«Сжимающийся человек», безусловно, относится к шедеврам фантастики. И, столь же безусловно, он не нравится очень многим и многих раздражает, а понимает его и вовсе небольшое количество читателей. Короче говоря, это непопулярный роман. Полагаю, что причина его непопулярности в том, что Матесон не озаботился обосновать происходящее с героем. Если бы он придумал что-то более наукообразное, или, наоборот, представил уменьшение героя как следствие мистического проклятия, читатель с большим удовольствием брался бы за книгу. А тут — читатель дезориентирован, растерян и не знает, как интепретировать происходящее. И ему, читателю, так же неуютно, как герою романа, тоже не понимающему сути происходящего.

В сущности, Матесон поступил, как действовал Франц Кафка, не озабоченный мотивировками своих ужасающих сюжетов.

На мой взгляд, Матесон прав, но правы и читатели, отвергающие неприятную, неуютную книгу, которая по плохому пугает отчаянными и заведомо неудачными попытками главного героя приспособиться к непрерывно меняющемуся миру. Это не эскейпистское чтение. В «Сжимающегося человека» не убежишь отдыхать от повседневных тягот, как можно убежать, например, в «Почти как люди» Саймака. Это умная книга, которая заставляет думать и переживать. Матесон не подавляет читателя и не утешает его, он учит быть внимательным, собранным и не обольщаться лёгкими решениями. А многие ли читатели ждут от книги подобной тренировки силы воли?

Главный герой, стремительно деградирующий в человеческом обществе, но становящийся собой в ситуации полной затерянности, когда приходится рассчитывать только на себя — это замечательно, однако не для всех.

Прекрасная, сильная, умная, саркастическая книга, но, как я уже сказал, непопулярная. Думаю, она останется непопулярной до тех пока, пока не обретёт ауру литературной классики — ну, скажем, на уровне романов Герберта Уэллса, сравнение с которым «Сжимающийся человек» Матесона выдерживает запросто.

В советское время, когда основным источником знания о мировой НФ был двадцатипятитомник БСФ и книжечки серии «Зарубежная фантастика», роман Саймака «Почти как люди» был одним из моих любимых. Там великолепно воссоздана атмосфера неведомо откуда надвигающейся беды, неотвратимой катастрофы, которую пытаются хотя бы притормозить герои. Но рядом с этими элементами horror в книге есть особое ощущение уюта, обжитости мира — в этом Саймак был исключительно силён. Уютная катастрофа! Парадокс — а как приятно читается!

Я был в восторге. То, что в сюжете — как тут уже отмечали — существенные натяжки в отношении фальшивых денег, тоннами изготовляемых пришельцами, меня особо не смущало. Мне было понятно, что подобный ход просто глупость, но на фоне увлекательной атмосферы и эффектных эпизодов, типа исчезновения на полной скорости автомобиля, в котром едет герой, на несуразицы можно было махнуть рукой. Единственное, что меня раздражало — это то, что Спасителем Вселенной выступал какой-то совсем уж маленький человечек, даже не особо умный. Это была условность, потому что у Саймака главные герои всегда маленькие простые человечки из глубинки, но в данном романе эта условность уж как-то совсем несуразно лезла в глаза.

Когда «железный занавес», проржавев насквозь, рухнул, и появилась возможность прочитать другие книги других американских фантастов, я понял, что никакой особой ценностью этот роман Саймака не обладает. Его «Город» замечательный без оговорок, его «Заповедник гоблинов» (который я никогда не любил и считал «чушью с доброй улыбкой», «милым маразмом») был растаскан более поздними американскими фантастами по деталям — значит, в нём было что-то оригинальное, но «Почти как люди» — почти неприкрытый плагиат замечательного романа Д.Финнея «Вторжение похитителей тел». Ничего оригинального и хотя бы интересного в «Почти как люди» нет, это просто халтурная поделка, грубовато сколоченная на коленке. И инопланетянин-собака, болтающийся по сюжету без всякой композиционной надобности, просто потому что Саймак любил собак, и герой, дозванивающийся сенатору от своего штата, и полное отсутствие ФБР (которое должно было насторожиться сразу же, когда началась афера с массовой покупкой недвижимости за наличные от лица фиктивных фирм, непонятно кому принадлежащих) и всякие «рояли в кустах», типа внезапно проявившейся любви инопланетян к запахам — все эти небрежности, недоработки и несуразицы просто свидетельствуют о том, что Саймак своему роману не придавал значения, для него это была халтура на грани презрения к читателю. Вероятно, Саймак не без основания считал своих поклонников идиотами...

Ну, ладно. Ясно, что «Почти как люди» — откровенная фигня для развлечения дураков. Тем не менее, я и сейчас время от времени беру 18-й томик БСФ и читаю, как герой обнаруживат медвежий капкан перед дверью своей квартиры... Великолепно написано, завораживающе... Я переключаюсь в режим сознания сорокалетней давности и погружаюсь в уютную атмосферу надвигающегося ужаса... Дурацкая книга. Но написана заммечательно!

Возможно, это лучший роман Брайана Олдисса. Во всяком случае, лучший его роман из мной прочитанных. Очень литературный роман, и в данном случае это комплимент.

Странное сочетание мотивов Томаса Манна, Гюстава Флобера, Франца Кафки и Мервина Пика не кажется коллажем из отдельных кусочков, а смотрится единым целым.

Мир Малайсии красив, подчёркнуто архаичен и, как ни странно, убедителен. История взросления неудачливого актёра Периана де Чироло, в сущности, лишь повод для проникновения во все новые закоулки поразительного города, сам по себе главный герой не особо интересует ни автора ни читателя. Нам как-то всё равно, что с ним приключится. Но город — вот он-то и есть истинный герой романа. Ради бесконечного развёртывания картин городской жизни, одновременно странных и узнаваемых, и был написан этот неомифологический роман.

Лучший рассказ трилогии «Суперигрушки». Конечно, имеет место «творческое заимствование» Олдиссом известной сцены из «Возвращения со звёзд» Станислава Лема, при том, что у Лема гениально, пронзительно, а у Олдисса просто неплохо... Но всё таки. Мальчик, встречающийся со своим медвежонком, как Кристофер Робин с Винни-Пухом — это здорово!

Второй рассказ из триптиха «Суперигрушки» сохранил все недостатки первого рассказа и утратил все его достоинства. Совершенно неубедительный, высосаный из пальца социальный фон (для 1968 года, времени написания первого рассказа, с натугой можно простить, но для 2001 года...), криво продуманные взаимоотношения хозяйки и её игрушек, полное отсутствие сюжета, стратичная картинка, не более. И Монику не жаль, и Дэвида не жаль (в отличие от первого рассказа).

И хуже всего — нет «прихода зимы». Нет этого ощущения засыпания под снегом. Зима просто констатируется.

