Секунды как века.

Но, тем не менее, хорошие поэты — есть.

И в это понятие — хороший поэт — я вкладываю не только и не столько умение работать со словом, но и виртуозную лёгкость и красоту этой работы, и присутствие смысла, без заумствования и натужности, ажурность и воздушность образов, безусловное уважение к русскому литературному языку, к Поэзии.

Всё это в полной мере относится к Ирине Клеандровой.

Прочитав немало её стихов, могу сказать с уверенностью: главная, отличительная черта её творчества — гармония рифмы и смысла, фирменный стиль, который не перепутать ни с чем.


Соглашаться или нет с такими выводами — решайте сами, прочитав нижеприведённую подборку
http://45parallel.net/irina_kleandrova/se...



Ирина Клеандрова. Секунды как века.



Вечный город


Город не зря называют Вечным.
В этих проулках не властны годы.
Он ворожит, веселит и лечит,
тень его славы – на Риме гордом.

Город не знает тюрьмы и кладбищ,
гостю там, будто родному, рады.
Ночью ли, днём – ты его узнаешь
по мостовым цвета летних радуг.

Воздух там слаще хмельного пунша,
к звёздам взлетают фонтанов нити...
Он каждым камнем врастает в души
всех, кто когда-то его увидел.

Он не касался земли с рожденья,
путь его вольно струится в небе.
Глянешь чуть пристальней – он исчезнет,
словно мираж, колдовская небыль.

Может быть, в брызгах солёной пены,
в хмари рассветной, в лучах заката
ты замечал из тумана стены,
флаги на башнях его крылатых.

Да, ты не верил, отбросив мудро
мысли, что стало темно и душно.
Может, он снился тебе под утро,
плавясь на мокрой от слёз подушке.

Ты не сдавался, твердил: «Болею,
ваш город в небе – такое детство...» –
и с каждый днём становился злее,
втайне увидеть его надеясь.

Сил одолжив у тоски с азартом,
взвился бы к солнцу, свернул бы горы –
если бы кто-то подкинул карту,
где же искать этот чёртов морок.

Ты забывал его, и однажды
быль стала сказкой, а сказка – ложью.
Памятью смутной о чём-то важном,
лучшем, что в жизни случиться может.

Стены развеялись белым дымом,
лица осыпались горстью смальты;
стало звенящее счастьем имя
мелом, размазанным по асфальту.

Явь потеряла и вкус, и запах.
Всё мирозданье до дна прогоркло.
Может, молитва тебя спасла бы,
но вместо слов – волчий вой из горла.

Вместо родства – паутина фальши,
ночь беспросветная вместо полдня...
Если б увидеть его, как раньше!
Если бы как-нибудь имя вспомнить...

Лишь через годы, устав быть битой
в яростном споре души и мозга,
память вернёт россыпь звёзд на плитах
и фонарей разноцветных грозди,

ломаный ряд флюгеров на крышах,
росчерки чаек в лазурно-синем...
Ты позовёшь – и тебя услышат.
Вечности впору любое имя.




Last summer day


Когда отзвенят последние такты лета –
нет силы подняться, но медлить уже нельзя –
мы вслед за солистами в небо шагнём с рассветом:
ещё не чужие, уже не вполне друзья.

Мы всё, что должны, до конца не сказали ночью.
«Пора!» – хмыкнет осень. – «Граница. Финал. Межа».
А сердце болит и никак остывать не хочет,
и клочья его на ветру на ветвях дрожат.

Я знаю прекрасно: уже отвыкать пора бы
от голоса таять, за дверью ловить шаги.
А мы всё бок о бок стоим по-солдатски храбро:
уже не родные, ещё не совсем враги.

Разыграна партия. Разного цвета масти.
У каждого свой – не один на двоих – пасьянс...
...А лето вернётся, и, может, согреет счастьем,
и всё ещё будет – но больше не будет нас.



Тень Крысолова


Простывшая река со всхлипом дышит,
струится плющ, стекая с ветхих стен.
Чадит луна. По островерхим крышам
скользит невозмутимой кошки тень.

Примерзший ставень, флюгера корона.
Как патока, растянут в вечность миг.
На виселице тощая ворона
топорщит перья, сил копя на крик.

