«Многорукий бог далайна» — признанная классика отечественной фантастики. Не читал его и не выражал своё восхищение прочитанным разве только ленивый. Но вот теперь и ленивый прочитал. И, чтобы подтвердить тезис «лень – двигатель прогресса», должен теперь выдать нечто прогрессивное, оригинальное, отличное от общепринятого мнения. Но не ругать же, из стремления к оригинальности, эту замечательную книгу? Значит, придётся, отыскать в ней что-то такое, о чём критики ещё не сказали. Благо, ситуация позволяет.

Как ни странно, рецензий на роман не так уж и много. И большинство рецензентов сосредотачиваются на нескольких основополагающих и, откровенно говоря, лежащих на поверхности мотивах: об одиночестве творца, о расплывчатости границ добра и зла, о трагедии мавра, сделавшего своё дело. Иногда отмечают параллели с реальным миром. Например, настойчиво сравнивают логиновскую страну добрых братьев с Советским Союзом. В лучшем случае, добираются до мысли о том, что убийца дракона занимает освободившееся место и сам становится драконом (Наталья Резанова «Мир – это место, где жить нельзя»). И всё.

А вот о легендах, мифах и сказках, встречающихся в начале, конце или середине каждой главы книги, упоминают лишь вскользь. Нет, хвалят, разумеется, но как-то заодно со всем остальным. А ведь эта мифология несёт не меньшую смысловую нагрузку, чем основная сюжетная линия романа. Пожалуй, даже большую. Она не иллюстрирует какие-то авторские идеи, как это зачастую случается в фэнтэзи, а углубляет их, поворачивает иной стороной, помогает лучше понять смысл происходящего. Во всяком случае, мне – помогает. И если я в итоге понял не совсем так, как задумывал автор – тем лучше. Возможность разных трактовок ещё ни одной книге не навредила. В конце концов, пусть мои рассуждения «напоминают всем умеющим видеть, что мир делается не только умниками» — цитата, между прочим, из тех самых мифов.

Дело в том, что мы привыкли строить выводы по аналогии, по шаблону, выработанному множеством ранее прочитанных книг. Если там было так, то и здесь будет так же. Если герой борется со злом, многоруким чудовищем Ёроол-Гуем, стало быть, сам он служит добру. Если он стал илбэчем, приобрёл способность на месте ядовитого моря, далайна, создавать участки суши, оройхоны, значит, он – творец. Если герой изменяет мир, то он – бунтарь. Всё правильно, всё логично. Разве может быть иначе?

Замечательный пример такой линейной логики приведён опять-таки в мифах, в том эпизоде, где премудрый Тэнгэр объясняет человеку устройство мира:

«– Далайн я создал для Ёроол-Гуя, – ответил Тэнгэр, – но многорукий Ёроол-Гуй должен быть ненавистен тебе, поскольку он зло, а я – добро.

– Почему?

– Да потому, – загремел Тэнгэр, – что я создал тебя, а Ёроол-Гуй тебя съест!

– Не сердись, я понял, – сказал человек. – Ты добр, ибо создал меня на съедение Ёроол-Гую».

Найдите ошибку в рассуждениях человека. Не нашли? И вам по-прежнему кажется, что в этой книге всё просто и понятно? Что ж, давайте разбираться дальше.

Ёроол-Гуй нападает на людей лишь на мокрых, прибрежных оройхонах, а до сухих ему не добраться. Зато там растёт хлебная трава, плодоносящее дерево туйван и съедобный гриб наыс, водятся зверьки бовэры, чьё мясо пригодно в пищу. Но всего и на всех, как всегда, не хватает, и сильные отнимают землю у слабых и прогоняют их на мокрые оройхоны, где изгои становятся добычей Многорукого. Однако илбэч может создать новый оройхон, отчего площадь сухих земель увеличится. Вот только их всё равно захватят правители-одонты и стражники-цэрэги, а число изгоев не уменьшится.

И не то чтобы илбэч Шооран об этом не догадывается, нет, он даже временами расстраивается из-за такой несправедливости. И его мать, если помните, погибла вовсе не в пасти чудовища, а потому, что согласилась выполнять опасную для жизни работу сушильщика, чтобы прокормить сына. Но Шооран почему-то продолжает ненавидеть именно многорукого Ёроол-Гуя.

А, кстати, почему он многорукий? Об этом тоже есть легенда: два полководца Ёр и Гур не могли поделить между собой землю, и та начала трескаться, трещину заполнили ядовитые воды далайна, а сами спорщики и их воины упали в бездну и превратились в щупальца Ёроол-Гуя. Но даже там, в глубине далайна они продолжают враждовать, «перехватывают и отнимают добычу, хотя потом несут в единую пасть». Такая вот незамысловатая аллегория. А может, всё ещё проще: правители и стражники, то есть, государство – вовсе не часть чудовища, они и есть этот самый Ёроол-Гуй? И значит, человек создан для того, чтобы его съело государство? А что, очень похоже на правду. Если даже каждый человек сам по себе – подобие бога, то все вместе, объединённые в социум, они – воплощение дьявола.

Но раз так, то выходит, Шооран – всё-таки бунтарь? В какой-то мере – да. Ведь это он, изменяя границы земли, столкнул между собой во взаимоуничтожающей войне два государства – старейшин и добрых братьев. А потом способствовал и гибели государства ванов. Правда, умирали они гораздо медленней собственных подданных и, даже агонизируя, продолжали пожирать людей.

Да и не в этом одном дело. Трудно назвать бунтарём человека, послушно выполняющего то, что ему предписано. Пусть не власть имущими, а теми же легендами и мифами. Но всё равно – раз ты илбэч, значит, должен строить оройхоны. И он строил, хотя чуть ли не с самого начала осознал бесполезность своего труда. Потому что так повелел Тэнгэр, создатель мира. Или потому что это повеление совпадало с его желаниями:

«…а вдруг мудрый Тэнгэр просто не знал, не подумал, сглупил? В конце концов, виновным всегда оказывается тот, кто делает… Значит, будем виновны».

И как бы ни сравнивал себя Шооран с легендарным бродягой по прозвищу Мозолистая Пятка, общего между ними мало. Тот был настоящим бунтарём – действовал вопреки людским законам и божественной воле:

«– Бог создал это, чтобы ты не ходил.

– Значит, я должен идти, – усмехался Мозолистая Пятка, – иначе не нужен ни бог, ни его запреты»

А илбэч мог сколько угодно проклинать Тэнгэра, якобы не оставившего ему выбора, но продолжал послушно выполнять его повеления.

Ладно, пусть так. Ну, а уж с тем, что он – творец, наверное, никто спорить не станет? Да как сказать. Согласно нашим же стереотипам, акт творения – это, прежде всего, проявление любви. К жизни, к людям, к богу. Хоть к кому-нибудь. Но с чего начинал работу Энжин, завещавший герою свой дар, что придавало силы самому Шоорану:

«Я ненавижу этот мир, сделанный не для нас!.. Моя ненависть горит огнём, и огонь пылает в моих руках!»

И надо отдать должное илбэчу, он доводит дело до победного конца. Ненавистный мир уничтожен. Можно строить новый, лучший, но у Шоорана не осталось для этого ни сил, ни желания, ни любви. А одной ненавистью много не построишь.

Но вернёмся чуть назад, когда ещё можно было что-то изменить. Допустим, ты не в состоянии осчастливить весь мир – так устрой человеческую жизнь хотя бы для тех, кто тебе дорог. И у Шоорана была возможность. Он даже хотел так поступить, но не смог, не удержался. Он ведь илбэч, а илбэч должен строить оройхоны. И он своими же руками превратил островок счастья, в новое государство изгоев, которое уже действительно не может жить по иным законам, чем законы Ёроол-Гуя.

