Писать отзыв о книге, которая когда-то в корне изменила мои взгляды на фантастику, мне, пожалуй, будет непросто. Но все-таки попробую – хочется как высказать свое мнение, так и попытаться оспорить некоторые взгляды из многих предыдущих отзывов.

Первое. Считается, что «Туманность Андромеды» – это утопия. Я бы сказал иначе: это чуть ли не первая в фантастической литературе серьезная попытка конструирования общества будущего, построенного по совершенно иным принципам, чем нынешнее. Утопия – это, к примеру, Мир Полудня: везде изобилие, каждый может выстроить себе великолепный дом с подземным музеем, у каждого во дворе персональный звездолет, чтобы любой «структуральнейший лингвист» смог слетать на выходные поохотиться за десяток-другой световых лет… И почти никаких объяснений, как функционирует такое общество, за счет чего и каким образом достигнуто такое положение вещей. А Ефремов подошел к конструированию своего будущего Земли совершенно иначе, описав органы управления и их функции, науку, промышленность, транспорт и образование. А главное, им описан путь к созданию такого общества, начиная с соответствующей нашему времени Эры Разобщенного Мира. Так что это не утопия, это уже вполне себе комплексный научный подход, пусть даже данный в самых общих чертах.

Второе. Говорят, что в «Туманности Андромеды» и общество, и люди обрисованы так, что кажутся бесплотными, невыразительными и неубедительными, да и людей-то в романе немного – постоянно мелькают одни и те же фигуры. На первый взгляд все верно. Однако вспомните, к примеру, Толстого, Бальзака, Гюго или Голсуорси. Все они исписывали толстенные тома только для того, чтобы дать картину жизни своих стран в свое же время. Читателю «Войны и мира» или «Саги о Форсайтах» не надо было объяснять, как стреляют из ружья, для чего нужны деньги, как начинаются войны или зачем люди переезжают в Америку, – но, несмотря на это, получались произведения громадного объема. А теперь представьте, что перед писателем стоит задача описать Землю будущего, когда общество будет иметь совершенно иную основу, чем теперешнее, а люди – мыслить иными категориями, чем мы, но при этом вместить все в объем относительно короткого романа. Само собой, тут придется отказаться от подробностей и ограничиться общими, самыми главными чертами. А в качестве действующих лиц ввести лишь небольшое число самых выдающихся людей этого нового общества, набрасывая их портреты также крупными штрихами и не вдаваясь в детали. Проще говоря, в «Туманности Андромеды» присутствует только необходимое для выполнения авторского замысла, а все несущественное отброшено. Отсюда и мнимые «бесплотность» и «невыразительность».

Третье. Приходилось сталкиваться с мнением, что жить в описанном в «Туманности Андромеды» «стерильном» обществе якобы будет нестерпимо скучно. Подавляющему большинству нас теперешних – да, вероятно. Но не людям будущего, которые по своей натуре не потребители, а творцы. Именно эта разница вкупе со схематичными (см. предыдущий абзац) описаниями делает мир Великого Кольца в восприятии многих читателей романа непонятно-заумно-скучным, а некоторые эпизоды трудными для понимания. Например, сколько непонятных нам недосказанных слов содержат одинокие раздумья Мвена Маса на острове Забвения или ночная беседа Дар Ветра и Веды Конг в степи. А попытаться понять их захочет и сможет далеко не каждый, кто читает «Туманность Андромеды». Тем более что сейчас это труднее, чем в конце пятидесятых, – бывшие тогда на слуху лозунги во многом сродни описанным Ефремовым принципам жизни Эры Великого Кольца, в отличие от идеалов современного общества потребления.

Таковы три моих основных тезиса в защиту «Туманности Андромеды». А общий вывод следующий: написать хорошее и даже отличное фантастическое произведение могут многие, но лишь единицам дано создать нечто, не опирающееся на уже устоявшиеся принципы фантастики, не эксплуатирующее старые идеи, но абсолютно новое, открывающее перед читателями широкую дверь в прекрасное неведомое. А войти ли в эту дверь или пройти мимо, лишь равнодушно заглянув в нее, – это уже решает каждый сам для себя.

Чего я ожидал? Чего-нибудь вроде «Поднебесной» Гая Гэвриела Кея. Что я получил? Нечто вроде изложенных на бумаге мечтаний подростка: а вот я стану большая и сильная и всем покажу, где раки зимуют. В обоих случаях действие происходит в «псевдоисторическом» альтернативном мире – аналоге средневекового Китая. Хоть это и фэнтези, но магии и прочего почти нет ни там, ни там, кроме разве что призраков, довольно, впрочем, безобидных и в целом не слишком необходимых для развития событий. Только вот Кей, по своему обыкновению, рассказывает нам историю простого человека, оказавшегося волею случая замешанным в дела сильных мира сего и отчаянно пытающегося удержаться на плаву в море чуждых ему интриг. Ну, а дебютантка Шелли Паркер-Чан уверенно бьет столь жалкую карту маститого канадца своим козырем – сильным, решительным, целеустремленным. Ее сочинение основано на реальной истории императора XIV века Чжу Юань-чжана, поднявшегося к вершинам власти из самых низов на волне восстания Красных повязок против владычества монголов. Вот только у Паркер-Чан Чжу – это не крестьянский сын, а крестьянская дочь. Да-да, в этой книге воскликнуть «Mas nobis dominus est!» не получится. Примем это как данность и приступим к чтению.

Итак, дочь бедного крестьянина в голодающей деревне на первых же страницах прямо заявляет себе: «Я буду великой!» О том, что такое быть великой, Чжу имеет самое отдаленное представление, но путь к величию прямо-таки сам расстилается перед ней так, как ей надо, все получается без единой осечки, планы исполняются в точности один за другим. Она притворяется собственным братом (это ему деревенский предсказатель предрек величие, а Чжу, по ее собственному выражению, взяла его судьбу себе), и за двадцать лет никто, кроме трех человек, не сумел распознать в ней женщину. Чжу неизменно сопутствует везение: друг узнал ее тайну – но не выдал; настоятель монастыря разгневался – но не прогнал, а сделал личным помощником; главный инженер армии согласился выслушать блестящие идеи пришлого монаха насчет того, как уничтожить мост и определить тем самым исход решающей битвы...

А теперь давайте посмотрим, какой персонаж у нас получается: женщина-трансгендер (она же для всех – мужчина и сама о себе говорит как о мужчине), нетрадиционной ориентации (считаясь мужчиной, Чжу берет в жены дочь одного из предводителей восстания), да еще с некоторых пор и инвалид. Вы не находите, что получилось вполне в духе времени? Особенно если учесть личность автора: она получила известность как борец за равенство полов и права сексуальных меньшинств в Юго-Восточной Азии и предпочитает, чтобы о ней говорили в третьем лице множественного числа, избегая, таким образом, упоминания конкретного пола. Об этих особенностях стоит постоянно помнить при чтении – тогда многое в книге становится совершенно понятным и объяснимым.

Главный противник Чжу изображен также в соответствующем ключе: генерал монгольской армии Оюан – евнух. Он ничуть не уступает Чжу в везении по ходу дела: все, что ему нужно, случается само собой, он только время от времени дает событиям небольшой толчок, результат которого может быть каким угодно, но неизменно оказывается именно таким, какой требуется.

Но в основном Оюан играет по воле автора роль вместилища разнообразных душевных терзаний – они столь многочисленны, обильны и подробны, что весьма скоро начинаешь чувствовать какую-то тихую ненависть: да когда же его прикончат наконец вместе с его тонкой деликатной натурой?! Но – естественно, как же иначе? – автору надо сначала выжать из Оюана все, что только можно. Так что к концу книги он, хотя и достиг своей заветной цели, по-прежнему жив и, я уверен, в продолжении еще сделает немало (само собой, по-прежнему столь же картинно внутренне страдая).

Что ж, нельзя не отдать должное искусству мисс Паркер-Чан, которая явно держит нос по ветру современных тенденций в литературе и сумела таким вот хитрым образом соединить их с обстановкой китайского средневековья. Вопрос в том, как у нее получилось все остальное – то есть, по сути, само содержание книги. Путь Чжу к величию был, само собой, как и у ее реального прототипа, далеко не мирным. Однако описаниям битв и походов уделено намного меньше внимания, чем тем же терзаниям Оюана или интригам при монгольском дворе. Ближе к концу автор все чаще начинает отделываться одной-двумя фразами в духе «победили те, а эти разбиты». А те сколько-нибудь продолжительные описания сражений, которые все-таки имеются, опять-таки сфокусированы на Чжу и Оюане: о чем они думают и как ненавидят друг друга. Похожим образом обстоит дело с пытками и казнями. У меня возникло ощущение, что Шелли Паркер-Чан вообще предпочла бы обойтись в своей книге без них, но раз уж в реальности их было немало, то пришлось нехотя выдавливать из себя что-нибудь предельно лаконичное вроде: «с него на глазах у всех содрали кожу» или «его привязали к пяти коням и пустили их вскачь, но Ма в самый критический момент не выдержала и отвернулась». В общем, от нее кровопролитиев ожидали, а она чижика съела. Зато сцена секса между двумя девушками расписана аж на две страницы, во всех подробностях и, если можно так выразиться, с полным знанием дела – тоже, знаете ли, весьма характерно.

Кстати, эта сцена и еще несколько откровенных моментов заставляют классифицировать книгу как «только для взрослых», но совершенно ясно, что взрослым описание того, как судьба играет с Чжу в поддавки, наскучит весьма скоро. По ходу действия упорная голодная девочка, в начале книги неизменно вызывавшая сочувствие и уважение, постепенно превращается в обыкновенного властолюбивого мерзавца (именно так, в мужском роде), уверенного в своем божественном праве. В первых двух частях Чжу еще сомневалась и мучилась совестью, воздавая кому-либо по заслугам, но чем дальше, тем больше, исполненная сознания своего дарованного небом величия, она убивала уже совершенно спокойно – в том числе и тех, кому обязана жизнью, и даже тогда, когда без этого можно было бы обойтись. В оправдание автором прикручена избитая максима: «Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее», – в книге почти дословно так. Уж такой-то современной благоглупостной банальности в книге о средневековом Китае я никак не ожидал! После этого интерес к чтению пропал окончательно, и книгу я стал скорее просматривать, чем читать, – отмечал только, кого еще прикончила Чжу и кто против кого теперь намерен воевать. Насколько затягивающим, несмотря на всю свою мрачность, было начало, настолько же уныл и неинтересен конец, хотя по авторскому замыслу он явно должен быть стать кульминацией всего сочинения о пути Чжу к успеху.

Есть немало претензий и к переводу. В предыдущем отзыве уже отмечены примеры неуклюжих предложений, мне же больше резанула глаз лексика. «Босс», «потенциал», «полиция», «логистика», «нивелировать» – неужели переводчик полагает эти и подобные им слова подходящими к обстановке, в которой происходит действие? Вначале я выписывал каждый пример подобных несуразиц, но потом бросил – слишком много их оказалось. А в сочетании с особенностями главных героев эти анахронизмы дают любопытный эффект: будто я читаю какую-то современную историйку о трудной жизни представителей сексуальных меньшинств, для маскировки кое-как втиснутую в средневековые декорации и присыпанную сверху горсткой жестокостей и зверств. Проще говоря, «Та, что стала Солнцем» оказалась в конце концов просто пустышкой. Лучше уж найти и прочитать жизнеописание подлинного Чжу Юань-чжана без всех этих переодеваний в мужчину и страданий генерала-евнуха по утраченным им органам. Продолжение, когда оно выйдет, читать не буду – не вижу смысла.

Я пинком распахиваю двери и вхожу в ночной клуб. Посетители при виде меня с визгом жмутся к стенам. Ко мне бросается десятка полтора охранников. Я расстреливаю их всех из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Я прохожу в служебные помещения клуба и поднимаюсь к двери Самого Главного Мафиози. В кабинете рядом с хозяином стоят два громилы-телохранителя. Я расстреливаю их из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

«Давай поговорим», – предлагает мне Самый Главный Мафиози. «Нам не о чем говорить», – отвечаю я и стреляю ему в голову из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Что, уже морщитесь? Всего-то после шести абзацев и сотни слов? А теперь представьте, что вот так все идет почти без перерывов на протяжении полутораста страниц: кого-нибудь то и дело убивают, да не просто так, а с художественными подробностями (например, такими: «Половина его черепной коробки превратилась в кровавый пар»). Не слишком-то аппетитное чтиво, как вы считаете? О причинах бойни написано немного и невразумительно, главное – само действие! Впрочем, если у вас хватит сил прошлепать по многочисленным лужам крови и кускам мозгов примерно до середины книги, то там вас ожидает крутой поворот сюжета. Главный герой на время прекращает убивать и – держитесь крепче! – поступает в магическую академию, чтобы научиться убивать еще лучше. (Представляете, каким должен быть уровень писательского мастерства, чтобы легко и непринужденно состыковать воедино столь различные затертые до дыр жанры?) Вот так: из мира мафии, трущоб, драк и убийств – раз, и в школу волшебников. Не стоит удивляться, ведь главный герой, оказывается, мутант, обладатель сверхъестественных способностей, несущий возмездие во имя луны… ну, или чего-то там еще. Более того, как и положено по законам жанра, он не просто маг, а Избранный™: и уровень энергии у него на два порядка выше, чем у остальных учеников, и стреляет он из самого мощного оружия, и машину водит лучше преподавателя экстремального вождения, и музыку пишет, и пару сценариев для театра за вечер может набросать, да и вообще поступает сразу на второй курс. Также само собой разумеется, что ему на шею наперебой вешаются все девушки подряд и даже гордые наследницы императорских родов теряют рядом с ним свою аристократическую спесь. Сам же он не прочь время от времени засмущаться, покраснеть и пробормотать неразборчиво: «Не стоит благодарности». Оно и понятно: надо же показать, какой он хороший, он и убивает-то и руки-ноги ломает не просто так, а со смыслом, во имя великой цели. Это особенно требуется для создания контраста с главным злодеем, который и убивает пачками, и угрожает, и шантажирует просто потому, что маньяк и сумасшедший. У него, правда, тоже есть своя великая цель, но он же маньяк, то есть плохой парень, а значит, его цель плоха по определению и не считается.

Список добродетелей и достоинств главного героя можно продолжить, но вряд ли стоит: и без того понятно, что перед нами очередной Марти Сью, да еще в весьма нехитром исполнении и старательно орошенный различными физиологическими жидкостями – то кровью, то слюнями и соплями. Первого, как я уже упомянул выше, полным-полно в начале, второго – в середине, а в конце все смешивается примерно в равных пропорциях. В целом «Горизонт событий» с натяжкой сгодится на сценарий для третьесортного аниме-сериала (дело-то, забыл сказать, происходит в Японии). Что до литературно-художественной ценности данного сочинения, то ее можно отлично охарактеризовать цитатой из Чехова: «равна отрицательной величине, изредка нулю и по большим праздникам двум вершкам в час».

Действие, как и следует ожидать от «литературы» такого уровня, описывается примитивным, однообразным, полужаргонным языком. Но главная беда не в этом, а в том, что даже такой язык автору оказался не по плечу: каждый абзац просто-таки кричит о дикой безграмотности написавшего его. Всякие «-тся»-«-ться», «одел»-«надел», «так же», «во всю», «не на долго» и прочие типичные ошибки уровня начальной школы сыплются с каждой страницы буквально десятками. О пунктуации даже говорить не стоит: с ней, как и следует ожидать, все плохо. А уж когда я вижу слова вроде «обжог», «бардовый» или (самая феерическая ошибка во всей книге) «укакошил», мне становится одновременно смешно и страшно. Смешно, потому что сразу вспоминается один прославленный в сети вьетнамский студент, которому понравилось писать по-русски гораздо раньше, чем он научился это делать. Страшно, потому что такие вот, с позволения сказать, произведения показывают всю степень деградации языка и издательского дела. Корректура?.. Редактура?.. Да что вы, в самом деле, – кто нынче вообще слова-то такие знает…

Если коротко (а длинно о таком и писать неохота), то домучивал я это… ну, просто «это», так как подходящих литературных терминов для описания не нахожу, на чистой силе воли, мужественно борясь то с тошнотой, то с зевотой. Зачем домучивал? Чтобы иметь моральное право заявить: я это прочитал, и хуже я мало что читал. В соцсетях между тем этот незамысловатый мясной боевичок называется показательным образцом современной фантастики. Что ж, если такова новая фантастика, то спасибо, я лучше почитаю старую…

Уффф! Я это дочитал! С третьей попытки, с трудом пробиваясь сквозь вязкий и неподатливый текст, скрипя своими закостенелыми мозгами, воспитанными на примитивной фантастике прошлых десятилетий и не приученными к восприятию глубоких и передовых идей фантастики современной, – но дочитал! Только вот не знаю: надо ли считать это достижением или стоит пожалеть о попусту потраченном времени?

На мой (безусловно, архаичный и подлежащий порицанию со стороны прогрессивной общественности) взгляд, «Ложная слепота» – это в основном хаотическое нагромождение самых разных тем, идей и фантастических допущений. Название, отсылающее к специфическому дефекту восприятия, в этом смысле крайне удачно: отдельные компоненты хаоса кое-как воспринимаются, а вот сложить из них в уме цельную картину практически невозможно. Смысл здесь приходится не то что выделять, а прямо-таки выгрызать, потому что девять десятых этого хаоса, если не больше, представляют собой какую-то постороннюю шелуху. Не могу отделаться от ощущения, что основная функция этой шелухи – не более чем маскировка чрезвычайной простоты основной сюжетной линии: встретились – не поняли – подрались – самоуничтожились. Сколько же раз фантасты всего мира уже описывали под тем или иным соусом подобный сценарий контакта! Здесь такой «соус» подается зачастую даже не на уровне идей, а просто разнообразными «научными» словечками, намеренно накиданными в текст где к месту, а больше где не к месту. Например, там, где обыкновенный человек написал бы что-нибудь вроде «темно, хоть глаз выколи» (по-английски было бы «dark as midnight», «dark as pitch» и т. п.), Уоттс пишет: «темно, как с обратной стороны горизонта событий». И броско, и «научно», и для многих непонятно – словом, цель достигнута. (Хотя вообще-то горизонт событий – поверхность условная, и падающий в черную дыру наблюдатель может преодолеть ее незаметно для самого себя.) «Тигмотактичная девочка» – сомнительный комплимент даже для тех, кому он понятен. Можно еще к любому понравившемуся слову добавлять «нейро-» или «квантовый» – и оно сразу начинает играть манящими отблесками грядущей технологической сингулярности. Еще обязательно надо писать об этой самой сингулярности, о виртуальной реальности и вообще о будущем человечества мрачно… мрачно… еще мрачнее – это тоже нынче в моде. Вот так побарахтаешься в этой куче умных, но пустых слов и перестанешь вообще понимать, о чем и о ком идет речь, – а тогда легко уверовать, что перед тобой шедевр литературы, просто ты по скудоумию своему не способен его по-настоящему оценить. Через такое я уже прошел когда-то с «Солярисом» Лема, но «Ложная слепота» по части трудоемкости «обдирания шелухи» даст заслуженному ветерану сто очков вперед. Да, за полвека фантасты здорово преуспели по части запудривания мозгов читателям – может, накопили опыт, а может, просто сортов пудры стало больше?..

Это всё о внешнем. Теперь заглянем под шелуху. Там мы обнаружим в первую очередь вопросы контакта. Эта тема здесь исследована с уже знакомой и давным-давно разработанной пессимистической точки зрения, архетипом которой является тот же «Солярис». И, как и все, кто пишет о контакте как о чем-то неосуществимом, Уоттс базируется на весьма шатких предпосылках. Пока мы остаемся в рамках его замысла и не пытаемся стряхнуть с себя гипноз непонятных ученых слов, все выглядит вполне приемлемо. Но стоит только хотя бы чуть-чуть высунуться за эти рамки, взглянуть на авторский замысел со стороны и задаться вопросом: а отчего начальные условия заданы именно такими и как они могли возникнуть? – как все хитроумные построения начинают рушиться подобно карточному домику. Вот, к примеру, вампиры – почему именно вампиры? Писал бы Уоттс фэнтези, не было бы никаких претензий: на то и фэнтези, чтобы сочинять кто во что горазд. Но если уж он пишет то, что называет «твердой» фантастикой, и к тому же сам биолог по специальности, так уж мог бы и подвести какую-никакую базу под одно из своих основных допущений: откуда взялись эти самые вампиры в эволюционном дереве, в каком они родстве с человеком, что именно обеспечивает им сверхчеловеческие интеллектуальные возможности и как так вышло, что при всех своих преимуществах над людьми в ходе эволюции именно они стали вымершим видом, а не наоборот. А не так, как здесь: он вампир, он нечеловечески умен и видит всё насквозь, ему и командовать экспедицией.

Вторая из основных тем «Ложной слепоты» – это вопрос о соотношениях разума, интеллекта и сознания. Провозглашается постулат о том, что они не являются непременными атрибутами друг друга. Звучит новаторски, революционно, авангардно – подставьте любой подобный эпитет, – однако мне представляется не более чем чистым умствованием ради умствования. Придумать-то можно что угодно, как здесь – шифровиков, а вот аргументированно описать, как могли появиться и в каких условиях эволюционировать такие существа – безусловно разумные, но сознанием не обладающие, – это будет потруднее. Не оттого ли шифровики представлены здесь как вселенская норма в противоположность людям, которые, наоборот, со своим самосознанием объявляются аномалией среди разумных существ? Хитрый ход: норму можно не объяснять и не обосновывать, на то она и норма, примите ее как данность.

Далее, экспедиция, сплошь составленная из киборгов, психически нездоровых людей и нелюдей, для целей Уоттса и впрямь необходима. Он не первый выдвигает идею о том, что для общения с иным разумом лучше всего подойдет тот, кто мыслит не как человек и вообще в той или иной степени уже не человек. Но каков шанс, что образ мышления такого «альтернативно одаренного» будет соответствовать образу мышления чужих? Ничтожный. Это гриппом, как известно, болеют все вместе, а с ума сходит каждый по-своему. Уж лучше сформировать экипаж из людей со здоровой тренированной психикой и надеяться на лучшее – вероятность успеха в любом случае будет намного большей. А уж если ты сам провозглашаешь, что, скорее всего, встретишь среди звезд не прекраснодушного друга с распростертыми объятиями, а холодного расчетливого врага, то к чему вообще эти психические изыски? Сформируй экипаж из тупых вояк, привыкших слепо повиноваться приказам, вооружи их до зубов – и вперед!

Кстати, «побочный эффект» от чрезвычайно специфического состава команды проявляется в том, что персонажи получились просто какими-то узко запрограммированными роботами. Ладно – Сири Китон, от лица которого ведется повествование, ему-то, с одним выключенным полушарием мозга и отсутствием эмоций, можно сказать, по штату положено именно таким роботом и быть. Но и все остальные – это функции, не более: сделать пару движений, произнести несколько слов, отреагировать на внешний раздражитель. А и правда, почему Уоттс не составил экипаж из роботов? Получилось бы точно так же, зато куда проще – без всяких там психологических экскурсов и скучных самокопаний. Хотя если цели написать проще не было, а была цель написать намеренно сложнее – тогда все логично.

В общем, как ни поворачивал я сюжет и замысел «Ложной слепоты», с какой стороны ни рассматривал, лучше они не становились: нагромождено слишком много на слишком шаткой основе, да к тому же так, чтобы читалось все это как можно труднее. Что ж, могу поздравить себя с тем, что, несмотря на все препоны, хитроумно поставленные Питером Уоттсом, я все-таки осилил его творение. Теперь можно ставить галочку в своем читательском «послужном списке»: приобщился к одному из тех, кого считают «флагманами» современной «твердой» фантастики, прошел, можно сказать, посвящение – и с чистой совестью возвращаться к тем, кто пишет для читателя и оттого не склонен к бесцельным интеллектуальным экспериментам per se.

Вообще-то писать о столь известном произведении, как «Понедельник начинается в субботу», не входило в мои намерения – и без того уже набралось две с лишним сотни отзывов. Но мне случайно попался на глаза один из них, в котором есть такая фраза: «Это тот самый труд, что сделал из обезьяны человека, тот совместный труд, что облагораживает», – с оговоркой в скобках: «без шуток». И тогда я поймал себя на мысли: могли ли представить братья-авторы, работая над своим шедевром, что когда-нибудь очередному поколению его читателей потребуется такая оговорка? Результаты дальнейших размышлений на эту тему и вылились в данный текст.

Причина, по которой такого рода оговорки стали необходимыми, проста и общеизвестна. Отношение к труду как к социальному явлению ныне принято настолько отличное от вложенного авторами в «Понедельник начинается в субботу», что фразы наподобие процитированной выше воспринимаются не иначе как с усмешкой. И это – не об отдельных читателях, а о читателях «ан масс», по выражению профессора А. А. Выбегалло. В других отзывах можно встретить соответствующие характеристики этой повести Стругацких: «наивный памятник ушедшей эпохи» или «пародия на науку и мир всяких НИИ, который лопнул, не оставив о себе никакой доброй памяти, никакого наследства». Конечно, НИИЧАВО кажется наивным – по меркам нашего-то циничного века! Мы довольны, когда удается сбежать с работы хотя бы на четверть часа раньше; радуемся, спихнув какое-нибудь дело на чужие плечи; облегченно вздыхаем, когда начальник проходит мимо, не останавливаясь для расспросов о ходе дел. Так и мерещится здесь фигура того же Выбегалло, ехидно подмигивающего и риторически вопрошающего на своем французско-нижегородском диалекте: «Нес па?»

Я не стремлюсь здесь стричь всех под одну гребенку: разумеется, есть среди нас, человеков обыкновенных, и маги – те, кто занимается любимым делом, кому работа доставляет прежде всего радость и кто способен творить в своем деле буквально чудеса. Но много ли их? Вряд ли. «От звонка до звонка с перерывом на обед» – вот привычный для большинства из нас modus vivendi… точнее, modus laborandi. Более десятка лет я проработал в одном НИИ, являвшем собой парадоксальнейшее сочетание двух абсолютно различных подходов к работе. С одной стороны – молодые ребята, с блеском решающие сложнейшие инженерно-технические задачи и засиживающиеся за своими компьютерами и стендами чуть ли не до полуночи. С другой – отчаянный формализм, бесконечная бумажная волокита, великое разнообразие отписок, приемов «спихотехники» и способов имитации бурной деятельности – та самая работа «от звонка до звонка», когда за несколько минут до пяти часов в проходной уже стояла очередь из тетушек, опаздывавших домой. Собственно, ушел я оттуда как раз тогда, когда второе стало решительно преобладать над первым и разнообразные никчемные бумажки, каждую из которых строжайше требовалось предоставить по требуемой форме и в требуемый срок, стали откровенно мешать заниматься прямыми обязанностями. Так или иначе, понятие о том, какой в принципе могла бы быть работа на предприятии, подобном НИИЧАВО, и во что она превращается в реальности, я получил за эти годы сполна.

Само собой, не только сейчас, но и тогда, шестьдесят лет назад, отношение к труду мало где было таким, какое царит в стенах НИИЧАВО. Институт чародейства и волшебства – это в данном случае идеал, образец (хотя даже там имеются бездельничающие сотрудники отдела Абсолютного Знания с исцарапанными от непрерывного бритья ушами). Однако раньше этот идеал воспринимался в целом намного более положительно, чем теперь.

И все-таки даже у тех, кто трудится на самом нелюбимом месте и самой ненавистной должности, уверен, хоть раз да был момент, когда все спорилось в руках, когда работа доставляла удовольствие, когда не хотелось останавливаться и когда хотелось выполнить ее как можно лучше. И, поймав себя на этом, смущенно усмехались, украдкой оглядывались по сторонам: не заметил ли кто столь постыдного энтузиазма? – и, «остывая», махали рукой: что это со мной такое, мне что, больше всех надо?.. Так что зачатки мага есть в каждом из нас, даже в самом заядлом скептике, цинике и пессимисте, просто мало у кого есть возможность их реализовать, раз обстановка чаще всего этому отнюдь не способствует. И это при том, что теперь работодатели еще больше мечтают заставить персонал трудиться изо всех сил и из кожи вон лезут, чтобы этого достигнуть: различные «тимбилдинги», «тренинги», «коучинги», «мастер-классы» и прочие дурацкие англицизмы прочно прописались в современном трудовом лексиконе. Вот только в процессе превращения человека в мага любое навязанное извне воздействие, как правило, бессильно.

Сейчас, правда, появился модный термин: «бирюзовые компании», которые хвалятся личной заинтересованностью каждого работника в результатах общей целенаправленной деятельности и считают себя провозвестниками новой эры в организации трудовых отношений. В очередной раз убеждаюсь, что все новое – это хорошо забытое старое: НИИЧАВО уже тогда, шестьдесят лет назад, задал планку, недосягаемую ни для каких подобных новомодных фирм. «Бирюзовые» упирают на лозунг: «Компания – живой организм со своей целью, каждый работник – важная клетка этого организма»; в НИИЧАВО же каждый работал безо всяких лозунгов на благо не своего предприятия, а людей вообще – работал просто потому, что ему это было интересно и иначе себя он представить не мог.

Если подытожить все вышесказанное, то мы приходим к несколько парадоксальному выводу. Все мы знаем, что «Понедельник начинается в субботу» – вещь прежде всего сатирическая и юмористическая. Стругацкие населили Институт чародейства и волшебства множеством карикатурно-утрированных персонажей, создали ряд отчасти гротескных ситуаций вроде единодушного выхода сотрудников на работу в новогоднюю ночь. Однако в целом нарисованная ими картина НИИЧАВО и работы в нем вышла самой что ни на есть разумной и толковой, и это как раз наша реальность оказывается не более чем жалкой карикатурой на нее вне зависимости от того, какой подход к делу практикуется: традиционный, административно-командный, или новомодный, «бирюзовый». И в этой грустно-карикатурной реальности большинству из нас и приходится жить. М-да, магами тут явно не стать – хорошо хоть, что уши брить не надо…

Под конец, чтобы мой отзыв не выглядел таким уж напыщенным панегириком труду, сделаю пару замечаний по существу фактов. Во-первых, амонтильядо производится не в кастильском Толедо, а в андалусском Хересе. И шампанское на Новый год им при всем желании не заменишь: амонтильядо – это сухой херес, крепленое десертное вино. Во-вторых, страшное слово «побрекито», которым себя ругает Кристобаль Хунта, значит всего-навсего «бедняжка» и на самом деле читается примерно как «повресито». Стругацкие явно вычитали его из «Королей и капусты» О. Генри, где есть выражение «pobrecito loco» – «бедный дурачок». Так что если уж Кристобалю Хозевичу вздумалось предаться самоуничижению, лучше бы он называл себя обоими словами, ну или уж просто «loco» на худой конец. А еще лучше вообще никак не называл бы – уж он-то подобных выражений явно не заслуживает: он один из тех, чьи понедельники всегда начинаются в субботу. Желаю этого и всем лаборантам, которым посчастливилось любить свою работу и считать, что так и должно быть.

Купив в 2016 году эту книгу, я готов был чуть ли не плясать от радости: вот она, полная биография, о которой в конце своей книги «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинов писал как о деле будущего и которая теперь стала реальностью. Наконец-то, думал я, заполнен разрыв между двумя позициями прежних биографических изданий. Ведь Чудинова Ефремов интересовал как ученый, Е. П. Брандиса с В. И. Дмитревским («Через горы времени») – как писатель, а как о человеке, личности в обоих изданиях о нем написано не так уж и много. Держа в руках увесистую новую книгу, я был уверен, что она ответит на все те вопросы, на которые не смогли дать ответ ее куда более тонкие и скромно выглядящие предшественницы. Но не прошло и недели, как она отправилась в задние ряды на полках (по принципу «глаза б мои больше не видели») и была оттуда извлечена (с чувством легкой брезгливости) только пять лет спустя – с целью сочинения данного отзыва.

