Переводчики и переводы

Начальник – секретарше, протягивая написанное по-русски письмо:

– Перепечатай это на английском.(случай из жизни)

.

Концепция смерти автора поставила перед переводчиками занятную проблему. Раньше было просто: считалось, что у текста есть смысл – выражаясь школьным языком «то, что хотел сказать автор». Теперь нам объяснили, что исходного смысла у текста нет, а есть способность порождать смыслы во взаимодействии с читателями. У меня и цитатка на этот случай есть: «В рамках такого подхода равно невозможны как конституирование финального смысла текста (онтологическая ‘неразрешимость’ последнего, по Р.Барту), так и предвидение той версии означивания, которая будет актуализирована в том или ином случае (гносеологическая ‘неразрешимость’ текста). Непредсказуемость процедур О. связывается постмодернизмом с автохтонными аспектами бытия текста, а не с недостаточностью когнитивных средств субъекта: как отмечает Р.Барт, ‘неразрешимость – это не слабость, а структурное условие повествования: высказывание не может быть детерминировано одним голосом, одним смыслом – в высказывании присутствуют многие коды, многие голоса, и ни одному из них не отдано предпочтение... Рождается некий объем индетерминаций или сверхдетерминаций: этот объем и есть означивание’.

Собственно, мы и без этих умных слов знаем, что два человека, читая одну книгу, читают разные книги. В. И. Баканов в статье «Мы совершенно незаметны» рассказывает такую историю:

цитата

У меня в домашнем архиве хранятся две рецензии на роман Майкла Коуни «Здравствуй, лето, и прощай». (По-моему, роман переведен и опубликован; я перевода не читал, оценивать его не могу, да и не о том сейчас речь). Подчеркну один факт: действие книги происходит на некой далекой планете, и людей там нет вовсе. Авторы рецензии – две великие переводчицы, замечательные мастера, много сделавшие, в частности, и в жанре фантастики. Верный принципу «никаких имен», назову их Н.Г. и И.Г. и приведу те места из рецензий, где переводчицы рассматривают одну и ту же сцену, обратившую на себя их внимание – и выводы, которые они сделали.

И.Г.: «Если не считать сцены, когда Дроув и Кареглазка в первый и последний раз становятся физически близки, которая в переводе потребует значительного смягчения, роман безусловно подходит для перевода. …Роман «Здравствуй, лето, и прощай» очень много потеряет в посредственном, не говоря уже о плохом переводе, поскольку в нем большую роль играют лирическая интонация и определенная старомодность стиля».

Н.Г.: «Подробно, со смаком описано сближение Дроува с его подружкой. А потом они, полураздетые, идут по улицам городка, привлекая все взгляды, – и недавняя скромница, только что сыгравшая весьма активную роль, выставляет напоказ пережитое удовольствие. Мягко говоря, пересол, а вернее – отдает порнографией».

Я эту историю слышала от него с именами и, поскольку обеих великих переводчиц уже нет в живых, думаю, не будет ничего страшного, если я раскрою инициалы: Ирина Гурова и Нора Галь. То есть две женщины одной культуры, одного поколения (собственно, даже однокурсницы). А когда одни и те же слова читают мужчина и женщина, старик и подросток, современник и человек, отделенный от автора двумя-тремя поколениями… Существенно то, что это не связано с «недостаточностью когнитивных средств субъекта»: то есть если мы, глядя на одни и те же буковки, читаем разные тексты, это вовсе не значит, что кто-то из нас образованнее, умнее или в каких-то других отношениях лучше, или что одно прочтение «правильнее» других. Ну или (мы же не готовы согласиться с приведенной цитатой на сто процентов?) не обязательно значит.

Все это хорошо, пока речь о книге на языке оригинала, но вот как с переводом? Если бы перевести книгу, допустим, с английского на русский, значило просто перепечатать ее на русском, все было бы отлично: полученный результат был бы точной копией оригинала, потенциально способной породить во взаимодействии с читателем тот же объем индетерминаций или сверхдетерминаций. Увы, как бы ни стремился переводчик передать автора (а нормальный переводчик стремится именно к этому), он может перевести лишь собственное означивание. Занятно, что именно постмодернистский подход (осознанный или неосознанный) ведет к буквализму в переводе: если у текста вообще нет смысла, а есть только слова, то максимально сохраняя те же слова на тех же самых местах переводчик (согласно этому подходу) приближается к идеалу перепечатывания. Путь, к сожалению, тупиковый, и никого, кроме любителей читать перевод и оригинал параллельно (видимо, стихийных постмодернистов) результат не устроит.