У ратуши пока ни слёз, ни брани,
плащом тумана смазан пёстрый цвет –
но писком крыс и детскими шагами
смущая эхо, полнится рассвет.

Взгляд блёклых звёзд насмешливо-печален.
Хрипят часы и жмётся к лани лев.
С осенним ветром входит в сонный Гаммельн
чуть различимый дудочки напев.



Ноябрьский сидр

Маятник влип в янтарь. Плещет жарою лето,
звонкие чаши крон солнцем полны до дна –
а за моим окном ветер рвёт листья с веток,
в волнах чернёных туч рыбкой скользит луна.

Ноющих шрамов сеть. Каждый – дороги веха:
быть заодно и врозь, ссориться – и встречать...
Знаешь, весь этот мир – только мираж и эхо,
шелест тончайших крыл в круг, где горит свеча.

Пальцы сожмут фитиль – и растворятся тени,
вихрь унесёт с собой трепетность и тепло...
Сердце обнимет мрак, но в тишине осенней
мы выживаем – для. Или – всему назло.

Ломкая корка льда раны затянет белым.
Спят, отзвучав, слова, в ножнах – усталый меч...
Знаешь, вся наша жизнь – стёртый рисунок мелом,
битых небес фарфор. Что черепки беречь?

Тлеет в золе письмо: сажа, бумаги клочья.
Ветра горчащий сидр. Нежность, печаль, вина.
Снегом полна постель. Но я усну, а ночью
в мёртвый ноябрьский сад птицей впорхнёт весна.



Время чудес

Время чудес. Красоты – беззащитной, неброской.
В каждом углу – беззаботных смешков отголоски,
отблески глаз и умытых улыбками лиц...
В мутных потоках – бумажных флотилий парады.
Солнце пригрело, и в скверах проснулись дриады,
пляшут, щебечут, смущая прохожих и птиц.

С ними – на облако, в замок из розовой пены.
Мир на ладони: безумный, прекрасный, волшебный.
Лучшая сказка, живущая рядом с тобой...
Сумерки лягут, развесят лимонные звёзды,
жемчуг и стразы вдоль улиц растянутся гроздью,
патоку с окон слизнёт полуночный прибой.

Это весна, и всё сложится так, как могло бы,
а на чумазых ладонях последних сугробов
линии жизни начертит ручьёв серебро...
Солнечной пылью осыпана старая верба.
Даром душе, что по-птичьи тоскует по небу,
в белом сиянии кружится чьё-то перо.



L'ete Indien

Очей погибель. Липкий сумрак зорь,
паучьи сети пеленают мысли.
Дрожащих звёзд болезненный узор,
тревожный ветер, тени, опий листьев,
что миллиардом мёртвых мотыльков
спешат в объятья неживого солнца…
Прекрасно зная: скоро им придётся
сгореть дотла в янтарной тьме заката,
запятнав небесный свод – лазурь и лёд –
багряным пеплом и медвяной пылью.
Горча, дыша ментолом и ванилью,
остановить часы в гробницах ваз, крошась и тая…

Кронос, не карая
отступников, стоит поодаль, не спуская глаз.

Всего лишь вальс.

Всего лишь время года,
когда душа беспечно тонет в небе.
Махнув крылом на боль, на быль и небыль –
взмывает в тучи, провожая птиц,
и сорванным листком ложится ниц,
об отлетевшей жизни не жалея.

Сатори стынь. Секунды как века.

В зеркальной мгле встречая двойника,
молчишь, робея встретиться глазами.

…Кружит листва – страницы дневника,
что на клочки порвал и сжёг хозяин.



Осенние цветы
(Les Fleurs D'Automne)

Прощальный вздох отжившей красоты:
рубин рябины, поздние цветы –
атласный блеск на хрустком медном ложе,
сапфир небес, медовое стекло...
Последний свет, последнее тепло
в дверях зимы, на вечный сон похожей.

Здесь траурной свечой сияет лист.
Здесь воздух, словно в церкви, пряно-чист,
из горечи и капель солнца соткан.
А вдоль дорожек бархатцы горят –
по их ковру к излёту октября
проходит смерть, заглядывая в окна.

