Рецензии на фантастические книги

От номинатора:

«Рамка» Ксении Букши – роман экспериментальный во многих отношениях. Это книга, которая начинается как традиционная антиутопия в духе Владимира Сорокина (коронация президента, герои, случайно выхваченные опричниками из толпы и заключенные в келью монастыря, переоборудованную под тюремную камеру, электронные гаджеты, обеспечивающие лояльность режиму и прочие знакомые маркеры), но постепенно эволюционирует в абсурдистскую, почти психоделическую прозу с совсем другим мессаджем. Камерная (во всех отношениях) история, почти полностью состоящая из диалогов – но не теряющая внутренней динамики. Текст с четким внутренним ритмом, местами без заглавных букв и знаков препинания. Собирательный портрет нынешнего поколения – хотя действие вроде бы перенесено в ближайшее будущее (или нет). Парадокс на парадоксе, противоречие на противоречии – но все концы крепко связаны и надежно сшиты. Глоток свежего воздуха, новые горизонты как они есть.

Валерий Иванченко:

Повесть-сказка Ксении Букши похожа на «Затоваренную бочкотару» (ровно полвека их разделяет): тоже прихотливо ритмизированная проза, такие же фантазии, гиперболы сны, набор типических персонажей с неимоверными монологами и биографиями, метафора и энциклопедия русской жизни на очередном её безумном этапе. Только у Аксёнова была восхищённая поэма и чуть-чуть незлой сатиры, а тут всё точно наоборот. Не дорога, а запертая келья, не ирония, а сарказм, не грусть, а стон; недобрая и, как бы это сказать, слишком женская книга. Чтобы меня снова не обвиняли в сексизме, объясню, что тема женской и вообще родительской доли здесь самая внятная, но звучит она, кажется, с истеричными нотами.

Букше не откажешь в остроумии и таланте, но читать её скучно и тяжело. Её выдумки не удивляют, не радуют, хотя, понятное дело, она и не нанималась нас развлекать. Важнее, что повесть разваливается на куски и отдельные находки. Увидеть в ней какое-либо цельное высказывание если и получается, то выглядит оно довольно банально. Допустим, да, российская жизнь – ад, но ведь это такой односторонний взгляд и вообще трюизм. Даже утверждение, что люди у нас зато замечательные, не добавляет здесь глубины. Если же говорить о сюжете, который вроде бы в том, что живём мы в искусственно наведённом мороке, который может одним моментом развеяться, то даже для либеральной утопии это слишком легковесный сюжет. Впрочем, добравшись до финала, остаёшься автору благодарным. Всё могло быть намного хуже.

Константин Фрумкин:

Когда только начинаешь читать «Рамку», то первое впечатление – это «экспериментальная проза», которая не греет, да и светит довольно тускло. После всех стилистических экспериментов ХХ века, после модернизма и постмодернизма, не кажется «геройством» начинать каждое предложение с новой строчки, с маленькой буквы, не различая авторский текст от прямой речи.

Да и сюжетный замысел кажется банальным. Люди, беседующие в темнице, в замкнутом пространстве – это же классика ХХ века. «Это случилось в Виши» Артура Миллера и «Стена «Сартра. «Двенадцать рассерженных мужчин» и «Двенадцать». В «Списанных» Дмитрия Быкова люди тоже пытаются понять – что между ними общего, почему они выделены Властью.

Однако уже через несколько страниц про все формальные изыски и сюжетные аналогии забываешь и соглашаешься, что стиль идеально соответствует содержанию, и текст буквально ведет тебя туда, куда ты сам хочешь идти, потому что тебе интересен разговор, начатый автором. Ксении Букше удалось очень сложная задача – повести речь о важнейших обстоятельствах окружающей нас социальной реальности, но таким способом который позволяет и писателю внести нечто ценное в этот разговор, не становясь всего лишь довеском или десертом к высказываниям философов, социологов, публицистов, блогеров и т.д. Виктору Пелевину, при всех его талантах, эта задача в последнее время не удается, а Ксении Букше-удается, поскольку она берется за нее именно с «лирической» (в широком смысле) стороны– через портретирование, через анатомирование именно личной ситуации в «предлагаемых обстоятельствах», через моделирование речи, личных высказываниях своих персонажей, задавленных социальными реалиями – буквально «из под глыб».

При этом фантастика потрясающе органично служит продолжением этого реалистического анализа.