Итак, если безоговорочно принять концепцию смерти автора, перевод оказывается принципиально невозможен. А вот если оставить рациональное зерно и отбросить крайности, получится несколько занятных выводов.

1. Того, кто читал оригинал, перевод будет раздражать всегда, поскольку они с переводчиком читали немного разные книги. Перевод после оригинала стоит читать в единственном случае – если вам хочется еще раз взглянуть на любимого автора немножко в другом ракурсе, глазами вот этого конкретного переводчика.

2. Не стоит заново переводить книги, переведенные более или менее прилично: новый перевод все равно не будет идеальным, просто другим. А жизнь коротка: пятьдесят с лишним русских «Воронов» и нескольких русских «Гамлетов» еще можно прочесть, но читать два десятка русских «Хоббитов», каждый из которых все равно не оригинал, – довольно бессмысленно.

(Есть еще несколько причин, по которым, мне кажется, не стоит перепереводить. Во-первых, хороших переводчиков мало, а книг, вовсе неизвестных русскому читателю, много. Уж лучше мечтать о полном русском Троллопе, чем о третьем (или каком там) варианте русского Диккенса. Во-вторых, издатели, заказывающие переперевод, едва ли думают о том, как сделать лучше. Причина либо корысть (за старый перевод хотят, на взгляд издательства, непомерно много), либо несовершенство российского законодательства (нет закона о выморочных правах – издатель и рад бы заплатить, да некому), так что соучаствовать в этом немного стыдно.)

Ну и в заключение, как я сама пытаюсь бороться со своей читательской необъективностью, чтобы снизить ее влияние на перевод. Я обычно стараюсь узнать, как воспринимают эту книгу другие. В начале работы, когда книга все равно идет со скрипом, глянуть читательские отзывы на амазоне и критические статьи – даже не труд, а законный способ немного посачковать. Точно был один случай, когда труды критиков заставили меня сильно скорректировать подход – вопреки тому, что я видела в книге сама. Речь о «Призраке дома на холме». С большим удивлением я прочла у критиков, что в этой книге есть лесбийская линия – я ее там не увидела (и сейчас не вижу). Тем не менее взгляд, что она там есть, общепринят и отражен в экранизациях. Автора не спросишь — Ширли Джексон умерла не только в бартовском смысле, но и в самом буквальном. Ну и фиг с вами, сказала я себе, дает английский текст простор для толкований – пусть дает и русский. Главное доказательство, по мнению критики – что из текста не ясен пол друга (подруги), с которым (с которой) Теодора снимает комнату; существенна сама фигура умолчания. Я бы по наивности решила, что это подруга (мужчина может в пылу ссоры порвать книгу, но не на мелкие же клочки!), причем просто подруга, не любовница (Теодора, при всех своих красоте и уме, одинока, поэтому так вцепляется в Люка – плохонький, конечно, но какой-никакой мужик), однако раз говорят, что это так важно — сделаем. Должна огорчить сторонников буквального перевода: в русском, где нет бесполого friend, а глагол третьего лица единственного числа в прошедшем времени сразу выдает пол, это потребовало довольно сильно отойти от авторского текста:

цитата

Yet—perhaps the stirring, urgent sense again— when Dr. Montague’s confirming letter arrived, Theodora had been tempted and had somehow plunged blindly, wantonly, into a violent quarrel with the friend with whom she shared an apartment. Things were said on both sides which only time could eradicate; Theodora had deliberately and heartlessly smashed the lovely little figurine her friend had carved of her, and her friend had cruelly ripped to shreds the volume of Alfred de Musset which had been a birthday present from Theodora, taking particular pains with the page which bore Theodora’s loving, teasing inscription.

Тем не менее – возможно, из-за того же бередящего чувства – получив от доктора Монтегю второе письмо, она потеряла покой и почти сразу закатила беспричинный скандал прелестному существу, с которым вместе снимала комнату. С обеих сторону прозвучали оскорбительные слова, какие может загладить лишь время. Теодора безжалостно разбила очаровательную статуэтку – свой портрет работы прелестного существа, а прелестное существо нещадно изорвало в клочки томик Мюссе, полученный от Теодоры на день рождения, в особенности страницу с нежной, иронической дарственной надписью.