Шаги и скрежет гасит тишина.
Но не спасёт молчания стена
от блёклых глаз; от губ, что имя шепчут –
всё холодней, всё строже, всё слышней...
Сминая бархат, тянется за ней
процессия теней давно ушедших –

даря кошмары, будоража мрак.
Душа дрожит, но всё же ищет знак
в голодной тьме, в полночном океане:
забыв про страх, круша рассудка твердь,
желает хоть вполглаза подсмотреть,
как кружит чёрный вальс, таясь в тумане.

...Мерцанье, смех и струны паутин.
И поздно дергать ставни, ощутив
как искра сердца вязнет в мертвом танце,
в тенётах тихой музыки без слов;
как ледяные венчики цветов
перебирают призрачные пальцы...

Сознанье – в пыль, смола и дым по венам.
И больше не поверить сонным стенам;
не позабыть, как сладок этот ад,
как мягко кроны лунный яд полощет.
А ночь всё ждёт. И, может, правда проще
нащупать ключ и молча выйти в сад?

Там ветер и замёрзшая роса,
костры ветвей – мостами в небеса,
молочный дым и крыши в звёзд короне –
дрожащий абрис, вечности печать.
В рассвет уже не верить, но молчать,
поникший георгин согрев в ладони.

Там вьётся флоксов шёлковая дымка,
и когти астр, и хризантем снежинки –
печаль и тлен, и нежность без границ..
Как корабли, плывут в коричной пене
скупые лепестки цветов последних –
фиалы слёз, улыбки мёртвых лиц.



Осенняя флейта

Град царапает дверь. Тучи по небу – ворохом перьев.
День уходит. Душа красотой угасанья пьяна...
На закате темно. В полусонные стоны деревьев
Серебристо-печальную флейту вплетает луна.

На некошеных травах – кольчуга из пепла и света,
Облетевшие кроны застыли в плену ледяном...
С каждой каплей всё ближе последнее, снежное лето.
С каждым новым рассветом всё громче стучит метроном.

Время водит резцом. Ворох стружки – и ты, настоящий.
Мастер скажет: «Finita», часы остановят свой бег –
И останется только луна и угрюмая чаща,
Растревоженный ветер и саван, похожий на снег...



Книга Песка

под обугленным небом песчаник простёрся ниц,
волей Ра остановлен неистовый бег светила
предсказателем-дэвом исчёркана гладь страниц,
полустёртые руны пылают огнём и силой

шелестит Книга Мёртвых, открытая всем ветрам
тишина оглушает, мгновения пляшут в горсти
кто-то здесь упадёт, из себя воздвигая храм,
от кого-то останутся перстни, тряпьё и кости

утекая по капле, спекается в строки жизнь
жаркий выдох пустыни смешает, что есть и будет
скрип пера провожает насмешливым взглядом Сфинкс,
погружаются в Лету века, города и люди

сердце пламени – пепел, в мятежном сокрыт покой
сталь развеется прахом, и полночью станет утро
по губам и ресницам проводит Мидас рукой,
слов серебряный звон обращая в молчанья мудрость



Уходящему – мир...

Мрачный лес за спиной. Той, что рядом, не нужно слов:
вспыхнет холодно сталь – и прикажет на снег ложиться...
Не печалься напрасно. Захочешь – вернёшься вновь
ясноглазой кошкой, деревом или птицей.

Ты уснёшь – и проснёшься былинкой в родном краю,
горным кряжем и мачтой, всем сущим на этом свете...
Ты увидишь, что будет, – и, память храня твою,
будет детям рассказывать сказки ветер.

И тогда ты узнаешь, о чём шелестит трава
и какую тоску вслед за солнцем уносят стаи...
Время сточит монеты, раскрошатся в пыль слова –
не исчезнет лишь свет, что ты вместо себя оставил.



Печали нет

Печали нет. О чём грустить, скажи?
Что время влёт – сухим листом с ладони?
Что ветер бьёт наотмашь, в спину гонит,
а впереди – ухаб и виражи?
Так это просто карусель сезонов.
Закон миропорядка. Просто жизнь...

Печали нет. О прошлом слёз не льют:
его, как бриллиант, хранят в шкатулке,
а памяти капризной закоулки
в лучистых миражах дадут приют...
Без разницы – на миг или на сутки.
Без разницы – в аду или в раю...