Надеюсь, из первого абзаца понятно, что впечатление о сочинении О. Ереминой и Н. Смирнова у меня сложилось крайне негативное. Ниже попытаюсь объяснить, почему.

Первое. Солидный объем книги – это иллюзия. На деле под обложкой больше воды, чем бумаги. Кажется, будто авторы просто взяли две вышеупомянутые публикации, разобрали на эпизоды, скомпоновали их более или менее в хронологической последовательности, а затем принялись щедро лить туда воду собственного изготовления. Если в текст вставляется цитата – так уж сразу на полстраницы, страницу, полторы. Если есть хоть малейший шанс отвлечься, уйти в сторону и тем самым нагнать объема, – можете быть уверены, это будет сделано со всей возможной тщательностью. А мне остается только недоумевать, зачем в биографии Ивана Антоновича Ефремова присутствует пространное (на две страницы!) описание поедания блинов почтенным дядюшкой Алексея Петровича Быстрова или подробная история сочинения романа двумя заключенными в сибирском лагере.

Второе. При обилии посторонних и совершенно ненужных вещей в книге практически нет ничего о том, без чего никакая биография И. А. Ефремова не может считаться полной, а именно о тафономии как о новом научном направлении, созданном им. Я, конечно, не считаю, что здесь надо было посвящать этому вопросу отдельную большую главу, как это сделал в своей книге Чудинов. Но ввести, как это сделано в «Через горы времени», три-четыре страницы на эту тему, в самых общих чертах, но логически связно рассказав о разработке и сущности тафономии, было просто необходимо. А что мы имеем на деле? Цитату из книги Чудинова на полторы страницы, размещенную где к слову пришлось, в случайном месте, и несколько стандартных фраз вроде «именно тогда у него стали созревать замыслы», разбросанных тут и там по тексту. Таким образом, научный путь Ефремова к созданию тафономии – а именно это наиболее важно для биографического издания – не показан, можно считать, никак.

Третье. Не раз попадаются эпизоды, где подробно расписаны мысли самого Ивана Антоновича, его родных и друзей в те или иные моменты их жизни. Откуда авторам известны эти мысли? Думаю, что ниоткуда – просто они пользуются случаем подать под этим видом свои собственные соображения и воззрения на то, о чем взялись писать. Внося таким способом в повествование желаемую дозу надрывности и тоскливости, они успешно поворачивают эмоциональную окраску событий в нужном им направлении. Только вот биографии пишутся все-таки для того, чтобы излагать факты из жизни человека, а не служить проводником авторских домыслов в массы под прикрытием той или иной уважаемой личности.

Четвертое. Если бы отдельными случаями «чтения мыслей» дело и ограничивалось, я даже не стал бы касаться здесь таких вот мелких подтасовок. Все, однако, обстоит намного хуже. Авторы не пропускают ни единой сколько-нибудь значимой мировоззренческой цитаты из ефремовского наследия без попыток исказить, извратить ее, придать ей удобное для себя значение. Делается это очень незатейливо: пишется «разъяснение» – когда одно предложение, когда два, когда небольшой абзац – и прицепляется вслед за цитатой этаким крысиным хвостиком. Сразу после окончания очень длинной цитаты (а таких, напомню, в книге полным-полно), когда читатель настроен переключить внимание и вернуться к восприятию авторского текста, такое «разъяснение» трудно пропустить. Хочешь – не хочешь, а зацепишься за «крысиный хвостик» глазом.

Пятое. Вначале мне понравилась идея выделять жирным шрифтом названия произведений Ефремова в тех местах текста, где авторы уделяют им особое внимание, – так точно не пропустишь. Только вот, как оказалось, выделять-то вовсе нечего. Я ожидал, что отыщу в этих местах истории создания этих произведений, все указания на прототипы действующих лиц, на реальные случаи из жизни, на места действия и т. п. А вместо этого вынужден был читать простые пересказы сюжетов вперемешку с многословными, унылыми, однообразными и зачастую совершенно извращенными измышлениями авторов по поводу того, что якобы хотел сказать Ефремов тем или иным своим произведением. Напомню: перед нами именно биография, а не литературоведческий трактат. Следовательно, всем этим словоизлияниям здесь совершенно не место. А насчет значения того или иного рассказа и заложенных в нем мыслей я уж сам как-нибудь соображу и без назойливых «крысиных хвостиков», спасибо. Справедливости ради отмечу, что искомые мною упоминания, кем был навеян тот или иной образ персонажа или событие, в книге все же можно найти. Однако наткнуться на них можно разве что случайно, так как они разбросаны по разным местам без какого-либо порядка – просто там, где пришлось к слову.

Наконец, шестое, непосредственно связанное с четвертым и пятым пунктами, – то главное, из-за чего я столь негативно оцениваю данную книгу. Книга изо всех сил старается убедить читателя, что Иван Антонович Ефремов, известный убежденный и последовательный сторонник диалектико-материалистического мировоззрения, будто бы на самом деле тайком исповедовал некие мутные оккультно-эзотерические взгляды. А чтобы дать об этом знать своим «единомышленникам», якобы раскидывал в своих книгах там и сям различные «тайные знаки», которые на это указывают. Чтобы «доказать» это, Еремина и Смирнов усиленно занимаются подтасовкой фактов, манипуляцией выдранными из контекста цитатами и вставкой «крысиных хвостиков» в любом мало-мальски пригодном месте. Вначале это еще не столь заметно – так, отдельные всплески активности. Зато потом откровенный бред начинает литься уже просто рекой. Чего стоит хотя бы назойливый поиск символов мужского и женского начала во всех подряд ранних рассказах! Это было бы даже смешно, если не было бы так грустно – подобный, простите за выражение, фаллический редукционизм попросту опошляет творчество Ивана Антоновича Ефремова, сводя его к «плоской психике моллюска» (как выразился сам Ефремов в «Лезвии бритвы» о таких вот любителях искать «тайный смысл» там, где его нет).

Впрочем, не стремясь перечислять примеры таких вот «толкований тайных знаков», советую просто найти открытое письмо Таисии Иосифовны и Аллана Ивановича Ефремовых, опубликованное в 2015 году в журнале «Новый мир» как раз в ответ на публикацию книги Ереминой и Смирнова. Оно есть в сети в открытом доступе, и там все точки над i расставлены жестко и без обиняков. Вдова и сын Ивана Антоновича Ефремова – это те люди, которые имеют неоспоримое право говорить с нами от его имени. И они ясно дали понять, что измышления Ереминой и Смирнова – это, мягко говоря, полная ерунда. А так как фактически вся книга выстроена на этой чуши, то и ей, получается, грош цена, несмотря на огромную работу с источниками, проделанную авторами. Собрать источники мало – надо еще правильно распорядиться ими. Еремина и Смирнов же поставили перед собой совершенно иную цель: прикрываясь авторитетом и известностью имени Ивана Антоновича Ефремова, всеми силами лить воду на свою мельницу. Как результат, их сочинение никоим образом не заслуживает доверия. А следовательно, замечание П. К. Чудинова: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего» – остается по-прежнему актуальным.

Своим знакомством с данным образчиком литературного шлака я обязан характерному эпизоду: здесь, на «ФантЛабе», автор, един в четырех лицах – он сам явным образом и три фальшивых «восторженных читателя», – неумеренно восхвалял собственные творения (сейчас это все уже, к счастью, вычищено). Это и дало мне основание априори посчитать их шлаком: полагаю, что по-настоящему хорошие книги в такой, с позволения сказать, «рекламе» не нуждаются. Другое дело, если речь идет о чем-то, что своими чисто литературными достоинствами привлечь широкое внимание имеет мало шансов. Вот я и решил убедиться в этом лично, то есть ознакомиться с каким-нибудь фарутинских сочинений. Выбрал одно из них наугад – это и оказались «Дети богов».

Итак, что мы тут имеем? Простой как мычание сюжет, построенный на незамысловатом наборе штампов: сверхлюди, могущественная корпорация, скрытые от непосвященных древние знания, тайное общество с нацистскими корнями, устраняющее всех, кто стоит на его пути, и прочая махровая конспирология на тему Третьего рейха вместе с Четвертым и даже Пятым (sic!). Продолжу в духе еженедельных списков увлечений одной популярной на здешнем форуме лаборантки: монады, «Аненербе», ПМЦ, рабы божьи, база 211, «Книга Знаний», теософы, револьверы, арийцы, Новая Швабия, сыворотка правды. Все свалено в кучу и хорошенько перемешано. Также присутствуют в немалом количестве убийства, перестрелки и погони. Еще в наличии имеется мускулистый, пахнущий по́том главный герой в майке и красивая девушка, которая его терпеть не может, но он ради нее все равно голыми руками расшвыривает целый отряд злодеев с автоматами. Затем главный герой и спасенная им девушка, чудом оторвавшись от погони, мчатся на аэродром и тут же вылетают… в Антарктиду. Вот так, просто, – сели-полетели. На транспортном самолете. Без дозаправок. Из Европы в Антарктиду. В майках. Здорово, да?

Вообще говоря, текст – это сплошь сборище нелепиц. Вот полицейский выходит на утреннюю пробежку. Бежит он очень странно: его цель – соразмеряя силы, пробежать трехкилометровый круг, но вместо этого он отчего-то переходит на бег с полной отдачей, как на стометровке. Затем оказывается, что во время пробежки на нем надеты джинсы, а в их заднем кармане даже лежит служебный жетон. Вот вы, желая пробежаться ради тренировки, стали бы надевать джинсы, да еще класть в тугой задний карман нечто твердое и колючее? Президент крупной корпорации запросто заходит к рядовому начальнику отдела, потом лично проводит для уже упомянутого полицейского экскурсию по лабораториям, со всем знанием дела поясняя разнообразные тонкости их работы. Главный герой, выпив целую бутылку бренди, садится за руль и успешно проезжает через полгорода. Затем он решает, что ему необходимо еще раз повидаться с президентом корпорации, но догадывается, что в таком виде – с перегаром изо рта, щетиной на физиономии и в мятой одежде – ему попасть на прием вряд ли удастся. Тогда он идет обходным путем – штурмует забор, подкапывается под изгородь из колючей проволоки и отправляет в нокаут десяток охранников. Видимо, по замыслу автора, этот эпизод должен показать невероятную крутость главного героя, но на деле лишь свидетельствует об отсутствии у него мозгов: вместо очередного мордобития достаточно было бы просто прибегнуть к помощи бритвы, зубной щетки и чистой рубашки.

В «Детях богов» фигурируют так называемые «арсанты» – носители древнего инопланетного «гена гениальности». Слово «arsant», по Фарутину, по-латыни означает «обладающий знаниями». Заглянул я интереса ради в словарь: нет в латинском языке такого слова. О латыни у автора вообще очень своеобразные представления: похоже, он считает, что достаточно добавлять к словам окончание «-us», и вот вам язык цезарей и цицеронов. Как вам, например, такое (пунктуация сохранена): «Даже школьники знают, что arcticus на латыни означает «медведь», а следовательно anti-arcticus, то есть «антарктида» означает их полное отсутствие»?

Кстати, слово «арсант» смахивает на гибрид «фарсанов» С. Слепынина и «итантов» Г. Гуревича. Подозрительно совпадает и смысл понятий: фарсаны – способные к самовоспроизводству слуги-андроиды, итанты – особо одаренные люди, арсанты – и то, и другое одновременно. Невольно приходит на ум нашумевшая лет десять назад история школьника, который выдавал перелицованную Ubuntu за собственноручно написанную операционную систему под названием Bolgenos и утверждал, что это несусветное название – слово из испанского языка…

Полагаю, само собой понятно, что текст вдобавок ко всему изобилует пунктуационными и синтаксическими ошибками. Орфографические тоже присутствуют – пусть их не так много, но среди них встречаются такие перлы, как «подчивать» (попробуйте догадаться, какое слово имеется в виду).

Все вышеперечисленное – только примеры из первых двух или трех глав. Дальше я не стал выписывать (хотя там имеется еще много всякого, достойного увековечения в теме «Ляпы авторов-фантастов») – и без того все ясно. Дочитал, правда, собравшись с силами, до конца. Впечатление подтвердилось полностью: перед нами не более чем дешевенький, примитивненький боевичок подросткового уровня, ничем не выделяющийся на фоне сотен подобных ему литературных поделок. Ну что ж, пожелаем автору дальнейших творческих успехов. Главное, чтобы его творения все-таки в будущем получали известность благодаря своим достоинствам, а не в результате самовосхвалений.

Не стану скрывать, что стимулом для написания данного отзыва послужила деятельность одного посетителя «ФантЛаба», опубликовавшего месяца четыре назад серию абсолютно разгромных отзывов на все без исключения части «Патруля времени» под общим девизом «Не читать!!!». Что только он не ставил Андерсону в вину: и что тот восхваляет американский милитаризм, и что замалчивает роль русского народа в мировой истории (ну да, если действие происходит в античности или раннем средневековье – как же без русских-то?!), и еще немало всего. Обвинения, разумеется, смехотворные, однако в голове против воли зашевелилась мысль: сам я от «Патруля времени» когда-то не то чтобы остался в восторге, но в целом впечатление получилось неплохим; но дело было давно, я мог и забыть что-нибудь, на что-нибудь не обратить внимания; так, может быть, стоит все-таки перечитать на всякий случай – вдруг второе впечатление и вправду окажется хуже первого? Так что с полки был извлечен объемный, под тысячу страниц, том из серии «Шедевры фантастики», и я погрузился в перечитывание приключений Мэнса Эверарда и его коллег.

Как и всякая серия произведений, создававшаяся постепенно, в течение долгого времени (в данном случае – четырех десятилетий), «Патруль времени» несет в себе явные следы изменений в творческом методе автора. Они особенно заметны, если читать все его части подряд, как сделал сейчас я. В пятидесятые годы, задумывая Патруль времени, Андерсон явно не ставил перед собой задачу создать что-нибудь с претензиями на глубокий смысл, с философским или психологическим уклоном, с запутанным и полным интриг сюжетом. Он взялся за чисто приключенческую темпоральную фантастику – несложные персонажи, нехитрые повороты сюжетов и обязательный быстро достигаемый хэппи-энд. Не стремился он и четко продумывать временны́е парадоксы, правила их возникновения и разрешения и часто крутил ими как хотел в угоду собственным замыслам. Первая повесть, давшая впоследствии название всему циклу, была именно такой – со вполне предсказуемым ходом событий, «богом из машины» в нужный момент и счастливым окончанием. За ней последовали столь же простая «Delenda est», авантюрная «Легко ли быть царем» и очень интересная по замыслу, но разочаровывающе просто реализованная «Единственная игра в городе». Зато эти повести сильно различаются временем и местом действия: тут и средневековая Британия, и древняя Персия, и Америка в альтернативном XX веке и в доколумбовы времена – и написаны легко и с выдумкой. Кажется, что сама идея Патруля времени за первые пять лет автору нисколько не наскучила, и он от души развлекался ею, подкидывая оперативникам Патруля все новые и новые задачи.

Затем был долгий перерыв, в течение которого в цикл добавился только совсем уж простенький и коротенький «Гибралтарский водопад», а всерьез к «Патрулю времени» Андерсон вернулся только в восьмидесятые годы. И вот эти последние повести, хотя и похожи на первые, уже больше похожи на плоды «ремесленного» подхода к делу, но зато с явными претензиями на серьезность. Почти все они скроены по одному лекалу: вначале выбирается место и исторический период, как можно глубже изучаются, после чего придумывается аргументация, почему именно данные время и место являются ключевыми для мировой истории. Для пущей убедительности описывается альтернативный вариант – что будет, если что-нибудь пойдет не так (если коротко, то мир непременно станет чем-то вроде уродливой карикатуры или пародии на нашу реальность). Основа готова, остается изобрести несложную интригу с обязательным участием Меро Варагана – «дежурного злодея» цикла, – добавить некоторую долю глубокомыслия и перенести полученный набор ингредиентов на бумагу. Попытка уйти от такой схемы в «Звезде над морем» явно провалилась: более скучной и унылой вещи в составе «Патруля времени», кажется, нет. Без Варагана и экзальтационистов обошлась еще «Печаль гота Одина», и вот с ней получилось иначе: хотя читать порой тоже скучновато, зато тяжесть долга сотрудника Патруля здесь показана яснее всего. Даже Мэнс Эверард, сквозной персонаж «Патруля времени», меркнет перед Карлом Фарнессом. Но самой колоритной фигурой цикла является, на мой взгляд, не Фарнесс, а дон Луис Кастелар из «Года выкупа» – испанский конкистадор, умный и энергичный, одержимый идеей завоевания мира для католической церкви при помощи машины времени из далекого будущего и оружия двадцатого века. Андерсон уже однажды, задолго до «Года выкупа», обратился к похожему сюжету и написал «Великий крестовый поход», вещь весьма удачную. Вот и с доном Луисом, уверен, получилось бы не хуже, если бы только писатель позволил ему в полной мере проявить себя. Но он как раз не позволил, быстро выведя дона Луиса из игры и предпочтя сосредоточиться на противостоящей ему Ванде Тамберли и уже изрядно поднадоевшем Эверарде – как в самом «Годе выкупа», так и в последовавшем за ним «Щите времени». «Щит времени», кстати, получился достойным конкурентом «Звезды над морем» по части унылости – его я просто домучивал, так и не поняв, зачем надо было сочинять полноразмерный роман с несколькими почти независимыми сюжетами и претензиями на серьезность, вместо того чтобы написать на том же материале две-три отдельные повести в привычном формате.

Так что же получается в итоге? Закончив перечитывать «Патруль времени», я убедился, что мое первое впечатление: неплохо, но далеко не шедевр – было верным. Это чисто приключенческая темпоральная фантастика, по преимуществу легкая и необременительная, глубоким смыслом не отягощенная и ставящая перед собой в основном развлекательные цели. Так к ней и стоит относиться, не требуя большего. Зато уж в этой своей «лиге» «Патруль времени» – не только классика жанра, но и, отважусь сказать, его эталон.

Ну вот я и прочитал столь обсуждаемый на «ФантЛабе» в последние месяцы роман Брента Уикса «Черная Призма». Сразу скажу: я заранее не строил иллюзий относительно его содержания и не ждал, что отыщу в толстой книге с броской обложкой какой-нибудь глубокий смысл или идеи. Просто как-то разнообразия ради захотелось свежего литературного фаст-фуда. Девяноста процентам, если не больше, современного фэнтези можно дать именно такое определение: это чисто коммерческий жанр, да к тому же переживающий явный «кризис перепроизводства». Чтобы оставаться конкурентоспособными, нынешние сочинители фэнтези отчаянно стараются придумать что-нибудь такое, до чего еще никто прежде не додумался. Вот и лезет каждый из кожи вон по-своему: кто изобретает всякие хитрые магии, кто пытается взять свое тщательной проработкой мира и основательностью повествования, а кто просто эпатирует читателя всякой грязью и натуралистическими подробностями. И, само собой, каждый старается расписывать свои творческие находки как можно объемнее: больше типографских знаков – больше гонорар. Проще говоря, такая литература – полная противоположность произведениям основоположников жанра, которые вкладывали в свои книги смысл и умудрялись донести его до читателя на сравнительно умеренном количестве страниц, не сочиняя серии из нескольких толстенных томов под завлекательными названиями. Вот в «Черной Призме» шестьсот с лишним страниц, и это только первый из пяти томов эпопеи.

«Черная Призма» – одно из тех сочинений, которые пытаются привлечь внимание читателя описанной в них необычной магией. В таком случае разумно было бы предположить, что, раз уж писатель выдумал какую-то заумную магическую систему (а не заумные теперь, кажется, и не выдумывают), то прежде всего стоит разъяснить соответствующие «правила игры». Но вместо этого Уикс применяет безумно раздражающий, но обычный по нынешним временам прием – сделать все наоборот: ничего толком не объяснив, бросить читателя сразу в гущу событий. В первых главах там и сям накидана уйма непонятных слов и разрозненных фактов: тут есть и люксин, и цветодеи, и извлекатели, и многое другое, а что все это значит и как это работает – догадайся сам, читатель, поупражняй мозги. Лишь потом понемногу, где к слову придется, эти обрывки сводятся друг с другом и даются между делом кое-какие пояснения. Точно такой же подход применен и к истории с географией. Какой король-мятежник? Какие междоусобные войны? Из-за чего? Что за Семь Сатрапий? Что такое Хромерия? (И где там, кстати, правильно делать ударение: Хроме́рия или Хромери́я?) В этом и во многом другом также приходится разбираться по ходу действия, потому что никаких толковых объяснений на этот счет не дается.

Что ж, кто-то, я уверен, сочтет вышеописанный подход достоинством: мол, повод пошевелить мозгами и проявить проницательность. Но раз подобного рода фэнтези пишется как чисто развлекательная литература, то совершенно неоправданно заставлять читателя трудиться и самостоятельно складывать кусочки мозаики воедино. Вместо этого я предпочел бы в качестве «вводных» сразу получить цельную картину на момент начала действия, чтобы легко и без усилий погрузиться в созданный Уиксом мир. Разбираться досконально, что к чему, желание возникло бы в одном-единственном случае: если бы в книге нашлось что-нибудь по-настоящему глубокое, интересное и оригинальное (цветовая магия, в буквальном смысле высасываемая из пальца, разумеется, не в счет). Но, как уже сказано выше, ничего такого я там не ожидал отыскать – и действительно не отыскал. Когда я наконец разобрался в происходящем на страницах книги, то убедился, что она содержит всего лишь стандартный набор давно истертых, избитых, истрепанных сотнями бойцов на фэнтезийном фронте героев и ситуаций. Борьба за власть, войны, мятежи и интриги. Избранный – само собой, не знающий, что он Избранный. Несчастная любовь, «скелеты в шкафу» и связанные с этим душевные терзания. Заточенный в тайной темнице брат – почти Железная Маска – и снова интриги и тайны, интриги и тайны... Все это сплетено в один клубок, который по ходу дела не то распутывается, не то запутывается еще туже – поди разбери. Конца, естественно, нет – есть только промежуточная остановка перед вторым томом. В общем, похоже, что «Черная Призма» была написана по заветам Портоса: я пишу фэнтези… просто потому, что пишу фэнтези – интриги ради интриг, войны ради войн, магия ради магии. Впрочем, причина появления на свет «Черной Призмы» может быть какой угодно, кроме одной-единственной: когда у писателя есть что сказать своим читателям. Бренту Уиксу сказать нам явно нечего, но он изо всех сил старается это скрыть за разноцветной мишурой, как скрывают свои глаза извлекатели за цветными очками.

Немного напишу о переводе, который здесь столько ругали. Он, хотя и не так ужасен, каким его здесь представляют, – видал я переводы и похуже, – и в самом деле неуклюж и косноязычен. Местами явно ощущается недостаточный словарный запас переводчика, навязчиво повторяются одни и те же дурацкие выражения (пистолеты непременно «взревывают», а мышцы обязательно «бугрятся», даже у толстяка Кипа). Портит книгу и крайне халтурная корректура. Поделюсь только одним мини-шедевром: «Она возглавляла короткую череду однокашниц, неуклюже высоко понимая свой стул, чтобы не споткнуться». Я не пошляк, но «высокое понимание стула» вызывает у меня какие-то нездоровые проктологические ассоциации, а уж если это делается неуклюже, то вообще становится не по себе. Книгу явно готовили и выпускали в большой спешке, иначе такие вот ляпы наверняка удалось бы выловить и исправить.

А что в итоге? Если коротко, то перед нами типичный образчик современного коммерческого фэнтези, написанного по принципу «все пишут, а я чем хуже, дай-ка и я попробую». Не скажу, что его было неинтересно читать, – нет, там есть немало увлекательных мест, но общая смысловая нагрузка «Черной Призмы» остается нулевой, и в целом творение Уикса ничем не выделяется. В самом деле, если вы хотите основательности и монументальности – то вам к Мартину или Джордану. Если крови и кишок со всем содержимым – к Аберкромби. Если тайных интриг и могущественных властителей – к Кею. Если нужен главный герой – честный пройдоха – к Ротфуссу, а если хотите больше душевных травм и терзаний – то к Хобб. И так далее. А в «Черной Призме» намешано всего понемногу, вот и вышла книга на один раз – прочитать и забыть.

Помните школьные сочинения по литературе, над которыми мы все мучились когда-то? Катерина – луч света в темном царстве, Онегин и Печорин – лишние люди и тому подобное. Мы писали эти сочинения без души, без мысли, одними и теми же шаблонными фразами, механически заученными со слов учителей, писали просто потому, что так надо и так всегда пишется. Именно такое сочинение и напомнила мне первая книга «Я вернусь через тысячу лет» – что-нибудь на тему «Трудовая доблесть, героизм и самопожертвование на ударных комсомольских стройках XXIII века». Стандартные ситуации, стандартные персонажи, стандартные диалоги, стандартные конфликты и способы их разрешения. За все время чтения я не встретил ни одной сколько-нибудь оригинальной мысли. Создается впечатление, что автор просто собрал под одной обложкой все штампы современной ему героико-производственной литературы (даже не обязательно фантастической), не особенно задумываясь о том, что у него получится в результате.

Как следствие, возможностей прийти в недоумение – хоть отбавляй. Больше всего поражает техническое развитие человечества: оно сумело освоить межзвездные перелеты, искусственную гравитацию и общение при помощи мыслеприемников, но при этом так и не додумалось снабжать телефоны памятью на десяток номеров, и главный герой немало гордится, что он такую память изобрел (в виде отдельной коробочки, заметьте, а вовсе не встроенную). Вертолеты, как и триста лет назад, заправляются жидким топливом, получаемым из нефти, а электроэнергия вырабатывается на тепловых электростанциях. Странно? Да, и эти странности не исчезают даже в недавних изданиях, в которые автор внес правки сообразно реальному развитию техники за последние десятилетия. Память на десять номеров заменена чем-то вроде «умных» часов (на двадцать номеров), вдобавок упоминаются компьютеры, сотовая связь и Интернет. Но в тексте, написанном в шестидесятые годы прошлого века, эти современные правки выглядят откровенно неуместно – как будто старую книгу, когда-то хорошо изданную, но сейчас потерявшую былой лоск, второпях залепили там и сям блестящим скотчем.

Нелепостям в картине технического развития сопутствуют такие же нелепости в развитии социальном. Автор явно задался целью изобразить светлое и справедливое общество будущего, каким оно рисовалось в лучших образцах советской фантастики вроде «Туманности Андромеды», но не преуспел в этом. Нарисованная им картина вызывает в памяти прежде всего не фантастические, а самые обыкновенные производственные романы в духе соцреализма, коим несть числа. Как будто взяли целиком набор персонажей, ситуаций, конфликтов и сюжетных ходов и из середины двадцатого века простым «параллельным переносом», без малейшей трансформации, переместили на триста лет вперед. Так что в романе наличествуют и завод, и директор, и несчастные случаи на производстве, и инженеры, ссорящиеся между собой из-за программы испытаний. Есть и еще одна характерная черта – непременное наличие в рабочем коллективе антигероя – подлеца, завистника и властолюбца. Всем хорошо известно, что это за тип, но разоблачать его и гнать в три шеи никто не спешит – наоборот, верят его обещаниям и всячески перевоспитывают. А в изгнание отправляется другой, который, если разобраться, вообще ни в чем не виноват.

Кое-какие черты описанного в книге общества вообще балансируют на грани здравого смысла. Например, всем будущим участникам перелета на Риту (осваиваемую людьми планету) предписывается в обязательном порядке пережениться между собой, пока идет подготовка к полету, а не нашедшие себе пару никуда не полетят. Позволю себе заметить: отсюда остается всего один шаг до аракчеевских «военных поселений», где женихов и невест организованно выстраивали в две шеренги и женили тех, кто оказался друг напротив друга.

Постепенно начинает вызывать сомнения и само поведение землян на Рите: уж больно основательно они там обустраиваются. По всему материку строятся города, дороги, электростанции, заводы, курорты и прочие прелести развитой цивилизации, а основная заявленная цель прилета – помощь первобытным племенам планеты – быстро отступает на второй план. Так и кажется, что пройдет еще немного времени, и земляне полностью сделают себе из Риты новый дом, а аборигенов загонят в резервации и будут усиленно снабжать алкоголем и табаком до полного вымирания. Сделать это будет тем проще, что местное население с биологической точки зрения почти ничем не отличается от людей, а от смешанных браков даже рождаются дети (!). Естественным образом по мере чтения возникает вопрос: коль скоро существенных различий между коренными обитателями Риты и землянами нет, зачем вообще надо было затевать фантастический роман о далеком будущем с перелетом на другую планету? Можно было бы отлично развить точно такой же сюжет, оставаясь в нашем времени и на Земле – где-нибудь в амазонской сельве или арктической тундре. Книга от этого, пожалуй, только выиграла бы – больше правдоподобия и убедительности.

Отмечу, что в недавних изданиях при помощи очередной правки резко изменена главная причина экспедиции на Риту и тем самым оправдано хозяйское поведение землян, но я здесь имею в виду первоначальный вариант текста. А вообще говоря, все эти изменения, сделанные десятилетия спустя, отнюдь не улучшают общее впечатление – скорее, наоборот. Автор как будто расписывается в собственной неудаче и запоздало пытается при помощи таких вот «костылей» хоть как-нибудь поправить дело. Заодно он пользуется возможностью добавить в текст то, о чем не решился упомянуть тогда, в шестидесятые годы, – мол, теперь-то можно! И если вы не хотите то и дело сталкиваться по ходу чтения с такими вот раздражающе-конъюнктурными штучками, лучше отыщите какое-нибудь из ранних изданий.

Все написанное выше подводит к следующему заключению: перед нами не фантастика как таковая, а, скорее, образец чисто механического проецирования жанра советского производственного романа на фантастические декорации. Поэтому в противоположность предыдущему отзыву заявлю, что на одну доску с «Туманностью Андромеды» и Миром Полудня это сочинение ставить никак нельзя: не те масштабы, не тот уровень персонажей и проблем и не та глубина замысла.

Не собираюсь быть чересчур многословным и подниму только один вопрос, который занимает меня с тех самых пор, как я открыл первые страницы первого романа «Песни Льда и Огня» (я из тех, кто сначала прочитал все, что успело выйти, а потом уже стал смотреть сериал). Возьмем, к примеру, Толкина. Он хотел создать английский эпос – поэтому так тщательно сконструированы история и мифология Средиземья, поэтому на каждой странице «Властелина Колец» чувствуется множество прошедших лет и тоска по прошлому. Или, например, Урсула Ле Гуин с ее Земноморьем. Ее базовая идея – становление человека, познание самого себя, преодоление зла в себе и в других людях. Все это тоже прекрасно ощущается при чтении. А вот с какой целью взялся за свое монументальное сочинение Мартин? Конечно, он превосходно воссоздал процесс погружения средневекового феодального государства в хаос междоусобных войн, сдобрив его щепоткой магически-мистической жути и добавив самых настоящих драконов, – но все-таки какова основная идея его замысла? Сдается мне, что ее как таковой и нет, а просто Мартину захотелось отметиться в жанре эпического фэнтези, чтобы потом сказать: а вот я тоже так могу!