цитата

Theodora’s friend slept; so did the doctor’s wife and Eleanor’s sister.

В квартире Теодоры свет давно был погашен, слышалось сонное дыхание. Спали жена доктора и сестра Элинор.

На медальоне был изображен бог Аполлон в процессе произведения зачинающий полубога на теле насилуемого потомка негров с похищенной квартеронкой.

(пример редактуры)

.

Практически все, что говорят начинающему переводчику, начинается с «не»: не употреблять без надобности страдательный залог, не выстраивать цепочки родительных падежей, не…

Но я, кажется, забежала вперед. Говоря о начинающем переводчике, я имею в виду того, у кого для этого есть данные, так что начать надо было с них. Как показывает пример в эпиграфе, худший грех переводчика – отсутствие мозгов. Не знание языка, а здравый смысл должен был подсказать переводчику, какого пола упомянутый в тексте окторон. Что точную долю негритянской крови у девушки на миниатюре увидеть нельзя и шутка не пропадет, если назвать ее квартеронкой или мулаткой, должно подсказать элементарное чутье. Конечно, хорошо бы знать, что у глагола to rape есть архаичное значение «похищать», как в «Похищении локона», но даже тут чувство стиля могло бы скомпенсировать недостаток словарных знаний. Однако про мозги и знание языка понятно и так, я же хотела поговорить о том, почему нельзя писать «в процессе произведения» или даже «в процессе зачатия» (хотя грамматически в оригинале именно так).

Мне немножко страшно трогать эту тему. Про говорящие имена интересно всем, как поймал хитрую аллюзию в оригинале – есть чем похвастаться, а вот то, из чего реально состоит наша работа, то, что требует больше всего времени, то что отличает профессионального переводчика от непрофессионального (а не тот формальный факт, что он публикуется за деньги), – довольно скучно и не вполне очевидно.

Об этом много писали гораздо лучше меня, почти все можно найти в сети, так что дальше я буду в основном цитировать книгу Натальи Трауберг «Голос черепахи», которую в сети не нашла (это сборник статей разного времени, так что будут некоторые повторы).

«Всякому ясно, что неуклюжая речь мучительна, она мешает и раздражает, даже если читающий не понял, в чем дело».

«Прямые ошибки, все эти «голос черепахи» (turtle в данном случае горлица») <…> — далеко не самое страшное. Ошибки есть у всех, пусть не такие дикие. Много десятилетий в прекрасных переводах мы читали о «кролике по-валлийски», думая, что это блюдо из кролика, а не гренки с сыром. Недавно я перевела crepe suzzete как «шелк», тогда как это «блинчик». Ничего хорошего здесь нет, проверять надо все, но нужен в этих случаях не переписчик, а обычный редактор.

Страшное начинается (да и кончается) в ткани текста, в его синтаксисе. Желая сделать текст живым, современным и т.п., уснащают его «крутыми» словами, и отсутствие слуха мгновенно мстит, поскольку даже в этом стиль не выдержан. Больше всего украшений – из лексикона контркультуры (который, как сказала бы Тэффи, уже «прошлогодний стиль нуво»), но есть и феня в прямом смысле слова, и говорок 50-х – 60-х с отсылками к «Двенадцати стульям», и что угодно. А фраза висит, она несоразмерно длинна, в ней есть пассивы, цепочки родительных падежей, глаголы-связки, все признаки канцелярита, и венец его – комки отглагольных имён. Сюда уже никакой сленг ни живости, ни блеска привнести не может.

Перевод – профессия, которой долго и тяжко учатся, прочищая голос, ставя слух или, если хотите, разрабатывая руку».

«Человек, никогда не переводивший, может перевести блестяще – но только в том случае, если он хорошо пишет на своем языке. Правило это действует в одну сторону. Люди, неплохо пишущие, иногда переводят ужасно, их держит буква оригинала. И другое: как любой мастер, ремесленник, на одном вдохновении переводчик не продержится».

«Что там, сел – и чеши! Получается текст, неприятный, как поддельная вера <…> Свойства его назвать нетрудно. Если мы переводим с европейских языков, появляются скопления отглагольных имен, пассивы, связки, цепочки родительных падежей. Не будет воздуха русской фразы – личной формы глагола, но переводчик об этом не знает.

