Есть в Хайнском цикле отдельные вещи, которые я перечитываю регулярно, раз в год-полтора; есть прочитанные один раз и быстро и с облегчением забытые. А вот «Обширней и медлительней империй» не получается отнести ни к первой, ни ко второй категории. Этот рассказ после давнего первого знакомства с ним я не забыл и в общем помнил, о чем там идет речь, однако от него осталось какое-то неприятное ощущение. В памяти отложилось: бледный жилистый человек словно бы с содранной кожей, брызги слюны, умственные расстройства различной степени тяжести… Такие психиатрические и физиологические подробности как-то молчаливо отталкивали от последних страниц красного томика из серии «Шедевры фантастики» – хотя ради прочего, помещенного под той же обложкой, я, как уже сказано выше, время от времени достаю его с полки. Так продолжалось, наверное, десятка полтора лет. Но вот недавний отзыв arsarbook заставил меня наконец-то освежить свое знакомство с «Обширней и медлительней империй» – может быть, за прошедшие годы что-нибудь изменилось? Нет, сам-то рассказ, конечно, остался прежним, но, может быть, изменился я как читатель?

Да, наверное, изменился. Во всяком случае, теперь Осден – эмпат, человек, наделенный даром прямого восприятия эмоций окружающих, – стал для меня понятнее, и даже его запомнившаяся «освежеванная» внешность отошла на второй план. Считается, что «Обширней и медлительней империй» – опыт на тему взаимоотношения сознательного и бессознательного, человека и его окружения. Но можно сказать также, что речь тут идет в первую очередь о более конкретной проблеме: преодолении зла и страха без прямой борьбы с ними. К этой теме Ле Гуин обращалась неоднократно и дает здесь еще одно решение: принятие зла, растворение его в самом себе и достижение через это единства с бывшим противником. Тут скорее вспоминается «Волшебник Земноморья», несмотря на все внешнее несходство двух произведений. И финальный тезис – о том, что зло всегда можно преодолеть, а миром правит любовь, – очень в духе Ле Гуин шестидесятых-семидесятых, воспевавшей хиппи-анархистские свободы.

Так вот, об Осдене. «Воля рождает волю, страх рождает страх», – пел когда-то Артур Беркут. Осден находился именно в таком замкнутом круге, где страх и неприязнь окружающих лишь рождали в нем такие же ответные страх и отторжение. А уж когда он оказался один на один с бессознательно чувствующим лесом, вдруг осознавшим присутствие чужака, то страх, исходивший от леса – то есть фактически биосферы целой планеты, – буквально парализовал его. Я, кстати, почитал и другие отзывы, и оказалось, что почти все они – о трагедии Осдена в окружении девяти слегка ненормальных людей и леса в чужом мире. Это действительно вещь эмоционально очень сильная, и ее надо перечитать раза два-три, чтобы прочувствовать тот тупик, в котором метался Осден, как загнанная крыса, прежде чем нащупал путь к выходу из замкнутого круга. Но вот штука-то вся в том, что перечитывать как раз и не хочется – как, собственно, со мной и случилось когда-то. Попробую по возможности вразумительно описать, почему.

Первая причина – чрезвычайно искусственные и натянутые начальные условия (как, впрочем, во многих «хайнских» произведениях). Пятнадцать лет назад я еще не был знаком с «Ложной слепотой» Уоттса, а теперь меня прямо сразу поразила аналогия: экипаж корабля набирается исключительно из людей с психическими отклонениями. Однако у Уоттса это обосновано предстоящим контактом с нечеловеческим разумом, и столь специфический подбор проводился поэтому совершенно целенаправленно. Здесь же мало того, что команда поголовно ненормальна просто потому, что никто в здравом уме не хочет лететь в дальний космос, так ее члены и знакомятся-то друг с другом непосредственно перед стартом и хоть как-то притираются друг к другу уже в пути. Простите, какой бы «мягкой» и «психологической» ни была фантастика Ле Гуин, даже в ней такой подход к комплектованию экипажей выглядит откровенной глупостью, которую мудрые и заботливые хайнцы тем не менее одобряют и поощряют.

В «Ложной слепоте» в состав экипажа входит человек, полностью лишенный способности к эмпатии, и его присутствие Уоттс опять-таки хорошо аргументирует. Здесь же всё наоборот: идеальный эмпат на должности «сенсора», да к тому же бывший аутист, который привык прятаться от мира в своей «раковине» и вдруг лишился ее, став абсолютно беззащитным. Тут же возникает вопрос: а что, разве непонятно было, каково придется такому эмпату в обществе психически неуравновешенных людей, где он будет вынужден сопереживать и подстраиваться под все фобии, мании и так далее попеременно, а порой и одновременно? Да этот самый эмпат должен был полностью сойти с ума в первые же дни. И тем не менее Осдена включили в состав экипажа. Как бы ни пыталась писательница по ходу действия обосновать это, становится ясно, что в самой основе ее замысла лежит дикая нестыковка.

Поклонники творчества Ле Гуин могут возразить: все натяжки и неувязки – это необходимость, без нее история эмпата Осдена и чувствующего инопланетного леса попросту не получилась бы. Поверьте, я это понимаю не хуже вашего – однако просто так проглотить подобную нелепицу и спокойно читать дальше все-таки не могу.

Есть и вторая причина избегать дальнейших перечитываний «Обширней и медлительней империй» – это тот самый запомнившийся мне нарочитый натурализм. Написано почти в духе современных сочинителей фэнтези: один постоянно брызгает слюной, другой делает себе анализ мочи, третья… а, ладно, хватит. Главное, что в тексте такое встречается постоянно и в общем-то без особой в том надобности. Если это попытка заставить читателя испытать на себе ощущения Осдена, вынужденного постоянно купаться в «психических испражнениях представителей животного царства», то следует признать, что эта попытка удалась. Но она же заставляет и подумать: нет, хватит, пусть я и не эмпат вроде Осдена, но все равно неприятно. Пожалуй, стоит вернуться к прежней практике игнорирования последних страниц…

Не счесть, сколько раз я твердил себе: перестань читать современное фэнтези, перестань покупать новинки на дешевой бумаге под яркими обложками, усыпанными похвалами от разнообразных известных личностей и изданий, – это выброшенные на ветер деньги. И все равно время от времени такие мысли затмевает сумасшедшая надежда: а вдруг сейчас анонсы не врут, а вдруг именно на этот раз под обложкой я найду что-нибудь хорошее? Таким вот образом ко мне в руки и попала новинка Дэниела Абрахама. Сразу скажу: надежда, к сожалению, снова не оправдалась.

Сюжетом «Время пепла» напоминает романы Гая Гэвриела Кея – по крайней мере, Кея в его лучшие годы: история двух девушек-воровок из бедного района великого города Китамара, случайно оказавшихся замешанными в дела правящей династии и, в конечном итоге, в судьбу всего Китамара. Только вот историю эту рассказывает нам не Кей, а словно бы какой-то полупьяный забулдыга, перемежающий свою речь крепкими словечками и постоянно сбивающийся с главной темы рассказа на грязь, вонь, темные и холодные комнатушки, где ютятся воры и золотари, и прочие неприятные реалии жизни средневекового города. Да, я знаю, таковы правила современного фэнтези: тыкать читателю в нос натурализмом, пока не затошнит. Чтобы он, значит, проникся духом. Только, пожалуй, густоват дух-то, забивает собой все остальное. Обилие опорожненных (или опоражниваемых на наших глазах) на улицу ночных горшков постепенно начинает утомлять, а роли в событиях, кроме одного эпизода в самом начале книги, содержимое этих горшков не играет никакой.

Нет, все-таки зря я упомянул здесь Кея, тот неаппетитными подробностями читателя не заваливал – так, приправлял рассказ перчинкой время от времени. По общему впечатлению вернее сравнить «Время пепла» с прочитанной не так давно другой новинкой – «Черной призмой» Брента Уикса: в обоих случаях разворачиваются интриги вокруг престолонаследия и борьбы за власть, в них играют существенную роль незаконнорожденные наследники и магические кинжалы, ну и по части натурализма все в порядке. Но главное, что роднит в моих глазах обе книги, – это крайне халтурный перевод. Именно халтурный, и сейчас я это постараюсь для «Времени пепла» показать.

Как я уже упомянул, наш забулдыга-рассказчик не стесняется разухабистых площадных выражений, избегая разве что уж совсем откровенного мата. Но, кажется, к изданию приложили руку, помимо него, и совсем иные личности. Местами «Время пепла» будто переводила какая-то невинная институтка, которой поставили условие: использовать для романа из жизни воров соответствующую лексику. Вот она и использовала то, что смогла вычитать из словарей блатного жаргона и ругательств, но свою девичью стыдливость перебороть не смогла – и оставила уклончивое «естество», соседствующее, однако, с честно названной мошонкой. Еще время от времени к переводу привлекали какого-то клерка, который немедленно начинал сыпать канцеляризмами: «по прибытии площадь оказалась пуста» (речь идет о двух воровках, пробирающихся по ночному городу, но у переводчика они «прибывают», словно какая-нибудь официальная делегация); «по прошествии дней столкнулся с сотней диковин»; «кинжал содержался у одного из ее прошлых контактов».

Получившийся в конечном итоге текст весьма безграмотен. Безграмотен по части лексики и стилистики – это я, надеюсь, уже показал. Безграмотен по части пунктуации: «на западной окраине округа Дарро брат Алис сидел…» – может показаться, что Дарро – название округа, хотя на самом деле Дарро – это имя, просто уточняющие его слова «брат Алис» не выделены запятыми. Безграмотен по части орфографии и грамматики: «считаные секунды», «досчитать до пятиста». Наконец, просто безграмотен, словно бы ни забулдыга, ни институтка, ни клерк толком не владеют русским языком и оттого время от времени производят на свет таких уродцев, как «охрипло» (Сэммиш голосила «охрипло»), «ревящий», «мыловарный», «взошествие» (на престол), «низачем», «больнючее». Бесконечные «потому как» в говоре воров, прачек и стражников – еще туда-сюда, но в речи аристократки Андомаки Чаалат это просто коробит. Можно сказать: это же мелочи, подумаешь – слово там, слово тут. Да только вот если вся книга пестрит такими огрехами, то из их множества и создается общее впечатление.

Ну, а в целом, если отвлечься от качества перевода и корректуры, то «Время пепла» – это типичное современное коммерческое фэнтези: много грязи, крови, интриг, тайн и борьбы за власть, оригинальная достаточно развитая система магии и верований, но ноль смысла в целом. Можно, конечно, применить здесь традиционный для жанра пункт классификатора «Становление (взросление) героя» – и для Алис, и для Сэммиш многочисленные потрясения и опасности не проходят даром, и в конце книги мы видим обеих совсем другими, чем в начале. Только вот я не могу отделаться от ощущения, что сочинять ради взросления двух обитательниц трущоб Долгогорья длинную историю о вечном духе Китамара, магическом кинжале и князе-бастарде – все равно что колоть орехи гидравлическим прессом. Правда, Абрахам – это хорошо видно – очень старается придать Китамару достоверность, сотворить его географию и историю, но все это подается, как это нынче принято, беспорядочно и скупыми порциями: не помогает и не мешает.

А еще «Время пепла» – разумеется, только начало цикла, в данном случае – трилогии, из которой пока написаны только две книги. Что ж, хоть не Брент Уикс с его «Светоносцем» в пяти частях – и то хорошо. Впрочем, тем, кто еще не отвык от качественной литературы и нормального русского языка, браться за новое творение Дэниела Абрахама, тем более в данном переводе, не советую категорически.

После опыта знакомства с двумя рассказами, помещенными в антологии «Альфа Эридана», я, помнится, в отзыве на один из них пообещал себе больше к творчеству Александра Колпакова не обращаться. Однако недавняя дискуссия на форуме в теме о советской фантастике с неоднократными упоминаниями печально известной «Гриады» – одни разгромные, другие хвалебные, промежуточных же мнений я не увидел – заставила меня все-таки обратиться к колпаковскому opus magnum, чтобы составить о нем собственное представление.

Что ж, «Гриаду» я прочитал очень быстро: объем оказался не слишком большим, а темп развития действия – весьма динамичным, не дававшим заскучать. Но это, пожалуй, чуть ли не единственные достоинства. О том, что мне не понравилось, можно написать намного больше. Начну с пары главных героев. Они не то что типичны, а просто-таки обязательны для фантастики тех лет: седовласый академик – создатель революционного космического корабля и молодой энергичный астронавт. Также, само собой, фоном присутствует оставшаяся на Земле любимая девушка. (Кстати, интересно, почему это в фантастике пятидесятых постоянно летали в космос всякие академики, профессора и вообще почтенные кабинетные ученые-одиночки возрастом намного больше среднего?) Далее, процесс отбора в экипаж. Претендент на место (один из шестисот с лишним) приходит к академику, и тот, поговорив с ним с четверть часа на элементарные физические темы, говорит: «Ты мне нравишься. Беру штурманом». Вот как, оказывается, надо решать столь важные кадровые вопросы! А подготовка к полету? На все про все только полгода, но Виктор – будущий штурман «Урании» – даже не старается хоть как-нибудь ознакомиться с кораблем, на котором ему придется лететь, освежить свои профессиональные знания и освоить новые навыки. Он просто проводит это время с девушкой и начинает исследовать звездолет только за месяц до старта. Думаю, что братья Стругацкие, высмеяв «Гриаду» в своем «Понедельнике…», имели в виду именно такие вот любовные переживания, которыми Колпаков – вольно ли, невольно ли – заменил нормальную подготовку к полету.

Еще отовсюду лезут нарочито гигантские числа: гравитация летит быстрее света в тысячу раз (а почему только в тысячу, а не в десять или сто тысяч?), так что мы накопим двадцать шесть тысяч тонн гравитонов (ну прямо как-то сразу вспоминается ведро компрессии) и слетаем за тридцать тысяч световых лет, где должна находиться планета, подобная Земле (а ближе, надо понимать, ничего такого не нашлось, потому что иначе было бы не так грандиозно). Дальше масштабы только нарастают: миллионы лет времени, десятки миллиардов световых лет… Хорошо, допустим, что если считать «Гриаду» космооперой, то в рамках этого жанра возможно и не такое. Но при всем том в тексте присутствуют и долгие лекции о сверхновых звездах или о каких-то совершенно новых, всеобщих законах мироздания. Получается, что с одной стороны – типично космооперная лихость, с другой – претензии на научность «твердой» фантастики – совершенно неудобоваримая сборная солянка.

Кстати, о научности. Кажется, почти никто из фантастов не задавался вопросом о том, как подействует мощь двигателей стартующего звездолета на то место, откуда он стартует. Есть книга «SETI: поиск внеземного разума» – в ней этот вопрос рассматривается с научной точки зрения, и вывод получается примерно такой же, как приведенные в «Гриаде» описания катаклизмов, вызванных стартом «Урании»: излучение двигателей вызовет катастрофические последствия в масштабе всей Земли. Так что за подробности при описании старта автору «Гриады» – без всякий иронии – честь и хвала.

Впрочем, основные претензии к «Гриаде», как известно, сводятся к обвинениям в заимствовании отдельных предложений и абзацев из «Когда спящий проснется» Уэллса. Но если бы только это: вся «Гриада» до краев полна заимствованиями не то что на уровне фраз, а на уровне идей и их использования. В масштабе целого произведения сразу же приходят на ум «Машина времени» того же Уэллса (гриане и грианоиды с эробсами – чем не элои и морлоки, разумеется, с поправкой на классовую борьбу?) и «Аэлита» (верхушка Познавателей – тот же Совет Инженеров, плюс идея экспорта революции на космические расстояния). Если перейти к меньшему масштабу, то описание гриан (клювообразная челюсть из двух костей и глаза как «озера разума») отдает прямым переписыванием из финала «Звездных кораблей» Ефремова. Еще пару примеров заимствований отдельных идей привел коллега Rajt в своем отзыве от 2021 года. Тогда история с «Когда спящий проснется» – это наименьший возможный масштаб, самый безобидный; даже странно, что именно из-за этого когда-то разгорелся весь сыр-бор. Тут, по-моему, надо говорить не о плагиате, а о бездумной компиляции чужих идей и текстов. И не только чужих: даже у самого себя Колпаков перетянул в «Гриаду» множество словечек типа «всеобщего мезополя» или «гребня приемника равновесия» (а этот последний, в свою очередь, взят из «Туманности Андромеды»), описание приборов звездолета и управления им. В особенности текст изобилует отсылками к рассказу «Альфа Эридана», порой с взятыми оттуда почти дословно предложениями. Главный герой «Альфы Эридана» – Иван Руссов – вообще упоминается в «Гриаде» открытым текстом.

Сюжет, слепленный из перечисленных выше ингредиентов, я бы в целом охарактеризовал как плотное нагромождение штампов, предсказуемое до последней запятой. Как только в тексте начали появляться намеки на несправедливость общественного строя на Гриаде, я уже знал, что финалом станет революция; когда на сцену вышли метагалактиане с их гигантским шаром-кораблем, сразу стало понятно, с чьей помощью улетят Самойлов и Андреев с Гриады, если их «Урания» исчерпала свои энергетические ресурсы; а прекрасная Виара, это было ясно сразу же, для пущей трагичности в конце обречена на гибель. Я даже не тружусь прятать все эти «раскрытия сюжета» в скрытый текст – какие, к черту, «раскрытия», если любой думающий читатель, имеющий хотя бы небольшой опыт знакомства с приключенческой и фантастической литературой (а начинающий до сильно забытой ныне «Гриады» и не доберется), с неизбежностью и безошибочно предугадает развитие действия?!

А может быть, в том и состоит разница между фантастами великими и фантастами посредственными, что первые постоянно выдают новые, свежие идеи и фантастические допущения, а последние придумывают сами два-три фантастических термина или идеи и так и тащат их из-под одной обложки под другую на протяжении всей своей писательской деятельности, а в основном питаются идеями первых? Это не плагиат как таковой, нет, – просто полное отсутствие оригинальности и слепое следование по торной дороге литературы. «Гриада», правда, не вызвала у меня отторжения, как, к примеру, многое из современной фантастики – как ни крути, вещь светлая и безудержно оптимистичная. Но и желание ее перечитывать у меня вряд ли когда-нибудь возникнет.

Эта повесть эстонского писателя Бориса Кабура – весьма любопытный образец советской космической фантастики для юношества. Написана она была почти шестьдесят лет назад, но до сих пор на русский язык полностью не переведена. Только в одном сборнике эстонской детской литературы в 1975 году был опубликован ее фрагмент – без логически обоснованных начала и конца, без каких-либо пояснений по поводу сюжета в целом и к тому же в весьма корявом переводе. Было изменено даже заглавие: в оригинале повесть называется «Kosmose rannavetes» – «В прибрежных водах космоса», – а в сборнике она фигурирует как «На пороге космоса», попав под этим названием и в карточку «ФантЛаба».

Если выйти за пределы этого единственного фрагмента и взглянуть на повесть в целом, то речь идет о следующем. XXIV век. В руки Яана, выпускника школы, попадают воспоминания об ученом-физике Цезаре Адамсе, который два с половиной века назад якобы сумел найти способ промышленного получения антивещества, но так и оставил этот секрет спрятанным в своей лаборатории в каком-то неизвестном месте, где он провел последние годы жизни. Изучив документы, Яан догадывается, где находилась лаборатория Адамса, и, рассчитывая, что она уцелела со всеми хранящимися там научными сокровищами, отправляется туда вместе со своими друзьями – Инес и Мба. Яана не останавливает тот факт, что Адамс был когда-то членом южноафриканского расистского движения, готовившего заговор с целью вооруженного захвата власти. Мба – специалист по истории Африки – не раз предупреждает Яана, что играть с наследством банды головорезов, имевшей в своем распоряжении ракеты и кобальтовые бомбы, значит подвергать себя немалой опасности. Так оно в конце концов и случается…

Тут стоит обратить внимание на время написания повести. 1966 год – Южно-Африканский Союз совсем недавно стал Южно-Африканской Республикой с ее печально известным апартеидом, а главными среди осуждающих ЮАР были, естественно, социалистические страны. Поэтому можно подумать, что «Kosmose rannavetes» – просто очередная антивоенная и антирасистская агитка под маской фантастики. Однако все не так просто: похоже, что Кабур вовсе не собирался ограничиваться намерением написать нечто агитационное и обличительное на злобу дня, а одновременно постарался добавить туда и приключений, и размышлений на тему взросления и осознания своего места в мире, и, представьте себе, сатиры. Соединить такой разнородный набор в одном тексте определенно нелегко – посмотрим, удалось ли это автору.

Психологическая составляющая подана в основном через характеры и поведение трех главных персонажей: Яана, Инес и Мба. Каждый из них – человек своего века, но далеко не идеальный. И построена вся история так, что именно изъяны характера каждого по очереди приводят к новым приключениям и новым опасностям. Увлекающийся и напористый Яан мечтает о славе, добытой любой ценой, при любой подходящей возможности, и хватается за наследие Адамса как за тот самый счастливый случай. Инес – слегка эгоистичная, язвительная, привыкшая забавляться с чувствами других, легко бросающаяся из одной крайности в другую, – не только не отговаривает Яана от его намерения, но и втягивает в дело Мба. А Мба, наоборот, осторожен и рассудителен, но стремится избегать конфликтов до такой степени, что на каждую новую отчаянную затею Яана отвечает очередной уступкой – и опасность постепенно нарастает. Все остальные персонажи, которых в общем-то совсем немного, кажутся рядом с этой троицей безликими, даже мать Инес с ее сверхзаботливостью. Особенно непонятно, кто такой Старый Романтик, передавший Яану материалы об Адамсе и невольно положивший начало всей истории, – даже его настоящего имени мы так и не узнаем, как, собственно, и о том, что же им двигало.

А вот сатира в «Kosmose rannavetes» весьма любопытна. Описанное в книге будущее вроде бы типично для наших фантастов тех лет – всепланетное коммунистическое общество, мирное и творческое, Земля полностью переустроена, есть поселения на Луне и орбитальных станциях, идет подготовка к первой экспедиции в дальний космос… Однако есть в будущем по Кабуру и кое-какие детали, которые ну никак в такую светлую картину не укладываются, а словно бы попали в XXIV век прямиком из современной автору реальности. Например, сцена перепалки с пассажиром, попытавшимся влезть в самолет без очереди, до отвращения напоминает утреннюю склоку в переполненном трамвае. Содержание новостных экранов на пляже в Пярну один в один соответствует типичной районной газете, вплоть до творений доморощенных поэтов на последней странице. Туристические поездки проводятся по путевкам, которые нелегко получить и еще сложнее обменять при необходимости. Обменом путевок занимаются донельзя тупые автоматы – формалисты и бюрократы, отсылающие посетителя из одной комнаты в другую и избегающие принимать самостоятельно какие-либо решения. Описывая далекое будущее, оставить там такие вот сцены бытовых неурядиц и конфликтов – если не ради сатиры на свое собственное настоящее, то ради чего это проделано?

С точки зрения техники здесь мы имеем интересную смесь традиционных для фантастики того времени представлений о будущем и вполне соответствующих реальности предвидений. К первой категории относятся экскурсии в ближний космос и на дно океана; северные города, где под огромными куполами поддерживается чуть ли не тропический климат; самодвижущиеся дороги и сверхскоростные стратосферные самолеты; подвешенные в небе мощные фонари – «луноиды», по ночам освещающие окрестности на сотни километров. Ко второй – шлемы для мысленного управления техникой; радиочасы – весьма близкий аналог наших «умных» часов и мобильных телефонов; искусственный интеллект, способный к осмысленному голосовому общению на весьма сложные и отвлеченные темы вроде справедливости и законности; аудиокниги («После изобретения аудиокниг было начитано столько произведений, что неудивительно, если некоторым из них нельзя целиком доверять», – цитата прямо-таки пророческая); наконец, проводимые по видеосвязи совещания. Очень полезная вещь (которой у нас, к сожалению, пока нет) – регуляторы таких совещаний: как только кто-нибудь начинает выступать не по делу, устройство делает ему предупреждение, а после третьего раза отключает от совещания. (Пустословные речи экономиста Пауля – тоже, кстати, элемент типично сатирический.)

Из прочего любопытного: возрождены и содержатся в зоопарках динозавры и птерозавры; открыта Атлантида, и ее подводные развалины вовсю посещают туристы; в XXIV веке по-прежнему существует Родезия. Население Земли у Кабура составляет примерно пятьдесят миллиардов человек (!), но при этом никаких проблем, связанных с перенаселением, общество не испытывает. Этого штриха в картине будущего я, честно признаюсь, не понял: то ли это очередная сатира (неизвестно на что), то ли выражение уверенности, что справедливое общественное устройство и разумное управление ресурсами позволят выдержать и такую численность населения.

Подводя итог своего знакомства с «Kosmose rannavetes», скажу так: вышло вполне интересно и увлекательно, но все же мне показалось, что ни одной из своих возможных целей Кабур полностью не достиг, погнавшись одновременно за слишком многими зайцами. Если он хотел написать приключенческую вещь – то все приключения, по существу, сводятся к своенравному решению Яана самостоятельно отправиться за наследием Адамса и тому, что из этого получилось. Если социальную и антирасистскую – то вышло не слишком убедительно, потому что актуальные на тот момент проблемы апартеида, поданные в виде архивных материалов в далеком будущем, сильно теряют свою остроту и становятся не более чем фоном для основного действия. Если нечто сатирическое – то и сатиры не так много, а та, что есть, порой весьма беззуба. Ну, а если это должна была быть в первую очередь повесть о взрослении для молодежи – то разве что для своего времени, а сейчас целевая аудитория ею уже не заинтересуется. Впрочем, среди коллекционеров и любителей старой советской гуманистической фантастики русский перевод «Kosmose rannavetes», уверен, был бы вполне востребован.

У нас, как известно, есть нынче в фэнтези два знатных котазахвосттянутеля, вдолгийящикоткладывателя и завтракамикормильца: Джордж наш, понимаете ли, Р. Р. Мартин и Патрик наш без дополнительных букв Ротфусс. Оба тянут с продолжениями своих эпопей так долго, что никто, кажется, уже даже не принимает их всерьез, а на обещания, время от времени даваемые широкой общественности, им отвечают: гы-гы-гы, – и притом совершенно справедливо.

И все же я для себя не могу ставить Ротфусса совсем уж на одну доску с Мартином. Последний раздул свою «Песнь Льда и Огня» сверх всякой меры: одних персонажей убивает, других вводит, перемещает туда-сюда по карте Вестероса, путает сюжет, подсыпает кучу новых загадок, не трудясь раскрывать старые… в общем, растягивает на семь книг то, что хорошо выглядело бы в трех-четырех. Оттого и не хочет продолжать, что уже самому скучно стало, и, наверное, не знает (забыл за давностью лет?), как привести чрезмерно запутанную историю хоть к какому-нибудь мало-мальски логическому завершению.

А вот у Ротфусса, кажется мне, дела обстоят несколько иначе. Да, годами тянет время; да, откровенно стрижет купоны с уже написанного; да, делает громкие заявления, за которыми скрывается очередной пшик. Да и недавний скандал с «The Narrow Road Between Desires», тоже оказавшейся таким пшиком, вроде бы льет воду на ту же мельницу. Только вот, в отличие от Мартина, здесь все-таки с самого начала понятно, что у Ротфусса имеется некий цельный сквозной замысел – уже судя по самому названию «Хроника убийцы короля». Квоут пока никакого короля не убил и, если судить по опубликованным книгам, даже еще не собирается. Однако название налагает на автора некие обязательства – вот вынь да положь читателю в гипотетических «The Doors of Stone» убийство короля. Это вам не Мартин, который может обещать одно, в сериале показать другое, а на деле написать третье. И затянуть действие у Ротфусса вряд ли получится: как-никак, анонсирована еще только одна книга, вот в нее и надо уместить все: и короля, и убийство, и решение вопроса с неуловимой возлюбленной Квоута, и, естественно, месть чандрианам, и что там еще остается. Да и действие с самого начала сфокусировано на одном персонаже – значит, ввести туда ни с того ни с сего много всяких совершенно новых и незнакомых лиц, как это частенько делает Мартин, так просто не получится. То есть мы уже примерно знаем, чего ждать от «The Doors of Stone» – это будет завершение начатого, опять-таки в отличие от Мартина, который в третьей части «Песни Льда и Огня» еще только закручивал и разгонял сюжет, да и после пяти книг вроде бы не намеревается ничего подводить к концу, а только крутит и вертит дальше.

Возможно, я чересчур оптимистичен. Но если высказанные выше предположения верны, то это дает надежду, что уж одну-то книгу Ротфусс в ближайшие годы осилит – ну, скорее всего, разделит ее из-за объема на два тома, но выйдут-то они одновременно. Я, как и многие здесь, прочитал «Имя ветра» и «Страхи мудреца» с немалым удовольствием – то, что иные зовут занудством и тягомотиной, для меня было приятной неспешностью и отличным погружением в атмосферу повествования. И, может быть, именно поэтому до сих пор тешу себя надеждой, что в один прекрасный день мистер Ротфусс вздребезнется, сопритюкнется и допишет свою эпопею до конца, и притом так, что нам не придется кричать разочарованно: «Бутявка-то некузявая!» Во всяком случае, Ротфусс кажется мне пока еще способным на такое – в отличие от Мартина, на которого я уже давно и окончательно махнул рукой…

Это будет не столько отзыв, сколько бытовая сценка с акцентом на литературе. Итак, главное действующее лицо – моя супруга, большая любительница корейской и китайской культуры, с моей подачи в прошлом году крепко подсевшая на Лю Цысиня (сам я к творчеству маститого китайца отношусь весьма прохладно, но ей решил посоветовать – и попал в самую точку). Она прочитала все, что только вышло у Лю в «Фанзоне», и после этого решила пуститься в самостоятельное плавание по морю восточной фантастики. Как результат, пару недель назад она с торжеством притащила домой очередную «фанзоновскую» книжку – это и был «Гамбит девятихвостого лиса» – и тут же в нее со всем энтузиазмом вгрызлась. Я видел ее с этой книгой постоянно, в любое время и в любой обстановке, и почти уверился, что ей попался какой-то настоящий шедевр, который я сам как-то упустил из виду и от которого, раз начав чтение, просто невозможно оторваться. Увы, действительность оказалась намного более жестокой и разочаровывающей.

Вчера вечером жена, по уже сложившейся традиции, уселась было читать про девятихвостого лиса дальше, но вдруг захлопнула книгу и обратилась ко мне с жалобной речью примерно следующего содержания:

– Послушай, я больше не могу! Книжка не слишком толстая, я ее читаю уже две недели, но не одолела и половины – просто не могу понять, о чем там идет речь, в чем смысл и зачем это вообще было написано! Чем дальше читаю, тем больше всякой мути. А автор попросту не берет на себя труд объяснить хоть что-нибудь, а просто наваливает все больше и больше зауми. Знаешь, на что это похоже? На отчет об инженерных изысканиях от нерадивого подрядчика: вроде бы и работал, и что-то там сделал, и результаты какие-то есть, а вот описать вразумительно, что же именно сделано и зачем, он не в состоянии. На такие отчеты я тоже смотрю и не понимаю ни слова, хотя и по-русски написано, и на главы разделено, и названо соответствующе. В общем, ну его, этого Юн Ха Ли, поищу себе что-нибудь более толковое…

Тут необходимо пояснение: супруга – читатель фантастики с немалым стажем, так что списать ее реакцию на «Гамбит девятихвостого лиса» на малый опыт не получится при всем желании. Просто она, как и я, выросла на фантастике иных традиций: создававшейся ради каких-либо идей, а не для умствования ради умствования, и написанной для читателя, а не для себя. Я смог утешить ее лишь тем, что она еще не читала, к примеру, Уоттса – так что можно считать, что дешево отделалась.

Вот такая притча из семейной жизни. Как отзыв о произведении, конечно, ее размещать странно – ведь сам я «Гамбит девятихвостого лиса» даже не открывал, – однако мне все-таки кажется, что тому, кто только собирается познакомиться с творением Юн Ха Ли, эта история может пригодиться. У меня всё. Dixi.

На различные модные словечки и выражения, которые нынче появляются чуть ли не каждый день, я совершенно не падок, а потому и выражение «тараканы в голове» узнал, наверное, с немалым опозданием, когда оно уже было вовсю в ходу. Услышал я его от знакомой девушки, которая большую часть своего времени проводила в общении с многочисленными друзьями и приятелями в сети и лично, так что новые словечки естественным образом липли к ней во множестве. Наши пути разошлись уже много лет назад, но я совершенно уверен, что мимо сравнительно недавней книги под названием «У каждого свои тараканы» она пройти не могла – прежде всего потому, что ее собственная коллекция тараканов была настолько велика и богата, что заслуживала бы в упомянутой книге отдельной главы, а возможно, и нескольких.

Попалась эта книга как-то на глаза и мне. В ней это выражение истолковано буквально: у каждого из нас живет в сознании вполне реальный таракан, а то и не один, отвечающий за тот или иной наш «пунктик». Кто-то строит из себя барина времен крепостного права, кто-то – благородного дона, кто-то отгородился от других ледяной завесой, а кто-то предпочитает трубку сигаретам – и все это из-за влияния соответствующих тараканов. Тараканы общаются между собой, ходят из сознания в сознание и активно помогают или мешают нам жить. Так повествование и идет параллельно двумя линиями: в «угодьях человеков» и в «тараканьем царстве». Первые главы – отдельные истории, каждая со своими персонажами, а ближе к концу эти истории начинают сходиться и расходиться в различных сочетаниях. А объединяет их один персонаж – странствующий между сознаниями таракан по имени Грегори, тот самый, который заставляет людей переходить с курения сигарет на трубку. Хоть я и не курю, такого Грегори к себе в голову пустил бы, пожалуй: симпатичный персонаж получился, этакий тараканий chevalier sans peur et sans reproche, искренне заботящийся о своих хозяевах и активно действующий в этом направлении. А курение… ну, уж как-нибудь договорились бы, наверное. В общем, идея взята за основу оригинальная и привлекательная. Вопрос в том, что можно на этой основе сочинить.

И знаете что? Мне в целом понравилось то, что получилось. На протяжении не слишком большого количества страниц я успел: а) удивиться вышеописанной идее в основе книги; б) оценить удачно подобранные имена тараканов и продуманные правила тараканьего существования и переходов между сознаниями; в) всласть поржать над отдельными местами; г) понять, что хоть и не без юмора написано порой, но вообще тут всё на полном серьезе; д) наконец, посетовать на отдельные оборванные истории и на излишнюю «слезодавильность» и прямолинейную правильность некоторых из них. В первой главе – о «сенной девке Дуньке» – автор как-то слишком уж резко свернула к хэппи-энду, хотя еще несколько страниц о Татьяне-Дуньке, ее «барине» и их тараканах пошли бы им только на пользу. Вторая история – о затравленной однокурсниками студентке-отличнице – показалась, наоборот, не доведенной до логического завершения: что в конце концов стало с Кариной и «благородным доном», отрекшимся от нее? Впрочем, дальше идут уже тесно связанные между собой истории, и ощущения недосказанности или поспешного окончания не возникает – каждая следующая глава продолжает предыдущие. Особо глубоких мыслей от этих историй не ждите, но книга получилась в целом хорошая и добрая. Может быть, порой мораль продавливается слишком уж прямо, в лоб, однако это почти не вызывает раздражения – видимо, когда мораль тебе читает не человек, а таракан, она как-то легче воспринимается…

Ну, и о недостатках. Это прежде всего, как обычно для нынешнего времени, язык – простой, даже слишком, с обильным использованием сниженной лексики. Уверен, что можно было бы прекрасно обойтись и без нее, текст она нисколько не красит. Экспрессии добавляет, это верно, однако той же цели можно было бы достигнуть и иными языковыми средствами. Тем более странным выглядит слово «владетель» применительно к хозяевам тараканов: не вяжется оно с подобной языковой средой. Заменить бы его на обыкновенное «хозяин» – всё было бы лучше. Далее, не обошлось и без ошибок. Есть орфографические (в основном в слитном и раздельном написании «не», а еще запомнилась «интригантка»), но основная масса ошибок – пунктуационные. Последнее отмечаю с особой иронией, потому что в одной из последних глав я нашел вот такое: «А он мне: а в этой книге тоже запятые как попало расставлены?» В общем, чувствуется, что издательству «Снежный Ком М» сильно не хватает по-настоящему грамотного корректора – желательно со специальным, профессионально обученным и натасканным на лексические, орфографические и пунктуационные ошибки тараканом в голове. Грегори, где ты там? Может, подсобишь им такого отыскать?..

Прошел почти год с тех пор, как я прочитал один из последних романов Гая Гэвриела Кея – «Дети земли и неба». В своем тогдашнем отзыве я высказал предположение, что Кей окончательно встал на путь превращения из художника – творца миров и философа – созерцателя людских судеб в писателя-ремесленника, регулярно выдающего однотипные романы – неплохие, увлекательные, но, так сказать, «без искры божественного огня». Чтобы подтвердить это свое мнение (или же убедиться в его ошибочности, что было бы еще лучше), я и взялся за «Все моря мира» – на данный момент самое новое, что написано Кеем.

Детально излагать свои впечатления не стану, а ограничусь общим взглядом на прочитанное. Помните, в чем был совершенно неподражаем Кей? Не только в создании «псевдоисторических» миров, основанных на реальной истории и географии. Его сила была в умении тонко и правдоподобно описать историю простого человека, волею случая угодившего в гущу чуждых ему интриг, борьбы за власть, заговоров и политики. Его глазами или, во всяком случае, в его масштабе действий и мыслей мы и видели происходившее на страницах книг Гая Гэвриела Кея – таковы «Сарантийская мозаика», «Тигана», «Поднебесная»… В фэнтези Кея не было ни могущественных героев, ни злых до кончиков волос волшебников, ни образцовых воинов, ни каких-либо иных стандартных для жанра фэнтези фигур. Были просто люди – от императора до последнего крестьянина – и тонкая, легкая, мягкого оттенка, мастерски сплетенная ткань их судеб.

Заметили, что я постоянно употребляю прошедшее время? Это совершенно оправданно: ткань судеб в творчестве Кея ныне окончательно сменилась пестрым полотнищем фабричной раскраски с яркими лубочными фигурками халифов и визирей, контрабандистов и аристократов. Каждое действующее лицо словно бы с умыслом сделано как можно сильнее отличающимся от других, у каждого нарочито выпячена одна-две черты характера, стремление или заветное желание, все остальное подавляется этим, и персонаж из живого, чувствующего и мыслящего человека превращается в говорящую заводную куклу. Бывшую рабыню-джадитку, одержимую местью ашаритам; визиря, который, как и положено визирям, плетет интриги и одновременно дрожит за свою шкуру; властолюбивых вдов правителей, с виду спокойных и холодных, но сочащихся исподтишка змеиным ядом; патриарха, мечтающего отвоевать Сарантий, а ныне Ашариас, у неверных; и еще немало подобных фигур автор расставляет на своей доске и принимается их активно двигать. Иногда эти фигурки вдруг ударяются в философские размышления – возможно, по авторскому замыслу это должно оживлять их, но получается как раз наоборот. Просто марионетке пришло время выдать очередную реплику, положенную по сценарию, а после вернуться к прежним движениям. В конце кое-кого, кого надо убить, убьют, а тем, кого надо сохранить живым и здоровым, будет обеспечен хэппи-энд. При этом кто относится к первой категории, а кто – ко второй, понять несложно. И само повествование также не течет плавно, неторопливо и созерцательно – а ведь именно в этом был Кей мастером когда-то. Теперь со страницы на страницу льется почти непрерывный поток красочных и головокружительных событий, завязок или развязок сложных интриг, причем иные эпизоды кажутся откровенно искусственными. Как я понимаю, это прежде всего средство постоянно держать читателя в напряжении, чтобы ему и в голову не пришло отложить в скуке книгу в сторону (это и правда работает – я проглотил «Все моря мира» за какое-то немыслимо короткое время). Ну и, конечно же, заявленная сюжетная связь с «Блеском минувших дней» – тоже действенный фактор: если прочитал одну книгу, то как-то само собой захочется узнать, что там написано во второй.

Только вот, если посмотреть в корень, под показной мишурой ничего нет. Интриги, приключения, захватывающие эпизоды – все они введены в повествование просто ради самих себя, и чем их больше, тем лучше – а это, как известно, болезнь подавляющего большинства современных авторов фэнтези. Даже Кею, увы, не удалось избежать заражения ею. Он еще пытается бороться, вставляя в текст философские размышления как некую основу, однако они остаются сами по себе и неизменно смотрятся чужеродными элементами. Можно сказать, что «Все моря мира» – это нечто вроде бройлерного цыпленка, напичканного антибиотиками и ускорителями роста, в аккуратной упаковке под прозрачной пленкой. Как будто и курятина, и есть ее можно – но, если знаешь, какова на вкус настоящая домашняя курица, сразу понимаешь, насколько ненатуральна эта, промышленная. Мистер Кей, может быть, пока еще не поздно, вам стоит закрыть свою «птицефабрику»? Пока что ваша торговая марка пользуется авторитетом, однако еще один-два «бройлера» – и, боюсь, от вас отвернутся даже ваши преданные поклонники (одним из которых раньше считал себя и я).

Не уверен, имело ли смысл писать и размещать здесь этот отзыв – ведь в состоявшейся не так давно очень активной дискуссии о «воспитательной» книге Владимира Ивановича Немцова обе стороны уже высказали множество самых разных pro et contra. Однако, ознакомившись с данным сочинением, я понял, что промолчать тоже не могу – пожалуй, давно я не читал ничего такого, насчет чего так и тянуло бы высказаться. Вот я и решил малодушно поддаться соблазну, хотя до меня здесь уже написал свой очень язвительный отзыв коллега Массаракш. Во всяком случае, я постараюсь не повторять его тезисы, а по мере возможности добавить кое-что от себя.

Самое первое, на что я обратил внимание, – это язык, который можно охарактеризовать разве что эпитетами «казенный», «дежурный» и «суконный». Это типичный язык газетных передовиц со всеми присущими ему особенностями: тематикой, построением фраз, лексиконом, эмоциональной окраской. Я хорошо знаком с газетами того времени, и сходство вырисовывается просто стопроцентное. Да и сама книга – фактически компиляция стандартных лозунгов и тезисов о воспитании человека коммунистического завтра. Словно бы автор, обложившись подшивками газет за несколько лет, выбрал оттуда нужные ему статьи и свел их в единое целое. Книга и построена-то целиком по газетному принципу. Сначала, как и полагается в газете, идут программные передовые статьи… то есть главы. Какой была главная тема первых полос газет в 1961 и 1962 годах? Правильно, полеты в космос. Вот и Немцов начинает с космонавтов. Затем, вдоволь насклоняв фамилии Гагарина, Титова, Николаева и Поповича во всех возможных падежах и по всем возможным поводам, он переходит, опять-таки как в газете, к фельетонам и критическим статьям на более земные темы – даже очень критическим. Что вызывает его гнев? В первую очередь – дачи. Если человек построил себе дачу, по мнению автора, это клеймо: спекулянт, кулак, стяжатель и так далее. Затем жесткой критики удостаивается цирковой номер, где две девушки поднимают на руках мужчину. Далее – узкие брюки (или, не дай бог, джинсы – это ж вообще самый низ морального падения!), «отжившие свое буржуазные» танцы, детективы, мелодрамы и вообще любые не понравившиеся автору фильмы. И многое, многое другое: раз В. И. Немцову что-нибудь не нравится, значит, это «что-нибудь» пагубно для подрастающего поколения и должно быть как можно скорее вырвано с корнем. Тех, кто имеет несчастье расходиться с ним во вкусах и мнениях, автор как только не клеймит: «пошляки», «злобствующие обыватели», «тунеядцы», «мещане»… И уж не Немцову ли ответили братья Стругацкие в своем «Понедельнике…»: «Что касается узких брюк и увлечения джазом, по которым одно время пытались определять степень обезьяноподобия, то довольно быстро выяснилось, что они свойственны даже лучшим из магов»?

Вообще говоря, книга просто пропитана стремлением ее автора влезть абсолютно во все стороны жизни людей и указать им, что правильно, а что неправильно. Чем увлекаться и что коллекционировать. Какие книги читать и какие фильмы смотреть. Как выбирать мужей и жен. Это – черное, то – белое. Это достойно советского человека, то – позорит его. Немцов, похоже, свято верил, что без таких советов молодежь поголовно вырастет теми самыми пошляками и мещанами, которых он упоминал почти на каждой странице. Верил настолько, что во второй половине книги взялся даже за подробный разбор понятия «любовь» и препарировал его долго и усердно, словно студент-биолог – лягушку. (Это шло уже, опять-таки как в газете, под рубрикой «Письма читателей».) Эта любовь правильная, а та – пошлая и недостойная. Этот – настоящий мужчина, он поступает так-то, а та – настоящая женщина, она поступает так-то. Вот это в любви быть должно обязательно, а то – никогда и ни за что. Это верно и идейно правильно, а то – буржуазно и должно быть искоренено. Тут мне сильно захотелось бросить чтение, потому что стало просто паскудно. Продолжил только потому, что две трети были уже позади – уж одну-то оставшуюся треть как-нибудь переживу.

Объективности ради надо отметить, что в книге изредка попадаются и такие мысли и тезисы, с которыми я вполне согласен. Это, например, главы, осуждающие жестокое обращение с животными, с кошмарными примерами вроде завода «Утиль», занимающегося переработкой собак и кошек (вам не жутко читать такое? Мне – жутко). Но такие главы в объеме книги – капля в море, нисколько не меняющая общее впечатление от «Мыслей о воспитании». А оно таково: похоже, что в представлении В. И. Немцова коммунизм – это общество, где все носят широкие брюки и длинные платья, благопристойно танцуют дозволенные танцы и уступают женщинам места в трамвае. Дети у них появляются словно бы сами собой, как некое «великое таинство природы», а секс до брака – это «худшее, что может случиться с девушкой». Все как один трудятся на полях или изобретают новые жнейки или атомоходы. А мечтать стать космонавтом – это, конечно, хорошо, но идейно неверно. Разлетитесь все по Марсам и Венерам, кого же тут, на Земле, воспитывать прикажете? В общем, в монастыре, наверное, жизнь и то веселее.

И чем больше лилось со страниц таких вот громких, нарочито гневных или напыщенно-пафосных слов, тем сильнее становилось ощущение фальши и неискренности написавшего их. Взять хоть те же дачи. Ведь у вас, Владимир Иванович, как у писателя, наверняка была своя отдельная дачка где-нибудь в Переделкино за глухим забором и тремя замками. Ах, это другое дело – чтобы никто творить не мешал? Понятно. А слесарь или инженер, трудящиеся советского общества, за чьи интересы вы так ратуете, обойдутся и общественным садом с «легкими павильонами исключительно для укрытия от непогоды» – так, что ли? Еще, по вашим собственным словам, вы бывали в Западной Европе, Африке, Индии, летали в Америку на «Боинге-707». Абсолютное большинство тех самых трудящихся о таких путешествиях даже и не мечтало. А если следовать вашей логике, то и не должно: для них существуют встречи с передовиками производства и старыми большевиками в заводских клубах, танцы (конечно, только «приличные»!), занятия в кружках, слушание лекций и прочие здоровые и нравственные виды времяпрепровождения. Кстати, свозить ребенка на курорт к морю – это, оказывается, тоже совершенно неправильно. Пусть лучше увидит море впервые лет этак в двадцать, а то и в тридцать – вот это будет правильное и верное впечатление!

Насчет тезиса «критикуешь – предлагай» из предыдущего отзыва. Собственно говоря, альтернатива немцовским нравоучениям уже давным-давно предложена – Стругацкими, Ефремовым, Савченко и многими другими, писавшими о людях коммунистического будущего. Их книги сделали для воспитания того же самого поколения читателей неизмеримо больше. Может быть, потому и боролся Владимир Иванович Немцов против новых веяний в фантастике, что понимал: то, что предлагают читателю они, куда привлекательнее и интереснее, чем его ханжеский «монастырский коммунизм». В Мире Полудня или в будущем Великого Кольца человек свободен в творчестве, поиске и самовыражении – в науке ли, в искусстве ли, в труде ли. Единственное, что его ограничивает и сдерживает в этом, – он сам: люди будущего сами ставят себе задачи и рамки, соразмеряя их с интересами других людей, и сами их соблюдают. Всякие проверяющие и надзирающие им попросту не нужны. Но Немцов, думается мне, и в таком обществе взялся бы ходить по танцплощадкам с линейкой для измерения платьев и брюк. Я уж даже боюсь представить себе его реакцию, к примеру, на сценический костюм Чары Нанди с праздника Пламенных Чаш!

В общем, о данном опусе даже нельзя сказать, что нынче он устарел – он был устаревшим уже в момент своего появления. Устаревшим просто потому, что представляет собой скопище давным-давно затертых, избитых и истрепанных на миллионах газетных страниц слов-штампов. Полностью лишенный любой привлекательности и оригинальности, он сух, сер и скучен, словно пыль на старом чердаке, куда за ненадобностью сваливают всякий хлам. Единственная категория читателей, которой его можно порекомендовать, – это те, кто страдает бессонницей. Да и тем – только в качестве сильнодействующего средства для особых случаев.

Чтение этой книги стало для меня чем-то сродни раскачиванию на качелях: взмах – от воодушевления к разочарованию, взмах – обратно, и от первых до последних страниц так было несколько раз. Не уверен, что смог этим сравнением полностью передать свои ощущения, но ниже попытаюсь разъяснить подробнее. (Вышло, правда, слишком длинно – заранее прошу прощения, высказаться короче, увы, не получилось.)

Итак, взмах первый. Я обратил внимание на «Лоцмана кембрийского моря» исключительно из-за названия – как-то сразу вспомнились «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна (там, если помните, было подземное море, населенное всякими доисторическими чудовищами) и «Побег» Севера Гансовского (где главный герой был сослан вначале именно в кембрийский период). В общем, открывая книгу, я находился в предвкушении: вот сейчас окунусь в кембрийское море, посмотрим, что-то там меня ждет?.. Однако первые же страницы убедили меня, что ловить трилобитов за хвосты, как герой Гансовского, здесь не придется. 1932 год, геологическая экспедиция ищет нефть на берегу Байкала, одновременно мужественно преодолевая различные трудности и воспитывая в беспризорниках, взятых в экспедицию рабочими, чувство долга, ответственности, трудолюбия и прочего подобного при помощи стандартных лозунгов, поучений и личных примеров. Проще говоря, оказалось, что никакая это не фантастика, а самый что ни на есть реальный реализм производственно-воспитательного толка. Таких книг в свое время были написаны сотни, если не тысячи, и особыми достоинствами они, насколько я могу судить по своему читательскому опыту, в целом не отличались. Может, бросить тогда? Нет, пожалуй, стоит продвинуться еще на десяток-другой страниц – надо же понять, при чем тут кембрий и тогдашнее море.

Когда по мере чтения выяснилось, что экспедиция ищет не просто нефть, а нефть кембрийского возраста, пришел черед взмаха второго – обратного. Я немного воспрянул духом: такая нефть – это уж наверняка фантастика, хоть и «ближнего прицела». Откуда бы полмиллиарда лет назад, когда многоклеточные организмы только-только начали появляться на Земле, взяться количеству биомассы, достаточному для образования нефти? На всякий случай я решил выяснить, существует ли в самом деле кембрийская нефть, и с огромным удивлением узнал: да, существует. Более того, оказалось, что образ главного героя, Василия Зырянова, до мелочей совпадает с геологом, которому принадлежит заслуга открытия этой древнейшей нефти, – Василием Михайловичем Сенюковым. Тот был по национальности коми – зырянин по-старому: вот вам и фамилия для главного героя. Вырос в семье плотогона, уже подростком сам водил плоты по северным рекам, обладая невероятной зрительной памятью на ориентиры на местности – именно эта способность Зырянова в книге является решающей в деле его поисков. Реальный Сенюков заинтересовался геологией вообще и геологией нефти в частности, увидев в детстве на поверхности одной из рек черную маслянистую пленку и рассматривая разноцветные слоистые обрывы вдоль берегов. Точно так же эта история изложена и в романе. Далее – Нефтяной институт, первые самостоятельные экспедиции – это тоже совпадает с тем, что я нашел на страницах книги. Даже само название «Лоцман кембрийского моря» – это не авторская находка, а прозвище Сенюкова, бытовавшее в действительности.

Когда я понял, что Зырянов – это фактически реальное историческое лицо, второй взмах плавно перешел в третий – назад, к разочарованию. Мало того, что фантастики не предвидится, так еще и производственный реализм оказывается чуть ли не документально-биографическим произведением. Однако по той же самой причине возник и некоторый интерес: ведь Василий Сенюков в 1937 году добился-таки своего, получив в Якутии из разведочной скважины, заложенной по его инициативе, первые образцы нефти кембрийского возраста, – значит, и Василий Зырянов должен достигнуть той же цели. Прототип Зырянова отличался невероятной работоспособностью, жадностью к знаниям, склонностью к «еретическим» идеям, напористостью и непреклонной верой в собственную правоту – само собой разумеется, что и Зырянов в книге обладает этими же качествами. Раз так, подумал я, то «человек-таран» Зырянов, как и Сенюков, пробьет все преграды и на последних страницах посрамит многочисленных скептиков. Пожалуй, стоит почитать, как он к этому придет.

Тут мне вспомнилась другая, намного более известная книга примерно о том же самом – «Два капитана». К знаменитому каверинскому роману я отношусь весьма прохладно, а вот «Лоцман кембрийского моря» при всем сходстве оказался, на мой взгляд, лучше. Да, конечно же, Зырянов и впрямь напоминает Григорьева, да и высоконравственных назидательных рассуждений в книге тоже хватает. Иногда мне казалось, что еще чуть-чуть – и Зырянов, архетип комсомольца-энтузиаста довоенных лет, станет в один ряд с дидактически-примерным Григорьевым. Однако писатель, похоже, тщательно держал образ главного героя в заданных рамках: на следующей же странице Зырянов совершал что-нибудь откровенно залихватски-глупое, что с идеалом не вязалось никак. Поэтому я сам не заметил, как третий взмах плавно превратился в четвертый. Зырянов предстает на страницах книги совершенно живым человеком, в то время как Григорьев безупречен и тверд, словно мраморная статуя, и история его поисков пропавшей экспедиции тоже до скрежета зубовного идеальна и нравоучительна – в отличие от бешеной погони Зырянова за кембрийской нефтью. «Бешеной» – наверное, самое точное слово: темп первых пятилеток под лозунгом «догнать и перегнать» Зырянов воплощает в себе как нельзя лучше. Возможно, писатель здесь несколько сгустил краски, намеренно утрировав некоторые черты прототипа: получился не просто энтузиаст, а фанатик своей идеи – а, собственно, почему бы и нет? Уж лучше фанатик, чем человек, у которого «в первый раз в жизни заболела голова» лет этак в двадцать пять (есть в «Двух капитанах» такой эпизод).

Скажу к слову и об антигероях: замдиректора Геологического института Порожине, аспиранте Небеле, бандите Меншике. Все они вышли довольно-таки блеклыми, не сделавшими Зырянову и половины тех пакостей, которые могли бы сделать. Может, в реальности так оно и было. Но раз уж «Лоцман кембрийского моря» проходит по категории художественной литературы, а не строго документальной биографии, можно было бы сделать противников Зырянова достойными его яркими личностями. К сожалению, приходится довольствоваться тем, что есть, и вот тут у каверинских Николая Антоновича и Ромашова безусловное преимущество.

А фантастика… оказалось, что некоторые ее черты в «Лоцмане кембрийского моря» все-таки имеются! Есть в книге одна полуфантастическая история: о русских людях, которые во времена Ивана Грозного, спасаясь от «государевой руки», прошли Ледовитым океаном и обосновались в низовьях Индигирки. Основанное ими поселение – Русское жило́ – просуществовало до двадцатого века почти в полной изоляции от мира. Лишь изредка самые смелые выходили «в мир» и возвращались, пересказывая слухи о том, что происходит на Руси. Вначале было тревожно: а ну как писатель просто сведет эту историю к перевоспитанию и приобщению «русских жильцов» к социалистическому строительству? Такого, учитывая время выхода книги (1956 год), стоило бы ожидать. Но нет, получилось намного интереснее – отнюдь не просто «уход из деревни в мир победившего социализма с кисетом денежек времен Ивана Грозного», как написано в предыдущем отзыве. История «подвига русского жильца Николая Ивановича» оказалась отлично вплетенной в общий сюжет! Может быть, слишком уж быстро приспосабливается к обстоятельствам пришелец из «затерянного мира», слишком легко всюду его принимают и слишком просто верят. Зато его речь и образ мыслей переданы совершенно неподражаемо: ирония, юмор, игра слов, оксюмороны – все идет в ход. Вот вам типичный пример: «Караульщик исполкома поведал пречудные новости или небывальщину: будто царь Иван Грозный Васильевич не оставил потомства на престоле». Исполком – и «новости» об Иване Грозном! Совершенно замечательна и Берестяная Сказка – история основания Русского жила, рассказанная языком первопоселенцев: «ведомый вож», «сволокся к Москве», «власти, яко козлы, стали пырскать на людей», «со льдины на льдину перепихивались», «каменная самоядь побежала, и отгромили все запасы»… Берестяная Сказка читается настолько «вкусно», что просто не хочется спешить – я не раз перелистывал страницы назад, чтобы с великим удовольствием перечитать, например, такое: «И ты, ежли уповаешь, веди нас морем студеным и немилостивым, встреч солнца земли незнаемой и недоброй, куда изначалу ходоков не бывало, а мы будем туда! А куда наша нога придет – и та земля нашей будет!»

Фрагменты Берестяной Сказки, разбросанные по тексту по мере того, как рассказывает их Николай Иванович, сильно меняют восприятие производственного романа о героях первых пятилеток – делают его легче и интереснее, избавляют от назидательной тяжеловесности, свойственной жанру. Как и следовало ожидать, современность в Русское жило все-таки проникает вместе с одним из бывших зыряновских рабочих-беспризорников – Семеном Тарутиным, внуком одного из «русских жильцов», ушедшего «в мир» и не вернувшегося. Впрочем, в своих письмах и дневниках Тарутин рассказывает о приобщении Русского жила к социализму с юмором и немалой иронией (и самоиронией тоже). Тут порой даже забавно: читатель, знакомый с понятием «культа карго», отыщет в попытках «русских жильцов» сделать «всё как на Руси» с ним немалое сходство.

В конце концов мои мысленные «качели» застыли в положении, отклоняющемся от нейтральной вертикали: обратного, пятого взмаха к разочарованию так и не случилось, «Лоцман кембрийского моря» мне скорее понравился, чем нет. Тут, кстати, возникает следующая загадка. Очень похоже, что автор – человек, хорошо знакомый с прототипом своего главного героя, знающий не понаслышке геологию и нефтеразведку, немало поездивший по экспедициям в самые глухие места, знакомый с традиционным бытом якутов и эвенков. Но в тех скудных сведениях о биографии Федора Моисеевича Пудалова, что мне удалось отыскать, нет никаких упоминаний, что он был знаком с Сенюковым и имел хотя бы какое-нибудь отношение к геологии нефти. Так что буду благодарен, если кто-нибудь, кто знает больше, прояснит этот вопрос и дополнит мой отзыв своими сведениями об авторе «Лоцмана кембрийского моря».

Не стану скрывать, что стимулом для написания данного отзыва послужила деятельность одного посетителя «ФантЛаба», опубликовавшего месяца четыре назад серию абсолютно разгромных отзывов на все без исключения части «Патруля времени» под общим девизом «Не читать!!!». Что только он не ставил Андерсону в вину: и что тот восхваляет американский милитаризм, и что замалчивает роль русского народа в мировой истории (ну да, если действие происходит в античности или раннем средневековье – как же без русских-то?!), и еще немало всего. Обвинения, разумеется, смехотворные, однако в голове против воли зашевелилась мысль: сам я от «Патруля времени» когда-то не то чтобы остался в восторге, но в целом впечатление получилось неплохим; но дело было давно, я мог и забыть что-нибудь, на что-нибудь не обратить внимания; так, может быть, стоит все-таки перечитать на всякий случай – вдруг второе впечатление и вправду окажется хуже первого? Так что с полки был извлечен объемный, под тысячу страниц, том из серии «Шедевры фантастики», и я погрузился в перечитывание приключений Мэнса Эверарда и его коллег.

Как и всякая серия произведений, создававшаяся постепенно, в течение долгого времени (в данном случае – четырех десятилетий), «Патруль времени» несет в себе явные следы изменений в творческом методе автора. Они особенно заметны, если читать все его части подряд, как сделал сейчас я. В пятидесятые годы, задумывая Патруль времени, Андерсон явно не ставил перед собой задачу создать что-нибудь с претензиями на глубокий смысл, с философским или психологическим уклоном, с запутанным и полным интриг сюжетом. Он взялся за чисто приключенческую темпоральную фантастику – несложные персонажи, нехитрые повороты сюжетов и обязательный быстро достигаемый хэппи-энд. Не стремился он и четко продумывать временны́е парадоксы, правила их возникновения и разрешения и часто крутил ими как хотел в угоду собственным замыслам. Первая повесть, давшая впоследствии название всему циклу, была именно такой – со вполне предсказуемым ходом событий, «богом из машины» в нужный момент и счастливым окончанием. За ней последовали столь же простая «Delenda est», авантюрная «Легко ли быть царем» и очень интересная по замыслу, но разочаровывающе просто реализованная «Единственная игра в городе». Зато эти повести сильно различаются временем и местом действия: тут и средневековая Британия, и древняя Персия, и Америка в альтернативном XX веке и в доколумбовы времена – и написаны легко и с выдумкой. Кажется, что сама идея Патруля времени за первые пять лет автору нисколько не наскучила, и он от души развлекался ею, подкидывая оперативникам Патруля все новые и новые задачи.

Затем был долгий перерыв, в течение которого в цикл добавился только совсем уж простенький и коротенький «Гибралтарский водопад», а всерьез к «Патрулю времени» Андерсон вернулся только в восьмидесятые годы. И вот эти последние повести, хотя и похожи на первые, уже больше похожи на плоды «ремесленного» подхода к делу, но зато с явными претензиями на серьезность. Почти все они скроены по одному лекалу: вначале выбирается место и исторический период, как можно глубже изучаются, после чего придумывается аргументация, почему именно данные время и место являются ключевыми для мировой истории. Для пущей убедительности описывается альтернативный вариант – что будет, если что-нибудь пойдет не так (если коротко, то мир непременно станет чем-то вроде уродливой карикатуры или пародии на нашу реальность). Основа готова, остается изобрести несложную интригу с обязательным участием Меро Варагана – «дежурного злодея» цикла, – добавить некоторую долю глубокомыслия и перенести полученный набор ингредиентов на бумагу. Попытка уйти от такой схемы в «Звезде над морем» явно провалилась: более скучной и унылой вещи в составе «Патруля времени», кажется, нет. Без Варагана и экзальтационистов обошлась еще «Печаль гота Одина», и вот с ней получилось иначе: хотя читать порой тоже скучновато, зато тяжесть долга сотрудника Патруля здесь показана яснее всего. Даже Мэнс Эверард, сквозной персонаж «Патруля времени», меркнет перед Карлом Фарнессом. Но самой колоритной фигурой цикла является, на мой взгляд, не Фарнесс, а дон Луис Кастелар из «Года выкупа» – испанский конкистадор, умный и энергичный, одержимый идеей завоевания мира для католической церкви при помощи машины времени из далекого будущего и оружия двадцатого века. Андерсон уже однажды, задолго до «Года выкупа», обратился к похожему сюжету и написал «Великий крестовый поход», вещь весьма удачную. Вот и с доном Луисом, уверен, получилось бы не хуже, если бы только писатель позволил ему в полной мере проявить себя. Но он как раз не позволил, быстро выведя дона Луиса из игры и предпочтя сосредоточиться на противостоящей ему Ванде Тамберли и уже изрядно поднадоевшем Эверарде – как в самом «Годе выкупа», так и в последовавшем за ним «Щите времени». «Щит времени», кстати, получился достойным конкурентом «Звезды над морем» по части унылости – его я просто домучивал, так и не поняв, зачем надо было сочинять полноразмерный роман с несколькими почти независимыми сюжетами и претензиями на серьезность, вместо того чтобы написать на том же материале две-три отдельные повести в привычном формате.

Так что же получается в итоге? Закончив перечитывать «Патруль времени», я убедился, что мое первое впечатление: неплохо, но далеко не шедевр – было верным. Это чисто приключенческая темпоральная фантастика, по преимуществу легкая и необременительная, глубоким смыслом не отягощенная и ставящая перед собой в основном развлекательные цели. Так к ней и стоит относиться, не требуя большего. Зато уж в этой своей «лиге» «Патруль времени» – не только классика жанра, но и, отважусь сказать, его эталон.

Западное побережье – еще один, наряду со знаменитым Земноморьем, фэнтезийный мир, созданный Урсулой Ле Гуин. Земноморью, однако, в известности и популярности он сильно уступает. Прежде всего, как мне кажется, из-за позднего появления – в 2004 году, уже на закате творческого пути писательницы. Кроме того, сказывается небольшой по сравнению с эпическим размахом Земноморья объем написанного о Западном побережье – всего три не слишком длинных романа: «Проклятый дар», «Голоса» и «Прозрение». Каждый из них представляет собой вполне самодостаточное произведение и не требует обязательного знакомства с двумя другими. В трилогии, правда, присутствуют два сквозных персонажа, но если в первой части подростки Оррек и Грай – главные герои, то во второй они, уже повзрослевшие, – не более чем второстепенные действующие лица, а в третьей – вообще эпизодические. Так что читать «Легенды Западного побережья» можно в любом порядке и даже не целиком.

Западное побережье – это действительно западная часть какого-то вымышленного континента, географически весьма разнообразная и населенная разными народами: есть кочевники, живущие в пустынях, есть торговые города-государства на берегу моря, есть полудикие болотные племена, есть феодальные горские кланы Верхних земель. Кстати, в Верхних землях, где происходит действие первой части трилогии, нетрудно угадать самую обыкновенную горную Шотландию. Возможно, в замыслы Ле Гуин при работе над «Проклятым даром» не входило создание целого нового мира, и она ограничилась таким вот несложным творческим приемом. В дальнейшем, как видим, эти намерения изменились – Верхние земли стали частью большого целого, появились карты как всего Западного побережья в целом, так и отдельных его частей и городов. А вот магия на Западном побережье сведена к минимуму: в первой книге у каждого клана есть свой магический дар, во второй присутствуют духи-прорицатели и волшебные книги, в третьей играют некоторую роль провидческие способности – и больше ничего. В целом Западное побережье вышло похожим на мир Элдерлингов, созданный Робин Хобб, однако сильно проигрывает ему по тщательности проработки. Его трудно воспринимать как единое целое, так как действие каждой из трех книг происходит в новом месте, а все прочие в лучшем случае упоминаются между делом. Отсутствуют и какие-либо ссылки на общую историю этого мира. В результате Западное побережье получилось каким-то набором разрозненных цветных пятен: вот тут город, вот тут болото, они описаны более или менее подробно, а что между ними и что их связывает воедино – непонятно. Может быть, Ле Гуин после «Голосов» и «Прозрения» собиралась писать о Западном побережье и дальше – ведь на созданных ею картах немало мест и названий, которые в книгах не упоминаются вообще, – но по какой-то причине так и ограничилась тремя частями.

«Легенды Западного побережья», по-видимому, рассчитаны в основном на подростковую аудиторию: каждая часть трилогии посвящена прежде всего взрослению героя и осознанию им своего места и предназначения в мире. На мой взгляд, лучшая из трех – вторая книга, «Голоса». Ее действие происходит в торговом городе Ансуле, завоеванном кочевниками-альдами, считающими письменность дьявольским изобретением и уничтожающими все книги, которые попадают к ним в руки. Главное действующее лицо – девочка по имени Мемер, одна из тех, кто знает о существовании древней библиотеки, хранящейся в Ансуле в великой тайне от альдов. Именно образ Мемер – энергичной, деятельной и находчивой – и является одним из основных достоинств второй книги, в то время как главные действующие лица первой и третьей – сын главы горского клана Оррек и мальчик-раб Гэвир – скорее портят их. Оррек всю книгу только и делает, что предается отчаянию и самоуничижению, безумно боясь даже попробовать укротить свой магический «проклятый дар». Гэвир, сталкиваясь с трудностями и препятствиями, не пытается их преодолевать, а долго молча терпит и потом тихо сбегает – и так несколько раз, пока, наконец, он не находит свою «землю обетованную» – то есть, попросту говоря, приходит на готовенькое. Возможно, что Ле Гуин и намеревалась слепить Оррека и Гэвира из теста покрепче, но, будучи радикальной феминисткой с многолетним стажем, на склоне лет, похоже, уже просто разучилась создавать нормальных персонажей мужского пола, превращая любого из них (возможно, даже неосознанно) в безвольную тряпку. А все те качества, которых она лишила Оррека и Гэвира, достались Мемер.

В конце концов, правда, счастливо находят свое призвание все трое:

Стоит ли читать «Легенды Западного побережья»? В общем-то да, только, если вы не принадлежите к целевой аудитории трилогии, заранее приготовьтесь к тому, что от нее не следует ожидать слишком многого. Несложные сюжеты, понятные, простые и односторонние персонажи, легко выделяемая из текста мораль (к чести писательницы, подаваемая без излишней нравоучительности и занудства) – одним словом, самое подходящее чтение, если занимать голову чем-нибудь серьезным неохота, но и читать какую-нибудь халтуру тоже не хочется. Все-таки Урсула Крёбер Ле Гуин даже на закате своей писательской деятельности, если находила в себе силы отказаться от феминистских эскапад и мысленного моделирования различных нарочито несуразных социумов, неизменно оказывалась лучше большинства современных сочинителей фэнтези. И очень жаль, что «Легенды Западного побережья» так и не получили дальнейшего развития.

На счету американского физика-теоретика Брайана Грина, помимо множества специализированных публикаций, есть и четыре научно-популярные книги. Первая из них – «Элегантная Вселенная» – рассказывает о том, что такое теория струн и какое значение она имеет для развития физики. Во второй – «Ткань космоса» – рассматриваются вопросы космологии с точки зрения современной науки. В третьей – «Скрытая реальность» – речь идет о возможности существования параллельных вселенных. Если прочитать эти три книги именно в таком порядке, нетрудно заметить, что с каждым разом Грин уделяет все больше внимания философским вопросам. Это понятно – ведь, рассматривая проблемы, касающиеся самых основ мироздания, просто невозможно так или иначе не затронуть философские следствия из этих проблем. И, естественно, чем глубже рассматриваемые вопросы, тем больше философии приходится привлекать при их обсуждении.

И вот передо мной четвертая научно-популярная книга Брайана Грина – «До конца времен». Здесь на описанном выше пути сделан еще один шаг вперед: «До конца времен» – это уже не столько книга о физике с добавлением философии, сколько философские размышления, поданные с точки зрения ученого-физика. Этот ученый ни на секунду не забывает, что все сущее состоит лишь из частиц и полей, управляемых непреложными физическими законами, и именно в этом следует искать основу для своих умозаключений. Поэтому его подход к предмету ясен и последователен, а применяет он этот подход к таким вопросам, над которыми, уверен, каждый из нас задумывался хотя бы раз. Что такое сознание, как и на каком уровне организации материи оно возникает? Где проходят границы между квантовой неопределенностью и ньютоновской ясностью, между живой и неживой материей? В чем разница между прошлым и будущим, если законы физики безразличны к направлению течения времени? Что будет с Солнечной системой, Галактикой и всей Вселенной в отдаленном и очень отдаленном будущем? Зачем мы вообще стремимся к познанию мира и на что рассчитываем при этом? По существу, все те вопросы, которые Грин задает себе и рассматривает в книге, – это в совокупности тот самый адамсовский Главный Вопрос Жизни, Вселенной И Вообще. Только здесь, в отличие от «Автостопом по Галактике», предпринята попытка разобраться в нем всерьез, с фактами в руках.

Прежде всего, привлекая для обоснований и разъяснений термодинамику, квантовую механику, общую теорию относительности и прочие разделы физики, Грин показывает нам конечность всего сущего. Да, материя и энергия вечны и неуничтожимы, но в силу действия законов мироздания рано или поздно они перейдут в такие формы, которые сделают невозможным существование любых сколько-нибудь сложных и упорядоченных структур – даже атомов. Естественным образом встает вопрос: а зачем тогда вообще всё, если рано или поздно это «всё» неизбежно придет к такому вот состоянию с наивысшей энтропией – «тепловой смерти»? (Неважно, что произойдет это через невообразимо долгие по нашим представлениям сроки порядка 10¹º² лет или даже намного большие.) Что же – всё напрасно и не стоит искать какой-либо смысл и цели? Нет, говорит нам Брайан Грин, пусть нет смысла в существовании Вселенной и нет никаких содержащихся в ней великого замысла и цели, смысл для себя можем создать мы сами. Грин ставит перед собой задачу: показать уникальность времени, в котором мы живем, и дать нам возможность осознать эту уникальность. «Наше время» в данном случае – это миллиарды лет, которые, однако, кажутся кратким мигом в сравнении с отдаленным будущим Вселенной. Но раз мы существуем здесь и сейчас, значит, законы природы это допускают. А ведь могли бы и не допускать – фундаментальные константы мироздания могли бы оказаться совершенно иными, и тогда ничто из того, что окружает нас, от атомов до галактик, не существовало бы или имело бы совершенно иные формы. Так не удивительно ли, что все случилось именно так и что по крайней мере в одном уголке Вселенной возникла такая форма материи, которая способна к самоорганизации, самовоспроизведению, взаимодействию с окружающим миром и – в конечном итоге – к познанию этого мира и самой себя в нем? Это и в самом деле удивительно, говорит Грин, но для объяснения этого вовсе не требуется привлекать никакие высшие силы и сверхъестественные сущности. Уже на текущем уровне познания мы можем ответить на очень многие вопросы, касающиеся нашего собственного существования и устройства Вселенной. А те, которые нам пока не под силу, наверняка получат ответы в будущем – и притом куда более осмысленные, чем пресловутое «42». А раз так, тем больше оснований восхищаться тем, что мы есть и что мы способны к познанию мира. Логично, делает вывод Грин, что именно эта способность может и должна стать смыслом нашего бытия, и именно в ней надо искать прибежище для разума перед лицом холодной и равнодушной Вселенной.

Последняя глава, в которой делается этот вывод, называется «Благородство бытия». Мне кажется, что здесь имеется не выраженная явно, но заметная отсылка к известному изречению Блеза Паскаля о мыслящем тростнике. Мне, однако, пришли на ум другие фразы, которые Брайану Грину вряд ли знакомы, – из классиков отечественной фантастики: «и они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же»; «в этих глазах был свет безмерного мужества разума, сознающего беспощадные законы Вселенной, бьющегося в муках и радости познания». Думаю, если бы Грину были известны эти цитаты, он привел бы их в своей книге наряду с многими другими – ведь, по существу, именно об этом, о мужестве познающего мир разума, он и ведет речь.

Написана книга характерным легким гриновским языком с большим количеством наглядных аналогий и примеров, как и три предыдущие. Самое заметное отличие от них – полное отсутствие иллюстраций в тексте. Для чисто научно-популярной книги я счел бы это крупным недостатком, но такому «полуфилософскому трактату», каким является «До конца времен», они действительно не требуются. В качестве компенсации Грин добавляет в текст немало эпизодов и мыслей из собственной биографии – например, взрыв газа в духовке или размышления при наблюдении северного сияния из болотной грязи. В этом смысле «До конца времен» – книга очень личная, однако все такие эпизоды вставлены в нее органично и уместно, нисколько не перебивая основной тон и тематику повествования.

В заключение осмелюсь предположить, что в области научно-популярной литературы Брайан Грин уже больше ничего нового не напишет. Возможно, он переделает свои опубликованные ранее книги с учетом открытий, совершённых уже после их выхода, – это более чем вероятно. Но как человек, ученый и философ он выразил себя в «До конца времен» исчерпывающе и полностью.

Пушкин – историк: согласитесь, непривычное сочетание. Вряд ли многим сразу, с ходу, удастся припомнить его «Историю Пугачевского бунта». А историческими изысканиями Пушкин между тем занимался очень серьезно: месяцы и годы работы в архивах, груды перелопаченной литературы, работа с подлинниками, выписки, заметки, внутренняя и внешняя критика источников… Больше всего его интересовало петровское время – как общая картина того периода, так и сама личность царя-преобразователя. Подтверждение тому – «Полтава» и «Медный всадник». Но оказывается, что обе известные всем поэмы можно считать лишь побочными плодами этого интереса. Основные же усилия Пушкина были направлены на создание капитальной монографии «История Петра I». Труд этот, однако, остался так и не написанным, а то, что известно ныне под этим названием, – не сама неоконченная монография и даже не ее черновик, а лишь конспект, набросок основных тем и фактов. В него сведены результаты четырех лет работы – вплотную изысканиями в архивах и книжных собраниях Пушкин занялся в 1831 году, а данный текст был написан им в 1835.

Что перед нами именно конспективный набросок, понять нетрудно. Это по большей части даже не связный текст, а просто короткие тезисные предложения, иногда каждое – отдельным абзацем. Нередко, правда, попадаются фрагменты, которые, видимо, сразу предназначались для готового труда и потому написаны развернуто и подробно. Но в основном страницы заполнены голыми тезисами и изобилуют ссылками на источники (зачастую с язвительными комментариями, а то и просто пометками типа «вранье» или «невероятно»), вопросами самому себе («куда?», «когда?», «кому?») или просто вопросительными знаками, пометками «NB», «etc.» и прочими свидетельствами того, что работа только начинается. Забавны сочетания языка начала XVIII века – то есть выписанных из источников цитат – с авторским текстом, написанным языком первой половины XIX века с привычным употреблением французских слов. Например, так: «Прямо государю подавать одни челобитни о делах государственных и о неправых решениях (чувствителен недостаток cour de cassassion)». Примета времени: даже Пушкину, несмотря на весь его огромный словарный запас, порой было проще выразить ту или иную мысль или понятие по-французски.

Одна из самых примечательных черт подготовительного текста – перечни царских указов по годам, помещенные в конце глав. Чем только не занимался Петр, вплоть до «неотпуску за моря бобрового пуху» или «о ссылке Чаплыгина дворового человека»! Но большинство указов касается налогов, податей, пошлин и прочего подобного, а также сыска беглых – сразу видно, что царю в его начинаниях отчаянно не хватало денег и людей. По этим перечням указов и по сопутствующим подробностям можно проследить, как Пушкин, в начале работы явно симпатизировавший Петру, а то и прямо восхищавшийся им, затем по мере накопления сведений стал видеть в нем прежде всего тирана и деспота, стремившегося поставить под свой личный контроль абсолютно все стороны жизни государства и людей. Тут, кстати, можно опять-таки вспомнить две «петровские поэмы». На смену романтическому образу царя из «Полтавы» 1828 года («…лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен») уже через пять лет в «Медном всаднике» приходят куда менее лестные слова вроде «горделивый истукан». Это понятно: к 1833 году Пушкин, успевший проделать немалую исследовательскую работу, мысленно видел Петра уже совсем иначе. В «Истории Петра I» этот процесс развенчивания прежнего кумира продолжается: ни о какой идеализации образа царя, которой отличались многие из использованных в работе источников, не идет и речи. То и дело попадается, например, такое: «с похмелья, видно», «радуется исподтишка», «корыстолюбивая душа», «хвастается своею жестокостию». Многие указы Пушкин называет тиранскими и жестокими, а на одной из последних страниц Петр и вовсе именуется разрушителем. Кое над чем Пушкин откровенно потешается (например, над «указом о вытье»). Приводятся и образчики солдафонского юмора Петра: «В случае несогласия он обещал вылечить город через пургацию, для чего уж и привезены сюда и пилюли».

Само собой разумеется, что невозможно читать «Историю Петра I», не сравнивая ее невольно с куда более известным романом А. Н. Толстого «Петр Первый». Рядом с критическим пушкинским исследованием становится отчетливо видна лакировка образа Петра, предпринятая Толстым: у него царь – в первую очередь мудрый государственный муж, который если и поступает жестоко, то разве что вынужденно, а если и выпьет порой лишнего, то только по достойному поводу и быстро протрезвеет. Впрочем, очень похоже, что Толстой кое-что позаимствовал из пушкинского наброска (точнее, из тех его частей, что были опубликованы ко времени его работы над романом) если не в части образа Петра, то в части мелких фактов. Два характерных примера: выражение «смотреть зверообразно» и шут Петра по прозвищу Педрилло (у Толстого превратившийся в Педрилу, домашнего дьякона Меньшикова). Откуда бы еще Толстому взять такие перлы? Да, он наверняка работал с теми же источниками, что и Пушкин, но очень маловероятно, что среди тысяч архивных документов оба они отыскали и обратили внимание на одни и те же мелочи.

Если внимательно читать пушкинский текст, то можно заметить, что многое осталось в нем без должного внимания, а то и вовсе не затронутым. Это, например, печальная история царевича Алексея: Пушкин обращается к ней только уже в самом конце, описывая следствие и суд, а как так вышло, что наследник престола обернулся противником собственному отцу, не пишет вообще. Ничего нет о знакомстве Петра с Екатериной, да и чаще всего она просто упоминается время от времени как нечто неодушевленное: «привезена туда-то», «оставлена царем там-то» и т. п. Совсем ничего не написано о промышленном освоении Урала и севера России. Вообще говоря, ближе к концу пушкинские заметки сводятся исключительно к военным, политическим и дипломатическим темам – они, конечно, для тех лет наиболее важны, но читать последние главы с бесконечными перечислениями, кто с кем где встретился, о чем договорился и кто кому сдался, становится скучновато. Сам Петр из живого человека в этих главах все больше превращается в функцию. Уверен, впрочем, что однобокость заметок о последних годах правления Петра в собственно тексте монографии была бы компенсирована всем тем, чего им не хватает. И чертовски жаль, что Пушкину так и не удалось закончить свой труд.

Так как перед нами не законченное произведение и даже не его черновик, а всего лишь конспект, набросок, то оценить его однозначно вряд ли возможно. Кто знает, что из этого наброска получилось бы в конечном итоге: историк возобладал бы над писателем или писатель – над историком? Некоторые, между прочим, желали успеха именно историку: когда стало известно, что Пушкин занимается историческими изысканиями, высказывались, что, мол, наконец-то человек вместо писания стихов взялся за полезное дело. Так что поневоле закрадывается в голову крамольная мысль: вполне возможно, что, приобретя в лице Пушкина великого поэта, мы тем самым потеряли не менее великого историка – и еще неизвестно, в какой из этих двух ипостасей он оказался бы лучше…

Давно уже отгремели залпы хвалебных отзывов, давно утихли дискуссии на форуме об этичности и допустимости рекламы в подобной форме, и теперь, думаю, настало время выполнить обещание, данное когда-то коллегам-лаборантам: прочитать «Мелких и золотокрылых» и написать первый здесь неангажированный и по возможности объективный отзыв.

Итак, о чем вообще идет речь? В каком-то, судя по всему, не слишком отдаленном будущем инопланетяне-миги завезли на Землю золотокрылых дракончиков в качестве домашних питомцев для людей. Завезли не просто так: от того, смогут ли люди ужиться со златокрылами, зависит, доросло ли человечество до вступления в галактическое содружество миров. Златокрылы входят со своими хозяевами в тесный эмоциональный контакт и, обладая телепатическими способностями, воздействуют на человеческую психику, меняя ее к лучшему. Еще они могут перемещать хозяев на несколько минут в будущее, чтобы те могли увидеть нежелательные последствия того или иного своего поступка и, вернувшись назад, предотвратить их. Так златокрылы способны постепенно излечить все человечество от врожденных пороков – алчности, жестокости, властолюбия и прочего, – если люди, конечно, захотят этого. И вот однажды группа ученых с одним златокрылом, собираясь на конференцию, вдруг неожиданно для себя перенеслась сразу на год вперед, а возвращаться в свое время стала постепенно: каждую полночь перескакивать на двое суток назад, проживать одни сутки, опять перескакивать на двое суток назад…

Ничего не напоминает? Ну да, Янус Полуэктович со своим попугаем, все верно. Вообще говоря, многие из идей, положенных в основу «Мелких и золотокрылых», кажутся прямо позаимствованными у классиков мировой фантастики. Обыденность контактов с инопланетянами и обилие диковинных чужих растений и зверей с еще более диковинными названиями – из «Звездных дневников Ийона Тихого» или, к примеру, из «Заповедника гоблинов» и Саймака вообще. Существование содружества (Кольца) обитаемых миров – от Ле Гуин, Ефремова, того же Саймака. Да и сама идея инопланетной зверюшки, приносящей людям мир и радость, вроде бы тоже не нова, разве что не могу вспомнить, у кого я такое встречал. Название «Они были мелкие и золотокрылые» – само собой, намек на известнейший рассказ Брэдбери, хотя здесь ничего общего с ним нет. (Очень похоже, что это просто коммерческий прием, «удочка» для потенциальных читателей.) Только вот на сцене, созданной перечисленными выше почтенными классиками, здесь играют опереточные злодеи и садисты-извращенцы, захватившие власть ради власти и прямо-таки сочащиеся образцово-показательным злом, таинственные медноволосые незнакомки в сновидениях и наяву, благородные незнакомцы – спасители девушек и отважные девушки – спасительницы мира, влюбленные студенты и официантки-золушки… И, само собой, присутствуют жаркая любовь с первого взгляда и ядовитая ненависть. Словно бы автор взяла за основу неплохой фантастико-гуманистический замысел, но не нашла лучших способов реализовать его, кроме как с помощью такой вот галереи персонажей из женских романчиков.

Издательская аннотация представляет нам «Мелких и золотокрылых» как антиутопию. Что ж, можно сказать и так, только это антиутопия мягонькая и уютная, словно бы придуманная нарочно для девочек-подростков, дабы не ранить их неокрепшую психику. Обществом управляет искусственный интеллект с неаппетитным названием Аколитус (у меня как-то сразу возникают ассоциации с колитом и аконитом, а отнюдь не с латинизированным греческим словом, означающим «спутник» или «помощник»). Люди разделены на три сорта, каждый живет в своей так называемой полосе (целевая аудитория: ой!), переходы и даже переписка между ними крайне редки, нельзя в одной полосе говорить о том, какова жизнь в другой (вот кошмар-то!), у каждого своя личная идентификационная карточка, без которой шагу не ступишь (ой, мамочки!), роботы вытесняют людей из многих сфер деятельности, отсюда безработица (хнык-хнык), на «обочине» живут «стертые» и деклассированные (ах, как ужасно…), и так далее. Но при всем том жизнь на Земле благоустроенная, спокойная и мирная, без вражды, войн и агрессии, без назойливой пропаганды и разнообразных держиморд на каждом шагу – да это просто пряничный домик какой-то. (Кстати, одного из златокрылов как раз зовут Пряник.) Знаете, даже если это и антиутопия, то я не отказался бы в такой пожить немного – так, в качестве приятного отдыха от нынешней действительности.

Так вот, вернемся к сюжету. Он развивается сразу в нескольких линиях в разное время, так что понимание событий требует поначалу некоторых усилий. Зато потом, примерно к концу первой трети текста, приходит понимание: да ведь все очень просто, можно уже сейчас предсказать, что будет дальше.

Заявленный девиз книги – «эмпатия спасет мир». Хм. Много комментировать не буду, а приведу только цитату из замечательной повести Ариадны Громовой «Мы одной крови – ты и я!», также посвященной проблеме взаимопонимания на планете Земля: «Понять – это еще не значит договориться. Я в принципе понимаю и без телепатии, что думает, например, Барри Голдуотер, но договориться мы с ним вряд ли сможем».

Немного о языке «Мелких и золотокрылых». Не Пушкин, конечно, но далеко и не бергеры-фарутины. Встречаются раздражающие жаргонизмы и ошибки (прежде всего лексические и пунктуационные), авторский стиль порой кажется примитивным, но в целом написано вполне грамотным и легко читающимся языком. Заслуга ли это автора, редактора или корректора – не знаю, но общий уровень на нынешнем деградировавшем фоне можно считать неплохим.

Так что получается в итоге? «Мелкие и золотокрылые», не стану скрывать, оказались несколько лучше, чем я ожидал от столь активно рекламируемого произведения. Но в то же время это, разумеется, далеко не шедевр мировой фантастики, никаких великих откровений и глубоких мыслей, которые взахлеб обещали нам многочисленные медоточивые отзывы, здесь, как и следовало ожидать, нет. Перед нами просто старательно смешанный коктейль из различных проверенных временем ингредиентов, по мере фантазии бармена украшенный сверху парой ломтиков имбиря и веточек мяты и с фигуркой златокрыла на соломинке. Так что если прочитаете – возможно, вам и понравится, а не прочитаете – ровным счетом ничего не потеряете.

Вообще-то я небольшой охотник до книжных новинок – уже привык, что чаще всего приходится в них разочаровываться. Но вот на фантлабовский анонс скорого выхода «Хозяйки Шварцвальда» отчего-то обратил внимание, прочитал ознакомительный фрагмент, затем купил саму книгу – и с удовлетворением (а также с некоторым приятным удивлением, что уж там таить) отмечаю, что она в целом превзошла мои ожидания и не оправдала опасений. А опасался я либо, как нынче водится, беспросветной «чернухи», либо розовых соплей и слюней – и вдобавок в комплекте с неимоверной тупостью действующих лиц и дурацким сюжетом. Читали, встречали, знаем… Однако автору «Хозяйки Шварцвальда» удалось пройти по острию ножа, не свалившись ни в одну из пропастей, которые это лезвие разделяет. С одной стороны, вещь у нее получилась жесткая, резкая и жестокая, без всякой слащавости и сентиментальности. С другой – любовная линия там все-таки присутствует, но вполне умеренная и не раздутая до непропорциональности, как в тоннах современной макулатуры про учениц магов.