Поначалу и без стержневой идеи получилось, конечно, эффектно и мощно: просто выложить перед читателем ряд сочных ломтей средневековой жизни со всеми натуралистическими подробностями, заодно угробив при этом как можно больше народу. Но это все само по себе быстро надоедает и начинает утомлять, а ничего нового взамен мистер Мартин так и не смог предложить. Так что, по-моему, как раз отсутствие базовой идеи и загубило «Песнь Льда и Огня»: с каждым новым романом действие становится все более тягучим, запутанным и бессмысленным. Сейчас оно зашло уже в такие дебри, что неохота даже помнить и разбираться, что там к чему на данный момент. А если цикл и будет когда-нибудь завершен, не уверен, что у меня возникнет желание его дочитывать.

«И начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия…»

Перед тем как взяться за этот отзыв, я любопытства ради посмотрел, как оценивают «Солярис» пользователи «ФантЛаба». Гистограмма свидетельствует о всенародной любви и обожании – следовательно, нижеизложенным я могу навлечь на себя немилость местного сообщества. Да-да, вы поняли правильно: отзыв будет критическим. Я рискну заявить, что считаю «Солярис» сильно переоцененным, и ниже постараюсь аргументированно изложить свою точку зрения.

Как известно, основной постулат, который Лем выдвигал в «Солярисе» и во многих других своих произведениях, состоит в том, что возможности человечества к познанию иного разума очень ограниченны. Согласно Лему, люди в соответствии со своим разумением ищут в космосе не более чем самих себя в той или иной модификации, свое «зеркало», а наткнутся, скорее всего, на настолько чуждый разум, полноценный контакт (то есть осмысленный и целенаправленный обмен информацией) с которым невозможен в принципе. В этом Лем резко противопоставил себя тем фантастам, которые придерживались иных позиций:

а) что разумные существа неизбежно должны быть антропоморфны и обладать разумом, понятным и близким человеку (пример – Иван Антонович Ефремов);

б) что разумные существа могут иметь какой угодно облик и мыслить не как человек, но найти с ними общий язык все же будет возможно (пример – Клиффорд Саймак).

Заметьте, что сторонники двух перечисленных точек зрения на вопросы контакта, как правило, хорошо обосновывали свои позиции. Ефремов, например, отталкивался от диалектико-материалистического представления о разуме как об отражении объективных законов мироздания, единых для всей Вселенной, – следовательно, его развитие везде должно идти единообразно. Саймак был убежден, что у любых разумных существ рано или поздно разовьются схожие понятия о добре, гуманизме и справедливости и можно будет наладить с ними взаимопонимание на этой основе. Ну, а Лем? Его постулат дается в «Солярисе» как аксиома, не будучи подкрепленным никакими сколько-нибудь внятными доводами. Конечно, на то и существует фантастика, чтобы исследовать подобные труднопредставимые ситуации. Однако никакому фантастическому сюжету отнюдь не повредит попытка подвести под него научную базу. В последние десятилетия к существительному «фантастика» прилагательное «научная» присоединяется все реже и реже. Но «Солярис» – из тех времен, когда эти два слова были практически неотделимы друг от друга. А значит, и спрос с него должен быть по старым меркам. Вот, например, каким образом возник мыслящий океан на Солярисе? Если он всегда был единственным живым существом на планете, то, конечно, мог со временем в отсутствие конкурентов покрыть всю ее поверхность. Но такое бессмысленное расползание во все стороны отнюдь не требует наличия разума – оно и любой амебе вполне по силам. Если же океан захватил всю планету, постепенно подавив конкурентов, то, конечно, определенные зачатки разума в борьбе за существование у него вполне могли возникнуть. Но как только эта борьба была окончена, стимулы к дальнейшему совершенствованию исчезли – цель достигнута, планета захвачена, больше беспокоиться не о чем. А у Лема океан и в одиночку отчего-то продолжил развиваться, обретя разум и могущество чуть ли не сверхъестественные.

Как бы то ни было, никаких сколько-нибудь внятных обоснований эволюции Соляриса нигде не дано. Разве что в исторической справке, которую читает главный герой романа Крис Кельвин вскоре после прибытия на солярианскую исследовательскую станцию, нам предлагается пара теорий – но и они так и остаются пустыми словами без каких-либо попыток разработать их глубже. Равным образом Лем не посчитал нужным даже намекнуть, каким образом и почему мыслящий океан стал своеобразным локальным богом; почему он проявляет себя только в виде топологических экспериментов и забав с людскими страхами и комплексами; наконец, каким образом он своей мысленной энергией может управлять орбитой целой планеты. Единственное, на что Лем не скупится, – это на подробные описания солярианских феноменов с непременными добавлениями вроде: «безрезультатные дискуссии длились уже двадцать лет», «все гипотезы были опровергнуты», «нумерация томов серии “Соляриана” достигла четырехзначных чисел». Не знаю, как вам, а мне в этих комментариях видится некое скрытое ехидство: смотрите, дорогие мои, смотрите, десятки лет спорите, тысячи томов сочинили, а воз и ныне там. Это, конечно, еще один авторский ход в деле утверждения основного философского постулата романа – нам, людям, дескать, все равно не понять, так что не стоит и пытаться хоть что-нибудь рассказывать и объяснять. И в то же время в строках многословных, но подчеркнуто поверхностных описаний проступают следы какой-то намеренной осторожности со стороны автора: нет, не дам я им (то есть персоналу станции и нам, читателям, заодно) ни малейшей зацепки, а то ведь ухватятся, применят свои способности к познанию, которых у них, по моему убеждению, быть не должно, размотают весь клубок и обнаружат, что внутри-то пусто…

Чтобы совсем уж прочно защитить свое творение от рационалистического подхода, Лем вдобавок надежно прячет слабость исходных допущений «Соляриса» под глубоким психологизмом действия. Однако, если поразмыслить, можно прийти к выводу, что это опять-таки работает не в его пользу. В самом деле, тот, кто обратит внимание на основную идею, не может не почувствовать ее голый примитивизм и не удивиться, зачем надо было городить такой огород только ради того, чтобы донести ее до читателя. В этом случае целостность восприятия произведения теряется: философская основа отделяется от сюжета, а возможно, и вообще рушится, не выдержав его тяжкого груза. Сам сюжет, лишенный опоры, тоже рассыпается на мелкие обломки, в каждом из которых по отдельности очень немного смысла. Если же читатель увлекается прежде всего переживаниями людей на солярианской станции и их «скелетами в шкафу», он может вообще пройти мимо исходного авторского посыла. Мучительные раздумья и сомнения Кельвина, неожиданно нашедшего на станции двойника своей давно погибшей любимой девушки, заслоняют вопросы контакта даже в том случае, если читатель готов разделить взгляды автора.

Пора переходить к выводам. Я привык считать хорошей ту литературу, где автор дает читателю возможность думать вместе с собой, предоставляя для этого весь набор своих аргументов и рассуждений, с которыми можно соглашаться или же пытаться их оспорить. Лем же в «Солярисе» поступает с точностью до наоборот: всеми силами впихивает в читателя свои аксиомы, одновременно убеждая его в тщетности любых попыток хоть как-нибудь оценить эти постулаты с рациональной точки зрения. Фактически «Солярис» – это намеренно замкнутая сама на себя авторская конструкция, по причине своей замкнутости неуязвимая для любой рациональной критики извне. Если проще, то ее логический эквивалент – придуманное Чеховым выражение: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», – которое кто-то из отечественных фантастов метко назвал «идеальной моделью безразмерной безмозглости». Я не стремлюсь быть столь же категоричным и употреблять подобные выражения, но при чтении параллель выстраивалась в уме сама собой: нам не познать Солярис, потому что он непознаваем, а непознаваем он, потому что нам его никогда не познать. Да, у Лема есть немало того, что я читаю и перечитываю с удовольствием. Но «Солярис» к числу таких произведений определенно не относится.

Периодически почитываю на здешнем форуме тему о творчестве братьев и заметил, что среди предметов дискуссий там с большим отрывом лидирует именно обсуждение событий и поступков в «Трудно быть богом». Что могли сделать земляне в Арканаре? Почему они это делали (или не делали)? Почему делали так, а не иначе? Для чего они это делали? Кто такой Румата – герой или подонок? И так далее, и тому подобное. Многие вопросы пережевываются не один раз и все равно поднимаются с завидной регулярностью. Видно, есть что-то в «Трудно быть богом» такое, что одним не дает покоя, зудит и свербит беспрерывно, а других раз за разом заставляет защищать свою точку зрения, снова и снова разъясняя оппонентам очевидные вещи.

Сам я в дискуссии на форуме не лезу и лезть не собираюсь, а просто изложу свое видение этих вопросов здесь. Я не нахожу в «Трудно быть богом» никакого скрытого смысла, «фиг в кармане» и прочего подобного, что традиционно приписывается чуть ли не всему, вышедшему из-под пера братьев. На мой взгляд, здесь просто показан единственный возможный путь действий землян из коммунистического будущего Земли в эпохе средневековья, если уж люди мира Полудня считают допустимым присутствовать в Арканаре не только в качестве пассивных наблюдателей. Все другие способы перебирают и один за другим отвергают Румата и Будах в своей беседе. Если их доводов мало, перечитайте внимательно другие произведения Стругацких и не только – тогда, может быть, и затихнут все эти бесконечные «если бы, да кабы…» на форуме. Прямое, «в лоб», воздействие, основанное прежде всего на убийствах и разрушении, – об этом прекрасно написано в «Попытке к бегству» и «Обитаемом острове». Такое же прямое, «лобовое» воздействие, но заключающееся в мгновенном создании искусственного изобилия, описал Исай Давыдов во второй и третьей книгах своей эпопеи «Я вернусь через тысячу лет». У него там, правда, все идет просто отлично, но, если поразмыслить немного, вся убогость и нежизнеспособность такого плана действий: кормить, лечить, переселять – становится яснее ясного (почему именно он нежизнеспособен, я написал в своих отзывах на обе книги). Прогрессорство скрытое, но с использованием властных полномочий и потому выявляемое и ликвидируемое при должной настойчивости, – тот же «Обитаемый остров». А кроме того, остается еще задача освобождения психики аборигенов от врожденной агрессивности, и быстро, в течение жизни одного поколения, ее не решить – об этом «Парень из преисподней».

Вот и получается, что единственный путь – это тот, которым идут Румата и его товарищи. А путь этот узкий – «оступился – и в грязь, всю жизнь не отмоешься». Можно ли считать, что Румата все-таки оступился в конце? Нет, и вот почему. Если прав дон Кондор: «Мы здесь боги, Антон», – то бог, как известно, всемогущ и волен творить все, что заблагорассудится, в том числе и по желанию уничтожить всех своих врагов. Если же дон Кондор ошибается и земляне с их сверхчеловеческими по меркам Арканара возможностями по-прежнему должны оставаться прежде всего людьми, то и тогда Румату никто не вправе осудить за совершенное им: есть предел тому, что может выдержать даже человек будущего, сотрудник Института экспериментальной истории, прошедший долгую и тщательную психологическую подготовку и закалку. Но раз существует такой предел, то, значит, даже такое осторожное и тонкое прогрессорство, какое мы видим в «Трудно быть богом», – даже оно обречено на неудачу? Не думаю. Свой импульс от землян Арканар уже так или иначе получил, пусть он пока мал и незаметен. И он будет ускоряться и расширяться в геометрической прогрессии (вспомните классическое: «Из искры возгорится пламя»), если на его пути не встанут новые доны рэбы. А первого, как мы знаем, убил Румата. Получается, даже учиненная им бойня в конечном итоге пойдет Арканару на благо, что бы там ни считали в Институте экспериментальной истории. А значит, Румата – как человек ли, как бог ли – свое дело для Арканара так или иначе сделал – и в то же время не выпачкал ноги в грязи, в отличие от арканарского бога, вышедшего к народу из Питанских болот. Правда, руки свои он все-таки испачкал кровью – но ее, в отличие от грязи, можно смыть.

А может быть, это и не кровь, а просто сок земляники…

Не счесть, сколько раз я твердил себе: перестань читать современное фэнтези, перестань покупать новинки на дешевой бумаге под яркими обложками, усыпанными похвалами от разнообразных известных личностей и изданий, – это выброшенные на ветер деньги. И все равно время от времени такие мысли затмевает сумасшедшая надежда: а вдруг сейчас анонсы не врут, а вдруг именно на этот раз под обложкой я найду что-нибудь хорошее? Таким вот образом ко мне в руки и попала новинка Дэниела Абрахама. Сразу скажу: надежда, к сожалению, снова не оправдалась.

Сюжетом «Время пепла» напоминает романы Гая Гэвриела Кея – по крайней мере, Кея в его лучшие годы: история двух девушек-воровок из бедного района великого города Китамара, случайно оказавшихся замешанными в дела правящей династии и, в конечном итоге, в судьбу всего Китамара. Только вот историю эту рассказывает нам не Кей, а словно бы какой-то полупьяный забулдыга, перемежающий свою речь крепкими словечками и постоянно сбивающийся с главной темы рассказа на грязь, вонь, темные и холодные комнатушки, где ютятся воры и золотари, и прочие неприятные реалии жизни средневекового города. Да, я знаю, таковы правила современного фэнтези: тыкать читателю в нос натурализмом, пока не затошнит. Чтобы он, значит, проникся духом. Только, пожалуй, густоват дух-то, забивает собой все остальное. Обилие опорожненных (или опоражниваемых на наших глазах) на улицу ночных горшков постепенно начинает утомлять, а роли в событиях, кроме одного эпизода в самом начале книги, содержимое этих горшков не играет никакой.

Нет, все-таки зря я упомянул здесь Кея, тот неаппетитными подробностями читателя не заваливал – так, приправлял рассказ перчинкой время от времени. По общему впечатлению вернее сравнить «Время пепла» с прочитанной не так давно другой новинкой – «Черной призмой» Брента Уикса: в обоих случаях разворачиваются интриги вокруг престолонаследия и борьбы за власть, в них играют существенную роль незаконнорожденные наследники и магические кинжалы, ну и по части натурализма все в порядке. Но главное, что роднит в моих глазах обе книги, – это крайне халтурный перевод. Именно халтурный, и сейчас я это постараюсь для «Времени пепла» показать.

Как я уже упомянул, наш забулдыга-рассказчик не стесняется разухабистых площадных выражений, избегая разве что уж совсем откровенного мата. Но, кажется, к изданию приложили руку, помимо него, и совсем иные личности. Местами «Время пепла» будто переводила какая-то невинная институтка, которой поставили условие: использовать для романа из жизни воров соответствующую лексику. Вот она и использовала то, что смогла вычитать из словарей блатного жаргона и ругательств, но свою девичью стыдливость перебороть не смогла – и оставила уклончивое «естество», соседствующее, однако, с честно названной мошонкой. Еще время от времени к переводу привлекали какого-то клерка, который немедленно начинал сыпать канцеляризмами: «по прибытии площадь оказалась пуста» (речь идет о двух воровках, пробирающихся по ночному городу, но у переводчика они «прибывают», словно какая-нибудь официальная делегация); «по прошествии дней столкнулся с сотней диковин»; «кинжал содержался у одного из ее прошлых контактов».

Получившийся в конечном итоге текст весьма безграмотен. Безграмотен по части лексики и стилистики – это я, надеюсь, уже показал. Безграмотен по части пунктуации: «на западной окраине округа Дарро брат Алис сидел…» – может показаться, что Дарро – название округа, хотя на самом деле Дарро – это имя, просто уточняющие его слова «брат Алис» не выделены запятыми. Безграмотен по части орфографии и грамматики: «считаные секунды», «досчитать до пятиста». Наконец, просто безграмотен, словно бы ни забулдыга, ни институтка, ни клерк толком не владеют русским языком и оттого время от времени производят на свет таких уродцев, как «охрипло» (Сэммиш голосила «охрипло»), «ревящий», «мыловарный», «взошествие» (на престол), «низачем», «больнючее». Бесконечные «потому как» в говоре воров, прачек и стражников – еще туда-сюда, но в речи аристократки Андомаки Чаалат это просто коробит. Можно сказать: это же мелочи, подумаешь – слово там, слово тут. Да только вот если вся книга пестрит такими огрехами, то из их множества и создается общее впечатление.

Ну, а в целом, если отвлечься от качества перевода и корректуры, то «Время пепла» – это типичное современное коммерческое фэнтези: много грязи, крови, интриг, тайн и борьбы за власть, оригинальная достаточно развитая система магии и верований, но ноль смысла в целом. Можно, конечно, применить здесь традиционный для жанра пункт классификатора «Становление (взросление) героя» – и для Алис, и для Сэммиш многочисленные потрясения и опасности не проходят даром, и в конце книги мы видим обеих совсем другими, чем в начале. Только вот я не могу отделаться от ощущения, что сочинять ради взросления двух обитательниц трущоб Долгогорья длинную историю о вечном духе Китамара, магическом кинжале и князе-бастарде – все равно что колоть орехи гидравлическим прессом. Правда, Абрахам – это хорошо видно – очень старается придать Китамару достоверность, сотворить его географию и историю, но все это подается, как это нынче принято, беспорядочно и скупыми порциями: не помогает и не мешает.

А еще «Время пепла» – разумеется, только начало цикла, в данном случае – трилогии, из которой пока написаны только две книги. Что ж, хоть не Брент Уикс с его «Светоносцем» в пяти частях – и то хорошо. Впрочем, тем, кто еще не отвык от качественной литературы и нормального русского языка, браться за новое творение Дэниела Абрахама, тем более в данном переводе, не советую категорически.

Ох, не зря я поминал Кларка с Бакстером и их «Одиссею времени», когда писал отзывы на первые две книги трисолярианского цикла… Теперь, прочитав «Вечную жизнь смерти», я понимаю, что сходство между двумя трилогиями заключается не столько в отдельных эпизодах, деталях или одинаковой базовой идее (целенаправленное уничтожение низших цивилизаций высшими), сколько в общем впечатлении, оставшемся после их прочтения. Первые две книги «Одиссеи времени» еще можно было читать, порой даже не без удовольствия, хотя оригинальностью и новизной идей они не блистали, а вот третья часть вышла бесформенным нагромождением чего попало, абсолютно нечитаемым и непонятно ради чего написанным. Точно так же я воспринимаю и трисолярианский цикл. Его заключительная часть, в отличие от первых двух, – это именно такое вот хаотическое и бесцельное сплетение всего, что только пришло автору в голову. Предыдущие рецензенты писали, что добротная «твердая» фантастика скатилась здесь до уровня банальной космооперы. Я бы уточнил: не оперы, а оперетты. Все по классическим законам этого жанра: есть главная, «трагическая», разлученная судьбой пара, проходящая через весь сюжет с начала и до конца; есть несколько второстепенных героев, иногда серьезных, иногда не очень, играющих вспомогательные роли; наконец, присутствует большое количество третьестепенных персонажей, в нужный момент появляющихся на сцене, чтобы произнести несколько слов, выполнить то или иное несложное действие, после чего исчезнуть до следующего раза, когда они потребуются автору. On vous demandera quand on aura besoin de vous – вот тот основной принцип, по которому построен роман. Персонажи, когда в них пропадает надобность, просто ложатся поспать в анабиозе несколько десятилетий, а потом послушно просыпаются и вновь выходят на сцену.

Меня не оставляет стойкое ощущение, что третья часть трисолярианского цикла обязана своим появлением исключительно разыгравшейся фантазии автора, срочно требовавшей выхода. Иначе зачем вообще надо было писать эту третью книгу? В «Темном лесе» было достигнуто логическое завершение сюжета, и тем самым он практически исчерпал себя. Остались незавершенными только три нити: трисолярианский флот, отвернувший прочь от Земли, два беглых земных корабля и будущее Трисоляриса. Ни одна из них не требовала обязательного продолжения – оно и так угадывалось из хода событий «Темного леса». Но раз уж продолжение существует, я ожидал, что оно для того и написано, чтобы развить эти линии в духе двух предыдущих книг – суховатом, но в целом дельном и, за отдельными исключениями, не выходящем из рамок известных ныне физических теорий и законов. А вместо этого увидел совершенно немыслимое нагромождение как всевозможных притянутых за уши продолжений трех прежних сюжетных линий, так и уймы новых. Чтобы подвести хоть какую-нибудь основу под это все, Лю начинает в большом количестве выдумывать на ровном месте новые законы (как человеческие, так и физические) и сущности. Одни «закрытые области», разрывающие квантовую запутанность, или замедление скорости света в тысячи раз чего стоят! Чем дальше, тем больше сыплется разнообразных «роялей из кустов» со всех сторон. Корабль, способный лететь со скоростью света, – один из наиболее бросающихся в глаза примеров. Многие годы разработка световых двигателей была под законодательным запретом, однако потом, когда такой двигатель срочно понадобился, оказалось, что он уже готов – один-единственный, специально для двух главных персонажей. Далее, «софонозащитные камеры» – автор вдруг изобретает их тогда, когда в них уже в общем-то нет надобности, а устройство таких камер, надо понимать, самое простое. Что мешало изобрести их раньше? Впрочем, вопрос риторический: без софонов не было бы и всей трисолярианской трилогии.

Потом, в самом конце, уже совсем из ниоткуда появляются нейронные компьютеры, аннигиляционные двигатели, безопасные таблетки для краткосрочного анабиоза и другие подобные штуки вплоть до карманной мини-вселенной – и каждый раз как раз тогда, когда возникает такая необходимость. На разъяснения их устройства и принципов действия Лю уже не тратит времени – некогда, история стремительно несется к развязке, подстегиваемая его буйной фантазией. Поглощенный вселенским масштабом своих замыслов, он, похоже, полностью забывает о куда более простых и знакомых вещах. Так что космические города с миллионами обитателей у него располагаются возле Юпитера, прямо среди его убийственных радиационных поясов, а огонь свободно горит в невесомости без дополнительных приспособлений, обеспечивающих приток кислорода.

Если обратиться от физики и космологии к людям, то тут все еще хуже. Я имею в виду прежде всего Чэн Синь, главный и сквозной персонаж романа. Обвинять или оправдывать ее я не собираюсь – она не изменник и не герой, а всего-навсего человек, постоянно оказывающийся не на своем месте. Не стоило выводить ее на первый план и строить сюжет вокруг нее – не заслуживает она такой чести. За все время действия она не совершила почти ничего. В этом Чэн Синь – полная противоположность Е Вэньцзе из «Задачи трех тел» – решительному и непреклонному человеку действия. Чэн Синь же предпочитает действию бесцельное размышление. А если уж все-таки решается действовать, то исключительно под влиянием сиюминутных эмоций – и поэтому неизбежно поступает ошибочно. Все ее последующие многочисленные раскаяния и душевные терзания не значат уже ровным счетом ничего. Ну, а в основном она просто этакой беззаботной мошкой перепархивает из одной эпохи в другую, не задерживаясь нигде сколько-нибудь надолго. Пожила немного, увидела уйму новых чудес, повстречалась с несколькими знакомыми (сильно постаревшими, разумеется), приняла очередную порцию поклонений, почестей и привилегий – и снова в анабиоз еще на несколько десятков лет.

Рядом с Чэн Синь присутствует несколько загадочная АА. Загадочная потому, что непонятно, с чего вдруг она настолько привязалась к Чэн Синь, что бросила все, поменяла свою жизнь и стала верной подругой на целые века.

Роли в «космооперетте» у нее, по сути, вообще никакой нет – так, девочка на подпевках, которая зачем-то вечно крутится на сцене, мелькая перед глазами у зрителей и привлекая их внимание необычным именем. Тут, кстати, любопытно было бы узнать соображения, которыми руководствовались переводчики при передаче таких смешанных китайско-английских имен – их в книге два или три. Зачем надо было и в русском тексте передавать фамилию по-китайски? Для подавляющего большинства читателей, включая меня, эти символы ничего не значат, несмотря на соответствующие разъяснения в примечаниях.

Впрочем, перечислять все, что пришло мне на ум при чтении «Вечной жизни смерти», излишне – не люблю чрезмерно длинные отзывы. Поэтому закончу так: намного лучше было бы выбросить все лишнее и надуманное и сделать из пустого, накачанного «водой» сверх всякой меры романа короткую динамичную повесть. А если уж Лю непременно хотелось выплеснуть все возникшее у него обилие идей вселенского масштаба, то для этого подошел бы формат многотомной «истории будущего» вроде азимовской «Академии» – хорошо структурированной, всеобъемлющей, подробной и неторопливой. А то, что мы имеем на деле, – как и у Кларка с Бакстером, ни рыба ни мясо, попытка впихнуть стремительно расширяющийся объем ненужных фантазий в относительно небольшую книгу. К сожалению, чувство меры в последней книге цикла автору изменило. Даже само название в конечном итоге оказывается ложным: в финале Лю фактически провозглашает вечную жизнь жизни, но никак не наоборот. Интересно, сам-то он заметил столь капитальную нестыковку?

Первое впечатление после прочтения: а что это вообще было? Какая-то бледная и мутная тень отличной оригинальной трилогии… Гед здесь не более чем второстепенный персонаж, а на первое место выступает Тенар. Весь сюжет фактически сводится к ее блужданиям туда-сюда, беспорядочным размышлениям и сновидениям и туманно-значительным разговорам (прежде всего с другими женщинами, потому что мужчины, оказывается, ее слушают, но не слышат). А собственно событий на двухстах с лишним страницах происходит очень мало. Все сколько-нибудь важное можно уместить в одном абзаце:

По такому короткому пересказу, очищенному от словесной шелухи, видно, как измельчали события в четвертом романе о Земноморье по сравнению с эпическими масштабами первых трех. К тому же их никак не получается собрать в единую связную последовательность, чтобы одно вытекало из другого. Тут слишком много такого, что никак не следует из того, что сама Ле Гуин писала о Земноморье ранее, а просто возникает вдруг из ниоткуда («обет безбрачия» волшебников, предание о людях-драконах, само происхождение Техану и еще что-то), – мол, я сейчас это так придумала, отныне примите как данность. Кое-что вообще противоречит ранее написанному. К примеру, в «На последнем берегу» можно найти упоминание, что Кольцо Эррет-Акбе было восстановлено восемнадцатью годами ранее, а в «Техану» Тенар вспоминает, что прошло уже двадцать пять лет, хотя действие обоих романов происходит почти одновременно.

В общем, «Техану» – отличный пример невозможности войти в одну и ту же реку дважды. Замечательная «настоящая» трилогия о Земноморье, написанная в 1968-1972 гг., представляет собой цельный, законченный, связанный сквозным базовым замыслом цикл. Его логическая завершенность заранее обрекала на неудачу любое намерение создать продолжение. Так оно и получилось: попытка «перезапустить» Земноморье в 1990 году, «залив» в качестве «топлива» вместо прекрасных постулатов о душевном взрослении человека в борьбе со злом какие-то жиденькие идейки невнятно-феминистского толка, провалилась целиком и полностью. Пожалуй, если бы их все убрать вместе с невероятным количеством прочей тоскливой мути и зауми, то из оставшихся главных событий получился бы неплохой короткий рассказ. Он мог бы просто, без впадения в патетику, успокоить читателей относительно дальнейшей судьбы Геда:

Ну, а то, что вышло на деле, стоит один раз прочитать «для галочки» и больше не возвращаться к «Техану» никогда.

Эту книгу стоит прочитать как минимум трижды. Первый раз – в детстве: с увлечением погрузиться в мир, где есть волшебники и драконы, где люди живут на островах посреди бескрайнего океана и не ведают, что лежит за ним и есть ли там вообще что-нибудь, где в небесах светит путеводная звезда Толбегрен, а островитяне, следуя ей, на простых лодках пересекают моря.

Второй раз – в юности: осознать, что для того, чтобы творить добро, надо прежде всего понять, что есть зло, и принять его существование – прежде всего в самом себе. Диалектика нынче не в чести, но «Волшебник Земноморья», как ни странно, – замечательная иллюстрация одного из ее законов.

Третий раз и все последующие – уже взрослым: читать и перечитывать с некоторой долей снисходительности, подмечая мелкие ляпы и нестыковки как у автора, так и у переводчика, отслеживать по карте Земноморья путешествия Геда, проводить параллели с прочитанными книгами других авторов, мысленно спорить с Ле Гуин в ее радикальном идеализме или, наоборот, соглашаться с ней, удивляться до мелочей продуманной философии, географии и истории созданного ею мира.

И есть еще одна причина, по которой стоит прочитать «Волшебника Земноморья». Это непреходящая классика фэнтези, и знакомство с этой книгой в раннем возрасте на всю жизнь дает хорошую «прививку» против многочисленной халтуры того же жанра, которой заполнены книжные магазины сейчас. Нет ни злобных орков, ни магов с боевыми заклинаниями, даже простое оружие по ходу действия мы видим крайне редко. А шедевр остается шедевром, несмотря ни на что.

Это будет не столько отзыв, сколько бытовая сценка с акцентом на литературе. Итак, главное действующее лицо – моя супруга, большая любительница корейской и китайской культуры, с моей подачи в прошлом году крепко подсевшая на Лю Цысиня (сам я к творчеству маститого китайца отношусь весьма прохладно, но ей решил посоветовать – и попал в самую точку). Она прочитала все, что только вышло у Лю в «Фанзоне», и после этого решила пуститься в самостоятельное плавание по морю восточной фантастики. Как результат, пару недель назад она с торжеством притащила домой очередную «фанзоновскую» книжку – это и был «Гамбит девятихвостого лиса» – и тут же в нее со всем энтузиазмом вгрызлась. Я видел ее с этой книгой постоянно, в любое время и в любой обстановке, и почти уверился, что ей попался какой-то настоящий шедевр, который я сам как-то упустил из виду и от которого, раз начав чтение, просто невозможно оторваться. Увы, действительность оказалась намного более жестокой и разочаровывающей.

Вчера вечером жена, по уже сложившейся традиции, уселась было читать про девятихвостого лиса дальше, но вдруг захлопнула книгу и обратилась ко мне с жалобной речью примерно следующего содержания:

– Послушай, я больше не могу! Книжка не слишком толстая, я ее читаю уже две недели, но не одолела и половины – просто не могу понять, о чем там идет речь, в чем смысл и зачем это вообще было написано! Чем дальше читаю, тем больше всякой мути. А автор попросту не берет на себя труд объяснить хоть что-нибудь, а просто наваливает все больше и больше зауми. Знаешь, на что это похоже? На отчет об инженерных изысканиях от нерадивого подрядчика: вроде бы и работал, и что-то там сделал, и результаты какие-то есть, а вот описать вразумительно, что же именно сделано и зачем, он не в состоянии. На такие отчеты я тоже смотрю и не понимаю ни слова, хотя и по-русски написано, и на главы разделено, и названо соответствующе. В общем, ну его, этого Юн Ха Ли, поищу себе что-нибудь более толковое…

Тут необходимо пояснение: супруга – читатель фантастики с немалым стажем, так что списать ее реакцию на «Гамбит девятихвостого лиса» на малый опыт не получится при всем желании. Просто она, как и я, выросла на фантастике иных традиций: создававшейся ради каких-либо идей, а не для умствования ради умствования, и написанной для читателя, а не для себя. Я смог утешить ее лишь тем, что она еще не читала, к примеру, Уоттса – так что можно считать, что дешево отделалась.

Вот такая притча из семейной жизни. Как отзыв о произведении, конечно, ее размещать странно – ведь сам я «Гамбит девятихвостого лиса» даже не открывал, – однако мне все-таки кажется, что тому, кто только собирается познакомиться с творением Юн Ха Ли, эта история может пригодиться. У меня всё. Dixi.