Узнать он может, этому учат. Проверив слух, читают лекции, которые мы в библейско-богословском институте называли апофатическими – как не надо».

Так как «не надо» в переводе с английского?

Когда мы Katy писали для бакановского форума советы начинающим переводчикам, я смогла вспомнить первые семь пунктов, которые когда-то слышала все от той же Трауберг, с них там и начинается, от страдательного залога до двух инфинитивов подряд, – а остальное мы уже сочинили от себя.

Вот в этом списке смертных грехов переводчика тоже семь пунктов — они немножко другие, но о том же. Ошибка касательно китайских фамилий в тексте по ссылке – ng это не «нь», а «н», а «нь» это n – лишнее напоминание, как легко сбиться даже в том, что знаешь, однако она не отменяет основой сути, которую я даже вытащу отдельной цитатой: «Работает этот инструмент просто: раз коряво звучит по-русски, значит, так оставить нельзя».

Разумеется, эти правила – не сама тропа на склоне горы, а скорее перильца со стороны обрыва, помогающие не скатиться в пропасть. Нужно ли добавлять, что не следует воспринимать их механически? Надо, наверное: больно смотреть, как начинающие переводчики ссылаются на «Слово живое и мертвое» как на сборник аксиом. Великая Нора Галь не разрешает писать слово «момент»! Да, прежде чем написать «момент» или «ситуация», стоит подумать, может, сочинится что-нибудь более живое и выразительное, но ничего страшного в этих словах нет (если вы не переводите что-нибудь стилизованно-архаическое). Важен принцип, а не конкретные слова.

Ну, а язык оригинала, конечно, лучше бы знать, если вы не Иосиф Бродский, который переводил Донна и Стоппарда, плохо зная английский (одни говорят, он за счет гениальности все правильно угадывал, другие – что все равно врал безбожно). Думаю, представление о том, что переводчику важнее хорошо писать по-русски, чем знать иностранный язык, несколько устарело. И то, и другое важнее, а выучить язык сейчас – не проблема. Того, кто взялся бы переводить с английского, зная его так плохо, как знала я, когда начинала работать, я бы сейчас первая послала лесом.

И в колонке, и в личных сообщениях мне наговорили много всего приятного про мои переводы Нила Стивенсона, так что я всех сразу благодарю, кого не успела поблагодарить отдельно, а кроме того, хочу воспользоваться случаем и рассказать, что в этой истории были и другие участники. Потому что встречу автора и переводчика устраивает еще один очень важный персонаж: издатель. Я эти две байки рассказывала много раз, так что попробую расцветить их дополнительными подробностями и лирическими отступлениями.

Байка 1. Алмазный век

Эту книгу дали мне в издательстве «Вагриус» в бесконечно далеком 96-м. Почему там решили, что книгу про нанотехнологии надо отдать девушке, которая перевела им до того один дамский исторический роман, я никогда не узнаю. В лучшем случае редакция оценила мою привычку не писать двух существительных в родительном падеже подряде (об этом будет следующая заметка), в худшем – традиционно непрестижную и хуже оплачиваемую фантастику спихнули кому помоложе.

Лирическое отступление 1.

Из обсуждения байки про «Гарри Поттера» стало видно, что некоторые очевидные мне вещи очевидны не всем и нуждаются в пояснения. Так вот, чем смешна идея устроить конкурс проб из предлагаемой к переводу книги? Пробник годится, чтобы понять, как у переводчика с русским языком (и понимает ли он оригинал, что, к сожалению, тоже надо проверять). Но сесть и написать три страницы из будущей книги невозможно (разве что автора уже хорошо переводили на русский, и вы копируете стиль предыдущего переводчика). Вы просто садитесь и переводите, пока не нащупаете, как надо, а потом возвращаетесь и переписываете первые главы. А пока не нащупаете, непонятно, получится ли вообще, и заранее этого не сказать. Вот почему даже у лучших переводчиков бывают неудачи. И это не связано напрямую с тем, нравится ли книга. Так что издатель, даже отдавая книгу проверенному переводчику, всегда рискует.

