Вы бы хотели, чтобы ваши книги экранизировали? Если да, то кого бы вы выбрали режиссером и композитором?

Да, я хотел бы, чтобы мои книги экранизировали. Режиссером может быть любой, кто этим интересуется и на это способен. Для книг, в которых много экшена, наверно, подошел бы режиссер Джон Карпентер. Музыка… В музыке у меня ужасно обывательский вкус. В смысле, я слушаю музыку, но воспринимаю ее совершенно не критически. Мне нравятся некоторые шотландские фолковые исполнители вроде Карен Матесон (Karen Matheson). А когда, например, я писал один свой роман “Newton’s Wake” (Поминки по Ньютону), у меня было два диска, которые я постоянно проигрывал фоном, и это был своего рода саундтрек. Один был “Desperado” группы Eagles, а второй – Werewolves of London Уоррена Зивона (Warren Zevon).

Представьте себе, что вы можете выбрать любого знаменитого художника (из прошлого или настоящего), чтобы он проиллюстрировал ваши книги. Кого бы вы выбрали?

Если можно выбирать любого – как из настоящего, так и из прошлого, – почему бы не взять лучшего? Леонардо да Винчи. Для меня одним из самых ярких впечатлений от искусства было посещение выставки, на которой были представлены его рисунки. Настоящие наброски из его блокнотов. Некоторые из них были собственностью королевы Великобритании, и на них в углу можно было разглядеть маленькие пометки – символику королевской семьи. По-моему, это просто возмутительно. Кем она себя возомнила?

Но эта выставка дала мне большой творческий импульс, потому что когда смотришь на наброски Леонардо… Я вышел с выставки — и мир выглядел иначе. Я буквально смотрел на мир по-другому. Леонардо с таким вниманием рассматривал и изображал скалы, текущую воду, воздух, деревья, что потом мне казалось, будто включили свет.

Если говорить более реалистически, то потрясающе удачные результаты в области иллюстрирования научной фантастики были у Стефана Мартиньера (Stephan Martiniere). Он рисовал обложки для некоторых изданий моих романов. Он брал какую-нибудь сцену из книги и изображал ее, причем так хорошо, как даже я не мог в своем воображении. Как-то даже зловеще хорошо. Его работы очень легко найти в Интернете. Из иллюстраторов НФ мне он нравится больше всех.

Что вы можете сказать о мировом порядке будущего? Что должно сменить ООН в качестве блюстителя мирового порядка?

Ну, смотря насколько отдаленное будущее. Может, такой ответ и оставим? Мне тут, правда, нечего ответить. Я думаю, это зависит от природы империализма и т.д. Если мы застрянем в ситуации империалистического соперничества, то у нас будут большие неприятности. Но если события будут развиваться мирно, то, возможно, из ООН вырастет новая организация –

в идеале, постепенно мир пришел бы к тому, чтобы управление осуществлялось снизу, на более демократических основаниях. Хотя такая перспектива, конечно, маловероятна.

Любят ли ваши книги левые правители Латинской Америки? Считаете ли вы, что эти книги могли бы им помочь? Кажется ли вам интересной концепция Джамахирии?

Нет, Джамахирия мне не кажется интересной. Что касается остальных вопросов, я не имею ни малейшего представления об этом. Мне не поступали никакие сообщения ни от Моралеса, ни от Кастро, ни от Чавеса. Могут ли мои книги им как-то помочь? Пожалуй, что нет.

Если немного развернуть вопрос, то я думаю, что события, развивающиеся в Латинской Америке, очень интересны и потенциально многообещающи. Там, конечно, есть и опасные моменты. А интересно вот что: США сейчас завязли на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, а Латинская Америка, которая раньше была своего рода задворками Соединенных Штатов, начала отдаляться от орбиты США. Причем по всему континенту наблюдается довольно слаженный ход развития, несмотря на то, что у разных стран там разная политика и разное политическое руководство. Но там, кажется, происходит некоторое сотрудничество между, так сказать, популистскими и невнятно-левыми режимами.

И если бы Латинская Америка получила настоящую независимость от США, то это для всего мира стало бы большим шагом вперед.

А что вы всё-таки думаете о Ливии?