Кстати, о любви. Никому не показалось странным, что Шооран, вместо того, чтобы сразу броситься на поиски своей возлюбленной Яавдай, перехватить её по дороге, предпочёл отправиться в страну добрых братьев обходным путём? Но ведь он же илбэч! Так ему удобней строить оройхоны. И везде, всегда это «я – илбэч» оказывалось для него главным. Ничего не смогли изменить даже беспощадные предсмертные слова дурнушки Ай:

«– Я умру. Но это ничего, ты ведь не любишь меня.

– Я тебя люблю, – запоздало произнёс Шооран.

– Не… Ты так придумал, потому что тебе некого любить».

Хорошо, бог с ней, с любовью. Как уже было сказано выше, это стереотип, шаблон восприятия. Но у творца всё равно должна быть какая-то высокая цель, оправдывающая все его действия. А какая цель у Шоорана? Сначала – убедиться, что он действительно илбэч, потом – превзойти легендарного Вана по количеству построенных оройхонов, ещё позже – довести дело до конца. Наверное, это достойная мотивация для ремесленника – стать лучшим по профессии. Но для творца – маловато будет.

Гипотезу же о том, что герой служит добру, теперь можно уже и не рассматривать. Если только не считать добром уничтожение мира. Труды Шоорана не облегчают жизнь людям и не приносят счастья ему самому. В том, что после катастрофы, вызванной завершением его стараний, часть людей всё-таки выжила, заслуги самого илбэча тоже нет.

Кроме того, вспомним, что после появления каждого нового оройхона Ёроол-Гуй начинал свирепствовать сильнее обычного. И Шооран об этом знал, но не прекращал свою работу. Сначала его ещё мучили сомнения, угрызения совести, но илбэч гнал их от себя:

«Я знаю, что это сон, ты мне снишься, и твои слова – это мои собственные вопросы, на которые я не хочу отвечать…»

Но это быстро прошло, появилась убеждённость в своей непогрешимости, праве решать за других:

«Он не желает прозябать в таком мире, и что бы ни твердили жаждущие спасения, так жить он им не позволит»

Или даже ещё откровенней:

«Люди, ставшие бовэрами, недостойны жалости. Мне нет до них дела».

Да, разумеется, судьба была несправедлива к нему, и неудивительно, что Шооран сам ожесточился. Но разве с остальными жизнь обходилась мягче? Может ли вообще зайти речь о справедливости, если мир создал вот такой бог:

«–Я не жесток, — сказал Тэнгэр. – Нельзя быть жестоким по отношению к смертному. Смертный умрёт, и моя несправедливость умрёт вместе с ним, словно её и не было».

Но ведь есть всё-таки в этой книге положительные герои! Например, сушильщик Койцог, бросивший было свою профессию, вернулся к ней, когда всех жителей страны изгоев обязали сушить взрывоопасный харвах. Пожалел соседей-неумех, которые наверняка детей сиротами оставят, решил сделать за них страшную работу и погиб.

Или каторжник по прозвищу Маканый, выросший в стране добрых братьев, где каждый день начинался и заканчивался молитвой:

«Яви славу твою в делах светлых илбэчей твоих, их же любим благодарным сердцем, во все века, пока стоит далайн!»

Пусть правители страны давно уже молятся другому богу, пусть они с той же молитвой на устах теперь организуют облавы на Шоорана. Сам Маканый, умеющий приспособиться и выжить в любых условиях, менять собственную веру не умеет. Как научили в детстве любить илбэчей, так он их и любит. И жертвует собой, чтобы Шооран мог жить дальше. Было бы ради кого, но о таких вещах каторжник тоже задумываться не приучен.

А Шооран… Порой кажется, что это про него, а не про себя говорил умирающий сказитель Чаарлах:

«Здорово я вас обманул. Три года все думали: «Вон илбэч идёт», а я – Чвака-кака».

Но та Чвака-кака из сказки хотя бы всех накормила. Она больше похожа на другого героя – изгоя Ээтгона, ставшего вдруг правителем новой страны. Невозможно, конечно, войти во власть и не замараться. Но он пытается, борется, цепляется за те понятия о справедливости, которым когда-то научил его сказитель и от которых теперь в силу государственной необходимости приходится отказываться. И, в конце концов, именно благодаря его твёрдости и решительности люди выживают в изменившемся после катастрофы мире. В то время как Шооран бездействует, ожидая людской любви и благодарности. Так и не дожидается, находит для себя новый далайн и превращается там в нового Ёроол-Гуя.

Тут, на первый взгляд, в моих рассуждениях возникает противоречие. Ведь Шооран – одиночка, бродяга, асоциальный элемент. А многорукое чудовище – по моей же версии – воплощение общества, государства, власти. Но ведь власть над людьми, возможность решать, как им жить дальше, илбэч приобрёл уже давно. И теперь только завершает собственную эволюцию. Так что Ёроол-Гуем он становится не в последний момент. Он им стал почти с самого начала. И боролся, по большому счёту, с самим собой. Боролся и проиграл схватку.

Любопытно, что известный критик Андрей Балабуха в послесловии к книге, озаглавленном «Глаза на затылке, или Что впереди?», уже начал разговор про игру с самим собой. Но, видимо, посчитал, что сказал достаточно, и переключился на другие соображения. А их там, разумеется, хватит на несколько статей. Но мне именно эта мысль кажется главной. Война добра со злом происходит внутри каждого человека. И если не признаваться себе в этом, посчитать, что у тебя есть более важные дела, то рано или поздно превратишься в чудовище.

Когда именно проиграл свою войну Шооран? Наверное, тогда, когда принял правила игры. Сознание собственной исключительности, неподвластности общим законам – слишком большой соблазн. А обратной дороги нет. Как в игре «Мышка, мышка, засоси», которой в тайне увлекаются все дети мира далайна. Сначала просто интересно попробовать запретный плод, а потом ноги засасывает всё глубже, и, когда на оройхон вылезает многорукий монстр, ты уже не можешь от него убежать.

Можно ли от него убежать вообще? На этот вопрос книга ответа не даёт. Но она, во всяком случае, предупреждает о существовании чудовища. А тот, кто предупреждён, уже сам отвечает за дальнейшее.

Святослав Логинов написал очень сильный, жёсткий, беспощадный роман. По-своему полезный для каждого читателя. Например, для некоторых отдельных и нетипичных творцов, продолжающих штамповать не приносящие никому радости оройхоны, прикрываясь своей избранностью, призванием илбэча. Может, кое-кому лучше бы признаться, что на самом деле он – Чвака-кака? Не обязательно даже признаваться, хотя бы задать себе этот вопрос. Вообще время от времени задавать себе неприятные вопросы…

Наверное, стало уже дурным тоном, общим местом обвинять издательства во всех бедах нашей литературы. Ну, а что прикажете думать, если господа издатели буквально из сил выбиваются, дабы подтвердить эти обвинения? Видимо, нравится им роль ловких авантюристов, беззастенчиво делающих деньги на глубоко порочной человеческой привычке засыпать с книгой в руках. И следует признать, что обычно они прилагают максимум усилий, чтобы засыпали люди как можно быстрее. Но порой где-то в системе происходит сбой, и вместо сонного отупения читатель приходит в бешенство. От уверенности этих ребят в собственной безнаказанности, в том, что всё им в очередной раз сойдёт с рук. Вот почему-то, если в банке с надписью «икра лососёвая» покупатель обнаружит морскую капусту, он обязательно пойдёт жаловаться. А когда содержание книги не соответствует аннотации, всё ограничивается ворчанием на кухне, и претензий производителю никто не предъявляет. А надо бы. Глядишь, и изменилось бы что-нибудь в российском книжном деле. Ну а пока…

Возникло, например, у меня желание проследить, как отражается в фантастической литературе проблема грядущего конца света. И вот читаю я уже вторую книгу с броской надписью «2012» на обложке, а проблемы этой не нахожу. Что нахожу – другой вопрос, и мы к нему ещё вернёмся, но о конце света – ни слова. Но, может быть, я сам ошибся в выборе книги, и число 2012 здесь упоминается по какому-то другому поводу? Если бы так! На тыльной стороне обложки романа Марии Семёновой и Феликса Разумовского «Ошибка 2012. Игра нипочём» сказано предельно ясно:

«Что будет значить для человечества 2012 год и почему на этой цифре кончаются древние календари?»

