Вообще-то я небольшой охотник до книжных новинок – уже привык, что чаще всего приходится в них разочаровываться. Но вот на фантлабовский анонс скорого выхода «Хозяйки Шварцвальда» отчего-то обратил внимание, прочитал ознакомительный фрагмент, затем купил саму книгу – и с удовлетворением (а также с некоторым приятным удивлением, что уж там таить) отмечаю, что она в целом превзошла мои ожидания и не оправдала опасений. А опасался я либо, как нынче водится, беспросветной «чернухи», либо розовых соплей и слюней – и вдобавок в комплекте с неимоверной тупостью действующих лиц и дурацким сюжетом. Читали, встречали, знаем… Однако автору «Хозяйки Шварцвальда» удалось пройти по острию ножа, не свалившись ни в одну из пропастей, которые это лезвие разделяет. С одной стороны, вещь у нее получилась жесткая, резкая и жестокая, без всякой слащавости и сентиментальности. С другой – любовная линия там все-таки присутствует, но вполне умеренная и не раздутая до непропорциональности, как в тоннах современной макулатуры про учениц магов.

Итак, что насчет жестокости и отсутствия сентиментальности? Ведьмы на кострах и чумные города – это просто атрибуты, неотъемлемая часть жизни Европы начала семнадцатого века. Я не знаток этого исторического периода, но, на мой неискушенный взгляд, выглядит обстановка вполне убедительно и правдоподобно. В тексте много отсылок к тогдашним обычаям, к именам алхимиков и врачей, а в авторском послесловии говорится, что и сама история основана на реальных фактах. Как я узнал, автор – филолог-германист, уж она-то, надеюсь, знает, о чем пишет. Что еще? Зарезанная мать с детьми – лишь возмездие, настигшее виновника. Другие подобные эпизоды тоже кажутся вполне уместными и продиктованными ходом событий и реалиями тогдашней жизни. А главное, подаются эти грязь и кровь без болезненного смакования, которым отличается многое из издаваемого ныне, – я бы даже сказал, сухо и деловито. Словно бы Уна Харт то и дело спрашивала себя за работой: было такое в реальности? Было. Значит, так и напишем.

А романтическая линия? Да ее, считайте, и вовсе нет. Замужество здесь – поступок, продиктованный не столько чувствами, сколько ощущением правильности и целесообразности. И никакой романтической мишуры, которой считают долгом обвешивать свои творения тысячи бездарных сочинительниц. Так что можно констатировать: любовная линия – да, есть, а вот назвать ее романтической просто язык не поворачивается.

Ну и, собственно, сам сюжет. Издательская аннотация лукавит: в книге не одно, а два главных действующих лица, и кто из них в конечном итоге является подлинной хозяйкой Шварцвальда, я так и не смог понять. И окончание по этой причине вышло несколько парадоксальным и ироническим, в духе Бернарда Шоу – ну, знаете, когда из цветочницы делают герцогиню, а она потом отказывается принимать навязанную ей участь, но и в цветочницы возвращаться не желает. Впрочем, не хочу заранее раскрывать финал и скажу только, что Агата Гвиннер станет совсем не той, кем ей полагалось бы стать, и дочь палача Урсула Зауэр тоже пойдет совсем не той стезей, какой хотела бы. Можно сказать, что их мысли, дела и желания, вначале диаметрально противоположные, однажды пересекутся, и после этого Агата и Урсула поменяются ролями.

А кто виноват? Конечно же, нечистая сила – как же иначе может быть в средневековой Европе? Здесь также не обошлось без злой иронии: те, кто заключил Пакт и имеет при себе прирученного демона, сотнями отправляют на казнь ни в чем не повинных людей. Зло торжествует, ведь очень немногие способны противостоять искушению получить из рук демона все, чего ни пожелаешь. Например, земли и деньги ложно обвиненных… И вот тут, в самом конце, Уна Харт уже пишет безо всякой иронии: Мефистофеля не отгонишь, как назойливую муху, он всегда рядом, за твоими плечами, и не успокоится, пока не отыщет себе очередную жертву – неважно, чем он ее в конце концов заманит…

О недостатках. Действие показалось мне неравномерным: вначале разворачивается медленно и сонно, я бы даже сказал, заунывно, потом внезапно начинает скакать через годы, потом опять резко замедляется, останавливаясь на каждой мелочи. Понятно, что это находится в полном соответствии с авторским замыслом, но все-таки превращение семилетней Агаты в семнадцатилетнюю за какой-нибудь десяток страниц – это, пожалуй, слишком уж быстро. В этом месте не помешала бы еще пара глав – просто для того, чтобы постепенно «разогнать» действие, подготовив читателя к вороху событий, которые вскоре свалятся на него разом. Сюжет, кстати, целиком завязан на очень небольшом числе персонажей и столь же ограниченном наборе мест. Может быть, кому-нибудь это и понравится, но я полагаю, что если уж действие охватывает больше десятка лет, все-таки не помешало бы сделать его хотя бы немного менее камерным.

А в общем, по-моему, получилось очень неплохо. Повторю написанное выше: я приятно удивлен. Пожалуй, как-нибудь прочитаю еще что-нибудь из написанного Уной Харт – вдруг тоже понравится?..

Прежде всего – спасибо коллеге StasKr, благодаря чьим отзывам как на сам сборник, так и на отдельные истории из него я и узнал о существовании этой книги. Отыскал ее и поразился объему – в несколько раз больше тех сборников анекдотов о Ходже (Молле) Насреддине, чем те, что я читал в детстве, – 1238 различных историй! Вдобавок – основательное предисловие, глоссарий, подробные примечания, тематический и национальный указатели… Нет, это уже не просто книга для веселого чтения, а обстоятельное и серьезное исследование. Тут, кстати, возникает странное ощущение диссонанса этой серьезности с предметом исследования – комическим персонажем, фольклорным мудрецом, простаком и шутом одновременно. С одной стороны, сами анекдоты, даже будучи помещенными в такую вот толстую и научную книгу, нисколько не меняются, с другой – начинаешь волей-неволей смотреть на них глазами составителя сборника, для которого Ходжа Насреддин – не источник юмора или сатиры, а нечто вроде насекомого под лупой энтомолога. Вот и меня тоже потянуло на аналитический подход, результатом которого и явилось все, что написано ниже.

О названии книги. Насколько я понял, продираясь сквозь длинное, усеянное числами, фактами и сносками предисловие, смысл названия «Двадцать четыре Насреддина» в нем нигде не прояснен. Что ж, возьму этот труд на себя: имеются в виду двадцать четыре народа, в фольклоре которых имеются истории о Ходже Насреддине, пусть даже он и носит в них другие имена: Насреддин Афанди, Эпенди, Молла Насыр, Анастратин и т. д. Указатель, приведенный в конце, показывает, что Насреддин в том или ином облике оставил свой след от юга Европы (Сербии, Греции, Болгарии) до Памира и Тянь-Шаня. Впрочем, похоже, что все-таки у подавляющего большинства анекдотов о Ходже Насреддине корни растут из Средней Азии, пусть даже принято считать, что родился их герой в Турции. Например, в истории, помеченной как сербская, фигурирует Тамерлан, а в другой, с пометкой «греч.», – телеги с хлопком. Так что при чтении я классифицировал все истории по месту действия как «Центральная Азия», если только не было указано явно иное – а такое случалось нечасто. А время действия, в соответствии с датами жизни возможных реальных прототипов Ходжи Насреддина, указывал как «средние века», за исключением крайне редких случаев, когда в тексте встречались явные анахронизмы: ружья, очки и прочие более или менее современные вещи.

У сборника, на мой взгляд, есть один крупный недостаток – сам принцип его составления. Истории о Ходже Насреддине в книге скомпонованы по тематике: «О бедности и богатстве», «О судах и судьях», «Насреддин и властители», «О ворах и обворованных» и т. п. – всего шестнадцать таких тематических разделов. Но, по-моему, было бы лучше, если бы сборник, в соответствии со своим названием, был составлен по национальному или географическому признаку: тогда стало бы намного понятнее, каков Ходжа Насреддин в представлении разных народов. Может быть, где-нибудь он больше юродивый, чем мудрец, а где-нибудь наоборот; может быть, где-нибудь он больше склонен прислуживаться властителям, а где-нибудь – резать им правду в лицо? Указатель по национальностям тут нисколько не помогает: попробуй-ка отбери и прочти вразбивку из тысячи с лишним историй по указанным номерам только, к примеру, турецкие. А так из всей этой многонациональной пестроты сколько-нибудь запоминается только болгарский персонаж по имени Настрадин, и тот только тем, что в большинстве историй он уступает Хитрому Петру – своему местному конкуренту, тоже насмешнику и пройдохе.

О юморе. Полностью согласен, что когда-то, возможно, эти анекдоты и были по-настоящему смешны, но в наше время даже улыбнуться-то получается не всегда. Ну не смешно – и все тут! Все-таки за прошедшие века людское чувство юмора явно стало более изощренным, да и изменения жизненных реалий часто дают о себе знать. Чтобы понять суть иной истории, надо посмотреть в примечания или заглянуть в энциклопедию, и пока поймешь с их помощью, в чем соль, уже и смеяться-то расхочется. Во всей книге нашлось, наверное, десяток или два анекдотов, которые и по нынешним понятиям действительно смешны или блестяще остроумны и притом могут быть рассказаны в любой компании – ведь Ходжа Насреддин не брезговал порой и черным юмором, и физиологически-туалетным (а вместе с ним и составитель сборника – из песни-то слова не выкинешь), такое уже кому попало не расскажешь.

Впрочем, многие из историй о Ходже Насреддине никогда не принадлежали к числу веселых анекдотов. В книге встречается немало известных «интернациональных» сатирических сюжетов (в основном в разделах о властителях и судьях) с Насреддином в качестве главного действующего лица. Они, как совершенно верно отметил StasKr, и поныне остаются актуальными. Самый яркий пример, сейчас злободневный как никогда, – история под номером 941. В ее конце Тимур отменил свое распоряжение; мы же видим сейчас лишь обратное, и чем дальше, тем хуже. Может быть, у Тимура, хоть он прославился как жестокий завоеватель, было просто больше мудрости и ума?..

В целом книга, конечно же, оставляет ощущение огромного труда. Видно, что составитель сборника посвятил исследованиям фольклора о Ходже Насреддине много лет. Обсуждаемая книга вышла в 1986 году, а за восемь лет до того под названием «Двадцать три Насреддина» появилось ее первое издание, на составление которого тоже явно ушел не один год. Составитель в послесловии анонсировал работу и над следующим, в очередной раз дополненным изданием под названием «Двадцать семь Насреддинов» (насколько я понимаю, оно так и не появилось). В общем, похоже, что ничего более обстоятельного и всеобъемлющего в этой области просто не найти.

Хороший перевод названия – «Прозрение». Дочитав до конца, я именно что прозрел: да ведь я словно попал в известную историю о том, как Ходжа Насреддин взялся дотащить мешок с тыквами до дома муллы в обмен на три премудрости, которые мулла ему обещал поведать по дороге. Помните? Первая премудрость, если не ошибаюсь, заключалась в том, что если кто-нибудь скажет, что пешком ходить легче, чем ездить верхом, то это неправда. Вторая – если кто-нибудь скажет, что бедному лучше жить, чем богатому, не надо верить этому человеку. О третьей премудрости поговорим позже – пока хватит и первых двух. Вот примерно такие же «премудрости» с важным и многозначительным видом и втолковывает нам бабушка Урсула в своем «Прозрении». Смысл ее рассказа на четырех сотнях страниц в общем сводится к следующему: лучше быть богатым и свободным, чем бедным и рабом, лучше быть грамотным и образованным, чем неученым и невежественным, и вообще разделение людей на хозяев и рабов – это плохо, только не все это понимают. Главный герой по имени Гэвир начинает свой путь образованным рабом богатого семейства, вполне довольным жизнью, но постепенно понимает, что можно жить иначе,

Что ж, даже если смысл книги сводится только к таким вот «премудростям», а завершение ее откровенно слащаво, и о том, как из мальчика-раба получился сказитель и поэт, можно было бы написать увлекательно и интересно. Только вот интересно как раз и не получилось, потому что путь Гэвира к свободе оказался ужасно однообразен. Если коротко, то он таков: Гэвир приходит в какое-нибудь место – Гэвиру там нравится – Гэвиру там не совсем нравится – Гэвиру там совсем не нравится – Гэвир уходит оттуда куда глаза глядят – цикл повторяется. Если, как отмечено в предыдущем отзыве, целью этих долгих скитаний была демонстрация различных способов социального устройства (что в общем-то тоже является такими же «премудростями»), то по продолжительности странствий Гэвира можно сделать вывод, что плохо везде, кроме последнего пункта – Месуна, университетского «города мечты». Однако заметьте: и рабовладельцы Этры, и свободные обитатели Сердца Леса, и даже рыболовы-болотники – все они по мере сил и обычаев строят, творят и защищают сделанное их руками; в каждом случае перед нами общество в движении и развитии, со всеми своими преимуществами и недостатками. В последнем же случае Гэвир приходит на готовенькое: как той стрекозе, ему в Месуне «был готов и стол и дом», кто-то уже все сделал и преподносит ему на блюдечке. Это логически подводит к выводу: не надо стараться ничего делать или пытаться изменить самому – надо просто погрустить немного о том, как все плохо, а потом побродить и поискать, где дело уже сделано. Две-три попытки – и найдешь. Что ж, вполне в духе Гэвира, который отнюдь не Ходжа Насреддин. В гуще событий ему не по себе, он нытик и мямля и в этом больше всего похож на Фитца у Робин Хобб. Верно написано в одном из предыдущих отзывов, что характера у него нет никакого – терпит сколько может, а потом тихонько уходит восвояси, унося внутри очередную порцию страданий для последующего пережевывания в свободное время.

Вообще говоря, вся трилогия «Легенды Западного побережья», в которой «Прозрение» является заключительной частью, вышла совсем не «легуиновской», действительно больше напоминающей творения Робин Хобб. Только вот та не старалась делать вид, будто в ее книгах заключен какой-то глубокий философский и социальный смысл, а просто тщательно проработала свой мир Элдерлингов, сделав его подробным, достоверным и убедительным. Это в известной мере компенсировало унылые образы ее персонажей, в первую очередь того же Фитца. Ну, а тут ровно наоборот: Западное побережье вышло каким-то неопределенным и невнятным, несмотря на наличие авторских карт земель и планов городов. Зато туманного глубокомыслия хоть отбавляй – но, как уже было сказано выше, все оно сводится к повторению банальных социальных истин, отлично знакомых нам по поздним произведениям из Хайнского цикла. Тут самое время вернуться к оставшейся третьей премудрости. У ворот своего дома мулла хотел с насмешкой сказать Ходже Насреддину, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешок с тыквами. Но не успел – Ходжа Насреддин ответил ему своей премудростью: «Если кто-нибудь скажет тебе, что эти тыквы не разбились, назови такого человека лжецом», – и с этими словами бросил мешок с обрыва. Применительно к данному случаю эта премудрость может выглядеть так: если кто-нибудь скажет вам, что «Прозрение» – интересная книга, вы не верьте этому человеку. Почти ничего интересного в ней нет – по-моему, вышло скучно даже по сравнению с бесконечными страданиями и самоуничижениями Оррека из «Проклятого дара» – первой части «Легенд Западного побережья». Само по себе неторопливое повествование – это вовсе не недостаток; тут все дело в том, что именно подается в таком вот неспешном темпе. И если книга наполовину (а может, и больше) состоит из самокопаний, душевных травм, сомнений, метаний и прочего подобного – тогда-то неторопливость и превращается в худшее из возможных зол. А я-то, наивный, открывая третью часть «Легенд Западного побережья», оценил ее объем и подумал, что после очень даже неплохой второй книги – «Голоса» – эта, судя по количеству страниц, будет еще интереснее. На деле же вышло, что в основном-то на этих страницах – вода, где-то с хинином, а где-то (особенно в конце) с сахаром. Выжать бы ее – вот тогда «сухой остаток» стал бы действительно интересен. А в существующем виде браться за «Прозрение» стоит, лишь имея избыток свободного времени – времени не столько на чтение, сколько на отдых от него. Без отдыха «Прозрение», пожалуй, и не осилишь – сам не заметишь, как уснешь со скуки…

Должен признаться, я приятно удивлен. Долгое время мои представления о позднем творчестве Урсулы Ле Гуин формировались впечатлениями от совершенно никудышных продолжений «Земноморья» и Хайнского цикла – но тут я наткнулся на трилогию «Легенды Западного побережья». Первая ее часть, «Проклятый дар», хотя и оказалась лучше, чем я ожидал, в целом все-таки показалась мне как-то простовато сделанной. А вот вторая часть вернула мне веру в способность писательницы и на склоне лет творить новые миры, придумывать им историю, населять их людьми и богами, переплетать их судьбы в сложный клубок, а потом этот клубок счастливо распутывать. В «Голосах» все это есть.

Нет, можно, конечно, посетовать, как это сделали здесь некоторые ранее, на «вторичность» «Голосов». К примеру, завоеватели-альды имеют явное сходство с каргами из Земноморья, а тайное хранилище древних книг кажется перенесенным на Западное побережье прямиком с планеты Ака («Толкователи»). Те, кто читает эти книги, – фактически те же самые Толкователи и есть. Прием начинать вторую книгу цикла в совершенно ином месте и с совершенно другими действующими лицами и только потом вводить туда знакомых персонажей, уже сильно повзрослевших, роднит «Голоса» с «Гробницами Атуана», да и девочка с изломанной судьбой в качестве главного героя – прием, взятый оттуда же. В целом же роман производит не столько «легуиновское», сколько «робинхоббовское» впечатление, а торговый город Ансул чрезвычайно похож на такой же торгово-купеческий Удачный. Но все это тщательно взболтано и перемешано до состояния однородности, так что ощущения какой-либо неправильности не вызывает.

Действие здесь происходит через несколько лет после «Проклятого дара», и Оррек, ушедший вместе с девушкой Грай из Верхних земель, уже успел стать знаменитым поэтом и сказителем. Страсть к книгам привела его в Ансул, где, по слухам, хранятся остатки древней библиотеки. Однако оккупировавшие Ансул альды считают любую письменность дьявольским изобретением, а библиотеки – логовом демонов. Так что все книги, до каких смогли добраться, они уничтожили, а оставшиеся надежно спрятаны, и само их существование хранится в глубочайшей тайне. Альды, между прочим, оказались не так уж и неправы: некоторые из этих книг и в самом деле являются колдовскими, с их помощью некий Оракул, обитающий в пещере за библиотекой, отвечает на вопросы и дает пророчества Читателям – тем, кто обладает возможностью проникать в комнату с книгами и понимать написанное Оракулом. Тут, кстати, кроется главный недостаток «Голосов»: писательница так и не взяла на себя труд объяснить, что же такое этот Оракул, что за духи обитают в пещере, вокруг которой построен Дом Галва, и каким образом они связаны с книгами в библиотеке. В сравнении с «Земноморьем», где магические принципы ясны и понятны, это заметный минус.

Зато большое преимущество «Голосов» – главное действующее лицо, девочка по имени Мемер, от лица которой и идет рассказ. Она во всех отношениях превосходит Оррека, каким он был в первой части трилогии, – умна, находчива, целеустремленна (и, само собой, именно она становится следующим Читателем). Сам Оррек, кстати, здесь повзрослел и обрел уверенность в себе, но в целом показан этаким увлеченным большим ребенком, который без постоянной опеки со стороны Грай легко может угодить в переплет. Хотя подается это довольно-таки мирно и беззлобно, иногда даже с юмором, все-таки время от времени десятилетия феминистского стажа берут свое, и сквозь спокойный тон повествования пробивается привычное сердитое бурчание: мужчины, мол, это дети, без твердой женской руки ни на что не способны, а всё туда же – пыжатся, что-то там пытаются свершить, доказать… Впрочем, по сравнению с прочим, что было написано Ле Гуин в те же годы, это просто мелочи, и история от такого брюзжания хуже не становится.

В целом «Голоса» – такая же подростковая литература, как и «Проклятый дар»: события здесь неразрывно связаны с взрослением Мемер и осознанием ею своего предназначения.

Но все-таки не скажу, что концовка слащава – сахара в нее всыпано ровно столько, сколько надо, чтобы удержаться на грани приторности, не испортив весь вкус. В общем, вторая часть трилогии вышла заметно лучше и увлекательнее первой. Посмотрим, что будет в третьей…

Если бы «Проклятый дар» написал кто-нибудь другой, то я отозвался бы об этой книге так: неплохое, вполне добротное фэнтези, рассчитанное, похоже, в основном на подростковую и юношескую аудиторию. По здешнему классификатору – типичное «становление/взросление героя», неразрывно связанное со «сверхъестественными способностями и супергероями». Да, так я и выразился бы… но автор в данном случае – Урсула Ле Гуин. Думаю, вы понимаете, к чему я клоню: невозможно читать «Проклятый дар» без того, чтобы невольно не сравнивать его с бессмертным шедевром жанра героического фэнтези – трилогией о Земноморье. Древний тисовый посох, хоть и не обладает здесь никакой магической силой, будет невольно казаться нам перенесенным в Каменный Дом Каспро из хижины Огиона Молчаливого или со склонов холма Рок, а за плечом главного героя, подростка Оррека, всегда будет незримо стоять образ его ровесника, взрослеющего Геда. Обоим приходится решать одну и ту же трудную задачу, о которой здесь сказано так: «Немного зла есть даже в самых лучших из людей, так не проще ли дать ему выход, признать его, а не лелеять его, не давать ему расти в темноте, или я не прав?» Да и само слово «Оррек», если напрячь память, в «Волшебнике Земноморья» тоже можно отыскать.

И вот это-то неизбежное сравнение работает, к сожалению, не в пользу «Проклятого дара».

Причин тут несколько. Во-первых, мир, в котором происходит действие. Ему очень далеко до Земноморья и по замыслу, и по масштабу. По существу, это самая обыкновенная горная Шотландия – та, что называется the Highlands, – со всем, чему там полагается быть: суровыми горцами в килтах, враждующими или союзными кланами, замками, овцами, каменными изгородями… От реальной Шотландии этот мир отличается только одним: каждый клан обладает своим собственным магическим даром. Кто-то может призывать к себе зверей и птиц, кто-то умеет насылать на врагов медленно действующее смертельное проклятие, кто-то обладает властью над ножами и так далее. По сравнению с любовно и тщательно придуманным и описанным Земноморьем, в сущность которого магия вплетена искусно и неотрывно, такой прием «творения миров» выглядит слишком простым, даже примитивным, достойным какого-нибудь сочинителя средней руки, но никак не гранд-дамы мирового фэнтези.

Во-вторых, масштаб действия. Горцы, как барсуки, в основном сидят по своим замкам и на своих землях и разве что иногда наведываются к соседям в гости. Оррек – тоже не исключение, и места, где происходит действие, ограничиваются землями трех соседствующих кланов. Процесс взросления Оррека с его даром, в отличие от Геда с его Тенью, не несет в себе опасности для всего мира

, а важен лишь для клана Каспро и его соседей. Прямо скажем, мелковато смотрятся эти горские страсти по сравнению с масштабами Земноморья…

Наконец, и сам Оррек здорово проигрывает в сравнении с Гедом. По сути, это анти-Гед, Гед наоборот. Тот, зная свою волшебную силу, рвался применить ее как можно скорее, из-за чего и угодил в беду. Оррек же свой дар – дар разрушения связей – использовать боится: я не хочу убивать крыс, я не хочу давить гадюк, я не хочу губить траву, я не хочу развязывать веревочный узел. Ладно – крысы и змеи: допустим, ему и впрямь было их жаль (хотя в детском возрасте все проходят через «охотничий» период и лишь потом начинают задумываться о том, стоит ли бросать камни в птиц или разорять муравейники). Но уж веревочный-то узел можно было бы попробовать распутать? Хорошо, допустим, Оррек отчаянно боится своего «дикого» дара и опасается причинить им вред окружающим. Но какой выход он находит? Добровольно лишиться зрения, постоянно нося на глазах плотную повязку. Он даже не пытается как-то исследовать и взять под контроль свои способности

. Надеть на глаза повязку, год за годом сидеть дома и заниматься самоуничижением – вот и все его решение. Гед тоже через подобное прошел, но этот период продолжался у него недолго. А Оррек, если бы его не надоумила Грай, девушка из соседнего клана, так и остался бы пребывать в добровольной слепоте всю жизнь. Тут, кстати, видны признаки позднего, насквозь феминистского творчества Ле Гуин: лишь направляющая женская рука помогает неудачливому и заблудшему главному герою и возвращает его на путь истинный. Впрочем, здесь это раздражения не вызывает, так как Грай с ее заботой об Орреке показана вполне естественно и ненавязчиво, ей и самой с ее собственным даром хватает хлопот.

Вывод, который я сделал для себя, перевернув последнюю страницу, таков: «Проклятому дару», конечно, далеко до «Волшебника Земноморья». Скорее, здесь больше общего с историей робинхоббовского Фитца – прежде всего из-за склонного к пустой рефлексии и унылому самокопанию главного героя. Однако на фоне прочего, написанного Урсулой Ле Гуин на закате ее творчества, – продолжений Хайнского цикла и «Земноморья» – «Проклятый дар» заметно выделяется в лучшую сторону. А это уже немало.

Этот рассказ я могу назвать самым большим открытием во всей антологии «Альфа Эридана». Нет, лучшим в книге я его не назвал бы – есть и еще лучше, хотя бы «Испытание СКР» или «Частные предположения». Но Стругацкие – это как знак качества, эту фамилию я знаю с детства, так что в случае с ними открытия не было, а были просто оправданные ожидания. А вот имя Глеба Анфилова я увидел впервые именно в «Альфе Эридана». Должен сознаться, сразу сработала ассоциативная цепочка: раз впервые, то автор, видимо, мало известный ныне представитель «романтической эпохи» советской фантастики пятидесятых, а значит, опять будут красивые слова, героические до идиотизма персонажи и минимум смысла и логики в поступках. Читали уже, знаем – под той же обложкой имеются образчики подобного творчества: «Астронавт», «Пришелец», «Альфа Эридана». Так что скепсиса поначалу было хоть отбавляй. Однако я ошибся, да еще как!

Нет, на первый-то взгляд тут все то же самое: дальний космический полет, катастрофа, подвиг… И я вижу, что кое-кто из писавших здесь отзывы так, собственно, все и воспринял. Только нет тут никакого казенного пафоса и официоза, нет их. Шла бы речь о трех упомянутых выше рассказах, я бы согласился полностью и безоговорочно. Там – да: отважные космонавты-первопроходцы сначала вдохновенно, картинно, с красивыми словами бросаются навстречу неизведанному, совершенно не трудясь подключать к делу мозги, создают себе уйму трудностей, а потом эти трудности мужественно преодолевают. Здесь, несмотря на внешнее сходство, дело обстоит иначе. Можно, конечно, посмеяться над наивностью авторских представлений: старт межзвездной экспедиции происходит в 1989 году, космонавты за несколько часов до старта выходят утром из собственного дома и качаются на качелях… Но насмешка – только потому, что мы смотрим из своего циничного времени. Да и в общем-то это мелочи: сместить дату лет на триста вперед и убрать эпизод с качелями – и не останется никаких поводов для насмешек, в то время как журавлевский Зарубин или колпаковский Варен и при таком раскладе будут изумлять читателя своей несокрушимой глупостью.

Так в чем же разница? Во-первых, в обстоятельствах: то, что случилось со звездолетом «Диана», не есть результат непрофессионализма его экипажа. (Кстати, представление о барионной асимметрии Вселенной на момент написания рассказа еще не устоялось, и даже крупные ученые в пятидесятые годы вполне допускали наличие больших скоплений антивещества не только где-нибудь далеко, но и в нашей Галактике – так что основное фантастическое допущение для своего времени вполне научно.) А потому ставить Алексея Аверина на одну доску с тем же Зарубиным нет никаких оснований – это человек, внезапно оставшийся один на один с большой бедой, а потом – даже и с двумя. Во-вторых, обратите внимание, как ведет себя этот человек, у которого погибла жена, а сам он ослеп и мучается жестокими болями. Он не бьет себя в грудь кулаками и не твердит громкие фразы типа «Через невозможное – вперед!», чем грешат персонажи Журавлевой или Колпакова. Аверин – не такой вот светлоликий герой, он обыкновенный человек, а потому может поддаться слабости и потерпеть временное поражение, и писатель не скупится на слова, чтобы дать нам это понять. И подвиг здесь тоже под стать совершающему его: просто тяжело подняться с пола, сделать два вялых шага к пульту управления и нажать на кнопку. Но и это, поверьте, очень немало. Особенно если учесть, что именно дало Аверину силы сделать эти два шага –

Где же тут официоз и казенщина? В общем, прочитать очень советую – прочитать без скепсиса, попробовать представить себя на месте Аверина, особенно в самом конце. Тогда, уверен, впечатление от рассказа будет совсем иным…

Владимир Иванович Щербаков долгое время казался мне специалистом по написанию различного концентрированного бреда в малом формате – то есть рассказов, крайне маловразумительных как по форме, так и по содержанию. При чтении их не раз возникало ощущение, будто автор стремился пересказать читателям сразу множество мыслей, которые ему самому казались замечательными и гениальными. А что читатели, как правило, не могли углядеть в этом потоке слов никакого смысла, его, возможно, и не интересовало: главное, высказаться. Оказалось, однако, что и большой формат он тоже освоил – просто в «Семи стихиях» количество различных не связанных между собой мыслей и идей выросло пропорционально объему текста. В основном это всевозможные конспирологические теории: здесь и столь любимые Щербаковым атланты, и НЛО, и утраченные умения древних народов, и искусственное происхождение мирового эха, и следы подводных гигантов… да чего тут только нет! Все это – почти всегда без всякой связи с сюжетом, вставленное в текст в каком-нибудь одном месте и забытое на следующей же странице. Тут же – вообще непонятно к чему добавленные старинные сказки, легенды, тосты(зачеркнуто). К середине книги акцент смещается в область экологии – тогда, в конце семидесятых, экологическая тематика как раз входила в моду, – но к концу об этом опять-таки благополучно забывают даже те персонажи, которые сотней страниц ранее пространно рассуждали о глобальном потеплении и смене биоценозов.

Кстати, насчет действующих лиц: они вполне под стать содержанию. Журналист Глеб, инопланетянка Аира и многие другие только и делают, что мечутся туда-сюда, принимаются вдруг что-то судорожно искать, не находят и быстро бросают поиски, тоскуют или веселятся непонятно отчего, купаются в лесных реках и озерах, размышляют о судьбах мира, произносят речи возвышенного характера и туманного содержания, декламируют какие-то стихи… в общем, делают что угодно, но только не занимаются осмысленной целенаправленной деятельностью. Даже странно становится: как такие эфирные создания, все по уши в высоких материях (настолько, что, когда надо, не найти и простого молотка), умудрились построить тот хороший и благоустроенный, вполне вещественный мир будущего, в котором происходит действие «Семи стихий»?

Но нагромождение идей и врожденный инфантилизм персонажей – еще полбеды. Хуже всего фирменное щербаковское многословие. Там, где можно обойтись двумя словами, он пишет десять, да еще и на отвлеченные темы вроде описаний природы или настроения персонажей. Иногда в этих словесах проскальзывают всякие наукоподобные вещи вроде «хрустальных сфер гироскопов» или «нейтринного пламени». Что это такое, думаю, даже сам автор затруднился бы объяснить – просто вставил ради красного словца. Правда, как ни странно, время от времени он отбрасывает в сторону свою заумь и пишет ясно и легко, а порой даже не без юмора (изготовление «антикварной» кофеварки в полевых условиях). Да и смысл названия романа, против всякого ожидания, раскрывается прямым текстом. К четырем стихиям древних автор добавляет еще три: «Непрерывен след жизни, сильнейшей из стихий: она чем-то сродни и огню и воде, натиску ее не смогут противостоять ни ледовые пики, ни океанские впадины, ни отдаленные от нас небесные тела, купающиеся в звездном море. За ней и рядом с ней идут любовь и разум, два начала созидания, две другие стихии, подобные светлому пламени и неукротимым ветрам над земными далями. Их действие порой незаметно, словно вечная работа рек, растящих мели и острова близ своего устья». Красиво и хорошо сказано, это нельзя не признать, хоть и опять-таки излишне многословно. Однако подобная ясность – это редкое исключение, она быстро проходит, и снова текут потоки пустых слов, в которых тонет суть происходящего – тонет настолько, что до нее порой почти невозможно докопаться.