Ну, Ливия – в каком-то смысле сложный случай, потому что там было настоящее массовое восстание против режима, и к ливийскому режиму как таковому у меня нет ни малейшего сочувствия. Но повстанцы не смогли распространить восстание по всей стране. Такова природа ливийского режима: там очень мало независимых массовых организаций, даже подпольных, чтобы можно было развернуться. Даже в Египте и Тунисе были массовые организации – союзы, партии и т.д., — а в Ливии почти ничего такого не было. И поэтому там инициативу в восстании перехватили те, кто дезертировал из числа деятелей режима Каддафи, весьма высокопоставленные его представители, а также ставленники ЦРУ. И я думаю, что

когда они начали призывать Запад к вмешательству, они потеряли свой шанс на то, чтобы стать легитимной революционной демократической альтернативой.

В этом сложность ситуации. С обеих сторон много лжи о происходящем. И я думаю, я должен – и все мы должны – противостоять атакам.

Как вы относитесь к идее независимости Шотландии? Что вы думаете о Северной Ирландии?

Очень интересно, что Шотландия и Северная Ирландия фигурируют в одном вопросе. Здесь занятная связь. Сейчас объясню ее значение. Большая часть жителей в центральной (промышленной) части Шотландии – это выходцы из Ирландии. И довольно большая часть населения Северной Ирландии – это выходцы из Шотландии. Таким образом, между Шотландией и Северной Ирландией существует множество различных связей, в том числе семейных. Но Ирландия – это страна, в которой национальный вопрос всё еще стоит очень остро. Она была разделена: та ее часть, где преобладали британские протестанты, отделилась от остальной Ирландии, что стало временным примирением в войне за независимость Ирландии. Аналогичное разделение произошло и внутри Северной Ирландии, где одна треть населения представлена католиками, которые идентифицируют себя как ирландцев, а две трети – протестанты и идентифицируют себя как британцев.

Помимо религиозного противостояния, есть еще противостояние внутри рабочего класса. Это очень болезненная ситуация, и она сказывается на Шотландии, особенно на западе Шотландии. Невероятно, но в последнее время дошло до инцидентов в связи с футболом. В Глазго есть две футбольные команды – Celtic и Rangers. Celtic – это католическая ирландская команда (ирландская в плане культурной принадлежности), а Rangers – это протестантская команда. Среди фанатов каждой команды есть множество любителей издеваться над фанатами другой стороны: распевают так называемые «религиозные песни», скандируют соответствующие лозунги, в которых отражаются ирландские корни этого конфликта. В этом смысле я, конечно, не на стороне Шотландии.

Что касается шотландской независимости, я не ее поборник.

Я думаю, что существует общебританская национальная идентичность – есть, например, общебританский рабочий класс и общебританское либеральное движение. И я бы не хотел, чтобы в них произошел раскол.

В политическом плане у меня здесь нет отчетливого мнения. Когда-то я боялся, что если бы Шотландия вдруг отделилась, я бы, наверно, чувствовал себя примерно как русские, оказавшиеся после распада СССР гражданами соседних независимых государств. Но с тех пор я уже немного успокоился.

Какую часть современной культуры вы бы могли назвать контркультурой?

Существует ли еще контркультура? Я не уверен. Идея о контркультуре появилась в 1960-е гг.; тогда происходили (не поймите меня неправильно) культурные революции. Их предпосылками стали разные события или исторические процессы, которые могли иногда совпадать и взаимодействовать. Одним из них было следующее: впервые за столетие выросло поколение людей, которые никогда не были на войне (исключая Америку, конечно, — там многие отправлялись во Вьетнам, но это отдельный вопрос). И для поколения, которое знало только мир, проблемой была холодная война и ядерная угроза. Связанное с этим беспокойство привело к неудовлетворенности современным обществом, государством и мейнстримной культурой. Одновременно с этим развивался специализированный рынок молодежной музыки; чернокожие начали настаивать на своих правах, распространялась их культура, рос протест против расизма. Шла «сексуальная революция», началась либерализация отношения к гомосексуалистам (правда, только под конец этого периода).

Таким образом, множество вещей сошлись во времени и образовали контркультуру.

Получилось целое поколение людей, у которых отношение к культуре было совершенно иным, нежели у их родителей.