Не знаю, как вы, но лично я решил, что найду в книге ответ на поставленный вопрос. Или, по крайней мере, более внятную, развёрнутую его постановку. Ну, хоть какие-нибудь сведения по этой теме! Но ведь нет же там ничего! Пусто. Один раз закадровый знакомый героя второго плана произносит этот набор цифр. Да, произносит перед смертью, в последнем, так сказать, слове. И, стало быть, придаёт им какое-то значение. Но никто из персонажей книги его посланием так и не заинтересовался. Чем угодно – красной ртутью и опытами Никола Тесла, сектой «Рифаи» и персидским царём Камбизом, но только не 2012 годом.

Как же так? Мне же обещали! А-а, понимаю: вероятно, о нём авторы расскажут в следующей книге трилогии. Ну так и аннотацию эту пусть бы к ней и давали. А то ведь получается умышленный обман потребителя. Развод на бабки, проще говоря. Читатель, стало быть, должен выложить ещё рублей этак сто пятьдесят, чтобы узнать ту информацию, за которую уже заплатил. И потом, вот ведь какое дело: может быть, узнает, а может, и нет. Я бы, пожалуй, рисковать не стал. Единожды солгавши, кто тебе поверит?

К тому же есть у меня другое объяснение этому странному факту. Подозреваю, что первоначально авторы романа ни о каком 2012 годе писать и не собирались. Но в издательстве им объяснили, что книга пойдёт лучше, если её как-то увязать с ожидающим нас вскоре апокалипсисом. Типа, поверьте, мы лучше знаем, что нужно читателю. И авторы, понятное дело, поверили. Во всяком случае, сделали вид, что поверили. А вот сделать вид, что их книга про этот самый год – то ли не смогли, то ли действительно решили со следующего романа начать. Впрочем, очень даже возможно, что тут и вовсе без них обошлись, внесли необходимые изменения в ходе редакторской правки. Сомневаюсь, конечно, чтобы авторы совсем ничего не знали о намерениях издательства, но мало ли какие чудеса на свете случаются.

Как бы там ни было, а издатели ещё раз подтвердили, что ни в грош не ставят не только читательские интересы, но и репутацию писателя. Даже такого известного, как Мария Семёнова. Если уж её вынудили вольно или невольно стать соучастником обмана, что тогда проделывают с начинающими авторами? Как-то не по себе становится от подобных мыслей.

И не успокаивает даже то, что роман не много потерял от этих пертурбаций. В том смысле, что терять-то было и нечего. Свалить в одну кучу все забойные темы – Афган, спецслужбы, параллельные миры, тайные организации, магию вуду, бессмертных воинов и древние легенды – ещё недостаточно для написания хорошей фантастики. Нужно ещё, читатель тебе поверил. А в эту мешанину поверить могут разве что друзья и родственники авторов. И то лишь для того, чтобы не обидеть последних. В хорошей фантастике автор своим мастерством превращает вымысел в реальность, а здесь, наоборот, реальная жизнь доводится до абсолютно неправдоподобной выдумки.

Причём, пролог – про Афган – самая читабельная часть книги, несмотря на явный перебор со сносками. Видимо, подразумевалось, что обилие военно-просторечных выражений создаст эффект достоверности, нахождения авторов «в теме». Ну, не знаю, здесь я не судья, а вот в том, что половину спецлексикона можно безболезненно убрать из текста – не сомневаюсь. Особенно, после того, как узнаю из сноски, что перевод – это «технический элемент» боя на ножах. Крайне полезная информация, необходимая, а главное – исчерпывающая. Откровенно говоря, отдаёт мальчишеством, желанием похвастаться своей эрудицией: ой, а я ещё вот про это знаю… и про это… и ваще!

Но в целом, пролог всё-таки получился, что-то пообещал читателю. Вот только обещание так и не выполнил. Чем дальше, тем активнее здравый смысл покидает страницы романа. Апоплексическим апофигеем этого процесса является сцена встречи двух членов тайного общества – Панафидина и Азиата – со связным. Точнее, со связной, ловко изображающей подвыпившую даму без комплексов. Сделав вид, что заигрывает с мужчинами, она передаёт им важнейшую информацию:

«Вам привет от шефа. Правила игры меняются – теперь все средства хороши. Повторяю, цель оправдывает средства. Действуйте со всей возможной решимостью, но не без осторожности. Так, чтобы комар носа не подточил».

Любому начинающему агенту понятно, что такую тайну никак нельзя было сообщать по Интернету. Только при личной встрече в укромном уголке – возле статуи Свободы в Нью-Йорке. Анекдоты про Штирлица нервно курят в сторонке, не в силах конкурировать с подобным образцом конспирации. Порой, (не только в этом случае), даже закрадывается подозрение: а не прикалываются ли авторы, не пытаются ли они высмеять самые расхожие штампы фантбоевикового жанра. Если да, то слишком уж спонтанно, не регулярно и без предупреждения. Юмор с серьёзным выражением лица чреват тем, что его попросту не распознают, не примут за юмор. Но и как серьёзный этот текст тоже не воспринимается.

Кстати, об анекдотах. Разумеется, питерский врач может, общаясь с близкими друзьями, косить под местечкового еврея. Но сильно сомневаюсь, чтобы его маленький сын, за которым фээсбэшники даже не посчитали нужным проследить, в довольно-таки критический момент вдруг начал имитировать интонации одесского привоза:

«Папа велел вам сказать, что дело швах. Его звонить не пускают, там какие-то люди у нас. Шлимазоло думают, что Абрамчик Брук не умеет звонить по телефону. Да чтоб они знали, у него своя «Моторола».

Это эпизод скорее из народного устного творчества, чем из жизни. И он таки не делает мне смешно. Грустно он мне делает. Если о реакциях героев на экстремальную, фантастическую ситуацию судить всё-таки сложно, то уж в обычных, представимых условиях они обязаны вести себя как нормальные люди. А они не ведут. Чем вызывают большие сомнения в собственной реалистичности. А когда не получается верить автору в простом, в мелочах, то и в большом, сложном тоже не поверишь.

Всё в этой книге как-то утрировано, гротескно. Подлецы – подлы до отвращения, секретные агенты – секретны до полной невидимости, благородные герои – абсолютно, неизлечимо благородны. Киллер-массажист Песцов, например, убивает исключительно плохих людей, а от заказов на хороших категорически отказывается. А талантливый писатель Краев не хочет писать про бандитов и проституток, а только про тайны мироздания, и потому живёт, бедняга, впроголодь. Ну да, эзотерика – это ж самая невыгодная тема в книжном бизнесе. Достаточно вспомнить Мулдашева – беднейший человек, кто бы спорил. А полковник ФСБ Варенцова так горит праведным негодованием, так хочет отомстить продажному судье Клюеву, оправдавшему убийцу её товарища, что даже не удосуживается проверить квартиру этого судьи на наличие следящей аппаратуры. Ну, откуда, спрашивается, она могла знать о таких хитрых штучках?

Подобных примеров можно привести немало. Но суть не в этом. При всех своих недостатках, книга всё ж таки читаема, в отличие от опуса господина Злотникова на якобы ту же тему. Чувствуется здесь даже некий сюжетный стержень, вокруг которого разворачиваются события. И, наверное, они куда-нибудь потом развернутся. Но вот беда – не в этой книге. Пока нашему вниманию предлагается лишь пространная экспозиция, завязка сюжета, знакомящая с персонажами, собирающая их всех в одном месте, где и начнётся главное действие, но даже близко не подводящая к завершению хоть какой-нибудь сюжетной линии. Обыгрывать, переиначивать в связи с этим обстоятельством название романа я, пожалуй, не стану – и так всё понятно.