Неприятный рассказ, написанный в качестве гротескной зарисовки. Ни осудить ни одобрить нерастущего младенца из рассказа невозможно. Это патологический случай, описанный спокойно и отстранённо. Мне кажется, что в «Отпрыске Макгиллахи» Рей Брэдбери в очередной раз попробовал написать рассказ в манере Роальда Даля, но нельзя сказать, что очень удачно.

Впервые я прочитал этот рассказ ещё школьником, в журнале «Вокруг света», он показался мне нарочито депрессивным. Когда я недавно перечитал его, моё раннее впечатление подтвердилось. Нет, нельзя сказать, чтот рассказ «вымученный». Написано легко, без напряжения, но чувствуется желание писателя сделать читателю... неприятно.

Нарочито добрая история ни о чём. Рей Брэдбери написал рассказ на своём умении писать рассказы, на голом мастерстве, без всякой дополнительной мысли.

Лесть читателю: читателя как бы приглашают в инклюзивный Клуб Бескорыстных Визионеров, попутно бросая гневное обличение Бездушному Миру Чистогана. Все существительные как бы поданы с Больших Букв, чтобы читатель ощутил грандиозность Замысла. Разумеется, читательское сердце радостно распахивается навстречу такой лести, всякому хочется на минутку почувствовать себя беспечным бродягой, для которого Мир полон Чудес. Но это чистая манипуляция, подтасовка.

Не говоря уже о том, что о бродягах, колесящих по задворкам Америки, до Брэдбери уже написал Стейнбек, бродяги эти, «перекати-поле», отнюдь не так прекраснодушны, как в рассказе «Диковинное диво». Да и вообще — что это за странный образ жизни для парочки стареющих мужчин, катить куда глаза глядят в полугрузовичке по пыльным дорогам, пробавляясь попрошайничеством и подённой работой? Это высокодуховно только в подобных рассказах, в жизни бомжи вызывают немножко другие чувства. Да, по сути этот рассказ — апология дауншифтинга, но сам-то Рей Брэдбери предпочитал жить в своём доме, питаться в хорошем ресторане и носить чистую одежду, так что его умиление над двумя бродягами немножко неискреннее, рассчитанное на сентиментальность читателя.

Впрочем, спасибо Брэдбери за то, что благодаря этому рассказу Уильям Гибсон написал замечательную, глубокую и яркую новеллу «Континуум Гернсбека», где эту же ситуацию обыграл намного более сложным образом.

Вызывает изумление то, как американские киношники 50-х годов из этого пронзительного, трагического рассказа о бесконечном одиночестве и отчаянии извлекли сюжет для дебильного фильма ужасов «Чудовище с глубины 20 000 фатомов» про гигантского динозавра, громящего приморский городишко.

Один из лучших рассказов Брэдбери и вообще одна из лучших новелл мировой литературы, равновеликая «Калейдоскопу» того же Брэдбери.

Короткая повесть в манере Уэллса, написанная на сюжет Лавкрафта, была создана к юбилейным торжествам автора «Машины времени». То есть, это чисто коньюктурная продукция, типа бесчисленных монографий про Шекспира и Пушкина, появляющихся к юбилейным датам.

Но! Это замечательная повесть. В ней в художественной форме представлен анализ литературного метода раннего Герберта Уэллса. Как по талантливым пародиям лучше всего видны художественные стили, так и по этому пастишу можно сделать вывод о том, как именно Уэллс писал «Странную орхидею», «Морских пиратов», «Долину пауков», «Игрока в крокет» и «Человека-невидимку».

Мне кажется, что литературоведческие работы лучше всего выглядят именно в форме повестей, романов или литературных пародий. Особенно, если их пишут такие умные и талантливые авторы, как Брайан Олддисс.

Создаётся впечатление, что эту книгу Брайан Олдисс писал по заказу, получив грант на обличение Евросоюза. Тут можно припомнить, что ещё в 2001 году Олдисс в предисловии к «Суперигрушкам» горячо пророчествовал о скором распаде Евросоюза. Англичане изначально ненавидели Евросоюз, во главе которого оказалась социалистическая Германия, а не империалистическая Великобритания, так что резкая псевдокритика несуществующих в реальности тенденций (специально выдуманных Олдиссом для бичевания Европы) попросту неизбежна. Если бы не Олдисс, то какой-нибудь другой англичанин обязательно написал бы такую книгу. Потому что со стороны правящего класса Великобритании имелся (и сейчас есть) жёсткий заказ именно на сатиру, гневно разоблачающую объединённый мир и всякую там демократию.

Не приходится сомневаться, что на референдуме 2016 года Олдисс голосовал за выход из Евросоюза.

Написано здорово, очень хлёстко, красиво, ярко. К текущей реальности отношения не имеет, да, наверно, это и не требуется от литературного постмодернистского поставангарда. В литературном плане «Сверхдержава» вызвает искреннее восхищение. Как социальный прогноз или сатира — просто дружелюбный смех над автором.

Как оценить «Сверхдержаву»? Как успех или провал? Сейчас пока это провал, поскольку книга писалась в качестве актуального отклика на современность и в этом смысле выглядит полным неадекватом. Но пройдёт лет двадцать-тридцать, политическая актуальность подёрнется пылью, и читатели грядущих поколений назовут «Сверхдержаву» одним из лучших романов Брайана Олдисса.

Очень двойственное впечатление оставляет рассказ. С одной стороны — замечательно придуманная ситуация, право, на грани гениальности, и не удивительно, что Стэнли Кубрик загорелся идеей постановки фильма. С другой стороны — полное отсутствие сюжета (поскольку ситуация не предполагает динамики, движения персонажей) и довольно нелепый социальный фон.

Возможно, в 1969 году англичанину Брайану Олдиссу в самом деле казалось, что всегда так и будет: белые сахибы будут жрать, жрать и жрать от скуки, а неполноценные расы будут помирать от голода и над всем этим будет маячить призрак перенаселения. Но это чрезвычайно наивное, примитивное представление, поскольку уже 1968 год показал, что белых сахибов в будущем будет интересовать не столько жратва, сколько адреналин в крови. Да и насчёт страстного желания завести детей Брайан Олдисс, мягко говоря, погорячился. Это у них, у писателей того поколения, как правило, бездетных (нежелающих заводить детей), просто какое-то наваждение. Они почему-то были уверены, что что все вокруг (кроме них самих, разумеется) стремятся народить как можно больше детей и вот-вот наступит ужас перенаселения. Этот мотив и у гомосексуалиста Диша, и у гомосексуалиста Дилени, и у бездетного Браннера, и у бездетного Олдисса и у бездетного Шекли и у Гарри Гаррисона, и вообще у кучи вроде бы умных литераторов. Прям ментальное затмение на них...

