Сильвия Таунсенд Уорнер (1893 — 1978 г.) — британская писательница, поэтесса одна из самых заметных участниц литературного движения Англии первой половины 20-го века. Также являлась одной из активных участниц феминистского движения. Известна, прежде всего, своим романом "Лолли Уиллоуз" 91926 г.), повествующим о девушке, заключившей сделку с дьяволом. Также написала множество рассказов, среди которых особенно примечательны, по моему мнению рассказы, повествующие о фейри, незримо живущих рядом с людьми. Писались эти рассказы на протяжении 70-х, а в 1977 году, за год до смерти Уорнер, были напечатана отдельным изданием под названием "Королевства эльфов" (Kingdoms of Elfin). Позднее, относительно недавно, были перепечатаны с добавлением еще нескольких рассказов, связанных с этой вселенной.

Это изящные, местами ироничные, местами печальные, сатирические истории, повествующие о жизни эльфов, обитающих в нашем мире под покровом невидимости. Рассказы об эльфах и похищенных ими детях-подменышах (иногда и взрослых) кажутся, на первый взгляд, самостоятельными, но время от времени между ними прослеживаются определенные связи: где-то мелькнет знакомое имя, где-то — уже известный персонаж. Среди прочих здесь встречается известный Роберт Кирк, автор занимательной книги "Тайное содружество эльфов, фавнов и фей", в которой он раскрыл "секреты" Волшебного Народа. За что, по версии Уорнер, и поплатился.

Очень хотелось бы увидеть этот сборник на русском, это в высшей степени приятное, великолепно написанное, умное чтение. Автор правовой, плюс мы живем сейчас во всем известных (печальных) обстоятельствах, но надеюсь, что когда-нибудь это случится. Ниже предлагаю к ознакомлению мой перевод одного из рассказов сборника, "Пять черных лебедей".

                                                                                             Сильвия Таунсенд Уорнер

                                                                                               «ПЯТЬ ЧЕРНЫХ ЛЕБЕДЕЙ»

Смерть монархов всегда сопровождается предзнаменованиями. Бывает, что взявшаяся, словно из ниоткуда, белая лошадь медленно трусит по аллее. Кто-то замечает, как женщина в сочащихся влагой одеждах входит в тронный зал, оставляя за собой мокрые следы, и исчезает. Либо красные мыши попадаются в дворцовые мышеловки. Уже несколько недель пять черных лебедей непрестанно кружили над замком Эльфхейм. С момента их последнего появления прошло девятьсот лет: тогда их было четверо, и ожидали они кончины Махарит, предшественницы королевы Тифейн. Теперь лебедей кружило пятеро, и прилетели они уже по душу самой Тифейн. Немая, будто выброшенная на берег раковина, она лежала в собственной опочивальне, наблюдая за проделками своей ручной обезьянки.

Таинственному племени фейри ошибочно приписывается бессмертие и очень маленький рост. На самом деле, его представители отличаются, пускай небольшим, но вполне человеческим ростом и такой же статью. Они точно так же появляются на свет и, в конце концов, умирают; однако их долголетие, вкупе со способностью сохранять красоту, стройность и силы вплоть до самого смертного часа, привели к тому, что Королевство Эльфов прозвали Страной Вечной Молодости. Опять же, ошибочно говорить «Королевство Эльфов»: эльфийские царства столь же многочисленны, как и высочайшие дворы Европы девятнадцатого века, и ничуть не менее разнообразны.

Королевство Тифейн лежало на границе с Шотландией, недалеко от романтической, уединенной обсерватории Эскдалемюир , возведенной в 1908 году. Ее замок Эльфхейм — поросший травой холм с крутыми склонами, круглый, словно миска для пудинга, — отличался исключительной чистотой стиля. Небольшое озеро на вершине холма, хрустальное дно которого служило обитателям дворца потолком, до сих пор известно как Озеро Фейри, а местных детишек по-прежнему, невзирая на их вопли, окунают в его ледяную, чистую от водорослей воду. Зачарованная дверь в склоне холма вела в целую сеть разветвляющихся коридоров, один из которых, расширяясь в несколько прихожих, упирался в Тронный зал с серебряными панелями на стенах, залитый сиянием свечей в хрустальных канделябрах. Это было круглое помещение, вокруг которого, словно амбулатория собора, огороженная колоннами и легкой решеткой, тянулась широкая галерея, где придворные прогуливались, непринужденно беседуя, развлекались игрой в кости и boutsrimés , делились скандальными сплетнями, новостями из других королевств и внешнего мира, занимались рукоделием, флиртом и гаданием на картах Таро. Гул разговоров напоминал жужжание пчел. Но в те дни, о которых я пишу, никто не упоминал о пяти черных лебедях, и слово «смерть» оставалось невысказанным, хотя лежало, словно маленький булыжник, на сердце каждого из присутствующих.

