них считают, что вся фантастика — это плохие книги про эльфов, роботов и звездолёты. И поэтому её не читают. Что такое читать после 12 лет стыдно. Другие не любят книжки, допустим, в ярких обложках, с сюжетными иллюстрациями, к примеру. Ну, тоже считают, что, типа, раз такое нарисовано – значит, попса. Не важно, фантастика или не фантастика. Третьи ... Кстати, мы с удивлением обнаружили, что есть люди, которые принципиально не читают иностранных авторов или наших, но с иностранными псевдонимами. Вот давай нам наше – русское, украинское, соответственно. А иностранцев… Есть такие, их не так уж мало. То есть мы этого не знали. Как-то не так давно с удивлением узнали. Ну, и ещё там некоторые, так сказать, группы читателей. Которые, в принципе, возьми они нашу книгу, с большой долей вероятности, они бы её прочитали с большим или меньшим удовольствием. Возможно, взяли бы… то есть, для них это была бы литература, которая, в общем, их! Но, по вышеозначенным причинам, наши книги до сих пор попадали к ним просто в «слепое пятно». Они их в упор не видели. А если видели, то тут же отворачивались. Собственно говоря, для такого читателя и делается эта новая серия. Чтобы зацепить ещё тот пласт читателей, кому наше творчество может быть интересно, но которые пока не читали. Потому что все вы, в общем-то… Там же идут переиздания. Любопытно, что начались… там первые две книжки вышли: «Мессия очищает диск» и «Пасынки восьмой заповеди»… собственно, с этих же двух книг у нас начиналось сотрудничество с издательством «ЭКСМО» в 96-м году.

О. Л: Да.

Д. Г: И вот, так сказать, через такой виток, в новой серии «Без маски», снова с этих же самых книг она началась. Естественно, что у наших постоянных читателей эти книги в том или ином издании есть. Они уже переиздавались и допечатывались очень много раз. То есть эта серия именно рассчитана на нового читателя. Но наших старых читателей мы не забываем, книжки выходят и в других сериях. И новые переиздания. Нет проблем.

О. Л: Давайте я просто чуть-чуть подытожу, кратко. Подумайте так – для чего начинаются новые серии? Для привлечения нового читателя! Потому что у вас у всех эти книги есть. Не 96-го года издания, так 98-го, не 98-го, так 2001-го. Это же всё романы, которые издавались по шесть, по восемь, по десять раз. В разных сериях, в разных изданиях и так далее. Значит, надо привлечь нового читателя. Кто эти серии обсуждает громче всего в Интернете? Старый верный читатель! Который этих книг в жизни не купит. У него они уже есть. Поэтому, понимаете, в чём парадокс, ваше обсуждение новой серии на серию никак не влияет. Вы её не купите. За редким-редким исключением!

Д. Г: Да. У кого-то эта книжка… увели, кто-то купит на подарок, кто-то там в коллекцию. Но это же всё-таки меньшинство.

О. Л: Вот. А серия рассчитана на тех, кто о нас ничего не знает, ни про Олди, ни про Громова и Ладыженского. Ни что это за роман, ни какое у него название. Это совершенно другая аудитория. У которой этих книг нету! Вот поэтому открываются различные новые серии, в разных оформлениях, с разными, если угодно, маркетинговыми приёмами, чтобы новый читатель пришёл к этой книге. Всё! Та-ак. Ещё вопросики есть?

Вопрос: Вопрос такой!

О. Л: Да.

Продолжение вопроса: Есть достаточно большая группа читателей, которая, раз прочитав ваши книги, на них, как бы скажем, подсаживается и больше ничего другого читать не может.

О. Л: Это хорошо, если так.

Продолжение вопроса: Несёте ли вы ответственность за тех, кого приручили? (смех в зале, аплодисменты).

О. Л: Ну, вы понимаете, это вопрос… Нет. Не чувствую, честно. Вот может быть, обижу всех. Я их люблю! Этих людей. Хотя, если они, кроме нас, перестают что бы то ни было читать — мне кажется, что у них что-то с умственным развитием. Всё-таки неплохо бы там, да, Алексея Толстого, Генриха Бёлля почитать. (смеётся) Малого ли чего есть в жизни? Ахматова, Басё! Ну, странно, да? Если такое происходит, мне странно немножко. Любим – безусловно. Уважаем – наверное. Считаем что у них чудесный литературный вкус – безусловно! (смех и аплодисменты в зале). Но чувствовать ответственность… Если человек прочитал «Преступление и наказание», взял топор и зарубил пять старушек, то Достоевский не в ответе. Так и мы не в ответе! Дело в том, что когда вы читаете книгу, то это взаимоотношения книга – читатель, и автор здесь вообще ни при чём. И вы все читаете разные книги, хотя они в одинаковом переплёте. Абсолютно разные! И выводы делаете разные! Один, прочитав «Алюмен», говорит: «Ну как это авторы встали вдруг против прогресса?» А другой говорит: «Ну, авторы за прогресс!» Они что, разные книги читали? Нет. По-моему, Ларошфуко сказал, что книга — зеркало: если в неё заглянет баран — трудно надеяться, что выглянет ангел. Кто выглянул, тот выглянул. У одного ангел, у другого баран. Мы в ответе только за зеркало. Так. Да.

Д.Г.: Да, пожалуйста!

Вопрос: Вы в разных книгах используете разные географические месторасположения. И разные исторические эпохи. Скажите, пожалуйста, а есть какая-нибудь историческая эпоха, про которую вы ещё не писали, но которую вы очень любите и, возможно, о ней напишете?