Олдисс, значит, показывает нам пару жестоких самовлюблённых эгоистов, равнодушных ко всему на свете, кроме своего комфорта, и вдруг, когда им сообщают, что им разрешено повесить себе на шею новорожденного с кучей детских забот, они бросаются друг к другу в объятия со слезами счастья... Ой, не верю, ой халтура...

Но если от этих нелепостей отвлечься, то рассказ очень сильный, мощный и финал ударяет по читателю очень сильно.

Когда я впервые (а потом повторно, а потом ещё и ещё раз) читал повесть, я вместе с Анной узнавал все знакомые места, деревню, косогоры, речку и все среднерусские просторы. Кир Булычев так точно, так пронзительно верно и интимно показал в «Похищении чародея» русские задворки, что, кажется, нет такого сердца, которое не откликнулось бы. В этот мир погружаешься с головой, и это не декорации для действия повести, а сама суть её — за пришедшим в упадок «сегодня» провечивает седая история, которая никуда не делась — тут она, под нашими ногами, в русской земле.

Сам полуавантюрный сюжет, похоже, автора не особо интересовал. Кир Булычев писал мастеровито, умело выстраивая эпизоды действия, но повесть всё равно импрессионистическая, настроенческая, а не приключенческая. Вставная новелла-каталог о «ненужных» гениях замечательна, очень сильна. Она вроде бы не имеет отношения к окружающим Анну прекрасным пейзажам, но, по принципу контраста, добавляет им глубину и драматичность.

Совершенно замечательно повесть кончается, как бы оборванная на полуслове, как бы сцена, увиденная из окна электрички, уносится вдаль, и мы уже никогда не сможем подтвердить или опровергнуть свои догадки. Может, мы и не видели ничего? Нам пригрезилось? Но ржавые железки на столе, последние следы когда-то разыгравшейся драмы говорят: это было.

Кир Булычев всегда мастерски заимствовал чужие сюжеты, выворачивая их совершенно новыми гранями и говоря о другом, о том, что автору исходной идеи, может быть, и в голову не пришло бы. В данном случае он поиграл с пьесой Дж.Б.Пристли «Время и семья Конвей», сделав, в общем, то же что Пристли, не опровергнув его, а добившись того же впечатления и того же результата более экономными и более эффектными средствами.

Человек проживает свою жизнь только раз. Нельзя ни вернуться в прошлое ни скакнуть вперёд. Пропустив «скучный» этап борьбы и становления, прыгнув из начала карьеры в её зенит, герой ничего не приобрёл — он не постепенно, а одномоментно превратился в резонёрствующего эгоиста, каким и должен был стать. А чудесная нежная девочка с глазами, полными надежды, встретила его, став расчётливой и злобной сучкой. Не удалось герою пронести «огонь, пылающий в душе» контрабандой в будущее. Потерял он свою душу по дороге, да и прекрасную девочку потерял, потому что не хотел затрачивать чрезмерные усилия.

Рассказ замечательный. Одновременно злой и печальный.

Попытка Кира Булычева воспеть русскую глубинку в форме идиллической утопии не удалась. Она попросту неубедительна для любого, кто хоть краем соприкасался с деревнской жизнью. В «Царицыном Ключе» доминирует умилённый взгляд дачника на причёсанных и помытых пейзан, поющих на сцене сельского клуба. «Они такие же, как мы, тольк живут не в центре Москвы, а в деревне, и по утрам пьют парное молоко». И-йех, богатырство ты русское! Смазным квасом да по балалайке! Р-раступись, гармонь, раззудись, рука! И прочая развесистая клюква в сахаре.

Я не знаю, может быть, Кир Булычев пародировал всяких там евгениев носовых и вилей липатовых с их «деревенской прозой» из журнала «Наш современник», с припаданием к посконным корням народным, но результат воистину неоднозначен. Есть в «Царицыном Ключе» и замечательные страницы, напоминающие о том, что Кир Булычев — писатель выше среднего уровня, но в целом читать скучно, сюжета, как такового, нет, и вся водевильная беготня персонажей, украшенная клоунадами вроде чернил, вылитых на героя, кажется никчемушной.

Впрочем, любителям фильма «Формула любви» эта повесть наверняка должна нравиться.

Повесть тончайшая, одна из жемчужин советской литературы. Конечно, исходным вариантом для «Уменя кидать мяч» послужил рассказ (позже переделанный в роман) Киза «Цветы для Элджернона», но для Кира Булычева это типично — по чужой канве вышивать свои узоры, и тут он очень быстро уходит от Киза в сторону, в чисто советскую проблематику.

Прекрасно разработаны психологические реакции героев, очень экономные описания создают живую и убедительную картину, насыщенную деталями эпохи начала семидесятых, а главное — сама аура повести, овеянная меланхолией ранней осени, преждевременного старения, слишком раннего прихода на финиш жизни.

Его отношения с юной девушкой описаны деликатно и нежно, с оттенком горечи, понимания, что ничего не будет. Герой. считавший, что жизнь уже прожита, вдруг вырвался в никогда не бывшую у него юность, испытал и мгновения счастья и боль разочарования, всё то, в чём себе отказывал — и отстранился, мужественно выбрав свой настоящий возраст, став, наконец, не постаревшим мальчиком, а взрослым мужчиной. Герой движется от трусливого конформизма к взлёту в манере «полёт курицы», а затем к мудрому принятию жизни такой, как она есть, без конформизма, без самообмана, с достоинством.

Великолепная повесть о мужестве взросления, о принятии ответственности за свою жизнь. Настоящая, большая литература.

Эталонная повесть семидесятнической советской НФ. То, что она опубликована в середине 80-х, только подчёркивает её «итоговость» и «закруглённость» для целого направления советской литературы. Конечно, это не литературный шедевр (у Кира Булычева есть вещи более сильные), но это замечательная повесть, заслуживающая похвал с любых возможных точек зрения. «Тринадцать лет пути» виртуозно написана и замечательная скомпонована. Финальный хэппи-энд откровенно ироничен. Герои замечательно убедительны в самых мелких своих реакциях на происходящее.

Конечно, есть люди, которых эта повесть чем-то неуловимо раздражает. Они подыскивают вымученные псевдоаргументы для своего раздражения, лишь бы не выражаться прямо — кстати, и это тоже черта советской литературы семидесятых годов, критиковать «неправильные», раздражающие книги и фильмы не за то, что в них кажется неправильным, а за неверно завязанные шнурки на ботинках героя.