Ну, а если все-таки попытаться докопаться? (К слову, похоже, именно эти напряженные попытки стоили мне целого дня головной боли.) Основной ход сюжета – контакт с инопланетным разумом (а фактически даже два – одна цивилизация помогла второй найти третью). Но контакт-то толком и не состоялся: Глебу, главному герою, время от времени являются таинственные женщины, беседуют с ним, творят небольшие чудеса и вновь исчезают. Автор называет это «пластичным» контактом – он был, но в любой момент можно сделать вид, что его не было, потому что не остается ни следов, ни доказательств. Смысл такой деятельности, как и многое другое в романе, остается неясным. Параллельно идет линия постройки и испытания установки «Берег Солнца» – концентратора солнечного излучения. Она тоже толком не раскрыта – все время прерывается посторонними вещами, о которых речь шла выше, а в конце обрывается чуть ли не на полуслове вместе со всем романом.

И ведь, если подумать, за три сотни страниц почти ничего не произошло и не изменилось! Правда, погибла одна девушка – но ее роль в сюжете совершенно неопределенна, так что и гибель ее ни на что не повлияла. Правда, на Земле теперь стало одной инопланетянкой больше – но раз она придерживается стратегии «пластичного» контакта, то на это можно не обращать внимания. Правда, были доставлены на Землю свидетельства разумной жизни в системе Кастора – но об этом все как-то быстро забыли, снаряжать туда еще одну экспедицию никто и не думает. Правда, Глеб из нормального человека превратился в сущего невротика – но до этого, кажется, никому нет дела, даже ему самому. Так что, закрывая книгу, я задавал себе только один вопрос: неужели так уж необходимо писать целый роман, по существу, только ради того, чтобы сказать, что вместо четырех стихий существует семь? Вопрос, конечно, риторический, раз роман уже написан. Но в моих силах хотя бы предупредить: пусть он и написан, а читать его не стоит, если вы не хотите тоже заработать себе головную боль и притом ничего не получить взамен.

Еще один рассказ из антологии «Альфа Эридана» – «эталонного образца» советской космической фантастики пятидесятых – оказался весьма необычным, сильно выделяющимся среди прочих в этой книге. События в нем происходят на планете, обращающейся вокруг Проксимы Центавра и прозванной Странной из-за чрезвычайно быстрого собственного вращения, почти компенсирующего силу тяжести, из-за непонятного исчезновения атмосферы за ничтожно короткий срок, а главное – из-за обитателей планеты. Первая экспедиция сталкивается на Странной со своеобразными «самолетиками», но не может понять, кто или что в них находится. Вторая экспедиция двадцать лет спустя встречается уже не с «самолетиками», а с «ракетками», и на этот раз их сущность удается раскрыть. В результате возникает редкий и нетипичный для нашей фантастики тех лет вопрос контакта с чуждым разумом, совершенно не похожим на наш. Савченко здесь крайне далек от распространенного тогда оптимизма ефремовского или мартыновского типа, утверждающего непременную встречу с почти такими же, как мы, людьми. Но в то же время он не впадает в философский пессимизм Лема в «Солярисе» с его принципиальной невозможностью контакта. Современному читателю «ракетки» Савченко, пожалуй, чем-то напомнят шифровиков Уоттса, но опять-таки без примеси безудержного пессимизма. Ныне фантастами принято считать, что отсутствие понимания при контакте неизбежно приведет к конфликту и уничтожению одной или обеих сторон. Савченко же здесь показывает, что такой исход совершенно не обязателен. Обитатели Странной планеты оказываются кристаллическими существами, чей жизненный темп в сотни раз быстрее нашего, не нуждающимися в цивилизации в нашем, людском понимании. Пропасть, разделяющая кристаллическую и белковую жизнь, практически непреодолима, но перед нами все же развивается иной сценарий контакта, чем у Лема или Уоттса.

Пусть одна сторона всегда останется почти непонятной для другой, это не значит, что они должны непременно враждовать: космос велик, и места в нем хватит всем – и людям, нуждающимся в теплых, богатых водой и кислородом планетах, и «ракеткам», способным существовать в межзвездном пространстве. Кто сейчас, после «Ложной слепоты» или «Темного леса» Лю Цысиня, способен написать такое?..

Возможно, аргументация Савченко была бы еще более весомой, если бы история встречи людей и кристаллических существ была изложена им подробнее. Мне довелось прочитать немало толстых книг, от которых оставалось только одно впечатление: в них налито столько воды, что ее можно было бы выжимать ведрами и, сократив объем раза в три, а то и в пять, ничего не потерять при этом. А вот случаи, когда думалось наоборот, можно пересчитать по пальцам. К этим случаям относится и «Вторая экспедиция на Странную планету» – этот рассказ с его скупым, рубленым, тезисным повествованием кажется заготовкой для ненаписанного романа. Почти каждый эпизод оставляет возможность развить и раскрыть его намного подробнее и интереснее. Уже само название намекает на такую возможность: экспедиция-то вторая, значит, была и первая. Однако события первой экспедиции, самым прямым образом влияющие на действия второй, подаются только в отрывочных воспоминаниях персонажей. Сами персонажи также весьма схематичны. Еще как-то можно представить себе их внешность и манеру поведения, но характеры, мотивация и образ мыслей остаются почти не раскрытыми – налицо только совершаемые на основе всего этого поступки. Самый показательный пример – опасения Новака привести «ракеток» на Землю: они даны как нечто готовое, сформировавшееся, ход мыслей командира от момента открытия сущности «ракеток» до принятия решения не показан совсем. Попытки установить контакт с обитателями Странной планеты ограничились передачей одного-единственного сообщения. Совершенно непонятна фраза: «Они с расстояния в тысячу километров сумели разобраться в том, что творилось в звездолете», – больше ни единого слова об этой «телепатии» в рассказе нет. В общем, о контакте с кристаллическими обитателями Странной планеты можно было бы написать намного убедительнее и увлекательнее. Более того, действие могло быть продолжено сколь угодно далеко в будущее: если стремительные темпы развития «ракеток» настолько опережают людские, они за какую-нибудь пару веков способны создать в космосе собственную сверхцивилизацию, и люди непременно рано или поздно снова столкнутся с «ракетками» (или чем еще они станут к тому времени).

Что же получается в итоге? Если взять антологию «Альфа Эридана» в целом, то «Вторая экспедиция на Странную планету» будет в ней твердым середняком. Этот рассказ вряд ли можно поставить на одну доску с опубликованными под той же обложкой мини-шедеврами братьев Стругацких, но в любом случае он стоит на ступень, а то и на две выше казенно-пафосных опусов Александра Колпакова и Валентины Журавлевой, впечатлениями от которых я уже поделился ранее. Остается только пожалеть о воображаемом несуществующем романе – уверен, что, будь он написан, читался бы с немалым интересом и удовольствием.

Чего я ожидал? Чего-нибудь вроде «Поднебесной» Гая Гэвриела Кея. Что я получил? Нечто вроде изложенных на бумаге мечтаний подростка: а вот я стану большая и сильная и всем покажу, где раки зимуют. В обоих случаях действие происходит в «псевдоисторическом» альтернативном мире – аналоге средневекового Китая. Хоть это и фэнтези, но магии и прочего почти нет ни там, ни там, кроме разве что призраков, довольно, впрочем, безобидных и в целом не слишком необходимых для развития событий. Только вот Кей, по своему обыкновению, рассказывает нам историю простого человека, оказавшегося волею случая замешанным в дела сильных мира сего и отчаянно пытающегося удержаться на плаву в море чуждых ему интриг. Ну, а дебютантка Шелли Паркер-Чан уверенно бьет столь жалкую карту маститого канадца своим козырем – сильным, решительным, целеустремленным. Ее сочинение основано на реальной истории императора XIV века Чжу Юань-чжана, поднявшегося к вершинам власти из самых низов на волне восстания Красных повязок против владычества монголов. Вот только у Паркер-Чан Чжу – это не крестьянский сын, а крестьянская дочь. Да-да, в этой книге воскликнуть «Mas nobis dominus est!» не получится. Примем это как данность и приступим к чтению.

Итак, дочь бедного крестьянина в голодающей деревне на первых же страницах прямо заявляет себе: «Я буду великой!» О том, что такое быть великой, Чжу имеет самое отдаленное представление, но путь к величию прямо-таки сам расстилается перед ней так, как ей надо, все получается без единой осечки, планы исполняются в точности один за другим. Она притворяется собственным братом (это ему деревенский предсказатель предрек величие, а Чжу, по ее собственному выражению, взяла его судьбу себе), и за двадцать лет никто, кроме трех человек, не сумел распознать в ней женщину. Чжу неизменно сопутствует везение: друг узнал ее тайну – но не выдал; настоятель монастыря разгневался – но не прогнал, а сделал личным помощником; главный инженер армии согласился выслушать блестящие идеи пришлого монаха насчет того, как уничтожить мост и определить тем самым исход решающей битвы...

А теперь давайте посмотрим, какой персонаж у нас получается: женщина-трансгендер (она же для всех – мужчина и сама о себе говорит как о мужчине), нетрадиционной ориентации (считаясь мужчиной, Чжу берет в жены дочь одного из предводителей восстания), да еще с некоторых пор и инвалид. Вы не находите, что получилось вполне в духе времени? Особенно если учесть личность автора: она получила известность как борец за равенство полов и права сексуальных меньшинств в Юго-Восточной Азии и предпочитает, чтобы о ней говорили в третьем лице множественного числа, избегая, таким образом, упоминания конкретного пола. Об этих особенностях стоит постоянно помнить при чтении – тогда многое в книге становится совершенно понятным и объяснимым.

Главный противник Чжу изображен также в соответствующем ключе: генерал монгольской армии Оюан – евнух. Он ничуть не уступает Чжу в везении по ходу дела: все, что ему нужно, случается само собой, он только время от времени дает событиям небольшой толчок, результат которого может быть каким угодно, но неизменно оказывается именно таким, какой требуется.

Но в основном Оюан играет по воле автора роль вместилища разнообразных душевных терзаний – они столь многочисленны, обильны и подробны, что весьма скоро начинаешь чувствовать какую-то тихую ненависть: да когда же его прикончат наконец вместе с его тонкой деликатной натурой?! Но – естественно, как же иначе? – автору надо сначала выжать из Оюана все, что только можно. Так что к концу книги он, хотя и достиг своей заветной цели, по-прежнему жив и, я уверен, в продолжении еще сделает немало (само собой, по-прежнему столь же картинно внутренне страдая).

Что ж, нельзя не отдать должное искусству мисс Паркер-Чан, которая явно держит нос по ветру современных тенденций в литературе и сумела таким вот хитрым образом соединить их с обстановкой китайского средневековья. Вопрос в том, как у нее получилось все остальное – то есть, по сути, само содержание книги. Путь Чжу к величию был, само собой, как и у ее реального прототипа, далеко не мирным. Однако описаниям битв и походов уделено намного меньше внимания, чем тем же терзаниям Оюана или интригам при монгольском дворе. Ближе к концу автор все чаще начинает отделываться одной-двумя фразами в духе «победили те, а эти разбиты». А те сколько-нибудь продолжительные описания сражений, которые все-таки имеются, опять-таки сфокусированы на Чжу и Оюане: о чем они думают и как ненавидят друг друга. Похожим образом обстоит дело с пытками и казнями. У меня возникло ощущение, что Шелли Паркер-Чан вообще предпочла бы обойтись в своей книге без них, но раз уж в реальности их было немало, то пришлось нехотя выдавливать из себя что-нибудь предельно лаконичное вроде: «с него на глазах у всех содрали кожу» или «его привязали к пяти коням и пустили их вскачь, но Ма в самый критический момент не выдержала и отвернулась». В общем, от нее кровопролитиев ожидали, а она чижика съела. Зато сцена секса между двумя девушками расписана аж на две страницы, во всех подробностях и, если можно так выразиться, с полным знанием дела – тоже, знаете ли, весьма характерно.

Кстати, эта сцена и еще несколько откровенных моментов заставляют классифицировать книгу как «только для взрослых», но совершенно ясно, что взрослым описание того, как судьба играет с Чжу в поддавки, наскучит весьма скоро. По ходу действия упорная голодная девочка, в начале книги неизменно вызывавшая сочувствие и уважение, постепенно превращается в обыкновенного властолюбивого мерзавца (именно так, в мужском роде), уверенного в своем божественном праве. В первых двух частях Чжу еще сомневалась и мучилась совестью, воздавая кому-либо по заслугам, но чем дальше, тем больше, исполненная сознания своего дарованного небом величия, она убивала уже совершенно спокойно – в том числе и тех, кому обязана жизнью, и даже тогда, когда без этого можно было бы обойтись. В оправдание автором прикручена избитая максима: «Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее», – в книге почти дословно так. Уж такой-то современной благоглупостной банальности в книге о средневековом Китае я никак не ожидал! После этого интерес к чтению пропал окончательно, и книгу я стал скорее просматривать, чем читать, – отмечал только, кого еще прикончила Чжу и кто против кого теперь намерен воевать. Насколько затягивающим, несмотря на всю свою мрачность, было начало, настолько же уныл и неинтересен конец, хотя по авторскому замыслу он явно должен быть стать кульминацией всего сочинения о пути Чжу к успеху.

Есть немало претензий и к переводу. В предыдущем отзыве уже отмечены примеры неуклюжих предложений, мне же больше резанула глаз лексика. «Босс», «потенциал», «полиция», «логистика», «нивелировать» – неужели переводчик полагает эти и подобные им слова подходящими к обстановке, в которой происходит действие? Вначале я выписывал каждый пример подобных несуразиц, но потом бросил – слишком много их оказалось. А в сочетании с особенностями главных героев эти анахронизмы дают любопытный эффект: будто я читаю какую-то современную историйку о трудной жизни представителей сексуальных меньшинств, для маскировки кое-как втиснутую в средневековые декорации и присыпанную сверху горсткой жестокостей и зверств. Проще говоря, «Та, что стала Солнцем» оказалась в конце концов просто пустышкой. Лучше уж найти и прочитать жизнеописание подлинного Чжу Юань-чжана без всех этих переодеваний в мужчину и страданий генерала-евнуха по утраченным им органам. Продолжение, когда оно выйдет, читать не буду – не вижу смысла.

Прочитав несколько лет назад две отличные книги Брайана Грина о современной физике и космологии («Элегантная Вселенная» и «Ткань космоса»), я не раз пожалел, что они уже немного устарели, так как после их появления в физике произошло немало важных событий, в том числе долгожданное экспериментальное обнаружение бозона Хиггса. Поэтому, увидев недавно на полке в магазине обложку со словами «бозон Хиггса», я решил, что написанная уже с учетом этого открытия книга Гордона Кейна послужит для Грина отличным дополнением. Покупкой я был очень доволен и немедленно принялся за чтение… однако на небольшую книжку из 232 страниц (из которых собственно «Суперсимметрия» занимает всего сто семьдесят, а остальное – это предисловия, глоссарий и указатели) ушло три недели! Я с трудом одолевал по несколько страниц, после чего откладывал книгу в сторону до следующего вечера. Почему чтение оказалось таким трудным, а главное, бессмысленным, постараюсь объяснить далее.

Начинается «Суперсимметрия» неимоверно затянутыми главами, в которых скучно, многословно, с самоповторами излагаются очевидные вещи, касающиеся в основном научной методологии, взаимоотношений науки и философии и прочих подобных предметов. Мне запомнились, например, длинные рассуждения об «эффективных теориях» – по существу, не что иное, как учение о формах движения материи и основанной на них классификации наук, только весьма неудачно пересказанное своими словами, – а было и много всякого другого, столь же неудобочитаемого. Но так как автор на протяжении этих глав то и дело кормил меня заманчивыми обещаниями в дальнейшем рассказать об уйме интересных вещей, то я, пересиливая зевоту, продолжал чтение и ждал, когда же закончится затянувшееся вступление. И оно закончилось – но на этом закончилась и сама книга…

Да, книга закончилась, так и не объяснив, что же такое эта самая суперсимметрия, чем, каким образом и почему она так важна для развития физики – никакого сколько-нибудь внятного и последовательного рассказа об этом попросту нет. Все сто семьдесят страниц просто по самый край залиты водой, в которой кое-где плавают отдельные разрозненные факты. Логика и структура повествования отсутствуют полностью: Кейн с легкостью может упомянуть какое-нибудь понятие в начале книги, а хоть как-то прояснить его значение – в конце. Фактически он не дает даже определения самого понятия суперсимметрии: в разных местах книги она упоминается то как неизменность уравнений Стандартной модели при замене бозонов на фермионы и наоборот, то как наличие у каждой известной нам элементарной частицы пока не открытого тяжелого аналога – «суперпартнера». Только ближе к концу из таких отдельных замечаний можно заключить, что верно и то, и другое: у известных нам частиц имеются гипотетические суперпартнеры (у бозонов – фермионы, у фермионов – бозоны), и расширенная Стандартная модель инвариантна к замене знакомых нам частиц этими суперпартнерами. Почему об этом нельзя было четко и ясно написать сразу же, ведь такое объяснение не содержит в себе ничего сложного и не требует десятков страниц предварительных рассуждений? А главное, что же в этой идее такого важного, каким образом она предоставит нам в будущем тот самый ключ к новым горизонтам физики, о котором Кейн то и дело с вдохновением упоминает? И при чем тут бозон Хиггса? Об этом говорится настолько обрывочно, бессистемно и скупо, что сложить эти кусочки мозаики в единую понятную картину совершенно невозможно. По существу, содержание книги сводится к следующему: есть такая замечательная идея – суперсимметрия, она касается элементарных частиц, наука прошла к ней долгий путь и вот-вот благодаря ей в очередной раз расширит пределы человеческого знания, а подробно писать об этой идее я не стану, потому что ее трудно понять. Действительно, вся книга изобилует ремарками типа «есть еще вот такая штука, но я вам о ней ничего говорить не буду». Понятно, что на то и существует научно-популярная литература, чтобы говорить о сложных предметах упрощенно, опуская ненужные подробности, – но не так же явно! Автор «Суперсимметрии» выступает перед нами в роли почтальона Печкина, который заявляет: «Я принес вам посылку, но я вам ее не отдам, потому что у вас доку́ментов нету», – и предлагает нам взамен ящик, набитый упаковочной бумагой и стружками.

Недостатки авторского текста усугубляются неудачным переводом. Например, отсутствуют тире в предложениях типа «суперсимметрия это эффективная теория» или «частицы это электроны и кварки». Это не случайные опечатки и не огрехи корректуры – так во всей книге от начала и до конца. Смотрится дико и нелепо. Не лучше выглядят и выражения «М/струн теория» или «M/струн вакуум» – может, Йоды магистра поклонник книгу эту переводил? Немало в тексте и слепого следования «ложным друзьям переводчика». Например, «теория адресует вопрос» без указания адресата – в оригинале явно было словосочетание to address a question, означающее «рассматривать вопрос, заниматься вопросом». Еще один показательный пример: «анонсировали открытие» применительно к официальному объявлению об экспериментальном обнаружении частицы – кандидата на роль бозона Хиггса. Речь идет об уже сделанном открытии, которое, таким образом, уже никак не получится анонсировать, – однако именно так бездумно переведен здесь глагол to announce.

Еще одно свойство «Суперсимметрии», о котором нельзя не упомянуть, – почти полное отсутствие иллюстраций. Для научно-популярного издания, где постоянно требуются наглядные разъяснения сложных вопросов, это огромный недостаток. Во всей книге нашлись только три иллюстрации, причем без двух из них, на мой взгляд, легко можно было бы обойтись: без непонятно зачем приведенной заковыристой формулы, которая простому читателю вроде меня кажется китайской грамотой, и без рисунка с Эйнштейном у исписанной доски. Лишь один график состояния поля Хиггса хоть как-то разбавляет бесконечный поток сознания автора. Кстати, о потоке сознания. Приведу к месту вспомнившуюся цитату из книги еще одного физика – Ричарда Фейнмана: «Курс читал старый бородатый профессор, которого звали Робинсон. Он говорил ужасно нечетко. Я приходил на занятие, он в течение всего занятия что-то бормотал, а я не мог понять ничего. <…> Единственное, что я услышал за весь семестр и что я смог вспомнить, было, когда однажды произошел подъем его речи из глубин горла на поверхность: «Бу-бу-бу-бу-ву-ву-бу-поток сознания-бу-ву-ву-бу-бу-ву», и хлюп! – все снова погрузилось в хаос». Вот и от «Суперсимметрии» у меня осталось примерно такое же впечатление. Я знаю, что Гордон Кейн – известный физик-теоретик, чьи заслуги в области физики частиц высоко оценены различными премиями. Но не каждому ученому дано писать научно-популярные книги – в этом на примере творения Кейна я теперь убедился твердо.

«Псевдоисторическое фэнтези» Гая Гэвриела Кея стало одним из самых больших книжных открытий, которые я сделал для себя благодаря «ФантЛабу» и его системе рекомендаций. Романы Кея о мире Джада я читал не в порядке написания, но в целом близко к нему: сначала ранние («Сарантийская мозаика», «Тигана», «Львы Аль-Рассана»), а затем уже те, что были написаны в последнее десятилетие, включая и этот – «Дети земли и неба». И, даже не соблюдая точно хронологический порядок, я заметил в творчестве Кея постепенные, но явные изменения, притом далеко не к лучшему. На примере «Детей земли и неба» – произведения сравнительно недавнего, 2016 года, – попробую объяснить, какими я их вижу.

Для большей ясности стоит сопоставить этот роман с «Сарантийской мозаикой» (1998-2000 гг.), тем более что в тексте не раз встречаются отсылки к тамошним событиям и персонажам: упоминаются мозаики в храмах Джада, где солнечный бог изображен, в противоположность канону, темноволосым, худым и страдающим, или находка древнего амулета в форме птицы, или фреска с изображениями императриц Сарантия. Правда, действие происходит через тысячу лет после событий «Сарантийской мозаики», так что этими отсылками дело и ограничивается – прямой связи между двумя романами нет. Присутствует разве что некоторое сходство сюжетной канвы: в одном романе художник Кай Криспин едет в Сарантий, чтобы украсить там главный храм империи, и оказывается вовлеченным в круговорот столичных событий, в другом – художник Перо Виллани едет в тот же самый город, но уже захваченный ашаритами и переименованный в Ашариас, чтобы написать по заказу портрет калифа, и точно так же против своей воли попадает в гущу придворных интриг. В общем, формальные основания для сравнения имеются – на них и буду опираться.

В «Детях земли и неба» Кей, полностью в своих традициях, сначала вводит в повествование немало действующих лиц, а потом начинает сплетать их судьбы в один сложный клубок. Здесь вспомним «Сарантийскую мозаику»: там многие персонажи были схожи именами, мыслями, поступками, общественным положением и прочим, на их индивидуальных особенностях автор – намеренно ли, ненамеренно ли – не делал акцент и не стремился выписать каждый образ как можно ярче и рельефнее. Может быть, запоминать, кто есть кто, из-за этого было несколько труднее, зато образы людей получились понятными и живыми – ведь и в жизни мы во многом похожи друг на друга, яркие личности сплошь и рядом не встречаются. А здесь каждое действующее лицо словно бы нарочно сделано как можно сильнее отличающимся от других: капитан пиратов, девушка-лучница, молодой художник, согрешившая аристократка, судовладелец... Чтобы читатель, не дай бог, не перепутал. И поведение их тоже порой слишком уж выразительно, через край. Образ действий и мыслей каждого сводится к одному-двум несложным мотивам: одна мечтает отомстить ашаритам за погибшую семью, другой просто стремится выжить во враждебном окружении, третья травит ядом любого не угодившего ей гостя, наслаждаясь своей порочностью, – слишком просто и даже примитивно после тончайших сплетений мыслей и судеб «Сарантийской мозаики». Как результат, персонажи «Детей земли и неба» получились не живыми людьми, а какими-то красиво раскрашенными говорящими куклами, которым попросту невозможно сопереживать. Среди всех этих разнообразных фигур нет ни единой, которая могла бы сравниться с Каем Криспином или императором Валерием.

Точно так же обстоит дело и с ходом событий. Помню, что в отзыве на «Сарантийскую мозаику» я сравнивал этот роман с благородным выдержанным вином, которое надо пить не спеша, стараясь ощутить все тонкие оттенки его вкуса. «Дети земли и неба» – как будто то же самое вино, с того же виноградника… но сделанное в неурожайный год и испорченное вдобавок неискусным купажом. Если говорить конкретно, то действие фактически сводится к быстрой смене одного яркого эпизода другим – очевидно, только для того, чтобы постоянно держать читателя в напряжении, чтобы у него и в мыслях не возникло в скуке отложить книгу в сторону. Ради этого в сюжет то и дело вводятся откровенно надуманные повороты, зачастую совершенно «одноразовые», не влияющие на сюжет в целом, а сами события при этом куда мельче, чем в «Сарантийской мозаике». Кроме того, в отличие от истории жизни Кая Криспина, на которую нанизана вся сюжетная основа «Сарантийской мозаики», дорога Перо Виллани в Ашариас и его пребывание при дворе калифа – лишь один из эпизодов. Да и упомянутые выше отсылки к «Сарантийской мозаике» оказываются какими-то чужеродными вставками. Вот Виллани нашел в лесу металлическую птицу, взял в руку, положил назад на место, затем пару дней с опаской смотрел на руку: не отсохнет ли от соприкосновения с магией? – а потом забыл. И ничего больше. Ну и что? Кажется, будто это просто какое-то заигрывание со стороны писателя с ностальгическими чувствами аудитории: я тот, кто написал замечательную «Сарантийскую мозаику», не забывайте об этом.

Далее, «Сарантийская мозаика» – роман весьма философский, с раздумьями о судьбе человека, о крутых поворотах в ней, о принимаемых решениях, об упущенных или, наоборот, использованных возможностях. Эти и другие подобные идеи вплетены в повествование гармонично и естественно, читаясь даже не столько явно, сколько между строк – в поступках персонажей и их отдельных мыслях. Здесь же философские рассуждения вставлены в текст какими-то отдельными приписками – словно бы Кей в ходе работы над книгой время от времени вспоминал, что он все-таки считается сочинителем «серьезного» фэнтези, и срочно принимался философствовать, дабы эту репутацию оправдать. Да и получилось у него это, на мой взгляд, далеко не лучшим образом: вышли не столько философия и раздумья о жизни, сколько пустые сантименты.

Вывод из проведенного выше сравнения напрашивается только один. «Сарантийскую мозаику» и «Детей земли и неба» разделяет почти два десятка лет. За это время Гай Гэвриел Кей настолько хорошо отработал свои творческие приемы и основы созданного им поджанра фэнтези, что – возможно, неосознанно и непроизвольно – превратился из художника в ремесленника. Я не хочу сказать этим, что все его романы, написанные в последние годы, созданы только коммерции ради, – нет, иначе вышла бы явная халтура, и это невозможно было бы скрыть никак. Назвать «Детей земли и неба» халтурой все же не поворачивается язык. Это просто добротная литературная поделка – хорошая, увлекательная, красочная… но, увы, сочиненная без души.

В последнее время Кей аккуратно пишет по роману раз в три года – это можно считать косвенным подтверждением перехода к «ремесленному» методу работы. Год на изучение реальных исторических фактов, год на разработку замысла романа на их основе, год на собственно работу над текстом. Два последних на данный момент романа Кея я пока не прочитал. И после «Детей земли и неба» даже не знаю, стоит ли, – а вдруг процесс пойдет дальше и замечательные когда-то книги Гая Гэвриела Кея и вправду превратятся в невзыскательное коммерческое чтиво?..

Еще один рассказ из числа поздних произведений о Земноморье. В «Волшебнике Земноморья» несколько раз упомянут случай, когда Огион Молчаливый спас остров Гонт от землетрясения. Здесь эта история описана во всех подробностях, включая рассказ о детстве и юности Огиона. Из него мы узнаём, с чьей подачи он стал известен как Молчаливый, почему не остался на острове Рок и почему не стал одним из мастеров школы. И, главное, все это не производит впечатления «высосанного из пальца», как можно было бы ожидать в подобных случаях, – хотя замысел рассказа явно основан всего на нескольких предложениях из первого романа о Земноморье, в целом получилось хорошо и интересно.

Но, увы, все-таки мировоззрение Урсулы Ле Гуин образца 2001 года и здесь возобладало над истинным духом Земноморья, созданным Урсулой Ле Гуин образца 1968 года.

Такая нарочитая демонстрация Ле Гуин своих феминистских убеждений там, где логика сюжета этого никак не требовала, только повредила рассказу, ведь в результате фигура Огиона, как совершенно верно заметил автор одного из давних отзывов, была низведена с героя (каким он представлен в «Волшебнике Земноморья») до какого-то подмастерья.

Портит дело и русский перевод. Нет, переводчик тут ни при чем, проблема лежит глубже – в самих особенностях английского и русского языков. В английском родовые окончания глаголов отсутствуют, так что скрыть до поры до времени то, о чем я написал в предыдущем абзаце, труда не составило. А вот в русском языке в прошедшем времени, увы, это сделать невозможно. Даже если попытаться пойти обходными путями, используя причастные обороты или страдательный залог, встанет проблема разных правил склонения имен мужского и женского рода. То есть, соблюдая правила русской грамматики, перевести рассказ в полном соответствии с авторским замыслом невозможно.

Так что в переводе это внезапное «разоблачение» становится еще более непонятным и бессмысленным и тем самым еще сильнее дискредитирует идеи автора.

Добротный образец «производственной» фантастики шестидесятых, в котором еще заметны следы «золотого века» фантастической литературы: общий оптимистический настрой, уверенность в могуществе человека и антивоенная направленность. Но в целом впечатление от «Властелинов погоды» получилось тусклым – прежде всего из-за того, что в книге очень мало действия и много разговоров. Казалось бы, если речь идет об управлении погодой, оно должно быть показано во всех подробностях: замыслы, разработка, испытания. В действительности читатель получает о том, как персонажи книги справляются с ураганами и предотвращают засухи, самое поверхностное представление. Лишь в первых главах идет речь о каких-то уравнениях турбулентности, о распылении активных веществ с самолетов и о сверхмощных орбитальных лазерах, а дальше все эти математика и техника совершенно скрываются за ширмой деловых и политических вопросов. В конце концов получается так, что в последних главах паре-тройке человек достаточно переговорить между собой, принять несколько решений – и гигантские тропические ураганы изменяют свой путь и рассеиваются словно бы сами собой, по взмаху волшебной палочки. Только в самой уж критической ситуации дано несколько картин конкретных воздействий на погоду – но опять-таки схематично и даже не от лица непосредственного участника, а лишь на экранах и картах в центре управления. Можно сказать, что действие – прибегну здесь к своей профессиональной терминологии – от начала и до конца камерально, без введения в него полевых работ. Есть, правда, один-единственный эпизод вылета навстречу урагану, но его надуманность прямо-таки режет глаз – он явно был введен без необходимости для развития действия, только с целью разбавить бесконечные совещания в кабинетах политиков какими-никакими активными действиями на свежем воздухе.

По ходу действия становятся более плоскими и схематичными не только события в целом, но и образы персонажей. В первых главах они еще обладают некоторыми чертами живых людей, но чем дальше, тем больше подавляются своими рабочими функциями. Возьмем, к примеру, доктора Россмена: в первых главах перед нами унылого вида джентльмен средних лет в строгом костюме, отличающийся педантичностью и догматическим складом ума, работающий по часам и ровно в четверть пятого торопящийся домой к жене и детям, а к середине книги от него остаются только «палки в колесах» у молодых главных героев да красивые речи перед журналистами. И так со всеми действующими лицами, включая даже того, от чьего лица ведется повествование. Да и стиль текста в целом также насквозь функционален и сух, словно протокол делового совещания (тем более что, напомню, действие в основном как раз к такого рода совещаниям и сводится). Несколько сюжетных линий, которые выходят за эти жестко очерченные рамки и оттого могли бы несколько оживить повествование (попытки главного героя – рассказчика ухаживать за девушкой или его ссора с отцом), так и повисают в воздухе неразвитыми и незавершенными, словно бы автор о них попросту забыл.