Печали нет. Окончена игра,
уже едино – в дамках или пешкой...
Судьба кидает новенький орешек,
и что внутри? Разгрызть его пора!
Раскладывай пасьянс орлом и решкой,
не думая о «завтра» и «вчера».

А нудное быльё не стоит грусти:
создатель не зевнёт, так чёрт попустит.



Цикл «Пять стихий»

1. Дерево: Сакура

Непроглядные заросли залиты лунным вином,
и, во тьму погружённые, ветви колышатся сонно...
Ветер бродит по саду и робко стучится в окно,
обещая весну и горящую звёздами полночь.

Мрак так свеж и лучист, и росою умыта трава.
Рой серебряных радуг укрыт в перламутровой капле...
Пахнет льдом и анисом, и кругом идёт голова,
и светлеет душа, упорхнув потревоженной цаплей.

Окоём розовеет, вскипая рассветной волной.
Пена белит стволы, мажет листья растопленным сахаром...
Звёзды в небе бледнеют и гаснут одна за одной,
осыпаясь в ладонь лепестками смеющейся сакуры.


2.Огонь: Феникс

Мир от края до края напоен полуденным светом.
Томно свищет цикада, в тени поджидая сестёр...
Подсыхает ковыль, скорбно клонится к западу лето,
а на склоне, у камня, ворчит, просыпаясь, костёр.

К раскалённому небу взлетая диковинной птицей,
с высоты он услышит и брань, и мольбу, и хвалу...
Я листаю дневник, и от жара чернеют страницы.
Тени прошлых иллюзий трещат, превращаясь в золу...

Жарко солнце горит – а внутри листопады и вьюга,
опостылел очаг, и в тумане не видно не зги...
Огнерожденный Феникс, владыка цветущего юга,
отогрей мое сердце, а если не можешь – сожги!


3.Металл: Осень

Плеском ручьёв серебристые осыпи манят,
золотом кроет скалу одинокая слива.
Вотчина снега, стеклянного ветра и камня –
эти вершины путников ждут молчаливо.

Здесь космы сосен – мазком малахита по стали,
здесь откликается эхо ударами пульса,
здесь отдохнуть от прыжка в поднебесные дали
царственным тигром горный хребет изогнулся.

Бледные пряди сияют под солнцем холодным,
ломкие стебли хрустят под ногами, как кости –
кутаясь в облако, осень блуждает по склонам,
напоминая, что мы на земле только гости.


4.Вода: Память

Ветер горчит, выдыхается в чаше вино.
Пламя свечи – растворённый во мраке рубин.
Вьюжными волнами плещется ночь за окном,
рыба-луна равнодушно глядит из глубин.

Память моя. Будто спящий под водами сад,
ты прорастаешь цветами сквозь камни и ил;
прячешь в жемчужины голос, касанье и взгляд,
высветлив краски и с выдумкой путая быль.

Золото мыслей и чувств самоцветы храня,
словно дракон, в полутьме сокровенных пещер,
ты за чертой вновь и вновь воскрешаешь меня,
бывшее «я» возвращая бессмертной душе.


5.Земля: Пустыня

Заповеданный край, где правителем сам Хуанлун,
где реален мираж, а реальность как будто бы снится...
Раскалённое золото, платина, медь и латунь;
чистый взгляд родников, устремлённый в белёсые выси.

Здесь уснули века, здесь царят тишина и покой.
Здесь святилище змей, пауков и слепящего света...
Близок терем Творца, и до высей дозваться легко:
лишь задать свой вопрос – и, не дрогнув, дождаться ответа.

Он раскатится громом – без фальши и полутеней,
и за тысячу ли ты превыше не сыщешь закона...
Вьется лестница в небо, сияя огнём, а под ней
мерно дышит пустыня – ребристая шкура дракона.


Эпилог: Время

Сквозь железо и камень пробьётся упрямый росток.
Пышнолистную крону напоит бурлящий поток.
Ствол от ветра надломится, пищею став для огня.
Из руды и из молний восстанет железо, звеня...

Но вода точит сталь и по камешку крошит скалу...
Так кончается боль, превращая амёбу в стрелу.
Так кончается путь, прогорев во вселенских кострах.
Всё рождается прахом, и всё возвратится во прах.



© Ирина Клеандрова, 2009-2014.
© 45-я параллель, 2014.