По поводу «Рамки» хочется еще заметить вот что: все-таки глупо отрицать, что есть мужская и женская литература. Гендер писателя отражается хотя бы в гендерной структуре персонажей – закон не железный, но действующий, в книгах женщин больше доля героинь. Вот «Рамка» – роман, в сущности претендующий на разговор о самом важном что есть в жизни и социуме. И среди этого самого важного – дети, деторождение, дети-инвалиды, усыновленные дети. Писателю-мужчине это и в голову бы не пришло – вернее, не пришло бы ставить это в таком количестве в топ-10 повестки. Но это не значит, что читатель-мужчина не может это оценить (хотя в нашем сексистском мире мужская точка зрения и считается «общей»).

Несколько разочаровывают последние главы романа, когда от «социальной лирики» мы переходим к абсурду и сновидениям: выстраивать сновидения – слишком дешевый и слишком простой литературный трюк, не требующий ни труда, ни таланта.

Сюжет «Рамки» обрывается, в сущности, на случайном месте, но если с чисто литературной точки зрения, с точки зрения читательского восприятия и занимательности это недостаток, то с точки зрения социального анализа может быть и нет. Может быть такой «случайный обрыв» тянет на полноценное пророчество.

Андрей Василевский:

Роман Ксении Букши мне не представляется удачей – особенно в сравнении с «Заводом “Свобода”«– но я понимаю, почему он может нравиться (например, моему коллеге по «Новому миру» Сергею Костырко). Я вижу, что «Рамка» построена из готовых блоков. Само по себе это еще не беда. Спросят: а Сорокин? а Пелевин? Отвечаю: у Сорокина новые вещи собраны из узнаваемых «сорокинских» элементов, у Пелевина – из «пелевинских». А у Букши они не «букшинские», без ее фирменного клейма; до середины книги они скручены крепко, потом конструкция ослабевает и распадается. Остается только: «А что это вообще было?» И это не экзистенциальное авторское вопрошание, а мое читательское недоумение.

Шамиль Идиатуллин:

Рамка, через которую прогоняют толпу, желающую насладиться коронацией, не пропускает десяток совсем не похожих друг на друга людей. Их запрут в импровизированную кутузку и позволят весь день и всю ночь разбираться в себе, друг в друге и в окружающем мире, страшно непохожем и еще страшнее похожем на наш.

Камерный фантасмагорический роман, по существу – пьеса, состоящая преимущественно из диалогов и внутренних монологов, – выполнен в выпендрежной форме, любимой отчаянно юными звездами литературных студий: короткие рваные реплики без точек и прописных букв через двойной интервал. Юным звездам такая форма помогает справиться с недобром содержания и пунктуационной дисграфией. Букша – опытный автор очень сильного текста – с помощью той же формы быстро и ловко превращает раздраженного было читателя в чтеца-соавтора, которому приходится отыгрывать эти реплики, визуализируя и додумывая происходящее.

Может, я слишком много додумал от себя, но подозреваю, что более традиционное исполнение «Рамки» – по сути, антиутопии ближнего прицела с упором на социальную психологию, – особо меня бы не торкнуло. А представленный вариант торкнул, зацепил – ну и заставил сожалеть, что рекомендовать роман широкому кругу друзей и знакомых я просто не смогу – не поймут-с. А жаль.

Владимир Березин:

Прекрасный роман. С отчётливой интонацией того, что называется «петербургский стиль» – я совершенно не понимаю, что это такое, но тут определённо он есть. Правда, другие рецензенты называют это «женской интонацией». Мне очень интересен этот текст, но почему-то не целиком, а именно фрагментами, а в фрагментах интересен сам строй речи, будто накат волны.

Галина Юзефович:

Ксения Букша – человек выдающегося дарования, раскрывшегося в полной мере в ее последней книге – романе в рассказах «Открывается внутрь». В этом смысле предыдущий ее большой текст, «Рамка», в лучших своих – начальных – частях выглядит отчасти наброском к следующей книге. Чистые и разнообразные голоса героев, множественность переплетающихся историй, рассказанных случайными людьми, на сутки собранными в одном помещении по глупому и формальному признаку («запищали» на рамке при проходе к месту коронации официального лидера страны) – все это выглядит крайне многообещающе и намекает на некоторый конфликт, а возможно даже драму.