В конечном итоге создается впечатление, что «Властелины погоды» – не более чем недоработанный черновик, набросок книги, которая так и не получила законченный вид. А жаль! Тема управления погодой интересна и неизбита, и из нее можно было бы вытянуть намного больше того, что мы видим здесь. Если представить, что «Властелинов погоды» в свое время получил бы возможность доработать какой-нибудь признанный корифей «твердой» фантастики вроде Артура Кларка или Хола Клемента, вышел бы настоящий шедевр…

Знаете, что мне напомнил этот рассказ? «Ревизор» Гоголя! Только не удивляйтесь, сейчас все объясню. Помните, как хвастается разошедшийся Хлестаков? «Все, что было под именем барона Брамбеуса, “Фрегат «Надежда»” и “Московский телеграф”... все это я написал, и “Юрий Милославский” мое сочинение, и “Женитьба Фигаро”, и “Роберт-Дьявол”». Вот и тут примерно то же самое. К писателю является солидный шестипалый дядя, представляется инопланетянином и с ходу объявляет, что все передовые технологии и необъяснимые явления на Земле – дело его рук, благо на каждой из них на один палец больше. Технология «стелс»? Это мы придумали! Круги на полях? Это мы их рисуем! И евреев из Египта тоже мы вывели. И когда зубы у людей вдруг исчезают, то это мы их выдираем – нам для науки надо…

В более ранних произведениях Давыдова уже заметно его увлечение темами палеоконтактов, НЛО, конспирологии и прочими подобными. В общем-то ничего плохого в этом не было бы – всё ж таки писатель-фантаст, ему, можно сказать, по штату положено, – если бы он рассматривал эти истории с позиций разумного умеренного скептицизма. Ну, или хотя бы выстраивал вокруг них по возможности логически выверенные, убедительные и интересные сюжеты. Увы, его позиция в данном вопросе – это позиция человека, просто твердо уверовавшего во все это и давно уже не утруждающего себя проверками и сомнениями. Credo quia absurdum est! И апофеозом в этом смысле является как раз «Тридцать лет тому назад». Здесь даже нет сюжета как такового: писатель, не мудрствуя лукаво, просто свалил в одну кучу все, что хоть каким-нибудь боком касается его вышеупомянутого увлечения, и добавил несколько «страшилок» о том, как Земля в будущем непременно налетит на небесную ось. Он даже не стал придавать этой куче вид хоть сколько-нибудь цельной структуры: о чем слышал, о том и пишу. Кроме того, значительная часть этой кучи – прямые заимствования у себя самого, из более ранних произведений, а это верный признак того, что писатель себя исчерпал полностью. Оно и понятно: рассказ был написан, когда Исаю Давыдову было уже под девяносто. С одной стороны, подобное творческое долголетие заслуживает уважения, с другой – надо уметь и вовремя остановиться. Насколько мне известно, «Тридцать лет тому назад» – последнее произведение Давыдова, точка в его писательской биографии. Но стоило ли ставить ее таким вот рассказом, где нет ничего нового, почти целиком слепленным из того, что сам Давыдов уже написал когда-то? Мне кажется, что лучше было бы просто его не писать.

Ровно сто пятьдесят лет назад, в восемь часов сорок пять минут вечера 21 декабря 1872 года, джентльмен по имени Филеас Фогг поднялся по ступеням лондонского Реформ-клуба и вошел в большой салон. Тем самым он успешно завершил свое восьмидесятидневное путешествие вокруг света, которое за прошедшие полтора века по-прежнему остается одним из самых памятных путешествий такого рода в мировой литературе.

Почему Филеаса Фогга и его спутников и сейчас помнят во всем мире? Полагаю, потому, что творчество Жюля Верна обладает одним удивительным свойством. Хорошо известно, что многие свои сюжеты Верн построил на откровенных натяжках и неточностях, причем допущенных совершенно сознательно, – и тем не менее написанные таким способом романы по-прежнему печатаются, продаются и читаются с неослабевающим интересом. Самый известный пример такого рода – «Таинственный остров», но замысел «Вокруг света в восемьдесят дней» по степени неправдоподобия, пожалуй, мало чем ему уступает.

Чтобы понять, на что именно Верн нарочно закрыл здесь глаза, надо напомнить, в чем заключается ключевой момент сюжета.

На первый взгляд эта история кажется вполне похожей на правду: в 1872 году всемирное поясное время и линия перемены дат еще не были приняты, так что Фогг как будто бы мог объехать вокруг Земли, пребывая в полном неведении относительно накопившейся разницы во времени. Так где же тут авторская натяжка? Она состоит вот в чем: на самом деле Жюль Верн, работая над романом, прекрасно понимал, что времена Магеллана давно прошли и что в XIX веке кругосветный путешественник понял бы, что к чему, задолго до своего прибытия в пункт назначения. Доказательством тому служит статья «Меридианы и календарь», написанная Верном вскоре после публикации «Вокруг света в восемьдесят дней». В ней отмечено, что, хотя единой официальной линии смены дат еще не существует, в мореплавании уже де-факто применяется в качестве таковой меридиан 180°. Он, как известно, проходит по Тихому океану, и, прибыв из Японии в Америку, Филеас Фогг неизбежно должен был заметить, что в местных календарях стоит число на единицу меньше того, что значилось в его записной книжке. Столь методичный и пунктуальный джентльмен определенно не смог бы пройти мимо такого несоответствия. И даже если бы он и не смотрел на календарь, то уж, во всяком случае, обратил бы внимание на тот факт, что расписание поездов, с помощью которых он собирался пересечь американский континент, отличается от его графика на сутки. Тут Верну пришлось схитрить и по возможности отказаться от упоминания расписаний поездов и пароходов, а покупку билетов вдобавок поручить Паспарту, который и в Америке продолжает жить по лондонскому времени.

Упрямство Паспарту вообще сильно облегчает задачу писателя. Принципиальный слуга в течение всего путешествия не желает переводить свои драгоценные фамильные часы на местное время: «Тем хуже для солнца – значит, оно ошибается!» И правильно – ведь если бы Паспарту подводил часы по солнцу каждый день, то посреди Тихого океана заметил бы, что перешагнул в предыдущие сутки. Правда, тут надо отдать Верну должное: он использует Паспарту с его часами и в противоположных целях, заранее давая читателю ключ к будущим событиям заключительных глав. Не раз и не два он намекает, а иногда и прямым текстом заявляет, что дни в пути сокращаются и Паспарту игнорирует местное время совершенно зря. Но, как Верн наверняка и рассчитывал, читатель пропускает эти замечания мимо себя – что ему до солнца и счета времени, если речь идет о приключениях и экзотических странах…

Разумеется, Верн пошел на все эти сознательные упущения и натяжки не просто так – они были ему совершенно необходимы. В первую очередь – ради интриги и напряжения, без которых описание путешествия Филеаса Фогга превратилось бы в скучный путевой дневник. Затем, само собой, – ради неожиданной и эффектной развязки этой интриги. А еще для того, чтобы дать возможность Фоггу на полном серьезе заключить авантюрное пари – тем самым Верн, как и полагается добропорядочному французу, слегка посмеялся над англичанами. И, наконец, как мне кажется, роман вообще был написан не только как очередная часть географического описания Земли в серии «Необыкновенных путешествий». В третьей главе Фогг и один из его коллег говорят: «Когда-то мир был велик, но теперь Земля уменьшилась, и ее можно объехать в десять раз быстрее, чем сто лет назад». Технический прогресс XIX века дал возможность совершить кругосветное путешествие за неслыханно короткое время не герою-первопроходцу или отважному мореплавателю, а английскому джентльмену-домоседу, много лет не выезжавшему из Лондона. На протяжении всего романа Верн то и дело упоминает пароходы, пересекающие моря с такой аккуратностью и регулярностью, как будто речь идет о пригородных поездах; железные дороги, прорезающие американские прерии и индийские джунгли; туннели и судоходные каналы, сокращающие путь во много раз; угольные станции, основанные везде, где они нужны для обеспечения регулярного судоходства. Техника – такой же персонаж романа, как Фогг, Паспарту и прочие. А «Вокруг света в восемьдесят дней» можно расценивать как дань признания, похвалу писателя этому персонажу и своему веку – и тем новым возможностям, которые они открыли для человека.

Под конец позволю себе слегка отвлечься от собственно творения Жюля Верна. Как и многие здесь, в детстве я с увлечением смотрел сделанный по мотивам романа известный японско-испанский мультсериал «La vuelta al mundo de Willy Fog», не пропуская ни одной серии. Слова песни из заставки «Son, ochenta días son, ochenta y nada más» очень прочно въелись в память, хотя я тогда не знал испанского языка и даже не понимал, что поют именно по-испански. И когда много лет спустя я взялся за изучение испанского и на одном из первых занятий нас познакомили с числительными, то, когда дошло до восьмидесяти, это произвело на меня эффект разорвавшейся бомбы! Сразу все встало на свои места, и через пару месяцев я уже мог перевести со слуха слова песни, когда-то казавшиеся мне полной загадкой.

Мне кажется, трудно найти в истории советской фантастики что-либо подобное «Открытию себя». К какому жанру вообще можно отнести то, что вышло из-под пера Владимира Ивановича Савченко? Что это – философская фантастика? Сатирический детектив? Бытовая психологическая драма? Научно-социальный мысленный эксперимент? Или все вместе, вперемешку? Думаю, что последнее – все перечисленное сплетено в единое целое настолько хитро и умело, что не стоит и пытаться приклеить к книге какой-нибудь один определенный жанровый ярлык. Можно только попробовать перечислить, что же в «Открытии себя» вообще имеется и с какими другими, более известными образцами фантастики того времени здесь можно отыскать сходство.

Если смотреть в корень, то перед нами социально-философское произведение, поднимающее вопросы духовного и физического совершенствования человека – те же самые, что и в знаменитом «Лезвии бритвы». Значит, «Открытие себя» придется читать нелегко и долго, как «программный» ефремовский роман? Вовсе нет! Если облечь сюжет в детективную форму, то читатель и сам не заметит, как втянется в загадочное происшествие в Днепровском институте системологии по уши. Но раз это фантастический детектив, значит, придется напрягать извилины в попытках поспеть за умозаключениями следователя и восторгаться его проницательностью? Ну да, вникать в тонкости событий придется, а вот насчет восторгов – ничего подобного. «Открытие себя» в этом смысле – вещь откровенно сатирическая, я бы даже сказал – хулиганская: тогда так писать явно было не принято, тут даже ничего похожего не вспомнишь. Тупые и косноязычные милиционеры с говорящими фамилиями; следователь – шаблонно мыслящий служака (также с несуразным именем), всеми силами стремящийся загнать необычное дело в рутинные рамки; полковник милиции, по-отечески поучающий следователя, что самые странные дела – обычно самые простые, и благодушно принимающий в конце изрядный ком лапши на уши. Да и помимо милиции многим в романе досталось: ленивым электрикам, разнообразным пронырам и карьеристам от науки, профессорам-конъюнктурщикам, даже зазнавшимся академикам. Вообще едким описанием реалий типичного НИИ роман Савченко напоминает «Понедельник начинается в субботу», да и вопросы при этом поднимаются те же самые – о борьбе с косностью мышления, с формализмом, о выходе на новую ступень совершенствования человека. Тут круг замыкается – мы вновь возвращаемся к философской основе романа.

А еще этот круг пронизывает, словно прямая линия, сквозная тема – тема ответственности ученого за свое открытие, изобретателя – за свое изобретение. И подана эта тема опять-таки совсем не так, как чаще всего писали в то время. Не какой-нибудь бедный простодушный Джон или Ганс где-нибудь на Западе делает эпохальное открытие, а потом тщетно пытается загнать назад в бутылку выпущенного им на волю джинна – нет, оказывается, самые страшные враги великих открытий – не военные, не спецслужбы и не бизнесмены, а простые обыватели. Как представляет скептический студент Кравец будущее открытия, сделанного инженером Кривошеиным: «Оператор – какой-нибудь там Жора Шерверпупа, бывший парикмахер, – водружает на себя “шапку Мономаха”, склоняется: “Чего изволите?” – “Тапереча я хочу под Бриджит Бардо, – заказывает клиентка. – Только чтоб трошки пышнее и чернявая. Мой Вася уважает, когда чернявая…”»

В чем же заключается открытие Кривошеина? В способе создания искусственных людей – как точных копий, так и улучшенных умственно и физически, – а главное, улучшения людей «натуральных». Появившиеся таким способом три двойника Кривошеина продолжают его исследования и разрабатывают три пути совершенствования человека: машинный, биологический, информационный. Кривошеины-дубли как бы говорят нам: всё к твоим услугам, человек, если ты хочешь стать лучше, ты таким и станешь – главное, захоти этого, вылезь из теплой лужи бездумного потребительского бытия. Сейчас это актуально ничуть не меньше прежнего, разве что предметы вожделения стали более высокотехнологичными: не джинсы или дубленка, а новенький айфончик. И если высмеивающий подобные жизненные приоритеты «Понедельник начинается в субботу» все-таки читают, потому что смешно и весело, а в «Лезвие бритвы» заглядывают, потому что серьезно и считается классикой, то «Открытие себя» не пользуется популярностью, возможно, именно потому, что прямо режет в глаза неприятные истины. Там ведь и главный герой, Кривошеин, – не магистр-чародей, как у Стругацких, и не талантливый врач с парапсихологическими способностями, как у Ефремова. О них-то можно читать со спокойной совестью: где они, маги-йоги, а где я, куда уж мне против них… А вот с Савченко такое не пройдет – у него тут самый обыкновенный холостяк средних лет с трудным характером, далеко не красавец и уж совершенно точно не гений. И вот к нему-то в руки нежданно-негаданно и сваливается открытие, обещающее перевернуть весь мир. И самый обыкновенный человек Кривошеин сомневается, пугается, тяжело размышляет, трусит, борется со всякими мелкими подленькими мыслишками, мучается угрызениями совести – и так ощупью, шаг за шагом двигается к познанию себя – ведь без этого, оказывается, и открытие его ни к черту не нужно. Скажем себе честно, такие мыслишки и чувства, как у Кривошеина, бродят в каждом из нас, у кого-то больше, у кого-то меньше, но в каждом. А приятно ли читать, как тебе в лицо тыкают твоими же собственными слабостями и недостатками? Вот то-то и оно. Впрочем, тот, кто склонен к самоанализу и способен посмотреть на себя критически и беспристрастно, сможет мысленно встряхнуться и подумать: а ведь писатель-то в лице Кривошеина использует сейчас третий путь совершенствования – информационный, единственный возможный в реальности…

Боюсь, однако, что за всеми этими высокими материями у вас уже создалось неверное представление об «Открытии себя» и читать его резко расхотелось. Видимо, этого же опасался и сам Савченко, а потому основательно приправил серьезное «основное блюдо» юмором – причем по большей части не из казенного сосуда дежурных шуточек своего времени, а собственным, отменного качества. Это и фразочки Козьмы Пруткова – инженера, и великолепная лекция о том, почему студент потеет на экзамене, и сомнительного происхождения жареные кролики в столовой, и «гордый горец и член-корреспондент» профессор Андросиашвили с его «цхэ!», и немало другого. Есть в тексте и мелкие ляпы вроде несуществующего автомобиля «Славутич-409» (или это намеренный намек на «Москвич-408»?) или пистолета, который следователь держит в ящике стола, но, по-моему, не так уж они и важны. Что изменилось бы, если бы Онисимов достал пистолет, как полагается, из сейфа? Да ровным счетом ничего. Так что придираться к профессиональным мелочам не стоит – не на них держится книга и не ради них написана. А ради чего? Да чтобы хотя бы кто-нибудь из читателей, закрыв книгу, подумал, как Кривошеин: «А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за всё…» И очень жаль, что «Открытие себя» не пользуется большой известностью и переиздается в среднем раз в десятилетие – эта книга по-прежнему злободневна, бьет в самую точку и за прошедшие десятилетия нисколько не устарела.

Еще один рассказ Александра Колпакова из прочитанной мною антологии «Альфа Эридана». И, как и первый, давший название всей книге, этот также оставляет желать много лучшего. Сюжет прост до примитивности – я даже не прячу его в скрытый текст, потому что здесь нет ничего, что стоило бы прятать. Грузовой корабль «Байкал», работающий на линии Луна – Церера, во время очередного рейса встречает автоматический исследовательский звездолет, прибывший в Солнечную систему с Тау Кита. «Байкал» догоняет чужака, и экипаж принимается исследовать теперь уже его самого. Но дело даже не в простоте истории, а в том, как она описана. Язык не столько «дубовый», как написано в самом первом отзыве, сколько какой-то казенный – таким языком говорили, наверное, на комсомольских собраниях. А главное, этим языком излагается на полном серьезе одна несообразность за другой.

Во-первых, сама встреча с «Летучим Голландцем»: увидели – и тут же в погоню, прямо как ребенок с сачком за редкой бабочкой. Напомню, однако, что это все-таки не школьная экскурсия, а космофлот, и капитан «Байкала» Семен Назаров явно кому-то подчинялся. (В рассказе он, правда, именуется «пилотом», но раз командует остальными – значит, он и есть капитан.) Так что первое, что он должен был бы сделать, обнаружив неизвестный корабль, – запросить Луну, Цереру, Землю или кого там полагалось, что за огромный корабль без позывных находится в районе с такими-то координатами, и бросаться в погоню лишь после получения ответа с соответствующим разрешением. Во-вторых, во время описания погони встречается фраза: «Счетчик скоростей показывал двести два километра в секунду!» 202 км/с относительно чего, простите за любопытство? Цереры? Луны? Земли? Солнца? Чем больше я читаю советскую космическую фантастику пятидесятых, тем больше мне кажется, что молодые писатели того времени, вырвавшись вдруг из тесных рамок «ближнего прицела», дружно заметили в гигантском поле новых возможностей один только релятивистский эффект сокращения времени. Ну, помню, кем-то где-то обыгрывалось еще увеличение масс. А о том, что любая система отсчета, инерциальная или неинерциальная, должна иметь начало, забыли все как один – я уже упомянул об этом в отзыве на антологию в целом. Здесь такое начало тоже, само собой, должно было иметься. Как определить относительно него скорость в открытом космосе – этому можно было бы посвятить еще пару абзацев, но не буду лезть в технические вопросы; пойдем дальше.

В-третьих: ну хорошо, догнали чужака, высадились, отыскали входной люк. Люк сам собой открывается. Что делает тройка космонавтов? Естественно, в полном составе лезет в люк, который тут же за ними и захлопывается. Назарову даже не пришло в голову оставить на всякий случай кого-нибудь снаружи, чтобы тот при получении приказа или по истечении условленного времени попытался бы открыть люк или взломать его. Правда, капитан догадался оставить на «Байкале» программиста Машу Филатову, но много ли смогла бы она сделать, если бы ей пришлось вызволять из плена своего командира? Вообще-то остаться на «Байкале» должен был сам Назаров, как капитан, в любой ситуации отвечающий за корабль. Но у него таких подобающих его должности соображений, кажется, вообще нет – он просто бездумно лезет вперед, и лишь счастливая случайность – обнаружение команды одному из автоматов на открытие дверей – позволила байкальцам вернуться к себе.

В-четвертых: ни Назаров, ни остальные трое, несколько суток исследуя чужой звездолет, так и не удосужились никуда сообщить о случившемся. Хотя выполняли-то они обыкновенный грузовой рейс по расписанию, и на Церере их явно уже заждались. Впрочем, ни с Цереры, ни с Земли, ни с Луны тоже не поступало никаких запросов по поводу опоздания. Создается впечатление, что земной космофлот в рассказе – это не более чем сборище каких-то вольных торговцев. Впрочем, даже у Нортон или Гамильтона торговцы все-таки больше подчинялись распорядку, чем здесь. Только когда звездолет вдруг включает двигатели и стартует в обратный путь к Тау Кита, до Назарова доходит, что надо бы все-таки по такому случаю отправить на Землю сообщение.

Предвижу возражения: читать советскую фантастику тех лет и оценивать ее с позиций порядка и холодного ума, напрочь отметая ее героику и энтузиазм, может только сухарь и зануда, если не просто циник. На это отвечу: придумывая героические истории о космонавтах-первопроходцах, все же стоит правдоподобия ради уделять внимание и вещам более приземленным (хороший пример – «Страна багровых туч» или еще лучше подходящий к случаю, хоть и не наш и не того времени, – «Свидание с Рамой»). А героизм хорош там, где он действительно к месту, и в той же классической советской фантастике можно найти немало тому примеров. Вспоминается изданная примерно в те же годы замечательная детская научно-популярная книга «До Земли еще далеко». В ней капитан звездолета говорит подросткам из экипажа, что есть риск глупый и есть риск обдуманный, и разъясняет, когда стоит рисковать обдуманно, а когда нет. И это, подчеркну, детская книга – а какой контраст по сравнению с колпаковскими взрослыми «школьниками на прогулке»… По-моему, за весь рассказ капитан совершает только один разумный поступок: когда звездолет внезапно включает свои фотонные двигатели, он запрещает убирать стыковочные фермы, чтобы «Байкал» не отбросило в луч отражающего параболоида. Да и то сказать: он же к тому моменту знал, что пришелец почти завершил свою программу исследований и энергия для обратного полета почти накоплена, но не предпринял никаких мер для возможности экстренной отстыковки. Все-таки инфантильность – это, похоже, основная черта колпаковских космонавтов…

Нет, встречал я, конечно, и намного худшие рассказы в нашей фантастике тех лет. Но когда под одной обложкой собраны блестящие вещи вроде давящего тяжестью выбора «Испытания СКР» Стругацких или светлого «эпоса будущего» – «Легенд о звездных капитанах» Альтова и тут же рядом стоят два неуклюжих творения Колпакова и совсем уж никудышный «Астронавт» Валентины Журавлевой, то последние по контрасту кажутся еще хуже, чем они есть на деле. Наверное, свое знакомство с творчеством Александра Лаврентьевича Колпакова я на этом и завершу.

Один только вид этой книжищи вызывает почтительный трепет! Еще бы: чтобы вместить 1275 писем, написанных за сорок с лишним лет, потребовалось 1536 страниц солидного формата. Если взять книгу в руки, весомость этого труда становится еще очевиднее. Я не поленился и положил книгу на весы: основной том (без изданных отдельной книжкой указателей) – 2,1 кг. Пишу это без тени иронии или насмешки: подобные солидные числа – лучшее средство наглядно отразить гигантские объемы труда, затраченного на подготовку издания ефремовской переписки. О том, как проходила эта работа, подробно рассказывает предисловие: тут и поиск писем, и разбор порой трудночитаемых почерков, и перепечатка, и перевод на русский язык в случае необходимости (переписку с зарубежными корреспондентами Ефремов вел по-английски и по-немецки), и составление комментариев и указателей, и многое другое. Проще говоря, невозможно не преклониться перед огромной работой, благодаря которой эта книга смогла увидеть свет.

Сборник переписки какого-либо исторического лица – вещь, конечно же, весьма специфическая. Это не замена обыкновенному биографическому изданию – такой сборник может быть лишь дополнением к биографии, помогающим глубже и яснее раскрыть те или иные ее моменты. Но в данном случае налицо парадоксальная ситуация: дополнение-то есть, а вот биографии нет. Существует вышедший в 1963 году очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», но биографическим изданием в полном смысле слова он не является – там на первый план выдвигается Ефремов как писатель, его творческий путь, литературный стиль и метод, а биографические факты даются лишь постольку, поскольку они необходимы с такой точки зрения. Есть еще книга «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинова – но в ней идет речь о Ефремове-ученом, она полна научных фактов и подробностей, а о Ефремове как о человеке в ней опять-таки сказано немного. Поэтому в конце своей книги, изданной в 1987 году, Чудинов резонно отметил: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего». Однако за прошедшие с того времени тридцать пять лет такая биография – полная, строго научная, объективная, изложенная без тенденциозности и досужих домыслов – так и не была написана. Вот и получается, что для освоения ефремовской переписки необходимо решить непростую задачу: вначале ознакомиться с двумя указанными выше изданиями, «сложить» их в уме в единое целое, сформировать на их основе (и по другим источникам, если такие окажутся в распоряжении) некое собственное представление об Иване Антоновиче как о человеке и личности, а затем уже приступать к его письмам.

И вот тогда, если такую подготовку удалось провести успешно, толстенный том в синей обложке откроется перед вами не только в буквальном, но и в переносном смысле. Тематика и состав корреспонденции ясно раскроют этапы жизни Ивана Антоновича Ефремова и происходившие в ней события: отчаянные попытки наладить работу Палеонтологического института в эвакуации, преодоление бесчисленных препон в организации гобийских экспедиций, диспуты с коллегами-палеонтологами, разнообразные житейские хлопоты, постепенное ухудшение здоровья и многое другое, включая, конечно же, литературную деятельность. Впервые упоминание о ней встречается в 1944 году, далее количество писем на эту тему постепенно увеличивается, а примерно с 1956-1957 года она становится в переписке преобладающей. Многие ефремовские произведения стали мне понятнее после знакомства с письмами, в которых отражен ход работы над ними. Например, я и раньше знал, что главных персонажей повести «Звездные корабли» – Давыдова и Шатрова – Ефремов «списал» с самого себя и со своего друга и коллеги А. П. Быстрова, но не предполагал, что сходство простирается вплоть до полного копирования. В письмах Ефремова то и дело проскакивает выражение «Черт и трижды черт!», которое с большой охотой употреблял в повести Давыдов, да и характерное словечко «ништо» было не выдумано, а перенято у реального Быстрова (кстати, в первоначальном замысле повести Шатров для пущего сходства с прототипом носил фамилию Костров). В той же переписке с Быстровым нашлись и такие рассуждения о Bestia celestis и его эволюции, которые в повесть не попали, вроде идеи о черепе из перламутроподобного вещества, а не из соединений кремния.

Вообще говоря, переписка Ефремова с Быстровым достойна отдельного издания – это настоящая житейская и научная драма в письмах. Не счесть, сколько раз «два палеонтологических кита» (цитата из тех же «Звездных кораблей») ссорились, осыпали друг друга упреками, мирились, присылали друг другу насмешливые рисунки или добрые стихи, отчаянно язвили и тут же с искренней заботой справлялись о здоровье и передавали привет женам. И все это – с непременными обращениями на «Вы» и по имени-отчеству, высказанное хорошим, настоящим литературным языком. Эх, умели люди раньше писать письма… прямо-таки документы эпохи, иначе не скажешь. Все-таки нас теперешних электронная почта, когда можно между делом черкнуть пару строк и через минуту получить ответ хоть с другого края Земли, в отношении эпистолярной культуры здорово испортила.

Еще очень впечатляют отраженные в письмах битвы (именно битвы, иначе не скажешь) за издание «Лезвия бритвы», «Часа быка» и «Таис Афинской». Основной противник – «непобедимая осторожность», как выразился Ефремов в одном из писем Дмитревскому. В уступку этому противнику писателю иногда приходилось вырезать из своих романов кое-какие «острые» (точнее, сочтенные таковыми в издательствах и редакциях) главы и эпизоды, но, сделав эти уступки, он дальше стоял неколебимой скалой: больше никаких правок, иначе не будет и публикации. Запомнилось одно письмо из Чехословакии по поводу перевода и издания «Лезвия бритвы» с сокращениями в тех местах, которые «не составляют для чешского читателя нужного интереса». Ответ был прям и недвусмыслен: в сокращениях отказываю, лучше вообще не издавайте. Что ж, по книгам у меня уже давно сложилось впечатление о прямом характере Ивана Антоновича, ну а переписка его окончательно подтвердила: на сделки со своей совестью он не шел никогда, а вещи предпочитал называть своими именами, пусть даже порой в весьма неприятных для адресата выражениях.

Ну да ладно. Описывать здесь все 1275 писем у меня намерения нет, а потому буду заканчивать. Проще говоря, если вы интересуетесь творчеством Ивана Антоновича Ефремова и вам вдруг посчастливится увидеть «Переписку…» в продаже – хватайте, не глядя на цену. Кто знает, когда будет переиздание – и будет ли вообще. Это ценнейшая книга, вот разве что послесловие там совершенно не к месту. Если в гипотетическом переиздании его не будет, получится вообще отлично.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Современное понимание слова «цикл» применительно к литературе обычно предполагает серию произведений, каждое из которых по сюжету и хронологии событий не является самодостаточным, а может читаться лишь как составная часть целого. Хайнский цикл совсем не таков – как единое целое он не задумывался, а возник постепенно из самых разных произведений, очень слабо связанных или вообще не связанных между собой. В основном их объединяет лишь то, что действие происходит в одном и том же мире далекого будущего, где существует союз населенных миров с центром на планете Хайн – Экумена. Самая тесная связь, которую можно отыскать, – это единство места, времени и некоторых действующих лиц (например, в сборнике «Четыре пути к прощению»), но и такое – редкость. Поэтому большинство «хайнских» романов, повестей и рассказов можно читать в любом порядке и в любых сочетаниях. Так будет даже проще, чем пытаться найти в них единую линию событий и следовать ей – ведь даже сама Ле Гуин утверждала, что последовательной хронологии «хайнской» вселенной не существует. Она, как мне кажется, просто использовала один и тот же придуманный ею мир для реализации самых разных творческих замыслов, даже не имея в мыслях придавать всему написанному сколько-нибудь цельный вид.

Началось все в 1964 году с рассказа «Ожерелье Семли», а из него затем вырос роман «Мир Роканнона» – именно там впервые были упомянуты Хайн и Лига Миров, предшественница Экумены. До середины семидесятых Ле Гуин написала еще несколько романов и рассказов, действие которых происходит в «хайнской» вселенной, а затем сделала большой перерыв, вернувшись туда только в девяностые годы. Последнее из произведений Хайнского цикла – роман «Толкователи» – было написано в 2000 году.

Если знакомиться с Хайнским циклом именно в порядке написания, то разница почти в четыре десятка лет ощущается очень отчетливо – налицо следы радикальных изменений в мировоззрении и творческом методе писательницы. Почти все ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Ле Гуин пишет в них как будто о знакомом и привычном: долге, одиночестве, сомнениях, ответственности за принятое решение, – но делает это так, что в конце неизменно остается ощущение: вроде бы все сказала, довела историю до конца, но все равно мало, хочется еще! Именно с такими мыслями я закрывал, к примеру, «Мир Роканнона» или «Планету изгнания». Для таких произведений я придумал для себя по аналогии со Стругацкими обозначение «Предхайнский цикл» – замысел новой вселенной еще туманен и неясен, фантазия его создательницы ничем не скована, и перо свободно рисует яркие картины чужих миров и событий, которые в этих мирах происходят. Ни одно из ранних «хайнских» произведений не похоже на другое: среди них можно найти и типично приключенческое «путешествие к особой цели» («Мир Роканнона»), и эколого-этнографическую фантастику («Слово для “леса” и “мира” одно»), и культурологическую зарисовку жизни необычных людей на необычной планете («Левая рука тьмы»), и многое другое. В общем, я уверен: тот, кто возьмется за чтение ранней части Хайнского цикла, непременно отыщет себе что-нибудь по душе вне зависимости от своих литературных вкусов и предпочтений. Со мной, во всяком случае, было именно так. Есть, правда, и вещи, что представляются мне откровенно неудачными, – например, «Город иллюзий», оставляющий после себя лишь один вопрос: зачем вообще это было написано? Однако даже они кажутся чуть ли не шедеврами по сравнению с тем, чем пополнился Хайнский цикл в девяностые годы.

Откровенно говоря, о существовании поздней части Хайнского цикла я стараюсь вспоминать как можно реже. За те двадцать лет, что Урсула Ле Гуин не возвращалась в «хайнскую» вселенную, ее творчество сильно изменилось – и, к сожалению, в худшую сторону. Применительно к Хайнскому циклу это выразилось в серийной штамповке однообразных социальных и психологических этюдов, по преимуществу весьма нудных и унылых. Блестящий поток идей ранних «хайнских» произведений сменился здесь единой возведенной в абсолют основой: несуразными сочетаниями высоких технологий будущего с архаически дремучими общественным строем и образом мышления, яростным догматическим феминизмом и сексом различной степени нетрадиционности. Единственный полноценный роман из этого периода – «Толкователи» – рыхл, раздут и демонстрирует в общем тот же набор, просто в куда большем объеме. У поздних «хайнских» произведений есть, пожалуй, только одно достоинство – отчетливая антивоенная и антирабовладельческая направленность. Но даже и она подается настолько тускло, без малейшей фантазии, повторением одних и тех же словно бы затверженных раз и навсегда слов и идей, что и от этих справедливых и верных в общем-то мыслей просто нападает зевота.

Вот, собственно, и всё. Надеюсь, что кому-нибудь, кто только собирается познакомиться с «хайнской» вселенной поближе, окажется полезным мое предостережение: читайте только ранние книги Хайнского цикла, а на поздние, поверьте, не стоит тратить времени.

«Город иллюзий», на мой взгляд, – самое неудачное из ранних произведений Хайнского цикла, оставляющее впечатление черновика, по какой-то причине попавшего в печать недоработанным. Действие, что необычно для «хайнских» произведений, происходит на Земле. В далеком будущем она захвачена пришельцами-Сингами, люди живут маленькими разобщенными группами и мало кто отваживается отдаляться от дома хотя бы на несколько десятков миль. На планете остался всего один город – расположенный где-то на западе Северной Америки Эс Тох, город Сингов, откуда они правят Землей. И вот главный герой, потерявший память странный человек по имени Фальк, начинает свой долгий путь с востока на запад в надежде вновь обрести память и узнать, кто же он такой на самом деле.

