Итак, у нас для вас две новости: хорошая и не очень.

Начнём с хорошей: Конкурс "Фанткритик" возобновляет свою работу. Практически по тем же правилам, и практически с тем же, традиционным составом жюри.

А теперь не очень хорошая: поскольку мы остались без спонсорской поддержки, денежных призов (во всяком случае, в этом году) не будет.

Дипломы и памятные призы победители получат обязательно, вопрос о возможной публикации работ-финалистов сейчас решается, но это всё, что мы можем предложить. Просим отнестись к этому с пониманием.

Если эта новость вас не напугала, продолжаем разговор.

Разбор текстов-финалистов и церемония награждения пройдут в рамках Беляевского фестиваля 10-11 октября 2020 года ( о времени и месте будет объявлено дополнительно).

Конкурс, как обычно, пройдёт в двух номинациях: "Рецензия" и "Критическая статья". Подробные правила будут опубликованы до конца марта. С этого момента конкурс можно будет считать открытым. Приём работ продолжится до конца июля. Далее последует напряженная и вдумчивая работа жюри и торжественное оглашение результатов.

На этом пока всё, следите за объявлениями В контакте и Фейсбуке.

Да, всяческий репост категорически приветствуется.

Писать продолжение культовой книги – большой риск. Писать продолжение Оруэлла – риск почти безрассудный. Сам оригинал давно и далеко вышел за рамки чистой литературы, да и автор продолжения явно рассчитывал на нечто иное, чем пленить читателя красотой слога, а уж читателя и подавно в первую очередь будет интересовать идейная подоплека романа, а не перипетии сюжета или характеры героев. И если даже кто-то снизойдет до подобных мелочей, то уже с позиций своего согласия или несогласия с политическим кредо автора, в любом случае далеких от объективности.

Но мы, с вашего позволения, все-таки попробуем поговорить именно о том, насколько роман Марианны Алферовой остается в рамках художественной литературы, а не о том, насколько он из этих рамок выступает. Не теша, впрочем, себя иллюзиями, что нам удастся вовсе избежать разговоров о политике. Не те времена, не та книга, да и не тот автор. Но, как говорится, попытка – не пытка (и первую политическую аллюзию мы уже благополучно проскочили).

Замысел романа, по очевидным причинам, трудно назвать оригинальным. Интересным – возможно, смелым – несомненно, актуальным – сколько угодно. Но актуальность – это опять же понятие не совсем литературное. Некоторую изюминку добавляет авторское исследование принципов работы политтехнологий в социальных сетях, но эта площадка тоже более подходит для публицистики, чем для художественного произведения.

Что же касается сюжета, то он излишне близок к Оруэллу. Да, автору так удобней донести до читателя свои взгляды и мысли, но удобно ли это самому читателю – большой вопрос. Разумеется, по ходу действия сходство с оригиналом начинает размываться, но по-настоящему неожиданно в романе только то, что героя, хотя и арестовывают, но не органы, а какие-то дилетанты. Что, с одной стороны, похоже на игру в поддавки, а с другой – весьма созвучно нашему дилетантскому веку (эта сентенция политическим отклонением не считается, поскольку в равной степени относится и к литературе).

Если же говорить о характерах, то, увы, живым человеком в романе выглядит только главный герой. Остальные персонажи слишком отягощены идейной нагрузкой (и, возможно, ограничены пространством журнальной версии), чтобы испытывать какие-то произвольные эмоции и совершать не обязательные для сюжета поступки. Это, скорее, герои-символы, герои-функции. За исключением, разве что, соседки главгера, которая как раз потому и получилась убедительной, что ее сюжетные функции сводятся лишь к тому, чтобы передать герою ключи от своей квартиры, превратив ее тем самым в квартиру конспиративную. В общем, даже с учетом этой соседки, полтора живых персонажа – для романа все-таки маловато.