Смерть — не аристократическое занятие, вроде фехтования, яхтинга или покровительства искусствам. Увы, дело это исключительно вынужденное. Хотя никто из обитателей Эльфхейма не отличался такой суеверностью, дабы рассчитывать на вечную жизнь Тифейн, однако, хорошее воспитание не позволяло им открыто признать, что в конце жизненного пути ее ждет смерть. Точно так же, хотя все знали, что у нее есть крылья, было бы крайне неприличным считать, что она может ими воспользоваться. Полеты были подневольным занятием: повара, конюхи, прачки летали по служебным делам, а мастерство в искусстве полета считалось достоинством лакея. Но как бы стремительно тот ни подлетал к банкетному залу с супницей в руках, на пороге он всегда складывал крылья и входил внутрь обычной походкой.

В летающих кругах Эльфхейма смерть Тифейн обсуждалась столь открыто и оживленно, словно лебеди были цирковыми наездниками. Поваренок, вылетевший наружу с ведром помоев для дворцовых свиней, был первым, кто их заметил. Стоило ему об этом рассказать, как образовался целый водоворот из слуг, вылетевших, будто стая скворцов, из задней двери, дабы увидеть всё своими глазами. Главный садовник, почтенный эльф, клялся, что в лебеде с длинной изогнутой шеей ему видится королева Махарит, которая при жизни могла похвастаться такой же изящной осанкой. Слуги Тифейн легче относились к смерти, чем ее придворные. Им приходилось иметь дело с ощипанными гусями, тушеными тетеревами и освежеванными угрями. Они чаще общались с внешним миром, где собирали баллады и народные сказки, порхали над полями сражений и наблюдали за эпидемиями. Те смертные, которых похищали из колыбелей, дабы они играли роль придворных любимцев и живых игрушек, потерпев неудачу на этом поприще, попадали в общество кухонной прислуги и редко доживали до своего второго столетия, даже несмотря на то, что им с самого появления давали эликсир долголетия — как котятам, которых кастрируют для домашней жизни. Таким образом, смерть была для слуг более реальным и, одновременно, гораздо менее впечатляющим явлением. С каждым днем их преданность становилась все более пылкой. Они утверждали, что никогда больше не будет королевы, равной Тифейн, и принялись делать ставки, какая из придворных дам (поскольку у эльфов салический закон действует ровно наоборот) станет следующей.

В эльфийском царстве наследник определяется умирающей правительницей, провозглашающей, кто должен занять ее трон. Если по какой-то случайности этого не происходит, тогда приходится обращаться к гаданию. На восходе солнца полдюжины летающих эльфов отправляются ловить жаворонков: столько, сколько есть подходящих дам, плюс несколько запасных, дабы подстраховаться от несчастных случаев. Утром жаворонков, по одному на каждую даму, сажают в клетку, окольцовывают и привязывают к их лапам свинцовые гирьки. Ровно в полдень придворные чиновники, — канцлер, астролог, хранитель записей, камергер и прочие, — одев черные одеяния с капюшонами, в сопровождении пажей и носильщиков клеток отправляются факельной процессией в Комнату Знаний — каменный подвал в глубинах замка, где таится колодец, который считается бездонным. Одного за другим жаворонков вынимают из клеток, держат над колодцем, пока произносятся имена их хозяек, а затем бросают вниз. Вес гирек аккуратно рассчитан, позволяя жаворонкам немного побороться, прежде чем они утонут. Продолжительность сей борьбы замеряется по секундомеру придворным часовщиком, и когда все жаворонки, один за другим, тонут, тот из них, который продержался дольше всех, считается выигравшим. Титул королевы переходит к даме, которой он был посвящен. Официальные лица сбрасывают свои траурные капюшоны и возвращаются в Тронный зал, где целуют руку новой королеве и пьют за ее здоровье из изящных кубков с дымящимся вином, приправленным медом и специями, чтобы прогнать судорожный озноб, вызванный обрядом в Комнате Знаний.

