Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Зарубежные авторы фэнтези редко обращаются к отечественному фольклору, те же, у кого подобные обращения не ограничиваются Бабой Ягой, и вовсе наперечёт. Вспоминается Кэролайн Черри с её "Русалкой", первые два тома которой вышли в середине 90-ых, из недавних — "Тень и кости" Ли Бардуго, непереведенный (пока ещё непереведенный) роман Кэтрин Арден "The Bear and the Nightingale" и "Бессмертный" Кэтрин Валенте.. "Бессмертный", который в этом ряду стоит особняком, потому что Валенте, в отличие от других, не заимствует антураж, персонажей или сюжетные ходы, а взаимодействует с первоисточником куда более сложным образом, одновременно и сохраняя сказочный канон, и безжалостно деконструируя.
История Марьи Моревны начинается не в "некотором царстве, в некотором государстве" — это Россия, начало ХХ века, Петроград, где-то между Февральской и Октябрьской. Там, на улице Гороховой стоит длинный дом, где у окна маленькая Марья разглядывает птиц — одна из них должна слететь с ветки, удариться оземь и, обратившись прекрасным молодым человеком, постучать в двери дома Марьи Моревны. Так вышли замуж её старшие сестры, и так думает выйти замуж Марья — чтобы потом, разумеется, жить долго и счастливо. И желательно не здесь, ибо Петроград девочке не нравится, он лишен всего необычного, всего волшебного. Марья же видит птиц-оборотней, меряет шагами ставший изнутри больше, чем снаружи дом, проходит на собрание комитета домовых (без преувеличения, лучший момент в книге). А ещё она — дочь двенадцати матерей. Впрочем, тут ничего сверхъестественного, банальное "уплотнение".
Поначалу "Бессмертный" ловко прикидывается сказкой, мрачноватой, пугающей, а порой и откровенно психоделической. Марья Моревна покидает постылый мир людей, перебирается вместе с приехавшим за ней Кощеем на остров Буян (который давно уже не остров, ибо кощеев брат и Царь Смерти Вий убил море вокруг), выполняет три испытания... Валенте — прекрасная писательница, у неё затейливый, наполненный — но не переполненный! — метафорами слог и своеобразный для русского читателя взгляд на знакомых персонажей. Не обходится и без лёгкой "клюквы". Здесь все, даже бесы — особенно бесы — величают друг друга "товарищ" и всячески демонстрируют верность идеям Партии (из-за этой "революционной" риторики иногда возникает неиллюзорное сходство с Масодовым), а Кощей перечисляет среди своих сокровищ икру, водку и свёклу, "красную как гранат". Касалось бы, читай да удивляйся полёту авторской фантазии, наполняясь ей, как стакан в блестящем серебряном подстаканнике с профилем Папы Ленина наполняется горячим ароматным чаем, да потом пиши отзывы, где восторженные эпитеты соединяются в цепи, а стилизация вышагивает по ним на мягких лапах. Однако...
Однако, сказка сказывается скоро, роман же вынужден продолжаться дальше. И вот здесь скрываются два главных недостатка "Бессмертного". Во-первых, без сказочной "подпорки" текст у Кэтрин Валенте оплывает, теряя привлекательность. Выполнила Марья Моревна три испытания, добилась замужества с Кощеем бессмертным — остается только война, и только любовь. Но война, что Царства Жизни с Царством Смерти, что подоспевшая в мире людей Великая Отечественная, разворачивается фоном, а любовная линия откровенно слаба. Марья Моревна мечется от Кощея к "неожиданно" появившемуся в её жизни Ивану и обратно. Наблюдать за метаниями малоувлекательно, потому что Марья и Кощей выписаны автором хоть и ярко, но совершенно плоско, никакая готическая парафилия им объема не добавляет, а Иван — и плоско, и тускло, заурядным юным амантом, которому толком ничего не досталось, ни девиаций, ни подвигов. Во-вторых, трудно определить, на какую полку "Бессмертного" ставить, к жанровой литературе или книгам "посерьезней". Язык, образы, интонации намекают, что это не очередное развлекательное чтиво на пару вечеров, а куда более глубокое авторское высказывание, не случайно многие поспешили увидеть в нем феминистическую ноту. Но когда дело доходит, чтобы из деталей и символов оное высказывание выявить, получается, мягко говоря, немного не то, что ожидалось. Не история о выборе и последствиях (Марья Моревна), не история о неизбежности преопределенного (Кощей), и даже не деконструкция в духе Анджелы Картер, а объемная и затейливая метафора... семейной жизни. Без особого феминизма даже. Мы же привыкли к тому, что даже волшебная сказка — не просто волшебная сказка. И это расстраивает больше, чем водка в сокровищнице Кощея или настойчивая тяга Марьи Моревны к бондажу.