Итак, что насчет жестокости и отсутствия сентиментальности? Ведьмы на кострах и чумные города – это просто атрибуты, неотъемлемая часть жизни Европы начала семнадцатого века. Я не знаток этого исторического периода, но, на мой неискушенный взгляд, выглядит обстановка вполне убедительно и правдоподобно. В тексте много отсылок к тогдашним обычаям, к именам алхимиков и врачей, а в авторском послесловии говорится, что и сама история основана на реальных фактах. Как я узнал, автор – филолог-германист, уж она-то, надеюсь, знает, о чем пишет. Что еще? Зарезанная мать с детьми – лишь возмездие, настигшее виновника. Другие подобные эпизоды тоже кажутся вполне уместными и продиктованными ходом событий и реалиями тогдашней жизни. А главное, подаются эти грязь и кровь без болезненного смакования, которым отличается многое из издаваемого ныне, – я бы даже сказал, сухо и деловито. Словно бы Уна Харт то и дело спрашивала себя за работой: было такое в реальности? Было. Значит, так и напишем.

А романтическая линия? Да ее, считайте, и вовсе нет. Замужество здесь – поступок, продиктованный не столько чувствами, сколько ощущением правильности и целесообразности. И никакой романтической мишуры, которой считают долгом обвешивать свои творения тысячи бездарных сочинительниц. Так что можно констатировать: любовная линия – да, есть, а вот назвать ее романтической просто язык не поворачивается.

Ну и, собственно, сам сюжет. Издательская аннотация лукавит: в книге не одно, а два главных действующих лица, и кто из них в конечном итоге является подлинной хозяйкой Шварцвальда, я так и не смог понять. И окончание по этой причине вышло несколько парадоксальным и ироническим, в духе Бернарда Шоу – ну, знаете, когда из цветочницы делают герцогиню, а она потом отказывается принимать навязанную ей участь, но и в цветочницы возвращаться не желает. Впрочем, не хочу заранее раскрывать финал и скажу только, что Агата Гвиннер станет совсем не той, кем ей полагалось бы стать, и дочь палача Урсула Зауэр тоже пойдет совсем не той стезей, какой хотела бы. Можно сказать, что их мысли, дела и желания, вначале диаметрально противоположные, однажды пересекутся, и после этого Агата и Урсула поменяются ролями.

А кто виноват? Конечно же, нечистая сила – как же иначе может быть в средневековой Европе? Здесь также не обошлось без злой иронии: те, кто заключил Пакт и имеет при себе прирученного демона, сотнями отправляют на казнь ни в чем не повинных людей. Зло торжествует, ведь очень немногие способны противостоять искушению получить из рук демона все, чего ни пожелаешь. Например, земли и деньги ложно обвиненных… И вот тут, в самом конце, Уна Харт уже пишет безо всякой иронии: Мефистофеля не отгонишь, как назойливую муху, он всегда рядом, за твоими плечами, и не успокоится, пока не отыщет себе очередную жертву – неважно, чем он ее в конце концов заманит…

О недостатках. Действие показалось мне неравномерным: вначале разворачивается медленно и сонно, я бы даже сказал, заунывно, потом внезапно начинает скакать через годы, потом опять резко замедляется, останавливаясь на каждой мелочи. Понятно, что это находится в полном соответствии с авторским замыслом, но все-таки превращение семилетней Агаты в семнадцатилетнюю за какой-нибудь десяток страниц – это, пожалуй, слишком уж быстро. В этом месте не помешала бы еще пара глав – просто для того, чтобы постепенно «разогнать» действие, подготовив читателя к вороху событий, которые вскоре свалятся на него разом. Сюжет, кстати, целиком завязан на очень небольшом числе персонажей и столь же ограниченном наборе мест. Может быть, кому-нибудь это и понравится, но я полагаю, что если уж действие охватывает больше десятка лет, все-таки не помешало бы сделать его хотя бы немного менее камерным.

А в общем, по-моему, получилось очень неплохо. Повторю написанное выше: я приятно удивлен. Пожалуй, как-нибудь прочитаю еще что-нибудь из написанного Уной Харт – вдруг тоже понравится?..

Прежде всего – спасибо коллеге StasKr, благодаря чьим отзывам как на сам сборник, так и на отдельные истории из него я и узнал о существовании этой книги. Отыскал ее и поразился объему – в несколько раз больше тех сборников анекдотов о Ходже (Молле) Насреддине, чем те, что я читал в детстве, – 1238 различных историй! Вдобавок – основательное предисловие, глоссарий, подробные примечания, тематический и национальный указатели… Нет, это уже не просто книга для веселого чтения, а обстоятельное и серьезное исследование. Тут, кстати, возникает странное ощущение диссонанса этой серьезности с предметом исследования – комическим персонажем, фольклорным мудрецом, простаком и шутом одновременно. С одной стороны, сами анекдоты, даже будучи помещенными в такую вот толстую и научную книгу, нисколько не меняются, с другой – начинаешь волей-неволей смотреть на них глазами составителя сборника, для которого Ходжа Насреддин – не источник юмора или сатиры, а нечто вроде насекомого под лупой энтомолога. Вот и меня тоже потянуло на аналитический подход, результатом которого и явилось все, что написано ниже.

О названии книги. Насколько я понял, продираясь сквозь длинное, усеянное числами, фактами и сносками предисловие, смысл названия «Двадцать четыре Насреддина» в нем нигде не прояснен. Что ж, возьму этот труд на себя: имеются в виду двадцать четыре народа, в фольклоре которых имеются истории о Ходже Насреддине, пусть даже он и носит в них другие имена: Насреддин Афанди, Эпенди, Молла Насыр, Анастратин и т. д. Указатель, приведенный в конце, показывает, что Насреддин в том или ином облике оставил свой след от юга Европы (Сербии, Греции, Болгарии) до Памира и Тянь-Шаня. Впрочем, похоже, что все-таки у подавляющего большинства анекдотов о Ходже Насреддине корни растут из Средней Азии, пусть даже принято считать, что родился их герой в Турции. Например, в истории, помеченной как сербская, фигурирует Тамерлан, а в другой, с пометкой «греч.», – телеги с хлопком. Так что при чтении я классифицировал все истории по месту действия как «Центральная Азия», если только не было указано явно иное – а такое случалось нечасто. А время действия, в соответствии с датами жизни возможных реальных прототипов Ходжи Насреддина, указывал как «средние века», за исключением крайне редких случаев, когда в тексте встречались явные анахронизмы: ружья, очки и прочие более или менее современные вещи.

У сборника, на мой взгляд, есть один крупный недостаток – сам принцип его составления. Истории о Ходже Насреддине в книге скомпонованы по тематике: «О бедности и богатстве», «О судах и судьях», «Насреддин и властители», «О ворах и обворованных» и т. п. – всего шестнадцать таких тематических разделов. Но, по-моему, было бы лучше, если бы сборник, в соответствии со своим названием, был составлен по национальному или географическому признаку: тогда стало бы намного понятнее, каков Ходжа Насреддин в представлении разных народов. Может быть, где-нибудь он больше юродивый, чем мудрец, а где-нибудь наоборот; может быть, где-нибудь он больше склонен прислуживаться властителям, а где-нибудь – резать им правду в лицо? Указатель по национальностям тут нисколько не помогает: попробуй-ка отбери и прочти вразбивку из тысячи с лишним историй по указанным номерам только, к примеру, турецкие. А так из всей этой многонациональной пестроты сколько-нибудь запоминается только болгарский персонаж по имени Настрадин, и тот только тем, что в большинстве историй он уступает Хитрому Петру – своему местному конкуренту, тоже насмешнику и пройдохе.

О юморе. Полностью согласен, что когда-то, возможно, эти анекдоты и были по-настоящему смешны, но в наше время даже улыбнуться-то получается не всегда. Ну не смешно – и все тут! Все-таки за прошедшие века людское чувство юмора явно стало более изощренным, да и изменения жизненных реалий часто дают о себе знать. Чтобы понять суть иной истории, надо посмотреть в примечания или заглянуть в энциклопедию, и пока поймешь с их помощью, в чем соль, уже и смеяться-то расхочется. Во всей книге нашлось, наверное, десяток или два анекдотов, которые и по нынешним понятиям действительно смешны или блестяще остроумны и притом могут быть рассказаны в любой компании – ведь Ходжа Насреддин не брезговал порой и черным юмором, и физиологически-туалетным (а вместе с ним и составитель сборника – из песни-то слова не выкинешь), такое уже кому попало не расскажешь.

Впрочем, многие из историй о Ходже Насреддине никогда не принадлежали к числу веселых анекдотов. В книге встречается немало известных «интернациональных» сатирических сюжетов (в основном в разделах о властителях и судьях) с Насреддином в качестве главного действующего лица. Они, как совершенно верно отметил StasKr, и поныне остаются актуальными. Самый яркий пример, сейчас злободневный как никогда, – история под номером 941. В ее конце Тимур отменил свое распоряжение; мы же видим сейчас лишь обратное, и чем дальше, тем хуже. Может быть, у Тимура, хоть он прославился как жестокий завоеватель, было просто больше мудрости и ума?..

В целом книга, конечно же, оставляет ощущение огромного труда. Видно, что составитель сборника посвятил исследованиям фольклора о Ходже Насреддине много лет. Обсуждаемая книга вышла в 1986 году, а за восемь лет до того под названием «Двадцать три Насреддина» появилось ее первое издание, на составление которого тоже явно ушел не один год. Составитель в послесловии анонсировал работу и над следующим, в очередной раз дополненным изданием под названием «Двадцать семь Насреддинов» (насколько я понимаю, оно так и не появилось). В общем, похоже, что ничего более обстоятельного и всеобъемлющего в этой области просто не найти.

Хороший перевод названия – «Прозрение». Дочитав до конца, я именно что прозрел: да ведь я словно попал в известную историю о том, как Ходжа Насреддин взялся дотащить мешок с тыквами до дома муллы в обмен на три премудрости, которые мулла ему обещал поведать по дороге. Помните? Первая премудрость, если не ошибаюсь, заключалась в том, что если кто-нибудь скажет, что пешком ходить легче, чем ездить верхом, то это неправда. Вторая – если кто-нибудь скажет, что бедному лучше жить, чем богатому, не надо верить этому человеку. О третьей премудрости поговорим позже – пока хватит и первых двух. Вот примерно такие же «премудрости» с важным и многозначительным видом и втолковывает нам бабушка Урсула в своем «Прозрении». Смысл ее рассказа на четырех сотнях страниц в общем сводится к следующему: лучше быть богатым и свободным, чем бедным и рабом, лучше быть грамотным и образованным, чем неученым и невежественным, и вообще разделение людей на хозяев и рабов – это плохо, только не все это понимают. Главный герой по имени Гэвир начинает свой путь образованным рабом богатого семейства, вполне довольным жизнью, но постепенно понимает, что можно жить иначе,

Что ж, даже если смысл книги сводится только к таким вот «премудростям», а завершение ее откровенно слащаво, и о том, как из мальчика-раба получился сказитель и поэт, можно было бы написать увлекательно и интересно. Только вот интересно как раз и не получилось, потому что путь Гэвира к свободе оказался ужасно однообразен. Если коротко, то он таков: Гэвир приходит в какое-нибудь место – Гэвиру там нравится – Гэвиру там не совсем нравится – Гэвиру там совсем не нравится – Гэвир уходит оттуда куда глаза глядят – цикл повторяется. Если, как отмечено в предыдущем отзыве, целью этих долгих скитаний была демонстрация различных способов социального устройства (что в общем-то тоже является такими же «премудростями»), то по продолжительности странствий Гэвира можно сделать вывод, что плохо везде, кроме последнего пункта – Месуна, университетского «города мечты». Однако заметьте: и рабовладельцы Этры, и свободные обитатели Сердца Леса, и даже рыболовы-болотники – все они по мере сил и обычаев строят, творят и защищают сделанное их руками; в каждом случае перед нами общество в движении и развитии, со всеми своими преимуществами и недостатками. В последнем же случае Гэвир приходит на готовенькое: как той стрекозе, ему в Месуне «был готов и стол и дом», кто-то уже все сделал и преподносит ему на блюдечке. Это логически подводит к выводу: не надо стараться ничего делать или пытаться изменить самому – надо просто погрустить немного о том, как все плохо, а потом побродить и поискать, где дело уже сделано. Две-три попытки – и найдешь. Что ж, вполне в духе Гэвира, который отнюдь не Ходжа Насреддин. В гуще событий ему не по себе, он нытик и мямля и в этом больше всего похож на Фитца у Робин Хобб. Верно написано в одном из предыдущих отзывов, что характера у него нет никакого – терпит сколько может, а потом тихонько уходит восвояси, унося внутри очередную порцию страданий для последующего пережевывания в свободное время.

Вообще говоря, вся трилогия «Легенды Западного побережья», в которой «Прозрение» является заключительной частью, вышла совсем не «легуиновской», действительно больше напоминающей творения Робин Хобб. Только вот та не старалась делать вид, будто в ее книгах заключен какой-то глубокий философский и социальный смысл, а просто тщательно проработала свой мир Элдерлингов, сделав его подробным, достоверным и убедительным. Это в известной мере компенсировало унылые образы ее персонажей, в первую очередь того же Фитца. Ну, а тут ровно наоборот: Западное побережье вышло каким-то неопределенным и невнятным, несмотря на наличие авторских карт земель и планов городов. Зато туманного глубокомыслия хоть отбавляй – но, как уже было сказано выше, все оно сводится к повторению банальных социальных истин, отлично знакомых нам по поздним произведениям из Хайнского цикла. Тут самое время вернуться к оставшейся третьей премудрости. У ворот своего дома мулла хотел с насмешкой сказать Ходже Насреддину, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешок с тыквами. Но не успел – Ходжа Насреддин ответил ему своей премудростью: «Если кто-нибудь скажет тебе, что эти тыквы не разбились, назови такого человека лжецом», – и с этими словами бросил мешок с обрыва. Применительно к данному случаю эта премудрость может выглядеть так: если кто-нибудь скажет вам, что «Прозрение» – интересная книга, вы не верьте этому человеку. Почти ничего интересного в ней нет – по-моему, вышло скучно даже по сравнению с бесконечными страданиями и самоуничижениями Оррека из «Проклятого дара» – первой части «Легенд Западного побережья». Само по себе неторопливое повествование – это вовсе не недостаток; тут все дело в том, что именно подается в таком вот неспешном темпе. И если книга наполовину (а может, и больше) состоит из самокопаний, душевных травм, сомнений, метаний и прочего подобного – тогда-то неторопливость и превращается в худшее из возможных зол. А я-то, наивный, открывая третью часть «Легенд Западного побережья», оценил ее объем и подумал, что после очень даже неплохой второй книги – «Голоса» – эта, судя по количеству страниц, будет еще интереснее. На деле же вышло, что в основном-то на этих страницах – вода, где-то с хинином, а где-то (особенно в конце) с сахаром. Выжать бы ее – вот тогда «сухой остаток» стал бы действительно интересен. А в существующем виде браться за «Прозрение» стоит, лишь имея избыток свободного времени – времени не столько на чтение, сколько на отдых от него. Без отдыха «Прозрение», пожалуй, и не осилишь – сам не заметишь, как уснешь со скуки…

Должен признаться, я приятно удивлен. Долгое время мои представления о позднем творчестве Урсулы Ле Гуин формировались впечатлениями от совершенно никудышных продолжений «Земноморья» и Хайнского цикла – но тут я наткнулся на трилогию «Легенды Западного побережья». Первая ее часть, «Проклятый дар», хотя и оказалась лучше, чем я ожидал, в целом все-таки показалась мне как-то простовато сделанной. А вот вторая часть вернула мне веру в способность писательницы и на склоне лет творить новые миры, придумывать им историю, населять их людьми и богами, переплетать их судьбы в сложный клубок, а потом этот клубок счастливо распутывать. В «Голосах» все это есть.

Нет, можно, конечно, посетовать, как это сделали здесь некоторые ранее, на «вторичность» «Голосов». К примеру, завоеватели-альды имеют явное сходство с каргами из Земноморья, а тайное хранилище древних книг кажется перенесенным на Западное побережье прямиком с планеты Ака («Толкователи»). Те, кто читает эти книги, – фактически те же самые Толкователи и есть. Прием начинать вторую книгу цикла в совершенно ином месте и с совершенно другими действующими лицами и только потом вводить туда знакомых персонажей, уже сильно повзрослевших, роднит «Голоса» с «Гробницами Атуана», да и девочка с изломанной судьбой в качестве главного героя – прием, взятый оттуда же. В целом же роман производит не столько «легуиновское», сколько «робинхоббовское» впечатление, а торговый город Ансул чрезвычайно похож на такой же торгово-купеческий Удачный. Но все это тщательно взболтано и перемешано до состояния однородности, так что ощущения какой-либо неправильности не вызывает.

Действие здесь происходит через несколько лет после «Проклятого дара», и Оррек, ушедший вместе с девушкой Грай из Верхних земель, уже успел стать знаменитым поэтом и сказителем. Страсть к книгам привела его в Ансул, где, по слухам, хранятся остатки древней библиотеки. Однако оккупировавшие Ансул альды считают любую письменность дьявольским изобретением, а библиотеки – логовом демонов. Так что все книги, до каких смогли добраться, они уничтожили, а оставшиеся надежно спрятаны, и само их существование хранится в глубочайшей тайне. Альды, между прочим, оказались не так уж и неправы: некоторые из этих книг и в самом деле являются колдовскими, с их помощью некий Оракул, обитающий в пещере за библиотекой, отвечает на вопросы и дает пророчества Читателям – тем, кто обладает возможностью проникать в комнату с книгами и понимать написанное Оракулом. Тут, кстати, кроется главный недостаток «Голосов»: писательница так и не взяла на себя труд объяснить, что же такое этот Оракул, что за духи обитают в пещере, вокруг которой построен Дом Галва, и каким образом они связаны с книгами в библиотеке. В сравнении с «Земноморьем», где магические принципы ясны и понятны, это заметный минус.

Зато большое преимущество «Голосов» – главное действующее лицо, девочка по имени Мемер, от лица которой и идет рассказ. Она во всех отношениях превосходит Оррека, каким он был в первой части трилогии, – умна, находчива, целеустремленна (и, само собой, именно она становится следующим Читателем). Сам Оррек, кстати, здесь повзрослел и обрел уверенность в себе, но в целом показан этаким увлеченным большим ребенком, который без постоянной опеки со стороны Грай легко может угодить в переплет. Хотя подается это довольно-таки мирно и беззлобно, иногда даже с юмором, все-таки время от времени десятилетия феминистского стажа берут свое, и сквозь спокойный тон повествования пробивается привычное сердитое бурчание: мужчины, мол, это дети, без твердой женской руки ни на что не способны, а всё туда же – пыжатся, что-то там пытаются свершить, доказать… Впрочем, по сравнению с прочим, что было написано Ле Гуин в те же годы, это просто мелочи, и история от такого брюзжания хуже не становится.

В целом «Голоса» – такая же подростковая литература, как и «Проклятый дар»: события здесь неразрывно связаны с взрослением Мемер и осознанием ею своего предназначения.

Если бы «Проклятый дар» написал кто-нибудь другой, то я отозвался бы об этой книге так: неплохое, вполне добротное фэнтези, рассчитанное, похоже, в основном на подростковую и юношескую аудиторию. По здешнему классификатору – типичное «становление/взросление героя», неразрывно связанное со «сверхъестественными способностями и супергероями». Да, так я и выразился бы… но автор в данном случае – Урсула Ле Гуин. Думаю, вы понимаете, к чему я клоню: невозможно читать «Проклятый дар» без того, чтобы невольно не сравнивать его с бессмертным шедевром жанра героического фэнтези – трилогией о Земноморье. Древний тисовый посох, хоть и не обладает здесь никакой магической силой, будет невольно казаться нам перенесенным в Каменный Дом Каспро из хижины Огиона Молчаливого или со склонов холма Рок, а за плечом главного героя, подростка Оррека, всегда будет незримо стоять образ его ровесника, взрослеющего Геда. Обоим приходится решать одну и ту же трудную задачу, о которой здесь сказано так: «Немного зла есть даже в самых лучших из людей, так не проще ли дать ему выход, признать его, а не лелеять его, не давать ему расти в темноте, или я не прав?» Да и само слово «Оррек», если напрячь память, в «Волшебнике Земноморья» тоже можно отыскать.

Причин тут несколько. Во-первых, мир, в котором происходит действие. Ему очень далеко до Земноморья и по замыслу, и по масштабу. По существу, это самая обыкновенная горная Шотландия – та, что называется the Highlands, – со всем, чему там полагается быть: суровыми горцами в килтах, враждующими или союзными кланами, замками, овцами, каменными изгородями… От реальной Шотландии этот мир отличается только одним: каждый клан обладает своим собственным магическим даром. Кто-то может призывать к себе зверей и птиц, кто-то умеет насылать на врагов медленно действующее смертельное проклятие, кто-то обладает властью над ножами и так далее. По сравнению с любовно и тщательно придуманным и описанным Земноморьем, в сущность которого магия вплетена искусно и неотрывно, такой прием «творения миров» выглядит слишком простым, даже примитивным, достойным какого-нибудь сочинителя средней руки, но никак не гранд-дамы мирового фэнтези.

Во-вторых, масштаб действия. Горцы, как барсуки, в основном сидят по своим замкам и на своих землях и разве что иногда наведываются к соседям в гости. Оррек – тоже не исключение, и места, где происходит действие, ограничиваются землями трех соседствующих кланов. Процесс взросления Оррека с его даром, в отличие от Геда с его Тенью, не несет в себе опасности для всего мира

Наконец, и сам Оррек здорово проигрывает в сравнении с Гедом. По сути, это анти-Гед, Гед наоборот. Тот, зная свою волшебную силу, рвался применить ее как можно скорее, из-за чего и угодил в беду. Оррек же свой дар – дар разрушения связей – использовать боится: я не хочу убивать крыс, я не хочу давить гадюк, я не хочу губить траву, я не хочу развязывать веревочный узел. Ладно – крысы и змеи: допустим, ему и впрямь было их жаль (хотя в детском возрасте все проходят через «охотничий» период и лишь потом начинают задумываться о том, стоит ли бросать камни в птиц или разорять муравейники). Но уж веревочный-то узел можно было бы попробовать распутать? Хорошо, допустим, Оррек отчаянно боится своего «дикого» дара и опасается причинить им вред окружающим. Но какой выход он находит? Добровольно лишиться зрения, постоянно нося на глазах плотную повязку. Он даже не пытается как-то исследовать и взять под контроль свои способности

Вывод, который я сделал для себя, перевернув последнюю страницу, таков: «Проклятому дару», конечно, далеко до «Волшебника Земноморья». Скорее, здесь больше общего с историей робинхоббовского Фитца – прежде всего из-за склонного к пустой рефлексии и унылому самокопанию главного героя. Однако на фоне прочего, написанного Урсулой Ле Гуин на закате ее творчества, – продолжений Хайнского цикла и «Земноморья» – «Проклятый дар» заметно выделяется в лучшую сторону. А это уже немало.

Этот рассказ я могу назвать самым большим открытием во всей антологии «Альфа Эридана». Нет, лучшим в книге я его не назвал бы – есть и еще лучше, хотя бы «Испытание СКР» или «Частные предположения». Но Стругацкие – это как знак качества, эту фамилию я знаю с детства, так что в случае с ними открытия не было, а были просто оправданные ожидания. А вот имя Глеба Анфилова я увидел впервые именно в «Альфе Эридана». Должен сознаться, сразу сработала ассоциативная цепочка: раз впервые, то автор, видимо, мало известный ныне представитель «романтической эпохи» советской фантастики пятидесятых, а значит, опять будут красивые слова, героические до идиотизма персонажи и минимум смысла и логики в поступках. Читали уже, знаем – под той же обложкой имеются образчики подобного творчества: «Астронавт», «Пришелец», «Альфа Эридана». Так что скепсиса поначалу было хоть отбавляй. Однако я ошибся, да еще как!

Нет, на первый-то взгляд тут все то же самое: дальний космический полет, катастрофа, подвиг… И я вижу, что кое-кто из писавших здесь отзывы так, собственно, все и воспринял. Только нет тут никакого казенного пафоса и официоза, нет их. Шла бы речь о трех упомянутых выше рассказах, я бы согласился полностью и безоговорочно. Там – да: отважные космонавты-первопроходцы сначала вдохновенно, картинно, с красивыми словами бросаются навстречу неизведанному, совершенно не трудясь подключать к делу мозги, создают себе уйму трудностей, а потом эти трудности мужественно преодолевают. Здесь, несмотря на внешнее сходство, дело обстоит иначе. Можно, конечно, посмеяться над наивностью авторских представлений: старт межзвездной экспедиции происходит в 1989 году, космонавты за несколько часов до старта выходят утром из собственного дома и качаются на качелях… Но насмешка – только потому, что мы смотрим из своего циничного времени. Да и в общем-то это мелочи: сместить дату лет на триста вперед и убрать эпизод с качелями – и не останется никаких поводов для насмешек, в то время как журавлевский Зарубин или колпаковский Варен и при таком раскладе будут изумлять читателя своей несокрушимой глупостью.

Так в чем же разница? Во-первых, в обстоятельствах: то, что случилось со звездолетом «Диана», не есть результат непрофессионализма его экипажа. (Кстати, представление о барионной асимметрии Вселенной на момент написания рассказа еще не устоялось, и даже крупные ученые в пятидесятые годы вполне допускали наличие больших скоплений антивещества не только где-нибудь далеко, но и в нашей Галактике – так что основное фантастическое допущение для своего времени вполне научно.) А потому ставить Алексея Аверина на одну доску с тем же Зарубиным нет никаких оснований – это человек, внезапно оставшийся один на один с большой бедой, а потом – даже и с двумя. Во-вторых, обратите внимание, как ведет себя этот человек, у которого погибла жена, а сам он ослеп и мучается жестокими болями. Он не бьет себя в грудь кулаками и не твердит громкие фразы типа «Через невозможное – вперед!», чем грешат персонажи Журавлевой или Колпакова. Аверин – не такой вот светлоликий герой, он обыкновенный человек, а потому может поддаться слабости и потерпеть временное поражение, и писатель не скупится на слова, чтобы дать нам это понять. И подвиг здесь тоже под стать совершающему его: просто тяжело подняться с пола, сделать два вялых шага к пульту управления и нажать на кнопку. Но и это, поверьте, очень немало. Особенно если учесть, что именно дало Аверину силы сделать эти два шага –

Владимир Иванович Щербаков долгое время казался мне специалистом по написанию различного концентрированного бреда в малом формате – то есть рассказов, крайне маловразумительных как по форме, так и по содержанию. При чтении их не раз возникало ощущение, будто автор стремился пересказать читателям сразу множество мыслей, которые ему самому казались замечательными и гениальными. А что читатели, как правило, не могли углядеть в этом потоке слов никакого смысла, его, возможно, и не интересовало: главное, высказаться. Оказалось, однако, что и большой формат он тоже освоил – просто в «Семи стихиях» количество различных не связанных между собой мыслей и идей выросло пропорционально объему текста. В основном это всевозможные конспирологические теории: здесь и столь любимые Щербаковым атланты, и НЛО, и утраченные умения древних народов, и искусственное происхождение мирового эха, и следы подводных гигантов… да чего тут только нет! Все это – почти всегда без всякой связи с сюжетом, вставленное в текст в каком-нибудь одном месте и забытое на следующей же странице. Тут же – вообще непонятно к чему добавленные старинные сказки, легенды, тосты(зачеркнуто). К середине книги акцент смещается в область экологии – тогда, в конце семидесятых, экологическая тематика как раз входила в моду, – но к концу об этом опять-таки благополучно забывают даже те персонажи, которые сотней страниц ранее пространно рассуждали о глобальном потеплении и смене биоценозов.

Кстати, насчет действующих лиц: они вполне под стать содержанию. Журналист Глеб, инопланетянка Аира и многие другие только и делают, что мечутся туда-сюда, принимаются вдруг что-то судорожно искать, не находят и быстро бросают поиски, тоскуют или веселятся непонятно отчего, купаются в лесных реках и озерах, размышляют о судьбах мира, произносят речи возвышенного характера и туманного содержания, декламируют какие-то стихи… в общем, делают что угодно, но только не занимаются осмысленной целенаправленной деятельностью. Даже странно становится: как такие эфирные создания, все по уши в высоких материях (настолько, что, когда надо, не найти и простого молотка), умудрились построить тот хороший и благоустроенный, вполне вещественный мир будущего, в котором происходит действие «Семи стихий»?

Но нагромождение идей и врожденный инфантилизм персонажей – еще полбеды. Хуже всего фирменное щербаковское многословие. Там, где можно обойтись двумя словами, он пишет десять, да еще и на отвлеченные темы вроде описаний природы или настроения персонажей. Иногда в этих словесах проскальзывают всякие наукоподобные вещи вроде «хрустальных сфер гироскопов» или «нейтринного пламени». Что это такое, думаю, даже сам автор затруднился бы объяснить – просто вставил ради красного словца. Правда, как ни странно, время от времени он отбрасывает в сторону свою заумь и пишет ясно и легко, а порой даже не без юмора (изготовление «антикварной» кофеварки в полевых условиях). Да и смысл названия романа, против всякого ожидания, раскрывается прямым текстом. К четырем стихиям древних автор добавляет еще три: «Непрерывен след жизни, сильнейшей из стихий: она чем-то сродни и огню и воде, натиску ее не смогут противостоять ни ледовые пики, ни океанские впадины, ни отдаленные от нас небесные тела, купающиеся в звездном море. За ней и рядом с ней идут любовь и разум, два начала созидания, две другие стихии, подобные светлому пламени и неукротимым ветрам над земными далями. Их действие порой незаметно, словно вечная работа рек, растящих мели и острова близ своего устья». Красиво и хорошо сказано, это нельзя не признать, хоть и опять-таки излишне многословно. Однако подобная ясность – это редкое исключение, она быстро проходит, и снова текут потоки пустых слов, в которых тонет суть происходящего – тонет настолько, что до нее порой почти невозможно докопаться.

Ну, а если все-таки попытаться докопаться? (К слову, похоже, именно эти напряженные попытки стоили мне целого дня головной боли.) Основной ход сюжета – контакт с инопланетным разумом (а фактически даже два – одна цивилизация помогла второй найти третью). Но контакт-то толком и не состоялся: Глебу, главному герою, время от времени являются таинственные женщины, беседуют с ним, творят небольшие чудеса и вновь исчезают. Автор называет это «пластичным» контактом – он был, но в любой момент можно сделать вид, что его не было, потому что не остается ни следов, ни доказательств. Смысл такой деятельности, как и многое другое в романе, остается неясным. Параллельно идет линия постройки и испытания установки «Берег Солнца» – концентратора солнечного излучения. Она тоже толком не раскрыта – все время прерывается посторонними вещами, о которых речь шла выше, а в конце обрывается чуть ли не на полуслове вместе со всем романом.

И ведь, если подумать, за три сотни страниц почти ничего не произошло и не изменилось! Правда, погибла одна девушка – но ее роль в сюжете совершенно неопределенна, так что и гибель ее ни на что не повлияла. Правда, на Земле теперь стало одной инопланетянкой больше – но раз она придерживается стратегии «пластичного» контакта, то на это можно не обращать внимания. Правда, были доставлены на Землю свидетельства разумной жизни в системе Кастора – но об этом все как-то быстро забыли, снаряжать туда еще одну экспедицию никто и не думает. Правда, Глеб из нормального человека превратился в сущего невротика – но до этого, кажется, никому нет дела, даже ему самому. Так что, закрывая книгу, я задавал себе только один вопрос: неужели так уж необходимо писать целый роман, по существу, только ради того, чтобы сказать, что вместо четырех стихий существует семь? Вопрос, конечно, риторический, раз роман уже написан. Но в моих силах хотя бы предупредить: пусть он и написан, а читать его не стоит, если вы не хотите тоже заработать себе головную боль и притом ничего не получить взамен.

Еще один рассказ из антологии «Альфа Эридана» – «эталонного образца» советской космической фантастики пятидесятых – оказался весьма необычным, сильно выделяющимся среди прочих в этой книге. События в нем происходят на планете, обращающейся вокруг Проксимы Центавра и прозванной Странной из-за чрезвычайно быстрого собственного вращения, почти компенсирующего силу тяжести, из-за непонятного исчезновения атмосферы за ничтожно короткий срок, а главное – из-за обитателей планеты. Первая экспедиция сталкивается на Странной со своеобразными «самолетиками», но не может понять, кто или что в них находится. Вторая экспедиция двадцать лет спустя встречается уже не с «самолетиками», а с «ракетками», и на этот раз их сущность удается раскрыть. В результате возникает редкий и нетипичный для нашей фантастики тех лет вопрос контакта с чуждым разумом, совершенно не похожим на наш. Савченко здесь крайне далек от распространенного тогда оптимизма ефремовского или мартыновского типа, утверждающего непременную встречу с почти такими же, как мы, людьми. Но в то же время он не впадает в философский пессимизм Лема в «Солярисе» с его принципиальной невозможностью контакта. Современному читателю «ракетки» Савченко, пожалуй, чем-то напомнят шифровиков Уоттса, но опять-таки без примеси безудержного пессимизма. Ныне фантастами принято считать, что отсутствие понимания при контакте неизбежно приведет к конфликту и уничтожению одной или обеих сторон. Савченко же здесь показывает, что такой исход совершенно не обязателен. Обитатели Странной планеты оказываются кристаллическими существами, чей жизненный темп в сотни раз быстрее нашего, не нуждающимися в цивилизации в нашем, людском понимании. Пропасть, разделяющая кристаллическую и белковую жизнь, практически непреодолима, но перед нами все же развивается иной сценарий контакта, чем у Лема или Уоттса.

Возможно, аргументация Савченко была бы еще более весомой, если бы история встречи людей и кристаллических существ была изложена им подробнее. Мне довелось прочитать немало толстых книг, от которых оставалось только одно впечатление: в них налито столько воды, что ее можно было бы выжимать ведрами и, сократив объем раза в три, а то и в пять, ничего не потерять при этом. А вот случаи, когда думалось наоборот, можно пересчитать по пальцам. К этим случаям относится и «Вторая экспедиция на Странную планету» – этот рассказ с его скупым, рубленым, тезисным повествованием кажется заготовкой для ненаписанного романа. Почти каждый эпизод оставляет возможность развить и раскрыть его намного подробнее и интереснее. Уже само название намекает на такую возможность: экспедиция-то вторая, значит, была и первая. Однако события первой экспедиции, самым прямым образом влияющие на действия второй, подаются только в отрывочных воспоминаниях персонажей. Сами персонажи также весьма схематичны. Еще как-то можно представить себе их внешность и манеру поведения, но характеры, мотивация и образ мыслей остаются почти не раскрытыми – налицо только совершаемые на основе всего этого поступки. Самый показательный пример – опасения Новака привести «ракеток» на Землю: они даны как нечто готовое, сформировавшееся, ход мыслей командира от момента открытия сущности «ракеток» до принятия решения не показан совсем. Попытки установить контакт с обитателями Странной планеты ограничились передачей одного-единственного сообщения. Совершенно непонятна фраза: «Они с расстояния в тысячу километров сумели разобраться в том, что творилось в звездолете», – больше ни единого слова об этой «телепатии» в рассказе нет. В общем, о контакте с кристаллическими обитателями Странной планеты можно было бы написать намного убедительнее и увлекательнее. Более того, действие могло быть продолжено сколь угодно далеко в будущее: если стремительные темпы развития «ракеток» настолько опережают людские, они за какую-нибудь пару веков способны создать в космосе собственную сверхцивилизацию, и люди непременно рано или поздно снова столкнутся с «ракетками» (или чем еще они станут к тому времени).

Что же получается в итоге? Если взять антологию «Альфа Эридана» в целом, то «Вторая экспедиция на Странную планету» будет в ней твердым середняком. Этот рассказ вряд ли можно поставить на одну доску с опубликованными под той же обложкой мини-шедеврами братьев Стругацких, но в любом случае он стоит на ступень, а то и на две выше казенно-пафосных опусов Александра Колпакова и Валентины Журавлевой, впечатлениями от которых я уже поделился ранее. Остается только пожалеть о воображаемом несуществующем романе – уверен, что, будь он написан, читался бы с немалым интересом и удовольствием.

Чего я ожидал? Чего-нибудь вроде «Поднебесной» Гая Гэвриела Кея. Что я получил? Нечто вроде изложенных на бумаге мечтаний подростка: а вот я стану большая и сильная и всем покажу, где раки зимуют. В обоих случаях действие происходит в «псевдоисторическом» альтернативном мире – аналоге средневекового Китая. Хоть это и фэнтези, но магии и прочего почти нет ни там, ни там, кроме разве что призраков, довольно, впрочем, безобидных и в целом не слишком необходимых для развития событий. Только вот Кей, по своему обыкновению, рассказывает нам историю простого человека, оказавшегося волею случая замешанным в дела сильных мира сего и отчаянно пытающегося удержаться на плаву в море чуждых ему интриг. Ну, а дебютантка Шелли Паркер-Чан уверенно бьет столь жалкую карту маститого канадца своим козырем – сильным, решительным, целеустремленным. Ее сочинение основано на реальной истории императора XIV века Чжу Юань-чжана, поднявшегося к вершинам власти из самых низов на волне восстания Красных повязок против владычества монголов. Вот только у Паркер-Чан Чжу – это не крестьянский сын, а крестьянская дочь. Да-да, в этой книге воскликнуть «Mas nobis dominus est!» не получится. Примем это как данность и приступим к чтению.

Итак, дочь бедного крестьянина в голодающей деревне на первых же страницах прямо заявляет себе: «Я буду великой!» О том, что такое быть великой, Чжу имеет самое отдаленное представление, но путь к величию прямо-таки сам расстилается перед ней так, как ей надо, все получается без единой осечки, планы исполняются в точности один за другим. Она притворяется собственным братом (это ему деревенский предсказатель предрек величие, а Чжу, по ее собственному выражению, взяла его судьбу себе), и за двадцать лет никто, кроме трех человек, не сумел распознать в ней женщину. Чжу неизменно сопутствует везение: друг узнал ее тайну – но не выдал; настоятель монастыря разгневался – но не прогнал, а сделал личным помощником; главный инженер армии согласился выслушать блестящие идеи пришлого монаха насчет того, как уничтожить мост и определить тем самым исход решающей битвы...

Главный противник Чжу изображен также в соответствующем ключе: генерал монгольской армии Оюан – евнух. Он ничуть не уступает Чжу в везении по ходу дела: все, что ему нужно, случается само собой, он только время от времени дает событиям небольшой толчок, результат которого может быть каким угодно, но неизменно оказывается именно таким, какой требуется.

Что ж, нельзя не отдать должное искусству мисс Паркер-Чан, которая явно держит нос по ветру современных тенденций в литературе и сумела таким вот хитрым образом соединить их с обстановкой китайского средневековья. Вопрос в том, как у нее получилось все остальное – то есть, по сути, само содержание книги. Путь Чжу к величию был, само собой, как и у ее реального прототипа, далеко не мирным. Однако описаниям битв и походов уделено намного меньше внимания, чем тем же терзаниям Оюана или интригам при монгольском дворе. Ближе к концу автор все чаще начинает отделываться одной-двумя фразами в духе «победили те, а эти разбиты». А те сколько-нибудь продолжительные описания сражений, которые все-таки имеются, опять-таки сфокусированы на Чжу и Оюане: о чем они думают и как ненавидят друг друга. Похожим образом обстоит дело с пытками и казнями. У меня возникло ощущение, что Шелли Паркер-Чан вообще предпочла бы обойтись в своей книге без них, но раз уж в реальности их было немало, то пришлось нехотя выдавливать из себя что-нибудь предельно лаконичное вроде: «с него на глазах у всех содрали кожу» или «его привязали к пяти коням и пустили их вскачь, но Ма в самый критический момент не выдержала и отвернулась». В общем, от нее кровопролитиев ожидали, а она чижика съела. Зато сцена секса между двумя девушками расписана аж на две страницы, во всех подробностях и, если можно так выразиться, с полным знанием дела – тоже, знаете ли, весьма характерно.

Кстати, эта сцена и еще несколько откровенных моментов заставляют классифицировать книгу как «только для взрослых», но совершенно ясно, что взрослым описание того, как судьба играет с Чжу в поддавки, наскучит весьма скоро. По ходу действия упорная голодная девочка, в начале книги неизменно вызывавшая сочувствие и уважение, постепенно превращается в обыкновенного властолюбивого мерзавца (именно так, в мужском роде), уверенного в своем божественном праве. В первых двух частях Чжу еще сомневалась и мучилась совестью, воздавая кому-либо по заслугам, но чем дальше, тем больше, исполненная сознания своего дарованного небом величия, она убивала уже совершенно спокойно – в том числе и тех, кому обязана жизнью, и даже тогда, когда без этого можно было бы обойтись. В оправдание автором прикручена избитая максима: «Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее», – в книге почти дословно так. Уж такой-то современной благоглупостной банальности в книге о средневековом Китае я никак не ожидал! После этого интерес к чтению пропал окончательно, и книгу я стал скорее просматривать, чем читать, – отмечал только, кого еще прикончила Чжу и кто против кого теперь намерен воевать. Насколько затягивающим, несмотря на всю свою мрачность, было начало, настолько же уныл и неинтересен конец, хотя по авторскому замыслу он явно должен быть стать кульминацией всего сочинения о пути Чжу к успеху.

Есть немало претензий и к переводу. В предыдущем отзыве уже отмечены примеры неуклюжих предложений, мне же больше резанула глаз лексика. «Босс», «потенциал», «полиция», «логистика», «нивелировать» – неужели переводчик полагает эти и подобные им слова подходящими к обстановке, в которой происходит действие? Вначале я выписывал каждый пример подобных несуразиц, но потом бросил – слишком много их оказалось. А в сочетании с особенностями главных героев эти анахронизмы дают любопытный эффект: будто я читаю какую-то современную историйку о трудной жизни представителей сексуальных меньшинств, для маскировки кое-как втиснутую в средневековые декорации и присыпанную сверху горсткой жестокостей и зверств. Проще говоря, «Та, что стала Солнцем» оказалась в конце концов просто пустышкой. Лучше уж найти и прочитать жизнеописание подлинного Чжу Юань-чжана без всех этих переодеваний в мужчину и страданий генерала-евнуха по утраченным им органам. Продолжение, когда оно выйдет, читать не буду – не вижу смысла.

Прочитав несколько лет назад две отличные книги Брайана Грина о современной физике и космологии («Элегантная Вселенная» и «Ткань космоса»), я не раз пожалел, что они уже немного устарели, так как после их появления в физике произошло немало важных событий, в том числе долгожданное экспериментальное обнаружение бозона Хиггса. Поэтому, увидев недавно на полке в магазине обложку со словами «бозон Хиггса», я решил, что написанная уже с учетом этого открытия книга Гордона Кейна послужит для Грина отличным дополнением. Покупкой я был очень доволен и немедленно принялся за чтение… однако на небольшую книжку из 232 страниц (из которых собственно «Суперсимметрия» занимает всего сто семьдесят, а остальное – это предисловия, глоссарий и указатели) ушло три недели! Я с трудом одолевал по несколько страниц, после чего откладывал книгу в сторону до следующего вечера. Почему чтение оказалось таким трудным, а главное, бессмысленным, постараюсь объяснить далее.

Начинается «Суперсимметрия» неимоверно затянутыми главами, в которых скучно, многословно, с самоповторами излагаются очевидные вещи, касающиеся в основном научной методологии, взаимоотношений науки и философии и прочих подобных предметов. Мне запомнились, например, длинные рассуждения об «эффективных теориях» – по существу, не что иное, как учение о формах движения материи и основанной на них классификации наук, только весьма неудачно пересказанное своими словами, – а было и много всякого другого, столь же неудобочитаемого. Но так как автор на протяжении этих глав то и дело кормил меня заманчивыми обещаниями в дальнейшем рассказать об уйме интересных вещей, то я, пересиливая зевоту, продолжал чтение и ждал, когда же закончится затянувшееся вступление. И оно закончилось – но на этом закончилась и сама книга…

Да, книга закончилась, так и не объяснив, что же такое эта самая суперсимметрия, чем, каким образом и почему она так важна для развития физики – никакого сколько-нибудь внятного и последовательного рассказа об этом попросту нет. Все сто семьдесят страниц просто по самый край залиты водой, в которой кое-где плавают отдельные разрозненные факты. Логика и структура повествования отсутствуют полностью: Кейн с легкостью может упомянуть какое-нибудь понятие в начале книги, а хоть как-то прояснить его значение – в конце. Фактически он не дает даже определения самого понятия суперсимметрии: в разных местах книги она упоминается то как неизменность уравнений Стандартной модели при замене бозонов на фермионы и наоборот, то как наличие у каждой известной нам элементарной частицы пока не открытого тяжелого аналога – «суперпартнера». Только ближе к концу из таких отдельных замечаний можно заключить, что верно и то, и другое: у известных нам частиц имеются гипотетические суперпартнеры (у бозонов – фермионы, у фермионов – бозоны), и расширенная Стандартная модель инвариантна к замене знакомых нам частиц этими суперпартнерами. Почему об этом нельзя было четко и ясно написать сразу же, ведь такое объяснение не содержит в себе ничего сложного и не требует десятков страниц предварительных рассуждений? А главное, что же в этой идее такого важного, каким образом она предоставит нам в будущем тот самый ключ к новым горизонтам физики, о котором Кейн то и дело с вдохновением упоминает? И при чем тут бозон Хиггса? Об этом говорится настолько обрывочно, бессистемно и скупо, что сложить эти кусочки мозаики в единую понятную картину совершенно невозможно. По существу, содержание книги сводится к следующему: есть такая замечательная идея – суперсимметрия, она касается элементарных частиц, наука прошла к ней долгий путь и вот-вот благодаря ей в очередной раз расширит пределы человеческого знания, а подробно писать об этой идее я не стану, потому что ее трудно понять. Действительно, вся книга изобилует ремарками типа «есть еще вот такая штука, но я вам о ней ничего говорить не буду». Понятно, что на то и существует научно-популярная литература, чтобы говорить о сложных предметах упрощенно, опуская ненужные подробности, – но не так же явно! Автор «Суперсимметрии» выступает перед нами в роли почтальона Печкина, который заявляет: «Я принес вам посылку, но я вам ее не отдам, потому что у вас доку́ментов нету», – и предлагает нам взамен ящик, набитый упаковочной бумагой и стружками.

Недостатки авторского текста усугубляются неудачным переводом. Например, отсутствуют тире в предложениях типа «суперсимметрия это эффективная теория» или «частицы это электроны и кварки». Это не случайные опечатки и не огрехи корректуры – так во всей книге от начала и до конца. Смотрится дико и нелепо. Не лучше выглядят и выражения «М/струн теория» или «M/струн вакуум» – может, Йоды магистра поклонник книгу эту переводил? Немало в тексте и слепого следования «ложным друзьям переводчика». Например, «теория адресует вопрос» без указания адресата – в оригинале явно было словосочетание to address a question, означающее «рассматривать вопрос, заниматься вопросом». Еще один показательный пример: «анонсировали открытие» применительно к официальному объявлению об экспериментальном обнаружении частицы – кандидата на роль бозона Хиггса. Речь идет об уже сделанном открытии, которое, таким образом, уже никак не получится анонсировать, – однако именно так бездумно переведен здесь глагол to announce.

Еще одно свойство «Суперсимметрии», о котором нельзя не упомянуть, – почти полное отсутствие иллюстраций. Для научно-популярного издания, где постоянно требуются наглядные разъяснения сложных вопросов, это огромный недостаток. Во всей книге нашлись только три иллюстрации, причем без двух из них, на мой взгляд, легко можно было бы обойтись: без непонятно зачем приведенной заковыристой формулы, которая простому читателю вроде меня кажется китайской грамотой, и без рисунка с Эйнштейном у исписанной доски. Лишь один график состояния поля Хиггса хоть как-то разбавляет бесконечный поток сознания автора. Кстати, о потоке сознания. Приведу к месту вспомнившуюся цитату из книги еще одного физика – Ричарда Фейнмана: «Курс читал старый бородатый профессор, которого звали Робинсон. Он говорил ужасно нечетко. Я приходил на занятие, он в течение всего занятия что-то бормотал, а я не мог понять ничего. <…> Единственное, что я услышал за весь семестр и что я смог вспомнить, было, когда однажды произошел подъем его речи из глубин горла на поверхность: «Бу-бу-бу-бу-ву-ву-бу-поток сознания-бу-ву-ву-бу-бу-ву», и хлюп! – все снова погрузилось в хаос». Вот и от «Суперсимметрии» у меня осталось примерно такое же впечатление. Я знаю, что Гордон Кейн – известный физик-теоретик, чьи заслуги в области физики частиц высоко оценены различными премиями. Но не каждому ученому дано писать научно-популярные книги – в этом на примере творения Кейна я теперь убедился твердо.

«Псевдоисторическое фэнтези» Гая Гэвриела Кея стало одним из самых больших книжных открытий, которые я сделал для себя благодаря «ФантЛабу» и его системе рекомендаций. Романы Кея о мире Джада я читал не в порядке написания, но в целом близко к нему: сначала ранние («Сарантийская мозаика», «Тигана», «Львы Аль-Рассана»), а затем уже те, что были написаны в последнее десятилетие, включая и этот – «Дети земли и неба». И, даже не соблюдая точно хронологический порядок, я заметил в творчестве Кея постепенные, но явные изменения, притом далеко не к лучшему. На примере «Детей земли и неба» – произведения сравнительно недавнего, 2016 года, – попробую объяснить, какими я их вижу.

Для большей ясности стоит сопоставить этот роман с «Сарантийской мозаикой» (1998-2000 гг.), тем более что в тексте не раз встречаются отсылки к тамошним событиям и персонажам: упоминаются мозаики в храмах Джада, где солнечный бог изображен, в противоположность канону, темноволосым, худым и страдающим, или находка древнего амулета в форме птицы, или фреска с изображениями императриц Сарантия. Правда, действие происходит через тысячу лет после событий «Сарантийской мозаики», так что этими отсылками дело и ограничивается – прямой связи между двумя романами нет. Присутствует разве что некоторое сходство сюжетной канвы: в одном романе художник Кай Криспин едет в Сарантий, чтобы украсить там главный храм империи, и оказывается вовлеченным в круговорот столичных событий, в другом – художник Перо Виллани едет в тот же самый город, но уже захваченный ашаритами и переименованный в Ашариас, чтобы написать по заказу портрет калифа, и точно так же против своей воли попадает в гущу придворных интриг. В общем, формальные основания для сравнения имеются – на них и буду опираться.

В «Детях земли и неба» Кей, полностью в своих традициях, сначала вводит в повествование немало действующих лиц, а потом начинает сплетать их судьбы в один сложный клубок. Здесь вспомним «Сарантийскую мозаику»: там многие персонажи были схожи именами, мыслями, поступками, общественным положением и прочим, на их индивидуальных особенностях автор – намеренно ли, ненамеренно ли – не делал акцент и не стремился выписать каждый образ как можно ярче и рельефнее. Может быть, запоминать, кто есть кто, из-за этого было несколько труднее, зато образы людей получились понятными и живыми – ведь и в жизни мы во многом похожи друг на друга, яркие личности сплошь и рядом не встречаются. А здесь каждое действующее лицо словно бы нарочно сделано как можно сильнее отличающимся от других: капитан пиратов, девушка-лучница, молодой художник, согрешившая аристократка, судовладелец... Чтобы читатель, не дай бог, не перепутал. И поведение их тоже порой слишком уж выразительно, через край. Образ действий и мыслей каждого сводится к одному-двум несложным мотивам: одна мечтает отомстить ашаритам за погибшую семью, другой просто стремится выжить во враждебном окружении, третья травит ядом любого не угодившего ей гостя, наслаждаясь своей порочностью, – слишком просто и даже примитивно после тончайших сплетений мыслей и судеб «Сарантийской мозаики». Как результат, персонажи «Детей земли и неба» получились не живыми людьми, а какими-то красиво раскрашенными говорящими куклами, которым попросту невозможно сопереживать. Среди всех этих разнообразных фигур нет ни единой, которая могла бы сравниться с Каем Криспином или императором Валерием.

Точно так же обстоит дело и с ходом событий. Помню, что в отзыве на «Сарантийскую мозаику» я сравнивал этот роман с благородным выдержанным вином, которое надо пить не спеша, стараясь ощутить все тонкие оттенки его вкуса. «Дети земли и неба» – как будто то же самое вино, с того же виноградника… но сделанное в неурожайный год и испорченное вдобавок неискусным купажом. Если говорить конкретно, то действие фактически сводится к быстрой смене одного яркого эпизода другим – очевидно, только для того, чтобы постоянно держать читателя в напряжении, чтобы у него и в мыслях не возникло в скуке отложить книгу в сторону. Ради этого в сюжет то и дело вводятся откровенно надуманные повороты, зачастую совершенно «одноразовые», не влияющие на сюжет в целом, а сами события при этом куда мельче, чем в «Сарантийской мозаике». Кроме того, в отличие от истории жизни Кая Криспина, на которую нанизана вся сюжетная основа «Сарантийской мозаики», дорога Перо Виллани в Ашариас и его пребывание при дворе калифа – лишь один из эпизодов. Да и упомянутые выше отсылки к «Сарантийской мозаике» оказываются какими-то чужеродными вставками. Вот Виллани нашел в лесу металлическую птицу, взял в руку, положил назад на место, затем пару дней с опаской смотрел на руку: не отсохнет ли от соприкосновения с магией? – а потом забыл. И ничего больше. Ну и что? Кажется, будто это просто какое-то заигрывание со стороны писателя с ностальгическими чувствами аудитории: я тот, кто написал замечательную «Сарантийскую мозаику», не забывайте об этом.

Далее, «Сарантийская мозаика» – роман весьма философский, с раздумьями о судьбе человека, о крутых поворотах в ней, о принимаемых решениях, об упущенных или, наоборот, использованных возможностях. Эти и другие подобные идеи вплетены в повествование гармонично и естественно, читаясь даже не столько явно, сколько между строк – в поступках персонажей и их отдельных мыслях. Здесь же философские рассуждения вставлены в текст какими-то отдельными приписками – словно бы Кей в ходе работы над книгой время от времени вспоминал, что он все-таки считается сочинителем «серьезного» фэнтези, и срочно принимался философствовать, дабы эту репутацию оправдать. Да и получилось у него это, на мой взгляд, далеко не лучшим образом: вышли не столько философия и раздумья о жизни, сколько пустые сантименты.

Вывод из проведенного выше сравнения напрашивается только один. «Сарантийскую мозаику» и «Детей земли и неба» разделяет почти два десятка лет. За это время Гай Гэвриел Кей настолько хорошо отработал свои творческие приемы и основы созданного им поджанра фэнтези, что – возможно, неосознанно и непроизвольно – превратился из художника в ремесленника. Я не хочу сказать этим, что все его романы, написанные в последние годы, созданы только коммерции ради, – нет, иначе вышла бы явная халтура, и это невозможно было бы скрыть никак. Назвать «Детей земли и неба» халтурой все же не поворачивается язык. Это просто добротная литературная поделка – хорошая, увлекательная, красочная… но, увы, сочиненная без души.

В последнее время Кей аккуратно пишет по роману раз в три года – это можно считать косвенным подтверждением перехода к «ремесленному» методу работы. Год на изучение реальных исторических фактов, год на разработку замысла романа на их основе, год на собственно работу над текстом. Два последних на данный момент романа Кея я пока не прочитал. И после «Детей земли и неба» даже не знаю, стоит ли, – а вдруг процесс пойдет дальше и замечательные когда-то книги Гая Гэвриела Кея и вправду превратятся в невзыскательное коммерческое чтиво?..

Еще один рассказ из числа поздних произведений о Земноморье. В «Волшебнике Земноморья» несколько раз упомянут случай, когда Огион Молчаливый спас остров Гонт от землетрясения. Здесь эта история описана во всех подробностях, включая рассказ о детстве и юности Огиона. Из него мы узнаём, с чьей подачи он стал известен как Молчаливый, почему не остался на острове Рок и почему не стал одним из мастеров школы. И, главное, все это не производит впечатления «высосанного из пальца», как можно было бы ожидать в подобных случаях, – хотя замысел рассказа явно основан всего на нескольких предложениях из первого романа о Земноморье, в целом получилось хорошо и интересно.

Но, увы, все-таки мировоззрение Урсулы Ле Гуин образца 2001 года и здесь возобладало над истинным духом Земноморья, созданным Урсулой Ле Гуин образца 1968 года.

Портит дело и русский перевод. Нет, переводчик тут ни при чем, проблема лежит глубже – в самих особенностях английского и русского языков. В английском родовые окончания глаголов отсутствуют, так что скрыть до поры до времени то, о чем я написал в предыдущем абзаце, труда не составило. А вот в русском языке в прошедшем времени, увы, это сделать невозможно. Даже если попытаться пойти обходными путями, используя причастные обороты или страдательный залог, встанет проблема разных правил склонения имен мужского и женского рода. То есть, соблюдая правила русской грамматики, перевести рассказ в полном соответствии с авторским замыслом невозможно.

Добротный образец «производственной» фантастики шестидесятых, в котором еще заметны следы «золотого века» фантастической литературы: общий оптимистический настрой, уверенность в могуществе человека и антивоенная направленность. Но в целом впечатление от «Властелинов погоды» получилось тусклым – прежде всего из-за того, что в книге очень мало действия и много разговоров. Казалось бы, если речь идет об управлении погодой, оно должно быть показано во всех подробностях: замыслы, разработка, испытания. В действительности читатель получает о том, как персонажи книги справляются с ураганами и предотвращают засухи, самое поверхностное представление. Лишь в первых главах идет речь о каких-то уравнениях турбулентности, о распылении активных веществ с самолетов и о сверхмощных орбитальных лазерах, а дальше все эти математика и техника совершенно скрываются за ширмой деловых и политических вопросов. В конце концов получается так, что в последних главах паре-тройке человек достаточно переговорить между собой, принять несколько решений – и гигантские тропические ураганы изменяют свой путь и рассеиваются словно бы сами собой, по взмаху волшебной палочки. Только в самой уж критической ситуации дано несколько картин конкретных воздействий на погоду – но опять-таки схематично и даже не от лица непосредственного участника, а лишь на экранах и картах в центре управления. Можно сказать, что действие – прибегну здесь к своей профессиональной терминологии – от начала и до конца камерально, без введения в него полевых работ. Есть, правда, один-единственный эпизод вылета навстречу урагану, но его надуманность прямо-таки режет глаз – он явно был введен без необходимости для развития действия, только с целью разбавить бесконечные совещания в кабинетах политиков какими-никакими активными действиями на свежем воздухе.

По ходу действия становятся более плоскими и схематичными не только события в целом, но и образы персонажей. В первых главах они еще обладают некоторыми чертами живых людей, но чем дальше, тем больше подавляются своими рабочими функциями. Возьмем, к примеру, доктора Россмена: в первых главах перед нами унылого вида джентльмен средних лет в строгом костюме, отличающийся педантичностью и догматическим складом ума, работающий по часам и ровно в четверть пятого торопящийся домой к жене и детям, а к середине книги от него остаются только «палки в колесах» у молодых главных героев да красивые речи перед журналистами. И так со всеми действующими лицами, включая даже того, от чьего лица ведется повествование. Да и стиль текста в целом также насквозь функционален и сух, словно протокол делового совещания (тем более что, напомню, действие в основном как раз к такого рода совещаниям и сводится). Несколько сюжетных линий, которые выходят за эти жестко очерченные рамки и оттого могли бы несколько оживить повествование (попытки главного героя – рассказчика ухаживать за девушкой или его ссора с отцом), так и повисают в воздухе неразвитыми и незавершенными, словно бы автор о них попросту забыл.

В конечном итоге создается впечатление, что «Властелины погоды» – не более чем недоработанный черновик, набросок книги, которая так и не получила законченный вид. А жаль! Тема управления погодой интересна и неизбита, и из нее можно было бы вытянуть намного больше того, что мы видим здесь. Если представить, что «Властелинов погоды» в свое время получил бы возможность доработать какой-нибудь признанный корифей «твердой» фантастики вроде Артура Кларка или Хола Клемента, вышел бы настоящий шедевр…

Знаете, что мне напомнил этот рассказ? «Ревизор» Гоголя! Только не удивляйтесь, сейчас все объясню. Помните, как хвастается разошедшийся Хлестаков? «Все, что было под именем барона Брамбеуса, “Фрегат «Надежда»” и “Московский телеграф”... все это я написал, и “Юрий Милославский” мое сочинение, и “Женитьба Фигаро”, и “Роберт-Дьявол”». Вот и тут примерно то же самое. К писателю является солидный шестипалый дядя, представляется инопланетянином и с ходу объявляет, что все передовые технологии и необъяснимые явления на Земле – дело его рук, благо на каждой из них на один палец больше. Технология «стелс»? Это мы придумали! Круги на полях? Это мы их рисуем! И евреев из Египта тоже мы вывели. И когда зубы у людей вдруг исчезают, то это мы их выдираем – нам для науки надо…

В более ранних произведениях Давыдова уже заметно его увлечение темами палеоконтактов, НЛО, конспирологии и прочими подобными. В общем-то ничего плохого в этом не было бы – всё ж таки писатель-фантаст, ему, можно сказать, по штату положено, – если бы он рассматривал эти истории с позиций разумного умеренного скептицизма. Ну, или хотя бы выстраивал вокруг них по возможности логически выверенные, убедительные и интересные сюжеты. Увы, его позиция в данном вопросе – это позиция человека, просто твердо уверовавшего во все это и давно уже не утруждающего себя проверками и сомнениями. Credo quia absurdum est! И апофеозом в этом смысле является как раз «Тридцать лет тому назад». Здесь даже нет сюжета как такового: писатель, не мудрствуя лукаво, просто свалил в одну кучу все, что хоть каким-нибудь боком касается его вышеупомянутого увлечения, и добавил несколько «страшилок» о том, как Земля в будущем непременно налетит на небесную ось. Он даже не стал придавать этой куче вид хоть сколько-нибудь цельной структуры: о чем слышал, о том и пишу. Кроме того, значительная часть этой кучи – прямые заимствования у себя самого, из более ранних произведений, а это верный признак того, что писатель себя исчерпал полностью. Оно и понятно: рассказ был написан, когда Исаю Давыдову было уже под девяносто. С одной стороны, подобное творческое долголетие заслуживает уважения, с другой – надо уметь и вовремя остановиться. Насколько мне известно, «Тридцать лет тому назад» – последнее произведение Давыдова, точка в его писательской биографии. Но стоило ли ставить ее таким вот рассказом, где нет ничего нового, почти целиком слепленным из того, что сам Давыдов уже написал когда-то? Мне кажется, что лучше было бы просто его не писать.

Ровно сто пятьдесят лет назад, в восемь часов сорок пять минут вечера 21 декабря 1872 года, джентльмен по имени Филеас Фогг поднялся по ступеням лондонского Реформ-клуба и вошел в большой салон. Тем самым он успешно завершил свое восьмидесятидневное путешествие вокруг света, которое за прошедшие полтора века по-прежнему остается одним из самых памятных путешествий такого рода в мировой литературе.

Почему Филеаса Фогга и его спутников и сейчас помнят во всем мире? Полагаю, потому, что творчество Жюля Верна обладает одним удивительным свойством. Хорошо известно, что многие свои сюжеты Верн построил на откровенных натяжках и неточностях, причем допущенных совершенно сознательно, – и тем не менее написанные таким способом романы по-прежнему печатаются, продаются и читаются с неослабевающим интересом. Самый известный пример такого рода – «Таинственный остров», но замысел «Вокруг света в восемьдесят дней» по степени неправдоподобия, пожалуй, мало чем ему уступает.

Чтобы понять, на что именно Верн нарочно закрыл здесь глаза, надо напомнить, в чем заключается ключевой момент сюжета.

Упрямство Паспарту вообще сильно облегчает задачу писателя. Принципиальный слуга в течение всего путешествия не желает переводить свои драгоценные фамильные часы на местное время: «Тем хуже для солнца – значит, оно ошибается!» И правильно – ведь если бы Паспарту подводил часы по солнцу каждый день, то посреди Тихого океана заметил бы, что перешагнул в предыдущие сутки. Правда, тут надо отдать Верну должное: он использует Паспарту с его часами и в противоположных целях, заранее давая читателю ключ к будущим событиям заключительных глав. Не раз и не два он намекает, а иногда и прямым текстом заявляет, что дни в пути сокращаются и Паспарту игнорирует местное время совершенно зря. Но, как Верн наверняка и рассчитывал, читатель пропускает эти замечания мимо себя – что ему до солнца и счета времени, если речь идет о приключениях и экзотических странах…

Разумеется, Верн пошел на все эти сознательные упущения и натяжки не просто так – они были ему совершенно необходимы. В первую очередь – ради интриги и напряжения, без которых описание путешествия Филеаса Фогга превратилось бы в скучный путевой дневник. Затем, само собой, – ради неожиданной и эффектной развязки этой интриги. А еще для того, чтобы дать возможность Фоггу на полном серьезе заключить авантюрное пари – тем самым Верн, как и полагается добропорядочному французу, слегка посмеялся над англичанами. И, наконец, как мне кажется, роман вообще был написан не только как очередная часть географического описания Земли в серии «Необыкновенных путешествий». В третьей главе Фогг и один из его коллег говорят: «Когда-то мир был велик, но теперь Земля уменьшилась, и ее можно объехать в десять раз быстрее, чем сто лет назад». Технический прогресс XIX века дал возможность совершить кругосветное путешествие за неслыханно короткое время не герою-первопроходцу или отважному мореплавателю, а английскому джентльмену-домоседу, много лет не выезжавшему из Лондона. На протяжении всего романа Верн то и дело упоминает пароходы, пересекающие моря с такой аккуратностью и регулярностью, как будто речь идет о пригородных поездах; железные дороги, прорезающие американские прерии и индийские джунгли; туннели и судоходные каналы, сокращающие путь во много раз; угольные станции, основанные везде, где они нужны для обеспечения регулярного судоходства. Техника – такой же персонаж романа, как Фогг, Паспарту и прочие. А «Вокруг света в восемьдесят дней» можно расценивать как дань признания, похвалу писателя этому персонажу и своему веку – и тем новым возможностям, которые они открыли для человека.

Под конец позволю себе слегка отвлечься от собственно творения Жюля Верна. Как и многие здесь, в детстве я с увлечением смотрел сделанный по мотивам романа известный японско-испанский мультсериал «La vuelta al mundo de Willy Fog», не пропуская ни одной серии. Слова песни из заставки «Son, ochenta días son, ochenta y nada más» очень прочно въелись в память, хотя я тогда не знал испанского языка и даже не понимал, что поют именно по-испански. И когда много лет спустя я взялся за изучение испанского и на одном из первых занятий нас познакомили с числительными, то, когда дошло до восьмидесяти, это произвело на меня эффект разорвавшейся бомбы! Сразу все встало на свои места, и через пару месяцев я уже мог перевести со слуха слова песни, когда-то казавшиеся мне полной загадкой.

Мне кажется, трудно найти в истории советской фантастики что-либо подобное «Открытию себя». К какому жанру вообще можно отнести то, что вышло из-под пера Владимира Ивановича Савченко? Что это – философская фантастика? Сатирический детектив? Бытовая психологическая драма? Научно-социальный мысленный эксперимент? Или все вместе, вперемешку? Думаю, что последнее – все перечисленное сплетено в единое целое настолько хитро и умело, что не стоит и пытаться приклеить к книге какой-нибудь один определенный жанровый ярлык. Можно только попробовать перечислить, что же в «Открытии себя» вообще имеется и с какими другими, более известными образцами фантастики того времени здесь можно отыскать сходство.

Если смотреть в корень, то перед нами социально-философское произведение, поднимающее вопросы духовного и физического совершенствования человека – те же самые, что и в знаменитом «Лезвии бритвы». Значит, «Открытие себя» придется читать нелегко и долго, как «программный» ефремовский роман? Вовсе нет! Если облечь сюжет в детективную форму, то читатель и сам не заметит, как втянется в загадочное происшествие в Днепровском институте системологии по уши. Но раз это фантастический детектив, значит, придется напрягать извилины в попытках поспеть за умозаключениями следователя и восторгаться его проницательностью? Ну да, вникать в тонкости событий придется, а вот насчет восторгов – ничего подобного. «Открытие себя» в этом смысле – вещь откровенно сатирическая, я бы даже сказал – хулиганская: тогда так писать явно было не принято, тут даже ничего похожего не вспомнишь. Тупые и косноязычные милиционеры с говорящими фамилиями; следователь – шаблонно мыслящий служака (также с несуразным именем), всеми силами стремящийся загнать необычное дело в рутинные рамки; полковник милиции, по-отечески поучающий следователя, что самые странные дела – обычно самые простые, и благодушно принимающий в конце изрядный ком лапши на уши. Да и помимо милиции многим в романе досталось: ленивым электрикам, разнообразным пронырам и карьеристам от науки, профессорам-конъюнктурщикам, даже зазнавшимся академикам. Вообще едким описанием реалий типичного НИИ роман Савченко напоминает «Понедельник начинается в субботу», да и вопросы при этом поднимаются те же самые – о борьбе с косностью мышления, с формализмом, о выходе на новую ступень совершенствования человека. Тут круг замыкается – мы вновь возвращаемся к философской основе романа.

А еще этот круг пронизывает, словно прямая линия, сквозная тема – тема ответственности ученого за свое открытие, изобретателя – за свое изобретение. И подана эта тема опять-таки совсем не так, как чаще всего писали в то время. Не какой-нибудь бедный простодушный Джон или Ганс где-нибудь на Западе делает эпохальное открытие, а потом тщетно пытается загнать назад в бутылку выпущенного им на волю джинна – нет, оказывается, самые страшные враги великих открытий – не военные, не спецслужбы и не бизнесмены, а простые обыватели. Как представляет скептический студент Кравец будущее открытия, сделанного инженером Кривошеиным: «Оператор – какой-нибудь там Жора Шерверпупа, бывший парикмахер, – водружает на себя “шапку Мономаха”, склоняется: “Чего изволите?” – “Тапереча я хочу под Бриджит Бардо, – заказывает клиентка. – Только чтоб трошки пышнее и чернявая. Мой Вася уважает, когда чернявая…”»

В чем же заключается открытие Кривошеина? В способе создания искусственных людей – как точных копий, так и улучшенных умственно и физически, – а главное, улучшения людей «натуральных». Появившиеся таким способом три двойника Кривошеина продолжают его исследования и разрабатывают три пути совершенствования человека: машинный, биологический, информационный. Кривошеины-дубли как бы говорят нам: всё к твоим услугам, человек, если ты хочешь стать лучше, ты таким и станешь – главное, захоти этого, вылезь из теплой лужи бездумного потребительского бытия. Сейчас это актуально ничуть не меньше прежнего, разве что предметы вожделения стали более высокотехнологичными: не джинсы или дубленка, а новенький айфончик. И если высмеивающий подобные жизненные приоритеты «Понедельник начинается в субботу» все-таки читают, потому что смешно и весело, а в «Лезвие бритвы» заглядывают, потому что серьезно и считается классикой, то «Открытие себя» не пользуется популярностью, возможно, именно потому, что прямо режет в глаза неприятные истины. Там ведь и главный герой, Кривошеин, – не магистр-чародей, как у Стругацких, и не талантливый врач с парапсихологическими способностями, как у Ефремова. О них-то можно читать со спокойной совестью: где они, маги-йоги, а где я, куда уж мне против них… А вот с Савченко такое не пройдет – у него тут самый обыкновенный холостяк средних лет с трудным характером, далеко не красавец и уж совершенно точно не гений. И вот к нему-то в руки нежданно-негаданно и сваливается открытие, обещающее перевернуть весь мир. И самый обыкновенный человек Кривошеин сомневается, пугается, тяжело размышляет, трусит, борется со всякими мелкими подленькими мыслишками, мучается угрызениями совести – и так ощупью, шаг за шагом двигается к познанию себя – ведь без этого, оказывается, и открытие его ни к черту не нужно. Скажем себе честно, такие мыслишки и чувства, как у Кривошеина, бродят в каждом из нас, у кого-то больше, у кого-то меньше, но в каждом. А приятно ли читать, как тебе в лицо тыкают твоими же собственными слабостями и недостатками? Вот то-то и оно. Впрочем, тот, кто склонен к самоанализу и способен посмотреть на себя критически и беспристрастно, сможет мысленно встряхнуться и подумать: а ведь писатель-то в лице Кривошеина использует сейчас третий путь совершенствования – информационный, единственный возможный в реальности…

Боюсь, однако, что за всеми этими высокими материями у вас уже создалось неверное представление об «Открытии себя» и читать его резко расхотелось. Видимо, этого же опасался и сам Савченко, а потому основательно приправил серьезное «основное блюдо» юмором – причем по большей части не из казенного сосуда дежурных шуточек своего времени, а собственным, отменного качества. Это и фразочки Козьмы Пруткова – инженера, и великолепная лекция о том, почему студент потеет на экзамене, и сомнительного происхождения жареные кролики в столовой, и «гордый горец и член-корреспондент» профессор Андросиашвили с его «цхэ!», и немало другого. Есть в тексте и мелкие ляпы вроде несуществующего автомобиля «Славутич-409» (или это намеренный намек на «Москвич-408»?) или пистолета, который следователь держит в ящике стола, но, по-моему, не так уж они и важны. Что изменилось бы, если бы Онисимов достал пистолет, как полагается, из сейфа? Да ровным счетом ничего. Так что придираться к профессиональным мелочам не стоит – не на них держится книга и не ради них написана. А ради чего? Да чтобы хотя бы кто-нибудь из читателей, закрыв книгу, подумал, как Кривошеин: «А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за всё…» И очень жаль, что «Открытие себя» не пользуется большой известностью и переиздается в среднем раз в десятилетие – эта книга по-прежнему злободневна, бьет в самую точку и за прошедшие десятилетия нисколько не устарела.

Еще один рассказ Александра Колпакова из прочитанной мною антологии «Альфа Эридана». И, как и первый, давший название всей книге, этот также оставляет желать много лучшего. Сюжет прост до примитивности – я даже не прячу его в скрытый текст, потому что здесь нет ничего, что стоило бы прятать. Грузовой корабль «Байкал», работающий на линии Луна – Церера, во время очередного рейса встречает автоматический исследовательский звездолет, прибывший в Солнечную систему с Тау Кита. «Байкал» догоняет чужака, и экипаж принимается исследовать теперь уже его самого. Но дело даже не в простоте истории, а в том, как она описана. Язык не столько «дубовый», как написано в самом первом отзыве, сколько какой-то казенный – таким языком говорили, наверное, на комсомольских собраниях. А главное, этим языком излагается на полном серьезе одна несообразность за другой.

Во-первых, сама встреча с «Летучим Голландцем»: увидели – и тут же в погоню, прямо как ребенок с сачком за редкой бабочкой. Напомню, однако, что это все-таки не школьная экскурсия, а космофлот, и капитан «Байкала» Семен Назаров явно кому-то подчинялся. (В рассказе он, правда, именуется «пилотом», но раз командует остальными – значит, он и есть капитан.) Так что первое, что он должен был бы сделать, обнаружив неизвестный корабль, – запросить Луну, Цереру, Землю или кого там полагалось, что за огромный корабль без позывных находится в районе с такими-то координатами, и бросаться в погоню лишь после получения ответа с соответствующим разрешением. Во-вторых, во время описания погони встречается фраза: «Счетчик скоростей показывал двести два километра в секунду!» 202 км/с относительно чего, простите за любопытство? Цереры? Луны? Земли? Солнца? Чем больше я читаю советскую космическую фантастику пятидесятых, тем больше мне кажется, что молодые писатели того времени, вырвавшись вдруг из тесных рамок «ближнего прицела», дружно заметили в гигантском поле новых возможностей один только релятивистский эффект сокращения времени. Ну, помню, кем-то где-то обыгрывалось еще увеличение масс. А о том, что любая система отсчета, инерциальная или неинерциальная, должна иметь начало, забыли все как один – я уже упомянул об этом в отзыве на антологию в целом. Здесь такое начало тоже, само собой, должно было иметься. Как определить относительно него скорость в открытом космосе – этому можно было бы посвятить еще пару абзацев, но не буду лезть в технические вопросы; пойдем дальше.

В-третьих: ну хорошо, догнали чужака, высадились, отыскали входной люк. Люк сам собой открывается. Что делает тройка космонавтов? Естественно, в полном составе лезет в люк, который тут же за ними и захлопывается. Назарову даже не пришло в голову оставить на всякий случай кого-нибудь снаружи, чтобы тот при получении приказа или по истечении условленного времени попытался бы открыть люк или взломать его. Правда, капитан догадался оставить на «Байкале» программиста Машу Филатову, но много ли смогла бы она сделать, если бы ей пришлось вызволять из плена своего командира? Вообще-то остаться на «Байкале» должен был сам Назаров, как капитан, в любой ситуации отвечающий за корабль. Но у него таких подобающих его должности соображений, кажется, вообще нет – он просто бездумно лезет вперед, и лишь счастливая случайность – обнаружение команды одному из автоматов на открытие дверей – позволила байкальцам вернуться к себе.

В-четвертых: ни Назаров, ни остальные трое, несколько суток исследуя чужой звездолет, так и не удосужились никуда сообщить о случившемся. Хотя выполняли-то они обыкновенный грузовой рейс по расписанию, и на Церере их явно уже заждались. Впрочем, ни с Цереры, ни с Земли, ни с Луны тоже не поступало никаких запросов по поводу опоздания. Создается впечатление, что земной космофлот в рассказе – это не более чем сборище каких-то вольных торговцев. Впрочем, даже у Нортон или Гамильтона торговцы все-таки больше подчинялись распорядку, чем здесь. Только когда звездолет вдруг включает двигатели и стартует в обратный путь к Тау Кита, до Назарова доходит, что надо бы все-таки по такому случаю отправить на Землю сообщение.

Предвижу возражения: читать советскую фантастику тех лет и оценивать ее с позиций порядка и холодного ума, напрочь отметая ее героику и энтузиазм, может только сухарь и зануда, если не просто циник. На это отвечу: придумывая героические истории о космонавтах-первопроходцах, все же стоит правдоподобия ради уделять внимание и вещам более приземленным (хороший пример – «Страна багровых туч» или еще лучше подходящий к случаю, хоть и не наш и не того времени, – «Свидание с Рамой»). А героизм хорош там, где он действительно к месту, и в той же классической советской фантастике можно найти немало тому примеров. Вспоминается изданная примерно в те же годы замечательная детская научно-популярная книга «До Земли еще далеко». В ней капитан звездолета говорит подросткам из экипажа, что есть риск глупый и есть риск обдуманный, и разъясняет, когда стоит рисковать обдуманно, а когда нет. И это, подчеркну, детская книга – а какой контраст по сравнению с колпаковскими взрослыми «школьниками на прогулке»… По-моему, за весь рассказ капитан совершает только один разумный поступок: когда звездолет внезапно включает свои фотонные двигатели, он запрещает убирать стыковочные фермы, чтобы «Байкал» не отбросило в луч отражающего параболоида. Да и то сказать: он же к тому моменту знал, что пришелец почти завершил свою программу исследований и энергия для обратного полета почти накоплена, но не предпринял никаких мер для возможности экстренной отстыковки. Все-таки инфантильность – это, похоже, основная черта колпаковских космонавтов…

Нет, встречал я, конечно, и намного худшие рассказы в нашей фантастике тех лет. Но когда под одной обложкой собраны блестящие вещи вроде давящего тяжестью выбора «Испытания СКР» Стругацких или светлого «эпоса будущего» – «Легенд о звездных капитанах» Альтова и тут же рядом стоят два неуклюжих творения Колпакова и совсем уж никудышный «Астронавт» Валентины Журавлевой, то последние по контрасту кажутся еще хуже, чем они есть на деле. Наверное, свое знакомство с творчеством Александра Лаврентьевича Колпакова я на этом и завершу.

Один только вид этой книжищи вызывает почтительный трепет! Еще бы: чтобы вместить 1275 писем, написанных за сорок с лишним лет, потребовалось 1536 страниц солидного формата. Если взять книгу в руки, весомость этого труда становится еще очевиднее. Я не поленился и положил книгу на весы: основной том (без изданных отдельной книжкой указателей) – 2,1 кг. Пишу это без тени иронии или насмешки: подобные солидные числа – лучшее средство наглядно отразить гигантские объемы труда, затраченного на подготовку издания ефремовской переписки. О том, как проходила эта работа, подробно рассказывает предисловие: тут и поиск писем, и разбор порой трудночитаемых почерков, и перепечатка, и перевод на русский язык в случае необходимости (переписку с зарубежными корреспондентами Ефремов вел по-английски и по-немецки), и составление комментариев и указателей, и многое другое. Проще говоря, невозможно не преклониться перед огромной работой, благодаря которой эта книга смогла увидеть свет.

Сборник переписки какого-либо исторического лица – вещь, конечно же, весьма специфическая. Это не замена обыкновенному биографическому изданию – такой сборник может быть лишь дополнением к биографии, помогающим глубже и яснее раскрыть те или иные ее моменты. Но в данном случае налицо парадоксальная ситуация: дополнение-то есть, а вот биографии нет. Существует вышедший в 1963 году очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», но биографическим изданием в полном смысле слова он не является – там на первый план выдвигается Ефремов как писатель, его творческий путь, литературный стиль и метод, а биографические факты даются лишь постольку, поскольку они необходимы с такой точки зрения. Есть еще книга «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинова – но в ней идет речь о Ефремове-ученом, она полна научных фактов и подробностей, а о Ефремове как о человеке в ней опять-таки сказано немного. Поэтому в конце своей книги, изданной в 1987 году, Чудинов резонно отметил: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего». Однако за прошедшие с того времени тридцать пять лет такая биография – полная, строго научная, объективная, изложенная без тенденциозности и досужих домыслов – так и не была написана. Вот и получается, что для освоения ефремовской переписки необходимо решить непростую задачу: вначале ознакомиться с двумя указанными выше изданиями, «сложить» их в уме в единое целое, сформировать на их основе (и по другим источникам, если такие окажутся в распоряжении) некое собственное представление об Иване Антоновиче как о человеке и личности, а затем уже приступать к его письмам.

И вот тогда, если такую подготовку удалось провести успешно, толстенный том в синей обложке откроется перед вами не только в буквальном, но и в переносном смысле. Тематика и состав корреспонденции ясно раскроют этапы жизни Ивана Антоновича Ефремова и происходившие в ней события: отчаянные попытки наладить работу Палеонтологического института в эвакуации, преодоление бесчисленных препон в организации гобийских экспедиций, диспуты с коллегами-палеонтологами, разнообразные житейские хлопоты, постепенное ухудшение здоровья и многое другое, включая, конечно же, литературную деятельность. Впервые упоминание о ней встречается в 1944 году, далее количество писем на эту тему постепенно увеличивается, а примерно с 1956-1957 года она становится в переписке преобладающей. Многие ефремовские произведения стали мне понятнее после знакомства с письмами, в которых отражен ход работы над ними. Например, я и раньше знал, что главных персонажей повести «Звездные корабли» – Давыдова и Шатрова – Ефремов «списал» с самого себя и со своего друга и коллеги А. П. Быстрова, но не предполагал, что сходство простирается вплоть до полного копирования. В письмах Ефремова то и дело проскакивает выражение «Черт и трижды черт!», которое с большой охотой употреблял в повести Давыдов, да и характерное словечко «ништо» было не выдумано, а перенято у реального Быстрова (кстати, в первоначальном замысле повести Шатров для пущего сходства с прототипом носил фамилию Костров). В той же переписке с Быстровым нашлись и такие рассуждения о Bestia celestis и его эволюции, которые в повесть не попали, вроде идеи о черепе из перламутроподобного вещества, а не из соединений кремния.

Вообще говоря, переписка Ефремова с Быстровым достойна отдельного издания – это настоящая житейская и научная драма в письмах. Не счесть, сколько раз «два палеонтологических кита» (цитата из тех же «Звездных кораблей») ссорились, осыпали друг друга упреками, мирились, присылали друг другу насмешливые рисунки или добрые стихи, отчаянно язвили и тут же с искренней заботой справлялись о здоровье и передавали привет женам. И все это – с непременными обращениями на «Вы» и по имени-отчеству, высказанное хорошим, настоящим литературным языком. Эх, умели люди раньше писать письма… прямо-таки документы эпохи, иначе не скажешь. Все-таки нас теперешних электронная почта, когда можно между делом черкнуть пару строк и через минуту получить ответ хоть с другого края Земли, в отношении эпистолярной культуры здорово испортила.

Еще очень впечатляют отраженные в письмах битвы (именно битвы, иначе не скажешь) за издание «Лезвия бритвы», «Часа быка» и «Таис Афинской». Основной противник – «непобедимая осторожность», как выразился Ефремов в одном из писем Дмитревскому. В уступку этому противнику писателю иногда приходилось вырезать из своих романов кое-какие «острые» (точнее, сочтенные таковыми в издательствах и редакциях) главы и эпизоды, но, сделав эти уступки, он дальше стоял неколебимой скалой: больше никаких правок, иначе не будет и публикации. Запомнилось одно письмо из Чехословакии по поводу перевода и издания «Лезвия бритвы» с сокращениями в тех местах, которые «не составляют для чешского читателя нужного интереса». Ответ был прям и недвусмыслен: в сокращениях отказываю, лучше вообще не издавайте. Что ж, по книгам у меня уже давно сложилось впечатление о прямом характере Ивана Антоновича, ну а переписка его окончательно подтвердила: на сделки со своей совестью он не шел никогда, а вещи предпочитал называть своими именами, пусть даже порой в весьма неприятных для адресата выражениях.

Ну да ладно. Описывать здесь все 1275 писем у меня намерения нет, а потому буду заканчивать. Проще говоря, если вы интересуетесь творчеством Ивана Антоновича Ефремова и вам вдруг посчастливится увидеть «Переписку…» в продаже – хватайте, не глядя на цену. Кто знает, когда будет переиздание – и будет ли вообще. Это ценнейшая книга, вот разве что послесловие там совершенно не к месту. Если в гипотетическом переиздании его не будет, получится вообще отлично.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Современное понимание слова «цикл» применительно к литературе обычно предполагает серию произведений, каждое из которых по сюжету и хронологии событий не является самодостаточным, а может читаться лишь как составная часть целого. Хайнский цикл совсем не таков – как единое целое он не задумывался, а возник постепенно из самых разных произведений, очень слабо связанных или вообще не связанных между собой. В основном их объединяет лишь то, что действие происходит в одном и том же мире далекого будущего, где существует союз населенных миров с центром на планете Хайн – Экумена. Самая тесная связь, которую можно отыскать, – это единство места, времени и некоторых действующих лиц (например, в сборнике «Четыре пути к прощению»), но и такое – редкость. Поэтому большинство «хайнских» романов, повестей и рассказов можно читать в любом порядке и в любых сочетаниях. Так будет даже проще, чем пытаться найти в них единую линию событий и следовать ей – ведь даже сама Ле Гуин утверждала, что последовательной хронологии «хайнской» вселенной не существует. Она, как мне кажется, просто использовала один и тот же придуманный ею мир для реализации самых разных творческих замыслов, даже не имея в мыслях придавать всему написанному сколько-нибудь цельный вид.

Началось все в 1964 году с рассказа «Ожерелье Семли», а из него затем вырос роман «Мир Роканнона» – именно там впервые были упомянуты Хайн и Лига Миров, предшественница Экумены. До середины семидесятых Ле Гуин написала еще несколько романов и рассказов, действие которых происходит в «хайнской» вселенной, а затем сделала большой перерыв, вернувшись туда только в девяностые годы. Последнее из произведений Хайнского цикла – роман «Толкователи» – было написано в 2000 году.

Если знакомиться с Хайнским циклом именно в порядке написания, то разница почти в четыре десятка лет ощущается очень отчетливо – налицо следы радикальных изменений в мировоззрении и творческом методе писательницы. Почти все ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Ле Гуин пишет в них как будто о знакомом и привычном: долге, одиночестве, сомнениях, ответственности за принятое решение, – но делает это так, что в конце неизменно остается ощущение: вроде бы все сказала, довела историю до конца, но все равно мало, хочется еще! Именно с такими мыслями я закрывал, к примеру, «Мир Роканнона» или «Планету изгнания». Для таких произведений я придумал для себя по аналогии со Стругацкими обозначение «Предхайнский цикл» – замысел новой вселенной еще туманен и неясен, фантазия его создательницы ничем не скована, и перо свободно рисует яркие картины чужих миров и событий, которые в этих мирах происходят. Ни одно из ранних «хайнских» произведений не похоже на другое: среди них можно найти и типично приключенческое «путешествие к особой цели» («Мир Роканнона»), и эколого-этнографическую фантастику («Слово для “леса” и “мира” одно»), и культурологическую зарисовку жизни необычных людей на необычной планете («Левая рука тьмы»), и многое другое. В общем, я уверен: тот, кто возьмется за чтение ранней части Хайнского цикла, непременно отыщет себе что-нибудь по душе вне зависимости от своих литературных вкусов и предпочтений. Со мной, во всяком случае, было именно так. Есть, правда, и вещи, что представляются мне откровенно неудачными, – например, «Город иллюзий», оставляющий после себя лишь один вопрос: зачем вообще это было написано? Однако даже они кажутся чуть ли не шедеврами по сравнению с тем, чем пополнился Хайнский цикл в девяностые годы.