О. Л: Никогда об этом не задумывались. (Смеётся)

Д. Г: Просто мы пишем обычно не об исторических эпохах, а в общем… ну, не знаю… о людях. О каких-то мыслях, проблемах. Ну не знаю… то, что нам интересно. А потом оно само собой одевается в одежды, антуражи, так далее, какой-то эпохи. А идеи, что вот… ну написать… ну, не знаю, про первобытных людей, охотников за мамонтами. Нет, может, и напишем. Но именно цель – написать именно про первобытных людей – нету. Если окажется то, что мы… о чём мы хотим написать, лучше вписывается в эту эпоху — мы, значит, туда и поместим действие. А любимых эпох…

О. Л: Нету.

Д. Г: Да, нету.

О. Л: Я вообще на такой вопрос часто отвечаю, на похожие вопросы, что я всю жизнь мечтаю беллетризировать якутский народный эпос «Нюргун Боотур Стремительный». По одной простой причине — мне страшно нравятся имена типа Киргбылым-Марбалай-Аы. Вот это, пожалуй, единственная мечта. Но пока не сбылась. (Смех в зале).

Вопрос: А Сват-Кобелище — это реально существующее название?

О. Л: Чего-чего?

Вопрос: А Сват-Кобелище — это реально существующее название или выдуманное?

Д. Г: Сват-Кобелище из этого самого…

О. Л: Сват Кобелище — да, реально существующее. А что же, конечно. Да!

Вопрос: (на украинском, смысл такой, что в 96-м году Олди и Валентинов написали статью про фантастику на Украине, и какое влияние произвел Гоголь на их творчество?)

О. Л: Валентиныч, иди сюда! Явно тебе вопрос, садись.

А. В: (отвечает на украинском — Ну, что до Гоголя, то я передам это именинникам, им есть что рассказать. А что до тенденций украинской фантастики, на мой взгляд, с тех пор принципиально ничего не изменилось. Украина как была отсталой в технологическом плане страной, в которую эти технологии не особо попадали, так и осталась. В западной Европе развитие научной фантастики а-ля Жюль Верн связано прежде всего с технологическим прогрессом, развитием науки и новых технологий. У нас ничего подобного нет. Это нам не надо. Разумеется, есть наши маленькие обезьянки, которые пытаются писать «как взрослые»: «Звездолет летит, летит, летит...» Но это только обезьянки. Таким образом, мейнстрим нашей «химерной литературы» составляет фэнтези. Ничего хорошего в этом нету, но это, что мы имеем. Такой у меня взгляд.)

О. Л: А про Гоголя даже и ответить нечего. Колоссальное впечатление! (переходит на украинский – Величина необычайного размера. Мы как раз недавно вспоминали о нем. Мы недавно закончили работать над третьей книгой «Алюмена». Дело там происходит в Петербурге, в Тамбове, во всех тех местах. Пришлось много читать Гоголя заново: «Нос», «Невский проспект», все петербургские повести, собственно... «Портрет»...)

Д. Г: И «Шинель», и так далее.

О. Г: И «Шинель».

А. В: И Гоголь там появляется.

О. Л: Да! Так у нас з'являється Гоголь! Так.

А. В: Ну, и, кроме того, я просто хочу напомнить, во-первых, гоголевские мотивы в «Рубеже». Во-вторых, извините, «Пентакль», который весь построен как центон все-таки из Гоголевских вещей.

О. Л: Да.

А. В: Так что Николай Васильевич всегда с нами. И пребудет, я надеюсь!

О. Л: Конечно! Но продавать, что у нас там будет с Гоголем (хотя и очень мало) в третьем томе, мы не будем. Когда книга выйдет, у вас появится такая возможность. (смеётся). Он как раз в это время в Петербурге.

Вопрос: А любовную линию всё-таки усилили в «Алюмене»?

А. В: Да-да-да-да!

О. Л: Ещё как!!!

А. В: Раньше такие книги назывались: про любовь, как ногу оторвало. (Смех в зале).

Д. Г: Да!

О. Л: Ну а что делать. Ещё вопросы?

Вопрос: Вот вы пишете вдвоём, иногда втроём…

А. В: Да!

Д. Г: А иногда даже впятером!

Продолжение вопроса: Вот у вас как — коллективное сознание или?.. (Смех в зале).

О. Л: Да!

Продолжение вопроса: Один ведущий и два ведомых или один ведомый? Как?

О. Л: Да-м…

Д. Г: Скорее, принцип распределённой сети. (Аплодисменты).

О. Л: Вы просто подумайте не аналогиями вот этими – сеть, сознание и так далее — а представьте себе, скажем, театр. Вот синтетический вид искусства: режиссёр, актёры, художник, оформитель, костюмер, осветитель, ну и так далее по списку. Все работают вместе. У них есть распределенное сознание? Нет, нету. Это просто коллективный вид искусства. Играют пианист, скрипач и виолончелист, скажем, пьесу Бартока. У них есть общее сознание? Нет. Они работают в одной, как сейчас принято говорить, парадигме. То есть они знают тональность произведения, его ритмику, гармонию, другие определённые вещи и так далее. Это нормально для синтетических видов искусства. Литература, в принципе, дело одиночек. Но у нас так вот сложилось. Так получается.

Вопрос: Вы пишете как — один человек один кусок, другой человек другой кусок или все вместе?

О. Л: Да, да.

А. В: Обычно так. Но иногда бывает чуть по-другому.

О. Л: Ну да.

А. В: Это уже, так сказать, секрет мастерства. Но вот лично у меня, конечно, есть мечта — завести послушных «негров». Но я вам скажу, что сейчас найти нормального «негра»… (Смех в зале).

О. Л: Да, послушного!

А. В: Послушного. (Аплодисменты).

А. В: Поэтому такой вид соавторства практически сейчас уже невозможен. Хотя – мечта!

О. Л: Да. Ну, поэтому роли «негров» мы выполняли по очереди.

А. В: Да. Да.

Вопрос (Григорий Панченко): В связи с прошлым вопросом, была ли хоть одна встреча с читателем, где вам не задали вопрос, как вы пишете вдвоём? (Смех в зале).

О. Л: Нет. (Аплодисменты)

Вопрос: Скажите, вот говорят, что рассказ написать сложнее, чем роман. Для вас это применимо? Если да, то почему?