Все произведения о Земноморье я четко делю для себя на две части. Первая – оригинальная трилогия: «Волшебник Земноморья», «Гробницы Атуана» и «На последнем берегу». Вторая – все остальное. Разница между ними очевидна, но как сформулировать коротко и емко, в чем она заключается – не внешние, поверхностные различия, а более глубокие, общие признаки? Такой признак я отыскал, перечитав и сами произведения о Земноморье, и множество здешних отзывов на них, – он укладывается в одно-единственное слово. Тысячу раз прав AlisterOrm, назвавший поздние произведения о Земноморье фанфиками: он нашел как раз то самое верное слово, которое стоит сотни других.

Фанфики, как известно, пишутся в подавляющем большинстве случаев отнюдь не для того, чтобы развить идеи создателей «канона» или обогатить образы его героев. Цель сочинителей фанфиков – выразить свои собственные мечты и фантазии, причем не обязательно прямо касающиеся оригинального авторского замысла, а вообще о чем угодно. И вот берутся известные персонажи, кое-какие легко узнаваемые места и ситуации, и все это сочинители заставляют плясать под свою дудку. Что в результате авторский замысел зачастую переворачивается с ног на голову, на первый план вылезают второстепенные и даже третьестепенные персонажи, а смысловая и литературная ценность такого сочинения становится близкой к нулю, сочинителей обычно не волнует.

Теперь посмотрим, как это можно применить к Земноморью. Первую трилогию об этом мире написала в 1968-1972 гг. Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Все прочее, начиная с «Техану» (1990 год), – Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Имена, даты рождения, ученые степени и место проживания совпадают полностью. Но кажется, будто вторая У. К. Ле Гуин была совершенно другим человеком, к первой У. К. Ле Гуин не имевшим никакого отношения. Она даже не стала вникать в смысловую основу трех романов, написанных той, первой Ле Гуин, а просто позаимствовала оттуда все, что приглянулось, и принялась строить из этого свое собственное Земноморье, «пересмотренное и исправленное» (sic!). И вот Гед, Верховный Маг Земноморья, после победы над Кобом отправленный первой Ле Гуин на заслуженный отдых, по воле второй превращается в «Техану» в этакого седого несмышленыша, которого дальновидная и заботливая Тенар обучает азам деревенской жизни; волшебники из стражей вселенского равновесия вроде Огиона или Неммерля становятся в лучшем случае безразличными к миру гордецами, а в худшем – просто злобными мерзавцами, а самоотверженно исправляет творимое ими зло дружная женская команда во главе с той же Тенар; наконец, в «На иных ветрах» вторая Ле Гуин окончательно расправляется со всем стройным романтическим мирозданием настоящего Земноморья, заменяя его собственной топорной поделкой, а в повести «Искатель» даже подводит под нее «историческую базу». Кроме того, есть еще россыпь небольших рассказов, за редкими исключениями выдержанных в том же духе: действующие лица и места действия – прежние, знакомые, но смысл – совершенно иной. Вот вам и набор фанфиков в чистейшем виде – однако по какому-то недоразумению он считается единым целым с замечательной оригинальной трилогией…

Грустно – что тут еще можно сказать? Для себя я нашел выход только в полном отрицании: издание первой трилогии в серии «Шедевры фантастики» стоит у меня на полке на почетном месте, в то время как книга под названием «Сказания Земноморья» из той же серии задвинута в самый дальний ряд и вспоминать о ней я стараюсь как можно реже. Сегодня вот вспомнил – теперь надо снова забыть: в мире есть много куда более интересной и достойной чтения литературы, нежели такие вот «автофанфики».

«Таинственный остров» стал первой книгой Жюля Верна, прочитанной мной, и было это еще, кажется, чуть ли не в дошкольном возрасте. Прошло уже много лет, но я и сейчас время от времени позволяю себе открыть пятый том классического собрания сочинений и в очередной раз оказаться на острове Линкольна. До сих пор «Таинственный остров» нисколько не потерял для меня в привлекательности от многократного перечитывания. Вот только придирчивый взгляд и критический ум взрослого со временем стали примечать в нем несуразности и нестыковки, на которые ребенок попросту не обратит внимания. Об этих странностях и пойдет у меня дальше речь. Нет, я не буду разбирать ни неправдоподобно богатые флору, фауну и геологическое строение острова Линкольна, ни хронологическую путаницу – об этом кто только не писал, и всем известно, что Верн допустил эти неточности совершенно сознательно ради основной идеи романа. А я здесь имею в виду всякого рода житейские мелочи, которые не лезут в глаза, но, будучи раз замеченными, потом уже не забываются. Предупреждаю: дальше пойдут сплошные «раскрытия сюжета»! Так как прятать весь отзыв в скрытый текст я не хочу, убедительно прошу тех, кто не читал «Таинственный остров» (впрочем, есть ли тут вообще такие люди?), дальнейшее ознакомление с отзывом прекратить. Остальным – добро пожаловать дальше.

Возьмем для начала эпизод с взрывом скалы для понижения уровня озера Гранта. Написано, что Сайрес Смит изготовил несколько пинт нитроглицерина, но уже на следующей странице есть упоминание не менее чем о десяти литрах. Пинта, конечно, мера не слишком точная, есть несколько ее разновидностей, но ни одна из них не настолько велика, чтобы «несколько пинт» соответствовали десяти литрам. Далее, когда Сайрес Смит зажег свой самодельный бикфордов шнур, тот горел двадцать пять минут, и за это время Смит успел присоединиться к своим друзьям в Трущобах. По прямой расстояние от места взрыва до укрытия составляло две морских мили, а фактически, вдоль берега озера и затем по кратчайшему пути с плато вниз, – две с половиной, то есть больше четырех с половиной километров. Чтобы уложиться в двадцать пять минут, Смит должен был пробежать этот путь со скоростью около 11 км/ч. Мог ли это сделать в лесу, без дорог, усталый человек, изо дня в день много и тяжело работавший и довольно скудно питавшийся? И, между прочим, худшее место для укрытия, чем Трущобы, найти было сложно: если уж даже сильный ветер заставлял нагроможденные друг на друга валуны шататься, то от взрыва неподалеку вообще мог рухнуть весь каменный лабиринт.

Продолжим тему переустройства гидрографической сети. Как известно, предпринималось оно ради защиты обжитой части острова от набегов диких животных. Вдобавок к водопаду на восточном берегу озера Сайрес Смит провел еще Глицериновый ручей между озером и рекой Благодарения. Также по старому подземному водостоку по-прежнему поступало достаточно воды для снабжения Гранитного дворца и привода подъемной машины. Суммарный расход воды при этом должен был, естественно, по-прежнему равняться расходу воды в Красном ручье – единственном крупном водотоке, впадавшем в озеро. Но Красный ручей, как следует из авторского описания, не представлял собой такую уж непреодолимую преграду, а если его разделить на три части, то получалось вообще цыпленку по колено. Предохранить плато Кругозора от вторжений такие ручейки явно не могли.

Кстати, о цыплятах: никто в здравом уме не стал бы устраивать птичник и свинарник (как это сделали колонисты) поблизости от старого водостока, через который поступала в Гранитный дворец питьевая вода.

Перейдем теперь к капитану Немо. В ящике, который он подбросил на мыс Находки, почти все предметы были новыми и неиспользованными. Но откуда новые вещи, да еще и в изобилии, могли найтись на «Наутилусе», много лет назад порвавшем все связи с сушей? И почему в ящике почти не было одежды и обуви? Немо, подслушивая беседы Сайреса Смита и его товарищей, наверняка знал, что инструменты, посуду и кухонную утварь они себе сумели изготовить сами, а вот из одежды у них было только то, в чем их выбросило на остров. Зачем же надо было нагружать ящик уймой топоров и тарелок, но при этом в части одежды ограничиться носками и рубашками, а про обувь вообще забыть? (Тарелки, кстати, были алюминиевыми – для 1865 года дело практически невозможное, до разработки способа промышленного получения алюминия оставалось еще два десятка лет, а пока что он ценился дороже золота.) Еще странность: в ящике оказалось немало огнестрельного оружия и боеприпасов к нему. Откуда они взялись в хозяйстве капитана Немо, если в ходу у экипажа «Наутилуса» были исключительно пневматические ружья с электрическими пулями? Более того, известно, что ко времени событий в «Таинственном острове» это оружие еще действовало – ведь именно электрическими пулями были убиты высадившиеся на остров пираты.

В «Таинственном острове» Немо предстает перед читателем немощным стариком, но при этом то и дело умудряется совершать такое, что и не всякому здоровяку по силам. Возьмем, к примеру, эпизод подводной схватки с дюгонем (кстати, как дюгонь – морское животное – оказался в озере, не связанном с океаном, на высоте в сотню метров над его уровнем?). Немо вот так просто, с одним кинжалом в руке, победил здоровенного зверя, да еще и под водой, в его стихии. А помните, как Топ вылетел из воды? Спрашивается: многие ли смогли бы швырнуть из-под воды вертикально вверх крупного пса, да так, чтобы он еще и в воздух взлетел на три метра? Спасение Сайреса Смита – тоже из области невероятного: пронести его с полмили от берега по сыпучему песку, да еще и в штормовую погоду требовало таких усилий, на которые старый и больной человек, одетый к тому же в тяжелый водолазный костюм, определенно не был способен. А тайные визиты в колодец Гранитного дворца? Карабкаться в том же самом скафандре по тридцатиметровой отвесной стене, цепляясь за сглаженные водой выступы, было не то что сложно, а попросту невозможно, ведь даже Сайрес Смит, исследуя колодец, был вынужден прибегнуть к помощи веревки.

Естественным образом возникает и такой вопрос: почему обитатели Гранитного дворца, слыша, как Топ с рычанием бегает вокруг колодца, ни разу не потрудились приподнять дощатую крышку и посмотреть, кто же под ней прячется? По-моему, любой разумный человек поступил бы именно так, взяв предварительно ружье или хотя бы дубину потяжелее. А Сайрес Смит и компания предпочитали спокойно сидеть у камина, попивать кофе и рассуждать, на кого это рычит их собака… А кстати, почему вообще Топ рычал на капитана Немо? Ведь тот должен был быть в собачьем понимании хорошим знакомым и самым настоящим другом: спас хозяина, привел Топа в Трущобы, укрыв от дождя и ветра, затем спас его от дюгоня…

Как видите, список получается солидный. Однако прошу не считать данный отзыв критиканством и брюзжанием – моя цель состоит как раз в совершенно обратном. Как ни странно, всё перечисленное нисколько не портит впечатление от «Таинственного острова». В любой другой книге столь большое количество нестыковок и несуразностей раздражало бы, а здесь я воспринимаю их как своего рода условия игры. «Таинственный остров» в значительной мере схематичен и всецело подчинен главному авторскому замыслу: создать «новую робинзонаду», показать созидательную и преобразующую силу человеческого коллектива, вооруженного знаниями и трудовыми навыками. И если уж ради этого замысла Верн намеренно выдумал столь несообразное с точки зрения биологии, геологии и географии место, как остров Линкольна, то уж заботиться обо всех житейских мелочах в таком случае для него было бы тем более странно. Так что не стоит обижаться на него за такие вот мелкие упущения и менять из-за них свое отношение к книге – для этого «Таинственный остров» слишком хорош. Уверен, что в дальнейшем перечитаю его еще не раз.

Эту книгу я могу назвать одной из главных в своей жизни, она сопровождает меня с самого детства и перечитана много раз. Пытаясь сейчас кратко описать историю своего знакомства с нею, охарактеризую ее одним словом: «многослойная». Когда в детстве книга впервые попала ко мне в руки, передо мной открылся первый «слой»: ого, ничего себе, говорящие коты!! Своих кошек у нас никогда не было, но, кажется, соседскую кошку на даче я тогда пытался загипнотизировать и не раз пялился на нее в упор, представляя, что она говорит «мама мало мяса дала». (Смайлы в отзывах я не ставлю принципиально, но считайте, что он здесь есть – большой и жирный.)

Став постарше, я перешел ко второму «слою» – то есть обратил внимание не только на котов, но и на людей. Сестра Игоря, главного героя, энергичная и вечно занятая журналистка, взвалившая на пожилую и больную мать все заботы о двух внуках; другой пожилой человек – Иван Иванович со своим «зверинцем» (два кота, собака, пара птиц, еще кто-то…); Ксения Павловна, соседка Игоря, сердитая с виду, но на деле добрая и отзывчивая; и по контрасту с ней бесноватая бабка, внешне аккуратная и елейно-вежливая, но готовая из-за своих суеверий выбросить из окна черного кота, любимца своего внука. Это все заставляло задуматься: что такое хорошо и что такое плохо, почему люди бывают такие разные?

От подобных размышлений я еще через некоторое время естественным образом поднялся на следующий уровень – критической оценки действий персонажей. Например, Игорь, которому девушка поставила ультиматум: «Или кот, или я!» – без колебаний решил дилемму в пользу кота. Естественно, возник вопрос: а верен ли его выбор? Как оценивать подобные ультиматумы, до меня дошло далеко не сразу, но уж когда дошло, то это стало еще одним шагом на пути к взрослению. Еще вопрос: зачем тому же Игорю потребовалось в зоопарке совать руку в клетку к пантере, если без этого можно было бы прекрасно обойтись? Не слишком ли это самонадеянная глупость? – спрашивал я себя. Настоящее восхищение вызвало открытие пары «антиподов» – Славки и Роберта. Первый надевает на себя маску веселого и малость придурковатого парня, но однажды он «по рассеянности рванул с лица смеющуюся маску, и стали видны его проницательные глаза». Второй носит шикарные непроницаемо-черные очки и кажется в них спокойным, ироничным, умным и уверенным в себе, – но стоит ему снять эти очки, и его глаза оказываются «беззащитными и невидящими». Первый говорит исключительно цитатами, но это не значит, что у него нет своих мыслей; второй изрекает вроде бы умные вещи, но, оказывается, под ними скрыта банальщина из Арсенала Готовых Мнений, а своего мнения у него не было и нет. Наконец, с виду надежный и основательный друг Игоря оказывается, так сказать, немного с гнильцой. Все это дало толчок к новым размышлениям: как научиться распознавать и оценивать людей под их очками и масками?

Ну, а основной смысл повести раскрылся передо мной в последнюю очередь. Фантасты много пишут о контакте с инопланетным разумом, представляя его во всевозможных вариациях, но мало кому в голову приходила мысль о том, что прежде чем быть готовым общаться с гостями из космоса, надо бы прежде всего навести порядок в том, что творится у нас дома, на Земле. А здесь, оказывается, рядом с нами обитает уйма других существ, и до порядка во взаимоотношениях с ними еще очень далеко. Порядка, заметьте, не в том смысле, который ныне яро отстаивают различные «зеленые» и «зоозащитники», а в другом, который требует не воплей, а куда более сложных, широких и продуманных мероприятий, которые на текущем уровне развития общества, увы, неосуществимы. Но в то время, когда была создана повесть Громовой, будущее человечества и всей Земли представлялось в куда более оптимистическом свете, а говорящий кот, живущий в обыкновенной московской квартире «с видом на Зоопарк и на четыре высотных здания сразу», – одним из первых шагов на пути к этому будущему.

Мне «Звездные корабли» видятся прежде всего продолжением и дальнейшим развитием «Рассказов о необыкновенном». Почти все «Рассказы...» построены по одной схеме: некое фантастическое или полуфантастическое явление в обыденной, повседневной жизни и исследователь, ищущий разгадку этого явления. Здесь таких фантастических допущений уже два: посещение Земли в далеком прошлом разумными существами из другой звездной системы и гипотеза о поднятии гор под действием энергии радиоактивного распада тяжелых элементов в земной коре. Исследователей, соответственно, тоже двое: биолог Шатров пытается умозрительно воссоздать облик пришельцев, геолог и палеонтолог Давыдов, опираясь на свои теории относительно механизмов горообразования, ищет следы их пребывания на Земле. Да и объем повести тоже приблизительно вдвое больше среднего ефремовского рассказа. В общем, всего вдвойне. Но количество переходит здесь уже в качество, «необыкновенное» впервые выходит за пределы Земли — таким образом, «Звездные корабли» можно считать своего рода мостиком между «Рассказами о необыкновенном» и «Туманностью Андромеды» как в пространстве, так и во времени. Особенно ясно это чувствуется в последних строках повести. И думается мне, что, попади Давыдов в Эру Великого Кольца, он легко освоился бы там и без труда нашел бы общий язык, к примеру, с Дар Ветром (с которым у него много общего в характере, разве что люди будущего не курили и не ругались «черными словами») или с Ведой Конг (благодаря общности интересов, направленных на системное изучение прошлого — неважно, в истории ли, в палеонтологии ли). А увлекающийся, импульсивный Шатров обнаружил бы подобных себе ученых в лице Рен Боза или Мвен Маса. Так не на страницах ли «Звездных кораблей» начали закладываться черты тех персонажей, которые предстанут в законченном виде перед читателями только десяток лет спустя?

Кстати, не соглашусь с теми, кто в своих отзывах написал, что герои повести неестественны и «деревянны». Мне, наоборот, они представляются совершенно живыми людьми — ведь очень много мелочей, характеризующих их, рассеяно в разных местах текста, надо просто собрать их воедино, и тогда живо проявятся в воображении и массивная фигура Давыдова с его папиросой и «излюбленным чертом», и худой, сутуловатый, с блестящими глазами, немного нервный Шатров...

Также в противоположность одному из предыдущих отзывов, мне все эпизоды кажутся четко выстроенными в логическую последовательность сюжета, обусловленными им, и ни один не вычеркнешь из действия. В самом деле, даже вроды бы совершенно лишний эпизод с цунами на Гавайских островах здесь необходим — ведь именно он дает Давыдову импульс к размышлениям о причинах землетрясений, а эти размышления в конце концов приводят его к пониманию, где и как следует искать следы «небесных бестий» Шатрова. Да и поездка Шатрова к Бельскому тоже хорошо укладывается в ход событий — как еще поглощенный рутинными заботами «кабинетный схимник», как он сам себя называет, может нагляднее представить себе миллионы лет и миллиарды километров, в которые уводит его открытие Тао Ли? Не зря же он на самой первой странице говорит себе: «Только не бояться!» Вот, чтобы не бояться смотреть в лицо Вселенной, и едет Шатров в обсерваторию.

Вообще говоря, умение Ефремова создавать безупречные логические построения и выстраивать на их основе сюжеты произведений неизменно восхищает меня. И даже заключительный эпизод с найденным изображением звездного пришельца при таком восприятии не кажется чрезмерно натянутым и искусственным, как здесь писали, а является совершенно логичным и даже необходимым. Если уж автор развивает перед читателем мысль о том, что разумное существо должно быть с неизбежностью подобно человеку, то надо в конце продемонстрировать доказательство этого — иначе все повиснет в воздухе, сюжет останется незавершенным. Пусть даже ради такого финала и придется вводить в действие «прозрачный, неизвестный нам, необычайно стойкий состав», который смог семьдесят миллионов лет противостоять разрушающему действию горных пород, но потом за пять минут поддался простому полировальному порошку в руках Шатрова. Небольшая плата за достойное, полное гордости и уверенности в торжестве разума завершение повести!

И все-таки есть в «Звездных кораблях» отдельные моменты, которые не то чтобы раздражают, но несколько коробят. Это, во-первых, отличительный признак ефремовских героев: вставать в любой обстановке в позу и с ученым видом разражаться ни с того ни с сего целой лекцией на ту или иную тему. Вот Давыдов читает Шатрову такую лекцию о планетах Солнечной системы, хотя при этом не сообщает в целом ничего нового, такие-то факты его ученый друг должен был и без того прекрасно знать. Вот опять-таки Давыдов пространно и запутанно повествует своим аспирантам о ценности палеонтологии в сравнении с ядерной физикой. Понимаю, что этот эпизод, как и гавайский, является одним из ключевых в ходе размышлений Давыдова, но все-таки можно было бы оформить его как-нибудь короче и живее, не столь занудливо. Во-вторых, вчитайтесь повнимательнее: везде в тексте идет речь только о вертикальных движениях земной коры и нигде — о горизонтальных. Понятно, что тогда, в сороковые годы, тектоника плит еще толком не оформилась, оставаясь в основном умозрительной гипотезой. Но с точки зрения современного читателя все эти бесконечные поднятия-опускания, о которых то и дело рассуждают Давыдов и его коллеги, выглядят как-то уж чересчур странно и даже назойливо. В-третьих, действие повести охватывает два с половиной года, но описаны события так, как будто все случилось очень быстро. Один эпизод сменяет другой мгновенно, без промежутков, а разбросанные в тексте кое-где явные указания на прошедшее с того или иного события время скорее сбивают с толку и заставляют недоумевать: неужели так много времени прошло и чем же занимались оба профессора все это время? — чем помогают читателю верно сориентироваться. Может, и прав автор того отзыва, где «Звездные корабли» названы заготовкой, не более чем набросками для ненаписанного романа...

Но в целом — замечательная книга, одна из тех, без которых я не мыслю себя как читателя. Это же я могу сказать и о подавляющем большинстве произведений Ивана Антоновича Ефремова.

Ровно сто пятьдесят лет назад, в восемь часов сорок пять минут вечера 21 декабря 1872 года, джентльмен по имени Филеас Фогг поднялся по ступеням лондонского Реформ-клуба и вошел в большой салон. Тем самым он успешно завершил свое восьмидесятидневное путешествие вокруг света, которое за прошедшие полтора века по-прежнему остается одним из самых памятных путешествий такого рода в мировой литературе.

Почему Филеаса Фогга и его спутников и сейчас помнят во всем мире? Полагаю, потому, что творчество Жюля Верна обладает одним удивительным свойством. Хорошо известно, что многие свои сюжеты Верн построил на откровенных натяжках и неточностях, причем допущенных совершенно сознательно, – и тем не менее написанные таким способом романы по-прежнему печатаются, продаются и читаются с неослабевающим интересом. Самый известный пример такого рода – «Таинственный остров», но замысел «Вокруг света в восемьдесят дней» по степени неправдоподобия, пожалуй, мало чем ему уступает.

Чтобы понять, на что именно Верн нарочно закрыл здесь глаза, надо напомнить, в чем заключается ключевой момент сюжета.

На первый взгляд эта история кажется вполне похожей на правду: в 1872 году всемирное поясное время и линия перемены дат еще не были приняты, так что Фогг как будто бы мог объехать вокруг Земли, пребывая в полном неведении относительно накопившейся разницы во времени. Так где же тут авторская натяжка? Она состоит вот в чем: на самом деле Жюль Верн, работая над романом, прекрасно понимал, что времена Магеллана давно прошли и что в XIX веке кругосветный путешественник понял бы, что к чему, задолго до своего прибытия в пункт назначения. Доказательством тому служит статья «Меридианы и календарь», написанная Верном вскоре после публикации «Вокруг света в восемьдесят дней». В ней отмечено, что, хотя единой официальной линии смены дат еще не существует, в мореплавании уже де-факто применяется в качестве таковой меридиан 180°. Он, как известно, проходит по Тихому океану, и, прибыв из Японии в Америку, Филеас Фогг неизбежно должен был заметить, что в местных календарях стоит число на единицу меньше того, что значилось в его записной книжке. Столь методичный и пунктуальный джентльмен определенно не смог бы пройти мимо такого несоответствия. И даже если бы он и не смотрел на календарь, то уж, во всяком случае, обратил бы внимание на тот факт, что расписание поездов, с помощью которых он собирался пересечь американский континент, отличается от его графика на сутки. Тут Верну пришлось схитрить и по возможности отказаться от упоминания расписаний поездов и пароходов, а покупку билетов вдобавок поручить Паспарту, который и в Америке продолжает жить по лондонскому времени.

Упрямство Паспарту вообще сильно облегчает задачу писателя. Принципиальный слуга в течение всего путешествия не желает переводить свои драгоценные фамильные часы на местное время: «Тем хуже для солнца – значит, оно ошибается!» И правильно – ведь если бы Паспарту подводил часы по солнцу каждый день, то посреди Тихого океана заметил бы, что перешагнул в предыдущие сутки. Правда, тут надо отдать Верну должное: он использует Паспарту с его часами и в противоположных целях, заранее давая читателю ключ к будущим событиям заключительных глав. Не раз и не два он намекает, а иногда и прямым текстом заявляет, что дни в пути сокращаются и Паспарту игнорирует местное время совершенно зря. Но, как Верн наверняка и рассчитывал, читатель пропускает эти замечания мимо себя – что ему до солнца и счета времени, если речь идет о приключениях и экзотических странах…

Разумеется, Верн пошел на все эти сознательные упущения и натяжки не просто так – они были ему совершенно необходимы. В первую очередь – ради интриги и напряжения, без которых описание путешествия Филеаса Фогга превратилось бы в скучный путевой дневник. Затем, само собой, – ради неожиданной и эффектной развязки этой интриги. А еще для того, чтобы дать возможность Фоггу на полном серьезе заключить авантюрное пари – тем самым Верн, как и полагается добропорядочному французу, слегка посмеялся над англичанами. И, наконец, как мне кажется, роман вообще был написан не только как очередная часть географического описания Земли в серии «Необыкновенных путешествий». В третьей главе Фогг и один из его коллег говорят: «Когда-то мир был велик, но теперь Земля уменьшилась, и ее можно объехать в десять раз быстрее, чем сто лет назад». Технический прогресс XIX века дал возможность совершить кругосветное путешествие за неслыханно короткое время не герою-первопроходцу или отважному мореплавателю, а английскому джентльмену-домоседу, много лет не выезжавшему из Лондона. На протяжении всего романа Верн то и дело упоминает пароходы, пересекающие моря с такой аккуратностью и регулярностью, как будто речь идет о пригородных поездах; железные дороги, прорезающие американские прерии и индийские джунгли; туннели и судоходные каналы, сокращающие путь во много раз; угольные станции, основанные везде, где они нужны для обеспечения регулярного судоходства. Техника – такой же персонаж романа, как Фогг, Паспарту и прочие. А «Вокруг света в восемьдесят дней» можно расценивать как дань признания, похвалу писателя этому персонажу и своему веку – и тем новым возможностям, которые они открыли для человека.

Под конец позволю себе слегка отвлечься от собственно творения Жюля Верна. Как и многие здесь, в детстве я с увлечением смотрел сделанный по мотивам романа известный японско-испанский мультсериал «La vuelta al mundo de Willy Fog», не пропуская ни одной серии. Слова песни из заставки «Son, ochenta días son, ochenta y nada más» очень прочно въелись в память, хотя я тогда не знал испанского языка и даже не понимал, что поют именно по-испански. И когда много лет спустя я взялся за изучение испанского и на одном из первых занятий нас познакомили с числительными, то, когда дошло до восьмидесяти, это произвело на меня эффект разорвавшейся бомбы! Сразу все встало на свои места, и через пару месяцев я уже мог перевести со слуха слова песни, когда-то казавшиеся мне полной загадкой.

Как я успел убедиться за почти три года на «ФантЛабе», каждый уважающий себя лаборант считает своим долгом рано или поздно написать отзыв на «Поселок», хотя в общем-то всё, что можно сказать о нем, уже давным-давно сказано. Но, по-видимому, есть в нем что-то такое, берущее за душу, из-за чего промолчать, не написав от себя хоть несколько строк, просто невозможно. Я также не отступлю от этого правила и выскажусь по свежим впечатлениям, перечитав «Поселок» только что (каюсь, всего лишь во второй раз). Так получилось, что недавно я перечитал и другое похожее по сюжету произведение – «Планету изгнания» Урсулы Ле Гуин. В обоих случаях речь идет о выживании людских поселений на чужих планетах, но сейчас, невольно сравнивая творения Ле Гуин и Булычева, я понимаю, что разница между ними очень велика, если не сказать: огромна. «Планета изгнания», как и многое другое в Хайнском цикле, построена на довольно-таки искусственных предпосылках и оттого производит слегка отвлеченное впечатление красивой игрушки для ума и чувств. Постепенно вымирающая колония Лиги Миров на планете Верель напоминает мне аристократов из обедневшего, но гордого рода, упрямо не желающего признавать, что пришли трудные времена, ведь угроза вымирания колонии лишь маячит в отдаленной перспективе – через несколько десятков, а то и сотен лет.

Наверное, именно по контрасту с «Планетой изгнания» «Поселок» и произвел на меня теперь впечатление более глубокое, чем в первый раз. (Так что о «синдроме утенка», как тут кое-кто утверждает, говорить вряд ли приходится.) Здесь всё совершенно иначе – грубо, осязаемо и очень просто. Здесь не пьют чай из тонких фарфоровых чашечек старинной работы, потому что у людей поселка нет ни фарфора, ни чая. Здесь не хранят рядами за стеклом древние книги в позолоченных переплетах, так как книг в поселке тоже нет – ни единой. Здесь никто не живет в каменных домах с центральным отоплением, потому что нет ни камня, ни металлических труб, ни газа для топлива. Десяток деревянных хижин, крытых листьями, – вот и весь поселок, в котором ютятся потерпевшие крушение на чужой планете люди с корабля «Полюс». Для них, в отличие от колонистов на Вереле, вопрос выживания – это не десятилетия, а считанные годы.

Собственно, как таковое вымирание поселку не угрожает. Опасность в другом – в утрате ощущения себя частью человечества и сопутствующих этому общечеловеческих знаний. Медленно, но неизбежно их вытесняют повседневные навыки выживания во враждебной дикой природе: как отличить ядовитое растение от съедобного, по каким приметам предсказать погоду, как сделать хороший лук и стрелы к нему… В «Планете изгнания» эта проблема тоже поднимается, но выводы двух писателей в ее отношении диаметрально противоположны. У Ле Гуин будущее колонии – в адаптации, слиянии с местными первобытными племенами, но не обязательно ведущем к переходу на их уровень жизни и потере знаний. Булычев, наоборот, показывает на исторических примерах, что для человеческого коллектива адаптация есть деградация. Соответственно по-разному решены и образы ее непримиримых противников. В «Планете изгнания» упрямец Пилотсон – персонаж скорее отрицательный, а в «Поселке» Старик и его ученик Олег – главные опоры, на которых держится надежда на лучшее: что дети, родившиеся на чужой планете, все-таки наперекор всему вырастут людьми, а не превратятся в полудиких Маугли.

Кстати, о надежде. Роман, как известно, состоит из двух частей: «Перевал» и «За перевалом». Первая была написана и издана как отдельная повесть; восемь лет спустя к ней была добавлена вторая часть, и получился «Поселок» в том виде, в каком он теперь известен. Я встречал в отзывах мнения, что вторая часть была написана совершенно зря и вышла намного хуже первой. Думаю, однако, что вовсе не зря. В названии «Перевал» заключен двоякий смысл: имеется в виду не только тот перевал в горах, который преодолел Олег с товарищами, но и переломный момент в жизни поселка. Отчаянная попытка пробиться на горное плато к поспешно покинутому когда-то «Полюсу» наконец удалась, в поселке появляются книги по радиотехнике, а вместе с ними – и возможность, вернувшись на корабль следующим летом, исправить передатчик и послать сигнал бедствия. Перевал отчаяния тем самым пройден, безнадежность сменяется спокойной уверенностью, слово «если» в разговорах о будущем уступает место слову «когда». И совершенно оправданно поэтому было дописать историю поселка на безымянной планете до логического завершения, превратив надежду в свершившийся факт.