Снаружи, за пределами «кельи», в которой оказались герои, лежит страшноватый мир недалекого будущего, где для контроля над гражданами государство не стесняется их «чипировать», а обязательные наведенные галлюцинации, транслирующиеся вместо программы новостей, заменяют людям и антидепрессанты, и свободу воли. А внутри «кельи» – в силу неоднородности собравшихся и неясности их общего будущего – явно тоже назревает конфликт...

Тем удивительнее выглядит внезапный и разочаровывающий финал, в котором все произошедшее оказывается ничего не значащим мороком, а герои по прошествии суток банально расходятся в разные стороны, не претерпев никаких внутренних изменений – да и вообще, по сути, ничего не сделав и не испытав. Складывается впечатление, что автору просто надоела эта коллизия, и она попыталась разрешить ее максимально простым и быстрым способом. Очевидно проваленная вторая половина при выдающейся – ну, или во всяком случае очень неординарной – первой не позволяет говорить о «Рамке» как о целостном произведении – скорее уж, повторюсь, как о первом приближении к следующей, по-настоящему завершенной и прекрасной – книге.

От номинатора:

«Забвения», названная в издательской аннотации повестью, а в предисловии – романом, состоит из небольших главок с задорными заголовками, но это совсем не такая уж весёлая книга, как может по заголовкам показаться. Истолкование этой вещи, понимание её содержания во многом зависит от внутреннего содержания читателя. Автор «Забвении» Илья Боровиков ещё десять лет назад удачным дебютом – детским романом-сказкой «Горожане солнца» – доказал, что его фантазия работает превосходно. «Горожане солнца» получили тогда премию «Заветная мечта» и запомнились читателю специфической, изощрённой странностью и усложнённым языком. Сказочная «Забвения» тоже странна…

В Гармонии (государстве, в котором живёт с женой Мартой и трудится локоть-менеджером правой руки герой романа Прокоп) граждане носят сЕртуки, снабжены индикаторами совести, ездят на фаФэтонах, на дух не переносят ничего металлического и периодически освобождаются от досадных и неприятных мыслей в специальных уборных-исповедальнях с помощью «отомницелей». Обстоятельства складываются так, что герой внезапно оказывается за пределами уютно-стерильной вселенной своего обитания. Диковинные события и встречи, которые его ждут, заставят и Прокопа, и читателя книги размышлять о всяческих сложных вещах. В первую очередь – о памяти, без наличия которой невозможно правильно осмыслить происходящее. Особенно, если это – трагическая память о большой войне и неродившейся дочери…

Говорят, что «сказка – ложь, да в ней намёк». Сказка у Ильи Боровикова получилась правдивая, но правда её – трагическая, сумасшедшая и жутковатая, а уж прозрачных намёков в «Забвении» более чем достаточно.

Валерий Иванченко:

Сюжет, в общих чертах, такой. Изнеженный офисный менеджер волею случая попадает в отряд копателей («военных археологов», как говорит в хвалебном предисловии Дмитрий Быков). Пережив неизбежный шок, он как-то приспосабливается, научается жить в лесу, знакомится с дикой девушкой, завоёвывает авторитет среди брутальных мужиков, переосмысливает ценности, восприняв правду о страшном военном прошлом, и возвращается назад, в беспамятную цивилизацию, совершенным революционером.

Изложен этот сюжет в виде тягучей сказки, напоминающей, по словам читавших, то «Алису в Зазеркалье», то «Кин-дза-дза», со стилистическими играми в духе Саши Соколова и с общей концепцией, не факт что ясной самому автору (к финалу он, такое впечатление, совсем запутывается в своём сказочном мире и не может вспомнить, что, собственно, собирался сказать).

Заметно влияние автора предисловия (которому старшая сестра автора романа приходится чуть ли не одноклассницей), в частности, видно некоторое сходство с его (автора предисловия) романом «ЖД» (коренное население, чьи предки воевали под знаками звезды, изображено здесь лесными древлянами, дебильными невдомёками и вонючими золотарями, хотя духовно они несравненно богаче беспамятных жителей Гармонии, на чьём «приличном» языке некогда говорили воевавшие под косыми крестами).

Читать книгу интересно, автор талантлив, он незаурядно пользуется языком и впечатляюще преобразует в сказку собственные впечатления. Хотя книга совершенно необязательная и что-то «главное» (о котором толсто намекает автор предисловия) там, при всём старании, отыскать нелегко.

Андрей Василевский:

Валерий Иванченко вспоминает роман Дмитрия Быкова «ЖД», а мне сразу вспомнилось, что живой щуп я уже встречал в известном фильме Александра Митты «Сказка странствий»: там разбойники похищают мальчика, у которого болит голова от золота, и как раз в качестве живого щупа его используют для поиска кладов.