Д. Г: Оно не легче и не сложнее, оно просто по-другому. Это, ну, как — бежать спринтерскую дистанцию или стайерскую. Это как… что сложнее? И там надо выкладываться, и там. Там надо по-другому распределять силы, и так далее. Но совершенно это не значит, что что-то принципиально сложнее. На роман, на круг, больше работы. Просто потому, что он больше. Это понятно. Над рассказом идёт точечная, более концентрированная творческая работа, чувствование этого рассказа, пропускание его через себя. То есть — короткая вспышка и долго горящий огонь. Вот приблизительно так. То есть вспышка может быть интенсивнее, но короче. Но то, что одно труднее, а другое легче — я бы не сказал, оно просто разное.

О. Л: Ещё? Где-то были вопросы. Что, нету уже больше вопросов? А, нет, оказывается есть.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, вот сейчас много картин выходит по книгам. Вот у вас есть какая-то любимая книга (из детства, юношества, уже из взрослой жизни), которую экранизировали, и вам это понравилось?

О. Л: Конечно! И не одна такая книга.

Д. Г: Да. Таких довольно много.

Продолжение вопроса: За последние три года.

О.Л: Пожалуйста. Значит, во-первых, мне очень нравится режиссёр Бортко и его работа «Собачье сердце». Я считаю это прекрасная экранизация. Дальше, я сейчас отдавлю все мозоли, мне очень нравится его экранизация «Мастера и Маргариты».

Д. Г: Подписываюсь.

О. Л: Вот, просто… у нас как бы…

Д. Г: А ещё (наверное, мы сейчас отдавим ещё несколько мозолей) нам обоим очень нравится экранизация «Властелина Колец» Питера Джексона.

О. Л: Джексона. Безусловно. (Аплодисменты). Вот, а что ещё? Ну, хватит. То есть мы, наверное, ещё бы могли вспомнить.

Вопрос: А вот за последние три года?

О. Л: Ну, «Мастер и Маргарита» совсем недавно было. И Джексон, в общем, тоже не слишком давно.

Вопрос: А вот скажите, пожалуйста, сейчас вышел фильм (в России он есть, в Украине он как бы так не очень) – «Крабат». В своё время читали, нет?

О. Л: Конечно. И видели мультфильм старый, чешский, по-моему, не помню.

Из зала: Да, чешский. А фильм?

О. Л: Фильма — нет, не видели.

Д. Г: Нет, не видели.

О. Л: Хотя хотим посмотреть. Ещё не успели взять.

А. В: Я его скачал, если что. (смех в зале).

О. Л: У меня тоже есть ссылка. Нет, ссылка, это понятно, есть у всех…

Вопрос: И последний вопрос. Вот как-то у Лукьяненко прочитал крупную статью на тему – молодые авторы предлагают своё соавторство маститым авторам, поскольку у них много идей, но мало времени. Чтобы маститые авторы им помогли. Вот у вас в течение года сколько таких предложений от молодых с идеями к вам, маститым, но с уже затухающим талантом? (смех в зале).

Д. Г: За всё время… (смеётся).

О. Л: Спасибо!

Д. Г: Спасибо.

Продолжение вопроса: Просто, понимаете, у Лукьяненко так охарактеризовали — он как бы он уходящий, затухающий, но идеи ему нужны…

Д. Г: То есть, ему нужны новые идеи... Ну, во-первых, у нас своих идей складывать некуда. У нас склад с идеями растет значительно быстрее, чем расходуется. Дай бог вообще когда-нибудь всё то написать, что мы уже напридумывали. Это раз. Во-вторых, насколько я помню, подобных предложений, за всю нашу, так сказать, творческую жизнь было штуки две.

О. Л: К нам обращаются не часто. Видимо знают, что мы очень добрые, дружелюбные. (смех в зале). И наверняка, если не согласимся, то вступим в длительную переписку. Поэтому предложений к нам поработать у молодого автора литературным «негром» поступает мало. И мы этому очень рады! Ещё вопросики?

Вопрос: Скажите пожалуйста, вот по страницам «Алюмена» бродит Гоголь, бродит Гарибальди…

О. Л: Бродит.

Продолжение вопроса: Бродит Андерсен. То есть, исторический персонаж очень удобен, потому что за ним идёт какой-то шлейф ассоциаций… Но не мешает ли он… скажем так… не мешает ли его официальная биография вживлению в ткань романа? И до какой степени эта игра в бисер? И до какой степени это уже злоупотребление, скажем так, реальными фактами?

Д. Г: А почему «злоупотребление»? Ну, на самом деле, первое — те персонажи, которых… вот реальные, которых мы вводили… кстати, там ещё и Дюма достаточно приличную роль занимает.

О. Л: Да кто угодно: Эрстед, Лебон…

Д. Г: Да. Оба Эрстеда, совершенно реальные персонажи.

О. Л: Там вообще нереальных нет.

Д. Г: Фон Книгге (он же Эминент), между прочим, тоже вполне реальный персонаж.

Из зала: Некоторых я забыла, но эти больше всего врезались в память…

Д. Г: Короче говоря, первое, это очень интересные лично нам люди. И как личности, и как то, что они сделали, кто в литературе, кто в науке и так далее. То есть, как нам показалось, (более того — как мы уверенны), им самое место в нашем романе.