Налицо сюжетное сходство с «Миром Роканнона» из того же Хайнского цикла – типичное «путешествие к особой цели» на незнакомой планете. Однако на этом сходство и заканчивается: мне намного легче представить в уме вымышленный Фомальгаут-II с его географией, климатом, историей и прочим, чем Землю, какой она показана в «Городе иллюзий». Североамериканский континент здесь – всего лишь инертный и тусклый фон, на который Фальк наносит своим медленным продвижением к Эс Тоху отдельные маленькие оживающие пятна: здесь селение, тут территория кочевого племени, а тут подземное убежище. Но как только он уходит с очередного места, оно вновь «застывает» – о том, что там случилось потом, мы уже не узнаем. О других континентах не сказано вообще ничего, кроме того, что там живут мифические «бунтовщики». Неудивительно, что основные мои впечатления от знакомства с «Городом иллюзий» можно описать как сумбур и недоумение: неужели это та самая Урсула Крёбер Ле Гуин, мастер конструирования самых разнообразных социумов, человеческих и нечеловеческих, научно-фантастических и магических, – Ле Гуин, чьи книги я проглатывал за один вечер, не в силах оторваться?..

До своего прихода на «ФантЛаб» я думал, что это со мной что-то не так – не смог осознать глубину авторского замысла, сам виноват. Однако, почитав отзывы, я убедился, что не один задаюсь вопросом: зачем был вообще написан «Город иллюзий» и какую мысль он призван до нас донести? Мое мнение таково: кажется, будто он был создан просто под влиянием какого-то сиюминутного порыва, без заранее хорошо продуманного замысла, без детальной проработки картины будущего, образов и взаимоотношений персонажей. Иначе как объяснить предлагаемое нам здесь кое-как смётанное на живую нитку лоскутное одеяло из самых разнообразных анахронизмов, неувязок, странностей и нелепых поступков столь же нелепых действующих лиц, помещенных на невнятный фон? Перечислять их здесь смысла нет – их слишком много, да и многие из этих странностей уже были тут не раз упомянуты.

Но вот о чем нельзя не написать – это о сюжетной связи «Города иллюзий» с более ранним романом «Планета изгнания». Именно она, пожалуй, вызвала у меня наибольшее удивление: разительным контрастом с оптимистическим завершением «Планеты изгнания» здесь показано развившееся на Вереле крайне несвободное, строго иерархическое, почти теократическое общество, основанное на принципе ограничения доступа к информации. И тем более странно, что его придумала именно Ле Гуин, в то время (1967 год) сторонница анархизма и других подобных теорий. Верелианское общество у Ле Гуин – это не антиутопия, оно преподносится как благо, как антитеза правлению лжецов-Сингов: лучше утаить истину, чем солгать. Мутноватая альтернатива, прямо скажем, – не таким мне виделось будущее Вереля после знакомства с «Планетой изгнания»… И снова кажется, будто писательница ввела Верель в сюжет только оттого, что в своем нетерпении просто не имела времени и желания придумывать что-нибудь новое. В итоге Агад Рамаррен, далекий потомок Джакоба Агата, главы свободной колонии свободных людей, оказывается не более чем рабом своего ранга и вбитых ему в голову условностей и моделей поведения. Честное слово, даже Фальк в первых главах – ничего не помнящий беспомощный большой ребенок – был мне симпатичнее.

Так что же это был за внезапный импульс, которому «Город иллюзий» обязан своим появлением? Существует мнение, что это единственный в творческой биографии Урсулы Ле Гуин эксперимент с даосской философией, выведенной в романе под названием Древнего Канона. Однако если это и она, то какая-то странная, с буквальным толкованием пути как перемещения из одного места в другое. Для человека даосизм предполагает недеяние – интуитивное следование мировому порядку и избегание совершения любых осмысленных поступков, которые могли бы отклонить от этого пути. Для Фалька такое недеяние состояло в тихой и мирной жизни в Доме Зоува, где он волей случая очутился: освоиться в Доме, найти себе занятие по душе, жениться на девушке по имени Парт и прожить всю жизнь на одном месте. Ведь события, приведшие его к Зоуву, – это тоже часть дао. А Фальк наперекор всему отправился через полконтинента в Эс Тох. При желании можно усмотреть в «Городе иллюзий» и отсылки к философии Генри Торо (под названием Нового Канона) – однако Торо удалился от цивилизации, сознательно ища уединения и простой жизни на природе, в то время как люди на порабощенной Сингами Земле живут похожим образом просто потому, что ничего иного им не остается. Наконец, в заключительных главах даосские и буколические мотивы почти сходят на нет, а на передний план выходит вопрос о взаимоотношениях истины и лжи – что-то вроде известного «парадокса лжеца» в психологическом аспекте. Но и эта тема поднимается в романе в крайне сомнительной форме – вместо правды там фактически фигурирует полуправда, та, которая возведена в ранг величайшего принципа на Вереле.

В конечном итоге «Город иллюзий» кажется мне произведением то ли совершенно пустым, то ли, наоборот, сверх всякой меры переполненным различными обрывками идей, неявными намеками и туманными ассоциациями. А разницы между этими противоположностями в общем-то никакой нет: обе они производят ощущение полной бессмысленности подобного чтения. И уж тем более не стоит читать «Город иллюзий» после «Планеты изгнания» – надеюсь, я достаточно ясно объяснил, почему именно.

Уффф! Я это дочитал! С третьей попытки, с трудом пробиваясь сквозь вязкий и неподатливый текст, скрипя своими закостенелыми мозгами, воспитанными на примитивной фантастике прошлых десятилетий и не приученными к восприятию глубоких и передовых идей фантастики современной, – но дочитал! Только вот не знаю: надо ли считать это достижением или стоит пожалеть о попусту потраченном времени?

На мой (безусловно, архаичный и подлежащий порицанию со стороны прогрессивной общественности) взгляд, «Ложная слепота» – это в основном хаотическое нагромождение самых разных тем, идей и фантастических допущений. Название, отсылающее к специфическому дефекту восприятия, в этом смысле крайне удачно: отдельные компоненты хаоса кое-как воспринимаются, а вот сложить из них в уме цельную картину практически невозможно. Смысл здесь приходится не то что выделять, а прямо-таки выгрызать, потому что девять десятых этого хаоса, если не больше, представляют собой какую-то постороннюю шелуху. Не могу отделаться от ощущения, что основная функция этой шелухи – не более чем маскировка чрезвычайной простоты основной сюжетной линии: встретились – не поняли – подрались – самоуничтожились. Сколько же раз фантасты всего мира уже описывали под тем или иным соусом подобный сценарий контакта! Здесь такой «соус» подается зачастую даже не на уровне идей, а просто разнообразными «научными» словечками, намеренно накиданными в текст где к месту, а больше где не к месту. Например, там, где обыкновенный человек написал бы что-нибудь вроде «темно, хоть глаз выколи» (по-английски было бы «dark as midnight», «dark as pitch» и т. п.), Уоттс пишет: «темно, как с обратной стороны горизонта событий». И броско, и «научно», и для многих непонятно – словом, цель достигнута. (Хотя вообще-то горизонт событий – поверхность условная, и падающий в черную дыру наблюдатель может преодолеть ее незаметно для самого себя.) «Тигмотактичная девочка» – сомнительный комплимент даже для тех, кому он понятен. Можно еще к любому понравившемуся слову добавлять «нейро-» или «квантовый» – и оно сразу начинает играть манящими отблесками грядущей технологической сингулярности. Еще обязательно надо писать об этой самой сингулярности, о виртуальной реальности и вообще о будущем человечества мрачно… мрачно… еще мрачнее – это тоже нынче в моде. Вот так побарахтаешься в этой куче умных, но пустых слов и перестанешь вообще понимать, о чем и о ком идет речь, – а тогда легко уверовать, что перед тобой шедевр литературы, просто ты по скудоумию своему не способен его по-настоящему оценить. Через такое я уже прошел когда-то с «Солярисом» Лема, но «Ложная слепота» по части трудоемкости «обдирания шелухи» даст заслуженному ветерану сто очков вперед. Да, за полвека фантасты здорово преуспели по части запудривания мозгов читателям – может, накопили опыт, а может, просто сортов пудры стало больше?..

Это всё о внешнем. Теперь заглянем под шелуху. Там мы обнаружим в первую очередь вопросы контакта. Эта тема здесь исследована с уже знакомой и давным-давно разработанной пессимистической точки зрения, архетипом которой является тот же «Солярис». И, как и все, кто пишет о контакте как о чем-то неосуществимом, Уоттс базируется на весьма шатких предпосылках. Пока мы остаемся в рамках его замысла и не пытаемся стряхнуть с себя гипноз непонятных ученых слов, все выглядит вполне приемлемо. Но стоит только хотя бы чуть-чуть высунуться за эти рамки, взглянуть на авторский замысел со стороны и задаться вопросом: а отчего начальные условия заданы именно такими и как они могли возникнуть? – как все хитроумные построения начинают рушиться подобно карточному домику. Вот, к примеру, вампиры – почему именно вампиры? Писал бы Уоттс фэнтези, не было бы никаких претензий: на то и фэнтези, чтобы сочинять кто во что горазд. Но если уж он пишет то, что называет «твердой» фантастикой, и к тому же сам биолог по специальности, так уж мог бы и подвести какую-никакую базу под одно из своих основных допущений: откуда взялись эти самые вампиры в эволюционном дереве, в каком они родстве с человеком, что именно обеспечивает им сверхчеловеческие интеллектуальные возможности и как так вышло, что при всех своих преимуществах над людьми в ходе эволюции именно они стали вымершим видом, а не наоборот. А не так, как здесь: он вампир, он нечеловечески умен и видит всё насквозь, ему и командовать экспедицией.

Вторая из основных тем «Ложной слепоты» – это вопрос о соотношениях разума, интеллекта и сознания. Провозглашается постулат о том, что они не являются непременными атрибутами друг друга. Звучит новаторски, революционно, авангардно – подставьте любой подобный эпитет, – однако мне представляется не более чем чистым умствованием ради умствования. Придумать-то можно что угодно, как здесь – шифровиков, а вот аргументированно описать, как могли появиться и в каких условиях эволюционировать такие существа – безусловно разумные, но сознанием не обладающие, – это будет потруднее. Не оттого ли шифровики представлены здесь как вселенская норма в противоположность людям, которые, наоборот, со своим самосознанием объявляются аномалией среди разумных существ? Хитрый ход: норму можно не объяснять и не обосновывать, на то она и норма, примите ее как данность.

Далее, экспедиция, сплошь составленная из киборгов, психически нездоровых людей и нелюдей, для целей Уоттса и впрямь необходима. Он не первый выдвигает идею о том, что для общения с иным разумом лучше всего подойдет тот, кто мыслит не как человек и вообще в той или иной степени уже не человек. Но каков шанс, что образ мышления такого «альтернативно одаренного» будет соответствовать образу мышления чужих? Ничтожный. Это гриппом, как известно, болеют все вместе, а с ума сходит каждый по-своему. Уж лучше сформировать экипаж из людей со здоровой тренированной психикой и надеяться на лучшее – вероятность успеха в любом случае будет намного большей. А уж если ты сам провозглашаешь, что, скорее всего, встретишь среди звезд не прекраснодушного друга с распростертыми объятиями, а холодного расчетливого врага, то к чему вообще эти психические изыски? Сформируй экипаж из тупых вояк, привыкших слепо повиноваться приказам, вооружи их до зубов – и вперед!

Кстати, «побочный эффект» от чрезвычайно специфического состава команды проявляется в том, что персонажи получились просто какими-то узко запрограммированными роботами. Ладно – Сири Китон, от лица которого ведется повествование, ему-то, с одним выключенным полушарием мозга и отсутствием эмоций, можно сказать, по штату положено именно таким роботом и быть. Но и все остальные – это функции, не более: сделать пару движений, произнести несколько слов, отреагировать на внешний раздражитель. А и правда, почему Уоттс не составил экипаж из роботов? Получилось бы точно так же, зато куда проще – без всяких там психологических экскурсов и скучных самокопаний. Хотя если цели написать проще не было, а была цель написать намеренно сложнее – тогда все логично.

В общем, как ни поворачивал я сюжет и замысел «Ложной слепоты», с какой стороны ни рассматривал, лучше они не становились: нагромождено слишком много на слишком шаткой основе, да к тому же так, чтобы читалось все это как можно труднее. Что ж, могу поздравить себя с тем, что, несмотря на все препоны, хитроумно поставленные Питером Уоттсом, я все-таки осилил его творение. Теперь можно ставить галочку в своем читательском «послужном списке»: приобщился к одному из тех, кого считают «флагманами» современной «твердой» фантастики, прошел, можно сказать, посвящение – и с чистой совестью возвращаться к тем, кто пишет для читателя и оттого не склонен к бесцельным интеллектуальным экспериментам per se.

«Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки – словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки».

Думаю, что нам всем знакома эта цитата, и пояснять, откуда она, не надо. Так вот, если бы не «есть еще такая болезнь – склероз», можно было бы подумать, что над этой антологией поработал именно тот самый кот Василий из Изнакурнож. Чего в ней только нет! И не зря эта объемистая книга в детстве была одной из моих любимых. А вот сейчас, находясь уже во вполне зрелом возрасте, я случайно выкопал ее из задних рядов в старом книжном шкафу, вспомнил, раскрыл ради любопытства… и так просто закрыть не смог. Очень здорово оказалось перечитывать то, что читал давным-давно, вспоминать полузабытые подробности и, главное, свои тогдашние ощущения, а потом сравнивать их с теперешними.

Можно, конечно, заявить, что не comme il faut взрослому человеку сказки читать. А почему бы, собственно, и нет? И от такого времяпрепровождения может быть польза: кое-что, не привлекшее когда-то внимания или оставшееся непонятным, сейчас открывается в новом свете – например, корейская сказка о стариках Киме и Паке. Прежде я недоумевал, отчего это черти там такие добрые, что пляшут и веселятся, избавляют старика от шишки на шее, да еще и платят за нее золотом. Черти же всегда должны быть плохими, так? А вот сейчас причина мне понятна: скорее всего, дело в переводе, куда чертей вписали для простоты, а в оригинале были никакие не черти, а токкеби́ – демоны, которые вообще любят устраивать людям мелкие пакости, но некоторым иногда и помогают, и подарки делают. А прочитав в другой сказке, как крестьянин писал кисточкой на рубашке батрака Тольсве, я вспомнил увиденные в Национальном музее в Сеуле образцы традиционного корейского письма – на полосе ткани тушью при помощи кисти. А слово «кимчхи», которое в детстве вызывало, помнится, только смех за сходство с «апчхи», теперь вызывает уже не смех, а усиленное слюноотделение…

Я привожу только примеры из раздела корейских сказок, как наиболее запомнившиеся из всей антологии, а вообще таких случаев по мере чтения было немало. Я даже намеренно ограничивал себя в чтении: по четыре-пять сказок в день, не больше. Начать «глотать» их одну за другой – и удовольствие вспоминания и узнавания пропадет. Лучше уж вообразить себя гурманом и «откусывать» понемногу. Так что «пиршество» растянулось больше чем на два месяца неторопливого и последовательного чтения от начала и до конца. При таком подходе и вся антология в целом, в полном соответствии с законом перехода количества в качество, дала больше, чем просто набор вошедших в нее сказок. Кое-где забавно было наблюдать европейские сказочные сюжеты, мигрировавшие в фольклор различных экзотических стран вроде Мьянмы или Камбоджи, успешно там адаптировавшиеся и повторяющиеся в книге несколько раз в различных вариациях (например, о Золушке). Истории об освоении американского Запада, где уже фигурируют винтовки и паровозы, кажутся странными в сравнении с помещенными рядом сказками и мифами различных индейских племен. Есть в книге и средневековая сатира – история о жителях преславного города Шильды, кои глупостью да шутовством от ума излишнего спасались, – есть и несколько самых известных анекдотов о Ходже Насреддине (они считаются турецкими, но вообще на звание родины Ходжи Насреддина претендуют, кажется, чуть ли не все страны мусульманского мира), и много чего еще.

В общем, эта книга вполне годится, как я теперь убедился на собственном опыте, и для детей, и для взрослых. Первые будут читать в ней сказки по отдельности – какая-то понравится, какая-то нет, – а вторые смогут охватить мысленно всю книгу разом, включая предисловие и комментарии. Эти последние, кстати, написаны не абы кем: оказалось, что их авторы – все сплошь крупные филологи и лингвисты, профессора, доктора наук, чуть ли не академики. Да, подход к работе над антологией был очень серьезный, и получилась в результате своего рода краткая энциклопедия мирового фольклора. Этой характеристикой и закончу. Читайте сказки, товарищи лаборанты, – это, оказывается, интересно и познавательно!

Следует признать, что с творчеством Энди Вейера у меня складываются какие-то странные отношения. От «Марсианина» и «Артемиды» впечатления остались далеко не лучшие, и за «Проект “Аве Мария”» я решил взяться, только чтобы полностью закрыть тему, а оттого был с самого начала настроен скептически. Однако уже после первых двух-трех десятков страниц мой скепсис начал стремительно испаряться, а после пятидесятой стало попросту трудно оторваться от книги. Такого я, признаться, не ожидал. Это что, правда тот же самый Вейер – оказывается, он и без картошки умеет?..

Картофелеводов-любителей и отважных контрабандисток под обложкой и правда не оказалось. Вместо этого там обнаружился набор тем, уже хорошо освоенных поколениями фантастов: угасание Солнца, чужеродные микроорганизмы – астрофаги, поиски способа спасения Земли, постройка межзвездного корабля, полет к Тау Кита в анабиозе, контакт с инопланетянами. Но дело прежде всего в том, как эти компоненты сплавлены в единое целое: здесь любая мелочь рано или поздно играет свою роль в событиях, и при этом без особых натяжек. Само собой, от такого с каждой страницей все сложнее оторваться.

Еще одно большое достоинство, с моей точки зрения, – оптимистический и неплохо проработанный подход к проблеме контакта. Главы о том, как Райланд Грейс, единственный выживший член экипажа корабля «Аве Мария», находит общий язык с Рокки, паукообразным обитателем системы 40 Эридана, на мой взгляд, лучшие во всей книге. «Проект “Аве Мария”» стоит прочитать хотя бы из-за них одних, за то, что Вейер не пошел в русле современных тенденций писать о налаживании контакта как о чем-то принципиально невозможном. Вместо современной моды он следует здесь традициям классиков жанра. Не знаю, заметил ли кто-нибудь, что описанный им сценарий контакта очень напоминает «Сердце Змеи» Ефремова. Два корабля встречаются в открытом космосе, соединяются переходной трубой (разделенной на две части, потому что разница в условиях существования непреодолима), и их экипажи без малейших признаков враждебности приступают к попыткам наладить общение. Конечно, «Сердце Змеи» Вейер вряд ли читал, но, следуя логике своего замысла, пришел к тому же самому ви́дению контакта. Разве что события, которые у Ефремова описаны в свойственной ему общей философско-художественной форме, здесь поданы с точки зрения чистого «технаря» – в виде задачи. Дано: инопланетный космический корабль. Условия: в вашем распоряжении все знания человечества и неплохая вычислительная техника. Требуется: наладить с обитателями корабля осмысленный и целенаправленный обмен информацией, а затем и сотрудничество.

Способ решить такую задачу может быть только один. Ефремов, как мы помним, использовал в «Сердце Змеи» философское представление о разуме как об отражении объективных законов мироздания – то есть любой разум, развившийся в любых условиях в любом месте Вселенной, всегда найдет в этих законах основу для взаимопонимания с любым другим разумом. У Вейера это представление реализуется уже на конкретном уровне, на основе математики, физики и химии. Путь к достижению взаимопонимания описан вполне последовательно и логично – правда, не без упрощений, как-то уж слишком гладко все получается. Впрочем, эти упрощения опять-таки отсылают нас к традициям старой школы, когда «твердая» фантастика выполняла порой научно-популярную функцию. (Кстати, обилие примечаний и выделений жирным шрифтом и курсивом в тексте придает книге несколько комическое сходство с учебником.) За исключением пары-тройки откровенно натянутых мест, Вейеру со всеми упрощениями удалось вполне естественно вписать эту функцию в развитие событий, не прибегая к чтению лекций в духе Жюля Верна или Артура Кларка, – это третье достоинство романа.

Что удивительно, «технарь» Вейер идет даже дальше собственно контакта: Грейс и Рокки, работая над проблемой астрофагов, постепенно становятся друзьями, несмотря на постоянно разделяющую их перегородку из ксенонита. Кстати, вейеровский замысел чужой жизни на планете звезды 40 Эридана очень хорош и сам по себе. Мы привыкли читать об инопланетянах, либо чрезвычайно похожих на людей, либо людей ничем не напоминающих, с биохимической основой, которая совершенно чужда земной. У Вейера же получилась любопытная смесь того и другого. Пятиногие пауки в каменных панцирях с ртутью вместо крови, дышащие горячим аммиаком и лишенные зрения, – кажется, уж куда дальше от нас. Однако не все так просто: клетки и ДНК что у нас, что у них одни и те же, и, когда такой паук задумчиво спрашивает: «А может, мы родственники?» – у него есть все основания для такого вопроса.

Немного о недостатках. Авторский стиль откровенно сух, текст изобилует числами и вдобавок кое-где подпорчен переводом. Далее, похоже, что роман написан с прицелом на экранизацию. Это особенно заметно ближе к концу, когда основное действие (то, которое происходит в системе Тау Кита) превращается в сплошную череду героических превозмоганий, в точности как в «Марсианине». Такая перемена в развитии действия порядочно раздражает: слишком много ненужной драматичности после сравнительно спокойного начала. Но если взят курс на новый фильм в духе «Марсианина», то стандартам волей-неволей надо следовать. «По-голливудски» выглядит и Райланд Грейс, от лица которого идет рассказ, – слишком уж он универсален, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Согласен, что школьному учителю естествознания и к тому же бывшему ученому-биологу действительно полагается знать уйму всего, причем как раз из тех самых областей, которые оказались больше всего востребованы при общении с Рокки. Но чтобы этот же самый учитель после минимальной подготовки, да еще и с частичной амнезией, без особого труда освоил пилотирование космического корабля, работу в скафандре в открытом космосе и прочие специфические навыки? Нет, вот это уже перебор. Впрочем, опять-таки: для фильма сойдет, на экране только такие герои и требуются.

А еще «Проект “Аве Мария”» оставляет впечатление незаконченности. К продолжениям хороших книг, написанным некоторое время спустя, я отношусь с осторожностью – может быть, и с предубеждением, – но в данном случае такое продолжение прочитал бы с удовольствием. Точнее, даже не продолжение, а параллельно идущий рассказ о событиях на Земле с момента отлета «Аве Марии» до полного «излечения» Солнца от астрофагов. То есть, проще говоря, о том, что происходило у нас здесь, пока Грейс возле Тау Кита налаживал контакт с Рокки и разводил таумеб. Велики ли были потери? Удалось ли избежать глобальной катастрофы? Как происходило «лечение» Солнца? Отдали ли Еву Стратт под суд, как она предчувствовала? И прочее подобное. Из этого получился бы неплохой производственно-фантастический роман-катастрофа в духе «Солнечной бури» Кларка и Бакстера. Что ж, надеюсь, что Энди Вейер когда-нибудь вернется к теме «Аве Марии».

Ну вот я и прочитал столь обсуждаемый на «ФантЛабе» в последние месяцы роман Брента Уикса «Черная Призма». Сразу скажу: я заранее не строил иллюзий относительно его содержания и не ждал, что отыщу в толстой книге с броской обложкой какой-нибудь глубокий смысл или идеи. Просто как-то разнообразия ради захотелось свежего литературного фаст-фуда. Девяноста процентам, если не больше, современного фэнтези можно дать именно такое определение: это чисто коммерческий жанр, да к тому же переживающий явный «кризис перепроизводства». Чтобы оставаться конкурентоспособными, нынешние сочинители фэнтези отчаянно стараются придумать что-нибудь такое, до чего еще никто прежде не додумался. Вот и лезет каждый из кожи вон по-своему: кто изобретает всякие хитрые магии, кто пытается взять свое тщательной проработкой мира и основательностью повествования, а кто просто эпатирует читателя всякой грязью и натуралистическими подробностями. И, само собой, каждый старается расписывать свои творческие находки как можно объемнее: больше типографских знаков – больше гонорар. Проще говоря, такая литература – полная противоположность произведениям основоположников жанра, которые вкладывали в свои книги смысл и умудрялись донести его до читателя на сравнительно умеренном количестве страниц, не сочиняя серии из нескольких толстенных томов под завлекательными названиями. Вот в «Черной Призме» шестьсот с лишним страниц, и это только первый из пяти томов эпопеи.

«Черная Призма» – одно из тех сочинений, которые пытаются привлечь внимание читателя описанной в них необычной магией. В таком случае разумно было бы предположить, что, раз уж писатель выдумал какую-то заумную магическую систему (а не заумные теперь, кажется, и не выдумывают), то прежде всего стоит разъяснить соответствующие «правила игры». Но вместо этого Уикс применяет безумно раздражающий, но обычный по нынешним временам прием – сделать все наоборот: ничего толком не объяснив, бросить читателя сразу в гущу событий. В первых главах там и сям накидана уйма непонятных слов и разрозненных фактов: тут есть и люксин, и цветодеи, и извлекатели, и многое другое, а что все это значит и как это работает – догадайся сам, читатель, поупражняй мозги. Лишь потом понемногу, где к слову придется, эти обрывки сводятся друг с другом и даются между делом кое-какие пояснения. Точно такой же подход применен и к истории с географией. Какой король-мятежник? Какие междоусобные войны? Из-за чего? Что за Семь Сатрапий? Что такое Хромерия? (И где там, кстати, правильно делать ударение: Хроме́рия или Хромери́я?) В этом и во многом другом также приходится разбираться по ходу действия, потому что никаких толковых объяснений на этот счет не дается.

Что ж, кто-то, я уверен, сочтет вышеописанный подход достоинством: мол, повод пошевелить мозгами и проявить проницательность. Но раз подобного рода фэнтези пишется как чисто развлекательная литература, то совершенно неоправданно заставлять читателя трудиться и самостоятельно складывать кусочки мозаики воедино. Вместо этого я предпочел бы в качестве «вводных» сразу получить цельную картину на момент начала действия, чтобы легко и без усилий погрузиться в созданный Уиксом мир. Разбираться досконально, что к чему, желание возникло бы в одном-единственном случае: если бы в книге нашлось что-нибудь по-настоящему глубокое, интересное и оригинальное (цветовая магия, в буквальном смысле высасываемая из пальца, разумеется, не в счет). Но, как уже сказано выше, ничего такого я там не ожидал отыскать – и действительно не отыскал. Когда я наконец разобрался в происходящем на страницах книги, то убедился, что она содержит всего лишь стандартный набор давно истертых, избитых, истрепанных сотнями бойцов на фэнтезийном фронте героев и ситуаций. Борьба за власть, войны, мятежи и интриги. Избранный – само собой, не знающий, что он Избранный. Несчастная любовь, «скелеты в шкафу» и связанные с этим душевные терзания. Заточенный в тайной темнице брат – почти Железная Маска – и снова интриги и тайны, интриги и тайны... Все это сплетено в один клубок, который по ходу дела не то распутывается, не то запутывается еще туже – поди разбери. Конца, естественно, нет – есть только промежуточная остановка перед вторым томом. В общем, похоже, что «Черная Призма» была написана по заветам Портоса: я пишу фэнтези… просто потому, что пишу фэнтези – интриги ради интриг, войны ради войн, магия ради магии. Впрочем, причина появления на свет «Черной Призмы» может быть какой угодно, кроме одной-единственной: когда у писателя есть что сказать своим читателям. Бренту Уиксу сказать нам явно нечего, но он изо всех сил старается это скрыть за разноцветной мишурой, как скрывают свои глаза извлекатели за цветными очками.

Немного напишу о переводе, который здесь столько ругали. Он, хотя и не так ужасен, каким его здесь представляют, – видал я переводы и похуже, – и в самом деле неуклюж и косноязычен. Местами явно ощущается недостаточный словарный запас переводчика, навязчиво повторяются одни и те же дурацкие выражения (пистолеты непременно «взревывают», а мышцы обязательно «бугрятся», даже у толстяка Кипа). Портит книгу и крайне халтурная корректура. Поделюсь только одним мини-шедевром: «Она возглавляла короткую череду однокашниц, неуклюже высоко понимая свой стул, чтобы не споткнуться». Я не пошляк, но «высокое понимание стула» вызывает у меня какие-то нездоровые проктологические ассоциации, а уж если это делается неуклюже, то вообще становится не по себе. Книгу явно готовили и выпускали в большой спешке, иначе такие вот ляпы наверняка удалось бы выловить и исправить.

А что в итоге? Если коротко, то перед нами типичный образчик современного коммерческого фэнтези, написанного по принципу «все пишут, а я чем хуже, дай-ка и я попробую». Не скажу, что его было неинтересно читать, – нет, там есть немало увлекательных мест, но общая смысловая нагрузка «Черной Призмы» остается нулевой, и в целом творение Уикса ничем не выделяется. В самом деле, если вы хотите основательности и монументальности – то вам к Мартину или Джордану. Если крови и кишок со всем содержимым – к Аберкромби. Если тайных интриг и могущественных властителей – к Кею. Если нужен главный герой – честный пройдоха – к Ротфуссу, а если хотите больше душевных травм и терзаний – то к Хобб. И так далее. А в «Черной Призме» намешано всего понемногу, вот и вышла книга на один раз – прочитать и забыть.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Единой и последовательной хронологии событий «хайнской» вселенной, как заявляла сама писательница, не существует, а произведения, действие которых в этой вселенной происходит, создавались на протяжении четырех десятков лет и несут на себе отчетливые следы постепенных изменений в мировоззрении и творческом методе автора. Ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Более поздние же рыхлы, раздуты и по большей части представляют собой статичные социальные и психологические этюды, густо замешанные на сексе различной степени нетрадиционности. В этом смысле особенно интересен роман «Левая рука тьмы», который представляется мне переходной ступенью от первой разновидности ко второй.

В самом деле, в «Левой руке тьмы» можно усмотреть признаки и раннего, и позднего Хайнского цикла. С одной стороны, планета Зима – Гетен, ее обитатели и их жизнь продуманы и описаны живо, натурально и ярко, даже в чем-то ближе к сказке, фэнтези, как в «Роканноне». С другой стороны, эта красочная форма решительно преобладает над весьма тусклым содержанием. Как и во многих других «хайнских» произведениях, сюжет в целом сводится к тому, что главный герой – чужак, человек одновременно мудрый и наивный (здесь это Дженли Аи, Посланник Экумены на Гетен), попадает в гущу политических интриг, и им начинают вертеть, как пешкой, разнообразные деятели – в основном, конечно же, подлецы и хитрецы. Но интриги-то эти остаются совершенно «земными», в какую обстановку их ни перенеси. Возможно, Ле Гуин рассчитывала, что в созданном ею обществе мирных гермафродитов, не знающих, что такое война, на планете, переживающей ледниковый период, все-таки удастся посмотреть на них новыми глазами. Но, по-моему, затея эта безнадежная: уже давным-давно затертые до дыр социальные и политические темы такими и останутся, даже если глядеть на них через призму ксенофантастики. Помимо этого, многие повороты сюжета производятся чересчур надуманным способом. Для этого Ле Гуин использует понятие шифгретора – весьма специфического, нарочито гипертрофированного и переусложненного понятия о чести и достоинстве, присущего гетенианцам. Именно из-за этого самого шифгретора они сплошь и рядом объясняются недомолвками, приговаривая только «нусутх» («неважно»), – и вот уже готова столь нужная автору завязка для конфликта или интриги. С другой стороны, когда требуется сдвинуть события с места в нужную сторону, те же самые персонажи – от короля до тюремщика – вдруг сразу забывают о своих шифгреторах и свободно говорят, что думают. Как результат, действие продвигается вперед какими-то судорожными рывками – от одного приступа откровенности до другого.

Отдельно следует сказать о двуполости гетенианцев. Кого-то подобное «извращение» возмущает, кого-то, наоборот, фантазия писательницы приводит в восторг. Лично я к этой авторской находке отношусь вполне положительно: описание половой жизни гетенианцев дается в форме исследовательского отчета с акцентом на социальной сфере и отлично обходится без подробных описаний, у кого что где росло и какого оно было цвета и размера, – в отличие от откровенно физиологического «Взросления в Кархайде», написанного четверть века спустя. Читаются эти главы с интересом, да и сама идея также не кажется излишней и надуманной: ведь именно на ней, если следовать авторскому замыслу, базируются подчеркнутый пацифизм и неторопливость прогресса гетенианской цивилизации. Живущие в цикле «сомер-кеммер» существа бо́льшую часть времени бесполы, а раз нет гормонов – то нет и агрессии; а в те короткие дни, когда эти гормоны появляются, гетенианцы больше озабочены собственными личными делами, чем мыслями о том, с кем бы повоевать. Оно, конечно, всё по Фрейду, но в целом идею эксперимента, предпринятого когда-то давным-давно хайнскими генетиками, нельзя не признать оригинальной и интересной. Только эксперимент-то все равно в конце концов провалился, что доказали события вокруг пограничной долины Синотх.