В комнате без окон поднялся холодный ветер. Он набирал силу, ходя по кругу, как скаковая лошадь, кружась и кружась, вороша карты и планы, вызывая мурашки на коже, дуя сильнее и быстрее, пока не завыл, набросившись на Марью Моревну, на Кощея и на Бабу Ягу без разбора, хватая их за одежду, волосы, сбивая дыхание. Кощей поднял руки, чтобы загородить свою новую жену. Баба Яга закатила глаза.
– Черт, – сказала она коротко, и ветер прекратился, оставив вместо себя белое молчание.
В комнате стоял некто, кого раньше не было. Его черные волосы спадали до пола. На нем была длинная серая ряса, а грудь сияла россыпью серебряного света, похожей на звезду. Веки его, такие длинные, что покрывали все тело, как епитрахиль, ресницами мели по полу. Он выставил вперед руки, протянув к ним длинные бесцветные пальцы.
– Поздравляю с бракосочетанием, брат, – проскрежетал он.
Роман «Гоминиды» 2002 года открывает трилогию «Неандертальский параллакс» современного канадского писателя Роберта Джеймса Сойера. Ещё задолго до того, как книга окажется в руках, невольно возникает резонный вопрос: «Что же такое параллакс?» Редкий человек ответит на него без гугла. Итак, параллакс – это кажущееся изменение положения объекта, зависящее от положения наблюдателя. Другой взгляд, иное освещение давно ставших привычными реалий. Хорошее название для книги в жанре социальной фантастики и альтернативной истории! Привлекает, интригует, завораживает. Следующая уловка, которую никак не мог пропустить писатель-журналист по образованию, это громкий и ёмкий эпиграф-заголовок. Всего две цитаты – но популярного гарвардского приматолога Ричарда Рэнгема и Скотта Макнили, лица американской компании-производителя программного и аппаратного обеспечения – одновременно задают основное направление повествования и делают его остросовременным. Новейшие исследования в области антропологии и передовые технологии – вот та связка, от которой почти невозможно отказаться. К примеру, это излюбленный ход писателя-фантаста, сценариста и кинорежиссёра Майкла Крайтона.
К величайшему сожалению, цитируемая книга «Демонические самцы: человекообразные обезьяны и истоки людской жестокости» 1997 года Ричарда Рэнгема в соавторстве с Дейлом Петерсоном в настоящее время официально не переведена на русский язык. Доподлинно известно немногое. Имеющей значение для цикла «Неандертальский параллакс» является следующая информация. Наиболее близки человеку генетически шимпанзе и бонобо (т.н. «карликовые шимпанзе»), причём последние, в свою очередь, очень мало различаются между собой. Общество шимпанзе патриархально и агрессивно, склонно к насилию, в том числе и сексуальному, убийствам, охотничьим рейдам и даже «племенным» войнам. Исторически большинство доминирующих человеческих культур также патриархально и имеет те же «демонические» наклонности. Общество бонобо матриархально и нетерпимо к проявлениям мужской (!) агрессии. Сам Ричард Рэнгем говорит о бонобо следующим образом: «Мы вполне можем рассматривать их (бонобо) как шимпанзе, сделавших три шага к миру. Они снизили уровень насилия в отношениях между полами, в отношениях между самцами и в отношениях между сообществами». Становится понятным, почему в фантастическом допущении Роберта Сойера альтернативные неандертальцы создали свой мир, развивая «идеи» бонобо.