Как видим, вторая часть вполне уместна и даже необходима. А вот что она кое в чем уступает первой, пожалуй, соглашусь. Во-первых, мне кажется, что не стоило бы вводить в нее хорошо известного персонажа – Владислава Павлыша: как-то не соответствует сложившийся у меня по более ранним повестям его образ общему тяжелому фону. Впрочем, Павлыш в «Поселке» уже не тот, что прежде. Ему уже сорок, он стал слегка серьезнее и степеннее и даже перестал с ходу влюбляться в каждую девушку, с которой сталкивает его судьба, – наоборот, это в него теперь влюбляются. Во-вторых, эта история суровой с виду начальницы, тайно влюбленной в своего подчиненного, так и осталась неоконченной, равно как и неясной – судьба несчастной Лиз, вздыхающей по Олегу. Раз уж в повествование введена романтическая линия, даже две, стоило бы довести их до той или иной развязки. В-третьих, конец второй части, многое оставляя брошенным, содержит в то же время немало надуманных, никак не продиктованных необходимостью событий: замеченный, но не узнанный сперва воздушный шар на дереве, сломанная нога, нападение шакалов, укус снежной блохи с последующим припадком безумия и прочее. В первой части действие развивалось спокойно и размеренно, почти без драматических кульминаций. Ну, а здесь, кажется, чувство меры писателю под конец немного изменило. Конечно, нельзя не признать, что эпизод, когда начальница экспедиции в бреду принимает добравшегося наконец до станции Казика за обезьяну и гонит его прочь, весьма чувствительно бьет по нервам читателя: что же, весь долгий путь в поисках спасения – и напрасно?.. В этом Булычев своей цели добился. Но по его воле за двадцать лет люди с «Полюса» уже достаточно настрадались, чтобы подвергать их еще и таким вот нарочитым испытаниям под конец просто ради пущего напряжения. Их трагедия – именно в повседневном безнадежном унылом существовании, и вся искусственно нагнетенная драматичность концовки с ним сочетается плохо. Без нее можно было бы легко обойтись:

А наиболее достойным завершением романа в таком случае стали бы (и в самом деле имеющиеся в нем) простые слова кого-то из детей поселка: «Уйди, коза, не мешай, к нам люди прилетели!»

Любопытный вариант попаданчества, ранее мне не встречавшийся, – попаданчество «частичное»: в прошлом оказывается не человек, а всего лишь информация, да и та неполная, – одна-единственная выдранная из книги страница. Смысл рассказа – в попытках раскрыть эту неполноту и вообще поверить, что на странице действительно описано реальное, а не вымышленное будущее. На такой основе можно было бы соорудить что угодно, вплоть до многотомной эпопеи, но, по-моему, здесь выбран наилучший вариант – короткий юмористический рассказ. Читается он легко, весело и с удовольствием. Впрочем, оно и понятно – это вариант абсолютно беспроигрышный, так как с пропорциональным сдвигом временны́х рамок он будет работать в любом времени. Здесь книжная страница из середины XX века оказывается в 1879 году. А теперь допустим, к примеру, что действие происходит в 1959 году, а страница попала туда из 2019 года. Можно ли изменить рассказ так, чтобы он соответствовал этим годам? Думаю, что да – получится примерно так:

Ну вот, а теперь представьте себе, как через пятьдесят-шестьдесят лет кто-нибудь напишет такой же рассказ о книжной странице из 2079 года в 2019… Я же говорю: вариант беспроигрышный, будет о чем написать в любую эпоху, главное – сохранять временной интервал на грани забавного «полупонимания» и «полуузнавания». Жаль, что сочинители многочисленных книг о попаданцах, занятых перекраиванием истории на свой лад, пренебрегают таким вот легким жанром.

Сколько уже лет я знаком с «Часом Быка», перечитывал его несколько раз, а так и не могу четко определить свое отношение к этой книге. Что ж, попробую сформулировать свои несколько сумбурные мысли на этот счет в виде отзыва – авось приду к какой-нибудь ясности. Для этой самой ясности буду характеризовать «Час Быка» краткими эпитетами, которые приходят на ум при чтении.

Итак, первое: «Час Быка» – книга тяжелая, как и полагается уважающей себя антиутопии. Особенно сильно это ощущение после светлой и прекрасной «Туманности Андромеды». Когда-то я попался на удочку, узнав, что действие «Часа Быка» происходит в том же мире, и ожидая от него в целом того же. Тем сильнее было разочарование – помнится, тогда я даже не смог дочитать книгу до конца. В некоторой мере распробовать ее я смог только лет через десять. Тогда, заново приступая к чтению, я уже в целом знал, что меня ждет на страницах «Часа Быка», – то есть был морально подготовлен к попаданию на ужасающий Торманс вместо прекрасной Земли. Кроме того, я уже начинал замечать этот Торманс не только на страницах книги, но и воочию вокруг себя.

Антиутопии я не читаю как раз по вышеуказанной причине: какой смысл лишний раз видеть в книге то, чего и так хватает в реальности? Но «Час Быка» – и это второй эпитет – книга гениальная. В ней непостижимым образом сочетается несовместимое: общая мрачная обстановка и неизбежность наступления светлого будущего (как символ этого, в изначальном авторском замысле фигурировало название «Долгая заря»). Именно поэтому я при всей своей нелюбви к антиутопиям год от года возвращаюсь к «Часу Быка» и каждый раз смотрю на него новым взглядом. С одной стороны, это обусловлено тем, что я (смею надеяться) расту как читатель и оцениваю книгу каждый раз несколько иначе; с другой стороны, «Час Быка» также влияет на это развитие. Получается, что тут книга и я составляем диалектическое единство – а такое возникает у меня с очень немногими литературными произведениями.

Третий эпитет: при всей своей гениальности «Час Быка» – вещь чрезвычайно неоднозначная. «Туманность Андромеды», как известно, – это отображение мира будущего глазами человека будущего; в «Часе Быка» же глазами человека будущего показан наш с вами теперешний мир. Это действительно обеспечивает достижение авторской цели – создать «роман-предупреждение», как выразился сам Ефремов, – однако откликается при чтении неприятным диссонансом. «Туманность Андромеды» не содержит никаких прямых отсылок к нашей современности и конкретных связей с ней. Для людей Эры Великого Кольца, а вместе с ними и для читателя наше время – Эра Разобщенного Мира – уже является чем-то далеким, туманным и малоизученным. Во многом как раз из-за этого и достигается чудесное ощущение новизны «Туманности Андромеды». Действие «Часа Быка» происходит еще как минимум на двести лет позднее, однако здесь персонажи то и дело проявляют замечательную осведомленность о людях и событиях ЭРМ. Без поисков в тексте, только по памяти могу сразу перечислить упоминания имен Вернадского, Гитлера, Фрейда, Фромма, атомных бомбардировок Японии и китайской «культурной революции». Все это не позволяет воспринимать «Час Быка» столь же отвлеченно, сколь и «Туманность Андромеды», и вдобавок вызывает порой ощущение излишнего морализаторства, каким изобилует, например, «Лезвие бритвы». Не сказал бы, что такая прямолинейность идет «Часу Быка» на пользу.

Еще неоднозначно воспринимается в «Часе Быка» балансирование на грани мистики-эзотерики-и-черт-знает-чего-еще: тут и гипнотические способности землян, и их умение усилием воли останавливать свое и чужое сердце и, наоборот, излечивать прикосновением. Я прекрасно понимаю, что Ефремов, оставаясь последовательным материалистом, считал все это вполне возможным благодаря скрытым способностям человеческого организма. Но, читая «Час Быка» сейчас, в эпоху засилья различного рода шарлатанов, я не могу отделить изначальный ефремовский образ психически могущественного человека будущего от гнилой атмосферы нашей с вами современности. Сюда же примыкают туманные рассуждения насчет каких-то законов тройного, более всеобъемлющих и основополагающих, чем законы диалектики, а особенно – насчет структуры мира и антимира, Шакти и Тамаса. Космологические представления в «Часе Быка» окутаны каким-то откровенно мистическим ореолом. Зачем автору потребовалось лезть в подобную заумь, если в «Туманности Андромеды» им уже было дано вполне рациональное математическое обоснование способа сокращать путь сквозь пространство, непонятно.

Наконец, четвертый эпитет: «Час Быка» – книга очень злободневная. Большинство мыслей, высказанных в ней Ефремовым полвека назад относительно строения олигархического государства, его угнетающей мощи («инферно») и одновременно чрезвычайной уязвимости для умело направленных ударов, непрерывно возрастающей некомпетентности властей вкупе с последовательным искоренением всякого инакомыслия («стрела Аримана»), ограничения доступа к информации, психической незрелости и жестокости людей, можно смело проецировать на теперешнюю действительность. Для доказательства достаточно привести всего несколько цитат.

«Боязнь ответственности лишала людей инициативы. Боязнь любого риска и подыскивание оправданий на все случаи жизни были едва ли не главными в работе этих людей».

«В спортивных соревнованиях выступали тщательно отобранные люди, посвятившие все свое время упорной и тупой тренировке в своей спортивной специальности. Всем другим не было места на состязаниях. Слабые физически и духовно тормансиане, как маленькие дети, обожали своих выдающихся спортсменов. Это выглядело смешно и даже противно. Похожее положение занимали артисты».

«Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой все больше плохого, становиться вредоносной».

«Много пыли, слов о величии, счастье и безопасности. Наряду с этим – страх и охранительные устройства, которые не для безопасности, а для того, чтобы сделать владык Торманса недоступными».

«Ничтожное внимание уделялось достижениям науки, показу искусства, исторических находок и открытий, занимавших основное место в земных передачах, не говоря уже о полностью отсутствовавших на Тормансе новостях Великого Кольца. <…> В телепередачах и радиоинформации очень много внимания уделялось небольшой группе людей, их высказываниям и поездкам, совещаниям и решениям. Чаще всего упоминалось имя Чойо Чагаса, соображения которого на разные темы общественной жизни, прежде всего экономики, вызывали неумеренные восторги и восхвалялись как высшая государственная мудрость».

«С Великим Кольцом они не сообщаются, а отказ в приеме чужого звездолета целой планетой говорит о существовании замкнутой централизованной власти, для которой невыгодно появление гостей из космоса. Следовательно, эта власть опасается высоких познаний пришельцев, что показывает низкий ее уровень, не обеспечивающий должной социально-научной организации общества».

«Это “нелюди” из древних русских сказок, внешне в человеческом образе, но с душой, полностью разрушенной специальной подготовкой. Они сделают все, что прикажут, не думая и не ощущая ничего».

Вижу, что отзыв выходит уже слишком длинным. Что ж, время заканчивать и подводить итоги своим размышлениям. Какие эпитеты применительно к книге я успел настрочить выше? «Тяжелая», «гениальная», «неоднозначная», «злободневная». Пожалуй, так оно и есть, не убавить и не прибавить. Так как же тогда можно сформулировать мое отношение к «Часу Быка»? Судя по четырем приведенным прилагательным, оно не может уместиться в плоскости «нравится – не нравится». «Час Быка» стоит просто воспринимать таким, какой он есть, – безотносительно к собственным эмоциям, оценивая его с позиции холодного рассудка. Порой это дается непросто, ведь Ефремов, создавая Торманс в своем воображении, для убедительности сильно сгустил краски. Но менее актуальными от этого его мысли не становятся. Торманс – не где-нибудь за тысячу световых лет. Торманс – вокруг нас.

Самое главное, не судите об этой повести по известному фильму – он совершенно не тот и не о том, о чем писал Пристли. Фильм «31 июня» – просто мюзикл, из которого выхолощено все изначально заложенное в повесть содержание и оставлена только внешняя романтическая оболочка. «31 июня» Пристли – произведение прежде всего сатирическое. В этом оно похоже на искренне любимые мною пьесы Бернарда Шоу, однако средства достижения цели Пристли выбрал несколько иные. Сатира Шоу – чаще всего тяжелая, злая, бьющая наотмашь или своей парадоксальностью вышибающая почву из-под ног. Пристли действует тоньше: он редко клеймит современное ему общество напрямую, а больше противопоставляет его глупости и несуразности Англию времен короля Артура ‒ тоже не идеальную, но, по крайней мере, исполненную жизнелюбия и здравого смысла. Использует он и противоположный прием – издевательские параллели между двумя эпохами. Ученая речь доктора Джарвиса, полная медицинской терминологии, ничуть не вразумительнее аналогичной речи алхимика и лекаря Джарви; песня «Черный рыцарь взял мое сердце в полон» звучит и по радио, и в исполнении бесталанного лютниста Лэмисона; а разъяснения волшебника Мальгрима относительно перемещения между мирами («Какой реальный, какой воображаемый, зависит от позиции наблюдателя, но оба реальные и оба воображаемые») подозрительно напоминают положения специальной теории относительности. А вывод относительно Англии двадцатого века тут таков: «Мы и без заговоров все в лучшем виде разрушим и развалим – на то у нас есть наука и прогресс».

Несмотря на всю подобную язвительность, в «31 июня», заметьте, вообще нет ни одного отрицательного персонажа! Есть те, кто плетет интриги; есть те, кто погряз в рутинных делах; есть, наконец, просто тупые – но по-настоящему отрицательных нет. Даже главные интриганы Мальгрим и Нинет, попортившие немало крови принцессе Мелисенте, художнику Сэму и их заступнику, волшебнику Марлаграму, отнюдь не злы: один охотится за брошью Мерлина, другой просто нужны события, чтобы не было скучно. Так что «31 июня», опять-таки в отличие от произведений Шоу, – очень добрая и положительная вещь.

А самым великолепным персонажем, на мой взгляд, является унылая буфетчица Куини из «Вороного коня». Только она одна переходит из эпохи в эпоху совершенно неизменной, ей все равно, где, когда и кому подавать пиво, – в двадцатом ли веке в баре столь же унылым посетителям, в шестом ли веке воинственным рыцарям на турнире. Вот я и думаю: уж не она ли исподволь и незаметно, за спинами главных героев, воплощает непреходящий истинно британский дух в представлении Пристли? Если так, тогда не завидую британцам: выходит, что Пристли сумел высмеять своих соотечественников еще похлеще Шоу…

Прочитав «Техану», я думал, что хуже написать что-нибудь о Земноморье попросту невозможно. Но оказалось, что я ошибался: «На иных ветрах» побивает «Техану» по всем статьям!

Во-первых, налицо потрясающая непоследовательность и нелогичность со стороны автора. Здесь Ле Гуин по собственной воле методично и старательно разрушает ту картину мира, людей и драконов, жизни и смерти, которую она сама так тщательно и любовно создала в трех первых произведениях о Земноморье. Ради чего, непонятно. Только чтобы было о чем написать? Но стоило ли платить за продолжение цикла такую цену? Ведь фактически все, что мы узнаём в пятом романе о Земноморье, откровенно противоречит тому, что сообщает нам первая «классическая» трилогия. Ле Гуин дописалась здесь даже до того, что, оказывается, сама магия, основа всей жизни и философии Земноморья, является преступлением и нарушением некоего древнего соглашения.

Получается, что в начале семидесятых Ле Гуин писала одно, а тридцать лет спустя – совершенно другое, и все это – об одном и том же Земноморье. Ну не глупо ли – вот так начать за здравие, а кончить за упокой?

Во-вторых, история о разделении некогда единого племени драконов и людей уже мельком упоминалась в «Техану», но вот в исходной трилогии – ни разу. Более того, в «Гробницах Атуана» Гед говорит Тенар, что человечество еще очень молодо, а вот драконы существуют многие тысячелетия. То есть единого народа людей-драконов в первоначальном замысле Ле Гуин не было – его со всем «ведурнаном» впридачу она выдумала через двадцать лет после «Гробниц Атуана» опять-таки в противоречие изначально стройному мирозданию Земноморья.

В-третьих, в своем отзыве на «Техану» я охарактеризовал основу романа как «жиденькие идейки невнятно-феминистского толка». Так вот, скажу я вам, это, оказывается, были еще цветочки… а вот ягодки поспели в «На иных ветрах». Тут уже не «жиденькие идейки», а прямо-таки густой, добротно сделанный и толстым слоем намазанный на страницы бескомпромиссный и абсолютно неудобоваримый «джем» из этих «ягодок». Всеми делами де-факто заправляет сплоченный женский квартет: Тенар, Техану, каргадская принцесса Сесеракх и девушка-дракон Ириан. Лебаннен в их присутствии неизменно превращается в жалкого дурачка. «Раз пятнадцать он краснел, заикался и бледнел…», прямо как в старой песенке. Если Тенар ему советует (а фактически просто приказывает) сделать что-нибудь, он – король Земноморья, напомню, – для виду немного сердится или принимает оскорбленный вид, но потом покорно исполняет все, что ему было сказано.

Да и с чего бы ему протестовать? Ведь его место – это «место обыкновенного человека в сравнении с горной вершиной, царящей в чистых воздушных потоках». Вот так, прямым текстом, не больше и не меньше. Зачем тогда Земноморью нужен король, раз уж Тенар и Кº отлично справляются сами, вообще непонятно.

Я вовсе не женоненавистник, не подумайте. Просто если уж феминизм, то конструктивного толка – как, например, у И. А. Ефремова, который имел привычку хорошо обосновывать свои суждения, а не выдавать их априори за непреложные истины. И преклонение в его произведениях перед замечательными женщинами, которых он силой собственного воображения создал сам или «оживил» на основе исторических источников, было именно что обоснованно. Вспомните Фай Родис, Таис Афинскую, Симу Металину… А феминизм постаревшей Ле Гуин диаметрально противоположен этому: способность рассуждать логически писательница явно подрастеряла, зато апломба у нее куда как прибавилось. Жаль, конечно, ведь оригинальная трилогия о Земноморье – это шедевр жанра фэнтези. И куда только все подевалось потом?..

«С наскока» осилить «Дорогу ветров» неподготовленному читателю нелегко, так как текст изобилует научной терминологией – и геологической, и палеонтологической. В конце он, правда, сопровождается словариком, но не станешь же то и дело листать книгу туда-сюда, чтобы прояснить значение непонятного слова. Мне-то еще повезло, так как в голове с первого курса хранятся остатки познаний в геологии и геохронологии, но я легко могу представить себе, каково продираться сквозь текст тому, кто вообще никаких познаний в этих областях не имеет.

Совершенно разительным контрастом на этом фоне выглядят яркие, красочные и даже поэтические описания природы Монголии. Поначалу впечатление довольно странное: как будто читаешь учебник геологии, и вдруг учебник куда-то пропадает, а вместо него появляется картина жаркой каменистой пустыни в мареве раскаленного воздуха или высоких заснеженных гор под завывание ледяного ветра. Потом, конечно, приходит привыкание, и ум легко переключается с «науки» на «лирику» и обратно. К «лирике» можно отнести и бытовые подробности жизни экспедиции, коим уделено немало внимания. Можно только подивиться железному упорству в преодолении самых разных препятствий, от вырубки скелетов динозавров из крепчайшей породы до лечения обожженной руки повара. Ефремов описывает их, но не заостряет на них внимания, ни в коей мере не считая себя и коллег героями. Наоборот, он старается в своем изложении так или иначе скрасить нелегкую походную жизнь и представить ее по возможности в светлых тонах. А какие бытовые детали попадаются порой!! «Начальник отдела драконовых костей», битва с ревущим телеграфным столбом, профессор на прогулке на четвереньках, изгнание злобного ежика в пустыню, обвязанная веревкой кабина полуторки – чтобы пассажир с чемоданом не выпал… Вот уж не ожидал, что порой буду ржать в голос над серьезной, на первый взгляд, книгой! Кто обзывал автора сухарем (помню, попадались мне такие отзывы), пусть почитает «Дорогу ветров» и убедится, что чувство юмора у него было отменное. Поймал себя на мысли, что оно очень похоже на Даррелла: юмор не является самоцелью, а служит легкой «приправой» к основному повествованию. Здесь и вправду есть что «приправлять» – даже Дарреллу, хоть он и поездил изрядно по свету, по-моему, через такой ад проходить все-таки не случалось.

Чего очень не хватает при чтении, так это карты. Очень сложно следить просто по тексту за тем, как перемещалась экспедиция, где располагались основные районы работ, где – места временных выездов, а где – базы и склады; кто, куда и когда поехал отдельно от остальных и где все снова встретились; где у какого грузовика что сломалось и где его чинили… Цветистая монгольская топонимика (а что она цветистая, доказывают аккуратно сделанные переводы на русский после каждого нового названия) совершенно не помогает: после десятка-другого страниц от нее начинает просто рябить в глазах, и все мало-мальски похожие названия совершенно перестают различаться между собой. Да и проку от них немного – найти где-нибудь в атласе или в сетевых картах все эти названия чаще всего совершенно невозможно. Сказывается разница в транскрибировании, а сами названия порой относятся к таким мелким населенным пунктам и урочищам, что их ни на какой карте не отыщешь. В общем, было бы очень здорово, если бы каждый сезон работы экспедиции был по возможности подробно отражен на своей отдельной карте маршрутов.

Кстати, из книги остается непонятным, почему не состоялся задуманный ранее полевой сезон 1950 года. Ефремов отделывается одной фразой: к сожалению, не состоялся, и все тут. В биографии авторства Ереминой и Смирнова читаем: «попросту не разрешили», – что в целом ничуть не проясняет вопрос. Кроме того, в этой биографии наверчено столько всяких небылиц и откровенной чуши, что к ней стоит относиться с большой осторожностью. Может быть, и «попросту не разрешили» тоже не соответствует действительности.

Если вернуться к «Дороге ветров», то очень хорошо заметна ее связь с другими произведениями И. А. Ефремова. Сразу понятно, откуда «растут ноги» у многих персонажей, мест, событий из «Рассказов о необыкновенном». Например, в лице Яна Мартыновича Эглона безошибочно опознается Мартын Мартынович из «Тени минувшего» и даже становится понятно, как могла возникнуть идея о черном смоляном зеркале, в котором осталось изображение тираннозавра, – оказывается, отполированные до зеркального блеска поверхности то и дело попадались экспедиции, разве что с асфальтовой смолой они не имели ничего общего. Хотя «Тень минувшего» была написана еще до экспедиции в Монголию, Ефремов наверняка знал о существовании таких «зеркал скольжения» и раньше – слишком уж похож вымысел в повести на правду из жизни, чтобы это было случайным совпадением.

Теория о скоплениях радиоактивных элементов, которые становятся причиной вулканизма и горообразования (впервые появляющаяся у Ефремова также еще до монгольской экспедиции, в «Звездных кораблях»), здесь тоже упомянута. Кстати, в описании геологической истории юга Монголии снова читаем только о вертикальных передвижениях блоков земной коры, хотя «Дорога ветров» была написана почти на десяток лет позже, чем «Звездные корабли». Помнится, даже в еще более позднем «Лезвии бритвы» Ефремов по-прежнему оставался верным тем же взглядам, от лица одного из персонажей, геолога Андреева, едко характеризуя геотектонику как «остроумное жонглирование словами». Странно, что крупнейший ученый и писатель, всегда отстаивавший идеи развития, движения вперед, отрицавший любую неподвижность и косность, упорно сохранял здесь архаическую точку зрения, хотя в остальном научной смелости и дальновидности ему было не занимать…

Возникает вопрос: когда все-таки лучше читать «Дорогу ветров» – до или после прочтения художественных произведений Ефремова? Однозначного ответа дать не могу. Прочитать до – значит частично убить впоследствии очарование неизведанного, заранее зная, что послужило ему реальным прототипом. Прочитать после – значит сожалеть, что не прочитал раньше, и подсознательно искать в «Дороге ветров» корни всех других ефремовских произведений, чего в действительности нет. Вот такая дилемма.

К криптозоологии можно относиться по-разному. Можно искренне верить, что в Центральной Африке до сих пор обитают последние из динозавров, по Гималаям бродит снежный человек, а в глубине океана скрывается морской змей. Можно воспринимать такого рода истории скептически, считая их плодами воображения и выдаванием желаемого за действительное. Но ни энтузиаста, ни скептика они, во всяком случае, равнодушными не оставят – особенно если подаются не в испещренной восклицательными знаками статейке из «желтой» газетенки, а в форме вполне добросовестной попытки обобщить все, что известно о встречах с неизвестными и странными существами, и по возможности разобраться, где правда, а где вымысел. Книга биолога и популяризатора науки Игоря Ивановича Акимушкина «Следы невиданных зверей» как раз такой попыткой и является.

Правда, необходимо сразу отметить, что «Следы невиданных зверей» – это фактически не авторская книга, а компиляция зарубежных публикаций. Своего собственного опыта Акимушкин в книгу почти не внес. Но даже если автор – не столько автор, сколько составитель, надо отдать ему должное: результат его трудов получился отличным. Вот разве что в первых главах о джунглях, по-моему, вышел перебор. Слишком уж сгущены краски, особенно если учесть, что все эти жуткие картины рек, кишащих пираньями, и лесов, дочиста объеденных бродячими муравьями, написаны опять-таки не по собственным впечатлениям, а с чужих слов. А среди авторов этих слов явно находилось немало любителей преувеличить. Тут мне больше по душе кто-нибудь вроде Даррелла – не нагнетающий ужасы, а честно признающий, что тропические и экваториальные леса, конечно, не рай земной, но при наличии думающей головы и прямо растущих рук и европеец может там себя чувствовать вполне неплохо.

Впрочем, стоит только продраться сквозь джунгли первых глав и дойти до конкретных историй открытия новых видов животных, как все меняется – теперь от книги просто не оторваться. Неважно, как было совершено открытие, – в чаще леса или в пыли музейных запасников (да-да, есть там и такая история: новый вид птиц был опознан в старых чучелах, хранившихся в музее не первый десяток лет), – с одинаковой увлекательностью переданы и те, и другие случаи.

Дальше – еще интереснее. Теперь речь идет уже не об открытых видах, а о тех существах, о которых лишь ходят туманные слухи и странные и страшные рассказы очевидцев, – от скромного новозеландского вайторека до известных всем снежного человека и лохнесского чудовища. Конечно, в такой теме, как криптозоология, особой научной точности ждать не приходится, но кое-какие сведения из тех, что приведены Акимушкиным, к настоящему времени подтверждены. (Правда, это относится не к каким-нибудь знаменитым криптидам, а к совершенно обыкновенным, нисколько не страшным и оттого мало известным животным вроде рыбоядной генетты.) Кое-где авторский оптимизм, наоборот, оказался беспочвенным, и все «радостные вести с морей и материков» о встречах с представителями исчезнувших видов не имеют под собой оснований. Что же касается всего остального, чему не нашлось ни твердых доказательств, ни убедительных опровержений, то даже если это все сплошь небылицы, описаны они настолько живо и захватывающе, что прямо-таки хочется, чтобы они оказались правдой.

Нашлось место в книге и для романтики дальних странствий, и для поэтических вставок, и для юмористических. Полинезийская песня о рулевом весле Кауту-ки-те-ранги, ведущем мореплавателей к «туманному, неясному горизонту», запоминается мгновенно и заставляет мечтать о далеких тихоокеанских островах. А выражение «Крак есть рак, величины непонятной», процитированное Акимушкиным по книге 1778 года издания, прочно вошло в наш семейный лексикон для обозначения любой морской живности без разбора – неважно, ракообразной или нет, большой или маленькой, съедобной или несъедобной.

И еще об одном – об эмоциональном воздействии книги на читателя. Что там современные «ужастики» всех сортов! Как там было у Булгакова: «Дешевка это, милый Амвросий!» Книга Акимушкина даст любым «страшилкам» сто очков вперед. Предлагаю эксперимент: если у вас есть ребенок, прочтите (или подсуньте для самостоятельного прочтения) ему на ночь, например, главы о конгамато или о нунде, а потом попробуйте уложить его спать одного в темной комнате. Вряд ли вам это удастся! Да и сами вы, поверьте, еще пару вечеров будете чувствовать себя не очень уютно, глядя в темноту за окном…

Когда-то я безоговорочно считал «Двадцать тысяч лье под водой» одним из лучших романов Жюля Верна. Да и сейчас, пожалуй, в целом не откажусь от этих слов, ведь как представитель фантастического жанра книга хороша и даже в наше время во многом по-прежнему не кажется устаревшей. Но вместе с тем, перечитав ее не один раз, я заметил нечто очень любопытное. По моему мнению, перед нами пример того, как писатель, стремясь наилучшим образом воплотить свой замысел, в излишнем усердии переходит за грань необходимого – настолько, что вместо утверждения, против всякого ожидания, получается отрицание.

Попробую разъяснить свою точку зрения. Начну с того, что в романе, по существу, только одно настоящее действующее лицо – капитан Немо. Все прочие – не более чем фон, декорации. Даже колоритная фигура жизнелюба и сангвиника Неда Ленда, как мне кажется, не самостоятельна, а выполняет исключительно функцию этакого «анти-Немо», призванного лучше показать читателю самого капитана на фоне его противоположности. Да и сам профессор Аронакс, от чьего лица ведется повествование, Верну нужен только как зеркало, в котором капитан «Наутилуса» отразился бы как можно яснее. Для этого Аронакс по воле автора сделан настолько холодным, бесстрастным и отвлеченным, насколько это вообще возможно. Личностью его, как и остальных, назвать можно только с большим трудом.

Итак, перед нами роман одного персонажа – если по этому первому пункту у вас возражений нет, перейдем ко второму. Помимо декораций одушевленных есть, разумеется, и неодушевленные – то есть «Наутилус» и его роскошные интерьеры. Но перечитайте книгу внимательно от начала и до конца – и вы заметите, что салоном, библиотекой и столовой пользуется исключительно капитан да еще его незваные гости. Члены экипажа появляются там только по мере необходимости: подать обед, вытащить из салона тяжелый сундук и т. п. А где они существуют все остальное время? Из подходящих помещений в описании «Наутилуса» присутствует только матросский кубрик длиной пять метров и шириной метров шесть. Матросов на «Наутилусе» было десятка два – что же, все они ютились в каморке, где на каждого приходилось по полтора квадратных метра? И это при том, что рядом имелись свободные каюты, которые заняли на время действия романа профессор Аронакс, Консель и Нед Ленд, да еще та, где они провели свои первые сутки на борту. А где питались матросы? Чем занимались в свободное время? Пользовались ли они шлюпкой и скафандрами, помимо выполнения приказов капитана? На эти вопросы Верн не дал нам никаких ответов.

Пункт второй, надеюсь, ясен. Перейду к третьему. Поставленные выше вопросы – конечно же, риторические. Декорациям не нужно есть, гулять и отдыхать, так что удобства и досуг экипажа занимали Верна в наименьшей степени – он ими попросту пренебрег, посчитав несущественными деталями. В этом-то, на мой взгляд, и заключается его просчет: стоит только отвлечься от навязанной нам сосредоточенности на капитане Немо и подумать об экипаже, как мы сразу же понимаем, что матросы «Наутилуса» по сравнению с капитаном находятся в несравненно худших условиях. Конечно, мы знаем, что на судах того времени это было обычным делом. А если бы вдобавок «Наутилусом» командовал кто-нибудь вроде джеклондоновского Волка Ларсена – тот, кому и в голову не пришло бы проявлять заботу о других и вообще равнять их с собой, – то все было бы тем более объяснимо и понятно. Но ведь «Наутилус»-то как раз не обыкновенное судно – это прежде всего жилище и убежище для группы друзей-единомышленников, а его капитан представлен нам как защитник угнетенных и борец за всеобщую свободу и равенство. Он спасает тонущего ловца жемчуга, отправляет сундук золота восставшим критянам, раскапывает сокровища затонувших галеонов в бухте Виго, намереваясь употребить их на схожие цели, – и это только в присутствии профессора Аронакса. (Можно быть уверенным, что без ведома профессора он занят еще уймой других подобных дел.) И в то же время в его собственном владении, как мы видим, о равенстве и речи быть не может. Немо не раз говорит о том, как он с верными товарищами построил «Наутилус» и скрылся в морских глубинах, о том, как они все одинаково одеваются и питаются, скорбит при виде гибели матросов. Но все это легко разбивается о простые факты из обыденной жизни на борту, какими их подает нам беспристрастный свидетель – Аронакс: есть капитан и есть обслуживающая его и судно бесправная и безликая масса.