В сущности, «Тринадцать лет пути» — метафора семидесятых годов. Люди вышли в путь, имея в виду быстро-быстро построить коммунизм и жить счастливо и весело. Но вдруг выяснилось, что коммунизма не будет, коммунизм отменён, вместо него длинная скучная жизнь с унылой, нетрудной и скучной работой в замкнутом мирке, в окружении осточертевших знакомых лиц. И — инфантильная реакция людей на подобный поворот. Такая ситуация чуть-чуть прикрыта, примаскирована в характерном для семидесятых годов стиле «фиги в кармане», но обмануться при прочтении может только тот, кто хочет обмануться.

Можно сказать, что «Тринадцать лет пути» — своего рода семидесятническая инверсия шестидесятнической «Далёкой Радуги» Стругацких. Кир Булычев любил подобные скрытые полемики и всегда очень обаятельно возражал тем, кому хотел возразить.

Мне эта повесть очень нравится не только потому что она попросту хорошо написана, но и из-за точно затронутого нерва времени. Читая её, я мысленно погрузился в эпоху 1979 года — как на машине времени, честное слово! Я вспомнил себя и книги и мир тех времён с поразительной отчётливостью, и я благодарен Киру Булычеву эа этот эффект.

Отличный, очень американский роман, названный Брайаном Олдиссом «гимном бихевиоризму». В самом деле, простая и вроде бы очевидная истина, что наше состояние и даже мораль зависят не только от общества и социального окружения, но и от того, как мы движемся, какую одежду носим и каким именно жестом открываем дверь, осознаётся, но как-то не принимается в качестве основы действия. А Хайнлайн буквально на пальцах разъясняет: если будешь вести себя, как порядочный человек (именно внешне, именно на уровне реплик и жестов), то и станешь порядочным человеком. Это нефантастическая, чисто американская идея дополнена политическими интригами (вполне убедительно выписанными) и некоторой толикой здорового цинизма.

Один из лучших романов Хайнлайна. Может быть, просто лучший его роман.

Благодаря таким текстам Роберт Хайнлайн, «самый американский из американских фантастов», и получил титул Великого Мастера — вполне заслуженно. Отлично продуманный (как в отношении «географии», так и в социальном плане) мир, убедительность персонажей, хороший темп повествования и позитивистская идея в бэкграунде, это то, что делает «Пасынков в небе» идеальным подростковым чтением.

Конечно, в этом романе нет ничего сверх замысла, но сам замысел настолько нетривиален и исполнен с настолько захватывающей бравурностью, что критиковать его бессмысленно. И не хочется его критиковать, а вот перечитывать для получения нового зарядо бодрости и оптимизма — хочется.

Самое приятное в «Пасынках неба» то, что при перечитывании они ничуть не теряют своего обаяния. Это можно сказть лишь об очень малом числе подростковых книг.

Парадокс о том, что, привыкая смотреть, мы перестаём видеть, выражен Киром Булычевым с меланхолическим изяществом, свойственным лучшим представителям советской литературы позднего застоя. Здесь метафора, которая может, по желанию читателя, стать политической или эстетической, совершенно необязательна для получения удовольствия от чтения. Мягкий гуманизм, за которым стоит трезвая жестокость автора, может обмануть только самого наивного читателя.

Рассказ прекрасен по всем возможным критериям и демонстрирует совершенство литературных приёмов Кира Булычева. Несомненно, он был одним из лучших новеллистов советской литературы.

Этот роман Лема я перечитываю чаще всего. Он не так сильно отличается от НФ-майнстрима, как «Солярис» и, тем более, «Фиаско», и потому воспринимается легче. Впрочем, лёгкость эта видимая.

За увлекательным остросюжетным рассказом об исследовании планты Эдем и попытках установления контакта с местной цивилизацией скрыта очень большая работа, проделанная Лемом. Он тщательно продумал экологию и географию Эдема, обосновал и подробно разработал основы цивилизации Эдема, и даже её историю. Но эта большая работа в самом романе представлена фрагментарно, мы, читатели, знакомимся лишь со случайно вырванными из общего контекста деталями, которые производят впечатление сюрреалистического произвола. Но при желании можно довольно полно восстановить картину Эдема, заполняя недостающие фрагменты по методу экстраполяции. Это очень интересное занятие, потому что Лем вложил в свой роман огромное количество оригинальных гипотез — каждая тянет на полноценный роман.

Однако подобная «реставраторская» работа, предполагающая сотворчество читателя и писателя, диалог на высоком уровне, заданном Станиставом Лемом, достаточно далеко отстоит от обычного удовольствия от чтения интересной книжки про приключения. Боюсь, не всякий увлечётся разгадыванием загадок пана Станислава и размышлениями над предложенными им гипотезами. В принципе, это можно спокойно проигнорировать и развлечься.

Очень смешная новелла-шутка. Интересно, что Вуди Аллен использовал охожий сюжет в «Сказках Нью-Йорка», но Харлана Эллисона он явно не читал.

Вероятно, это использование какого-то анекдота из еврейского фольклора Манхэттена. Мне нравится!

Мне нравится этот рассказ сам по себе, без всяких привязок к «глубинам великих кристаллов» и «ночам большого прилива», в той версии, в какой он был опубликован в 1970 году.

Потом Крапивин только портил свой ранний шедевр, переписывая, дополняя и связывая его с другими своими книгами.

В первоначальной версии получалось всё пронзительно и тревожно, как накануне войны... Необъяснимо, как оклик с другого берега.

Уникальный в советской литературе образчик фэнтези (не сказка) не на фольклорном материале. Очень красиво, очень жёстко и последовательно. повестью-сказкой «Детей Синего Фламинго» называют, конечно, только по инерции. Интересно, что такая замечательная повесть не породила в советских писателях желание работать в аналогичном направлении. Только Э.Геворкян написал отличную повесть «Черный стерх», и всё. Остальные предпочли держаться в русле литературной сказки.

Тем большего уважения заслуживает эта литературная жемчужина.

Хотя, разумеется, привычный для книг Крапивина «возрастной расизм» и мимишная яойность присутствют в полной мере. Мальчики у Крапивина всегда мальчики в шортиках и всегда безоглядно влюблены в других мальчиков, а взрослые всегда конченные злодеи, и никогда не показывается тот момент, когда мальчик, расцеловывающий исцарапаные коленки своего любимого Игорька, становится взрослым. Один раз мальчик — всегда мальчик, таковы художественные принципы Крапивина.

На мой взгляд, «Ковёр-Самолёт» — лучшая книга Владислава Крапивина или, по крайней мере, одна из лучших.

Он всегда был силён (на уровне Валентина Катаева, никак не ниже) в воспроизведении воспоминаний о детстве. Его интонация, меланхолическая и сентиментальная, незабываема и действует на всех, кто хотя бы случайно соприкасался с описываемым миром, неотразимо захватывающе. Не знаю, как отреагировали бы на повесть «Ковёр-самолёт» читатели, никогда не бывавшие в советской провинции, но те, кто хоть раз пережил лето в глубине России, не смогут оторваться от этого завораживающего текста.