О. Л: Ну, кроме того, «Алюмен» — исторический роман. В историческом романе наличие исторических, реальных персонажей не просто нужно, а абсолютно обусловлено, необходимо, без этого никуда не денешься. Если какие-то из этих персонажей, ну, скажем, резанули взгляд кого-то конкретного из читателей — мы тут ни причём, в конце-то концов. Кто не спрятался, я не виноват. Или, скажем, Гарибальди — а чем Гарибальди должен резать (взгляд)? Он в этот момент абсолютно не революционер, ни разу еще не тот Гарибальди, о котором мы все знаем. Он действительно водит свои корабли в Керчь, он действительно… Всё, что там описано, это тот реальный, абсолютно, период жизни Гарибальди. И только через год он проникнется идеями социализма, начнёт вступать в тайные общества, поступит на военную службу, чтобы готовить там заговор, и быстренько провалится, с треском. Потом будет бежать в Бразилию, где много диких обезьян. Это всё будет чуть попозже в его биографии. Более того, мы, наоборот, даже сделали допуск, что именно его контакт с Огюстом Шевалье, известным сен-симонистом, — это первый толчок Гарибальди на дорогу социализма и революции. Ну, такова… а у него такой действительно был в тот момент период жизни. Нас это никак не резало. Почему…

Д. Г: И то, что он один из своих первых… точно не помню, по-моему, даже самый первый свой рейс, ещё будучи юнгой, сделал именно в Одессу — это чистая правда.

О. Л: Да.

Д. Г: Это мы не придумали.

О. Л: И точно так же Андерсен работал у Эрстеда, ну скажем, обработчиком его научных статей. Это действительно так! И в своём автобиографическом романе он постоянно благодарит Эрстеда. Он застал всю его жизнь, похороны Эрстеда (Андерсен, я имею в виду, застал). Эрстед сыграл в его жизни (старший, Ханс Кристиан Эрстед, его полный тёзка) колоссальную роль. Для нас это вполне естественно, Андерсен у нас абсолютно историчен, без малейших примесей фантастики.

Вопрос: А вы не думаете, что такое мифотворчество может со временем подменить собой историю?

О. Л: Ничего страшного. Если человек после этого спокойно сдаст зачёт по XIX веку в университете — пусть скажет нам спасибо.

Д. Г: Скажем так, конечно, там есть придуманные нами эпизоды, придуманные какие-то моменты, коллизии, события и так далее. Но в целом они все основаны на совершенно реальных фактах. То есть, если такого и не было, то, как минимум, могло бы быть.

О. Л: Я бы здесь вообще открыл большую тему. Вот эта идея – сравнивать историческое художественное произведение с тем, как это якобы было на самом деле — от биографии прототипа до каких размеров была башня замка, ели в то время рис палочками или ели пальцами… Скажем, беш-бармак тоже делается похоже. Это странная и, на мой взгляд, абсолютно страшная тенденция современная. Ещё 30 лет назад это не приходило никому в голову. Это ненормально. Вот у Дюма (он француз, да, парижанин) — у него, скажем, в «Трёх мушкетёрах», две дуэли на двух разных улицах, а это одна и та же улица, но у неё разные названия были в разное время. Скажите, пожалуйста, кого-нибудь из вас это вообще беспокоит? Вот я вам это сейчас рассказал? А я могу вылезти в Интернет и на этой базе развернуть дикую полемику. Набежит целая куча народу, они обвинят Дюма во всех смертных грехах — что парижанин не знал, что это одна и та же улица, что это ляп! Помните это слово, да? У меня поэтому поводу есть шестистишие:

По сужденьям ляполова

В книгах чистая полова!

От стерляжьего улова

До изготовленья плова.

У остывшего костра, се ля ви,

Судит толстенький кастрат о любви.

Вот примерно так. Это действительно ужасная тенденция — к художественному произведению с линейкой! Никто никогда не писал исторических романов… ни «Отверженные» Гюго, ни Дюма этого не делал, ни Диккенс этого не делал, ни Пушкин этого не делал в «Капитанской дочке»… они всегда смещали эпизоды биографий, смещали эпизоды фактажа, смещали ряд реалий.

Д. Г: Уже не говоря о просто выдуманных автором событиях, которых в действительности никогда не было — хоть у Пушкина, хоть у Толстого, хоть у Дюма, хоть у Диккенса. Да у кого угодно! То есть, иначе это получается, ну просто, хроника, документальное какое-то повествование. Мы же говорим о художественных книгах все-таки.

О. Л: Конечно. Вспомните, что основное наше оружие – это художественный образ. Это символ. А не энциклопедия! Вы перепутали писателей с хроникёрами.

Д. Г: То есть энциклопедию можно использовать в работе, иногда даже нужно, но это не значит, что, во-первых, её надо всю всунуть в книгу. А во-вторых, что от неё при необходимости нельзя иногда отойти.

О. Л: Ну, чтоб закончить эту тему, никого не смущает, что в театре перед актерами оркестровая яма? Это же не соответствует реалиям, они же играют «Вишнёвый сад»! Откуда в доме помещицы оркестровая яма?! (аплодисменты). Спасибо. Поэтому, я ещё раз говорю, кого это сильно беспокоит — у человека отсечено образное восприятие реальности.

Из зала: Нет, просто речь идёт…

О. Л: А я не про вас в данный момент, я в принципе рассуждал. (смех в зале).

Из зала: Так вот, с одной стороны – эмиры с помидорами, а с другой стороны получается большая энциклопедия. Где тот баланс?

Д. Г: А это для каждого писателя и для каждой книги совершенно индивидуально. То есть, это может быть более исторический, менее исторический роман; более подробный, менее подробный. В зависимости от того, как захотелось автору или как нужно, как лучше для данного конкретного текста.

О. Л: Пьесы Шварца помните? Ну, нельзя же к пьесе «Дракон» подходить с линейкой средневекового города.

Из зала: Я внесу ясность, почему я цепляюсь.

О. Л: Да.

Из зала: У меня есть сценарий, готовый, уже написан.

A.В (уже из зала): Про любовь?

Из зала: Там Львов, 1655 год.

О. Л: Так.

Из зала: Мне очень нравится господин бургомистр Зимородов, но в это время инквизиции уже не было. А мне она там нужна.

О. Л: Значит, там должна быть инквизиция! Если она вам нужна, исходя из художественных задач текста.

Из зала: Да, она таки есть, но совесть мучает. (смех в зале, аплодисменты).