Откровенно говоря, о существовании поздней части Хайнского цикла я стараюсь вспоминать как можно реже. За те двадцать лет, что Урсула Ле Гуин не возвращалась в «хайнскую» вселенную, ее творчество сильно изменилось – и, к сожалению, в худшую сторону. Применительно к Хайнскому циклу это выразилось в серийной штамповке однообразных социальных и психологических этюдов, по преимуществу весьма нудных и унылых. Блестящий поток идей ранних «хайнских» произведений сменился здесь единой возведенной в абсолют основой: несуразными сочетаниями высоких технологий будущего с архаически дремучими общественным строем и образом мышления, яростным догматическим феминизмом и сексом различной степени нетрадиционности. Единственный полноценный роман из этого периода – «Толкователи» – рыхл, раздут и демонстрирует в общем тот же набор, просто в куда большем объеме. У поздних «хайнских» произведений есть, пожалуй, только одно достоинство – отчетливая антивоенная и антирабовладельческая направленность. Но даже и она подается настолько тускло, без малейшей фантазии, повторением одних и тех же словно бы затверженных раз и навсегда слов и идей, что и от этих справедливых и верных в общем-то мыслей просто нападает зевота.

Вот, собственно, и всё. Надеюсь, что кому-нибудь, кто только собирается познакомиться с «хайнской» вселенной поближе, окажется полезным мое предостережение: читайте только ранние книги Хайнского цикла, а на поздние, поверьте, не стоит тратить времени.

«Город иллюзий», на мой взгляд, – самое неудачное из ранних произведений Хайнского цикла, оставляющее впечатление черновика, по какой-то причине попавшего в печать недоработанным. Действие, что необычно для «хайнских» произведений, происходит на Земле. В далеком будущем она захвачена пришельцами-Сингами, люди живут маленькими разобщенными группами и мало кто отваживается отдаляться от дома хотя бы на несколько десятков миль. На планете остался всего один город – расположенный где-то на западе Северной Америки Эс Тох, город Сингов, откуда они правят Землей. И вот главный герой, потерявший память странный человек по имени Фальк, начинает свой долгий путь с востока на запад в надежде вновь обрести память и узнать, кто же он такой на самом деле.

Налицо сюжетное сходство с «Миром Роканнона» из того же Хайнского цикла – типичное «путешествие к особой цели» на незнакомой планете. Однако на этом сходство и заканчивается: мне намного легче представить в уме вымышленный Фомальгаут-II с его географией, климатом, историей и прочим, чем Землю, какой она показана в «Городе иллюзий». Североамериканский континент здесь – всего лишь инертный и тусклый фон, на который Фальк наносит своим медленным продвижением к Эс Тоху отдельные маленькие оживающие пятна: здесь селение, тут территория кочевого племени, а тут подземное убежище. Но как только он уходит с очередного места, оно вновь «застывает» – о том, что там случилось потом, мы уже не узнаем. О других континентах не сказано вообще ничего, кроме того, что там живут мифические «бунтовщики». Неудивительно, что основные мои впечатления от знакомства с «Городом иллюзий» можно описать как сумбур и недоумение: неужели это та самая Урсула Крёбер Ле Гуин, мастер конструирования самых разнообразных социумов, человеческих и нечеловеческих, научно-фантастических и магических, – Ле Гуин, чьи книги я проглатывал за один вечер, не в силах оторваться?..

До своего прихода на «ФантЛаб» я думал, что это со мной что-то не так – не смог осознать глубину авторского замысла, сам виноват. Однако, почитав отзывы, я убедился, что не один задаюсь вопросом: зачем был вообще написан «Город иллюзий» и какую мысль он призван до нас донести? Мое мнение таково: кажется, будто он был создан просто под влиянием какого-то сиюминутного порыва, без заранее хорошо продуманного замысла, без детальной проработки картины будущего, образов и взаимоотношений персонажей. Иначе как объяснить предлагаемое нам здесь кое-как смётанное на живую нитку лоскутное одеяло из самых разнообразных анахронизмов, неувязок, странностей и нелепых поступков столь же нелепых действующих лиц, помещенных на невнятный фон? Перечислять их здесь смысла нет – их слишком много, да и многие из этих странностей уже были тут не раз упомянуты.

Но вот о чем нельзя не написать – это о сюжетной связи «Города иллюзий» с более ранним романом «Планета изгнания». Именно она, пожалуй, вызвала у меня наибольшее удивление: разительным контрастом с оптимистическим завершением «Планеты изгнания» здесь показано развившееся на Вереле крайне несвободное, строго иерархическое, почти теократическое общество, основанное на принципе ограничения доступа к информации. И тем более странно, что его придумала именно Ле Гуин, в то время (1967 год) сторонница анархизма и других подобных теорий. Верелианское общество у Ле Гуин – это не антиутопия, оно преподносится как благо, как антитеза правлению лжецов-Сингов: лучше утаить истину, чем солгать. Мутноватая альтернатива, прямо скажем, – не таким мне виделось будущее Вереля после знакомства с «Планетой изгнания»… И снова кажется, будто писательница ввела Верель в сюжет только оттого, что в своем нетерпении просто не имела времени и желания придумывать что-нибудь новое. В итоге Агад Рамаррен, далекий потомок Джакоба Агата, главы свободной колонии свободных людей, оказывается не более чем рабом своего ранга и вбитых ему в голову условностей и моделей поведения. Честное слово, даже Фальк в первых главах – ничего не помнящий беспомощный большой ребенок – был мне симпатичнее.

Так что же это был за внезапный импульс, которому «Город иллюзий» обязан своим появлением? Существует мнение, что это единственный в творческой биографии Урсулы Ле Гуин эксперимент с даосской философией, выведенной в романе под названием Древнего Канона. Однако если это и она, то какая-то странная, с буквальным толкованием пути как перемещения из одного места в другое. Для человека даосизм предполагает недеяние – интуитивное следование мировому порядку и избегание совершения любых осмысленных поступков, которые могли бы отклонить от этого пути. Для Фалька такое недеяние состояло в тихой и мирной жизни в Доме Зоува, где он волей случая очутился: освоиться в Доме, найти себе занятие по душе, жениться на девушке по имени Парт и прожить всю жизнь на одном месте. Ведь события, приведшие его к Зоуву, – это тоже часть дао. А Фальк наперекор всему отправился через полконтинента в Эс Тох. При желании можно усмотреть в «Городе иллюзий» и отсылки к философии Генри Торо (под названием Нового Канона) – однако Торо удалился от цивилизации, сознательно ища уединения и простой жизни на природе, в то время как люди на порабощенной Сингами Земле живут похожим образом просто потому, что ничего иного им не остается. Наконец, в заключительных главах даосские и буколические мотивы почти сходят на нет, а на передний план выходит вопрос о взаимоотношениях истины и лжи – что-то вроде известного «парадокса лжеца» в психологическом аспекте. Но и эта тема поднимается в романе в крайне сомнительной форме – вместо правды там фактически фигурирует полуправда, та, которая возведена в ранг величайшего принципа на Вереле.

В конечном итоге «Город иллюзий» кажется мне произведением то ли совершенно пустым, то ли, наоборот, сверх всякой меры переполненным различными обрывками идей, неявными намеками и туманными ассоциациями. А разницы между этими противоположностями в общем-то никакой нет: обе они производят ощущение полной бессмысленности подобного чтения. И уж тем более не стоит читать «Город иллюзий» после «Планеты изгнания» – надеюсь, я достаточно ясно объяснил, почему именно.

Уффф! Я это дочитал! С третьей попытки, с трудом пробиваясь сквозь вязкий и неподатливый текст, скрипя своими закостенелыми мозгами, воспитанными на примитивной фантастике прошлых десятилетий и не приученными к восприятию глубоких и передовых идей фантастики современной, – но дочитал! Только вот не знаю: надо ли считать это достижением или стоит пожалеть о попусту потраченном времени?

На мой (безусловно, архаичный и подлежащий порицанию со стороны прогрессивной общественности) взгляд, «Ложная слепота» – это в основном хаотическое нагромождение самых разных тем, идей и фантастических допущений. Название, отсылающее к специфическому дефекту восприятия, в этом смысле крайне удачно: отдельные компоненты хаоса кое-как воспринимаются, а вот сложить из них в уме цельную картину практически невозможно. Смысл здесь приходится не то что выделять, а прямо-таки выгрызать, потому что девять десятых этого хаоса, если не больше, представляют собой какую-то постороннюю шелуху. Не могу отделаться от ощущения, что основная функция этой шелухи – не более чем маскировка чрезвычайной простоты основной сюжетной линии: встретились – не поняли – подрались – самоуничтожились. Сколько же раз фантасты всего мира уже описывали под тем или иным соусом подобный сценарий контакта! Здесь такой «соус» подается зачастую даже не на уровне идей, а просто разнообразными «научными» словечками, намеренно накиданными в текст где к месту, а больше где не к месту. Например, там, где обыкновенный человек написал бы что-нибудь вроде «темно, хоть глаз выколи» (по-английски было бы «dark as midnight», «dark as pitch» и т. п.), Уоттс пишет: «темно, как с обратной стороны горизонта событий». И броско, и «научно», и для многих непонятно – словом, цель достигнута. (Хотя вообще-то горизонт событий – поверхность условная, и падающий в черную дыру наблюдатель может преодолеть ее незаметно для самого себя.) «Тигмотактичная девочка» – сомнительный комплимент даже для тех, кому он понятен. Можно еще к любому понравившемуся слову добавлять «нейро-» или «квантовый» – и оно сразу начинает играть манящими отблесками грядущей технологической сингулярности. Еще обязательно надо писать об этой самой сингулярности, о виртуальной реальности и вообще о будущем человечества мрачно… мрачно… еще мрачнее – это тоже нынче в моде. Вот так побарахтаешься в этой куче умных, но пустых слов и перестанешь вообще понимать, о чем и о ком идет речь, – а тогда легко уверовать, что перед тобой шедевр литературы, просто ты по скудоумию своему не способен его по-настоящему оценить. Через такое я уже прошел когда-то с «Солярисом» Лема, но «Ложная слепота» по части трудоемкости «обдирания шелухи» даст заслуженному ветерану сто очков вперед. Да, за полвека фантасты здорово преуспели по части запудривания мозгов читателям – может, накопили опыт, а может, просто сортов пудры стало больше?..

Это всё о внешнем. Теперь заглянем под шелуху. Там мы обнаружим в первую очередь вопросы контакта. Эта тема здесь исследована с уже знакомой и давным-давно разработанной пессимистической точки зрения, архетипом которой является тот же «Солярис». И, как и все, кто пишет о контакте как о чем-то неосуществимом, Уоттс базируется на весьма шатких предпосылках. Пока мы остаемся в рамках его замысла и не пытаемся стряхнуть с себя гипноз непонятных ученых слов, все выглядит вполне приемлемо. Но стоит только хотя бы чуть-чуть высунуться за эти рамки, взглянуть на авторский замысел со стороны и задаться вопросом: а отчего начальные условия заданы именно такими и как они могли возникнуть? – как все хитроумные построения начинают рушиться подобно карточному домику. Вот, к примеру, вампиры – почему именно вампиры? Писал бы Уоттс фэнтези, не было бы никаких претензий: на то и фэнтези, чтобы сочинять кто во что горазд. Но если уж он пишет то, что называет «твердой» фантастикой, и к тому же сам биолог по специальности, так уж мог бы и подвести какую-никакую базу под одно из своих основных допущений: откуда взялись эти самые вампиры в эволюционном дереве, в каком они родстве с человеком, что именно обеспечивает им сверхчеловеческие интеллектуальные возможности и как так вышло, что при всех своих преимуществах над людьми в ходе эволюции именно они стали вымершим видом, а не наоборот. А не так, как здесь: он вампир, он нечеловечески умен и видит всё насквозь, ему и командовать экспедицией.

Вторая из основных тем «Ложной слепоты» – это вопрос о соотношениях разума, интеллекта и сознания. Провозглашается постулат о том, что они не являются непременными атрибутами друг друга. Звучит новаторски, революционно, авангардно – подставьте любой подобный эпитет, – однако мне представляется не более чем чистым умствованием ради умствования. Придумать-то можно что угодно, как здесь – шифровиков, а вот аргументированно описать, как могли появиться и в каких условиях эволюционировать такие существа – безусловно разумные, но сознанием не обладающие, – это будет потруднее. Не оттого ли шифровики представлены здесь как вселенская норма в противоположность людям, которые, наоборот, со своим самосознанием объявляются аномалией среди разумных существ? Хитрый ход: норму можно не объяснять и не обосновывать, на то она и норма, примите ее как данность.

Далее, экспедиция, сплошь составленная из киборгов, психически нездоровых людей и нелюдей, для целей Уоттса и впрямь необходима. Он не первый выдвигает идею о том, что для общения с иным разумом лучше всего подойдет тот, кто мыслит не как человек и вообще в той или иной степени уже не человек. Но каков шанс, что образ мышления такого «альтернативно одаренного» будет соответствовать образу мышления чужих? Ничтожный. Это гриппом, как известно, болеют все вместе, а с ума сходит каждый по-своему. Уж лучше сформировать экипаж из людей со здоровой тренированной психикой и надеяться на лучшее – вероятность успеха в любом случае будет намного большей. А уж если ты сам провозглашаешь, что, скорее всего, встретишь среди звезд не прекраснодушного друга с распростертыми объятиями, а холодного расчетливого врага, то к чему вообще эти психические изыски? Сформируй экипаж из тупых вояк, привыкших слепо повиноваться приказам, вооружи их до зубов – и вперед!

Кстати, «побочный эффект» от чрезвычайно специфического состава команды проявляется в том, что персонажи получились просто какими-то узко запрограммированными роботами. Ладно – Сири Китон, от лица которого ведется повествование, ему-то, с одним выключенным полушарием мозга и отсутствием эмоций, можно сказать, по штату положено именно таким роботом и быть. Но и все остальные – это функции, не более: сделать пару движений, произнести несколько слов, отреагировать на внешний раздражитель. А и правда, почему Уоттс не составил экипаж из роботов? Получилось бы точно так же, зато куда проще – без всяких там психологических экскурсов и скучных самокопаний. Хотя если цели написать проще не было, а была цель написать намеренно сложнее – тогда все логично.

В общем, как ни поворачивал я сюжет и замысел «Ложной слепоты», с какой стороны ни рассматривал, лучше они не становились: нагромождено слишком много на слишком шаткой основе, да к тому же так, чтобы читалось все это как можно труднее. Что ж, могу поздравить себя с тем, что, несмотря на все препоны, хитроумно поставленные Питером Уоттсом, я все-таки осилил его творение. Теперь можно ставить галочку в своем читательском «послужном списке»: приобщился к одному из тех, кого считают «флагманами» современной «твердой» фантастики, прошел, можно сказать, посвящение – и с чистой совестью возвращаться к тем, кто пишет для читателя и оттого не склонен к бесцельным интеллектуальным экспериментам per se.

«Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки – словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки».

Думаю, что нам всем знакома эта цитата, и пояснять, откуда она, не надо. Так вот, если бы не «есть еще такая болезнь – склероз», можно было бы подумать, что над этой антологией поработал именно тот самый кот Василий из Изнакурнож. Чего в ней только нет! И не зря эта объемистая книга в детстве была одной из моих любимых. А вот сейчас, находясь уже во вполне зрелом возрасте, я случайно выкопал ее из задних рядов в старом книжном шкафу, вспомнил, раскрыл ради любопытства… и так просто закрыть не смог. Очень здорово оказалось перечитывать то, что читал давным-давно, вспоминать полузабытые подробности и, главное, свои тогдашние ощущения, а потом сравнивать их с теперешними.

Можно, конечно, заявить, что не comme il faut взрослому человеку сказки читать. А почему бы, собственно, и нет? И от такого времяпрепровождения может быть польза: кое-что, не привлекшее когда-то внимания или оставшееся непонятным, сейчас открывается в новом свете – например, корейская сказка о стариках Киме и Паке. Прежде я недоумевал, отчего это черти там такие добрые, что пляшут и веселятся, избавляют старика от шишки на шее, да еще и платят за нее золотом. Черти же всегда должны быть плохими, так? А вот сейчас причина мне понятна: скорее всего, дело в переводе, куда чертей вписали для простоты, а в оригинале были никакие не черти, а токкеби́ – демоны, которые вообще любят устраивать людям мелкие пакости, но некоторым иногда и помогают, и подарки делают. А прочитав в другой сказке, как крестьянин писал кисточкой на рубашке батрака Тольсве, я вспомнил увиденные в Национальном музее в Сеуле образцы традиционного корейского письма – на полосе ткани тушью при помощи кисти. А слово «кимчхи», которое в детстве вызывало, помнится, только смех за сходство с «апчхи», теперь вызывает уже не смех, а усиленное слюноотделение…

Я привожу только примеры из раздела корейских сказок, как наиболее запомнившиеся из всей антологии, а вообще таких случаев по мере чтения было немало. Я даже намеренно ограничивал себя в чтении: по четыре-пять сказок в день, не больше. Начать «глотать» их одну за другой – и удовольствие вспоминания и узнавания пропадет. Лучше уж вообразить себя гурманом и «откусывать» понемногу. Так что «пиршество» растянулось больше чем на два месяца неторопливого и последовательного чтения от начала и до конца. При таком подходе и вся антология в целом, в полном соответствии с законом перехода количества в качество, дала больше, чем просто набор вошедших в нее сказок. Кое-где забавно было наблюдать европейские сказочные сюжеты, мигрировавшие в фольклор различных экзотических стран вроде Мьянмы или Камбоджи, успешно там адаптировавшиеся и повторяющиеся в книге несколько раз в различных вариациях (например, о Золушке). Истории об освоении американского Запада, где уже фигурируют винтовки и паровозы, кажутся странными в сравнении с помещенными рядом сказками и мифами различных индейских племен. Есть в книге и средневековая сатира – история о жителях преславного города Шильды, кои глупостью да шутовством от ума излишнего спасались, – есть и несколько самых известных анекдотов о Ходже Насреддине (они считаются турецкими, но вообще на звание родины Ходжи Насреддина претендуют, кажется, чуть ли не все страны мусульманского мира), и много чего еще.

В общем, эта книга вполне годится, как я теперь убедился на собственном опыте, и для детей, и для взрослых. Первые будут читать в ней сказки по отдельности – какая-то понравится, какая-то нет, – а вторые смогут охватить мысленно всю книгу разом, включая предисловие и комментарии. Эти последние, кстати, написаны не абы кем: оказалось, что их авторы – все сплошь крупные филологи и лингвисты, профессора, доктора наук, чуть ли не академики. Да, подход к работе над антологией был очень серьезный, и получилась в результате своего рода краткая энциклопедия мирового фольклора. Этой характеристикой и закончу. Читайте сказки, товарищи лаборанты, – это, оказывается, интересно и познавательно!

Следует признать, что с творчеством Энди Вейера у меня складываются какие-то странные отношения. От «Марсианина» и «Артемиды» впечатления остались далеко не лучшие, и за «Проект “Аве Мария”» я решил взяться, только чтобы полностью закрыть тему, а оттого был с самого начала настроен скептически. Однако уже после первых двух-трех десятков страниц мой скепсис начал стремительно испаряться, а после пятидесятой стало попросту трудно оторваться от книги. Такого я, признаться, не ожидал. Это что, правда тот же самый Вейер – оказывается, он и без картошки умеет?..

Картофелеводов-любителей и отважных контрабандисток под обложкой и правда не оказалось. Вместо этого там обнаружился набор тем, уже хорошо освоенных поколениями фантастов: угасание Солнца, чужеродные микроорганизмы – астрофаги, поиски способа спасения Земли, постройка межзвездного корабля, полет к Тау Кита в анабиозе, контакт с инопланетянами. Но дело прежде всего в том, как эти компоненты сплавлены в единое целое: здесь любая мелочь рано или поздно играет свою роль в событиях, и при этом без особых натяжек. Само собой, от такого с каждой страницей все сложнее оторваться.

Еще одно большое достоинство, с моей точки зрения, – оптимистический и неплохо проработанный подход к проблеме контакта. Главы о том, как Райланд Грейс, единственный выживший член экипажа корабля «Аве Мария», находит общий язык с Рокки, паукообразным обитателем системы 40 Эридана, на мой взгляд, лучшие во всей книге. «Проект “Аве Мария”» стоит прочитать хотя бы из-за них одних, за то, что Вейер не пошел в русле современных тенденций писать о налаживании контакта как о чем-то принципиально невозможном. Вместо современной моды он следует здесь традициям классиков жанра. Не знаю, заметил ли кто-нибудь, что описанный им сценарий контакта очень напоминает «Сердце Змеи» Ефремова. Два корабля встречаются в открытом космосе, соединяются переходной трубой (разделенной на две части, потому что разница в условиях существования непреодолима), и их экипажи без малейших признаков враждебности приступают к попыткам наладить общение. Конечно, «Сердце Змеи» Вейер вряд ли читал, но, следуя логике своего замысла, пришел к тому же самому ви́дению контакта. Разве что события, которые у Ефремова описаны в свойственной ему общей философско-художественной форме, здесь поданы с точки зрения чистого «технаря» – в виде задачи. Дано: инопланетный космический корабль. Условия: в вашем распоряжении все знания человечества и неплохая вычислительная техника. Требуется: наладить с обитателями корабля осмысленный и целенаправленный обмен информацией, а затем и сотрудничество.

Способ решить такую задачу может быть только один. Ефремов, как мы помним, использовал в «Сердце Змеи» философское представление о разуме как об отражении объективных законов мироздания – то есть любой разум, развившийся в любых условиях в любом месте Вселенной, всегда найдет в этих законах основу для взаимопонимания с любым другим разумом. У Вейера это представление реализуется уже на конкретном уровне, на основе математики, физики и химии. Путь к достижению взаимопонимания описан вполне последовательно и логично – правда, не без упрощений, как-то уж слишком гладко все получается. Впрочем, эти упрощения опять-таки отсылают нас к традициям старой школы, когда «твердая» фантастика выполняла порой научно-популярную функцию. (Кстати, обилие примечаний и выделений жирным шрифтом и курсивом в тексте придает книге несколько комическое сходство с учебником.) За исключением пары-тройки откровенно натянутых мест, Вейеру со всеми упрощениями удалось вполне естественно вписать эту функцию в развитие событий, не прибегая к чтению лекций в духе Жюля Верна или Артура Кларка, – это третье достоинство романа.

Что удивительно, «технарь» Вейер идет даже дальше собственно контакта: Грейс и Рокки, работая над проблемой астрофагов, постепенно становятся друзьями, несмотря на постоянно разделяющую их перегородку из ксенонита. Кстати, вейеровский замысел чужой жизни на планете звезды 40 Эридана очень хорош и сам по себе. Мы привыкли читать об инопланетянах, либо чрезвычайно похожих на людей, либо людей ничем не напоминающих, с биохимической основой, которая совершенно чужда земной. У Вейера же получилась любопытная смесь того и другого. Пятиногие пауки в каменных панцирях с ртутью вместо крови, дышащие горячим аммиаком и лишенные зрения, – кажется, уж куда дальше от нас. Однако не все так просто: клетки и ДНК что у нас, что у них одни и те же, и, когда такой паук задумчиво спрашивает: «А может, мы родственники?» – у него есть все основания для такого вопроса.

Немного о недостатках. Авторский стиль откровенно сух, текст изобилует числами и вдобавок кое-где подпорчен переводом. Далее, похоже, что роман написан с прицелом на экранизацию. Это особенно заметно ближе к концу, когда основное действие (то, которое происходит в системе Тау Кита) превращается в сплошную череду героических превозмоганий, в точности как в «Марсианине». Такая перемена в развитии действия порядочно раздражает: слишком много ненужной драматичности после сравнительно спокойного начала. Но если взят курс на новый фильм в духе «Марсианина», то стандартам волей-неволей надо следовать. «По-голливудски» выглядит и Райланд Грейс, от лица которого идет рассказ, – слишком уж он универсален, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Согласен, что школьному учителю естествознания и к тому же бывшему ученому-биологу действительно полагается знать уйму всего, причем как раз из тех самых областей, которые оказались больше всего востребованы при общении с Рокки. Но чтобы этот же самый учитель после минимальной подготовки, да еще и с частичной амнезией, без особого труда освоил пилотирование космического корабля, работу в скафандре в открытом космосе и прочие специфические навыки? Нет, вот это уже перебор. Впрочем, опять-таки: для фильма сойдет, на экране только такие герои и требуются.

А еще «Проект “Аве Мария”» оставляет впечатление незаконченности. К продолжениям хороших книг, написанным некоторое время спустя, я отношусь с осторожностью – может быть, и с предубеждением, – но в данном случае такое продолжение прочитал бы с удовольствием. Точнее, даже не продолжение, а параллельно идущий рассказ о событиях на Земле с момента отлета «Аве Марии» до полного «излечения» Солнца от астрофагов. То есть, проще говоря, о том, что происходило у нас здесь, пока Грейс возле Тау Кита налаживал контакт с Рокки и разводил таумеб. Велики ли были потери? Удалось ли избежать глобальной катастрофы? Как происходило «лечение» Солнца? Отдали ли Еву Стратт под суд, как она предчувствовала? И прочее подобное. Из этого получился бы неплохой производственно-фантастический роман-катастрофа в духе «Солнечной бури» Кларка и Бакстера. Что ж, надеюсь, что Энди Вейер когда-нибудь вернется к теме «Аве Марии».

Ну вот я и прочитал столь обсуждаемый на «ФантЛабе» в последние месяцы роман Брента Уикса «Черная Призма». Сразу скажу: я заранее не строил иллюзий относительно его содержания и не ждал, что отыщу в толстой книге с броской обложкой какой-нибудь глубокий смысл или идеи. Просто как-то разнообразия ради захотелось свежего литературного фаст-фуда. Девяноста процентам, если не больше, современного фэнтези можно дать именно такое определение: это чисто коммерческий жанр, да к тому же переживающий явный «кризис перепроизводства». Чтобы оставаться конкурентоспособными, нынешние сочинители фэнтези отчаянно стараются придумать что-нибудь такое, до чего еще никто прежде не додумался. Вот и лезет каждый из кожи вон по-своему: кто изобретает всякие хитрые магии, кто пытается взять свое тщательной проработкой мира и основательностью повествования, а кто просто эпатирует читателя всякой грязью и натуралистическими подробностями. И, само собой, каждый старается расписывать свои творческие находки как можно объемнее: больше типографских знаков – больше гонорар. Проще говоря, такая литература – полная противоположность произведениям основоположников жанра, которые вкладывали в свои книги смысл и умудрялись донести его до читателя на сравнительно умеренном количестве страниц, не сочиняя серии из нескольких толстенных томов под завлекательными названиями. Вот в «Черной Призме» шестьсот с лишним страниц, и это только первый из пяти томов эпопеи.

«Черная Призма» – одно из тех сочинений, которые пытаются привлечь внимание читателя описанной в них необычной магией. В таком случае разумно было бы предположить, что, раз уж писатель выдумал какую-то заумную магическую систему (а не заумные теперь, кажется, и не выдумывают), то прежде всего стоит разъяснить соответствующие «правила игры». Но вместо этого Уикс применяет безумно раздражающий, но обычный по нынешним временам прием – сделать все наоборот: ничего толком не объяснив, бросить читателя сразу в гущу событий. В первых главах там и сям накидана уйма непонятных слов и разрозненных фактов: тут есть и люксин, и цветодеи, и извлекатели, и многое другое, а что все это значит и как это работает – догадайся сам, читатель, поупражняй мозги. Лишь потом понемногу, где к слову придется, эти обрывки сводятся друг с другом и даются между делом кое-какие пояснения. Точно такой же подход применен и к истории с географией. Какой король-мятежник? Какие междоусобные войны? Из-за чего? Что за Семь Сатрапий? Что такое Хромерия? (И где там, кстати, правильно делать ударение: Хроме́рия или Хромери́я?) В этом и во многом другом также приходится разбираться по ходу действия, потому что никаких толковых объяснений на этот счет не дается.

Что ж, кто-то, я уверен, сочтет вышеописанный подход достоинством: мол, повод пошевелить мозгами и проявить проницательность. Но раз подобного рода фэнтези пишется как чисто развлекательная литература, то совершенно неоправданно заставлять читателя трудиться и самостоятельно складывать кусочки мозаики воедино. Вместо этого я предпочел бы в качестве «вводных» сразу получить цельную картину на момент начала действия, чтобы легко и без усилий погрузиться в созданный Уиксом мир. Разбираться досконально, что к чему, желание возникло бы в одном-единственном случае: если бы в книге нашлось что-нибудь по-настоящему глубокое, интересное и оригинальное (цветовая магия, в буквальном смысле высасываемая из пальца, разумеется, не в счет). Но, как уже сказано выше, ничего такого я там не ожидал отыскать – и действительно не отыскал. Когда я наконец разобрался в происходящем на страницах книги, то убедился, что она содержит всего лишь стандартный набор давно истертых, избитых, истрепанных сотнями бойцов на фэнтезийном фронте героев и ситуаций. Борьба за власть, войны, мятежи и интриги. Избранный – само собой, не знающий, что он Избранный. Несчастная любовь, «скелеты в шкафу» и связанные с этим душевные терзания. Заточенный в тайной темнице брат – почти Железная Маска – и снова интриги и тайны, интриги и тайны... Все это сплетено в один клубок, который по ходу дела не то распутывается, не то запутывается еще туже – поди разбери. Конца, естественно, нет – есть только промежуточная остановка перед вторым томом. В общем, похоже, что «Черная Призма» была написана по заветам Портоса: я пишу фэнтези… просто потому, что пишу фэнтези – интриги ради интриг, войны ради войн, магия ради магии. Впрочем, причина появления на свет «Черной Призмы» может быть какой угодно, кроме одной-единственной: когда у писателя есть что сказать своим читателям. Бренту Уиксу сказать нам явно нечего, но он изо всех сил старается это скрыть за разноцветной мишурой, как скрывают свои глаза извлекатели за цветными очками.

Немного напишу о переводе, который здесь столько ругали. Он, хотя и не так ужасен, каким его здесь представляют, – видал я переводы и похуже, – и в самом деле неуклюж и косноязычен. Местами явно ощущается недостаточный словарный запас переводчика, навязчиво повторяются одни и те же дурацкие выражения (пистолеты непременно «взревывают», а мышцы обязательно «бугрятся», даже у толстяка Кипа). Портит книгу и крайне халтурная корректура. Поделюсь только одним мини-шедевром: «Она возглавляла короткую череду однокашниц, неуклюже высоко понимая свой стул, чтобы не споткнуться». Я не пошляк, но «высокое понимание стула» вызывает у меня какие-то нездоровые проктологические ассоциации, а уж если это делается неуклюже, то вообще становится не по себе. Книгу явно готовили и выпускали в большой спешке, иначе такие вот ляпы наверняка удалось бы выловить и исправить.

А что в итоге? Если коротко, то перед нами типичный образчик современного коммерческого фэнтези, написанного по принципу «все пишут, а я чем хуже, дай-ка и я попробую». Не скажу, что его было неинтересно читать, – нет, там есть немало увлекательных мест, но общая смысловая нагрузка «Черной Призмы» остается нулевой, и в целом творение Уикса ничем не выделяется. В самом деле, если вы хотите основательности и монументальности – то вам к Мартину или Джордану. Если крови и кишок со всем содержимым – к Аберкромби. Если тайных интриг и могущественных властителей – к Кею. Если нужен главный герой – честный пройдоха – к Ротфуссу, а если хотите больше душевных травм и терзаний – то к Хобб. И так далее. А в «Черной Призме» намешано всего понемногу, вот и вышла книга на один раз – прочитать и забыть.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Единой и последовательной хронологии событий «хайнской» вселенной, как заявляла сама писательница, не существует, а произведения, действие которых в этой вселенной происходит, создавались на протяжении четырех десятков лет и несут на себе отчетливые следы постепенных изменений в мировоззрении и творческом методе автора. Ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Более поздние же рыхлы, раздуты и по большей части представляют собой статичные социальные и психологические этюды, густо замешанные на сексе различной степени нетрадиционности. В этом смысле особенно интересен роман «Левая рука тьмы», который представляется мне переходной ступенью от первой разновидности ко второй.

В самом деле, в «Левой руке тьмы» можно усмотреть признаки и раннего, и позднего Хайнского цикла. С одной стороны, планета Зима – Гетен, ее обитатели и их жизнь продуманы и описаны живо, натурально и ярко, даже в чем-то ближе к сказке, фэнтези, как в «Роканноне». С другой стороны, эта красочная форма решительно преобладает над весьма тусклым содержанием. Как и во многих других «хайнских» произведениях, сюжет в целом сводится к тому, что главный герой – чужак, человек одновременно мудрый и наивный (здесь это Дженли Аи, Посланник Экумены на Гетен), попадает в гущу политических интриг, и им начинают вертеть, как пешкой, разнообразные деятели – в основном, конечно же, подлецы и хитрецы. Но интриги-то эти остаются совершенно «земными», в какую обстановку их ни перенеси. Возможно, Ле Гуин рассчитывала, что в созданном ею обществе мирных гермафродитов, не знающих, что такое война, на планете, переживающей ледниковый период, все-таки удастся посмотреть на них новыми глазами. Но, по-моему, затея эта безнадежная: уже давным-давно затертые до дыр социальные и политические темы такими и останутся, даже если глядеть на них через призму ксенофантастики. Помимо этого, многие повороты сюжета производятся чересчур надуманным способом. Для этого Ле Гуин использует понятие шифгретора – весьма специфического, нарочито гипертрофированного и переусложненного понятия о чести и достоинстве, присущего гетенианцам. Именно из-за этого самого шифгретора они сплошь и рядом объясняются недомолвками, приговаривая только «нусутх» («неважно»), – и вот уже готова столь нужная автору завязка для конфликта или интриги. С другой стороны, когда требуется сдвинуть события с места в нужную сторону, те же самые персонажи – от короля до тюремщика – вдруг сразу забывают о своих шифгреторах и свободно говорят, что думают. Как результат, действие продвигается вперед какими-то судорожными рывками – от одного приступа откровенности до другого.

Отдельно следует сказать о двуполости гетенианцев. Кого-то подобное «извращение» возмущает, кого-то, наоборот, фантазия писательницы приводит в восторг. Лично я к этой авторской находке отношусь вполне положительно: описание половой жизни гетенианцев дается в форме исследовательского отчета с акцентом на социальной сфере и отлично обходится без подробных описаний, у кого что где росло и какого оно было цвета и размера, – в отличие от откровенно физиологического «Взросления в Кархайде», написанного четверть века спустя. Читаются эти главы с интересом, да и сама идея также не кажется излишней и надуманной: ведь именно на ней, если следовать авторскому замыслу, базируются подчеркнутый пацифизм и неторопливость прогресса гетенианской цивилизации. Живущие в цикле «сомер-кеммер» существа бо́льшую часть времени бесполы, а раз нет гормонов – то нет и агрессии; а в те короткие дни, когда эти гормоны появляются, гетенианцы больше озабочены собственными личными делами, чем мыслями о том, с кем бы повоевать. Оно, конечно, всё по Фрейду, но в целом идею эксперимента, предпринятого когда-то давным-давно хайнскими генетиками, нельзя не признать оригинальной и интересной. Только эксперимент-то все равно в конце концов провалился, что доказали события вокруг пограничной долины Синотх.

Кстати, описанные в романе конфликтующие страны-соседи Кархайд и Оргорейн и ситуация в Синотхе сейчас чрезвычайно злободневны: оба государства кажутся меткими карикатурами на нашу повседневную действительность, каждое со своей стороны, причем стороны худшей, – но о подобных ситуациях написаны уже тысячи книг, и тысяча первая не прибавляет к этой груде размышлений ровным счетом ничего нового. К тому же ее смысл надо еще добыть и очистить от множества различных наслоений, для сюжета в целом не имеющих особого значения, а призванных лишь компенсировать идейную бедность и добавить красок в местный колорит. Весь роман от начала и до конца изобилует туманными намеками на что-то сверхважное и сверхзначительное – таковы, к примеру, таинственный дар Предсказателей, образчики гетенианского фольклора, отвлеченные философские и психологические размышления и многое другое. Однако на поверку эти нити ведут в никуда – по большей части они с действием не связаны, а оттого дальнейшего развития не получают и повисают в конце концов оборванными. Такая ложная многозначительность – тоже явный признак поздних «хайнских» произведений, разве что здесь она еще не доведена до крайней степени, как, например, тридцатью годами позже в «Толкователях».

Ну, а смысл истории, если сдуть с него весь напущенный туман, оказывается несложным: Терем Харт рем ир Эстравен, бывший премьер-министр Кархайда, официально объявленный изменником и отправленный в ссылку, пожертвовал всем ради установления контакта Гетен с Экуменой. Эстравен-предатель, как его называли, оказался бо́льшим патриотом своей страны и своей планеты, чем преступный кархайдский регент, развязавший «маленькую победоносную войну», или шайка жуликоватых Комменсалов Оргорейна, молчаливо ее принявших. Само собой разумеется, что в этом нет ничего нового – сколько раз мы видели тому подтверждение в нашей собственной земной истории. А оттого впечатления от «Левой руки тьмы» у меня остались далеко не лучшие: словно развернул яркий конфетный фантик, а он пустой – так, пара крошек валяется, только-только вкус на языке почувствовать…

Необычный, совсем не жюльверновский роман. И вовсе не потому, что он был существенно отредактирован и подготовлен к печати уже не самим писателем, а его сыном Мишелем Верном, – разница в другом. Мы привыкли, что у Жюля Верна обычно имеется либо один главный герой – яркая личность (капитан Немо, инженер Робур, капитан Гаттерас), либо героев несколько, по отдельности они не слишком выделяются, но вместе образуют сплоченный, целеустремленный и оттого запоминающийся коллектив (колонисты острова Линкольна, члены «Пушечного клуба»). Здесь такой главный герой как будто тоже есть – таинственный аристократ-анархист по прозвищу Кау-джер, беглец из Европы, поселившийся на Огненной Земле. Для него этот архипелаг, на который еще не заявило права никакое государство, – единственное в мире место, где он, в соответствии со своими идеалами, еще может чувствовать себя свободным. Но дальше начинают происходить события, которые Кау-джер никак не мог предвидеть:

Обычно роман рассматривается с позиций именно этого преображения: как анархист-вольнодумец постепенно под давлением обстоятельств сам становится источником власти. Достаточно почитать послесловие Е. П. Брандиса в издании 1967 года в «Библиотеке приключений» – там история отступления шаг за шагом Кау-джера со своих позиций и связанная с этим критика анархизма в романе подвергаются самому детальному анализу.

Так вот, мне кажется, что Кау-джер – это все-таки не типичный жюльверновский главный герой, а своего рода инструмент, с помощью которого писатель, как под микроскопом, препарирует истинное главное действующее лицо – толпу. Свидетельство тому – название «Les Naufragés du Jonathan». Его русский перевод – «Кораблекрушение “Джонатана”» – не соответствует истине. Все дело в акуте над буквой «e»: если бы его не было, то слово «naufrage» действительно переводилось бы как «кораблекрушение»; но вот «naufragé» значит совершенно иное – «потерпевший крушение». К тому же здесь это слово употреблено во множественном числе, а крушение было только одно. Так что, по-моему, роман – не об анархисте-одиночке и не о кораблекрушении (которое составляет лишь краткий эпизод в самом начале), а о тысяче с лишним колонистов с «Джонатана» и о том, как это скопище самых разных людей можно подчинить себе и управлять им в своих интересах. Большинство его составляют, как неоднократно подчеркивается, простые люди, не отличающиеся большой энергией, безынициативные, нерассуждающие, легко впадающие в уныние и апатию, – в общем, та самая толпа, которой ловкий демагог может вертеть как ему вздумается. Так неоднократно и происходит, потому что Кау-джер вначале отказывается от свалившегося на него долга руководства, а свято место, как известно, пусто не бывает. Именно в этом я и вижу основной смысл одного из последних романов Жюля Верна – предостережение своим читателям: не быть такой толпой и не сажать себе на шею демагогов-политиканов, которые затем легко начинают совершать преступления в угоду собственным амбициям, заявляя при этом, что делают благое дело от имени народа. Ведь в реальности на них не найдется управы в лице своего Кау-джера…

Итак, «Кораблекрушение “Джонатана”» – это не приключенческое, не «географическое» и не научно-популярное произведение, а социальный роман-предостережение. Он, как и многие поздние произведения Верна, весьма мрачен и этим разительно отличается от первых томов «Необыкновенных путешествий». Здесь даже окончание Верн написал совсем не в своем духе: в конце оригинальной версии, впервые опубликованной только в 1987 году под названием «В Магеллании», Кау-джер окончательно отрекается от своего анархистского прошлого и обращается к богу. Согласитесь, это совсем не по-жюльверновски, чтобы герой отказывался от своих убеждений. Возьмем тех же Немо, Робура и Гаттераса. Первый умер стариком в одиночестве, пережив всех своих товарищей, второй погиб при крушении своего универсального аппарата, третий сошел с ума – но ни один из них не изменил себе. И я думаю, что столь смиренное и добропорядочно-буржуазное окончание истории Кау-джера вызвало бы еще больше нареканий со стороны Брандиса, попади роман к нему в руки в таком виде. Но в то время оригинальная рукопись еще не была найдена и опубликована, и даже во Франции никто не знал, какие именно правки были внесены в роман Мишелем Верном. А им можно только порадоваться: сын оказался здесь бо́льшим Жюлем Верном, чем сам Жюль Верн, изменив конец на именно такой, какой можно было бы ожидать от великого романтика дальних странствий и сильных людей:

Читается роман, несмотря на тяжелую атмосферу, которая в нем создана, довольно легко. На фоне главного конфликта разворачивается множество историй меньшего масштаба, заметно обогащающих и оживляющих повествование: тут и становление музыкального таланта у одного из юнг «Джонатана», и история любви индейца и итальянки, и битва с захватчиками-патагонцами, и многое другое. Остается только пожалеть, что роман «Кораблекрушение “Джонатана”» не вошел в известное двенадцатитомное собрание сочинений Верна 1954-1957 гг., а был издан у нас впервые только десять лет спустя и широкой известности не получил: по моему убеждению, места в двенадцатитомнике он безусловно заслуживал.

Впервые пишу отзыв на недочитанное. Обычно я избегаю излагать свои впечатления о том, что не дочитал, но на сей раз, видимо, придется сделать исключение. Хочется разобраться – как для тех, кому это может быть интересно, так и для самого себя, – как можно было выдумать неплохой набор фантастических допущений, любопытных идей и сюжетных ходов… и одновременно сделать все, чтобы начисто убить у читателя интерес к нему. Нет, я не бросил чтение сразу же, а честно продержался до начала пятой книги, так что смею полагать свои впечатления от «Космоархеологов» более или менее обоснованными. А сводятся они к следующим пунктам.

Первое. Действие происходит примерно через двести лет после нашего времени, на рубеже XXII-XXIII веков. Человечество освоило межзвездные перелеты через гиперпространство, вовсю занимается освоением найденных землеподобных планет и при этом обнаруживает кое-где следы давно исчезнувших цивилизаций. В таких случаях, естественно, на место прибывают археологи. Так вот, начало цикла скроено по одному и тому же повторяющемуся несколько раз сценарию: на какую-нибудь планету надвигается катастрофа, но группа археологов делает там сенсационную находку, остается на месте дольше безопасного срока, и ее спасают не то что в последнюю минуту, а прямо-таки в последнюю секунду и не всех. И если первый роман – «Двигатели бога» – я прочитал не без интереса, то второй – «Обреченная» – начал кое-где пролистывать, а третий – «Чинди» – откровенно домучивал. Не могу отделаться от ощущения, будто Макдевит, написав три однотипных романа подряд, решил тем самым устроить своим читателям «испытание на прочность», прежде чем выдать четвертую часть – на мой взгляд, самую интересную из всех прочитанных. Но кто знает, сколько читателей «испытания не выдержало» и бросило «Космоархеологов», так и не добравшись до нее?..

Второе. Несмотря на нарочитую напряженность сюжетов, авторский стиль так нетороплив и занудлив, что смело можно пропускать по три-четыре страницы и, вернувшись к чтению, обнаруживать, что действие не сдвинулось ни на шаг. Мало того: «воды» и ненужных подробностей постепенно становится все больше, так что объем текста от книги к книге неуклонно возрастает. Одновременно повышается и концентрация «космооперных» штампов: злобные «крабы» и «птицы-кардиналы», атакующие все, что движется, «ангелы»-вампиры, этакие небрежные, между делом, прыжки на десятки световых лет и прочее подобное. И если «Двигатели бога» я еще пометил в тематическом классификаторе как «твердую» фантастику, то последующие книги получили пометку «космоопера» – а я до этого жанра охотник небольшой. Так что – с моей точки зрения, разумеется, – это еще один недостаток.

Третье. «Космоархеологи» – это набор почти самостоятельных произведений, связанных друг с другом только сквозным главным героем, несколькими второстепенными да еще рядом фактов. Само по себе это не хорошо и не плохо – плохо другое. Каждая книга с первых же страниц щедро рассыпает перед нами различные загадки, и мы, естественно, надеемся ближе к концу найти на них ответы. Однако ответов не будет: дочитав до конца, мы знаем ничуть не больше, чем вначале. Надеяться в этом смысле на следующую книгу не стоит – там речь пойдет уже о чем-нибудь другом. В результате такого подхода к делу у автора «Космоархеологов» накопился немалый список «долгов» перед читателями. Куда и когда ушли Создатели Монументов? Что собой представляют омега-облака? Что такое «двигатели бога»? Откуда явились на Малейву-3 «ястребы» и куда вывезли местное население? Кто и зачем жил в Убежище на спутнике планет-близнецов? Кто создал и отправил в полет «чинди»? И так далее. Я понимаю, что в реальности археологическая наука сплошь и рядом оперирует именно такой вот неполной информацией, потому что полную взять попросту неоткуда, – но здесь-то у нас все-таки художественная литература, где в конце принято давать объяснения: что это и зачем это. Может быть, в заключительных частях так и будет сделано, но, повторю, у меня просто не хватило терпения до них добраться.

Четвертое. Главный персонаж, связывающий между собой все книги цикла, – космический пилот Присцилла Хатчинс, или просто Хатч. Хатч – это такой аналог Славы Павлыша, только ужасно серьезный, без свойственной Павлышу доли оптимизма, веселья и шутовства. Кажется, даже сам Макдевит к третьей книге понял, какого главного персонажа сотворил, и устами кого-то из второстепенных действующих лиц признал, что Присцилла Хатчинс начисто лишена чувства юмора. Зато, как и у Павлыша, у нее сполна присутствуют способность то и дело влипать в неприятности, хроническая неудачливость в личной жизни и прочее подобное. И если в первой книге я все это воспринял вполне спокойно, то, видя абсолютно то же самое и во второй, и в третьей, начал раздражаться: да сколько же можно?..

Пятое. Когда я взялся за четвертый роман цикла – «Омега» – мне показалось, что «испытание на прочность» наконец-то завершилось и космоархеологическая эпопея получила некий импульс для развития. Сюжет «Омеги» оказался сильно отличающимся от первых трех книг, а вдобавок появилась уверенность, что хотя бы одна из загадок – что такое омега-облака и откуда они взялись – получит в этой книге свой ответ. И хотя этого в очередной раз не произошло, впечатление от «Омеги» осталось намного лучшее, чем от предыдущих частей. Так что к пятой книге – «Одиссея» – я приступал с новыми надеждами. Тем бо́льшим стало разочарование: «Одиссею» я не смог заставить себя дочитать даже до середины. Действие там не то что нудное и неторопливое – оно, можно сказать, вообще отсутствует. Все, что я нашел в пятой книге, – это политические дрязги и подковерные интриги, ничем не оригинальные и абсолютно не интересные. Впервые введенные в «Одиссее» таинственные Лунные Всадники, как я догадываюсь, по традиции не получат в конце никакого объяснения. А история с гиперколлайдером вообще вставлена в сюжет непонятно зачем. Может быть, ее потом как-нибудь и свяжут с остальным, но читать дальше уже нет ни сил, ни желания. Мне надоела уйма загадок, на которые Макдевит так и не сподобился дать ответ; надоела уныло-серьезная Присцилла Хатчинс; надоели бесцветные действующие лица с незапоминающимися именами; надоела неуклонная деградация вначале вполне неплохой фантастики до уровня раздутой объема ради коммерческой космооперы; а помимо всего этого, осточертел абсолютно беззубый авторский подход к социальному моделированию будущего.

Подробнее о последнем. В «Космоархеологах» в двух или трех местах провозглашается постулат: для полетов к звездам требуется высокий уровень развития общества, варварам в дальнем космосе места нет. С этим не поспоришь, и доказательством тому – мы сами в своем начале XXI века, не способные добраться даже до Марса, хотя уровень развития техники уже давно позволяет это сделать. Ни одна страна в одиночку разрабатывать и финансировать марсианскую экспедицию не возьмется, а об объединении усилий и говорить не приходится: вся Земля сейчас – этакая большая «Воронья слободка», погрязшая в сварах и склоках. Теперь внимательно присмотримся к заголовкам новостей XXII-XXIII веков, заботливо вставленным кое-где в текст: голодающие дети «третьего мира», вооруженные конфликты, взрывы, стихийные бедствия, истерики по надуманным поводам и много прочего подобного, отлично знакомого нам по сегодняшним реалиям. Следовательно, человечество будущего, описанное в «Космоархеологах», с социальной и политической точки зрения не сделает за двести лет ни единого шага вперед. А раз так, то Макдевит противоречит сам себе: какие там полеты к звездам и колонизация чужих планет в таких условиях? Открытие и освоение гиперпространства, силовых полей, искусственной гравитации и прочего подобного так просто само собой не получилось бы и влетело бы в копеечку, а на науке общеземная «Воронья слободка» по давней традиции экономит как может. Да и постройка хотя бы одного межзвездного корабля, не говоря уже о десятках роскошных пассажирских лайнеров, неизбежно потребовала бы международного сотрудничества и опять-таки немалых затрат. В описанном Макдевитом обществе это опять-таки нереально. Наконец, совершенно наивен подчеркнутый пацифизм событий: как это так вышло, что на фоне всей неустроенности и конфликтности в обществе технологии межзвездных полетов не захапали себе вездесущие военные, спецслужбы и прочие разнообразные держиморды? Если коротко, то разительное несоответствие социально-политического и научно-технического уровней – еще один признак несерьезности, «космооперности» того, что вышло из-под пера Макдевита.

Можно, конечно, предположить, что описанный Макдевитом мир через двести лет – это всего лишь сатира на нашу современность. Но тогда почему же она подается столь убийственно серьезно? (Присцилла Хатчинс, которая без чувства юмора, не даст соврать.) Ответ, по-моему, может быть только один: нет, это не сатира, просто весь упор делается на приключенческую сторону, в то время как более серьезные вещи простоты ради скопированы «параллельным переносом» на двести лет вперед. В самом деле, так и сочинять легче, и читателю не надо прилагать усилия для освоения иных социальных реалий. А может быть, и сам Макдевит искренне не представлял себе, как можно построить человеческое общество иначе, чем сейчас…

Подведу итоги своих затянувшихся рассуждений. На мой взгляд, замысел «Космоархеологов» имел все шансы вылиться в действительно интересное и увлекательное чтение, однако то, что на деле сотворил из него Джек Макдевит, больше напоминает серию готовых сценариев для непритязательных приключенческих фильмов в фантастическом антураже – сравнение с «Марсианином» приведено выше не просто так. Даже цвет кожи персонажам менять не придется – написано уже почти по современным правилам, вот разве что Хатч можно сменить ориентацию, чтобы совсем уж хорошо было. Как-то даже странно, что голливудские сценаристы пока обходят «Космоархеологов» стороной. А читать… ну, если у вас есть неделя-другая свободная и ничего по-настоящему интересного в списке на прочтение, можете потратить это время на приключения Хатч и ее коллег. А если нет – смело пропускайте, ничего особенного не потеряете.

Хол Клемент – это как Клиффорд Саймак, только «тверже». В отличие от Саймака, которого не интересовали научно-технические подробности, Клемент писал весьма «твердую» фантастику, тщательно обосновывая свой вымысел с точки зрения науки. В то же время он, подобно Саймаку, в своих произведениях описывал мирные контакты и взаимопонимание самых различных существ, где бы они ни жили, как бы ни выглядели и из чего бы ни состояли. «Игла» – хороший тому пример. Как сейчас написали бы о разумном инопланетянине-симбионте, поселившемся внутри человека? Думаю, что в девяти случаях из десяти получился бы банальный «ужастик» о злобных пришельцах-завоевателях, каких написаны уже сотни, в оставшемся одном – унылая заумь с ворохом умных наукоподобных слов и минимумом смысла. И уж в любом случае никому бы и в голову не пришло сделать такое жутковатое существо – разумную слизь, способную просочиться внутрь человека, пока тот лежит на пляже, и запустить свои отростки по всему организму, – дружелюбным и стремящимся к взаимопониманию.

К счастью, роман под названием «Игла» уже написан и существует таким, какой есть, более семидесяти лет. Соглашусь с мнением, что он рассчитан в основном на подростков, но не соглашусь, что целевая аудитория его не осилит. «Игла» читается намного проще, чем наиболее известные у Хола Клемента произведения «месклинитского цикла», и отчасти напоминает «Остров дельфинов» Артура Кларка – один из эталонов классической фантастики для юношеской аудитории. Хотя по сравнению с Кларком стиль Клемента несколько тяжеловесен, сам сюжет – поиск на маленьком острове в Тихом океане инопланетным детективом (Охотником) беглеца-преступника из своего народа – в любом случае не может не вызвать интереса. Кажется, мне раньше не встречались фантастические детективы, где и сыщик, и преследуемый столь разительно отличались бы от людей и это самым прямым образом влияло бы на ход событий. Интрига создана основательно и умело, ложных следов и тупиковых версий, несмотря на ограниченность места действия, по тексту разбросано немало, и скучать во время чтения почти не приходится. На тяжеловесность авторского слога я скоро перестал обращать внимание, лишние подробности о лодках, бетонных работах и прочем подобном иногда пропускал, а заключительные слова даже напомнили мне легкий английский юмор Кларка. В общем, если вас не раздражает столь немодный нынче постулат о возможности контакта и взаимопонимания с чужим разумом, «Иглу» (вне зависимости от вашего возраста) стоит прочитать.

Существует и продолжение, написанное почти тридцать лет спустя, – «Сквозь игольное ушко». Обычно я весьма скептически отношусь к возвращениям писателей через долгие годы к своим старым персонажам и идеям: ничего хорошего из этого чаще всего не получается. В данном случае с радостью констатирую, что мой скептицизм в отношении продолжения «Иглы» оказался ошибочным. Самое главное: авторский замысел не производит впечатление высосанного из пальца, как это часто бывает в таких случаях. Читая первую часть, я удивлялся, что Клемент – непохоже на самого себя – почти полностью обошел вниманием биохимические и иммунологические стороны сосуществования человека и инопланетного симбионта. Ну, не то чтобы совсем обошел – кое-что об этом в первых главах говорится, – но в дальнейшем эти вопросы не поднимались вообще, словно Боб и Охотник приспособились друг к другу мгновенно и идеально. Кроме того, в первой книге остается неопределенной судьба Охотника, застрявшего на чужой планете без каких-либо шансов вернуться домой. И вот во второй книге обе эти линии сведены воедино и продолжены вполне естественным образом. Снова Клемент не дает нам заскучать, подкидывая ложные следы один за другим и мягко, но постоянно нагнетая напряжение. Этот темп слегка сбит разве что в окончании, которое кажется немного поспешным, –

Сделаю еще замечание по поводу отсутствия интереса к противоположному полу у главного героя во второй книге. Оно отмечено автором предыдущего отзыва как нечто неестественное, а мне кажется, что романтическая линия исключена Клементом из повествования вполне обоснованно. Если у человека так плохо со здоровьем, что он порой и ходить-то может с трудом и вообще без помощи специалистов из народа Охотника долго не протянет, думаю, вряд ли флирт будет стоять у него в списке первоочередных дел. Даже если рядом с ним постоянно находятся две умные и симпатичные девушки, он совершенно естественно воспринимает их в данный момент прежде всего как помощников в поисках, от результата которых зависит его здоровье, а скорее всего, и жизнь. Вот когда дело будет закончено – тогда Бобу, естественно, придется сделать выбор между Дженни и Маэтой, но это уже осталось за рамками повествования (есть только очень неявный намек, кого именно он выбрал). Да и вообще, если речь идет о Бобе, поневоле обращаешь внимание на другое. В первой книге он – действительно главный герой, энергичный, находчивый и деятельный, основной двигатель всего сюжета; во второй же он предстает перед нами беспомощной развалиной, вокруг которой суетится и всячески хлопочет десяток человек и которая вдобавок то и дело влипает в различные неприятности, заставляя родных и друзей ее оттуда вытаскивать. Фактически главные действующие лица второй книги – они, а не Боб, выполняющий в основном лишь функцию носителя Охотника. И это, пожалуй, главный минус второй части дилогии – не настолько существенный, чтобы испортить общее впечатление, но достаточный, чтобы полностью смазать образ Боба, оставшийся после знакомства с «Иглой».

Под конец – немного о переводе. В первых главах первой части он производит впечатление невычитанного машинного: неуклюжие, громоздкие, внутренне не согласованные (вплоть до утраты смысла) предложения, стилистические и лексические «ляпы», множество пунктуационных ошибок, встречаются и орфографические. Дальше, особенно во второй части, качество перевода заметно улучшается, но все равно время от времени режут глаз то жаргонные словечки («рыжуха», «снаряга», «чуйка»), то неверное употребление слов (модные нынче «озвучить» и «нелицеприятный»), то вообще не существующие в русском языке слова («навосковать» вместо «навощить»). Правда, я прочитал «Иглу» в малотиражном издании из числа «ШФ-продолжателей» и прекрасно понимаю, что в таких случаях о хорошей корректуре и редактуре речи не идет. Остается надеяться, что в будущих изданиях (уже не малотиражных) это будет сделано и дилогия об Охотнике и Бобе получит действительно качественный перевод на русский язык – она его вполне заслуживает.

Прежде всего – большое спасибо Rajt’у, написавшему первый отзыв на «Лодку над Атлантидой»: без него я вряд ли когда-нибудь узнал бы о существовании этого романа. А узнав, сразу же записал себе в список на прочтение: мне представилось, что речь идет о добротной вещи в духе любимой мною старой фантастики. На деле оказалось одновременно так и не так: роман Кернбаха в моем восприятии четко разделился на две сильно различающиеся между собой части.

Первая, основная часть – главы с первой по двадцать шестую включительно – это действительно в целом незамысловатая, но увлекательная и легко читающаяся история, живо напомнившая мне «Последнего человека из Атлантиды» и «На краю Ойкумены», но с добавленной темой посещения Земли марсианами. В тексте то и дело встречались названия, описания и слова, знакомые по роману Ефремова, а некоторые персонажи оказались схожими с беляевскими: например, у Беляева есть раб-скульптор Адиширна-Гуанч и царевна Сель, а у Кернбаха – ученый раб Аута и дочь жреца Неферт. А образ солдата, а позже сотника дворцовой стражи Яхубена напомнил мне ефремовского Баурджеда. Наконец, как и у Беляева и Ефремова, одним из важнейших событий является восстание рабов против своих хозяев.

На первых десятках страниц темп развития действия весьма неспешен. Подробное описание похода атлантов за рабами в Египет является лишь завязкой сюжета: нам представляют основных действующих лиц и показывают странную звезду, неподвижно висящую в небе к страху и недоумению людей. До разъяснения загадки звезды (и, соответственно, до основного действия) дело доходит только через сотню с лишним страниц, а до «великолепной лодки», по которой назван роман (оригинальное румынское название «Luntrea sublimă», кажется, переводится именно так), – еще через полсотни. Зато потом повествование вдруг резко ускоряется: все раздумья и сомнения персонажей, которым столько времени уделялось в начале, почти полностью пропадают, остаются только поступки, да и те переданы крайне скупыми словами.

А позаботиться о разумных объемах было и вправду совершенно необходимо. В романе Атлантида окончательно гибнет в двадцать шестой главе, но действие продолжается – впереди еще девять глав. Что в них происходит и зачем вообще они нужны, если сюжет вроде бы доведен до конца? Ответ надо искать в личности автора. Виктор Кернбах был известен не только как писатель и журналист, но и как специалист по мифологии разных народов, составитель «Словаря всеобщей мифологии» и при всем том сторонник нетрадиционных толкований мифов и легенд. И вот, дойдя до катастрофы и описав ее, он не удержался, чтобы вдобавок в соответствии со своими взглядами не дать «объяснение» как можно большему числу других разнообразных исторических и легендарных событий, связав их с судьбами последних атлантов и марсианских гостей на чужбине. Похоже, что именно ради этого ему и пришлось галопом проскакать всю середину романа, экономя на чем только можно, чтобы потом отдать сэкономленные страницы «разгадкам» древних тайн и мифов.

Видимо, румынский писатель и сам понимал, насколько окончание его творения не похоже на начало, и добавил поэтому эпилог, действие которого происходит в нашей современности: оказывается, весь роман был только рассказом хозяина дома своему гостю, а теперь рассказчик (в котором нетрудно угадать самого Кернбаха) отстаивает право своей точки зрения на существование в споре с гостем-скептиком. Не уверен, что писатель достиг этим своей цели – скорее, наоборот, так как эпилог по стилю и содержанию похож больше на самооправдание, чем на сколько-нибудь серьезную аргументацию. Так что мне кажется, что для романа было бы намного лучше, если бы он заканчивался двадцать шестой главой. Во всяком случае, именно так я и советую его читать: до того момента, когда первый фараон Первой династии садится на трон, и не дальше. В этом случае впечатление от «Лодки над Атлантидой» останется вполне благоприятным. Ну, а если решите читать дальше… что ж, я вас предупредил.

Как я успел убедиться за почти три года на «ФантЛабе», каждый уважающий себя лаборант считает своим долгом рано или поздно написать отзыв на «Поселок», хотя в общем-то всё, что можно сказать о нем, уже давным-давно сказано. Но, по-видимому, есть в нем что-то такое, берущее за душу, из-за чего промолчать, не написав от себя хоть несколько строк, просто невозможно. Я также не отступлю от этого правила и выскажусь по свежим впечатлениям, перечитав «Поселок» только что (каюсь, всего лишь во второй раз). Так получилось, что недавно я перечитал и другое похожее по сюжету произведение – «Планету изгнания» Урсулы Ле Гуин. В обоих случаях речь идет о выживании людских поселений на чужих планетах, но сейчас, невольно сравнивая творения Ле Гуин и Булычева, я понимаю, что разница между ними очень велика, если не сказать: огромна. «Планета изгнания», как и многое другое в Хайнском цикле, построена на довольно-таки искусственных предпосылках и оттого производит слегка отвлеченное впечатление красивой игрушки для ума и чувств. Постепенно вымирающая колония Лиги Миров на планете Верель напоминает мне аристократов из обедневшего, но гордого рода, упрямо не желающего признавать, что пришли трудные времена, ведь угроза вымирания колонии лишь маячит в отдаленной перспективе – через несколько десятков, а то и сотен лет.

Наверное, именно по контрасту с «Планетой изгнания» «Поселок» и произвел на меня теперь впечатление более глубокое, чем в первый раз. (Так что о «синдроме утенка», как тут кое-кто утверждает, говорить вряд ли приходится.) Здесь всё совершенно иначе – грубо, осязаемо и очень просто. Здесь не пьют чай из тонких фарфоровых чашечек старинной работы, потому что у людей поселка нет ни фарфора, ни чая. Здесь не хранят рядами за стеклом древние книги в позолоченных переплетах, так как книг в поселке тоже нет – ни единой. Здесь никто не живет в каменных домах с центральным отоплением, потому что нет ни камня, ни металлических труб, ни газа для топлива. Десяток деревянных хижин, крытых листьями, – вот и весь поселок, в котором ютятся потерпевшие крушение на чужой планете люди с корабля «Полюс». Для них, в отличие от колонистов на Вереле, вопрос выживания – это не десятилетия, а считанные годы.

Собственно, как таковое вымирание поселку не угрожает. Опасность в другом – в утрате ощущения себя частью человечества и сопутствующих этому общечеловеческих знаний. Медленно, но неизбежно их вытесняют повседневные навыки выживания во враждебной дикой природе: как отличить ядовитое растение от съедобного, по каким приметам предсказать погоду, как сделать хороший лук и стрелы к нему… В «Планете изгнания» эта проблема тоже поднимается, но выводы двух писателей в ее отношении диаметрально противоположны. У Ле Гуин будущее колонии – в адаптации, слиянии с местными первобытными племенами, но не обязательно ведущем к переходу на их уровень жизни и потере знаний. Булычев, наоборот, показывает на исторических примерах, что для человеческого коллектива адаптация есть деградация. Соответственно по-разному решены и образы ее непримиримых противников. В «Планете изгнания» упрямец Пилотсон – персонаж скорее отрицательный, а в «Поселке» Старик и его ученик Олег – главные опоры, на которых держится надежда на лучшее: что дети, родившиеся на чужой планете, все-таки наперекор всему вырастут людьми, а не превратятся в полудиких Маугли.

Кстати, о надежде. Роман, как известно, состоит из двух частей: «Перевал» и «За перевалом». Первая была написана и издана как отдельная повесть; восемь лет спустя к ней была добавлена вторая часть, и получился «Поселок» в том виде, в каком он теперь известен. Я встречал в отзывах мнения, что вторая часть была написана совершенно зря и вышла намного хуже первой. Думаю, однако, что вовсе не зря. В названии «Перевал» заключен двоякий смысл: имеется в виду не только тот перевал в горах, который преодолел Олег с товарищами, но и переломный момент в жизни поселка. Отчаянная попытка пробиться на горное плато к поспешно покинутому когда-то «Полюсу» наконец удалась, в поселке появляются книги по радиотехнике, а вместе с ними – и возможность, вернувшись на корабль следующим летом, исправить передатчик и послать сигнал бедствия. Перевал отчаяния тем самым пройден, безнадежность сменяется спокойной уверенностью, слово «если» в разговорах о будущем уступает место слову «когда». И совершенно оправданно поэтому было дописать историю поселка на безымянной планете до логического завершения, превратив надежду в свершившийся факт.

Как видим, вторая часть вполне уместна и даже необходима. А вот что она кое в чем уступает первой, пожалуй, соглашусь. Во-первых, мне кажется, что не стоило бы вводить в нее хорошо известного персонажа – Владислава Павлыша: как-то не соответствует сложившийся у меня по более ранним повестям его образ общему тяжелому фону. Впрочем, Павлыш в «Поселке» уже не тот, что прежде. Ему уже сорок, он стал слегка серьезнее и степеннее и даже перестал с ходу влюбляться в каждую девушку, с которой сталкивает его судьба, – наоборот, это в него теперь влюбляются. Во-вторых, эта история суровой с виду начальницы, тайно влюбленной в своего подчиненного, так и осталась неоконченной, равно как и неясной – судьба несчастной Лиз, вздыхающей по Олегу. Раз уж в повествование введена романтическая линия, даже две, стоило бы довести их до той или иной развязки. В-третьих, конец второй части, многое оставляя брошенным, содержит в то же время немало надуманных, никак не продиктованных необходимостью событий: замеченный, но не узнанный сперва воздушный шар на дереве, сломанная нога, нападение шакалов, укус снежной блохи с последующим припадком безумия и прочее. В первой части действие развивалось спокойно и размеренно, почти без драматических кульминаций. Ну, а здесь, кажется, чувство меры писателю под конец немного изменило. Конечно, нельзя не признать, что эпизод, когда начальница экспедиции в бреду принимает добравшегося наконец до станции Казика за обезьяну и гонит его прочь, весьма чувствительно бьет по нервам читателя: что же, весь долгий путь в поисках спасения – и напрасно?.. В этом Булычев своей цели добился. Но по его воле за двадцать лет люди с «Полюса» уже достаточно настрадались, чтобы подвергать их еще и таким вот нарочитым испытаниям под конец просто ради пущего напряжения. Их трагедия – именно в повседневном безнадежном унылом существовании, и вся искусственно нагнетенная драматичность концовки с ним сочетается плохо. Без нее можно было бы легко обойтись:

…По дороге едет на сером ишаке человек средних лет. Стоптанные сапоги, запыленный халат, поношенная тюбетейка – ничем не примечательный путник, каких тысячи на дорогах Бухарского эмирата, Кокандского ханства, Хивинского ханства и других сопредельных государств. Но почему же одни, узнав, кто он такой, кричат приветственно: «Здравствуй, Ходжа Насреддин!» – а другие в ужасе бормочут: «Случилась большая беда – в нашем городе появился Ходжа Насреддин»?

Еще в детстве мне попал в руки сборник анекдотов о Ходже Насреддине. Юмор там, конечно, порой совсем не детский, но для составления общего представления об этом фольклорном герое и того, что я понимал тогда, вполне хватило: «житейский» мудрец, обычно прячущий свою мудрость под личиной показного простодушия или чудаковатости, человек в общем-то домашний и мирный. И я был немало удивлен, когда несколько лет спустя взялся за книгу Соловьева: Насреддин-то у него совсем не такой! Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Леониду Соловьеву удалось почти невозможное: не потеряв ничего из исходного фольклорного образа Ходжи Насреддина, он действительно сделал его совсем другим человеком – героем, борцом, витязем (и неважно, что «под витязем вместо могучего коня Тулпара был маленький пузатый ишак»). Человечество с глубокой древности сочиняло истории о героях-одиночках – от Гильгамеша и Геракла до персонажей современных комиксов. Но Ходжа Насреддин, каким изобразил его Леонид Соловьев, стоит среди них особняком. Он не античный титан, не супермен и не волшебник, однако его дела – те же подвиги. Отобрать горное озеро у корыстного владельца или утопить алчного ростовщика, да еще так, чтобы один с превеликой охотой подписал дарственную, а другой не только сам залез в мешок, но и заплатил за это, – такое под силу только Ходже Насреддину. Добровольно сдаться эмирским стражникам ради спасения друзей, вернуть радость жизни кающемуся вору или раздать беднякам несколько тысяч таньга – и это также может только Ходжа Насреддин. Помогают ему в этом не только и не столько острый ум, хитрость и находчивость, сколько прежде всего другая черта – ею-то, собственно, и отличается Ходжа Насреддин из повести от своего фольклорного прототипа.

Так о чем же написал Леонид Васильевич Соловьев? О любви к жизни и ко всем, кто к этой жизни принадлежит. Вот она, сила Ходжи Насреддина: в любом человеке он способен отыскать хорошее, светлое, доброе начало. И не только отыскать, но и сделать так, чтобы оно возобладало, хотя бы на краткий срок, над остальными сторонами его натуры. А если ничего такого не находится и человек этот служит лишь источником зла, – тогда Ходжа Насреддин беспощаден, и беспощаден справедливо. Вспомните, что случилось с Агабеком и ростовщиком Джафаром, – вряд ли кому-нибудь придет в голову сожалеть о них. Не думаю, что можно применить к этому противостоянию: герой из народа против власти и алчности – эпитет «плоское», каким его наградил автор предыдущего отзыва. Оно не плоское, оно актуальное и живое: если мы перенесем действие в наши дни, кто будет главным противником Ходжи Насреддина? Да все те же самые лица, разве что соответствующим образом осовремененные. Зло, с которым боролся Ходжа Насреддин у Соловьева, никуда не исчезло – наоборот, еще сильнее стала его хватка и еще крепче вросло оно своими корнями всюду, куда только смогло дотянуться.

Если коротко, то «Повесть о Ходже Насреддине» – одна из тех немногих книг, которые заставляют меня жалеть, что на «ФантЛабе» используется строго десятибалльная шкала и нет возможности в виде исключения выйти за ее пределы – в данном случае баллов так до двенадцати. Хорошо, что есть на свете такие книги, и тем нужнее они нам сейчас, когда миром правят страх, ненависть и подлость.

Начну с того общеизвестного факта, что мы находимся на сайте любителей фантастики. А следовательно, тема параллельных миров должна быть нам отлично знакома, и, возможно, многим она уже приелась. Но вот передо мной лежит еще одна книга о параллельных мирах – и фантастики там нет ни слова. Вся она, от начала и до конца, – чисто научно-популярное издание, на полном серьезе рассматривающее возможность существования параллельных вселенных с точки зрения современной науки. Более того, речь идет не просто о возможности: Брайан Грин убедительно показывает, что существование параллельных миров с необходимостью вытекает почти из всех (!) теорий, на которых основана современная физика. И даже если мы не готовы признать, что где-то в бесконечном пространстве непременно найдется более или менее точный двойник нашей Земли со всеми ее обитателями, включая нас (и «ФантЛаб» тоже, кстати), или что в каком-нибудь миллиметре от нас всегда незримо и неощутимо присутствует другая Вселенная на параллельной бране, или что весь наш мир – всего лишь голографическая проекция событий, происходящих где-то невообразимо далеко на двухмерной границе Вселенной, возразить Грину нам нечего. Все свои выкладки он, как и в первых двух книгах, строит строго логически и последовательно. Одно вытекает из другого, другое – из третьего, цепочки рассуждений удлиняются и стыкуются друг с другом – и вот к последним страницам мы оказываемся с целым букетом различных параллельных вселенных в руках. Грин, очевидно, задался целью собрать под одной обложкой все современные научные представления о параллельных мирах, вплоть до самых немыслимых. Но, на мой взгляд, вышло так, что с этой самой немыслимостью оказался связан главный недостаток книги.

Постараюсь разъяснить, что я имею в виду. Как следует изучив первые два научно-популярных издания Брайана Грина – «Элегантную Вселенную» и «Ткань космоса» – и сравнив с ними «Скрытую реальность», я заметил, что каждая новая книга дальше и дальше углубляется в область непознанного и порой даже непознаваемого. Так и здесь: хотя существование параллельных вселенных того или иного рода в принципе можно доказать экспериментально, пока что это находится за пределами наших технических возможностей и, судя по всему, будет находиться еще очень долго. А есть в числе описанных в книге и такие гипотезы, которые уже целиком относятся к неверифицируемым и нефальсифицируемым. В своей самокритичной манере Грин задает себе вопрос: а наука ли это вообще? И, чтобы доказать: да, это все еще наука, – ему приходится затрагивать вопросы не столько научные, сколько относящиеся к философии науки. Особенно хорошо это заметно в последних главах (где, помимо прочего, оценивается возможность существования вселенной, целиком состоящей из плавленой моццареллы). От книги, написанной одним из ведущих физиков-теоретиков в области теории струн, я все-таки ожидал несколько иного, нежели таких вот философских рассуждений в духе Шлика или Поппера. (Кстати говоря, вышедшая в прошлом году четвертая книга Грина озаглавлена «До конца времен: разум, материя и наши поиски смысла в развивающейся Вселенной». Я ее пока не прочитал, но, судя по названию, она уже почти целиком посвящена философским размышлениям – таким образом, отход от физики к философии у Грина продолжается.)

Я не стал бы заострять на вышеописанном внимание – в конце концов, раз автору-физику здесь требуется философия, пусть будет философия, – если бы не тот факт, что в «Скрытой реальности» в жертву философскому анализу принесена характерная гриновская обстоятельность рассмотрения предмета. Это и есть тот самый недостаток, о котором я упомянул выше. Причиной, по-видимому, является желание сохранить объем книги на приемлемом для издателя уровне. Что ж, причина вполне уважительная, но в итоге создается отчетливое ощущение некоторой поверхностности: многим понятиям и теориям, на которых основаны рассмотренные гипотезы о параллельных мирах, уделено явно недостаточное для полного понимания сути предмета внимание. Правда, в конце, как обычно у Грина, имеются обширные примечания, где многие вопросы раскрываются намного глубже, чем в основном тексте. Но, по-моему, даже их недостаточно, тем более что они рассчитаны в основном на читателей с хорошей математической и физической подготовкой. Так что браться за «Скрытую реальность» лучше всего после прочтения первых двух книг Грина, где эти вопросы рассматриваются намного подробнее. А начинать с этой книги знакомство с научно-популярным творчеством Брайана Грина я бы не советовал.

«Косная материя», «энтропия», «чудовищный» – этот набор слов вам ничего не напоминает? Уверен, что да, очень даже напоминает «Туманность Андромеды» И. А. Ефремова – так? Но нет, все эти слова найдены мной в рассказе Александра Колпакова «Альфа Эридана», а знаменитый ефремовский роман тут ни при чем. Или все-таки связь имеется? Я почти уверен, что да: в рассказе можно без труда узнать некоторые события из первых глав «Туманности Андромеды», отдельные детали оттуда же и характерные для творчества Ефремова слова и выражения.

Первое сюжетное связующее звено – неожиданная встреча звездолета с массивным несветящимся гравитирующим объектом. У Ефремова это была железная звезда, здесь – остывший белый карлик. В обоих случаях борьба с гравитацией этого объекта поглощает бо́льшую часть энергии корабля. Как результат, в «Туманности Андромеды», если помните, «Тантра» садится на планету около железной звезды, где два члена экипажа оказываются пораженными парализующими разрядами местной фауны – «медуз» и «крестов». У Колпакова тоже происходит нечто подобное, только не после борьбы с белым карликом, а задолго до нее: на одной из планет Альфы Эридана все члены экипажа, кроме главного героя, Ивана Руссова, попадают под электрический удар какого-то местного ящероподобного создания. В «Туманности Андромеды» астронавигатор Низа Крит проводит в бессознательном состоянии весь оставшийся путь до Земли, а начальник экспедиции приходит к ее «саркофагу» в трудные минуты; точно так же в «Альфе Эридана» Руссов вглядывается в анабиозную капсулу, где находится его подруга Светлана Сергеева.

Это главные точки соприкоснования двух произведений, а есть и другие, помельче. Звездолет «Паллада» у Колпакова кажется почти целиком списанным с ефремовской «Тантры»: после посадки он принимает горизонтальное положение, а для взлета вновь встает вертикально; на корпусе имеется загадочный «гребень приемника равновесия», а в выходном шлюзе применяется «выдувающий» воздушный заслон; упоминаются «приборы охраны электронных связей»; работа контрольных приборов сопровождается звуками переменной тональности; наконец, в рубке управления находится особый экран, с помощью которого можно непосредственно наблюдать за работой реактора и ускорителя частиц главных двигателей.

А вот чего Колпаков совершенно не перенял у Ефремова – так это обдуманности действий экипажа и начальника экспедиции. В «Туманности Андромеды» «Тантра» перед посадкой на неизвестную планету долго проводит ее фотосъемку и радиолокацию, сбрасывает зонды-телепередатчики. Здесь же все куда как просто: сели на первое попавшееся место, выгрузили вездеход, поехали в лес и на берег моря. Можно подумать, что исследование планеты к этому и сводилось: поездить немного по красивым местам, пофотографировать пейзажи, набрать цветочков и камушков – и домой. А попадется эффектный ящер – выпалить в него лазером, чтобы расшевелить. Не астронавты-ученые, а какие-то школьники в походе, честное слово…

Наконец, сама научно-фантастическая основа рассказа на поверку оказывается лишенной даже элементарной логики. Описанные в рассказе межзвездные корабли классифицируются по степени асимптотического приближения их скорости к скорости света – каждое следующее поколение прибавляет еще одну «девятку после нуля». Для звездолетов класса «шесть девяток» (т. е. развивающих 0,999999 скорости света) указан порядок замедления времени: примерно в тысячу раз. Однако при этом, когда Руссов стартует на корабле следующего поколения «семь девяток», по приведенным числам (пятьдесят четыре дня по собственному времени корабля и около семидесяти лет на Земле) можно высчитать, что время замедлилось здесь даже меньше, чем для звездолетов предыдущего класса: менее чем в пятьсот раз. А еще непонятнее первая экспедиция Руссова: упоминается, что по локальному времени корабля прошло двадцать лет, а на Земле – пять тысяч. Двести пятьдесят раз, порядок величины тот же самый, а ведь темпы замедления времени при приближении к скорости света растут экспоненциально. Что же, «Циолковский» XXI века мог соперничать по скорости с новейшими кораблями восьмого тысячелетия? И он располагал настолько большим запасом горючего и припасов, что Руссов смог прямо по ходу полета изменить программу экспедиции и вместо планировавшихся четырех световых лет от Земли забраться аж за две тысячи восемьсот? Согласитесь, что такое больше под стать какой-нибудь простенькой космоопере, где герои свободно мотаются от одной звезды к другой, а при случае не прочь слетать и в соседнюю галактику.

Насколько авторский замысел далек от научной истины, можно убедиться путем расчетов. Если допустить, что древний «Циолковский» развивал хотя бы «одну девятку после нуля», по формуле релятивистского замедления времени получим, что за двадцать лет полета по собственному времени «Циолковского» на Земле прошло бы не больше пятидесяти лет. Пятидесяти, а не пяти тысяч! Основное допущение сюжета, благодаря которому Руссов вернулся на Землю в далеком будущем, оказывается полностью несостоятельным. И я вовсе не считаю себя излишне придирчивым: если уж перед нами явная «твердая» фантастика, да еще и целиком опирающаяся на релятивистские эффекты, то они, эти эффекты, просто обязаны соответствовать научной истине – пусть не идеально, но, во всяком случае, и не с ошибкой на два порядка, как здесь.

Так есть ли у рассказа хоть какие-нибудь достоинства? Пожалуй, одно все-таки есть – это название, благодаря которому рассказ стал титульным для целого сборника, изданного в 1960 году. Но при этом с лучшими рассказами сборника «Альфа Эридана» совершенно не выдерживает сравнения. Дикая путаница в «твердой» научно-фантастической основе, абсолютно невразумительные персонажи (даже сам Руссов), очень поверхностное изложение многих ключевых событий и, наконец, явные заимствования у Ефремова. А слепленный из этих составляющих сюжет сводится к затертому до дыр: сначала создать себе уйму трудностей, а потом в одиночку героически спасти, превозмочь, победить, преодолеть и т. п. В сборнике есть и другие рассказы на похожие темы, но «Альфа Эридана» – один из худших. В общем, если вам попадет в руки одноименный сборник – читайте там Стругацких, Анфилова, Савченко… ну, а читать титульный рассказ, пожалуй, смысла нет.

Этот сборник – показательный образец советской космической фантастики – той, которой уже не будет никогда: кажущейся нам теперь по-детски восторженной и порой до глупости наивной, но проникнутой искренней верой во всемогущество человека, в светлое будущее всей Земли, в то, что мы не одни во Вселенной, и стремящейся во что бы то ни стало донести эту убежденность до читателя. Судя по прочитанным мною отзывам на сборник и на входящие в него рассказы, кому-то это нравится, а у кого-то вызывает резкое отторжение; кто-то считает, что фантастика такого рода безнадежно устарела, а кто-то готов читать ее и в наши дни. Что касается меня, то я не стану хаять или хвалить рассказы «Альфы Эридана» только из-за их принадлежности к классической советской фантастике. Вместо этого попробую взглянуть на них по возможности объективно и только затем сделать вывод: заслуживает ли составленный из них сборник внимания в наше время или нет.

Две основные темы сборника вполне типичны для того времени – это Подвиг и Контакт. Начнем с Подвига. Нередко сталкиваюсь с мнением, что непременными его атрибутами в литературе тех лет являются речи-лозунги, прямолинейно-штампованное мышление и демонстративные самопожертвования. Такое тут действительно имеется, но по ходу чтения становится ясно: чем его больше, тем глупее совершаемые поступки. В качестве примера могу привести бессмысленное донкихотство капитана Зарубина из «Астронавта» В. Журавлевой. А подвиг между тем вовсе не обязательно должен быть эффектным внешне и сопровождаться, как у Зарубина, громкими словами: например, рывок Аверина к пульту управления («В конце пути» Г. Анфилова) показался бы стороннему зрителю «немощным и вялым». Подвиг может быть и не преодолением внезапно возникших трудностей, а заранее хорошо продуманным и научно обоснованным экспериментом – как в «Частных предположениях» братьев Стругацких. А порой подвиг – это просто молча сделанный выбор («Испытание “СКР”» тех же Стругацких). В общем, вдумчивый читатель, пожалуй, усмотрит в сборнике идею, фактически противоположную перечисленным выше «непременным атрибутам»: больше дела, меньше слов.

Теперь о Контакте. И здесь тоже не все так ясно и однозначно, как принято считать: отнюдь не все советские фантасты писали об инопланетянах по образцу Ефремова или Мартынова. Из трех рассказов сборника, посвященных этой теме, только в одном люди убеждаются, что чужие похожи на них, – в «Пришельце» А. Колпакова. А в остальных двух налицо гигантские, качественные различия. Во «Второй экспедиции на Странную планету» В. Савченко космонавты сталкиваются с кристаллической формой жизни, а у Г. Альтова в «Богатырской симфонии» автоматический звездолет-разведчик возвращается с посланием с планеты из антивещества (как выглядят ее обитатели, остается неясным). Но при всем этом фантастика пятидесятых убежденно показывает: даже такие, на первый взгляд непреодолимые, различия можно победить, один разум всегда способен понять другой, из чего бы ни состояли и как бы ни воспринимали мир их носители. Достоинство это или недостаток, пусть каждый судит по собственному разумению.

Люди Земли в сборнике – тоже далеко не всегда отштампованные по единому образцу светлоликие герои, какими зачастую представляют персонажей советской фантастики тех лет. В одинаковых ситуациях они поступают совершенно по-разному, со своей собственной мотивацией и логикой поступков. В первом рассказе сборника – «Вторая экспедиция на Странную планету» – командир Антон Новак, персонаж вовсе не отрицательный, готов уничтожить рой кристаллических обитателей системы Проксимы Центавра и решается ради этого на подлость по отношению к товарищам. И тут же, в следующем рассказе «Пришелец», ставшие пленниками чужого корабля земные космонавты могут разрушить электронный мозг звездолета и тем самым освободиться, но решительно отказываются от такого поступка: по их мнению, уничтожение творения чужого разума недопустимо. В рассказе «Астронавт» капитан Зарубин против всякого здравого смысла настаивает на продолжении полета на неисправном корабле, в то время как бортинженер спокойно и доказательно разъясняет, что долг экспедиции в сложившейся ситуации – немедленно повернуть обратно.

Кстати, Зарубин – не единственный персонаж, чьи действия критически мыслящий читатель иначе как глупостью не назовет. Есть и другие: кто-то очертя голову лезет в чужой звездолет, не обеспечив себе пути отхода, кто-то недолго думая палит из лучевого пистолета в гигантского ящера… Тут я, пожалуй, склонен согласиться с критиками: порой герои-астронавты ведут себя как дети малые. Единственное объяснимое исключение – это рассказ «Огненный цветок». Он, как и серия «Легенды о звездных капитанах», в которую он входит, является больше эпосом, сказкой, нежели полноценной фантастикой; поэтому и его персонаж, капитан Прометей, вполне может говорить стихами и допускать пробелы в логике суждений и поступков.

Что мне еще не понравилось – это кое-где слишком вольное обращение с законами физики. О замедлении времени при околосветовых скоростях, разумеется, знают все, и на этом явлении построены сюжеты «Частных предположений» и титульного рассказа – «Альфа Эридана» А. Колпакова. Но в последнем с темпами замедления времени творится полнейшая путаница (подробнее собираюсь написать в отдельном отзыве). Да и с понятием скорости авторы рассказов обходятся как-то очень уж легко: вставляя в текст умопомрачительные числа, ни один из них ни разу не удосужился указать, относительно чего эти скорости определяются – а ведь без точки отсчета понятие скорости попросту теряет смысл.

С прочими релятивистскими эффектами дело также обстоит не очень хорошо. Летящий с ускорением 1 g звездолет будет представлять собой систему отсчета, с точки зрения общей теории относительности полностью равноправную с Землей. Следовательно, все процессы будут происходить там точно так же, как и на Земле, никакое релятивистское увеличение масс экипаж звездолета ощущать не будет, и для переноски контейнера с горючим вовсе не потребуется прилагать сверхчеловеческие усилия. А если вслед за звездолетом летит с такими же скоростью и ускорением рой разумных «ракеток», он будет связан со звездолетом единой системой отсчета, в пределах которой не будет происходить никакого сокращения времени и расстояний, – а значит, во «Второй экспедиции на Странную планету» Антон Новак и Ло Вей зря выжидали четверо суток для разгона, прежде чем выстрелить в рой контейнером с антигелием. На такие несообразности, конечно, можно и закрыть глаза, тем более что в отдельных случаях на них базируется весь сюжет; но, заметив однажды, начинаешь смотреть на сборник уже иными глазами: хоть авторы рассказов в большинстве своем были учеными, их фантастика, оказывается, выходила порой не совсем научной…

Так что же можно сказать о сборнике «Альфа Эридана» в итоге? С учетом всего написанного выше однозначно оценить его сложно – тут все зависит в первую очередь от читателя. Если он настроен искать прежде всего недостатки, он их отыщет в изобилии: придраться есть к чему почти в каждом рассказе. Если он склонен видеть положительные стороны, то обязательно увидит – ведь и их имеется немало. Ну, а если он стремится придерживаться объективной точки зрения, то, наверное, прочитает сборник от корки до корки, затем перечитает раз-другой особо запомнившиеся рассказы, а потом, подумав, скажет: ну да, не шедевр, конечно… но все-таки неплохая книга!

Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу, что фантастика Китая для большинства из нас – все еще terra incognita, вглубь которой мы только начинаем делать первые вылазки. Мы неплохо освоили такие ее прибрежные области, как Земля Лю Цысиня (крайне разнообразный ландшафт, от болота мелких страстишек до пиков фантазии высокого полета) с примыкающим к ней мысом Баошу или острова Чэнь Цюфаня (зона экологической катастрофы, заваленная отходами промышленной цивилизации), но все, что лежит за их пределами, остается пока почти не исследованным нами. К счастью, и по таким неизведанным областям уже начинают появляться русскоязычные «путеводители», и «Невидимые планеты» – как раз одно из таких изданий. Впрочем, в предисловии составитель антологии Кен Лю честно признаётся, что знает о предмете намного меньше, чем следовало бы, и призывает читателя также воздержаться от категорических суждений по принципу «от частного к общему», ведь представленной небольшой подборкой рассказов «география» современной китайской фантастики далеко не исчерпывается. Так я и поступлю: буду высказывать чисто субъективные впечатления исключительно в пределах показанных нам небольших районов terra fantastica sinensis.