Я не знаю ни одного советского писателя, который бы так точно и так поэтично воспроизвёл бы саму ауру летних каникул. В советской литературе было много очень хороших «детских» писателей, но Крапивин несравним ни с кем из них. Разумеется, детство, описываемое в книгах Крапивина, идеализировано. Но эта идеализация мотивирована именно тем, что перед нами рассказ-воспоминание. Крапивин всегда смотрит в детство с позиции вспоминающего, и ритм проходящих перед читателем картин волшебен.

Я читал «Голубятню» в журнале «Уральский Следопыт», по мере того, как выходили номера с продолжением. Замечательная книга в стиле «пионерская готика«! Первая часть просто замечательная сама по себе и относится к лучшим произведениям Владислава Крапивина, вторая часть — на больших-больших любителей сюжетов «яой», у всех остальных она, надо полагать, вызывает скуку, третья — самая атмосферная, запутанная и мрачная, со множеством плохо связанных эпизодов, вкусовыми провалами — например, слащавая до изжоги сцена с танцующими на полянке прелестными мальчиками в коротких штанишках и лёгких рубашечках. — и великолепными главами, связанными с драматическим перемещением между различными пространствами.

Мне казалось, что в промежутке между публикацией первой и второй частью «Голубятни на жёлтой поляне» с Владиславом Крапивиным что-то случилось, что-то судьбоносное. Но когда после «Голубятни» я стал перечитывать его более ранние вещи, обнаружилось, что трепетность нежных и чистых мальчиков, не интересующихся девочками, проходит практически через все книги замечательного писателя. Просто это дело не так откровенно выставлено напоказ.

Крапивин очень силён в создании особой сновидческой ауры, его книги наполнены точно подмеченными деталями и интересно организованным пространством, но когда он касается своего фетиша, у него, увы, крышу сносит.

Я понимаю, что многие поклонники Крапивина и крапивинских мальчиков возмутятся моим словам, но скажите по совести — вас самих не удивляло почти полное отсутствие у крапивинских мальчиков интереса к девочкам? Даже если в книге и есть какая-нибудь девочка, она скромно стоит в сторонке, не привлекая ничьих взглядов и практически не участвует в действии. А теперь попытайтесь вспомнить себя в возрасте «крапивинских мальчиков». Вас в самом деле, как в «Празднике лета в Старогорске», оцарапанные коленки лучшего друга волновали больше, чем сияющие глаза какой-нибудь девчонки? Нет, я допускаю, что такие мальчики, вихрастые и озорные, всегда готовые со звонким хохотом стянуть штанишки с приятеля, тоже встречаются во множестве. Но в «Голубятне» таких ну просто зашкаливающее количество...

Поэтому у меня лично отношение к «Голубятне» сложное. Первая часть нравится категорически, третья частями, а вторая вызывает несколько оторопелое хихиканье откровенными признаниями мальчиков в любви к мальчикам и совершенно бесцветным унылым бэкграундом — мир прописан на удивление неинтересно.

Для меня это было первое знакомство с литературным творчеством Клайва Баркера (я уже видел «Hellraiser» и потому купил роман) и я влюбился в его творчество после прочтения «Проклятой игры». Первый раз прочтение было просто крышесносящим из-за букета фантастических и фантастически убедительных придумок, непрерывно взвинчивающегося саспенса и неожиданно банального, на грани пошлости, финала. Позже, когда я познакомился с другими романами этого мастера и вернулся к «Проклятой игре», я понял, как она устроена.

Несколько совершенно живых персонажей — Марти, Кэрис, Мамулян — введены в пространство литературных мифов, а Мамулян даже «одарён» сверхестественными способностями, которые, впрочем, делают его бесконечно несчастным. И дальше эти герои действуют, как им подсказывает логика их характеров, в лабиринте стеретипов масс-медиа, которые автор то и дело разрывает гротескными эффектами. В самом деле, ведь Пожиратель Лезвий — это герой «Психо» Роберта Блоха (романа, а не фильма) , отец Кэрис — господин Аркадин из одноимённого фильма Орсона Уэллса, остальные персонажи тоже демонстративно заимствованы, так, чтобы читатель опознавал заимствованность. Но гланые герои — оригинальны и потому непредсказуемы. Они могут проиграть или победить, ведомые своими страстями и страхами, их судьбы не предначертаны (в отличие от призраков масскульта).

Ошарашивающая банальность финала впоследствии стала фирменной фишкой Клайва Баркера: всё оказывается именно так, как предполагалось, и эта «предписанность» действует как сильнейший шок. В конце романа Баркер как бы ставит точку в своём «искусстве», закрывает дверь в текст — больше ничего не случится. Это высший писательский пилотаж!

Мир, представленный в «Сакрамент», зачарован. Он описывается с отстраннённой интонацией, с дистанции, временной и пространственной, пропускаемый через разнообразные стилистические фильтры, а в результате рождается образ многомерной Вселенной, способной в любой момент повернуться к нам неожиданной стороной.

Забавно, каждый раз я окрываю новую книгу Клайва Баркера с некоторым трепетом — мне ясно, что лучше, чем он уже написал, написать невозможно. Написанное им — уже вершина, и я заранее готовлюсь к разочарованию, предполагаю повторение мотивов, использование уже проверенных литературных рецептов — и каждый раз ошибаюсь. Каждый роман Клайва Баркера нов, неожидан, и каждый из них — вершина его творчества. Да, как ни странно, вся библиография Клайва Баркера состоит из одних вершин... А этот его роман — мой любимый. Тонкость, деликатность, ненарочитая поэтичность этой нежной, меланхолической книги делают её настоящим шедевром современной литературы.

Эта повесть — уже классика детской литературы, как «Чарли и Шоколадная Фабрика», как «Бесконечная история», как «Уотершипские водопады». Она входит в список обязательного чтения английских школьников и повлияла, например, на «Коралину» Нейла Гаймана. Моя дочь прочитала сказку про Вора Вечности (в оригинале, с иллюстрациями самого Клайва Баркера) в возрасте 12 лет и захотела непременно прочитать остальные книги этого автора. Я с трудом отговорил её, потому что «Абарат» тогда ещё не был опубликован, а «Восставший из Ада» для двенадцатилетних девочек не самое подходящее чтение

Единственный роман Баркера, который мне не понравился. Что-то в духе Гарольда Роббинса, только с элементами фантастики. Некоторые страницы на уровне лучшего, что написал Баркер — описание дома на болотах, рассказ о путешествии в пустыне... Но в целом не то чтобы слабо, а как-то ненужно. Дело даже не в отсуствии гротеска или страшных эпизодов, но просто — такой роман мог бы написать и кто-то другой, не Клайв Баркер.