Кстати, описанные в романе конфликтующие страны-соседи Кархайд и Оргорейн и ситуация в Синотхе сейчас чрезвычайно злободневны: оба государства кажутся меткими карикатурами на нашу повседневную действительность, каждое со своей стороны, причем стороны худшей, – но о подобных ситуациях написаны уже тысячи книг, и тысяча первая не прибавляет к этой груде размышлений ровным счетом ничего нового. К тому же ее смысл надо еще добыть и очистить от множества различных наслоений, для сюжета в целом не имеющих особого значения, а призванных лишь компенсировать идейную бедность и добавить красок в местный колорит. Весь роман от начала и до конца изобилует туманными намеками на что-то сверхважное и сверхзначительное – таковы, к примеру, таинственный дар Предсказателей, образчики гетенианского фольклора, отвлеченные философские и психологические размышления и многое другое. Однако на поверку эти нити ведут в никуда – по большей части они с действием не связаны, а оттого дальнейшего развития не получают и повисают в конце концов оборванными. Такая ложная многозначительность – тоже явный признак поздних «хайнских» произведений, разве что здесь она еще не доведена до крайней степени, как, например, тридцатью годами позже в «Толкователях».

Ну, а смысл истории, если сдуть с него весь напущенный туман, оказывается несложным: Терем Харт рем ир Эстравен, бывший премьер-министр Кархайда, официально объявленный изменником и отправленный в ссылку, пожертвовал всем ради установления контакта Гетен с Экуменой. Эстравен-предатель, как его называли, оказался бо́льшим патриотом своей страны и своей планеты, чем преступный кархайдский регент, развязавший «маленькую победоносную войну», или шайка жуликоватых Комменсалов Оргорейна, молчаливо ее принявших. Само собой разумеется, что в этом нет ничего нового – сколько раз мы видели тому подтверждение в нашей собственной земной истории. А оттого впечатления от «Левой руки тьмы» у меня остались далеко не лучшие: словно развернул яркий конфетный фантик, а он пустой – так, пара крошек валяется, только-только вкус на языке почувствовать…

Необычный, совсем не жюльверновский роман. И вовсе не потому, что он был существенно отредактирован и подготовлен к печати уже не самим писателем, а его сыном Мишелем Верном, – разница в другом. Мы привыкли, что у Жюля Верна обычно имеется либо один главный герой – яркая личность (капитан Немо, инженер Робур, капитан Гаттерас), либо героев несколько, по отдельности они не слишком выделяются, но вместе образуют сплоченный, целеустремленный и оттого запоминающийся коллектив (колонисты острова Линкольна, члены «Пушечного клуба»). Здесь такой главный герой как будто тоже есть – таинственный аристократ-анархист по прозвищу Кау-джер, беглец из Европы, поселившийся на Огненной Земле. Для него этот архипелаг, на который еще не заявило права никакое государство, – единственное в мире место, где он, в соответствии со своими идеалами, еще может чувствовать себя свободным. Но дальше начинают происходить события, которые Кау-джер никак не мог предвидеть:

Обычно роман рассматривается с позиций именно этого преображения: как анархист-вольнодумец постепенно под давлением обстоятельств сам становится источником власти. Достаточно почитать послесловие Е. П. Брандиса в издании 1967 года в «Библиотеке приключений» – там история отступления шаг за шагом Кау-джера со своих позиций и связанная с этим критика анархизма в романе подвергаются самому детальному анализу.

Так вот, мне кажется, что Кау-джер – это все-таки не типичный жюльверновский главный герой, а своего рода инструмент, с помощью которого писатель, как под микроскопом, препарирует истинное главное действующее лицо – толпу. Свидетельство тому – название «Les Naufragés du Jonathan». Его русский перевод – «Кораблекрушение “Джонатана”» – не соответствует истине. Все дело в акуте над буквой «e»: если бы его не было, то слово «naufrage» действительно переводилось бы как «кораблекрушение»; но вот «naufragé» значит совершенно иное – «потерпевший крушение». К тому же здесь это слово употреблено во множественном числе, а крушение было только одно. Так что, по-моему, роман – не об анархисте-одиночке и не о кораблекрушении (которое составляет лишь краткий эпизод в самом начале), а о тысяче с лишним колонистов с «Джонатана» и о том, как это скопище самых разных людей можно подчинить себе и управлять им в своих интересах. Большинство его составляют, как неоднократно подчеркивается, простые люди, не отличающиеся большой энергией, безынициативные, нерассуждающие, легко впадающие в уныние и апатию, – в общем, та самая толпа, которой ловкий демагог может вертеть как ему вздумается. Так неоднократно и происходит, потому что Кау-джер вначале отказывается от свалившегося на него долга руководства, а свято место, как известно, пусто не бывает. Именно в этом я и вижу основной смысл одного из последних романов Жюля Верна – предостережение своим читателям: не быть такой толпой и не сажать себе на шею демагогов-политиканов, которые затем легко начинают совершать преступления в угоду собственным амбициям, заявляя при этом, что делают благое дело от имени народа. Ведь в реальности на них не найдется управы в лице своего Кау-джера…

Итак, «Кораблекрушение “Джонатана”» – это не приключенческое, не «географическое» и не научно-популярное произведение, а социальный роман-предостережение. Он, как и многие поздние произведения Верна, весьма мрачен и этим разительно отличается от первых томов «Необыкновенных путешествий». Здесь даже окончание Верн написал совсем не в своем духе: в конце оригинальной версии, впервые опубликованной только в 1987 году под названием «В Магеллании», Кау-джер окончательно отрекается от своего анархистского прошлого и обращается к богу. Согласитесь, это совсем не по-жюльверновски, чтобы герой отказывался от своих убеждений. Возьмем тех же Немо, Робура и Гаттераса. Первый умер стариком в одиночестве, пережив всех своих товарищей, второй погиб при крушении своего универсального аппарата, третий сошел с ума – но ни один из них не изменил себе. И я думаю, что столь смиренное и добропорядочно-буржуазное окончание истории Кау-джера вызвало бы еще больше нареканий со стороны Брандиса, попади роман к нему в руки в таком виде. Но в то время оригинальная рукопись еще не была найдена и опубликована, и даже во Франции никто не знал, какие именно правки были внесены в роман Мишелем Верном. А им можно только порадоваться: сын оказался здесь бо́льшим Жюлем Верном, чем сам Жюль Верн, изменив конец на именно такой, какой можно было бы ожидать от великого романтика дальних странствий и сильных людей:

Читается роман, несмотря на тяжелую атмосферу, которая в нем создана, довольно легко. На фоне главного конфликта разворачивается множество историй меньшего масштаба, заметно обогащающих и оживляющих повествование: тут и становление музыкального таланта у одного из юнг «Джонатана», и история любви индейца и итальянки, и битва с захватчиками-патагонцами, и многое другое. Остается только пожалеть, что роман «Кораблекрушение “Джонатана”» не вошел в известное двенадцатитомное собрание сочинений Верна 1954-1957 гг., а был издан у нас впервые только десять лет спустя и широкой известности не получил: по моему убеждению, места в двенадцатитомнике он безусловно заслуживал.

Впервые пишу отзыв на недочитанное. Обычно я избегаю излагать свои впечатления о том, что не дочитал, но на сей раз, видимо, придется сделать исключение. Хочется разобраться – как для тех, кому это может быть интересно, так и для самого себя, – как можно было выдумать неплохой набор фантастических допущений, любопытных идей и сюжетных ходов… и одновременно сделать все, чтобы начисто убить у читателя интерес к нему. Нет, я не бросил чтение сразу же, а честно продержался до начала пятой книги, так что смею полагать свои впечатления от «Космоархеологов» более или менее обоснованными. А сводятся они к следующим пунктам.

Первое. Действие происходит примерно через двести лет после нашего времени, на рубеже XXII-XXIII веков. Человечество освоило межзвездные перелеты через гиперпространство, вовсю занимается освоением найденных землеподобных планет и при этом обнаруживает кое-где следы давно исчезнувших цивилизаций. В таких случаях, естественно, на место прибывают археологи. Так вот, начало цикла скроено по одному и тому же повторяющемуся несколько раз сценарию: на какую-нибудь планету надвигается катастрофа, но группа археологов делает там сенсационную находку, остается на месте дольше безопасного срока, и ее спасают не то что в последнюю минуту, а прямо-таки в последнюю секунду и не всех. И если первый роман – «Двигатели бога» – я прочитал не без интереса, то второй – «Обреченная» – начал кое-где пролистывать, а третий – «Чинди» – откровенно домучивал. Не могу отделаться от ощущения, будто Макдевит, написав три однотипных романа подряд, решил тем самым устроить своим читателям «испытание на прочность», прежде чем выдать четвертую часть – на мой взгляд, самую интересную из всех прочитанных. Но кто знает, сколько читателей «испытания не выдержало» и бросило «Космоархеологов», так и не добравшись до нее?..

Второе. Несмотря на нарочитую напряженность сюжетов, авторский стиль так нетороплив и занудлив, что смело можно пропускать по три-четыре страницы и, вернувшись к чтению, обнаруживать, что действие не сдвинулось ни на шаг. Мало того: «воды» и ненужных подробностей постепенно становится все больше, так что объем текста от книги к книге неуклонно возрастает. Одновременно повышается и концентрация «космооперных» штампов: злобные «крабы» и «птицы-кардиналы», атакующие все, что движется, «ангелы»-вампиры, этакие небрежные, между делом, прыжки на десятки световых лет и прочее подобное. И если «Двигатели бога» я еще пометил в тематическом классификаторе как «твердую» фантастику, то последующие книги получили пометку «космоопера» – а я до этого жанра охотник небольшой. Так что – с моей точки зрения, разумеется, – это еще один недостаток.

Третье. «Космоархеологи» – это набор почти самостоятельных произведений, связанных друг с другом только сквозным главным героем, несколькими второстепенными да еще рядом фактов. Само по себе это не хорошо и не плохо – плохо другое. Каждая книга с первых же страниц щедро рассыпает перед нами различные загадки, и мы, естественно, надеемся ближе к концу найти на них ответы. Однако ответов не будет: дочитав до конца, мы знаем ничуть не больше, чем вначале. Надеяться в этом смысле на следующую книгу не стоит – там речь пойдет уже о чем-нибудь другом. В результате такого подхода к делу у автора «Космоархеологов» накопился немалый список «долгов» перед читателями. Куда и когда ушли Создатели Монументов? Что собой представляют омега-облака? Что такое «двигатели бога»? Откуда явились на Малейву-3 «ястребы» и куда вывезли местное население? Кто и зачем жил в Убежище на спутнике планет-близнецов? Кто создал и отправил в полет «чинди»? И так далее. Я понимаю, что в реальности археологическая наука сплошь и рядом оперирует именно такой вот неполной информацией, потому что полную взять попросту неоткуда, – но здесь-то у нас все-таки художественная литература, где в конце принято давать объяснения: что это и зачем это. Может быть, в заключительных частях так и будет сделано, но, повторю, у меня просто не хватило терпения до них добраться.

Четвертое. Главный персонаж, связывающий между собой все книги цикла, – космический пилот Присцилла Хатчинс, или просто Хатч. Хатч – это такой аналог Славы Павлыша, только ужасно серьезный, без свойственной Павлышу доли оптимизма, веселья и шутовства. Кажется, даже сам Макдевит к третьей книге понял, какого главного персонажа сотворил, и устами кого-то из второстепенных действующих лиц признал, что Присцилла Хатчинс начисто лишена чувства юмора. Зато, как и у Павлыша, у нее сполна присутствуют способность то и дело влипать в неприятности, хроническая неудачливость в личной жизни и прочее подобное. И если в первой книге я все это воспринял вполне спокойно, то, видя абсолютно то же самое и во второй, и в третьей, начал раздражаться: да сколько же можно?..

Что касается всех остальных персонажей, то они в моем восприятии сливаются в серую однородную массу: совершенно невозможно запомнить, ни кто есть кто, ни как кого зовут, ни кто на каком корабле находится. Немного выделяется из этой компании разве что едкий и циничный публицист Грегори Макаллистер (которого почему-то везде переводчик именует «издателем»).

Пятое. Когда я взялся за четвертый роман цикла – «Омега» – мне показалось, что «испытание на прочность» наконец-то завершилось и космоархеологическая эпопея получила некий импульс для развития. Сюжет «Омеги» оказался сильно отличающимся от первых трех книг, а вдобавок появилась уверенность, что хотя бы одна из загадок – что такое омега-облака и откуда они взялись – получит в этой книге свой ответ. И хотя этого в очередной раз не произошло, впечатление от «Омеги» осталось намного лучшее, чем от предыдущих частей. Так что к пятой книге – «Одиссея» – я приступал с новыми надеждами. Тем бо́льшим стало разочарование: «Одиссею» я не смог заставить себя дочитать даже до середины. Действие там не то что нудное и неторопливое – оно, можно сказать, вообще отсутствует. Все, что я нашел в пятой книге, – это политические дрязги и подковерные интриги, ничем не оригинальные и абсолютно не интересные. Впервые введенные в «Одиссее» таинственные Лунные Всадники, как я догадываюсь, по традиции не получат в конце никакого объяснения. А история с гиперколлайдером вообще вставлена в сюжет непонятно зачем. Может быть, ее потом как-нибудь и свяжут с остальным, но читать дальше уже нет ни сил, ни желания. Мне надоела уйма загадок, на которые Макдевит так и не сподобился дать ответ; надоела уныло-серьезная Присцилла Хатчинс; надоели бесцветные действующие лица с незапоминающимися именами; надоела неуклонная деградация вначале вполне неплохой фантастики до уровня раздутой объема ради коммерческой космооперы; а помимо всего этого, осточертел абсолютно беззубый авторский подход к социальному моделированию будущего.

Подробнее о последнем. В «Космоархеологах» в двух или трех местах провозглашается постулат: для полетов к звездам требуется высокий уровень развития общества, варварам в дальнем космосе места нет. С этим не поспоришь, и доказательством тому – мы сами в своем начале XXI века, не способные добраться даже до Марса, хотя уровень развития техники уже давно позволяет это сделать. Ни одна страна в одиночку разрабатывать и финансировать марсианскую экспедицию не возьмется, а об объединении усилий и говорить не приходится: вся Земля сейчас – этакая большая «Воронья слободка», погрязшая в сварах и склоках. Теперь внимательно присмотримся к заголовкам новостей XXII-XXIII веков, заботливо вставленным кое-где в текст: голодающие дети «третьего мира», вооруженные конфликты, взрывы, стихийные бедствия, истерики по надуманным поводам и много прочего подобного, отлично знакомого нам по сегодняшним реалиям. Следовательно, человечество будущего, описанное в «Космоархеологах», с социальной и политической точки зрения не сделает за двести лет ни единого шага вперед. А раз так, то Макдевит противоречит сам себе: какие там полеты к звездам и колонизация чужих планет в таких условиях? Открытие и освоение гиперпространства, силовых полей, искусственной гравитации и прочего подобного так просто само собой не получилось бы и влетело бы в копеечку, а на науке общеземная «Воронья слободка» по давней традиции экономит как может. Да и постройка хотя бы одного межзвездного корабля, не говоря уже о десятках роскошных пассажирских лайнеров, неизбежно потребовала бы международного сотрудничества и опять-таки немалых затрат. В описанном Макдевитом обществе это опять-таки нереально. Наконец, совершенно наивен подчеркнутый пацифизм событий: как это так вышло, что на фоне всей неустроенности и конфликтности в обществе технологии межзвездных полетов не захапали себе вездесущие военные, спецслужбы и прочие разнообразные держиморды? Если коротко, то разительное несоответствие социально-политического и научно-технического уровней – еще один признак несерьезности, «космооперности» того, что вышло из-под пера Макдевита.

Можно, конечно, предположить, что описанный Макдевитом мир через двести лет – это всего лишь сатира на нашу современность. Но тогда почему же она подается столь убийственно серьезно? (Присцилла Хатчинс, которая без чувства юмора, не даст соврать.) Ответ, по-моему, может быть только один: нет, это не сатира, просто весь упор делается на приключенческую сторону, в то время как более серьезные вещи простоты ради скопированы «параллельным переносом» на двести лет вперед. В самом деле, так и сочинять легче, и читателю не надо прилагать усилия для освоения иных социальных реалий. А может быть, и сам Макдевит искренне не представлял себе, как можно построить человеческое общество иначе, чем сейчас…

Подведу итоги своих затянувшихся рассуждений. На мой взгляд, замысел «Космоархеологов» имел все шансы вылиться в действительно интересное и увлекательное чтение, однако то, что на деле сотворил из него Джек Макдевит, больше напоминает серию готовых сценариев для непритязательных приключенческих фильмов в фантастическом антураже – сравнение с «Марсианином» приведено выше не просто так. Даже цвет кожи персонажам менять не придется – написано уже почти по современным правилам, вот разве что Хатч можно сменить ориентацию, чтобы совсем уж хорошо было. Как-то даже странно, что голливудские сценаристы пока обходят «Космоархеологов» стороной. А читать… ну, если у вас есть неделя-другая свободная и ничего по-настоящему интересного в списке на прочтение, можете потратить это время на приключения Хатч и ее коллег. А если нет – смело пропускайте, ничего особенного не потеряете.

Хол Клемент – это как Клиффорд Саймак, только «тверже». В отличие от Саймака, которого не интересовали научно-технические подробности, Клемент писал весьма «твердую» фантастику, тщательно обосновывая свой вымысел с точки зрения науки. В то же время он, подобно Саймаку, в своих произведениях описывал мирные контакты и взаимопонимание самых различных существ, где бы они ни жили, как бы ни выглядели и из чего бы ни состояли. «Игла» – хороший тому пример. Как сейчас написали бы о разумном инопланетянине-симбионте, поселившемся внутри человека? Думаю, что в девяти случаях из десяти получился бы банальный «ужастик» о злобных пришельцах-завоевателях, каких написаны уже сотни, в оставшемся одном – унылая заумь с ворохом умных наукоподобных слов и минимумом смысла. И уж в любом случае никому бы и в голову не пришло сделать такое жутковатое существо – разумную слизь, способную просочиться внутрь человека, пока тот лежит на пляже, и запустить свои отростки по всему организму, – дружелюбным и стремящимся к взаимопониманию.

К счастью, роман под названием «Игла» уже написан и существует таким, какой есть, более семидесяти лет. Соглашусь с мнением, что он рассчитан в основном на подростков, но не соглашусь, что целевая аудитория его не осилит. «Игла» читается намного проще, чем наиболее известные у Хола Клемента произведения «месклинитского цикла», и отчасти напоминает «Остров дельфинов» Артура Кларка – один из эталонов классической фантастики для юношеской аудитории. Хотя по сравнению с Кларком стиль Клемента несколько тяжеловесен, сам сюжет – поиск на маленьком острове в Тихом океане инопланетным детективом (Охотником) беглеца-преступника из своего народа – в любом случае не может не вызвать интереса. Кажется, мне раньше не встречались фантастические детективы, где и сыщик, и преследуемый столь разительно отличались бы от людей и это самым прямым образом влияло бы на ход событий. Интрига создана основательно и умело, ложных следов и тупиковых версий, несмотря на ограниченность места действия, по тексту разбросано немало, и скучать во время чтения почти не приходится. На тяжеловесность авторского слога я скоро перестал обращать внимание, лишние подробности о лодках, бетонных работах и прочем подобном иногда пропускал, а заключительные слова даже напомнили мне легкий английский юмор Кларка. В общем, если вас не раздражает столь немодный нынче постулат о возможности контакта и взаимопонимания с чужим разумом, «Иглу» (вне зависимости от вашего возраста) стоит прочитать.

Существует и продолжение, написанное почти тридцать лет спустя, – «Сквозь игольное ушко». Обычно я весьма скептически отношусь к возвращениям писателей через долгие годы к своим старым персонажам и идеям: ничего хорошего из этого чаще всего не получается. В данном случае с радостью констатирую, что мой скептицизм в отношении продолжения «Иглы» оказался ошибочным. Самое главное: авторский замысел не производит впечатление высосанного из пальца, как это часто бывает в таких случаях. Читая первую часть, я удивлялся, что Клемент – непохоже на самого себя – почти полностью обошел вниманием биохимические и иммунологические стороны сосуществования человека и инопланетного симбионта. Ну, не то чтобы совсем обошел – кое-что об этом в первых главах говорится, – но в дальнейшем эти вопросы не поднимались вообще, словно Боб и Охотник приспособились друг к другу мгновенно и идеально. Кроме того, в первой книге остается неопределенной судьба Охотника, застрявшего на чужой планете без каких-либо шансов вернуться домой. И вот во второй книге обе эти линии сведены воедино и продолжены вполне естественным образом. Снова Клемент не дает нам заскучать, подкидывая ложные следы один за другим и мягко, но постоянно нагнетая напряжение. Этот темп слегка сбит разве что в окончании, которое кажется немного поспешным, –

Сделаю еще замечание по поводу отсутствия интереса к противоположному полу у главного героя во второй книге. Оно отмечено автором предыдущего отзыва как нечто неестественное, а мне кажется, что романтическая линия исключена Клементом из повествования вполне обоснованно. Если у человека так плохо со здоровьем, что он порой и ходить-то может с трудом и вообще без помощи специалистов из народа Охотника долго не протянет, думаю, вряд ли флирт будет стоять у него в списке первоочередных дел. Даже если рядом с ним постоянно находятся две умные и симпатичные девушки, он совершенно естественно воспринимает их в данный момент прежде всего как помощников в поисках, от результата которых зависит его здоровье, а скорее всего, и жизнь. Вот когда дело будет закончено – тогда Бобу, естественно, придется сделать выбор между Дженни и Маэтой, но это уже осталось за рамками повествования (есть только очень неявный намек, кого именно он выбрал). Да и вообще, если речь идет о Бобе, поневоле обращаешь внимание на другое. В первой книге он – действительно главный герой, энергичный, находчивый и деятельный, основной двигатель всего сюжета; во второй же он предстает перед нами беспомощной развалиной, вокруг которой суетится и всячески хлопочет десяток человек и которая вдобавок то и дело влипает в различные неприятности, заставляя родных и друзей ее оттуда вытаскивать. Фактически главные действующие лица второй книги – они, а не Боб, выполняющий в основном лишь функцию носителя Охотника. И это, пожалуй, главный минус второй части дилогии – не настолько существенный, чтобы испортить общее впечатление, но достаточный, чтобы полностью смазать образ Боба, оставшийся после знакомства с «Иглой».

Под конец – немного о переводе. В первых главах первой части он производит впечатление невычитанного машинного: неуклюжие, громоздкие, внутренне не согласованные (вплоть до утраты смысла) предложения, стилистические и лексические «ляпы», множество пунктуационных ошибок, встречаются и орфографические. Дальше, особенно во второй части, качество перевода заметно улучшается, но все равно время от времени режут глаз то жаргонные словечки («рыжуха», «снаряга», «чуйка»), то неверное употребление слов (модные нынче «озвучить» и «нелицеприятный»), то вообще не существующие в русском языке слова («навосковать» вместо «навощить»). Правда, я прочитал «Иглу» в малотиражном издании из числа «ШФ-продолжателей» и прекрасно понимаю, что в таких случаях о хорошей корректуре и редактуре речи не идет. Остается надеяться, что в будущих изданиях (уже не малотиражных) это будет сделано и дилогия об Охотнике и Бобе получит действительно качественный перевод на русский язык – она его вполне заслуживает.

Прежде всего – большое спасибо Rajt’у, написавшему первый отзыв на «Лодку над Атлантидой»: без него я вряд ли когда-нибудь узнал бы о существовании этого романа. А узнав, сразу же записал себе в список на прочтение: мне представилось, что речь идет о добротной вещи в духе любимой мною старой фантастики. На деле оказалось одновременно так и не так: роман Кернбаха в моем восприятии четко разделился на две сильно различающиеся между собой части.

Первая, основная часть – главы с первой по двадцать шестую включительно – это действительно в целом незамысловатая, но увлекательная и легко читающаяся история, живо напомнившая мне «Последнего человека из Атлантиды» и «На краю Ойкумены», но с добавленной темой посещения Земли марсианами. В тексте то и дело встречались названия, описания и слова, знакомые по роману Ефремова, а некоторые персонажи оказались схожими с беляевскими: например, у Беляева есть раб-скульптор Адиширна-Гуанч и царевна Сель, а у Кернбаха – ученый раб Аута и дочь жреца Неферт. А образ солдата, а позже сотника дворцовой стражи Яхубена напомнил мне ефремовского Баурджеда. Наконец, как и у Беляева и Ефремова, одним из важнейших событий является восстание рабов против своих хозяев.

На первых десятках страниц темп развития действия весьма неспешен. Подробное описание похода атлантов за рабами в Египет является лишь завязкой сюжета: нам представляют основных действующих лиц и показывают странную звезду, неподвижно висящую в небе к страху и недоумению людей. До разъяснения загадки звезды (и, соответственно, до основного действия) дело доходит только через сотню с лишним страниц, а до «великолепной лодки», по которой назван роман (оригинальное румынское название «Luntrea sublimă», кажется, переводится именно так), – еще через полсотни. Зато потом повествование вдруг резко ускоряется: все раздумья и сомнения персонажей, которым столько времени уделялось в начале, почти полностью пропадают, остаются только поступки, да и те переданы крайне скупыми словами.

На мой взгляд, такой торопливый рассказ заметно уступает обстоятельному и спокойному началу: словно писатель вдруг спохватился, что слишком раздул вступительные главы, и дальше поспешно запрыгал через две ступеньки, стремясь уложить свой текст в приемлемый объем.

А позаботиться о разумных объемах было и вправду совершенно необходимо. В романе Атлантида окончательно гибнет в двадцать шестой главе, но действие продолжается – впереди еще девять глав. Что в них происходит и зачем вообще они нужны, если сюжет вроде бы доведен до конца? Ответ надо искать в личности автора. Виктор Кернбах был известен не только как писатель и журналист, но и как специалист по мифологии разных народов, составитель «Словаря всеобщей мифологии» и при всем том сторонник нетрадиционных толкований мифов и легенд. И вот, дойдя до катастрофы и описав ее, он не удержался, чтобы вдобавок в соответствии со своими взглядами не дать «объяснение» как можно большему числу других разнообразных исторических и легендарных событий, связав их с судьбами последних атлантов и марсианских гостей на чужбине. Похоже, что именно ради этого ему и пришлось галопом проскакать всю середину романа, экономя на чем только можно, чтобы потом отдать сэкономленные страницы «разгадкам» древних тайн и мифов.

Чем больше такого рода историй, нагроможденных друг на друга самым причудливым образом, а порой и откровенно притянутых за уши, я находил в последних главах, тем худшее впечатление это производило. Конечно же, я понимаю, что речь идет о фантастической литературе, где еще и не такое можно придумать, но при чтении отчетливо ощущалось, что все это написано на полном серьезе и что Виктор Кернбах искренне верил в Атлантиду, палеоконтакты и прочее подобное. Под конец мне вообще казалось, будто по недосмотру издательства под одной обложкой оказались два совершенно различных произведения.

Видимо, румынский писатель и сам понимал, насколько окончание его творения не похоже на начало, и добавил поэтому эпилог, действие которого происходит в нашей современности: оказывается, весь роман был только рассказом хозяина дома своему гостю, а теперь рассказчик (в котором нетрудно угадать самого Кернбаха) отстаивает право своей точки зрения на существование в споре с гостем-скептиком. Не уверен, что писатель достиг этим своей цели – скорее, наоборот, так как эпилог по стилю и содержанию похож больше на самооправдание, чем на сколько-нибудь серьезную аргументацию. Так что мне кажется, что для романа было бы намного лучше, если бы он заканчивался двадцать шестой главой. Во всяком случае, именно так я и советую его читать: до того момента, когда первый фараон Первой династии садится на трон, и не дальше. В этом случае впечатление от «Лодки над Атлантидой» останется вполне благоприятным. Ну, а если решите читать дальше… что ж, я вас предупредил.

Как я успел убедиться за почти три года на «ФантЛабе», каждый уважающий себя лаборант считает своим долгом рано или поздно написать отзыв на «Поселок», хотя в общем-то всё, что можно сказать о нем, уже давным-давно сказано. Но, по-видимому, есть в нем что-то такое, берущее за душу, из-за чего промолчать, не написав от себя хоть несколько строк, просто невозможно. Я также не отступлю от этого правила и выскажусь по свежим впечатлениям, перечитав «Поселок» только что (каюсь, всего лишь во второй раз). Так получилось, что недавно я перечитал и другое похожее по сюжету произведение – «Планету изгнания» Урсулы Ле Гуин. В обоих случаях речь идет о выживании людских поселений на чужих планетах, но сейчас, невольно сравнивая творения Ле Гуин и Булычева, я понимаю, что разница между ними очень велика, если не сказать: огромна. «Планета изгнания», как и многое другое в Хайнском цикле, построена на довольно-таки искусственных предпосылках и оттого производит слегка отвлеченное впечатление красивой игрушки для ума и чувств. Постепенно вымирающая колония Лиги Миров на планете Верель напоминает мне аристократов из обедневшего, но гордого рода, упрямо не желающего признавать, что пришли трудные времена, ведь угроза вымирания колонии лишь маячит в отдаленной перспективе – через несколько десятков, а то и сотен лет.

Наверное, именно по контрасту с «Планетой изгнания» «Поселок» и произвел на меня теперь впечатление более глубокое, чем в первый раз. (Так что о «синдроме утенка», как тут кое-кто утверждает, говорить вряд ли приходится.) Здесь всё совершенно иначе – грубо, осязаемо и очень просто. Здесь не пьют чай из тонких фарфоровых чашечек старинной работы, потому что у людей поселка нет ни фарфора, ни чая. Здесь не хранят рядами за стеклом древние книги в позолоченных переплетах, так как книг в поселке тоже нет – ни единой. Здесь никто не живет в каменных домах с центральным отоплением, потому что нет ни камня, ни металлических труб, ни газа для топлива. Десяток деревянных хижин, крытых листьями, – вот и весь поселок, в котором ютятся потерпевшие крушение на чужой планете люди с корабля «Полюс». Для них, в отличие от колонистов на Вереле, вопрос выживания – это не десятилетия, а считанные годы.

Собственно, как таковое вымирание поселку не угрожает. Опасность в другом – в утрате ощущения себя частью человечества и сопутствующих этому общечеловеческих знаний. Медленно, но неизбежно их вытесняют повседневные навыки выживания во враждебной дикой природе: как отличить ядовитое растение от съедобного, по каким приметам предсказать погоду, как сделать хороший лук и стрелы к нему… В «Планете изгнания» эта проблема тоже поднимается, но выводы двух писателей в ее отношении диаметрально противоположны. У Ле Гуин будущее колонии – в адаптации, слиянии с местными первобытными племенами, но не обязательно ведущем к переходу на их уровень жизни и потере знаний. Булычев, наоборот, показывает на исторических примерах, что для человеческого коллектива адаптация есть деградация. Соответственно по-разному решены и образы ее непримиримых противников. В «Планете изгнания» упрямец Пилотсон – персонаж скорее отрицательный, а в «Поселке» Старик и его ученик Олег – главные опоры, на которых держится надежда на лучшее: что дети, родившиеся на чужой планете, все-таки наперекор всему вырастут людьми, а не превратятся в полудиких Маугли.

Кстати, о надежде. Роман, как известно, состоит из двух частей: «Перевал» и «За перевалом». Первая была написана и издана как отдельная повесть; восемь лет спустя к ней была добавлена вторая часть, и получился «Поселок» в том виде, в каком он теперь известен. Я встречал в отзывах мнения, что вторая часть была написана совершенно зря и вышла намного хуже первой. Думаю, однако, что вовсе не зря. В названии «Перевал» заключен двоякий смысл: имеется в виду не только тот перевал в горах, который преодолел Олег с товарищами, но и переломный момент в жизни поселка. Отчаянная попытка пробиться на горное плато к поспешно покинутому когда-то «Полюсу» наконец удалась, в поселке появляются книги по радиотехнике, а вместе с ними – и возможность, вернувшись на корабль следующим летом, исправить передатчик и послать сигнал бедствия. Перевал отчаяния тем самым пройден, безнадежность сменяется спокойной уверенностью, слово «если» в разговорах о будущем уступает место слову «когда». И совершенно оправданно поэтому было дописать историю поселка на безымянной планете до логического завершения, превратив надежду в свершившийся факт.