Прошу прощения за занудство, но трилогия – согласно словарю Ушакова – это «литературное произведение, состоящее из трех самостоятельных произведений, но объединенных общей идеей и преемственностью сюжета». Самостоятельных произведений, заметьте. А здесь ни о какой самостоятельности говорить не приходится. Это всего лишь первый том романа-эпопеи. То есть, читателя опять сознательно вводят в заблуждение. Всё с той же целью – вынудить купить впоследствии и вторую, и третью книгу. Не удивлюсь, если со временем трилогия вдруг мутирует в тетра- или даже пенталогию, продолжая при этом водить читателя за нос, заманивать его скорой разгадкой всех тайн и откладывать её на следующий том. Может, когда-нибудь и про 2012 год вспомнят. Только мне уже не интересно.

Мне бы хотелось, чтобы в книге, обещающей рассказать о конце света, о чём-то похожем на самом деле и говорилось. Хотелось бы, к примеру, прочитать старый добрый роман-катастрофу, хоть с хорошим концом, хоть без такового, но обязательно увлекательный, вызывающий сильные эмоции, написанный настоящим мастером своего дела. Два автора, по именам вроде бы подходящие под это определение, моих надежд уже не оправдали. Так неужели никто у нас не в состоянии сочинить нечто достойное внимания на весьма перспективную, действительно вызывающую большой интерес у читателя тему?

Кстати, если рублик накинете, я могу и стихами.

Х/ф "О бедном гусаре замолвите слово"

Похоже на то, что наш ненавязчивый сервис в скором времени порадует нас новой услугой: любой желающий, (из тех, разумеется, у кого желания совпадают с возможностями), сможет заказать издательству книгу о себе любимом. Или, если человек попадётся излишне застенчивый, не о себе, а о ком-то из родственников. Например, фантастический боевик о космических приключениях собственного сына. А что, хороший подарок к совершеннолетию. Оригинальный, даже в чём-то креативный. Потому как услуга предусматривает ещё и дополнительные опции: можно набросать в общих чертах план происходящих в книге событий, можно отдельно оговорить, чтобы главного злодея, названного именем твоего конкурента по бизнесу, в финале беспощадно растерзали кровожадные саблезубые скунсы, можно... В общем, многое можно. А самый эксклюзив — можно выбрать по каталогу писателя, который для тебя эту книгу напишет. Правда, за известного, популярного автора придётся доплатить, но зато уж теперь все твои знакомые удавятся от зависти.

Ну да ладно, это всё нас ещё ожидает впереди, а пока имеется только первая ласточка грядущего золотого века литературы — книга Романа Злотникова "2012. Точка перехода". Вот что сам автор пишет по этому поводу в предисловии:

"Эта книга для меня очень необычна. Во-первых, я писал её по заказу издательства... Одно дело, когда какая-то книга уже обдумана, созрела у тебя в голове и тебе остаётся только её записать, а другое — когда тема, сюжет и даже эпизоды заданы кем-то другим... Отдельные куски — это просто расшифровка диктофона. Именно этим и вызваны некоторые огрехи — скажем, "подвисание" сюжетных линий, персонажей, сумбурность некоторых диалогов и так далее. В любом случае в этой книге все описано так, как оно было с теми, кто мне все рассказывал..."

Откровенно говоря, сначала я подумал, что это такой сюжетный ход. Вроде найденного на чердаке дневника дедушки. Приём не новый, но до сих пор себя не исчерпавший. Но ближе к финалу подтвердилось, что книга и в самом деле написана по рассказам участников реально существующей исследовательской группы "Неман", занимающейся изучением аномальных явлений. А вторая половина книги и вовсе превратилась в подробный отчёт о деятельности этой, судя по всему, отнюдь не бедствующей общественной организации.

Нет, жизнеописания известных учёных — Леонардо да Винчи, Исаака Ньютона, Альберта Эйнштейна, или, предположим, семейства Кюри — это всё значительная и неотъемлемая часть литературы. Но фантастический роман, посвящённый ныне здравствующей и пока, будем называть вещи своими именами, ничем себя ещё в науке не проявившей группе энтузиастов — это, безусловно, новое явление в мировой культуре. Аномальное, я бы сказал, явление.

Но оставим пока в покое отважных, а самое главное — скромных исследователей. Кому, если разобраться, какое дело, откуда они получают деньги и на что их тратят? А вот зачем в эту авантюру ввязалось не самое нищее издательство и топовый писатель-фантаст — эти вопросы не могут не заинтересовать читателя. И найти на них ответ не так-то просто. Ну, не из-за денег же! А с другой стороны — из-за чего же ещё?

Возможно, мы всё-таки недооцениваем масштабы накрывшего экономику страны кризиса? И они на самом деле сравнимы не только с приснопамятным дефолтом, но и более ранними потрясениями переходного периода? Как сейчас помню, захожу я — зелёный пацан, начинающая деловая колбаса — в кабинет начальника производства одного питерского заводика, практически с улицы захожу — приятель мой там кладовщиком работал, вот он меня и провёл — и бодренько так говорю: мне нужно сделать пятьсот петель для передней двери "Жигулей". Вот чертёж (на листочке из тетради в клеточку), вот задаток. И небрежно отмусоливаю взятые в долг бумажки. А начальник — мужчина вдвое старше меня, всю жизнь на этом заводе проработавший и железные зубы здесь наживший — потом долго мне руку трясёт и в глаза заглядывает, не нужно ли, мол, ещё что-нибудь сделать? Ведь благодаря мне, сопляку, рабочие несколько дней смогут вкалывать не за одни лишь обещания, а за пусть небольшие, но реальные деньги, смогут, наконец, хоть что-то домой принести. И, повторюсь, дело в Питере происходило. А в каком-нибудь Урюпинске, небось, и рады были такой же заказ отхватить, да выполнить его не смогли бы. Потому что в цехах электричество за неуплату давно уже отключено. Так неужели история повторяется?

Но ведь нет же! Не так всё страшно сегодня. Издательства худо-бедно работают, и книжки продолжают издаваться. Того же Злотникова, между прочим. Зачем же известный, уважаемый автор выставляет на всеобщее обозрение (по-древнерусски — позорище) собственную неразборчивость в источниках дохода? И если бы только неразборчивость!

Вынужден огорчить достопочтенных заказчиков: с выбором автора они явно просчитались. Не справился Злотников с поставленной задачей. И сам же в предисловии к роману в этом признался. В чрезвычайно мягкой, тактичной и щадящей форме: "некоторые огрехи", "сумбурность диалогов", "подвисание сюжетных линий". Ага, как же — подвисание! Помните у Довлатова: "Мало того, что он не стоял. Он у тебя даже не лежал. Он валялся".

В принципе, изложенного в книге материала хватило бы на неплохой цикл новелл из жизни аномальщиков. Или на тот же роман, но с параллельными сюжетными линиями, экскурсами в прошлое, раз уж автора так заинтересовал образ Якова Брюса, и несколькими главными героями, действующими независимо друг от друга. Ибо видно даже невооружённым глазом, что в книге собраны рассказы разных людей. Но автор решил свалить их в кучу, замкнуть на одном персонаже. Причём, сделал это крайне небрежно, не утруждая себя тщательной переработкой текста. Одни эпизоды непомерно затянуты, изобилуют повторами, ненужными подробностями. А другие, наоборот, переданы настолько сжато и схематично, что им не доверяешь именно из-за отсутствия деталей.

Порой вообще непонятно, как они связаны с сюжетом книги, какое значение придаёт им автор. Вполне возможно, что никакого. На уровне: а вот ещё такой случай был. Раз уж заказчик это рассказывал, рассказ обязательно должен попасть в книгу, а что, как, почему — объяснять необязательно. Это же мистика, её объяснить невозможно. К примеру, сообщает один тип герою, что он, мол, тот же самый герой и есть, только из другой реальности, из параллельного мира, причём, сразу из нескольких — и что тут, спрашивается, непонятного? Или, предположим, инопланетяне, (а их в книге — хоть прореживай), прекрасно знающие, что их, как и все другие разумные расы, некогда создали другие инопланетяне, так называемые Создатели, преспокойно молятся Отцу и Сыну и Святому Духу. А почему бы, собственно, и нет? Кто им запретить-то может?