Издевательская сказка с черным юмором. Высмеиваются сатанисты, самоуверенные демократы, мистики, герои, конформисты — все, кроме самого Сатаны, идущего своим горьким путём, Сатаны, который не силах хотя бы презирать прислуживающих ему подлых людишек — настолько они ничтожны.

По-моему, настолько последовательные сарказмы на сатанистов и дьяволопоклонников до Клпйва Баркера никто не изливал. А после него — ну, разве что последние сцены «Девятых врат» Романа Полянского.

Самый лафкрафтианский рассказ Баркера. Разумеется, сторонники произвольной нормы, как всегда у Баркера (и как чаще всего случается в жизни), оказываются страшее всех мыслимых и немыслимых чудовищ. Монстры выворачиваются разнообразием посреди пыльной пустыни реальности, они — воплощённый карнавал, бесконечная смена возможностей — приносящих смерть или потенциальное развитие. Монстры — свидетели начала времён, движущиеся мимо людей в бесконечно отдалённое будущее, и они опасны для рядовых обывателей именно как напоминание об альтернативе, о том, что мир не исчерпывается скучным городком на обочине цивилизации. Люди, вышедшие в пустыню, чтобы убить монстров, пытаются убить разом прошлое и будущее, остановить время в «прекрасном сегодня», в котором даже им самим неуютно.

Забавно, как в этом рассказе Клайв Баркер посылает привет русскому философу-космисту начала ХХ века Николаю Федорову, автору «Философии Общего Дела», радевшему о «воскрешении отцов человечества».

Лучший рассказ в первой «Книге Крови». Притча о сладостной притягательности «крови и почвы», об эстетической оформленности фашизма и вообще тоталитаризма, о самоубийственном желании индивидуальности преодолеть одиночество и слиться с толпой.

Очень визуальный рассказ. Сначала идёт как бы кино в манере поздних семидесятых, а потом на читателя обрушивается поток аллюзий к картинам Арчимбольдо, Босха, Альтдорфера, Гойи, чтобы в финале застыть в безмолвном ужасе перед сюрреалистической красотой метафоры Гоббса из книги «Левиафан».

Я понимаю, почему здесь во многих отзывах сквозит неприятие и прямое нежелание хотя бы понять этот рассказ: он пугающе актуален для нашего времени, и особенно для государств, стремительно складывающихся в единое тело, поющее единым голосом.

Поразительный текст молодого автора основаан на чётком представлении о роли религии и путях формирования религий. Если бы этот рассказ не был так жуток (Unheimlich, как сказал бы Фрейд), его можно было бы рекомендовать студентам, изучающим основы антопрологии и мифологию, в качестве толкового пособия. Кроме того, нельзя не сказать и о высоких поэтических достоинствах новеллы. Я понимаю, что само слово «поэзия» плохо сочетается со свиньями, малолетними уголовниками и ритуальным людоедством, но этот рассказ очень поэтичен, красив и атмосферен.

Стивен Кинг не случайно так восхищался этим рассказом Харлана Эллисона — в самом деле, этот короткий рассказ об ответственности, о том, что за всё надо платить, написан практически безупречно. Если бы я составлял десятку лучших рассказов Харлана Эллисона, этот рассказ вошёл бы туда бесспорно.

Здесь некая сновидческая атмосфера, герой как бы действует по своей воле, но, в тоже время, под внешним давлением. Он погружается не в канализацию, а в своё собственное подсознание, настигнутый беспощадным раскаянием. В какой-то момент он вдруг увидел себя со стороны, и это его убило. Как ни странно, Харлан Эллисон милосерден к своему герою — он даёт ему искупление в виде бесконечного служения тем, чью существование отвергал во имя собственного комфорта.

Изящная парабола в духе Альфреда Бестера, на тему человеческого эгоизма. В подтексте, конечно, стоит буддийское учение о карме, остроумно переосмысленное. На мой взгляд, «Бег с Черной Королевой» — одно из лучших произведений Харлана Эллисона. Здесь нет характерной для Эллисона желчности, и герой загоняет себя в ловушку не потому что у автора плохое настроение, а в силу своей собственной натуры.

Шедевр Харлана Эллисона и одна из лучших новелл ХХ века. Мощная эмоция, соседствующая с глубокой мыслью, яростный пафос, перехлёстывающий в сарказм. Текст, который действительно меняет человека, прочитавшего рассказ.

Иногда Эллисон в своих лучших рассказах срывается в морализирование. К счастью, тут он удержался от раздачи всем сёстрам по серьгам, закончив сильно, очень сильно и жестоко. Возможно, именно потому этот поразительный текст, опубликованный в порнографическом журнале «Пентхауз», не награждён ничем.

Точное, злое, бескомпромиссное описание ситуации «эмоционального вампиризма», очень распространённого в обществе. Конечно, фантастический аентураж — это метафора, чтобы яснее и жестче выделить главное: есть люди, которым помогать не следует, потому что такая помощь не возвышает и очищает помогающего, а разрушает и опустошает его.

Увы, это жестоко. Но это правда.

В общем, это коммерческое продолжение «Линии грёз». Поскольку предыдущий роман имел успех, автор написал продолжение. Особо не напрягался, потому что понимал, что те, кому понравился предыдущий роман, купят и этот, чтобы узнать «чем там всё кончилось». Квазифилософские рассуждения очень пафосны и глупы, но Доктор Пилюлькин не мыслитель, ему можно извинить глубокомысленное оттопыривание нижней губы, потому что его безумные восторженные поклонники (простите, дорогой друг, поклонник творчества несравненного Лукьяненко, я не вас имел в виду, не обижайтесь, я о других поклонниках, о глупых, а вы умный!!!) даже на такой жест неспособны.

Кстати, Латынина, захлёбываясь слюнями восторга, расхваливала этот роман (вообще-то, всю дилогию целиком) в момент его опубликования — что символизирует.

Понимаю, что после моей рецензии страстные поклонники Доктора Пилюлькина оторвут мне голову, но решусь сказать, что этот роман, как и его продолжение, «Император Иллюзий» — пустое развлекалово в жанре новеллизации компьютерной игры категории «квест». То, что у героев по нескольку жизней, только подкрепляет аналогию.

Я прочитал роман в 1998 году, после того как мне попалась рецензия Латыниной, которая буквально захлёбывалась слюной от восторга и ставила Доктора Ливси (конкретно, этот роман) выше всех дэвидов бринов и орсонов скоттов кардов вместе взятых. Ну, я подумал, что не могут быть такие величания на пустом месте... И как же я ошибся! Оказалось, что «линия грёз» — просто эклектическая мешанина деталей, заимствованных у американских фантастов 50-х и 70-х годов. Ничего оригинального. Никакой сверхзадачи, кроме попытки развлечь читателя. Да, это честное развлечение. Да, читается легко и увлекательно. Можно ли требовать большего от книжки на один вечер? Наверно, можно, но тогда это будет литература, а не «Линия грёз».