Возвращаюсь к байке. Книга мне нравилась, просидеть несколько дней в библиотеке и пролистать годовую подшивку «В мире науки» было не в лом, как переводить я вроде нащупала. А тем временем произошла история, которую легко гуглится по словам «коробка из-под ксерокса». В общем, это было эффектно: по телевизору показывали квартиру вагриусовского хозяина после обыска: груды книг, посыпанные чаем из вскрытых чайных пакетиков и так далее. Короче, «Вагриусу» стало не до фантастики, но тут случился кризис 98-го, и смешно было бы мне на фоне чужих огромных потерь горевать об одном жалком гонораре. Книжку ненапечатанную было куда жальче, я тыркнулась с нею в пару-тройку знакомых издательств, поняла, что безнадежно, отпустила текст гулять в интернет и стала жить дальше.

Частью этой новой жизни был интернет, прелесть которого для переводчика я оценила как раз во время работы над «Алмазным веком». Так вышло, что я познакомилась с создателями Российского Вудхаузовского общества и стала судить у них на сайте конкурс переводов. Через некоторое время стало ясно, что там есть ребята, которые могут и хотят переводить, а значит, надо бы попытаться пристроить их в издательство.

Первым (да и единственным) издателем, кто мной – новичком – серьезно занимался, был Баканов. Так что по поводу вудхаузовских победителей (это были Алексей Круглов и Надежда Сечкина) я первым делом позвонила ему. И заодно уж рассказала про «Алмазный век». На следующий день он перезвонил и сказал привозить дискету: выяснилось, что АСТ купило права на эту книгу и как раз отдает ее в перевод. Еще день – и было бы поздно. (Некоторое время спустя ровно такая же история произошла у него с другим автором и другим переводчиком – так что, похоже, главное тут все-таки не случай, а легкая рука Владимира Игоревича).

Байка 2. Криптономикон.

Примерно в это время В.И. начал собирать команду, которая потом стала называться Школой перевода Владимира Баканова. Он организовал переводческую секцию на Бастконе и почему-то решил, что я должна провести там семинар для новичков.

Лирическое отступление 2.

Никто не знает, как учить переводу (есть даже гипотеза, что это невозможно), а если кто и знает, я этих людей не видела. То есть нельзя показать, как делать, можно показать только, чего не делать. Соответственно на семинаре по переводу надо заставить участников переводить в режиме мозгового штурма, чтобы они сами ощутили свои возможности, и при этом все время вовремя останавливать, когда они что-нибудь делают не так.

Тут надо признаться, что это я в колонку писать такая смелая, а в жизни людей боюсь, произнести что-нибудь публично могу, только если заранее напишу текст и выучу наизусть, семинары последний раз проводила в студенческие годы и не по переводу, а по палеонтологии, и так далее. Короче, мне было страшно вести семинар, под бдительным оком Баканова – страшно вдвойне, а когда выяснилось, что главный редактор АСТ Николай Андреевич Науменко тоже заглянет на огонек, сделалось совсем худо. Чтобы уж совсем не заикаться, пришлось выпить для храбрости стакан красного вина.

Я к тому времени прочла «Криптономикон» и была законченной фанаткой Стивенсона, так что для семинара взяла его рассказ "The Great Simoleon Caper". Получилось неожиданно здорово, ребята искрили и генерили, я от них заразилась, и у меня все получалось. Николай Андреевич слушал благожелательно, а потом вдруг неожиданно спросил меня: «А слабо перевести «Криптономикон»?»

Я ведь точно знала, что книга непереводимая, но… стакан красного вина и эйфория от успешно проведенного семинара… В общем, я ответила: «А не слабо!»

Эпилог

Когда «Криптономикон» вышел, в другом крупнейшем издательстве Баканову сказали, что тоже подумывали об этой книге, но решили не рисковать. Объем большой, при той ставке на перевод, которую надо назначить, чтобы кто-нибудь взялся за такой сложный текст, книга получится слишком дорогой и не продастся, «а Науменко, вот ведь, нашел дураков и ему перевели!»

Don't dance or ride with General Bangs -- a most immoral man.

Р. Киплинг

(61 знак)

.

Не танцуй и не езди кататься верхом с генералом Бэнгсом, человеком в высшей степени безнравственным.

Буквальный перевод вышеприведенной строчки

(100 знаков)

.