Д. Г: Нет, если это нужно для сюжета, для идеи, для… не знаю, эмоционального какого-то момента, да ради бога! Хоть пришельцев вводите, не то что инквизицию!

О. Л: Вот ответьте мне на вопрос — что такое достоверность? Вот если коротко, может кто-нибудь ответить? Где она возникает? Где возникает достоверность художественного текста?

А. В: На форуме, когда обсуждают. (смех в зале).

О. Л: На форуме, когда обсуждают… Достоверность – это пересечение знаний автора, знаний читателя и художественных задач текста. Вот общая область этих трёх позиций – это достоверность текста. В ней каждый компонент может занимать большую или меньшую область. Может быть абсолютно недостоверное исторически произведение с абсолютно достоверными мотивациями персонажей. Это чистый театр – полная недостоверность сцены. Ну какая там достоверность, господи! Мешковина да дерево какое-то. При этом полная мотивация, достоверная. И люди рыдают, когда умирает Гамлет или там Офелию вынули из речки. Может быть абсолютно достоверно снят фильм — не вызывать никаких эмоций. Ни интеллектуальных, ни эстетических, ни эмоционального ряда. Ничего. Достоверность — это не соответствие энциклопедии. Это автор, читатель (ну в нашем случае – мы писатели), и художественные задачи. Всё! Спрашивайте дальше. Да!

Вопрос: Ну, немножко так в сторону от общей наметившейся тенденции. Вот в романе «Гарпия» у вас описывается ситуация, что человек после смерти попадает в тот мир, который его душа за жизнь сотворила… Она продолжает там как-то жить. Вот если творец, писатель, художник этих миров за свою жизнь создал не на одну галактику? Ну, галактика не галактика, но, в общем, на хорошую систему хватит. Так вот (да, понимаю, что звучит немножко по-дурацки), а как он будет жить в них во всех сразу? Вот как-то можно на эту тему? В продолжение — ведь это тоже надо примерять на того же творца, Томаса Биннори, который тоже же насочинял…

Д. Г: Скажем так, у нас психоном — это нечто другое, чем придуманная писателем книга, мир, роман, повести и так далее. Стихотворение. То есть, это… это его внутренний мир. Это не созданный им во вне, на бумаге или в музыке, или там ещё где-то… Это его внутренний мир, в котором, естественно, как-то преломляется, отображается в том числе и то, что он написал. Но не является единственным и основным его содержанием.

О. Л: Конечно. То есть, наш внутренний мир имеет немного общего с мирами наших книг. В нём есть их отголоски, их оттенки, но адекватности нет никакой. Сразу скажу. Так. Кто у нас ещё чего спрашивает? Да. Вижу.

Вопрос: Вот вы сейчас немножко коснулись темы исторической достоверности.

О. Л: Да это болезненная тема сейчас.

Продолжение вопроса: Как вы в этом свете воспринимаете последние исторические фильмы. «Адмиралъ», например.

О. Л: Ой! Мама моя! (смех в зале).

Д. Г: Как сказку.

О. Л: Ну какая там может быть историческая достоверность? Ну, снимали много лет фильмы: красные — хорошие, белые — монстры. Теперь начали снимать (я надеюсь, что не так много лет это будет): белые — хорошие, красные — монстры. Ну, ни то, ни другое, как говорил Остап Бендер, «к искусству, которое я в данный момент представляю, отношения не имеет». Вот это… во многом это элементы пропаганды в художественной форме. В чистом виде. Кроме того, я почему-то Хабенского Колчаком представляю настолько плохо… Но это мои личные проблемы. Знаете, вот фрак они ещё носить не умеют. И в мундире горбятся. Ну вот что делать? Но кстати, вспомните «Дни Турбиных» — помните, там белые офицеры ходят – Басов, Мягков, остальные и так далее. Ну какие спинки, боже ж ты мой! Ну какие они ровные, ну как они щёлкают каблучками. У нас Гоша Куценко как щёлкнет каблучками, так звон до Голливуда. Ну, просто… Ладно. Спрашиваем дальше, ещё есть немножко времени. Да.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, вот вы сказали, что вы не разделяете взгляды своих героев. Но, тем не менее, я так понимаю, что вы вкладываете в книги свой какой-то жизненный опыт…

О. Л: Безусловно!

Продолжение вопроса: Что это для вас: то есть это какая-то модель, эксперимент, задача, в ходе написания вы находите для себя какие-то вопросы? И потом эти книги как-то влияют на вас, дают вам, скажем, какие-то новые мысли, какие-то новые творческие импульсы? Вообще влияют как-то на ваше мировоззрение?

Д. Г: Стоп! Это мы влияем на наши книги, а не они на нас.

О. Л: Или вы имеете в виду какие-то другие книги?

Из зала: Нет-нет, именно ваше творчество, вот то, что вы уже выплеснули, написали, что в итоге получилось.

О. Л: Нет. Обратной связи нет.

Д. Г: Обратной связи нет. То, что мы хотели сказать, то мы сказали. А то, что мы не разделяем взгляды ряда героев — в принципе, у каждого героя, даже у условно отрицательного, есть какой-то кусочек своей правды. Известно же, что в природе таких вот совсем чёрных-чёрных злодеев не бывает. Потому что даже самый распоследний злодей считает, что он действует правильно и на благо или человечеству, или себе, или своей семье, или кому-то ещё. То есть, он делает зло не для того, что «я такой плохой, всем сделаю западло!», а для чего-то. Для чего-то, с его точки зрения, может быть даже хорошего. Цель у него может быть, с его точки зрения, очень благородная. А в средствах он может не стесняться. Откуда, собственно, все подобные личности и берутся. Поэтому в каком-то… даже если не в методе, то хотя бы в мыслях, у него есть вполне или рациональное, или положительное зерно. Даже у него! То есть, мы не разделяем его взгляды, но где-то, на три процента, он тоже в чём-то прав. Но разделение взглядов — это, с одной стороны, не значит, что мы думаем так же, как герой, и он выражает позицию автора, но какой-то маленький кусочек (или больший, в зависимости от того, какой это герой) позиции автора в его действиях и размышлениях всё равно есть. Но это может быть три процента, а может быть семьдесят.