Однако в Эльфхейме всё это оставалось лишь слухами: имена Тифейн, как и двух королев до нее, были названы их предшественницами. Пирожки с начинкой из мяса жаворонков и изящная чаша с вином — на большее рассчитывать не приходилось.

В начале нового года погода переменилась. Капли дождя исчертили рябью снег, жестким саваном укрывший черную вересковую пустошь, а лебеди скрылись в паутине низко нависших облаков. Внезапно они появились снова; ветер умчался на север, где, по словам старого садовника, помнившего королеву Махарит, ему суждено оставаться на протяжении трех долгих, голодных месяцев, когда мыши-землеройки будут пировать под землей, а олени с рогатой скотиной — медленно бродить в поисках пищи, кормясь замерзшим вереском, камышом, сухим папоротником, в общем, всем, чем можно утолить неистребимую тягу жевать и глотать.

В замке было тепло, а твердые земляные стены холма приглушали шум ветра. В галерее были расставлены шахматные столы: матчи длились целыми днями, затягиваясь из-за искусных уловок и долгих раздумий перед взятием каждой пешки. Из комнаты музыкантов доносились прерывистые трели и петушиные вскукарекивания, обрывки мелодии, которая то начиналась, то вновь обрывалась, поскольку придворный оркестр из арфистов и трубачей, репетировал похоронные и коронационные марши, в которых вскоре должна была возникнуть нужда. Главный архивариус сидел в покоях Тифейн возле ее ложа, терпеливо ожидая, когда она изречет предсмертный приказ о своей преемнице. Каждое утро ему приносили новое гусиное перо. А на ночь его заменял младший архивариус, который питал особенное отвращение к обезьянам, что было прискорбно, но, с другой стороны, даже удобно, поскольку надежно помогало ему не засыпать.

Жизнь обезьяны полностью зависела от королевы Тифейн. Королевские фавориты редко пользуются популярностью в придворных кругах. Обезьяна исполняла забавные трюки, но отличалась грязными привычками; мало кто замолвит за нее словечко, когда смерть Тифейн повергнет весь двор в печаль. Что касается Мореля и Аманиты, последних подселенцев Тифейн из мира смертных, то им надеяться было не на что. Строго говоря, они даже не были подменышами, поскольку их купили за доброе эльфийское золото. Сей факт сам по себе играл против них, но, даже если бы это было не так, их все равно бы возненавидели. То были сироты-близнецы, чьих родителей сожгли как еретиков во время пасхальных торжеств в Мадриде, и посол Броселианда, возвращаясь из королевства Гаударрамас, выкрал их из монастыря кающихся грешников, куда они были определены. Тифейн их у него выкупила. Какое-то время она питала к ним живую привязанность — как некогда к подменышу Тиффани, всё еще памятному дворцовым обитателям, которого королева тринадцать лет держала в качестве своего любовника. Но Тиффани, — хоть и в свойственной смертным манере, — был вполне безобиден. А Морель и Аманита с самого начала вели себя совершенно невыносимо. Они воровали, крушили, расставляли ловушки, кривлялись, дрались друг с другом, будто дикие кошки, приводили в ярость слуг и вырывали волосы из шевелюры главного арфиста (обычай предписывал ему носить их, как в старину, длинным и распущенными).

В то время как на кухне преданность королеве с каждым днем становилась все более горячей и безоглядной, в галерее, наоборот, росло ощущение приближающихся исторических перемен. Конечно, в прошлом было несколько прискорбных инцидентов, раздутых скандалами, но, как говорится, нет дыма без огня. Тифейн, вне всяких сомнений, была неосмотрительна в выборе фаворитов, по вине своего великодушного характера, но, к сожалению, она часто заблуждалась. По общему мнению, она отличалась упрямством, но жить под властью колеблющейся королевы было бы гораздо более утомительным занятием, а такая красота, как у нее, могла искупить всё — или почти всё. Разве что, цвет лица у нее был излишне, — совсем чуть-чуть! — румяным?