Возвращаемся к роману Роберта Сойера. Даны две цивилизации – наша с вами и неандертальцев – расположенные в двух параллельных мирах и примерно сходные между собой по уровню прогресса, но сильно различающиеся по образу жизни: государственность, законодательство, идеология (включая этику), общественные и личные взаимоотношения. Даются персонаж, случайно попавший из одного мира в другой, и столкновение различных точек зрения на одни и те же явления жизни, как правило, оформленные в виде диалога. В целом – интригующе и познавательно. Как и всегда, картину несколько портят детали. Возможно, в США и Европе многое уже стало нормой, но некоторые «фантастические» клише чужого мира надоели российскому человеку до чёртиков. Матриархат, семья из нескольких партнёров, бисексуальность, гомосексуальные «бодибилдеры», нескончаемые судебные тяжбы... Всё нормально, мы уже привыкли. Почти. Мы современные, идущие в ногу со временем люди без предрассудков. Кажется. Нормально ли это для самого Роберта Сойера, или таким образом выражается его сатира на современность, как у Пьера Буля в «Планете обезьян»? Оставляю вопрос открытым. Возвращаясь к реальным бонобо, хочу напомнить об их «генитальном рукопожатии», не различающем пол и возраст, и сексе как основе их социальных отношений. Скорее всего, дело именно в этом. На фоне такой «толерантности» все остальные различия двух миров как-то теряются. Сращение природы и цивилизации, живые и здравствующие представители вымершей фауны, высокотехнологические импланты и гаджеты, поголовное чипирование, отказ от насилия, летающие автобусы, сушильный шнур вместо полотенца, столб для чесания в каждой квартире… Было, было, было. В целом мир неандертальцев выглядит довольно плоско. Возможно, в следующих книгах серии Роберт Сойер допишет эту картину.
Неприятно поражает натуралистическая и психологически правдоподобно прописанная сцена изнасилования женщины, аукающаяся на протяжении всей книги. Не просто от начала и до конца, но вплоть до «почистить пёрышки» и «как теперь с этим жить». Зачем использовать в жанре серьёзной фантастики такой примитивный приём привлечения внимания сомнительной аудитории и тратить на это – вдумайтесь – целую главу? Ведь не маньячный триллер, не криминальная драма. Чтобы подготовить кроманьонскую золушку к появлению неандертальского принца? Чтобы показать всю грубость и дикость патриархального, не смотря на достижения феминизма, мира людей – наследников шимпанзе? Мне не понять такого уровня детализации даже при условии идейной необходимости сцены.
Для тех, кто не знаком с первоисточниками из научной и научно-популярной литературы, могут быть интересными многочисленные пространные рассуждения персонажей, своего рода вторичная популяризация социологии, биологии, археологии и других наук. Плюсы и минусы перенаселения. Многочисленные заразы и болячки сельскохозяйственной цивилизации – в отличие от «чистой» охотников и собирателей. Критика реконструкции ископаемых видов по найденным останкам, проблема опознания и интерпретации артефактов. Критика агрессивных видов спорта. Влияние религии на формирование общества, этику и даже науку, её критика и вопрос её необходимости в современном мире и вообще. Асоциальное поведение, его причины и методы борьбы с ним, действенность и этичность этих методов. Недостатки и достоинства тотального контроля. Причины табуирования секса, наготы и естественности. Роль войн в освоении Земли и космоса. Влияние СМИ и интернета на общественное мнение. И многое, многое другое. Повторюсь: всё это действительно интересно, но является журналистским, художественным и вторичным даже в сравнении с научпопом изложением материала. Светлой памяти Обручева Владимира Афанасьевича, его «Плутония» и «Земля Санникова» объективно были информативней с точки зрения науки и куда как занимательнее в художественном плане.
В завершение хочу сказать следующее. Роман «Гоминиды» Роберта Сойера достаточно любопытен и ценен как самой данной в нём информацией, так и её сведением вместе, но большинству читателей может показаться неинтересным. Значительная часть текста оформлена в виде диалогов и рассуждений. Много шокирующих сцен, связанных с сексом. Действия, как такового, нет. Книгу можно классифицировать как художественную адаптацию современной научно-популярной литературы, сделанную для телевидения.