Несмотря на самокритичные заявления составителя, книга отличается редкостным разнообразием представленных в ней фантастических жанров – Кен Лю явно немало потрудился, чтобы собрать их под одной обложкой. Есть в этом наборе антиутопия грубая и безыскусная («Молчаливый город»), а есть более тонкая и любопытно задуманная («Складывающийся Пекин»). Есть ничем не ограниченный полет фантазии с философским привкусом («Невидимые планеты») и есть история совершенно приземленная, «ближнего прицела», но не становящаяся от этого хуже («Лето Тунтун»). Есть какое-то невнятное технофэнтези («Могила светлячков»), есть нечто вроде лирической постапокалиптики (диковинное сочетание, правда?) – «Ночное путешествие дракона-лошади». Однако мне из этого разнообразия понравилось далеко не все. Для себя я считаю лучшими рассказы «Лето Тунтун» (незамысловатая, но добрая и хорошая история), «Забота о боге» (интересна идея об одряхлевших демиургах-инопланетянах) и «Лицзянские рыбы» (похоже на «Поиски» Ли Гардинга и «День не в счет» Генри Каттнера, но подано, пожалуй, изящнее и тоньше). А худшими – «Могила светлячков» (если мне когда-нибудь и удастся отыскать некий смысл в этой зауми, вряд ли он компенсирует затраченные на его поиск усилия), «Молчаливый город» (не люблю антиутопии, а особенно такие топорные и примитивные, как эта) и «Девушка по вызову» (вроде бы и интересно, но совершенно непонятно, что, собственно, происходит и при чем тут собаки).

Так или иначе, уверен, что каждый, взявший в руки «Невидимые планеты», отыщет для себя хотя бы один рассказ по вкусу – в этом большое достоинство антологии, составленной по принципу наибольшего разнообразия. Но у вошедших в нее рассказов вне зависимости от жанра есть одна общая не слишком приятная черта: большинство их производит впечатление не законченных произведений, а необработанных заготовок, чуть ли не черновиков. Почти в каждом присутствует хорошая (пусть даже не оригинальная) фантастическая идея, но созданная на ее основе история кажется либо «неотшлифованной», с множеством «шероховатостей», за которые цепляется глаз, либо вообще неоконченной – не развитой до своего логического завершения, а прерванной где-то в случайном месте. Портит впечатление и перевод, который кое-где также кажется грубоватым, неотредактированным. И уж совсем воротит с души от употребляемых переводчиком словечек вроде «креативный», «инновационный» или «фейковый». Предполагаю, что такая лексика – артефакт двойного перевода: китайский – английский – русский. Если бы перевод выполнялся непосредственно с китайского, перед переводчиком не маячили бы гипнотизирующие призраки английских слов, и ему легче было бы остаться в рамках нормального литературного языка, не портя перевод отвратительными разухабисто-репортерскими англицизмами.

Последние два-три десятка страниц отведены под статьи об истории китайской научной фантастики и о текущем положении дел в этом жанре. За них Кену Лю отдельное спасибо: читать их было даже интереснее, чем некоторые из рассказов, и я пожалел, что они столь коротки. Впрочем, для самого общего понимания условий, в которых существует и развивается современная фантастика Китая, трех небольших статей вполне достаточно. Если наряду с ними учесть нарочито разнообразный состав антологии, наличие в ней кратких биографий писателей и «методологического» предисловия, можно сделать вывод, что книга призвана выполнять в первую очередь не развлекательную, а популяризаторскую функцию. И с этим, на мой взгляд, она справляется отлично, несмотря на все свои недостатки. Так что если вы хотите узнать, что еще может предложить нам Китай в области фантастики, помимо всем известных «Воспоминаний о прошлом Земли» Лю Цысиня, «Возрождения времени» Баошу и «Мусорного прибоя» Чэнь Цюфаня, то «Невидимые планеты» – как раз то, что вам нужно.

Если подбирать самый подходящий эпитет к «Планете изгнания», я бы выбрал в качестве такового слово «пронзительный». «Пронзительный» – не от слова «пронзает», а от слова «пронизывает», как, например, пронизывает до костей холодный ветер. Если вчитаться в книгу как следует, мысленно ставя себя на место ее героев, возникает именно такое пронзительное ощущение – одиночества, безысходности, тщетности, потерянности. Никому из нас такое в действительности испытать не дано просто потому, что мы живем на своей родной и вполне благоприятной для жизни планете. А в книге?..

Представьте себе планету, год на которой длится шестьдесят земных лет: по пятнадцать лет зимы, весны, лета и осени. Как и все живые существа этой планеты, люди на ней живут, подчиняясь такому долгому циклу: дети у них рождаются только весной и осенью. Но вот перед нами девушка Ролери, родившаяся не в срок – в так называмое Летнее Бесплодие. Она одна – все свое поколение: те, родился весной, уже взрослые люди, родившиеся осенью – еще маленькие дети. Не то что в ближайших племенах, а, пожалуй, и на всей планете у Ролери не отыщется ни одного ровесника. Лучшее, на что она может рассчитывать, – со временем стать пятой женой у какого-нибудь старика. Попробуйте представить себе, что она должна ощущать, размышляя о своей жизни. Ну как, пронизывает?

Казалось бы, худшее одиночество и вообразить невозможно, однако нам тут же доказывают обратное. Колония пришельцев из космоса – поселенцев из Лиги Миров, обосновавшаяся на той же планете десять местных (то есть шестьсот земных) лет назад, когда-то была сильна и многолюдна, но теперь постепенно, но неумолимо вымирает. Связь с Лигой давным-давно потеряна, многое из знаний первопоселенцев утрачено, построить космический корабль колонистам не под силу, и все, что им остается, – просто выживать в чужом для них мире, чувствуя, как этот мир «с величественной медлительностью отторгает чужеродный привой». Особенно тяжело главе колонистов, Джакобу Агату, который отлично осознаёт, что колония обречена и что он, ее глава, не может ничего с этим поделать. Добавьте сюда не исчезнувшее за десять долгих лет недоверие к колонистам-«дальнерожденным» со стороны местных племен, считающих их нелюдями и, за редкими исключениями, демонстративно презирающих, и такое же отношение к людям планеты со стороны многих колонистов: для них это даже не люди, а «врасу» – высокоразумные существа. И то правда, как легко презирать таких «высокоразумных», когда у тебя за плечами тысячелетия истории космической Лиги Миров, а они живут в каменном веке и даже еще не изобрели простое колесо…

И вот в такой мрачной обстановке, в преддверии наступающей зимы, и разворачивается действие «Планеты изгнания». Встреча Ролери и Агата – первое звено в цепи событий, которые наперекор всему: близкой зиме, нашествию кочевников с севера, давним презрению и ненависти – а может быть, и благодаря всему этому? – объединят колонистов и племя Аскатевара и дадут начало чему-то совершенно новому. Только не думайте, что все образуется, словно по волшебству, и что вас ждет простенький романчик с хэппи-эндом: смертей и крови по ходу действия будет немало, но, если вдуматься, только так все и могло произойти. «Планета изгнания» – вещь цельная и продуманная, события в ней находятся точно на своих местах, и ни одно нельзя выдернуть из книги, чтобы не зашаталось все повествование, его последовательность и логика. Все-таки ранние произведения Хайнского цикла в этом смысле намного лучше более поздних, чаще всего раздутых сверх всякой меры и перегруженных различными отвлеченными и в общем-то ненужными рассуждениями. Здесь ничего подобного нет, и оттого-то «Планета изгнания» и производит столь глубокое впечатление: нам ничего не разжевывают и не кладут в рот готовеньким, додумываем картины прихода зимы и человеческого отчаяния мы сами. А свои собственные представления воспринимаются и запоминаются, конечно же, ярче и лучше, чем полученные извне, со стороны.

Планета, которая потом, в других «хайнских» произведениях, будет носить название Верель, также описана скупыми, но красочными и меткими штрихами: море с высокими приливами, серое осеннее небо, ползущие по опустевшему лесу бродячие корни, летающие белые снеговеи, страшные снежные дьяволы… И местные племена с их особым этикетом общения, основанным на глаголах «слушать» и «слышать». Простыми словами «я тебя не слышу» там можно нанести смертельное оскорбление. И никто опять-таки нам не разъясняет тонкости такого общения: они сами быстро становятся понятны по ходу действия, и мы начинаем ощущать их смысл без всяких дополнительных комментариев. Вот он, парадокс Хайнского цикла: чем меньше написано, тем проще понять и почувствовать, и наоборот, – а «Планета изгнания», наверное, лучший тому пример.

Если вы захотите прочитать этот фантастический детектив, то прислушайтесь к моему совету: обеспечьте себе пару полностью свободных дней, изолируйтесь от всех внешних воздействий (отключите телефон, доступ в Интернет, отмените все назначенные встречи), скажите своим домашним, что будете очень заняты, усядьтесь поудобнее, положите рядом с собой бумагу и карандаш… ну и, собственно, приступайте. Только при соблюдении вышеперечисленных условий есть надежда, что вам удастся полностью разобраться в событиях, произошедших в Институте времени с 20 по 23 мая 1974 года.

Карандаш и бумага, спросите вы, – неужели все настолько сложно? Поверьте, да. К фактам и логике событий здесь подходят предельно серьезно, и, возможно, вам для понимания понадобится расписывать все по минутам, как это делал Эркюль Пуаро в «Восточном экспрессе». Только вот Пуаро не надо было учитывать расхождения временны́х линий, а вам придется – напомню, речь идет не просто о детективе, а о фантастическом детективе. Помните, как во второй серии «Назад в будущее» док Браун рисовал для непонятливого Марти схему, объясняя возникновение альтернативного 1985 года? Вот и тут не обойтись без таких схем, только куда сложнее. Правда, вам помогут авторы, которые ближе к концу, когда голова у вас уже совсем пойдет кругом, будут регулярно подкидывать вам готовые схемы собственного изготовления. Но даже они в послесловии честно признаются, что и сами часто путались в своих построениях…

Впрочем, первые главы, скорее всего, не дадут вам повода слишком часто делать заметки. Выглядят они точь-в-точь как классический советский «производственный» детектив: в лаборатории обнаружен труп сотрудника, из прокуратуры приезжает следователь и начинает всех тщательно опрашивать, составляя в уме версии случившегося. Что дело происходит именно в Институте времени, значения вначале как будто не имеет. Более того, авторы словами сотрудников института словно бы убеждают нас, что события никак не могут быть связаны с хронофизикой. Работа, видите ли, пока только на стадии осторожных экспериментов: маленькие брусочки, перемещения на десять минут, – вы же понимаете, поле неоднородное, у японцев вон мыши и те дохнут, а уж человека просто размажет по времени тонким слоем… И только ближе к середине все меняется, детектив вдруг дополняется фантастической составляющей, и временны́е линии начинают ветвиться и множиться в устрашающем темпе. И вот тут-то надо уже буквально вчитываться в каждую страницу, порой возвращаясь к непонятным местам по два-три раза и то и дело хватаясь за свой листок с заметками, – и так до самого конца книги. Это, по-моему, единственный способ ее прочитать – именно прочитать, а не просто пролистать до конца «для галочки».

«В Институте времени…» имеет некоторое сходство с другой повестью Громовой – «Мы одной крови – ты и я!». Там, как и здесь, имеется пара друзей: блестящий молодой ученый, будущее светило науки, и обыкновенный трудяга-парень, ведущий рутинную научную работу и звезд с неба не хватающий. Но «трудяга» вдруг совершает большое открытие, а его блестящему другу остается только завидовать: как же так, он смог, а я – я! – не смог?! Ну и вылезают наружу, как результат желания «догнать и перегнать», некие беспринципность и жестокость. Здесь похожие персонажи попадают в несколько иную ситуацию: «трудяга» делает открытие после друга, но независимо от него. При этом им движет исключительно желание спасти друга, в то время как тот думает только о проверке своего открытия и совершенно игнорирует этическую сторону дела. Из одного этого можно было бы развить целую отдельную сюжетную линию, но здесь все ограничивается несколькими страницами яростной дискуссии о допустимости научных экспериментов на себе самом и на своих двойниках, а потом совершенно сходит на нет. Как я понимаю, потому, что все-таки главная тема повести иная: перемещения во времени в контексте причинно-следственных связей, – и она попросту подавляет собой все остальное. Мне даже кажется, что причиной появления «В Институте времени…» было прежде всего желание ответить другим фантастам, писавшим о путешествиях во времени легко и «ненаучно». Недаром же в тексте не раз упоминаются Азимов, Гансовский, Брэдбери и критикуются их подходы к вопросу. Им-то Громова и Нудельман и противопоставляют собственный метод, основанный на тщательном логическом анализе, а не на прихотях авторского замысла.

Проще говоря, «В Институте времени идет расследование» – это очень-очень «твердая» темпоральная фантастика. Настолько «твердая», что «тверже» я, пожалуй, не встречал. Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки хорошо, ведь «хроноопер» написано великое множество, а вот такого точного, строго логического подхода к перемещениям во времени еще надо поискать. Так что если у вас есть желание как следует пошевелить мозгами на досуге – прочитайте, не пожалеете. Помнится, док Браун то и дело пенял Марти: не умеешь, мол, мыслить в четырех измерениях пространственно-временного континуума. Так вот, в случае успешного осмысления событий в Институте времени расширение сознания до четырех измерений вам обеспечено.

...Какие, однако, проделки выкидывает моя читательская судьба! Не далее как два месяца назад мое сознание было сжато до двух измерений книгой А. Дьюдни «Планиверсум», и не успел я восстановить его исходное трехмерное состояние, как нежданно-негаданно перевел его благодаря «В Институте времени…» аж в четырехмерное. Может, тут кто-нибудь знает и какие-нибудь книги о пяти измерениях?..

Кажется, мое знакомство с творчеством Урсулы Ле Гуин началось именно с этого романа, когда он печатался с продолжением в журнале «Техника – молодежи». Журнал этот мы не выписывали, и один из тех номеров попал ко мне в руки каким-то случайным образом через год или два после его выхода. Поэтому все, что я смог тогда прочитать, было только отрывком без начала и конца, но содержание его оказалось настолько манящим и интригующим, что название «Планета Роканнона» (так назывался тот перевод) прочно осело у меня в памяти. Прочитать роман полностью мне представилась возможность только лет через десять. Часто бывает так, что запомнившаяся в детстве книга при возвращении к ней через много лет производит разочаровывающее впечатление, но я тогда был не только не разочарован, но даже, наоборот, очарован, да простится мне столь неуклюжий каламбур. «Мир Роканнона», как совершенно справедливо подмечено в предыдущих отзывах, находится на стыке фантастики и фэнтези. Сейчас-то я знаю, что таких книг пруд пруди, а вот тогда сочетание научно-фантастической подоплеки с почти сказочными сюжетом и антуражем стали для меня чем-то вроде открытия: оказывается, и так тоже бывает!

Вкратце содержание сводится к следующему. На этнографическую экспедицию, работающую на планете Фомальгаут-II, совершается внезапное нападение, и в живых остается только ее руководитель Гаверел Роканнон. Он предполагает, что экспедицию уничтожили мятежники с планеты Фарадей, отколовшейся от Лиги Миров, ведь цивилизация Фомальгаута-II находится на уровне феодального средневековья – за́мки, мечи, копья, всадники на крылатых животных, – и взорвать корабль экспедиции могли разве что мятежные фарадейцы, выбравшие эту планету для своей базы. Так как Фомальгаут-II решением Лиги закрыт для контактов, уничтожение корабельного ансибля – средства для мгновенной межзвездной связи – гарантирует восставшим, что Лига Миров не узнает об их убежище. Однако случайно Роканнону удается выяснить, где находится база мятежников, и он в сопровождении своих друзей из числа жителей планеты отправляется туда, чтобы, пробравшись на какой-нибудь из фарадейских кораблей, через его ансибль сообщить Лиге о местонахождении базы.

Несмотря на внешнюю простоту сюжета, четко подпадающего под заезженный пункт фантлабовского классификатора «путешествие к особой цели», «Мир Роканнона», на мой взгляд, превосходит многое из написанного Урсулой Ле Гуин. Здесь нет нудных ложно-глубокомысленных рассуждений, которыми изобилуют многие другие произведения Хайнского цикла: главный герой просто движется к своей цели и платит за ее достижение высокую цену. И вот эти-то кажущиеся простота и ясность мне намного больше по душе, чем, например, велеречивая пустота «Толкователей» или «Обделенных» из того же Хайнского цикла. Какую цену можно отдать за достижение своей цели, что будет оправданно и приемлемо? А если на кону стоит спасение всей планеты, но за него придется заплатить жизнью друга? А если представится возможность получить чуть ли не сверхъестественный дар, но тем самым взвалить на себя тяжелейшую ответственность?.. Таких вопросов и лишь едва намеченных сюжетных ходов в «Мире Роканнона» можно отыскать немало, но только часть их развита по ходу действия. Так что роман вышел очень коротким – по существу, это скорее повесть, – и тем обиднее, что так много в нем осталось недосказанным. Закрывая книгу, я думал: черт побери, как же мало, хочется еще! Это опять-таки полная противоположность тем же «Обделенным» и «Толкователям», когда при чтении в голове то и дело мелькало: ну сколько же можно продолжать эту тягомотину, заканчивайте уж скорее…

Вообще говоря, принадлежность «Роканнона» к Хайнскому циклу, на мой взгляд, весьма условна. Здесь Хайн упоминается только мельком в одном или двух местах как родина Роканнона, не более того. Нет и знакомой по другим «хайнским» произведениям Экумены – вместо нее есть только Лига Миров, а это совсем не то же самое. Главные принципы Экумены – «культурное эмбарго», то есть запрет на передачу аборигенам технологий и знаний, существенно превосходящих их уровень развития, и мирное сотрудничество населенных миров. Здесь же все наоборот: Лига Миров занимается простейшим техническим прогрессорством и не чурается демонстрации силы, да еще и собирает налоги с присоединенных планет. Правда, одновременно у Ле Гуин уже вырисовывается и резкая критика такой политики. Роканнон, немолодой и умудренный опытом человек, полагает, что прямолинейное одностороннее прогрессорство глубоко ошибочно: даже у тех народов, которых заправилы Лиги считают дикарями, можно перенять немало ценного и важного. В случае с Роканноном именно такой взгляд на вещи в конечном итоге и помогает ему добраться до цели. Потом, в более поздних книгах, Ле Гуин уже сознательно упоминала полученный Роканноном дар телепатии как один из шагов к созданию Экумены. Так что, пусть даже единой и последовательной хронологии Хайнского цикла не существует (как заявляла сама писательница), по аналогии со Стругацкими, в творчестве которых выделяется так называемый Предполуденный цикл, я отнес бы «Роканнона» к своеобразному Предхайнскому циклу, тем более что это действительно самый ранний (1966 год) роман из «хайнских» произведений. И если вам надоели Анаррес с его банальными социальными истинами («Обделенные») или Ака, где бесконечно переливают из пустого в порожнее («Толкователи»), и хочется чего-нибудь красочного и выразительного, внешне простого, но наполненного смыслом, – вас всегда ждут на Фомальгауте-II. Точнее, на планете Роканнона, как она отныне называется решением Лиги Миров.

Все произведения о Земноморье я четко делю для себя на две части. Первая – оригинальная трилогия: «Волшебник Земноморья», «Гробницы Атуана» и «На последнем берегу». Вторая – все остальное. Разница между ними очевидна, но как сформулировать коротко и емко, в чем она заключается – не внешние, поверхностные различия, а более глубокие, общие признаки? Такой признак я отыскал, перечитав и сами произведения о Земноморье, и множество здешних отзывов на них, – он укладывается в одно-единственное слово. Тысячу раз прав AlisterOrm, назвавший поздние произведения о Земноморье фанфиками: он нашел как раз то самое верное слово, которое стоит сотни других.

Фанфики, как известно, пишутся в подавляющем большинстве случаев отнюдь не для того, чтобы развить идеи создателей «канона» или обогатить образы его героев. Цель сочинителей фанфиков – выразить свои собственные мечты и фантазии, причем не обязательно прямо касающиеся оригинального авторского замысла, а вообще о чем угодно. И вот берутся известные персонажи, кое-какие легко узнаваемые места и ситуации, и все это сочинители заставляют плясать под свою дудку. Что в результате авторский замысел зачастую переворачивается с ног на голову, на первый план вылезают второстепенные и даже третьестепенные персонажи, а смысловая и литературная ценность такого сочинения становится близкой к нулю, сочинителей обычно не волнует.

Теперь посмотрим, как это можно применить к Земноморью. Первую трилогию об этом мире написала в 1968-1972 гг. Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Все прочее, начиная с «Техану» (1990 год), – Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Имена, даты рождения, ученые степени и место проживания совпадают полностью. Но кажется, будто вторая У. К. Ле Гуин была совершенно другим человеком, к первой У. К. Ле Гуин не имевшим никакого отношения. Она даже не стала вникать в смысловую основу трех романов, написанных той, первой Ле Гуин, а просто позаимствовала оттуда все, что приглянулось, и принялась строить из этого свое собственное Земноморье, «пересмотренное и исправленное» (sic!). И вот Гед, Верховный Маг Земноморья, после победы над Кобом отправленный первой Ле Гуин на заслуженный отдых, по воле второй превращается в «Техану» в этакого седого несмышленыша, которого дальновидная и заботливая Тенар обучает азам деревенской жизни; волшебники из стражей вселенского равновесия вроде Огиона или Неммерля становятся в лучшем случае безразличными к миру гордецами, а в худшем – просто злобными мерзавцами, а самоотверженно исправляет творимое ими зло дружная женская команда во главе с той же Тенар; наконец, в «На иных ветрах» вторая Ле Гуин окончательно расправляется со всем стройным романтическим мирозданием настоящего Земноморья, заменяя его собственной топорной поделкой, а в повести «Искатель» даже подводит под нее «историческую базу». Кроме того, есть еще россыпь небольших рассказов, за редкими исключениями выдержанных в том же духе: действующие лица и места действия – прежние, знакомые, но смысл – совершенно иной. Вот вам и набор фанфиков в чистейшем виде – однако по какому-то недоразумению он считается единым целым с замечательной оригинальной трилогией…

Грустно – что тут еще можно сказать? Для себя я нашел выход только в полном отрицании: издание первой трилогии в серии «Шедевры фантастики» стоит у меня на полке на почетном месте, в то время как книга под названием «Сказания Земноморья» из той же серии задвинута в самый дальний ряд и вспоминать о ней я стараюсь как можно реже. Сегодня вот вспомнил – теперь надо снова забыть: в мире есть много куда более интересной и достойной чтения литературы, нежели такие вот «автофанфики».

Предположу, что этот роман создавался с конца к началу. «Глаз цапли» подобен школьным задачкам по алгебре, в которых правильный ответ обычно выражается красивым целым числом и которые ради этого составляются с соответствующими начальными условиями. Вот так же и здесь: кажется, будто при работе над «Глазом цапли» Урсула Ле Гуин заранее твердо решила, каким должно быть завершение будущей книги и что для этого надо сделать, а уже затем принялась разрабатывать «вводные», подгоняя их под этот «ответ». В общем-то ничего особенного, нормальная писательская практика, но в данном случае искусственность полученных таким способом «начальных условий», пожалуй, чрезмерна.

Судите сами. Есть планета Виктория, на которую когда-то, за сто с лишним лет до описываемых событий, было сослано несколько тысяч преступников с Земли. Затем, через полвека, на Викторию прибыла еще одна, меньшая группа людей – это был Народ Мира, пацифисты, которым не нашлось на Земле места. И хотя в их распоряжении была вся Виктория, свое поселение, Шанти, они основали всего в нескольких километрах от Столицы прежних ссыльных. Странно и неправдоподобно, но так обеспечивается завязка конфликта: два совершенно различных человеческих сообщества буквально рядом друг с другом. Больше на всей планете людей нет. Далее – еще одна странность: ссыльные прожили на Виктории больше века, пацифисты – больше полувека, но за это время никто ни разу не попытался хотя бы немного исследовать доставшуюся им планету. Первая такая попытка происходит как раз в начале действия. Почему они ждали так долго? Опять-таки исключительно по воле писательницы. Ей надо было обеспечить полный отрыв действия от Земли, оставить у поселенцев только смутные воспоминания и легенды о том, как мыслили и действовали их предки, а такой отрыв могло дать только время – не менее двух-трех смен поколений. Для надежности в «начальных условиях» вдобавок оговорено отсутствие на Виктории книг и вообще каких-либо достоверных свидетельств о земной истории.

Следующая натяжка – завязка действия. Группа жителей Шанти вовсе не делает тайны из своей исследовательской экспедиции, так что послушать ее рассказ является сам глава Столицы, Хозяин Фалько, считающий себя правителем всей Виктории. Узнав, что экспедиция обнаружила где-то далеко, в укромном месте среди гор, плодородную и теплую долину, куда смогут переселиться почти все жители Шанти, он выступает против – ведь шантийцы поставляют в Столицу сельскохозяйственную продукцию, и притом почти даром, – и тем самым кладет начало конфликту. Но ведь в Шанти прекрасно понимали, что восторга в Столице их инициатива не вызовет. Спрашивается: кто мешал предпринять экспедицию и последующее переселение, не ставя в известность Столицу, тем более что жизнью Шанти там никогда особенно не интересовались? Шантийским принципам это нисколько не противоречило бы – скорее, даже соответствовало: вольные люди, сторонники свободы, захотели – и переселились на новое место. Но если бы все произошло так, не было бы никакого конфликта – просто в один прекрасный день посланник из Столицы, обеспокоенной отсутствием поступлений риса и прочего, обнаружил бы Шанти опустевшим. И, естественно, тогда и писать было бы не о чем.

Переселение шантийцев прошло бы сравнительно легко и быстро: их немного, около четырех тысяч, и изобилием вещей они не обременены. В Столице, кстати, всего вдвое больше людей. Итого двенадцать тысяч человек с технологиями на уровне девятнадцатого века (тоже, кстати, огромная натяжка – дело-то происходит в далеком будущем) и крошечный освоенный кусочек планеты – по сравнению, например, с произведениями Хайнского цикла масштабы весьма камерные. Почему? Причина – в особенности пацифистских идей, положенных в основу «Глаза цапли». Идеи эти, не спорю, красивы и возвышенны, но сработать они худо-бедно смогут только в таких вот небольших людских сообществах без развитой системы государственного насилия и сопутствующих ей технических средств. А увеличьте в тысячу раз численность противостоящих сторон, вымуштруйте столичных солдат, выдайте им автоматы и газовые гранаты, введите четко действующую нерассуждающую власть, понастройте в Столице десяток больших тюрем – и попытайтесь-ка представить себе, как шантийцы будут всему этому противостоять силой духа, песнями и сидячими забастовками и сколькие из них останутся живыми и невредимыми. Кое-какие шансы взять верх они имеют только в обстановке, подобной описанной в «Глазе цапли»: все средства принуждения противостоящей стороны – отряд не уверенных в себе и склонных к дезертирству охранников с кнутами и древними мушкетами, командиру отряда осточертело быть командиром, часть арестованных из-за нехватки места в тюрьме приходится разместить в овощехранилище, а лагерь для угнанных на сельскохозяйственные работы шантийцев не имеет даже ограды. Проще говоря, для торжества идей пацифизма все заранее приспособлено и обставлено наилучшим образом – снова «подгонка под ответ» в чистейшем виде.

Впрочем, как мне кажется, создательница «Глаза цапли» понимала: даже в столь искусственной обстановке противостояние Столицы и Шанти разрешать совсем бескровно ей не стоит – в противном случае роман превратится в слащавую сказочку с хэппи-эндом. Так что до крови дело в конце концов доходит – и вдруг оказывается, что даже в идеальных для шантийцев условиях исход последнего решающего столкновения определяет отнюдь не их сила духа.

Что в «Глазе цапли» хорошо – так это фон, на котором разворачивается действие. Та часть природы Виктории, которую мы видим в книге, описана очень ярко и крайне достоверно. Например, каким надо было обладать воображением, чтобы изобрести и тщательно продумать жизненный цикл кольцедеревьев и образуемые ими ландшафты и биоценозы! Так, может быть, зря Урсула Ле Гуин посвятила свое творчество прежде всего социологии и психологии (как с приставкой «ксено-», так и без)? Может быть, было бы намного лучше, если бы на первый план в нем вышли ксенобиология и ксеноэкология?..

К Хайнскому циклу Урсулы Ле Гуин у меня сложилось двоякое отношение. С одной стороны, есть памятный с детства «Роканнон» или прочитанная позднее, но столь же прочно врезавшаяся в память пронзительная «Планета изгнания». С другой стороны, Хайнский цикл в то же время изобилует произведениями скучными, если не сказать проще: занудливыми, – где действия почти нет, а под видом заменяющей его глубокой мудрости подается неторопливое пережевывание разнообразных банальностей. В качестве примера могу привести роман «Обделенные» (о нем я сочинил отзыв в прошлом году) или тот, о котором пойдет речь здесь, – «Толкователи».

«Толкователи» – название на редкость удачное. С первой и до последней страницы книга непрестанно толкует и растолковывает множество раз одно и то же, кладет разжеванным в рот и помогает проглотить, а потом начинает все сначала. Кроме того, чтобы глоталась эта жвачка легче, она разведена немалым количеством воды. Как следствие, повествование отчаянно затянуто: мне кажется, что его без ущерба для смыслового наполнения можно было бы легко сократить раза в два. За счет чего? Прежде всего за счет Сати – наблюдателя Экумены на планете Ака, заглавного персонажа романа. Немало страниц занято ее воспоминаниями: часть их имеет непосредственное отношение к происходящему, но в основном это весьма унылая и однообразная рефлексия со старательно добавленным акцентом на однополых отношениях (для сюжета не имеющим ровным счетом никакого значения). Очень раздражают и постоянные стенания Сати: ох, я опять сделала все неправильно, опять ошибка! Судя по другим произведениям Хайнского цикла, задача наблюдателя – бесстрастный и объективный сбор информации для Экумены. А Сати – на что вообще нужна такая наблюдательница, если она сплошь и рядом не может справиться со своими эмоциями? Если она и выполнила свою задачу, то уж, во всяком случае, благодаря не собственным заслугам, а дружелюбию и находчивости местных жителей, ухватившихся за нее как за единственное оставшееся средство спасти наследие древней культуры Аки – собрание книг, которое стремится уничтожить всемогущая Корпорация.

Что или кто еще кажется лишним? Например, Яра, Советник Корпорации, преследовавший Сати на протяжении всего ее пути. Вначале я даже обрадовался его появлению: вот наконец-то главный антигерой, который умудрился попасть даже в тайное высокогорное книгохранилище и который непременно сделает все, чтобы дать о нем знать Корпорации. Но вместо ожидаемой кульминации сюжета получился пшик:

Вообще говоря, завершение «Толкователей» выглядит очень, очень обрубленным, словно бы написанным наспех и оттого особенно неуместным. Конечно, если перечитать книгу раза два или три, то можно при желании отыскать упоминания о фактах и событиях, на которых этот финал основан. Беда в том, что они слишком малы и незаметны, чтобы их можно было запомнить и связать с завершающими событиями с первого же раза. А без этого все нити сюжета кажутся либо завершенными надуманно и искусственно, либо попросту брошенными. Ле Гуин, похоже, постаралась впихнуть в «Толкователей» как можно больше самых разных мыслей, смысловых слоев и аллюзий, но так и не решила, какой же вывод из всего этого сделать. Вот так и вышло, что после потоков многоречивых пустых сентенций и жалостливых самокопаний все решающие события занимают в конце буквально несколько страниц:

Впрочем, даже если «выпарить» из «Толкователей» всю «воду», то и в «сухом остатке» ничего нового и оригинального мы не найдем. Конфликт древней, самоуглубленной, застывшей в развитии культуры и современной технической цивилизации занимал Ле Гуин и раньше – возьмем хотя бы «Слово для “леса” и “мира” одно». Противопоставление насилия и непротивления насилию тоже было описано ранее – в «Глазе цапли». Здесь – в общем-то то же самое, только поданное в иной обстановке. Симпатии писательницы – безусловно, на стороне древней культуры Аки и ее хранителей – Толкователей. Она активно проводит представление об этой культуре как о самодостаточной системе, которая может из себя самой бесконечно черпать все необходимое для поддержания существования. В противоположность диалектическому взгляду на историю всячески подчеркивается, что отсутствие борьбы, противопоставления одного другому во всепланетном масштабе и есть главное достоинство старой жизни Аки и что любое изменение этого уклада не принесет ничего, кроме вреда.

Что ж, выглядит этот тезис, конечно, привлекательно и заманчиво. Однако монолитная культура, целиком углубленная в собственное прошлое, каким бы богатым на идеи оно ни было, рано или поздно исчерпает все ресурсы исследования самой себя и зачахнет. Это простейшая логика: обеспечить бесконечность развития (или хотя бы стабильного существования в развивающемся окружающем мире, как в случае с Акой) может только бесконечное познание, а его может предоставить только бесконечная Вселенная – то есть в данном случае обмен информацией и технологиями с Экуменой. Ле Гуин стремится отвести подобные рационалистические взгляды от своего творения постулатом о том, что Толкования не описываются категориями разумности, прагматичности и целесообразности, они «неразумны», по словам Толковательницы Элайед. Однако та же Элайед фактически признаёт, что Толкования – это только слова о прошлом, а больше ничего нет («Если мы перестанем произносить слова, то что останется в нашем мире?»). А тогда получается, что все Толкования – не более чем переливание из пустого в порожнее, бесконечное пережевывание одной и той же старой жвачки. Конечно же, книги Аки и их Толкования – это вовсе не никчемный хлам: их роль в жизни и культуре Аки нельзя отрицать, да и для историков Экумены они имеют громадную ценность. Но единственным и исчерпывающим руководством для жизни целой планеты, каким они показаны в книге, – пусть красивым, привлекательным, умиротворяющим и немного таинственным – они служить определенно не могут. И уж тем более теперь, когда Ака вступила в контакт с Экуменой и пути назад уже нет.

Противником традиционного уклада жизни на Аке выступает Корпорация, узурпировавшая власть на всей планете и назойливо пропагандирующая технический прогресс под девизом «Марш к звездам». В ее деятельности видны явные намеки на китайскую «культурную революцию», и подается она на страницах книги как абсолютное зло. Как результат, весь роман выдержан в черно-белых тонах: вот замечательная созерцательная старина, которую старательно уничтожают, а вот грубая техногенная современность, в которой нет ничего хорошего. При желании здесь можно усмотреть и противопоставление земных цивилизаций Запада и Востока, и притом исполненное убеждения, что совместить одну культуру с другой – задача невыполнимая. В связи с этим вспоминается «Лезвие бритвы» И. А. Ефремова, где в завершающих главах поднимаются аналогичные вопросы и высказывается уверенность, что можно хотя бы попытаться взять все лучшее с обеих сторон и достигнуть их гармоничного единства. И, как показывает реальный ход истории, Япония, Корея и тот же Китай вполне справились с подобной задачей: совершённый ими в двадцатом веке стремительный экономический рывок вовсе не привел к уничтожению их традиционных культур. Ле Гуин писала «Толкователей» в самом конце девяностых, когда это стало уже очевидным, – тем более странной и безосновательной выглядит ее позиция. А в таком случае вместе со слабостью авторской точки зрения теряет всякий смысл и сам роман. Поэтому, как и в случае с «Обделенными», завершу свой отзыв утверждением, что считаю время, проведенное за чтением «Толкователей», потраченным зря.

«Вы не представляете, насколько скучное это занятие – стрелять фотонными ракетами по клингонскому крейсеру, зная, что Йендред сейчас дожидается нас где-то на Арде».

Обычно я не начинаю отзывы с цитат, но на этот раз решил сделать исключение: такой своеобразный эпиграф наилучшим образом выражает мое впечатление от знакомства с «Планиверсумом». Я даже представить себе не мог, что книга, в которой практически отсутствует сюжет, может быть настолько интересной – куда интереснее любой лихой космооперы. Предыдущий рецензент написал, что порой ощущал чувство дезориентации и оторванности от нашей реальности – так сильно затягивает реальность иная, та, что описана Дьюдни. Со мной было так же: вначале оказалось нелегко представить себе Планиверсум в подробностях, но, когда была прочитана примерно треть, дело пошло на лад, причем настолько, что теперь я чувствовал легкое головокружение и непонимание уже в те моменты, когда отрывался от книги и возвращался в наш трехмерный мир. Планиверсум проработан настолько тщательно, что, если верить предисловию, нашлось немало тех, кто поверил (или искренне захотел поверить) в его реальность и что Дьюдни с коллегами действительно удалось вступить в контакт с его обитателями.

Классик идеи двухмерного мира Эдвин Эбботт описал свою Флатландию как плоскость, населенную различными квадратами, пятиугольниками и прочими геометрическими фигурами; мы, пользуясь своим преимуществом обитателей трехмерного пространства, смотрим на эту плоскость сверху. Но, по-моему, все эти абстракции могут представлять интерес лишь весьма ограниченный. А вот у Дьюдни – совсем другое дело. Планиверсум – это Вселенная в виде сферы, на поверхности которой находятся диски – звезды и планеты. Планета, где происходит действие, называется Арде. Чтобы было понятнее, что она собой представляет, вообразите себе Землю в разрезе по меридиану: мы смотрим на Арде не «сверху», а «сбоку», то есть плоский мир Дьюдни – не «горизонтальный», как у Эбботта, а «вертикальный». И населен он не какими-нибудь абстрактными геометрическими фигурами, а самыми что ни на есть настоящими растениями, животными и разумными существами, причем с тщательно проработанными с учетом их двухмерности анатомией и физиологией. Вот пример: двухмерный аналог человека на Арде должен был бы немедленно развалиться на две половины, так как их отделял бы друг от друга сквозной пищеварительный тракт. А Дьюдни изобрел существ, у которых его нет и которым – прошу прощения за неаппетитную подробность – приходится выплевывать непереваренные остатки через рот. Или еще одна блестящая авторская находка – «застежка», вид клеток, который присутствует там, где, с одной стороны, необходимо обеспечить организму целостность, а с другой – дать возможность пропускать сквозь себя воду или воздух.

Столь же детально разработаны физика и химия Планиверсума. Из них, например, следует, что двухмерные атомы должны становиться нестабильными уже в районе пятидесятого номера по тамошнему аналогу таблицы Менделеева или что вторая космическая скорость на Арде недостижима. Чтобы не уводить читателя такого рода разъяснениями слишком уж далеко от основного действия, подробности зачастую даются параллельно тексту, в иллюстрированных вставках (читать их или не читать, каждый решает сам), а в конце есть еще обширное приложение по основным отраслям ардийской науки. Что уж говорить о более простых житейских деталях! Кто бы мог подумать, например, что ардийским лодкам вовсе не требуются паруса – достаточно одной мачты? Или что тамошние волейболисты играют вслепую, так как им совершенно не видна чужая половина поля? И таких находок – множество, вплоть до подробного рассмотрения вопросов о том, кто через кого должен перелезать, когда два ардийца идут навстречу друг другу.

Разбираться во всем этом, следя за ходом мысли Дьюдни, поверьте, не просто интересно, а очень интересно. Этим и компенсируется с лихвой почти полное отсутствие сюжета. С формальной точки зрения он имеется: главный (а по существу, и единственный) персонаж, ардиец Йендред, идет по своей дискообразной планете с запада на восток в поисках мистика-философа с его загадочной силой, стремясь найти ответ на свои вопросы «о том, что вовне»,

Ранний Кларк – и этим все сказано. Здесь уже есть все «фирменные» черты того Артура Кларка, которого мы знаем и любим: по-английски сдержанный и суховатый стиль, умеренно сдобренный эпизодами юмористически-бытового толка, отчетливо «производственный» характер сюжета, большое внимание к техническим подробностям. Только в «Песках Марса» эти черты пока выражены не так отчетливо, как в более поздних произведениях Кларка времени его творческого расцвета, а просматриваются еще неясно, будто угадываются сквозь некую дымку. Не совсем к месту и сентиментальная история о неожиданно обретенном сыне – на общем фоне она смотрится как-то не очень уместно, даже отчасти «слезодавительно», а на сюжет в целом почти никак не влияет.

Как и полагается типичному представителю «твердой» фантастики «золотого века», этот короткий роман кажется нам ныне несколько наивным и неоправданно оптимистичным. Впрочем, в 1950 году даже серьезным фантастам еще позволительно было писать о Марсе с растениями и животными, где можно выходить из-под купола без скафандра, в одной только кислородной маске. Это всего лишь приметы времени, а вообще заметно, что уже тогда, на заре своей писательской деятельности, Кларк старался твердо следовать научным фактам. Собственной фантазией он дополнял их только в тех областях, где таких фактов попросту не было, да и то, похоже, прекрасно осознавал при этом, насколько придуманное им может разойтись с реальностью. Я уверен, что, работая над «Песками Марса», Кларк представлял себе, как лет через двадцать-тридцать люди в самом деле полетят на Марс, но полет этот будет наверняка сильно отличаться от описанного им. И на это, естественно, не смогут не обратить внимание тогдашние читатели, которым такое несоответствие может показаться очень забавным. Именно поэтому, как мне кажется, Кларк, решив посмеяться над собой первым, сделал главным героем не кого-нибудь, а писателя-фантаста – своего рода alter ego, выступающее в качестве «мальчика для битья»: писатель отправляется в полет на Марс и выслушивает в пути немало нареканий со стороны экипажа за неправдоподобие своих произведений. Полагаю, что такой ход со стороны Кларка заслуживает глубочайшего уважения: ведь самоирония – это качество, доступное далеко не всякому. И уж тем реже его можно встретить среди писателей…

В целом «Пески Марса» – вещь добротная, крепко сколоченная и неторопливо-успокаивающая. Из других произведений Кларка я в первую очередь сравнил бы ее с «Земным светом» и «Лунной пылью», хотя они (написанные соответственно пятью и десятью годами позже) являются творениями уже намного более зрелого автора, окончательно нашедшего свой стиль в фантастической литературе. Если бы Кларк написал «Пески Марса» тогда же, на десяток лет позже, то, уверен, получилось бы не хуже, чем «Лунная пыль». Но, с другой стороны, смог бы Кларк создать «Лунную пыль» и другие свои самые известные вещи без таких вот проб пера, какой, по существу, и является обсуждаемый роман?..

Как-то, копаясь от нечего делать в дебрях здешнего форума, я обнаружил там любопытную тему под заголовком ««Уютные» книги». Речь в ней шла о книгах, описывающих мир, где не бывает никаких неприятностей и не может случиться ничего страшного. Так вот, там как минимум двумя лаборантами, в том числе открывателем темы, был упомянут «Ветер в ивах». Полностью присоединяюсь к их мнению: это действительно очень «уютная» книга, только, на мой взгляд, в несколько ином смысле. Кеннет Грэм, как известно, англичанин, а всем известен приписываемый англичанам принцип: «мой дом – моя крепость». Вот в соответствии с этим принципом и написана сказка о Лесе и Реке и их обитателях. Каждый из них имеет свой собственный обжитой, лучший на свете дом, а будучи разлученным с ним, неутешно горюет – вспомните Крота, проливающего горькие слезы по оставленной им норе, или Жаба, негодующего по поводу захваченного хорьками Тоуд-Холла. Но все же главный противник этих «крепостей» – не другие звери, а зима с ее морозами, вьюгами и темнотой. В другой похожей анималистической сказке – «Обитатели холмов» Ричарда Адамса – один из персонажей утверждает: «Люди любят не саму зиму, а чувство защищенности от нее». Ну, а у Грэма эта защищенность – привилегия всех зверей, а заодно с ними – и читателей его книги. В самом деле, описания многочисленных вкусных ужинов и неторопливых вечерних бесед у горящего камина, в то время как в трубе завывает ветер, а метель швыряет снег в окна, читать лучше всего в подобной же обстановке. Сейчас как раз середина зимы; если у вас есть возможность, возьмите книгу Грэма и отправляйтесь с ней куда-нибудь, где зима – это именно настоящая зима, а не городская грязная слякоть и серое небо. А там, растопив под вечер пожарче печку, усядьтесь возле нее с кружкой чего-нибудь согревающего в руках и книгой на коленях – и, уверяю вас, то самое чувство спокойствия и защищенности вы почувствуете сполна вместе с ее персонажами.

Под стать «крепостям» и их хозяева – нам нетрудно понять их и влезть в их шкуры. Крот – найдется ли хоть один читатель, кому он не был бы симпатичен и понятен? Нам свойственно время от времени рваться в далекие края, а приехав туда, вдруг вспоминать об оставленном доме и дивиться самим себе: с чего это вдруг меня занесло так далеко?! Точно так же и Крот, вдосталь наплававшись по реке с Крысом, наездившись по дорогам с Жабом и немало погостив в самых разных домах, вдруг с тоской вспоминает о своей норе – ведь, как ни крути, East or West, home is best…

Крыс. Добрый дядюшка Крыс, по натуре не меньший домосед, чем Крот, разве что плавает по реке, а не роет ходы под землей. Он с удовольствием оставался бы всю жизнь в знакомых ему краях («За Дремучим Лесом – Белый Свет. А это уже ни тебя, ни меня не касается. Я там никогда не был и никогда не буду, и ты там никогда не будешь, если в тебе есть хоть капелька здравого смысла»), но по добросердечию легко поддается на уговоры беспокойного Жаба и отправляется в путешествие вместе с ним и с Кротом. Ведь даже те, кто не любит уезжать надолго и далеко от дома, порой сдаются перед просьбами и отправляются невесть куда за компанию, лишь бы только не огорчать своих друзей.

Жаб. Ну, тут все понятно и без разъяснений. Когда-то я был знаком с девушкой, по характеру и образу жизни очень похожей на него. Она точно так же вечно увлекалась чем-нибудь новым, точно так же быстро теряла к этому новому интерес и точно так же принималась за поиски новых ощущений и развлечений. Разница была только в периодичности: мистер Жаб меняет увлечения в среднем раз в месяц, а у нее они сменялись примерно каждые полгода или немного больше. Все остальные симптомы были налицо: нездоровый блеск в глазах, полная зацикленность на предмете своего увлечения и абсолютная неспособность воспринимать все, что с ним непосредственно не связано. Сколько она таким образом сменила увлечений, сказать точно не берусь: наши пути разошлись уже давно, и я не знаю, ускорился ли процесс за эти годы или все же (хоть и маловероятно) с возрастом замедлился.

Среди всех этих симпатичных зверюшек есть только один персонаж, который вызывает у меня неприязнь и раздражение, – это Барсук. Нет, он не злодей – таких персонажей в книге вообще нет – и в нем есть кое-что хорошее, только вот его характер и образ действий обычно сводят это хорошее на нет. Когда Барсук по-настоящему нужен для какого-нибудь полезного дела, он либо скрывается в кустах («Хм, компания!»), либо ложится спать, и его не добудиться. А когда в нем вдруг просыпается жажда деятельности, он является нежданным и начинает «причинять добро» без разбора направо и налево, не интересуясь ничьим мнением и пребывая в твердой уверенности, что его собственное мнение и есть единственно верное для всех. Самое интересное, что обитатели Леса негласно признают за Барсуком такое право и не протестуют против его самодурства, даже когда он грубо вмешивается в жизнь других, ломает все их планы и рушит созданное их руками… то есть лапами. Что ж, пусть так. Но лично я считаю, что без Барсука жизнь в Лесу была бы намного лучше. (Sapienti sat.)

Ну как, по нраву ли вам такая старая добрая анималистическая Англия? Мне – безусловно, да. Тем более что пишу я это как раз из своего деревенского дома. За окном – темное небо и заснеженный сад, от печки вовсю идет тепло, а на плите греется кастрюлька с ароматным глинтвейном. Что ж, пойду-ка налью себе кружечку да заодно подброшу в печку пару поленьев…

Странно все-таки получается. Вот был такой писатель Дмитрий Биленкин – большой любитель давать своим рассказам новые названия, изменяя в них всего несколько предложений. Однако такие парные рассказы внесены в базу «ФантЛаба» каждый отдельной карточкой, порой даже без перекрестных ссылок. А вот рассказ братьев Стругацких, существующий в двух версиях под двумя названиями: «Испытание “СКР”» и «Испытание “СКИБР”», – числится здесь единым целым, без разделения на первую и вторую редакции. Поэтому совершенно непонятно, какую именно из них прочитал и оценил тот или иной лаборант; иногда это невозможно понять даже по тексту отзыва. А между тем разница между ними не просто велика, а принципиально важна – настолько, что полностью меняет все впечатление от чтения.

Первая редакция – «Испытание “СКР”» – была впервые опубликована в 1959 году в журнале «Изобретатель и рационализатор» и в следующем году включена в сборник «Альфа Эридана». В ней перед нами характерный, впоследствии отшлифованный до высокого мастерства прием братьев: ставить своих персонажей перед выбором, в котором ни один из вариантов в принципе не может быть наилучшим, так как в любом случае придется чем-нибудь пожертвовать. Обычно такая дилемма у Стругацких в конечном итоге сводится к выбору между собственными личными желаниями и долгом перед человечеством. В более поздних произведениях – например, в «Отеле “У погибшего альпиниста”» – она ставится в завуалированной форме: чтобы добраться до ее сути, надо сначала «снять» с событий один-два смысловых слоя. Здесь же, в раннем рассказе, она дана в привычной для фантастики пятидесятых ничем не прикрытой идейной прямоте: улететь в межзвездную экспедицию на двенадцать лет, оставив на Земле жену (или без пяти минут жену), или остаться, но тем самым лишить экспедицию незаменимого специалиста и сделать ее если не невозможной, то, во всяком случае, бессмысленной. И, как это часто бывает у Стругацких, окончательный выбор не сделан: Акимов, заглавный персонаж, еще не сказал командиру звездолета Быкову ни «да», ни «нет». Впрочем, мы уже понимаем, что именно он скажет – а может быть, и ничего не скажет, ведь Быкову и так уже все понятно. Если вы читали «Испытание “СКР”», то наверняка пробовали ставить себя на место Акимова и на место Быкова. У вас мурашки по коже не бежали при этом? Если бежали, то вы и без меня отлично понимаете, насколько сильная и мощная вещь – «Испытание “СКР”».

Интересно, кстати, что существующий перевод рассказа на эстонский язык называется «Решающее испытание» («Otsustav katse»). Такое название, по-моему, даже более удачно, чем оригинальное авторское: ведь не только комплекс роботов-разведчиков СКР подвергается решающей пробе, но и Акимов, его создатель, неожиданно вынужден держать самый тяжелый экзамен в своей жизни.

Ну, а вторая редакция – «Испытание “СКИБР”»… Она впервые появилась в сборнике «Шесть спичек», вышедшем почти одновременно с «Альфой Эридана». Кто и когда уговорил братьев-писателей заменить этот оглушающий финал, в котором Акимов должен вот-вот сам себе произнести приговор, слащавеньким хэппи-эндом? Был ли это редактор, составитель сборника или кто-нибудь другой, я не знаю, но уверен, что сами братья не могли вот так наступить на горло собственной песне. И, честное слово, когда я впервые прочитал рассказ в этой редакции, у меня стало просто муторно на душе. В чем, скажите мне, смысл «Испытания “СКИБР”», если финальная дилемма полностью устранена? Получилось просто, как в детской считалочке: сели-полетели. Все довольны, всё хорошо и благостно. Даже эпизод с минным полем на полосе испытаний в этой редакции вычеркнут. Розовая жвачка…

Так, может быть, все-таки разместить здесь «Испытание “СКР”» и «Испытание “СКИБР”» на разных страницах, как, например, две редакции «Сказки о тройке»? А потом, через полгода-год, посмотреть статистику: как станут оценивать коллеги-лаборанты каждую из редакций по отдельности…

Я пинком распахиваю двери и вхожу в ночной клуб. Посетители при виде меня с визгом жмутся к стенам. Ко мне бросается десятка полтора охранников. Я расстреливаю их всех из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Я прохожу в служебные помещения клуба и поднимаюсь к двери Самого Главного Мафиози. В кабинете рядом с хозяином стоят два громилы-телохранителя. Я расстреливаю их из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

«Давай поговорим», – предлагает мне Самый Главный Мафиози. «Нам не о чем говорить», – отвечаю я и стреляю ему в голову из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Что, уже морщитесь? Всего-то после шести абзацев и сотни слов? А теперь представьте, что вот так все идет почти без перерывов на протяжении полутораста страниц: кого-нибудь то и дело убивают, да не просто так, а с художественными подробностями (например, такими: «Половина его черепной коробки превратилась в кровавый пар»). Не слишком-то аппетитное чтиво, как вы считаете? О причинах бойни написано немного и невразумительно, главное – само действие! Впрочем, если у вас хватит сил прошлепать по многочисленным лужам крови и кускам мозгов примерно до середины книги, то там вас ожидает крутой поворот сюжета. Главный герой на время прекращает убивать и – держитесь крепче! – поступает в магическую академию, чтобы научиться убивать еще лучше. (Представляете, каким должен быть уровень писательского мастерства, чтобы легко и непринужденно состыковать воедино столь различные затертые до дыр жанры?) Вот так: из мира мафии, трущоб, драк и убийств – раз, и в школу волшебников. Не стоит удивляться, ведь главный герой, оказывается, мутант, обладатель сверхъестественных способностей, несущий возмездие во имя луны… ну, или чего-то там еще. Более того, как и положено по законам жанра, он не просто маг, а Избранный™: и уровень энергии у него на два порядка выше, чем у остальных учеников, и стреляет он из самого мощного оружия, и машину водит лучше преподавателя экстремального вождения, и музыку пишет, и пару сценариев для театра за вечер может набросать, да и вообще поступает сразу на второй курс. Также само собой разумеется, что ему на шею наперебой вешаются все девушки подряд и даже гордые наследницы императорских родов теряют рядом с ним свою аристократическую спесь. Сам же он не прочь время от времени засмущаться, покраснеть и пробормотать неразборчиво: «Не стоит благодарности». Оно и понятно: надо же показать, какой он хороший, он и убивает-то и руки-ноги ломает не просто так, а со смыслом, во имя великой цели. Это особенно требуется для создания контраста с главным злодеем, который и убивает пачками, и угрожает, и шантажирует просто потому, что маньяк и сумасшедший. У него, правда, тоже есть своя великая цель, но он же маньяк, то есть плохой парень, а значит, его цель плоха по определению и не считается.

Список добродетелей и достоинств главного героя можно продолжить, но вряд ли стоит: и без того понятно, что перед нами очередной Марти Сью, да еще в весьма нехитром исполнении и старательно орошенный различными физиологическими жидкостями – то кровью, то слюнями и соплями. Первого, как я уже упомянул выше, полным-полно в начале, второго – в середине, а в конце все смешивается примерно в равных пропорциях. В целом «Горизонт событий» с натяжкой сгодится на сценарий для третьесортного аниме-сериала (дело-то, забыл сказать, происходит в Японии). Что до литературно-художественной ценности данного сочинения, то ее можно отлично охарактеризовать цитатой из Чехова: «равна отрицательной величине, изредка нулю и по большим праздникам двум вершкам в час».

Действие, как и следует ожидать от «литературы» такого уровня, описывается примитивным, однообразным, полужаргонным языком. Но главная беда не в этом, а в том, что даже такой язык автору оказался не по плечу: каждый абзац просто-таки кричит о дикой безграмотности написавшего его. Всякие «-тся»-«-ться», «одел»-«надел», «так же», «во всю», «не на долго» и прочие типичные ошибки уровня начальной школы сыплются с каждой страницы буквально десятками. О пунктуации даже говорить не стоит: с ней, как и следует ожидать, все плохо. А уж когда я вижу слова вроде «обжог», «бардовый» или (самая феерическая ошибка во всей книге) «укакошил», мне становится одновременно смешно и страшно. Смешно, потому что сразу вспоминается один прославленный в сети вьетнамский студент, которому понравилось писать по-русски гораздо раньше, чем он научился это делать. Страшно, потому что такие вот, с позволения сказать, произведения показывают всю степень деградации языка и издательского дела. Корректура?.. Редактура?.. Да что вы, в самом деле, – кто нынче вообще слова-то такие знает…

Если коротко (а длинно о таком и писать неохота), то домучивал я это… ну, просто «это», так как подходящих литературных терминов для описания не нахожу, на чистой силе воли, мужественно борясь то с тошнотой, то с зевотой. Зачем домучивал? Чтобы иметь моральное право заявить: я это прочитал, и хуже я мало что читал. В соцсетях между тем этот незамысловатый мясной боевичок называется показательным образцом современной фантастики. Что ж, если такова новая фантастика, то спасибо, я лучше почитаю старую…

Любопытный вариант попаданчества, ранее мне не встречавшийся, – попаданчество «частичное»: в прошлом оказывается не человек, а всего лишь информация, да и та неполная, – одна-единственная выдранная из книги страница. Смысл рассказа – в попытках раскрыть эту неполноту и вообще поверить, что на странице действительно описано реальное, а не вымышленное будущее. На такой основе можно было бы соорудить что угодно, вплоть до многотомной эпопеи, но, по-моему, здесь выбран наилучший вариант – короткий юмористический рассказ. Читается он легко, весело и с удовольствием. Впрочем, оно и понятно – это вариант абсолютно беспроигрышный, так как с пропорциональным сдвигом временны́х рамок он будет работать в любом времени. Здесь книжная страница из середины XX века оказывается в 1879 году. А теперь допустим, к примеру, что действие происходит в 1959 году, а страница попала туда из 2019 года. Можно ли изменить рассказ так, чтобы он соответствовал этим годам? Думаю, что да – получится примерно так:

Ну вот, а теперь представьте себе, как через пятьдесят-шестьдесят лет кто-нибудь напишет такой же рассказ о книжной странице из 2079 года в 2019… Я же говорю: вариант беспроигрышный, будет о чем написать в любую эпоху, главное – сохранять временной интервал на грани забавного «полупонимания» и «полуузнавания». Жаль, что сочинители многочисленных книг о попаданцах, занятых перекраиванием истории на свой лад, пренебрегают таким вот легким жанром.

(отредактированная версия отзыва от 21.06.2021)

Кто такой Ворон, в чём, кому и чем он клянется? Судя по заглавию, это должно быть что-нибудь в жанре героического или эпического фэнтези, верно? Вам уже представляется этакий суровый воин с силуэтом ворона где-нибудь на шлеме или плаще, мечом вороненой стали (это нарочный каламбур), на вороном коне (опять-таки каламбур) и с прочими необходимыми герою такого рода атрибутами? Увы, вынужден вас разочаровать: «Клятва ворона» – это всего-навсего более чем посредственный образец современного дамского магического реализма, впитавший в себя все худшие черты и штампы этого жанра. Об этих худших чертах и пойдет дальше речь.

Итак, действие «Клятвы ворона» происходит в нашей с вами современности во славном граде Туле, а повествование идет от лица двадцатилетней студентки Агаты Вольской. Для пущей ясности на первых же страницах она вываливает на нас поток сведений о себе: я такая, я особенная, у меня интуиция, я выносливая, ничем никогда не болею, а вот температура нормальная у меня – тридцать семь и две, очень удобно, всегда можно сказаться больной, а впрочем, это не нужно, я же виртуозно умею прогуливать занятия. Проще говоря, по всем признакам перед нами очередная Мэри Сью. Вот разве что интеллектуальная сторона ее личности почти не наблюдается (что, впрочем, вполне ожидаемо). Учебу Агата описывает как нудный и осточертевший процесс, на лекциях занята чем угодно, только не слушанием и конспектированием, хобби у нее нет, а все жизненные интересы ограничиваются сериалами, музыкой, мясом, чаем, теплым пледом и сном. Ах да, конечно же, а еще она – избранная. Впрочем, кто бы сомневался…

Девушки, милые, сочиняющие такую вот, с позволения сказать, литературу, имя вам – легион! Но почему-то каждая из вас считает, что ее «избранная» – та самая настоящая патентованная Избранная™, остерегайтесь подделок! А поскрести немного ваши творения, стряхнуть с них шелуху – и все они одинаковы: «Гарри Поттер», «Сумерки» да «Ночной дозор» – вот и все ваши источники вдохновения. И то сказать, свежих фантастических и фэнтезийных идей сейчас действительно наблюдается явный дефицит. Но когда девять десятых (а может быть, и больше) новых изданий в этих жанрах оккупированы попаданцами-прогрессорами и светло-темными избранными с магическими академиями, это, согласитесь, нагнетает некоторую скуку. Вот и в «Клятве ворона» из оригинального – разве что ведьмак, увлекающийся резьбой и выжиганием по дереву, и девушка, которая не любит кошек. Все остальное в каких угодно наборах и сочетаниях можно отыскать под сотнями ярких обложек в любом книжном магазине.

Смысловая основа сюжета весьма расплывчата, если не сказать, что она отсутствует вовсе. Все, что нам предлагается в качестве таковой, – это мелкие дрязги между светлыми и темными в пределах Тулы и ее ближайших окрестностей. В сюжетах подобного рода принято в качестве обоснования упоминать Великое Равновесие™ или Баланс Сил™, но здесь нет даже этого. Просто полтора десятка человек на пятистах страницах усердно грызутся только потому, что одни – темные, а другие – светлые и кому-то для чего-то позарез нужна энергия. Да и борьба-то какая-то странная: то они чувствуют друг друга через полгорода и мгновенно прилетают на выручку, то напропалую врут по телефону и в переписке, а собеседники принимают их «все нормально» за чистую монету. Вообще говоря, логики и стройности в магии от В. Воронцовой не чувствуется совершенно – и это надежный признак, позволяющий отличить посредственного автора от хорошего. Последние магических правил устанавливают немного, сразу же их четко формулируют и в дальнейшем строят действие строго на них, не давая себе никаких поблажек. Первые же выдумывают невнятные правила по ходу дела, быстро сами в них запутываются и начинают изобретать различные лазейки и исключения, так что по ходу действия постоянно всплывают какие-то сверхспособности, силы и условия, о которых ранее даже и речи не было. Здесь – как раз такой случай, что особенно хорошо демонстрирует заключительная сцена схватки на крыше: победить нельзя, но если очень-очень хочется, то можно.

Язык книги, как и следует ожидать, далек от хорошего литературного стиля: рубленые фразы, бытовая лексика, скудный, однообразный словарный запас. Привычка постоянно называть персонажей по фамилиям – это вообще что-то отдающее школьным духом. Приятно, что не перепутаны по смыслу глаголы «одеть» и «надеть», а вот «обуть кроссовки» где-то раз или два встречается. Также замечено принятое ныне повсеместно, но неверное употребление прилагательного «нелицеприятный» и глагола «озвучить». Как насчет юмора? Если считать юмором реплики вроде: «Твоя сущность – темный дог, давай я куплю тебе собачьего печенья, ха-ха-ха!» – то да, он присутствует. На фоне общей серости и унылости авторского слога кажутся живыми и реалистичными разве что многочисленные описания всяких красивых интерьеров и вкусной еды. А из действующих лиц сколько-нибудь внятно выглядит разве только Белла (зачеркнуто) Агата – ведь она же так любит рассказывать о себе! – да, пожалуй, еще вампир (зачеркнуто) ведьмак Влад, в которого она, конечно же, мгновенно влюбилась. Кстати говоря, Агата больше всего запоминается тем, что ее постоянно тошнит, через две страницы на третью, – от запахов, от звуков, от усталости, от нервов, от вида дохлой кошки и так далее. Такая вот, понимаете ли, чувствительная избранная. Ну, а все прочие – не более чем фон, номинальные фигуры. Насколько я понимаю, в соответствии с тонким авторским замыслом о том, что это за люди, должны говорить мелодии звонков их телефонов – иначе с чего бы нам то и дело подробно расписывают, у кого что звучит? Помнится, темные у Лукьяненко фанатели от Кипелова, а тут у нас «Агата Кристи» и «Наутилус Помпилиус» – это же уже оригинально, правда? И когда разразится чей-нибудь телефон «Князем тишины» или «Одинокой птицей», сразу станет понятно, что перед нами за человек, так ведь?

Думаю, что из вышесказанного вы получили достаточное представление о том, что вы найдете под обложкой «Клятвы ворона», если все-таки решитесь взяться за чтение. Остается только добавить, что, несмотря на полный набор штампов магического реализма, перед нами, по сути, не что иное, как простенький любовный роман – только вот два его главных героя настолько тупы, что этого не понимают. На протяжении первой половины книги они ограничиваются тем, что страстно обнимаются и кусают друг друга за шеи, отчаянно возбуждаясь при этом, но твердя дрожащими голосами: «Мы только друзья и боевые партнеры». Затем у Агаты случается прозрение, и с этого момента вся история скатывается в очередной сопливо-слезливый (и не забудьте про вечную тошноту) рассказ о разбитом сердце. Это даже в скрытый текст прятать не надо – и так ясно с самого начала, к чему дело идет и чем закончится. Точнее, пока не закончится: финал намеренно открыт, заделов на будущее оставлено полным-полно, и наша тульская версия «Сумерек» определенно получит в скором времени свое продолжение. Ну что же, ждем с нетерпением…

Вынужден самокритично констатировать, товарищи лаборанты, что пророк из меня никудышный. Едва я успел написать и разместить отзыв на «Астровитянку», в котором порадовался, что Николай Горькавый не пошел на поводу у нынешней моды и не стал сочинять разнообразные «-квелы» к своей отличной трилогии, как узнал, что таковой все-таки появился только что под названием «Курьер-619». Впрочем, как оказалось, связь его с «Астровитянкой» весьма и весьма условна. Та трилогия построена на цельном, сквозном, закрытом с обоих концов сюжете, и к ней так просто ничего не припишешь ни спереди, ни сзади, ни сбоку. И в общем-то «Курьер-619» можно было бы рассматривать как самостоятельное произведение, если бы не стойкое ощущение déjà vu, преследовавшее меня по ходу чтения.

Завязка сюжета заключается в следующем. Основное действие начинается в своеобразном альтернативном будущем, возникшем в 2013 году, когда под Челябинском вместо всем известного крупного метеорита произошло падение целого астероида. Последовавшая глобальная катастрофа на сотню лет затормозила развитие человечества и резко изменила его приоритеты и социальную структуру. В 2252 году этого альтернативного будущего космический курьер № 619 – подросток по имени Джер Брен – доставляет срочный груз в систему Юпитера, где на давно заброшенной и полуразрушенной научной базе на Европе старый ученый Мамаев намеревается произвести небывалый научный эксперимент, связанный с проникновением в прошлое – в 2013 год, в тот самый момент падения астероида. Вскоре после его прибытия события принимают драматический оборот, после чего Джер, внучка Мамаева Николетта и умный корабельный компьютер Энн неожиданно оказываются ключевыми фигурами, изменяющими весь ход мировой истории.

Заметили сходство главных персонажей, вплоть до имен, и общей направленности сюжета с «Астровитянкой»? Вот оно, то самое déjà vu – если точнее, ощущение глубокой вторичности, повторной эксплуатации тех же самых однажды придуманных удачных персонажей и сюжетных ходов. Вторичной кажется даже научно-фантастическая основа: все вновь строится на излюбленных автором реликтовых гравитационных волнах. Еще здесь часто видна натужная серьезность вместо легкого юмора, присутствует заметное количество роялей в кустах, а многочисленные цитаты, вставные истории и экскурсы научно-популярной направленности по большей части кажутся какими-то искусственными. В «Астровитянке» все это подавалось легче, как бы между делом; здесь же налицо возвращение к классическим приемам Жюля Верна: какой бы напряженной ни была обстановка, какие бы опасности ни грозили героям, пять минут на краткую лекцию по физике, астрономии или истории у них всегда найдется.

Чем «Курьер-619» решительно не похож на «Астровитянку» – это компоновкой сюжета. В нем сразу три альтернативные временны́е линии: в первый критический момент расходятся линии «время-1» и «время-2», а во второй – «время-2» и «время-3». Однако я так и не сумел понять, в чем заключается смысл такого приема:

Как бы то ни было, до определенного момента «Курьер-619» читался не без удовольствия: все-таки добротная подростковая «твердая» фантастика научно-популярного толка – ныне явление редкое. Но все мои положительные эмоции разом исчезли при появлении в заключительных главах всем знакомых реальных политических персонажей. Я тут же почувствовал себя Руматой Эсторским, который «словно с изумрудного солнечного берега бросался вниз головой в зловонную лужу». Ну не хочу я в фантастике встречать эти осточертевшие физиономии, не место им там! Да, конечно же, «цепь доверия», выстроенная этими физиономиями в критической обстановке ради спасения цивилизации, выглядит красиво и возвышенно. Только вот все это – даже не фантастика, а просто наивная сказочка для детей дошкольного возраста. В реальности на столь разумные поступки, какие совершаются в «Курьере-619» вопреки паранойе и личным амбициям, нынешние политики вряд ли окажутся способны даже в самой критической обстановке. Короче говоря, эта часть книги с моей точки зрения – один большущий и жирный минус.

Завершение вообще оставило впечатление полного недоумения.

Свои отзывы на первую и вторую книги трилогии «Дети Великого Шторма» я написал по свежим впечатлениям, очень быстро, один за другим, и разместил на «ФантЛабе» одновременно. А вот с третьей частью получилось иначе. Перевернув последнюю страницу, я вдруг осознал, что так и не понял, о чём все-таки эта третья часть и чем именно она заканчивается. Просмотрев уже имеющиеся отзывы на «Белый фрегат» и соответствующую тему на форуме, я увидел, что не одинок в своем недоумении. Где-то даже была высказана мысль, что третья книга была написана просто потому, что контракт с издательством этого требовал, – то есть смётана на живую нитку из того, что осталось у автора неиспользованным после написания первых двух книг, – отсюда и ее неудобочитаемость. У меня, однако, возникло другое предположение, но, чтобы найти аргументы в его пользу и затем внятно сформулировать и высказать здесь, мне потребовалось «Белый фрегат» перечитать. Не скажу, что это было просто и быстро, – вся легкость и красочность восприятия, которая мне так понравилась в «Невесте ветра», здесь исчезла бесследно, остался просто тяжелый и тягучий набор слов. Ближе к концу, даже чтобы просто осознавать суть происходящего, приходилось буквально продираться сквозь текст. И только закончив эту битву, отдышавшись и утерев трудовой пот со лба, я сел за сочинение данного отзыва.

Итак, вот какую гипотезу я имею честь предложить вниманию уважаемых лаборантов. В первых двух книгах содержится достаточно намеков и прямых указаний, чтобы понять: магусы – это инопланетные пришельцы, прибывшие в мир Великого Шторма на корабле «Утренняя звезда» и захватившие власть в этом мире благодаря своим знаниям и способностям, многократно превосходившим то, чем располагали аборигены. Они вели научные эксперименты и воздвигали гигантские здания, они создавали сложные машины и даже биомеханические существа, они населили императорский дворец механическими слугами и соглядатаями… То есть в явном фэнтези, каким являются первые две части, на заднем плане всегда присутствует нотка фантастики – пусть почти незримо, пусть весьма «мягкой» и не слишком научной, но все же фантастики. Именно поэтому, кстати, в своем отзыве на «Невесту ветра» я отметил свои ассоциации с «Всадниками Перна» Энн Маккефри: там тоже вроде бы чистое фэнтези, но имеющее похожую научно-фантастическую подоплеку.

Так вот, после перечитывания заключительной части трилогии у меня сложилось впечатление, что создательница мира Великого Шторма, в первых двух книгах аккуратно подведя действие к введению в фэнтезийный сюжет явно выраженной научно-фантастической составляющей, вдруг решила почему-то отказаться от эксперимента с новым для нее жанром и не стала развивать фантастическую тему дальше, вернувшись вместо этого в прежние рамки прямо по ходу действия. Именно поэтому вместо искомой «Утренней звезды», на которой Кристобаль и Эсме смогли бы отправиться к звездам или хотя бы обрести часть утраченного могущества межзвездных переселенцев, им подсовывают затхлый, дряхлый и осклизлый Белый фрегат, где вместо устремления в будущее им предлагается заняться самокопанием в прошлом. Оттого и окончание трилогии вышло таким же – аморфным и невнятным.

Разумеется, думать за другого человека – занятие неблагодарное, и, вероятно, мои представления об авторском замысле трилогии о мире Великого Шторма ошибочны. Но, как сказал моряк Пенкроф из жюльверновского «Таинственного острова»: «Не спорю, но что ж поделаешь, если он именно таким мне представляется?»

Вообще-то писать о столь известном произведении, как «Понедельник начинается в субботу», не входило в мои намерения – и без того уже набралось две с лишним сотни отзывов. Но мне случайно попался на глаза один из них, в котором есть такая фраза: «Это тот самый труд, что сделал из обезьяны человека, тот совместный труд, что облагораживает», – с оговоркой в скобках: «без шуток». И тогда я поймал себя на мысли: могли ли представить братья-авторы, работая над своим шедевром, что когда-нибудь очередному поколению его читателей потребуется такая оговорка? Результаты дальнейших размышлений на эту тему и вылились в данный текст.

Причина, по которой такого рода оговорки стали необходимыми, проста и общеизвестна. Отношение к труду как к социальному явлению ныне принято настолько отличное от вложенного авторами в «Понедельник начинается в субботу», что фразы наподобие процитированной выше воспринимаются не иначе как с усмешкой. И это – не об отдельных читателях, а о читателях «ан масс», по выражению профессора А. А. Выбегалло. В других отзывах можно встретить соответствующие характеристики этой повести Стругацких: «наивный памятник ушедшей эпохи» или «пародия на науку и мир всяких НИИ, который лопнул, не оставив о себе никакой доброй памяти, никакого наследства». Конечно, НИИЧАВО кажется наивным – по меркам нашего-то циничного века! Мы довольны, когда удается сбежать с работы хотя бы на четверть часа раньше; радуемся, спихнув какое-нибудь дело на чужие плечи; облегченно вздыхаем, когда начальник проходит мимо, не останавливаясь для расспросов о ходе дел. Так и мерещится здесь фигура того же Выбегалло, ехидно подмигивающего и риторически вопрошающего на своем французско-нижегородском диалекте: «Нес па?»

Я не стремлюсь здесь стричь всех под одну гребенку: разумеется, есть среди нас, человеков обыкновенных, и маги – те, кто занимается любимым делом, кому работа доставляет прежде всего радость и кто способен творить в своем деле буквально чудеса. Но много ли их? Вряд ли. «От звонка до звонка с перерывом на обед» – вот привычный для большинства из нас modus vivendi… точнее, modus laborandi. Более десятка лет я проработал в одном НИИ, являвшем собой парадоксальнейшее сочетание двух абсолютно различных подходов к работе. С одной стороны – молодые ребята, с блеском решающие сложнейшие инженерно-технические задачи и засиживающиеся за своими компьютерами и стендами чуть ли не до полуночи. С другой – отчаянный формализм, бесконечная бумажная волокита, великое разнообразие отписок, приемов «спихотехники» и способов имитации бурной деятельности – та самая работа «от звонка до звонка», когда за несколько минут до пяти часов в проходной уже стояла очередь из тетушек, опаздывавших домой. Собственно, ушел я оттуда как раз тогда, когда второе стало решительно преобладать над первым и разнообразные никчемные бумажки, каждую из которых строжайше требовалось предоставить по требуемой форме и в требуемый срок, стали откровенно мешать заниматься прямыми обязанностями. Так или иначе, понятие о том, какой в принципе могла бы быть работа на предприятии, подобном НИИЧАВО, и во что она превращается в реальности, я получил за эти годы сполна.

Само собой, не только сейчас, но и тогда, шестьдесят лет назад, отношение к труду мало где было таким, какое царит в стенах НИИЧАВО. Институт чародейства и волшебства – это в данном случае идеал, образец (хотя даже там имеются бездельничающие сотрудники отдела Абсолютного Знания с исцарапанными от непрерывного бритья ушами). Однако раньше этот идеал воспринимался в целом намного более положительно, чем теперь.

И все-таки даже у тех, кто трудится на самом нелюбимом месте и самой ненавистной должности, уверен, хоть раз да был момент, когда все спорилось в руках, когда работа доставляла удовольствие, когда не хотелось останавливаться и когда хотелось выполнить ее как можно лучше. И, поймав себя на этом, смущенно усмехались, украдкой оглядывались по сторонам: не заметил ли кто столь постыдного энтузиазма? – и, «остывая», махали рукой: что это со мной такое, мне что, больше всех надо?.. Так что зачатки мага есть в каждом из нас, даже в самом заядлом скептике, цинике и пессимисте, просто мало у кого есть возможность их реализовать, раз обстановка чаще всего этому отнюдь не способствует. И это при том, что теперь работодатели еще больше мечтают заставить персонал трудиться изо всех сил и из кожи вон лезут, чтобы этого достигнуть: различные «тимбилдинги», «тренинги», «коучинги», «мастер-классы» и прочие дурацкие англицизмы прочно прописались в современном трудовом лексиконе. Вот только в процессе превращения человека в мага любое навязанное извне воздействие, как правило, бессильно.

Сейчас, правда, появился модный термин: «бирюзовые компании», которые хвалятся личной заинтересованностью каждого работника в результатах общей целенаправленной деятельности и считают себя провозвестниками новой эры в организации трудовых отношений. В очередной раз убеждаюсь, что все новое – это хорошо забытое старое: НИИЧАВО уже тогда, шестьдесят лет назад, задал планку, недосягаемую ни для каких подобных новомодных фирм. «Бирюзовые» упирают на лозунг: «Компания – живой организм со своей целью, каждый работник – важная клетка этого организма»; в НИИЧАВО же каждый работал безо всяких лозунгов на благо не своего предприятия, а людей вообще – работал просто потому, что ему это было интересно и иначе себя он представить не мог.

Если подытожить все вышесказанное, то мы приходим к несколько парадоксальному выводу. Все мы знаем, что «Понедельник начинается в субботу» – вещь прежде всего сатирическая и юмористическая. Стругацкие населили Институт чародейства и волшебства множеством карикатурно-утрированных персонажей, создали ряд отчасти гротескных ситуаций вроде единодушного выхода сотрудников на работу в новогоднюю ночь. Однако в целом нарисованная ими картина НИИЧАВО и работы в нем вышла самой что ни на есть разумной и толковой, и это как раз наша реальность оказывается не более чем жалкой карикатурой на нее вне зависимости от того, какой подход к делу практикуется: традиционный, административно-командный, или новомодный, «бирюзовый». И в этой грустно-карикатурной реальности большинству из нас и приходится жить. М-да, магами тут явно не стать – хорошо хоть, что уши брить не надо…

Под конец, чтобы мой отзыв не выглядел таким уж напыщенным панегириком труду, сделаю пару замечаний по существу фактов. Во-первых, амонтильядо производится не в кастильском Толедо, а в андалусском Хересе. И шампанское на Новый год им при всем желании не заменишь: амонтильядо – это сухой херес, крепленое десертное вино. Во-вторых, страшное слово «побрекито», которым себя ругает Кристобаль Хунта, значит всего-навсего «бедняжка» и на самом деле читается примерно как «повресито». Стругацкие явно вычитали его из «Королей и капусты» О. Генри, где есть выражение «pobrecito loco» – «бедный дурачок». Так что если уж Кристобалю Хозевичу вздумалось предаться самоуничижению, лучше бы он называл себя обоими словами, ну или уж просто «loco» на худой конец. А еще лучше вообще никак не называл бы – уж он-то подобных выражений явно не заслуживает: он один из тех, чьи понедельники всегда начинаются в субботу. Желаю этого и всем лаборантам, которым посчастливилось любить свою работу и считать, что так и должно быть.

Слабо и вторично, говорите? Что ж, может быть. Только ленивый не написал здесь об очевидном сходстве «Невесты ветра» с «Сагой о живых кораблях» Робин Хобб. Добавлю, что у меня возникли еще ассоциации с «Всадниками Перна» Энн Маккефри и «Штормом в Гавани Ветров» Джорджа Мартина. Но все это отнюдь не значит, что я согласен с негативными мнениями из предыдущих отзывов, и вот почему. Напомню, что у Хобб все расписано очень неторопливо и обстоятельно, аккуратно разложено по полочкам, а кое-что и повторено для пущей ясности и убедительности. Читать поэтому надо тоже размеренно и неспешно – иначе не выходит. Когда я прочитал «Сагу…», то намеревался сочинить отзыв, но эта мысль так и осталась мыслью: бродил я, бродил вокруг монументального творения Хобб, как вокруг египетских пирамид, да так и не нашел, за что там зацепиться и с какой стороны подобраться. Все монолитно, чрезвычайно аккуратно сложено и очень тщательно пригнано, так что нигде ни щелочки, ни дырочки, ни входа внутрь, ни пути наверх. Вот и гадаю до сих пор: то ли художник там потрудился, то ли ремесленник?..

«Невеста ветра», при всем внешнем сходстве, – совсем иного толка. С ней всё намного проще, нет такого ощущения монументальности и чрезвычайной основательности проработки. Менее тщательно продуман мир, более размыт и нечеток, в нем меньше логики и стройности, нет такого количества подробностей, какое старательно выписала у себя Хобб. Зато благодаря этому читается «Невеста ветра» быстрее и легче, а по красочности и яркости творению Хобб при этом нисколько не уступает, если не превосходит. Если коротко, то я бы назвал «Невесту ветра» своего рода «облегченной версией» «Саги о живых кораблях» – для тех, кому хочется почитать что-нибудь поживее и попроще, не тратя усилий на освоение всех эпических масштабов «Саги…» вкупе с неспешным темпом действия и размеренным авторским слогом. И ничего плохого в этом, по-моему, нет: художники с легкой кистью нужны миру точно так же, как и ремесленники с увесистым молотком.

Что я отметил бы как главный недостаток «Невесты ветра» – так это слишком большое количество и слишком хитрое переплетение историй из прошлого, которые валятся на нас чуть ли не с каждой страницы. У любого сколько-нибудь значимого персонажа есть свой «скелет в шкафу», а то и не один, и их отнюдь не спешат вытаскивать на белый свет; кое-какие разъяснения время от времени появляются, но взамен тут же вырастает куча новых тайн. У меня время от времени возникало ощущение, будто я читаю условия какой-то игры в жанре «квест», где надо из беспорядочной груды намеков и подсказок сложить цельную картину событий. (Собственно, к чему-то подобному сюжет в конце концов и сводится.) Барахтаясь в этом хитросплетении судеб, я понимал, что так или иначе оно по ходу действия будет раскрыто и распутано, но все же, по-моему, здесь личных тайн и душевных травм как-то чересчур много. «Невесте ветра» отнюдь не помешала бы – хотя бы контраста ради – пара персонажей первого плана, не терзающихся никакими тяжелыми воспоминаниями, угрызениями совести и ночными кошмарами, а спокойно и без лишней рефлексии делающих свое дело.

Но в целом мне понравилось, даже сам не ожидал (признаюсь, приступал к чтению с некоторым скепсисом, начитавшись отзывов о «вторичности»). Пожалуй, стоит попробовать взяться за следующую книгу, тем более что открытый финал и незавершенность сюжета прямо-таки требуют это сделать.

«Звездный огонь» на меня произвел несколько иное впечатление, чем «Невеста ветра». Там в целом темп развития действия мне показался однородным и равномерным. Здесь же – как будто читателя бо́льшую часть книги потчуют питательным, но невкусным «бульоном» из второстепенных и даже третьестепенных событий, а все по-настоящему важное старательно приберегается «на десерт», чтобы потом быть поданным одним огромным кусом на последних страницах – таким, что в рот не запихнешь, подавишься. Поэтому «Звездный огонь» в моем восприятии четко делится на две неравные части: бо́льшую – до финальных событий в императорском дворце – и меньшую – собственно эти события. Оттого и восприятие получилось, в отличие от «Невесты ветра», неодинаковым: первая часть казалась порой скучноватой и пресной, а вторая, наоборот, – перенасыщенной.

Я прекрасно понимаю, что все якобы второстепенные и третьестепенные события, происходившие по ходу действия, просто готовили почву для финальных глав и были поэтому совершенно необходимы. И я оценил ту ловкость и незаметность, с которой раскиданы по тексту намеки, случайные упоминания и воспоминания, которые не кажутся важными, а потом вдруг, строго в нужное время, приобретают огромное значение и резко меняют весь ход событий. И все-таки здесь, по-моему, вышел перебор – даже не в количественном, а в качественном смысле. Уж слишком велик масштаб неожиданно вскрывшихся обстоятельств по сравнению с прочитанным ранее и ставшим уже привычным.

Впрочем, так или иначе, сюжет развивается, финал, как и в «Невесте ветра», открыт, многие загадки остаются неразгаданными, и после «Звездного огня» по логике вещей следует перейти к третьей, заключительной книге. Это я и собираюсь сделать.

Так получилось, что мой отзыв на «Два капитана» – юбилейный, пятидесятый. Из этого естественным образом следует, что вряд ли я добавлю что-нибудь новое к написанному об этом романе здесь ранее. Поэтому я не стану останавливаться подробно на истории любви – одной из основ сюжета, – которая словно бы придумана какой-то девочкой-подростком с романтическим воображением. Не буду много писать о плоских черно-белых персонажах, чьи роли – кто хороший, а кто плохой – четко распределены уже в самом начале и остаются неизменными до конца. Не буду долго сравнивать этих персонажей с заводными игрушками, механически повторяющими от главы к главе одни и те же действия (Валька Жуков пахнет зверями и рассеян, Гришка Фабер орет, Кораблев расправляет усы и постукивает пальцами по столу и т. д.). Не буду много распространяться о назойливом и не слишком насыщенном смыслом рефрене «Бороться и искать, найти и не сдаваться», которым писатель ни разу не упускает случая огреть меня из-за любого мало-мальски подходящего угла, как хорошей дубиной, хотя голова от него уже и так гудит. Не стану перечислять все примеры какой-то нарочито-показной таинственности, когда Псков становится Энском, Игарка – Заполярьем, все летчики, включая легко узнаваемого Чкалова, и все ученые, включая легко узнаваемых Шмидта и Визе, скрываются за инициалами или безымянными должностями и даже имя какого-то известного художника заменяется отточием. А напишу я подробно только об одном – об истории исследований судьбы экспедиции капитана Татаринова на шхуне «Святая Мария» летчиком капитаном Григорьевым. Именно она, а не все перечисленное выше поражает меня в наибольшей степени.

Почему я обращаю внимание именно на это? Да потому, что по собственному опыту знаю, что нужные сведения, документы, материалы, участники и свидетели событий вот так сами собой с неба на исследователя не падают – за ними надо охотиться, просиживать недели и месяцы в архивах и библиотеках, вытаскивать информацию из самых неподходящих мест, усиленно разыскивать нужных людей и ездить порой за тридевять земель ради нескольких листков бумаги, пары фотографий или получаса разговора. И это еще не всё: добытые данные надо свести воедино, восстановить на их основе общую картину событий, что удается далеко не всегда. Самым упрямым фактам приходится порой искать место не один год. А теперь сравним это с той хроникой невероятных совпадений, удач и счастливых находок, которую мы видим в «Двух капитанах».

Напомню, что область поисков и исследований в данном случае настолько узка, что у́же просто некуда: одна-единственная небольшая экспедиция, когда-то пропавшая без вести где-то в Арктике. Следовательно, шансы отыскать какие-либо свидетельства, документы и прочее спустя двадцать-тридцать лет можно считать ничтожно малыми. И тем не менее происходит следующее.

Разумеется, Григорьев и сам сделал для успеха своих поисков немало – чего стоит одна расшифровка (именно расшифровка, не просто прочтение) дневников штурмана Климова. Но все же череда совершенно невероятных счастливых совпадений перечеркивает в моих глазах его собственные усилия. Если бы в сюжете присутствовали одно-два подобных совпадения – это было бы нормально, удача порой все-таки улыбается исследователям, да и читаем мы не документальное произведение, а художественное. Но чтобы весь объемистый роман был построен на таких вот счастливых случаях – это уже перебор даже для художественной литературы. Уже к середине книги хочется кричать: «Не верю!!» – и биться головой об стену, только бы прекратили выскакивать строго в нужные моменты из кустов те же персонажи верхом на тех же роялях, держа в руках всё новые и новые чудесным образом обретенные факты и документы.

И, наконец, еще одно: мотивация поисков, которые вел Григорьев. Она раз от раза описывается иначе, меняясь от простого мальчишеского желания раскрыть волнующую тайну в начале книги до финального заявления: «Я искал экспедицию, потому что я человек войны, и нашел ее, потому что я человек войны». Но больше всего в связи с поисками упоминается имя Николая Антоновича Татаринова – двоюродного брата капитана. Именно он, как подозревает Григорьев, является основным виновником гибели экспедиции. Когда-то за это обвинение Григорьев был опозорен Николаем Антоновичем и изгнан из дома Татариновых. И очень похоже, что с тех пор им двигало не столько естественное стремление исследователя добраться до истины через все препоны, сколько желание свести личные счеты, доказав ненавистному с детства противнику свою правоту, желательно при свидетелях для пущего унижения. Скорее всего, в авторский замысел это никоим образом не входило – но на деле, по-моему, получилось так, что иначе трактовать поведение Григорьева попросту невозможно.

Не верите? Что ж, вот вам материал для размышлений. Заметьте: чуть только у Григорьева намечается очередной прогресс в деле поисков экспедиции, тут же на сцене обязательно возникает Николай Антонович – или собственной персоной, или в рассказах других, или хотя бы через опубликованные им статьи. Также при этом обычно тем или иным образом подаются мысли Григорьева: вот, я отыскал новые факты, эти факты хорошо ложатся в мою гипотезу, что-то скажет по этому поводу Николай Антонович? Особенно показательна в этом смысле заключительная сцена официального доклада на заседании Географического общества. Перед его началом Григорьев не очень-то волнуется по поводу предстоящего публичного выступления, не беспокоится о ясности и убедительности своего доклада – его в первую очередь занимает вопрос, придет ли на заседание Николай Антонович. Что это, как не ожидание сладкого часа мести и уничтожения врага? Иначе зачем бы потребовалось Григорьеву выдвигать в конце доклада обвинение публично и жестко, отметая принципы научной этики, которых – учитывая место и характер заседания – следовало бы придерживаться в своем выступлении? И можно ли с учетом вышесказанного считать Григорьева таким уж бескорыстным и объективным исследователем – искателем истины, каким он, по-видимому, должен нам казаться согласно авторскому замыслу? И о чем тогда, в сущности, идет речь в «Двух капитанах» – о подвиге во имя науки или о простой мести за давнюю обиду? И если о втором, то стоит ли роман тех похвал, какие ему принято расточать?..