Первая половина романа весьма хороша, я просто радовался. К словесной, так сказать, ткани у меня и дальше претензий нет. Но вторая половина книги не на столько убедительна, что ли, как обещала первая.

Чувствуется, что автору трудно распутать всё, что он сам накрутил в начале. Последняя треть, последняя четверть книги, ее финал получаются… ээээ... возможными, но не обязательными, избыточными. И одновременно – недостаточными. Остаются непроговоренными важные особенности созданного автором фантастического мира, но это можно списать на то, что повествование идет от первого лица и мы таким образом не можем знать больше, чем знает и понимает герой-рассказчик.

Объяснять с примерами, что у Боровикова не так, было бы слишком долго, а не читавшему книгу и вообще не объяснить. Поэтому обойдемся без спойлеров.

Попросту: Илья Боровиков больше стилист, чем сюжетослагатель. Бывает. Вот покойный Михаил Успенский в немалой степени был таким.

Надо бы мне прочитать и другие тексты Боровикова.

Константин Фрумкин:

Повесть Ильи Боровикова существует в двух измерениях – это притча, воплощенная традиционными средствами социальной фантастики, и одновременно сказка. Соединившись, две этих составляющих порождают действительно мифологическое повествование, можно сказать, мистерию. В ней даже действует некое подобие Христа – если не Христа церкви, то Христа из «Двенадцать» Блока, которого называют «Сладчайший», и который обращает не воду в вино, но тротил в мед и порох в сахар.

Тема, выбранная Боровиковым помещает его повесть в самую сердцевину наших общественных дискуссий, ибо эта тема – историческая память. Конкретнее – память о Второй мировой войне.

Поднятые Боровиковым вопросы чрезвычайно интересны – о готовности общества и отдельного человека помнить свои прошлые ужасы и страдания , о коллективном вытеснении этой негативной памяти, об возникшем таким образом коллективном подсознании – месте хранения вытесненных воспоминаний. О не похороненных солдатских трупах и лежащем в земле оружии, о призраках людей, забывших как они погибли, о забвении того, что такое война. Ведь понятие «память» потому столь политически и всячески актуально последние 30 лет, что является точкой соединения истории (то есть социального: исторической науки, истории страны, национальной идентичности) и психологии (личного: память как высшая психическая функция).

Впрочем, притча про память у Боровикова разукрашена чисто сказочными мотивами – от привидений и оживших кукол до мертвецов, тычащих щупами из под земли.

Но несмотря на ожившие игрушки, вся повесть подчинена пафосу памяти и призыву помнить.

Хочется пару слов сказать о вызываемых «Забвенией» литературных ассоциациях. Прежде всего: государство Гармония (мифологизированная Германия) вписывается в ряд тех дистопий, которые выглядят как утопии со счастливым населением – но методы поддержания счастья в которых несколько тошнотворны. В этом ряду – прежде всего такие известные тексты, как «Дивный новый мир» Хаксли, «Приглашение на казнь» Набокова, «Возвращение со звезд» Лема. Набоков говорил про свой роман, что в нем изображается ведро доброжелательности с дохлой крысой на дне– именно такова Гармония, страна без памяти.

И вторая ассоциация – «Мифогенная любовь каст» Онофриева и Пепперштейна, наверное, самый известный в нашей литературе пример мифологизации Великой отечественной войны.

Наконец, присутствующая в «Забвении» романтика раскопов, черной археологии на местах боев, романтика добычи раритетов войны позволяет вспомнить «ЧЯП» Эдуарда Веркина, призера «Новых горизонтов» 2017 года, построенного на мифологии коллекционирования.

Возьмем на себя смелость сказать, что «Забвения» серьезнее «Мифогенной любви», хотя, быть может, выстроена и не столь изобретательно.

Несколько удивляет односторонняя, целиком «просоветская» настройка всей мифологической системы «Забвении». Даже став лишь костями в земле немцы остаются злом. Кости немецких солдат не хоронят, мифологический Лось попирает копытом их награды, души немецких солдат обречены на каторжные работы по сбору остатков оружия и т.д. Все честные люди и добрые духи в сказке Боровикова – на стороне покойных советских солдат.

И в конце главный герой берет винтовку и идет убивать немцев – то ли призраков, то ли развлекающихся «реконструкторов».