А главный герой живым выглядит, во многом, благодаря мелким бытовым деталям, которые автор выписывает ярко, объемно и со знанием дела. И вот с этим знанием получается любопытный фокус: вроде бы нам рассказывают о жителе выдуманной страны, но видим мы при этом типичнейшего нашего соотечественника. Казалось бы, чему тут удивляться? Это обычный художественный прием (художественный, прошу заметить), заставляющий читателя представить себя на месте героя, сопереживать ему и так далее и тому подобное. Для того Марианна Алферова и написала этот роман, чтобы поговорить о том, что ее волнует в нашей сегодняшней жизни, а не в жизни граждан мифической Океании. Так-то оно так, но определенный диссонанс все-таки чувствуется, как в некоторых (постараемся обойтись без эпитетов) экранизациях, где цилиндр, трость и обращение «сэр» еще не делают из актеров настоящих викторианских англичан.

Похожие нестыковки порой возникают не только в бытовых, но и в общественных, политических деталях. Но только похожие. Природа у них совсем другая. Прямого переноса оруэлловских реалий на наш мир не получается – да и не может получиться – из-за временного сдвига почти на тридцать лет. На целое поколение. И этот сдвиг дает любопытный эффект (трудно сказать, запланированный автором или нет). Герои романа еще помнят времена Большого Брата, а не просто слышали какие-то байки в вольной обработке народных сказителей. У них (в отличие от нас) еще есть какие-то оправдания для своей слабости и своего безразличия. А еще у них есть воспоминания о пусть и мимолетной, но настоящей свободе, пусть и пирровой, но добытой собственными силами победе (ну все, понеслось). И не берусь говорить за всех читателей, но некоторые невольно начинают завидовать этим выдуманным героям, в какой-то мере даже чувствовать свою ущербность. Но разве это не есть признак настоящей литературы – вызов сильных эмоций не прямым изложением фактов, а неким опосредованным путем?

И еще один момент обязательно нужно отметить. Герои-символы – это, разумеется, не очень хорошо. А вот просто символы – работающие символы – это здорово. Как раз символизм, вероятно, и является самой сильной стороной романа. Символы в нем мощные, запоминающиеся. Это и старик, цепляющийся за свое прошлое в образе умершей кошки. Это и память, зарытая у тебя под ногами, на твоем злосчастном огородишке. Это, наконец, и появление в кульминационной сцене Погибшего легиона, пришедшего на помощь оппозиционерам (здесь могла быть ехидная реплика о реконструкторах, или же, наоборот, слова восхищения автором, угадавшим еще одну болевую точку сегодняшнего дня, но будем считать, что не было ни того, ни другого). А все вместе эти символы создают еще один символ – битвы за прошлое, как одного из главных конфликтов современности. Ничего хорошего здесь, в общем-то, нет – лучше было бы биться за будущее, а прошлое просто чтить, не пытаясь загримировать его в угоду своим надобностям, но это, наверное, утопия. Что ничуть не умаляет силу воздействия на читателя символов, как одного из литературных инструментов.

Можно было бы еще поговорить о стилистике романа, в которой тоже есть свои плюсы и минусы (но мы ведь вроде бы уже договорились, что не ради красоты слога он был написан). Или же о композиции, которая, возможно, слегка пострадала при переработке в журнальную версию. Можно также отметить переизбыток вставок-пояснений, необходимых для понимания происходящего, но не вписанных в сюжетную канву. Или даже поразмышлять о том, возможно ли такое преображение оруэлловского мира (а впрочем, почему бы и нет – метаморфоза, случившаяся с нашей страной, лет этак сорок-пятьдесят назад тоже показалась бы чересчур фантастичной). А еще подумать о том, что ждет героев книги в будущем, и что ждет в будущем нас самих. О чем будет рассказывать роман «Восемьдесят четвертый. Дубль 3», который кто-то напишет еще через пятьдесят лет. Не хотелось бы, чтобы о том же самом, но, с другой стороны, если не о том же, то его тогда и не напишут. Только ведь напишут же…

Нет, было бы наивно надеяться, что книга может что-то изменить в мире. Давно прошли те времена, когда в это верили хотя бы сами писатели. И бессмысленно рекомендовать роман Марианны Алферовой всем читателям. Кому нужно, тот сам о нем узнает, найдет и прочтет. Но если прочтет, то, скорее всего, не разочаруется (хотя, возможно, из данной рецензии такой вывод сделать и затруднительно).