О существовании этой книги я узнал еще в школьные годы, прочитав в журнале «Техника – молодежи» статью, где писатель конца XIX века Н. Н. Шелонский был упомянут в связи с предсказанием им существования четвертого состояния вещества – то есть, по-нашему, плазмы. Помню, что это сделанное сто лет назад предсказание поразило меня настолько, что я каким-то образом умудрился приплести его к очередному сочинению по литературе, за что и получил в тетрадь замечание от «русички»: никакого Шелонского в школе не изучают, так что нечего умничать.

И вот теперь я прочитал роман «В мире будущего», где было сделано это предсказание, от начала и до конца. Ну, что тут сказать?.. Очень быстро, уже после нескольких первых глав, возникло ощущение, что я читаю не столько оригинальный авторский текст, сколько весьма посредственную компиляцию из романов Жюля Верна «Путешествие к центру Земли», «Робур-завоеватель» и «Вверх дном». Правда, у Шелонского герои идут по следам не средневекового алхимика, а некоего древнего индуса, открывшего секрет превращения вещества, отправившегося на Северный полюс и собравшегося затем невесть как лететь на Марс (!), а конструкция воздушного корабля «Марс» принципиально отлична от «Альбатроса» Робура. Также Шелонский, в отличие от Верна, никак не разъяснившего устройство аккумуляторов «Альбатроса», «сконструировал» для «Марса» сверхмощный и сверхкомпактный источник энергии, работающий на постепенном превращении платины в золото, – этакий РИТЭГ девятнадцатого века.

По ходу действия в районе Северного полюса обнаруживается земля с умеренным климатом – здесь «В мире будущего» можно счесть своего рода предтечей написанной тридцать лет спустя «Земли Санникова». Но все дальнейшие приключения опять-таки прямо списаны у Верна: подземный мир, куда можно попасть через кратер вулкана, блуждания в каменных коридорах, высеченные на стенах путеводные знаки, нехватка воды, схватки с динозаврами, обвал… (Вот разве что имеется замечательное слово «птицегад» для обозначения археоптерикса!) Эпизод с изготовлением нитроглицерина заставляет вспомнить еще один роман Верна – «Таинственный остров». Но если там подробно (пусть и с намеренными неточностями) расписан весь процесс от начала и до конца, включая получение необходимых серной и азотной кислот, то Шелонский ограничился только упоминанием об охоте ради добычи жира. Вопрос о переработке этого жира во взрывчатое вещество при отсутствии кислот, сосудов для проведения химических реакций и прочего он скромно обошел стороной. Зато способ, каким этот нитроглицерин был взорван, – пережигание веревки с подвешенными к ней грузами – опять-таки является прямым заимствованием из «Таинственного острова».

Хорошо, допустим, что все это нудное списывание потребовалось лишь для завязки сюжета, обоснования способа, каким четыре человека попали из девятнадцатого века в двадцать девятый, – ну, не сумел человек придумать ничего сам и решил воспользоваться чужими идеями, бывает. Но если эта завязка растянута на два десятка глав, то есть более чем на половину романа, и в ней намечено несколько интригующих сюжетных линий, а потом все они резко и целиком оборваны, – это уже откровенная нелепость. Я так и не понял, зачем надо было городить такой огород, если после перенесения действия в XXIX век ни об индусе с его таинственными следами, ни о Марсе больше речи не идет. Да и вообще вторая половина романа не имеет с первой ничего общего, кроме упомянутых четырех человек – пришельцев из прошлого. Кстати, персонажи романа все абсолютно безлики, ведут себя совершенно неестественно, ничему не удивляются, зато без устали произносят длиннейшие научные речи, набитые числами.

Можно было бы надеяться, что, добравшись наконец до желанной цели – будущего, – действие станет интереснее и оригинальнее. Увы, нам по-прежнему предлагаются в основном всё те же бесконечные описательные монологи и диалоги, лишь кое-где разбавленные событиями. Если продолжать сравнение «В мире будущего» с романами Жюля Верна, то у последнего, конечно, герои тоже не прочь порой встать в позу и прочитать по ходу дела лекцию-другую, но и действия и приключений при этом хватает. Здесь же налицо их явный дефицит.

Итак, что же ожидает нас, согласно Шелонскому, в XXIX веке? Самое главное: цивилизованный мир возглавят слившиеся воедино (вплоть до общего русско-французского языка) Россия и Франция, а их антагонистами станут англичане – отгородившаяся от мира отсталая и грубая нация. Почему отсталая и грубая? Потому что она не отказалась от городов, денег, оружия, законов и политических партий. Всему этому усиленно противопоставляется «духовность» русско-французского народа с его кланово-общинным строем и выстроенными там и сям «соборами всея Руси» под сверкающими куполами.

Откуда взялась такая странная для нас картина будущего? Это не более чем прямое проецирование на тысячу лет вперед текущей политической обстановки на момент написания романа (1892 год). В то время происходило очередное обострение российско-британских отношений из-за раздела сфер влияния в Средней Азии, усилившее традиционную для русского общества англофобию. Тогда же было подписано союзное соглашение с Францией – оно, наоборот, отозвалось в обществе симпатией к Франции и всему французскому. Шелонский, следуя конъюнктуре, попросту раздул это все до эпических масштабов и перенес в будущее, заодно сдобрив изрядной дозой славянофильско-великорусского духа, которым прямо-таки разит со страниц. Проще говоря, о каком-либо основательном и продуманном подходе к конструированию будущего здесь говорить не приходится: перед нами всего лишь лубок на злобу дня, не более того.

Но, может быть, хотя бы научные и технические прогнозы удались Шелонскому лучше? Ведь его «платиновый РИТЭГ» – идея для своего времени весьма интересная и свежая. К сожалению, ничего особенного по части техники будущего мы больше не найдем: все прочее либо основано на уже существовавших к 1892 году технологиях (фотокопирование книг, подземная пневматическая транспортная система), либо списано у кого-нибудь («телефот», то есть видеосвязь, и деятельность редакций английских газет – очередные заимствования у Жюля Верна, на этот раз из рассказа «Один день американского журналиста в 2889 году»), либо просто реализует уже возникшие проекты (туннель под Ла-Маншем). Даже то предсказание существования плазмы, с которого я начал этот отзыв, оказалось не о плазме в современном понимании этого слова: Шелонский так вывел идею о «первичной материи», до которой можно расщепить любое вещество и, в свою очередь, из которой можно восстановить любое вещество. Да и в целом его представления о строении вещества – «тонкие атомы, стремящиеся стать грубыми и погруженные в электрическую материю», – ближе к воззрениям какого-нибудь почтенного древнегреческого философа, чем к научной мысли конца XIX века.

А что в итоге? Если охарактеризовать мои впечатления одним словом, то этим словом будет «разочарование». Так долго, со школьных лет, мне представлялся некий забытый гений, силой своего разума с потрясающей точностью проникший в будущее, – и таким убогим оказалось на деле его творение. Не знаю, буду ли когда-нибудь еще его перечитывать. Но совершенно точно знаю, что другим читать его советовать не стану – не стоит оно того.

«Планета не в порядке – слишком мало денег».

Если в этой цитате из рассказа Клиффорда Саймака «Денежное дерево» заменить «денег» на «думающих людей», получился бы идеальный эпиграф ко всей трилогии «Астровитянка» разом, краткое выражение ее основной мысли. Но, несмотря на пессимистичность этого тезиса, «Астровитянка» в целом очень и очень оптимистична! Это составляет разительный контраст с большей частью современной фантастики – подчеркнуто мрачной и тягуче-унылой. Строссы, уоттсы и иже с ними заваливают нас историями о том, как технический прогресс несет человечество к неминуемому краху. А Горькавый уверен: найдутся мыслящие и притом порядочные люди – и прогресс обернется нам во благо.

Понятно, что нынче подобные воззрения не в моде и не в чести: инфантильно, мол, незрело, наивно, такое подросткам только читать. Вот именно: подросткам, если точнее – думающим подросткам. В четвертой главе второй книги устами профессора Эксмина целевая аудитория указана совершенно четко и недвусмысленно: интеллектуальная молодежь. Ну, или хотя бы желающая таковой стать. А цель – выработка у нее интереса к науке и критического взгляда на окружающую действительность. Естественно, что лучше всего с этой задачей справится некий «внешний» наблюдатель, смотрящий на общество «со стороны», то есть абсолютно незашоренным и непредвзятым взглядом. Здесь вместо классического варианта – инопланетян – таким наблюдателем становятся «астровитяне». Точнее, «астровитянка» – девочка Никки Гринвич, выросшая одна в разбитом космическом корабле на астероиде под присмотром умного компьютера. Вновь попав в человеческое общество, она становится катализатором огромных перемен в нем, пройдя в трех книгах путь от своих собственных мелких забот до глобальных планов переустройства мира. Впрочем, о том, как меняется тематика и растет ее серьезность, я еще напишу в конце. А пока перечислю, что мне в «Астровитянке» понравилось, а что – нет.

Итак, достоинства. Во-первых, это уже упомянутый оптимизм и отсутствие озлобленности на весь мир. На протяжении трех книг происходит (или уже произошли в прошлом и представлены как свершившийся факт) немало печальных событий, но даже они не заслоняют собой общий оптимистичный и жизнеутверждающий дух книги.

Второй безусловный плюс «Астровитянки» – динамичный и продуманный сюжет. Видно, что трилогия была задумана вся сразу, от начала и до конца связанная цельным замыслом: темп развития событий постоянный, высосанных из пальца новых персонажей, ситуаций и прочего нет, все «ружья», развешанные по стенам в самом начале, аккуратно «выстреливают» по ходу действия. И честь и хвала Горькавому, что он не поддался соблазну придумывать впоследствии разнообразные «-квелы» к «Астровитянке». Вовремя остановиться – этим умением сейчас обладают, кажется, очень немногие писатели…

Третий плюс – юмор. Его здесь в общем-то немного, но как раз достаточно, чтобы он, не слишком мозоля глаза, служил отличной приправой к повествованию. Вдобавок этот юмор – весьма качественный и неизбитый: достаточно вспомнить «конфузного» кальмара, у которого реактивная камера соединена с кишечником, или платье с «шаловливо блуждающим» по случайному маршруту прозрачным пятном.

Четвертое: очень хорошо, что в «Астровитянке» совершенно нет никакого ханжества и морализаторства, которые, по мнению многих, непременно должны содержаться в книге, рассчитанной на подростковую аудиторию. Герои «Астровитянки» – вовсе не идеальные пай-мальчики и пай-девочки, воплощение «традиционных ценностей». Они то и дело влипают в различные неприятности, понемногу пробуют спиртное, ухаживают друг за другом, вовсю целуются – в общем, ведут себя как нормальные подростки, которые хотят поскорее вкусить от радостей взрослой жизни. Но – и это главное – во всем подобном четко соблюдена мера. Вино, например, пьет только Никки, да и то по медицинским показаниям – такое можно найти даже у освященных традицией русских классиков («Кадетский монастырь» Лескова). А остальные, если уж и выпьют, то разве что бокал шампанского украдкой на праздничном балу раз в год. Обычно же события просто не оставляют им времени думать о чем-нибудь подобном. Вряд ли здесь можно усмотреть какую-либо «пропаганду употребления алкоголя несовершеннолетними», упомянутую в некоторых предыдущих отзывах.

Пятое – отчетливо различимая научно-популярная направленность. Все три книги битком набиты научными фактами из самых разных отраслей знания – от элементарных физических опытов в духе Перельмана до моделей термоядерных реакций в звездах и космологических гипотез. Может быть, именно поэтому фундаментальная наука XXIII века, описанная в «Астровитянке», соответствует уровню нашего времени: так не искушенному в науке читателю не придется разбираться, где фантастика, а где реальность. Но тогда – и тут мы переходим к недостаткам – тем неэтичнее выглядит безальтернативное навязывание автором по ходу действия своих собственных научных теорий. Главным образом это относится к его ярой критике инфляционной модели возникновения Вселенной (а в образе малосимпатичного профессора Гутта, очевидно, выставлен Алан Гут, основоположник современной инфляционной космологии). Горькавый приводит в книге только аргументы против космической инфляции, но никаких доводов «за». Взрослый читатель, возможно, найдет объективную научно-популярную литературу на эту тему, но подросток, скорее всего, так и останется при убеждении, что только «новая гравитационно-волновая космология Николь Гринвич» глаголет абсолютную истину, а все прочие теории – полная ерунда. Точно так же обстоит дело и с вопросом о возникновении Луны: безапелляционно разносится вдребезги основная на данный момент гипотеза ударного формирования и предлагается взамен другая, своя собственная. Замечу, что оба упомянутых вопроса на данный момент еще весьма далеки от решения, и поэтому в книге с явной научно-популярной составляющей следовало бы честно познакомить читателя сразу с несколькими существующими альтернативными гипотезами. Еще древние римляне в дискуссиях старались придерживаться принципа: audiatur et altera pars. Здесь же altera pars не дано ни малейшего шанса.

Следующий недостаток – обилие раздражающих англицизмов: «мессидж», «Бейджин», «вайрлессный»… Если таким способом – экстраполируя современные тенденции – автор попытался представить себе язык XXIII века, то получилось, прямо скажем, грубовато. Похожие царапающие взгляд ощущения возникают при чтении книг о временах Петра I с тогдашними «фортециями», «викториями» и «негоциантами-навигаторами». Да и сдается мне, что уже сейчас степень засорения языка кальками с английского превзошла уровень, описанный в «Астровитянке».

Еще отмечу несколько вывихнутые отношения двух основных персонажей – Никки и Джерри. Со стороны Джерри они представлены определенно нездоровыми – крайней формой любовной одержимости. Но в книге эта одержимость так усердно идеализируется, что иной читатель, еще не научившийся психологической устойчивости в отношениях, может так и остаться при убеждении, что такая «никки-зависимость» – это совершенно нормально и даже хорошо, потому что подано уж очень романтично и возвышенно.

Объем отзыва здорово разрастается – пора понемногу закругляться. Осталось написать еще о том, какими я вижу различия между тремя частями «Астровитянки» и их аудиторией. Первая часть явно ориентирована на подростков. Признаки этого – и постоянные отсылки к Гарри нашему, понимаете ли, Поттеру – девочка, которая выжила, и все такое, – и сама Никки, которая всегда оказывается лучше всех, умнее всех, оригинальнее всех и т. п. За что она ни берется, все у нее выходит отлично. Робота конструировать – так уж совсем необычного, но который на соревнованиях уйдет дальше всех. С взрослыми юридические споры вести – так настолько ледяным и уверенным тоном, что тушуются даже твердолобые чиновники и законники. Космологические гипотезы предлагать – так сразу обещающие переворот в науке. Участвовать в космической регате, не имея никакого опыта пилотирования, – так сразу победить всех асов. Заработать за лето – так разом четверть триллиона. И все это в четырнадцать лет. Тут целевая аудитория определяется совершенно ясно.

Но вот вторая книга уже начинает отходить от фокусировки на одном персонаже и его многочисленных талантах и исподволь и незаметно вкладывать в читателя новые идеи и взгляды на мир. Именно поэтому, если присмотреться, с социально-политической точки зрения описанное в «Астровитянке» общество XXIII века так мало отличается от сегодняшнего. Здесь уже явно идет ориентация на тех, кто на несколько лет старше и начинает задумываться о том, что в жизни хорошего и плохого и почему плохого, как правило, больше. Соответственно этому автор постепенно превращает Никки из просто яркой личности в средство, с помощью которого мир можно изменить к лучшему. Ну, а заключительная, третья часть, похоже, рассчитана уже на вполне взрослых людей – и по уровню поднимаемых вопросов, и по взаимоотношениям персонажей. Как ни крути, а многое в ней только взрослый и может в полной мере понять – хотя бы тщательно размеренный, монотонный образ жизни Элизы дю Снайдер, когда-то отвергнутой Джерри. Кстати, разрешение ситуации с Элизой, конечно, откровенно искусственно, но все же лучше, чем отсутствие решения вообще.

Что ж, пожалуй, всё. Время делать выводы. «Астровитянка», по-моему, – это хорошая попытка продолжить классические жюльверновские традиции, вариация на тему «Пятнадцатилетнего капитана», но без занудства и морализаторства, увлекательная, но в то же время серьезная. Она не идеальна, однако прочитать ее, безусловно, стоит – но только не все три книги разом. Первую – лет так в четырнадцать-пятнадцать. Вторую – года через три. А третью – еще года через три. Вот тогда, мне кажется, вся история «астровитянки» Никки Гринвич и навсегда измененной ею человеческой цивилизации предстанет перед читателем согласно авторскому замыслу и в наилучшем свете.

Жил да был лет пятьдесят назад в штате Аризона простой библиотекарь, бывший пилот гражданской авиации по имени Лоуренс Дэвид Куше. Написать свою собственную книгу ему и в голову не приходило – с чужими бы успевать управляться… Особенно много хлопот доставляли ему многочисленные просьбы посетителей отыскать что-нибудь о Бермудском треугольнике – тогда эта тема только возникла, но с легкой руки падких на сенсации журналистов быстро стала чрезвычайно популярной. Понемногу Куше и сам заинтересовался ею, но с совершенно иной точки зрения. Ему не были интересны сенсации – он хотел просто добраться до истины и понять, что именно надо отвечать и советовать донимавшим его запросами посетителям библиотеки. Поэтому и взялся за дело он крайне основательно: провел много времени в библиотеках и архивах, просмотрел тысячи изданий и документов, написал сотни писем и запросов в официальные инстанции, – и постепенно в его уме сформировалась картина, разительно отличавшаяся от той, которая уже стала привычной и известной для широкой публики. Вывод Куше был шокирующе прост: никакого Бермудского треугольника не существует, а все пугающие рассказы о нем – не более чем следствие неверной интерпретации или сознательной подтасовки фактов, а порой и просто выдумка. Тогда-то у Куше и возник замысел написать книгу, ясно и доказательно, с фактами в руках представив и обосновав в ней свой вывод. Эта книга, озаглавленная «The Bermuda triangle mystery solved», вышла в 1975 году, а на русский язык была переведена под названием «Бермудский треугольник: мифы и реальность».

Когда-то давно один мудрый пожилой человек сказал мне так: «Настоящий исследователь обязан сомневаться во всем, что он читает, слышит и т. д.». Если бы эти слова были известны Куше, он наверняка поставил бы их вторым эпиграфом к своей книге (первый – цитата из «Похищенного письма» Эдгара По об истине, лежащей на поверхности и потому никем не замечаемой). И действительно, книга о несуществующей тайне Бермудского треугольника – это замечательный образец научного скептицизма – скептицизма в лучшем смысле этого слова, где цель сомнений – не опровергнуть чье-либо мнение, а установить истину, какой бы она ни оказалась.

Что же конкретно сделал и о чем написал Куше? Он тщательно проанализировал произошедшие с 1840 по 1973 годы пятьдесят три случая исчезновения судов и самолетов в районе Атлантического океана, известном как Бермудский треугольник. Каждому такому случаю отведена отдельная глава. Вначале излагается история в том самом интригующем и таинственном виде, в каком она получила известность, – Куше называет ее Легендой. Далее он документально проверяет каждый (да, именно каждый!) поддающийся проверке факт из этой Легенды. Например, если Легенда говорит, что знаменитый яхтсмен Гарвей Коновер на своей большой надежной яхте бесследно исчез в Бермудском треугольнике при идеальной погоде, Куше приводит нам сводки погоды за соответствующие даты, из которых следует, что в те дни вблизи побережья Флориды бушевал шторм, и тут же указывает длину яхты Коновера – сорок пять футов. После этого он задает резонный вопрос: а так ли загадочно теперь выглядит исчезновение Коновера, вышедшего на маленьком и не слишком прочном суденышке в штормовой океан, нужно ли привлекать здесь для объяснения какие-то таинственные силы? И так дотошно и тщательно он исследует почти каждый из полусотни случаев. «Почти», а не «каждый», – потому что о некоторых из них, несмотря на все усилия, ему не удалось отыскать никаких достоверных сведений. По этому поводу Куше пишет, что всерьез подозревает, что эти Легенды вообще не имеют под собой никакой реальной основы и были от начала и до конца попросту выдуманы любителями сенсаций.

Но, так или иначе, повышенное число морских и авиационных происшествий и катастроф в районе между Флоридой, Бермудскими островами и Пуэрто-Рико – не вымысел, а факт, и этот факт требует объяснения. Куше такое объяснение нашел – оно, как и похищенное письмо у Эдгара По, лежит настолько на поверхности, что никому и в голову не приходило его там искать. Дело в том, что упомянутый район является местом чрезвычайно оживленного судоходства, через него также проходит множество авиационных маршрутов. Естественно поэтому, что и число различных происшествий там выше, чем в более спокойных районах, – это простая статистика, не содержащая никакой зловещей тайны. Вдобавок этот район Атлантического океана отличается крайне непредсказуемой погодой и сложными условиями для судоходства, что также вносит свой существенный вклад в число «таинственных исчезновений». Вот и всё: немного статистики, сведений из метеорологии и океанографии, а главное, холодный ум – и различные инопланетяне, атланты, НЛО, «лучи смерти», гигантские газовые пузыри и многое прочее оказываются не у дел.

Итак, легенда о Бермудском треугольнике в результате исследований Лоуренса Куше не выдержала давления неоспоримых фактов и непредвзятых рассуждений. Одной загадкой океана стало меньше. Хорошо это или плохо? Океанолог академик Леонид Максимович Бреховских, написавший послесловие к русскоязычному изданию книги Куше, упоминает о письме, полученном им после публикации статьи, посвященной развенчанию «тайны Бермудского треугольника». Автор письма задает вопрос: «Раньше была в океане тайна, а вы своей статьей ее разрушили. Зачем вам понадобилось это делать?» Как ответил ученый-океанолог на это обвинение (которое фактически адресовано не только ему, но также и Куше), прочтите лучше сами, а я здесь напишу о том же самом от собственного лица. Я понимаю, что многим, чтобы жить было интереснее, нужны щекочущие нервы неразгаданные тайны, и оттого такой популярностью пользуются книги в жанре мистики и ужасов. Но лично мне намного интереснее жить в познаваемом, рационально объяснимом мире, где человеческий разум – это не бессильный светлячок в океане вечной тьмы непознаваемого, а мощный прожектор, освещающий реальность и указывающий путь вперед. Книга Лоуренса Куше – это именно такой прожектор. Точнее, даже не так: это сильный и издалека видный маяк, уверенно ведущий путников на море и в воздухе через кажущийся таким страшным, но на самом деле попросту не существующий Бермудский треугольник. И свет этого маяка доступен всем – главное, захотеть его увидеть.

Начну с краткого отступления. Несколько месяцев назад я прочитал отзыв, автор которого задается вопросом: почему персонажи Питера Уоттса все, как на подбор, – с психическими отклонениями? Найденный им ответ таков: «куда проще выстроить характер, взяв за основу патологию, закрутив всё вокруг нее, закольцевав и отцентрировав». Великолепно сказано – проще и лучше просто невозможно. Как эта черта творчества Уоттса относится к Урсуле Ле Гуин? Самым прямым образом. То, что Уоттс проделывает с отдельными персонажами, Ле Гуин делала с целыми социумами. Многие авторы здешних отзывов восхваляют ее способность мастерски конструировать и оживлять общества самого разнообразного толка. Так вот, по-моему, она была способна делать это только при условии, что у членов этих обществ имеется какое-нибудь кардинальное физиологическое или психическое отличие от привычного нам образа человека. Только тогда, когда можно было за это отличие «зацепиться», от него оттолкнуться и на нем сделать акцент, у Ле Гуин и получались яркие и убедительные картины жизни чужих миров: не надо было тратить много усилий на детальную проработку социальной сферы, ведь внимание читателя все равно будет отвлечено местной спецификой. Примеры таких обществ можно найти в «Левой руке тьмы» или «Роканноне». А вот в «Обделенных» перед нами самые обыкновенные люди – не гермафродиты, не зеленые мохнатые сновидцы и не сексуально озабоченные подземные коротышки. Эффектных и отвлекающих внимание чужеродных черт они не имеют. Оттого и две модели созданных ими обществ – тоже самые обычные, отлично знакомые нам по нашим земным реалиям, разве что намеренно утрированные. И обе вызывают отчаянную скуку.

Впрочем, происходит это не сразу. Повествование – тут надо отдать автору должное – выстроено необычно, этаким маятником, раскачивающимся между двумя планетами и двумя периодами в жизни одного и того же человека. Читателю вначале просто некогда скучать, так как ему постоянно приходится переключать мысли между Анарресом с его очень своеобразным анархо-коммунистическим обществом и олигархически-капиталистическим Уррасом. Однако чем дальше, тем меньше становится размах колебаний «маятника», и в конце, когда обе противоположности окончательно сходятся воедино, это дает не ожидаемую яркую финальную вспышку, а попросту… ноль. Дочитав «Обделенных» до конца, я убедился, что напрасно на протяжении почти четырехсот страниц пережевывал жвачку из нудных общеизвестных социальных истин. Никакого откровения на их основе Ле Гуин так и не сумела соорудить, разве что несколько поучительных сентенций – тоже, впрочем, далеко не оригинальных, а то и вовсе банальных и заезженных: «в любом окружении человек всегда одинок», «тот, кто строит себе стены, сам заключает себя в тюрьму» и т. п. В общем, все завершилось так, что оставило меня в недоумении: а зачем вообще это было написано?

Такой вопрос тем более оправдан, что основная идея романа, равно как и смысл названия «Обделенные», становятся полностью ясными уже где-то в начале второй половины книги. Постоянно и навязчиво проводится противопоставление: Уррас – материальные богатства, диктат государства, духовная нищета и вызывающий индивидуализм, Анаррес – свобода от собственности, суровый аскетизм жизни, кажущаяся свобода и незримая, но вполне действенная принудительная уравниловка под давлением общественного мнения. И вот как раз после середины книги между Уррасом и Анарресом начинает проступать явное сходство: они сходятся в подавлении свободы, разве что достигаемым разными способами. Можно было бы ожидать, что, когда это стало ясным, в заключительных главах нам будет показан путь к преодолению этого зла. А вместо этого получилось не более чем повторение того, что уже и так понятно: оба общества – это тупики в развитии. Вдобавок упомянуты еще два подобных тупика: уррасское государство Тху с его тотальным контролем всего и вся и Земля, вынужденная из-за экологической катастрофы жестко подчинить все свое общество и его членов задаче выживания. Ну хорошо, а дальше-то что? А ничего: в самом конце выскакивают этаким «богом из машины» хайниты – своего рода высшие существа, стоящие над мелочной возней обитателей двух планет-близнецов, – и мигом круто меняют судьбу главного героя, но только его одного. В остальном что Уррас, что Анаррес остаются хоть и слегка взбудораженными, но неизменными. Правда, один из хайнитов живо интересуется анархистскими теориями Одо, на которых построено анарресское общество, – но это, извините за резкость, явная фальшивка со стороны автора, чтобы хоть как-нибудь оправдать невнятный финал.

Почему нет выхода из тупика и зачем потребовалось вводить в действие хайнитов? По-моему, объяснение следующее. На протяжении всей книги Ле Гуин усиленно делает упор на образ стены, которая закрывает как анаррести, так и уррасти путь к истинной свободе и справедливости. При этом она считает, что стены можно преодолеть одним мгновенным усилием – перелетев через них или попросту разрушив. И тут вспоминаются наши классики социальной фантастики, также рассматривавшие вопрос построения идеального общества. Они всячески подчеркивали: одним скачком такое не совершить, предстоит долгий и нелегкий путь не в один век длиной. А в «Обделенных» основательница анархистского движения Одо много рассуждает о том, как должно быть устроено идеальное общество, но не упоминает ни словом о том, как это общество можно построить. Из разбросанных по тексту упоминаний и цитат можно сделать вывод, что ее учение – не более чем смесь туманно-прекрасно-поучительных изречений без малейших признаков научного анализа исторического процесса. Оттого-то и группа ее последователей – одонийцев, переселившаяся когда-то с Урраса на Анаррес, и возомнила, что она сможет скачком преодолеть разрыв между двумя общественными формациями и создать новое общество только на основе заученных идей. Но, как бы ни старались одонийцы, в них все равно живо данное им на родине воспитание, его традиции и предрассудки. Невозможно мгновенно избавиться от них – можно лишь загнать их куда поглубже и всячески отрицать при построении собственного общества (отсюда постоянные проклятия в адрес «собственников» и подчеркивание: «у нас на Анарресе всё не так!»). Революционные силы на Уррасе тоже мечтают разрушить капитализм одним махом, но мало думают о том, что станут делать дальше, – в лучшем случае действовать по тому же самому одонийскому рецепту. Но на одном отрицании, разумеется, далеко не уедешь. Поэтому-то в конце «обделенные» так и остаются «обделенными», стена – стеной, а смысловая нагрузка романа – близкой к нулевой. Вот и пришлось Ле Гуин призывать на помощь хайнитов, чтобы соорудить хоть какие-нибудь события в конце, которые могли бы сойти за какой-никакой финал.

Еще одно замечание: хотя тема секса вообще характерна для творчества Ле Гуин, здесь она в большинстве случаев приплетена совершенно не к месту. Автор готова видеть фаллические символы хоть в пистолетах, хоть в унитазах, но в сюжете все эти детали не играют никакой роли – разве что предлогов для традиционных для Ле Гуин феминистских высказываний. Впрочем, если изъять из текста все рассуждения о роли женщин на Анарресе и Уррасе и их способностях к абстрактным наукам, книга не потеряет ровным счетом ничего. Это еще усиливает впечатление беспросветной скуки: как будто автор отбывает обязательный номер, который сама себе навязывает во всем, что пишет. Хорошо хоть, что феминизм Ле Гуин, в ее поздних произведениях ставший абсолютно догматическим и бескомпромиссным, в «Обделенных» (а это 1974 год) еще вполне умерен и терпим.

Пожалуй, единственная польза от знакомства с «Обделенными» состоит в том, что теперь я знаю, откуда взялся ансибль – устройство для мгновенной межзвездной связи, которое присутствует в «Левой руке тьмы» и «Роканноне». В остальном склонен считать проведенное за чтением время потраченным зря.

Часто вижу здесь отзывы, авторы которых обвиняют советскую фантастику в сплошной героизации самопожертвования. Персонажи, мол, невыразимо идеальны, до отвращения положительны, изъясняются не иначе как встав в позу и с завываниями и только и ждут момента положить свою жизнь (или хотя бы здоровье) на алтарь прогресса человечества. Мне подобная категоричность взглядов не представляется оправданной. Во-первых, даже классическая советская фантастика с ее подчеркнутой героикой отнюдь не укладывается в эту примитивную черно-белую картину. Самопожертвование самопожертвованию рознь – иногда это просто наиболее разумный и оправданный ход. Пример – Эрг Ноор из «Туманности Андромеды», добровольно уходящий в дальнюю межзвездную экспедицию без надежды дожить до возвращения на Землю. Он делает это не потому, что горит желанием принести себя в жертву, а потому, что, спокойно и обдуманно взвесив все «за» и «против», решает, что так будет лучше для всех – и для человечества в целом, и для него, Эрга Ноора, лично. Вот и всё – никаких вам громких фраз и завываний. А во-вторых, тему самопожертвования успешно обыгрывали самые разные авторы из самых разных стран, включая, к примеру, столь далекого от идеалов советской фантастики писателя, как Роберт Хайнлайн, – вспомните его «Долгую вахту», «Тяжесть небес» или «Зеленые холмы Земли».

Но – и это нельзя отрицать – действительно попадаются порой и такие «вдохновенные до полупрозрачности» персонажи, кто изъясняется исключительно чеканными лозунгами за гранью разумного мышления. Тут-то мы и подходим к собственно рассказу Валентины Журавлевой «Астронавт». Капитан звездолета «Полюс» Алексей Зарубин – именно из таких, героических до абсурда.

Полагаю, что даже если оценивать рассказ с героико-романтических позиций фантастики конца пятидесятых, когда он был написан, такому «полету на авось» оправдания все равно быть не может. В созданной в те же годы «Туманности Андромеды» есть слова о том, что мудрость руководителя заключается в умении определить реальный предел достижимого и, если дальнейшее продвижение нецелесообразно, вовремя остановиться. У Эрга Ноора эта мудрость, кстати, имеется – вспомните, как он отказался от исследования чужого звездолета на планете железной звезды и счел нужным отступить, чтобы через несколько лет его начинание целенаправленно продолжил другой отряд исследователей, уже как следует оснащенный и защищенный от всех напастей. А если бы на месте Эрга Ноора оказался Зарубин? Так и представляю себе, как он, потеряв в безуспешных попытках всех своих людей и поломав снаряжение, с криком: «Через невозможное – вперед!!» – бросается на чужой звездолет, потрясая единственным оставшимся на корабле консервным ножом…

Интересно отметить, что муж Журавлевой, Генрих Альтов, включил историю, подобную «Астронавту», в свои «Легенды о звездных капитанах» – это рассказ «Огненный цветок». Но там – другое дело: «Легенды о звездных капитанах» – это не столько фантастика, сколько эпос. Там красивые слова и героические поступки – неотъемлемая часть легенды, горделивой сказки космической эпохи. Ну, а история «Полюса» подается под соусом обыкновенной научной фантастики, и в таком виде отчетливо видна вся ее несусветная глупость. В начале рассказа Зарубин охарактеризован так: «В этом человеке самым необыкновенным образом уживались “лед и пламень”, спокойная мудрость исследователя и бешеный темперамент бойца». Темперамента – да, хоть отбавляй. А где же спокойный и мудрый исследователь? Перед нами скорее мальчишка, который мечтает стать героем и готов ради этого расшибиться в лепешку, а если потребуется, расшибить заодно и всех окружающих.

Напишу-ка я отзывъ сей да на старый ладъ, съ «ятями» да со знаками твёрдыми, бо и стихотвореніе само изначально было съ ними писано, а и Потокъ-богатырь съ бояриномъ Толстымъ меня за то похвалили бы. Растекаться мысію по древу, ако Боянъ вѣщій, не стану, а сразу къ сути перейду. Любятъ наши борзописцы нынѣшніе, какъ извѣстно, забрасывать людей въ прошлое, дабы они тамъ прогрессъ учиняли да исторію на новый ладъ переписывали. А чтобы обратно, изъ прошлаго въ наше время, – такого, почитай, и нету. А почему? Такъ вѣдь всё просто. Писаки всё больше про технику да про войну пишутъ: какъ аэропланъ для государя Петра Великаго построить али сверхдредноутъ какой въ Цусимскій бой заслать. Такое и писать просто, и народъ покупаетъ и читаетъ, а потомъ ещё и хвалу въ междусѣтіи міровомъ поётъ. А ежели кого изъ прошлыхъ вѣковъ къ намъ сюда перенести, чѣмъ же онъ станетъ-то нынѣшній міръ удивлять? Тутъ, дабы читалось складно, потребно уже не технику живописать, а къ высокимъ матеріямъ подниматься: психологіи, да атмосферѣ въ обществѣ, да человѣческому достоинству, да разсудку здравому, да сравнить, какъ раньше было, съ тѣмъ, какъ нынѣ стало… А сіе дѣло непростое, ни одинъ борзописецъ, что въ годъ по десятку книгъ тискаетъ, за такое не возьмётся, бо невыгодно зѣло. Да и боязно имъ нынѣшнее-то время трогать да передѣлывать по своему желанію, а ну какъ опричники крамолою сочтутъ…

А вотъ бояринъ Толстой, Алексѣй Константиновичъ, ещё въ позапрошломъ вѣкѣ о такомъ вотъ случаѣ стихъ написалъ. Утомился молодой богатырь Потокъ на пиру у князя да заснулъ крѣпко: сначала на пятьсотъ лѣтъ, потомъ паки на триста. Повидалъ онъ въ будущемъ много всякаго, о чёмъ и помыслить не могъ, и то всё ему зѣло не по нраву пришлось. И заснулъ онъ въ концѣ, будучи въ девятнадцатомъ вѣкѣ, ещё лѣтъ на двѣсти. А изъ того слѣдуетъ, что проснуться долженъ Потокъ какъ разъ въ наши дни. Ну и что же онъ у насъ увидитъ такого, что отличалось бы отъ ранѣе видѣннаго? Коли поразмыслить, то и ничего. Въ вѣкѣ шестнадцатомъ видѣлъ онъ, какъ ѣхалъ царь и стража палками народъ разгоняла, а за ними шли палачи съ топорами, а народъ на брюхѣ ползалъ, и стало ему тошно. А увидалъ бы онъ, какъ нынѣ обставляются «царскіе выѣзды» да какъ и чѣмъ стража съ палачами вооружены, такъ и вовсе ужаснулся бы… Повидалъ онъ затѣмъ судъ неправедный – такъ и намъ сіе дѣло привычное. Кого сказано оправдать, того всегда оправдаютъ: всё-де по закону, ступай, милъ человѣкъ, съ богомъ. И наоборотъ, вѣстимо, тоже дѣется, но тутъ ужъ надо не про Потока-богатыря читать, а про совѣтника Попова безъ штановъ, о коемъ всё тотъ же бояринъ Толстой написалъ. Ну, а коли возьмёмъ мы того аптекаря, что во зданіи нѣкоемъ вѣщалъ, такъ нынѣ такихъ развелось по всему міру во изобиліи. Развѣ что рѣчи ихъ зовутся днесь иначе – «политкорректностію»: молъ, хоть и вѣрно, что все равны, а нѣкоторые всё жъ прочихъ равнѣе, а кто того признавать не хочетъ, тому анаѳема.

Искалъ Потокъ-богатырь въ будущемъ здравый смыслъ и справедливое вѣче народное, да не нашёлъ. И у насъ тутъ не найдётъ. И коли заснётъ ещё лѣтъ на двѣсти, тѣмъ паче не найдётъ. Бояринъ-то Толстой, знать, надѣялся, что въ двадцать первомъ вѣкѣ Потокъ искомое отыщетъ, а о томъ, что на дѣлѣ будетъ твориться, ниже въ страшномъ снѣ увидать не могъ. Слово «антиутопія» ему было невѣдомо, а было бы вѣдомо, сразу понялъ бы, что не такъ надо было стихъ о Потокѣ заканчивать. Взялъ бы онъ тогда самыя мрачныя слова да бросилъ бы ихъ на бумагу розсыпью – какъ разъ въ яблочко попалъ бы…

На сёмъ, милостивые государи лаборанты, позвольте мнѣ закончить. Коли не по нраву пришлось писаніе моё, всё жъ не велите минусы ставить, а велите лучше чарку поднести, ибо утомился есмь по старой орѳографіи писать да буквы устарелыя въ спискѣ символовъ выискивать…

Ко времени прибытия в отель «У Погибшего Альпиниста» с творчеством Стругацких я уже был знаком неплохо. Поэтому я ожидал, что в заведении господина Алека Сневара, подобно уже прочитанному, развернется действие либо добротной «твердой» фантастики, либо «сказки для младших научных сотрудников», либо чего-нибудь мрачного и труднопонимаемого. А вместо этого с изумлением вчитывался в легкий, юмористический и отчасти даже пародийный детективчик. Именно что пародийный – помните, как у Агаты Кристи описывал Эркюль Пуаро идеальное, с его точки зрения, преступление? «Домашнее», «уютное» – если я правильно помню, именно такие эпитеты он использовал. Замкнутая среда, в которую никто извне попасть не может и которую никто не может покинуть, а следовательно, преступника надо искать среди четко очерченного узкого круга лиц, в котором все более или менее на виду. «Отель…» показался мне вначале как раз пародией на такие вот «домашние» детективные романы, местами даже откровенно издевательской. Страница летела за страницей, и я совершенно не замечал, как текст постепенно все дальше и дальше отходил от предполагаемой пародии. Правда, начала проявляться фантастическая составляющая – но этого я ожидал, Стругацкие же, не Агата Кристи, в самом деле. И только когда под конец вся серьезность ситуации внезапно встала передо мной открыто, – только тогда я спохватился: ох, да что же это?! Куда делся развлекательно-пародийный детективчик? За что мне эта страшная дилемма, почему я должен решать ее вместе с полицейским инспектором Глебски? Спасите!!

А дилемма и впрямь не из легких. Есть в ней, по-моему, некое сходство с Нулевым законом роботехники Азимова. Помните: «Робот не может причинить вреда человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред»? Звучит красиво и возвышенно, не поспоришь. Но как быть, если Нулевой закон вступает в конфликт с Первым – проще говоря, если роботу для блага человечества требуется причинить вред какому-нибудь конкретному человеку? У Азимова, как известно, робот Жискар, первооткрыватель Нулевого закона, не выдержал навязанного себе же испытания подобной ситуацией. А Стругацкие ставят перед Глебски фактически ту же самую задачу, разве что вывернутую наизнанку: человеку для блага человечества требуется не причинять вред конкретным людям… то есть не людям, а существам, включая роботов (!), хотя долг требует от него как раз такой вред им причинить. И хотя участь Жискара нашему полицейскому инспектору не грозит, все же ему не позавидуешь.

Подумаем: как поступил бы на месте Глебски азимовский робот? Сравнил бы потенциалы двух возможных вариантов: неблизкой, гипотетической, но огромной пользы всем от будущего полноценного контакта или небольшой, узкой, но конкретной и немедленной пользы сравнительно небольшому количеству людей от задержания группы преступников – и на этой основе принял бы решение. У Азимова преемник Жискара Дэниел Оливо такие этические проблемы решать научился и в своей роли «серого кардинала» Галактики не раз пользовался этой способностью. Но Глебски – не робот, позитронных потенциалов у него в мозгах нет. Вдобавок ситуация сильно осложняется его нежеланием (или неспособностью?) поверить в инопланетное происхождение господина Мозеса и остальных, а еще психологическим давлением и жесточайшим цейтнотом. Вот он и мечется в поисках выхода, разрываясь между собой – должностным лицом и собой – человеком. Стругацкие вообще любят ставить своих персонажей в такие вот положения, но мало где, помимо «Отеля…», так же ясно, сжато и отчетливо показан человек в конфликте между долгом и совестью.

Прямой оценки выбору, сделанному Глебски, – и это тоже характерно для братьев – нигде не дано. Она остается за нами, читателями. И здесь очень многое зависит от возраста, как точно подметил в предыдущем отзыве artem-sailer. В молодости мы безоговорочно осуждаем Глебски, но, став постарше и поработав с десяток лет на более или менее ответственных должностях, начинаем если не оправдывать его, то, во всяком случае, понимать его образ мыслей. Тут-то, по-моему, и зарыта собака – та самая, которую до нас попытались донести авторы (нет-нет, это не сенбернар Лель, хотя, разумеется, он-то как раз знает всё лучше всех – снова поклон artem-sailer’у). Собака сия говорит нам следующее: каким бы ни было мнение читателей, молодых ли, взрослых ли, насчет поступков и мыслей Глебски, оно, собственно говоря, не столь уж и важно. Важна первопричина, то есть сам факт существования дилеммы, вставшей перед ним. Из этого факта вытекает неоспоримое следствие: пока на Земле будет существовать принципиальная возможность конфликта закона с совестью, человечество к полноценному контакту с иным, более высоким и человечным (как бы парадоксально ни звучало это слово применительно к чужим) разумом готово не будет. Тут не помогут даже гипотетические роботы, руководствующиеся Нулевым законом: пусть они будут способны безошибочно находить наилучшее решение, но это будет устранением симптомов, а не проблемы. Только когда упомянутая проблема исчезнет как таковая – а для этого, безусловно, потребуется выход на новую, более высокую ступень развития общества, – будет подготовлена и почва для контакта.

Если принять написанное выше за основную идею произведения, то можно сказать, что в «Отеле “У Погибшего Альпиниста”» Стругацкие, к тому времени уже порядочно заматеревшие и написавшие немало мрачных вещей, вновь встали в один ряд с лучшими фантастами-гуманистами вроде Саймака (вспомните его «Дом обновленных», где затрагиваются похожие вопросы). И это, по-моему, хорошо – ведь не одними же градами обреченными и улитками на склоне создана писательская слава братьев…

Перед тем как взяться за этот отзыв, я любопытства ради посмотрел, как оценивают «Солярис» пользователи «ФантЛаба». Гистограмма свидетельствует о всенародной любви и обожании – следовательно, нижеизложенным я могу навлечь на себя немилость местного сообщества. Да-да, вы поняли правильно: отзыв будет критическим. Я рискну заявить, что считаю «Солярис» сильно переоцененным, и ниже постараюсь аргументированно изложить свою точку зрения.

Как известно, основной постулат, который Лем выдвигал в «Солярисе» и во многих других своих произведениях, состоит в том, что возможности человечества к познанию иного разума очень ограниченны. Согласно Лему, люди в соответствии со своим разумением ищут в космосе не более чем самих себя в той или иной модификации, свое «зеркало», а наткнутся, скорее всего, на настолько чуждый разум, полноценный контакт (то есть осмысленный и целенаправленный обмен информацией) с которым невозможен в принципе. В этом Лем резко противопоставил себя тем фантастам, которые придерживались иных позиций:

а) что разумные существа неизбежно должны быть антропоморфны и обладать разумом, понятным и близким человеку (пример – Иван Антонович Ефремов);

б) что разумные существа могут иметь какой угодно облик и мыслить не как человек, но найти с ними общий язык все же будет возможно (пример – Клиффорд Саймак).

Заметьте, что сторонники двух перечисленных точек зрения на вопросы контакта, как правило, хорошо обосновывали свои позиции. Ефремов, например, отталкивался от диалектико-материалистического представления о разуме как об отражении объективных законов мироздания, единых для всей Вселенной, – следовательно, его развитие везде должно идти единообразно. Саймак был убежден, что у любых разумных существ рано или поздно разовьются схожие понятия о добре, гуманизме и справедливости и можно будет наладить с ними взаимопонимание на этой основе. Ну, а Лем? Его постулат дается в «Солярисе» как аксиома, не будучи подкрепленным никакими сколько-нибудь внятными доводами. Конечно, на то и существует фантастика, чтобы исследовать подобные труднопредставимые ситуации. Однако никакому фантастическому сюжету отнюдь не повредит попытка подвести под него научную базу. В последние десятилетия к существительному «фантастика» прилагательное «научная» присоединяется все реже и реже. Но «Солярис» – из тех времен, когда эти два слова были практически неотделимы друг от друга. А значит, и спрос с него должен быть по старым меркам. Вот, например, каким образом возник мыслящий океан на Солярисе? Если он всегда был единственным живым существом на планете, то, конечно, мог со временем в отсутствие конкурентов покрыть всю ее поверхность. Но такое бессмысленное расползание во все стороны отнюдь не требует наличия разума – оно и любой амебе вполне по силам. Если же океан захватил всю планету, постепенно подавив конкурентов, то, конечно, определенные зачатки разума в борьбе за существование у него вполне могли возникнуть. Но как только эта борьба была окончена, стимулы к дальнейшему совершенствованию исчезли – цель достигнута, планета захвачена, больше беспокоиться не о чем. А у Лема океан и в одиночку отчего-то продолжил развиваться, обретя разум и могущество чуть ли не сверхъестественные.

Как бы то ни было, никаких сколько-нибудь внятных обоснований эволюции Соляриса нигде не дано. Разве что в исторической справке, которую читает главный герой романа Крис Кельвин вскоре после прибытия на солярианскую исследовательскую станцию, нам предлагается пара теорий – но и они так и остаются пустыми словами без каких-либо попыток разработать их глубже. Равным образом Лем не посчитал нужным даже намекнуть, каким образом и почему мыслящий океан стал своеобразным локальным богом; почему он проявляет себя только в виде топологических экспериментов и забав с людскими страхами и комплексами; наконец, каким образом он своей мысленной энергией может управлять орбитой целой планеты. Единственное, на что Лем не скупится, – это на подробные описания солярианских феноменов с непременными добавлениями вроде: «безрезультатные дискуссии длились уже двадцать лет», «все гипотезы были опровергнуты», «нумерация томов серии “Соляриана” достигла четырехзначных чисел». Не знаю, как вам, а мне в этих комментариях видится некое скрытое ехидство: смотрите, дорогие мои, смотрите, десятки лет спорите, тысячи томов сочинили, а воз и ныне там. Это, конечно, еще один авторский ход в деле утверждения основного философского постулата романа – нам, людям, дескать, все равно не понять, так что не стоит и пытаться хоть что-нибудь рассказывать и объяснять. И в то же время в строках многословных, но подчеркнуто поверхностных описаний проступают следы какой-то намеренной осторожности со стороны автора: нет, не дам я им (то есть персоналу станции и нам, читателям, заодно) ни малейшей зацепки, а то ведь ухватятся, применят свои способности к познанию, которых у них, по моему убеждению, быть не должно, размотают весь клубок и обнаружат, что внутри-то пусто…

Чтобы совсем уж прочно защитить свое творение от рационалистического подхода, Лем вдобавок надежно прячет слабость исходных допущений «Соляриса» под глубоким психологизмом действия. Однако, если поразмыслить, можно прийти к выводу, что это опять-таки работает не в его пользу. В самом деле, тот, кто обратит внимание на основную идею, не может не почувствовать ее голый примитивизм и не удивиться, зачем надо было городить такой огород только ради того, чтобы донести ее до читателя. В этом случае целостность восприятия произведения теряется: философская основа отделяется от сюжета, а возможно, и вообще рушится, не выдержав его тяжкого груза. Сам сюжет, лишенный опоры, тоже рассыпается на мелкие обломки, в каждом из которых по отдельности очень немного смысла. Если же читатель увлекается прежде всего переживаниями людей на солярианской станции и их «скелетами в шкафу», он может вообще пройти мимо исходного авторского посыла. Мучительные раздумья и сомнения Кельвина, неожиданно нашедшего на станции двойника своей давно погибшей любимой девушки, заслоняют вопросы контакта даже в том случае, если читатель готов разделить взгляды автора.

Пора переходить к выводам. Я привык считать хорошей ту литературу, где автор дает читателю возможность думать вместе с собой, предоставляя для этого весь набор своих аргументов и рассуждений, с которыми можно соглашаться или же пытаться их оспорить. Лем же в «Солярисе» поступает с точностью до наоборот: всеми силами впихивает в читателя свои аксиомы, одновременно убеждая его в тщетности любых попыток хоть как-нибудь оценить эти постулаты с рациональной точки зрения. Фактически «Солярис» – это намеренно замкнутая сама на себя авторская конструкция, по причине своей замкнутости неуязвимая для любой рациональной критики извне. Если проще, то ее логический эквивалент – придуманное Чеховым выражение: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», – которое кто-то из отечественных фантастов метко назвал «идеальной моделью безразмерной безмозглости». Я не стремлюсь быть столь же категоричным и употреблять подобные выражения, но при чтении параллель выстраивалась в уме сама собой: нам не познать Солярис, потому что он непознаваем, а непознаваем он, потому что нам его никогда не познать. Да, у Лема есть немало того, что я читаю и перечитываю с удовольствием. Но «Солярис» к числу таких произведений определенно не относится.

К криптозоологии можно относиться по-разному. Можно искренне верить, что в Центральной Африке до сих пор обитают последние из динозавров, по Гималаям бродит снежный человек, а в глубине океана скрывается морской змей. Можно воспринимать такого рода истории скептически, считая их плодами воображения и выдаванием желаемого за действительное. Но ни энтузиаста, ни скептика они, во всяком случае, равнодушными не оставят – особенно если подаются не в испещренной восклицательными знаками статейке из «желтой» газетенки, а в форме вполне добросовестной попытки обобщить все, что известно о встречах с неизвестными и странными существами, и по возможности разобраться, где правда, а где вымысел. Книга биолога и популяризатора науки Игоря Ивановича Акимушкина «Следы невиданных зверей» как раз такой попыткой и является.

Правда, необходимо сразу отметить, что «Следы невиданных зверей» – это фактически не авторская книга, а компиляция зарубежных публикаций. Своего собственного опыта Акимушкин в книгу почти не внес. Но даже если автор – не столько автор, сколько составитель, надо отдать ему должное: результат его трудов получился отличным. Вот разве что в первых главах о джунглях, по-моему, вышел перебор. Слишком уж сгущены краски, особенно если учесть, что все эти жуткие картины рек, кишащих пираньями, и лесов, дочиста объеденных бродячими муравьями, написаны опять-таки не по собственным впечатлениям, а с чужих слов. А среди авторов этих слов явно находилось немало любителей преувеличить. Тут мне больше по душе кто-нибудь вроде Даррелла – не нагнетающий ужасы, а честно признающий, что тропические и экваториальные леса, конечно, не рай земной, но при наличии думающей головы и прямо растущих рук и европеец может там себя чувствовать вполне неплохо.

Впрочем, стоит только продраться сквозь джунгли первых глав и дойти до конкретных историй открытия новых видов животных, как все меняется – теперь от книги просто не оторваться. Неважно, как было совершено открытие, – в чаще леса или в пыли музейных запасников (да-да, есть там и такая история: новый вид птиц был опознан в старых чучелах, хранившихся в музее не первый десяток лет), – с одинаковой увлекательностью переданы и те, и другие случаи.

Дальше – еще интереснее. Теперь речь идет уже не об открытых видах, а о тех существах, о которых лишь ходят туманные слухи и странные и страшные рассказы очевидцев, – от скромного новозеландского вайторека до известных всем снежного человека и лохнесского чудовища. Конечно, в такой теме, как криптозоология, особой научной точности ждать не приходится, но кое-какие сведения из тех, что приведены Акимушкиным, к настоящему времени подтверждены. (Правда, это относится не к каким-нибудь знаменитым криптидам, а к совершенно обыкновенным, нисколько не страшным и оттого мало известным животным вроде рыбоядной генетты.) Кое-где авторский оптимизм, наоборот, оказался беспочвенным, и все «радостные вести с морей и материков» о встречах с представителями исчезнувших видов не имеют под собой оснований. Что же касается всего остального, чему не нашлось ни твердых доказательств, ни убедительных опровержений, то даже если это все сплошь небылицы, описаны они настолько живо и захватывающе, что прямо-таки хочется, чтобы они оказались правдой.

Нашлось место в книге и для романтики дальних странствий, и для поэтических вставок, и для юмористических. Полинезийская песня о рулевом весле Кауту-ки-те-ранги, ведущем мореплавателей к «туманному, неясному горизонту», запоминается мгновенно и заставляет мечтать о далеких тихоокеанских островах. А выражение «Крак есть рак, величины непонятной», процитированное Акимушкиным по книге 1778 года издания, прочно вошло в наш семейный лексикон для обозначения любой морской живности без разбора – неважно, ракообразной или нет, большой или маленькой, съедобной или несъедобной.

И еще об одном – об эмоциональном воздействии книги на читателя. Что там современные «ужастики» всех сортов! Как там было у Булгакова: «Дешевка это, милый Амвросий!» Книга Акимушкина даст любым «страшилкам» сто очков вперед. Предлагаю эксперимент: если у вас есть ребенок, прочтите (или подсуньте для самостоятельного прочтения) ему на ночь, например, главы о конгамато или о нунде, а потом попробуйте уложить его спать одного в темной комнате. Вряд ли вам это удастся! Да и сами вы, поверьте, еще пару вечеров будете чувствовать себя не очень уютно, глядя в темноту за окном…

В начале девяностых Азимов в соавторстве с Робертом Силвербергом основательно переработал и расширил три своих произведения: «Приход ночи», «Уродливый мальчуган» и «Двухсотлетний человек». «Позитронный человек» – результат переработки последнего из них: из большого рассказа (или небольшой повести) получилось что-то вроде короткого романа. Так как исходное произведение 1976 года в представлении определенно не нуждается, много писать здесь о сюжете и авторском замысле смысла не имеет: они уже основательно разобраны в отзывах на «Двухсотлетнего человека», а в расширенной версии остались неизменными. Поэтому я здесь замечу лишь, что, по-моему, «Двухсотлетний человек» – далеко не шедевр среди произведений о позитронных роботах и Трех Законах Роботехники. Есть у Азимова и куда более убедительные образы человекоподобных роботов, в первую очередь Дэниел Оливо. А Эндрю Мартин, он же НДР-113, здорово проигрывает Дэниелу во всем, в первую очередь в мотивах своих поступков. Что ни говори, а сложно представить себе робота, который в своем поведении руководствуется не столько логикой, сколько сантиментами, порой даже (как мне кажется) пренебрегая Тремя Законами.

Возможно, причиной, побудившей Азимова взяться за переработку «Двухсотлетнего человека», стала как раз неубедительность образа Эндрю – он вышел довольно-таки схематичным и фрагментарным. Вот, видимо, и решил Азимов, что надо бы добавить красок и подробностей – тогда поведение Эндрю будет выглядеть правдоподобнее и достовернее.

Что ж, объем текста действительно увеличился, и очень солидно: почти в пять раз. Но вот что это дало? Закончив чтение, я тут же для сравнения перелистал уже знакомого мне «Двухсотлетнего человека» – и не без удивления осознал, что все, касающееся Эндрю, нисколько не изменилось: каким он был «сентиментальным роботом», таким и остался. В то же время я не могу сказать, что «Позитронный человек» – это просто «Двухсотлетний человек» с намеренно, объема ради залитой в брюхо парой бочек воды. Почти все добавленное – это не вода, а вполне уместные и небезынтересные детали и эпизоды, в основном вставленные между фрагментами исходного текста «Двухсотлетнего человека». Однако, как мне кажется, к пониманию и раскрытию персонажа Эндрю Мартина они не добавляют почти ничего, а все сколько-нибудь в этом смысле существенное осталось прежним, перешедшим из «Двухсотлетнего человека» почти без изменений.

Приведу пример. Эндрю жил в доме у семейства Мартинов уже не один десяток лет, когда вдруг до него дошло, что человеческие языки по сути своей иррациональны и не поддаются логическому анализу. Получается, ему, уже давным-давно говорившему на этих языках, никогда прежде это не приходило в голову? И таких внезапных «скачков в развитии» личности Эндрю мы наблюдаем в «Позитронном человеке» сразу несколько, один за другим. В упрощенном, схематичном повествовании «Двухсотлетнего человека» они выглядели естественно: все действие там состоит из отдельных событий, разделенных порой большими промежутками времени. Здесь же, на фоне более или менее непрерывного хода времени, они смотрятся грубовато. Так не лучше было бы «размазать», например, упомянутое осознание сложности человеческих языков на десяток-другой лет? Но эта тема так и остается ограниченной одним не претерпевшим изменений эпизодом, в котором Эндрю вдруг сначала усиленно размышляет о трудности постижения логики человеческих языков, а потом решает отправиться в библиотеку изучать словари.

Впрочем, чрезмерно распространяться не буду и перейду сразу к основному выводу, который сложился у меня после прочтения «Позитронного человека»: если целью Азимова при переработке «Двухсотлетнего человека» было желание сделать образ Эндрю более достоверным и правдоподобным, то, на мой взгляд, он этой цели не достиг. Расширенная версия не стала в этом отношении ни лучше, ни хуже. Здесь речь идет, если так можно выразиться, о полной взаимозаменяемости: тот, кто познакомился с Эндрю Мартином образца 1992 года, без труда поймет того, кто знаком с Эндрю Мартином образца 1976 года, и наоборот. Причина меньшей известности «Позитронного человека», видимо, не в его вторичности, а просто в тиражах изданий на русском языке – если верить данным «ФантЛаба», в четырнадцать раз меньше по сравнению с «Двухсотлетним человеком». Конечно, если вы захотите отыскать именно переработанный роман, то наверняка найдете нужное издание. Но стоит ли это хлопот? По-моему, нет.

Признаться, я был немало удивлен, увидев, что на столь солидный, объемистый, давно написанный роман довольно известного писателя до сих пор нет ни одного отзыва. Что ж, поступлю по примеру персонажа известного мультфильма: «Кто тут, к примеру, в отзывописатели крайний? Никого?! Так я первый буду!»

Сначала вкратце о сюжете. В 1963 году при подозрительных обстоятельствах в авиакатастрофе гибнет американский миллиардер Цезарь Фигуранкайн, глава крупнейшей корпорации, непосредственно связанной с экспериментами в области вооружений. Как выясняется, эти эксперименты контролируются и финансируются дельцами из бывших нацистов, мечтающими о реванше. После гибели главы корпорации руководство должно перейти к его сыну, тоже Цезарю, но человеку совсем иного склада. Тот никогда не хотел заниматься делами отца и давным-давно посвятил себя изучению древних рукописей в буддистском монастыре где-то в Юго-Восточной Азии. Однако лос-анджелесский журналист Стив Роулинг, которому в руки попали основные нити, ведущие к Цезарю-младшему, спешит разыскать его и убедить принять на себя руководство империей отца. Мечта Стива, которую ему удается передать и Цезарю, состоит в том, чтобы исподволь повернуть деятельность корпорации Фигуранкайнов на новые рельсы: работать не ради войны, а против нее.

На первый взгляд, перед нами набор давным-давно истрепанных клише: враги в лице недобитых нацистов-реваншистов, борьба за мир, призывы к разоружению. Однако не спешите с выводами: перед нами отнюдь не простенький черно-белый роман-агитка, какие во множестве штамповались в пятидесятые годы. Посмотрите, когда был написан «Пир Валтасара», – это уже не пятидесятые с их ничем не замаскированной идейной прямотой, а начало восьмидесятых. Прошло три десятка лет, и за эти годы выросло новое поколение читателей, к которому так просто на кривой козе подъехать было уже нелегко. К лозунгам и громким словам у них иммунитет выработался с детства, а энтузиазм строителей коммунизма и борцов за мир по сравнению с родителями заметно поутих. Поэтому Шалимов подает основную идею намного тоньше и естественнее – не грубым прямым убеждением при помощи громких и пустых слов, а взывая к элементарному здравому смыслу: «Мы все в одной лодке. И перспектива у нас одинаковая: или выжить всем вместе, или вместе всем утонуть. Другого не дано… Парадокс нашей эпохи состоит в том, что эгоизм стал бессмысленным. Эгоист, пытаясь спасать только себя, губит и себя, и всех, ибо все чертовски переплетено». А главное – он облекает свою мысль в куда более привлекательную форму, чем в литературе пятидесятых: здесь и в помине нет вызывающих тоску и зевоту светлоликих и сверхсознательных героев. Первая часть, посвященная журналистскому расследованию Стива и его поискам Цезаря-младшего, выдержана в типично детективно-приключенческой форме, иногда даже с авантюрным оттенком (чего стоит одно переодевание журналиста в кардинала!). А дальше «Пир Валтасара» вообще превращается чуть ли не в гангстерски-мафиозный боевик с ограблениями, взрывами, перестрелками и захватами заложников. Присутствуют даже такие сугубо «западные» детали, как мускулистые женщины в купальниках, вооруженные снайперскими винтовками! Еще один удар по образу «романа-агитки», которым, как я понимаю, и обусловлены столь низкие оценки здесь, на «ФантЛабе».

Да, «Пир Валтасара» – это роман вовсе не агитационный в привычном понимании этого слова. Тут еще раз позволю себе напомнить о времени его создания – очередном пике «холодной войны», когда все уже очень хорошо представляли себе, как легко она может перейти в «горячую». Это еще одна причина, по которой необходимость мира и противодействия военным приготовлениям представлены здесь не в форме набивших оскомину затертых лозунгов, а прежде всего как разумная, обоснованная и осознанная необходимость для всего человечества. Да и действие происходит где угодно – от Бразилии до Филиппин, – но только не в Советском Союзе. «Русская линия» в романе вообще очень умеренна и представлена в основном журналисткой Мэй, аккредитованной в Москве и при каждом появлении на сцене убеждающей Стива, что истинные его друзья – на Востоке. Стив, впрочем, относится к этим увещеваниям недоверчиво и легкомысленно, и это тоже большой плюс авторского замысла. Напомню, что Цезарь и Стив – американцы, журналист и сын миллиардера, и, как и полагается по логике вещей, к социализму они относятся крайне скептически и не раз это демонстрируют. Правда, автор то и дело подкидывает им свидетельства того, что к миру стремятся прежде всего социалистические страны. Если бы он при этом заставил Стива и Цезаря мгновенно «прозреть» и броситься искать союзников в Москве, то можно было бы говорить о переборе и откровенном неправдоподобии в угоду пропагандистским целям. К счастью, этого не происходит – иначе роман и правда был бы загублен безвозвратно.

Немного испортило впечатление разве что окончание. Во-первых, эпилог вышел откровенно скомканным и каким-то наспех написанным. Во-вторых, в отличие от основного текста, он имеет отчетливую публицистическую направленность из-за цитируемых в нем записок Мэй. В-третьих, ясно просматривается лишь слегка замаскированный авторский посыл: одиночки, будь они даже во главе крупнейшей транснациональной корпорации, в борьбе за мир успехов не добьются, если не будут сотрудничать с Москвой. Ведь главные герои в своих начинаниях если не терпят поражение, то, во всяком случае, хватаются за самую последнюю соломинку. Кстати, эту свою финальную акцию они планируют провести только в Северной Америке и Западной Европе – на Востоке, мол, смысла нет, там и так все уже давно всё понимают. Проще говоря, эпилог стоит отнести к минусам романа.

«Пир Валтасара» классифицируется здесь как «мягкая» фантастика – но пока что я, увлекшись основной авторской идеей, не упомянул о фантастической составляющей ни словом. Спешу исправиться. Итак, основных фантастических допущений здесь три. Прежде всего, это летательные аппараты типа УЛАК («универсальный летающий автономный корабль») в форме пресловутых «летающих тарелок», обладающие поистине невероятными возможностями. Далее, в романе активно используются еще ранее выдвинутые Шалимовым (геологом по специальности) в рассказах гипотезы о Земле как о «термоядерной бомбе замедленного действия» и о наличии огромного количества алмазов в верхних слоях земной мантии. Наконец, совсем непонятно ради чего приплетены туманные намеки на Атлантиду, Шамбалу, выживших потомков атлантов и палеоконтакты. Этому последнему, пожалуй, на фоне основной сюжетной линии явно не место. Да и научное обоснование принципа действия и фантастических возможностей УЛАКов вышло каким-то откровенно слабым: пара невнятных фраз о взаимодействии с магнитным полем Земли – и все. А о способе нейтрализации громадных ускорений вообще ничего не сказано. Описание силовой установки УЛАКов тоже совсем уж нелепо: атомный реактор, работающий исключительно на алмазах (!). Почему именно на алмазах, а не на графите – том же самом углероде, – и вообще почему не на более привычных уране или плутонии? Очевидно, такая откровенная натяжка сделана исключительно для возможности ввести в действие упомянутую выше гипотезу об алмазах в мантии: ради снабжения УЛАКов корпорация Фигуранкайна вынуждена заняться поиском собственных месторождений, чтобы не платить бешеные деньги южноафриканским компаниям. Проще говоря, насколько основательно продумана социально-политическая основа романа, настолько же слаба его фантастическая составляющая.

Подведу итоги. От «Пира Валтасара» у меня осталось, несмотря на его недостатки, вполне положительное впечатление. Рад, что совсем недавно вышло его новое издание (всего лишь третье!) в серии «Ретро-библиотека приключений и научной фантастики» – хорошо известной всем «золотой рамке». И вышло оно очень ко времени: в нынешние времена безудержного бряцания оружием кое-каким fortes têtes было бы очень полезно его прочитать. Авось поняли бы, что ничто не ново под луной, что история повторяется и что Александр Иванович Шалимов предупреждал нас обо всем этом еще четыре десятка лет назад…

Периодически почитываю на здешнем форуме тему о творчестве братьев и заметил, что среди предметов дискуссий там с большим отрывом лидирует именно обсуждение событий и поступков в «Трудно быть богом». Что могли сделать земляне в Арканаре? Почему они это делали (или не делали)? Почему делали так, а не иначе? Для чего они это делали? Кто такой Румата – герой или подонок? И так далее, и тому подобное. Многие вопросы пережевываются не один раз и все равно поднимаются с завидной регулярностью. Видно, есть что-то в «Трудно быть богом» такое, что одним не дает покоя, зудит и свербит беспрерывно, а других раз за разом заставляет защищать свою точку зрения, снова и снова разъясняя оппонентам очевидные вещи.

Сам я в дискуссии на форуме не лезу и лезть не собираюсь, а просто изложу свое видение этих вопросов здесь. Я не нахожу в «Трудно быть богом» никакого скрытого смысла, «фиг в кармане» и прочего подобного, что традиционно приписывается чуть ли не всему, вышедшему из-под пера братьев. На мой взгляд, здесь просто показан единственный возможный путь действий землян из коммунистического будущего Земли в эпохе средневековья, если уж люди мира Полудня считают допустимым присутствовать в Арканаре не только в качестве пассивных наблюдателей. Все другие способы перебирают и один за другим отвергают Румата и Будах в своей беседе. Если их доводов мало, перечитайте внимательно другие произведения Стругацких и не только – тогда, может быть, и затихнут все эти бесконечные «если бы, да кабы…» на форуме. Прямое, «в лоб», воздействие, основанное прежде всего на убийствах и разрушении, – об этом прекрасно написано в «Попытке к бегству» и «Обитаемом острове». Такое же прямое, «лобовое» воздействие, но заключающееся в мгновенном создании искусственного изобилия, описал Исай Давыдов во второй и третьей книгах своей эпопеи «Я вернусь через тысячу лет». У него там, правда, все идет просто отлично, но, если поразмыслить немного, вся убогость и нежизнеспособность такого плана действий: кормить, лечить, переселять – становится яснее ясного (почему именно он нежизнеспособен, я написал в своих отзывах на обе книги). Прогрессорство скрытое, но с использованием властных полномочий и потому выявляемое и ликвидируемое при должной настойчивости, – тот же «Обитаемый остров». А кроме того, остается еще задача освобождения психики аборигенов от врожденной агрессивности, и быстро, в течение жизни одного поколения, ее не решить – об этом «Парень из преисподней».

Вот и получается, что единственный путь – это тот, которым идут Румата и его товарищи. А путь этот узкий – «оступился – и в грязь, всю жизнь не отмоешься». Можно ли считать, что Румата все-таки оступился в конце? Нет, и вот почему. Если прав дон Кондор: «Мы здесь боги, Антон», – то бог, как известно, всемогущ и волен творить все, что заблагорассудится, в том числе и по желанию уничтожить всех своих врагов. Если же дон Кондор ошибается и земляне с их сверхчеловеческими по меркам Арканара возможностями по-прежнему должны оставаться прежде всего людьми, то и тогда Румату никто не вправе осудить за совершенное им: есть предел тому, что может выдержать даже человек будущего, сотрудник Института экспериментальной истории, прошедший долгую и тщательную психологическую подготовку и закалку. Но раз существует такой предел, то, значит, даже такое осторожное и тонкое прогрессорство, какое мы видим в «Трудно быть богом», – даже оно обречено на неудачу? Не думаю. Свой импульс от землян Арканар уже так или иначе получил, пусть он пока мал и незаметен. И он будет ускоряться и расширяться в геометрической прогрессии (вспомните классическое: «Из искры возгорится пламя»), если на его пути не встанут новые доны рэбы. А первого, как мы знаем, убил Румата. Получается, даже учиненная им бойня в конечном итоге пойдет Арканару на благо, что бы там ни считали в Институте экспериментальной истории. А значит, Румата – как человек ли, как бог ли – свое дело для Арканара так или иначе сделал – и в то же время не выпачкал ноги в грязи, в отличие от арканарского бога, вышедшего к народу из Питанских болот. Правда, руки свои он все-таки испачкал кровью – но ее, в отличие от грязи, можно смыть.

А может быть, это и не кровь, а просто сок земляники…

«Приход ночи» – одно из трех произведений Азимова, которые он в начале девяностых существенно переработал в соавторстве с Робертом Силвербергом. Если о достоинствах «новых» «Позитронного человека» и «Безобразного малыша» в сравнении со «старыми» «Двухсотлетним человеком» и «Уродливым мальчуганом» можно поспорить, то «Приход ночи» кажется мне несомненной удачей. В отличие от написанного еще почти полувеком ранее одноименного рассказа, роман 1990 года получился ярче и насыщеннее.

Нельзя, однако, сказать, что расширенный «Приход ночи» состоит из одних достоинств. Соавторы, увлекшись закручиванием интриги, нагнетанием напряженности до катастрофы и живописанием мрачных картин после нее, как мне кажется, несколько небрежно подошли к продумыванию деталей цивилизации Калгаша. А она на планете вечного света неизбежно должна обладать рядом весьма любопытных черт, помимо непереносимости темноты. К примеру, в музее университетской обсерватории выставлены первые телескопы основоположников астрономии. Вопрос: как вообще мог появиться телескоп там, где всегда день и на небе видны только солнца в различных сочетаниях? Потребность в телескопе появляется тогда, когда требуется наблюдать слабые источники света на небе – такие, как звезды. Но звезды для жителей Калгаша – либо нечто несуществующее, либо предмет далеких от науки фанатических проповедей Апостолов Пламени. А значит, вряд ли тамошние астрономы стали бы изобретать телескоп для поисков того, чего, по их мнению, нет и не может быть. Есть только шесть солнц, а чтобы смотреть на них, телескоп не нужен. Да и может ли сформироваться в таком мире астрономия в нашем, земном понимании? Даже само слово «астрономия», происходящее от корня со значением «звезда», не могло бы там существовать. Скорее следовало бы назвать эту науку гелиономией.

Еще пример из научной сферы. Уровень цивилизации Калгаша в целом соответствует нашему концу двадцатого века, но закон всемирного тяготения открыт там совсем недавно. Это совершенно понятно и правдоподобно: на одном только примере системы из семи небесных тел найти общую закономерность очень сложно. В одном из эпизодов калгашские астрономы рассматривают гипотетический (для них) случай с одной звездой и одной планетой и приходят к выводу, что в таких условиях открытие закона всемирного тяготения состоялось бы намного раньше. Здесь читателю определенно полагается снисходительно улыбнуться, разве не так? Но вот от чего пропадает улыбка и глаза лезут на лоб – это от упоминаний таких понятий, как гравитационные линзы и складки пространства, причем этими терминами не оперируют какие-нибудь знаменитые ученые, а запросто бросаются обыкновенные аспиранты и ассистенты. Откуда могли взяться в науке, открывшей простую небесную механику всего три десятка лет назад и до сих пор подвергающей ее проверкам, понятия общей теории относительности? Да что там, даже такой простой термин, как световой год (он встречается раз или два в беседах астрономов), едва ли мог возникнуть на Калгаше. В нем просто не было бы надобности – в тамошних реалиях могли бы пригодиться разве что световые минуты.

Если перейти от науки к быту, то и тут не все гладко. Не раз и не два упоминается, что жители Калгаша в своей боязни темноты спят с «лампадками» – особыми светильниками на аккумуляторах. Логично предположить, что они, раз у них в ходу такие «лампадки», на время сна все-таки затемняют помещения. Но тогда получается очень странно: боятся темноты, при этом создают ее искусственно и искусственно же от нее спасаются. (Как тут не вспомнить пушкинское: «Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше? Я не могу дормир в потемках!») Не проще ли было бы не занавешивать окна, не закрывать их ставнями или чем там еще у них в ходу? Короче говоря, то ли я что-то недопонял насчет калгашских обычаев, то ли это очередной авторский просчет.

Можно привести еще несколько подобных примеров, но, наверное, и приведенных выше для одного отзыва вполне достаточно. Вообще-то я не могу сказать, что такие вот мелкие неувязки сильно портят «Приход ночи», – нет, роман определенно заиграл новыми красками и читается с намного бо́льшим интересом, нежели исходный рассказ. Однако сдается мне, что соавторы слишком спешили при работе над ним – отсюда и эти непродуманные мелочи, на которые они наверняка обратили бы внимание, если бы потратили на проработку мира Калгаша немного больше времени и сил. Так что в результате у них получилась просто очень хорошая вещь, но все же не идеал.

Когда-то я безоговорочно считал «Двадцать тысяч лье под водой» одним из лучших романов Жюля Верна. Да и сейчас, пожалуй, в целом не откажусь от этих слов, ведь как представитель фантастического жанра книга хороша и даже в наше время во многом по-прежнему не кажется устаревшей. Но вместе с тем, перечитав ее не один раз, я заметил нечто очень любопытное. По моему мнению, перед нами пример того, как писатель, стремясь наилучшим образом воплотить свой замысел, в излишнем усердии переходит за грань необходимого – настолько, что вместо утверждения, против всякого ожидания, получается отрицание.

Попробую разъяснить свою точку зрения. Начну с того, что в романе, по существу, только одно настоящее действующее лицо – капитан Немо. Все прочие – не более чем фон, декорации. Даже колоритная фигура жизнелюба и сангвиника Неда Ленда, как мне кажется, не самостоятельна, а выполняет исключительно функцию этакого «анти-Немо», призванного лучше показать читателю самого капитана на фоне его противоположности. Да и сам профессор Аронакс, от чьего лица ведется повествование, Верну нужен только как зеркало, в котором капитан «Наутилуса» отразился бы как можно яснее. Для этого Аронакс по воле автора сделан настолько холодным, бесстрастным и отвлеченным, насколько это вообще возможно. Личностью его, как и остальных, назвать можно только с большим трудом.

Итак, перед нами роман одного персонажа – если по этому первому пункту у вас возражений нет, перейдем ко второму. Помимо декораций одушевленных есть, разумеется, и неодушевленные – то есть «Наутилус» и его роскошные интерьеры. Но перечитайте книгу внимательно от начала и до конца – и вы заметите, что салоном, библиотекой и столовой пользуется исключительно капитан да еще его незваные гости. Члены экипажа появляются там только по мере необходимости: подать обед, вытащить из салона тяжелый сундук и т. п. А где они существуют все остальное время? Из подходящих помещений в описании «Наутилуса» присутствует только матросский кубрик длиной пять метров и шириной метров шесть. Матросов на «Наутилусе» было десятка два – что же, все они ютились в каморке, где на каждого приходилось по полтора квадратных метра? И это при том, что рядом имелись свободные каюты, которые заняли на время действия романа профессор Аронакс, Консель и Нед Ленд, да еще та, где они провели свои первые сутки на борту. А где питались матросы? Чем занимались в свободное время? Пользовались ли они шлюпкой и скафандрами, помимо выполнения приказов капитана? На эти вопросы Верн не дал нам никаких ответов.

Пункт второй, надеюсь, ясен. Перейду к третьему. Поставленные выше вопросы – конечно же, риторические. Декорациям не нужно есть, гулять и отдыхать, так что удобства и досуг экипажа занимали Верна в наименьшей степени – он ими попросту пренебрег, посчитав несущественными деталями. В этом-то, на мой взгляд, и заключается его просчет: стоит только отвлечься от навязанной нам сосредоточенности на капитане Немо и подумать об экипаже, как мы сразу же понимаем, что матросы «Наутилуса» по сравнению с капитаном находятся в несравненно худших условиях. Конечно, мы знаем, что на судах того времени это было обычным делом. А если бы вдобавок «Наутилусом» командовал кто-нибудь вроде джеклондоновского Волка Ларсена – тот, кому и в голову не пришло бы проявлять заботу о других и вообще равнять их с собой, – то все было бы тем более объяснимо и понятно. Но ведь «Наутилус»-то как раз не обыкновенное судно – это прежде всего жилище и убежище для группы друзей-единомышленников, а его капитан представлен нам как защитник угнетенных и борец за всеобщую свободу и равенство. Он спасает тонущего ловца жемчуга, отправляет сундук золота восставшим критянам, раскапывает сокровища затонувших галеонов в бухте Виго, намереваясь употребить их на схожие цели, – и это только в присутствии профессора Аронакса. (Можно быть уверенным, что без ведома профессора он занят еще уймой других подобных дел.) И в то же время в его собственном владении, как мы видим, о равенстве и речи быть не может. Немо не раз говорит о том, как он с верными товарищами построил «Наутилус» и скрылся в морских глубинах, о том, как они все одинаково одеваются и питаются, скорбит при виде гибели матросов. Но все это легко разбивается о простые факты из обыденной жизни на борту, какими их подает нам беспристрастный свидетель – Аронакс: есть капитан и есть обслуживающая его и судно бесправная и безликая масса.

Само собой разумеется, у Верна не было цели выставить капитана Немо барином-лицемером – он просто стремился показать своего главного героя как можно выразительнее за счет обеднения образов второстепенных персонажей, но перестарался с этим. Как видно, намного лучше было бы поступить с точностью до наоборот, то есть сделать всех остальных хотя бы немного живее, изменить порядки на борту и предоставить в распоряжение экипажа побольше удобств. А так, как вышло на деле… «За что боролся, на то и напоролся», – сказано грубовато, но это именно о том, что в конечном итоге получилось здесь у Жюля Верна. И это здорово портит общее впечатление. Будь профессор Аронакс покрепче духом, он мог бы с полным на то основанием заявить капитану: «Хотите равенства и братства во всем мире? Тогда начните с себя!»

Купив в 2016 году эту книгу, я готов был чуть ли не плясать от радости: вот она, полная биография, о которой в конце своей книги «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинов писал как о деле будущего и которая теперь стала реальностью. Наконец-то, думал я, заполнен разрыв между двумя позициями прежних биографических изданий. Ведь Чудинова Ефремов интересовал как ученый, Е. П. Брандиса с В. И. Дмитревским («Через горы времени») – как писатель, а как о человеке, личности в обоих изданиях о нем написано не так уж и много. Держа в руках увесистую новую книгу, я был уверен, что она ответит на все те вопросы, на которые не смогли дать ответ ее куда более тонкие и скромно выглядящие предшественницы. Но не прошло и недели, как она отправилась в задние ряды на полках (по принципу «глаза б мои больше не видели») и была оттуда извлечена (с чувством легкой брезгливости) только пять лет спустя – с целью сочинения данного отзыва.

Надеюсь, из первого абзаца понятно, что впечатление о сочинении О. Ереминой и Н. Смирнова у меня сложилось крайне негативное. Ниже попытаюсь объяснить, почему.

Первое. Солидный объем книги – это иллюзия. На деле под обложкой больше воды, чем бумаги. Кажется, будто авторы просто взяли две вышеупомянутые публикации, разобрали на эпизоды, скомпоновали их более или менее в хронологической последовательности, а затем принялись щедро лить туда воду собственного изготовления. Если в текст вставляется цитата – так уж сразу на полстраницы, страницу, полторы. Если есть хоть малейший шанс отвлечься, уйти в сторону и тем самым нагнать объема, – можете быть уверены, это будет сделано со всей возможной тщательностью. А мне остается только недоумевать, зачем в биографии Ивана Антоновича Ефремова присутствует пространное (на две страницы!) описание поедания блинов почтенным дядюшкой Алексея Петровича Быстрова или подробная история сочинения романа двумя заключенными в сибирском лагере.

Второе. При обилии посторонних и совершенно ненужных вещей в книге практически нет ничего о том, без чего никакая биография И. А. Ефремова не может считаться полной, а именно о тафономии как о новом научном направлении, созданном им. Я, конечно, не считаю, что здесь надо было посвящать этому вопросу отдельную большую главу, как это сделал в своей книге Чудинов. Но ввести, как это сделано в «Через горы времени», три-четыре страницы на эту тему, в самых общих чертах, но логически связно рассказав о разработке и сущности тафономии, было просто необходимо. А что мы имеем на деле? Цитату из книги Чудинова на полторы страницы, размещенную где к слову пришлось, в случайном месте, и несколько стандартных фраз вроде «именно тогда у него стали созревать замыслы», разбросанных тут и там по тексту. Таким образом, научный путь Ефремова к созданию тафономии – а именно это наиболее важно для биографического издания – не показан, можно считать, никак.

Третье. Не раз попадаются эпизоды, где подробно расписаны мысли самого Ивана Антоновича, его родных и друзей в те или иные моменты их жизни. Откуда авторам известны эти мысли? Думаю, что ниоткуда – просто они пользуются случаем подать под этим видом свои собственные соображения и воззрения на то, о чем взялись писать. Внося таким способом в повествование желаемую дозу надрывности и тоскливости, они успешно поворачивают эмоциональную окраску событий в нужном им направлении. Только вот биографии пишутся все-таки для того, чтобы излагать факты из жизни человека, а не служить проводником авторских домыслов в массы под прикрытием той или иной уважаемой личности.

Четвертое. Если бы отдельными случаями «чтения мыслей» дело и ограничивалось, я даже не стал бы касаться здесь таких вот мелких подтасовок. Все, однако, обстоит намного хуже. Авторы не пропускают ни единой сколько-нибудь значимой мировоззренческой цитаты из ефремовского наследия без попыток исказить, извратить ее, придать ей удобное для себя значение. Делается это очень незатейливо: пишется «разъяснение» – когда одно предложение, когда два, когда небольшой абзац – и прицепляется вслед за цитатой этаким крысиным хвостиком. Сразу после окончания очень длинной цитаты (а таких, напомню, в книге полным-полно), когда читатель настроен переключить внимание и вернуться к восприятию авторского текста, такое «разъяснение» трудно пропустить. Хочешь – не хочешь, а зацепишься за «крысиный хвостик» глазом.

Пятое. Вначале мне понравилась идея выделять жирным шрифтом названия произведений Ефремова в тех местах текста, где авторы уделяют им особое внимание, – так точно не пропустишь. Только вот, как оказалось, выделять-то вовсе нечего. Я ожидал, что отыщу в этих местах истории создания этих произведений, все указания на прототипы действующих лиц, на реальные случаи из жизни, на места действия и т. п. А вместо этого вынужден был читать простые пересказы сюжетов вперемешку с многословными, унылыми, однообразными и зачастую совершенно извращенными измышлениями авторов по поводу того, что якобы хотел сказать Ефремов тем или иным своим произведением. Напомню: перед нами именно биография, а не литературоведческий трактат. Следовательно, всем этим словоизлияниям здесь совершенно не место. А насчет значения того или иного рассказа и заложенных в нем мыслей я уж сам как-нибудь соображу и без назойливых «крысиных хвостиков», спасибо. Справедливости ради отмечу, что искомые мною упоминания, кем был навеян тот или иной образ персонажа или событие, в книге все же можно найти. Однако наткнуться на них можно разве что случайно, так как они разбросаны по разным местам без какого-либо порядка – просто там, где пришлось к слову.

Наконец, шестое, непосредственно связанное с четвертым и пятым пунктами, – то главное, из-за чего я столь негативно оцениваю данную книгу. Книга изо всех сил старается убедить читателя, что Иван Антонович Ефремов, известный убежденный и последовательный сторонник диалектико-материалистического мировоззрения, будто бы на самом деле тайком исповедовал некие мутные оккультно-эзотерические взгляды. А чтобы дать об этом знать своим «единомышленникам», якобы раскидывал в своих книгах там и сям различные «тайные знаки», которые на это указывают. Чтобы «доказать» это, Еремина и Смирнов усиленно занимаются подтасовкой фактов, манипуляцией выдранными из контекста цитатами и вставкой «крысиных хвостиков» в любом мало-мальски пригодном месте. Вначале это еще не столь заметно – так, отдельные всплески активности. Зато потом откровенный бред начинает литься уже просто рекой. Чего стоит хотя бы назойливый поиск символов мужского и женского начала во всех подряд ранних рассказах! Это было бы даже смешно, если не было бы так грустно – подобный, простите за выражение, фаллический редукционизм попросту опошляет творчество Ивана Антоновича Ефремова, сводя его к «плоской психике моллюска» (как выразился сам Ефремов в «Лезвии бритвы» о таких вот любителях искать «тайный смысл» там, где его нет).

Впрочем, не стремясь перечислять примеры таких вот «толкований тайных знаков», советую просто найти открытое письмо Таисии Иосифовны и Аллана Ивановича Ефремовых, опубликованное в 2015 году в журнале «Новый мир» как раз в ответ на публикацию книги Ереминой и Смирнова. Оно есть в сети в открытом доступе, и там все точки над i расставлены жестко и без обиняков. Вдова и сын Ивана Антоновича Ефремова – это те люди, которые имеют неоспоримое право говорить с нами от его имени. И они ясно дали понять, что измышления Ереминой и Смирнова – это, мягко говоря, полная ерунда. А так как фактически вся книга выстроена на этой чуши, то и ей, получается, грош цена, несмотря на огромную работу с источниками, проделанную авторами. Собрать источники мало – надо еще правильно распорядиться ими. Еремина и Смирнов же поставили перед собой совершенно иную цель: прикрываясь авторитетом и известностью имени Ивана Антоновича Ефремова, всеми силами лить воду на свою мельницу. Как результат, их сочинение никоим образом не заслуживает доверия. А следовательно, замечание П. К. Чудинова: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего» – остается по-прежнему актуальным.

Эта биография Ивана Антоновича Ефремова была написана его учеником и коллегой-палеонтологом. Отсюда вытекает ее характерная особенность: основное внимание уделяется науке, а не литературе. Но это не профессиональный перекос, а совершенно сознательное акцентирование – в предисловии автор прямо пишет, что ограничивает свою задачу научной биографией И. А. Ефремова. Он подчеркивает, что о литературном творчестве Ефремова уже написано немало, в первую очередь очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», а как ученого даже в середине восьмидесятых (книга была издана в 1987 году) его по-прежнему не знает, по существу, никто за пределами сравнительно узкого круга его коллег по специальности.

Такой замысел определяет всю структуру книги. Первая глава, как и следовало ожидать, дает основные, ключевые факты биографии Ефремова. Две следующие действительно, как нас и предупредил автор, целиком посвящены научной деятельности, включая разъяснение сути созданного Ефремовым нового научного направления – тафономии. Четвертая глава отдельно описывает гобийские экспедиции 1946-1949 гг. Эти три главы углублены в специфику палеонтологических исследований, в них изложено содержание основных трудов Ефремова в этой области. Написаны они весьма сухим языком и перенасыщены научной терминологией, так что читать их нелегко. И это несмотря на то, что автор в послесловии особо отмечает, что постарался по мере возможности сделать эти разделы доступными и для неподготовленного читателя.