Неужели это все, чему учит память войны?

Шамиль Идиатуллин:

Счастливый функционер Прокоп внезапно вываливается из утопического оазиса в окружающую адскую антиутопию и становится живым миноискателем одичавшего лесного племени.

«Забвения» были бы вполне уместны в томике с названием типа «Нефантасты в фантастике». В таких антологиях, призванных выгодно оттенить разгул НФ-серий, маститые прозаики полвека назад пытались преподать достойный урок отвязным бороздителям космических просторов. Получалось неловко.

Похоже, Боровиков, как и те мастера культуры, искренне изобретал велосипед, не подозревая, что все остро взволновавшие его темы давно закрыты – Стругацкими (в ассортименте «Улитка на склоне», «Обитаемый остров», «Второе нашествие марсиан»), Лукиным («Сталь разящая») и Крапивиным (Корнелий из повести «Гуси-гуси, га-га-га» похож на Прокопа просто пугающе). Иначе объяснить почти святую простоту и страстность, отличающие «Забвения», тяжко. Будь слог полегче, а герой помоложе, роман напоминал бы стандартную янг-эдалт дистопию – как известно, YA как жанр именно что пережевывает НФ-стандарты золотого века под новое не знакомое с ними поколение. При этом современный YA вдохновляется англо-американскими и немножко советско-китайско-корейскими образами тоталитаризма, а Боровиков нашел дополнительный упор в немецко-фашистском секторе – но даже это сближает «Забвение» с советской классикой типа «Попытки к бегству», почти дословной цитатой из которого украшен финал «Забвений».

Правда, все перечисленные книги отличает кристальная ясность и почти чеканный слог, а Боровиков увлечен натужным выдуванием рыхлых словесных конструкций. Странно все это, в общем.

Владимир Березин:

Прекрасный роман. Для меня его проблема в том, что когда разговор заходит о Великой Отечественной войне, о которой столько всего сказано и написано, то всякий сюжет, всякая деталь обрастает ворохом ненужных или неожиданных коннотаций. И в оценку вмешиваются личное отношение, какие-то другие прочитанные книги, свой опыт etc. А это усложняет задачу во много раз, всякая неясность увеличивается во много раз. То есть автору нужно продумать мир до каждой шестерёнки (здесь – веточки и листика), а тут этой продуманности я не наблюдаю. Моё наблюдение о том, что одна из составляющий сюжета похожа на фильм «Сказка странствий» оказалась давно раскрытой другими рецензентами, поэтому на этом я умолкаю.

Аннотация:

Аттикус О‘Салливан, последний из друидов, не сильно беспокоится о ведьмах. Тем не менее, он делает реверанс местному ковену, планируя подписать с ним выгодное обеим сторонам соглашение о ненападении, когда внезапно количество ведьм в Темпе, Аризона, увеличивается в четыре раза за одну ночь. И новые девушки не просто плохие, они злобные, и имеют за спиной тёмную историю участия в ВМВ на стороне Германии.

С учётом падшего ангела, пирующего над телами местных школьников, толпы вакханок, захвативших с собой из Вегаса присущую им атмосферу смертоносного декаданса, и опасной, но сексуальной кельтской богини огня, добивающейся его расположения, Аттикусу сложно выкроить время для охоты на ведьм. Но при поддержке своего магического меча, соседского гранатомёта и вампира-адвоката, Аттикус готов прошвырнуться по городу и продемонстрировать ведьмам, что они выбрали для сглаза не того друида.

Выйдя победителем из схватки с Энгусом Огом, друид Аттикус О’Салливан рассчитывал как минимум на передышку от смертельно опасных приключений. Однако новые неприятности не заставили себя долго ждать, причем в широком ассортименте. Уничтожив ведьм, которые встали на сторону Энгуса Ога, Аттикус ослабил ковен Трех Зорь, защишавший территорию Восточной долины от посягательств иных волшебных существ. И теперь сразу несколько претендентов решили оттяпать вкусный кусок, а для верности избавиться от одного непоседливого и своенравного друида. Хуже того, обретя славу "богоубийцы", Аттикус оказался в центре внимания самых разных фракций и обиженных мстителей-одиночек. Каждый хотел бы натравить друида на своих врагов, разумеется, не интересуясь его мнением. Одновременно и божественные покровительницы Аттикуса не спешат помогать ему, ведь благодарность и верность не входят в число их добродетелей. Поэтому О’Салливану придется самому разгребать ворох внезапно навалившихся проблем.