Само собой разумеется, у Верна не было цели выставить капитана Немо барином-лицемером – он просто стремился показать своего главного героя как можно выразительнее за счет обеднения образов второстепенных персонажей, но перестарался с этим. Как видно, намного лучше было бы поступить с точностью до наоборот, то есть сделать всех остальных хотя бы немного живее, изменить порядки на борту и предоставить в распоряжение экипажа побольше удобств. А так, как вышло на деле… «За что боролся, на то и напоролся», – сказано грубовато, но это именно о том, что в конечном итоге получилось здесь у Жюля Верна. И это здорово портит общее впечатление. Будь профессор Аронакс покрепче духом, он мог бы с полным на то основанием заявить капитану: «Хотите равенства и братства во всем мире? Тогда начните с себя!»

Хорошо, что я прочитал «Пересадочную станцию» поздно, уже после основательного знакомства с рассказами Клиффорда Саймака. Благодаря этому она стала для меня своего рода квинтэссенцией его творчества, вобрав в себя все лучшее, что только мне запомнилось из его рассказов. Я сначала даже решил, что Саймак так и задумал: собрать под одним названием по чуть-чуть из каждого своего мини-шедевра, – но потом посмотрел в его библиографию и понял, что все-таки дело было не так. Некоторые рассказы, которые мне напомнила «Пересадочная станция», оказались написанными позднее. Но, как бы то ни было, в идее о «квинтэссенции» все-таки что-то должно быть.

Судите сами. Вечно молодой человек, вынужденный скрывать свое долгожительство, – та же самая идея положена в основу рассказа «Грот танцующих оленей». Его уединенная ферма в глухом уголке Висконсина, одиночество, отшельнический образ жизни, стремление прислушиваться к обитателям звезд, – то же самое мы видим в «Кто там, в толще скал?». Дом, стоящий на Земле, но не принадлежащий ей, – это в точности «Дом обновленных». Мгновенная связь с галактическим сообществом разумных существ – оттуда же. Талисман, несущий мир всюду, где бы он ни оказался, – «Подарок». Многофакторный анализ событий, ведущих к войне, – «Эволюция наоборот». Созданные собственным воображением лучшие друзья – «Отец-основатель». Этот список, наверное, можно и продолжить, но и без того приведенные выше названия говорят сами за себя. Так что «Пересадочная станция» для меня как бы подводит некий промежуточный итог знакомству с гуманистически-оптимистической частью творчества Саймака.

Отмечу особо, что перед нами вовсе не беспомощное заимствование у самого себя, которое мне доводилось встречать у других фантастов. Во-первых, в силу простой хронологии (см. выше). Во-вторых, в «Пересадочной станции» излюбленный сюжет Саймака – тихое, незаметное, можно сказать, даже «бытовое» появление Неведомого в американской глубинке – поднят на новый уровень. Вот посмотрите, как получается. Дэниельс из «Кто там, в толще скал?» живет на своей ферме тихо-мирно и, однажды потерпев неудачу при попытке рассказать о своих способностях ученому, больше не думает о том, чтобы открыться людям. Грей из «Дома обновленных» также явно не станет трезвонить на весь свет, где и под чьей опекой он теперь живет и чем занимается. Луи из «Грота танцующих оленей» вообще всю жизнь только и делает, что маскируется и скрывается. Это, так сказать, частные случаи – интересы человечества они никак не затрагивают. А вот в «Пересадочной станции» похожая ситуация повернута и развита так, что тот или иной ее исход отразится на всех людях без исключения. Аналогию здесь можно провести с еще одним рассказом Саймака – «Детский сад», – но там у Земли нет выбора: неведомые строители галактического учебного заведения мягко, но непреклонно навязывают ей свою волю. Здесь же свобода выбора остается, пусть даже она ложится всей своей тяжестью на плечи одного-единственного человека. Дэниельс, Грей и Луи каждый несут ответственность только за самого себя, а Инек Уоллис, смотритель пересадочной станции № 18327, вынужден держать ответ перед Галактикой за всю Землю.

Тут-то мы и подходим к основному вопросу: по силам ли одному человеку такая задача? И поиски ответа не так просты, как можно было бы ожидать от «классики» Саймака. В «Пересадочной станции» мы не находим обычного для него оптимизма, и тому есть две причины. Первая: Уоллис за сотню лет своей работы на галактическое сообщество почти полностью изолировал себя от человечества – настолько, что всерьез задается вопросом, кто ему ближе: люди или инопланетяне, транзитом проходящие через его дом, – и не уверен теперь, может ли он вообще считать себя человеком. Вторая: через разверзшуюся перед ним и всей Землей пропасть ведет отличный удобный мостик, обещающий спасение, продолжение любимого дела и интереснейшее будущее вообще – но только для него одного из всех людей, больше ни для кого. И далеко не очевидно, сможет ли Уоллис устоять перед соблазном воспользоваться данной ему возможностью. Ему приходится намного тяжелее, чем Дэниельсу или Грею, оттого и «Пересадочная станция» – вещь более тяжелая и серьезная, чем перечисленные выше рассказы.

Видимо, даже такой убежденный сторонник вселенской дружбы, как Саймак, не мог постоянно писать о ней как о чем-то само собой разумеющемся; время от времени и ему должны были приходить в голову мысли, что ей еще надо как-то положить начало, заслужить ее, добиться, пусть даже очень неприятной и высокой ценой. Вот эту-то трудную задачу он и возложил на Инека Уоллиса, и тот в критический момент не подвел ни его, ни все человечество. Оптимизм приходит на страницы «Пересадочной станции» только в самом конце, но и он – с оттенком грусти.

Дочитав до конца, я любопытства ради открыл Google Earth и посмотрел, как в действительности выглядят места, где происходит действие. Оказалось, что юго-запад Висконсина даже сейчас, через шестьдесят лет после написания «Пересадочной станции», остается совершенно таким же «медвежьим углом», каким он описан во второй главе. Берега Висконсина и Миссисипи – это и вправду сплошные долины и овраги, лесистые холмы и уединенные маленькие фермы. Нашел я и Милвилл, место рождения Инека Уоллиса (и самого Саймака тоже, кстати), – это даже не город и не поселок, а просто несколько таких ферм, разбросанных по долинам в среднем в полумиле друг от друга. Неудивительно, что Саймак поместил действие «Пересадочной станции» и многих своих рассказов именно в эту глухомань – в более населенных местах Уоллис не смог бы прожить сотню с лишним лет в своем старом доме, не привлекая к себе ненужного внимания. И кто знает, может быть, работая над «Пересадочной станцией», Саймак не только вдохновлялся общей атмосферой места, но и имел в виду какой-нибудь конкретный дом из тех, что и поныне стоят в Милвилле и видны на космических снимках в Google Earth. Знать бы только, какой именно…

Под конец – следующее замечание: не знаю, как вам, а мне несколько портит впечатление от «Пересадочной станции» перевод словосочетания «spiritual force» как «энергия духовности». Слово «духовность» и производные от него ныне уже так основательно затасканы государственной пропагандой, что вызывают прежде всего отторжение и издевательски-уничижительные ассоциации. Конечно же, в 1990 году переводчик не мог этого предвидеть. Но для будущих переизданий «Пересадочной станции», пожалуй, было бы лучше подыскать какой-нибудь другой, не столь скомпрометированный вариант перевода.

С моей точки зрения, это один из самых замечательных рассказов Саймака, оставляющий после прочтения какое-то особенно теплое и светлое чувство. Дом на холме над рекой выписан настолько убедительно, что создается полный эффект присутствия, а контраст его уюта с бурей за стенами только усиливает это ощущение. И становится спокойно за Фредерика Грея – его жизнь в этом доме обретет новый смысл. Старик, бывший декан юридического факультета, приехавший порыбачить в излюбленном месте в последний раз, вдруг обнаруживает, что перед ним – не конец, а самое начало нового пути. Острое сочувствие, которое вызывает фигура Грея в начале, в конце уже не нужно – теперь старый юрист уже не забытый осколок прошлого, перед ним новые труды и дела, в точности совпадающие с его убеждениями и принципами. Гуманист Саймак поднимает здесь эти убеждения на межзвездный уровень: «пусть через десять тысяч лет, пусть через миллион лет», но во всей Галактике «настанет время, когда в законе и праве воплотится великая, непреложная истина».

Конечно, после того, как перечитаешь «Дом обновленных» три-четыре раза, начинаешь обращать внимание и на вещи более приземленные. Приятно ли будет жить в доме, который следит за каждым шагом жильца и подчиняет его своему графику: завтрак во столько-то, обед во столько-то, свет гаснет во столько-то? А что, если Грею не понравился бы приготовленный ему костюм или он захотел бы вместо жареной картошки на завтрак что-нибудь другое? Сможет ли он сам в этом доме приготовить себе пойманную в реке форель? Понятно, что Саймак попросту не стал прорабатывать такие мелочи – для высокого пафоса его основной мысли они несущественны. Но современный читатель, знакомый с понятием «умного дома» со всеми его преимуществами и недостатками, видит в рассказе больше, чем было изначально задумано автором.

И точно так же, как многим другим, написавшим отзывы до меня, мне не раз приходила в голову мысль о судьбе Бена Ловела, профессора астрономии, друга Грея. «Умирает медленной, неприглядной смертью в крохотной больничной палате», – так думает о нем сам Грей. Из рассказа остается неясным, что случится с Беном, – это единственное крупное упущение со стороны автора. Впрочем, вся атмосфера повествования заставляет думать, что если не сегодня, так завтра Грей непременно вспомнит о друге и привезет его в свой новый дом – вылечить и помочь найти новый смысл в жизни. Считать иначе после прочтения «Дома обновленных», по-моему, просто невозможно.

Прошел почти год с тех пор, как я прочитал один из последних романов Гая Гэвриела Кея – «Дети земли и неба». В своем тогдашнем отзыве я высказал предположение, что Кей окончательно встал на путь превращения из художника – творца миров и философа – созерцателя людских судеб в писателя-ремесленника, регулярно выдающего однотипные романы – неплохие, увлекательные, но, так сказать, «без искры божественного огня». Чтобы подтвердить это свое мнение (или же убедиться в его ошибочности, что было бы еще лучше), я и взялся за «Все моря мира» – на данный момент самое новое, что написано Кеем.

Детально излагать свои впечатления не стану, а ограничусь общим взглядом на прочитанное. Помните, в чем был совершенно неподражаем Кей? Не только в создании «псевдоисторических» миров, основанных на реальной истории и географии. Его сила была в умении тонко и правдоподобно описать историю простого человека, волею случая угодившего в гущу чуждых ему интриг, борьбы за власть, заговоров и политики. Его глазами или, во всяком случае, в его масштабе действий и мыслей мы и видели происходившее на страницах книг Гая Гэвриела Кея – таковы «Сарантийская мозаика», «Тигана», «Поднебесная»… В фэнтези Кея не было ни могущественных героев, ни злых до кончиков волос волшебников, ни образцовых воинов, ни каких-либо иных стандартных для жанра фэнтези фигур. Были просто люди – от императора до последнего крестьянина – и тонкая, легкая, мягкого оттенка, мастерски сплетенная ткань их судеб.

Заметили, что я постоянно употребляю прошедшее время? Это совершенно оправданно: ткань судеб в творчестве Кея ныне окончательно сменилась пестрым полотнищем фабричной раскраски с яркими лубочными фигурками халифов и визирей, контрабандистов и аристократов. Каждое действующее лицо словно бы с умыслом сделано как можно сильнее отличающимся от других, у каждого нарочито выпячена одна-две черты характера, стремление или заветное желание, все остальное подавляется этим, и персонаж из живого, чувствующего и мыслящего человека превращается в говорящую заводную куклу. Бывшую рабыню-джадитку, одержимую местью ашаритам; визиря, который, как и положено визирям, плетет интриги и одновременно дрожит за свою шкуру; властолюбивых вдов правителей, с виду спокойных и холодных, но сочащихся исподтишка змеиным ядом; патриарха, мечтающего отвоевать Сарантий, а ныне Ашариас, у неверных; и еще немало подобных фигур автор расставляет на своей доске и принимается их активно двигать. Иногда эти фигурки вдруг ударяются в философские размышления – возможно, по авторскому замыслу это должно оживлять их, но получается как раз наоборот. Просто марионетке пришло время выдать очередную реплику, положенную по сценарию, а после вернуться к прежним движениям. В конце кое-кого, кого надо убить, убьют, а тем, кого надо сохранить живым и здоровым, будет обеспечен хэппи-энд. При этом кто относится к первой категории, а кто – ко второй, понять несложно. И само повествование также не течет плавно, неторопливо и созерцательно – а ведь именно в этом был Кей мастером когда-то. Теперь со страницы на страницу льется почти непрерывный поток красочных и головокружительных событий, завязок или развязок сложных интриг, причем иные эпизоды кажутся откровенно искусственными. Как я понимаю, это прежде всего средство постоянно держать читателя в напряжении, чтобы ему и в голову не пришло отложить в скуке книгу в сторону (это и правда работает – я проглотил «Все моря мира» за какое-то немыслимо короткое время). Ну и, конечно же, заявленная сюжетная связь с «Блеском минувших дней» – тоже действенный фактор: если прочитал одну книгу, то как-то само собой захочется узнать, что там написано во второй.

Только вот, если посмотреть в корень, под показной мишурой ничего нет. Интриги, приключения, захватывающие эпизоды – все они введены в повествование просто ради самих себя, и чем их больше, тем лучше – а это, как известно, болезнь подавляющего большинства современных авторов фэнтези. Даже Кею, увы, не удалось избежать заражения ею. Он еще пытается бороться, вставляя в текст философские размышления как некую основу, однако они остаются сами по себе и неизменно смотрятся чужеродными элементами. Можно сказать, что «Все моря мира» – это нечто вроде бройлерного цыпленка, напичканного антибиотиками и ускорителями роста, в аккуратной упаковке под прозрачной пленкой. Как будто и курятина, и есть ее можно – но, если знаешь, какова на вкус настоящая домашняя курица, сразу понимаешь, насколько ненатуральна эта, промышленная. Мистер Кей, может быть, пока еще не поздно, вам стоит закрыть свою «птицефабрику»? Пока что ваша торговая марка пользуется авторитетом, однако еще один-два «бройлера» – и, боюсь, от вас отвернутся даже ваши преданные поклонники (одним из которых раньше считал себя и я).

Не уверен, имело ли смысл писать и размещать здесь этот отзыв – ведь в состоявшейся не так давно очень активной дискуссии о «воспитательной» книге Владимира Ивановича Немцова обе стороны уже высказали множество самых разных pro et contra. Однако, ознакомившись с данным сочинением, я понял, что промолчать тоже не могу – пожалуй, давно я не читал ничего такого, насчет чего так и тянуло бы высказаться. Вот я и решил малодушно поддаться соблазну, хотя до меня здесь уже написал свой очень язвительный отзыв коллега Массаракш. Во всяком случае, я постараюсь не повторять его тезисы, а по мере возможности добавить кое-что от себя.

Самое первое, на что я обратил внимание, – это язык, который можно охарактеризовать разве что эпитетами «казенный», «дежурный» и «суконный». Это типичный язык газетных передовиц со всеми присущими ему особенностями: тематикой, построением фраз, лексиконом, эмоциональной окраской. Я хорошо знаком с газетами того времени, и сходство вырисовывается просто стопроцентное. Да и сама книга – фактически компиляция стандартных лозунгов и тезисов о воспитании человека коммунистического завтра. Словно бы автор, обложившись подшивками газет за несколько лет, выбрал оттуда нужные ему статьи и свел их в единое целое. Книга и построена-то целиком по газетному принципу. Сначала, как и полагается в газете, идут программные передовые статьи… то есть главы. Какой была главная тема первых полос газет в 1961 и 1962 годах? Правильно, полеты в космос. Вот и Немцов начинает с космонавтов. Затем, вдоволь насклоняв фамилии Гагарина, Титова, Николаева и Поповича во всех возможных падежах и по всем возможным поводам, он переходит, опять-таки как в газете, к фельетонам и критическим статьям на более земные темы – даже очень критическим. Что вызывает его гнев? В первую очередь – дачи. Если человек построил себе дачу, по мнению автора, это клеймо: спекулянт, кулак, стяжатель и так далее. Затем жесткой критики удостаивается цирковой номер, где две девушки поднимают на руках мужчину. Далее – узкие брюки (или, не дай бог, джинсы – это ж вообще самый низ морального падения!), «отжившие свое буржуазные» танцы, детективы, мелодрамы и вообще любые не понравившиеся автору фильмы. И многое, многое другое: раз В. И. Немцову что-нибудь не нравится, значит, это «что-нибудь» пагубно для подрастающего поколения и должно быть как можно скорее вырвано с корнем. Тех, кто имеет несчастье расходиться с ним во вкусах и мнениях, автор как только не клеймит: «пошляки», «злобствующие обыватели», «тунеядцы», «мещане»… И уж не Немцову ли ответили братья Стругацкие в своем «Понедельнике…»: «Что касается узких брюк и увлечения джазом, по которым одно время пытались определять степень обезьяноподобия, то довольно быстро выяснилось, что они свойственны даже лучшим из магов»?

Вообще говоря, книга просто пропитана стремлением ее автора влезть абсолютно во все стороны жизни людей и указать им, что правильно, а что неправильно. Чем увлекаться и что коллекционировать. Какие книги читать и какие фильмы смотреть. Как выбирать мужей и жен. Это – черное, то – белое. Это достойно советского человека, то – позорит его. Немцов, похоже, свято верил, что без таких советов молодежь поголовно вырастет теми самыми пошляками и мещанами, которых он упоминал почти на каждой странице. Верил настолько, что во второй половине книги взялся даже за подробный разбор понятия «любовь» и препарировал его долго и усердно, словно студент-биолог – лягушку. (Это шло уже, опять-таки как в газете, под рубрикой «Письма читателей».) Эта любовь правильная, а та – пошлая и недостойная. Этот – настоящий мужчина, он поступает так-то, а та – настоящая женщина, она поступает так-то. Вот это в любви быть должно обязательно, а то – никогда и ни за что. Это верно и идейно правильно, а то – буржуазно и должно быть искоренено. Тут мне сильно захотелось бросить чтение, потому что стало просто паскудно. Продолжил только потому, что две трети были уже позади – уж одну-то оставшуюся треть как-нибудь переживу.

Объективности ради надо отметить, что в книге изредка попадаются и такие мысли и тезисы, с которыми я вполне согласен. Это, например, главы, осуждающие жестокое обращение с животными, с кошмарными примерами вроде завода «Утиль», занимающегося переработкой собак и кошек (вам не жутко читать такое? Мне – жутко). Но такие главы в объеме книги – капля в море, нисколько не меняющая общее впечатление от «Мыслей о воспитании». А оно таково: похоже, что в представлении В. И. Немцова коммунизм – это общество, где все носят широкие брюки и длинные платья, благопристойно танцуют дозволенные танцы и уступают женщинам места в трамвае. Дети у них появляются словно бы сами собой, как некое «великое таинство природы», а секс до брака – это «худшее, что может случиться с девушкой». Все как один трудятся на полях или изобретают новые жнейки или атомоходы. А мечтать стать космонавтом – это, конечно, хорошо, но идейно неверно. Разлетитесь все по Марсам и Венерам, кого же тут, на Земле, воспитывать прикажете? В общем, в монастыре, наверное, жизнь и то веселее.

И чем больше лилось со страниц таких вот громких, нарочито гневных или напыщенно-пафосных слов, тем сильнее становилось ощущение фальши и неискренности написавшего их. Взять хоть те же дачи. Ведь у вас, Владимир Иванович, как у писателя, наверняка была своя отдельная дачка где-нибудь в Переделкино за глухим забором и тремя замками. Ах, это другое дело – чтобы никто творить не мешал? Понятно. А слесарь или инженер, трудящиеся советского общества, за чьи интересы вы так ратуете, обойдутся и общественным садом с «легкими павильонами исключительно для укрытия от непогоды» – так, что ли? Еще, по вашим собственным словам, вы бывали в Западной Европе, Африке, Индии, летали в Америку на «Боинге-707». Абсолютное большинство тех самых трудящихся о таких путешествиях даже и не мечтало. А если следовать вашей логике, то и не должно: для них существуют встречи с передовиками производства и старыми большевиками в заводских клубах, танцы (конечно, только «приличные»!), занятия в кружках, слушание лекций и прочие здоровые и нравственные виды времяпрепровождения. Кстати, свозить ребенка на курорт к морю – это, оказывается, тоже совершенно неправильно. Пусть лучше увидит море впервые лет этак в двадцать, а то и в тридцать – вот это будет правильное и верное впечатление!

Насчет тезиса «критикуешь – предлагай» из предыдущего отзыва. Собственно говоря, альтернатива немцовским нравоучениям уже давным-давно предложена – Стругацкими, Ефремовым, Савченко и многими другими, писавшими о людях коммунистического будущего. Их книги сделали для воспитания того же самого поколения читателей неизмеримо больше. Может быть, потому и боролся Владимир Иванович Немцов против новых веяний в фантастике, что понимал: то, что предлагают читателю они, куда привлекательнее и интереснее, чем его ханжеский «монастырский коммунизм». В Мире Полудня или в будущем Великого Кольца человек свободен в творчестве, поиске и самовыражении – в науке ли, в искусстве ли, в труде ли. Единственное, что его ограничивает и сдерживает в этом, – он сам: люди будущего сами ставят себе задачи и рамки, соразмеряя их с интересами других людей, и сами их соблюдают. Всякие проверяющие и надзирающие им попросту не нужны. Но Немцов, думается мне, и в таком обществе взялся бы ходить по танцплощадкам с линейкой для измерения платьев и брюк. Я уж даже боюсь представить себе его реакцию, к примеру, на сценический костюм Чары Нанди с праздника Пламенных Чаш!

В общем, о данном опусе даже нельзя сказать, что нынче он устарел – он был устаревшим уже в момент своего появления. Устаревшим просто потому, что представляет собой скопище давным-давно затертых, избитых и истрепанных на миллионах газетных страниц слов-штампов. Полностью лишенный любой привлекательности и оригинальности, он сух, сер и скучен, словно пыль на старом чердаке, куда за ненадобностью сваливают всякий хлам. Единственная категория читателей, которой его можно порекомендовать, – это те, кто страдает бессонницей. Да и тем – только в качестве сильнодействующего средства для особых случаев.

Мне кажется, трудно найти в истории советской фантастики что-либо подобное «Открытию себя». К какому жанру вообще можно отнести то, что вышло из-под пера Владимира Ивановича Савченко? Что это – философская фантастика? Сатирический детектив? Бытовая психологическая драма? Научно-социальный мысленный эксперимент? Или все вместе, вперемешку? Думаю, что последнее – все перечисленное сплетено в единое целое настолько хитро и умело, что не стоит и пытаться приклеить к книге какой-нибудь один определенный жанровый ярлык. Можно только попробовать перечислить, что же в «Открытии себя» вообще имеется и с какими другими, более известными образцами фантастики того времени здесь можно отыскать сходство.

Если смотреть в корень, то перед нами социально-философское произведение, поднимающее вопросы духовного и физического совершенствования человека – те же самые, что и в знаменитом «Лезвии бритвы». Значит, «Открытие себя» придется читать нелегко и долго, как «программный» ефремовский роман? Вовсе нет! Если облечь сюжет в детективную форму, то читатель и сам не заметит, как втянется в загадочное происшествие в Днепровском институте системологии по уши. Но раз это фантастический детектив, значит, придется напрягать извилины в попытках поспеть за умозаключениями следователя и восторгаться его проницательностью? Ну да, вникать в тонкости событий придется, а вот насчет восторгов – ничего подобного. «Открытие себя» в этом смысле – вещь откровенно сатирическая, я бы даже сказал – хулиганская: тогда так писать явно было не принято, тут даже ничего похожего не вспомнишь. Тупые и косноязычные милиционеры с говорящими фамилиями; следователь – шаблонно мыслящий служака (также с несуразным именем), всеми силами стремящийся загнать необычное дело в рутинные рамки; полковник милиции, по-отечески поучающий следователя, что самые странные дела – обычно самые простые, и благодушно принимающий в конце изрядный ком лапши на уши. Да и помимо милиции многим в романе досталось: ленивым электрикам, разнообразным пронырам и карьеристам от науки, профессорам-конъюнктурщикам, даже зазнавшимся академикам. Вообще едким описанием реалий типичного НИИ роман Савченко напоминает «Понедельник начинается в субботу», да и вопросы при этом поднимаются те же самые – о борьбе с косностью мышления, с формализмом, о выходе на новую ступень совершенствования человека. Тут круг замыкается – мы вновь возвращаемся к философской основе романа.

А еще этот круг пронизывает, словно прямая линия, сквозная тема – тема ответственности ученого за свое открытие, изобретателя – за свое изобретение. И подана эта тема опять-таки совсем не так, как чаще всего писали в то время. Не какой-нибудь бедный простодушный Джон или Ганс где-нибудь на Западе делает эпохальное открытие, а потом тщетно пытается загнать назад в бутылку выпущенного им на волю джинна – нет, оказывается, самые страшные враги великих открытий – не военные, не спецслужбы и не бизнесмены, а простые обыватели. Как представляет скептический студент Кравец будущее открытия, сделанного инженером Кривошеиным: «Оператор – какой-нибудь там Жора Шерверпупа, бывший парикмахер, – водружает на себя “шапку Мономаха”, склоняется: “Чего изволите?” – “Тапереча я хочу под Бриджит Бардо, – заказывает клиентка. – Только чтоб трошки пышнее и чернявая. Мой Вася уважает, когда чернявая…”»

В чем же заключается открытие Кривошеина? В способе создания искусственных людей – как точных копий, так и улучшенных умственно и физически, – а главное, улучшения людей «натуральных». Появившиеся таким способом три двойника Кривошеина продолжают его исследования и разрабатывают три пути совершенствования человека: машинный, биологический, информационный. Кривошеины-дубли как бы говорят нам: всё к твоим услугам, человек, если ты хочешь стать лучше, ты таким и станешь – главное, захоти этого, вылезь из теплой лужи бездумного потребительского бытия. Сейчас это актуально ничуть не меньше прежнего, разве что предметы вожделения стали более высокотехнологичными: не джинсы или дубленка, а новенький айфончик. И если высмеивающий подобные жизненные приоритеты «Понедельник начинается в субботу» все-таки читают, потому что смешно и весело, а в «Лезвие бритвы» заглядывают, потому что серьезно и считается классикой, то «Открытие себя» не пользуется популярностью, возможно, именно потому, что прямо режет в глаза неприятные истины. Там ведь и главный герой, Кривошеин, – не магистр-чародей, как у Стругацких, и не талантливый врач с парапсихологическими способностями, как у Ефремова. О них-то можно читать со спокойной совестью: где они, маги-йоги, а где я, куда уж мне против них… А вот с Савченко такое не пройдет – у него тут самый обыкновенный холостяк средних лет с трудным характером, далеко не красавец и уж совершенно точно не гений. И вот к нему-то в руки нежданно-негаданно и сваливается открытие, обещающее перевернуть весь мир. И самый обыкновенный человек Кривошеин сомневается, пугается, тяжело размышляет, трусит, борется со всякими мелкими подленькими мыслишками, мучается угрызениями совести – и так ощупью, шаг за шагом двигается к познанию себя – ведь без этого, оказывается, и открытие его ни к черту не нужно. Скажем себе честно, такие мыслишки и чувства, как у Кривошеина, бродят в каждом из нас, у кого-то больше, у кого-то меньше, но в каждом. А приятно ли читать, как тебе в лицо тыкают твоими же собственными слабостями и недостатками? Вот то-то и оно. Впрочем, тот, кто склонен к самоанализу и способен посмотреть на себя критически и беспристрастно, сможет мысленно встряхнуться и подумать: а ведь писатель-то в лице Кривошеина использует сейчас третий путь совершенствования – информационный, единственный возможный в реальности…

Боюсь, однако, что за всеми этими высокими материями у вас уже создалось неверное представление об «Открытии себя» и читать его резко расхотелось. Видимо, этого же опасался и сам Савченко, а потому основательно приправил серьезное «основное блюдо» юмором – причем по большей части не из казенного сосуда дежурных шуточек своего времени, а собственным, отменного качества. Это и фразочки Козьмы Пруткова – инженера, и великолепная лекция о том, почему студент потеет на экзамене, и сомнительного происхождения жареные кролики в столовой, и «гордый горец и член-корреспондент» профессор Андросиашвили с его «цхэ!», и немало другого. Есть в тексте и мелкие ляпы вроде несуществующего автомобиля «Славутич-409» (или это намеренный намек на «Москвич-408»?) или пистолета, который следователь держит в ящике стола, но, по-моему, не так уж они и важны. Что изменилось бы, если бы Онисимов достал пистолет, как полагается, из сейфа? Да ровным счетом ничего. Так что придираться к профессиональным мелочам не стоит – не на них держится книга и не ради них написана. А ради чего? Да чтобы хотя бы кто-нибудь из читателей, закрыв книгу, подумал, как Кривошеин: «А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за всё…» И очень жаль, что «Открытие себя» не пользуется большой известностью и переиздается в среднем раз в десятилетие – эта книга по-прежнему злободневна, бьет в самую точку и за прошедшие десятилетия нисколько не устарела.

Один только вид этой книжищи вызывает почтительный трепет! Еще бы: чтобы вместить 1275 писем, написанных за сорок с лишним лет, потребовалось 1536 страниц солидного формата. Если взять книгу в руки, весомость этого труда становится еще очевиднее. Я не поленился и положил книгу на весы: основной том (без изданных отдельной книжкой указателей) – 2,1 кг. Пишу это без тени иронии или насмешки: подобные солидные числа – лучшее средство наглядно отразить гигантские объемы труда, затраченного на подготовку издания ефремовской переписки. О том, как проходила эта работа, подробно рассказывает предисловие: тут и поиск писем, и разбор порой трудночитаемых почерков, и перепечатка, и перевод на русский язык в случае необходимости (переписку с зарубежными корреспондентами Ефремов вел по-английски и по-немецки), и составление комментариев и указателей, и многое другое. Проще говоря, невозможно не преклониться перед огромной работой, благодаря которой эта книга смогла увидеть свет.

Сборник переписки какого-либо исторического лица – вещь, конечно же, весьма специфическая. Это не замена обыкновенному биографическому изданию – такой сборник может быть лишь дополнением к биографии, помогающим глубже и яснее раскрыть те или иные ее моменты. Но в данном случае налицо парадоксальная ситуация: дополнение-то есть, а вот биографии нет. Существует вышедший в 1963 году очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», но биографическим изданием в полном смысле слова он не является – там на первый план выдвигается Ефремов как писатель, его творческий путь, литературный стиль и метод, а биографические факты даются лишь постольку, поскольку они необходимы с такой точки зрения. Есть еще книга «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинова – но в ней идет речь о Ефремове-ученом, она полна научных фактов и подробностей, а о Ефремове как о человеке в ней опять-таки сказано немного. Поэтому в конце своей книги, изданной в 1987 году, Чудинов резонно отметил: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего». Однако за прошедшие с того времени тридцать пять лет такая биография – полная, строго научная, объективная, изложенная без тенденциозности и досужих домыслов – так и не была написана. Вот и получается, что для освоения ефремовской переписки необходимо решить непростую задачу: вначале ознакомиться с двумя указанными выше изданиями, «сложить» их в уме в единое целое, сформировать на их основе (и по другим источникам, если такие окажутся в распоряжении) некое собственное представление об Иване Антоновиче как о человеке и личности, а затем уже приступать к его письмам.