«В обществах, достигших современного уровня развития производства, вся жизнь проявляется как огромное нагромождение спектаклей. Всё что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление...»
К одному из первых и самых известных романов Виктора Пелевина «Поколение П» (заглавие которого, как повелось в субжанре «пелевинщины», носит множество коннотаций) я шел довольно долго. Все отодвигал да отодвигал прочтения книги по всяким разным причинам. Наконец-таки прочел и, разумеется, остался доволен, хоть данное одно из первых произведений Пелевина выглядит несколько необычным для его пера.
«Образы, оторванные от различных аспектов жизни, теперь слились в едином бурлящем потоке, в котором былое единство жизни уже не восстановить. Реальность, рассматриваемая по частям, является к нам уже в качестве собственной целостности, в виде особого, самостоятельного псевдо-мира, доступного лишь созерцанию. Все образы окружающего мира собрались в самостоятельном мире образов, насквозь пропитанном кичливой ложью. Спектакль вообще, как конкретное отрицание жизни, есть самостоятельное движение неживого...»
Нет, само собой ««Generation «П» как всегда можно без оглядки разбирать на цитаты. Они не самые лаконичные и вызывающие улыбку, но все же пропитаны иронией, сарказмом и литературоцентричным осознанием бытия. При том же бытия довольно печального, чересчур ложного и эгоистичного, лишенного возвышенных целей. Теперь истины как таковой нет; есть лишь стремление выжить в замкнутой системе накопления и гниения капитала и общества. Взять те же диалог о российской экономике и виртуальном бизнесе, размышления о новой русской идее, экзистенциальной роли России в мире, современном (пост)капитализме, несамостоятельности российской политики, монолог Че Гевара в амплуа революционного буддиста об обществе потребления как примитивном беспозвоночном организме. И все же тут Пелевин не совсем тот Пелевин, который рванул в мир постсоциалистической литературы где, как он сам иронично заметил, модернизма отродясь не было, но неожиданно образовался постмодернизм.
«Спектакль — это стадия, на которой товару уже удалось добиться полной оккупации общественной жизни. Оказывается видимым не просто наше отношение к товару — теперь мы только его и видим: видимый нами мир — это мир товара. Современное экономическое производство распространяет свою диктатуру и вширь, и вглубь... В передовых странах общественное пространство заполнено целыми геологическими пластами товаров...»
После крайне сюрреалистичного, дзен-буддистского и естественно постмодернистского романа «Чапаев и Пустота», пропитанного во истину стебом, Виктор Пелевин написал практически реализм. Реализм, которому не надо выискивать фантастические допущения для предания абсурдности и антиутопической безнадежности. Всего-то и надо постараться довольно точно вспомнить «золотые» 90-ые и совсем чуточку гипертрофировать образы людей и событий, которые там водились в изобилии. Вавилен Татарский — маленький одинокий человек, который ни во что не верит. Даже в тот древний восточный мистицизм, в который лишь изредка окунается повествование. Азадовский — бескомпромиссный, решительный и без йоты скромности и сомнений карьерист, для которого шагать по головам даже не жизненное кредо, а не отторгаемая обыденность. Вовчик Малой — типичнейший новый русский, напичканный слишком реалистичной стереотипностью.
«Имеем ли мы право осознавать наши желания, даже более того, обладать сознанием!?- вот что стоит на кону современной классовой борьбы. У неё может быть только два исхода: в одном случае, нас ожидает уничтожение классов, мир, где трудящиеся смогут контролировать все сферы своей собственной деятельности. В другом... общество спектакля, в котором товар созерцает сам себя в им же созданном мире...»