Если в первом романе цикла, "Преследуемом", Кевин Хирн еще как-то разбавлял относительно серьезными сценами общую атмосферу легкомыслия, то "Проклятый" окончательно превратился в непрерывное юмористическое шоу. Пышногрудые немецкие ведьмы в обтягиваюших черных брючках и высоких сапогах, феерия взаимных подколок с Койтом — божеством коренных американцев, а также розыгрыши полицейских и совместное пребывание в обнаженном виде в одной ванне с вдовой Макдонаг. Даже по-настоящему трагические события — не повод, чтобы грустить. Действие очень напоминает ситуационную комедию с типовыми гэгами, для полного сходства не хватает лишь закадрового смеха. С другой стороны, благодаря многочисленным магическим схваткам, похождения друида смахивают на молодежный сериал в жанре комедийного боевика. Так и тянет придумать звучное название "Аттикус — истребитель злодеев" или "Салливан — древний друид". Тем более что городское фэнтези на телеэкранах появляется регулярно, поэтому в этой нише цикл смотрелся бы вполне уместно.

Итак, Аттикус мечется от одной проблемы к другой, тщетно стараясь не допустить полномасштабной войны сверхъестественных существ в городе. Если в первой книге вам показалось, что набор действующих лиц недостаточно разнообразен и ярок, то теперь Хирн от души расплескивает краски по книжному холсту и рассыпает все новые и новые верования: от христианской религии до индейских тотемов, от каббалы до вакханок. Впрочем, единой иерархии или стройной системы в этом калейдоскопе по-прежнему нет, поэтому уровень эклектики уже начинает зашкаливать, превращая цикл в аттракцион культов, пантеонов и сверхъестественных существ. Демон из числа падших ангелов, бившихся за Люцифера? Пожалуйста. Заодно и уничтожим его. Прервать вакхическую оргию? Как скажете, главное, не попасть под их влияние. Плохо то, что глобально сюжет не развивается, а герой лишь переживает стандартные "приключения тела". Таким образом, вторая книга ближе к филлеру, чем к настоящей истории. И наставничество юной ученицы, и участие в интригах богов по-прежнему только маячат впереди.

Итог: легкомысленное юмористическое городское фэнтези с уклоном в мифологию.

Смотрите также:

1. Рецензия на роман Кевина Хирна «Преследуемый».

Этот сезон выдался непростым для премии «Новые горизонты». В связи с форсмажорными обстоятельствами жюри покинули Юлия Зонис и Михаил Визель, вакантные места заняли писатели и журналисты Владимир Березин и Шамиль Идиатуллин. Сердечно благодарим их за оперативность и вдумчивое чтение рукописей-номинантов. И тем не менее премия вышла на финишную прямую. Напоминаем, что помимо В.Березина и Ш.Идиатуллина судьбу «Новых горизонтов» в 2018 году определят Андрей Василевский (председатель жюри), Валерий Иванченко, Константин Фрумкин и Галина Юзефович. Список финалистов будет объявлен в последних числах ноября, вручение состоится в середине декабря – о точных датах объявим отдельно.

Ну а пока начинаем публикацию отзывов жюри на произведения, выдвинутые на премию «Новые горизонты-2018».

От номинатора:

Азиатская часть России — а в особенности Дальний Восток — заселена так редко, что можно часами ехать из одного городишка в другой, не увидев живого человека. Именно там, к северу от Владивостока, на полуострове, с трех сторон омываемая Японским морем, Лора Белоиван поместила Южнорусское Овчарово, то ли наше собственное Макондо, то ли Твин Пикс (разве что подобродушнее), деревню, где всё кружит и морочит, но все к этому как-то привыкли.

Южнорусское Овчарово, с одной стороны, находится буквально за углом, с другой — поди его отыщи («Деревня расположена всего лишь в семидесяти километрах от Владивостока, а большинство горожан уверено, что она черт знает где»). Так и «Южнорусское Овчарово» одновременно и с равным успехом попадает в жанр «магический реализм» и бежит от него. Книга начинается с совершенно сюрреалистичной истории про дядю Костика, который научился делать свет из тьмы (потому что его больше не из чего сделать, да) — и таких историй в ней полно. Но иные новеллы предельно реалистичны — насколько реалистична сама жизнь в дальневосточной деревеньке. А если и случается что-то странное, то и оно не удивляет: ну закукарекали петухи по-английски, ну выбросило русалку на берег — ну делов-то.