И я это всё помню, хотя я не застал начала этого периода. Я родился в 1954 г. в очень заурядном тихом шотландском городке Гриноке на реке Клайд. Тогда он был промышленным, теперь уже нет. Мои одноклассники, конечно, покуривали марихуану, обязательно слушали рок, одевались в специфической манере – которой, боюсь, я до сих пор придерживаюсь (на мне сейчас джинсовая куртка). И этот контркультурный коллектив потом повзрослел. В смысле, мы стали родителями. Сейчас мои дети уже выросли, но у меня нет с ними таких культурных расхождений, какие были между моим поколением и нашими родителями. Единственной формой контркультуры сегодня, вероятно, можно считать то, что сейчас происходит в хакерском андеграунде. Еще, к сожалению, сейчас много культурного противостояния – например, в связи с исламом: здесь тоже наблюдается своего рода контркультура, но она развивается скорее в консервативном, а не в либеральном направлении (это происходит в среде мусульманской молодежи в некоторых западных странах). Но я больше не вижу всеобщей альтернативной молодежной культуры. Это о том, что касается Запада. Возможно, в бывшем СССР всё выглядит несколько иначе.

Как вы думаете, есть ли в научной фантастике жанровая система? Классифицируете ли вы как-нибудь НФ по направлениям и стилям? И если да, то каково ваше положение в этой системе?

Да, в научной фантастике есть жанры. Я помню, много лет назад, когда я был относительно молодым, мне довелось повстречаться с Брайаном Олдиcом (Brian Aldis), английским фантастом, который и в те времена был великим человеком, а теперь стал еще более великим. И я с большим энтузиазмом рассказал ему о своей идее, что

научная фантастика – это не жанр, а форма – как роман или пьеса.

И он ответил: «Да, она не может быть жанром, потому что внутри ее самой есть жанры». И этих жанров становится всё больше – например, урбанистическое фэнтези со всякими сверхъестественными элементами, вампирами и пр. Из фантастики вырастают всё новые поджанры. В научной фантастике есть космоопера, планетарный романс (planetary romance), киберпанк, посткиберпанк; была Новая волна; сейчас формируется жанр или движение, которое называется mundane science fiction («приземленная» научная фантастика), которая старается придерживаться научно обоснованных идей, а не фантазий в духе перемещения на скорости, превышающей скорость света, дружелюбных инопланетян или добродушного искусственного интеллекта. Таким образом, в фантастике есть много жанров (или поджанров внутри жанра).

Я пробовал писать в разных НФ-жанрах. Я думаю, мне удалось написать космооперу нового поколения; я работал в жанре посткиберпанка (тут несколько моих романов, в первую очередь, первый – “Star Fraction”, потому что я тогда читал много киберпанка, и это сказалось на романе). Когда я писал «Поминки по Ньютону», трилогию «Моторы света» (Engines of Light) и «Познавая мир», я сознательно старался создать новую космооперу. В последние годы я обратился к романам о недалеком будущем, в которых я пытаюсь разными способами имитировать различные жанры. Например, роман “The Execution Channel” на одном из уровней – это технотриллер, но также и научная фантастика. “The Night Sessions” – это детектив и одновременно фантастика. “The Restoration Game” – последняя из опубликованных в настоящий момент моих книг – это, так сказать, технотриллер плюс «чиклит» плюс фантастика. Потому что героиня – вся такая женственная – оказывается геймером и умеет программировать. И там еще вводится постсоветский контекст, потому что (вымышленная) страна, в которой она живет, находится на территории постсоветского пространства. Так что я даже не знаю, куда себя вписать в жанровой системе.

А каковы ваши дальнейшие планы?

Я буквально вчера закончил редакторскую правку романа, который я предварительно назвал “Sinbio”, хотя в итоге название может измениться. Это роман о недалеком будущем, и главная проблема там такова: в какой-то момент, лет через двадцать, генная инженерия (еще довольна примитивная) научилась исправлять генетические (или врожденные) пороки и настраивать иммунитет на борьбу с детскими заболеваниями (изобрели специальный препарат «фикс»). Это синтетическая биология, все органы произведены искусственно, протестированы, и всё абсолютно этично. Это получает широкое распространение. Но есть один момент: появилось правило, что если женщина не принимает этот препарат во время беременности, это считается пренебрежительным отношением к ребенку. Это история о женщине, которая не хочет принимать «фикс».

Что касается моего следующего романа, то, если мне удастся убедить редактора в том, что это хорошая идея, он будет очень странным. Пока ничего конкретного не могу сказать, но он будет действительно странным. А после этого мне бы хотелось вернуться в космос.

