Последнее время размышляю о том, почему у людей, включая меня, тем больше встроенных запретов, чем больше удовольствия приносит обвещанное запретами занятие.
В случае секса нетрудно понять, почему так происходит: если сексуальное влечение не будет передавливать мозговых тараканов любой степени откормленности, род человеческий прекратит свое существование. А коль скоро наш биологический вид — один из лучших выживальщиков на планете, то его сексуальное влечение очень удобно эксплуатировать: какими бы ты запретами его не обвешал, вода всегда найдет дырку, а после этого можно стричь купоны с нарушителей, требуя от них за искупление греха любых ништяков, от бабла до унижения (последнее греет греет душу служителей культа не меньше первого). Это был исчерпывающий курс лекций по истории религии от Анариэль (шутка).
Но чего я пока понять не могу, так это того, почему сравнимой весомости запретами обвешено такое занятие, как создание литературных произведений.
В отличие от сексуального влечения не видно, чтобы когда-то в прошлом это занятие как таковое было поводом для гонений. Даже великий и ужасный Августин-Сексу-Бой-Раз-Я-Не-Могу-Быть-Геем свои гневные проповеди облекал в литературную форму. Да, придерживающие власть духовную и светскую всегда занимались цензурой и делили жанры и темы на угодные и неугодные, но я не припомню ни одного режима, который бы в принципе отрицал или запрещал занятие литературой: напротив, литературу всегда стремились использовать для проповеди и пропаганды.
Тем не менее, степень невротичности реакций вокруг этого дела зашкаливает. Я не очень много общалась с другими пищущими людьми, но за 20+ лет все-таки успела увидеть достаточное их количество на разных стадиях писательства. И степень общей отараканенности пишущих как группы, и степень, в которой нормально адаптированный человек ведет себя как невротик, когда берется писать, меня непрерывно поражает. Из книжек по писательскому мастерству тоже можно извлечь немало информации о проблемах их целевой аудитории.
И картина складыватся такая: писательство — занятие чудовищно трудное. Не потому что оно трудное само по себе (чего трудного в том, чтобы водить ручкой по бумаге или стучать по клавиатуре), а потому что каждый шаг — это шаг по болоту, или по зыбучему песку или утыкание носом в отвесный обрыв, верх которого теряется в стратосфере.
Точно так же очевидно, что писательство обладает огромной привлекательностью. Можно было бы все списать на статус, но это явная и очевидная рационализация: как способ зарабатывания статуса писательство весьма неэффективно... даже пилить гирю, оно и то эффективнее.
Невозможно игнорировать высказывания великих и малых, которые наперебой твердят о том, какое это удовольствие. О том же говорит и личный опыт. Я нашла этому достаточно рациональное объяснение, но пока достаточно сказать о том, что писательство — субъективно в высшей степени приятное занятие, сравнимое в этом смысле с приемом наркотиков (я сама не проверяла, впрочем), но, в отличие от наркотиков, не приносящее никакого вреда ни здоровью, ни окружающему социуму. Занятие это очевидным образом способствет улучшению психологического состояния пишущего: существуют основанные на письме психотерпевтические практики. Таким образом, в теории, это занятие должно давать положительное подкрепление тем, кто начинает грести в его осторону. Но на практике картина совершенно противоположное: как только люди начинают двигаться в сторону писательства, у них, словно прыщи, начинают выскакивать всевозможные внутренние запреты и прочие тараканы, которые не дают возможности им заниматься (например, адекватный в принципе человек, занвшись писательством, вдруг теряет всякую способность воспринимать критику, даже самую мягкую и дружескую).
Почему? Почему писательство в этом отношении настолько отличается от других способов творческого самовыражения? Например, фотография: люди спокойно в миллионный раз фотографируют котиков, детей, закаты и собутыльников, а потом выкладывают эти фотки на всеобщее обозрение без страданий типа «ну, я просто фотографоман», «ну, я бы хотел прекратить фотографировать, потому что это самопотакание», «ну, фотография для меня не ресурс», «ну, в тот момент, когда я нажимаю на кнопку, я испытываю страх». Вот это был список последних четырех встреченных примеров внутренних ограничений на писательство. Угадайте, какой из них мой.