Как и любая книга, особенно магически-реалистичная, «Южнорусское Овчарово» показывает обыденность чуда и чудность обыденного — за это, в общем, Лору Белоиван и любим.

Валерий Иванченко:

Череда более или менее абсурдных баек, рассказанных о странной приморской деревне переселившейся туда горожанкой. Понятно, что деревенская жизнь для городского невероятна, местные типы один чуднее другого, и небылицы сами собой рождаются из окружающего сельского идиотизма и необыкновенных красот. Чтение на любителя, точней, на ценителя. Конечно, автор написала всё это не для нашего развлечения и не с целью заработка, а чтобы поделиться собственным удивлением, ну и для литературы, ради красного словца, то есть. Ведь и правда красиво выходит. По части художественной прозы Лора Белоиван нынче лучшая, на мой вкус. Да и абсурд по большей части очень жизнеподобный, с каким каждый не раз сталкивался. Фантастики, как мы её понимаем, тут нет никакой, только вдохновенные враки, преувеличения, субъективизм и поражающие воображение зарисовки с натуры. Но на данном конкретном конкурсе книжка, возможно, совсем не лишняя, может, в этом и есть прорыв – чтобы оглядеть окрестности свежим взглядом и увидеть фантастическое в обыденности, ведь любое место, где живут наши люди, мифами и легендами полнится.

Андрей Василевский:

Сборник рассказов, связанных рассказчицей, местом действия (на север от Владивостока) и некоторыми персонажами. Не все из рассказов обязательны, но все симпатичны. Некоторые просто замечательны.

Конечно, в жанровом отношении это не «фантастика», но фантастическое как прием присутствует тут как раз в той мере, чтобы не удивляться номинированию сборника на премию «Новые горизонты».

На вопрос «Что почитать?» можно смело рекомендовать «Южнорусское Овчарово» большинству вопрошающих – без риска испортить отношения. (Смайлик.) Однако именно в этой милоте, в этом приятном послевкусии чувствуется какой-то подвох. Но и формулировать, что «не так» тоже не хочется. От добра добра не ищут.

Константин Фрумкин:

Где-то в глуши сохранилась совсем глухая деревня, в которой до сих пор есть чудеса, леший бродит и русалка на ветвях сидит. Сколько в отечественной фантастике уже было таких выездов в деревню? «Малая Глуша», «Тайна заброшенной деревни», «Дом в глуши», «Потому что потому»… На обложке «Овчарово» приводится цитата критика Ольги Лебедушкиной: «Цикл «Южнорусское Овчарово»– еще один пример того, как русская провинция в современной литературе становится пространством чудес и превращений…»

Еще один.

А зачем нам еще один?

Правда, на Дальнем Востоке кажется такого еще не было.

При этом автор талантлив, владеет языком, остроумен, изобретателен.

Но все в меру.

В меру изобретателен, в меру остроумен.

И совершенно не умеет придумывать финалы для своих «мираклей».

Рассказы подаются как жизненные заметки и наблюдения и поэтому в них нет особого сюжета – но чем компенсируется это отсутствие, учитывая что и заметки ведь взяты не из жизни, а из воображения? «Этнографические» заметки– чрезвычайно коварный жанр, поскольку он создает впечатление, что ты пишешь что-то очень важное, и поэтому можешь пренебрегать обычными требованиями, предъявляемыми к литературному тексту. В результате повествование может получиться и недостаточно развлекательным и недостаточно серьезным.

В цикле нет никакого накопления ценности, никакого «роста смысла», и поэтому не хочется знать, что будет дальше. Однообразные чудеса просто сыплются как из мешка, так что книга кажется длинной и скучной.

И еще хочется сказать вот о чем. Некогда считалось обязательным, что фантасты приводят какие-то объяснения изображаемых фантастических феноменов. Например: это необычное явление природы, это создание ученых будущего и т.д. Сегодня отказ от объяснения чудесного стал довольно рутинным приемом. Однако, хотя этот прием и совершенно обыкновенен, это не значит, что он сам по себе добавляет тексту какую-то ценность. Скорее даже наоборот. Вообще, отказ от объяснений фантастического есть инструмент управления читательским вниманием. Таким образом автор перераспределяет ресурс внимания с самого чуда на что-то более важное. И поэтому нужно, чтобы это «Более важное» в тексте присутствовало. В противном случае авторский жест повисает в воздухе, отказ от объяснений становится бесцельным.