Наверное, все лаборанты знают, что в английском слова в среднем короче, чем в русском. Известно, что правильный технический перевод с английского будет примерно на 20% длиннее оригинала. Тем не менее я не раз слышала от опытных людей, что переводить надо знак-в-знак, потому что длина текста – не менее важная его характеристика, чем любая другая. А ведь есть еще кино. Для закадровой озвучки реплика должна быть немного короче оригинальной, а для синхронной ровно такой же: русский актер у микрофона должен сомкнуть и разомкнуть губы столько же раз, сколько английский на экране.

За счет чего сокращается объем при переводе (дальше я везде буду подразумевать пару английский-русский, потому что в других парах, ессно, все иначе) помимо артиклей и притяжательных местоимений?

Во-первых, главная ударная сила русского предложения – глагол. Если писать не «он испытывал чувство стыда», а «он стыдился» — будет и короче, и выразительнее. А еще русский язык прекрасно обходится без глаголов-связок. He is – не «он является тем-то и тем-то», а «он – то-то и то-то».

Во-вторых, англичане описывают движение подробнее, чем русские. Я не стану приводить оригинальные фразы, все читающие на английском отлично их представляют, буду сразу давать буквальный русский перевод.

То, что по-английски изображается как «Джон протянул руку к столу и взял оттуда то-то», по-русски целиком передается фразой «Джон взял со стола то-то».

«Он сунул свою руку себе в карман и вытащил оттуда свой кошелек» — «Он достал из кармана кошелек».

«Он повернул свою голову к Джону и сказал ему» — ну, в общем, надеюсь, уже понятно.

И речь не о плохих английских авторах, которые не умеют писать, а просто о стандартных фразах, которые могут быть и у прекрасного автора. В итоге если вы переведете динамичный эпизод, сохранив в нем все движения всех рук и ног, то получите что-то вроде сцены из «Матрицы», где пуля медленно-медленно летит через экран.

В-третьих, англичане ужасно много думают, и еще им все время что-то кажется. Нет, немножечко «думаю» и «полагаю» в диалогах можно оставить для сохранения колорита, но все – не стоит. И не все «похоже, что» в авторском тексте обязательно должны перекочевывать в русский.

В-четвертых, англоговорящие люди не только много думают, они еще видят, слышат и чувствуют. Русскоговорящие, вероятно, тоже, но не так часто об этом упоминают.

Англ.: «Он подошел к окну, выглянул наружу и увидел, что на лужайке перед домом уже собрались гости».

Рус.: «Он подошел к окну. На лужайке перед домом…»

Англ.: «Он почувствовал, как дрогнула рука Мэри на его локте».

Рус.: «Рука Мэри на его локте дрогнула».

В-пятых, существует куча английских оборотов, у которых есть буквальные (и длинные) русские аналоги, только вот использовать эти аналоги, как правило, не стоит.

«Он был достаточно умен, чтобы понять» — «Ему хватило ума понять».

«Это был первый раз в его жизни, когда…» – «Впервые в жизни он…»

В-шестых, по-английски запросто можно повесить на одно существительное три определения, а по-русски это перебор, одно надо куда-нибудь убрать – или в существительное, или в другое прилагательное.

«Седая морщинистая старая женщина» — седая морщинистая старуха.

И еще по-английски синонимичные определения красиво, а по-русски не очень.

«миловидная и привлекательная девушка», «раболепное и угодливое поведение» – тут явно что-то лишнее.

В-седьмых, когда английский автор упоминает что-то читателю известное, он делает это подробнее, чем может вынести русский язык. «Он вспомнил, что уже слышал это вчера от Джона, когда они, выйдя от Смитов, шли в кинотеатр, чтобы посмотреть там фильм» — «Он вспомнил, что уже слышал это вчера от Джона по пути в кинотеатр» – как-то примерно так.

Это то, что мне припомнилось с ходу. Полагаю, что, подумав еще немножко, я могла бы написать еще в-восьмых, в-девятых и так далее, но общая картина, надеюсь, уже ясна.

Разумеется, будь все так просто, этим нехитрым приемам можно было бы научить Промпт. Увы, чем автор лучше, тем умелее он использует возможности родного языка, тем меньше у него стандартных конструкций, которые можно ужать механически. Однако принцип остается: ужимать надо, иначе – пуля из «Матрицы».