О. Л: Когда я ещё ставил спектакли, я каждому актёру объяснял его задачи (это такой действенно-событийный анализ), какие-то функции, какие-то акценты, которые он должен воплотить, выразить и сделать. Но я спектаклем, как режиссёр-постановщик, хотел сказать не то, что они хотят как герои. У меня была совершенно своя задача. Своя сверхзадача спектакля, своя идея, которую я высказывал всем спектаклем. А действия актёров, героев в книге — это был инструментарий. То есть, когда я играю на пианино, я говорю совсем не то, с какой силой нажимается каждая отдельная клавиша. Только их равнодействующая плюс ещё двадцать восемь параметров, включая акустику зала и так далее, создают эффект, которого я хочу добиться.

Д. Г: Или не создают, если не получилось.

О. Л: Или не создают. Поэтому книга — это не совокупность героев и их поступков. Это ещё целый ряд моментов. Не менее, а может даже более иногда важных. К сожалению, очень часто обсуждают только героев: куда он пошёл, что там с ним произойдет; убьёт — не убьёт; победит — не победит; женится — не женится?

Д. Г: Героев и внешний сюжет.

О. Л: Да.

Д. Г: Или то, что почему-то считается сюжетом.

О. Л: Потому что понимаете, вот тут «Тараса Бульбу» Быков вспомнил… Я фильма не видел, ничего сказать не могу. Но если вы вспомните, когда пытают Остапа. Помните, перед казнью, да? А Бульба стоит там в толпе. И когда Остап, не выдержав, кричит: «Батьку, где ты? Слышишь ли ты?»… из толпы: «Слышу, сынку!» … и побежали искать Тараса. То это поступки героя Остапа и поступки Тараса Бульбы. А если мы проходим дальше за поступки — вы не помните, кто кричал: «Отче, зачем покинул меня?» на кресте? Ведь цитата лобовая. И Бог ревнивый, мощный, верхний, говорит: «Слышу!» И идёт мстить. Совершенно другая история, понятно? Тот не позвал ангелов, которые могли бы раскидать всю Голгофу по камешку. И всех легионеров взять к ногтю. А здесь: «Слышишь ли? Батько, где ты, слышишь ли ты»? Та же самая фраза. Входит ли эта фраза в поведение героя? Нет. Она лежит за этим. «А Тарас уже гулял по Польше». Всё! В храмах убивал. Но это уже лежит за поступками героев. Если не пройти через персонажа, этого можно не увидеть. Спрашивайте дальше. Да.

Вопрос: Вопрос такой – если бы экранизировали вашу книгу, вы бы предпочли, чтобы её экранизировали как можно ближе к тексту, то есть, включая реплики ваших героев, в принципе, как там написано, или более автономно? А также, как вы относитесь к фильму «Обитаемый остров»?

Д. Г: К «Обитаемому острову» мы не относимся. Это вот следующие будут здесь выступать Марина и Сергей Дяченко. Вот у них и спросите. Они к нему имеют самое непосредственное отношение. А что насчёт экранизаций — на самом деле, это зависит в первую очередь от режиссёра. Ну, допустим, вот сделал тот же Бортко (уже то, что Олег говорил как раз) «Собачье сердце» — она буквально чуть ли не дословная …

О. Л: Дословная.

Д. Г: Дословная экранизация. И с нашей точки зрения замечательная. Джексон сделал не дословную экранизацию. Да, близко достаточно к тексту, но, тем не менее, кое-что поменяно, кое-какие линии, убрана часть эпизодов. Ну, понятно, что фильм шёл бы тогда тридцать шесть часов, как минимум, если бы всё полностью точно по книге делать. И всё равно хорошо получилось. Ну, с нашей точки зрения. Поэтому возможен и такой вариант, и сякой вариант. Зависит от талантливости сценариста и режиссёра, и то, каким он себе будет видеть этот фильм. Потому что всё-таки фильм по книге и книга — это две большие разницы, как говорят в Одессе. Причём не обязательно в худшую или в лучшую сторону, просто другие могут быть. Это уже отдельное, другое художественное произведение. Хотя и на основе, скажем, первоисточника.

О. Л: Ну, я здесь добавлю кратко. Первое, будь я режиссёром-постановщиком фильма по книге Олди, я бы авторов погнал бы от съёмочной площадки ближайшей метлой и не подпускал бы их ни к чему: ни к сценарию, ни к постановке… Это отдельное художественное произведение! Автор свою функцию выполнил, пусть идет гуляет! Абсолютно отдельное — другими средствами решаемое, другие задачи ставящее. Поэтому автор может стоять рядом с режиссёром спектакля, но, в целом, лучше его погнать. Чехов ненавидел Станиславского за его постановки. Великолепные постановки, да? Потому что Чехов был убеждён: «Вишнёвый сад» — это комедия. Дико смешная.

Из зала: То есть, если будет экранизация фильма, вы предпочитаете смотреть…

О. Л: Мы конечно полезем, с нашим характером, но лучше…

Д. Г: Олег же сказал, что это с точки режиссёра. Но мы в данном случае вряд ли будем, если, даст бог, когда-нибудь будут снимать, режиссёрами этого фильма. Поэтому на своём месте мы, конечно же, постараемся полезть.

О. Л: Ну да.

Д. Г: Ну, как минимум. Нет, сценарий, например, мы бы не взялись написать.

О. Л: Не взялись.

Д. Г: А вот консультировать сценариста, и чтобы он с нами по каким-то там ключевым моментам концептуальным советовался — этого бы, наверное, мы добивались.