Скорее всего, автор сам не разобрался во многом из того, что ему наговорили, и там, где сомневался в причинах, мотивах и теоретических обоснованиях, просто напустил побольше туману. В крайнем случае, можно, например, любой странный поступок инопланетян объяснить необходимостью соблюдать некий "баланс". А такая необходимость возникает едва ли не через страницу. И что ж теперь, каждый раз выяснять, что там на самом деле произошло? Спрашивается, а оно автору нужно? Авось, и так сойдёт.

Забавно, что герой книги, слушая откровения медиума, поступает более разумно: записывает на диктофон, а потом дома, в спокойной обстановке, пытается выудить из сказанного полезную информацию. Почему же тогда сам автор не следует собственным полезным советам? Притом, что у него, в отличие от героя, была возможность всё досконально выяснить у заказчиков. В конце концов, это в их же интересах. Понятно, что общаться с аномальщиками — удовольствие то ещё, не у каждого из них дар красноречия и способность связно излагать свои мысли столь же сильны, как убеждённость в правильности избранного пути. Ну, так для того ребятам и понадобился писатель, чтобы привести их рассказы в удобоусвояемый вид.

А писатель этот даже стилистически проработать текст не удосужился. Например, на первых страницах книги буквально рябит в глазах от повторений слова "довольно", а потом оно куда-то из текста пропадает. На самом деле всё просто — другой рассказчик, другие любимые словечки. Но герой-то по замыслу автора остался прежним. А другой персонаж, студент геологического факультета, между прочим, только что поведав читателю о плотности, показателе преломления и температуре плавления алмазов, страниц через тридцать, услышав выражение "по Цельсию", удивлённо переспрашивает: "по чему?" и с раскрытым ртом слушает сообщение о существовании других шкал измерения температуры. Нет, герой по ходу пьесы может и даже должен меняться, но желательно, чтобы эти изменения были как-то связаны с происходящими событиями. Происходящими в книге, а не в голове автора.

Ладно, предположим, не царское это дело — рукопись вычитывать, но в издательстве-то редакторы должны чем-то заниматься. При тираже в 30 000 экземпляров можно, наверное, разориться на элементарную правку текста. Но у издательства другие заботы были — как бы прицепить к этой истории коммерчески выгодную тему конца света по календарю майя. А очень просто: поместить цифру "2012" в название книги, нарисовать её на обложке, расшифровать в аннотации, а потом пару раз вскользь, без всяких объяснений, упомянуть в тексте. Готово! Получайте новую книгу про апокалипсис.

В итоге получилось ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Не вышло ни увлекательного фантастического романа, ни правдивой истории из жизни аномальщиков. Беспомощная, наводящая тоску, абсолютно нечитаемая книга. Да и чего ещё можно было ожидать, если писалась она не от души, а вымучивалась по заказу? Впрочем, раз уж она вышла в свет, то и заказчику, стало быть, понравилась. Хотя, казалось бы, что там может понравиться? По содержанию романа весьма проблематично сделать вывод о том, что в действительности группа "Неман" занимается серьёзным, важным делом. Или для них не так уж и важно, что конкретно там сказано, главное, что сказал это известный писатель, кумир многих тысяч, (по крайней мере, если судить по тиражам), любителей фантастики?

Так ведь и здесь могут возникнуть проблемы. Не исключено, что Роман Злотников по заказу "чёрного человека", (а именно так незамысловато — Чёрный — и зовут главного героя книги), в сущности, написал реквием самому себе как литератору, похоронил всякие надежды на уважение читателей. Не зря ведь говорится: написано пером — не врубишь топором. А если ещё и написано топорно...

Читательское доверие завоёвывается долгими годами упорного труда, а потерять его можно за несколько дней, пока люди дочитывают твой свежий, но халтурный опус. И было бы ради чего! Для меня так и остались загадкой мотивы, побудившие автора взяться за этот заказ. Интерес? Так почему же он внешне никак не проявился? Деньги? Но ведь на других, удачных книгах можно было бы заработать гораздо больше. И далеко не факт, что после такого провала тиражи Злотникова останутся на прежнем уровне. Грубый нажим со стороны издательства? Но ведь не полные же идиоты там собрались, чтобы рубить сук, на котором они сами так удобно устроились? А может, всему виной вмешательство потусторонних сил? Ну, разве что так. Мировому злу для полной и окончательной победы срочно понадобилось свести на нет популярность господина Злотникова. Его же собственными руками. А ведь неплохой сюжет вырисовывается, вам не кажется?

Впрочем, даже в самом худшем варианте развития событий без работы наш автор всё равно не останется. Просто продолжит упражнения в только что опробованном жанре. А заказы скоро пойдут. Тут главное было — протоптать тропинку, а дальше она уже не зарастёт. Да и издательство, в которое лучше всего обращаться, потенциальным заказчикам теперь известно.

Сколько раз повторял, что о хорошей книге рассказывать труднее, чем о плохой. И только теперь осознал, насколько труднее. Как-то неудобно, неловко и даже стыдно говорить о ней теми же обычными, привычными словами. Которые вдруг становятся дежурными, сухими, ничего не значащими. Сюжет, композиция, стилистика – это ж страх божий, а не слова. Разве можно ими объяснить то, что идёт из души писателя прямо в душу читателя? Тем более что и души-то никакой нет, а есть высшая нервная деятельность, психические процессы и закон Вебера-Фехнера. Вот и попробуй вычислить этот «логарифм величины воздействия раздражителя».

Кстати, раздражителя я до сих пор ещё не представил. Есть такой писатель – Вячеслав Рыбаков. Да, вы правы – есть много писателей. Есть много, а есть Рыбаков. Я открыл его для себя всего несколько месяцев назад. Даже не открыл, а чуть приоткрыл. Но закрыть уже, наверное, никогда не смогу. Такого логарифма, какой исходит от его книг, не приходилось ощущать уже давно. Может быть, после чтения Лема, Стругацких, или Бредбери испытывал похожие чувства. Хотя… нет, не помню. Трудно сравнивать высоту гор, находясь на равнине. Да и карабкаясь в гору – ненамного легче.

Непонятно только, как я раньше этой горы не замечал. Да, что-то такое слышал, но никто меня за грудки не хватал, не требовал, чтобы я немедленно его почитал. Только недавно, можно сказать, силой заставили. А до этого его книги как-то и в руки не попадались. Странно, не правда ли? Даже, пожалуй, страшно. Писателей развелось столько, что можно запросто, считая себя любителем фантастики, ничегошеньки не знать про Рыбакова. Невольно начинаешь испытывать чувство вины перед автором. И вот чтоб мне всю оставшуюся жизнь одного Дэна Брауна перечитывать, если я прямо сейчас не попытаюсь заинтересовать вас произведениями Вячеслава Рыбакова. Хотя бы тем, что успел прочитать сам.

Роман «Очаг на башне» считается дебютной книгой автора. Может быть, с формальной точки зрения так оно и есть. Одно дело – повести и рассказы, пусть даже и опубликованные, и совсем другое – роман. Но не чувствуется в «Очаге» робости или, наоборот, нездорового апломба начинающего литератора. Книга написана зрелым, сложившимся мастером. Сюжет вычерчен каллиграфически – ни лишних узоров, ни оборванных линий, ни жирных масляных пятен. С первых же страниц чётко выведены главный герой и его антипод – учёный Симагин, мечтающий осчастливить весь мир своим открытием, и писатель Вербицкий, циник и эгоист. Ясно обозначен конфликт, который ни на секунду не затихает, разгорается с каждой сценой и, наконец, оглушительно взрывается прямо в руках у читателя. Нет, насмерть, наверное, никого не убьёт, но контузия обеспечена.