Литературная деятельность Ефремова упоминается в главах со второй по четвертую лишь местами, когда это приходится к слову. А собственно литературному творчеству посвящена только пятая глава – в ней речь идет в основном о прототипах персонажей из числа друзей и коллег Ефремова, а также описаны реальные случаи из его жизни и научные данные, легшие в основу его произведений. При этом главным образом рассматриваются те из них, которые опять-таки непосредственно связаны с геологической, палеонтологической и экспедиционной тематикой («Звездные корабли», «Юрта Ворона», «Алмазная труба»…). В целом заметно, что литературная сторона биографии у Чудинова подана как второстепенная – впрочем, это находится в полном соответствии с задачей, которую он перед собой поставил. Кроме того, четкое разделение тематики по главам – так сказать, «послойная» подача материала, – предоставляя читателю множество фактов, в то же время целостный облик Ивана Антоновича Ефремова сформировать в уме не позволяет. По-видимому, именно для компенсации этого в книгу введена шестая глава, где собраны в основном личные воспоминания разных людей (не только автора). Она читается с большим интересом, но, к сожалению, слишком коротка.

Общий вывод можно сделать следующий: как ученый и исследователь Иван Антонович Ефремов в книге П. К. Чудинова представлен исчерпывающе, как и было задумано. Тем же, кого Ефремов интересует в первую очередь как писатель и человек, она в силу своей научной направленности не способна дать ответы на очень многие вопросы. Впрочем, это отметил и сам автор в послесловии, написав: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего».

Своим знакомством с данным образчиком литературного шлака я обязан характерному эпизоду: здесь, на «ФантЛабе», автор, един в четырех лицах – он сам явным образом и три фальшивых «восторженных читателя», – неумеренно восхвалял собственные творения (сейчас это все уже, к счастью, вычищено). Это и дало мне основание априори посчитать их шлаком: полагаю, что по-настоящему хорошие книги в такой, с позволения сказать, «рекламе» не нуждаются. Другое дело, если речь идет о чем-то, что своими чисто литературными достоинствами привлечь широкое внимание имеет мало шансов. Вот я и решил убедиться в этом лично, то есть ознакомиться с каким-нибудь фарутинских сочинений. Выбрал одно из них наугад – это и оказались «Дети богов».

Итак, что мы тут имеем? Простой как мычание сюжет, построенный на незамысловатом наборе штампов: сверхлюди, могущественная корпорация, скрытые от непосвященных древние знания, тайное общество с нацистскими корнями, устраняющее всех, кто стоит на его пути, и прочая махровая конспирология на тему Третьего рейха вместе с Четвертым и даже Пятым (sic!). Продолжу в духе еженедельных списков увлечений одной популярной на здешнем форуме лаборантки: монады, «Аненербе», ПМЦ, рабы божьи, база 211, «Книга Знаний», теософы, револьверы, арийцы, Новая Швабия, сыворотка правды. Все свалено в кучу и хорошенько перемешано. Также присутствуют в немалом количестве убийства, перестрелки и погони. Еще в наличии имеется мускулистый, пахнущий по́том главный герой в майке и красивая девушка, которая его терпеть не может, но он ради нее все равно голыми руками расшвыривает целый отряд злодеев с автоматами. Затем главный герой и спасенная им девушка, чудом оторвавшись от погони, мчатся на аэродром и тут же вылетают… в Антарктиду. Вот так, просто, – сели-полетели. На транспортном самолете. Без дозаправок. Из Европы в Антарктиду. В майках. Здорово, да?

Вообще говоря, текст – это сплошь сборище нелепиц. Вот полицейский выходит на утреннюю пробежку. Бежит он очень странно: его цель – соразмеряя силы, пробежать трехкилометровый круг, но вместо этого он отчего-то переходит на бег с полной отдачей, как на стометровке. Затем оказывается, что во время пробежки на нем надеты джинсы, а в их заднем кармане даже лежит служебный жетон. Вот вы, желая пробежаться ради тренировки, стали бы надевать джинсы, да еще класть в тугой задний карман нечто твердое и колючее? Президент крупной корпорации запросто заходит к рядовому начальнику отдела, потом лично проводит для уже упомянутого полицейского экскурсию по лабораториям, со всем знанием дела поясняя разнообразные тонкости их работы. Главный герой, выпив целую бутылку бренди, садится за руль и успешно проезжает через полгорода. Затем он решает, что ему необходимо еще раз повидаться с президентом корпорации, но догадывается, что в таком виде – с перегаром изо рта, щетиной на физиономии и в мятой одежде – ему попасть на прием вряд ли удастся. Тогда он идет обходным путем – штурмует забор, подкапывается под изгородь из колючей проволоки и отправляет в нокаут десяток охранников. Видимо, по замыслу автора, этот эпизод должен показать невероятную крутость главного героя, но на деле лишь свидетельствует об отсутствии у него мозгов: вместо очередного мордобития достаточно было бы просто прибегнуть к помощи бритвы, зубной щетки и чистой рубашки.

В «Детях богов» фигурируют так называемые «арсанты» – носители древнего инопланетного «гена гениальности». Слово «arsant», по Фарутину, по-латыни означает «обладающий знаниями». Заглянул я интереса ради в словарь: нет в латинском языке такого слова. О латыни у автора вообще очень своеобразные представления: похоже, он считает, что достаточно добавлять к словам окончание «-us», и вот вам язык цезарей и цицеронов. Как вам, например, такое (пунктуация сохранена): «Даже школьники знают, что arcticus на латыни означает «медведь», а следовательно anti-arcticus, то есть «антарктида» означает их полное отсутствие»?

Кстати, слово «арсант» смахивает на гибрид «фарсанов» С. Слепынина и «итантов» Г. Гуревича. Подозрительно совпадает и смысл понятий: фарсаны – способные к самовоспроизводству слуги-андроиды, итанты – особо одаренные люди, арсанты – и то, и другое одновременно. Невольно приходит на ум нашумевшая лет десять назад история школьника, который выдавал перелицованную Ubuntu за собственноручно написанную операционную систему под названием Bolgenos и утверждал, что это несусветное название – слово из испанского языка…

Полагаю, само собой понятно, что текст вдобавок ко всему изобилует пунктуационными и синтаксическими ошибками. Орфографические тоже присутствуют – пусть их не так много, но среди них встречаются такие перлы, как «подчивать» (попробуйте догадаться, какое слово имеется в виду).

Все вышеперечисленное – только примеры из первых двух или трех глав. Дальше я не стал выписывать (хотя там имеется еще много всякого, достойного увековечения в теме «Ляпы авторов-фантастов») – и без того все ясно. Дочитал, правда, собравшись с силами, до конца. Впечатление подтвердилось полностью: перед нами не более чем дешевенький, примитивненький боевичок подросткового уровня, ничем не выделяющийся на фоне сотен подобных ему литературных поделок. Ну что ж, пожелаем автору дальнейших творческих успехов. Главное, чтобы его творения все-таки в будущем получали известность благодаря своим достоинствам, а не в результате самовосхвалений.

Подзаголовок этой книги – «Очерк творчества И. Ефремова» – сообщает, что перед нами не биография в ее обыкновенном понимании, а прежде всего литературоведческое издание. Конечно, факты из жизни писателя в нем все равно присутствуют, и в немалом количестве, – ведь многие произведения Ефремова в значительной мере автобиографичны, в них ясно видны реальные эпизоды, люди, описания природы. Но здесь биографическая составляющая ограничена лишь таким вот предназначением и изначально вторична. На первый же план выходят рассказ о творческом методе и его подробный анализ. Основная идея проста: без Ефремова-ученого не было бы и Ефремова-писателя. Во всяком случае, такого писателя, какого мы теперь знаем, чье творчество базируется на синтезе литературы и науки. Разумеется, и прежде в нашей литературе были писатели-ученые, которые использовали свои познания и научную мысль для создания произведений фантастического или приключенческого жанра. Но именно Иван Антонович Ефремов первым поднялся в этом на новую высоту: от узкоспециального подхода – к системному, всеобъемлющему; от простого уклона в науку – к философскому анализу; от событий прошлого и настоящего – к событиям будущего.

Издана эта книга была при жизни Ивана Антоновича и создавалась отнюдь не втайне от героя рассказа – он был отлично осведомлен о замысле авторов и прочитал по их просьбе черновик рукописи. Далеко не со всем он был согласен и в переписке с В. И. Дмитревским предлагал где-то добавить новые факты, где-то, наоборот, не вдаваться в подробности, где-то не перехваливать его произведения и его самого. Однако авторы вовсе не намеревались писать одни лишь хвалебные слова: отдавая должное литературной деятельности Ефремова, актуальности и глубине его мысли, они в то же время не раз упрекнули его в тяжеловесности слога, затянутых монологах, ненужных эпизодах, неубедительности и непроработанности образов персонажей – в общем, во всем том, за что критикуют творчество Ефремова и читатели. При этом одинаково критически разобрано все, что было написано им на тот момент, – от ранних рассказов до «Туманности Андромеды». «Лезвие бритвы» и «Час Быка» существовали во время работы над книгой (1961 год) еще только в виде предварительных набросков в «премудрых тетрадях» (так называл Ефремов свои подготовительные заметки).

В свою очередь, книгу Брандиса и Дмитревского увлекательным чтением тоже не назовешь. В ней немало многословных рассуждений, повторов, а стиль изложения зачастую выспренен и неудобочитаем. Впрочем, очерк «Через горы времени» и не задумывался в качестве легкого чтива. Тогда, в начале шестидесятых, Иван Антонович Ефремов как писатель достиг вершины известности и славы, и рассказ о его творческом методе и пути в литературе был очень востребован. Да и сейчас «Через горы времени» для искренних ценителей ефремовского творчества по-прежнему представляет немалый интерес.

«Таинственный остров» стал первой книгой Жюля Верна, прочитанной мной, и было это еще, кажется, чуть ли не в дошкольном возрасте. Прошло уже много лет, но я и сейчас время от времени позволяю себе открыть пятый том классического собрания сочинений и в очередной раз оказаться на острове Линкольна. До сих пор «Таинственный остров» нисколько не потерял для меня в привлекательности от многократного перечитывания. Вот только придирчивый взгляд и критический ум взрослого со временем стали примечать в нем несуразности и нестыковки, на которые ребенок попросту не обратит внимания. Об этих странностях и пойдет у меня дальше речь. Нет, я не буду разбирать ни неправдоподобно богатые флору, фауну и геологическое строение острова Линкольна, ни хронологическую путаницу – об этом кто только не писал, и всем известно, что Верн допустил эти неточности совершенно сознательно ради основной идеи романа. А я здесь имею в виду всякого рода житейские мелочи, которые не лезут в глаза, но, будучи раз замеченными, потом уже не забываются. Предупреждаю: дальше пойдут сплошные «раскрытия сюжета»! Так как прятать весь отзыв в скрытый текст я не хочу, убедительно прошу тех, кто не читал «Таинственный остров» (впрочем, есть ли тут вообще такие люди?), дальнейшее ознакомление с отзывом прекратить. Остальным – добро пожаловать дальше.

Возьмем для начала эпизод с взрывом скалы для понижения уровня озера Гранта. Написано, что Сайрес Смит изготовил несколько пинт нитроглицерина, но уже на следующей странице есть упоминание не менее чем о десяти литрах. Пинта, конечно, мера не слишком точная, есть несколько ее разновидностей, но ни одна из них не настолько велика, чтобы «несколько пинт» соответствовали десяти литрам. Далее, когда Сайрес Смит зажег свой самодельный бикфордов шнур, тот горел двадцать пять минут, и за это время Смит успел присоединиться к своим друзьям в Трущобах. По прямой расстояние от места взрыва до укрытия составляло две морских мили, а фактически, вдоль берега озера и затем по кратчайшему пути с плато вниз, – две с половиной, то есть больше четырех с половиной километров. Чтобы уложиться в двадцать пять минут, Смит должен был пробежать этот путь со скоростью около 11 км/ч. Мог ли это сделать в лесу, без дорог, усталый человек, изо дня в день много и тяжело работавший и довольно скудно питавшийся? И, между прочим, худшее место для укрытия, чем Трущобы, найти было сложно: если уж даже сильный ветер заставлял нагроможденные друг на друга валуны шататься, то от взрыва неподалеку вообще мог рухнуть весь каменный лабиринт.

Продолжим тему переустройства гидрографической сети. Как известно, предпринималось оно ради защиты обжитой части острова от набегов диких животных. Вдобавок к водопаду на восточном берегу озера Сайрес Смит провел еще Глицериновый ручей между озером и рекой Благодарения. Также по старому подземному водостоку по-прежнему поступало достаточно воды для снабжения Гранитного дворца и привода подъемной машины. Суммарный расход воды при этом должен был, естественно, по-прежнему равняться расходу воды в Красном ручье – единственном крупном водотоке, впадавшем в озеро. Но Красный ручей, как следует из авторского описания, не представлял собой такую уж непреодолимую преграду, а если его разделить на три части, то получалось вообще цыпленку по колено. Предохранить плато Кругозора от вторжений такие ручейки явно не могли.

Кстати, о цыплятах: никто в здравом уме не стал бы устраивать птичник и свинарник (как это сделали колонисты) поблизости от старого водостока, через который поступала в Гранитный дворец питьевая вода.

Перейдем теперь к капитану Немо. В ящике, который он подбросил на мыс Находки, почти все предметы были новыми и неиспользованными. Но откуда новые вещи, да еще и в изобилии, могли найтись на «Наутилусе», много лет назад порвавшем все связи с сушей? И почему в ящике почти не было одежды и обуви? Немо, подслушивая беседы Сайреса Смита и его товарищей, наверняка знал, что инструменты, посуду и кухонную утварь они себе сумели изготовить сами, а вот из одежды у них было только то, в чем их выбросило на остров. Зачем же надо было нагружать ящик уймой топоров и тарелок, но при этом в части одежды ограничиться носками и рубашками, а про обувь вообще забыть? (Тарелки, кстати, были алюминиевыми – для 1865 года дело практически невозможное, до разработки способа промышленного получения алюминия оставалось еще два десятка лет, а пока что он ценился дороже золота.) Еще странность: в ящике оказалось немало огнестрельного оружия и боеприпасов к нему. Откуда они взялись в хозяйстве капитана Немо, если в ходу у экипажа «Наутилуса» были исключительно пневматические ружья с электрическими пулями? Более того, известно, что ко времени событий в «Таинственном острове» это оружие еще действовало – ведь именно электрическими пулями были убиты высадившиеся на остров пираты.

В «Таинственном острове» Немо предстает перед читателем немощным стариком, но при этом то и дело умудряется совершать такое, что и не всякому здоровяку по силам. Возьмем, к примеру, эпизод подводной схватки с дюгонем (кстати, как дюгонь – морское животное – оказался в озере, не связанном с океаном, на высоте в сотню метров над его уровнем?). Немо вот так просто, с одним кинжалом в руке, победил здоровенного зверя, да еще и под водой, в его стихии. А помните, как Топ вылетел из воды? Спрашивается: многие ли смогли бы швырнуть из-под воды вертикально вверх крупного пса, да так, чтобы он еще и в воздух взлетел на три метра? Спасение Сайреса Смита – тоже из области невероятного: пронести его с полмили от берега по сыпучему песку, да еще и в штормовую погоду требовало таких усилий, на которые старый и больной человек, одетый к тому же в тяжелый водолазный костюм, определенно не был способен. А тайные визиты в колодец Гранитного дворца? Карабкаться в том же самом скафандре по тридцатиметровой отвесной стене, цепляясь за сглаженные водой выступы, было не то что сложно, а попросту невозможно, ведь даже Сайрес Смит, исследуя колодец, был вынужден прибегнуть к помощи веревки.

Естественным образом возникает и такой вопрос: почему обитатели Гранитного дворца, слыша, как Топ с рычанием бегает вокруг колодца, ни разу не потрудились приподнять дощатую крышку и посмотреть, кто же под ней прячется? По-моему, любой разумный человек поступил бы именно так, взяв предварительно ружье или хотя бы дубину потяжелее. А Сайрес Смит и компания предпочитали спокойно сидеть у камина, попивать кофе и рассуждать, на кого это рычит их собака… А кстати, почему вообще Топ рычал на капитана Немо? Ведь тот должен был быть в собачьем понимании хорошим знакомым и самым настоящим другом: спас хозяина, привел Топа в Трущобы, укрыв от дождя и ветра, затем спас его от дюгоня…

Как видите, список получается солидный. Однако прошу не считать данный отзыв критиканством и брюзжанием – моя цель состоит как раз в совершенно обратном. Как ни странно, всё перечисленное нисколько не портит впечатление от «Таинственного острова». В любой другой книге столь большое количество нестыковок и несуразностей раздражало бы, а здесь я воспринимаю их как своего рода условия игры. «Таинственный остров» в значительной мере схематичен и всецело подчинен главному авторскому замыслу: создать «новую робинзонаду», показать созидательную и преобразующую силу человеческого коллектива, вооруженного знаниями и трудовыми навыками. И если уж ради этого замысла Верн намеренно выдумал столь несообразное с точки зрения биологии, геологии и географии место, как остров Линкольна, то уж заботиться обо всех житейских мелочах в таком случае для него было бы тем более странно. Так что не стоит обижаться на него за такие вот мелкие упущения и менять из-за них свое отношение к книге – для этого «Таинственный остров» слишком хорош. Уверен, что в дальнейшем перечитаю его еще не раз.

Откровенно говоря, за чтение этого романа я принимался с некоторой опаской. Судя по тому немногому, что я знал о нем a priori, он должен был быть очень похожим на другой, куда более известный у нас роман Верна – «Пятнадцатилетний капитан». А его я ценю не слишком высоко за прямо-таки диккенсовскую сентиментальную драматичность и излишнее морализаторство. Вот я и опасался, что и здесь все будет обстоять точно так же. С радостью констатирую, однако, что ошибся. Конечно, обязательные для литературы позапрошлого века слезы, обмороки, заламывания рук и непременный хэппи-энд здесь тоже имеются, но в более или менее умеренном количестве. Более того, все это в моих глазах компенсируют отлично созданная интрига и увлекательный сюжет, которые раскручиваются от главы к главе этакими витками спирали – с каждым разом все шире и шире. Я не раз обращал внимание, что у Жюля Верна чаще всего пространственный масштаб событий задается сразу же, в самом начале: либо четко ограниченным местом действия (остров, отдельная страна или ее область), либо описанием замысла предстоящего путешествия, либо заголовком или подзаголовком (пример – «Двадцать тысяч лье под водой»: хотя профессор Аронакс и его спутники не предполагали, попав на «Наутилус», обойти на нем вокруг света, название сразу же говорило о столь продолжительном путешествии). Так вот, в «Найденыше…» ничего подобного нет. Пасторально-идиллическая обстановка норвежской глубинки, в которой происходит действие первых глав, совершенно не давала основания предполагать, что место действия будет расширяться

Как бы то ни было, главный сюжетный ход – попытки установить подлинную личность Эрика Герсебома, того самого «найденыша», – развит просто замечательно. Как только удается узнать что-нибудь новое на эту тему, оно лишь влечет за собой новые вопросы – и так почти до самого конца

Сдается мне, что здесь месье Верн ради чистого эффекта слегка перешагнул за грань хорошего вкуса. Все эти ска́чки верхом на жирафах и страусах, тайная священная пещера местного племени, где все сталактиты и сталагмиты – из драгоценных камней, самовзрывающиеся алмазы… Если бы речь шла о творении, к примеру, Райнера Хаггарда, я бы принял все это как должное. Но не в случае Жюля Верна. Откровенным de mauvais ton назвать подобные вещи, конечно, нельзя, но и написать, что это целиком в рамках comme il faut, тоже как-то рука не поднимается.

Впрочем, антураж – это мелочи. Больше всего поражает поведение главного героя, горного инженера Сиприена Мере, получившего, по его словам, огромный искусственный алмаз. Что сделал бы на его месте любой исследователь-экспериментатор? Конечно же, постарался бы прежде всего повторить знаменательный опыт, да не один раз, а дважды, трижды, четырежды – в общем, столько, сколько потребовалось бы для полного понимания процесса и появления твердой уверенности, что положительный результат первого опыта можно будет воспроизвести в дальнейшем. И только тогда он сел бы писать торжествующее донесение в парижскую Академию наук, а заодно уж и рассказал бы о своем открытии местному люду. Мере же первым делом бежит показывать свой алмаз всем знакомым, затем пишет письмо академикам (хоть не успел отправить, и на том спасибо), а уже между делом начинает думать, что надо бы повторить эксперимент, когда найдется время.

Из первых страниц книги нам известно, что Мере не первый день живет на южноафриканских алмазных приисках, – так должен же он разбираться в обстановке и людях хотя бы немного? А он, обнаружив гигантский алмаз, немедленно начинает кричать об этом во всеуслышание, да еще и хвалится, что получил его искусственно. Странно, что он вообще остался жив после этого. Ладно – грабители: продать алмаз ценой в пятьдесят миллионов куда сложнее, чем его украсть, так что любой сто раз подумал бы, прежде чем браться за такое дело. Но вот обозленные старатели (алмазы-то теперь обесценятся!) должны были линчевать Мере на месте

Если возвращаться к эксперименту Мере, то бросается в глаза его сходство с реальным опытом англичанина Хэннея, который ко времени написания романа был у всех на слуху. Хэнней, как известно, объявил об успешном получении искусственных алмазов, но, сколько ни повторяли потом его опыт другие экспериментаторы, у них ничего не получалось. Уже в середине XX века тщательное исследование показало, что алмазы Хэннея – естественного происхождения и были, по-видимому, попросту подброшены его ассистентами.

Хорошо, что я прочитал «Пересадочную станцию» поздно, уже после основательного знакомства с рассказами Клиффорда Саймака. Благодаря этому она стала для меня своего рода квинтэссенцией его творчества, вобрав в себя все лучшее, что только мне запомнилось из его рассказов. Я сначала даже решил, что Саймак так и задумал: собрать под одним названием по чуть-чуть из каждого своего мини-шедевра, – но потом посмотрел в его библиографию и понял, что все-таки дело было не так. Некоторые рассказы, которые мне напомнила «Пересадочная станция», оказались написанными позднее. Но, как бы то ни было, в идее о «квинтэссенции» все-таки что-то должно быть.

Судите сами. Вечно молодой человек, вынужденный скрывать свое долгожительство, – та же самая идея положена в основу рассказа «Грот танцующих оленей». Его уединенная ферма в глухом уголке Висконсина, одиночество, отшельнический образ жизни, стремление прислушиваться к обитателям звезд, – то же самое мы видим в «Кто там, в толще скал?». Дом, стоящий на Земле, но не принадлежащий ей, – это в точности «Дом обновленных». Мгновенная связь с галактическим сообществом разумных существ – оттуда же. Талисман, несущий мир всюду, где бы он ни оказался, – «Подарок». Многофакторный анализ событий, ведущих к войне, – «Эволюция наоборот». Созданные собственным воображением лучшие друзья – «Отец-основатель». Этот список, наверное, можно и продолжить, но и без того приведенные выше названия говорят сами за себя. Так что «Пересадочная станция» для меня как бы подводит некий промежуточный итог знакомству с гуманистически-оптимистической частью творчества Саймака.

Отмечу особо, что перед нами вовсе не беспомощное заимствование у самого себя, которое мне доводилось встречать у других фантастов. Во-первых, в силу простой хронологии (см. выше). Во-вторых, в «Пересадочной станции» излюбленный сюжет Саймака – тихое, незаметное, можно сказать, даже «бытовое» появление Неведомого в американской глубинке – поднят на новый уровень. Вот посмотрите, как получается. Дэниельс из «Кто там, в толще скал?» живет на своей ферме тихо-мирно и, однажды потерпев неудачу при попытке рассказать о своих способностях ученому, больше не думает о том, чтобы открыться людям. Грей из «Дома обновленных» также явно не станет трезвонить на весь свет, где и под чьей опекой он теперь живет и чем занимается. Луи из «Грота танцующих оленей» вообще всю жизнь только и делает, что маскируется и скрывается. Это, так сказать, частные случаи – интересы человечества они никак не затрагивают. А вот в «Пересадочной станции» похожая ситуация повернута и развита так, что тот или иной ее исход отразится на всех людях без исключения. Аналогию здесь можно провести с еще одним рассказом Саймака – «Детский сад», – но там у Земли нет выбора: неведомые строители галактического учебного заведения мягко, но непреклонно навязывают ей свою волю. Здесь же свобода выбора остается, пусть даже она ложится всей своей тяжестью на плечи одного-единственного человека. Дэниельс, Грей и Луи каждый несут ответственность только за самого себя, а Инек Уоллис, смотритель пересадочной станции № 18327, вынужден держать ответ перед Галактикой за всю Землю.

Тут-то мы и подходим к основному вопросу: по силам ли одному человеку такая задача? И поиски ответа не так просты, как можно было бы ожидать от «классики» Саймака. В «Пересадочной станции» мы не находим обычного для него оптимизма, и тому есть две причины. Первая: Уоллис за сотню лет своей работы на галактическое сообщество почти полностью изолировал себя от человечества – настолько, что всерьез задается вопросом, кто ему ближе: люди или инопланетяне, транзитом проходящие через его дом, – и не уверен теперь, может ли он вообще считать себя человеком. Вторая: через разверзшуюся перед ним и всей Землей пропасть ведет отличный удобный мостик, обещающий спасение, продолжение любимого дела и интереснейшее будущее вообще – но только для него одного из всех людей, больше ни для кого. И далеко не очевидно, сможет ли Уоллис устоять перед соблазном воспользоваться данной ему возможностью. Ему приходится намного тяжелее, чем Дэниельсу или Грею, оттого и «Пересадочная станция» – вещь более тяжелая и серьезная, чем перечисленные выше рассказы.

Дочитав до конца, я любопытства ради открыл Google Earth и посмотрел, как в действительности выглядят места, где происходит действие. Оказалось, что юго-запад Висконсина даже сейчас, через шестьдесят лет после написания «Пересадочной станции», остается совершенно таким же «медвежьим углом», каким он описан во второй главе. Берега Висконсина и Миссисипи – это и вправду сплошные долины и овраги, лесистые холмы и уединенные маленькие фермы. Нашел я и Милвилл, место рождения Инека Уоллиса (и самого Саймака тоже, кстати), – это даже не город и не поселок, а просто несколько таких ферм, разбросанных по долинам в среднем в полумиле друг от друга. Неудивительно, что Саймак поместил действие «Пересадочной станции» и многих своих рассказов именно в эту глухомань – в более населенных местах Уоллис не смог бы прожить сотню с лишним лет в своем старом доме, не привлекая к себе ненужного внимания. И кто знает, может быть, работая над «Пересадочной станцией», Саймак не только вдохновлялся общей атмосферой места, но и имел в виду какой-нибудь конкретный дом из тех, что и поныне стоят в Милвилле и видны на космических снимках в Google Earth. Знать бы только, какой именно…

Под конец – следующее замечание: не знаю, как вам, а мне несколько портит впечатление от «Пересадочной станции» перевод словосочетания «spiritual force» как «энергия духовности». Слово «духовность» и производные от него ныне уже так основательно затасканы государственной пропагандой, что вызывают прежде всего отторжение и издевательски-уничижительные ассоциации. Конечно же, в 1990 году переводчик не мог этого предвидеть. Но для будущих переизданий «Пересадочной станции», пожалуй, было бы лучше подыскать какой-нибудь другой, не столь скомпрометированный вариант перевода.

Замечательная история! В сравнении со многими другими романами Жюля Верна, порой слегка тяжеловесными, – тонко задуманная, мастерски выписанная и отлично освежающая, как глоток холодного зеленого чая в жаркий день. В этом смысле сравниться с «Бедственными приключениями…» может разве что «Упрямец Керабан». Очень к месту здесь и нехарактерная для творчества Верна нотка черного юмора: было бы его чуть меньше – считайте, вообще не было бы; чуть больше – и был бы уже перебор для столь почтенного классика. А вот то, что есть, – в самую точку.

Насчет китайской экзотики, которой обильно уснащен текст, сказать ничего определенного не могу в смысле ее достоверности и уместности. Может быть, здесь и есть некоторая доля «развесистой клюквы», как, например, в другом романе Верна – «Михаил Строгов», – но только китаец или знаток китайской истории и быта, наверное, и может ее заметить. А так как я не являюсь первым и не считаю себя вторым, то позволю себе полагать местный колорит в романе вполне достоверным и подходящим к месту и времени.

Не обошлось, разумеется, и без традиционной жюльверновской познавательной составляющей: ведь Цзинь Фо в попытках не то убежать от своей смерти, не то встретить ее объехал немалую часть Китая. А где путешествия, там у Верна обязательно и описания местностей, городов и их жителей. А когда Цзинь Фо и его спутники оказываются плавающими в открытом море, доходит дело и до знакомства с новыми изобретениями – с нынешней точки зрения довольно-таки потешными, но тогда воспринимавшимися вполне всерьез. Есть даже небольшой урок прикладной химии. Но всего этого здесь в меру, оно не подавляет и не загромождает повествование. В общем, еще раз: отлично!

«Лифт, дрожа от старческого гнева, поднял сэра Майкла на третий этаж».

Именно эта фраза из романа Джона Бойнтона Пристли «Сэр Майкл и сэр Джордж» вспомнилась мне, когда я попытался резюмировать свое впечатление от третьей, заключительной части «Я вернусь через тысячу лет». Дрожащий старческий гнев, с которым Исай Давыдов «поднимается на третий этаж» своей «производственно-фантастической» эпопеи, – вот, пожалуй, самое точное определение того, что я там увидел. Его там, кажется, даже больше, чем во второй части: репрессированные, заключенные, депортированные, заморенные голодом волею продажных политиков… Видно, что писателя прямо-таки распирало и ему надо было высказаться во что бы то ни стало. Поэтому он, очевидно, даже не задавался вопросом, уместны ли эти эпизоды из земной истории XX века в романе об освоении далекой планеты в XXIII-XXIV веках. Время от времени мне даже казалось, что не мрачные истории вставлялись в продолжение романа, а само продолжение из двух частей было написано в основном вокруг и ради вышеупомянутых исторических экскурсов.

Собственно говоря, деление на вторую и третью части очень условно: сами по себе, по отдельности, они существовать не могут. Вторая книга оставляет множество вопросов нерешенными, а почти все сюжетные линии – незавершенными. Третья же начинается как продолжение второй – сразу, без каких-либо предисловий и вводных глав. Основа сюжета остается прежней: переселенцы-колонисты с Земли осваиваются на планете Рита, заодно по мере сил повышая уровень жизни местных племен. Поэтому почти все, что я написал в отзыве о второй книге, можно с тем же основанием отнести и к третьей. Различия есть, но они невелики. Например: хотя третья часть продолжает все тот же производственный роман в фантастических декорациях, что и первые две, в ней эти декорации становятся немного богаче. Геологи используют динамические голограммы с эффектом обратной связи, позволяющие исследовать радиоактивные пещеры, оставаясь в безопасности в городе. Те же голограммы помогают отклонить в нужную сторону путь незнакомого племени, бегущего с юга после землетрясения. А главный герой, Александр Тарасов, обзаводится искусственным шестым пальцем – он необходим для чтения оставленных инопланетным исследователем Нур-Нуром мыслеобразов-воспоминаний.

Аллюзии в рассказе Нур-Нура настолько прозрачны, что о них и писать-то не стоит – и так понятно, куда и в кого метит автор. Но – и это еще одна отличительная черта третьей книги – он вдобавок к уже изрядно осточертевшим экскурсам в двадцатый век берется высказывать свои мнения по другим весьма далеким от сюжета вопросам. Это, например, многословные (и опять-таки сильно политизированные) рассуждения о родстве баскского языка с грузинским. Я даже не стану упоминать крайнюю сомнительность этой теории – вокруг языка басков лингвистами сломано немало копий, а воз и ныне там, – а задам все тот же простой вопрос, что и в своем отзыве на вторую часть: зачем об этом надо было писать, какое отношение имеет это к колонизации чужой планеты в далеком будущем? Невольно приходит на ум еще одна цитата из английской классики, на этот раз из Вудхауза (цитирую по памяти): «Вам не кажется, дорогой Вустер, что моя проповедь слишком длинна? Не стоит ли из нее что-нибудь выбросить – например, довольно пространное описание семейной жизни ассирийцев?»

Далее, подобно тому, как во второй части idée fixe автора были «каёлки», в третьей к ним добавляется печь для сжигания куриного помета – она возникает в тексте снова и снова, к месту и не к месту, и совершенно непонятно, зачем. Мелочь, конечно, но мелочь раздражающая. Из того же разряда – явное злоупотребление глаголом «топать». Не в смысле «топать ногой от злости или нетерпения», а в смысле «идти». В третьей книге (да и во второй тоже) все постоянно куда-нибудь топают: Сандро топает от вертолета с очередной порцией подарков для своего племени, охотники топают на охоту в дальние леса, члены Совета топают на заседание… Вначале я воспринимал это постоянное «топание» спокойно, потом стал усмехаться, а под конец оно уже откровенно резало глаза.

Еще одно слово, за которое зацепился глаз, – «капролит», некий выдуманный материал, очень прочный и легкий. Словечко, надо сказать, рискованное: достаточно будет какому-нибудь не в меру усердному корректору, знакомому с научной терминологией, в простоте душевной заменить «а» на «о», и конфуз выйдет немалый…

Снова о серьезном. Ориентация «прогрессорства по-давыдовски» на вещи в третьей части не только сохраняется, но даже возрастает. По ходу чтения роман все больше и больше превращается в какое-то подобие складской ведомости: старшим кладовщиком Тарасовым принято столько-то, отпущено такому-то столько-то. Я-то все ожидал, когда же этот самый Тарасов от простой раздачи инструментов перейдет к обучению туземцев их изготовлению, – но, дочитав до конца, так и не дождался. А тогда, если подумать, картина получается следующая. Обитатели Риты дошли в своем развитии только до каменных и костяных орудий труда, когда буквально свалившийся с неба земной прогрессор вручил им металлические молотки, пилы, иглы и т. п. Пользоваться-то новыми инструментами аборигены научились быстро, но вот изготавливать такие же они не могут. А теперь представьте, что какая-нибудь причина заставит землян покинуть подопечные племена. Что будет в этом случае? Инструменты для туземцев делаются нарочно из относительно мягкой стали. Очень быстро они износятся и затупятся и будут заброшены, а купы, айкупы и ту-пу вернутся к каменным топорам и костяным наконечникам стрел и копий. И так будет буквально во всех сферах их жизни – они уже привыкли ко всему готовому, превратившись в потребителей и нахлебников – не полностью, конечно, но в основном дела обстоят именно так. Классики идеи прогрессорства Стругацкие, как известно, предпочитали оберегать важных для развития цивилизации людей (ученых, изобретателей, поэтов, бунтовщиков), а не заваливать население изобилием вещей. А кредо прогрессорства по Давыдову – прежде всего в вещах. Видимо, люди и их идеи важны ему лишь в тех случаях, когда они остались забытыми и замученными властью в давно прошедшем в его книгах двадцатом веке, – вот тогда он для них не жалеет ни слов, ни эмоций.

Ну и, наконец, эпилог. Он совершенно нелогичен, невнятен и никак не выводится из всего хода событий. Кажется, будто автор столь сложно закрутил клубок донжуанских страстей Сандро, что сам потом не сумел распутать его и попросту единым махом разрубил этот гордиев узел. И разрубил очень неудачно: вместо ожидаемого оптимистического финала получилось нечто заупокойное, окончательно портящее и без того не лучшее впечатление от двух поздних книг эпопеи. Если вы еще их не читали – поверьте, и не стоит. Будет вполне достаточно первой.

Эта книга – продолжение первой части «Я вернусь через тысячу лет», написанное почти сорок лет спустя, когда Исаю Давыдову было уже под восемьдесят. Главный герой, Александр Тарасов по прозвищу Сандро, занимается контактами с коренными жителями планеты Рита, которую в XXIII-XXIV веках осваивают переселенцы с Земли. Для этого он решает поселиться в одном из местных племен и, став там своего рода богом и наставником, по мере сил вытягивать аборигенов из каменного века в цивилизацию. В этом, собственно, и заключается вся основа сюжета второй части.

В своем отзыве о первой части я высказал мнение, что назвать «Я вернусь через тысячу лет» полноценной фантастикой можно лишь с натяжкой – скорее, это перенесенный в будущее производственный роман в духе соцреализма. Во второй же части фантастическая составляющая и вовсе сведена на нет, если не считать защитные силовые поля да мыслеприемники, с помощью которых Сандро общается с аборигенами. Его дело – чистое прогрессорство, причем весьма нехитрого толка, такое, против которого предостерегали Стругацкие в «Трудно быть богом»: «Можно дать им всё <…> и все равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена». У Давыдова же все куда как просто: помирить между собой враждующие племена, дать им ложки, миски, ведра, кайла и молотки – авось и окультурятся постепенно. Разнообразным вещам в книге вообще уделяется очень большое, прямо-таки первостепенное внимание. Подробно описано, что, как и когда Сандро дарил аборигенам, как они реагировали на подарки и как их применяли, – настолько подробно, что порой просто подавляет собой все остальное. Если и в третьей книге вся прогрессорская деятельность Сандро будет сводиться к тому же самому и описываться так же детально, то, боюсь… впрочем, сначала лучше прочитаю третью часть – если мои ожидания оправдаются, тогда и выскажусь на этот счет.

Кстати, о кайлах. Их автор везде именует уменьшительной формой – «каёлки», – и мне, вообще-то не жалующемуся на скудность своего словарного запаса, пришлось подумать пару секунд, чтобы сообразить, что же это за слово такое. Сандро категорически возражает против раздачи туземцам топоров – мол, они этими топорами мгновенно друг друга поубивают, – зато кайла и геологические молотки дарит им направо и налево. Логика тут хромает на обе ноги: а кайла с молотками в качестве оружия чем хуже? Крушить черепа врагам ими можно с тем же успехом, что одно из племен вскоре блестяще доказывает на деле. И как ни посмотри, а в этих самых «каёлках» чудится мне что-то такое занудливо-стариковское. Знаете, как это бывает у пожилых людей: вспомнится им какое-нибудь устаревшее или малоупотребительное словечко, вот они его и тащат за собой, вставляя в речь к месту и не к месту, пока оно не станет иронической притчей во языцех для всех родственников и друзей. Так и здесь – видишь в тексте очередную «каёлку» и заранее знаешь: ага, сейчас опять будет нравоучение – не давайте туземцам топоры, это очень-очень опасно.

Еще прямо-таки бросается в глаза обилие женщин, которые увиваются вокруг Сандро и буквально вешаются ему на шею, словно какому-нибудь Марти Сью из бездарно написанного фанфика. Это было заметно уже в первой книге, в которую без всякой необходимости для развития сюжета введены безответно влюбленная и оставшаяся на Земле Лина и едва не состоявшаяся интрижка с замужней Сумико. Здесь события развиваются в том же духе, только слова уже сменяются конкретными действиями.

Меня не оставляет ощущение, что продолжение «Я вернусь через тысячу лет» было написано во многом ради этих вот эротических похождений главного героя, а прежде всего ради желания автора выплеснуть все свои мысли и воззрения на современные ему события – то есть на историю двадцатого века. Вместо того, чтобы оформить их в форме обыкновенной публицистической статьи или очерка, он зачем-то вложил их в голову людям далекого будущего, да к тому же на другой планете. Начал он это еще в первой книге, для изданий последних лет заметно изменив ее оригинальный текст, а во второй развернулся уже вовсю: тут вам и депортированные в Сибирь народы, и проклятия в адрес политиков начала девяностых, и югославские войны… В итоге получилось крайне нелепо. Представьте, что мы в своем двадцать первом веке начали бы навязчиво возводить в ранг скорбного культа события времен Петра I. Стали бы постоянно припоминать, например, разорение шведскими войсками пары деревень где-нибудь под Псковом или Печорами или насильственную отправку рабочих на уральские заводы Демидовых – издавать памятные книги, воздвигать монументы жертвам и, потрясая кулаками, требовать отмщения. Много ли таких людей и книг вы знаете? Сомневаюсь. Вот и для людей двадцать третьего века события трехсотлетней давности будут примерно такой же отдаленной, воспринимаемой в общих чертах и без личных эмоций историей, какой для нас является петровская эпоха. Припоминать эту историю при каждом подходящем и неподходящем случае, как это делают давыдовские персонажи, они явно не станут. Кстати, в первой книге Сандро гордится своим происхождением от работников демидовских заводов и нисколько не негодует по поводу того, что эти люди были, скорее всего, отправлены на Урал силой или обманом и работали, как каторжники, в адских условиях. Такие вот, понимаете ли, двойные стандарты.

Немного о положительных сторонах второй части. Мне понравилось, как описаны в ней племена купов, айкупов и ту-пу, которые Тарасов берет под свою опеку. Здесь нет противопоставления «белого человека» дикарю, люди каменного века описаны во вполне положительном ключе. Они ничуть не хуже землян – умны, справедливы, трудолюбивы и мгновенно оценивают все преимущества контакта, а с Сандро и его друзьями держатся с достоинством, как равные с равными. Да и их враги, племя урумту, тоже, как оказалось, вовсе не так уж плохи, стоило только хотя бы немного найти с ними общий язык. Вера в человека, в труд и в лучшее будущее – отличительная черта классической советской фантастики, в рудиментарном виде еще проявляющаяся в этом относительно недавнем произведении.

Но эти плюсы все-таки второстепенны. А в целом вторая книга «Я вернусь через тысячу лет» так, видимо, и останется у меня в памяти парадоксальным сочетанием производственного и любовного романов с немалой долей стариковского брюзжания. Ну и «каёлками», конечно, куда уж без них.

Помните школьные сочинения по литературе, над которыми мы все мучились когда-то? Катерина – луч света в темном царстве, Онегин и Печорин – лишние люди и тому подобное. Мы писали эти сочинения без души, без мысли, одними и теми же шаблонными фразами, механически заученными со слов учителей, писали просто потому, что так надо и так всегда пишется. Именно такое сочинение и напомнила мне первая книга «Я вернусь через тысячу лет» – что-нибудь на тему «Трудовая доблесть, героизм и самопожертвование на ударных комсомольских стройках XXIII века». Стандартные ситуации, стандартные персонажи, стандартные диалоги, стандартные конфликты и способы их разрешения. За все время чтения я не встретил ни одной сколько-нибудь оригинальной мысли. Создается впечатление, что автор просто собрал под одной обложкой все штампы современной ему героико-производственной литературы (даже не обязательно фантастической), не особенно задумываясь о том, что у него получится в результате.

Как следствие, возможностей прийти в недоумение – хоть отбавляй. Больше всего поражает техническое развитие человечества: оно сумело освоить межзвездные перелеты, искусственную гравитацию и общение при помощи мыслеприемников, но при этом так и не додумалось снабжать телефоны памятью на десяток номеров, и главный герой немало гордится, что он такую память изобрел (в виде отдельной коробочки, заметьте, а вовсе не встроенную). Вертолеты, как и триста лет назад, заправляются жидким топливом, получаемым из нефти, а электроэнергия вырабатывается на тепловых электростанциях. Странно? Да, и эти странности не исчезают даже в недавних изданиях, в которые автор внес правки сообразно реальному развитию техники за последние десятилетия. Память на десять номеров заменена чем-то вроде «умных» часов (на двадцать номеров), вдобавок упоминаются компьютеры, сотовая связь и Интернет. Но в тексте, написанном в шестидесятые годы прошлого века, эти современные правки выглядят откровенно неуместно – как будто старую книгу, когда-то хорошо изданную, но сейчас потерявшую былой лоск, второпях залепили там и сям блестящим скотчем.

Нелепостям в картине технического развития сопутствуют такие же нелепости в развитии социальном. Автор явно задался целью изобразить светлое и справедливое общество будущего, каким оно рисовалось в лучших образцах советской фантастики вроде «Туманности Андромеды», но не преуспел в этом. Нарисованная им картина вызывает в памяти прежде всего не фантастические, а самые обыкновенные производственные романы в духе соцреализма, коим несть числа. Как будто взяли целиком набор персонажей, ситуаций, конфликтов и сюжетных ходов и из середины двадцатого века простым «параллельным переносом», без малейшей трансформации, переместили на триста лет вперед. Так что в романе наличествуют и завод, и директор, и несчастные случаи на производстве, и инженеры, ссорящиеся между собой из-за программы испытаний. Есть и еще одна характерная черта – непременное наличие в рабочем коллективе антигероя – подлеца, завистника и властолюбца. Всем хорошо известно, что это за тип, но разоблачать его и гнать в три шеи никто не спешит – наоборот, верят его обещаниям и всячески перевоспитывают. А в изгнание отправляется другой, который, если разобраться, вообще ни в чем не виноват.

Кое-какие черты описанного в книге общества вообще балансируют на грани здравого смысла. Например, всем будущим участникам перелета на Риту (осваиваемую людьми планету) предписывается в обязательном порядке пережениться между собой, пока идет подготовка к полету, а не нашедшие себе пару никуда не полетят. Позволю себе заметить: отсюда остается всего один шаг до аракчеевских «военных поселений», где женихов и невест организованно выстраивали в две шеренги и женили тех, кто оказался друг напротив друга.

Постепенно начинает вызывать сомнения и само поведение землян на Рите: уж больно основательно они там обустраиваются. По всему материку строятся города, дороги, электростанции, заводы, курорты и прочие прелести развитой цивилизации, а основная заявленная цель прилета – помощь первобытным племенам планеты – быстро отступает на второй план. Так и кажется, что пройдет еще немного времени, и земляне полностью сделают себе из Риты новый дом, а аборигенов загонят в резервации и будут усиленно снабжать алкоголем и табаком до полного вымирания. Сделать это будет тем проще, что местное население с биологической точки зрения почти ничем не отличается от людей, а от смешанных браков даже рождаются дети (!). Естественным образом по мере чтения возникает вопрос: коль скоро существенных различий между коренными обитателями Риты и землянами нет, зачем вообще надо было затевать фантастический роман о далеком будущем с перелетом на другую планету? Можно было бы отлично развить точно такой же сюжет, оставаясь в нашем времени и на Земле – где-нибудь в амазонской сельве или арктической тундре. Книга от этого, пожалуй, только выиграла бы – больше правдоподобия и убедительности.

Отмечу, что в недавних изданиях при помощи очередной правки резко изменена главная причина экспедиции на Риту и тем самым оправдано хозяйское поведение землян, но я здесь имею в виду первоначальный вариант текста. А вообще говоря, все эти изменения, сделанные десятилетия спустя, отнюдь не улучшают общее впечатление – скорее, наоборот. Автор как будто расписывается в собственной неудаче и запоздало пытается при помощи таких вот «костылей» хоть как-нибудь поправить дело. Заодно он пользуется возможностью добавить в текст то, о чем не решился упомянуть тогда, в шестидесятые годы, – мол, теперь-то можно! И если вы не хотите то и дело сталкиваться по ходу чтения с такими вот раздражающе-конъюнктурными штучками, лучше отыщите какое-нибудь из ранних изданий.

Все написанное выше подводит к следующему заключению: перед нами не фантастика как таковая, а, скорее, образец чисто механического проецирования жанра советского производственного романа на фантастические декорации. Поэтому в противоположность предыдущему отзыву заявлю, что на одну доску с «Туманностью Андромеды» и Миром Полудня это сочинение ставить никак нельзя: не те масштабы, не тот уровень персонажей и проблем и не та глубина замысла.

Признаюсь, я не большой любитель современного фэнтези, бо́льшая часть которого здесь классифицируется как «темное». Зачем же я тогда вообще взялся за «Сарантийскую мозаику»? Да просто потому, что уж больно назойливо она болталась на протяжении примерно месяца перед глазами в персональном списке рекомендаций. Я рассчитывал быстро удостовериться в том, что это сочинение – не в моем вкусе, затем облегченно стряхнуть его в «мусорный ящик» рекомендаций и взяться что-нибудь другое… но после первых же страниц с удивлением обнаружил, что мне нравится. Во всяком случае, к темному фэнтези я бы его не отнес. Если персонажей систематически ни с того ни с сего возят мордой о камень, при этом подробно описывая и пересчитывая выбитые зубы, вытекшие глаза и проломленные черепа, и это все составляет основную часть действия, – это темное фэнтези. А в «Сарантийской мозаике» всё намного культурнее: если уж автор иногда и решит кому-нибудь выпустить кишки, то делает это с ясным обоснованием, за что и почему именно этому, а не другому, и без акцента на натуралистических подробностях сего действа. Иной любитель, возможно, и подумает разочарованно: «Добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он чижика зубру отдал!» – а я, напротив, был приятно удивлен и не мог оторваться от книги, пока не перевернул последнюю страницу.

Чтобы описать свои впечатления, попробую развить тему сравнения с винами, начатую в предыдущем отзыве, расширив ее для наглядности и на других современных авторов фэнтези. Аберкромби, например, – это «винный напиток»: смесь подозрительных ингредиентов, внешне похожая на более или менее пристойное вино, но при первом же глотке отшибающая вкус напрочь и заставляющая кривиться и отплевываться. Мартин – это божоле нуво, кислое, терпкое и водянистое: вначале пьется легко, но вскоре при одном только взгляде на бокал начинает сводить скулы. Кей же – благородное выдержанное бургундское, которое надо пить не спеша, ощущая и обдумывая вкус каждого глотка, разглядывая на просвет рубиновые отблески в бокале на фоне белых деревушек на склонах холмов и освещенных солнцем виноградников. Пьющий его прекрасно знает, что отмыть виноград дочиста невозможно и что в сусло так или иначе попало немало всяких жучков-паучков, грязи и пыли, – но продолжает невозмутимо и неспешно делать глоток за глотком. Вот и всякие крепкие выражения и скатологические подробности в «Сарантийской мозаике» все-таки присутствуют и вносят свою пряную нотку вкуса в букет. Но, заметьте, только вносят, а не являются одной из главных составляющих. Поэтому стоит просто принять условия игры, предлагаемые автором, – не Толкина же читаем, как-никак.

Впрочем, приведенное выше энологическое сравнение относится в основном к первой части – «Дороге в Сарантий». В придуманном Кеем мире фраза «Он на пути в Сарантий» означает, что человек по собственной воле идет к крупной перемене в своей жизни, которая принесет ему либо головокружительный взлет, либо гибель. В первой части каждый сколько-нибудь значимый персонаж движется в свой собственный Сарантий, и прослеживание всех тонкостей этих путей по ходу действия доставляет редкостное удовольствие. А вот вторая часть – «Повелитель императоров» – произвела уже несколько иное впечатление. Как будто это то же самое вино, но уже перезревшее, оставленное в бочке на несколько лишних лет и за это время впитавшее в себя такое количество тонов и оттенков вкуса, что уловить и осознать их все как единое целое становится почти невозможным. Вторая часть переполнена тонкими намеками и туманными символами, многие из которых в конце так и не разъясняются. А порой, наоборот, прямым текстом в одни и те же слова вкладывается слишком много различных значений. Да и в хитросплетении интриг – как дворцовых, так и любовных, – равно как и в неожиданно появляющихся из ниоткуда новых действующих лицах, разобраться становится уже непросто. Можно сказать, что «Сарантийская мозаика», в первой части гармоничная и складная, рассыпается здесь разноцветными стеклянными осколками, собрать которые воедино даже при неспешном чтении нелегко. Может быть, именно поэтому в эпилоге появляется еще одна мозаика – на этот раз в самом прямом смысле, – на которой изображены почти все ключевые персонажи. Своеобразное напоминание со стороны автора, чтобы напоследок помочь читателю привести ум в порядок? Что ж, после изрядной порции хорошего вина это совсем не повредит.

Никогда бы не подумал, что в одном из романов Жюля Верна встречу подробнейшее описание метода триангуляции, знакомого еще по университетскому курсу геодезии! Совершенно понятно, что авторам предыдущих отзывов оно показалось скучным и занудливым ‒ полевые геодезические работы вообще дело очень кропотливое и нудное. А вот на меня описание труда геодезистов произвело живейшее впечатление. Работы вроде тех, что описаны здесь, – измерения длин дуг меридианов для определения точной формы и размеров Земли – действительно велись в XVII-XIX веках в самых разных местах от Перу до Лапландии. И хотя в Южной Африке, насколько мне известно, такие измерения никогда не предпринимались, это в общем-то неважно. Хотя место действия не соответствует реальности, в романе при этом дается вполне достоверное описание методики классических (т. е. до наступления эпохи GPS-приемников, тахеометров и оптических дальномеров) полевых измерений, включая даже способы вычисления и внесения разнообразных поправок.

И только одну очень простую деталь Жюль Верн упустил из виду – контрольные измерения. Понятно, что в книге работы не могли не завершиться успешно: вычисленная математически длина конечного базиса практически совпала с результатом ее измерения на местности. В действительности же от ошибок не застрахован никто, и именно поэтому в геодезических работах избыточные измерения проводятся не только в конце, а постоянно – чтобы, сравнивая реальные значения с результатами вычислений, проверять, все ли идет как надо. Жюльверновские геодезисты о таких измерениях забыли совершенно. Хороши были бы у них физиономии, если бы они обнаружили ошибку в своей огромной работе только после ее завершения! Что они стали бы в таком случае делать – тут же начинать всю триангуляцию заново? Это им вряд ли удалось бы – тогдашние высокоточные полевые измерения требовали поистине гигантских затрат времени и усилий. Здесь на измерение длины дуги меридиана в восемь градусов ушло больше года – с февраля 1854 по май 1855 года, и это еще очень быстро (в реальности, например, экспедиции в Перу потребовалось на измерение трех градусов меридиана около трех лет). В общем, налицо завершение эффектное, но абсолютно нереальное.

Помимо описаний геодезических работ, книга ничем особенным, по-моему, не выделяется. Это просто классический приключенческий роман о путешествии европейцев по экзотической стране. Тут и переправы через бурные реки на хлипкой лодке в окружении крокодилов и бегемотов, и путь без воды по пустыне, и охота на львов и носорогов, и сражения с коварными и жестокими аборигенами, и прочие атрибуты этого жанра. Однако заметна, как и в случае с другим романом Верна «Жангада», позиция «белого человека» XIX века по отношению к природе. Убить слона, чтобы обеспечить мясом всего лишь полтора десятка человек, застрелить носорога просто ради спортивного интереса, выжечь целый лес для обеспечения прямой видимости с одного пункта геодезической сети до другого – это все для героев романа в порядке вещей. Сейчас пишут иначе…

Очень странное ощущение осталось после прочтения. Словно я читал захватывающий детектив, который завлекал и интриговал все больше и больше, потом вроде бы что-то начало наклевываться, стала выстраиваться какая-то версия… и вдруг мне ни с того ни с сего прямым текстом сообщают: «Убийца – дворецкий». И на этом все обрывается. Ни малейших разъяснений относительно мотивов преступления, способа его совершения, иных обстоятельств произошедшего – вместо этого просто дается краткий готовый ответ, который надо принять как данность и на этом успокоиться.

Скажете: нелепо? Но ведь именно так все и происходит в «Неуловимом прайде».

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Эту древнюю мудрость, к сожалению, порой забывают писатели-фантасты, стремящиеся спустя немалое время создать продолжение какого-нибудь своего удачного произведения, но выдающие в лучшем случае бледное подобие его. Из прочитанного мной могу привести примеры Урсулы Ле Гуин с ее Земноморьем или Артура Кларка с двумя «одиссеями» – «Космической» и «Времени». И вот теперь Джек Финней дал еще одно подтверждение справедливости этого тезиса.

«Меж двух времен», первая книга дилогии, изданная в 1970 году, – это шедевр. Такого тонкого, легкого, осторожного, строго соблюдающего правила хорошего вкуса примера эксплуатации попаданческой темы я давно не встречал. В завалах современного низкопробного чтива того же жанра главный герой непременно занят спасением мира и перекраиванием его истории в соответствии с политическими воззрениями или реваншистскими настроениями авторов. А у Финнея художник рекламного агентства Саймон Морли просто участвует в научном эксперименте по проникновению в прошлое силой мысли и только заодно получает разрешение использовать свое пребывание там для раскрытия одной фамильной тайны. Скромно и со вкусом, проще говоря. Правда, Финней не удерживается, чтобы слегка не подразнить нас таинственным символом на надгробии и словами «гибель мира в пламени пожара» в обгоревшем письме, но, когда в конце концов выясняется, что же это все означало, становится просто смешно. А как только дело доходит до первой же попытки сколько-нибудь заметного воздействия на ход истории, Морли разумно взвешивает все «за» и «против» и отказывается от участия. Еще раз: какой контраст с легионами нынешних макулатурных попаданцев!

Ничуть не хуже получилась здесь и тема обратного попаданчества – из прошлого в наше время. Короткий визит девушки из 1882 года в 1970 – также образец прекрасного вкуса и знания меры со стороны автора. Морли почти не занимается похвальбой техническими достижениями своего века – нечаянная гостья в основном и сама прекрасно соображает, что к чему. Здесь на первом месте – психология, реакция женщины на совершенно чуждые ей моральные и бытовые устои другого столетия. При этом никакого занудства и морализаторства нет и в помине. Наоборот: к примеру, эпизод одевания по современной моде проникнут легким юмором от начала и до конца.

Да и вообще «Меж двух времен» написан легко, но при этом размеренно и без спешки – так легче проникнуться воссоздаваемой там атмосферой конца XIX века. Такой текст при всем желании не получится воспринимать «по диагонали», через строчку, – он буквально требует от читателя перейти на темп тех лет, когда еще никто никуда не спешил. Поэтому легко заметить, что Нью-Йорк 1970 года выписан нарочито небрежно, в серых и унылых тонах. Нью-Йорк зимы 1882 года показан, наоборот, настолько рельефно, красочно и «вкусно», что как-то даже сразу и не получается сообразить, что не мог он на самом деле быть засыпан чистейшим белым снегом и наполнен столь же чистым воздухом. (Вспомните о лошадях – основной тягловой силе – и об угле – главном топливе.) Ясно, что Финней вопреки действительности несколько идеализирует «старое доброе время». Что ж, раз всей истории больше присущ дух изящной и красивой сказки, нежели научной фантастики, фактами можно и пренебречь немного.

А вот «Меж трех времен» 1995 года – это, увы, лишь неудачная попытка вернуться к этому легкому стилю и безупречному авторскому вкусу. На деле получилось заметно грубее, жестче и в общем-то неоригинально. При чтении то и дело приходили на ум «Голубая лента» Бернгарда Келлермана, рассказы О. Генри, «Дядя Ник и варьете» Джона Бойнтона Пристли, популярные книги об истории трансатлантического судоходства и многое другое. Кажется, будто Финней просто заимствовал целые эпизоды, время от времени вообще уводившие его далеко в сторону от собственного сюжета. Видимо, именно по этой причине в тексте часто возникают длиннейшие и скучнейшие описания и непонятно зачем вставленные огромные цитаты. Как без первых, так и без вторых можно было бы отлично обойтись.

Но главное отличие второй книги от первой – мотивация персонажей. Теперь они заняты уже вполне себе серьезным попаданческим делом – пытаются предотвратить Первую мировую войну. Естественно, при этом Финней неминуемо сводит причины войны к действиям одного-единственного человека, пуская побоку весь объективный ход истории и ее законы. Все это совершенно не стыкуется с первой книгой, где даже такая локальная задача, как приобретение Соединенными Штатами у Испании Кубы в конце XIX века, кажется невыполнимой силами одного попавшего в прошлое персонажа. А в «Меж трех времен», оказывается, надо только помешать кому-то доставить кое-какие документы и предотвратить несколько встреч с историческими лицами, и все предпосылки мировой войны сами собой волшебным образом рассосутся. В конце концов историю, как и следовало ожидать, изменить не удается. Но откуда тогда взялись те несоответствия в ней, которые обнаружило и коллекционировало «тайное общество» в первой главе? Прибыл «Титаник» в Америку или не прибыл? Был ли Кеннеди убит в Далласе или же успешно переизбран на второй срок? И если все эти противоречия – результат жизни Сая Морли в XIX веке, то каким образом он умудрился все это устроить, сам того не зная и не желая? Клубок таких вот изменений – «неизменений» по ходу действия запутывается все туже и туже, а разъяснения в итоге так и не получает.

Каков же вывод? Он очень прост: не следуйте за Финнеем и не пытайтесь войти в одну реку дважды. Лучше ограничиться легким прикосновением к идеализированной и отчасти пасторальной жизни XIX века в первой книге и не перебивать потом оставшееся волшебное впечатление грубоватым и почти банальным попаданчеством ее продолжения. Иначе прекрасная зимняя сказка, вдохновившая Сая Морли в Центральном парке Нью-Йорка в 1882 году, боюсь, не выдержав такого соседства, разлетится вдребезги.

Вариация на тему более известной повести того же автора «Призраки белого континента» с действием, перенесенным из Антарктиды на юг Монголии. «Тайна Гремящей расщелины», по-моему, вышла даже лучше «Призраков…». Как и в случае с прочитанным ранее шалимовским рассказом «Ночь у мазара», прослеживается сходство с творчеством И. А. Ефремова – прежде всего со «Звездными кораблями» и тамошними основными фантастическими гипотезами. Но в целом «Тайна Гремящей расщелины» – это произведение совершенно иного рода, нежели «Звездные корабли». Оно… сложно подобрать подходящий эпитет… мельче, что ли. Мельче в обоих смыслах: как в значении антонима к «глубже», так и в значении антонима к «крупнее». Персонажи Шалимова свои открытия совершают как-то очень просто – чуть ли не походя одно за другим находят блестящие подтверждения своим невероятным гипотезам, мгновенно связывают их воедино, и все тут же встает на свои места как по волшебству. Ефремов в «Звездных кораблях» показал историю открытия подобного рода, весь нелегкий путь к нему намного глубже и основательнее. В результате «Тайна Гремящей расщелины», в отличие от «Звездных кораблей», мне видится произведением легкого жанра – в основном приключенческим, где научно-фантастическая составляющая как таковая отодвинута в целом на второй план ради внешнего эффекта и динамики действия. Само по себе открытие, которое совершает геолог Озеров в глубине Джунгарской Гоби, не только сравнимо по своему масштабу с открытием ефремовских Шатрова и Давыдова, но даже превосходит его. А впечатление после прочтения, несмотря на это, остается легкое и незапоминающееся.

Есть в книге и несколько несообразностей, на которые просто невозможно не обратить внимание. Как может поток нейтронов свести с орбиты спутник? Если бы он находился на низкой орбите, можно было бы объяснить это каким-нибудь локальным увеличением плотности верхних слоев атмосферы под действием нейтронного потока. Но в тексте прямо сказано: высота орбиты – две тысячи километров. А кроме того, как так вышло, что спутник сразу рухнул отвесно вниз и упал почти в том же месте, откуда был выброшен пучок нейтронов? Это уже вообще ни в какие ворота не лезет – не то чтобы неправдоподобно, а вообще невозможно.

В общем, «Тайна Гремящей расщелины» – вещь неплохая, если только изначально не ждать от нее слишком многого.

Прочитав не столь давно объемистый роман С. Павлова «Лунная радуга», показавшийся мне несколько тяжеловесным, суховатым, обладающим весьма неоднородным темпом развития событий и невнятным финалом, ко второму произведению того же автора я приступал с некоторыми опасениями и, возможно, даже с предубеждением. Однако с радостью констатирую, что ошибался в этом: «Акванавты» – это совсем другое дело. Например, фантастическая научно-техническая и производственная терминология, которой «Лунная радуга» просто нашпигована, здесь также присутствует, но в меру. Здесь вообще всего в меру, поэтому и читается повесть легко, с неослабевающим интересом. События, опять-таки в отличие от «Лунной радуги», развиваются равномерно, но при этом в быстром, динамичном темпе, без длиннейших бесед, подробных обменов мнениями и затянутых раздумий действующих лиц. Так что загадка случившегося на глубоководной станции неослабно держала меня в напряжении – чуть только прояснялся один вопрос, из-за него сразу же вставал новый, нерешенный.

Вначале казалось, что все так и будет продолжаться: приключения, загадки, неожиданные находки и открытия. Но ближе к концу стиль и общий настрой повествования разительно изменились. Оказалось, что все прочитанное ранее – не более чем введение, а теперь на первый план выступила основная мысль и главная проблема «Акванавтов». Эта проблема – этика научных исследований. В «Акванавтах» это не пустой звук и не отвлеченное понятие, а самый что ни на есть насущный вопрос. Как решить его, если дело касается биомеханических организмов и использования личностей реальных людей для наложения «отпечатка» на создаваемые искусственные интеллекты? Прямого и однозначного решения автор не предлагает, но тем не менее выходит из положения с честью. С одной стороны, ученый Александр Кером откровенно говорит подводнику Игорю Соболеву, что отказаться от дела своей жизни его не заставит ничто. С другой стороны, история с гигантским кальмаром

Читая «Акванавтов» в первый раз, я как-то пропустил мимо сознания все авторские этюды на психологические темы и обратил внимание на них лишь потом. А темы эти оказались тонкими и очень необычными. Каково будет человеку на глубоководной станции? Не в тех черноморских «подводных домах» на глубине два-три десятка метров, где в шестидесятые годы проводились реальные эксперименты, а на километровой глубине, у края материковой платформы рядом с обрывом в абиссальную зону? Даже самый опытный подводник будет наверняка чувствовать себя не в своей тарелке – не в этом ли причина конфликтов на ровном месте Соболева с Боллом, коллегой по спасательной экспедиции? А когда они выходят в воду, кем они себя ощущают прежде всего – людьми или глубоководными рыбами? Где в это время проходит граница между человеческим разумом и древними инстинктами наших далеких предков, живших в океане сотни миллионов лет назад? И, может быть, только благодаря таким вот переживаниям Соболеву и удалось осознать, что именно произошло на станции «Дейтерий-1010»; никому из «сухопутных», никогда не погружавшемуся в темноту океанских глубин и не дышавшему искусственными жабрами вместо легких, действительная причина этих событий просто не могла прийти в голову. Да, «глубоководная психология», как оказалось, играет в «Акванавтах» одну из ведущих ролей наряду с этическими вопросами. Это наиболее мощный прорыв в будущее во всей повести: придумать способ, позволяющий человеку погружаться на километровые глубины, не так сложно, как продумать и живо представить, как этот человек будет воспринимать подобные погружения и океанские глубины вокруг себя.

И лишь самая последняя сцена, на мой взгляд, совсем не к месту.

Авантюрно-приключенческий роман – вариация на тему «Вокруг света в восемьдесят дней», но в меньшем географическом масштабе и с турецким колоритом, доведенная вдобавок до уровня гротеска или юморески. Кругосветное путешествие здесь заменено непревзойденной по абсурдности поездкой – из европейской части Стамбула (тогда еще Константинополя) в азиатскую вокруг всего Черного моря. Аналогом пари Филеаса Фогга служит принципиальное нежелание богатого купца Керабана платить новый налог на пересечение Босфора. Сумма, поставленная на кон, – это наследство, которое получит дочь друга и делового партнера Керабана, если выйдет замуж до определенного срока, а свадьба эта, в свою очередь, неразрывно связана с благополучным исходом путешествия. Вместо мистера Фогга здесь, понятное дело, действует сам Керабан, а также его приятель, голландец ван Миттен. Есть и двойник Паспарту – Бруно, слуга ван Миттена, также человек не слишком легкий на подъем и мечтающий жить безо всяких путешествий. Существенная разница лишь в том, что Филеас Фогг охотно пользовался всеми современными транспортными средствами, в то время как Керабан терпеть не мог железные дороги и пароходы – только карета, повозка или, за неимением таковых, верховая езда или пешая ходьба.

Сдается мне, что неприятие Керабаном быстрых средств передвижения было введено в сюжет прежде всего ради возможности подробно описать места, через которые пролегал путь. Пожалуй, иногда даже слишком подробно – кое-где наблюдается явный переизбыток географической и этнографической информации. Ехал бы Керабан на поезде, можно было бы смело пропускать сотни километров пути по причине быстроты передвижения, а раз уж он упрямо предпочитал собственную карету

В целом «Упрямец Керабан» мне понравился своей легкой атмосферой и едким юмором – кажется, еще ни один прочитанный мной роман Жюля Верна не содержал его в таких количествах. Порой это уже даже не юмор, а откровенная сатира – ведь вспыльчивый характер Керабана дает автору отличный повод обращать внимание на любые мелочи и добросовестно высмеивать их. Особенно хорош финал – все проблемы там разрешаются настолько неожиданным и эффектным образом, что можно только восхититься.

До знакомства с этим рассказом у Шалимова я прочитал только «Призраки белого континента» и остался, признаться, не в восторге. А вот «Ночь у мазара» приятно удивила: время от времени возникало ощущение, что читаю своего любимого Ефремова – точнее, какой-то из его ранних рассказов. Тут присутствуют все классические «ефремовские» атрибуты: геологическая экспедиция, перспектива открытия крупного месторождения, профессиональная терминология, среднеазиатский колорит, красочные описания местности… и местная легенда, от которой мурашки бегут по спине. Лишь чуть-чуть не хватает чего-то неуловимого и трудно определимого словами, что позволило бы поставить «Ночь у мазара» на одну доску с рассказами Ефремова. Возможно, дело в том, что ранние ефремовские герои почти лишены индивидуальности не случайно: они призваны служить не более чем проводниками новых идей и открытий. Здесь действующие лица примерно так же бесплотны и труднопредставимы, но взамен читатель ничего не получает: открытий экспедиция так и не совершает, да и обоснованность легенды остается под сомнением. Получается, что автор в этом обманывает ожидания читателя – хотя, надо признать, последний на него все-таки не остается в обиде. Дело в том, что сама атмосфера безымянной жути Шалимову удалась куда лучше, чем Ефремову, к примеру, в «Озере Горных духов» или «Олгой-хорхое». Этим «Ночь у мазара» и берет свое.

А кроме того, пришло мне в голову одно соображение: возможно, автор все-таки дает нам намек на то, что встреча со «снежными шайтанами» действительно состоялась.

«Нашествие моря» сложно отнести к фантастическому жанру – скорее, это все же приключенческий роман, в котором присутствует всего-навсего одно допущение из области вымысла. Места, где происходит действие, прежде всего их рельеф, совершенно реальны. На северо-востоке Алжира и в центре Туниса в самом деле имеются обширные территории, лежащие ниже уровня моря. В 1878 году французский военный геодезист Франсуа Эли Рудер предложил соединить их каналом с заливом Габес, чтобы на месте низменностей образовалось искусственное море. Именно на этом проекте, прямо упомянутом в книге, Жюль Верн и построил свой замысел.

Впрочем, «море» – это преувеличение. Даже по оценке самого Рудера площадь образовавшегося водоема составила бы не более 9 тыс. км² при наибольшей глубине 35-40 м. То есть получилось бы далеко не море, но вполне солидного размера озеро, заметно изменившее бы как физическую, так и экономическую географию французских владений в Северной Африке. Однако выгоды проекта виделись крайне сомнительными, а затраты на его реализацию – чрезмерно большими, поэтому к строительству так и не приступили. То единственное фантастическое допущение во «Вторжении моря», упомянутое выше, заключается как раз в том, что в романе канал почти построен – остается только узкая перемычка, отделяющая его от залива Габес.

Но вот это-то наличие почти достроенного канала и определяет содержание романа. Уверен, что в свои лучшие годы Жюль Верн отказался бы от идеи «прийти на все готовое» и описал бы проект Сахарского моря во всех подробностях и красках с начала и до конца: возникновение идеи, изыскательские работы, строительство канала и его открытие. Но в конце жизни писателю, к сожалению, было уже не под силу воплощать в своих книгах столь масштабные замыслы. Так что сюжет здесь сводится к конфликтам вокруг почти готового канала между французами и местными племенами: бунты, попытки усмирить их со стороны колониальных властей, нападение на французскую экспедицию… Впрочем, даже и в этом случае завязка действия – побег из тюрьмы туарега-бунтовщика Хаджара – привлекает внимание и заставляет ожидать в конце решающей схватки между сторонниками Хаджара и французскими войсками. Но финал откровенно разочаровывает:

При чтении я запасся найденной в сети французской картой Алжира и Туниса 1881 года издания, чтобы легче было понимать, где происходит действие и куда кто направляется (топонимика за сто с лишним лет могла измениться, так что я предпочел отыскать карту, современную книге). Карта эта пестрит надписями вроде: «10 дней пути без воды», «Скалистое плато без воды, без растительности, негостеприимное для людей и животных», «Малоизученная область». В одних этих пометках больше духа пустыни, чем во всем романе. А то в книге все уж больно гладко: все равны, как на подбор, с ними инженер Рудер… то есть де Шалле, все бравые вояки, не боящиеся ни жары, ни пыли, ни жажды, ни сахарских кочевников. Если им и приходится порой в пустыне тяжко, то это упоминается как-то совершенно между делом и несерьезно. В конце концов остается впечатление этакой легкой прогулки, совмещенной с ролевой игрой: на такой-то день на вас нападут туареги и возьмут в плен, но вы не бойтесь, так надо по сценарию, а главное, не забывайте бриться до блеска каждый день, иначе читатель будет разочарован.

В общем, если уж браться за «Нашествие моря», то заранее не ожидая ничего особенного – так, легкое чтение на вечер-другой.

Когда-то давно, читая в журнале «Техника – молодежи» повесть М. Пухова «Путь к Земле», я наткнулся там на упоминание «фантастического романа о жизни на тяжелой планете, в условиях повышенной гравитации. Самое страшное для ее обитателей было – упасть. Падение означало смерть». Это описание меня сильно заинтриговало, и я долго пытался сообразить, о чем могла идти речь, но безуспешно. (Почему-то я тогда сразу поверил, что имелась в виду какая-то реально существующая книга.) И вот теперь, кажется, я нашел. Чтоб мне упасть при семистах g, если это не «Экспедиция “Тяготение”»!

Конечно, при близком знакомстве с творением Хола Клемента все оказалось далеко не столь пугающе-интригующим. Огромная гравитация в жизни обитателей Месклина – вещь обыденная; падение для них – случай почти невероятный просто потому, что они никогда не отрываются от поверхности планеты ни на дюйм. Сама мысль о том, чтобы подняться куда-нибудь, уже вызывает у них приступ паники. Однако сама идея сильно сплющенной, быстро вращающейся большой планеты, где сила тяжести на полюсах и на экваторе различается в две с лишним сотни раз, настолько непривычна и будоражит воображение, что стоит прочитать «Экспедицию “Тяготение”» только ради нее одной. Может быть, из этой идеи получилось бы выжать больше того, что я увидел здесь, но и то, что есть, мне очень понравилось. Совершенно особенные условия на Месклине – это не декорация для авантюрных приключений, войн или интриг. Здесь это способ дать читателю возможность взглянуть на привычные нам вещи под необычным углом, но оставаясь при этом строго в рамках законов физики, химии и биологии. То есть «Экспедиция “Тяготение”» – это отличный образец «твердой» научной фантастики «старого образца», призванной не только развлекать читателя, но и выполнять в известной мере научно-популярную функцию.

Да, чуть не забыл: считаю себя обязанным выразить благодарность ужик, автору предыдущего отзыва, – из него я, собственно, и узнал о существовании «Экспедиции “Тяготение”» и тем самым решил загадку из повести Пухова.

Что ни говори, а явно был неравнодушен месье Верн к путешествиям с полным комфортом! Что касается его самого, к его услугам были карты, атласы и всякого рода литература, так что он с полным правом мог говорить, что объехал весь мир, сидя в удобном кресле в своем доме в Амьене. Но вот своих героев он отправлял путешествовать по самым разнообразным и диким местам и почти всегда старался устроить для них по возможности комфортабельные условия. Время от времени ему приходилось выдумывать для этого самые невероятные транспортные средства – достаточно вспомнить «паровой дом» или неожиданно роскошные салоны «Наутилуса». Ну, а здесь перед нами очередной пример – жангада, огромный плот, на котором, разместившись в настоящих домах, плывет от верховьев до устья Амазонки сразу целая семья с друзьями и слугами. Все удобства подобного путешествия описаны чрезвычайно подробно и даже, если можно так выразиться, со смаком – аж завидно становится в наш-то авиационный век. (Предупрежу неизбежное возражение: круизные суда – не альтернатива, слишком много ограничений, ненужных увеселений и излишнего шума.)

Ну, а попутно, поедая в удобно меблированной столовой на плоту вместе с героями романа речных черепах или свежевыловленную рыбу, мы волей-неволей узнаём и множество фактов об окружающей местности. Как это всегда бывает у Жюля Верна, книга основательно нагружена географической, биологической, этнографической и другой научной информацией. Однако, вываливая на нас эти с любовью подобранные груды сведений, автор в то же время вполне спокойно рассуждает о вырубке амазонских лесов, об истреблении ламантинов ради мяса и сала, об исчезновении индейских племен. Делает он это, конечно, не без сожаления, но в целом как типичный «белый человек» девятнадцатого века, то есть спокойно и особо не сомневаясь, что иначе и быть не может. Примета времени – сейчас эти вопросы рассматривались бы в совсем ином ключе.

Что касается криминальной истории, лежащей в основе сюжета, то об ее подробностях я, конечно, здесь умолчу. Но не могу не отметить, что начать роман со странного шифра – это действенный ход. Так читатель уже точно не сможет забыть, что впереди его определенно ждут куда более драматические события, чем ловля черепах и сонное созерцание проплывающих мимо берегов. Конечно, история

Под конец – небольшое дополнение к предыдущему отзыву. То испанское слово, от которого произошло название Бразилии, в начале двенадцатой главы написано ошибочно, с буквой Z, – braza. В этом случае оно переводится как «морская сажень» или «брасс». На деле вместо Z должна быть S: brasa. Тогда это слово действительно значит «раскаленные угли», «жар» – и не только в испанском, но и в португальском языке.

Сколько уже лет я знаком с «Часом Быка», перечитывал его несколько раз, а так и не могу четко определить свое отношение к этой книге. Что ж, попробую сформулировать свои несколько сумбурные мысли на этот счет в виде отзыва – авось приду к какой-нибудь ясности. Для этой самой ясности буду характеризовать «Час Быка» краткими эпитетами, которые приходят на ум при чтении.

Итак, первое: «Час Быка» – книга тяжелая, как и полагается уважающей себя антиутопии. Особенно сильно это ощущение после светлой и прекрасной «Туманности Андромеды». Когда-то я попался на удочку, узнав, что действие «Часа Быка» происходит в том же мире, и ожидая от него в целом того же. Тем сильнее было разочарование – помнится, тогда я даже не смог дочитать книгу до конца. В некоторой мере распробовать ее я смог только лет через десять. Тогда, заново приступая к чтению, я уже в целом знал, что меня ждет на страницах «Часа Быка», – то есть был морально подготовлен к попаданию на ужасающий Торманс вместо прекрасной Земли. Кроме того, я уже начинал замечать этот Торманс не только на страницах книги, но и воочию вокруг себя.

Антиутопии я не читаю как раз по вышеуказанной причине: какой смысл лишний раз видеть в книге то, чего и так хватает в реальности? Но «Час Быка» – и это второй эпитет – книга гениальная. В ней непостижимым образом сочетается несовместимое: общая мрачная обстановка и неизбежность наступления светлого будущего (как символ этого, в изначальном авторском замысле фигурировало название «Долгая заря»). Именно поэтому я при всей своей нелюбви к антиутопиям год от года возвращаюсь к «Часу Быка» и каждый раз смотрю на него новым взглядом. С одной стороны, это обусловлено тем, что я (смею надеяться) расту как читатель и оцениваю книгу каждый раз несколько иначе; с другой стороны, «Час Быка» также влияет на это развитие. Получается, что тут книга и я составляем диалектическое единство – а такое возникает у меня с очень немногими литературными произведениями.

Третий эпитет: при всей своей гениальности «Час Быка» – вещь чрезвычайно неоднозначная. «Туманность Андромеды», как известно, – это отображение мира будущего глазами человека будущего; в «Часе Быка» же глазами человека будущего показан наш с вами теперешний мир. Это действительно обеспечивает достижение авторской цели – создать «роман-предупреждение», как выразился сам Ефремов, – однако откликается при чтении неприятным диссонансом. «Туманность Андромеды» не содержит никаких прямых отсылок к нашей современности и конкретных связей с ней. Для людей Эры Великого Кольца, а вместе с ними и для читателя наше время – Эра Разобщенного Мира – уже является чем-то далеким, туманным и малоизученным. Во многом как раз из-за этого и достигается чудесное ощущение новизны «Туманности Андромеды». Действие «Часа Быка» происходит еще как минимум на двести лет позднее, однако здесь персонажи то и дело проявляют замечательную осведомленность о людях и событиях ЭРМ. Без поисков в тексте, только по памяти могу сразу перечислить упоминания имен Вернадского, Гитлера, Фрейда, Фромма, атомных бомбардировок Японии и китайской «культурной революции». Все это не позволяет воспринимать «Час Быка» столь же отвлеченно, сколь и «Туманность Андромеды», и вдобавок вызывает порой ощущение излишнего морализаторства, каким изобилует, например, «Лезвие бритвы». Не сказал бы, что такая прямолинейность идет «Часу Быка» на пользу.

Еще неоднозначно воспринимается в «Часе Быка» балансирование на грани мистики-эзотерики-и-черт-знает-чего-еще: тут и гипнотические способности землян, и их умение усилием воли останавливать свое и чужое сердце и, наоборот, излечивать прикосновением. Я прекрасно понимаю, что Ефремов, оставаясь последовательным материалистом, считал все это вполне возможным благодаря скрытым способностям человеческого организма. Но, читая «Час Быка» сейчас, в эпоху засилья различного рода шарлатанов, я не могу отделить изначальный ефремовский образ психически могущественного человека будущего от гнилой атмосферы нашей с вами современности. Сюда же примыкают туманные рассуждения насчет каких-то законов тройного, более всеобъемлющих и основополагающих, чем законы диалектики, а особенно – насчет структуры мира и антимира, Шакти и Тамаса. Космологические представления в «Часе Быка» окутаны каким-то откровенно мистическим ореолом. Зачем автору потребовалось лезть в подобную заумь, если в «Туманности Андромеды» им уже было дано вполне рациональное математическое обоснование способа сокращать путь сквозь пространство, непонятно.

Наконец, четвертый эпитет: «Час Быка» – книга очень злободневная. Большинство мыслей, высказанных в ней Ефремовым полвека назад относительно строения олигархического государства, его угнетающей мощи («инферно») и одновременно чрезвычайной уязвимости для умело направленных ударов, непрерывно возрастающей некомпетентности властей вкупе с последовательным искоренением всякого инакомыслия («стрела Аримана»), ограничения доступа к информации, психической незрелости и жестокости людей, можно смело проецировать на теперешнюю действительность. Для доказательства достаточно привести всего несколько цитат.

«Боязнь ответственности лишала людей инициативы. Боязнь любого риска и подыскивание оправданий на все случаи жизни были едва ли не главными в работе этих людей».

«В спортивных соревнованиях выступали тщательно отобранные люди, посвятившие все свое время упорной и тупой тренировке в своей спортивной специальности. Всем другим не было места на состязаниях. Слабые физически и духовно тормансиане, как маленькие дети, обожали своих выдающихся спортсменов. Это выглядело смешно и даже противно. Похожее положение занимали артисты».

«Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой все больше плохого, становиться вредоносной».

«Много пыли, слов о величии, счастье и безопасности. Наряду с этим – страх и охранительные устройства, которые не для безопасности, а для того, чтобы сделать владык Торманса недоступными».

«Ничтожное внимание уделялось достижениям науки, показу искусства, исторических находок и открытий, занимавших основное место в земных передачах, не говоря уже о полностью отсутствовавших на Тормансе новостях Великого Кольца. <…> В телепередачах и радиоинформации очень много внимания уделялось небольшой группе людей, их высказываниям и поездкам, совещаниям и решениям. Чаще всего упоминалось имя Чойо Чагаса, соображения которого на разные темы общественной жизни, прежде всего экономики, вызывали неумеренные восторги и восхвалялись как высшая государственная мудрость».

«С Великим Кольцом они не сообщаются, а отказ в приеме чужого звездолета целой планетой говорит о существовании замкнутой централизованной власти, для которой невыгодно появление гостей из космоса. Следовательно, эта власть опасается высоких познаний пришельцев, что показывает низкий ее уровень, не обеспечивающий должной социально-научной организации общества».

«Это “нелюди” из древних русских сказок, внешне в человеческом образе, но с душой, полностью разрушенной специальной подготовкой. Они сделают все, что прикажут, не думая и не ощущая ничего».

Вижу, что отзыв выходит уже слишком длинным. Что ж, время заканчивать и подводить итоги своим размышлениям. Какие эпитеты применительно к книге я успел настрочить выше? «Тяжелая», «гениальная», «неоднозначная», «злободневная». Пожалуй, так оно и есть, не убавить и не прибавить. Так как же тогда можно сформулировать мое отношение к «Часу Быка»? Судя по четырем приведенным прилагательным, оно не может уместиться в плоскости «нравится – не нравится». «Час Быка» стоит просто воспринимать таким, какой он есть, – безотносительно к собственным эмоциям, оценивая его с позиции холодного рассудка. Порой это дается непросто, ведь Ефремов, создавая Торманс в своем воображении, для убедительности сильно сгустил краски. Но менее актуальными от этого его мысли не становятся. Торманс – не где-нибудь за тысячу световых лет. Торманс – вокруг нас.

Роман определенно не принадлежит к числу лучших произведений Жюля Верна. Хотя действие его происходит во вполне экзотической обстановке – на самом юге Южной Америки, на скалистом необитаемом острове Эстадос неподалеку от известного мыса Горн, — в нем нет ни путешествий, ни описаний технических новинок, ни сколько-нибудь ярких и запоминающихся героев. Это не научно-фантастический роман, а всего лишь авантюрно-приключенческий. Весь сюжет сводится к нападению бандитов на новопостроенный на Эстадосе маяк и последующему противостоянию единственного оставшегося в живых маячного смотрителя и разбойничьей шайки. Этой борьбой «Маяк на краю света» напоминает «Таинственный остров», но только ею и ничем иным. Ни один персонаж здесь не занимается созидательной деятельностью – все существуют на готовых запасах из кладовых маяка или с разбитых судов, которые по воле автора наскакивают на скалы вблизи острова с требуемой регулярностью. В этом имеется уже больше сходства с «Робинзоном Крузо», чем с «Таинственным островом». А так как оба упомянутых произведения являются непримиримыми антагонистами (о чем сам Верн в «Таинственном острове» дал понять весьма недвусмысленно), то результат получился ничуть не лучше, чем пресловутый гибрид ужа с ежом.

Откровенно говоря, не раз и не два возникало ощущение, будто я читаю просто отчет о какой-то игре в жанре военно-экономической пошаговой стратегии. Персонаж A перенес из одной пещеры в другую столько-то еды, боеприпасов и золота; персонаж B, в свою очередь, также унес часть таких-то запасов к себе; персонаж C нашел на берегу разбитую шхуну и вместе с A занялся ее ремонтом; B укрылся среди скал и пропустил ход… ну и так далее. Ощущение это усиливается прямо-таки телеграфным стилем текста: короткие рубленые предложения, многие из которых выделены в отдельные абзацы, прилагательных мало, глаголов много. Еще текст изобилует морской терминологией и подробными описаниями маневров судов вблизи берегов острова Эстадос. Но если морские термины снабжены примечаниями, то вот описания бесконечных переходов по суше и по морю от одного пункта к другому без карты острова и прибрежных вод мне показались запутанными и совершенно непонятными. Со временем я вообще перестал следить за ними и лишь отмечал в уме, идет ли речь об окрестностях маяка или же о пещерах на другом конце острова. И все это, заметьте, – упрощенная версия романа, где морская тематика была сильно сокращена Мишелем Верном. Возникает естественный вопрос: каким же был тогда «Маяк на краю света» изначально?

Между прочим, совершенно непонятно, отчего бандитской шайке, жившей на Эстадосе и собиравшей ценности с разбившихся о скалы судов, потребовалось нападать на маяк. Они мечтали выбраться с острова со всей своей добычей, но не имели ничего сколько-нибудь плавучего, а так как суда никогда не подходили к дикому острову, думать о захвате какого-нибудь из них также не приходилось. Получается, что постройка маяка и его нормальная работа были бандитам только на руку – теперь суда могли приставать к берегу безопасно, и можно было надеяться рано или поздно захватить подходящее. С чего же тогда они затеяли свое нападение? Автор приводит какие-то их рассуждения на этот счет, но они настолько запутанны и меняются чуть ли не с каждой страницей, что пониманию нисколько не способствуют. Кажется, будто матерые бандиты и опытные моряки ведут себя как дети малые: а давайте нападем на маяк и перебьем сторожей, а дальше уж как повезет, авось успеем уйти на чем-нибудь до возвращения патрульного судна. Слишком наивно и неправдоподобно – пираты в «Таинственном острове», например, вели себя куда разумнее.

В общем, читать «Маяк на краю света» вряд ли стоит, несмотря на интригующее и даже отчасти романтическое название. Это название, собственно, и есть лучшее, что в нем имеется.

О природном явлении под названием «зеленый луч» я узнал давным-давно в детстве из «Занимательной физики» Я. И. Перельмана. Там первым делом шла поэтическая цитата с описанием этого явления, после чего следовало краткое пояснение: оказывается, Жюль Верн написал в свое время целый роман под соответствующим названием «Зеленый луч», и приведенная цитата – именно оттуда. Я немедленно принялся искать этот роман в академическом двенадцатитомном собрании сочинений, но, к большому разочарованию, не нашел. Помню, что был в подростковом запале сильно обижен на составителей – что, трудно было включить еще и «Зеленый луч»?! Так или иначе, познакомиться с ним мне представилась возможность только немало лет спустя. А прочитав его, я понял, что зря обижался на составителей классического двенадцатитомника: они действительно отобрали туда лучшие произведения, а «Зеленый луч», как я убедился, к этой категории отнести никак нельзя.