О. Л: Ну, а по фильму «Обитаемый остров» … Я сегодня не политкорректен: то ляполовов обидел, то ещё кого-то, да? Я и здесь буду не политкорректен. Я шёл … Я видел только первую часть, поэтому я говорю только о ней. Может быть вторая — это шедевр? Я шёл — предельно благожелателен к фильму. Первые же пять минут перевернули мою позицию на 180 градусов. Летит в космосе корабль… И не важно, есть у него щупальца или нет — это как раз ерунда; когда в Интернете это обсуждают, я так понимаю — ну, дети, ну, это детский лепет на лужайке; наличие щупальцев, отсутствие щупальцев — мура собачья. Другое – летит молодой человек; ведя транспортное средство, трепется по мобильнику с бабушкой. То есть, не следит за дорогой. Бабушка ему говорит: «Что ж ты, гадёныш, у деда часы спёр?» Он говорит: «Часы? Какие часы?» «Кошелёк-кошелёк, какой кошелёк, начальник? Ничего не спёр». Помните этот эпизод?

Из зала: Ещё бы!

О. Л: Она ему говорит: «Тебе тут девки какие-то звонят с утра до вечера». «Та ладно», — говорит… летим дальше. Какой человек Светлого Будущего? Мелкий сукин сын летит. Я думаю, неужели? Смотрю — да. Напали на него в подворотне — никаких угрызений совести. Отобрал два меча – раз — с приколами, с пришуточками, с пристёбчиком. И когда он в конце сказал вот этому псевдо-Крысолову, помните: «Бу!» Когда он в него кинул этим своим странным сюрикеном из фильма «Фантазм»… Я всё понял — этот человек закончит карьеру полковником гвардии. И был удивлён, когда он почему-то перестал эту карьеру крутить дальше. Он абсолютно из этого мира! Какие у его проблемы, кроме голубых глаз? Никаких!

Д. Г: И вечной улыбки.

О. Л: Да, ну, улыбка в книге была. Это, допустим, всё нормально.

Д. Г: Да. Нет, так это насчёт проблем я имею в виду.

О. Л: Да, вот поэтому, к сожалению, всё остальное — то, что там третьесортный Голливуд (на первосортный денег не хватает), это ладно. Ну чем-то кассу надо отбивать надо? Это, в общем-то, понятненько. Но вот этот момент меня смутил до невозможности.

Д. Г: Помните, у Стругацких, когда ему пришлось представить, что он дерётся с животными, от которых как бы защищает свою жизнь? Он не мог себя иначе заставить драться с людьми. Для него это было нонсенс и дикость, что нужно всерьёз бить. Даже необязательно убивать. Просто всерьёз бить людей. Хотя он вроде как умел, но на людях — никогда. И это был психологический шок, который ему пришлось ломать. А здесь никакого даже намёка — не то что на психологический шок, да хоть какое-то малейшее моральное усилие, что нужно не просто набить морды, а порубить в мелкое какаду энное количества народа. (смех в зале).

О. Л: Вы понимаете, до какой степени режиссёрам, — неважно, Бондарчуку или кому-то ещё (он, кстати, очень приличный режиссёр в других фильмах) — до какой степени авторам многих книг надо вас не уважать (читателей, зрителей, слушателей), чтобы таким образам видеть вас несущих рубель в кассу? Людей, не способных на психологию выше устрицы. Людей, не способных выйти за рамки штампов. Людей, абсолютно неспособных на сильные чувства. На яркие эмоции. На мощные страсти. А вы вспомните, чем кормят: всё усреднено. Всё обрезано. И выход за рамки стереотипа недопустим. Режиссёр, писатель — он убеждён, что вы не можете выйти за рамки стереотипа. Если фильм — должна быть любовная линия, которой в книге, в общем-то, нет. Без любовной линии вы не пойдёте в кинотеатр.

Д. Г: И побольше спецэффектов!

О. Л: Побольше спецэффектов: если драка в переулке, то нужны ниндзя! Вот ниндзя — и вы схаваете. Он так считает, режиссёр.

Д. Г: То есть, я так и не понял, почему туда не поставили ну просто обычных местных хулиганов или мелких бандитов, которые, собственно, были у Стругацких? Какие нафиг ниндзя? Какие мечи? Какой сюрикен, цельнотянутый из фильма «Фантазм»? Помните, там такие шарики летали, из которых всякие режущие предметы высовывались? Просто цельнотянутый.

О. Л: Возвращаясь к литературе и продолжая неполиткорректные высказывания: помните, Илья Муромец, когда избивает татар Калина-царя? А Калин, когда уже понимает, что кранты, кричит ему: «Оставь мне, Илюшенька, татаровей хоть на семена!» Так вот когда нас, Андрея Валентинова и ряд наших знакомых в Интернете, упрекают, что они умничают всё время, перемудрили сами себя, «читал книгу — ничего не понял», и почему-то виноват не он, а мы. То я всё время говорю: слушайте, ну оставьте вы нас хоть на семена! Ну у вас же столько много писателей и режиссёров, кого хотите, которые не умничают, не мудрят, всё нормально. Нас же очень мало! Нас скоро не будет совсем! Оставьте нас хоть на семена! Ну не убивайте всех-то! Вот такие дела. Так, ещё вопросики?

Вопрос (Сергей Бережной): Вот по поводу достоверности и соответствия экранизаций литературному первоисточнику. Очень характерно Дима сказал насчёт «Собачьего сердца», что всё чуть ли не дословно.

О. Л: Да.

Продолжение вопроса: Стоит начать сравнивать реплики, и вы удивитесь, насколько разные тексты.

О. Л: Конечно.

Продолжение вопроса: А впечатление возникает абсолютной адекватности.

О. Л: Конечно. И даже персонажи разные получаются. Но, тем не менее, да.

Продолжение вопроса: И вот именно достижение вот этой абсолютной адекватности, вопреки полному соответствию текста, оно и является действительно настоящий режиссёрской удачей.