Вот что говорит о своих впечатлениях от романа критик Сергей Бережной:

«И вдруг – как ломом по ребрам – "Очаг на башне"... Роман об убийстве любви… Это был уже не просто внутренний резонанс, это было полное отождествление...

До сих пор не могу заставить себя раскрыть этот роман — настолько это больно...»

Скажите честно, часто ли вам приходилось слышать подобное от критика?

В аннотации к книге Рыбаков назван добрым человеком. Кто бы спорил, но это доброта хирурга, вскрывающего гнойный нарыв. Знающего, что пациенту будет больно, но понимающего, что иначе его не вылечить. Причём операция происходит на таком органе, где наркоз не применить. Назовём этот орган человеческой совестью, хотя и не в названии тут дело. И пациенту ничуть не легче оттого, что врач предварительно прооперировал сам себя. Но зато такой хирург никогда не причинит лишней, ненужной боли. Его движения быстры, уверенны и точны. Только таким образом он может облегчить страдания больного. Поэтому роман так тщательно продуман и выстроен.

Практически для каждого эпизода находится в тексте антитеза, противовес, который на самом деле ничего не уравновешивает, а наоборот, раскачивает маятник читательского сопереживания, доводя до того самого резонанса. Так и мотает читателя между двумя полюсами – добро и зло, свет и тьма, надежда и отчаяние, правда и ложь. Даже любовь, оказывается, может быть и со знаком «плюс», и со знаком «минус». Главную героиню, Асю, по ходу действия перенастроили, поменяли ей полярность (довольно циничная метафора, но ведь именно так всё и произошло – именно перенастроили, с применением технических средств). И ничего вроде бы не изменилось, она снова любит, только по-другому, эгоистично, думая при этом лишь о себе. И любит другого человека, Вербицкого, не способного ответить на её чувство. А Симагина, продолжающего её любить – то ли презирает, то ли ненавидит. То есть, её и дальше раскачивает, но уже в другой плоскости – между злом и злом. И бьётся теперь об обе стенки, отчего читателю становится по-настоящему страшно.

Но в большинстве сцен романа всё-таки присутствуют и положительный, и отрицательный полюса, и автор виртуозно использует это противопоставление. Возьмём для примера сдвоенное описание одного и того пейзажа глазами разных героев – Симагина и Вербицкого. Оно даже начинается одинаково – «дождь перестал» — но дальше опять включается маятник. Один герой наслаждается природой, другого она раздражает. И так во всём, вплоть до постельных сцен, тоже не случайно оказавшихся сдвоенными. Вербицкий и после близости с женщиной чувствует лишь обиду на судьбу. А Симагин… Пожалуй, это единственный за всю книгу неудачный момент. Нет, не то чтобы плохо было написано, но как-то традиционно, как пишут все прогрессивные авторы. А хотелось чего-то особенного, такого, что не под силу никому другому. Только не спрашивайте меня, как надо было. Знал бы – сам давно уже написал. Но то, что и Рыбаков не знает – это огорчительно.

А вот другая сцена – встреча бывших одноклассников, Симагина и Вербицкого. И опять построенная на противопоставлениях и повторах:

«Блаженный, думал Вербицкий о Симагине, – и это мой противник, ух, какой страшный…уж лучше бы с Широм драться, право слово, из того хоть злоба брызжет – а когда имеешь дело с ничтожеством, всё как кулаком в подушку.

Ему, наверное, тяжело живётся, думал Симагин о Вербицком. Умницам тяжело живётся. Ну, пусть отдохнёт сегодня, выговорится… Сейчас чаёк заварим покрепче – вот же как вовремя заказы дали – индийский, со слоном. Что я ещё могу? Аська так и не показывается. Обидно – она здорово умеет снять боль».

Полное несовпадение: один разговаривает со старым другом, другой – с врагом, один считает собеседника умницей, другой – ничтожеством, один сожалеет, что ничем не может помочь, другой – что не получается подраться. И весь разговор – словно иллюстрация к учебнику НЛП для чайников. («В диалоге участвуют шестеро: я, каким меня представляет собеседник; я, каким я сам себя представляю; я, какой я есть на самом деле, он, каким…» и так далее). Возникает даже ощущение, будто бы автор бравирует знанием психологии, умением передать нюансы восприятия. Но ведь это не простая демонстрация навыка, не приём ради приёма. Только так и можно показать, что герои не в состоянии понять друг друга, они слишком по-разному думают и чувствуют. И эту сцену действительно можно заносить в учебник – учебник писательского мастерства.

Но вот что интересно: казалось бы, всё с этими героями ясно. Вот плюс, вот минус. Но до какого-то момента, (жаль, что не до конца), трудно определиться, с кем ты. Кто прав – нереально положительный, влюбленный во всех и во всё, будь то работа или рыбалка, собака или женщина, светлый до прозрачности Симагин, или Вербицкий, изломанный жизнью, видящий тайную подоплеку и далеко идущие последствия в любом, самом невинном поступке других людей. Ведь, какие бы мотивы им ни двигали, в сущности, он защищает индивидуальные особенности личности, целостность сознания и психики, предупреждает об опасности вмешательства во внутренний мир человека.

Сколько уже раз случалось, что учёные, стремясь облагодетельствовать человечество, создавали ещё одно страшное оружие. Сам же Симагин признаётся: «Но тут решит статистика: если из десяти трое будут ломать, пятеро сидеть сложа руки и двое делать, мир рухнет обязательно». И кому он это говорит? Вадику Кашинскому, присматривающему за ним по заданию органов госбезопасности. Неужели он не понимает, что эти ребята сразу же приберут к рукам его изобретение, с помощью которого можно не только лечить болезни, но и контролировать психику людей? Последнее, судя по всему, даже проще. Ведь не известно ещё, что там получится с раком и нефритами, а перенастройка Аси уже успешно проведена. Наверное, действительно не понимает. Доброму, абсолютно, по-симагински светлому человеку, даже теоретически знающему о существовании зла, невозможно представить, что оно существует непосредственно рядом с ним. И от этого он становится ещё беззащитней. Только в дебильных страшилках вампиры не выносят солнечного света, а в реальности они лишь щурятся, да и то больше от удовольствия, продолжая посасывать людскую кровушку, а перерывах произносят очень умные, очень правильные слова.

О взаимоотношении, взаимовлиянии добра и зла немало сказано в романе. Причём, опять же мастерски сказано. Казалось бы, это большой недостаток, когда герой вдруг встаёт в эффектную позу и начинает читать окружающим длинную лекцию о высоких материях. Но кому Симагин рассказывает о синдроме длительного унижения? Вербицкому, который этот синдром в полной мере ощутил на собственной шкуре. И прекраснодушный учёный даже не подозревает, что каждым словом наносит новую рану своему, как он полагает, другу, унижает его ещё сильнее. И он же, между прочим, из добрых побуждений передаёт в руки Вербицкого оружие, которым тот впоследствии уничтожит его любовь, и таким образом сам становится соучастником убийства. Такая вот страшная диалектика.

Критик Сергей Переслегин в статье «Тихое десятилетие», посвящённой ранним произведениям Рыбакова, рассматривая образы Симагина и Вербицкого, тоже подробно и интересно рассуждает об этих проблемах. В том числе об индукции добра и зла. Интересно, но… Со индукцией зла всё понятно: люди, побеждённые злом, «включаются в процесс и укрепляют то, что их сломало». А вот как быть с индукцией добра? Кто будет в этом случае включаться в процесс? Побеждённые добром? Сломанные им? А если человек уже был сломан злом, что останется от него после второй ломки? Почему у Симагина, добрее которого и придумать-то сложно, ничего не вышло с Вербицким? Почему, в конце-то концов, сам Рыбаков рассказывает нам не красивую сказку о вечной любви, а страшную историю о том, как её изуродовали?