Как видим, вторая часть вполне уместна и даже необходима. А вот что она кое в чем уступает первой, пожалуй, соглашусь. Во-первых, мне кажется, что не стоило бы вводить в нее хорошо известного персонажа – Владислава Павлыша: как-то не соответствует сложившийся у меня по более ранним повестям его образ общему тяжелому фону. Впрочем, Павлыш в «Поселке» уже не тот, что прежде. Ему уже сорок, он стал слегка серьезнее и степеннее и даже перестал с ходу влюбляться в каждую девушку, с которой сталкивает его судьба, – наоборот, это в него теперь влюбляются. Во-вторых, эта история суровой с виду начальницы, тайно влюбленной в своего подчиненного, так и осталась неоконченной, равно как и неясной – судьба несчастной Лиз, вздыхающей по Олегу. Раз уж в повествование введена романтическая линия, даже две, стоило бы довести их до той или иной развязки. В-третьих, конец второй части, многое оставляя брошенным, содержит в то же время немало надуманных, никак не продиктованных необходимостью событий: замеченный, но не узнанный сперва воздушный шар на дереве, сломанная нога, нападение шакалов, укус снежной блохи с последующим припадком безумия и прочее. В первой части действие развивалось спокойно и размеренно, почти без драматических кульминаций. Ну, а здесь, кажется, чувство меры писателю под конец немного изменило. Конечно, нельзя не признать, что эпизод, когда начальница экспедиции в бреду принимает добравшегося наконец до станции Казика за обезьяну и гонит его прочь, весьма чувствительно бьет по нервам читателя: что же, весь долгий путь в поисках спасения – и напрасно?.. В этом Булычев своей цели добился. Но по его воле за двадцать лет люди с «Полюса» уже достаточно настрадались, чтобы подвергать их еще и таким вот нарочитым испытаниям под конец просто ради пущего напряжения. Их трагедия – именно в повседневном безнадежном унылом существовании, и вся искусственно нагнетенная драматичность концовки с ним сочетается плохо. Без нее можно было бы легко обойтись:

А наиболее достойным завершением романа в таком случае стали бы (и в самом деле имеющиеся в нем) простые слова кого-то из детей поселка: «Уйди, коза, не мешай, к нам люди прилетели!»

…По дороге едет на сером ишаке человек средних лет. Стоптанные сапоги, запыленный халат, поношенная тюбетейка – ничем не примечательный путник, каких тысячи на дорогах Бухарского эмирата, Кокандского ханства, Хивинского ханства и других сопредельных государств. Но почему же одни, узнав, кто он такой, кричат приветственно: «Здравствуй, Ходжа Насреддин!» – а другие в ужасе бормочут: «Случилась большая беда – в нашем городе появился Ходжа Насреддин»?

Еще в детстве мне попал в руки сборник анекдотов о Ходже Насреддине. Юмор там, конечно, порой совсем не детский, но для составления общего представления об этом фольклорном герое и того, что я понимал тогда, вполне хватило: «житейский» мудрец, обычно прячущий свою мудрость под личиной показного простодушия или чудаковатости, человек в общем-то домашний и мирный. И я был немало удивлен, когда несколько лет спустя взялся за книгу Соловьева: Насреддин-то у него совсем не такой! Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Леониду Соловьеву удалось почти невозможное: не потеряв ничего из исходного фольклорного образа Ходжи Насреддина, он действительно сделал его совсем другим человеком – героем, борцом, витязем (и неважно, что «под витязем вместо могучего коня Тулпара был маленький пузатый ишак»). Человечество с глубокой древности сочиняло истории о героях-одиночках – от Гильгамеша и Геракла до персонажей современных комиксов. Но Ходжа Насреддин, каким изобразил его Леонид Соловьев, стоит среди них особняком. Он не античный титан, не супермен и не волшебник, однако его дела – те же подвиги. Отобрать горное озеро у корыстного владельца или утопить алчного ростовщика, да еще так, чтобы один с превеликой охотой подписал дарственную, а другой не только сам залез в мешок, но и заплатил за это, – такое под силу только Ходже Насреддину. Добровольно сдаться эмирским стражникам ради спасения друзей, вернуть радость жизни кающемуся вору или раздать беднякам несколько тысяч таньга – и это также может только Ходжа Насреддин. Помогают ему в этом не только и не столько острый ум, хитрость и находчивость, сколько прежде всего другая черта – ею-то, собственно, и отличается Ходжа Насреддин из повести от своего фольклорного прототипа.

Так о чем же написал Леонид Васильевич Соловьев? О любви к жизни и ко всем, кто к этой жизни принадлежит. Вот она, сила Ходжи Насреддина: в любом человеке он способен отыскать хорошее, светлое, доброе начало. И не только отыскать, но и сделать так, чтобы оно возобладало, хотя бы на краткий срок, над остальными сторонами его натуры. А если ничего такого не находится и человек этот служит лишь источником зла, – тогда Ходжа Насреддин беспощаден, и беспощаден справедливо. Вспомните, что случилось с Агабеком и ростовщиком Джафаром, – вряд ли кому-нибудь придет в голову сожалеть о них. Не думаю, что можно применить к этому противостоянию: герой из народа против власти и алчности – эпитет «плоское», каким его наградил автор предыдущего отзыва. Оно не плоское, оно актуальное и живое: если мы перенесем действие в наши дни, кто будет главным противником Ходжи Насреддина? Да все те же самые лица, разве что соответствующим образом осовремененные. Зло, с которым боролся Ходжа Насреддин у Соловьева, никуда не исчезло – наоборот, еще сильнее стала его хватка и еще крепче вросло оно своими корнями всюду, куда только смогло дотянуться.

Если коротко, то «Повесть о Ходже Насреддине» – одна из тех немногих книг, которые заставляют меня жалеть, что на «ФантЛабе» используется строго десятибалльная шкала и нет возможности в виде исключения выйти за ее пределы – в данном случае баллов так до двенадцати. Хорошо, что есть на свете такие книги, и тем нужнее они нам сейчас, когда миром правят страх, ненависть и подлость.

Начну с того общеизвестного факта, что мы находимся на сайте любителей фантастики. А следовательно, тема параллельных миров должна быть нам отлично знакома, и, возможно, многим она уже приелась. Но вот передо мной лежит еще одна книга о параллельных мирах – и фантастики там нет ни слова. Вся она, от начала и до конца, – чисто научно-популярное издание, на полном серьезе рассматривающее возможность существования параллельных вселенных с точки зрения современной науки. Более того, речь идет не просто о возможности: Брайан Грин убедительно показывает, что существование параллельных миров с необходимостью вытекает почти из всех (!) теорий, на которых основана современная физика. И даже если мы не готовы признать, что где-то в бесконечном пространстве непременно найдется более или менее точный двойник нашей Земли со всеми ее обитателями, включая нас (и «ФантЛаб» тоже, кстати), или что в каком-нибудь миллиметре от нас всегда незримо и неощутимо присутствует другая Вселенная на параллельной бране, или что весь наш мир – всего лишь голографическая проекция событий, происходящих где-то невообразимо далеко на двухмерной границе Вселенной, возразить Грину нам нечего. Все свои выкладки он, как и в первых двух книгах, строит строго логически и последовательно. Одно вытекает из другого, другое – из третьего, цепочки рассуждений удлиняются и стыкуются друг с другом – и вот к последним страницам мы оказываемся с целым букетом различных параллельных вселенных в руках. Грин, очевидно, задался целью собрать под одной обложкой все современные научные представления о параллельных мирах, вплоть до самых немыслимых. Но, на мой взгляд, вышло так, что с этой самой немыслимостью оказался связан главный недостаток книги.

Постараюсь разъяснить, что я имею в виду. Как следует изучив первые два научно-популярных издания Брайана Грина – «Элегантную Вселенную» и «Ткань космоса» – и сравнив с ними «Скрытую реальность», я заметил, что каждая новая книга дальше и дальше углубляется в область непознанного и порой даже непознаваемого. Так и здесь: хотя существование параллельных вселенных того или иного рода в принципе можно доказать экспериментально, пока что это находится за пределами наших технических возможностей и, судя по всему, будет находиться еще очень долго. А есть в числе описанных в книге и такие гипотезы, которые уже целиком относятся к неверифицируемым и нефальсифицируемым. В своей самокритичной манере Грин задает себе вопрос: а наука ли это вообще? И, чтобы доказать: да, это все еще наука, – ему приходится затрагивать вопросы не столько научные, сколько относящиеся к философии науки. Особенно хорошо это заметно в последних главах (где, помимо прочего, оценивается возможность существования вселенной, целиком состоящей из плавленой моццареллы). От книги, написанной одним из ведущих физиков-теоретиков в области теории струн, я все-таки ожидал несколько иного, нежели таких вот философских рассуждений в духе Шлика или Поппера. (Кстати говоря, вышедшая в прошлом году четвертая книга Грина озаглавлена «До конца времен: разум, материя и наши поиски смысла в развивающейся Вселенной». Я ее пока не прочитал, но, судя по названию, она уже почти целиком посвящена философским размышлениям – таким образом, отход от физики к философии у Грина продолжается.)

Я не стал бы заострять на вышеописанном внимание – в конце концов, раз автору-физику здесь требуется философия, пусть будет философия, – если бы не тот факт, что в «Скрытой реальности» в жертву философскому анализу принесена характерная гриновская обстоятельность рассмотрения предмета. Это и есть тот самый недостаток, о котором я упомянул выше. Причиной, по-видимому, является желание сохранить объем книги на приемлемом для издателя уровне. Что ж, причина вполне уважительная, но в итоге создается отчетливое ощущение некоторой поверхностности: многим понятиям и теориям, на которых основаны рассмотренные гипотезы о параллельных мирах, уделено явно недостаточное для полного понимания сути предмета внимание. Правда, в конце, как обычно у Грина, имеются обширные примечания, где многие вопросы раскрываются намного глубже, чем в основном тексте. Но, по-моему, даже их недостаточно, тем более что они рассчитаны в основном на читателей с хорошей математической и физической подготовкой. Так что браться за «Скрытую реальность» лучше всего после прочтения первых двух книг Грина, где эти вопросы рассматриваются намного подробнее. А начинать с этой книги знакомство с научно-популярным творчеством Брайана Грина я бы не советовал.

«Косная материя», «энтропия», «чудовищный» – этот набор слов вам ничего не напоминает? Уверен, что да, очень даже напоминает «Туманность Андромеды» И. А. Ефремова – так? Но нет, все эти слова найдены мной в рассказе Александра Колпакова «Альфа Эридана», а знаменитый ефремовский роман тут ни при чем. Или все-таки связь имеется? Я почти уверен, что да: в рассказе можно без труда узнать некоторые события из первых глав «Туманности Андромеды», отдельные детали оттуда же и характерные для творчества Ефремова слова и выражения.

Первое сюжетное связующее звено – неожиданная встреча звездолета с массивным несветящимся гравитирующим объектом. У Ефремова это была железная звезда, здесь – остывший белый карлик. В обоих случаях борьба с гравитацией этого объекта поглощает бо́льшую часть энергии корабля. Как результат, в «Туманности Андромеды», если помните, «Тантра» садится на планету около железной звезды, где два члена экипажа оказываются пораженными парализующими разрядами местной фауны – «медуз» и «крестов». У Колпакова тоже происходит нечто подобное, только не после борьбы с белым карликом, а задолго до нее: на одной из планет Альфы Эридана все члены экипажа, кроме главного героя, Ивана Руссова, попадают под электрический удар какого-то местного ящероподобного создания. В «Туманности Андромеды» астронавигатор Низа Крит проводит в бессознательном состоянии весь оставшийся путь до Земли, а начальник экспедиции приходит к ее «саркофагу» в трудные минуты; точно так же в «Альфе Эридана» Руссов вглядывается в анабиозную капсулу, где находится его подруга Светлана Сергеева.

Это главные точки соприкоснования двух произведений, а есть и другие, помельче. Звездолет «Паллада» у Колпакова кажется почти целиком списанным с ефремовской «Тантры»: после посадки он принимает горизонтальное положение, а для взлета вновь встает вертикально; на корпусе имеется загадочный «гребень приемника равновесия», а в выходном шлюзе применяется «выдувающий» воздушный заслон; упоминаются «приборы охраны электронных связей»; работа контрольных приборов сопровождается звуками переменной тональности; наконец, в рубке управления находится особый экран, с помощью которого можно непосредственно наблюдать за работой реактора и ускорителя частиц главных двигателей.

А вот чего Колпаков совершенно не перенял у Ефремова – так это обдуманности действий экипажа и начальника экспедиции. В «Туманности Андромеды» «Тантра» перед посадкой на неизвестную планету долго проводит ее фотосъемку и радиолокацию, сбрасывает зонды-телепередатчики. Здесь же все куда как просто: сели на первое попавшееся место, выгрузили вездеход, поехали в лес и на берег моря. Можно подумать, что исследование планеты к этому и сводилось: поездить немного по красивым местам, пофотографировать пейзажи, набрать цветочков и камушков – и домой. А попадется эффектный ящер – выпалить в него лазером, чтобы расшевелить. Не астронавты-ученые, а какие-то школьники в походе, честное слово…

Наконец, сама научно-фантастическая основа рассказа на поверку оказывается лишенной даже элементарной логики. Описанные в рассказе межзвездные корабли классифицируются по степени асимптотического приближения их скорости к скорости света – каждое следующее поколение прибавляет еще одну «девятку после нуля». Для звездолетов класса «шесть девяток» (т. е. развивающих 0,999999 скорости света) указан порядок замедления времени: примерно в тысячу раз. Однако при этом, когда Руссов стартует на корабле следующего поколения «семь девяток», по приведенным числам (пятьдесят четыре дня по собственному времени корабля и около семидесяти лет на Земле) можно высчитать, что время замедлилось здесь даже меньше, чем для звездолетов предыдущего класса: менее чем в пятьсот раз. А еще непонятнее первая экспедиция Руссова: упоминается, что по локальному времени корабля прошло двадцать лет, а на Земле – пять тысяч. Двести пятьдесят раз, порядок величины тот же самый, а ведь темпы замедления времени при приближении к скорости света растут экспоненциально. Что же, «Циолковский» XXI века мог соперничать по скорости с новейшими кораблями восьмого тысячелетия? И он располагал настолько большим запасом горючего и припасов, что Руссов смог прямо по ходу полета изменить программу экспедиции и вместо планировавшихся четырех световых лет от Земли забраться аж за две тысячи восемьсот? Согласитесь, что такое больше под стать какой-нибудь простенькой космоопере, где герои свободно мотаются от одной звезды к другой, а при случае не прочь слетать и в соседнюю галактику.

Насколько авторский замысел далек от научной истины, можно убедиться путем расчетов. Если допустить, что древний «Циолковский» развивал хотя бы «одну девятку после нуля», по формуле релятивистского замедления времени получим, что за двадцать лет полета по собственному времени «Циолковского» на Земле прошло бы не больше пятидесяти лет. Пятидесяти, а не пяти тысяч! Основное допущение сюжета, благодаря которому Руссов вернулся на Землю в далеком будущем, оказывается полностью несостоятельным. И я вовсе не считаю себя излишне придирчивым: если уж перед нами явная «твердая» фантастика, да еще и целиком опирающаяся на релятивистские эффекты, то они, эти эффекты, просто обязаны соответствовать научной истине – пусть не идеально, но, во всяком случае, и не с ошибкой на два порядка, как здесь.

Так есть ли у рассказа хоть какие-нибудь достоинства? Пожалуй, одно все-таки есть – это название, благодаря которому рассказ стал титульным для целого сборника, изданного в 1960 году. Но при этом с лучшими рассказами сборника «Альфа Эридана» совершенно не выдерживает сравнения. Дикая путаница в «твердой» научно-фантастической основе, абсолютно невразумительные персонажи (даже сам Руссов), очень поверхностное изложение многих ключевых событий и, наконец, явные заимствования у Ефремова. А слепленный из этих составляющих сюжет сводится к затертому до дыр: сначала создать себе уйму трудностей, а потом в одиночку героически спасти, превозмочь, победить, преодолеть и т. п. В сборнике есть и другие рассказы на похожие темы, но «Альфа Эридана» – один из худших. В общем, если вам попадет в руки одноименный сборник – читайте там Стругацких, Анфилова, Савченко… ну, а читать титульный рассказ, пожалуй, смысла нет.

Этот сборник – показательный образец советской космической фантастики – той, которой уже не будет никогда: кажущейся нам теперь по-детски восторженной и порой до глупости наивной, но проникнутой искренней верой во всемогущество человека, в светлое будущее всей Земли, в то, что мы не одни во Вселенной, и стремящейся во что бы то ни стало донести эту убежденность до читателя. Судя по прочитанным мною отзывам на сборник и на входящие в него рассказы, кому-то это нравится, а у кого-то вызывает резкое отторжение; кто-то считает, что фантастика такого рода безнадежно устарела, а кто-то готов читать ее и в наши дни. Что касается меня, то я не стану хаять или хвалить рассказы «Альфы Эридана» только из-за их принадлежности к классической советской фантастике. Вместо этого попробую взглянуть на них по возможности объективно и только затем сделать вывод: заслуживает ли составленный из них сборник внимания в наше время или нет.

Две основные темы сборника вполне типичны для того времени – это Подвиг и Контакт. Начнем с Подвига. Нередко сталкиваюсь с мнением, что непременными его атрибутами в литературе тех лет являются речи-лозунги, прямолинейно-штампованное мышление и демонстративные самопожертвования. Такое тут действительно имеется, но по ходу чтения становится ясно: чем его больше, тем глупее совершаемые поступки. В качестве примера могу привести бессмысленное донкихотство капитана Зарубина из «Астронавта» В. Журавлевой. А подвиг между тем вовсе не обязательно должен быть эффектным внешне и сопровождаться, как у Зарубина, громкими словами: например, рывок Аверина к пульту управления («В конце пути» Г. Анфилова) показался бы стороннему зрителю «немощным и вялым». Подвиг может быть и не преодолением внезапно возникших трудностей, а заранее хорошо продуманным и научно обоснованным экспериментом – как в «Частных предположениях» братьев Стругацких. А порой подвиг – это просто молча сделанный выбор («Испытание “СКР”» тех же Стругацких). В общем, вдумчивый читатель, пожалуй, усмотрит в сборнике идею, фактически противоположную перечисленным выше «непременным атрибутам»: больше дела, меньше слов.

Теперь о Контакте. И здесь тоже не все так ясно и однозначно, как принято считать: отнюдь не все советские фантасты писали об инопланетянах по образцу Ефремова или Мартынова. Из трех рассказов сборника, посвященных этой теме, только в одном люди убеждаются, что чужие похожи на них, – в «Пришельце» А. Колпакова. А в остальных двух налицо гигантские, качественные различия. Во «Второй экспедиции на Странную планету» В. Савченко космонавты сталкиваются с кристаллической формой жизни, а у Г. Альтова в «Богатырской симфонии» автоматический звездолет-разведчик возвращается с посланием с планеты из антивещества (как выглядят ее обитатели, остается неясным). Но при всем этом фантастика пятидесятых убежденно показывает: даже такие, на первый взгляд непреодолимые, различия можно победить, один разум всегда способен понять другой, из чего бы ни состояли и как бы ни воспринимали мир их носители. Достоинство это или недостаток, пусть каждый судит по собственному разумению.

Люди Земли в сборнике – тоже далеко не всегда отштампованные по единому образцу светлоликие герои, какими зачастую представляют персонажей советской фантастики тех лет. В одинаковых ситуациях они поступают совершенно по-разному, со своей собственной мотивацией и логикой поступков. В первом рассказе сборника – «Вторая экспедиция на Странную планету» – командир Антон Новак, персонаж вовсе не отрицательный, готов уничтожить рой кристаллических обитателей системы Проксимы Центавра и решается ради этого на подлость по отношению к товарищам. И тут же, в следующем рассказе «Пришелец», ставшие пленниками чужого корабля земные космонавты могут разрушить электронный мозг звездолета и тем самым освободиться, но решительно отказываются от такого поступка: по их мнению, уничтожение творения чужого разума недопустимо. В рассказе «Астронавт» капитан Зарубин против всякого здравого смысла настаивает на продолжении полета на неисправном корабле, в то время как бортинженер спокойно и доказательно разъясняет, что долг экспедиции в сложившейся ситуации – немедленно повернуть обратно.

Кстати, Зарубин – не единственный персонаж, чьи действия критически мыслящий читатель иначе как глупостью не назовет. Есть и другие: кто-то очертя голову лезет в чужой звездолет, не обеспечив себе пути отхода, кто-то недолго думая палит из лучевого пистолета в гигантского ящера… Тут я, пожалуй, склонен согласиться с критиками: порой герои-астронавты ведут себя как дети малые. Единственное объяснимое исключение – это рассказ «Огненный цветок». Он, как и серия «Легенды о звездных капитанах», в которую он входит, является больше эпосом, сказкой, нежели полноценной фантастикой; поэтому и его персонаж, капитан Прометей, вполне может говорить стихами и допускать пробелы в логике суждений и поступков.

Что мне еще не понравилось – это кое-где слишком вольное обращение с законами физики. О замедлении времени при околосветовых скоростях, разумеется, знают все, и на этом явлении построены сюжеты «Частных предположений» и титульного рассказа – «Альфа Эридана» А. Колпакова. Но в последнем с темпами замедления времени творится полнейшая путаница (подробнее собираюсь написать в отдельном отзыве). Да и с понятием скорости авторы рассказов обходятся как-то очень уж легко: вставляя в текст умопомрачительные числа, ни один из них ни разу не удосужился указать, относительно чего эти скорости определяются – а ведь без точки отсчета понятие скорости попросту теряет смысл.

С прочими релятивистскими эффектами дело также обстоит не очень хорошо. Летящий с ускорением 1 g звездолет будет представлять собой систему отсчета, с точки зрения общей теории относительности полностью равноправную с Землей. Следовательно, все процессы будут происходить там точно так же, как и на Земле, никакое релятивистское увеличение масс экипаж звездолета ощущать не будет, и для переноски контейнера с горючим вовсе не потребуется прилагать сверхчеловеческие усилия. А если вслед за звездолетом летит с такими же скоростью и ускорением рой разумных «ракеток», он будет связан со звездолетом единой системой отсчета, в пределах которой не будет происходить никакого сокращения времени и расстояний, – а значит, во «Второй экспедиции на Странную планету» Антон Новак и Ло Вей зря выжидали четверо суток для разгона, прежде чем выстрелить в рой контейнером с антигелием. На такие несообразности, конечно, можно и закрыть глаза, тем более что в отдельных случаях на них базируется весь сюжет; но, заметив однажды, начинаешь смотреть на сборник уже иными глазами: хоть авторы рассказов в большинстве своем были учеными, их фантастика, оказывается, выходила порой не совсем научной…

Так что же можно сказать о сборнике «Альфа Эридана» в итоге? С учетом всего написанного выше однозначно оценить его сложно – тут все зависит в первую очередь от читателя. Если он настроен искать прежде всего недостатки, он их отыщет в изобилии: придраться есть к чему почти в каждом рассказе. Если он склонен видеть положительные стороны, то обязательно увидит – ведь и их имеется немало. Ну, а если он стремится придерживаться объективной точки зрения, то, наверное, прочитает сборник от корки до корки, затем перечитает раз-другой особо запомнившиеся рассказы, а потом, подумав, скажет: ну да, не шедевр, конечно… но все-таки неплохая книга!

Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу, что фантастика Китая для большинства из нас – все еще terra incognita, вглубь которой мы только начинаем делать первые вылазки. Мы неплохо освоили такие ее прибрежные области, как Земля Лю Цысиня (крайне разнообразный ландшафт, от болота мелких страстишек до пиков фантазии высокого полета) с примыкающим к ней мысом Баошу или острова Чэнь Цюфаня (зона экологической катастрофы, заваленная отходами промышленной цивилизации), но все, что лежит за их пределами, остается пока почти не исследованным нами. К счастью, и по таким неизведанным областям уже начинают появляться русскоязычные «путеводители», и «Невидимые планеты» – как раз одно из таких изданий. Впрочем, в предисловии составитель антологии Кен Лю честно признаётся, что знает о предмете намного меньше, чем следовало бы, и призывает читателя также воздержаться от категорических суждений по принципу «от частного к общему», ведь представленной небольшой подборкой рассказов «география» современной китайской фантастики далеко не исчерпывается. Так я и поступлю: буду высказывать чисто субъективные впечатления исключительно в пределах показанных нам небольших районов terra fantastica sinensis.

Несмотря на самокритичные заявления составителя, книга отличается редкостным разнообразием представленных в ней фантастических жанров – Кен Лю явно немало потрудился, чтобы собрать их под одной обложкой. Есть в этом наборе антиутопия грубая и безыскусная («Молчаливый город»), а есть более тонкая и любопытно задуманная («Складывающийся Пекин»). Есть ничем не ограниченный полет фантазии с философским привкусом («Невидимые планеты») и есть история совершенно приземленная, «ближнего прицела», но не становящаяся от этого хуже («Лето Тунтун»). Есть какое-то невнятное технофэнтези («Могила светлячков»), есть нечто вроде лирической постапокалиптики (диковинное сочетание, правда?) – «Ночное путешествие дракона-лошади». Однако мне из этого разнообразия понравилось далеко не все. Для себя я считаю лучшими рассказы «Лето Тунтун» (незамысловатая, но добрая и хорошая история), «Забота о боге» (интересна идея об одряхлевших демиургах-инопланетянах) и «Лицзянские рыбы» (похоже на «Поиски» Ли Гардинга и «День не в счет» Генри Каттнера, но подано, пожалуй, изящнее и тоньше). А худшими – «Могила светлячков» (если мне когда-нибудь и удастся отыскать некий смысл в этой зауми, вряд ли он компенсирует затраченные на его поиск усилия), «Молчаливый город» (не люблю антиутопии, а особенно такие топорные и примитивные, как эта) и «Девушка по вызову» (вроде бы и интересно, но совершенно непонятно, что, собственно, происходит и при чем тут собаки).

Так или иначе, уверен, что каждый, взявший в руки «Невидимые планеты», отыщет для себя хотя бы один рассказ по вкусу – в этом большое достоинство антологии, составленной по принципу наибольшего разнообразия. Но у вошедших в нее рассказов вне зависимости от жанра есть одна общая не слишком приятная черта: большинство их производит впечатление не законченных произведений, а необработанных заготовок, чуть ли не черновиков. Почти в каждом присутствует хорошая (пусть даже не оригинальная) фантастическая идея, но созданная на ее основе история кажется либо «неотшлифованной», с множеством «шероховатостей», за которые цепляется глаз, либо вообще неоконченной – не развитой до своего логического завершения, а прерванной где-то в случайном месте. Портит впечатление и перевод, который кое-где также кажется грубоватым, неотредактированным. И уж совсем воротит с души от употребляемых переводчиком словечек вроде «креативный», «инновационный» или «фейковый». Предполагаю, что такая лексика – артефакт двойного перевода: китайский – английский – русский. Если бы перевод выполнялся непосредственно с китайского, перед переводчиком не маячили бы гипнотизирующие призраки английских слов, и ему легче было бы остаться в рамках нормального литературного языка, не портя перевод отвратительными разухабисто-репортерскими англицизмами.

Последние два-три десятка страниц отведены под статьи об истории китайской научной фантастики и о текущем положении дел в этом жанре. За них Кену Лю отдельное спасибо: читать их было даже интереснее, чем некоторые из рассказов, и я пожалел, что они столь коротки. Впрочем, для самого общего понимания условий, в которых существует и развивается современная фантастика Китая, трех небольших статей вполне достаточно. Если наряду с ними учесть нарочито разнообразный состав антологии, наличие в ней кратких биографий писателей и «методологического» предисловия, можно сделать вывод, что книга призвана выполнять в первую очередь не развлекательную, а популяризаторскую функцию. И с этим, на мой взгляд, она справляется отлично, несмотря на все свои недостатки. Так что если вы хотите узнать, что еще может предложить нам Китай в области фантастики, помимо всем известных «Воспоминаний о прошлом Земли» Лю Цысиня, «Возрождения времени» Баошу и «Мусорного прибоя» Чэнь Цюфаня, то «Невидимые планеты» – как раз то, что вам нужно.

Если подбирать самый подходящий эпитет к «Планете изгнания», я бы выбрал в качестве такового слово «пронзительный». «Пронзительный» – не от слова «пронзает», а от слова «пронизывает», как, например, пронизывает до костей холодный ветер. Если вчитаться в книгу как следует, мысленно ставя себя на место ее героев, возникает именно такое пронзительное ощущение – одиночества, безысходности, тщетности, потерянности. Никому из нас такое в действительности испытать не дано просто потому, что мы живем на своей родной и вполне благоприятной для жизни планете. А в книге?..

Представьте себе планету, год на которой длится шестьдесят земных лет: по пятнадцать лет зимы, весны, лета и осени. Как и все живые существа этой планеты, люди на ней живут, подчиняясь такому долгому циклу: дети у них рождаются только весной и осенью. Но вот перед нами девушка Ролери, родившаяся не в срок – в так называмое Летнее Бесплодие. Она одна – все свое поколение: те, родился весной, уже взрослые люди, родившиеся осенью – еще маленькие дети. Не то что в ближайших племенах, а, пожалуй, и на всей планете у Ролери не отыщется ни одного ровесника. Лучшее, на что она может рассчитывать, – со временем стать пятой женой у какого-нибудь старика. Попробуйте представить себе, что она должна ощущать, размышляя о своей жизни. Ну как, пронизывает?

Казалось бы, худшее одиночество и вообразить невозможно, однако нам тут же доказывают обратное. Колония пришельцев из космоса – поселенцев из Лиги Миров, обосновавшаяся на той же планете десять местных (то есть шестьсот земных) лет назад, когда-то была сильна и многолюдна, но теперь постепенно, но неумолимо вымирает. Связь с Лигой давным-давно потеряна, многое из знаний первопоселенцев утрачено, построить космический корабль колонистам не под силу, и все, что им остается, – просто выживать в чужом для них мире, чувствуя, как этот мир «с величественной медлительностью отторгает чужеродный привой». Особенно тяжело главе колонистов, Джакобу Агату, который отлично осознаёт, что колония обречена и что он, ее глава, не может ничего с этим поделать. Добавьте сюда не исчезнувшее за десять долгих лет недоверие к колонистам-«дальнерожденным» со стороны местных племен, считающих их нелюдями и, за редкими исключениями, демонстративно презирающих, и такое же отношение к людям планеты со стороны многих колонистов: для них это даже не люди, а «врасу» – высокоразумные существа. И то правда, как легко презирать таких «высокоразумных», когда у тебя за плечами тысячелетия истории космической Лиги Миров, а они живут в каменном веке и даже еще не изобрели простое колесо…

И вот в такой мрачной обстановке, в преддверии наступающей зимы, и разворачивается действие «Планеты изгнания». Встреча Ролери и Агата – первое звено в цепи событий, которые наперекор всему: близкой зиме, нашествию кочевников с севера, давним презрению и ненависти – а может быть, и благодаря всему этому? – объединят колонистов и племя Аскатевара и дадут начало чему-то совершенно новому. Только не думайте, что все образуется, словно по волшебству, и что вас ждет простенький романчик с хэппи-эндом: смертей и крови по ходу действия будет немало, но, если вдуматься, только так все и могло произойти. «Планета изгнания» – вещь цельная и продуманная, события в ней находятся точно на своих местах, и ни одно нельзя выдернуть из книги, чтобы не зашаталось все повествование, его последовательность и логика. Все-таки ранние произведения Хайнского цикла в этом смысле намного лучше более поздних, чаще всего раздутых сверх всякой меры и перегруженных различными отвлеченными и в общем-то ненужными рассуждениями. Здесь ничего подобного нет, и оттого-то «Планета изгнания» и производит столь глубокое впечатление: нам ничего не разжевывают и не кладут в рот готовеньким, додумываем картины прихода зимы и человеческого отчаяния мы сами. А свои собственные представления воспринимаются и запоминаются, конечно же, ярче и лучше, чем полученные извне, со стороны.

Планета, которая потом, в других «хайнских» произведениях, будет носить название Верель, также описана скупыми, но красочными и меткими штрихами: море с высокими приливами, серое осеннее небо, ползущие по опустевшему лесу бродячие корни, летающие белые снеговеи, страшные снежные дьяволы… И местные племена с их особым этикетом общения, основанным на глаголах «слушать» и «слышать». Простыми словами «я тебя не слышу» там можно нанести смертельное оскорбление. И никто опять-таки нам не разъясняет тонкости такого общения: они сами быстро становятся понятны по ходу действия, и мы начинаем ощущать их смысл без всяких дополнительных комментариев. Вот он, парадокс Хайнского цикла: чем меньше написано, тем проще понять и почувствовать, и наоборот, – а «Планета изгнания», наверное, лучший тому пример.

Если вы захотите прочитать этот фантастический детектив, то прислушайтесь к моему совету: обеспечьте себе пару полностью свободных дней, изолируйтесь от всех внешних воздействий (отключите телефон, доступ в Интернет, отмените все назначенные встречи), скажите своим домашним, что будете очень заняты, усядьтесь поудобнее, положите рядом с собой бумагу и карандаш… ну и, собственно, приступайте. Только при соблюдении вышеперечисленных условий есть надежда, что вам удастся полностью разобраться в событиях, произошедших в Институте времени с 20 по 23 мая 1974 года.