Почему нельзя? Фабула довольно-таки уныла и не блещет оригинальными находками: молодая девушка живет на попечении двух дядюшек; оные дядюшки желают выдать ее замуж как можно скорее и уже приглядели подходящего кандидата на роль жениха; но девушка желает во что бы то ни стало сначала увидеть зеленый луч, а потом уже вести речь о замужестве; после чего следует чинное и благопристойное путешествие по шотландским курортным городкам и маленьким островкам. Да, это вам не «Вокруг света в восемьдесят дней» и не «Двадцать тысяч лье под водой» – скучно-с, господа! Вдобавок персонажи получились совершенно неестественными: и пара неразлучных близнецов-дядюшек, и их почти идеальная (за исключением упрямого характера) красавица-племянница. С мистером Аристобюлюсом Урсиклосом Верн вообще, по-моему, перегнул палку. Понятно, что он хотел в качестве антигероя вывести в романе ученого сухаря-зануду, но не до такой же степени! Получился не просто зануда, а откровенная ходячая карикатура, настолько гротескная, что просто не вписывается в пресное и однообразное окружение – как будто писатель взял ее откуда-то со стороны и поместил в «Зеленый луч», не имея времени или желания придумывать какой-нибудь более подходящий образ.

В противовес Аристобюлюсу Урсиклосу на сцене возникает Оливер Синклер, безупречный до такой степени, что сразу же становится понятно, как будут развиваться события дальше. Читать с этого момента становится уже не просто неинтересно, а нестерпимо скучно, и перечисление неудачных попыток увидеть зеленый луч нисколько не оживляет повествование. Даже описания природы Шотландии, к которой Верн, как известно, питал большое пристрастие, получились на этот раз бесцветными и поверхностными – в отличие, к примеру, от роскошных дифирамбов шотландским холмам и озерам в «Черной Индии» пятью годами ранее. Между прочим, объяснение феномена зеленого луча, которое в романе высказывает мистер Урсиклос, на деле является совершенно ошибочным – прохождение лучей солнца сквозь воду тут ни при чем. То есть мисс Мелвилл и ее дядюшкам совершенно не обязательно было стремиться на морские курорты – с тем же успехом они могли искать зеленый луч в более диких и живописных горных уголках Шотландии. По-видимому, настоящее объяснение явления во времена Верна еще не было известно, и именно из-за этого оказалась упущенной возможность наполнить описание природы Шотландии в романе более яркими красками.

Еще бросилась в глаза пара досадных мелочей, касающихся перевода на русский. В первой главе переводчик перепутал якобитов с якобинцами. Кроме того, здорово режут глаз офранцуженные тем же переводчиком шотландские имена: Мельвиль, Кампбель и т. д. вместо привычных нам Мелвилла и Кэмпбелла.

В общем, как видите, в классическое собрание сочинений «Зеленый луч» не попал вполне оправданно – до лучших романов Верна ему очень далеко. Если не читали – не расстраивайтесь, немного потеряли.

Первая мысль при взгляде на книгу: почему же раньше никто не додумался?! В самом деле, сколько-нибудь удовлетворительная теоретическая модель шаровой молнии пока так и не создана, свойства ее по-прежнему остаются загадкой, воспроизвести явление в экспериментах не удается – да ведь это просто идеальная почва для фантастики, есть где разгуляться воображению, пиши – не хочу. Но почему-то фантастических произведений о шаровых молниях, где раскрытие их загадки составляло бы основу книги, как не было, так и нет. (Поправьте, если ошибаюсь, – во всяком случае, лично я таких не знаю.) Один только Лю Цысинь постарался – честь и хвала ему за это.

В целом «Шаровая молния» напоминает «Задачу трех тел» и ее продолжения. Написано суховато, но кое-где, наоборот, излишне красочно и драматично. Персонажи – в основном такие же бесплотные и непредставимые «абстрактные схемы – носители идей», как и в «Задаче трех тел», однако среди них имеются и вполне убедительные фигуры – в первую очередь это гениальный, но чудаковатый физик Динг Йи. А воинственная девушка Линь Юнь выписана, пожалуй, даже чересчур ярко. В своем стремлении представить ее как можно красочнее автор как-то переходит за грань достоверности. В начале книги Линь Юнь читает романтические стихи и играет Римского-Корсакова ночью в пустом ресторане при свечах, а в конце превращается в бездушный автомат, одержимый идеей создания нового оружия и на своем пути не останавливающийся ни перед чем, даже перед жертвами

Еще «Шаровая молния» полностью сходна с трисолярианской трилогией своей мрачной атмосферой. Тоски, безысходности, смертей и ужасов здесь хватает – и даже там, где можно было бы, как мне кажется, без всего этого обойтись. Зачем, к примеру, нужен был подчеркнуто унылый русский эпизод с отчетливым привкусом «развесистой клюквы»: перестройка, водка, самогон, тулупы, обшарпанная пятиэтажка, древний «кукурузник», секретная подземная лаборатория времен холодной войны? Если уж писать такое, то хотя бы обращая внимание на детали правдоподобия ради. Откуда Лю взял, что в пятиэтажках печное отопление? И как можно топить печку керосином? Я уже не говорю о совершенно несусветном для стандартного дома номере квартиры – 561. В общем, «дьявол обитает в мелочах», как обычно. А главное, в дальнейшем, если не считать пары упоминаний вскользь, ни лаборатория 3141, ни ее бывшие работники в книге не появляются и на события никак не влияют.

Еще, как и в случае с «Задачей трех тел», уж как-то слишком вольно для настоящей «твердой» фантастики Лю обращается с законами физики. Я не имею здесь в виду элементарные частицы размером с футбольный мяч – это, как-никак, основное фантастическое допущение, без которого книги попросту не было бы. Но вот почему макроэлектрон – шар, а ядро макроатома – струна? И если эта струна элементарна, как утверждает физик Динг Йи, то где же в ее составе протоны и нейтроны, кварки и глюоны, которые он сам упоминал, рассказывая свой пророческий сон? Далее, квантово-механическую роль наблюдателя Лю представляет, буквально интерпретируя знаменитый негодующий вопрос Эйнштейна: «Что же, Луна не существует, пока на нее никто не смотрит?» Эйнштейн выразился образно, его оппоненты под предводительством Нильса Бора прекрасно понимали, что он имел в виду. А вот в «Шаровой молнии» буквальное толкование этой фразы выразилось в рассуждениях Динг Йи о различных коллапсах волновой функции в присутствии «сильных» (разумных) и «слабых» (неодушевленных или неразумных) наблюдателей и тому подобных вещах. Это, знаете ли, отдает уже не фантастикой, а откровенной мистикой, особенно когда Динг Йи многозначительно указывает рукой на небо – мол, оттуда тоже наблюдают…

А вот еще одна идея

Ох, не зря я поминал Кларка с Бакстером и их «Одиссею времени», когда писал отзывы на первые две книги трисолярианского цикла… Теперь, прочитав «Вечную жизнь смерти», я понимаю, что сходство между двумя трилогиями заключается не столько в отдельных эпизодах, деталях или одинаковой базовой идее (целенаправленное уничтожение низших цивилизаций высшими), сколько в общем впечатлении, оставшемся после их прочтения. Первые две книги «Одиссеи времени» еще можно было читать, порой даже не без удовольствия, хотя оригинальностью и новизной идей они не блистали, а вот третья часть вышла бесформенным нагромождением чего попало, абсолютно нечитаемым и непонятно ради чего написанным. Точно так же я воспринимаю и трисолярианский цикл. Его заключительная часть, в отличие от первых двух, – это именно такое вот хаотическое и бесцельное сплетение всего, что только пришло автору в голову. Предыдущие рецензенты писали, что добротная «твердая» фантастика скатилась здесь до уровня банальной космооперы. Я бы уточнил: не оперы, а оперетты. Все по классическим законам этого жанра: есть главная, «трагическая», разлученная судьбой пара, проходящая через весь сюжет с начала и до конца; есть несколько второстепенных героев, иногда серьезных, иногда не очень, играющих вспомогательные роли; наконец, присутствует большое количество третьестепенных персонажей, в нужный момент появляющихся на сцене, чтобы произнести несколько слов, выполнить то или иное несложное действие, после чего исчезнуть до следующего раза, когда они потребуются автору. On vous demandera quand on aura besoin de vous – вот тот основной принцип, по которому построен роман. Персонажи, когда в них пропадает надобность, просто ложатся поспать в анабиозе несколько десятилетий, а потом послушно просыпаются и вновь выходят на сцену.

Меня не оставляет стойкое ощущение, что третья часть трисолярианского цикла обязана своим появлением исключительно разыгравшейся фантазии автора, срочно требовавшей выхода. Иначе зачем вообще надо было писать эту третью книгу? В «Темном лесе» было достигнуто логическое завершение сюжета, и тем самым он практически исчерпал себя. Остались незавершенными только три нити: трисолярианский флот, отвернувший прочь от Земли, два беглых земных корабля и будущее Трисоляриса. Ни одна из них не требовала обязательного продолжения – оно и так угадывалось из хода событий «Темного леса». Но раз уж продолжение существует, я ожидал, что оно для того и написано, чтобы развить эти линии в духе двух предыдущих книг – суховатом, но в целом дельном и, за отдельными исключениями, не выходящем из рамок известных ныне физических теорий и законов. А вместо этого увидел совершенно немыслимое нагромождение как всевозможных притянутых за уши продолжений трех прежних сюжетных линий, так и уймы новых. Чтобы подвести хоть какую-нибудь основу под это все, Лю начинает в большом количестве выдумывать на ровном месте новые законы (как человеческие, так и физические) и сущности. Одни «закрытые области», разрывающие квантовую запутанность, или замедление скорости света в тысячи раз чего стоят! Чем дальше, тем больше сыплется разнообразных «роялей из кустов» со всех сторон. Корабль, способный лететь со скоростью света, – один из наиболее бросающихся в глаза примеров. Многие годы разработка световых двигателей была под законодательным запретом, однако потом, когда такой двигатель срочно понадобился, оказалось, что он уже готов – один-единственный, специально для двух главных персонажей. Далее, «софонозащитные камеры» – автор вдруг изобретает их тогда, когда в них уже в общем-то нет надобности, а устройство таких камер, надо понимать, самое простое. Что мешало изобрести их раньше? Впрочем, вопрос риторический: без софонов не было бы и всей трисолярианской трилогии.

Потом, в самом конце, уже совсем из ниоткуда появляются нейронные компьютеры, аннигиляционные двигатели, безопасные таблетки для краткосрочного анабиоза и другие подобные штуки вплоть до карманной мини-вселенной – и каждый раз как раз тогда, когда возникает такая необходимость. На разъяснения их устройства и принципов действия Лю уже не тратит времени – некогда, история стремительно несется к развязке, подстегиваемая его буйной фантазией. Поглощенный вселенским масштабом своих замыслов, он, похоже, полностью забывает о куда более простых и знакомых вещах. Так что космические города с миллионами обитателей у него располагаются возле Юпитера, прямо среди его убийственных радиационных поясов, а огонь свободно горит в невесомости без дополнительных приспособлений, обеспечивающих приток кислорода.

Если обратиться от физики и космологии к людям, то тут все еще хуже. Я имею в виду прежде всего Чэн Синь, главный и сквозной персонаж романа. Обвинять или оправдывать ее я не собираюсь – она не изменник и не герой, а всего-навсего человек, постоянно оказывающийся не на своем месте. Не стоило выводить ее на первый план и строить сюжет вокруг нее – не заслуживает она такой чести. За все время действия она не совершила почти ничего. В этом Чэн Синь – полная противоположность Е Вэньцзе из «Задачи трех тел» – решительному и непреклонному человеку действия. Чэн Синь же предпочитает действию бесцельное размышление. А если уж все-таки решается действовать, то исключительно под влиянием сиюминутных эмоций – и поэтому неизбежно поступает ошибочно. Все ее последующие многочисленные раскаяния и душевные терзания не значат уже ровным счетом ничего. Ну, а в основном она просто этакой беззаботной мошкой перепархивает из одной эпохи в другую, не задерживаясь нигде сколько-нибудь надолго. Пожила немного, увидела уйму новых чудес, повстречалась с несколькими знакомыми (сильно постаревшими, разумеется), приняла очередную порцию поклонений, почестей и привилегий – и снова в анабиоз еще на несколько десятков лет.

Рядом с Чэн Синь присутствует несколько загадочная АА. Загадочная потому, что непонятно, с чего вдруг она настолько привязалась к Чэн Синь, что бросила все, поменяла свою жизнь и стала верной подругой на целые века.

Впрочем, перечислять все, что пришло мне на ум при чтении «Вечной жизни смерти», излишне – не люблю чрезмерно длинные отзывы. Поэтому закончу так: намного лучше было бы выбросить все лишнее и надуманное и сделать из пустого, накачанного «водой» сверх всякой меры романа короткую динамичную повесть. А если уж Лю непременно хотелось выплеснуть все возникшее у него обилие идей вселенского масштаба, то для этого подошел бы формат многотомной «истории будущего» вроде азимовской «Академии» – хорошо структурированной, всеобъемлющей, подробной и неторопливой. А то, что мы имеем на деле, – как и у Кларка с Бакстером, ни рыба ни мясо, попытка впихнуть стремительно расширяющийся объем ненужных фантазий в относительно небольшую книгу. К сожалению, чувство меры в последней книге цикла автору изменило. Даже само название в конечном итоге оказывается ложным: в финале Лю фактически провозглашает вечную жизнь жизни, но никак не наоборот. Интересно, сам-то он заметил столь капитальную нестыковку?

Фантлабовские рецензенты вновь оказались правы: «Темный лес» получился определенно лучше «Задачи трех тел». Правда, многие НФ-постулаты Лю по-прежнему либо противоречат современным научным данным, либо, по крайней мере, очень сомнительны, но так как почти все они уже были введены в повествование ранее, в «Задаче трех тел», то здесь я принял их как данность и в дальнейшем постарался к ним не придираться.

Дела во второй книге обстоят следующим образом. Человечество уже знает об инопланетной угрозе и даже при помощи нового космического телескопа видит следы трисолярианского космического флота, двинувшегося в путь к Земле. Начинается эра кризиса: через четыре с половиной столетия людям предстоит выдержать битву с захватчиками, а у них нет для этого ровным счетом ничего. Развитие фундаментальной науки дистанционно заторможено трисолярианами, а существующий уровень науки и техники не позволяет надеяться на победу в решающем сражении. Более того, все происходящее на Земле мгновенно становится известным на Трисолярисе при помощи посланных оттуда софонов. Точнее, почти всё – в мысли людей софоны заглянуть не могут. Тогда-то и появляется идея так называемых Отвернувшихся – людей, которые разрабатывают планы спасения человечества исключительно в своем уме, не делясь ими ни с кем, и наделены широчайшими полномочиями для реализации этих планов. Вокруг этой идеи и строится весь сюжет, и благодаря этому он, в отличие от «Задачи трех тел», уже не кажется традиционным, «штампованным», с заимствованными у кого-то другого элементами.

Но это все только поначалу. В третьей, заключительной части книга начинает сильно смахивать… ну, не на совсем уж откровенное попаданчество, но, к примеру, на «Последнюю одиссею – 3001» или даже на вторую часть «Назад в будущее»: города-башни, светящаяся одежда, самонадевающиеся рубашки, летающие автомобили, говорящая реклама на каждой ровной поверхности, личный микрочип под кожей… Затем основное действие переносится в космос. И здесь трисолярианский зонд-капля тоже не оригинален: нечто подобное уже описали Кларк с Бакстером в «Перворожденном» («квинт-бомба»). Лю и сам ссылается на Кларка при описании зонда, вот только сравнивает его не с квинт-бомбой, а с черным монолитом из самой первой «Космической одиссеи». Проще говоря, почти вся оригинальность в третьей части бесследно пропадает. После двух очень неплохих первых частей это здорово разочаровывает.

Ради объективности отмечу, что написан «Темный лес» заметно живее и красочнее, чем «Задача трех тел» (хотя местами по-прежнему суховат), а обитатели этого «леса» (пусть не все, но хотя бы ключевые) получились вполне живыми людьми – опять-таки в противоположность «абстрактным схемам» «Задачи трех тел». Особенно хорошо, как и в первой книге, вышел Ши Цян: растеряв с возрастом значительную часть своей пресловутой фамильярности и грубости, он преобразился во второй книге в этакого восточного мудреца с той лишь разницей, что он не только размышляет, но и действует – и неизменно успешно.

Ну и, конечно же, очень ясно представлен Ло Цзи, один из четырех Отвернувшихся. Иначе и быть не может – как-никак, центральная фигура повествования. А вот остальные Отвернувшиеся выглядят рядом с ним блекло. У меня создалось стойкое впечатление, что они – не более чем статисты, введенные автором, чтобы уж совсем сильно не выпячивать фигуру Ло Цзи как единственного спасителя человечества. С самого начала было понятно, что их начинания обречены на неудачу. Во-первых, личности этих трех представлены слишком скупо и схематично, в духе «Задачи трех тел». Во-вторых, их проекты нарочито лишены оригинальности и оттого для читателя заведомо унылы и непривлекательны. В-третьих, пока три Отвернувшихся работают над ними, четвертый – Ло Цзи – наслаждается семейной идиллией в своем уединенном райском уголке и ровным счетом ничего не делает. Понятно, что просто так описывать в подробностях это dolce far niente незачем – значит, Ло Цзи помещен автором в центр до такой степени, что даже его досуг приобретает важнейшее значение. Поэтому при чтении я просто забросил все сюжетные линии, связанные с Тайлером, Хайнсом и Рей Диасом, – я заранее понимал, что они ведут в тупик, – и сосредоточил внимание на Ло Цзи. Столь заметный с самого начала дисбаланс между Отвернувшимися, как мне кажется, – большой просчет автора.

Очень порядочно, если можно так выразиться, поступил автор с Е Вэньцзе. Что ни говори, а в «Задаче трех тел» она вызывает сочувствие и симпатию, несмотря на все свои поступки – от убийства мужа до приглашения трисоляриан на Землю. И вот в следующей книге Лю дал ей возможность реабилитироваться: именно она натолкнула Ло Цзи на идею космической социологии,

Вообще-то современную фантастику я читаю редко, однако отзывы о «Задаче трех тел» на «ФантЛабе» меня очень заинтриговали: одни хвалят, причем вполне аргументированно, другие столь же аргументированно ругают. Это и побудило меня взяться за чтение – просто стало любопытно, что же это за произведение такое, вызывающее столь полярные мнения.

Вначале порадовала ярко выраженная принадлежность «Задачи трех тел» к добротной, крепко сколоченной «твердой» фантастике. Здесь вовсю используются данные современной физики и астрофизики, космологии, астрономии, есть ссылки на не слишком известные реальные исторические события вроде китайско-вьетнамской войны 1979 года. Для полного понимания читателю необходимо иметь некий запас знаний по всем этим вопросам, и тут очень кстати с толком составленные примечания – как автора, так и обоих переводчиков. Проще говоря, все кажется вполне научным и строго логичным. Но, оказывается, это только на первых порах, а вот под конец автор все-таки не устоял перед соблазном съехать с этой рациональной основы… куда? Да в общем-то невесть куда и непонятно как. Читать про все эти мгновенные передачи сообщений на любое расстояние с использованием квантовой запутанности, разумные миры с глазами и развертку одного-единственного протона в двумерную поверхность размером со всю планету даже как-то неловко. Между прочим, возникло следующее соображение. Такие вот фокусы с многомерными развертками-свертками элементарных частиц – это, если вчитаться в разъяснения автора, не что иное, как манипуляции с многообразиями Калаби-Яу, существование которых предполагает теория суперструн. И, согласно ей, именно форма этих многообразий определяет все фундаментальные характеристики нашей Вселенной. Тогда налицо большая несообразность: манипулировать основами всего мироздания жители Трисоляриса, получается, способны, но при всем своем могуществе справиться с таким сравнительно небольшим делом, как переустройство собственной звездной системы ради достижения стабильных условий, не в состоянии. И это не единственная крупная логическая нестыковка, касающаяся трисолярианской цивилизации, – есть и другие, и они сильно портят общее впечатление.

Кстати, даже само название «Трисолярис» представляется мне не очень удачным. Возможно, для китайского читателя оно звучит вполне таинственно и «инопланетно», но для европейского уха это банальщина. Да и ничего особо нового и оригинального, как оказалось, «Задача трех тел» не содержит. При чтении то и дело в голове проскальзывало: такой эпизод или сюжетный ход я встречал у Сагана, такой – у Кларка, это видел у Шекли, это – у Лукьяненко, это – у Азимова … Ну, а уж основа сюжета – инопланетная цивилизация, мечтающая завоевать Землю, – такого добра сколько угодно и где угодно, от низкопробного чтива до признанных шедевров фантастики. Только вот базовое утверждение Лю о том, что контакт с внеземным разумом непременно обернется для человечества потрясением моральных основ и в конечном итоге катастрофой, аргументировано крайне слабо. С тем же основанием можно утверждать и обратное: что человечество перед лицом внешнего фактора впервые сплотится и ощутит себя единым целым. Варианты подобного развития событий можно найти не только в почтенной классике фантастического жанра, но и в относительно недавних произведениях – например, в «Солнечной буре» Артура Кларка и Стивена Бакстера. Между прочим, примечательно, что Кларк и Бакстер, представители ориентированной на личность западной цивилизации, описывают коллективный труд всех людей перед лицом внешней угрозы, а Лю из коллективистско-конфуцианского Китая встает на сторону индивидуализма и раздробленности. Кстати, в «Солнечной буре» единственной развитой страной, не присоединившейся к строительству космического щита, был как раз Китай…

Любопытен общий стиль текста: читается в общем-то с интересом, но при этом сух настолько, что аж на зубах скрипит. Неожиданные вставки поэтического толка вроде «его сердце будто окутали мягчайшим пухом» вызывают удивленную усмешку – словно автор иногда все-таки вспоминает, что пишет художественное произведение, а не научно-исследовательский отчет о контакте с внеземным разумом, и пытается доказать это, втыкая там и сям такие вот пышные цветы восточной романтики посреди однообразной равнины своего повествования. Точно так же дело обстоит и с персонажами: в массе своей они получились совершенно бесплотными. Это не столько люди, сколько некие абстрактные схемы – носители идей. Один только полицейский Ши Цян вышел вполне осязаемым, грубым, шумным и вонючим – но, как я понимаю, лишь потому, что по воле автора он никакими идеями и высокими материями не заморачивается, а просто находится в самой гуще жизни, впитывая ее в себя.

А что в итоге? «Задача трех тел», по-моему, действительно не шедевр – так что те, кто ее ругают, правы. Но в чем-то она сродни глотку свежего воздуха для тех, кто вырос на суховатой, скупой на эмоции и богатой на научные факты «твердой» фантастике прошлых десятилетий – а следовательно, у авторов хвалебных отзывов тоже есть свой резон. К тому же многие фантлабовские рецензенты пишут, что продолжение цикла лучше его начала. Так что пойду-ка я теперь в «Темный лес», авось поймаю там еще больше всякого интересного.

Милая, простая, чуть ли не детская сказка, напоминающая и стилем, и сюжетом толкиновского «Хоббита». И точно так же, как из «Хоббита» выросли потом «Властелин Колец», «Сильмариллион» и так далее, так и из коротенького и несложного «Правила имен» вырос затем цикл о Земноморье со всем своим эпическим размахом. Это может показаться невероятным, но это так: в коротеньком рассказе уже можно отыскать практически все знакомые нам черты. Там есть волшебники и колдуны, истинные имена и правила обращения с ними; есть само название «Земноморье»; упоминаются Хавнор с его башнями и другие острова Архипелага (Пендор, Удратх, Венуэй и весь Восточный Предел) в полном соответствии с его географией; присутствует, наконец, и дракон Йевод, которого затем победил в «Волшебнике Земноморья» Гед. Заметно, однако, что цикл романов в философски-эпическом духе, созданном на той же основе, тогда еще вряд ли был задуман – в «Правиле имен» куда меньше драматизма и философских рассуждений, чем в последующих романах о Земноморье, зато куда больше юмора и незатейливых бытовых подробностей.

В общем, «Правило имен» просто приятно почитать как необязательное, но симпатичное дополнение к более известным произведениям о Земноморье.

К этому сборнику не стоит подходить с мерками обычной научной фантастики, как это зачастую делают критически настроенные читатели. «Легенды о звездных капитанах» – это не фантастика, а именно легенды, эпос. Легенды светлой зари космической эпохи, когда люди не усмехались скептически, слыша в песнях слова «И на Марсе будут яблони цвести» или «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», а были искренне убеждены, что вскоре «в космос будут летать по профсоюзным путевкам». Мы – поколение скептиков, и нам трудно понять образ мыслей тех лет. А он был таков, что клич «Кто может быть сильнее людей?!», брошенный Альтовым в рассказе «Огненный цветок», не подвергался никакому сомнению. В сказках и легендах прошлых веков подвиги совершали боги и титаны, великаны и феи, хитроумные иваны-дураки и благородные принцы. Но новое время требовало нового эпоса и новых героев – их и создал Альтов в «Легендах о звездных капитанах». Только его эпос устремлен не в прошлое, а в будущее. «А на Земле уже тогда жили свободные, гордые, смелые люди, – писал он. – И не было среди них трусов». Эти люди совершают вещи, столь же невозможные с точки зрения науки, сколь и чудеса в сказках прошлого: пролетают сквозь Солнце, добывают Огненные цветы из раскаленной лавы, ускользают от взрыва сверхновой. Да, конечно, если «поверить гармонию алгеброй», то любой из рассказов Альтова немедленно рассыплется в прах. Но стоит ли это делать? По-моему, нет. Лучше просто постараться прочитать их так, как читали когда-то – искренне и без стремления «препарировать до последней косточки». Тогда и впечатление будет совершенно иным.

Сюжет рассказа – из числа излюбленных для Саймака: в американской глубинке мирно, спокойно, без излишнего шума объявляется Неведомое. Только здесь оно облечено в такую повседневную и обыденную форму, что проходит аж десять лет, прежде чем у одного из обитателей Енотовой долины открываются глаза и он соображает, в чем тут дело. А когда соображает, то нисколько не пугается: это же его сосед, с которым они вместе, считайте, пуд соли съели, чего тут бояться? Если бы у Реджинальда Хита и были враждебные намерения, вряд ли он стал бы ждать десять лет, чтобы приступить к их исполнению. Так что основной постулат Саймака о дружелюбии и взаимопонимании всех разумных существ представлен здесь во всей своей полноте.

Но вот кто такой Хит и почему он оказался вместе со своей семьей на Земле – этого нам так и не узнать. В этом смысле «Сосед» – рассказ-недомолвка, рассказ-полунамек, рассказ-полуправда. И заканчивается он на несколько непривычной для Саймака пессимистической ноте: если уж в Енотовой долине действует некая чужая, но благосклонная к местным обитателям сила, этим людям следует хранить ее в тайне, иначе на них ополчится весь мир – просто из зависти.

Непонятен эпизод с больной девочкой – к чему он? Кстати, кажется, будто автор о нем потом забыл, так как журналист Рикард, покопавшись в статистических сводках, утверждает, что никаких случаев заболеваний в Енотовой долине не было вообще (хотя врача к девочке вызвали, то есть этот случай должен был попасть в статистику). К образу Хита этот эпизод почти ничего нового не добавляет. Ну, а в целом получилось очень по-саймаковски – спокойное и, если так можно выразиться, домашнее знакомство с Неведомым, пришедшим неизвестно откуда и непонятно почему ради людского блага.

Не люблю я в фантастике «чернуху» и антиутопии – зачем читать о том, чего и так вокруг в избытке? Лучше уж почитать что-нибудь определенно положительного толка – в качестве компенсации, так сказать. И вот «Остров Дельфинов» в моем списке таких произведений занимает одно из первых мест. Для меня чтение его сродни хорошему отдыху где-то далеко от гнилой окружающей действительности. Пусть он явно рассчитан на подростковую и юношескую аудиторию (не зря же главному герою всего шестнадцать лет), а я из этого возраста давно вышел, – все равно читать о добром и светлом мире будущего, сконструированном Артуром Кларком, неизменно приятно, сколько бы раз я ни открывал эту книгу.

Отличительная черта «Острова Дельфинов» – это очень тонкая грань между реальностью и вымыслом. Ладно, что дело происходит в будущем, когда по суше и океану носятся гигантские суда на воздушной подушке, а вокруг Земли кружит множество обитаемых орбитальных станций, – это понятно. Инопланетный корабль, якобы затонувший в океане много тысяч лет назад, – с этим тоже все ясно. Но вот как быть с основным фантастическим допущением – о разумности дельфинов? Дельфины умны и сообразительны, у них есть что-то вроде собственного языка, они способны понимать и запоминать человеческие слова – все это подтверждается действительными научными исследованиями. Но насколько велика разница между описанным Кларком и реальным уровнем разума дельфинов и косаток? То есть: считать ли то, что мы читаем о них в «Острове Дельфинов», фантастическим вымыслом или все-таки лишь немного приукрашенной реальностью? Известно, что при работе над «Островом Дельфинов» Кларк вдохновлялся описаниями многообещающих опытов Джона Лилли. Но известно также, что заявленные результаты этих опытов другим исследователям не удалось впоследствии повторить, а следовательно, громкие заявления Лилли о дельфиньем разуме, подобном человеческому, так и остались неподтвержденными. Вот и разберись тут, где кончается реальность и начинается фантастика!

Несмотря на свое исключительно теплое отношение к «Острову Дельфинов», я, обдумывая будущий отзыв, объективности ради честно старался найти хоть какие-нибудь недостатки, придраться хоть к чему-нибудь. Но, хотите – верьте, хотите – нет, так и не нашел. «Остров Дельфинов» – вещь очень цельная, где все стоит на своих местах, все хорошо взаимоувязано, нет ни лишних персонажей, ни ненужных деталей, ни оборванных сюжетных линий. События сменяют друг друга именно так и именно тогда, как и когда это требуется. Поэтому и читается он на едином дыхании – просто нет возможности остановиться, темп развития событий не дает такой возможности. Так что если возьметесь читать, то имейте в виду, что оторветесь от книги вы почти наверняка не раньше последней страницы. И если вам предстоят какие-нибудь важные и неотложные дела – лучше обождите с чтением, иначе рискуете позабыть о них. Ну, или все-таки отложите эти дела – «Остров Дельфинов» стоит того.

Если охарактеризовать в двух словах – тускло и блекло. «Молот господень» сильно уступает лучшим произведениям Кларка со схожей тематикой, местом и временем действия – недалекое (XXI-XXII век) будущее, объединяющееся либо уже объединенное человечество, освоение Солнечной системы, расселение людей на Луне и Марсе. Уступает в основном потому, что ничего оригинального и захватывающего я в нем не увидел. В процессе чтения сразу приходят на ум давно знакомые эпизоды из «Свидания с Рамой» (космическая составляющая сюжета, история будущего, быт на борту «Голиафа» и семейная жизнь его капитана), «Рамы II» («Космический патруль», опять-таки ссылки на историю будущего, особенно на падение крупного метеорита), «Солнечного ветра» (марафонский забег в скафандрах по Луне вызывает ассоциации с регатой космических яхт с солнечными парусами), «2061: Одиссеи Три» (высадка на астероид, в том числе столетнего старца). Есть отдельные ассоциации и с «Островом Дельфинов», и с «Большой глубиной». Все это кажется кое-как насаженным чуть ли не в произвольном порядке на сюжетную линию, подобно сидящим на хребтовой раме модулям корабля «Голиаф», который отправляется к роковому астероиду Кали. Более того, многие черты будущего по Кларку вроде подчеркнутого пацифизма, отвращения к оружию и охоте, синтетического мяса и поголовного бритья голов (прошу прощения за каламбур) выписаны чересчур прямолинейно и оттого слишком сильно лезут в глаза. В лучших своих произведениях сэр Артур выражал подобного рода нравоучительные идеи куда более тонкими способами, не давя ими на читателя прямо, а побуждая его самого приходить к нужным выводам.

Померк и «фирменный» юмор Кларка. Одно-другое тонкое замечание, брошенное невзначай относительно какой-нибудь мелочи, как он это делал в свои лучшие годы, – и текст заиграл бы новыми красками. Такие места здесь, правда, все еще встречаются, но они редки и, как и общий фон, кажутся бледными и вымученными, так что своего прежнего воздействия почти не оказывают.

Резюмируя, могу сказать, что читать «Молот господень» было не только неинтересно, но даже и грустно. Грустно оттого, что этот роман наглядно показал: даже величайший фантаст рано или поздно теряет способность творить в подлинном значении этого слова и начинает (возможно, неосознанно, но какая разница?) заниматься только эксплуатацией своих старых идей, лишь перекомпоновывая их по-новому и подавая под другим «соусом». Я уверен, что, обратись Кларк к теме метеоритно-астероидной опасности лет на двадцать-тридцать раньше, на свет появилось бы великолепное, яркое произведение, достойное встать рядом со схожими по своей космической тематике «Свиданием с Рамой» или «Космической одиссеей». Ну, а то, что мы имеем на деле, – если не прочитаете, то, поверьте, ничего не потеряете.

После нескольких перечитываний этого рассказа у меня сформировалось к нему двоякое отношение. С одной стороны, мне по душе всегдашний гуманизм Саймака, его уверенность во взаимопонимании совершенно различных разумных существ. Совершенно замечательно передана им атмосфера поздней осени в краю холмов и одиноких ферм, настроение человека, живущего в этой глуши и наслаждающегося (или, по крайней мере, довольствующегося) ею, его спокойное и размеренное одиночество и отказ почти от всех благ цивилизации. Несмотря на страшную цену, которую он заплатил за такой образ жизни, в чем-то этому человеку – Уоллесу Дэниельсу – можно даже позавидовать. Здесь обаяние стиля и слова Клиффорда Саймака несомненны.

С другой стороны, в данном случае использованный здесь прием «отказа от объяснений» себя не оправдывает, и «Кто там, в толще скал?» превращается в фантастику совершенно «ненаучную». Попадал все-таки Дэниельс в прошлое на самом деле или только мысленно видел его? Если первое, то почему после возвращения не было отснятых кадров на пленке фотоаппарата и сорванных растений в руках? Если второе, то как ему удалось выбраться из пещеры в настоящем, используя свое передвижение в прошлом? Каким образом он мог «слушать звезды»? Да и вообще, как работал дар Дэниельса и какова была его сущность? Кем был тот, кто отбывал свою ссылку под толщей известняка? А тот, кого неожиданно разбудил Дэниельс, – верный «звездный пес» или все-таки надзиратель? Чересчур много возникает такого рода вопросов, на которые писатель не соизволил дать ответы. И самостоятельно прийти к этим ответам мы также не можем – слишком мало материала для размышлений в нашем распоряжении. А гадать попусту, как говорил Шерлок Холмс, – это губительная для разума привычка. Вот и выходит, что мы, переворачивая последнюю страницу, знаем едва ли больше, чем когда открывали первую. К тому же (полностью присоединяюсь в этом к автору давнего отзыва за 2013 год) повествование обрывается совершенно неожиданно. Что будет с Дэниельсом и его новообретенным искрящимся другом дальше, как будут развиваться отношения с завистливым соседом и с недоумевающим шерифом, удастся ли когда-нибудь освободить того, кто в толще скал, – всего этого мы так и не сумеем узнать. А жаль!

Написанная в 1998 году, эта повесть является сюжетным «мостиком» между «На последнем берегу» (1972) и «На иных ветрах» (2001), минуя «Техану» (1990). Точнее, в ней есть кое-какие ссылки на те же события, что упоминаются в «Техану», а кроме того, встречается еще имя Ириотха из «На Верхних Болотах». В хронологии Земноморья, таким образом, действие «Стрекозы» происходит немного позже или почти одновременно с «Техану» и за несколько лет до событий, описанных в «На иных ветрах».

Главная задача повести, как я ее понимаю, – подготовить почву для переворота в миропорядке Земноморья, который Ле Гуин учинила три года спустя. Сознательное разрушение ею всего мироздания, которое мы видим в «На иных ветрах», берет свое начало именно здесь. Оказывается, и Гед с Лебанненом сделали неправильно, что вернулись живыми из своего похода в страну мертвых, и стена на ее границе неправильная и стоит не так уж и крепко… Естественно, чтобы «подогнать» новые идеи к тому, что читателю о Земноморье уже известно, требуются определенные натяжки и внесенные задним числом изменения (два примера приведены выше, но есть и другие, прежде всего трактовка образа Мастера Заклинателя).

Из-за этих изменений, а также из-за чрезмерно затянутой вводной части «Стрекоза» оставляет впечатление в целом не слишком приятное. Под вводной частью я понимаю все, что предшествует прибытию девушки по имени Ириан – той самой Стрекозы – на остров Рок. Главные-то события происходят как раз на Роке, но они занимают столько же места, сколько вводная часть, в которой событий, можно сказать, почти и нет, а есть лишь неторопливое описание жизни и взросления Ириан. В результате получается, что сначала она у себя на Уэе не один год пыталась понять о себе или отыскать в себе непонятно что, а потом – раз-два – она оказывается на Роке и с ходу, за несколько дней, разом решает все вопросы, заодно вызвав серьезный раскол в рядах мастеров и учеников Школы. К этому противостоянию и к обретению Ириан своей сущности все, собственно, и сводится. Для повести все-таки как-то маловато содержания, а вот для короткого рассказа было бы в самый раз.

Нашедшую себя Ириан

В одном из старых отзывов здесь есть совершенно замечательный разбор авторского замысла «Парня из преисподней» вместе с предположением, что братья-авторы здесь перехитрили сами себя. Может быть, и вправду перехитрили – не знаю. Лезть в литературоведческие дебри и гадать, «что именно поэт хотел сказать своей птичкой», я не стану ‒ просто опишу свое восприятие, а уж как оно там стыкуется или не стыкуется с авторским замыслом, судить не мне.

Если учесть год написания, то, казалось бы, все просто и однозначно. Вот империалистическая Гиганда, где уже много лет идет война, в которой простой народ проливает кровь и гибнет ради всякой высокопоставленной «золоченой сволочи» (это из «Трудно быть богом» – хорошее выражение!). Вот коммунистическая Земля, которая усилиями своих прогрессоров хочет эту бессмысленную бойню остановить. А вот Гаг, простой парень из Бойцовых Котов его высочества герцога Алайского, который волею случая из гущи боя на Гиганде попал на Землю. Конечно, такая разительная смена обстановки – прежде всего моральной атмосферы – дается ему нелегко. Он жёсток и жесток, он умеет лишь убивать других и выживать сам – и это понятно, как иначе может быть у человека, всю жизнь только и знавшего, что войну? Понятно также, что в Мире Полудня его характер и мировоззрение – что-то вроде грязного пятна на сияюще-белой скатерти. Нам, читателям, явно полагается презирать такого Гага и от души желать, чтобы он скорее перевоспитался – не превращал бы свою комнату в подобие казармы, не бил бы случайно встреченного земляка-математика, не занимался бы военной муштрой отданного в его распоряжение робота… Но вот по мере чтения наступает момент, когда Гаг начинает вызывать больше симпатии и понимания, чем Корней, его земной «куратор» (может, и вправду «перехитрили сами себя»?). У Гага есть свои идеалы, свои понятия о чести, о своих и чужих, и он не желает с ними расставаться ни под каким нажимом со стороны Корнея. Вернее, «нажим» – не то слово. Корней тоже может быть «бойцом с железной хваткой», как характеризует его сам Гаг, вот только бывает он таким бойцом очень редко. К нажиму он прибегает в крайних случаях, предпочитая действовать мягкостью. Может быть, именно поэтому образ Корнея получается несколько бесплотным и аморфным, особенно по контрасту с собранным, настороженным и ежеминутно готовым к нападению Гагом.

Да и вообще все земное окружение кажется рядом с Гагом каким-то нереальным. Пожалуй, из всех произведений Стругацких о Мире Полудня именно в «Парне из преисподней» этот мир описан наименее достоверно – он слишком идеален, в него просто не верится, как поначалу не верит в его реальность и Гаг. Ему Земля кажется какой-то декорацией, яркими движущимися картинками на экране – в общем, ненастоящей. А вот сам Гаг – настоящий: мясо, кровь, кости, ткань военной формы (только берета нет – совсем сгорел) и сталь самодельного автомата. И выбор, который он делает в конце, – тоже настоящий. Можно до хрипоты спорить, был ли это наилучший выбор или наихудший, – это неважно. Важно, что Гаг сделал его сам, невзирая ни на какое давление извне, со стороны Корнея и всей Земли в его лице. И за это он достоин уважения больше, чем все земные прогрессоры на Гиганде вместе взятые.

Для меня «Таис Афинская» – самое трудночитаемое произведение Ефремова. Если сравнить его с близким по тематике «На краю Ойкумены», то там в целом выдержан хороший баланс между научностью с одной стороны и приключенческой составляющей с другой. А вот в случае с «Таис Афинской» все иначе. Текст перегружен деталями и подробностями, которые непонятны тому, кто не знаком в достаточной степени с историей Древней Греции; кроме того, он изобилует греческими словами, которые никогда не переводились на русский язык по той простой причине, что вещи и понятия, которые ими обозначались, исчезли много веков назад. Кое-какие разъяснения даются в авторском предисловии, кое-какие – в скобках прямо в тексте, но о полном словаре или хотя бы о подстрочных примечаниях (опять-таки в отличие от «На краю Ойкумены») речи не идет. Кстати, само предисловие акцентирует внимание именно на документальном, а не на беллетристическом значении романа: на целых восьми страницах Ефремов подробно пишет, в чем его творение соответствует, а в чем не соответствует исторической правде, на каком материале оно создано, с какой целью и так далее, вплоть до вопросов транскрибирования.

Само собой, автором была предугадана реакция такого неподготовленного читателя, как я: в том же предисловии он отмечает, что если читатель любознателен, то сумеет преодолеть встающие перед ним трудности. Но, видимо, мне все-таки интереса к античности не хватает – тяжеловесность стиля привела к тому, что я не столько читал «Таис Афинскую», сколько «продирался» сквозь текст. Слишком уж много усилий уходило на борьбу с греческими историзмами и попытками понять, что скрывается за намеками на ту или иную сторону античной жизни. Так что следить за собственно сюжетом становилось все труднее и труднее, и для меня он распадается на последовательность статичных картин: Таис в Греции, Таис в Египте, Таис по пути на восток с армией Александра Македонского, Таис поджигает Персеполис и так далее. Каждая такая картина написана ярчайшими красками – например, от сцены уничтожения Персеполиса, своего рода кульминации романа, буквально мурашки по коже. Но вот в единое целое, в общий ряд эти картины не выстраиваются, какими бы яркими они ни были, – это целое в моем восприятии вообще не образуется. Все-таки «Таис Афинская» – слишком уж специфическая вещь, превосходящая в этом смысле даже «Лезвие бритвы».

Собственно содержания и заложенных в него философских и мировоззренческих посылов касаться не буду – об этом хорошо написали авторы некоторых предыдущих отзывов. Не могу не сказать только, что мне понравился открытый финал романа, благодаря которому каждый волен представлять себе дальнейшую судьбу Таис по-своему. По-моему, только так и можно его было завершить – любой другой вариант своей определенностью лишь испортил бы дело.

«Лунная пыль» – это в общем-то недолгая история спасения людей с затонувшего в море пыли на Луне прогулочного судна-«пылехода», которую Кларк сумел растянуть до размера небольшого романа. За счет чего? Во-первых, постоянными отвлечениями на множество мелочей бытового характера: тут и едкие замечания о неторопливости обслуживания в лунной гостинице, и цитаты из вымышленных книг, и многое другое. Благодаря этому Луна предстает перед нами вполне обжитым местом, куда вовсю ездят туристы и где англичанам уже позволительно негодовать по поводу плохо, по их мнению, приготовленной чашки чая.

Во-вторых, очень основательно проработаны психология и поведение действующих лиц. Это прежде всего относится к замечательно подобранному составу пассажиров «Селены» – того самого невезучего «пылехода». Присутствуют и самоотверженный врач, и истеричная старая дева, и любитель «теорий заговора», он же неудачливый мошенник, и… впрочем, если вы еще не читали «Лунную пыль», не буду лишать вас удовольствия самостоятельно познакомиться со всей этой компанией. Ее внутренние взаимоотношения на борту засевшей в толще пыли «Селены» составляют немалый кусок повествования – вполне даже забавный, несмотря на всю остроту ситуации. Между тем в пятнадцати метрах над ними, на поверхности моря Жажды, вовсю разворачивается спасательная операция. Приятно, что и среди ее участников также не наблюдается шаблонно-идеальных героев, каждый – живой человек со своими слабостями: главный инженер Лоуренс едва справляется с приступом паники при падении в море пыли; астроном Лоусон, обнаруживший следы «Селены», подвержен клаустрофобии, нелюдим и озлоблен на весь мир; да и сам капитан «Селены» Пат Харрис, запертый вместе с пассажирами и лишенный возможности действовать, внутренне рад переложить часть ответственности на чужие плечи.

Помимо психологических этюдов, интересна и чисто научно-фантастическая составляющая. Поправьте меня, если ошибаюсь, но мне кажется, что до Кларка с морями лунной пыли вплотную не имел дело ни один фантаст. И не беда, что таких скоплений пыли на самом деле не обнаружено, – хотя к 1960 году о поверхности Луны уже имелись кое-какие достоверные сведения, возможность дать волю воображению тогда еще в принципе существовала. Впрочем, за исключением допущения об обилии пыли на Луне, Кларк явно старался придерживаться научных фактов. В 1955 году в повести «Земной свет» он еще описывал лунные высокоорганизованные растения; здесь же, всего пять лет спустя, Луна у него – мертвый мир, куда первые бактерии попали с Земли в 1959 году на «Луне-2». Между прочим, Кларк попутно выдает точнейший прогноз: люди высадятся на Луне через десять лет после «Луны-2». А ведь на тот момент не то что программа «Аполлон» не началась – даже полеты Гагарина и Шепарда еще не состоялись!

И немного о недостатках. Кажется чересчур назойливым «нагнетание обстановки» в самом начале – по-моему, достаточно было бы и одного намека вместо повторяющихся на каждой странице мрачных пророчеств. И когда «Селена», наконец, попадает в ловушку, это уже воспринимается как нечто закономерное и ожидаемое. А главное – хотя и не знаю, почему, – одновременно становится ясно, что все кончится благополучно. И еще непонятно, зачем надо было обставлять финал в лучших (точнее, худших) традициях голливудского кино:

Не слишком известная вещь Кларка – и, по моему мнению, забытая и оставленная в тени самых знаменитых его творений совершенно незаслуженно. Это, конечно, не «Космическая одиссея», не «Город и звезды» и не «Конец детства», но по-своему «Земной свет» очень даже привлекателен. Если вам нравятся «производственные романы» Артура Хейли, то вы поймете, о чем я. Двадцать второй век, человечество активно заселяет Солнечную систему, терраформирует ее планеты – а на фоне всего этого сэр Артур Чарльз мирно рассказывает нам о меню обеда в вагоне лунной монорельсовой дороги, об искусственной грозе в жилом куполе и об обложке журнала с аппетитной девицей и штампом «Из гостиной не выносить». (Последняя деталь, кстати, – великолепный образчик английского юмора «на грани»!) Все это читается как-то очень уютно и спокойно. И почти не заметно, что «Земной свет» написан в начале пятидесятых. Из признаков фантастики того времени можно привести разве что нарочито невнятное описание взрывов сверхновых, упоминание растительности на Луне и освоения Венеры. Особенно хорошо запомнилась убежденность в том, что и через двести лет фотография будет по-прежнему работать с пластинками, проявителями, закрепителями и прочим, а электроника так и останется бессильной как-либо осовременить этот процесс. Впрочем, такие вот небольшие промахи признанного футуролога только придают повествованию дополнительный шарм.

Но в сторону домашний уют лунных поселений. В «Земном свете» Кларк (редкий для него случай!) обращается к теме войны, конфликта из-за ресурсов. Понятно, что, если бы речь шла об очередной космоопере, можно было бы живописать столкновения армад космических крейсеров и линкоров, сверхмощные лазеры и бомбы, планеты-крепости и тому подобную мишуру. Но вот как будут выглядеть военные действия в космосе с точки зрения реальных законов физики, небесной механики и даже обыкновенной экономики? На этот вопрос Кларк отвечает весьма убедительно: очень локальными, короткими, не слишком-то эффектными внешне и, главное, абсолютно бессмысленными. Космос – такая среда, одолеть которую можно только товариществом и взаимовыручкой, а вражде в нем делать нечего. Это понимают и те, кто сам по вине политиков оказался враждующими сторонами.

Что касается шпионской истории – основы всего сюжета, – то сама по себе она как-то не очень впечатляет. Слишком уж основательно она завалена сверху всем тем, о чем я упомянул выше, так что временами вообще теряется и даже забывается. Да и без нее, честно говоря, вышло бы неплохо. Я бы нисколько не расстроился, если бы так и осталось невыясненным, кто был агентом и как он передавал свои донесения. Так что окончательная расстановка всех точек над «i» в эпилоге, по-моему, вовсе не обязательна – она уже мало что добавляет к отлично задуманному и написанному произведению.

«Темная Роза и Диамант» относится к числу поздних произведений о Земноморье. И, как это обычно для них, здесь много противоречий с первой, «настоящей» трилогией. Весь сюжет построен на постулате о том, что в жизни можно выбрать только что-нибудь одно, а в особенности для будущего волшебника: он должен отказаться в жизни от всего, кроме своих занятий магией. И первое противоречие заключается в том, что в первой трилогии ни о чем таком речи не шло. Там, к примеру, упоминается правитель острова Энлад, который, помимо исполнения своих прямых обязанностей, был и вполне себе неплохим волшебником, прошедшим обучение в школе на острове Рок. Одно там в общем-то не мешало другому; здесь же все подается совсем не так. Ну хорошо, магия действительно плохо сочетается с купеческим делом и бухгалтерией, которым старался научиться Диамант; но вот магия и музыка в первой трилогии вполне гармонично уживались друг с другом, а тут оказывается, что и они несовместимы.

Второе противоречие относится к тезису, назойливо повторявшемуся Ле Гуин начиная с 1990 года, когда вышел роман «Техану», начало второго цикла о Земноморье: «Волшебники не могут иметь ничего общего с женщинами!» А с чего бы вдруг? В «Волшебнике Земноморья» упоминается Борджер с острова Уэй, который превратился в медведя и разорвал в лесу собственного маленького сына. Откуда бы у него быть сыну, если он, согласно новым взглядам автора, еще в детстве должен был дать обет безбрачия? Самое интересное, что эта же история встречается еще раз где-то во второй трилогии (кажется, в «Техану»). То есть Ле Гуин ее запомнила и много лет спустя воспроизвела, а вот осознать, что она разительно не соответствует «новой философии» Земноморья, усиленно развиваемой ею во второй трилогии, так и не смогла. Или просто-напросто не захотела, стремясь во что бы то ни стало подчинить Земноморье своим сильно изменившимся принципам, невзирая ни на какие логические нестыковки?

Почему я так много внимания уделяю подобным несоответствиям как в этом, так и в других отзывах на поздние произведения о Земноморье? Да потому, что считаю: вымышленный мир, будучи созданным однажды со своими законами, историей, философией и т. п., далее живет, уже не подчиняясь произволу автора. Наоборот, это автору следует придерживаться всего того, что он придумал когда-то, чтобы не нарушать достоверность и естественность собственного замысла. И совершенно негоже вначале писать одно, а потом, пусть даже и много лет спустя, – совершенно другое.

Ну, а конец истории Темной Розы и Диаманта вышел откровенно слащавым (я написал этот эпитет, а потом оказалось, что он же был употреблен и в одном из старых отзывов) и в то же время бескомпромиссным. Слишком уж примитивно черно-белым был выбор, который по воле автора вынужден был сделать Диамант, и, соответственно, слишком уж невзрачной получилась его дальнейшая жизнь. А не было бы этой приверженности фальшивым догмам «новой философии» Земноморья, могла бы получиться куда более интересная и красочная история…

Из всех поздних произведений о Земноморье это – единственное, которое мне нравится по-настоящему. Здесь ощущается дух прежнего Земноморья – того, которое мы видим в изначальной трилогии 1968-1972 гг. Тут нет попыток со стороны автора разрушить уже созданную ею ранее картину мира и навязать читателю новую точку зрения – сюжет, как и прежде, сфокусирован на человеке, самопознании и преодолении зла в себе. Жизненный путь и образ мыслей Ириотха – главного героя – показан очень убедительно как через его собственные мысли и слова, так и в изложении Геда. В целом это напоминает взросление самого Геда в «Волшебнике Земноморья», разве что до открытой схватки с собственной Тенью дело у Ириотха не дошло. Впрочем, без поединка дело все равно не обошлось, и Ириотх потерпел в нем поражение и бежал.

Вообще образ Ириотха получился очень достоверным: смертельно усталый человек, сбежавший от прошлого, но еще не нашедший свое будущее и ищущий поэтому прибежища на некоторое время, чтобы собраться с силами и понять, как быть дальше. Такое прибежище он находит на острове Семел, в доме простой деревенской женщины по имени Эмер. Именно она помогает ему найти свое новое место в жизни. От описания деревенского быта, несмотря на всю его неустроенность, холодную зиму и свирепствующую в округе эпидемию ящура, веет покоем и уютом: низкий потолок, огонь в очаге, серый кот под боком, миска с домашним творогом в руках… Действительно, для измученного Ириотха лучшего места, пожалуй, и не придумать.

Вот только одна мелочь портит восприятие: Ириотх трижды называет Верховного Мага его истинным именем в присутствии постороннего человека. Конечно, Эмер с острова Семел способна сохранить выданную ей невзначай эту великую тайну, но все-таки со стороны Ириотха это была большая неосторожность. Или же со стороны самой Ле Гуин, которая за тридцать лет просто устала тщательно соблюдать придуманные ею же самой правила «игры в Земноморье»?..

Писать отзыв о книге, которая когда-то в корне изменила мои взгляды на фантастику, мне, пожалуй, будет непросто. Но все-таки попробую – хочется как высказать свое мнение, так и попытаться оспорить некоторые взгляды из многих предыдущих отзывов.

Первое. Считается, что «Туманность Андромеды» – это утопия. Я бы сказал иначе: это чуть ли не первая в фантастической литературе серьезная попытка конструирования общества будущего, построенного по совершенно иным принципам, чем нынешнее. Утопия – это, к примеру, Мир Полудня: везде изобилие, каждый может выстроить себе великолепный дом с подземным музеем, у каждого во дворе персональный звездолет, чтобы любой «структуральнейший лингвист» смог слетать на выходные поохотиться за десяток-другой световых лет… И почти никаких объяснений, как функционирует такое общество, за счет чего и каким образом достигнуто такое положение вещей. А Ефремов подошел к конструированию своего будущего Земли совершенно иначе, описав органы управления и их функции, науку, промышленность, транспорт и образование. А главное, им описан путь к созданию такого общества, начиная с соответствующей нашему времени Эры Разобщенного Мира. Так что это не утопия, это уже вполне себе комплексный научный подход, пусть даже данный в самых общих чертах.

Второе. Говорят, что в «Туманности Андромеды» и общество, и люди обрисованы так, что кажутся бесплотными, невыразительными и неубедительными, да и людей-то в романе немного – постоянно мелькают одни и те же фигуры. На первый взгляд все верно. Однако вспомните, к примеру, Толстого, Бальзака, Гюго или Голсуорси. Все они исписывали толстенные тома только для того, чтобы дать картину жизни своих стран в свое же время. Читателю «Войны и мира» или «Саги о Форсайтах» не надо было объяснять, как стреляют из ружья, для чего нужны деньги, как начинаются войны или зачем люди переезжают в Америку, – но, несмотря на это, получались произведения громадного объема. А теперь представьте, что перед писателем стоит задача описать Землю будущего, когда общество будет иметь совершенно иную основу, чем теперешнее, а люди – мыслить иными категориями, чем мы, но при этом вместить все в объем относительно короткого романа. Само собой, тут придется отказаться от подробностей и ограничиться общими, самыми главными чертами. А в качестве действующих лиц ввести лишь небольшое число самых выдающихся людей этого нового общества, набрасывая их портреты также крупными штрихами и не вдаваясь в детали. Проще говоря, в «Туманности Андромеды» присутствует только необходимое для выполнения авторского замысла, а все несущественное отброшено. Отсюда и мнимые «бесплотность» и «невыразительность».

Третье. Приходилось сталкиваться с мнением, что жить в описанном в «Туманности Андромеды» «стерильном» обществе якобы будет нестерпимо скучно. Подавляющему большинству нас теперешних – да, вероятно. Но не людям будущего, которые по своей натуре не потребители, а творцы. Именно эта разница вкупе со схематичными (см. предыдущий абзац) описаниями делает мир Великого Кольца в восприятии многих читателей романа непонятно-заумно-скучным, а некоторые эпизоды трудными для понимания. Например, сколько непонятных нам недосказанных слов содержат одинокие раздумья Мвена Маса на острове Забвения или ночная беседа Дар Ветра и Веды Конг в степи. А попытаться понять их захочет и сможет далеко не каждый, кто читает «Туманность Андромеды». Тем более что сейчас это труднее, чем в конце пятидесятых, – бывшие тогда на слуху лозунги во многом сродни описанным Ефремовым принципам жизни Эры Великого Кольца, в отличие от идеалов современного общества потребления.

Таковы три моих основных тезиса в защиту «Туманности Андромеды». А общий вывод следующий: написать хорошее и даже отличное фантастическое произведение могут многие, но лишь единицам дано создать нечто, не опирающееся на уже устоявшиеся принципы фантастики, не эксплуатирующее старые идеи, но абсолютно новое, открывающее перед читателями широкую дверь в прекрасное неведомое. А войти ли в эту дверь или пройти мимо, лишь равнодушно заглянув в нее, – это уже решает каждый сам для себя.

Самое главное, не судите об этой повести по известному фильму – он совершенно не тот и не о том, о чем писал Пристли. Фильм «31 июня» – просто мюзикл, из которого выхолощено все изначально заложенное в повесть содержание и оставлена только внешняя романтическая оболочка. «31 июня» Пристли – произведение прежде всего сатирическое. В этом оно похоже на искренне любимые мною пьесы Бернарда Шоу, однако средства достижения цели Пристли выбрал несколько иные. Сатира Шоу – чаще всего тяжелая, злая, бьющая наотмашь или своей парадоксальностью вышибающая почву из-под ног. Пристли действует тоньше: он редко клеймит современное ему общество напрямую, а больше противопоставляет его глупости и несуразности Англию времен короля Артура ‒ тоже не идеальную, но, по крайней мере, исполненную жизнелюбия и здравого смысла. Использует он и противоположный прием – издевательские параллели между двумя эпохами. Ученая речь доктора Джарвиса, полная медицинской терминологии, ничуть не вразумительнее аналогичной речи алхимика и лекаря Джарви; песня «Черный рыцарь взял мое сердце в полон» звучит и по радио, и в исполнении бесталанного лютниста Лэмисона; а разъяснения волшебника Мальгрима относительно перемещения между мирами («Какой реальный, какой воображаемый, зависит от позиции наблюдателя, но оба реальные и оба воображаемые») подозрительно напоминают положения специальной теории относительности. А вывод относительно Англии двадцатого века тут таков: «Мы и без заговоров все в лучшем виде разрушим и развалим – на то у нас есть наука и прогресс».

Несмотря на всю подобную язвительность, в «31 июня», заметьте, вообще нет ни одного отрицательного персонажа! Есть те, кто плетет интриги; есть те, кто погряз в рутинных делах; есть, наконец, просто тупые – но по-настоящему отрицательных нет. Даже главные интриганы Мальгрим и Нинет, попортившие немало крови принцессе Мелисенте, художнику Сэму и их заступнику, волшебнику Марлаграму, отнюдь не злы: один охотится за брошью Мерлина, другой просто нужны события, чтобы не было скучно. Так что «31 июня», опять-таки в отличие от произведений Шоу, – очень добрая и положительная вещь.

А самым великолепным персонажем, на мой взгляд, является унылая буфетчица Куини из «Вороного коня». Только она одна переходит из эпохи в эпоху совершенно неизменной, ей все равно, где, когда и кому подавать пиво, – в двадцатом ли веке в баре столь же унылым посетителям, в шестом ли веке воинственным рыцарям на турнире. Вот я и думаю: уж не она ли исподволь и незаметно, за спинами главных героев, воплощает непреходящий истинно британский дух в представлении Пристли? Если так, тогда не завидую британцам: выходит, что Пристли сумел высмеять своих соотечественников еще похлеще Шоу…

Прочитав «Техану», я думал, что хуже написать что-нибудь о Земноморье попросту невозможно. Но оказалось, что я ошибался: «На иных ветрах» побивает «Техану» по всем статьям!

Во-первых, налицо потрясающая непоследовательность и нелогичность со стороны автора. Здесь Ле Гуин по собственной воле методично и старательно разрушает ту картину мира, людей и драконов, жизни и смерти, которую она сама так тщательно и любовно создала в трех первых произведениях о Земноморье. Ради чего, непонятно. Только чтобы было о чем написать? Но стоило ли платить за продолжение цикла такую цену? Ведь фактически все, что мы узнаём в пятом романе о Земноморье, откровенно противоречит тому, что сообщает нам первая «классическая» трилогия. Ле Гуин дописалась здесь даже до того, что, оказывается, сама магия, основа всей жизни и философии Земноморья, является преступлением и нарушением некоего древнего соглашения.

Во-вторых, история о разделении некогда единого племени драконов и людей уже мельком упоминалась в «Техану», но вот в исходной трилогии – ни разу. Более того, в «Гробницах Атуана» Гед говорит Тенар, что человечество еще очень молодо, а вот драконы существуют многие тысячелетия. То есть единого народа людей-драконов в первоначальном замысле Ле Гуин не было – его со всем «ведурнаном» впридачу она выдумала через двадцать лет после «Гробниц Атуана» опять-таки в противоречие изначально стройному мирозданию Земноморья.

В-третьих, в своем отзыве на «Техану» я охарактеризовал основу романа как «жиденькие идейки невнятно-феминистского толка». Так вот, скажу я вам, это, оказывается, были еще цветочки… а вот ягодки поспели в «На иных ветрах». Тут уже не «жиденькие идейки», а прямо-таки густой, добротно сделанный и толстым слоем намазанный на страницы бескомпромиссный и абсолютно неудобоваримый «джем» из этих «ягодок». Всеми делами де-факто заправляет сплоченный женский квартет: Тенар, Техану, каргадская принцесса Сесеракх и девушка-дракон Ириан. Лебаннен в их присутствии неизменно превращается в жалкого дурачка. «Раз пятнадцать он краснел, заикался и бледнел…», прямо как в старой песенке. Если Тенар ему советует (а фактически просто приказывает) сделать что-нибудь, он – король Земноморья, напомню, – для виду немного сердится или принимает оскорбленный вид, но потом покорно исполняет все, что ему было сказано.

Я вовсе не женоненавистник, не подумайте. Просто если уж феминизм, то конструктивного толка – как, например, у И. А. Ефремова, который имел привычку хорошо обосновывать свои суждения, а не выдавать их априори за непреложные истины. И преклонение в его произведениях перед замечательными женщинами, которых он силой собственного воображения создал сам или «оживил» на основе исторических источников, было именно что обоснованно. Вспомните Фай Родис, Таис Афинскую, Симу Металину… А феминизм постаревшей Ле Гуин диаметрально противоположен этому: способность рассуждать логически писательница явно подрастеряла, зато апломба у нее куда как прибавилось. Жаль, конечно, ведь оригинальная трилогия о Земноморье – это шедевр жанра фэнтези. И куда только все подевалось потом?..

Первое впечатление после прочтения: а что это вообще было? Какая-то бледная и мутная тень отличной оригинальной трилогии… Гед здесь не более чем второстепенный персонаж, а на первое место выступает Тенар. Весь сюжет фактически сводится к ее блужданиям туда-сюда, беспорядочным размышлениям и сновидениям и туманно-значительным разговорам (прежде всего с другими женщинами, потому что мужчины, оказывается, ее слушают, но не слышат). А собственно событий на двухстах с лишним страницах происходит очень мало. Все сколько-нибудь важное можно уместить в одном абзаце:

По такому короткому пересказу, очищенному от словесной шелухи, видно, как измельчали события в четвертом романе о Земноморье по сравнению с эпическими масштабами первых трех. К тому же их никак не получается собрать в единую связную последовательность, чтобы одно вытекало из другого. Тут слишком много такого, что никак не следует из того, что сама Ле Гуин писала о Земноморье ранее, а просто возникает вдруг из ниоткуда («обет безбрачия» волшебников, предание о людях-драконах, само происхождение Техану и еще что-то), – мол, я сейчас это так придумала, отныне примите как данность. Кое-что вообще противоречит ранее написанному. К примеру, в «На последнем берегу» можно найти упоминание, что Кольцо Эррет-Акбе было восстановлено восемнадцатью годами ранее, а в «Техану» Тенар вспоминает, что прошло уже двадцать пять лет, хотя действие обоих романов происходит почти одновременно.

В общем, «Техану» – отличный пример невозможности войти в одну и ту же реку дважды. Замечательная «настоящая» трилогия о Земноморье, написанная в 1968-1972 гг., представляет собой цельный, законченный, связанный сквозным базовым замыслом цикл. Его логическая завершенность заранее обрекала на неудачу любое намерение создать продолжение. Так оно и получилось: попытка «перезапустить» Земноморье в 1990 году, «залив» в качестве «топлива» вместо прекрасных постулатов о душевном взрослении человека в борьбе со злом какие-то жиденькие идейки невнятно-феминистского толка, провалилась целиком и полностью. Пожалуй, если бы их все убрать вместе с невероятным количеством прочей тоскливой мути и зауми, то из оставшихся главных событий получился бы неплохой короткий рассказ. Он мог бы просто, без впадения в патетику, успокоить читателей относительно дальнейшей судьбы Геда:

Не собираюсь быть чересчур многословным и подниму только один вопрос, который занимает меня с тех самых пор, как я открыл первые страницы первого романа «Песни Льда и Огня» (я из тех, кто сначала прочитал все, что успело выйти, а потом уже стал смотреть сериал). Возьмем, к примеру, Толкина. Он хотел создать английский эпос – поэтому так тщательно сконструированы история и мифология Средиземья, поэтому на каждой странице «Властелина Колец» чувствуется множество прошедших лет и тоска по прошлому. Или, например, Урсула Ле Гуин с ее Земноморьем. Ее базовая идея – становление человека, познание самого себя, преодоление зла в себе и в других людях. Все это тоже прекрасно ощущается при чтении. А вот с какой целью взялся за свое монументальное сочинение Мартин? Конечно, он превосходно воссоздал процесс погружения средневекового феодального государства в хаос междоусобных войн, сдобрив его щепоткой магически-мистической жути и добавив самых настоящих драконов, – но все-таки какова основная идея его замысла? Сдается мне, что ее как таковой и нет, а просто Мартину захотелось отметиться в жанре эпического фэнтези, чтобы потом сказать: а вот я тоже так могу!

Поначалу и без стержневой идеи получилось, конечно, эффектно и мощно: просто выложить перед читателем ряд сочных ломтей средневековой жизни со всеми натуралистическими подробностями, заодно угробив при этом как можно больше народу. Но это все само по себе быстро надоедает и начинает утомлять, а ничего нового взамен мистер Мартин так и не смог предложить. Так что, по-моему, как раз отсутствие базовой идеи и загубило «Песнь Льда и Огня»: с каждым новым романом действие становится все более тягучим, запутанным и бессмысленным. Сейчас оно зашло уже в такие дебри, что неохота даже помнить и разбираться, что там к чему на данный момент. А если цикл и будет когда-нибудь завершен, не уверен, что у меня возникнет желание его дочитывать.

«И начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия…»

Эту книгу я могу назвать одной из главных в своей жизни, она сопровождает меня с самого детства и перечитана много раз. Пытаясь сейчас кратко описать историю своего знакомства с нею, охарактеризую ее одним словом: «многослойная». Когда в детстве книга впервые попала ко мне в руки, передо мной открылся первый «слой»: ого, ничего себе, говорящие коты!! Своих кошек у нас никогда не было, но, кажется, соседскую кошку на даче я тогда пытался загипнотизировать и не раз пялился на нее в упор, представляя, что она говорит «мама мало мяса дала». (Смайлы в отзывах я не ставлю принципиально, но считайте, что он здесь есть – большой и жирный.)

Став постарше, я перешел ко второму «слою» – то есть обратил внимание не только на котов, но и на людей. Сестра Игоря, главного героя, энергичная и вечно занятая журналистка, взвалившая на пожилую и больную мать все заботы о двух внуках; другой пожилой человек – Иван Иванович со своим «зверинцем» (два кота, собака, пара птиц, еще кто-то…); Ксения Павловна, соседка Игоря, сердитая с виду, но на деле добрая и отзывчивая; и по контрасту с ней бесноватая бабка, внешне аккуратная и елейно-вежливая, но готовая из-за своих суеверий выбросить из окна черного кота, любимца своего внука. Это все заставляло задуматься: что такое хорошо и что такое плохо, почему люди бывают такие разные?

От подобных размышлений я еще через некоторое время естественным образом поднялся на следующий уровень – критической оценки действий персонажей. Например, Игорь, которому девушка поставила ультиматум: «Или кот, или я!» – без колебаний решил дилемму в пользу кота. Естественно, возник вопрос: а верен ли его выбор? Как оценивать подобные ультиматумы, до меня дошло далеко не сразу, но уж когда дошло, то это стало еще одним шагом на пути к взрослению. Еще вопрос: зачем тому же Игорю потребовалось в зоопарке совать руку в клетку к пантере, если без этого можно было бы прекрасно обойтись? Не слишком ли это самонадеянная глупость? – спрашивал я себя. Настоящее восхищение вызвало открытие пары «антиподов» – Славки и Роберта. Первый надевает на себя маску веселого и малость придурковатого парня, но однажды он «по рассеянности рванул с лица смеющуюся маску, и стали видны его проницательные глаза». Второй носит шикарные непроницаемо-черные очки и кажется в них спокойным, ироничным, умным и уверенным в себе, – но стоит ему снять эти очки, и его глаза оказываются «беззащитными и невидящими». Первый говорит исключительно цитатами, но это не значит, что у него нет своих мыслей; второй изрекает вроде бы умные вещи, но, оказывается, под ними скрыта банальщина из Арсенала Готовых Мнений, а своего мнения у него не было и нет. Наконец, с виду надежный и основательный друг Игоря оказывается, так сказать, немного с гнильцой. Все это дало толчок к новым размышлениям: как научиться распознавать и оценивать людей под их очками и масками?

Ну, а основной смысл повести раскрылся передо мной в последнюю очередь. Фантасты много пишут о контакте с инопланетным разумом, представляя его во всевозможных вариациях, но мало кому в голову приходила мысль о том, что прежде чем быть готовым общаться с гостями из космоса, надо бы прежде всего навести порядок в том, что творится у нас дома, на Земле. А здесь, оказывается, рядом с нами обитает уйма других существ, и до порядка во взаимоотношениях с ними еще очень далеко. Порядка, заметьте, не в том смысле, который ныне яро отстаивают различные «зеленые» и «зоозащитники», а в другом, который требует не воплей, а куда более сложных, широких и продуманных мероприятий, которые на текущем уровне развития общества, увы, неосуществимы. Но в то время, когда была создана повесть Громовой, будущее человечества и всей Земли представлялось в куда более оптимистическом свете, а говорящий кот, живущий в обыкновенной московской квартире «с видом на Зоопарк и на четыре высотных здания сразу», – одним из первых шагов на пути к этому будущему.

Отзыв мой будет, собственно, не о романе в целом, а о чрезвычайно изящном способе связать две его разрозненные части, изобретенном Ефремовым. В самом деле, если египтянина Баурджеда и грека Пандиона разделяют многие века, что может быть более прочным и надежным связующим звеном, чем камень? Зеленый южноафриканский берилл привозит в Египет за две с половиной тысячи лет до нашей эры Баурджед. Полторы тысячи лет спустя камень волею случая попадает к Пандиону, который во время своей «одиссеи» вырезает на нем гемму – миниатюрное изображение. Затем владельцем геммы становится этруск Кави, получивший ее от Пандиона на память. А еще через три тысячи лет берилл с геммой, найденный на Украине во время раскопок какого-то кургана, оказывается в Эрмитаже…

Короткая «ленинградская» вставная глава между «египетской» и «греческой» частями романа представляет нам камень и изображение на нем как загадочное сочетание несовместимых черт, не укладывающееся ни в какие исторические теории. И когда – а такое, по правде говоря, случалось иногда – читать вторую, «греческую» часть становилось скучновато, я вспоминал о странной гемме и продолжал чтение, так как понимал, что рано или поздно дело должно дойти до раскрытия ее тайны.

Есть в «ленинградской» главе и еще пара более тонких нитей, связывающих воедино две ранее написанные различные повести. В ней упоминаются египетские фрески с изображениями странного крупного зверя вроде гигантской гиены, не соответствующими ни одному современному животному. Зверь этот – явно гишу, такой же, как и убитый Пандионом, Кидого и Кави. А упомянутая в той же главе статуя, найденная в развалинах Ахетатона, – это та самая статуя, которую нашел там сначала Пандион, но, не желая отдавать ненавистным хозяевам-египтянам, снова закопал и никому ничего не сказал. Тонкие штрихи – но именно благодаря им роман, составленный из двух написанных ранее разобщенных повестей, становится единым целым. И, как это часто бывает, сумма качественно больше составных частей: объединенное произведение становится намного более масштабным, разом распространяя свое действие на четыре с половиной тысячи лет.

Кстати, где-то мне довелось прочитать, что «ленинградская» глава должна была послужить вступлением к полноценной, большой третьей части – по-видимому, уже относящейся к современности, – но она так и осталась ненаписанной. Жаль!

Вторая научно-популярная книга Брайана Грина сильно отличается от первой – «Элегантной Вселенной». Она намного объемнее, в ней рассматривается более широкий круг вопросов, а акцент сделан на самых глубоких проблемах современной физики: что представляют собой пространство и время, что есть реальность, как и из чего возникла Вселенная. И чем дальше мы читаем, тем больше убеждаемся, что попытки ответить на эти вопросы приводят нас к фактам, теориям и умозаключениям, которые на первый взгляд кажутся совершенно необычными, парадоксальными и даже несколько пугающими. Но автору удается каждый раз, пусть даже потратив иногда с десяток страниц на одно-единственное разъяснение, довести до читателя простую мысль: какой бы «еретической» ни казалась очередная изложенная им теория, она, если копнуть немного глубже, в целом логична и непротиворечива, подтверждается (или может быть подтверждена в будущем) экспериментально и означает очередной шаг в познании глубинной сущности нашего мира.

Если попытаться коротко сформулировать общую идею книги, то она такова: мы уже знаем, что Вселенная устроена намного сложнее и необычнее, чем говорит нам повседневный опыт, но еще не можем точно определить, как именно и почему так, а не иначе, и почему она вообще существует. Грин не боится признавать и открыто писать, что многие затронутые им в «Ткани космоса» фундаментальные проблемы еще очень далеки от решения. Среди них есть немало таких вопросов, на которые мы не то что не можем ответить, но которые даже еще не можем верно сформулировать. Но книга от этого, пожалуй, только выигрывает. Помните, у Стругацких упомянут «классический труд Я. П. Невструева «Уравнения математической магии», который читался как приключенческий роман, потому что был битком набит поставленными и нерешенными проблемами»? Вот и здесь то же самое: отсутствие решений – не беда, это лишь обещает массу интересного в будущем. Так что в целом «Ткань космоса» выдержана в оптимистическом духе и читается с большим интересом.

Единственная претензия точно та же, что и к «Элегантной Вселенной»: книга уже несколько устарела (год написания – 2004) в свете новых открытий. К примеру, экспериментальные подтверждения существования гравитационных волн (2015 г.) и бозона Хиггса (2012 г.) имеют самое прямое отношение к ее тематике, без этого книга выглядит теперь уже неполной.

Не могу понять автора того отзыва, который свел мотив молодого художника и скульптора Пандиона отправиться в небезопасное путешествие к банальному «парню дома не сиделось» (отзыв этот находится не здесь, а относится уже к одноименному объединенному роману 1956 года). А почему не сиделось, автор отзыва, видимо, не догадался себя спросить. Иначе понял бы, что не все так просто за внешним видом «чистого приключенческого развлекалова». Среди повестей и романов Ефремова вообще нет ничего, что можно было бы отнести к этому жанру, – везде так или иначе им поднимаются сложные и не решенные до конца (а то и вовсе нерешенные) вопросы. Главный пример такого произведения – роман «Лезвие бритвы», набитый подобными вопросами под самую завязку. Ну, а здесь? Что за нерешенный вопрос погнал Пандиона прочь из Греции, где у него было как будто все для счастливой жизни?

Поиски красоты и ее законов – вот этот вопрос. У себя дома Пандион не нашел ответа или хотя бы намека на решение и именно поэтому решил поискать его в искусстве соседних стран. Идеалу, который ищет Пандион, в повести противопоставляется Египет, где все фрески, статуи, здания призваны исключительно возвеличивать владык и утверждать непререкаемый диктат государства. Конечно, Ефремов здесь небеспристрастен – его увлечение Древней Грецией заставляет его идеализировать ее искусство, а в египетском, наоборот, подчеркивать только необходимые для его писательского замысла черты. Не случайно Пандион за все время, проведенное в рабстве в Египте, лишь дважды замечает нечто сходное с его собственными представлениями о красоте.

В полной мере вернуться к своим поискам красоты и мыслям об ее воплощении в искусстве Пандиону удается только после освобождения, вдали от ненавистной ему Та-Кем, в Черной Африке. Здесь Ефремов поднимает еще один вопрос – дружбы и взаимопонимания свободных народов, еще не создавших деспотические, замкнутые сами на себя государства. Дорога Пандиона и его спутников к берегу Гвинейского залива через территорию современных Судана, ЦАР и Камеруна сродни путешествию в прошлое, в доисторическое время. Именно поэтому разрозненные племена, которые они встречают на пути, гостеприимны и в целом дружелюбны, в отличие от надменных египтян-рабовладельцев. Возможно, эта картина сильно идеализирована, но, во всяком случае, имеет под собой твердую основу в виде представлений автора о неизбежном стремлении людей к дружбе и пониманию. А была бы повесть «чистым приключенческим развлекаловом», она бы изобиловала битвами с ужасными людоедами или с любителями кровавых жертвоприношений под предводительством злобных колдунов. Здесь же людоеды упоминаются в тексте раз или два, но Пандион и его друзья по воле автора с ними не встречаются. Единственная серьезная битва, которую они выдерживают, – с неким страшным зверем, названным «гишу». Что это за зверь, Ефремов не уточнил, а жаль. Есть предположения, что под этим названием он описал крупного хищника эндрюсарха, который, согласно научным данным, вымер тридцать с лишним миллионов лет назад. Что ж, в художественной литературе можно и воскресить древнее ископаемое. Еще остается непонятным, кто такие были «сыны ветра», на чьем корабле Пандион вернулся на родину, – финикийцы?..

Вот такое получилось «приключенческое развлекалово оттого, что парню дома не сиделось». Есть над чем подумать, правда?

Одна из лучших научно-популярных книг о физике, которые мне довелось прочитать. И первая, которая смогла ясно и просто объяснить мне, что такое теория суперструн, как она возникла и почему сейчас разрабатывается так активно.

Кто-то из великих ученых (то ли Эйнштейн, то ли Фейнман) сказал: «Если вы не можете в двух словах объяснить любому постороннему, чем вы занимаетесь, – значит, вы и сами этого не понимаете». Так вот, Грин – сам один из ведущих «струнных» теоретиков современности – это может. Он не бросает читателя сразу в глубину океана суперструн, а начинает с «мелководья» – разъяснения основ теории относительности, квантовой механики и Стандартной модели. Это, конечно, далеко не «два слова» и занимает около трети объема книги, но потом, когда дело доходит непосредственно до теории струн, себя полностью оправдывает. Логически выверенная и продуманная структура – одно из главных достоинств «Элегантной Вселенной». Так что от азов до туманных перспектив так называемой M-теории – вершины прогресса в «струнной» области на данный момент – мы проходим почти незаметно для себя и без особого напряжения. Понятно и последовательно разъясняются даже самые сложные для восприятия и парадоксальные на первый взгляд вещи (отчетливо помню, как я был поражен простым и убедительным объяснением, почему вселенные радиуса R и 1/R с точки зрения теории струн идентичны). А для тех, кому нужны подробности, Грин дает в конце обширные примечания к каждому разделу.

Единственный недостаток книги, в котором, впрочем, автор совершенно не повинен, – это некоторая ее устарелость на данный момент, ведь «Элегантная Вселенная» была написана в 1999 году. M-теория наверняка не стояла на месте за прошедшие двадцать лет, да и новые открытия в смежных областях физики нашли бы свое место в этой книге. Очень надеюсь, что Брайан Грин рано или поздно вернется к «Элегантной Вселенной» и доработает ее с учетом новых данных.

Что для нас Древний Египет, как мы его себе представляем? Да в общем-то никак: для нас это в первую очередь лишь мертвое собрание пирамид, развалин, статуй, мумий и непонятных письмен. Я сам отвечу еще резче, как человек, которому стойкое отвращение к истории древнего мира было привито в школьном возрасте усилиями безнадежно тупой и унылой «исторички»: мне весь этот Древний Египет абсолютно до лампочки. Точнее, ответил бы так раньше. Теперь же благодаря Ивану Антоновичу Ефремову и «Путешествию Баурджеда» ответ будет иным: и о Древнем Египте можно написать интересно, представить его совершенно живой страной, а не рядом статичных монументальных картин; населенным не царственными мумиями, а обычными людьми – от фараона до последнего раба. Четыре с половиной тысячи лет, отделяющие нас от времен Четвертой династии, при чтении попросту исчезают. Это и есть самый главный смысл и достижение писателя, которые я вижу в «Путешествии Баурджеда».

Особенную роль играют, на мой взгляд, вкрапленные в авторский текст фразы из подлинных египетских документов. Они позволяют легче понять тех людей, образ их мыслей, снимают всякую таинственность, обычно скрытую за непонятным иероглифическим письмом и тысячами прошедших лет. Тут, кстати, уместно вспомнить иронический рассказ Гирина из «Лезвия бритвы» о находке целой библиотеки папирусов, сплошь заполненных жалобами и кляузами. Жаль, что одна-две жалобы из этого числа не попали в «Путешествие Баурджеда» – тогда получилось бы еще живее.

При всем этом дает о себе знать время написания повести. Передача исторических событий с точки зрения классовой борьбы неизбежно привела к некоторому сгущению красок. Например, строительство пирамид, как теперь известно, вовсе не приводило в упадок экономику всей страны: фараоны все же были не настолько глупы, чтобы рубить сук, на котором сидели сами. И вряд ли более или менее зажиточные люди вроде Уахенеба и его друзей то и дело заводили между собой разговоры о произволе чиновников и о возможности бунта. С другой стороны, без надежной основы, какой является исторический материализм, вряд ли удалось бы выдержать стиль и логику повествования. Ефремов здесь прошел как раз «по лезвию бритвы», сумев избежать превращения своей повести как в скучный наукообразный пересказ событий, так и в аляповатую «развесистую клюкву» о древнеегипетской жизни.

Ну, а о главном содержании – собственно путешествии Баурджеда – пусть судит каждый сам. Я только, как картограф по специальности, добавлю: очень жаль, что повесть не сопровождается картой с обозначением как маршрута экспедиции, так и всех других мест, упомянутых в тексте. Только при взгляде на такую карту можно в полной мере осознать, как далеко вышла экспедиция египтян за пределы известного им крошечного мирка, и в полной мере оценить ее подвиг.

«Шесть дней на «Луне-1»» – объединение фантастической, исторической и научно-популярной тематики под одной обложкой. «Луна-1» – это постоянно действующая в не очень отдаленном будущем (примерно вторая половина XXI века – книга была издана в 1965 году) крупная лунная база. Туда на экскурсию прибывает группа школьников, и одного из работников базы приставляют к ним в качестве экскурсовода. Книга целиком построена в форме его рассказов-монологов, а всего их семь – по количеству дней плюс один «приветственный». Адресована она прежде всего детям, так что написана на соответствующем уровне, без сложной терминологии, с простыми разъяснениями различных фактов и явлений. Вся научно-популярная составляющая посвящена прикладным и теоретическим вопросам космонавтики: от общего принципа реактивного движения до устройства плазменных и ядерных двигателей. Параллелью идут текущие события: поездка в лунном вездеходе, метеоритный дождь на космодроме, полет на орбитальную станцию «Луна-3», посещение музея. Есть и вставные истории более литературного толка – так называемые «вечерние рассказы».

Особняком стоит фильм-лекция о становлении и развитии авиации и космонавтики, заменяющий один из «вечерних рассказов». Именно здесь непосредственно смыкаются реальные и вымышленные авторами события. Граница между ними проходит по 1964 году, когда Иво Штука завершил работу над текстом книги, – реальная история заканчивается полетом Комарова, Егорова и Феоктистова на «Восходе-1». Далее начинается «история будущего», какой ее представляли в социалистической стране в начале шестидесятых. Первым на Луну ступает советский космонавт Виктор Родинцев. Вскоре после этого на трех ракетах отправляется первая экспедиция на Марс. Строятся орбитальные станции и обсерватории. Создан Всемирный Союз Коммунистических Республик. На Луне и Марсе основаны постоянные обитаемые базы. Дольше всех не поддается Венера, но и на нее в конце концов высаживаются люди. Идет работа над кораблями, которым вскоре предстоит отправиться к внешним планетам Солнечной системы, а потом и к ближайшим звездам.

Многое в книге, конечно, кажется сейчас весьма наивным. Первая экспедиция высаживает на Марсе земные растения, просто опуская семена в обогащенный кислородом открытый грунт. Посещение людьми Венеры показано вполне возможным, его осложняют лишь мощные электрические разряды в атмосфере. Плазменный двигатель, оказывается, сделать просто, надо только создать сверхстойкий материал для него, запуская заготовки на «геологических ракетах» в глубины Земли для обработки высоким давлением и температурой. О нештатной ситуации во время космического полета сообщается сразу же, в прямом эфире, – никаких обтекаемых формулировок и замалчивания, как это практиковалось в действительности в те годы. С особой иронией читается разъяснение причин отставания США в «космической гонке»: «Каждая фирма самостоятельно ведет исследования, скрывает свои успехи от других фирм, словом, пускается во все тяжкие – лишь бы где-то обмануть, что-то утаить». На деле все обстояло с точностью до наоборот: работа различных фирм по программе «Аполлон» шла по единому плану и в тесной связке, в то время как у нас каждое из трех главных космических КБ усиленно тянуло одеяло на себя.

Особо надо отметить великолепные иллюстрации Теодора Ротрекла – «Шесть дней на «Луне-1»» можно назвать еще и «книжкой с картинками». Почти на каждой странице можно найти какой-нибудь красочный (реже – черно-белый) рисунок. Тут и различные ракеты, и лунные вездеходы, и виды космодромов, и интерьеры «Луны-1», и даже сцена падения с кровати при малой силе тяжести.

Однозначно отнести «Шесть дней на «Луне-1»» к какому-либо одному жанру, на мой взгляд, невозможно – слишком уж тесно все переплетено и взаимосвязано в этой книге. Вымышленные события подаются как непосредственное продолжение реальной истории, также описанной вполне подробно; при этом книга не имеет сюжета как такового, но зато содержит немало научно-популярной информации. Впрочем, дело не в классификации, а в самой книге, которую, без сомнения, стоит прочитать. Наивно? Да. Для школьного возраста? Да. Порой откровенно противоречит современным научным данным? Да. После 1964 года не имеет ничего общего с реальной историей? Да. Но все-таки до чего же здорово сделано!

Хотя «Сердце Змеи» принято объединять в творчестве И. А. Ефремова в единый цикл с «Туманностью Андромеды» и «Часом Быка», я воспринимаю его прежде всего как своего рода продолжение «Звездных кораблей». Только это продолжение – не сюжетное, а идейно-смысловое: в основу не связанных между собой произведений положены и логически развиты одни и те же предпосылки. Выводы о возможном внешнем облике разумных существ, сделанные экипажем звездолета «Теллур», в целом повторяют то, о чем говорили палеонтологи Шатров и Давыдов: непременная антропоморфность и сходный с нашим образ мышления. И хотя «Теллур» встретил в космосе совсем не тех, кто оставил свои следы на Земле семьдесят миллионов лет назад, эти умозаключения точно так же, как и в «Звездных кораблях», оказались совершенно правильными.

Однако «Сердце Змеи» – это не только повторение, но и дальнейшее развитие тезисов, выдвинутых в «Звездных кораблях». Та повесть завершается фразой о том, что покорение космоса под силу только обществу, находящемуся на высшей, бесклассовой, всепланетной ступени развития. В «Сердце Змеи» эта мысль получает продолжение: экипаж «Теллура» приходит к выводу, что непременная принадлежность к высшей общественной формации может означать только взаимопонимание и дружбу между вышедшими в космос цивилизациями, но ни в коем случае не вражду. На связанном с этим критическом разборе рассказа Мюррея Лейнстера «Первый контакт» останавливаться не буду, он и так здесь уже упомянут не раз.