— Вы бы так не говорили, если бы увидели ее сейчас, — парировала почетная дама.

— Да, да, полагаю, вы правы. — Эти слова прозвучали несколько небрежно. Говоривший смотрел на шахматную доску, где переставляли фигуры Морель и Аманита.

И вот наступил уже конец марта, но холода стояли доселе невиданные.

Помощник архивариуса вошел в спальню, сел, укутал колени пледом из лисьей шкуры, взял чистый пергамент и «дневное» гусиное перо. Обезьяна сидела, сгорбившись, перед огнем. Истощенная, немая, грязно-белая, как давний снег, Тифейн лежала среди своих белоснежных подушек, не заметив перемены. Она вспоминала Томаса из Эрсилдуна .

Стояло прелестное майское утро, Тифейн ехала во главе своей свиты, чтобы поприветствовать наступившую весну. В лесу ворковали голуби, над головой заливались песнями жаворонки, и колокольчики на сбруе её лошади звенели в унисон вместе с ними. Она сняла перчатки, чтобы ощутить прикосновение теплого воздуха к своим рукам. Их маршрут пролегал мимо зарослей боярышника, и там, раскинувшись на молодой травке, лежал привлекательный мужчина, столь красивый, что она замедлила шаг своей лошади, дабы получше его рассмотреть. Она смотрела на него, погрузившись в раздумья, когда внезапно поняла, что он заметил ее и пристально разглядывает. Но смертные не могут видеть эльфов!

Она пришпорила свою лошадь и быстро поскакала прочь от странного незнакомца.

Той ночью Тифейн не могла уснуть, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание — словно замок навалился на нее всей своей тяжестью. За час до восхода солнца она уже была в конюшне, где отчитала сонного конюха, велела оседлать лошадь и галопом поскакала к роще боярышника. Однако там оказалось пусто, и никто не вышел ей навстречу. Тогда она поехала дальше по вересковой пустоши. Солнце уже взошло, когда она, наконец, увидела, что к ней приближается тот самый незнакомец. Тифейн придержала лошадь, наблюдая за его приближением. Пытаясь сохранить гордый вид, она взглянула на него сверху вниз, когда он остановился рядом. «Вот ты и на свободе, королева Эльфхейма», — улыбнулся он. Она не нашлась, что сказать в ответ. Он обнял ее и снял с седла, и Тифейн упала в его объятия, будто сноп кукурузы. Трава была росистой, и когда они поднялись с нее после занятий любовью, то были мокрыми с ног до головы, клацая зубами от холода.

С тех пор, казалось, что ее жизнь сопровождает неумолкающая музыка. Под ее звуки она следовала за Томасом босиком, взбиралась на платан, чтобы заглянуть в гнездо сороки, занималась с ним любовью под дождем. Однажды они подошли к широкому шумному ручью, на другом берегу которого расстилалась зеленая лужайка. Он перепрыгнул через него и протянул ей руку, чтобы она могла за нее ухватиться. Однако для Тифейн это была слишком широкая преграда, поэтому она расправила крылья. Она летала первый раз в своей жизни, и это ощущение привело ее в восторг. Тифейн поднялась еще немного, кружась и вращаясь от удовольствия, наслаждаясь своим мастерством, словно скрипач, исполняющий виртуозное соло. Она взлетала все выше и выше, рассматривая застывшую на берегу ручья фигурку, маленькую, будто жучок, которая показалась ей центром огромного мира. Томас поманил ее к себе, она сорвалась вниз, будто ястреб, и они вместе покатились по траве. Его ничуть не занимали ее полеты, столь же мало внимания он обращал на ее королевское достоинство и ни во что не ставил её высочайшее положение. Любовь составляла суть их жизни, присутствуя везде: в терпком вкусе рябины, которую он для нее рвал; в зимней ночи, когда поднявшаяся буря заставила их укрыться на ферме, где он развел костер и поджарил на палочке репу; в полуночных походах за грибами; в долгих летних вечерах, когда они лежали на спине, слишком счастливые, чтобы шевелиться или разговаривать; в любовных играх, которым они предавались, будто мартовские зайцы. В качестве романтических подарков он дарил ей желуди, птичьи яйца, розовые галлы (не зря ведь их называют игольницами фейри) и желтые раковины улиток.