С одной стороны, каждый случай пишущего-страстотерпца отличается от других и в каждом случае нетрудно найти индивидуальное объяснение: скользкое детство и трудный подоконник отыщутся у всякого. С другой стороны, при всем разнообразии проблем («я не могу писать, у меня затык, это ужасно», «а я хочу писать, но это занятие для меня очень тяжелое, это ужасно» «а я пишу запоями, это ужасно», «а я не могу найти на писательство время, хотя я нахожу его для всего остального, это ужасно», «я хочу писать, но я ведь не получу нобелевку, это ужасно», «я не в состоянии выносить вообще никакую критику, это ужасно») эти проблемы как будто похожи друг на друга по силе и проявлению.
Гендерная разница есть, но она как раз обычная, т.е. в смысле различий в поведении М и Ж я не вижу большой разницы между писательством и любыми другими твочрескими практиками: у женщин, как всегда, больше страхов и сомнений, но это «больше» такое же, как в других случаях.
Часть тараканов пишущего люда отчетливо завязана на самооценку. Наш социум устроен так, чтобы давить человеку самооценку, потому что таким человеком проще управлять и манипулировать, под предлогом, что это разумно и рационально: «двугоногих тварей миллионы». Тем не менее, здоровая самооценка — это самооценка с одной стороны гибкая, а с другой — приподнятая по сравнению с реальностью: такой вот факт человеческой природы. (С этой точки зрения то же христианство, постоянно пытающееся снизить самооценку своей паствы до нуля, выглядит изобретением Сатаны). Ну и если кто-то думает, что я о завышенной самооценке, то он ошибается: завышенная и заниженная самооценка — это как понос и запор, т.е. и то и другое является болезнным состоянием, в то время как норма — посередине.
Как бы то ни было, писательство, обладающее психотерапевтическим эффектом, самооценку пишущего двигает — или пытается двигать — на ее законное место. В результате, видимо, огромная масса тараканов, которая кормится с завышенной или заниженной самооценки жертвы, начинает дико суетиться. Например, в случае общераспространенной заниженной самооценки может возникнуть мираж завышенной: и в голове начинает мерцать большими буквами «НОБЕЛЕВКА», как бы указуя на достижимую цель. Психически нормальный человек сохраняет контакт с реальностью и понимает, что это мираж (Нобелевку даже Толкину и Роулинг не дали, кому она после этого нужна?), глупый или отягощенный начинают верить в мираж на полном серьезе. Если рассматривать это как интервенцию тараканов, то все встает на свои места: ежели ты перешел на призрачную завышенную самооценку, ничего адекватного ты не напишешь и самооценка твоя нормальной не станет, а будет патологически завышенной, на радость тараканам. Человек, не утративший контакта с реальностью, но не слишком рефлексивный, может испугаться, что писательство разбудило в нем настоящее безумие или греховную гордыню, и капитулирует с целью спасения разума/души посредством смирения и неписания — тогда его самооценка останется там, где была, опять же, на радость тараканам.
Наличие миража нобелевки детектируется и в тех случаях, когда несчастный стенает «ну, я графоман, конечно, графоман я, да, графоман, я сам понимаю, что я графоман, можете мне не говорить, что я графоман, я сам знаю, что я графоман». Это кажется глупым и смешным — в исполнении разумного и нормального человек, но на самом деле это свидетельство тяжелой внутренней борьбы. Это даже не попытка выбить оружие из рук критиков, это попытка совладать с внутренними демонами, которые говорят что-то вроде «если ты пишешь, ты пишешь для нобелевки, признайся в этом. Ведь если ты пишешь не для нобелевки, ты ничтожество и графоман, других вариантов просто нет». В результате человек пишет из заниженной самооценки, а это очень тяжело и неприятно.
Если кто-то принял это на свой счет, то он может быть уверен, что это было достаточно автобиографично. Хотя не это моя основная проблема. Что я могу сказать по личному опыту? Мираж отступает, когда писательская самооценка со щелчком встает на свое законное, слегка завышенное по отношению к реальности место. Когда ты осознаешь, что ты не графоман и не нобелевка, а человек, который хочет писать, пишет и писать будет, и что это самое главное. У меня это случилось, когда я закончила «Двенадцать звезд».
Что можно сказать по этому поводу на уровне рацио? Что если человеку нравится какое-то занятие, не приносящее вреда ни ему, ни окружающим, нет никакого разумного обоснования этим не заниматься, а, напротив, есть все разумные основания этим заниматься, чтобы доставлять себе радость, удовольствие и счастье. И если ваши внутренние голоса уверяют вас в обратном, вы можете быть твердо уверены, что это не соответствует реальности и что это голос демонов/психологических проблем (сообразно вашим представлениям о таких вещах).