Да, кстати, меня очень вдохновляет то, что происходит сейчас в Шотландии: развивается космическая промышленность. Компания Clyde Space производит микроспутники, и можно купить себе такой за тысячу фунтов и проводить с ним разные эксперименты. Конечно, будут некоторые проблемы с тем, чтобы запустить его в космос, но он весит меньше килограмма, а запустить предмет весом в 1 килограмм на орбиту стоит порядка 10 000 фунтов. Понятно, что среднестатистический работающий человек не может себе такого позволить, но для маленьких компаний и институтов это вполне доступно. Это значит, что спутниковые технологии для связи или экспериментов в космосе станут гораздо более распространенными, чем сейчас. А что из этого получится? Мы не знаем. Но интересно об этом подумать.

Говорят, вы раньше интересовались темой искусственного интеллекта. А сейчас?

Тоже, но занимаюсь этим далеко не так пристально, как прежде. Думаю, причина в том, что в 1990-е среди интернет-пользователей и гиков было повальное увлечение искусственным интеллектом и перспективами его развития. Особенно всех интересовала перспектива перенести человеческий разум нейрон за нейроном в формат программного обеспечения. Мне эта идея казалась немного нереалистичной. Это обсуждалась в моих первых романах «Каменный канал» (The Stone Canal) и «Подразделение Кассини»: проблема загружаемого сверхчеловеческого интеллекта была главным вопросом. С этими выкладками было интересно играть. И тогда мы спорили о том, каково философское значение этого феномена. Я, кстати, долгое время был убежден, что искусственный интеллект в принципе не может обладать сознанием. Но тут есть одна трогательная подробность: причиной этой убежденности было неправильное понимание диалектического материализма (с которым, вероятно, знакомы некоторые из читателей «Полит.ру»). Я делал такой вывод из формулировки, что сознание – это высокоорганизованная форма движения материи, то есть имеет под собой биологические основания. Почему-то я тогда решил, что только физический мозг может обладать сознанием. И я далеко не сразу осознал, что дело в сложности движения, в сложности, так сказать, материала, а не в том, какой именно это материал. После того, как я, наконец, решил, к своему удовлетворению, этот вопрос, я перестал размышлять об искусственном интеллекте.

Когда я его увижу, я в него поверю.

В интервью «Полит.ру» Брюс Стерлинг сказал, что, по его мнению, «в дальнейшем исследователи утратят интерес к этому вопросу», потому что «он относится к устаревшей парадигме». Что вы об этом думаете?

Интересный взгляд. Я думаю так.

Когда под созданием искусственного интеллекта понимают воспроизведение человеческого разума в виде программы – это пустая трата времени, потому что человеческий разум у нас и так уже есть.

Хорошо было бы, конечно, если бы у нас появился какой-нибудь сверхчеловеческий интеллект, но на практике технологии и наука, в частности когнитивистика и информатика, стремятся не к воссозданию человеческого интеллекта, а к имитации гораздо более примитивных процессов. Например, компьютерные видеосистемы серьезно продвинулись вперед после того, как оставили попытки имитировать человеческий глаз и обратились к устройству глаза насекомого, обнаружив в нем гораздо более продуктивную модель для разработок. На самом деле начался процесс, в ходе которого вещи вокруг нас становятся всё более «искусственно-разумными», и мы, в общем-то, не особенно этим обеспокоены. Меня удивило, к примеру, насколько быстро развивается Google-переводчик. Такое ощущение, что он совершенствуется непрерывно, и я думаю, что это происходит благодаря применению алгоритмов, продиктованных фактически принципом естественного отбора. И таким образом

машины становятся более разумными, не будучи при этом носителями того искусственного интеллекта, который описывался в научной фантастике.

Как вы представляете себе хороший сценарий развития событий в Афганистане?