И вот тогда, если такую подготовку удалось провести успешно, толстенный том в синей обложке откроется перед вами не только в буквальном, но и в переносном смысле. Тематика и состав корреспонденции ясно раскроют этапы жизни Ивана Антоновича Ефремова и происходившие в ней события: отчаянные попытки наладить работу Палеонтологического института в эвакуации, преодоление бесчисленных препон в организации гобийских экспедиций, диспуты с коллегами-палеонтологами, разнообразные житейские хлопоты, постепенное ухудшение здоровья и многое другое, включая, конечно же, литературную деятельность. Впервые упоминание о ней встречается в 1944 году, далее количество писем на эту тему постепенно увеличивается, а примерно с 1956-1957 года она становится в переписке преобладающей. Многие ефремовские произведения стали мне понятнее после знакомства с письмами, в которых отражен ход работы над ними. Например, я и раньше знал, что главных персонажей повести «Звездные корабли» – Давыдова и Шатрова – Ефремов «списал» с самого себя и со своего друга и коллеги А. П. Быстрова, но не предполагал, что сходство простирается вплоть до полного копирования. В письмах Ефремова то и дело проскакивает выражение «Черт и трижды черт!», которое с большой охотой употреблял в повести Давыдов, да и характерное словечко «ништо» было не выдумано, а перенято у реального Быстрова (кстати, в первоначальном замысле повести Шатров для пущего сходства с прототипом носил фамилию Костров). В той же переписке с Быстровым нашлись и такие рассуждения о Bestia celestis и его эволюции, которые в повесть не попали, вроде идеи о черепе из перламутроподобного вещества, а не из соединений кремния.

Вообще говоря, переписка Ефремова с Быстровым достойна отдельного издания – это настоящая житейская и научная драма в письмах. Не счесть, сколько раз «два палеонтологических кита» (цитата из тех же «Звездных кораблей») ссорились, осыпали друг друга упреками, мирились, присылали друг другу насмешливые рисунки или добрые стихи, отчаянно язвили и тут же с искренней заботой справлялись о здоровье и передавали привет женам. И все это – с непременными обращениями на «Вы» и по имени-отчеству, высказанное хорошим, настоящим литературным языком. Эх, умели люди раньше писать письма… прямо-таки документы эпохи, иначе не скажешь. Все-таки нас теперешних электронная почта, когда можно между делом черкнуть пару строк и через минуту получить ответ хоть с другого края Земли, в отношении эпистолярной культуры здорово испортила.

Еще очень впечатляют отраженные в письмах битвы (именно битвы, иначе не скажешь) за издание «Лезвия бритвы», «Часа быка» и «Таис Афинской». Основной противник – «непобедимая осторожность», как выразился Ефремов в одном из писем Дмитревскому. В уступку этому противнику писателю иногда приходилось вырезать из своих романов кое-какие «острые» (точнее, сочтенные таковыми в издательствах и редакциях) главы и эпизоды, но, сделав эти уступки, он дальше стоял неколебимой скалой: больше никаких правок, иначе не будет и публикации. Запомнилось одно письмо из Чехословакии по поводу перевода и издания «Лезвия бритвы» с сокращениями в тех местах, которые «не составляют для чешского читателя нужного интереса». Ответ был прям и недвусмыслен: в сокращениях отказываю, лучше вообще не издавайте. Что ж, по книгам у меня уже давно сложилось впечатление о прямом характере Ивана Антоновича, ну а переписка его окончательно подтвердила: на сделки со своей совестью он не шел никогда, а вещи предпочитал называть своими именами, пусть даже порой в весьма неприятных для адресата выражениях.

Ну да ладно. Описывать здесь все 1275 писем у меня намерения нет, а потому буду заканчивать. Проще говоря, если вы интересуетесь творчеством Ивана Антоновича Ефремова и вам вдруг посчастливится увидеть «Переписку…» в продаже – хватайте, не глядя на цену. Кто знает, когда будет переиздание – и будет ли вообще. Это ценнейшая книга, вот разве что послесловие там совершенно не к месту. Если в гипотетическом переиздании его не будет, получится вообще отлично.

Кажется, мое знакомство с творчеством Урсулы Ле Гуин началось именно с этого романа, когда он печатался с продолжением в журнале «Техника – молодежи». Журнал этот мы не выписывали, и один из тех номеров попал ко мне в руки каким-то случайным образом через год или два после его выхода. Поэтому все, что я смог тогда прочитать, было только отрывком без начала и конца, но содержание его оказалось настолько манящим и интригующим, что название «Планета Роканнона» (так назывался тот перевод) прочно осело у меня в памяти. Прочитать роман полностью мне представилась возможность только лет через десять. Часто бывает так, что запомнившаяся в детстве книга при возвращении к ней через много лет производит разочаровывающее впечатление, но я тогда был не только не разочарован, но даже, наоборот, очарован, да простится мне столь неуклюжий каламбур. «Мир Роканнона», как совершенно справедливо подмечено в предыдущих отзывах, находится на стыке фантастики и фэнтези. Сейчас-то я знаю, что таких книг пруд пруди, а вот тогда сочетание научно-фантастической подоплеки с почти сказочными сюжетом и антуражем стали для меня чем-то вроде открытия: оказывается, и так тоже бывает!

Вкратце содержание сводится к следующему. На этнографическую экспедицию, работающую на планете Фомальгаут-II, совершается внезапное нападение, и в живых остается только ее руководитель Гаверел Роканнон. Он предполагает, что экспедицию уничтожили мятежники с планеты Фарадей, отколовшейся от Лиги Миров, ведь цивилизация Фомальгаута-II находится на уровне феодального средневековья – за́мки, мечи, копья, всадники на крылатых животных, – и взорвать корабль экспедиции могли разве что мятежные фарадейцы, выбравшие эту планету для своей базы. Так как Фомальгаут-II решением Лиги закрыт для контактов, уничтожение корабельного ансибля – средства для мгновенной межзвездной связи – гарантирует восставшим, что Лига Миров не узнает об их убежище. Однако случайно Роканнону удается выяснить, где находится база мятежников, и он в сопровождении своих друзей из числа жителей планеты отправляется туда, чтобы, пробравшись на какой-нибудь из фарадейских кораблей, через его ансибль сообщить Лиге о местонахождении базы.

Несмотря на внешнюю простоту сюжета, четко подпадающего под заезженный пункт фантлабовского классификатора «путешествие к особой цели», «Мир Роканнона», на мой взгляд, превосходит многое из написанного Урсулой Ле Гуин. Здесь нет нудных ложно-глубокомысленных рассуждений, которыми изобилуют многие другие произведения Хайнского цикла: главный герой просто движется к своей цели и платит за ее достижение высокую цену. И вот эти-то кажущиеся простота и ясность мне намного больше по душе, чем, например, велеречивая пустота «Толкователей» или «Обделенных» из того же Хайнского цикла. Какую цену можно отдать за достижение своей цели, что будет оправданно и приемлемо? А если на кону стоит спасение всей планеты, но за него придется заплатить жизнью друга? А если представится возможность получить чуть ли не сверхъестественный дар, но тем самым взвалить на себя тяжелейшую ответственность?.. Таких вопросов и лишь едва намеченных сюжетных ходов в «Мире Роканнона» можно отыскать немало, но только часть их развита по ходу действия. Так что роман вышел очень коротким – по существу, это скорее повесть, – и тем обиднее, что так много в нем осталось недосказанным. Закрывая книгу, я думал: черт побери, как же мало, хочется еще! Это опять-таки полная противоположность тем же «Обделенным» и «Толкователям», когда при чтении в голове то и дело мелькало: ну сколько же можно продолжать эту тягомотину, заканчивайте уж скорее…

Вообще говоря, принадлежность «Роканнона» к Хайнскому циклу, на мой взгляд, весьма условна. Здесь Хайн упоминается только мельком в одном или двух местах как родина Роканнона, не более того. Нет и знакомой по другим «хайнским» произведениям Экумены – вместо нее есть только Лига Миров, а это совсем не то же самое. Главные принципы Экумены – «культурное эмбарго», то есть запрет на передачу аборигенам технологий и знаний, существенно превосходящих их уровень развития, и мирное сотрудничество населенных миров. Здесь же все наоборот: Лига Миров занимается простейшим техническим прогрессорством и не чурается демонстрации силы, да еще и собирает налоги с присоединенных планет. Правда, одновременно у Ле Гуин уже вырисовывается и резкая критика такой политики. Роканнон, немолодой и умудренный опытом человек, полагает, что прямолинейное одностороннее прогрессорство глубоко ошибочно: даже у тех народов, которых заправилы Лиги считают дикарями, можно перенять немало ценного и важного. В случае с Роканноном именно такой взгляд на вещи в конечном итоге и помогает ему добраться до цели. Потом, в более поздних книгах, Ле Гуин уже сознательно упоминала полученный Роканноном дар телепатии как один из шагов к созданию Экумены. Так что, пусть даже единой и последовательной хронологии Хайнского цикла не существует (как заявляла сама писательница), по аналогии со Стругацкими, в творчестве которых выделяется так называемый Предполуденный цикл, я отнес бы «Роканнона» к своеобразному Предхайнскому циклу, тем более что это действительно самый ранний (1966 год) роман из «хайнских» произведений. И если вам надоели Анаррес с его банальными социальными истинами («Обделенные») или Ака, где бесконечно переливают из пустого в порожнее («Толкователи»), и хочется чего-нибудь красочного и выразительного, внешне простого, но наполненного смыслом, – вас всегда ждут на Фомальгауте-II. Точнее, на планете Роканнона, как она отныне называется решением Лиги Миров.

Начну с краткого отступления. Несколько месяцев назад я прочитал отзыв, автор которого задается вопросом: почему персонажи Питера Уоттса все, как на подбор, – с психическими отклонениями? Найденный им ответ таков: «куда проще выстроить характер, взяв за основу патологию, закрутив всё вокруг нее, закольцевав и отцентрировав». Великолепно сказано – проще и лучше просто невозможно. Как эта черта творчества Уоттса относится к Урсуле Ле Гуин? Самым прямым образом. То, что Уоттс проделывает с отдельными персонажами, Ле Гуин делала с целыми социумами. Многие авторы здешних отзывов восхваляют ее способность мастерски конструировать и оживлять общества самого разнообразного толка. Так вот, по-моему, она была способна делать это только при условии, что у членов этих обществ имеется какое-нибудь кардинальное физиологическое или психическое отличие от привычного нам образа человека. Только тогда, когда можно было за это отличие «зацепиться», от него оттолкнуться и на нем сделать акцент, у Ле Гуин и получались яркие и убедительные картины жизни чужих миров: не надо было тратить много усилий на детальную проработку социальной сферы, ведь внимание читателя все равно будет отвлечено местной спецификой. Примеры таких обществ можно найти в «Левой руке тьмы» или «Роканноне». А вот в «Обделенных» перед нами самые обыкновенные люди – не гермафродиты, не зеленые мохнатые сновидцы и не сексуально озабоченные подземные коротышки. Эффектных и отвлекающих внимание чужеродных черт они не имеют. Оттого и две модели созданных ими обществ – тоже самые обычные, отлично знакомые нам по нашим земным реалиям, разве что намеренно утрированные. И обе вызывают отчаянную скуку.

Впрочем, происходит это не сразу. Повествование – тут надо отдать автору должное – выстроено необычно, этаким маятником, раскачивающимся между двумя планетами и двумя периодами в жизни одного и того же человека. Читателю вначале просто некогда скучать, так как ему постоянно приходится переключать мысли между Анарресом с его очень своеобразным анархо-коммунистическим обществом и олигархически-капиталистическим Уррасом. Однако чем дальше, тем меньше становится размах колебаний «маятника», и в конце, когда обе противоположности окончательно сходятся воедино, это дает не ожидаемую яркую финальную вспышку, а попросту… ноль. Дочитав «Обделенных» до конца, я убедился, что напрасно на протяжении почти четырехсот страниц пережевывал жвачку из нудных общеизвестных социальных истин. Никакого откровения на их основе Ле Гуин так и не сумела соорудить, разве что несколько поучительных сентенций – тоже, впрочем, далеко не оригинальных, а то и вовсе банальных и заезженных: «в любом окружении человек всегда одинок», «тот, кто строит себе стены, сам заключает себя в тюрьму» и т. п. В общем, все завершилось так, что оставило меня в недоумении: а зачем вообще это было написано?

Такой вопрос тем более оправдан, что основная идея романа, равно как и смысл названия «Обделенные», становятся полностью ясными уже где-то в начале второй половины книги. Постоянно и навязчиво проводится противопоставление: Уррас – материальные богатства, диктат государства, духовная нищета и вызывающий индивидуализм, Анаррес – свобода от собственности, суровый аскетизм жизни, кажущаяся свобода и незримая, но вполне действенная принудительная уравниловка под давлением общественного мнения. И вот как раз после середины книги между Уррасом и Анарресом начинает проступать явное сходство: они сходятся в подавлении свободы, разве что достигаемым разными способами. Можно было бы ожидать, что, когда это стало ясным, в заключительных главах нам будет показан путь к преодолению этого зла. А вместо этого получилось не более чем повторение того, что уже и так понятно: оба общества – это тупики в развитии. Вдобавок упомянуты еще два подобных тупика: уррасское государство Тху с его тотальным контролем всего и вся и Земля, вынужденная из-за экологической катастрофы жестко подчинить все свое общество и его членов задаче выживания. Ну хорошо, а дальше-то что? А ничего: в самом конце выскакивают этаким «богом из машины» хайниты – своего рода высшие существа, стоящие над мелочной возней обитателей двух планет-близнецов, – и мигом круто меняют судьбу главного героя, но только его одного. В остальном что Уррас, что Анаррес остаются хоть и слегка взбудораженными, но неизменными. Правда, один из хайнитов живо интересуется анархистскими теориями Одо, на которых построено анарресское общество, – но это, извините за резкость, явная фальшивка со стороны автора, чтобы хоть как-нибудь оправдать невнятный финал.

Почему нет выхода из тупика и зачем потребовалось вводить в действие хайнитов? По-моему, объяснение следующее. На протяжении всей книги Ле Гуин усиленно делает упор на образ стены, которая закрывает как анаррести, так и уррасти путь к истинной свободе и справедливости. При этом она считает, что стены можно преодолеть одним мгновенным усилием – перелетев через них или попросту разрушив. И тут вспоминаются наши классики социальной фантастики, также рассматривавшие вопрос построения идеального общества. Они всячески подчеркивали: одним скачком такое не совершить, предстоит долгий и нелегкий путь не в один век длиной. А в «Обделенных» основательница анархистского движения Одо много рассуждает о том, как должно быть устроено идеальное общество, но не упоминает ни словом о том, как это общество можно построить. Из разбросанных по тексту упоминаний и цитат можно сделать вывод, что ее учение – не более чем смесь туманно-прекрасно-поучительных изречений без малейших признаков научного анализа исторического процесса. Оттого-то и группа ее последователей – одонийцев, переселившаяся когда-то с Урраса на Анаррес, и возомнила, что она сможет скачком преодолеть разрыв между двумя общественными формациями и создать новое общество только на основе заученных идей. Но, как бы ни старались одонийцы, в них все равно живо данное им на родине воспитание, его традиции и предрассудки. Невозможно мгновенно избавиться от них – можно лишь загнать их куда поглубже и всячески отрицать при построении собственного общества (отсюда постоянные проклятия в адрес «собственников» и подчеркивание: «у нас на Анарресе всё не так!»). Революционные силы на Уррасе тоже мечтают разрушить капитализм одним махом, но мало думают о том, что станут делать дальше, – в лучшем случае действовать по тому же самому одонийскому рецепту. Но на одном отрицании, разумеется, далеко не уедешь. Поэтому-то в конце «обделенные» так и остаются «обделенными», стена – стеной, а смысловая нагрузка романа – близкой к нулевой. Вот и пришлось Ле Гуин призывать на помощь хайнитов, чтобы соорудить хоть какие-нибудь события в конце, которые могли бы сойти за какой-никакой финал.

Еще одно замечание: хотя тема секса вообще характерна для творчества Ле Гуин, здесь она в большинстве случаев приплетена совершенно не к месту. Автор готова видеть фаллические символы хоть в пистолетах, хоть в унитазах, но в сюжете все эти детали не играют никакой роли – разве что предлогов для традиционных для Ле Гуин феминистских высказываний. Впрочем, если изъять из текста все рассуждения о роли женщин на Анарресе и Уррасе и их способностях к абстрактным наукам, книга не потеряет ровным счетом ничего. Это еще усиливает впечатление беспросветной скуки: как будто автор отбывает обязательный номер, который сама себе навязывает во всем, что пишет. Хорошо хоть, что феминизм Ле Гуин, в ее поздних произведениях ставший абсолютно догматическим и бескомпромиссным, в «Обделенных» (а это 1974 год) еще вполне умерен и терпим.

Пожалуй, единственная польза от знакомства с «Обделенными» состоит в том, что теперь я знаю, откуда взялся ансибль – устройство для мгновенной межзвездной связи, которое присутствует в «Левой руке тьмы» и «Роканноне». В остальном склонен считать проведенное за чтением время потраченным зря.

Напишу-ка я отзывъ сей да на старый ладъ, съ «ятями» да со знаками твёрдыми, бо и стихотвореніе само изначально было съ ними писано, а и Потокъ-богатырь съ бояриномъ Толстымъ меня за то похвалили бы. Растекаться мысію по древу, ако Боянъ вѣщій, не стану, а сразу къ сути перейду. Любятъ наши борзописцы нынѣшніе, какъ извѣстно, забрасывать людей въ прошлое, дабы они тамъ прогрессъ учиняли да исторію на новый ладъ переписывали. А чтобы обратно, изъ прошлаго въ наше время, – такого, почитай, и нету. А почему? Такъ вѣдь всё просто. Писаки всё больше про технику да про войну пишутъ: какъ аэропланъ для государя Петра Великаго построить али сверхдредноутъ какой въ Цусимскій бой заслать. Такое и писать просто, и народъ покупаетъ и читаетъ, а потомъ ещё и хвалу въ междусѣтіи міровомъ поётъ. А ежели кого изъ прошлыхъ вѣковъ къ намъ сюда перенести, чѣмъ же онъ станетъ-то нынѣшній міръ удивлять? Тутъ, дабы читалось складно, потребно уже не технику живописать, а къ высокимъ матеріямъ подниматься: психологіи, да атмосферѣ въ обществѣ, да человѣческому достоинству, да разсудку здравому, да сравнить, какъ раньше было, съ тѣмъ, какъ нынѣ стало… А сіе дѣло непростое, ни одинъ борзописецъ, что въ годъ по десятку книгъ тискаетъ, за такое не возьмётся, бо невыгодно зѣло. Да и боязно имъ нынѣшнее-то время трогать да передѣлывать по своему желанію, а ну какъ опричники крамолою сочтутъ…

А вотъ бояринъ Толстой, Алексѣй Константиновичъ, ещё въ позапрошломъ вѣкѣ о такомъ вотъ случаѣ стихъ написалъ. Утомился молодой богатырь Потокъ на пиру у князя да заснулъ крѣпко: сначала на пятьсотъ лѣтъ, потомъ паки на триста. Повидалъ онъ въ будущемъ много всякаго, о чёмъ и помыслить не могъ, и то всё ему зѣло не по нраву пришлось. И заснулъ онъ въ концѣ, будучи въ девятнадцатомъ вѣкѣ, ещё лѣтъ на двѣсти. А изъ того слѣдуетъ, что проснуться долженъ Потокъ какъ разъ въ наши дни. Ну и что же онъ у насъ увидитъ такого, что отличалось бы отъ ранѣе видѣннаго? Коли поразмыслить, то и ничего. Въ вѣкѣ шестнадцатомъ видѣлъ онъ, какъ ѣхалъ царь и стража палками народъ разгоняла, а за ними шли палачи съ топорами, а народъ на брюхѣ ползалъ, и стало ему тошно. А увидалъ бы онъ, какъ нынѣ обставляются «царскіе выѣзды» да какъ и чѣмъ стража съ палачами вооружены, такъ и вовсе ужаснулся бы… Повидалъ онъ затѣмъ судъ неправедный – такъ и намъ сіе дѣло привычное. Кого сказано оправдать, того всегда оправдаютъ: всё-де по закону, ступай, милъ человѣкъ, съ богомъ. И наоборотъ, вѣстимо, тоже дѣется, но тутъ ужъ надо не про Потока-богатыря читать, а про совѣтника Попова безъ штановъ, о коемъ всё тотъ же бояринъ Толстой написалъ. Ну, а коли возьмёмъ мы того аптекаря, что во зданіи нѣкоемъ вѣщалъ, такъ нынѣ такихъ развелось по всему міру во изобиліи. Развѣ что рѣчи ихъ зовутся днесь иначе – «политкорректностію»: молъ, хоть и вѣрно, что все равны, а нѣкоторые всё жъ прочихъ равнѣе, а кто того признавать не хочетъ, тому анаѳема.

Искалъ Потокъ-богатырь въ будущемъ здравый смыслъ и справедливое вѣче народное, да не нашёлъ. И у насъ тутъ не найдётъ. И коли заснётъ ещё лѣтъ на двѣсти, тѣмъ паче не найдётъ. Бояринъ-то Толстой, знать, надѣялся, что въ двадцать первомъ вѣкѣ Потокъ искомое отыщетъ, а о томъ, что на дѣлѣ будетъ твориться, ниже въ страшномъ снѣ увидать не могъ. Слово «антиутопія» ему было невѣдомо, а было бы вѣдомо, сразу понялъ бы, что не такъ надо было стихъ о Потокѣ заканчивать. Взялъ бы онъ тогда самыя мрачныя слова да бросилъ бы ихъ на бумагу розсыпью – какъ разъ въ яблочко попалъ бы…

На сёмъ, милостивые государи лаборанты, позвольте мнѣ закончить. Коли не по нраву пришлось писаніе моё, всё жъ не велите минусы ставить, а велите лучше чарку поднести, ибо утомился есмь по старой орѳографіи писать да буквы устарелыя въ спискѣ символовъ выискивать…

Ко времени прибытия в отель «У Погибшего Альпиниста» с творчеством Стругацких я уже был знаком неплохо. Поэтому я ожидал, что в заведении господина Алека Сневара, подобно уже прочитанному, развернется действие либо добротной «твердой» фантастики, либо «сказки для младших научных сотрудников», либо чего-нибудь мрачного и труднопонимаемого. А вместо этого с изумлением вчитывался в легкий, юмористический и отчасти даже пародийный детективчик. Именно что пародийный – помните, как у Агаты Кристи описывал Эркюль Пуаро идеальное, с его точки зрения, преступление? «Домашнее», «уютное» – если я правильно помню, именно такие эпитеты он использовал. Замкнутая среда, в которую никто извне попасть не может и которую никто не может покинуть, а следовательно, преступника надо искать среди четко очерченного узкого круга лиц, в котором все более или менее на виду. «Отель…» показался мне вначале как раз пародией на такие вот «домашние» детективные романы, местами даже откровенно издевательской. Страница летела за страницей, и я совершенно не замечал, как текст постепенно все дальше и дальше отходил от предполагаемой пародии. Правда, начала проявляться фантастическая составляющая – но этого я ожидал, Стругацкие же, не Агата Кристи, в самом деле. И только когда под конец вся серьезность ситуации внезапно встала передо мной открыто, – только тогда я спохватился: ох, да что же это?! Куда делся развлекательно-пародийный детективчик? За что мне эта страшная дилемма, почему я должен решать ее вместе с полицейским инспектором Глебски? Спасите!!

А дилемма и впрямь не из легких. Есть в ней, по-моему, некое сходство с Нулевым законом роботехники Азимова. Помните: «Робот не может причинить вреда человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред»? Звучит красиво и возвышенно, не поспоришь. Но как быть, если Нулевой закон вступает в конфликт с Первым – проще говоря, если роботу для блага человечества требуется причинить вред какому-нибудь конкретному человеку? У Азимова, как известно, робот Жискар, первооткрыватель Нулевого закона, не выдержал навязанного себе же испытания подобной ситуацией. А Стругацкие ставят перед Глебски фактически ту же самую задачу, разве что вывернутую наизнанку: человеку для блага человечества требуется не причинять вред конкретным людям… то есть не людям, а существам, включая роботов (!), хотя долг требует от него как раз такой вред им причинить. И хотя участь Жискара нашему полицейскому инспектору не грозит, все же ему не позавидуешь.

Подумаем: как поступил бы на месте Глебски азимовский робот? Сравнил бы потенциалы двух возможных вариантов: неблизкой, гипотетической, но огромной пользы всем от будущего полноценного контакта или небольшой, узкой, но конкретной и немедленной пользы сравнительно небольшому количеству людей от задержания группы преступников – и на этой основе принял бы решение. У Азимова преемник Жискара Дэниел Оливо такие этические проблемы решать научился и в своей роли «серого кардинала» Галактики не раз пользовался этой способностью. Но Глебски – не робот, позитронных потенциалов у него в мозгах нет. Вдобавок ситуация сильно осложняется его нежеланием (или неспособностью?) поверить в инопланетное происхождение господина Мозеса и остальных, а еще психологическим давлением и жесточайшим цейтнотом. Вот он и мечется в поисках выхода, разрываясь между собой – должностным лицом и собой – человеком. Стругацкие вообще любят ставить своих персонажей в такие вот положения, но мало где, помимо «Отеля…», так же ясно, сжато и отчетливо показан человек в конфликте между долгом и совестью.

Прямой оценки выбору, сделанному Глебски, – и это тоже характерно для братьев – нигде не дано. Она остается за нами, читателями. И здесь очень многое зависит от возраста, как точно подметил в предыдущем отзыве artem-sailer. В молодости мы безоговорочно осуждаем Глебски, но, став постарше и поработав с десяток лет на более или менее ответственных должностях, начинаем если не оправдывать его, то, во всяком случае, понимать его образ мыслей. Тут-то, по-моему, и зарыта собака – та самая, которую до нас попытались донести авторы (нет-нет, это не сенбернар Лель, хотя, разумеется, он-то как раз знает всё лучше всех – снова поклон artem-sailer’у). Собака сия говорит нам следующее: каким бы ни было мнение читателей, молодых ли, взрослых ли, насчет поступков и мыслей Глебски, оно, собственно говоря, не столь уж и важно. Важна первопричина, то есть сам факт существования дилеммы, вставшей перед ним. Из этого факта вытекает неоспоримое следствие: пока на Земле будет существовать принципиальная возможность конфликта закона с совестью, человечество к полноценному контакту с иным, более высоким и человечным (как бы парадоксально ни звучало это слово применительно к чужим) разумом готово не будет. Тут не помогут даже гипотетические роботы, руководствующиеся Нулевым законом: пусть они будут способны безошибочно находить наилучшее решение, но это будет устранением симптомов, а не проблемы. Только когда упомянутая проблема исчезнет как таковая – а для этого, безусловно, потребуется выход на новую, более высокую ступень развития общества, – будет подготовлена и почва для контакта.

Если принять написанное выше за основную идею произведения, то можно сказать, что в «Отеле “У Погибшего Альпиниста”» Стругацкие, к тому времени уже порядочно заматеревшие и написавшие немало мрачных вещей, вновь встали в один ряд с лучшими фантастами-гуманистами вроде Саймака (вспомните его «Дом обновленных», где затрагиваются похожие вопросы). И это, по-моему, хорошо – ведь не одними же градами обреченными и улитками на склоне создана писательская слава братьев…

Когда-то давно, читая в журнале «Техника – молодежи» повесть М. Пухова «Путь к Земле», я наткнулся там на упоминание «фантастического романа о жизни на тяжелой планете, в условиях повышенной гравитации. Самое страшное для ее обитателей было – упасть. Падение означало смерть». Это описание меня сильно заинтриговало, и я долго пытался сообразить, о чем могла идти речь, но безуспешно. (Почему-то я тогда сразу поверил, что имелась в виду какая-то реально существующая книга.) И вот теперь, кажется, я нашел. Чтоб мне упасть при семистах g, если это не «Экспедиция “Тяготение”»!

Конечно, при близком знакомстве с творением Хола Клемента все оказалось далеко не столь пугающе-интригующим. Огромная гравитация в жизни обитателей Месклина – вещь обыденная; падение для них – случай почти невероятный просто потому, что они никогда не отрываются от поверхности планеты ни на дюйм. Сама мысль о том, чтобы подняться куда-нибудь, уже вызывает у них приступ паники. Однако сама идея сильно сплющенной, быстро вращающейся большой планеты, где сила тяжести на полюсах и на экваторе различается в две с лишним сотни раз, настолько непривычна и будоражит воображение, что стоит прочитать «Экспедицию “Тяготение”» только ради нее одной. Может быть, из этой идеи получилось бы выжать больше того, что я увидел здесь, но и то, что есть, мне очень понравилось. Совершенно особенные условия на Месклине – это не декорация для авантюрных приключений, войн или интриг. Здесь это способ дать читателю возможность взглянуть на привычные нам вещи под необычным углом, но оставаясь при этом строго в рамках законов физики, химии и биологии. То есть «Экспедиция “Тяготение”» – это отличный образец «твердой» научной фантастики «старого образца», призванной не только развлекать читателя, но и выполнять в известной мере научно-популярную функцию.

Многое здесь может показаться современному читателю излишне идеализированно-упрощенным и натянуто-романтизированным. Но в целом идеи Клемента о возможности взаимопонимания и сотрудничества даже столь различных цивилизаций, как земная и месклинская, привлекательны намного больше, чем, к примеру, модные нынче теории «темного леса» Лю Цысиня и прочие подобные воззрения.

Да, чуть не забыл: считаю себя обязанным выразить благодарность ужик, автору предыдущего отзыва, – из него я, собственно, и узнал о существовании «Экспедиции “Тяготение”» и тем самым решил загадку из повести Пухова.

Вообще-то современную фантастику я читаю редко, однако отзывы о «Задаче трех тел» на «ФантЛабе» меня очень заинтриговали: одни хвалят, причем вполне аргументированно, другие столь же аргументированно ругают. Это и побудило меня взяться за чтение – просто стало любопытно, что же это за произведение такое, вызывающее столь полярные мнения.

Вначале порадовала ярко выраженная принадлежность «Задачи трех тел» к добротной, крепко сколоченной «твердой» фантастике. Здесь вовсю используются данные современной физики и астрофизики, космологии, астрономии, есть ссылки на не слишком известные реальные исторические события вроде китайско-вьетнамской войны 1979 года. Для полного понимания читателю необходимо иметь некий запас знаний по всем этим вопросам, и тут очень кстати с толком составленные примечания – как автора, так и обоих переводчиков. Проще говоря, все кажется вполне научным и строго логичным. Но, оказывается, это только на первых порах, а вот под конец автор все-таки не устоял перед соблазном съехать с этой рациональной основы… куда? Да в общем-то невесть куда и непонятно как. Читать про все эти мгновенные передачи сообщений на любое расстояние с использованием квантовой запутанности, разумные миры с глазами и развертку одного-единственного протона в двумерную поверхность размером со всю планету даже как-то неловко. Между прочим, возникло следующее соображение. Такие вот фокусы с многомерными развертками-свертками элементарных частиц – это, если вчитаться в разъяснения автора, не что иное, как манипуляции с многообразиями Калаби-Яу, существование которых предполагает теория суперструн. И, согласно ей, именно форма этих многообразий определяет все фундаментальные характеристики нашей Вселенной. Тогда налицо большая несообразность: манипулировать основами всего мироздания жители Трисоляриса, получается, способны, но при всем своем могуществе справиться с таким сравнительно небольшим делом, как переустройство собственной звездной системы ради достижения стабильных условий, не в состоянии. И это не единственная крупная логическая нестыковка, касающаяся трисолярианской цивилизации, – есть и другие, и они сильно портят общее впечатление.