Карандаш и бумага, спросите вы, – неужели все настолько сложно? Поверьте, да. К фактам и логике событий здесь подходят предельно серьезно, и, возможно, вам для понимания понадобится расписывать все по минутам, как это делал Эркюль Пуаро в «Восточном экспрессе». Только вот Пуаро не надо было учитывать расхождения временны́х линий, а вам придется – напомню, речь идет не просто о детективе, а о фантастическом детективе. Помните, как во второй серии «Назад в будущее» док Браун рисовал для непонятливого Марти схему, объясняя возникновение альтернативного 1985 года? Вот и тут не обойтись без таких схем, только куда сложнее. Правда, вам помогут авторы, которые ближе к концу, когда голова у вас уже совсем пойдет кругом, будут регулярно подкидывать вам готовые схемы собственного изготовления. Но даже они в послесловии честно признаются, что и сами часто путались в своих построениях…

Впрочем, первые главы, скорее всего, не дадут вам повода слишком часто делать заметки. Выглядят они точь-в-точь как классический советский «производственный» детектив: в лаборатории обнаружен труп сотрудника, из прокуратуры приезжает следователь и начинает всех тщательно опрашивать, составляя в уме версии случившегося. Что дело происходит именно в Институте времени, значения вначале как будто не имеет. Более того, авторы словами сотрудников института словно бы убеждают нас, что события никак не могут быть связаны с хронофизикой. Работа, видите ли, пока только на стадии осторожных экспериментов: маленькие брусочки, перемещения на десять минут, – вы же понимаете, поле неоднородное, у японцев вон мыши и те дохнут, а уж человека просто размажет по времени тонким слоем… И только ближе к середине все меняется, детектив вдруг дополняется фантастической составляющей, и временны́е линии начинают ветвиться и множиться в устрашающем темпе. И вот тут-то надо уже буквально вчитываться в каждую страницу, порой возвращаясь к непонятным местам по два-три раза и то и дело хватаясь за свой листок с заметками, – и так до самого конца книги. Это, по-моему, единственный способ ее прочитать – именно прочитать, а не просто пролистать до конца «для галочки».

«В Институте времени…» имеет некоторое сходство с другой повестью Громовой – «Мы одной крови – ты и я!». Там, как и здесь, имеется пара друзей: блестящий молодой ученый, будущее светило науки, и обыкновенный трудяга-парень, ведущий рутинную научную работу и звезд с неба не хватающий. Но «трудяга» вдруг совершает большое открытие, а его блестящему другу остается только завидовать: как же так, он смог, а я – я! – не смог?! Ну и вылезают наружу, как результат желания «догнать и перегнать», некие беспринципность и жестокость. Здесь похожие персонажи попадают в несколько иную ситуацию: «трудяга» делает открытие после друга, но независимо от него. При этом им движет исключительно желание спасти друга, в то время как тот думает только о проверке своего открытия и совершенно игнорирует этическую сторону дела. Из одного этого можно было бы развить целую отдельную сюжетную линию, но здесь все ограничивается несколькими страницами яростной дискуссии о допустимости научных экспериментов на себе самом и на своих двойниках, а потом совершенно сходит на нет. Как я понимаю, потому, что все-таки главная тема повести иная: перемещения во времени в контексте причинно-следственных связей, – и она попросту подавляет собой все остальное. Мне даже кажется, что причиной появления «В Институте времени…» было прежде всего желание ответить другим фантастам, писавшим о путешествиях во времени легко и «ненаучно». Недаром же в тексте не раз упоминаются Азимов, Гансовский, Брэдбери и критикуются их подходы к вопросу. Им-то Громова и Нудельман и противопоставляют собственный метод, основанный на тщательном логическом анализе, а не на прихотях авторского замысла.

Проще говоря, «В Институте времени идет расследование» – это очень-очень «твердая» темпоральная фантастика. Настолько «твердая», что «тверже» я, пожалуй, не встречал. Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки хорошо, ведь «хроноопер» написано великое множество, а вот такого точного, строго логического подхода к перемещениям во времени еще надо поискать. Так что если у вас есть желание как следует пошевелить мозгами на досуге – прочитайте, не пожалеете. Помнится, док Браун то и дело пенял Марти: не умеешь, мол, мыслить в четырех измерениях пространственно-временного континуума. Так вот, в случае успешного осмысления событий в Институте времени расширение сознания до четырех измерений вам обеспечено.

...Какие, однако, проделки выкидывает моя читательская судьба! Не далее как два месяца назад мое сознание было сжато до двух измерений книгой А. Дьюдни «Планиверсум», и не успел я восстановить его исходное трехмерное состояние, как нежданно-негаданно перевел его благодаря «В Институте времени…» аж в четырехмерное. Может, тут кто-нибудь знает и какие-нибудь книги о пяти измерениях?..

Кажется, мое знакомство с творчеством Урсулы Ле Гуин началось именно с этого романа, когда он печатался с продолжением в журнале «Техника – молодежи». Журнал этот мы не выписывали, и один из тех номеров попал ко мне в руки каким-то случайным образом через год или два после его выхода. Поэтому все, что я смог тогда прочитать, было только отрывком без начала и конца, но содержание его оказалось настолько манящим и интригующим, что название «Планета Роканнона» (так назывался тот перевод) прочно осело у меня в памяти. Прочитать роман полностью мне представилась возможность только лет через десять. Часто бывает так, что запомнившаяся в детстве книга при возвращении к ней через много лет производит разочаровывающее впечатление, но я тогда был не только не разочарован, но даже, наоборот, очарован, да простится мне столь неуклюжий каламбур. «Мир Роканнона», как совершенно справедливо подмечено в предыдущих отзывах, находится на стыке фантастики и фэнтези. Сейчас-то я знаю, что таких книг пруд пруди, а вот тогда сочетание научно-фантастической подоплеки с почти сказочными сюжетом и антуражем стали для меня чем-то вроде открытия: оказывается, и так тоже бывает!

Вкратце содержание сводится к следующему. На этнографическую экспедицию, работающую на планете Фомальгаут-II, совершается внезапное нападение, и в живых остается только ее руководитель Гаверел Роканнон. Он предполагает, что экспедицию уничтожили мятежники с планеты Фарадей, отколовшейся от Лиги Миров, ведь цивилизация Фомальгаута-II находится на уровне феодального средневековья – за́мки, мечи, копья, всадники на крылатых животных, – и взорвать корабль экспедиции могли разве что мятежные фарадейцы, выбравшие эту планету для своей базы. Так как Фомальгаут-II решением Лиги закрыт для контактов, уничтожение корабельного ансибля – средства для мгновенной межзвездной связи – гарантирует восставшим, что Лига Миров не узнает об их убежище. Однако случайно Роканнону удается выяснить, где находится база мятежников, и он в сопровождении своих друзей из числа жителей планеты отправляется туда, чтобы, пробравшись на какой-нибудь из фарадейских кораблей, через его ансибль сообщить Лиге о местонахождении базы.

Несмотря на внешнюю простоту сюжета, четко подпадающего под заезженный пункт фантлабовского классификатора «путешествие к особой цели», «Мир Роканнона», на мой взгляд, превосходит многое из написанного Урсулой Ле Гуин. Здесь нет нудных ложно-глубокомысленных рассуждений, которыми изобилуют многие другие произведения Хайнского цикла: главный герой просто движется к своей цели и платит за ее достижение высокую цену. И вот эти-то кажущиеся простота и ясность мне намного больше по душе, чем, например, велеречивая пустота «Толкователей» или «Обделенных» из того же Хайнского цикла. Какую цену можно отдать за достижение своей цели, что будет оправданно и приемлемо? А если на кону стоит спасение всей планеты, но за него придется заплатить жизнью друга? А если представится возможность получить чуть ли не сверхъестественный дар, но тем самым взвалить на себя тяжелейшую ответственность?.. Таких вопросов и лишь едва намеченных сюжетных ходов в «Мире Роканнона» можно отыскать немало, но только часть их развита по ходу действия. Так что роман вышел очень коротким – по существу, это скорее повесть, – и тем обиднее, что так много в нем осталось недосказанным. Закрывая книгу, я думал: черт побери, как же мало, хочется еще! Это опять-таки полная противоположность тем же «Обделенным» и «Толкователям», когда при чтении в голове то и дело мелькало: ну сколько же можно продолжать эту тягомотину, заканчивайте уж скорее…

Вообще говоря, принадлежность «Роканнона» к Хайнскому циклу, на мой взгляд, весьма условна. Здесь Хайн упоминается только мельком в одном или двух местах как родина Роканнона, не более того. Нет и знакомой по другим «хайнским» произведениям Экумены – вместо нее есть только Лига Миров, а это совсем не то же самое. Главные принципы Экумены – «культурное эмбарго», то есть запрет на передачу аборигенам технологий и знаний, существенно превосходящих их уровень развития, и мирное сотрудничество населенных миров. Здесь же все наоборот: Лига Миров занимается простейшим техническим прогрессорством и не чурается демонстрации силы, да еще и собирает налоги с присоединенных планет. Правда, одновременно у Ле Гуин уже вырисовывается и резкая критика такой политики. Роканнон, немолодой и умудренный опытом человек, полагает, что прямолинейное одностороннее прогрессорство глубоко ошибочно: даже у тех народов, которых заправилы Лиги считают дикарями, можно перенять немало ценного и важного. В случае с Роканноном именно такой взгляд на вещи в конечном итоге и помогает ему добраться до цели. Потом, в более поздних книгах, Ле Гуин уже сознательно упоминала полученный Роканноном дар телепатии как один из шагов к созданию Экумены. Так что, пусть даже единой и последовательной хронологии Хайнского цикла не существует (как заявляла сама писательница), по аналогии со Стругацкими, в творчестве которых выделяется так называемый Предполуденный цикл, я отнес бы «Роканнона» к своеобразному Предхайнскому циклу, тем более что это действительно самый ранний (1966 год) роман из «хайнских» произведений. И если вам надоели Анаррес с его банальными социальными истинами («Обделенные») или Ака, где бесконечно переливают из пустого в порожнее («Толкователи»), и хочется чего-нибудь красочного и выразительного, внешне простого, но наполненного смыслом, – вас всегда ждут на Фомальгауте-II. Точнее, на планете Роканнона, как она отныне называется решением Лиги Миров.

Все произведения о Земноморье я четко делю для себя на две части. Первая – оригинальная трилогия: «Волшебник Земноморья», «Гробницы Атуана» и «На последнем берегу». Вторая – все остальное. Разница между ними очевидна, но как коротко и емко сформулировать, в чем она заключается – не внешние, поверхностные различия, а более глубокие, общие признаки? Такой признак я отыскал, перечитав и сами произведения о Земноморье, и множество здешних отзывов на них, – он укладывается в одно-единственное слово. Тысячу раз прав AlisterOrm, назвавший поздние произведения о Земноморье фанфиками: он нашел как раз то самое верное слово, которое стоит сотни других.

Фанфики, как известно, пишутся в подавляющем большинстве случаев отнюдь не для того, чтобы развить идеи создателей «канона» или обогатить образы его героев. Цель сочинителей фанфиков – выразить свои собственные мечты и фантазии, причем не обязательно прямо касающиеся оригинального авторского замысла, а вообще о чем угодно. И вот берутся известные персонажи, кое-какие легко узнаваемые места и ситуации, и все это сочинители заставляют плясать под свою дудку. Что в результате авторский замысел зачастую переворачивается с ног на голову, на первый план вылезают второстепенные и даже третьестепенные персонажи, а смысловая и литературная ценность такого сочинения становится близкой к нулю, сочинителей обычно не волнует.

Теперь посмотрим, как это можно применить к Земноморью. Первую трилогию об этом мире написала в 1968-1972 гг. Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Все прочее, начиная с «Техану» (1990 год), – Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Имена, даты рождения, ученые степени и место проживания совпадают полностью. Но кажется, будто вторая У. К. Ле Гуин была совершенно другим человеком, к первой У. К. Ле Гуин не имевшим никакого отношения. Она даже не стала вникать в смысловую основу трех романов, написанных той, первой Ле Гуин, а просто позаимствовала оттуда все, что приглянулось, и принялась строить из этого свое собственное Земноморье, «пересмотренное и исправленное» (sic!). И вот Гед, Верховный Маг Земноморья, после победы над Кобом отправленный первой Ле Гуин на заслуженный отдых, по воле второй превращается в «Техану» в этакого седого несмышленыша, которого дальновидная и заботливая Тенар обучает азам деревенской жизни; волшебники из стражей вселенского равновесия вроде Огиона или Неммерля становятся в лучшем случае безразличными к миру гордецами, а в худшем – просто злобными мерзавцами, а самоотверженно исправляет творимое ими зло дружная женская команда во главе с той же Тенар; наконец, в «На иных ветрах» вторая Ле Гуин окончательно расправляется со всем стройным романтическим мирозданием настоящего Земноморья, заменяя его собственной топорной поделкой, а в повести «Искатель» даже подводит под нее «историческую базу». Кроме того, есть еще россыпь небольших рассказов, за редкими исключениями выдержанных в том же духе: действующие лица и места действия – прежние, знакомые, но смысл – совершенно иной. Вот вам и набор фанфиков в чистейшем виде – однако по какому-то недоразумению он считается единым целым с замечательной оригинальной трилогией…

Грустно – что тут еще можно сказать? Для себя я нашел выход только в полном отрицании: издание первой трилогии в серии «Шедевры фантастики» стоит у меня на полке на почетном месте, в то время как книга под названием «Сказания Земноморья» из той же серии задвинута в самый дальний ряд и вспоминать о ней я стараюсь как можно реже. Сегодня вот вспомнил – теперь надо снова забыть: в мире есть много куда более интересной и достойной чтения литературы, нежели такие вот «автофанфики».

Предположу, что этот роман создавался с конца к началу. «Глаз цапли» подобен школьным задачкам по алгебре, в которых правильный ответ обычно выражается красивым целым числом и которые ради этого составляются с соответствующими начальными условиями. Вот так же и здесь: кажется, будто при работе над «Глазом цапли» Урсула Ле Гуин заранее твердо решила, каким должно быть завершение будущей книги и что для этого надо сделать, а уже затем принялась разрабатывать «вводные», подгоняя их под этот «ответ». В общем-то ничего особенного, нормальная писательская практика, но в данном случае искусственность полученных таким способом «начальных условий», пожалуй, чрезмерна.

Судите сами. Есть планета Виктория, на которую когда-то, за сто с лишним лет до описываемых событий, было сослано несколько тысяч преступников с Земли. Затем, через полвека, на Викторию прибыла еще одна, меньшая группа людей – это был Народ Мира, пацифисты, которым не нашлось на Земле места. И хотя в их распоряжении была вся Виктория, свое поселение, Шанти, они основали всего в нескольких километрах от Столицы прежних ссыльных. Странно и неправдоподобно, но так обеспечивается завязка конфликта: два совершенно различных человеческих сообщества буквально рядом друг с другом. Больше на всей планете людей нет. Далее – еще одна странность: ссыльные прожили на Виктории больше века, пацифисты – больше полувека, но за это время никто ни разу не попытался хотя бы немного исследовать доставшуюся им планету. Первая такая попытка происходит как раз в начале действия. Почему они ждали так долго? Опять-таки исключительно по воле писательницы. Ей надо было обеспечить полный отрыв действия от Земли, оставить у поселенцев только смутные воспоминания и легенды о том, как мыслили и действовали их предки, а такой отрыв могло дать только время – не менее двух-трех смен поколений. Для надежности в «начальных условиях» вдобавок оговорено отсутствие на Виктории книг и вообще каких-либо достоверных свидетельств о земной истории.

Следующая натяжка – завязка действия. Группа жителей Шанти вовсе не делает тайны из своей исследовательской экспедиции, так что послушать ее рассказ является сам глава Столицы, Хозяин Фалько, считающий себя правителем всей Виктории. Узнав, что экспедиция обнаружила где-то далеко, в укромном месте среди гор, плодородную и теплую долину, куда смогут переселиться почти все жители Шанти, он выступает против – ведь шантийцы поставляют в Столицу сельскохозяйственную продукцию, и притом почти даром, – и тем самым кладет начало конфликту. Но ведь в Шанти прекрасно понимали, что восторга в Столице их инициатива не вызовет. Спрашивается: кто мешал предпринять экспедицию и последующее переселение, не ставя в известность Столицу, тем более что жизнью Шанти там никогда особенно не интересовались? Шантийским принципам это нисколько не противоречило бы – скорее, даже соответствовало: вольные люди, сторонники свободы, захотели – и переселились на новое место. Но если бы все произошло так, не было бы никакого конфликта – просто в один прекрасный день посланник из Столицы, обеспокоенной отсутствием поступлений риса и прочего, обнаружил бы Шанти опустевшим. И, естественно, тогда и писать было бы не о чем.

Переселение шантийцев прошло бы сравнительно легко и быстро: их немного, около четырех тысяч, и изобилием вещей они не обременены. В Столице, кстати, всего вдвое больше людей. Итого двенадцать тысяч человек с технологиями на уровне девятнадцатого века (тоже, кстати, огромная натяжка – дело-то происходит в далеком будущем) и крошечный освоенный кусочек планеты – по сравнению, например, с произведениями Хайнского цикла масштабы весьма камерные. Почему? Причина – в особенности пацифистских идей, положенных в основу «Глаза цапли». Идеи эти, не спорю, красивы и возвышенны, но сработать они худо-бедно смогут только в таких вот небольших людских сообществах без развитой системы государственного насилия и сопутствующих ей технических средств. А увеличьте в тысячу раз численность противостоящих сторон, вымуштруйте столичных солдат, выдайте им автоматы и газовые гранаты, введите четко действующую нерассуждающую власть, понастройте в Столице десяток больших тюрем – и попытайтесь-ка представить себе, как шантийцы будут всему этому противостоять силой духа, песнями и сидячими забастовками и сколькие из них останутся живыми и невредимыми. Кое-какие шансы взять верх они имеют только в обстановке, подобной описанной в «Глазе цапли»: все средства принуждения противостоящей стороны – отряд не уверенных в себе и склонных к дезертирству охранников с кнутами и древними мушкетами, командиру отряда осточертело быть командиром, часть арестованных из-за нехватки места в тюрьме приходится разместить в овощехранилище, а лагерь для угнанных на сельскохозяйственные работы шантийцев не имеет даже ограды. Проще говоря, для торжества идей пацифизма все заранее приспособлено и обставлено наилучшим образом – снова «подгонка под ответ» в чистейшем виде.

Впрочем, как мне кажется, создательница «Глаза цапли» понимала: даже в столь искусственной обстановке противостояние Столицы и Шанти разрешать совсем бескровно ей не стоит – в противном случае роман превратится в слащавую сказочку с хэппи-эндом. Так что до крови дело в конце концов доходит – и вдруг оказывается, что даже в идеальных для шантийцев условиях исход последнего решающего столкновения определяет отнюдь не их сила духа.

Получается, шантийцам для победы требуется не только заранее подготовленная площадка, но и такой вот живой рояль в кустах?.. Это очередная натяжка сюжета – и наихудшая из всех: по сути дела, она просто дискредитирует исходный авторский посыл. Если коротко сформулировать смысл «Глаза цапли», каким его воспринимаю я, то получится примерно следующее: идеи пацифизма великолепны, прекрасны и непременно победят [далее следует длинный перечень условий, необходимых для этой «непременной» победы]; а о том, что будет при отсутствии всего этого, скромно умалчивается.

Что в «Глазе цапли» хорошо – так это фон, на котором разворачивается действие. Та часть природы Виктории, которую мы видим в книге, описана очень ярко и крайне достоверно. Например, каким надо было обладать воображением, чтобы изобрести и тщательно продумать жизненный цикл кольцедеревьев и образуемые ими ландшафты и биоценозы! Так, может быть, зря Урсула Ле Гуин посвятила свое творчество прежде всего социологии и психологии (как с приставкой «ксено-», так и без)? Может быть, было бы намного лучше, если бы на первый план в нем вышли ксенобиология и ксеноэкология?..

К Хайнскому циклу Урсулы Ле Гуин у меня сложилось двоякое отношение. С одной стороны, есть памятный с детства «Роканнон» или прочитанная позднее, но столь же прочно врезавшаяся в память пронзительная «Планета изгнания». С другой стороны, Хайнский цикл в то же время изобилует произведениями скучными, если не сказать проще: занудливыми, – где действия почти нет, а под видом заменяющей его глубокой мудрости подается неторопливое пережевывание разнообразных банальностей. В качестве примера могу привести роман «Обделенные» (о нем я сочинил отзыв в прошлом году) или тот, о котором пойдет речь здесь, – «Толкователи».

«Толкователи» – название на редкость удачное. С первой и до последней страницы книга непрестанно толкует и растолковывает множество раз одно и то же, кладет разжеванным в рот и помогает проглотить, а потом начинает все сначала. Кроме того, чтобы глоталась эта жвачка легче, она разведена немалым количеством воды. Как следствие, повествование отчаянно затянуто: мне кажется, что его без ущерба для смыслового наполнения можно было бы легко сократить раза в два. За счет чего? Прежде всего за счет Сати – наблюдателя Экумены на планете Ака, заглавного персонажа романа. Немало страниц занято ее воспоминаниями: часть их имеет непосредственное отношение к происходящему, но в основном это весьма унылая и однообразная рефлексия со старательно добавленным акцентом на однополых отношениях (для сюжета не имеющим ровным счетом никакого значения). Очень раздражают и постоянные стенания Сати: ох, я опять сделала все неправильно, опять ошибка! Судя по другим произведениям Хайнского цикла, задача наблюдателя – бесстрастный и объективный сбор информации для Экумены. А Сати – на что вообще нужна такая наблюдательница, если она сплошь и рядом не может справиться со своими эмоциями? Если она и выполнила свою задачу, то уж, во всяком случае, благодаря не собственным заслугам, а дружелюбию и находчивости местных жителей, ухватившихся за нее как за единственное оставшееся средство спасти наследие древней культуры Аки – собрание книг, которое стремится уничтожить всемогущая Корпорация.

Что или кто еще кажется лишним? Например, Яра, Советник Корпорации, преследовавший Сати на протяжении всего ее пути. Вначале я даже обрадовался его появлению: вот наконец-то главный антигерой, который умудрился попасть даже в тайное высокогорное книгохранилище и который непременно сделает все, чтобы дать о нем знать Корпорации. Но вместо ожидаемой кульминации сюжета получился пшик:

Ну и зачем тогда был нужен Яра? Только в качестве очередной жилетки, в которую Сати могла поплакать? Или как символ и без того очевидного зла, творимого Корпорацией? Загубить такую богатую сюжетную линию, эх…

Вообще говоря, завершение «Толкователей» выглядит очень, очень обрубленным, словно бы написанным наспех и оттого особенно неуместным. Конечно, если перечитать книгу раза два или три, то можно при желании отыскать упоминания о фактах и событиях, на которых этот финал основан. Беда в том, что они слишком малы и незаметны, чтобы их можно было запомнить и связать с завершающими событиями с первого же раза. А без этого все нити сюжета кажутся либо завершенными надуманно и искусственно, либо попросту брошенными. Ле Гуин, похоже, постаралась впихнуть в «Толкователей» как можно больше самых разных мыслей, смысловых слоев и аллюзий, но так и не решила, какой же вывод из всего этого сделать. Вот так и вышло, что после потоков многоречивых пустых сентенций и жалостливых самокопаний все решающие события занимают в конце буквально несколько страниц:

Впрочем, даже если «выпарить» из «Толкователей» всю «воду», то и в «сухом остатке» ничего нового и оригинального мы не найдем. Конфликт древней, самоуглубленной, застывшей в развитии культуры и современной технической цивилизации занимал Ле Гуин и раньше – возьмем хотя бы «Слово для “леса” и “мира” одно». Противопоставление насилия и непротивления насилию тоже было описано ранее – в «Глазе цапли». Здесь – в общем-то то же самое, только поданное в иной обстановке. Симпатии писательницы – безусловно, на стороне древней культуры Аки и ее хранителей – Толкователей. Она активно проводит представление об этой культуре как о самодостаточной системе, которая может из себя самой бесконечно черпать все необходимое для поддержания существования. В противоположность диалектическому взгляду на историю всячески подчеркивается, что отсутствие борьбы, противопоставления одного другому во всепланетном масштабе и есть главное достоинство старой жизни Аки и что любое изменение этого уклада не принесет ничего, кроме вреда.

Что ж, выглядит этот тезис, конечно, привлекательно и заманчиво. Однако монолитная культура, целиком углубленная в собственное прошлое, каким бы богатым на идеи оно ни было, рано или поздно исчерпает все ресурсы исследования самой себя и зачахнет. Это простейшая логика: обеспечить бесконечность развития (или хотя бы стабильного существования в развивающемся окружающем мире, как в случае с Акой) может только бесконечное познание, а его может предоставить только бесконечная Вселенная – то есть в данном случае обмен информацией и технологиями с Экуменой. Ле Гуин стремится отвести подобные рационалистические взгляды от своего творения постулатом о том, что Толкования не описываются категориями разумности, прагматичности и целесообразности, они «неразумны», по словам Толковательницы Элайед. Однако та же Элайед фактически признаёт, что Толкования – это только слова о прошлом, а больше ничего нет («Если мы перестанем произносить слова, то что останется в нашем мире?»). А тогда получается, что все Толкования – не более чем переливание из пустого в порожнее, бесконечное пережевывание одной и той же старой жвачки. Конечно же, книги Аки и их Толкования – это вовсе не никчемный хлам: их роль в жизни и культуре Аки нельзя отрицать, да и для историков Экумены они имеют громадную ценность. Но единственным и исчерпывающим руководством для жизни целой планеты, каким они показаны в книге, – пусть красивым, привлекательным, умиротворяющим и немного таинственным – они служить определенно не могут. И уж тем более теперь, когда Ака вступила в контакт с Экуменой и пути назад уже нет.

Противником традиционного уклада жизни на Аке выступает Корпорация, узурпировавшая власть на всей планете и назойливо пропагандирующая технический прогресс под девизом «Марш к звездам». В ее деятельности видны явные намеки на китайскую «культурную революцию», и подается она на страницах книги как абсолютное зло. Как результат, весь роман выдержан в черно-белых тонах: вот замечательная созерцательная старина, которую старательно уничтожают, а вот грубая техногенная современность, в которой нет ничего хорошего. При желании здесь можно усмотреть и противопоставление земных цивилизаций Запада и Востока, и притом исполненное убеждения, что совместить одну культуру с другой – задача невыполнимая. В связи с этим вспоминается «Лезвие бритвы» И. А. Ефремова, где в завершающих главах поднимаются аналогичные вопросы и высказывается уверенность, что можно хотя бы попытаться взять все лучшее с обеих сторон и достигнуть их гармоничного единства. И, как показывает реальный ход истории, Япония, Корея и тот же Китай вполне справились с подобной задачей: совершённый ими в двадцатом веке стремительный экономический рывок вовсе не привел к уничтожению их традиционных культур. Ле Гуин писала «Толкователей» в самом конце девяностых, когда это стало уже очевидным, – тем более странной и безосновательной выглядит ее позиция. А в таком случае вместе со слабостью авторской точки зрения теряет всякий смысл и сам роман. Поэтому, как и в случае с «Обделенными», завершу свой отзыв утверждением, что считаю время, проведенное за чтением «Толкователей», потраченным зря.

«Вы не представляете, насколько скучное это занятие – стрелять фотонными ракетами по клингонскому крейсеру, зная, что Йендред сейчас дожидается нас где-то на Арде».

Обычно я не начинаю отзывы с цитат, но на этот раз решил сделать исключение: такой своеобразный эпиграф наилучшим образом выражает мое впечатление от знакомства с «Планиверсумом». Я даже представить себе не мог, что книга, в которой практически отсутствует сюжет, может быть настолько интересной – куда интереснее любой лихой космооперы. Предыдущий рецензент написал, что порой ощущал чувство дезориентации и оторванности от нашей реальности – так сильно затягивает реальность иная, та, что описана Дьюдни. Со мной было так же: вначале оказалось нелегко представить себе Планиверсум в подробностях, но, когда была прочитана примерно треть, дело пошло на лад, причем настолько, что теперь я чувствовал легкое головокружение и непонимание уже в те моменты, когда отрывался от книги и возвращался в наш трехмерный мир. Планиверсум проработан настолько тщательно, что, если верить предисловию, нашлось немало тех, кто поверил (или искренне захотел поверить) в его реальность и что Дьюдни с коллегами действительно удалось вступить в контакт с его обитателями.

Классик идеи двухмерного мира Эдвин Эбботт описал свою Флатландию как плоскость, населенную различными квадратами, пятиугольниками и прочими геометрическими фигурами; мы, пользуясь своим преимуществом обитателей трехмерного пространства, смотрим на эту плоскость сверху. Но, по-моему, все эти абстракции могут представлять интерес лишь весьма ограниченный. А вот у Дьюдни – совсем другое дело. Планиверсум – это Вселенная в виде сферы, на поверхности которой находятся диски – звезды и планеты. Планета, где происходит действие, называется Арде. Чтобы было понятнее, что она собой представляет, вообразите себе Землю в разрезе по меридиану: мы смотрим на Арде не «сверху», а «сбоку», то есть плоский мир Дьюдни – не «горизонтальный», как у Эбботта, а «вертикальный». И населен он не какими-нибудь абстрактными геометрическими фигурами, а самыми что ни на есть настоящими растениями, животными и разумными существами, причем с тщательно проработанными с учетом их двухмерности анатомией и физиологией. Вот пример: двухмерный аналог человека на Арде должен был бы немедленно развалиться на две половины, так как их отделял бы друг от друга сквозной пищеварительный тракт. А Дьюдни изобрел существ, у которых его нет и которым – прошу прощения за неаппетитную подробность – приходится выплевывать непереваренные остатки через рот. Или еще одна блестящая авторская находка – «застежка», вид клеток, который присутствует там, где, с одной стороны, необходимо обеспечить организму целостность, а с другой – дать возможность пропускать сквозь себя воду или воздух.

Столь же детально разработаны физика и химия Планиверсума. Из них, например, следует, что двухмерные атомы должны становиться нестабильными уже в районе пятидесятого номера по тамошнему аналогу таблицы Менделеева или что вторая космическая скорость на Арде недостижима. Чтобы не уводить читателя такого рода разъяснениями слишком уж далеко от основного действия, подробности зачастую даются параллельно тексту, в иллюстрированных вставках (читать их или не читать, каждый решает сам), а в конце есть еще обширное приложение по основным отраслям ардийской науки. Что уж говорить о более простых житейских деталях! Кто бы мог подумать, например, что ардийским лодкам вовсе не требуются паруса – достаточно одной мачты? Или что тамошние волейболисты играют вслепую, так как им совершенно не видна чужая половина поля? И таких находок – множество, вплоть до подробного рассмотрения вопросов о том, кто через кого должен перелезать, когда два ардийца идут навстречу друг другу.

Разбираться во всем этом, следя за ходом мысли Дьюдни, поверьте, не просто интересно, а очень интересно. Этим и компенсируется с лихвой почти полное отсутствие сюжета. С формальной точки зрения он имеется: главный (а по существу, и единственный) персонаж, ардиец Йендред, идет по своей дискообразной планете с запада на восток в поисках мистика-философа с его загадочной силой, стремясь найти ответ на свои вопросы «о том, что вовне»,

Но для полноценного сюжета этого все-таки мало: перед нами примитивный голый «ствол» без «веток», хотя по ходу действия встречается множество эпизодов, из которых можно было бы такие «ветки» вырастить и сделать действие сложнее и увлекательнее. Так что я назвал бы «Планиверсум» не столько художественным, сколько научно-популярным изданием, призванным помочь читателю взглянуть на науку и ее законы под новым углом зрения. Два года назад почти такими же словами я охарактеризовал близкий по стилю и сюжету роман Хола Клемента «Экспедиция “Тяготение”», сейчас могу назвать из похожих еще «Яйцо Дракона» Роберта Форварда. Это «очень твердая» научная фантастика – далеко не каждому по вкусу. Зато тем, кто «разгрызет» ее, здоровое интеллектуальное удовольствие гарантировано!

Ранний Кларк – и этим все сказано. Здесь уже есть все «фирменные» черты того Артура Кларка, которого мы знаем и любим: по-английски сдержанный и суховатый стиль, умеренно сдобренный эпизодами юмористически-бытового толка, отчетливо «производственный» характер сюжета, большое внимание к техническим подробностям. Только в «Песках Марса» эти черты пока выражены не так отчетливо, как в более поздних произведениях Кларка времени его творческого расцвета, а просматриваются еще неясно, будто угадываются сквозь некую дымку. Не совсем к месту и сентиментальная история о неожиданно обретенном сыне – на общем фоне она смотрится как-то не очень уместно, даже отчасти «слезодавительно», а на сюжет в целом почти никак не влияет.