Что уж говорить о проблематике, поднимаемой в тексте. Тут и Чеченский кризис и расползающаяся парадами суверенитетов страна, пропитанная ложью и первыми потугами новой манипуляционной политикой властей в информационном пространстве. Даже определенное пророчество в виде «ложнославянской идеологии/диктатуры». Черт подери, но Пелевин, как и в «S.N.U.F.F.»'е вновь прочувствовал будущее образами нарратива. В более позднем романе он предрек, как, во всяком, кажется мне, возникновение российско-украинского кризиса и войны (а не только сделал аллюзию по поводу существующего соперничества-противоречия между Россией и Западом). А в этом же он обозначил долгоиграющий, в том числе и в дне сегодняшнем, тренд российской государственной идеи (идеология же запрещена, а таким новомодным понятием мне один мой друг из соответствующих организаций обозначил сегодняшнюю экзарц-идею наших господ для народа). Так или иначе, лично у меня сложилось впечатление, что если бы не концовка «Поколение «П», то его можно было б рассматривать как самый что ни на есть настоящий реализм с незначительной примесью психоделики и реверансами в сторону эзотерики и буддизма. Последние в данном понимании романа лишь усиливают его бьющую серостью будней и безысходностью реальность.
«Самоосвобождение в нашу эпоху должно заключаться в избавлении от материальной базы, на которой зиждется ложь современного мира...»
Подведу итоги и выскажу еще пару мыслей напоследок. Бытие определяет сознание также, как и выбранная тема (эпоха) определяет авторский почерк и жанровую стилистику писателя. Безыдейная и совершенно не чарующая эра первоначального накопления капитала в новой России не оставила особого плацдарма для развертывания стандартной «пелевинщины» современному классику. Поэтому постмодерновости, абсурдистики и юморесок тут предельно мало, из-за чего «Поколение П» может быть крайне не интересно для фанатов среднестатического Пелевина и довольно любопытны для любителей мейнстрима российского толка. Еще добавлю пару слов об экранизациях романа — да-да, во множественном. Никогда не задумывались, что в целом неплохой, хоть под конец и слишком выделяющейся сокращенностью первоисточника фильм Гинзбурга, не единственный по данной книге Виктора? По мне «Москва 2017» 2012 года является как раз не обозначенной, но визуализацией сюжета книги. А что? Главный герой — российский делатель рекламы. Все происходит в рамках метафизического осмысления рекламы и ее влияния на потребителей. Маркетинг представлен в метафоре босхианских чудовищ. Присутствует некое божество, которое так или иначе связано напрямую с владычеством в мироустройство рекламного бытия. Так что ай-яй, товарищи с «ТНТ«!
Однозначно рекомендую читать людям, более симпатизирующих современному модернизму, но и старым-добрым поклонникам гуру тоже. И да, приведенные цитаты — вовсе не из работы Пелевина! Это Ги Дебор «Общество Спектакля» — публицистика от леворадикала-ситуациониста, историка, художника и писателя французского гражданства. Очень советую как довольно художественно, красочно и понятно поданные рассуждения о сути капитализма дня сегодняшнего и природе общества потребления. Почему все так и не иначе и что может статься совсем скоро — именно об этом пишет Дебор, во многом сходный в данной теме по взглядам с Виктором Пелевиным.
Любопытный образец социальной фантастики, густо-прегусто загримированной под фантастику научную. (Кстати, имхо это вообще мощный тренд). SiFi оказывает очень небольшое влияние на сюжет. Скорее, это титанические декорации. Если камень — то вертикальные уступы высотой в километры. Если вода — то чудовищные ледовые потоки или затопление Земли на шесть метров (привет Водному миру). Если террористический акт, то сотрясающий всю планету, да еще и не в один оборот. Но весь сюжет, вся интрига закручены на развитии социальных процессов.
Нет, не на развитии персонажей. Персонажи, как ни странно, практически не меняются (за буквально единственным исключением, но о нем ниже)
Цикл начинается с убийства, организованного одним из Первой Сотни против другого из нее же.