Тут всё хорошо, в этой повести — и сюжет, и язык, и персонажи, и идеи. И отсутствие «развестистой клюквы» в описании иностранных реалий. И саспенс вполне на уровне лучших образцов жанра. В общем-то, только эта повесть смогла составить полноценную конкуренцию книгам Стругацких в советской НФ. Иногда говорят, что это лучшая вещь Эдуарда Геворкяна. Но, наверно, более корректно сказать, что это одна из лучших вещей Эдуарда Геворкяна.

Я бы даже рискнул сравнить «Правила игры без правил» с «Ульем Хеллстрома» Херберта. Такое сравнение повесть выдерживает с честью.

PS. (дополнение, вписанное через несколько лет после рецензии) В общем-то, повесть оказалась трезвым социальным прогнозом. Инопланетяне и порталы на другие планеты Галактики — совершенно необязательная сюжетная виньетка, завлекалочка для любителей фантастики. Если заменить инопланетян на сайентологов, масонов, сотрудников ФСБ или каких-нибудь православных или исламских сектантов, в восприятии повести не изменится почти ничего.

Очень красивая сказка о взрослении. Особо приятно отметить эротизированность некоторых страниц. Почти все отечественные авторы, пишущие о подростках, игнорируют эротику, а Геворкян не побоялся, учёл, что для подростка голые девочки-ровестницы — настощее наваждение. всё в целом напоминает встречу Владислава Крапивина с Софьей Прокофьевой, но на самом деле оригинально. Этака видимая аллюзивность на известные тексты советской подротсковой литературы — как бы поле стереотипов, в которых живёт интеллигентный мальчик, герой повести. То есть, такой постмодернистский приём.

Когда вышел сборник «Незримый мост», я в нём особо выделил «Змий». Повесть мне показалась очень достоверной, выдержанной сюжетно, умной, ироничной, заставляющей думать самостоятельно. На фоне фантастических юморесок и рассказов с «условным западным» фоном «Змий» смотрелся почти шокирующе: продуманная политическая НФ в духе, скажем, «Семи дней в мае». В 2015 году я перечитал эту повесть, и оказалаось, что она выдерживает сравнение с западной НФ. В «Змие» вообще нет развесистой клюквы (то есть, буквально — вообще нет!), прогнозы, как политические, так и технологические, тоже оказались на диво точными. Ну да, сейчас мы не нуждаемся в пейпероле, потому что у нас есть айпеды, может быть, мы через некоторое время вернёмся к писанию стилом по экранчику, а может, и не вернёмся... Но это мелочи на фоне общей идеи тотального контроля за всем написанным и предположения о «взаимной форме убеждения».

Единственный пустяковый недостаток повести — памфлетные имена у некоторых персонажей: Форбс, Деймс, Фамиредоу — ну что за фельетонные «горрилоиды»? Но это мелочь на фоне больших достоинств повести Щербакова. Кроме этого пустяка, у «Змия» нет недостатков.

Эта сказка принадлежит к эталонным текстам корпуса советской детской литературы — уникальному явлению в мировой литературе. Когда-нибудь её будут исследовать, оберегать, как культурное достояние, издавать в драгоценных переплётах выделанной кожи, с изумительными иллюстрациями Ники Гольц, и хранить в семейных книжных шкафах на видном месте. Одновременно с повышением статуса эта сказка распространится в электронном виде, её будут знать все дети.

Но пока что этот шедевр валяется на задворках культуры, он не нужен, поскольку наступило время многоликого гоподина Турропуто. Сказке про Человека-Горошину и Простака надо подождать. Её время наступит обязательно, рано или поздно.

Первое, что сделал Валентин Катаев, как только были убраны жёские ограничения сталинской литературы — написал продолжение своего романа «Белеет парус одинокий». Вообще-то считается, что продолжение всегда хуже первой части, но «Хуторок в степи» является ярким исключением из общего правила. Впрочем, его можно не считать продолжением, потому что герои из детей превратились в подростков.

Самое лучшее в отечественной литературе описание первой любви — в этом романе. Самое тонкое воспроизведение грани, отделяющей мальчика от юноши — в этом романе. Это золотой фонд отечественной литературы (не хочу делить её на «доревеолюционную» и «советскую»), это книга, которую должен прочитать каждый, кто любит русский язык как таковой — ибо «Хуторок в степи» в высшей степени музыкальная, поэтическая проза, упивающаяся возможностями русского языка.

Интересно, что Валентин Катаев к революционеру-Гаврику относится без всякой симпатии. Если авторская любовь в «Белеет парус одинокий» равно распределена между двумя мальчиками, то в «Хуторке» Гаврик подаётся как жёстский манипулятор, который к своему другу Пете относится... как бы это сформулировать... прагматически. Случись чего, Гаврик не задумается поставить друга-Петю к стенке, а тому ничего подобного и в голову не приходит, он захвачен романтическим чувством к таинственной красивой девочке.

«Белеет парус одинокий» — одна из лучших книг советской литературы. Сам Катаев объяснял, что писал этот роман как синтез Ивана Бунина и «Ната Пинкертона». То есть, соединял тонкие лирические зарисовки с увлекательным упругим сюжетом. И в самом деле, Катаеву удалось всё задуманное.

Изящнейшее, кружевное описание мира уходящего детства, точный, почти графичный образ России на грани ХХ века — в этом смысле «Белеет парус одинокий» рифмуется с гениальным стихотворением Арсения Тарковского «Вещи» — на фоне накатывающейся на частных людей Большой Истории, которая уносит в никуда и волшебные летние вечера на даче, и первый поцелуй с красивой девочкой, и кулеш, съедаемый на свежем воздухе, и высокие воротнички отца...

Нежная, восторженная, чуть меланхолическая проза о неотвратимо движущемся времени совмещена с остросюжетными вторжениями параллельного мира полиции, подпольщиков, преследуемых и преследователей. Никакой идеологической ангажированности в «Белеет парус...» нет, «авантюрные революционеры» — просто ещё один цвет времени, отмеченный великолепным писателем Валентином Катаевым.

Валентин Катаев учил своих читателей видить мир вокруг себя, радоваться жизни просто потому что это — жизнь. И делал его так легко, так талантливо, убедительно, умно и ненавязчиво, как никакой другой отечественный писатель ХХ века.

По сути, «Часть этого мира» — прямой предшественник кибер-панка. Всё, чем позже прославились англоязычные ниспровергатели традиционной НФ, уже имелось в этой короткой повести. Я читал повесть в конце 70-х годов, и она производила буквально ошарашивающее впечатление потоком неожиданных деталей, которые (каждая в отдельности) тянули на полноценный роман. Но детали и подробности пролетали мимо сюжета, порождая пугающее ощущение футуршока.