Как и полагается типичному представителю «твердой» фантастики «золотого века», этот короткий роман кажется нам ныне несколько наивным и неоправданно оптимистичным. Впрочем, в 1950 году даже серьезным фантастам еще позволительно было писать о Марсе с растениями и животными, где можно выходить из-под купола без скафандра, в одной только кислородной маске. Это всего лишь приметы времени, а вообще заметно, что уже тогда, на заре своей писательской деятельности, Кларк старался твердо следовать научным фактам. Собственной фантазией он дополнял их только в тех областях, где таких фактов попросту не было, да и то, похоже, прекрасно осознавал при этом, насколько придуманное им может разойтись с реальностью. Я уверен, что, работая над «Песками Марса», Кларк представлял себе, как лет через двадцать-тридцать люди в самом деле полетят на Марс, но полет этот будет наверняка сильно отличаться от описанного им. И на это, естественно, не смогут не обратить внимание тогдашние читатели, которым такое несоответствие может показаться очень забавным. Именно поэтому, как мне кажется, Кларк, решив посмеяться над собой первым, сделал главным героем не кого-нибудь, а писателя-фантаста – своего рода alter ego, выступающее в качестве «мальчика для битья»: писатель отправляется в полет на Марс и выслушивает в пути немало нареканий со стороны экипажа за неправдоподобие своих произведений. Полагаю, что такой ход со стороны Кларка заслуживает глубочайшего уважения: ведь самоирония – это качество, доступное далеко не всякому. И уж тем реже его можно встретить среди писателей…

В целом «Пески Марса» – вещь добротная, крепко сколоченная и неторопливо-успокаивающая. Из других произведений Кларка я в первую очередь сравнил бы ее с «Земным светом» и «Лунной пылью», хотя они (написанные соответственно пятью и десятью годами позже) являются творениями уже намного более зрелого автора, окончательно нашедшего свой стиль в фантастической литературе. Если бы Кларк написал «Пески Марса» тогда же, на десяток лет позже, то, уверен, получилось бы не хуже, чем «Лунная пыль». Но, с другой стороны, смог бы Кларк создать «Лунную пыль» и другие свои самые известные вещи без таких вот проб пера, какой, по существу, и является обсуждаемый роман?..

Как-то, копаясь от нечего делать в дебрях здешнего форума, я обнаружил там любопытную тему под заголовком ««Уютные» книги». Речь в ней шла о книгах, описывающих мир, где не бывает никаких неприятностей и не может случиться ничего страшного. Так вот, там как минимум двумя лаборантами, в том числе открывателем темы, был упомянут «Ветер в ивах». Полностью присоединяюсь к их мнению: это действительно очень «уютная» книга, только, на мой взгляд, в несколько ином смысле. Кеннет Грэм, как известно, англичанин, а всем известен приписываемый англичанам принцип: «мой дом – моя крепость». Вот в соответствии с этим принципом и написана сказка о Лесе и Реке и их обитателях. Каждый из них имеет свой собственный обжитой, лучший на свете дом, а будучи разлученным с ним, неутешно горюет – вспомните Крота, проливающего горькие слезы по оставленной им норе, или Жаба, негодующего по поводу захваченного хорьками Тоуд-Холла. Но все же главный противник этих «крепостей» – не другие звери, а зима с ее морозами, вьюгами и темнотой. В другой похожей анималистической сказке – «Обитатели холмов» Ричарда Адамса – один из персонажей утверждает: «Люди любят не саму зиму, а чувство защищенности от нее». Ну, а у Грэма эта защищенность – привилегия всех зверей, а заодно с ними – и читателей его книги. В самом деле, описания многочисленных вкусных ужинов и неторопливых вечерних бесед у горящего камина, в то время как в трубе завывает ветер, а метель швыряет снег в окна, читать лучше всего в подобной же обстановке. Сейчас как раз середина зимы; если у вас есть возможность, возьмите книгу Грэма и отправляйтесь с ней куда-нибудь, где зима – это именно настоящая зима, а не городская грязная слякоть и серое небо. А там, растопив под вечер пожарче печку, усядьтесь возле нее с кружкой чего-нибудь согревающего в руках и книгой на коленях – и, уверяю вас, то самое чувство спокойствия и защищенности вы почувствуете сполна вместе с ее персонажами.

Под стать «крепостям» и их хозяева – нам нетрудно понять их и влезть в их шкуры. Крот – найдется ли хоть один читатель, кому он не был бы симпатичен и понятен? Нам свойственно время от времени рваться в далекие края, а приехав туда, вдруг вспоминать об оставленном доме и дивиться самим себе: с чего это вдруг меня занесло так далеко?! Точно так же и Крот, вдосталь наплававшись по реке с Крысом, наездившись по дорогам с Жабом и немало погостив в самых разных домах, вдруг с тоской вспоминает о своей норе – ведь, как ни крути, East or West, home is best…

Крыс. Добрый дядюшка Крыс, по натуре не меньший домосед, чем Крот, разве что плавает по реке, а не роет ходы под землей. Он с удовольствием оставался бы всю жизнь в знакомых ему краях («За Дремучим Лесом – Белый Свет. А это уже ни тебя, ни меня не касается. Я там никогда не был и никогда не буду, и ты там никогда не будешь, если в тебе есть хоть капелька здравого смысла»), но по добросердечию легко поддается на уговоры беспокойного Жаба и отправляется в путешествие вместе с ним и с Кротом. Ведь даже те, кто не любит уезжать надолго и далеко от дома, порой сдаются перед просьбами и отправляются невесть куда за компанию, лишь бы только не огорчать своих друзей.

Жаб. Ну, тут все понятно и без разъяснений. Когда-то я был знаком с девушкой, по характеру и образу жизни очень похожей на него. Она точно так же вечно увлекалась чем-нибудь новым, точно так же быстро теряла к этому новому интерес и точно так же принималась за поиски новых ощущений и развлечений. Разница была только в периодичности: мистер Жаб меняет увлечения в среднем раз в месяц, а у нее они сменялись примерно каждые полгода или немного больше. Все остальные симптомы были налицо: нездоровый блеск в глазах, полная зацикленность на предмете своего увлечения и абсолютная неспособность воспринимать все, что с ним непосредственно не связано. Сколько она таким образом сменила увлечений, сказать точно не берусь: наши пути разошлись уже давно, и я не знаю, ускорился ли процесс за эти годы или все же (хоть и маловероятно) с возрастом замедлился.

Среди всех этих симпатичных зверюшек есть только один персонаж, который вызывает у меня неприязнь и раздражение, – это Барсук. Нет, он не злодей – таких персонажей в книге вообще нет – и в нем есть кое-что хорошее, только вот его характер и образ действий обычно сводят это хорошее на нет. Когда Барсук по-настоящему нужен для какого-нибудь полезного дела, он либо скрывается в кустах («Хм, компания!»), либо ложится спать, и его не добудиться. А когда в нем вдруг просыпается жажда деятельности, он является нежданным и начинает «причинять добро» без разбора направо и налево, не интересуясь ничьим мнением и пребывая в твердой уверенности, что его собственное мнение и есть единственно верное для всех. Самое интересное, что обитатели Леса негласно признают за Барсуком такое право и не протестуют против его самодурства, даже когда он грубо вмешивается в жизнь других, ломает все их планы и рушит созданное их руками… то есть лапами. Что ж, пусть так. Но лично я считаю, что без Барсука жизнь в Лесу была бы намного лучше. (Sapienti sat.)

Ну как, по нраву ли вам такая старая добрая анималистическая Англия? Мне – безусловно, да. Тем более что пишу я это как раз из своего деревенского дома. За окном – темное небо и заснеженный сад, от печки вовсю идет тепло, а на плите греется кастрюлька с ароматным глинтвейном. Что ж, пойду-ка налью себе кружечку да заодно подброшу в печку пару поленьев…

Странно все-таки получается. Вот был такой писатель Дмитрий Биленкин – большой любитель давать своим рассказам новые названия, изменяя в них всего несколько предложений. Однако такие парные рассказы внесены в базу «ФантЛаба» каждый отдельной карточкой, порой даже без перекрестных ссылок. А вот рассказ братьев Стругацких, существующий в двух версиях под двумя названиями: «Испытание “СКР”» и «Испытание “СКИБР”», – числится здесь единым целым, без разделения на первую и вторую редакции. Поэтому совершенно непонятно, какую именно из них прочитал и оценил тот или иной лаборант; иногда это невозможно понять даже по тексту отзыва. А между тем разница между ними не просто велика, а принципиально важна – настолько, что полностью меняет все впечатление от чтения.

Первая редакция – «Испытание “СКР”» – была впервые опубликована в 1959 году в журнале «Изобретатель и рационализатор» и в следующем году включена в сборник «Альфа Эридана». В ней перед нами характерный, впоследствии отшлифованный до высокого мастерства прием братьев: ставить своих персонажей перед выбором, в котором ни один из вариантов в принципе не может быть наилучшим, так как в любом случае придется чем-нибудь пожертвовать. Обычно такая дилемма у Стругацких в конечном итоге сводится к выбору между собственными личными желаниями и долгом перед человечеством. В более поздних произведениях – например, в «Отеле “У погибшего альпиниста”» – она ставится в завуалированной форме: чтобы добраться до ее сути, надо сначала «снять» с событий один-два смысловых слоя. Здесь же, в раннем рассказе, она дана в привычной для фантастики пятидесятых ничем не прикрытой идейной прямоте: улететь в межзвездную экспедицию на двенадцать лет, оставив на Земле жену (или без пяти минут жену), или остаться, но тем самым лишить экспедицию незаменимого специалиста и сделать ее если не невозможной, то, во всяком случае, бессмысленной. И, как это часто бывает у Стругацких, окончательный выбор не сделан: Акимов, заглавный персонаж, еще не сказал командиру звездолета Быкову ни «да», ни «нет». Впрочем, мы уже понимаем, что именно он скажет – а может быть, и ничего не скажет, ведь Быкову и так уже все понятно. Если вы читали «Испытание “СКР”», то наверняка пробовали ставить себя на место Акимова и на место Быкова. У вас мурашки по коже не бежали при этом? Если бежали, то вы и без меня отлично понимаете, насколько сильная и мощная вещь – «Испытание “СКР”».

Интересно, кстати, что существующий перевод рассказа на эстонский язык называется «Решающее испытание» («Otsustav katse»). Такое название, по-моему, даже более удачно, чем оригинальное авторское: ведь не только комплекс роботов-разведчиков СКР подвергается решающей пробе, но и Акимов, его создатель, неожиданно вынужден держать самый тяжелый экзамен в своей жизни.

Ну, а вторая редакция – «Испытание “СКИБР”»… Она впервые появилась в сборнике «Шесть спичек», вышедшем почти одновременно с «Альфой Эридана». Кто и когда уговорил братьев-писателей заменить этот оглушающий финал, в котором Акимов должен вот-вот сам себе произнести приговор, слащавеньким хэппи-эндом? Был ли это редактор, составитель сборника или кто-нибудь другой, я не знаю, но уверен, что сами братья не могли вот так наступить на горло собственной песне. И, честное слово, когда я впервые прочитал рассказ в этой редакции, у меня стало просто муторно на душе. В чем, скажите мне, смысл «Испытания “СКИБР”», если финальная дилемма полностью устранена? Получилось просто, как в детской считалочке: сели-полетели. Все довольны, всё хорошо и благостно. Даже эпизод с минным полем на полосе испытаний в этой редакции вычеркнут. Розовая жвачка…

Так, может быть, все-таки разместить здесь «Испытание “СКР”» и «Испытание “СКИБР”» на разных страницах, как, например, две редакции «Сказки о тройке»? А потом, через полгода-год, посмотреть статистику: как станут оценивать коллеги-лаборанты каждую из редакций по отдельности…

Я пинком распахиваю двери и вхожу в ночной клуб. Посетители при виде меня с визгом жмутся к стенам. Ко мне бросается десятка полтора охранников. Я расстреливаю их всех из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Я прохожу в служебные помещения клуба и поднимаюсь к двери Самого Главного Мафиози. В кабинете рядом с хозяином стоят два громилы-телохранителя. Я расстреливаю их из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

«Давай поговорим», – предлагает мне Самый Главный Мафиози. «Нам не о чем говорить», – отвечаю я и стреляю ему в голову из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Что, уже морщитесь? Всего-то после шести абзацев и сотни слов? А теперь представьте, что вот так все идет почти без перерывов на протяжении полутораста страниц: кого-нибудь то и дело убивают, да не просто так, а с художественными подробностями (например, такими: «Половина его черепной коробки превратилась в кровавый пар»). Не слишком-то аппетитное чтиво, как вы считаете? О причинах бойни написано немного и невразумительно, главное – само действие! Впрочем, если у вас хватит сил прошлепать по многочисленным лужам крови и кускам мозгов примерно до середины книги, то там вас ожидает крутой поворот сюжета. Главный герой на время прекращает убивать и – держитесь крепче! – поступает в магическую академию, чтобы научиться убивать еще лучше. (Представляете, каким должен быть уровень писательского мастерства, чтобы легко и непринужденно состыковать воедино столь различные затертые до дыр жанры?) Вот так: из мира мафии, трущоб, драк и убийств – раз, и в школу волшебников. Не стоит удивляться, ведь главный герой, оказывается, мутант, обладатель сверхъестественных способностей, несущий возмездие во имя луны… ну, или чего-то там еще. Более того, как и положено по законам жанра, он не просто маг, а Избранный™: и уровень энергии у него на два порядка выше, чем у остальных учеников, и стреляет он из самого мощного оружия, и машину водит лучше преподавателя экстремального вождения, и музыку пишет, и пару сценариев для театра за вечер может набросать, да и вообще поступает сразу на второй курс. Также само собой разумеется, что ему на шею наперебой вешаются все девушки подряд и даже гордые наследницы императорских родов теряют рядом с ним свою аристократическую спесь. Сам же он не прочь время от времени засмущаться, покраснеть и пробормотать неразборчиво: «Не стоит благодарности». Оно и понятно: надо же показать, какой он хороший, он и убивает-то и руки-ноги ломает не просто так, а со смыслом, во имя великой цели. Это особенно требуется для создания контраста с главным злодеем, который и убивает пачками, и угрожает, и шантажирует просто потому, что маньяк и сумасшедший. У него, правда, тоже есть своя великая цель, но он же маньяк, то есть плохой парень, а значит, его цель плоха по определению и не считается.

Список добродетелей и достоинств главного героя можно продолжить, но вряд ли стоит: и без того понятно, что перед нами очередной Марти Сью, да еще в весьма нехитром исполнении и старательно орошенный различными физиологическими жидкостями – то кровью, то слюнями и соплями. Первого, как я уже упомянул выше, полным-полно в начале, второго – в середине, а в конце все смешивается примерно в равных пропорциях. В целом «Горизонт событий» с натяжкой сгодится на сценарий для третьесортного аниме-сериала (дело-то, забыл сказать, происходит в Японии). Что до литературно-художественной ценности данного сочинения, то ее можно отлично охарактеризовать цитатой из Чехова: «равна отрицательной величине, изредка нулю и по большим праздникам двум вершкам в час».

Действие, как и следует ожидать от «литературы» такого уровня, описывается примитивным, однообразным, полужаргонным языком. Но главная беда не в этом, а в том, что даже такой язык автору оказался не по плечу: каждый абзац просто-таки кричит о дикой безграмотности написавшего его. Всякие «-тся»-«-ться», «одел»-«надел», «так же», «во всю», «не на долго» и прочие типичные ошибки уровня начальной школы сыплются с каждой страницы буквально десятками. О пунктуации даже говорить не стоит: с ней, как и следует ожидать, все плохо. А уж когда я вижу слова вроде «обжог», «бардовый» или (самая феерическая ошибка во всей книге) «укакошил», мне становится одновременно смешно и страшно. Смешно, потому что сразу вспоминается один прославленный в сети вьетнамский студент, которому понравилось писать по-русски гораздо раньше, чем он научился это делать. Страшно, потому что такие вот, с позволения сказать, произведения показывают всю степень деградации языка и издательского дела. Корректура?.. Редактура?.. Да что вы, в самом деле, – кто нынче вообще слова-то такие знает…

Если коротко (а длинно о таком и писать неохота), то домучивал я это… ну, просто «это», так как подходящих литературных терминов для описания не нахожу, на чистой силе воли, мужественно борясь то с тошнотой, то с зевотой. Зачем домучивал? Чтобы иметь моральное право заявить: я это прочитал, и хуже я мало что читал. В соцсетях между тем этот незамысловатый мясной боевичок называется показательным образцом современной фантастики. Что ж, если такова новая фантастика, то спасибо, я лучше почитаю старую…

Любопытный вариант попаданчества, ранее мне не встречавшийся, – попаданчество «частичное»: в прошлом оказывается не человек, а всего лишь информация, да и та неполная, – одна-единственная выдранная из книги страница. Смысл рассказа – в попытках раскрыть эту неполноту и вообще поверить, что на странице действительно описано реальное, а не вымышленное будущее. На такой основе можно было бы соорудить что угодно, вплоть до многотомной эпопеи, но, по-моему, здесь выбран наилучший вариант – короткий юмористический рассказ. Читается он легко, весело и с удовольствием. Впрочем, оно и понятно – это вариант абсолютно беспроигрышный, так как с пропорциональным сдвигом временны́х рамок он будет работать в любом времени. Здесь книжная страница из середины XX века оказывается в 1879 году. А теперь допустим, к примеру, что действие происходит в 1959 году, а страница попала туда из 2019 года. Можно ли изменить рассказ так, чтобы он соответствовал этим годам? Думаю, что да – получится примерно так:

Ну вот, а теперь представьте себе, как через пятьдесят-шестьдесят лет кто-нибудь напишет такой же рассказ о книжной странице из 2079 года в 2019… Я же говорю: вариант беспроигрышный, будет о чем написать в любую эпоху, главное – сохранять временной интервал на грани забавного «полупонимания» и «полуузнавания». Жаль, что сочинители многочисленных книг о попаданцах, занятых перекраиванием истории на свой лад, пренебрегают таким вот легким жанром.

(отредактированная версия отзыва от 21.06.2021)

Кто такой Ворон, в чём, кому и чем он клянется? Судя по заглавию, это должно быть что-нибудь в жанре героического или эпического фэнтези, верно? Вам уже представляется этакий суровый воин с силуэтом ворона где-нибудь на шлеме или плаще, мечом вороненой стали (это нарочный каламбур), на вороном коне (опять-таки каламбур) и с прочими необходимыми герою такого рода атрибутами? Увы, вынужден вас разочаровать: «Клятва ворона» – это всего-навсего более чем посредственный образец современного дамского магического реализма, впитавший в себя все худшие черты и штампы этого жанра. Об этих худших чертах и пойдет дальше речь.

Итак, действие «Клятвы ворона» происходит в нашей с вами современности во славном граде Туле, а повествование идет от лица двадцатилетней студентки Агаты Вольской. Для пущей ясности на первых же страницах она вываливает на нас поток сведений о себе: я такая, я особенная, у меня интуиция, я выносливая, ничем никогда не болею, а вот температура нормальная у меня – тридцать семь и две, очень удобно, всегда можно сказаться больной, а впрочем, это не нужно, я же виртуозно умею прогуливать занятия. Проще говоря, по всем признакам перед нами очередная Мэри Сью. Вот разве что интеллектуальная сторона ее личности почти не наблюдается (что, впрочем, вполне ожидаемо). Учебу Агата описывает как нудный и осточертевший процесс, на лекциях занята чем угодно, только не слушанием и конспектированием, хобби у нее нет, а все жизненные интересы ограничиваются сериалами, музыкой, мясом, чаем, теплым пледом и сном. Ах да, конечно же, а еще она – избранная. Впрочем, кто бы сомневался…

Девушки, милые, сочиняющие такую вот, с позволения сказать, литературу, имя вам – легион! Но почему-то каждая из вас считает, что ее «избранная» – та самая настоящая патентованная Избранная™, остерегайтесь подделок! А поскрести немного ваши творения, стряхнуть с них шелуху – и все они одинаковы: «Гарри Поттер», «Сумерки» да «Ночной дозор» – вот и все ваши источники вдохновения. И то сказать, свежих фантастических и фэнтезийных идей сейчас действительно наблюдается явный дефицит. Но когда девять десятых (а может быть, и больше) новых изданий в этих жанрах оккупированы попаданцами-прогрессорами и светло-темными избранными с магическими академиями, это, согласитесь, нагнетает некоторую скуку. Вот и в «Клятве ворона» из оригинального – разве что ведьмак, увлекающийся резьбой и выжиганием по дереву, и девушка, которая не любит кошек. Все остальное в каких угодно наборах и сочетаниях можно отыскать под сотнями ярких обложек в любом книжном магазине.

Смысловая основа сюжета весьма расплывчата, если не сказать, что она отсутствует вовсе. Все, что нам предлагается в качестве таковой, – это мелкие дрязги между светлыми и темными в пределах Тулы и ее ближайших окрестностей. В сюжетах подобного рода принято в качестве обоснования упоминать Великое Равновесие™ или Баланс Сил™, но здесь нет даже этого. Просто полтора десятка человек на пятистах страницах усердно грызутся только потому, что одни – темные, а другие – светлые и кому-то для чего-то позарез нужна энергия. Да и борьба-то какая-то странная: то они чувствуют друг друга через полгорода и мгновенно прилетают на выручку, то напропалую врут по телефону и в переписке, а собеседники принимают их «все нормально» за чистую монету. Вообще говоря, логики и стройности в магии от В. Воронцовой не чувствуется совершенно – и это надежный признак, позволяющий отличить посредственного автора от хорошего. Последние магических правил устанавливают немного, сразу же их четко формулируют и в дальнейшем строят действие строго на них, не давая себе никаких поблажек. Первые же выдумывают невнятные правила по ходу дела, быстро сами в них запутываются и начинают изобретать различные лазейки и исключения, так что по ходу действия постоянно всплывают какие-то сверхспособности, силы и условия, о которых ранее даже и речи не было. Здесь – как раз такой случай, что особенно хорошо демонстрирует заключительная сцена схватки на крыше: победить нельзя, но если очень-очень хочется, то можно.

Язык книги, как и следует ожидать, далек от хорошего литературного стиля: рубленые фразы, бытовая лексика, скудный, однообразный словарный запас. Привычка постоянно называть персонажей по фамилиям – это вообще что-то отдающее школьным духом. Приятно, что не перепутаны по смыслу глаголы «одеть» и «надеть», а вот «обуть кроссовки» где-то раз или два встречается. Также замечено принятое ныне повсеместно, но неверное употребление прилагательного «нелицеприятный» и глагола «озвучить». Как насчет юмора? Если считать юмором реплики вроде: «Твоя сущность – темный дог, давай я куплю тебе собачьего печенья, ха-ха-ха!» – то да, он присутствует. На фоне общей серости и унылости авторского слога кажутся живыми и реалистичными разве что многочисленные описания всяких красивых интерьеров и вкусной еды. А из действующих лиц сколько-нибудь внятно выглядит разве только Белла (зачеркнуто) Агата – ведь она же так любит рассказывать о себе! – да, пожалуй, еще вампир (зачеркнуто) ведьмак Влад, в которого она, конечно же, мгновенно влюбилась. Кстати говоря, Агата больше всего запоминается тем, что ее постоянно тошнит, через две страницы на третью, – от запахов, от звуков, от усталости, от нервов, от вида дохлой кошки и так далее. Такая вот, понимаете ли, чувствительная избранная. Ну, а все прочие – не более чем фон, номинальные фигуры. Насколько я понимаю, в соответствии с тонким авторским замыслом о том, что это за люди, должны говорить мелодии звонков их телефонов – иначе с чего бы нам то и дело подробно расписывают, у кого что звучит? Помнится, темные у Лукьяненко фанатели от Кипелова, а тут у нас «Агата Кристи» и «Наутилус Помпилиус» – это же уже оригинально, правда? И когда разразится чей-нибудь телефон «Князем тишины» или «Одинокой птицей», сразу станет понятно, что перед нами за человек, так ведь?

Думаю, что из вышесказанного вы получили достаточное представление о том, что вы найдете под обложкой «Клятвы ворона», если все-таки решитесь взяться за чтение. Остается только добавить, что, несмотря на полный набор штампов магического реализма, перед нами, по сути, не что иное, как простенький любовный роман – только вот два его главных героя настолько тупы, что этого не понимают. На протяжении первой половины книги они ограничиваются тем, что страстно обнимаются и кусают друг друга за шеи, отчаянно возбуждаясь при этом, но твердя дрожащими голосами: «Мы только друзья и боевые партнеры». Затем у Агаты случается прозрение, и с этого момента вся история скатывается в очередной сопливо-слезливый (и не забудьте про вечную тошноту) рассказ о разбитом сердце. Это даже в скрытый текст прятать не надо – и так ясно с самого начала, к чему дело идет и чем закончится. Точнее, пока не закончится: финал намеренно открыт, заделов на будущее оставлено полным-полно, и наша тульская версия «Сумерек» определенно получит в скором времени свое продолжение. Ну что же, ждем с нетерпением…

Вынужден самокритично констатировать, товарищи лаборанты, что пророк из меня никудышный. Едва я успел написать и разместить отзыв на «Астровитянку», в котором порадовался, что Николай Горькавый не пошел на поводу у нынешней моды и не стал сочинять разнообразные «-квелы» к своей отличной трилогии, как узнал, что таковой все-таки появился только что под названием «Курьер-619». Впрочем, как оказалось, связь его с «Астровитянкой» весьма и весьма условна. Та трилогия построена на цельном, сквозном, закрытом с обоих концов сюжете, и к ней так просто ничего не припишешь ни спереди, ни сзади, ни сбоку. И в общем-то «Курьер-619» можно было бы рассматривать как самостоятельное произведение, если бы не стойкое ощущение déjà vu, преследовавшее меня по ходу чтения.

Завязка сюжета заключается в следующем. Основное действие начинается в своеобразном альтернативном будущем, возникшем в 2013 году, когда под Челябинском вместо всем известного крупного метеорита произошло падение целого астероида. Последовавшая глобальная катастрофа на сотню лет затормозила развитие человечества и резко изменила его приоритеты и социальную структуру. В 2252 году этого альтернативного будущего космический курьер № 619 – подросток по имени Джер Брен – доставляет срочный груз в систему Юпитера, где на давно заброшенной и полуразрушенной научной базе на Европе старый ученый Мамаев намеревается произвести небывалый научный эксперимент, связанный с проникновением в прошлое – в 2013 год, в тот самый момент падения астероида. Вскоре после его прибытия события принимают драматический оборот, после чего Джер, внучка Мамаева Николетта и умный корабельный компьютер Энн неожиданно оказываются ключевыми фигурами, изменяющими весь ход мировой истории.

Заметили сходство главных персонажей, вплоть до имен, и общей направленности сюжета с «Астровитянкой»? Вот оно, то самое déjà vu – если точнее, ощущение глубокой вторичности, повторной эксплуатации тех же самых однажды придуманных удачных персонажей и сюжетных ходов. Вторичной кажется даже научно-фантастическая основа: все вновь строится на излюбленных автором реликтовых гравитационных волнах. Еще здесь часто видна натужная серьезность вместо легкого юмора, присутствует заметное количество роялей в кустах, а многочисленные цитаты, вставные истории и экскурсы научно-популярной направленности по большей части кажутся какими-то искусственными. В «Астровитянке» все это подавалось легче, как бы между делом; здесь же налицо возвращение к классическим приемам Жюля Верна: какой бы напряженной ни была обстановка, какие бы опасности ни грозили героям, пять минут на краткую лекцию по физике, астрономии или истории у них всегда найдется.

Чем «Курьер-619» решительно не похож на «Астровитянку» – это компоновкой сюжета. В нем сразу три альтернативные временны́е линии: в первый критический момент расходятся линии «время-1» и «время-2», а во второй – «время-2» и «время-3». Однако я так и не сумел понять, в чем заключается смысл такого приема:

Вдобавок каждая из трех линий содержит две параллельные сюжетные нити в разных временах. О первой – основной – я уже написал выше, а действие второй происходит в Челябинске в 2013 году. Фантастики в ней нет никакой, а есть те же научно-популярные лекции и еще споры физиков с лириками… то есть в данном случае железнодорожников с астрономами. С основной линией эта вторая соприкасается только в самом начале и в самом конце, да и то весьма косвенно, а ее действующие лица на сюжет не оказывают никакого влияния – фактически они не более чем пассивные наблюдатели.

Как бы то ни было, до определенного момента «Курьер-619» читался не без удовольствия: все-таки добротная подростковая «твердая» фантастика научно-популярного толка – ныне явление редкое. Но все мои положительные эмоции разом исчезли при появлении в заключительных главах всем знакомых реальных политических персонажей. Я тут же почувствовал себя Руматой Эсторским, который «словно с изумрудного солнечного берега бросался вниз головой в зловонную лужу». Ну не хочу я в фантастике встречать эти осточертевшие физиономии, не место им там! Да, конечно же, «цепь доверия», выстроенная этими физиономиями в критической обстановке ради спасения цивилизации, выглядит красиво и возвышенно. Только вот все это – даже не фантастика, а просто наивная сказочка для детей дошкольного возраста. В реальности на столь разумные поступки, какие совершаются в «Курьере-619» вопреки паранойе и личным амбициям, нынешние политики вряд ли окажутся способны даже в самой критической обстановке. Короче говоря, эта часть книги с моей точки зрения – один большущий и жирный минус.

Завершение вообще оставило впечатление полного недоумения.

Может быть, «Курьер-619» станет только первой частью трилогии, подобной «Астровитянке»? Если так, то подождем продолжения. А пока что, на мой взгляд, «Курьер-619» в том виде, в каком он существует сейчас, «Астровитянке», увы, далеко не конкурент.

Свои отзывы на первую и вторую книги трилогии «Дети Великого Шторма» я написал по свежим впечатлениям, очень быстро, один за другим, и разместил на «ФантЛабе» одновременно. А вот с третьей частью получилось иначе. Перевернув последнюю страницу, я вдруг осознал, что так и не понял, о чём все-таки эта третья часть и чем именно она заканчивается. Просмотрев уже имеющиеся отзывы на «Белый фрегат» и соответствующую тему на форуме, я увидел, что не одинок в своем недоумении. Где-то даже была высказана мысль, что третья книга была написана просто потому, что контракт с издательством этого требовал, – то есть смётана на живую нитку из того, что осталось у автора неиспользованным после написания первых двух книг, – отсюда и ее неудобочитаемость. У меня, однако, возникло другое предположение, но, чтобы найти аргументы в его пользу и затем внятно сформулировать и высказать здесь, мне потребовалось «Белый фрегат» перечитать. Не скажу, что это было просто и быстро, – вся легкость и красочность восприятия, которая мне так понравилась в «Невесте ветра», здесь исчезла бесследно, остался просто тяжелый и тягучий набор слов. Ближе к концу, даже чтобы просто осознавать суть происходящего, приходилось буквально продираться сквозь текст. И только закончив эту битву, отдышавшись и утерев трудовой пот со лба, я сел за сочинение данного отзыва.

Итак, вот какую гипотезу я имею честь предложить вниманию уважаемых лаборантов. В первых двух книгах содержится достаточно намеков и прямых указаний, чтобы понять: магусы – это инопланетные пришельцы, прибывшие в мир Великого Шторма на корабле «Утренняя звезда» и захватившие власть в этом мире благодаря своим знаниям и способностям, многократно превосходившим то, чем располагали аборигены. Они вели научные эксперименты и воздвигали гигантские здания, они создавали сложные машины и даже биомеханические существа, они населили императорский дворец механическими слугами и соглядатаями… То есть в явном фэнтези, каким являются первые две части, на заднем плане всегда присутствует нотка фантастики – пусть почти незримо, пусть весьма «мягкой» и не слишком научной, но все же фантастики. Именно поэтому, кстати, в своем отзыве на «Невесту ветра» я отметил свои ассоциации с «Всадниками Перна» Энн Маккефри: там тоже вроде бы чистое фэнтези, но имеющее похожую научно-фантастическую подоплеку.

Так вот, после перечитывания заключительной части трилогии у меня сложилось впечатление, что создательница мира Великого Шторма, в первых двух книгах аккуратно подведя действие к введению в фэнтезийный сюжет явно выраженной научно-фантастической составляющей, вдруг решила почему-то отказаться от эксперимента с новым для нее жанром и не стала развивать фантастическую тему дальше, вернувшись вместо этого в прежние рамки прямо по ходу действия. Именно поэтому вместо искомой «Утренней звезды», на которой Кристобаль и Эсме смогли бы отправиться к звездам или хотя бы обрести часть утраченного могущества межзвездных переселенцев, им подсовывают затхлый, дряхлый и осклизлый Белый фрегат, где вместо устремления в будущее им предлагается заняться самокопанием в прошлом. Оттого и окончание трилогии вышло таким же – аморфным и невнятным.

Разумеется, думать за другого человека – занятие неблагодарное, и, вероятно, мои представления об авторском замысле трилогии о мире Великого Шторма ошибочны. Но, как сказал моряк Пенкроф из жюльверновского «Таинственного острова»: «Не спорю, но что ж поделаешь, если он именно таким мне представляется?»