Наверное, индукция добра, если она действительно существует, происходит каким-то более сложным путём. И хочешь – не хочешь, а приходится признать справедливость эпиграфа из «Пикника на обочине» братьев Стругацких: «Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Чтобы человек стал добрее, нужно сделать ему прививку от зла, намеренно причинить боль, заразить злом в лёгкой форме. Не то чтобы совсем лёгкой, но терпимой, не разрушающей, не смертельной. И тогда, переболев, справившись с заразой, человек приобретёт иммунитет к злу, надёжный щит, укрывшись за которым очаг на башне уже никогда не погаснет. Если, конечно, правильно рассчитать дозу принятой отравы. Наверное, именно такую прививку и даёт нам роман Вячеслава Рыбакова, именно такой вакцинацией должен заниматься каждый настоящий писатель.

И тут возникает вопрос, который критики, видимо, попросту не рискнули задать: почему же Рыбаков сделал писателем не Симагина, а Вербицкого? Или даже не так: почему Вербицкий – персонификация зла в романе – не чиновник, не гэбист, не редактор, наконец, а именно писатель? И ничего умнее мне в голову не приходит, чем повторить фразу о хирурге, прооперировавшем самого себя. Рыбаков не ищет истоки зла где-то на стороне, а начинает с искоренения его в себе. Это себя он вывел в образе Вербицкого, как впрочем, и в образе Симагина. Разрубил свою личность на ангела и беса, святого и грешника. И потому как рубить пришлось по живому, идеального чёрно-белого деления не получилось. Вербицкий ведь не просто писатель, а писатель талантливый. Тонко чувствующий, страдающий, но сломленный системой. Он – профессиональный писатель, и в этом его трагедия.

Собственно, обличение приспособленцев от литературы – не новое в этой самой литературе явление. Можно вспомнить и булгаковского «Мастера», и куда более свежего «Человека из паутины» Етоева. Но обычно мухи подавались отдельно от котлет. Подлецам, конъюнктурщикам и халтурщикам противопоставлялся писатель настоящий. Вот вам массолитовцы, а вот – Мастер, вот – легион писателей Гондоновых, а вот – Ванечка Вепсаревич. А Вербицкий – всего лишь лучший, самый талантливый среди массолитовцев. И он прекрасно осознаёт собственное превосходство. Без высокой самооценки в литературе, по большому счёту, нечего делать. Но в какой-то момент она начинает мешать творчеству.

Писателю необходим читатель, необходимы публикации. Прозаику – в особенности. Это поэт может читать свои стихи в электричках, подземных переходах, пивных. А даже небольшую повесть там уже не прочитаешь. В лучшем случае, вежливо заставят замолчать. Сейчас, допустим, существует ещё и Интернет, хотя, на мой взгляд, он не сильно изменил ситуацию, ну а в те времена, когда писался «Очаг», об этом чуде никто ещё не слышал. И чёрт возьми, чтобы писать большие, серьёзные книги, необходимо сосредоточиться на этом деле, заниматься им постоянно, а не урывками в свободное от основной работы время. Не всем это помогает, но ведь мы же сейчас говорим о талантливом писателе. Короче говоря, нужно получать за свой труд деньги. Не «можно рукопись продать», а именно нужно. И вот тут возникают сомнения.

Когда видишь, как бездарности без труда пробивают себе публикации, а тебе приходится за каждую строчку сражаться с редакторами, цензорами и прочими литературными церберами, рано или поздно начинают закрадываться в голову малодушные мысли: а может, так и надо, может, стоит в чём-то уступить, пойти на компромисс? А потом находится и оправдание: но ведь получилось же! Чем-то пришлось пожертвовать, но главное удалось сохранить. Значит, нужно продолжать в том же духе. И возможно, даже не заметишь, что в следующий раз сохранить удалось уже меньше, а церберы давили на тебя откровеннее и сильнее, догадываясь, что ты всё равно уступишь. И когда-нибудь додумаешься до следующей мысли: всё равно ведь, суки, порежут, почему бы сразу не написать так, как им нужно? А сочинить новое оправдание – уже не проблема. Не случайно же Вербицкого так раздражают откровения Сашеньки Роткина и других литераторов. Чувствует он, что и сам уже мало от них отличается. Разве что тем, что осознаёт свою неспособность писать так, как раньше, мучается из-за неё.

Мне кажется, что такую вот измену самому себе автор считает одним из самых страшных преступлений. И одновременно – наказанием. А все остальные прегрешения Вербицкого – лишь следствие этой измены. И каждой страницей, каждой строчкой своего романа профессиональный писатель Рыбаков повторяет, как заклинание: нет, я не стану таким Вербицким. Никогда. Ни за что. Судя по одной из свежих работ Рыбакова – повести «Стажёры как предчувствие», опубликованной в сборнике «Важнейшее из искусств», – действительно не стал. Написано всё так же честно, бескомпромиссно, пронзительно, мастерски. И это, конечно же, радует.

А теперь о грустном. Думаю, излишне будет объяснять, что роман «Очаг на башне», впервые изданный в 1990 году до сих пор не утратил актуальности, что его просто необходимо прочитать каждому. В особенности, тем, кому в голову пришла вдруг оригинальная идея стать писателем. И за последнее десятилетие книгу трижды переиздавали: в 2002 году – издательство АСТ, в 2004 – «Азбука-классика», в 2006 – «Эксмо». Но до неприличия мизерными тиражами. В «Азбуке», например – вообще 3000 экземпляров. (Для сравнения: тираж вышеупомянутого «Важнейшего из искусств», выпущенного тем же издательством – 7000 экземпляров, «Возвращения в «Арканар» — 10000). И вовсе не по недосмотру какого-нибудь нерадивого редактора. Нет, это продуманное, обоснованное решение. О чём нетрудно догадаться, например, по высказываниям известного критика Василия Владимирского:

«Ситуация на рынке фантастики сложилась так, что ныне не Рыбаков нужен издателю, а издатель Рыбакову. Создавая по роману (даже гениальному) в два-три года, писатель-фантаст едва ли может сегодня претендовать на роль того, кто заказывает музыку. Спасибо, что вообще напечатали автора, не приносящего сверхприбыль. Какими бы литературными достоинствами его книга ни обладала...»

Сказано это, правда, ещё в 2000 году, но вряд ли сейчас, в период кризиса, ситуация на книжном рынке значительно улучшилась. Полагаю, что как раз наоборот. Так что, поздравляю вас, друзья мои. Гениальные книги, оказывается, издательствам не нужны. Потому что нельзя же их лепить по две-три за год. А реже – издателям уже не интересно.

Но бог с ними с издателями – они ведь не из вредности и самодурства так считают. Они на читателя ориентируются. А читают в нашей стране теперь, в основном, в метро по дороге на работу. Тут можно было бы долго упражняться в злословии в адрес данной разновидности читателя, только к Рыбакову всё это никакого отношения не имеет. За исключением того обстоятельства, что время от времени появляются в сети отзывы на роман «Очаг на башне» приблизительно такого содержания:

«Книга с претензией на глубину, но при этом использующая настолько дешевые приемы для выдавливания слезы, что ощущения остаются просто мерзкие. Любителям мыльных сериалов понравится, остальным — крайне не рекомендую».

Спрашивается, как же тогда нужно писать, чтобы до подобных ценителей достучаться? А ведь и они тоже, как ни печально, влияют на тираж книги. Стоит ли после этого удивляться, что никогда прежде не держал в руках книг Рыбакова, не читал их? Если бы не всё тот же «важнейший» сборник, наверное, так до сих пор бы и не прочитал. И приходится признать, что я был неправ в своём отношении к проекту Андрея Черткова «Время учеников». Если в каждом сборнике отыщется хоть по малюсенькому рассказику таких писателей, как Вячеслав Рыбаков, если, благодаря ему, читатель откроет нового для себя, по какому-то недоразумению выпадавшего раньше из поля зрения по-настоящему талантливого автора, то это хорошие книги, лучшие, действительно важнейшие. И дай бог, чтобы они и в самом деле кого-нибудь нам открыли.