На стыке двух дискуссий – о феномене популярности Шерлока Холмса и о качестве переводов – нарылась вот такая информация, не вошедшая ни туда, ни сюда, но по-своему любопытная: Иногда Шерлоку Холмсу добавляют загадочности ещё и наши переводчики. Вот, чесслово, ничего специально не раскапывал, просто перечитывал рассказы и натыкался на странные фразы. Ну а дальше уже срабатывал охотничий инстинкт: Чё, правда? Вот именно так и было в оригинале? И естественно, в оригинале так не было.

Итак, пример первый:

«Между тем Холмс, ненавидевший своей цыганской душой всякую форму светской жизни, оставался жить в нашей квартире на Бейкер-стрит…»

Стоп-стоп! Какой, говорите, душой? Цыганской? Так он что ли у нас цыган? Или просто любит цыганскую жизнь – кибитки там всякие, лошадки, песни у костра? Вообще-то не совсем. Разве что на скрипочке играет. Но тогда почему бы не еврейской, например, душой? И почему Холмс, если уж у него действительно такая цыганская душа, оставался жить в своей квартире, а не перебрался в табор? В общем, хрень какая-то, без оригинала не разберёшься. И что же я вижу в оригинале? А вижу я там Bohemian soul. То есть можно, в принципе, перевести и как «цыганская душа», хотя у Конан Дойла в рассказе «Пёстрая лента» цыгане именуются gypsies, но есть у слова Bohemian и другие значения – богемный, артистичный, чуждый условностям. И это как-то лучше согласуется с образом Холмса. Кстати, забыл сказать, что цитата взята из рассказа «Скандал в Богемии» (A Scandal in Bohemia), то есть, практически в Чехии. И при определённом усилии, или насилии над здравым смыслом, переводчик мог бы отыскать у Холмса и чешскую душу. Но, как говорилось в одном бородатом анекдоте про преферансистов, «да ладно, и так неплохо получилось!». (А к географии мы ещё вернёмся).

Теперь второй пример:

«Я могу указать точную дату случившегося, ибо все это произошло в тот месяц, когда Холмс отказался от дворянского звания, пожалованного ему за услуги, которые, быть может, еще будут описаны». (Артур Конан Дойл «Три Гарридеба»)

И снова стоп. Получается, что Холмс и дворянином не был? (Хотя да, как может цыган быть дворянином?) Вот только в рассказе «Случай с переводчиком» (ехидно усмехаемся и продолжаем) Холмс говорит о себе:

«Предки мои были захолустными помещиками…»

Каюсь, не удержался и проверил по первоисточнику – действительно squires. Но мало ли что. Безоговорочно верить всему, что Холмс рассказывает о себе Уотсону, тоже нельзя (цыгане – они такие цыгане). Так что, хочешь – не хочешь, а опять придётся залезать в оригинал.

А в оригинале стоит слово knighthood, что, как нетрудно догадаться, означает «рыцарское звание». И это уже больше похоже на правду, ко всему прочему, разрешая заодно и возникшее было противоречие.

И наконец третий, последний пример из «Собаки Баскервилей»:

«Криминалисты скажут, что нечто подобное уже было, и, конечно, вспомнят убийство в Гродно, на Украине…»

На этом месте остатки моего образования поднимают страшный вой, мешая дочитать фразу до конца.

Нет, конечно же Холмс мог и не знать, что Гродно находится в Белоруссии. Он ведь, если верить Уотсону, не имел понятия даже о том, что Земля вращается вокруг Солнца, а тут какое-то, прости господи, (а заодно и жители этого славного города) Гродно. При этом, правда, Холмс пишет статьи о средневековой музыке и занимается сравнительным анализом древнего корнуэльского и еще более древнего халдейского языков, но это же всё-таки не география, с которой он теоретически может и не дружить.