Мне кажется, впрочем, что Ефремов, справедливо критикуя ошибки Лейнстера, сам также не идеален в описании экспедиции на «Теллуре». Складывается впечатление, будто он неосознанно заранее подчиняет конструкцию звездолета и его груз целям контакта. Задачей экспедиции было исследование звезды редкого типа; высадка на планеты и встреча с другими звездолетами не планировались. Тогда для чего на «Теллуре» находились запасы дерева и химикатов, зачем надо было брать с собой коллекции земных минералов? Более того, звездолет снабжен приспособлениями, которые кажутся нарочно придуманными на случай встречи с чужими кораблями: боковыми упорами, сигнальными прожекторами, устройствами для «проверки на антивещество»… Впрочем, именно благодаря этим приспособлениям первая встреча двух цивилизаций прошла наилучшим образом. Чужие оказались именно такими, какими их себе и представляли люди Земли, несмотря на огромную разницу в биохимии. Совершенно права была биолог «Теллура» Афра Деви, утверждая: «Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло космоса, также высоко совершенно, универсально, то есть прекрасно! Никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть! <…> Только низшие формы жизни очень разнообразны; чем выше, тем они более похожи друг на друга».

Что ж, пока что парадокс Ферми по-прежнему остается парадоксом, и никто не знает, когда и каким образом он будет разрешен. И до той поры куда разумнее принять точку зрения Афры (то есть самого Ефремова), хорошо аргументированную еще в «Звездных кораблях», чем читать ничем не обоснованные многочисленные сочинения о жестоких чудовищах-завоевателях с иных планет.

О «Лунной радуге» я знал уже давно, но сподобился прочитать только благодаря «ФантЛабу» – роман не раз упоминался на форуме в обширной дискуссии о советской фантастике. Впечатление сложилось неоднозначное. Это действительно крупное и значимое произведение с очень масштабным замыслом, как его не раз характеризовали в дискуссии, но вот реализован этот замысел так, что вникнуть в него оказалось не так-то просто.

Первая часть, «По черному следу», – сложное нагромождение текущего действия и длиннейших экскурсов в прошлое, иногда даже двухуровневых. Приходилось постоянно напоминать себе, о чем я в данный момент читаю: о настоящем или о прошлом, а если о прошлом, то кто о нем рассказывает. Кроме того, очень велик оказался контраст между начальным эпизодом тренировки на полигоне и последующим очень долгим совещанием. Сначала – несколько страниц «на чистый эффект» и минимум полезной информации, только «взял разбег», ждешь стремительного развития событий – ан нет, разбег тормозится, приходится вместе со всеми участниками совещания неторопливо впитывать сразу уйму сведений, порой весьма странных и противоречивых. Сверх всяких разумных пределов затянутое и, прямо скажем, порой откровенно нудное совещание – большой минус первой части.

Вторая часть – «Мягкие зеркала» – в этом смысле скомпонована гармоничнее. Эпизодов из прошлого хватает и там, но они короче и яснее, темп развития событий более или менее равномерен, количество загадок, перекочевавших из первой части, неуклонно сокращается. Дело как будто продвигается к развязке, и она действительно наступает, но на пути к ней приходится пройти через очень трудно читаемый отрезок блужданий заглавного персонажа второй части Андрея Тобольского в так называемом темпор-объекте на Япете. Трудно читаемый из-за того, что происходящее в нем абсолютно не поддается никакой логике. Все разъяснения мы получаем только в самом конце, а перед тем нам приходится несладко:

Почему еще нелегко читается «Лунная радуга»? Стиль романа мне показался каким-то тяжеловесным. Мир «Лунной радуги» словно нарочито грубо вырублен топором или вырезан из камня тусклых оттенков. Полету фантазии он не способствует. При чтении, к примеру, Стругацких можно представить себе Мир Полудня в целом, додумать недостающие детали, распространить прочитанное на всю Землю (Солнечную систему, Галактику), а здесь как все описано от сих до сих, так, сколько ни старайся, дальше своим воображением не пробьешься. Еще стоит отметить обилие фантастическо-космической терминологии – текст не то чтобы насыщен, а даже перенасыщен ею.

Странное впечатление производит общество, описанное в романе. В целом оно вроде бы соответствует классическим признакам коммунистического мира будущего, каким его обычно выводили в советской фантастике. Однако у него имеется и немало черт, плохо вписывающихся в этот образ. Государств уже нет, налицо всепланетное общество с единой конституцией, но национальности, различные языки и даже религии еще существуют. В повседневном обиходе деньги не используются, но есть упоминания о выделении средств на нужды освоения космоса. Налицо всеобщее изобилие и подчеркнутая гуманность – никаких прямых запретов и принуждений, – но при этом существуют организованная преступность, полиция, спецслужбы и визовый режим (правда, уже в масштабе планет в целом). А главное, нигде нет упоминаний о том, что это именно коммунистическое общество: во всем романе слово «коммунизм» и производные от него не встречаются ни разу. Возникает впечатление, будто автор нарочно и весьма ловко уворачивается от углубления в эту тему. Если брать это за основание для классификации «Лунной радуги», можно считать ее примером советской фантастики переходного типа – от классической к поздней (собственно, в той дискуссии на форуме она пару раз в таком качестве и фигурировала).

Подведу итог. Прочесть «Лунную радугу», безусловно, стоит, просто не старайтесь пробиться сквозь трудные места быстро, волевым усилием, – ни к чему, кроме головной боли, это не приведет. Лучше читать постепенно, не позволяя сбить себя с толку ни отступлениям в прошлое, ни странным событиям по ходу действия.

Этот рассказ, один из поздних в творчестве Ефремова, напоминает мне «Юрту Ворона» при всей их внешней несхожести: те же солидный объем, нелинейность сюжета, хорошо проработанные образы главных героев и несколько сложных вопросов в основе. Один из этих вопросов – сохранение быта и традиций кочевых племен Сахары под наступлением европейской цивилизации. Принять ее для кочевников-туарегов значит утратить свою самобытность, ослабнуть и раствориться среди других народов; отвергнуть – оказаться на обочине истории и опять-таки исчезнуть. А руку помощи, в представлении Ефремова, туарегам может протянуть в первую очередь Советский Союз – и Тирессуэн, один из двух главных героев, отправляется туда. Вначале столь искусственное сочетание – гость из Сахары в заснеженном Ленинграде – попросту изумляет. Под столь надуманный поворот сюжета автор своевременно подводит историческое обоснование – русских путешественников А. В. Елисеева и В. И. Немировича-Данченко, посещавших Северную Африку семьюдесятью годами ранее (то есть в 1880-х гг.) и упомянутых в тексте как Эль-Иссей-Эф и Немирдан. Благодаря им туареги якобы узнали о мудром северном народе, и вот теперь девушка Афанеор, помнящая старые рассказы о гостях из России, просит Тирессуэна: «Поезжай в страну русских, посмотри этот народ, расскажи нам, есть ли правда в легенде об Эль-Иссей-Эфе!»

Впрочем, опасаться туарегам за свое будущее, как выясняется, приходится даже не из-за исчезновения их традиционного уклада жизни, а прежде всего из-за готовящихся в Сахаре французских ядерных испытаний. Это еще один исторический факт (причем Ефремов указал, что Франция произведет их именно на юге Алжира, более чем за год до первого испытания в феврале 1960 года), и именно он определяет вторую направленность произведения – антивоенную. Здесь «Афанеор, дочь Ахархеллена» перекликается с написанным примерно десятью годами ранее другим рассказом Ефремова – «Адское пламя». Но, в отличие от него, здесь антивоенная направленность передана куда тоньше, в почти поэтических выражениях, в которых Тирессуэн рассказывает Афанеор о будущей угрозе. Авторский вывод закономерен: при поддержке множества сторонников мира в разных странах, даже в самой Франции, сахарские кочевники поднимутся на борьбу с колонизаторами. Собственно говоря, на момент написания рассказа война за независимость шла в Алжире уже пятый год, и догадаться об ее исходе было несложно. Три года спустя Алжир действительно стал независимым государством, хотя избежать продолжения ядерных испытаний ему не удалось даже после этого.

В целом жизнь туарегов и их стремление к свободе показаны здесь в сильно поэтизированном и идеализированном виде по сравнению с реальностью. Но ведь это не историческое исследование и не документальный репортаж, а художественная литература, и подходить к ней надо с другой меркой. Натянутость русско-сахарской линии сюжета, конечно, никуда не исчезает даже при таком подходе, несмотря ни на какие легенды и исторические факты. Впрочем, в конце пятидесятых она определенно воспринималась читателями совершенно иначе. А в остальном «Афанеор, дочь Ахархеллена» – замечательное произведение, которое можно с удовольствием перечитывать не один раз.

При всем уважении к автору предыдущего отзыва не могу согласиться с ним насчет «ясного и простого мира победившего социализма». Действие происходит в не слишком далеком будущем (фактически уже в нашем прошлом), где по-прежнему сосуществуют социализм и капитализм. По мнению автора (и так оно и есть на самом деле), к рубежу веков мир не слишком изменится по сравнению с семидесятыми годами, основные достижения будут лежать не в области развития культуры или совершенствования социального строя, а в области техники. При этом я не знаю ни одного иного представителя эпохи «классической» советской фантастики, который ясно предположил бы, что основной приметой нового века станет миниатюризация электроники и ее массовое внедрение в повседневную жизнь. Более того, автор совершенно недвусмысленно дает понять, что эта электроника в нарушение всех прав человека будет широко использоваться для всеобщей слежки; правда, тут же оговаривается, что усилиями ООН подобная практика будет объявлена незаконной. Наверное, сорок с лишним лет назад он не мог и представить себе, что не кто иной, как мы сами, будет наяву жить в обществе «страха, сыска, невидимого и неслышимого насилия».

Другая черта описанного в рассказе общества – культ кредита и потребления. Жители гигантского Дома в океане в основном представляют собой тех, кого «неограниченное потребление и королевские траты превращают в лунатиков, бредущих с закрытыми глазами по карнизу американского небоскреба». Надо ли проводить лишний раз параллели с нынешней действительностью? Работники Дома радуются «двум нулям на листке своего текущего счета. Первый – в графе дневной разницы между прожитой и заработанной суммой, второй – в графе месячной или годичной задолженности». Взамен большинство их получает вот что: «жратва – химия, выпивка – пойло, развлечения – верблюжьи радости». И это нам всем также отлично знакомо.

На фоне этих точнейших, прямо «в яблочко», характеристик политическая часть уходит на второй план. Да ее, собственно, и нет – опять-таки позволю себе не согласиться тут с автором первого отзыва. Угрозу распознают и нейтрализуют не какие-нибудь идейные борцы за социализм или мир во всем мире, а самые обыкновенные американцы и англичане. Политикой они не слишком интересуются (кроме одного, да и тот – не очень-то активно и чуть ли не тайком). И будущее Дома – опять-таки не в построении социализма, а во вхождении в США со статусом города. Какие же тут политика и коммунистическая агитация?

Под конец не могу не отметить еще два оправдавшихся авторских прогноза. Первый – туннель под Ла-Маншем. Соглашусь, пожалуй, что в отношении этой идеи никогда не требовалась особая проницательность: уже давным-давно стало ясно, что рано или поздно она будет реализована, вопрос был только во времени. Но вот упомянутый в рассказе «тюб» – это ведь не что иное, как «Hyperloop», вокруг которого сейчас поднято столько шума. Тюб в рассказе располагается на востоке США. И «Hyperloop» сейчас строится именно там, между Балтимором и Вашингтоном. Хотя подобные проекты возникали уже давно, в целом эту идею никак не назовешь лежащей на поверхности. Как, впрочем, и саму идею огромного вращающегося Дома – «волчка для Гулливера»; возможно, и он когда-нибудь будет построен, и вот тогда главное – не допустить появления Доминика Лабарда наяву.

Одним словом, незаслуженно забытый (десять лет от отзыва до отзыва!) мини-шедевр советской фантастики.

«Юрта Ворона» – последнее в творчестве Ефремова произведение о геологах-первооткрывателях (позже, в «Лезвии бритвы», геологическая тема тоже будет затронута, но там она будет лишь одной из многих). И очень заметно, что писал «Юрту Ворона» уже совсем другой Ефремов – не начинающий автор «Пяти румбов», а известный писатель, за плечами которого уже были и «Туманность Андромеды», и «На краю Ойкумены», и «Звездные корабли». Объем рассказа заметно больше, чем у ранних произведений, сюжет его драматичнее и сложнее, а любая из трех вставных историй сама по себе могла бы в сороковые годы сойти за отдельное произведение для первых ефремовских сборников. Красочнее и тщательнее выписаны персонажи – в них профессиональное уже не так подавляет личность, как это не раз можно заметить в ранних рассказах. Впрочем, они точно так же по-ефремовски идеализированны и зачастую говорят штампованными фразами-лозунгами. Например, водитель Валя рассказывает геологу Александрову о народных университетах в таких словах: «Решило наше государство важнейшее дело: чтобы каждый мог получить знания, какие хочет, по собственному желанию и вкусу… Это дело громадное, и тяга у народа к тому, чтобы искусство, книги, науку понимать, несказанная». Ну чем не готовая газетная передовица? Ничем не уступают ей и нравоучения старика Фомина в адрес молодого радиста, который после нескольких «сеансов» подобных бесед вдруг резко перевоспитался. Фомин высказывает действительно хорошие и верные мысли, не потерявшие актуальности и сейчас, но с точки зрения современного читателя дидактическая составляющая рассказа все же выписана чересчур прямолинейно, и это не идет ему на пользу.

А теперь, собственно, о главной теме – открытии Александрова. Здесь вопрос поставлен в сложном морально-этическом ключе: имеет ли право покалеченный Александров рисковать собой ради туманной перспективы открытия богатого месторождения свинцовых руд? Прямого ответа Ефремов не дает. По-своему права и Валя, считающая, что, даже оставшись полупарализованным, Александров не может считать себя никчемной обузой для своих родственников и друзей и идти на риск, не посоветовавшись с ними. Прав и лесник-тувинец, в целом не одобряющий опасную затею геолога, но тем не менее согласный помочь ему. Наконец, прав и сам Александров, который стремится ценой любого риска и огромных усилий хотя бы ненадолго вернуться к привычной ему полнокровной жизни исследователя. Не смирившись со своей травмой, он, по сути, идет на перевале гроз ва-банк: либо гибель, либо исцеление душевной раны, возвращение сознания собственной нужности для дела. Ну, а итог его поисков на перевале Хюндустыйн-Эг

Непонятно, почему этот небольшой рассказ имеет здесь, на «ФантЛабе», столь низкую оценку. На мой взгляд, это отличное произведение. Во всяком случае, мне не приходилось читать ничего другого, столь хорошо раскрывающего суть «защиты от дурака», да и само это понятие я впервые узнал когда-то именно из этого рассказа.

«Машина обязана повиноваться человеку, но только в той мере, в какой обеспечивается его безопасность», – это почти точное повторение второго закона роботехники Азимова. В искусственный интеллект космической «спасательной шлюпки» этот закон заложен особенно прочно – а вдруг спасаемый в панике потеряет рассудок и выкинет что-нибудь такое, что навредит ему самому? Испытателю надо войти в такую роль и постараться нелогичными и попросту опасными приказами довести машину до срабатывания «защиты от дурака». Но здравомыслящему человеку трудно притвориться сумасшедшим, особенно если машина обладает способностью читать его мысли. Так что прежде всего испытателю придется пересиливать самого себя – собственную логику, мышление и даже инстинкт самосохранения – и уж потом думать о том, как на его «идиотские» команды отреагирует машина. Это отчаянный риск, но иного пути нет. Передано все это автором как нельзя лучше – вполне серьезно, но не без юмористических и иронических ноток. И это хорошо – иначе легко было бы излишне драматизировать ситуацию и тем самым превратить живой рассказ в нечто пафосно-уныло-героическое.

Есть, конечно, и минусы. В тексте порой попадаются явные ляпы. Например, как могут облака «дробно застучать по корпусу»? А полученная испытателем доза в семьдесят рентген (sic!), после которой он вполне себе жив-здоров, проводит испытание и спокойно рассуждает, что может в случае неповиновения машины в последнем задании добавить к этой дозе еще немного? Впрочем, это все-таки мелочи. А так – отлично написано!

Соглашусь с авторами предыдущих отзывов: это не столько художественное произведение, сколько статичное описание реально существующих картин и рассуждения о законах искусства и художественном предвидении, стилизованные под фантастический рассказ. Стоит ли тогда его читать, а если да, то зачем? Позволю себе изложить свою точку зрения.

При чтении произведений о мире Великого Кольца («Туманность Андромеды», «Час Быка», «Сердце Змеи») мы видим очень мало иных планет: непосредственно – только планету железной звезды и Торманс; на экранах звездолетов или приемных станций Кольца сколько-нибудь подробно – Зирду, Эпсилон Тукана, планеты-близнецы зеленого солнца, планету фторной цивилизации… вот, пожалуй, и все. В среднем – по два чужих мира на произведение. Маловато для грандиозных масштабов, которыми оперирует Ефремов в мире Великого Кольца! А «Пять картин» дают нам возможность хотя бы немного расширить этот скудный набор. Ну, а тем, кто считает, что описанный Ефремовым мир Великого Кольца слишком рационален, холоден и неуютен, живые краски картин и эмоции тех, кто рассматривает их, дадут понять, что это не так.

После прочтения этого рассказа в голове возник только один вопрос: зачем? На антивоенную тему, о борьбе за мир, об американских «ястребах» тогда, в конце сороковых и начале пятидесятых, у нас писали все, кому не лень, – так зачем же понадобилось еще и Ефремову? Ведь явно же не его тема, не его сюжет и не его техника (не зря же он потом откровенно признал, что описанная им ракета и система ее наведения безнадежно устарели в сравнении с реальностью). Само собой разумеется, что и сам рассказ, и высказанные в нем мысли автора вполне искренни – не такой он был человек, чтобы кривить душой и фальшивить в своих произведениях. Но при этом напрашивается мысль, что «Адское пламя» он написал в основном «для галочки», только чтобы показать, что как писатель он не выходит из общего русла. А так он вряд ли когда-либо взялся бы за злободневные политические темы. Правда, потом Ефремов еще вернется к антивоенной тематике в рассказе «Афанеор, дочь Ахархеллена», но там она будет намного гармоничнее вплетена в сюжет и не станет доминировать над ним.

Как следствие всего вышесказанного, «Адское пламя» идеологически разительно отличается от более ранних произведений Ефремова. Там американцы и англичане неизменно предстают перед читателем союзниками и друзьями, а здесь (всего-то четырьмя годами позже) Америка – уже средоточие мирового зла. Вот разве что англичане представлены еще хоть сколько-нибудь положительными, кому не по душе военные приготовления и ядерные испытания. Зато не забыты расизм, политические заключенные, избиения и погромы – в общем, весь стандартный набор времен «холодной войны». Я не утверждаю, что на эти темы не следовало писать, а если писать, то в каком ключе, – это совсем другой вопрос. Я считаю только, что не стоило браться за них именно писателю, ученому и мыслителю Ивану Антоновичу Ефремову – ведь те его произведения, которые мы теперь считаем лучшими, созданы на совсем иной основе, а «Адское пламя» к числу его творческих удач отнести очень затруднительно.

Книга читается легко, на одном дыхании. Но эту же легкость можно счесть и недостатком: стиль изложения кажется даже для научно-популярной литературы слишком популярным, зачастую балансируя буквально на грани беллетристики. Конечно, так читателю гораздо легче проникнуться историей научных поисков, сомнений, разочарований и блестящих озарений. Однако из-за этого страдает чисто научная составляющая. В иных местах не помешало бы добавить побольше фактов и чисел, а лирику задвинуть на второй план, а то и вовсе устранить. Кроме того, порой создается впечатление, будто автор писала о некоторых вещах только словами ученых, с которыми беседовала, а те не всегда могли рассказывать так, чтобы было понятно и неспециалистам. Например, остается совершенно неясным, как Планк введением понятия кванта разрешил вопрос о бесконечно большой энергии излучения, оказавшийся «не по зубам» классической физике. История открытия Планка изложена в целом последовательно и с такими подробностями, как чашка чая в компании некоего Рубенса, но вот ее ключевой момент: как и почему при применении понятия кванта удается избежать «ультрафиолетовой катастрофы» – полностью пропущен.

Кстати, о Рубенсе. Кто это такой, Радунская не поясняет, больше на страницах книги этот человек не появляется, у него даже имени нет. Что речь идет о физике-экспериментаторе Генрихе Рубенсе, который занимался измерениями энергии теплового излучения и тем самым дал экспериментальное подтверждение теории Планка, приходится выяснять самостоятельно. И этот случай далеко не единственный: многие ученые упоминаются только по фамилиям, без имен и тем более без каких-либо фактов из их жизни. Исключение сделано только для самых великих вроде Лоренца, Эйнштейна или Планка, рождение «безумных идей» у которых переплетено в книге с их биографиями. Ну и, конечно же, для советских ученых: Фридмана, Скобельцына, Черенкова и некоторых других. А если читатель желает узнать что-нибудь о том же Рубенсе, Фицджеральде, Майкельсоне и прочих, ему придется использовать другие источники.

Чем книга радует – так это разнообразием тем. Наряду с фундаментальными теориями в ней рассматриваются такие чисто прикладные вопросы, как изучение морских волн, поиск причин «оловянной чумы» или получение искусственных алмазов. Может быть, связанные с ними научные идеи порой не столь уж и «безумны», но менее интересными соответствующие главы от этого не становятся.

В целом любителю популярной литературы о естественных науках книга Радунской, скорее всего, понравится. Главное, что следует постоянно держать в уме при чтении, – это тот факт, что с момента ее выхода прошло полвека и что физика ушла за это время далеко вперед. Такие вещи, как нейтронные звезды, кварки или планковская длина, у Радунской упомянуты в одном-двух местах, с большим сомнением и не под привычными нам ныне названиями. Совершенно устаревшими выглядят описанные в книге представления о сильном взаимодействии и структуре центра Галактики. О теории струн, инфляционной теории или Стандартной модели тем более можно забыть – все они тогда еще попросту не были созданы. Так что сразу же после прочтения книги ««Безумные» идеи» стоит взяться за какое-нибудь недавнее научно-популярное издание по той же теме, чтобы получилась, так сказать, история с продолжением.

Очередное обращение Ефремова к близкой и хорошо знакомой ему теме подвига геологов-первооткрывателей. Только здесь, в отличие, к примеру, от «Алмазной трубы», этот подвиг не растянут во времени, а сжат в одно мощное короткое усилие. Соответственно выбран и противник: не бескрайняя тайга, через которую приходится пробиваться неделями, а одна-единственная неприступная скала в предгорьях Тянь-Шаня. Здесь все решается в считанные часы: если победа – то с напряжением всех сил, если поражение – то почти наверняка гибель.

Преодоление себя, переход за грань собственных возможностей ради достижения цели и есть лейтмотив всего действия. Но только вот воспринимается «Белый Рог» не совсем так, как должен был бы по замыслу автора, и происходит это в основном из-за образа Веры Борисовны. Ефремов явно замыслил ее как вдохновительницу, зовущую на подвиг и придающую силы… но у меня она вызывает чуть ли не отвращение. Ей, поглощенной своими мечтами о героях с их сверхзадачами, явно не было дела до того, что своими словами она отправила геолога Усольцева почти на верную смерть. И если бы Усольцев погиб, то, думается мне, она отнеслась бы к этому спокойно. Ну, был слабый человек – и нет слабого человека, и что с того, раз он даже на «маленькую горушку» не сумел взобраться, «какой жалкий конец»! Однако геолог, пытаясь покорить Белый Рог, сумел уцелеть и достиг цели – и только тогда равнодушная любительница книг о героях соизволила взглянуть на него новыми глазами.

Ну, а что может теперь сделать Усольцев? Ведь для него восхождение на Белый Рог стало своего рода поворотным пунктом в жизни, и он спустился вниз уже иным человеком. Возможно, теперь ему хватит силы воли, чтобы больше никогда не обменяться с Верой Борисовной ни единым словом. Пусть о найденном на вершине скалы золотом мече из старинной легенды и оставшемся на его месте геологическом молотке Усольцева ей расскажет кто-нибудь другой.

Редкий случай среди ранних ефремовских рассказов: во-первых, обращение к военной тематике и, во-вторых, без какой-либо фантастической составляющей. Ничего необычного в нем не происходит. «Последний марсель» – это просто рассказ о хороших, стойких и мужественных людях:

Небольшой минус, ради объективности: обилие морских терминов затрудняет чтение – точнее, даже не чтение, а представление и осмысление прочитанного. Без обращения к справочным данным о парусном вооружении судов совершенно невозможно представить себе, с какими трудностями столкнулись шесть моряков с затонувшего парохода, под парусами ходившие разве что давным-давно в мореходном училище. Может быть, при будущих переизданиях рассказа стоит снабжать его рисунком парусного вооружения и такелажа бригантины со всеми необходимыми подписями и примечаниями?

Это, пожалуй, один из самых слабых и маловразумительных рассказов Ефремова. Чем дальше читаешь, тем больше диву даешься: да что же за люди такие в этом рассказе, чем они вообще думают? Советский пароход «Коминтерн» столкнулся в океане с дрейфующим под поверхностью воды и не тонущим благодаря грузу пробки в трюмах почти неповрежденным судном восемнадцатого века. Моряки «Коминтерна», вместо того чтобы постараться как-нибудь поаккуратнее высвободить форштевень и винт своего парохода, а затем попытаться спасти и привести в порт уникальную находку, после поверхностного обследования недолго думая взрывают ее. Найденная на судне рукопись капитана Джессельтона так и остается нерасшифрованной – старший помощник, от лица которого ведется рассказ, несмотря на сенсационное содержание того отрывка, что удалось прочитать, не делает ни единой попытки связаться со специалистами, которые помогли бы прочитать остальное. Так он и держит эту рукопись у себя безо всякого толку, хотя Джессельтон прямо писал: «Не берегите моей тайны, как это сделал я».

Какие еще нелогичности и несообразности лезут в глаза? Кейптаунская певица Энн, узнав от советского моряка, что у него есть загадочный документ, написанный рукой ее предка, не проявляет к нему ни малейшего интереса, хотя наверняка понимает, что моряк ее не обманывает. А когда она вскоре одумывается и посылает ему записку: «Нам нужно увидеться, обязательно разыщите меня», – забывает указать в ней свой адрес. (Правда, моряк проводил ее до дома, но это не значит, что он сможет найти этот дом снова, да и письмо без адреса не отправишь.) А в конце рассказа профессор-геохимик, узнав о загадочной «живой воде» из глубин океана, лишь тяжело вздыхает: да кто же будет снаряжать экспедицию на поиски такой воды только на основании одной-единственной старой рукописи? Ну хорошо, отдельную экспедицию – нет, но попытку добыть «живую воду» вполне можно было включить в программу какой-нибудь другой экспедиции, а то и просто предпринять с борта обыкновенного грузового судна, которое будет проходить через указанный Джессельтоном район. Конец рассказа неопределен и пессимистичен, и, судя по всему, дело так и кончилось ничем. Кстати, любопытно, что Ефремов в своих последующих, куда более известных произведениях склонялся к мысли, что сохранившиеся древние формы существования материи должны отличаться «первобытной, космической злобой к жизни», а тут оказывается, что вначале он придерживался прямо противоположной точки зрения.

Проще говоря, после прочтения «Встречи над Тускаророй» создается впечатление, будто все действующие лица – какие-то сомнамбулы: вроде бы и ходят, и что-то делают, и слова говорят какие-то, и даже вполне членораздельные, но все это – совершенно бесцельно. Так что если уж читать, то только «до кучи», чтобы не оставлять пробелов при знакомстве с творчеством Ефремова.

«Озеро Горных Духов» среди многочисленных рассказов И. А. Ефремова был прочитан мной далеко не первым, и поэтому я заранее знал, что вся жуть и чертовщина, творящаяся на берегу таинственного озера, получит в конце концов вполне материальное и рациональное объяснение. Однако должен признать, что именно при чтении «Озера Горных Духов» мне вдруг захотелось – и такого больше не было ни с одним из «Рассказов о необыкновенном», – чтобы тайна озера хотя бы отчасти так и осталась тайной, а не была бы сведена к

О реальной основе рассказа – художнике и его картине – писать не буду, это все уже отлично разобрано в предыдущих отзывах. Добавлю только,

В общем, среди ранних произведений Ефремова «Озеро Горных Духов» стоит прочитать непременно, но только не самым первым, а после знакомства с тремя-четырьмя другими рассказами. Тогда, как я уже написал выше, вы заранее будете знать, что в конце все разъяснится, и не будете слишком сильно разочарованы, что объяснение это окажется таким простым.

Философская основа «На последнем берегу» – дальнейшее развитие и логическое продолжение идеи борьбы добра и зла в Земноморье. Как известно, вначале Гед побеждает зло в себе («Волшебник Земноморья»), затем вырывает из логова зла другого человека (Тенар в «Гробницах Атуана»), теперь же ему предстоит побеждать зло, угрожающее всему миру. А раз выросли масштабы этого самого зла, то «На последнем берегу» – это история в целом куда более тяжелая и мрачная, чем «Волшебник Земноморья» и даже чем «Гробницы Атуана». И, к сожалению, далеко не так хорошо задуманная и написанная. Дело в том, что здесь Ле Гуин изменяет своему до сих пор безупречному вкусу и прибегает к затасканному еще со времен «Властелина колец» штампу фэнтези: вакантный в течение многих веков трон при имеющихся законных наследниках, которые в силу невнятного пророчества (изгнания, занятости борьбой против злодеев, банального неведения о собственной родословной – нужное подчеркнуть или вписать свой вариант) никак не удосужатся этот трон занять, и наконец один из которых после дежурной победы над Мировым Злом™ на этот трон триумфально и восседает. Никогда не понимал, что заставляло их ждать веками, вместо того чтобы плюнуть на все дела, прийти и заявить свои права как можно скорее. Понятно, что сюжету, как хорошему коньяку, многолетняя выдержка идет только на пользу, но с точки зрения простейшего здравого смысла все получается как раз наоборот.

Что история с наследником Махариона привнесена Ле Гуин в мир Земноморья уже после возникновения его замысла и тщательной разработки, становится ясно, если перечитать «Волшебника Земноморья» и «Гробницы Атуана». В обоих произведениях об отсутствии короля в Хавноре нет ни слова, так что можно заключить, что этот вопрос жителей Земноморья не слишком-то беспокоил. Здесь же тема пустующего трона усиленно педалируется с самых первых глав. Например, сцена прибытия принца Аррена в школу волшебников на острове Рок явно намеренно повторяет прибытие туда же Геда в первой части. Как и Геда, Аррена тут же ведут прогуляться по окрестностям ученики школы. Вот только Ветч и Джаспер говорят с Гедом так, как в обычае у старших при общении с зеленым новичком: расспросы про житье-бытье, подначки и всякое подобное, – а Аррен с Гэмблом, едва познакомившись, сразу же начинают вести душеспасительные беседы о том, как плохо живется в Земноморье без короля в Хавноре. И далее с регулярным постоянством имя Махариона и туманное пророчество насчет «дальнего берега дня» всплывают в повествовании когда надо и даже когда не надо. Из-за этого очень быстро становится понятно, к чему идет дело и кто станет этим самым долгожданным монархом выдержки X.O. Интрига убивается этим полностью, и в конце концов весь вопрос сводится только к тому, каким образом справится Гед с Мировым Злом™ и вместе с Арреном вернется на Рок.

Из достоинств стоит отметить: более тесное знакомство с некоторыми из Мастеров школы острова Рок, а немного позже – и с драконами, расширенные сведения по географии (как физической, так и экономической), океанографии, а также этнографии Южного и Западного Пределов, возможность лицезреть Эррет-Акбе собственной персоной и, наконец, нечто вроде потустороннего аналога Стены Мрака из известного одноименного рассказа Артура Кларка.

Стоит ли читать? Если вы уже прочитали «Волшебника Земноморья» и «Гробницы Атуана», то, пожалуй, стоит довести дело до конца и справиться и с третьей частью хотя бы для того, чтобы узнать о судьбе Геда (причем даже в двух версиях). Если первые две части вы не читали, то с третьей знакомство с миром Земноморья лучше не начинать.

Мне кажется, что рассказ построен на слишком большом количестве слишком удачных совпадений. Ученый, мечтающий отыскать загадочное «дерево жизни» из средневековых легенд, случайно, по приглашению коллеги, идет в театр. Там коллега опять-таки случайно встречает своего старого друга, а этот друг, оказывается, только что вернулся из Америки, где умудрился безошибочно попасть туда, где имел возможность наблюдать странные свойства какого-то дерева, в точности совпадающие по описанию с тем самым «деревом жизни». Наверняка ведь можно было бы свести профессора Кондрашева и летчика Сергиевского каким-нибудь более рациональным и простым способом, не прибегая к цепочке столь маловероятных случайностей.

При чтении бросаются в глаза слова: «…примеры беззаветного мужества исполнителей и мудрой дальновидности руководства». Считаю их еще одним минусом – Ефремову подобные пассажи, как правило, были не свойственны. Одно дело – писать о поисках месторождений ртути или алмазов в контексте их необходимости для экономики страны и совсем другое – о «дальновидности руководства». Да и что это был за груз такой, что при всей его сверхважности для доставки достаточно было всего одного самолета? Естественно, автору этот таинственный груз нужен был лишь как предлог, чтобы отправить Сергиевского в Америку, так что уточнениями он себя не стал утруждать. А вот читателю ничего не остается, как только теряться в догадках.

Наконец, когда Ефремов пишет о геологии, палеонтологии, организации и быте разнообразных экспедиций, это у него получается как нельзя лучше. Но вот читать написанное им здесь об авиации невозможно без удивления: как такое может быть? Во-первых, просто поражает описание самолета, на котором Сергиевский совершил перелет в Америку: «Спереди фюзеляж заканчивался сплошным металлическим конусом, в верхней части перерезанным застекленной полосой». Как-то сильно напоминает детский рисунок, я сам так самолеты в детстве рисовал. Да еще и винты зачем-то упрятали в кольцевые щитки. Во-вторых, как мог самолет, сломав при аварийной посадке немало деревьев, настолько избежать повреждений, что потом смог взлететь? В-третьих, навигационные приборы и рация были разбиты при атаке немецких истребителей – так как же, если экипаж и смог поднять самолет в воздух, ему удалось без навигации и связи улететь обратно за океан? В общем, тут чем дальше в лес, тем больше дров… Даже если это дрова из эйзенгартии.

После написания отзыва на «Дом обновленных» Клиффорда Саймака и размещения его на соответствующей странице осталось какое-то смутное чувство déjà vu – где-то когда-то в какой-то книге я уже видел нечто подобное: поездка на рыбалку, буря, неожиданная встреча с неведомым… И вот теперь, наконец, вспомнил. Вспомнил небольшую книжку в изрядно потертой мягкой обложке, найденную лет десять назад у задней стенки дачного книжного шкафа и прочитанную от начала и до конца за один вечер. Уэстон Чейз – тот же Фредерик Грей. Человек, забытый и отверженный миром, в котором он живет, отверженный настолько, что существа с иных планет становятся ему ближе, чем люди Земли.

Но в то же время «Дом обновленных» и «Ветер времени» во многом диаметрально противоположны. Саймак создает у нас ощущение спокойствия, защищенности, уверенности в будущем как Грея лично, так и человечества в целом. Оливер поступает наоборот: бросает читателя в пустоту, в ту самую пустоту, с которой приходится сражаться как Уэсу, так и людям (а это именно люди, иначе не скажешь) с Лортаса. Для последних это и межзвездные бездны, которые они преодолели, и виденные ими выжженные планеты, где цивилизация уничтожила сама себя, и, наконец, ужасающая протяженность времени, проведенного ими в анабиозе. А для Уэса это пустота его личная – собственная бесцельная жизнь, ставшая чужим человеком жена, нелюбимая профессия… Лортасиане и Уэс – товарищи по несчастью, им никто не предлагает уютного прибежища, разом решающего все проблемы; им приходится после знакомства уже вместе выживать в чужом для них мире, по-прежнему хватаясь за соломинку в безумной надежде, что рано или поздно все они найдут то, что искали. И описано это так, что порой мурашки бегут по коже – словно бы тот самый ветер времени из заглавия пронизывает нас до костей.

И все же «Ветер времени» – не антиутопия, как можно было бы подумать. Финал романа – это триумф одинокой кучки беглецов из своего мира и времени: их искания и ожидания не были напрасными, они добились своего. Ветер времени переменился, он уже не несет в себе ледяной холод Вселенной, а веет теплом сбывшейся мечты. И между заключительных строк можно прочесть убежденность в том, что контакт цивилизаций Земли и Лортаса не только состоится, но и непременно станет встречей друзей.

Название рассказа кажется мне не слишком удачным, даже, если угодно, притянутым за уши. Понятно, что атолл Факаофо фигурирует в нем как символ победы человека над морем. Это, конечно, хорошо, вот только никакого отношения к основному сюжету этот атолл не имеет. Впрочем, первоначальное название, «Телевизор капитана Ганешина», было еще хуже (вам тоже представляется здесь толстый обленившийся капитан, который валяется в своей каюте на диване и смотрит по телевизору всякую муть?). Кстати, идея подводного телевидения в отечественной фантастике не принадлежит Ефремову – первым, насколько я знаю, ее выдвинул Александр Беляев в своем романе «Чудесное око», написанном в 1935 году, за девять лет до появления «Атолла Факаофо».

«Атолл Факаофо» – произведение весьма необычное для Ефремова: обычно у него действие разворачивается постепенно, размеренно, без спешки и напряжения, а здесь оно должно вместиться в двенадцать часов, которые смогут продержаться два человека в затонувшей батисфере. Неумолимый ход времени постоянно подчеркивается обратным отсчетом. Может быть, я и неправ, но это все передано как-то неуклюже – возможно, спокойный и холодноватый ефремовский стиль в принципе не годится для нагнетания напряжения при острой динамике действия, им попросту невозможно хорошо описывать подобные ситуации. Кажется, что оставшееся время в рассказе словно бы не течет непрерывно струйкой песка в песочных часах, а грузно обваливается этакими булыжниками: бум – двенадцать часов, бум – десять часов, бум – четыре часа… Гораздо лучше – просто и без излишней помпезности, но так, что берет за душу, – передан момент победы – вот для этого простые слова и скупые фразы подошли как нельзя лучше.

Жаль, что к теме неизвестного глубоководного животного, затронутой в самом начале, автор так и не вернулся. Начало ведь получилось очень интригующим, и было бы оправданно под конец хотя бы частично приоткрыть эту тайну. Снова возникает не раз испытанное при чтении других ранних рассказов Ефремова чувство, что они были задуманы как нечто большее, но так и остались своего рода набросками ненаписанных повестей – отсюда и оборванные сюжетные линии, и невнятные окончания, и некая схематичность действия и персонажей.

Хорошо помню свои давние ощущения, когда после великолепного «Волшебника Земноморья», захватившего меня с первых строк и не отпускавшего до самых последних, я с превеликой радостью узнал, что существует продолжение, и принялся за его чтение. Тогда-то радость и сменилась удивлением: а это вообще что такое? Какая-то маленькая девочка, увезенная куда-то далеко от дома, жрицы и послушницы, храмы, окруженные стеной, темные подземелья, мрачные обряды, пустыня вокруг… Короче говоря, с «Волшебником Земноморья» ничего общего. К тому моменту, когда Гед собственной персоной наконец явился в Гробницы Атуана, я уже не ждал ничего интересного и страницы каждого нового журнального выпуска («Наука и жизнь», 1992 год) пролистывал в основном по привычке. С появлением Геда все стало намного интереснее, но общее впечатление было уже испорчено. С тех пор я перечитывал «Гробницы Атуана» несколько раз, но чаще всего первые четыре главы – до появления Геда – попросту пропускал. На мой взгляд, слишком все-таки затянула Ле Гуин пролог к основному действию, слишком подробно выписала многое такое, что особого значения в дальнейшем не имеет. Это большой минус, в отличие от безупречного «Волшебника Земноморья».

Мир Земноморья Ле Гуин целиком построен на философии. О чем же идет речь на этот раз?

На первый взгляд «Гробницы Атуана» – вещь менее увлекательная, чем «Волшебник Земноморья». Помимо затянутых вводных глав, читателя способно отпугнуть еще и кажущееся отсутствие событий: на протяжении следующих пяти глав Тенар и Гед в основном просто сидят в подземелье и разговаривают. Чтобы прочувствовать эти «разговорные» главы, надо перечитать их еще два-три раза, уже не спеша и вдумываясь в каждое слово, – только тогда можно будет понять логику поступков Тенар и раскрыть для себя вторую часть трилогии о Земноморье в полной мере. Так что, во-первых, не пугайтесь начальных глав, в которых нет ровным счетом ничего, что было бы знакомо по первой части, и, во-вторых, встретив, наконец, на страницах книги Геда, не бросайтесь скорее проглатывать страницы одну за другой – тогда удовольствие от чтения будет обеспечено!

Замечательный пример строго научного прогноза, оформленного в виде литературного произведения. Блестящие предсказания в истории мировой фантастики – случай в общем-то не такой уж и редкий, но здесь будущее открытие сибирских алмазов расписано во всех подробностях: геологическое строение местности, описание пород, методика гравиметрической съемки, классификация найденных алмазов – одним словом, всё. Такой рассказ, с прочным научным обоснованием необходимости поисков алмазов на Среднесибирском плоскогорье, мог написать только ученый-геолог. Разумеется, неизбежная цена этого – обилие научных монологов, как это часто бывает у Ефремова. Впрочем, здесь они не кажутся столь надуманными и выспренными, как, например, в «Лезвии бритвы», и вписаны в повествование более или менее естественно. Да и бытовые подробности жизни экспедиции (описанные Ефремовым по собственным воспоминаниям, хотя в реальности он поисками алмазов не занимался) здесь не подавляют собой основное содержание, в отличие, например, от «Олгой-хорхоя» или «Гольца Подлунного», а опять-таки вполне органично переплетены с ним в единое целое.

Вот разве что финальная сцена поклона профессора Ивашенцева телеграмме может показаться на первый взгляд чересчур искусственной и драматической… однако если попытаться поставить себя на место профессора, то, пожалуй, такой телеграмме действительно стоит поклониться.

1929 год. Два человека, обследуя старые заброшенные медные рудники,

1859 год. Один из работников тех же медных рудников, из крепостных,

По отдельности, пожалуй, особенно увлекательных рассказов из этих двух историй не вышло бы. Однако все меняется, если объединить их да еще передавать каждую своим языком: первую – холодноватым, размеренным, вдобавок насыщенным профессиональными терминами языком инженера Канина, вторую – красочным, простым, слегка архаичным говором старого горного мастера Поленова. Это как раз тот случай, когда количество переходит в качество – из двух не слишком занимательных сюжетов получается один, воспринимаемый как насыщенный и неизбитый. При этом фантастического и необъяснимого в нем нет ровным счетом ничего – любитель современного макулатурного чтива, польстившийся на название, будет разочарован, не найдя в заброшенных рудниках ни крыс-мутантов, ни коварных ловушек, сооруженных далекими предками, ни даже самого завалящего привидения. Старые подземные ходы совершенно пусты и тихи, и даже кадка для воды и нож, оставленные там семьдесят лет назад, до сих пор лежат на своих местах. Да и путь под землей не отмечен никакими эпизодами героизма и самопожертвования – два человека час за часом просто идут, а иногда и ползут по узким ходам. Скучно, скажет читатель. А по-моему, как раз нет. Здесь, например, при внимательном прочтении уже можно разглядеть те нити, которые тянутся к написанным намного позже «На краю Ойкумены» и «Лезвию бритвы», – соединение различных эпох через предметы, фигурирующие в действии, и мысль о скрытых и не используемых нами возможностях человека. Даже если я выдаю здесь желаемое за действительное, «Путями старых горняков» в любом случае остается одним из лучших ранних произведений Ефремова.

Самый известный из ранних рассказов Ефремова, но, по-моему, далеко не самый удачный. По замыслу, содержанию и стилю он сильно напоминает куда менее известный «Голец Подлунный». В обоих случаях действие происходит во время экспедиции в дикие и безлюдные места и в обоих случаях очень много места отводится описаниям походного быта и снаряжения, для сюжета в целом не так уж и важным, а собственно главное случается только в самом конце. Если конкретнее, то здесь из шестнадцати страниц текста встреча со страшными червяками занимает только четыре, а затем рассказ как-то внезапно заканчивается. Трудно отделаться от ощущения, что «Олгой-хорхой» был задуман как нечто более длинное и основательное, может быть, даже как небольшая повесть, но по каким-то причинам так и остался неоконченным. Последние два абзаца кажутся приписанными наспех позже ради хоть какого-нибудь завершения действия, чтобы можно было опубликовать уже написанное. Такой скомканный финал – еще общая черта с «Гольцом Подлунным».

Несмотря на все это, «Олгой-хорхой», безусловно, заслуживает прочтения. Ефремов стал, кажется, первым, кто ввел легенду об олгой-хорхое в художественную литературу, так что этот рассказ – своего рода классика криптозоологического жанра.

Самое ценное, что есть в этой книге, – это не похождения профессора теоретической физики в поисках приключений на свою… хм, голову и не его экзерсисы в качестве музыканта, художника или взломщика сейфов. Главное – это жизненные принципы упомянутого профессора, которые он излагает в книге. Основная черта характера Фейнмана – способность думать головой в любой ситуации и критический и незашоренный взгляд на вещи – проходит через всю книгу начиная с самых первых глав («Он чинит радиоприемники, думая!») и до заключительных слов («Желаю вам такой свободы»). Фейнман видит не то, что ожидает увидеть, и не то, что полагается видеть (традициями, обычаями, законами и т. п.), а то, что есть на самом деле. Достаточно вспомнить его беседу с Нильсом Бором, доклад об образовании в Бразилии или историю с оценками новых учебников. Но мало обладать беспристрастной точкой зрения – надо еще иметь смелость высказать ее. Вряд ли многие отважились бы сказать в лицо величайшему ученому, что выдвинутая им идея совершенно неверна, или перед переполненным залом подняться на трибуну и ошарашить присутствующих заявлением: «Моя цель – показать, что никакой науки в Бразилии не преподают!», – или в комиссии по оценке учебников прямо объявить, что такой-то учебник – полная муть, а такой-то вообще состоит из одних пустых страниц. А для Фейнмана это было в порядке вещей. При этом, описывая такие истории в книге, он никогда не опускается до нудных нравоучений, а заменяет их юмором. Вот так вместе с мистером Фейнманом посмеёшься немного над глупостью человеческой, а потом посмотришь вокруг – да ведь вокруг сплошь и рядом творится все то, о чем он пишет. Тут уж впору вспоминать не Фейнмана, а Гоголя с его «Над кем смеётесь?!»…

С моей точки зрения, это один из самых замечательных рассказов Саймака, оставляющий после прочтения какое-то особенно теплое и светлое чувство. Дом на холме над рекой выписан настолько убедительно, что создается полный эффект присутствия, а контраст его уюта с бурей за стенами только усиливает это ощущение. И становится спокойно за Фредерика Грея – его жизнь в этом доме обретет новый смысл. Старик, бывший декан юридического факультета, приехавший порыбачить в излюбленном месте в последний раз, вдруг обнаруживает, что перед ним – не конец, а самое начало нового пути. Острое сочувствие, которое вызывает фигура Грея в начале, в конце уже не нужно – теперь старый юрист уже не забытый осколок прошлого, перед ним новые труды и дела, в точности совпадающие с его убеждениями и принципами. Гуманист Саймак поднимает здесь эти убеждения на межзвездный уровень: «пусть через десять тысяч лет, пусть через миллион лет», но во всей Галактике «настанет время, когда в законе и праве воплотится великая, непреложная истина».

Конечно, после того, как перечитаешь «Дом обновленных» три-четыре раза, начинаешь обращать внимание и на вещи более приземленные. Приятно ли будет жить в доме, который следит за каждым шагом жильца и подчиняет его своему графику: завтрак во столько-то, обед во столько-то, свет гаснет во столько-то? А что, если Грею не понравился бы приготовленный ему костюм или он захотел бы вместо жареной картошки на завтрак что-нибудь другое? Сможет ли он сам в этом доме приготовить себе пойманную в реке форель? Понятно, что Саймак попросту не стал прорабатывать такие мелочи – для высокого пафоса его основной мысли они несущественны. Но современный читатель, знакомый с понятием «умного дома» со всеми его преимуществами и недостатками, видит в рассказе больше, чем было изначально задумано автором.

И точно так же, как многим другим, написавшим отзывы до меня, мне не раз приходила в голову мысль о судьбе Бена Ловела, профессора астрономии, друга Грея. «Умирает медленной, неприглядной смертью в крохотной больничной палате», – так думает о нем сам Грей. Из рассказа остается неясным, что случится с Беном, – это единственное крупное упущение со стороны автора. Впрочем, вся атмосфера повествования заставляет думать, что если не сегодня, так завтра Грей непременно вспомнит о друге и привезет его в свой новый дом – вылечить и помочь найти новый смысл в жизни. Считать иначе после прочтения «Дома обновленных», по-моему, просто невозможно.

К моменту прочтения «Последней теоремы» я уже неоднократно встречался с мнениями, что это вещь совсем не в духе Кларка и что для тех, кто знаком с его творчеством исключительно по лучшим произведениям, она может стать немалым разочарованием. Но, решив, что после «Одиссеи времени» мне терять уже нечего, все-таки отважился взяться за чтение. А закончив его, ощутил… нет, не разочарование, а что-то вроде недоумения: а для чего, собственно, в «Последней теореме» нужен главный герой? К основной теме – созданию всепланетного мира – он в общем-то не имеет никакого отношения. Доказав великую теорему Ферма и став знаменитостью (чему посвящена первая треть книги), он затем уже не сделал почти ничего.

Если рассуждать логически далее, то получается, что «Последнюю теорему» можно было бы легко разделить на две повести: в одной описывалась бы история доказательства теоремы Ферма Ранджитом Субраманьяном, в другой – установление мира на Земле и контакт с инопланетными цивилизациями. И все это – практически без ущерба для сюжета обеих. С самого начала две основные темы в «Последней теореме» связаны очень слабо, и хотя к концу они сходятся, но опять-таки в основном благодаря дочери Ранджита да еще одной-единственной фразе о том, что достижение всепланетного мира – это и есть та последняя теорема, которую надо доказать.

Так что лучше посмотрим на сюжетные линии по отдельности. О том, как Ранджит доказал теорему Ферма, почитать, конечно, интересно, но в основном благодаря искусственно нагнетенным драматическим обстоятельствам

Другая линия выглядит откровенно неправдоподобно.

Между прочим, Кларк снова, как и в «Одиссее времени», активно занимается заимствованиями у самого себя, как крупными, так и мелкими. Космический лифт на Шри-Ланке – это, естественно, «Фонтаны рая». Тема контакта, идущая параллельно с основным сюжетом, взята оттуда же. Попадаются и всякие мелочи, бросающиеся в глаза. Например, признание Майры: «Большинство грабителей были моими предками» – вариация рассказа Мика из «Острова дельфинов»: «Дедушка моего дедушки участвовал в пиршестве, когда ели второго китайца». К этому еще можно притерпеться. Но вот когда я добрался до эпизода с космической регатой, просто глазами не поверил: переписана буквально слово в слово немалая часть рассказа «Солнечный ветер»! Стоило ли переносить его из «золотого века» фантастики, проникнутого мотивированным оптимизмом и верой в человека, в совершенно чуждую атмосферу?

В общем, если уж браться за «Последнюю теорему», то только после прочтения всех лучших произведений Кларка. А можно и вообще не читать – немного потеряете, уж поверьте.

Если «Эллинский секрет» действительно является тем зерном, из которого два десятка лет спустя выросла одна из сюжетных линий «Лезвия бритвы» – а именно связанная с «памятью поколений», – то нельзя не отметить, что здесь эта тема раскрыта даже ярче и увлекательнее, чем в известном романе. В «Лезвии бритвы» сибиряку Селезневу достались от предков в основном общие картины жизни каменного века, обширные и красочные, но не сообщающие ничего нового. Здесь же

Провести параллель с «Лезвием бритвы» можно и в теме понимания красоты как высшей целесообразности, пусть даже этому здесь придается явно второстепенное значение. Тем не менее, по-моему, стоит прочитать «Эллинский секрет» перед тем, как браться за «Лезвие бритвы», – так понять непростой «программный» роман Ефремова будет заметно проще.

При чтении возникает еще мысль: судя по всему, профессор Файнциммер был человеком тихим и скромным, почему же он тогда так обходится с беднягой Леонтьевым? То и дело прерывает его на полуслове, разговаривает с ним грубовато-фамильярно… Не раскрытый до конца какой-то замысел автора или просто случайность?

А в целом, на мой взгляд, – один из лучших ранних рассказов Ефремова. В очередной раз убедился в его замечательном умении строить свои сюжеты на рациональных объяснениях на первый взгляд непонятных и даже пугающих явлений так, что эти объяснения оказываются интереснее и увлекательнее пустой таинственности. Странно, что «Эллинский секрет» на протяжении двадцати с лишним лет не публиковали именно потому, что в нем якобы много мистики. Как раз наоборот!

Эту книгу стоит прочитать как минимум трижды. Первый раз – в детстве: с увлечением погрузиться в мир, где есть волшебники и драконы, где люди живут на островах посреди бескрайнего океана и не ведают, что лежит за ним и есть ли там вообще что-нибудь, где в небесах светит путеводная звезда Толбегрен, а островитяне, следуя ей, на простых лодках пересекают моря.

Второй раз – в юности: осознать, что для того, чтобы творить добро, надо прежде всего понять, что есть зло, и принять его существование – прежде всего в самом себе. Диалектика нынче не в чести, но «Волшебник Земноморья», как ни странно, – замечательная иллюстрация одного из ее законов.

Третий раз и все последующие – уже взрослым: читать и перечитывать с некоторой долей снисходительности, подмечая мелкие ляпы и нестыковки как у автора, так и у переводчика, отслеживать по карте Земноморья путешествия Геда, проводить параллели с прочитанными книгами других авторов, мысленно спорить с Ле Гуин в ее радикальном идеализме или, наоборот, соглашаться с ней, удивляться до мелочей продуманной философии, географии и истории созданного ею мира.

И есть еще одна причина, по которой стоит прочитать «Волшебника Земноморья». Это непреходящая классика фэнтези, и знакомство с этой книгой в раннем возрасте на всю жизнь дает хорошую «прививку» против многочисленной халтуры того же жанра, которой заполнены книжные магазины сейчас. Нет ни злобных орков, ни магов с боевыми заклинаниями, даже простое оружие по ходу действия мы видим крайне редко. А шедевр остается шедевром, несмотря ни на что.

Начну с фразы, которая в общем-то должна быть в отзыве последней: лучше бы я это не читал. Так, по крайней мере, я смог бы сохранить нетронутым свое почтение к таланту одного из величайших мастеров фантастики, сэра Артура Чарльза Кларка. А после прочтения «Одиссеи времени» я с горечью осознал, что даже Кларк в преклонном возрасте оказался способен «исписаться» – будучи не в состоянии придумать ничего нового, эксплуатировать свои (а порой даже и не свои) старые темы, пытаясь лишь кое-как переделать их. В коротком предисловии Кларк вместе с соавтором честно предупредил, что книга построена на прежних предпосылках, рассмотренных в другом ракурсе. Но, на мой взгляд, эта попытка удалась из рук вон плохо.

Трилогия в целом производит впечатление «Космической одиссеи» шиворот-навыворот – даже не «в другом ракурсе», а попросту грубо и неискусно вывернутой наизнанку с пришитыми там и сям «заплатками» из других произведений Кларка. Что в «Космической одиссее» было белым, в «Одиссее времени» стало черным. Могучая сверхцивилизация из развивающей разумную жизнь во Вселенной превратилась в собственную противоположность, всякую разумную жизнь по возможности уничтожающую. В «Космической одиссее» стимулирование умственной деятельности питекантропов кладет начало развитию человеческого рода, а в «Одиссее времени» австралопитеки просто оказываются объектом бесстрастных экспериментов. Вместо светлого и хорошо устроенного мира будущего, знакомого нам по прежним, лучшим произведениям Кларка, видим на Земле замкнутое, угрюмое и подозрительное общество, помешанное на так называемой «безопасности». А в качестве посланцев сверхцивилизации здесь вместо монолитов, направляющих развитие разума, фигурируют «глаза», которые не делают ровным счетом ничего, а лишь неподвижно висят и наблюдают. Правда, время от времени они совершают чудеса для одной-единственной «избранной», невесть по какой иррациональной причине («Я чувствую, что мне ответят!») умеющей их кое-как использовать. Кстати говоря, эта «избранная», главный и сквозной персонаж всего цикла, – Байсеза Датт – по мере чтения начинает здорово утомлять, а потом и вовсе раздражать. Налицо аналогия с совершенно никудышными продолжениями «Рамы», в которых все услужливо крутится вокруг великолепной и неповторимой Николь де Жарден. Хотя миссис Датт и не такая откровенная Мэри Сью, как мадам де Жарден, ее «избранность» все равно не подчинена никакой логике, зато неизменно проявляет себя именно там и именно тогда, где и когда это требуется. Насколько все это отличается от лучших произведений Кларка, где все возникающие задачи и проблемы решаются без «роялей в кустах» и «богов из машины» – рациональным и хорошо вписывающимся в логику событий способом!

Если вернуться к прямому сравнению с «Космической одиссеей», то единственный приходящий на ум пример обратной инверсии, из черного в белое, – вместо ЭАЛа, сошедшего со своего электронного ума и убившего экипаж «Дискавери», здесь появляется Афина,

Кое-где заметны явные попытки сыграть на ностальгических чувствах читателей. Так, некоторые фразы (например, описание работы «глаза» как «червоточины» в пространстве-времени или первые слова Афины) перекочевали из «Космической одиссеи» без каких-либо изменений. Оттуда же, разве что с заменой одного слова, взят и девиз «Все эти миры – наши!», который можно встретить в последней части трилогии. Остается непонятным, какую роль он там выполняет: очередной ностальгической отсылки к «Космической одиссее» или, с учетом измененного местоимения, образца самоиронии. Если второе, тогда это уникальный случай на фоне унылой серьезности всех остальных многочисленных ниточек, связывающих блестящую первую «Одиссею» с ее невзрачным потомком.

Впрочем, достаточно. Заимствований здесь столько, что хватит диссертацию написать. Все кое-как слеплено вместе из разных кусочков, как Мир в «Оке времени», и они, эти кусочки, в точности как и на Мире, между собой уживаются далеко не всегда гармонично. Те, кто осилил «Одиссею времени», могут сами легко найти еще много таких примеров. Я только добавлю, что даже сама идея Мира, «скроенного» из разных времен, далеко не оригинальна – она, похоже, без зазрения совести стянута у Мюррея Лейнстера (повесть «Когда время сошло с ума»). Там же у Лейнстера находим упоминание о коротком резком увеличении светимости Солнца, случившемся перед временны́м разрывом. Невольно на ум приходит мысль: а не отсюда ли «выращена» вся «Солнечная буря» – вторая часть трилогии? Только у Лейнстера – одно предложение в завязке, а тут из него вытянут целый роман.

Кстати, первая и вторая части еще не так плохи по сравнению с третьей. Там уже свалено в кучу все, что только можно, а вдобавок высосана из пальца уйма новых действующих лиц

Есть ли у «Одиссеи времени» хоть какие-нибудь достоинства? Я таковых не обнаружил. Все, что там есть хорошего, к этому циклу, строго говоря, не относится – оно уже было выдумано Артуром Кларком когда-то давно и здесь используется повторно. Оказывается, современное понятие recycling может относиться не только к пластику, батарейкам или бутылкам, но и к литературе… А насчет другого признака современности трилогии – подчеркнутой «политкорректности» – тут уже очень метко и язвительно высказались в одном из предыдущих отзывов на «Солнечную бурю». Так что я эту тошнотворную особенность «Одиссеи времени» описывать подробно не стану. Отмечу только, что она – явно дело рук Бакстера, так как Кларк в своих лучших книгах никогда не упускал случая пройтись по адресу властей и бюрократии, где бы они ни попадались ему под руку по ходу действия.

Итак, для убедительности еще раз: лучше бы я это не читал. И никому не посоветую. Обратитесь лучше к первоисточникам.

Из всех ранних ефремовских рассказов этот, пожалуй, мне нравится больше всего. Но чем именно, ответить конкретно затрудняюсь. Получается в точности как в самом рассказе, когда майор-артиллерист, временно ставший археологом, вместе со своими новыми коллегами ломает голову над тем, что такого особенного в развалинах древней обсерватории в сухой степи, отчего люди чувствуют там себя лучше, чем где бы то ни было. В конце концов майор, по основной специальности геолог, все-таки находит разгадку – она, как всегда у Ефремова, вполне материальна, хотя и окутана поначалу атмосферой таинственности. А вот как найти разгадку мне? Перечитываю «Обсерваторию Нур-и-Дешт» – и приходит ощущение, будто сам оказался в тех развалинах словно бы бесконечно далеко от всего остального мира, дышу жарким степным воздухом, слушаю тишину и чувствую себя спокойным, счастливым и уверенным в светлом будущем.

И, конечно, прочитать «Обсерваторию Нур-и-Дешт» стоит хотя бы ради одной последней фразы. Она достойна занять место среди лучшего, что было когда-либо написано Ефремовым.

Сформулировать свое мнение о «Лезвии бритвы» оказалось делом непростым, так как непроста и сама книга. Тут ранее был такой отзыв: «беллетризованный философский трактат». Более коротко и емко выразиться просто невозможно. Слишком уж многое постарался вместить Ефремов в одну-единственную книгу – фактически все свои взгляды на науку, общество, искусство, философию и так далее. Разве только положение о непременной антропоморфности разумных существ осталось «за кадром», да и то, наверное, лишь потому, что его никаким боком к развитию действия прикрутить не удалось. И без того ради выражения всех своих взглядов Ефремову пришлось построить сюжет сразу на четырех фантастических допущениях. В предисловии он пишет, что их три, а мне кажется, что все-таки четыре: таинственные серые камни, гипнотические способности отдельных людей, «память поколений» и флот Александра Македонского, затонувший у берегов Южной Африки. И все это пришлось увязывать между собой ради придания «философскому трактату» хоть какой-нибудь цельности. Это оправдывается автором в первых строках пролога утверждением, что неизвестные нам пока закономерности жизни, которые мы по неведению называем судьбой, неизбежно сводят вместе разных людей, столкнувшихся с одной и той же загадкой. Но убедительно изобразить эти закономерности все-таки не удалось – вместо них получилось просто слишком большое число слишком невероятных совпадений. В самом деле, основная часть романа состоит сразу из четырех не связанных или очень слабо связанных между собой сюжетных линий: Гирин и Сима в Москве, Ивернев в Ленинграде, компания итальянцев в Неаполе, а потом в Южной Африке, Даярам и Тиллоттама в Индии, – а в конце почти все перечисленные персонажи собираются вместе, чудесным образом при самых разных обстоятельствах почти одновременно съехавшись в Индию. Затем за короткий срок они все успевают перезнакомиться между собой, проникнуться взаимным доверием и поведать друг другу все свои секреты – слишком натянуто даже для художественной литературы.

Подзаголовок к «Лезвию бритвы» гласит: «Роман приключений». Ефремов в предисловии добавляет: «в хаггардовском вкусе». Вот уж чем-чем, а «романом приключений» его никак не назовешь, и «хаггардовский вкус» здесь нисколько не ощущается. И если кто-нибудь рассчитывает «проглотить» книгу за пару-тройку вечеров в качестве развлечения, как романы Хаггарда об Аллане Квотермейне, я такого оптимиста вынужден жестоко разочаровать. «Лезвие бритвы» придется читать долго, обстоятельно, неторопливо, время от времени откладывая книгу в сторону и размышляя о прочитанном, причем даже если намерения размышлять в начале чтения вовсе не было. Роман буквально провоцирует вступать с автором в мысленную полемику, обдумывать его аргументы, находить свои, соглашаться или не соглашаться и, только достигнув определенного порядка в мыслях, читать дальше. Так что это не «роман приключений», а, скорее, «роман раздумий».

Раздумий, по-моему, даже чересчур много. Та черта ефремовских персонажей, о которой я уже упомянул в своем отзыве на повесть «Звездные корабли», – вдруг ни с того ни с сего читать монологи на различные научные или философские темы, – здесь развита порой до абсурда. В целом это понятно: от лица героев говорит сам писатель, вкладывая в их речь все свое мировоззрение, и естественно, что хочется высказать как можно больше. Но тут, пожалуй, он уже хватил через край. В «Звездных кораблях» ученые монологи все-таки не заслоняют от нас личности Шатрова и Давыдова, а вот в «Лезвии бритвы» время от времени попросту подавляются персонажи как таковые – читаешь и представляешь себе не человека, а его речи. Получается прямо как у Урсулы Ле Гуин в «Земноморье»: «Дракон и его речь суть одно и то же». Но если у Ле Гуин примат слова над материей – важный постулат созданного ею мира, то у Ефремова в «Лезвии бритвы» доминирование ученых и красивых слов над теми, кто их произносит, становится какой-то насмешкой над вполне материальными персонажами, действующими в нашем опять-таки материальном мире. Примеры? Историк Бехоев, который запоминается не столько своей причастностью к тайне серых камней, сколько высокоморальными рассуждениями о порче государственного имущества малолетними хулиганами; некая бывшая балерина, появляющаяся в романе один-единственный раз, но при этом читающая в гостях у Андреевых целую лекцию об эротике и порнографии; да и сам геолог Андреев во второй главе при встрече с Гириным вместо нормального приветствия вдруг начинает жаловаться на отсутствие условий для хранения геологических образцов. Ну будет ли так вести себя обыкновенный человек при встрече со своим старым другом, которого не видел несколько лет?! Сильно сомневаюсь…

Однако не стоит воспринимать все написанное выше исключительно как недостаток. Ефремов в предисловиях как 1963, так и 1972 года прямо пишет, что сознательно пошел на нарушение канонов художественной литературы и на перегруженность фактами и лекциями, а потому называет «Лезвие бритвы» «экспериментальным романом». Ну, а с «экспериментального» и спрос особый. Так что примем возвышенные монологи как данность, неотъемлемый элемент и не будем сильно жаловаться на них. Но настораживает еще вот что: кажется, последовательный материалист Ефремов здесь балансирует на грани соскальзывания в болото разнообразной мистики. Я не знаток индийской религии и мифологии, так что тут воздержусь от оценок, что просто мифология, а что уже мистика. Но вот когда на полном серьезе упоминаются люди, «видящие» кончиками пальцев, или «система кёнрак», это уже дело другое. Точнее, тогда-то ко всему этому относились всерьез, и Ефремов вполне мог тоже поддаться энтузиазму и не подойти к новостям подобного рода с должной критической оценкой. Вот и вышло, что Розу Кулешову вскоре разоблачили, корейцы свою «систему кёнрак» как «открыли», так быстренько и «закрыли», а в «Лезвии бритвы» все это шарлатанство так и осталось в качестве серьезных аргументов писателя-материалиста. На общем фоне, а особенно после прочтения финальной главы, в которой Гирин обсуждает индийскую философию со строго материалистической точки зрения, эти мутные пятна выглядят неприятным контрастом. Их уже «экспериментом» не оправдаешь.

Пожалуй, надо заканчивать. И закончу наполовину пожеланием, наполовину предостережением: прежде чем браться за «Лезвие бритвы», прочтите несколько более ранних произведений Ефремова: от «Эллинского секрета» до «Туманности Андромеды», – где вдобавок уже изложено многое из того, о чем идет речь в обсуждаемом романе. Иначе «Лезвие бритвы» у вас попросту «не пойдет»: мало того, что роман «экспериментальный», так и сам по себе литературный стиль Ефремова придется по вкусу далеко не каждому, как, например, автору предыдущего отзыва, не поскупившемуся на отрицательные эпитеты. А вот подготовленный читатель «Лезвие бритвы», скорее всего, распробует, и ему понравится – как в целом, несмотря ни на что, понравилось и мне.

Написано великолепно и читается на одном дыхании. И даже неважно при этом, насколько достоверны второстепенные факты, эпизоды и персонажи (основные-то, понятно, соответствуют действительности) – я не старался выяснить все до мелочей, да и не хочется что-то… Главное, что клипер предстает перед нами как живой, со всеми своими парусами, такелажем, носовой фигурой и так далее, вплоть до углубления, за многие годы протертого в стойке поручня на мостике коленом капитана. И эту красоту и поныне можно увидеть своими глазами и потрогать своими руками. Что интересно, мне довелось ощутить при этом примерно то же, о чем говорит капитан Лихтанов, завершая свой рассказ. Он сравнивает «Катти Сарк» с гигантским современным пассажирским судном и замечает: «Обветшалый, маленький клипер не показался мне жалким по сравнению с «Гималайей». Больше того, взгляд на «Катти Сарк» будил в душе какую-то бодрую гордость». Я побывал в павильоне «Катти Сарк» в Гринвиче в 2012 году, когда рядом на Темзе некоторое время стоял вертолетоносец британского флота. Из Гринвича обратно в центр Лондона я уезжал по реке и с воды увидел примерно такую же картину, какая описана в рассказе: у причала стоит громоздкая серо-голубая масса современного военного корабля, а неподалеку на берегу торчат мачты маленького чайного клипера позапрошлого века. И я, сухопутный человек, кажется, понял то, о чем говорил старый капитан в рассказе, не только разумом, но и чувствами. А значит, Иван Антонович Ефремов действительно сумел это ощущение «бодрой гордости» в своем произведении передать и донести до нас. И не забудем, что движение за восстановление «Катти Сарк» поднялось в Великобритании вскоре после публикации там первой версии рассказа, где клипер спасают от разрушения и реставрируют вовсе не англичане, а американцы. Сам Иван Антонович отмечал, что, судя по письмам английских читателей, издание там его рассказа сыграло в спасении клипера заметную роль. Так что следует, говоря по совести, быть благодарными ему не только за рассказ, но и за сохранение самой «Катти Сарк» для будущего.

«С наскока» осилить «Дорогу ветров» неподготовленному читателю нелегко, так как текст изобилует научной терминологией – и геологической, и палеонтологической. В конце он, правда, сопровождается словариком, но не станешь же то и дело листать книгу туда-сюда, чтобы прояснить значение непонятного слова. Мне-то еще повезло, так как в голове с первого курса хранятся остатки познаний в геологии и геохронологии, но я легко могу представить себе, каково продираться сквозь текст тому, кто вообще никаких познаний в этих областях не имеет.

Совершенно разительным контрастом на этом фоне выглядят яркие, красочные и даже поэтические описания природы Монголии. Поначалу впечатление довольно странное: как будто читаешь учебник геологии, и вдруг учебник куда-то пропадает, а вместо него появляется картина жаркой каменистой пустыни в мареве раскаленного воздуха или высоких заснеженных гор под завывание ледяного ветра. Потом, конечно, приходит привыкание, и ум легко переключается с «науки» на «лирику» и обратно. К «лирике» можно отнести и бытовые подробности жизни экспедиции, коим уделено немало внимания. Можно только подивиться железному упорству в преодолении самых разных препятствий, от вырубки скелетов динозавров из крепчайшей породы до лечения обожженной руки повара. Ефремов описывает их, но не заостряет на них внимания, ни в коей мере не считая себя и коллег героями. Наоборот, он старается в своем изложении так или иначе скрасить нелегкую походную жизнь и представить ее по возможности в светлых тонах. А какие бытовые детали попадаются порой!! «Начальник отдела драконовых костей», битва с ревущим телеграфным столбом, профессор на прогулке на четвереньках, изгнание злобного ежика в пустыню, обвязанная веревкой кабина полуторки – чтобы пассажир с чемоданом не выпал… Вот уж не ожидал, что порой буду ржать в голос над серьезной, на первый взгляд, книгой! Кто обзывал автора сухарем (помню, попадались мне такие отзывы), пусть почитает «Дорогу ветров» и убедится, что чувство юмора у него было отменное. Поймал себя на мысли, что оно очень похоже на Даррелла: юмор не является самоцелью, а служит легкой «приправой» к основному повествованию. Здесь и вправду есть что «приправлять» – даже Дарреллу, хоть он и поездил изрядно по свету, по-моему, через такой ад проходить все-таки не случалось.

Чего очень не хватает при чтении, так это карты. Очень сложно следить просто по тексту за тем, как перемещалась экспедиция, где располагались основные районы работ, где – места временных выездов, а где – базы и склады; кто, куда и когда поехал отдельно от остальных и где все снова встретились; где у какого грузовика что сломалось и где его чинили… Цветистая монгольская топонимика (а что она цветистая, доказывают аккуратно сделанные переводы на русский после каждого нового названия) совершенно не помогает: после десятка-другого страниц от нее начинает просто рябить в глазах, и все мало-мальски похожие названия совершенно перестают различаться между собой. Да и проку от них немного – найти где-нибудь в атласе или в сетевых картах все эти названия чаще всего совершенно невозможно. Сказывается разница в транскрибировании, а сами названия порой относятся к таким мелким населенным пунктам и урочищам, что их ни на какой карте не отыщешь. В общем, было бы очень здорово, если бы каждый сезон работы экспедиции был по возможности подробно отражен на своей отдельной карте маршрутов.

Кстати, из книги остается непонятным, почему не состоялся задуманный ранее полевой сезон 1950 года. Ефремов отделывается одной фразой: к сожалению, не состоялся, и все тут. В биографии авторства Ереминой и Смирнова читаем: «попросту не разрешили», – что в целом ничуть не проясняет вопрос. Кроме того, в этой биографии наверчено столько всяких небылиц и откровенной чуши, что к ней стоит относиться с большой осторожностью. Может быть, и «попросту не разрешили» тоже не соответствует действительности.

Если вернуться к «Дороге ветров», то очень хорошо заметна ее связь с другими произведениями И. А. Ефремова. Сразу понятно, откуда «растут ноги» у многих персонажей, мест, событий из «Рассказов о необыкновенном». Например, в лице Яна Мартыновича Эглона безошибочно опознается Мартын Мартынович из «Тени минувшего» и даже становится понятно, как могла возникнуть идея о черном смоляном зеркале, в котором осталось изображение тираннозавра, – оказывается, отполированные до зеркального блеска поверхности то и дело попадались экспедиции, разве что с асфальтовой смолой они не имели ничего общего. Хотя «Тень минувшего» была написана еще до экспедиции в Монголию, Ефремов наверняка знал о существовании таких «зеркал скольжения» и раньше – слишком уж похож вымысел в повести на правду из жизни, чтобы это было случайным совпадением.

Теория о скоплениях радиоактивных элементов, которые становятся причиной вулканизма и горообразования (впервые появляющаяся у Ефремова также еще до монгольской экспедиции, в «Звездных кораблях»), здесь тоже упомянута. Кстати, в описании геологической истории юга Монголии снова читаем только о вертикальных передвижениях блоков земной коры, хотя «Дорога ветров» была написана почти на десяток лет позже, чем «Звездные корабли». Помнится, даже в еще более позднем «Лезвии бритвы» Ефремов по-прежнему оставался верным тем же взглядам, от лица одного из персонажей, геолога Андреева, едко характеризуя геотектонику как «остроумное жонглирование словами». Странно, что крупнейший ученый и писатель, всегда отстаивавший идеи развития, движения вперед, отрицавший любую неподвижность и косность, упорно сохранял здесь архаическую точку зрения, хотя в остальном научной смелости и дальновидности ему было не занимать…

Возникает вопрос: когда все-таки лучше читать «Дорогу ветров» – до или после прочтения художественных произведений Ефремова? Однозначного ответа дать не могу. Прочитать до – значит частично убить впоследствии очарование неизведанного, заранее зная, что послужило ему реальным прототипом. Прочитать после – значит сожалеть, что не прочитал раньше, и подсознательно искать в «Дороге ветров» корни всех других ефремовских произведений, чего в действительности нет. Вот такая дилемма.

Одно из тех немногих ефремовских произведений, которые у меня сразу же, как говорится, «не пошли». А когда удалось все-таки осилить «Голец Подлунный» от начала и до конца, впечатление сложилось странное и сумбурное. Вначале идет долгое, обстоятельное, небезынтересное, но, по сути, совершенно не нужное для сюжета описание походного быта экспедиции. И так – на добрых одиннадцать страниц. А настоящее действие начинается только с появлением охотника-якута Кильчегасова и его рассказа о странных костях вблизи новоназванного гольца Подлунный. Затем – быстрое описание похода к месту скопления костей, находка наскальных рисунков и столь же быстрое завершение рассказа. Все это основное действие, ради которого, судя по всему, и был написан «Голец Подлунный», занимает места лишь немного больше, чем «вводная часть», а основной упор при этом сделан на трудности пути в темноте через обледенелое ущелье. Так что на долю финала остается немного, и он настолько же скомкан и невнятен, насколько затянуто и длинно начало. Сделана сенсационная находка – наскальная живопись африканского типа в центре Сибири, – однако что из этого в конце концов вышло и к чему привело открытие, мы так и не узнаем. Повествование обрывается буквально на полпути – как в переносном смысле, так и в буквальном. Потому-то я и употребляю эпитеты «странный» и «сумбурный».

И еще: ну не может такого быть, чтобы якут-проводник, всю жизнь истово веривший в «черта», «хозяина» и других подобных персонажей местных легенд, за сутки вдруг сменил свои взгляды и сам догадался, что за ночное хождение «хозяина» вокруг палатки он принимал топот оленей в отдалении. Достоверности такой метаморфозе ничуть не прибавляет более ранний эпизод, когда разоблачение другого «черта», оказавшегося обыкновенной полярной совой, проводника ни в чем не убедило: мол, сова-то совой, ладно, а черта впереди будет еще много…

Внутренняя противоречивость и логические нестыковки исходного фантастического допущения, положенного в основу рассказа (или это все-таки уже повесть?), становятся заметными сразу, при первом же прочтении. По поводу первой «тени минувшего» Никитин отмечает, что выдержка для появления «фотографии» на натеке смолы должна была быть очень велика и снимок своим существованием обязан лишь тому факту, что динозавры могли часами стоять неподвижно, греясь на солнце. Но во второй «тени» различимы даже гребни пены на морских волнах, а в третьей – выражение «тревожного и мучительного раздумья» на лице доисторического охотника. Человек не рептилия, не смог бы он долго сохранять полную неподвижность, да еще и не меняя выражения лица. Камера-обскура из пещеры или из долины среди скал тоже, прямо скажем, неважная. Ну и так далее. Впрочем, выискивать подобные несоответствия – дело неблагодарное, и думается мне, что Иван Антонович и сам прекрасно понимал слабые места положенного в основу «Тени минувшего» предположения. Для него важно было другое: показать нелегкий путь исследователя, столкнувшегося с чем-то совершенно новым и как будто необъяснимым, – от первого изумления до обстоятельного изложения сделанного открытия в научной статье. И еще показать, что путь этот исследователь прошел не в одиночку, а при помощи многих других людей, которые сами не были учеными, но «доверчиво и бескорыстно, не спрашивая о конечной цели», помогали ему. Тут налицо параллель со многими другими произведениями Ефремова («Звездные корабли», «Юрта Ворона»…) и полная противоположность многочисленным литературным образам гениев-одиночек. Ученый живет не в вакууме, он такой же член общества, как и все, и результаты его труда принадлежат всем – вот, как мне кажется, основная мысль, воплощенная в «Тени минувшего».

При чтении приходит на ум еще вот что. Понятно, что мечта Никитина увидеть воочию облик ископаемого животного – это мечта самого Ефремова, как и любого другого палеонтолога. В своем творчестве Иван Антонович был волен исполнить ее полуфантастическим способом. Но что сказал бы он, узнав о реальных достижениях палеонтологии теперь, через семьдесят с лишним лет? О динозаврах, покрытых перьями, об их гнездах с кладками яиц, о восстановлении окраски ископаемых животных косвенными методами, о математическом моделировании их движений и походки (доказавшем, кстати, что классическая поза тираннозавра с опорой на хвост, воспроизведенная в «Тени минувшего», совершенно не соответствует действительности)? Ведь все это хоть и не столь эффектно, как снимки прошлого, сделанные самой природой, но дает ту же самую информацию, хоть и сложным обходным путем. Была бы тогда написана эта повесть в том виде, в каком мы ее знаем?..

Наконец, попытаюсь внести свой вклад в более или менее точное определение времени действия. Во время подготовки к экспедиции секретарь обкома приезжает к Никитину на черном ЗИЛе с «мощным гудком в три тона». Но по существовавшей «табели о рангах» секретарям обкомов ЗИЛы не полагались. Единственным исключением был самый первый легковой ЗИС – модель 101, которая, в отличие от всех последующих, выпускалась в больших количествах и благодаря этому поступала в гаражи и автобазы не слишком высокого ранга, в том числе и в обкомовские. И трехтоновый звуковой сигнал у нее действительно имелся. Выпуск ЗИС-101 начался в 1937 году и продолжался до начала войны, значит, время действия – последние предвоенные годы (или первые послевоенные – вдруг Ефремов решил немного «заглянуть в будущее»?). Между прочим, марка ЗИЛ («Завод имени Лихачева») появилась только в 1956 году, а «Тень минувшего» была написана задолго до того, еще когда завод назывался ЗИС (то есть «имени Сталина»). Мне довелось прочитать «Тень минувшего» только в сборнике «Сердце Змеи» 1970 года издания, где марка автомобиля, по-видимому, исправлена в духе времени, но вот в первых публикациях у секретаря обкома должен быть именно ЗИС, а не ЗИЛ. Буду благодарен, если кто-нибудь возьмет на себя труд проверить.

О том, что «Сердце Змеи» И. А. Ефремова является своеобразным ответом на «Первый контакт» Мюррея Лейнстера, известно хорошо. Но когда я взялся писать свой первый отзыв на FantLab — о «Звездных кораблях» того же Ефремова, — то с удивлением понял, что заочная полемика двух авторов не ограничивается названной парой произведений: перечитывая «Звездные корабли», я осознал наличие немалого сходства с «Мертвым городом». Сходства сюжета — и одновременно диаметральной противоположности его трактовки. Хотя о том, что Ефремов ответил Лейнстеру или Лейнстер — Ефремову, здесь вряд ли можно говорить: оба произведения на тему палеоконтакта и раскопок вышли практически одновременно, в 1946 году. Совпадение? Да, но каков результат!

Завязка в обоих случаях почти одинакова по своей сути: в результате раскопок обнаружено нечто, свидетельствующее о присутствии на Земле в далеком прошлом представителей высокоразвитой инопланетной цивилизации. Заглавные персонажи в обоих случаях — вот еще одно великолепное совпадение! — пользуясь разработанными ими методиками и теориями, предсказывают места, где надо искать другие вещи подобного рода. Снаряжаются новые, лучше оснащенные экспедиции, и они действительно находят искомое. На этом сходство заканчивается и начинаются те же самые различия, которыми характеризуется пара «Сердце Змеи» — «Первый контакт». У Ефремова люди разминулись с пришельцами из космоса на десятки миллионов лет, у Лейнстера — на несколько тысяч лет. Но при этом Ефремов убедительно показывает, что представители иной цивилизации обязательно окажутся «близкими человеку, понятными и не чуждыми» и что контакт двух культур будет встречей друзей, а не врагов. У Лейнстера все наоборот: чужаки непременно враждебны людям. Точнее, не враждебны, а просто относятся к ним как к низшим существам, собираются править ими и использовать для своих целей. Об этом заявляют они сами, явившись к археологам на машине времени. И, как полагается в классике американской фантастики, главный герой в одиночку уничтожает всю враждебную цивилизацию, подбросив в машину времени кустарно сделанную бомбу. На этом, по мнению Лейнстера, можно ставить точку: зло побеждено, человечество может спать спокойно. У археологов остаются на память только четыре ножа из нержавеющей стали, сделанные двадцать тысяч лет назад. Археологов называют психами, а они молчат. Опять-таки сравним это с ефремовским: «Ведь такая статья как гром грянет!»

В общем, если бы я прочитал «Мертвый город» давно, еще до «Звездных кораблей», я был бы в восторге. Но, будучи знакомым с творчеством Ефремова чуть ли не с детства, я не могу сейчас воспринимать всерьез прочитанный уже взрослым человеком рассказ Лейнстера. Средненькое произведение, что ни говори.

Мне «Звездные корабли» видятся прежде всего продолжением и дальнейшим развитием «Рассказов о необыкновенном». Почти все «Рассказы...» построены по одной схеме: некое фантастическое или полуфантастическое явление в обыденной, повседневной жизни и исследователь, ищущий разгадку этого явления. Здесь таких фантастических допущений уже два: посещение Земли в далеком прошлом разумными существами из другой звездной системы и гипотеза о поднятии гор под действием энергии радиоактивного распада тяжелых элементов в земной коре. Исследователей, соответственно, тоже двое: биолог Шатров пытается умозрительно воссоздать облик пришельцев, геолог и палеонтолог Давыдов, опираясь на свои теории относительно механизмов горообразования, ищет следы их пребывания на Земле. Да и объем повести тоже приблизительно вдвое больше среднего ефремовского рассказа. В общем, всего вдвойне. Но количество переходит здесь уже в качество, «необыкновенное» впервые выходит за пределы Земли — таким образом, «Звездные корабли» можно считать своего рода мостиком между «Рассказами о необыкновенном» и «Туманностью Андромеды» как в пространстве, так и во времени. Особенно ясно это чувствуется в последних строках повести. И думается мне, что, попади Давыдов в Эру Великого Кольца, он легко освоился бы там и без труда нашел бы общий язык, к примеру, с Дар Ветром (с которым у него много общего в характере, разве что люди будущего не курили и не ругались «черными словами») или с Ведой Конг (благодаря общности интересов, направленных на системное изучение прошлого — неважно, в истории ли, в палеонтологии ли). А увлекающийся, импульсивный Шатров обнаружил бы подобных себе ученых в лице Рен Боза или Мвен Маса. Так не на страницах ли «Звездных кораблей» начали закладываться черты тех персонажей, которые предстанут в законченном виде перед читателями только десяток лет спустя?

Кстати, не соглашусь с теми, кто в своих отзывах написал, что герои повести неестественны и «деревянны». Мне, наоборот, они представляются совершенно живыми людьми — ведь очень много мелочей, характеризующих их, рассеяно в разных местах текста, надо просто собрать их воедино, и тогда живо проявятся в воображении и массивная фигура Давыдова с его папиросой и «излюбленным чертом», и худой, сутуловатый, с блестящими глазами, немного нервный Шатров...

Также в противоположность одному из предыдущих отзывов, мне все эпизоды кажутся четко выстроенными в логическую последовательность сюжета, обусловленными им, и ни один не вычеркнешь из действия. В самом деле, даже вроды бы совершенно лишний эпизод с цунами на Гавайских островах здесь необходим — ведь именно он дает Давыдову импульс к размышлениям о причинах землетрясений, а эти размышления в конце концов приводят его к пониманию, где и как следует искать следы «небесных бестий» Шатрова. Да и поездка Шатрова к Бельскому тоже хорошо укладывается в ход событий — как еще поглощенный рутинными заботами «кабинетный схимник», как он сам себя называет, может нагляднее представить себе миллионы лет и миллиарды километров, в которые уводит его открытие Тао Ли? Не зря же он на самой первой странице говорит себе: «Только не бояться!» Вот, чтобы не бояться смотреть в лицо Вселенной, и едет Шатров в обсерваторию.

Вообще говоря, умение Ефремова создавать безупречные логические построения и выстраивать на их основе сюжеты произведений неизменно восхищает меня. И даже заключительный эпизод с найденным изображением звездного пришельца при таком восприятии не кажется чрезмерно натянутым и искусственным, как здесь писали, а является совершенно логичным и даже необходимым. Если уж автор развивает перед читателем мысль о том, что разумное существо должно быть с неизбежностью подобно человеку, то надо в конце продемонстрировать доказательство этого — иначе все повиснет в воздухе, сюжет останется незавершенным. Пусть даже ради такого финала и придется вводить в действие «прозрачный, неизвестный нам, необычайно стойкий состав», который смог семьдесят миллионов лет противостоять разрушающему действию горных пород, но потом за пять минут поддался простому полировальному порошку в руках Шатрова. Небольшая плата за достойное, полное гордости и уверенности в торжестве разума завершение повести!

И все-таки есть в «Звездных кораблях» отдельные моменты, которые не то чтобы раздражают, но несколько коробят. Это, во-первых, отличительный признак ефремовских героев: вставать в любой обстановке в позу и с ученым видом разражаться ни с того ни с сего целой лекцией на ту или иную тему. Вот Давыдов читает Шатрову такую лекцию о планетах Солнечной системы, хотя при этом не сообщает в целом ничего нового, такие-то факты его ученый друг должен был и без того прекрасно знать. Вот опять-таки Давыдов пространно и запутанно повествует своим аспирантам о ценности палеонтологии в сравнении с ядерной физикой. Понимаю, что этот эпизод, как и гавайский, является одним из ключевых в ходе размышлений Давыдова, но все-таки можно было бы оформить его как-нибудь короче и живее, не столь занудливо. Во-вторых, вчитайтесь повнимательнее: везде в тексте идет речь только о вертикальных движениях земной коры и нигде — о горизонтальных. Понятно, что тогда, в сороковые годы, тектоника плит еще толком не оформилась, оставаясь в основном умозрительной гипотезой. Но с точки зрения современного читателя все эти бесконечные поднятия-опускания, о которых то и дело рассуждают Давыдов и его коллеги, выглядят как-то уж чересчур странно и даже назойливо. В-третьих, действие повести охватывает два с половиной года, но описаны события так, как будто все случилось очень быстро. Один эпизод сменяет другой мгновенно, без промежутков, а разбросанные в тексте кое-где явные указания на прошедшее с того или иного события время скорее сбивают с толку и заставляют недоумевать: неужели так много времени прошло и чем же занимались оба профессора все это время? — чем помогают читателю верно сориентироваться. Может, и прав автор того отзыва, где «Звездные корабли» названы заготовкой, не более чем набросками для ненаписанного романа...

Но в целом — замечательная книга, одна из тех, без которых я не мыслю себя как читателя. Это же я могу сказать и о подавляющем большинстве произведений Ивана Антоновича Ефремова.