Возможно, не стоило вот так показывать читателям переводческую кухню – не всякий, кто любит есть курицу, готов смотреть, как ее режут. Дорогие защитники куриц – не стреляйте в повара, чесслово, ему самому ее жалко!

PS.

Думаю, все лаборанты достаточно умны, чтобы правильно понять написанное, но на всякий случай добавлю: ужимая текст, переводчик не облегчает себе жизнь, а усложняет, потому что такой перевод требует больше времени, да еще и уменьшает свой гонорар, поскольку платят нам за знаки.

*дворовый мальчик – мальчик, который бегает во дворе.

(сноска к строчке «Вот бегает дворовый мальчик» в учебнике «Родная речь» времен моего детства)

.

Мы не хотим признаться себе, что душевный мир Пушкина для нас такой же чужой, как древнего ассирийца или собаки Каштанки.

М.Гаспаров.

.

.

Как-то я провела небольшой опрос среди детей 7-8 лет: что такое ступа. Они сказали, что это такая штука, в которой летает баба-яга, а на дополнительный вопрос, для чего она нужна в остальное время, ответили, что в остальное время в ней стоит метла. Потребовалось некоторое объяснение, прежде чем они поняли, что это такой доисторический блендер.

Когда я слушала американского переводчика, который сделал то ли десятый, то ли двадцатый перевод «Левши», я обнаружила, сколько же не понимаю у Лескова. Вот «жуковский табак» — это что?

Когда Головачев выводит в своих романах Игоря Владимировича (sic) Баканова («Насколько Первухин был высок, худ, лысоват, подобран, настолько Баканов был широк в кости, вальяжен и прочен. Вдобавок он носил усы», «Этот дом когда-то, более ста тридцати лет назад, принадлежал графу Баканову, страстному любителю охоты и азартных карточных игр» и так далее) или когда писатели-фантасты убивают Семецкого, они делают это для узкого круга знакомых, не рассчитывая, что все читатели их поймут. (Вот какого хрена я сделала в «Велотренажере» Кинга сноску на Уэллана? лишила избранных возможности почувствовать свою избранность.)

Когда все как сумасшедшие смотрели бибисишного «Шерлока», я специально спросила нескольких знакомых (не переводчиков), поняли ли они, зачем Мориарти прислал Шерлоку пряничного человечка. Оказалось, никто сказки про run Gingerbread man, run! не знает и намека не понял, более того, никто не понял даже, что чего-то тут упустил.

А в английских художественных книжках не дают сносок с переводом иностранных фраз. Если надо по сюжету, автор поясняет в тексте. Знаешь французский-испанский-греческий-латынь – получаешь бонус. Не знаешь – иностранная фраза остается этаким графическим украшением текста.

Ладно, сноски на иностранные слова и фразы нас издатели обязывают делать. А вот насчет всего остального переводчик, как правило, получает карт-бланш: может делать сноски, может не делать, может дать комментарии в конце, может не давать. Издательство же, получив перевод, решит, как с этим быть. Может, поместит целиком, может, порежет, может, выкинет. (Как объясняли мне знающие люди, комментарии в конце – первое, что выкидывает верстальщик, когда не укладывается в целое число тетрадок.)

Из комментариев, написанных мною к переведенным книгам и выброшенных в издательстве, уже можно составить небольшую книгу, из комментариев, выброшенных у моих знакомых – скромную библиотеку. Длинные сноски кромсают, оставляя лишь первые (не всегда самые значащие) слова. А самая трагическая история приключилась у меня с комментариями к «Рассказу лектора». Там весь текст – этакий литературный кроссворд из цитат и аллюзий, рассчитанный на любителя, для которого разгадывание этого кроссворда – три четверти удовольствия от книги. Я все-таки написала довольно подробный комментарий – вроде ответов к кроссворду на последней странице журнала, но для удобства редактора сделала их вордовскими ссылками, а в начале написала жирным шрифтом с кучей восклицательных знаков просьбу при печати ссылки убрать. Хренушки – так и остались эти значки сносок в тексте, а любезные читатели потом жаловались у себя в жж, что переводчик держит их за идиотов, неспособных самостоятельно опознать цитату из Джойса.

Не знаю, что это я ударилась в жалобы, на самом деле я собиралась поговорить, когда нужны сноски и какие. Итак, тезисы:

0. Глупо думать, что в переводе должно быть разъяснено все, включая любые реалии и намеки (см.выше).