Некий коллектив, напичканный противоречиями так, что банка пауков показалась бы рядом с ним сладостной дружеско-любовной идиллией, высаживается на Марсе, чтобы там жить. Коллектив состоит из бездетных и крайне амбициозных ученых. Фактически каждый с постепенным прибытием новых переселенцев становится главой какой-либо социальной группы — кто вождем бедуинов, кто директором исследовательского института, кто Президентом Марса (и это будет совершенно не тот человек, о котором можно такое предположить, исходя из начальных раскладов), кто лидером политической партии, а кто матриархом секты. О развитии влияния Первой Сотни (точнее, Первой Сотни и Одного) читать очень интересно. Толпа опытных, умных, высококвалифицированных и оверобразованных людей, из которых часть пытается _просто_заниматься_своим_делом, (а дело, мы помним, терраформирование, то есть задача, которую трудно счесть скромной), часть им мешает из этических соображений, местами пугающе смахивающих на пародию на экоактивистов Земли (ничего не трогаем, оставим все как есть, живем в герметичных кибитках, любуемся девственной природой красотой каменного ландшафта), еще часть пытается подогнать к Марсу человеческую биологию, а оставшиеся отчаянно интригуют, считая это своей основной задачей. У всех них, в конечном итоге, неплохо получается. Синергетический результат чудовищен.
Еще пару томов немногие выжившие пытаются понять, как такие хорошие намерения могли породить такой эпический факап; убедить Землю, что на Марсе есть вменяемые люди; найти собственно вменяемых людей на самой Земле и привыкнуть к изменившемуся темпу жизни.
И вот последний момент страшно перетягивает на себя вес всей истории.
В начале текста речь идет о людях-вроде нас. О, собственно Людях: аданах, человеках, смертных. Которые рассчитывают свою жизнь, исходя из того, что можно потратить пятьдесят лет активной постподростковой жизни на науку, карьеру, активизм или репродукцию, но надо выбрать что-то одно, ну второе опционально, в качестве хобби (как сейчас ученый-мужчина может позволить себе быть отцом, потому что это не отнимет у него много времени и сил, а женщина-ученый может позволить себе быть матерью, только если она половина лесбийской пары)
После заявленного "появилась технология, подробности неважны" участники истории — от великих ученых, и постепенно до последнего земного бедняка — получают возможность успеть все по очереди. Сто лет? Ерунда. Двести — не предел.
И герои перестают быть нами. Можно сделать две карьеры, начать третью, плюнуть, вступить в счастливый брак с человеком на семьдесят лет младше тебя, родить и вырастить ребенка, вернуться к третьей карьере и успешно сделать ее. Можно создать политическое движение, стать его легендой, забросить его лет на сорок, вернуться и объявить, что ты передумал и лавочка распущена. Пережить инсульт, восстановиться, стать совершенно другим человеком, интегрировав свои первую личность и личность-маску, заинтересоваться биологией мозга и продвинуть науку в этой области. Забыть даже лицо человека, который мучал тебя при жизни и после смерти. А потом вспомнить при помощи лекарств и равнодушно простить.
И то, как меняет участников истории эта поистине фантастическая свобода — с одной стороны, страшно интересно наблюдательски, с другой — ужасно скучно. Они не люди уже как-то. А с третьей — что бы сказали наши предки из всего лишь 19 века, когда тридцатилетняя женщина любила напоследок, а мужчина в сорок считался одной ногой в могиле?
И вот один из признаков дикого продления жизни — спадение потребности в репродукции. Как мы, здесь и сейчас, не видим смысла рожать 12 детей, так и марсиане Робинсона лет по полтораста думают, а заводить ли хоть одного. Народу и так уйма. Времени на раздумье — тоже. Да и достаточно ли я компетентен, чтобы привести ребенка в мир? А есть ли у меня надежный партнер?... А хочет ли детей партнер?...
Вроде бы ура, все отлично, наука рулит: сай-фай рулит (математика помогает физике, легко заселяем астероиды); сошиал-фай рулит (марсиане и Земля умудряются договориться, и отрулить ряд кризисов, пользуясь реально существующими (браво, Ким Стенли Робинсон!) технологиями и знаниями по конфликтологии и переговорам), медицина рулит... Искусство выходит в космос... Спорт становится искусством и философией... Экотеррористы превращаются во вдумчивых экоблюстителей...