Короткий ответ: я такого сценария не могу себе представить. Военное присутствие Запада не может продолжаться бесконечно, и тут вопрос в том, насколько полезным будет это присутствие, если оценивать его по некоторым параметрам. Исторически, введение войск в Афганистан никогда не было хорошей идеей. Я думаю, что-то хорошее для Афганистана может прийти только извне – например, из соседнего Пакистана. Там есть хотя бы потенциал для прогресса. Если бы Пакистан стал более демократическим и прогрессивным; если бы он прекратил свою идиотскую холодную войну с Индией и навсегда отстранил бы от власти военных и представителей межведомственной разведки (а то они уж очень своекорыстные слуги народа); если бы в Пакистане начались демократические реформы, — это бы оказало очень положительное воздействие на Афганистан. Просто потому, что это соседние страны, и возле их общей границы много смешанного населения. И еще нужно, чтобы пакистанская межведомственная разведка прекратила орудовать в Афганистане. Но это всё вопросы очень долгосрочной перспективы. Лично я бы, конечно, выступал за вывод войск из Афганистана, чтобы его жители сами разбирались.

Считаете ли вы, что оправдаются прогнозы, согласно которым Китай к середине XXI века станет лидером мировой экономики? Как это лидерство отразится на состоянии мира? Нравится ли вам современный Китай (например, с точки зрения идеологии)?

Очень интересные вопросы.

Проблема прогнозирования состоит в том, что мы склонны делать линейные прогнозы.

Но если взять именно линейный прогноз, касающийся развития Китая, то очевидно, что Китай в какой-то момент станет одной из крупнейших экономик в мире – пусть и не в абсолютном смысле. Если проследить эту перспективу, этот линейный прогноз, то Китай, возможно, станет хотя бы крупнейшей промышленной экономикой.

Да, в Китае наблюдается подъем. Это, в сущности, — возвращение к той ситуации, которая была пару веков назад. Китай был одной из наиболее развитых частей мира, даже по сравнению с Западной Европой. Несомненно, он уже сейчас влияет на другие страны: китайская торговля и инвестирование значительно способствовали быстрому развитию экономики во многих африканских и латиноамериканских странах.

Иными словами, возникает противовес Соединенным Штатам. Наподобие бывшего СССР, но в очень своеобразном и интересном ключе. Например, у СССР никогда не было конкурентоспособных товаров международного уровня, а у Китая есть. Есть даже конкурентоспособные государственные и полугосударственные компании. В случае с СССР дело ограничилось большим международным уважением к автомату Калашникова. Китай – это совершенно иная история. Почти всё в моей комнате – и одежда на мне – сделано в Китае.

Ответ на вопрос о том, нравится ли мне современный Китай и в особенности его идеология, зависит от того, что спрашивавший подразумевает под этой идеологией. Я не люблю идеологии, но мне очень интересно – скажу абстрактно, — действительно ли Китай всё еще представляет собой своего рода социалистическое государство. Один момент, который связан с российской историей, состоит в том, что Китай чем-то напоминает Россию 1920-х гг. Некоторые представляют его этаким правым коммунизмом. Я думаю, что такое описание не соответствует нынешнему положению дел.

Это всё свидетельствует о том, что в развитии Китая есть как хорошие, так и плохие стороны. Да, это колоссальный экономический успех, но там есть свои большие проблемы и злоупотребления властью – особенно на местном уровне. Правда, проблемы есть у всех стран, однако далеко не в каждой части мира можно наблюдать такой прогресс. И я желаю Китаю успехов. Меня не пугает то, что он развивается; наоборот, меня это очень радует. Потому что

я всегда рад успехам независимо от идеологии или общественной системы, которая за ними стоит.

Интересно подумать о том, какова в действительности идеология китайского руководства, и попытаться понять, какова на самом деле его социальная система. Но для людей на Западе – и в России тоже — важнее всего должна быть гуманитарная сторона дела, простая человеческая солидарность. Нам надо радоваться, что жизнь миллионов людей становится всё лучше и лучше благодаря процессу индустриализации, который в некоторых отношениях, конечно, очень труден, но это и в сравнение не идет с индустриализацией Великобритании; в России индустриализация тоже была очень тяжелой.

Британия – это страна, у которой, так сказать, много скелетов в шкафах по всему миру, и небританцы зачастую знают о Британии больше, чем британцы. Я говорю немного сбивчиво, но я хочу сказать, что в общем итоге развитие Китая – это положительный процесс. Китай развивает промышленность; там идет, пусть и сдержанно, процесс либерализации, и, я надеюсь, так будет продолжаться и дальше.

Но, как учит нас диалектика, события не развиваются по прямой, их траектория изменчива, и Китай – это страна, в которой встречаются удивительные противоречия, поэтому невозможно предсказать, что произойдет в следующие 10 лет, не говоря уже о прогнозах на ближайшие полвека.