1. Есть книги, особенно современные, в которых примечания переводчика просто вредны. Желание переводчика тащить в сноски все, что он нарыл по ходу работы, – порочно, и его надо в себе душить. Если совсем невмоготу – можно делиться нарытым где-нибудь в блогах.

2. Примечание – не заплатка для дыры в переводе, а украшение текста, и писать их надо соответственно. Если вам нечего сообщить об упомянутом лице, кроме «Дж.Верди, композитор», лучше не писать такое примечание вообще.

3. Всякая сноска тормозит читателя, заставляет вспомнить, что он не проживает события, а просто читает о них; в случае переводной книги это еще и напоминание, что между ним и автром стоит ненавистный посредник.

4. Есть книги, которым пространные комментарии к лицу. Но такие комментарии – отдельный жанр, вроде микроэссе, и в идеале должны годиться для чтения отдельно от книги.

Последние месяцы я почти параллельно переводила Нила Стивенсона и Сесила Скотта Форестера и, чтобы далеко не ходить, проиллюстрирую примерами из них.

Нил Стивенсон – типичный пример автора, к которому примечания писать не нужно, да и вредно. Очевидно, что даже самый эрудированный англоязычный читатель не понимает в его книгах всего и получает дополнительный стимул покопаться в источниках самостоятельно. (Я сделала несколько примечаний к «Криптономикону», но это было в доинтернетную для большинства эпоху. Сейчас я бы не стала пояснять, что Лоуренс видел пожар «Гинденбурга».) Более того, непонятно, куда было бы эти примечания ставить. Куда копипастить строчки из википедии: «Бенджамин Франклин (англ. Benjamin Franklin; 17 января 1706 — 17 апреля 1790) — политический деятель, дипломат, учёный, изобретатель, журналист, издатель, масон[1]. Один из лидеров войны за независимость США. Один из разработчиков дизайна Большой Государственной Печати США (Великой печати). Первый американец, ставший иностранным членом Российской академии наук»* — на первое упоминания мальчика Бена? туда, где появляется фамилия? и куда деть информацию о том, что измерения температуры, которые проводит в плавании Даниель, на самом деле провел несколько позже Франклин?

–––––––––––

сноска

––––––––––-

*Дорогие начинающие коллеги, если кто-нибудь из вас меня читает! Никогда так не делайте. Копипаст из википедии приводит редактора (меня например) в тихую ярость (прим. топикстартера).

––––––––––

конец сноски

–––––––––-

Еще о том же, очень длинное обсуждение, у меня в жж.

Теперь берем прямо противоположный случай. Морской роман, Наполеоновские войны. Отлично все понятно без всяких сносок.

цитата

– К нам отправляют принца.

– Которого, сэр? – оживился Хау.

– Герцога Ангулемского*.

– Второй на очереди к престолу, – педантично отметил Хау. – Старший сын графа д’Артуа, брата Людовика. По матери происходит из Савойского дома. Женат на Марии Терезе, узнице Тампля**, дочери короля-мученика Людовика XVI. Хороший выбор. Ему должно быть сейчас лет сорок.

––––––––-

* Луи-Антуан, герцог Ангулемский (1775–1844) сын графа Шарля д’Артуа, будущего короля Карла X, и Марии-Терезы Савойской, племянник Людовика XVI. С 1789 года находился в эмиграции. Во время июльской революции 1830 года царствовал под именем Людовика XIX в течение двадцати минут – между отречением своего отца и собственным отречением.

** Мария Тереза Шарлотта Французская (1778–1851) старшая дочь короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Юность провела в заточении, и лишь в 1795 году ее освободили из Тампля в обмен на французских военнопленных с условием, что она покинет территорию Франции.

Все это читателю совершенно не нужно, особенно информация о том, что будет в 1830-м, но не могла же я одна наслаждаться историей про двадцать минут царствования, не поделившись ею с читателями!

Разумеется, это крайние случаи. Есть много-много других. В принципе даже сноски на непереводимую игру слов и ошибку у автора иногда возможны. Я всего лишь хочу сказать, что сноски – живая часть перевода, и продуманы они (либо их отсутствие) должны быть не менее тщательно, чем все остальное.

А что сказать тем, кто хотел бы видеть сноски даже в кино (субтитрами), даже и не знаю…