Качественный социальный триллер, в котором совсем нет признаков cоветской литературы — долгих споров о месте человека в мире, гуманистических рефлексий перед выстрелом в злодея, просветления образа главного героя и прочих благоглупостей. Герой жесток и эгоистичен, все персонажи действуют быстро, сюжет и в самом деле напряжённый.

А писалось это всё в 1973 году, когда волна уличной преступности в США ещё только поднималась. После 1981 года и прихода к власти Рональда Рейгана и его «рейганомики», подобная социальная НФ в США стала почти банальностью, писались сотни романов и ставились десятки фильмов, но автору респект и уважуха за то, что он уловил тенденцию, которая только оформлялась.

Как все, я прочитал «Мастера и Маргариту» в подростковом возрасте, и был очарован. Потом перечитал её уже сознательным молодым человеком и увидел кучу штампов, апологию аморализма и кич, который сейчас чаще именуют «гламуром». Роман вызвал у меня отвращение, и я закинул его подальше. Но ещё позже, когда я уже научился разбираться в литературе, мне пришлось (не по собственному желанию) перечитать «Мастера и Маргариту», и до меня дошло несколько очень интересных нюансов. Дело в том, что рассказчик всей этой истории — тоже персонаж. Это неочевидно. Но он — тоже персонаж, не Михаил Булгаков, а кто-то вроде Фагота Коровьева из свиты Дьявола. Оскаленный, кривляющийся подонок, пресмыкающийся перед своим гоcподином, которого в христианской традиции зовут Отцом Лжи. Рассказчику не надо верить. Он лжёт. Но очень искусно — не перевирая факты, но ре-интепретируя их в определённом духе. Стоит поменять интонацию — и история заиграет новыми красками. И вот злобная визгливая шлюха Маргарита, сдавшая ГПУ своего любовника Мастера, выглядит романтической возлюбленной, дёрганый аутсайдер-человеконенавистник, чем единственным другом оказывается стукач (и который сам становится стукачом в психбольнице), предстаёт одиноким гением, талантливый поэт декорируется под идиота-попрыгунчика, а Сатана приобретает благородство и вальяжность.

Если читать роман с такой точки зрения, то он оказывается справочником по распознаванию лжи и манипуляции: как при помощи смены интонации и остроумным подбором эпитетов, не прибегая к фактической лжи, испачкать хорошего человека грязью и обелить негодяя.

Кроме того, «Мастер и Маргарита» с этой точки зрения выглядит историей кражи таланта: вампиры Мастер и Маргарита высосали душу поэта Ивана Бездомного, превратив его в бездарного профессора Понырева, у которого раз в год просыпается совесть, и он кричит от ужаса, пока очередная «маргарита» не сделает ему обезболивающий укольчик — и он засыпает

Безусловно, шедевр, не устаревающий на протяжении уже нескольких веков. Уравновешеные ирония и сентиментальность борются за влияние на читателя, но ирония, кажется, побеждает.

Самый иронический, до сарказма, момент романа — несчастная, трогательная, преданная Бьондетта так и не смогла полноценно влюбить в себя самоуверенного героя. Всесилие любви оказалось попрано эгоистом.

Чтобы сразу закончить с похвалами и восторгами, скажу наперёд, что «Театральный роман: записки покойника» лучшая (после «Собачьего сердца») книга Михаила Булгакова, и была бы лучшей безоговорочно, если бы он этот роман закончил и выловил бы повторы и несуразицы, типа того, что великолепная проникновенная характеристика одного персонажа по поводу того, что, дескать, у него были печальные, никогда несмеющиеся глаза, переносится впоследствии на других персонажей, так что к концу книги «несмеющиеся глаза» уже целым десятком хороводом ходят. Это часто бывает у писателей, старательно придумывающих как бы их жизни взятые детали — у Довлатова подобными повторяющимися «наблюдениями» все тексты, как бублик маком, пересыпаны. Но Булгаков покрупнее Довлатова и, надо думать, готовую книгу почистил бы. Тем не менее, в нынешнем виде некоторые пронзительные пассажи вызывают дружелюбный смех внимательного читателя, а это не та реакция, на которую автор рассчитывал.

Но всё равно — книга хорошая, просто замечательная, можно сказать, лучшая (почти) у Булгакова.

Книга настолько хороша, что почти все читатели (и некоторые особо глупые литературоведы) путают самого М.А. Булгакова и его персонажа, Максудова. Они думают (честно-честно, я сам такое слышал, это не гротеск) что Булгаков таким и был — озлобленным нелюдимым одиночкой, загнанным в угол, полунищим гениальным параноиком, которому как бы чудом выпал шанс известности, а он даже воспользоваться им не в состоянии из-за предельной асоциальности. Я не шучу — почти все мои знакомые, знающие имя Булгакова, воспринимают его именно в рамках клише, созданным Булгаковым для своих героев, Максудова и Мастера. Когда же им с фактами начинают рассказывать, что Булгаков был любимцем Сталина, что Булгаков был одним из самых богатых и знаменитых литераторов Москвы. что он получал огромные по писательским меркам деньги от продажи своих пьес (в том числе тех, которые не были поставлены), что он расхаживал по ресторанам Москвы в смокинге и моноклем в глазу, что Елена Сергеевна была тесно связана с ГПУ, что Булгакова приглашали на роскошные приёмы в иностранных посольствах, что он обожал Сталина, что Сталин лично защищал от нападок критиков и что критиковать Булгакова значило рисковать своей карьерой, а после 1936 года — и жизнью... В общем, когда говоришь булгакоманам, что Максудов — это не Булгаков, они впадают в ярость отчаяния, обливаются слезами протеста и принимаются кидаться банановой кожурой. Вот какова сила искусства! Вот насколько ярок и силён талант Михаила Булгакова, заставляющего читателя забыть о границе между литературой и жизнью!

А роман очень хорош. Конечно, карикатуры на писателей, современников Булгакова, совершенно несправедливы, но он догадался их высмеять, а они его — нет, так что Булгаков и в этом молодец. Но этими карикатурами, к счастью, Театральный роман» не исчерпывется, а вот процесс творчества в нём показан потрясаще убедительно. Это не придумать. Это надо пережить самому. И ещё: когда писатель описывает гения, как правило, получается конфуз, потому что персонаж никогда не бывает умнее и талантливие автора. И вот, у Булгакова гениальные писатели получаются действительно гениальными. Ни малейших сомнений в их таланте не возникает. Это о чём-то говорит, не так ли?

PS. Вот чорт, хотел все похвалы в начало заметки вынести, но не удержался, и закончил восхвалениями... Меня утешает одно: восхваления эти заслуженные.