О. Л: Конечно. Бортко молодец большой. Я бы здесь даже заметил: помните «12 стульев», которые поставил Захаров (с Мироновым и Папановым в главных ролях)? Да, вспомнили? Там просто дословно всё снято, а где нет дословных реплик героев, там сзади говорит Гердт. Гениальные актёры, всё блестяще. Как на мой взгляд — фильм провальный абсолютно. Вот никакой. Песни хорошие, всё хорошо… сравниваешь с гайдаевскими «12 стульями» — совсем не то. С Гомиашвили, с Филипповым и так далее. Хотя там нет этой вот дословности и подробности. Тот случай, когда все части хороши, а режиссёр целое превращает в копирование, а не в произведение искусства. Но со мной можно не соглашаться. Так. Да.

Вопрос на украинском: (Скажите, пожалуйста: литературоведы давно уже сказали, что за каждым персонажем всегда проглядывает личность автора. Но когда читаешь ваше творчество, то понимаешь, какие у вас герои все разные. Так, вы очень интересно раскрыли дзен-буддизм в «Мессия очищает диск». А есть что-то такое, чего вы не можете описать?).

Д. Г: Не знаю. Вот когда наткнёмся, тогда скажем.

О. Л: Понимаете, тут как бы если я актёр, то я сыграть в принципе могу всё. Хуже, лучше, плохо или великолепно, понимаете, это уже градации качества, но сыграть в принципе могу всё. Знаете, под кого меня однажды гримировали и я даже сыграл эпизодик? Картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» все помнят? Там, помните, на заднем плане, стоит такой огромный Портос, казак, он так упёрся, у него такой нос бульбой, всё, он хохочет! Вспомнили? Так вот это я был. (смех в зале). Смешно, правда? А у меня фотографии сохранились. Вот, поэтому, я к чему, можно — всё. А вот как это уже получится, кто его знает?

Д. Г: Скажем так, чего-то мы можем, наверное, не понять в силу недостатка каких-то знаний или чего-то ещё. Но тут можно понять и воспроизвести логически. А можно, даже до конца не сумев понять, но войти в нужный образ и отобразить соответствующее состояние. Можно так, можно так. То есть, если по логической части наверняка есть какие-то личности, явления и так далее, которые мы можем не понять, то отобразить их (ну, насколько адекватно — уже судить читателю) наверняка сможем.

О. Л: Войдя в образ, актёр, ну или писатель (это как бы смежные такие виды искусства, сходные по характеру), достигает больших результатов, чем идя логическим путём, путём познания. Вот, скажем, когда один старенький немец посмотрел «17 мгновений весны». А он лично знал Мюллера. Он работал в гестапо, ну, это давно было. В ГДР жил. Потом он в одних записках, в статье, говорил, насколько Броневой похож на Мюллера. Не внешне — они непохожи, Мюллер был внешне другой. Но говорит: «Это невероятно: вот эти округлые жесты, вот эта вот пластика пожилого бюргера, и при этом видна какая-то жестокость, настолько холодная, рассудочная…» Ведь он жесток, Мюллер. Причём жесток, но не зол. Он добр. Но он спокойно тебя отдаст на пытки. Вот, говорит, пластика, поведение, интонация. Говорит: «Это был Мюллер!» Вопрос: что, Броневой читал какие-то записки про Мюллера? В Интернете, что ли, его видел? Не знаю, какие-то хроники с ним смотрел? Да никогда в жизни! Но он влез в шкуру Мюллера, исходя из книги, и этого ему хватило, чтоб стать похожим на Мюллера. Это правда художественного образа. А не правда реальности.

Д. Г: Так ещё один вопрос, и нас уже просят заканчивать, потому что тут нужно будет подготовиться к встрече с Мариной и Сергеем.

О. Л: А мы подпишем книжки. Кстати, можем даже потом выйти туда в коридор договорить.

Д. Г: Да. Мы можем, чтобы тут не мешать, выйти…

О. Л: В холле.

Д.Г: Да. Ещё был один вопрос.

Вопрос: Насколько я знаю, вы в своих книжках любите давать оригинальные концепции, которых я больше нигде не встречал. А вы не пробовали брать такие обычные идеи и делать их лучше, чем их делали до этого?

Д. Г: «Лучше» — это как получится. А вот скорее под другим углом — да, в общем, сколько угодно. В конце концов, допустим, «Герой должен быть один» — формально всё по греческой мифологии. Просто мы туда вложили как бы свои мысли, своё содержание и так далее, и посмотрели на неё под несколько другим углом. Но персонажи все известные, из мифологии. Сюжеты, в общем, тоже согласуются с мифологией, только не адаптированой, переработанной, а вот той оригинальной, насколько мы смогли докопаться до оригинальной… но достаточно древней.

О. Л: Я вообще не полагаю нас такими уж оригинальными авторами. Как по мне, скажем, Гессе гораздо оригинальнее. Ну, опять же, это мои такие взгляды на жизнь. Или там Алексей Толстой в ряде вещей, в «Хождении по мукам», в персонажах намного оригинальней, чем я написал на сегодняшний день. Я всегда полагал… мы просто, когда смотрим на реальность книги, мы никогда не думаем, как это будет воспринимать читатель. Вот никогда. Мы можем иногда задуматься о темпе книги, как читатель будет темп воспринимать? Понимаете, совсем разное: один ритм, другой ритм. А восприятие содержания — нас это не беспокоит. И поэтому, может быть, когда читатель это потом читает, он просто читает наше восприятие, а не своё, которое мы пытались предугадать. И это может выглядеть оригинально. Это я делаю такое фантастическое предположение.

Д. Г: Так, ну что, нас, наверное…

О. Л: Нас отсюда выгонят.

Д. Г: Вам тут подготовиться ещё надо.

Ведущий (Ираклий Вахтангишвили): Дорогие друзья, прошу поблагодарить авторов. (аплодисменты).