Но последняя сцена, явно выданная автором непроизвольно, жестко возвращает нас к человеческому. Старый великий ученый учит пятилетнего мальчишку кататься на велосипеде. Старая великая вождица ведет двухлетнюю девочку покупать мороженое.
Цикл, сделав кучу сложных вензелей, вернулся в точку истины. Счастливой оказывается жизнь, которая идет рядом с чьим-то детством. Сообщество без детей может быть эффективным и веселым, но воспринимается как временное, как подготовка, как ожидание настоящей, полноценной жизни.
И это довольно-таки странный и неожиданный вывод.
А что же начальное убийство? О нем случайно вспоминают двести лет спустя. И оказывается: все знают, кто инициатор, все знают реальных убийц, все знают, что инициатор не так уж и коварен, как казался сам себе... И всем пофиг. Даже даме, оказавшейся камнем преткновения между убитым и инициатором убийства, быстро становится пофиг. Давно было дело. Неинтересно.
Можно поговорить еще немножко о паре нелепостей, допущенных автором в русских деталях (особенно печально, что одна из них допущена в попытке поклониться русской фантастике), но, мне кажется, этот момент достоин не более чем упоминания. Кто не ошибается?... А вот достаточно жесткое описание российской современной культуры как защитного матриархата мне показалось справедливым.
В целом, я бы не советовала цикл любителям острого экшна (есть ооооооччччень тягучие разделы), любителям национального победительства (русские симпатичны, сволочны, эгоистичны, умны и изобретательны не более и не менее, чем американцы, японцы, французы и тринидадцы) и тем, кто надеется на хеппи-енд. Хотя енд, по большому счету, хеппи, но очень уж при этом биттер. Всё, как в жизни.
Тема "нехороших" домов, квартир или гостиничных номеров, в которых обитает могущественное зло, годами мучающее своих жильцов, является одной из моих любимых в литературе ужасов.
Поэтому я не мог не обратить внимание на роман Адама Нэвилла "Номер 16", рассказывающий мрачную историю об "одержимых" апартаментах в элитном многоквартирном доме Баррингтон-хаус, расположенном в центральной части Лондона.
Точнее, обратил внимание уже давно, но добрался до книги только сейчас, заранее предвкушая увлекательное чтение.
Однако, как оказалось, делал я это напрасно.
Произведение разделено на две сюжетные линии, которые, как нетрудно догадаться, пересекутся друг с другом ближе к финалу.
В первой повествование строится вокруг девушки Эйприл, прилетевшей из США в столицу Великобритании, дабы подготовить к продаже те самые апартаменты номер 16, оставленные ей в наследство двоюродной бабушкой.
Параллельно с этим мы узнаем о непростой жизни Сета — неудавшегося художника, вынужденного работать ночным портье в Баррингтон-хаус.
И как раз данная часть романа — его самая большая проблема, потому как получилась она до жути скучной и однообразной.
Во время чтения приходилось прямо-таки заставлять себя продираться через вязкий текст, описывающий погружение Сета в пропасть безумия под давлением инфернальных сил, обитающих в стенах старого, некогда фешенебельного, дома.
Линия Эйприл, занимающейся расследованием обстоятельств смерти ее родственницы, вышла в разы бодрее, но ее потенциал при этом не был раскручен автором на полную катушку.
Казалось бы, у Нэвилла были все необходимые элементы для создания годного хоррора.
Требовалось только освежить пропахшую нафталином тему хотя бы парой нестандартных идей и нагнать напряжения несколькими пугающими сценами.
В плане новизны можно выделить разве что Вихрь, представляющий собой некий потусторонний мир.
Но его в романе так мало, что особого впечатления он не производит.
Да и страшные эпизоды писатель не вытянул, почти "забив" на интересные детали или оборвав их на полуслове.
Иными словами, "Номер 16" — весьма неровная книга, местами радующая плодами фантазии ее автора, но по большей части раздражающая своими самоповторами и излишним словоблудием.
Поклонникам Нэвилла ознакомиться с ней все-таки стоит (хотя бы для того, чтобы узнать "откуда растут ноги" у Кровавых друзей из "Судных дней").
Всем остальным тратить свое время я бы не советовал.
облако тэгов