Это случилось в День ракушек, в августе, когда воздух гремел от раскатов грома — она спросила его, как так получилось, что он смог узреть ее своими смертными глазами. Томас рассказал, как в свой семнадцатый день рождения ему пришло в голову, что однажды он увидит королеву Эльфхейма, и с тех пор он смотрел на всех женщин, видя их насквозь, пока Тифейн не проехала мимо того примечательного куста боярышника. Точно так же, по его словам, он мог прозревать вещи, которые еще не произошли, но наверняка произойдут — Томас облекал их в стихи, чтобы запечатлеть в своей памяти. Она еще долго проживет после его смерти и, возможно, увидит, как некоторые из них сбудутся.

Одним ухом она прислушивалась к первому раскату грома, а другим — к биению сердца Томаса. Внезапно между ними вспыхнула ссора: она ругала его за эгоистичную смертность, за отказ попробовать эликсир долголетия. Он отшатнулся от нее, воскликнув, что она должна любить его сейчас, не откладывая на будущее, пока судьба их не разлучила. Придет время, когда он состарится, и она его возненавидит — чтобы предсказать это, не нужен дар предвидения. Затем разразилась буря, заставив их вернуться обратно в реальность. Когда непогода прошла, они соорудили пирамиду из градин и наблюдали затем, как она тает на солнце.

Младший архивариус, вздрогнув, проснулся. Королева зашевелилась в своей постели. Сев, она свирепо вопросила:

— Почему здесь никого нет? Это же утро Майского праздника. Я должна быть одета.

Младший архивариус бросился к двери и закричал:

— Королева заговорила! Она желает одеться!

Придворные и служанки столпились внутри, кутаясь в свои одежды. Вдруг раздался крик «Не пускайте этих двоих!», но Морель с Аманитой уже проникли в комнату. Они увидели то, чего жаждали их сердца — обезьяну. Обезьяна увидела их. Завизжав, она прыгнула в кровать Тифейн, где попыталась спрятаться под покрывалом. Придворный врач вытащил ее оттуда за хвост и бросил на пол. Пока придворные дамы толпились вокруг кровати, растирали королеве руки, подносили к ее носу нюхательную соль, убеждая ее не волноваться и извиняясь за свой неподобающий вид, Морель и Аманита вцепились в обезьяну. Сначала они ласкали ее, а потом начали спорить, кто из них любит ее больше, и кому эта обезьянка должна принадлежать. Вскоре их ссора переросла в яростную схватку, и тогда они разорвали ее пополам.

Запах крови и внутренностей все еще витал в комнате, когда младший архивариус заступил на свою вечернюю вахту. Всё уже успели привести в порядок: кровать была заправлена, пол вымыт и отполирован, старое покрывало заменили свежим. Тифейн дали успокаивающее снадобье, и она уснула. Как заверил его придворный врач, прискорбный инцидент с обезьяной не произвел на нее ни малейшего впечатления. Возможно, ей даже стало от этого лучше. Мореля и Аманиту придушили, а тела их выбросили на пустошь в качестве подачки воронам. Учитывая, что все симптомы выглядели исключительно благоприятными, можно было надеяться, что она придет в чувство и назовет имя своего преемника.

Поскольку нетронутый пергамент был безнадежно измят во время потасовки, младшему архивариусу выдали новый и предоставили самому себе.

В комнате стояла такая тишина, что младший архивариус мог слышать, как песок шуршит в песочных часах. Он перевернул их в третий раз, когда Тифейн вдруг открыла глаза и слегка повернулась к нему. Встрепенувшись, он обмакнул перо в чернила.

— Томас, о, Томас, любовь моя…

Он записал эти слова и принялся ждать, когда она скажет что-то еще. Раз или два она всхрипнула. В комнате было так тихо, что он мог слышать, как лебеди кружат в небесах, опускаясь все ниже и ниже, а по замку разносятся испуганные возгласы и протестующие голоса. Затем лебеди поднялись стаей, и песня их бьющих по воздуху крыльев зазвучала где-то высоко над его головой, удаляясь, пока, наконец, совсем не затихла.

Никто из придворных не мог похвастаться именем Томас или хотя бы отдаленно похожим, поэтому начались приготовления к обряду гадания.