Кстати, даже само название «Трисолярис» представляется мне не очень удачным. Возможно, для китайского читателя оно звучит вполне таинственно и «инопланетно», но для европейского уха это банальщина. Да и ничего особо нового и оригинального, как оказалось, «Задача трех тел» не содержит. При чтении то и дело в голове проскальзывало: такой эпизод или сюжетный ход я встречал у Сагана, такой – у Кларка, это видел у Шекли, это – у Лукьяненко, это – у Азимова … Ну, а уж основа сюжета – инопланетная цивилизация, мечтающая завоевать Землю, – такого добра сколько угодно и где угодно, от низкопробного чтива до признанных шедевров фантастики. Только вот базовое утверждение Лю о том, что контакт с внеземным разумом непременно обернется для человечества потрясением моральных основ и в конечном итоге катастрофой, аргументировано крайне слабо. С тем же основанием можно утверждать и обратное: что человечество перед лицом внешнего фактора впервые сплотится и ощутит себя единым целым. Варианты подобного развития событий можно найти не только в почтенной классике фантастического жанра, но и в относительно недавних произведениях – например, в «Солнечной буре» Артура Кларка и Стивена Бакстера. Между прочим, примечательно, что Кларк и Бакстер, представители ориентированной на личность западной цивилизации, описывают коллективный труд всех людей перед лицом внешней угрозы, а Лю из коллективистско-конфуцианского Китая встает на сторону индивидуализма и раздробленности. Кстати, в «Солнечной буре» единственной развитой страной, не присоединившейся к строительству космического щита, был как раз Китай…

Любопытен общий стиль текста: читается в общем-то с интересом, но при этом сух настолько, что аж на зубах скрипит. Неожиданные вставки поэтического толка вроде «его сердце будто окутали мягчайшим пухом» вызывают удивленную усмешку – словно автор иногда все-таки вспоминает, что пишет художественное произведение, а не научно-исследовательский отчет о контакте с внеземным разумом, и пытается доказать это, втыкая там и сям такие вот пышные цветы восточной романтики посреди однообразной равнины своего повествования. Точно так же дело обстоит и с персонажами: в массе своей они получились совершенно бесплотными. Это не столько люди, сколько некие абстрактные схемы – носители идей. Один только полицейский Ши Цян вышел вполне осязаемым, грубым, шумным и вонючим – но, как я понимаю, лишь потому, что по воле автора он никакими идеями и высокими материями не заморачивается, а просто находится в самой гуще жизни, впитывая ее в себя.

А что в итоге? «Задача трех тел», по-моему, действительно не шедевр – так что те, кто ее ругают, правы. Но в чем-то она сродни глотку свежего воздуха для тех, кто вырос на суховатой, скупой на эмоции и богатой на научные факты «твердой» фантастике прошлых десятилетий – а следовательно, у авторов хвалебных отзывов тоже есть свой резон. К тому же многие фантлабовские рецензенты пишут, что продолжение цикла лучше его начала. Так что пойду-ка я теперь в «Темный лес», авось поймаю там еще больше всякого интересного.

Хотя «Сердце Змеи» принято объединять в творчестве И. А. Ефремова в единый цикл с «Туманностью Андромеды» и «Часом Быка», я воспринимаю его прежде всего как своего рода продолжение «Звездных кораблей». Только это продолжение – не сюжетное, а идейно-смысловое: в основу не связанных между собой произведений положены и логически развиты одни и те же предпосылки. Выводы о возможном внешнем облике разумных существ, сделанные экипажем звездолета «Теллур», в целом повторяют то, о чем говорили палеонтологи Шатров и Давыдов: непременная антропоморфность и сходный с нашим образ мышления. И хотя «Теллур» встретил в космосе совсем не тех, кто оставил свои следы на Земле семьдесят миллионов лет назад, эти умозаключения точно так же, как и в «Звездных кораблях», оказались совершенно правильными.

Однако «Сердце Змеи» – это не только повторение, но и дальнейшее развитие тезисов, выдвинутых в «Звездных кораблях». Та повесть завершается фразой о том, что покорение космоса под силу только обществу, находящемуся на высшей, бесклассовой, всепланетной ступени развития. В «Сердце Змеи» эта мысль получает продолжение: экипаж «Теллура» приходит к выводу, что непременная принадлежность к высшей общественной формации может означать только взаимопонимание и дружбу между вышедшими в космос цивилизациями, но ни в коем случае не вражду. На связанном с этим критическом разборе рассказа Мюррея Лейнстера «Первый контакт» останавливаться не буду, он и так здесь уже упомянут не раз.

Мне кажется, впрочем, что Ефремов, справедливо критикуя ошибки Лейнстера, сам также не идеален в описании экспедиции на «Теллуре». Складывается впечатление, будто он неосознанно заранее подчиняет конструкцию звездолета и его груз целям контакта. Задачей экспедиции было исследование звезды редкого типа; высадка на планеты и встреча с другими звездолетами не планировались. Тогда для чего на «Теллуре» находились запасы дерева и химикатов, зачем надо было брать с собой коллекции земных минералов? Более того, звездолет снабжен приспособлениями, которые кажутся нарочно придуманными на случай встречи с чужими кораблями: боковыми упорами, сигнальными прожекторами, устройствами для «проверки на антивещество»… Впрочем, именно благодаря этим приспособлениям первая встреча двух цивилизаций прошла наилучшим образом. Чужие оказались именно такими, какими их себе и представляли люди Земли, несмотря на огромную разницу в биохимии. Совершенно права была биолог «Теллура» Афра Деви, утверждая: «Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло космоса, также высоко совершенно, универсально, то есть прекрасно! Никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть! <…> Только низшие формы жизни очень разнообразны; чем выше, тем они более похожи друг на друга».

Что ж, пока что парадокс Ферми по-прежнему остается парадоксом, и никто не знает, когда и каким образом он будет разрешен. И до той поры куда разумнее принять точку зрения Афры (то есть самого Ефремова), хорошо аргументированную еще в «Звездных кораблях», чем читать ничем не обоснованные многочисленные сочинения о жестоких чудовищах-завоевателях с иных планет.

Если вы захотите прочитать этот фантастический детектив, то прислушайтесь к моему совету: обеспечьте себе пару полностью свободных дней, изолируйтесь от всех внешних воздействий (отключите телефон, доступ в Интернет, отмените все назначенные встречи), скажите своим домашним, что будете очень заняты, усядьтесь поудобнее, положите рядом с собой бумагу и карандаш… ну и, собственно, приступайте. Только при соблюдении вышеперечисленных условий есть надежда, что вам удастся полностью разобраться в событиях, произошедших в Институте времени с 20 по 23 мая 1974 года.

Карандаш и бумага, спросите вы, – неужели все настолько сложно? Поверьте, да. К фактам и логике событий здесь подходят предельно серьезно, и, возможно, вам для понимания понадобится расписывать все по минутам, как это делал Эркюль Пуаро в «Восточном экспрессе». Только вот Пуаро не надо было учитывать расхождения временны́х линий, а вам придется – напомню, речь идет не просто о детективе, а о фантастическом детективе. Помните, как во второй серии «Назад в будущее» док Браун рисовал для непонятливого Марти схему, объясняя возникновение альтернативного 1985 года? Вот и тут не обойтись без таких схем, только куда сложнее. Правда, вам помогут авторы, которые ближе к концу, когда голова у вас уже совсем пойдет кругом, будут регулярно подкидывать вам готовые схемы собственного изготовления. Но даже они в послесловии честно признаются, что и сами часто путались в своих построениях…

Впрочем, первые главы, скорее всего, не дадут вам повода слишком часто делать заметки. Выглядят они точь-в-точь как классический советский «производственный» детектив: в лаборатории обнаружен труп сотрудника, из прокуратуры приезжает следователь и начинает всех тщательно опрашивать, составляя в уме версии случившегося. Что дело происходит именно в Институте времени, значения вначале как будто не имеет. Более того, авторы словами сотрудников института словно бы убеждают нас, что события никак не могут быть связаны с хронофизикой. Работа, видите ли, пока только на стадии осторожных экспериментов: маленькие брусочки, перемещения на десять минут, – вы же понимаете, поле неоднородное, у японцев вон мыши и те дохнут, а уж человека просто размажет по времени тонким слоем… И только ближе к середине все меняется, детектив вдруг дополняется фантастической составляющей, и временны́е линии начинают ветвиться и множиться в устрашающем темпе. И вот тут-то надо уже буквально вчитываться в каждую страницу, порой возвращаясь к непонятным местам по два-три раза и то и дело хватаясь за свой листок с заметками, – и так до самого конца книги. Это, по-моему, единственный способ ее прочитать – именно прочитать, а не просто пролистать до конца «для галочки».

«В Институте времени…» имеет некоторое сходство с другой повестью Громовой – «Мы одной крови – ты и я!». Там, как и здесь, имеется пара друзей: блестящий молодой ученый, будущее светило науки, и обыкновенный трудяга-парень, ведущий рутинную научную работу и звезд с неба не хватающий. Но «трудяга» вдруг совершает большое открытие, а его блестящему другу остается только завидовать: как же так, он смог, а я – я! – не смог?! Ну и вылезают наружу, как результат желания «догнать и перегнать», некие беспринципность и жестокость. Здесь похожие персонажи попадают в несколько иную ситуацию: «трудяга» делает открытие после друга, но независимо от него. При этом им движет исключительно желание спасти друга, в то время как тот думает только о проверке своего открытия и совершенно игнорирует этическую сторону дела. Из одного этого можно было бы развить целую отдельную сюжетную линию, но здесь все ограничивается несколькими страницами яростной дискуссии о допустимости научных экспериментов на себе самом и на своих двойниках, а потом совершенно сходит на нет. Как я понимаю, потому, что все-таки главная тема повести иная: перемещения во времени в контексте причинно-следственных связей, – и она попросту подавляет собой все остальное. Мне даже кажется, что причиной появления «В Институте времени…» было прежде всего желание ответить другим фантастам, писавшим о путешествиях во времени легко и «ненаучно». Недаром же в тексте не раз упоминаются Азимов, Гансовский, Брэдбери и критикуются их подходы к вопросу. Им-то Громова и Нудельман и противопоставляют собственный метод, основанный на тщательном логическом анализе, а не на прихотях авторского замысла.

Проще говоря, «В Институте времени идет расследование» – это очень-очень «твердая» темпоральная фантастика. Настолько «твердая», что «тверже» я, пожалуй, не встречал. Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки хорошо, ведь «хроноопер» написано великое множество, а вот такого точного, строго логического подхода к перемещениям во времени еще надо поискать. Так что если у вас есть желание как следует пошевелить мозгами на досуге – прочитайте, не пожалеете. Помнится, док Браун то и дело пенял Марти: не умеешь, мол, мыслить в четырех измерениях пространственно-временного континуума. Так вот, в случае успешного осмысления событий в Институте времени расширение сознания до четырех измерений вам обеспечено.

...Какие, однако, проделки выкидывает моя читательская судьба! Не далее как два месяца назад мое сознание было сжато до двух измерений книгой А. Дьюдни «Планиверсум», и не успел я восстановить его исходное трехмерное состояние, как нежданно-негаданно перевел его благодаря «В Институте времени…» аж в четырехмерное. Может, тут кто-нибудь знает и какие-нибудь книги о пяти измерениях?..

Как-то, копаясь от нечего делать в дебрях здешнего форума, я обнаружил там любопытную тему под заголовком ««Уютные» книги». Речь в ней шла о книгах, описывающих мир, где не бывает никаких неприятностей и не может случиться ничего страшного. Так вот, там как минимум двумя лаборантами, в том числе открывателем темы, был упомянут «Ветер в ивах». Полностью присоединяюсь к их мнению: это действительно очень «уютная» книга, только, на мой взгляд, в несколько ином смысле. Кеннет Грэм, как известно, англичанин, а всем известен приписываемый англичанам принцип: «мой дом – моя крепость». Вот в соответствии с этим принципом и написана сказка о Лесе и Реке и их обитателях. Каждый из них имеет свой собственный обжитой, лучший на свете дом, а будучи разлученным с ним, неутешно горюет – вспомните Крота, проливающего горькие слезы по оставленной им норе, или Жаба, негодующего по поводу захваченного хорьками Тоуд-Холла. Но все же главный противник этих «крепостей» – не другие звери, а зима с ее морозами, вьюгами и темнотой. В другой похожей анималистической сказке – «Обитатели холмов» Ричарда Адамса – один из персонажей утверждает: «Люди любят не саму зиму, а чувство защищенности от нее». Ну, а у Грэма эта защищенность – привилегия всех зверей, а заодно с ними – и читателей его книги. В самом деле, описания многочисленных вкусных ужинов и неторопливых вечерних бесед у горящего камина, в то время как в трубе завывает ветер, а метель швыряет снег в окна, читать лучше всего в подобной же обстановке. Сейчас как раз середина зимы; если у вас есть возможность, возьмите книгу Грэма и отправляйтесь с ней куда-нибудь, где зима – это именно настоящая зима, а не городская грязная слякоть и серое небо. А там, растопив под вечер пожарче печку, усядьтесь возле нее с кружкой чего-нибудь согревающего в руках и книгой на коленях – и, уверяю вас, то самое чувство спокойствия и защищенности вы почувствуете сполна вместе с ее персонажами.

Под стать «крепостям» и их хозяева – нам нетрудно понять их и влезть в их шкуры. Крот – найдется ли хоть один читатель, кому он не был бы симпатичен и понятен? Нам свойственно время от времени рваться в далекие края, а приехав туда, вдруг вспоминать об оставленном доме и дивиться самим себе: с чего это вдруг меня занесло так далеко?! Точно так же и Крот, вдосталь наплававшись по реке с Крысом, наездившись по дорогам с Жабом и немало погостив в самых разных домах, вдруг с тоской вспоминает о своей норе – ведь, как ни крути, East or West, home is best…

Крыс. Добрый дядюшка Крыс, по натуре не меньший домосед, чем Крот, разве что плавает по реке, а не роет ходы под землей. Он с удовольствием оставался бы всю жизнь в знакомых ему краях («За Дремучим Лесом – Белый Свет. А это уже ни тебя, ни меня не касается. Я там никогда не был и никогда не буду, и ты там никогда не будешь, если в тебе есть хоть капелька здравого смысла»), но по добросердечию легко поддается на уговоры беспокойного Жаба и отправляется в путешествие вместе с ним и с Кротом. Ведь даже те, кто не любит уезжать надолго и далеко от дома, порой сдаются перед просьбами и отправляются невесть куда за компанию, лишь бы только не огорчать своих друзей.

Жаб. Ну, тут все понятно и без разъяснений. Когда-то я был знаком с девушкой, по характеру и образу жизни очень похожей на него. Она точно так же вечно увлекалась чем-нибудь новым, точно так же быстро теряла к этому новому интерес и точно так же принималась за поиски новых ощущений и развлечений. Разница была только в периодичности: мистер Жаб меняет увлечения в среднем раз в месяц, а у нее они сменялись примерно каждые полгода или немного больше. Все остальные симптомы были налицо: нездоровый блеск в глазах, полная зацикленность на предмете своего увлечения и абсолютная неспособность воспринимать все, что с ним непосредственно не связано. Сколько она таким образом сменила увлечений, сказать точно не берусь: наши пути разошлись уже давно, и я не знаю, ускорился ли процесс за эти годы или все же (хоть и маловероятно) с возрастом замедлился.

Среди всех этих симпатичных зверюшек есть только один персонаж, который вызывает у меня неприязнь и раздражение, – это Барсук. Нет, он не злодей – таких персонажей в книге вообще нет – и в нем есть кое-что хорошее, только вот его характер и образ действий обычно сводят это хорошее на нет. Когда Барсук по-настоящему нужен для какого-нибудь полезного дела, он либо скрывается в кустах («Хм, компания!»), либо ложится спать, и его не добудиться. А когда в нем вдруг просыпается жажда деятельности, он является нежданным и начинает «причинять добро» без разбора направо и налево, не интересуясь ничьим мнением и пребывая в твердой уверенности, что его собственное мнение и есть единственно верное для всех. Самое интересное, что обитатели Леса негласно признают за Барсуком такое право и не протестуют против его самодурства, даже когда он грубо вмешивается в жизнь других, ломает все их планы и рушит созданное их руками… то есть лапами. Что ж, пусть так. Но лично я считаю, что без Барсука жизнь в Лесу была бы намного лучше. (Sapienti sat.)

Ну как, по нраву ли вам такая старая добрая анималистическая Англия? Мне – безусловно, да. Тем более что пишу я это как раз из своего деревенского дома. За окном – темное небо и заснеженный сад, от печки вовсю идет тепло, а на плите греется кастрюлька с ароматным глинтвейном. Что ж, пойду-ка налью себе кружечку да заодно подброшу в печку пару поленьев…

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Эту древнюю мудрость, к сожалению, порой забывают писатели-фантасты, стремящиеся спустя немалое время создать продолжение какого-нибудь своего удачного произведения, но выдающие в лучшем случае бледное подобие его. Из прочитанного мной могу привести примеры Урсулы Ле Гуин с ее Земноморьем или Артура Кларка с двумя «одиссеями» – «Космической» и «Времени». И вот теперь Джек Финней дал еще одно подтверждение справедливости этого тезиса.

«Меж двух времен», первая книга дилогии, изданная в 1970 году, – это шедевр. Такого тонкого, легкого, осторожного, строго соблюдающего правила хорошего вкуса примера эксплуатации попаданческой темы я давно не встречал. В завалах современного низкопробного чтива того же жанра главный герой непременно занят спасением мира и перекраиванием его истории в соответствии с политическими воззрениями или реваншистскими настроениями авторов. А у Финнея художник рекламного агентства Саймон Морли просто участвует в научном эксперименте по проникновению в прошлое силой мысли и только заодно получает разрешение использовать свое пребывание там для раскрытия одной фамильной тайны. Скромно и со вкусом, проще говоря. Правда, Финней не удерживается, чтобы слегка не подразнить нас таинственным символом на надгробии и словами «гибель мира в пламени пожара» в обгоревшем письме, но, когда в конце концов выясняется, что же это все означало, становится просто смешно. А как только дело доходит до первой же попытки сколько-нибудь заметного воздействия на ход истории, Морли разумно взвешивает все «за» и «против» и отказывается от участия. Еще раз: какой контраст с легионами нынешних макулатурных попаданцев!

Ничуть не хуже получилась здесь и тема обратного попаданчества – из прошлого в наше время. Короткий визит девушки из 1882 года в 1970 – также образец прекрасного вкуса и знания меры со стороны автора. Морли почти не занимается похвальбой техническими достижениями своего века – нечаянная гостья в основном и сама прекрасно соображает, что к чему. Здесь на первом месте – психология, реакция женщины на совершенно чуждые ей моральные и бытовые устои другого столетия. При этом никакого занудства и морализаторства нет и в помине. Наоборот: к примеру, эпизод одевания по современной моде проникнут легким юмором от начала и до конца.

Да и вообще «Меж двух времен» написан легко, но при этом размеренно и без спешки – так легче проникнуться воссоздаваемой там атмосферой конца XIX века. Такой текст при всем желании не получится воспринимать «по диагонали», через строчку, – он буквально требует от читателя перейти на темп тех лет, когда еще никто никуда не спешил. Поэтому легко заметить, что Нью-Йорк 1970 года выписан нарочито небрежно, в серых и унылых тонах. Нью-Йорк зимы 1882 года показан, наоборот, настолько рельефно, красочно и «вкусно», что как-то даже сразу и не получается сообразить, что не мог он на самом деле быть засыпан чистейшим белым снегом и наполнен столь же чистым воздухом. (Вспомните о лошадях – основной тягловой силе – и об угле – главном топливе.) Ясно, что Финней вопреки действительности несколько идеализирует «старое доброе время». Что ж, раз всей истории больше присущ дух изящной и красивой сказки, нежели научной фантастики, фактами можно и пренебречь немного.

А вот «Меж трех времен» 1995 года – это, увы, лишь неудачная попытка вернуться к этому легкому стилю и безупречному авторскому вкусу. На деле получилось заметно грубее, жестче и в общем-то неоригинально. При чтении то и дело приходили на ум «Голубая лента» Бернгарда Келлермана, рассказы О. Генри, «Дядя Ник и варьете» Джона Бойнтона Пристли, популярные книги об истории трансатлантического судоходства и многое другое. Кажется, будто Финней просто заимствовал целые эпизоды, время от времени вообще уводившие его далеко в сторону от собственного сюжета. Видимо, именно по этой причине в тексте часто возникают длиннейшие и скучнейшие описания и непонятно зачем вставленные огромные цитаты. Как без первых, так и без вторых можно было бы отлично обойтись.

Но главное отличие второй книги от первой – мотивация персонажей. Теперь они заняты уже вполне себе серьезным попаданческим делом – пытаются предотвратить Первую мировую войну. Естественно, при этом Финней неминуемо сводит причины войны к действиям одного-единственного человека, пуская побоку весь объективный ход истории и ее законы. Все это совершенно не стыкуется с первой книгой, где даже такая локальная задача, как приобретение Соединенными Штатами у Испании Кубы в конце XIX века, кажется невыполнимой силами одного попавшего в прошлое персонажа. А в «Меж трех времен», оказывается, надо только помешать кому-то доставить кое-какие документы и предотвратить несколько встреч с историческими лицами, и все предпосылки мировой войны сами собой волшебным образом рассосутся. В конце концов историю, как и следовало ожидать, изменить не удается. Но откуда тогда взялись те несоответствия в ней, которые обнаружило и коллекционировало «тайное общество» в первой главе? Прибыл «Титаник» в Америку или не прибыл? Был ли Кеннеди убит в Далласе или же успешно переизбран на второй срок? И если все эти противоречия – результат жизни Сая Морли в XIX веке, то каким образом он умудрился все это устроить, сам того не зная и не желая? Клубок таких вот изменений – «неизменений» по ходу действия запутывается все туже и туже, а разъяснения в итоге так и не получает.

Каков же вывод? Он очень прост: не следуйте за Финнеем и не пытайтесь войти в одну реку дважды. Лучше ограничиться легким прикосновением к идеализированной и отчасти пасторальной жизни XIX века в первой книге и не перебивать потом оставшееся волшебное впечатление грубоватым и почти банальным попаданчеством ее продолжения. Иначе прекрасная зимняя сказка, вдохновившая Сая Морли в Центральном парке Нью-Йорка в 1882 году, боюсь, не выдержав такого соседства, разлетится вдребезги.

К этому сборнику не стоит подходить с мерками обычной научной фантастики, как это зачастую делают критически настроенные читатели. «Легенды о звездных капитанах» – это не фантастика, а именно легенды, эпос. Легенды светлой зари космической эпохи, когда люди не усмехались скептически, слыша в песнях слова «И на Марсе будут яблони цвести» или «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», а были искренне убеждены, что вскоре «в космос будут летать по профсоюзным путевкам». Мы – поколение скептиков, и нам трудно понять образ мыслей тех лет. А он был таков, что клич «Кто может быть сильнее людей?!», брошенный Альтовым в рассказе «Огненный цветок», не подвергался никакому сомнению. В сказках и легендах прошлых веков подвиги совершали боги и титаны, великаны и феи, хитроумные иваны-дураки и благородные принцы. Но новое время требовало нового эпоса и новых героев – их и создал Альтов в «Легендах о звездных капитанах». Только его эпос устремлен не в прошлое, а в будущее. «А на Земле уже тогда жили свободные, гордые, смелые люди, – писал он. – И не было среди них трусов». Эти люди совершают вещи, столь же невозможные с точки зрения науки, сколь и чудеса в сказках прошлого: пролетают сквозь Солнце, добывают Огненные цветы из раскаленной лавы, ускользают от взрыва сверхновой. Да, конечно, если «поверить гармонию алгеброй», то любой из рассказов Альтова немедленно рассыплется в прах. Но стоит ли это делать? По-моему, нет. Лучше просто постараться прочитать их так, как читали когда-то – искренне и без стремления «препарировать до последней косточки». Тогда и впечатление будет совершенно иным.

После нескольких перечитываний этого рассказа у меня сформировалось к нему двоякое отношение. С одной стороны, мне по душе всегдашний гуманизм Саймака, его уверенность во взаимопонимании совершенно различных разумных существ. Совершенно замечательно передана им атмосфера поздней осени в краю холмов и одиноких ферм, настроение человека, живущего в этой глуши и наслаждающегося (или, по крайней мере, довольствующегося) ею, его спокойное и размеренное одиночество и отказ почти от всех благ цивилизации. Несмотря на страшную цену, которую он заплатил за такой образ жизни, в чем-то этому человеку – Уоллесу Дэниельсу – можно даже позавидовать. Здесь обаяние стиля и слова Клиффорда Саймака несомненны.

С другой стороны, в данном случае использованный здесь прием «отказа от объяснений» себя не оправдывает, и «Кто там, в толще скал?» превращается в фантастику совершенно «ненаучную». Попадал все-таки Дэниельс в прошлое на самом деле или только мысленно видел его? Если первое, то почему после возвращения не было отснятых кадров на пленке фотоаппарата и сорванных растений в руках? Если второе, то как ему удалось выбраться из пещеры в настоящем, используя свое передвижение в прошлом? Каким образом он мог «слушать звезды»? Да и вообще, как работал дар Дэниельса и какова была его сущность? Кем был тот, кто отбывал свою ссылку под толщей известняка? А тот, кого неожиданно разбудил Дэниельс, – верный «звездный пес» или все-таки надзиратель? Чересчур много возникает такого рода вопросов, на которые писатель не соизволил дать ответы. И самостоятельно прийти к этим ответам мы также не можем – слишком мало материала для размышлений в нашем распоряжении. А гадать попусту, как говорил Шерлок Холмс, – это губительная для разума привычка. Вот и выходит, что мы, переворачивая последнюю страницу, знаем едва ли больше, чем когда открывали первую. К тому же (полностью присоединяюсь в этом к автору давнего отзыва за 2013 год) повествование обрывается совершенно неожиданно. Что будет с Дэниельсом и его новообретенным искрящимся другом дальше, как будут развиваться отношения с завистливым соседом и с недоумевающим шерифом, удастся ли когда-нибудь освободить того, кто в толще скал, – всего этого мы так и не сумеем узнать. А жаль!

Вообще-то я небольшой охотник до книжных новинок – уже привык, что чаще всего приходится в них разочаровываться. Но вот на фантлабовский анонс скорого выхода «Хозяйки Шварцвальда» отчего-то обратил внимание, прочитал ознакомительный фрагмент, затем купил саму книгу – и с удовлетворением (а также с некоторым приятным удивлением, что уж там таить) отмечаю, что она в целом превзошла мои ожидания и не оправдала опасений. А опасался я либо, как нынче водится, беспросветной «чернухи», либо розовых соплей и слюней – и вдобавок в комплекте с неимоверной тупостью действующих лиц и дурацким сюжетом. Читали, встречали, знаем… Однако автору «Хозяйки Шварцвальда» удалось пройти по острию ножа, не свалившись ни в одну из пропастей, которые это лезвие разделяет. С одной стороны, вещь у нее получилась жесткая, резкая и жестокая, без всякой слащавости и сентиментальности. С другой – любовная линия там все-таки присутствует, но вполне умеренная и не раздутая до непропорциональности, как в тоннах современной макулатуры про учениц магов.

Итак, что насчет жестокости и отсутствия сентиментальности? Ведьмы на кострах и чумные города – это просто атрибуты, неотъемлемая часть жизни Европы начала семнадцатого века. Я не знаток этого исторического периода, но, на мой неискушенный взгляд, выглядит обстановка вполне убедительно и правдоподобно. В тексте много отсылок к тогдашним обычаям, к именам алхимиков и врачей, а в авторском послесловии говорится, что и сама история основана на реальных фактах. Как я узнал, автор – филолог-германист, уж она-то, надеюсь, знает, о чем пишет. Что еще? Зарезанная мать с детьми – лишь возмездие, настигшее виновника. Другие подобные эпизоды тоже кажутся вполне уместными и продиктованными ходом событий и реалиями тогдашней жизни. А главное, подаются эти грязь и кровь без болезненного смакования, которым отличается многое из издаваемого ныне, – я бы даже сказал, сухо и деловито. Словно бы Уна Харт то и дело спрашивала себя за работой: было такое в реальности? Было. Значит, так и напишем.

А романтическая линия? Да ее, считайте, и вовсе нет. Замужество здесь – поступок, продиктованный не столько чувствами, сколько ощущением правильности и целесообразности. И никакой романтической мишуры, которой считают долгом обвешивать свои творения тысячи бездарных сочинительниц. Так что можно констатировать: любовная линия – да, есть, а вот назвать ее романтической просто язык не поворачивается.

Ну и, собственно, сам сюжет. Издательская аннотация лукавит: в книге не одно, а два главных действующих лица, и кто из них в конечном итоге является подлинной хозяйкой Шварцвальда, я так и не смог понять. И окончание по этой причине вышло несколько парадоксальным и ироническим, в духе Бернарда Шоу – ну, знаете, когда из цветочницы делают герцогиню, а она потом отказывается принимать навязанную ей участь, но и в цветочницы возвращаться не желает. Впрочем, не хочу заранее раскрывать финал и скажу только, что Агата Гвиннер станет совсем не той, кем ей полагалось бы стать, и дочь палача Урсула Зауэр тоже пойдет совсем не той стезей, какой хотела бы. Можно сказать, что их мысли, дела и желания, вначале диаметрально противоположные, однажды пересекутся, и после этого Агата и Урсула поменяются ролями.

А кто виноват? Конечно же, нечистая сила – как же иначе может быть в средневековой Европе? Здесь также не обошлось без злой иронии: те, кто заключил Пакт и имеет при себе прирученного демона, сотнями отправляют на казнь ни в чем не повинных людей. Зло торжествует, ведь очень немногие способны противостоять искушению получить из рук демона все, чего ни пожелаешь. Например, земли и деньги ложно обвиненных… И вот тут, в самом конце, Уна Харт уже пишет безо всякой иронии: Мефистофеля не отгонишь, как назойливую муху, он всегда рядом, за твоими плечами, и не успокоится, пока не отыщет себе очередную жертву – неважно, чем он ее в конце концов заманит…

О недостатках. Действие показалось мне неравномерным: вначале разворачивается медленно и сонно, я бы даже сказал, заунывно, потом внезапно начинает скакать через годы, потом опять резко замедляется, останавливаясь на каждой мелочи. Понятно, что это находится в полном соответствии с авторским замыслом, но все-таки превращение семилетней Агаты в семнадцатилетнюю за какой-нибудь десяток страниц – это, пожалуй, слишком уж быстро. В этом месте не помешала бы еще пара глав – просто для того, чтобы постепенно «разогнать» действие, подготовив читателя к вороху событий, которые вскоре свалятся на него разом. Сюжет, кстати, целиком завязан на очень небольшом числе персонажей и столь же ограниченном наборе мест. Может быть, кому-нибудь это и понравится, но я полагаю, что если уж действие охватывает больше десятка лет, все-таки не помешало бы сделать его хотя бы немного менее камерным.

А в общем, по-моему, получилось очень неплохо. Повторю написанное выше: я приятно удивлен. Пожалуй, как-нибудь прочитаю еще что-нибудь из написанного Уной Харт – вдруг тоже понравится?..