Мое общее впечатление от «Южнорусского Овчарово» такое: хорошо написано, и написано талантливым автором и все же чего то не хватает (не хватает: сюжета, финалов, характеров, сверхзадачи, и т.д.).

Шамиль Идиатуллин:

Приморская деревня, представленная в реальности и на гугл-картах не полностью и в мерцающем режиме, давно, тем не менее, стала заветным местом особого значения: сюда приходят отлежаться затонувшие иномарки, усталые подлодки и аварийные Су-27, отсюда все ямы ведут в Иерусалим, а колодцы – в Англию, здесь потерявшихся людей выводит с кладбища лично Франциск Ассизский, деловитые бизнесвумен выпаивают растерянных мертвецов свекольным соком, обгоревшие доски над чердаком оказываются чудотворной проекцией созвездия Большой Медведицы, – и здесь хороший человек обязательно найдет себе если не счастье, то покой.

Меланхолический образец магического реализма немножко латиноамериканского, немножко местечкового извода – с постоянным поклоном нашим мертвым, что нас не оставят в беде, и неслышным рефреном «Умер-шмумер, лишь бы был здоров», – умело подсаженный в щедринско-шукшинские декорации, которые по нынешним временам выглядят более чем годными для постоянного проживания. Рассказы Белоиван при всей их злободневности и литературном изяществе выглядят народными байками, собранными умным и умелым фольклористом, они любопытны, добры без сюсюкания и уютны почти до мимимишности – нечастая ценность по нашим временам.

Владимир Березин:

Прекрасный роман. Собственно, главное его достоинство (для меня) в том, что ирреальная составляющая имеет место быть «здесь и теперь», вне стандартного канона фантастики с набором унылых миров. Всё тут, всё под рукой. Отношение к новым горизонтам фантастики тут примерно такое же, как в поморских сказках Шергина. Для меня это комплимент чрезвычайный, но я говорю о функции, а не сравниваю тексты, общее у которых только море (или океан).

Близкие контакты средневекового вида, или Приоткрытые врата к звездам

Когда клиолог Том Шверин столкнулся с загадкой Эйфельхайма, он и представить не мог, к чему приведут его изыскания. Казалось бы, ну что такого, ну покинули люди средневековую деревню. Покинули и не вернулись. Хотя должны были. Странно, очень странно. Практически нереально.

Было лишь одно объяснение. Там произошло что-то настолько невозможно-дурное, что место на сотни лет стало запретным. Но даже если так, какое влияние это может оказать на современный мир?

А уж его подруге, физику Шерону Нэги, увлеченной исследованиями Джанатпурова пространства, и вовсе было глубоко фиолетово, что там стряслось в чащобах Шварцвальда.

Но так случилось, что именно союз этих двух ученых стал причиной невероятных открытий.

Открытий, начало которым было положено в далеком 1348–м году. В немецкой деревне, расположившейся в глубине Черного Леса. Деревне, еще не называвшейся Эйфельхаймом. Деревне, чьи жители однажды утром испытали чертовски странные ощущения.

Майкл Флинн, автор атмосферного "Танцора Января", один из многих американских писателей, неплохо публикуемых на родине, но до недавнего времени, почти не известных у нас. В 1995-м на русском вышел его дебютный роман «В стране слепых» (написанный в 90-м). И на 15 лет наши издатели позабыли о существовании этого автора (если не считать переиздания In the Country of the Blind в Асте). В 2010-м тот же Аст издает Eifelheim. Роман, выросший из повести 1986-го, и получивший в 2007-м номинацию на Хьюго.

Роман завораживающий и интересный, но в современных главах подчас более усыпляющий, чем урок физики для матерого двоечника.

Хотя, скорее всего, все зависит от склада характера читателя. Мне, сугубому гуманитарию, было сложно оторваться от средневековых частей книги, а вот современные монологи Шерон о физических открытиях навевали зевоту. Вероятно у человека, любящего точные науки, могут возникнуть противоположные ощущения.

Тема контакта привлекает внимание пишущего народа уже не первое десятилетие. Кто-то натравливает на планету злобных агрессивных марсиан, давая возможность погеройствовать своим соотечественникам. Кто-то маниакально придумывает наиболее отличающиеся от нас формы жизни, и натравливает их на землян, ошалевших от увиденного. Кто-то воспользовавшись прибытием чужих, получает возможность вдоволь поговорить о наших, человеческих вопросах.

Флинн как раз из таких.