Энто как же, вашу мать,

Извиняюсь, понимать?

Леонид Филатов "Про Федота-стрельца.."

Представляете — я даже не назвал этот текст рецензией. Одна из причин такой скромности ясна сразу — книга уж больно не свежая, пятилетней давности. Так и тянет обыграть её название и сказать, что она уже начала зарастать паутиной. Но раз захотелось о ней высказаться, то, выходит, ещё не заросла. А рецензий на неё и без меня написано немало. И обо всём там вроде бы уже сказано — о фольклорных мотивах и узнаваемых прототипах героев, об изящном юморе и неудачной концовке, об отличиях от других книг А. Етоева и сходстве с произведениями Ю. Мамлеева, Д. Липскерова и ряда других столь же незнакомых мне авторов. Вот только о мате, которым роман нашпигован со щедростью хорошей хозяйки — почему-то никто даже не заикнулся.

Хотя, на самом деле понятно почему. Кому ж охота выставлять себя мракобесом в наш век свободной творческой самореализации, пересмотра идеологических догм и отказа от принудительной лакировки действительности? И я бы, возможно, тоже не стал подставляться, если бы не одно но. По общему тону рецензий можно сделать вывод, будто бы эта нестрашная сказка о всепобеждающей силе любви "рекомендована к употреблению даже в детских учреждениях", как картина "Русалка" у известного персонажа Г. Вицина. А мне, например, очень не хотелось бы, чтобы эту книгу читала моя несовершеннолетняя дочка. Во всяком случае, не сейчас. И прошу прощения, но кто-то обязан был предупредить, что в тексте использована ненормативная лексика. Если сами издатели не догадались, то хотя бы критики могли исправить оплошность. А заодно и порассуждать о том, насколько мат именно в этой книге был необходим. Могли, но постеснялись. Стеснительные у нас литературные работники, прямо как главный положительный герой романа Ванечка Вепсаревич.

Кстати, именно ему автор поручил прямо в тексте высказаться по данному вопросу. Ванечка бесстрашно вступается за обруганную знакомой продавщицей из гастронома книгу Пелевина ("и на каждой странице мат") и вполне резонно спрашивает: "А то вы матерщины не слышали?" Собеседница, понятное дело, начинает нудить в том смысле, что ей мата и в жизни хватает, а читает она как раз для того, чтобы от всего этого отдохнуть. И нетрудно догадаться, чьи слова звучат убедительней — полуграмотной продавщицы или редактора крупного издательства. Так-то оно так, только ванечкины ли это слова? Не повторил ли Вепсаревич, на протяжении всего романа принявший лишь одно самостоятельное решение — съесть пирожок или выпить пива — доводы собственного начальства, под видом литературы активно издающего всякую гадость?

Мне показалось, что сам автор не на сто процентов согласен с героем. У Етоева, как справедливо подмечено критиками, порой вообще трудно разобраться, где он говорит серьёзно, а где начинает прикалываться. Например, наставления великого шамана Шамбордая Лапшицкого внимательному читателю не могут не показаться противоречивыми. С одной стороны, он агитирует против мата: "Матерные слова, как плохие книги, высасывают из человека жизненную энергию", с другой — сам же и признаётся, что дома у себя крепких словечек не употребляет, зато в Питере или Москве "весь этот разговорный мусор, вся эта словесная хня, все эти пдёж и пбень хлещут из меня, как из дьявольского рога какого-нибудь". А с третьей, (ну, или по ободку, раз уж третьей стороны у медали не бывает), этими же самыми матерными словами можно злые силы отпугивать. Вот и поди тут разберись: бытие определяет сознание, или, наоборот, как говоришь — так и живёшь.

У Етоева в "Человеке из паутины" матерятся все — и врачи, и алкоголики, и принявшая человеческий облик паучиха Калерия Карловна, и ученица шамана, тувинская девушка по имени Медсестра Лёля. И живут они все, (или почти все), соответственно. Страшно, если сказать честно, живут. Пьют, лгут, механически выполняют ненавистную работу, лебезят перед начальством, изменяют супругам, у кого таковые ещё есть. В общем, живут, как все. И от этого ещё больше матерятся, словно пытаются прогнать от себя некую нечисть, мешающую жить иначе. А она, может, и рада бы прогнаться, но куда — со всех сторон одни и те же слова доносятся. Вероятно, автор именно поэтому абсолютно сознательно изобразил главных злодеев такими не страшными, опереточными. Куда уж тут негатив нагнетать, и без того жутко.

А теперь я, в традициях самого Етоева, начну себе же мудрому и проницательному противоречить. До этого момента автор у меня был молодец, а дальше — не совсем. Потому что оправданно и по-своему даже эпично-героично отпугивать нецензурной бранью нечистую силу. По-человечески понятно, когда матерятся от тоски зеленоглазой. Довольно неприятно, но привычно слышать мат, употребляемый для связи слов в предложении. Но когда две симпатичные читателю героини кроют ебухами просто от нечего делать — это уже никуда не годится.

Возможно, на самом деле, всё совсем не так. Очень даже может быть, что они ругаются в силу необходимости. Отпугивая собственные страхи перед сложным и опасным колдовским действом — поединком со злым духом, наславшим на Ванечку загадочную паутинную болезнь. И если бы автор как-то помог читателю понять это, вовремя дал какую-нибудь несложную подсказку, весь эпизод воспринимался бы несколько иначе.

А без подсказки понимание приходит слишком поздно, когда обаятельный образ героини уже начал расползаться по швам. Да, разумеется, в реальной жизни женщины редко бывают ангелами. Да, многие из них могут при случае выругаться не хуже пьяного дворника. Но главный вопрос в том, что считать подходящим случаем. И лично я здесь целиком и полностью согласен в продавщицей из гастронома — в книге мне такая ничем не объяснённая, не мотивированная правда жизни абсолютно ни к чему.

Помимо всего прочего, эта деталька наводит на грустные размышление о дальнейшей судьбе Ванечки Вепсаревича. Он ведь по ходу пьесы внутренне ничуть не изменился. За исключением того, что влюбился в Машеньку. Или даже не в неё, а в некий идеальный образ, не вполне соответствующий действительности. И на какое-то время это светлое чувство помогло ему справиться с болезнью. Но потом, когда Иван заметит определённую разницу между своим идеалом и реальным его воплощением, болезнь вернётся опять. А Медсестре Лёле накладно будет каждый раз из Сибири в Питер мотаться и Ванечку из паутины извлекать. Да и без любви с болезнью, наверное, сложнее справиться. И опять станет Вепсаревич, страдая душой за русскую литературу, подчищать ляпы за переводчиком Стопорковым и пописывать дурацкие стишки для стенгазеты "Голос третьего отделения". Так что зря Николай Васильевич Гоголь вострой сабелькой махал — демон Япух Озык, предводитель писателей Гондоновых, всё равно восторжествует.

Нет, у нашего автора совсем другая фамилия, и даже начинается с другой буквы. Но ведь не я же первый сравнил матерные слова с плохими книгами. И Александр Етоев не убедил меня, что в его романе все они сказаны по делу. Хотя, не от недостатка же других слов он их употребил? Наверняка у автора найдётся простое и убедительное объяснение этой загадки, да вот только никто его об этом не спрашивал. Наверное, критиков интересовали более важные, тонкие, более литературные вопросы. Но разве можно, не понимая простого, понять сложное?

И даже не в этом дело. В русском языке и так хватает слов, утративших былую силу. Та же любовь, например. Не случайно концовка романа многим показалась банальной. Ну, не катит это затёртое, полинявшее словечко на волшебный пароль, дающий власть над миром. То, что под ним когда-то понималось — да, возможно, и потянуло бы. Но смысла там давно уже нет, осталось одно сотрясение воздуха. А если ещё и те, заповедные слова от постоянного и не обдуманного употребления потеряют силу, их же тогда нечисть перестанет пугаться. Скорее всего, и теперь уже не пугается.