И тогда получается, что переводчик просто вынужден был повторить ошибку Холмса (или Уотсона, или самого Конан Дойла). Насколько обоснованным было бы такое решение – отдельный разговор. Но в том-то и дело, что переводчик здесь ничего не повторяет, а лихо импровизирует. А в оригинале сказано in Little Russia. Что, конечно, можно перевести как Малороссия, но проблема в том, что в разные эпохи этот термин обозначал разные территории.

И хотя на современных Конан Дойлу английских картах город Гродно расположен на территории, носящей название не Little Russia, и даже не White Russia, а West Russia, но лет на двести раньше этим словом обозначали все русские земли, входившие в состав Речи Посполитой, и вообще это был скорее церковный термин, служивший для разграничения вотчин московского патриарха и киевского митрополита.

Ну ладно, так можно и до насущных политических проблем договориться, что нашей целью вовсе даже не является. Важно одно, никакой Украины в оригинале не было, и никакой причины вводить ее в перевод – тем более.

Вот такие загадки задаёт нам порой мистер Шерлок Холмс, так и не ставший сэром Шерлоком Холмсом. И хочу особо отметить, что здесь цитируются исключительно классические переводы, сделанные в то относительно благополучное для литературы время, когда, наряду с цензорами, существовали ещё и высококвалифицированные переводчики и редакторы. Однако же не настолько высоко, как я по наивности полагал.

Видимо, эта же наивность не позволяет мне понять и то, почему эти легко исправимые ошибки до сих пор кочуют от одного издания к другому. А если задуматься над тем, сколько ещё ошибок – уже не таких очевидных – гуляет по текстам Конан Дойла (и, вероятно, не только по его текстам), то вообще становится страшновато. Вероятно, перед обедом не стоит читать не только советские газеты, но и советские переводы. А что других нет, или другие ничуть не лучше – это уже отговорки. Учите английский. Или просто верьте печатному слову, как на Руси испокон веков повелось.

Я тут вчера возмущался редакторами — так вот, вскрытие показало, что косяк всё-таки был мой. Но всё равно непонятно, как редактор мог его не заметить.

Гулькина мать

Игра слов, конечно, замечательная. И обставлена лихо. Правда, если бы автор как-то намекнул, что действие происходит где-нибудь в Средней Азии, где слово «гуль» известно не только фанатам компьютерных игр, получилось бы достоверней.

Бабуля в целом получилась убедительной, Свин – несколько упрощённым, усреднённым, но, возможно, так и нужно было.

Беда в другом: не припомню как-то, чтобы мне раньше попадались затянутые рассказы объёмом в 10 тыс. знаков. А здесь на второй странице всё интересное закончилось. Автор, разумеется, это почувствовал, но остановиться не сумел, а наоборот решил дать сюжету новый зеркально-брутальный поворот. В итоге добился лишь того, что смазал образ бабули, заставил её совершать не свойственные ей поступки.

А если учесть, что больше ничего достойного внимания в рассказе и не было, то сами понимаете…

Не раствори в себе Кумира

Не то чтобы мне совсем не понравилось. Мир оригинальный и продуманный, образы яркие, сюжет интересный. Если рассматривать его как притчу, то вообще никаких претензий. Только длинновато для притчи. А для того, чтобы назвать этот текст хорошим рассказом не хватает одной малости – понимания мотивов, движущих героем.

Он, разумеется, бунтарь. Но это бунт на пустом месте, без глубинных предпосылок. Просто ему так захотелось, а кто-то посмел помешать. Причина, конечно, уважительная, но не вызывающая сопереживания. Поступок старика, при всей своей неожиданности, всё-таки более объясним, близок мне как читателю. Вот если бы автор его сделал главным героем – как знать, может быть, получилось бы нечто достойное.

И ещё одна мелкая придирка. Автор, по-видимому, украинец, поскольку в тексте порой проскальзывают местечковые обороты. Оно бы и не страшно, но как-то несуразно смотрятся в одном не пародийном и не юмористическом тексте, с одной стороны –

«чресла» и «гедонист», а с другой – «обтрусил» и «почапал».

Кукла Мёбиуса

Несмотря на надрывно-пафосный первый абзац, поначалу было интересно. Особенно понравился диалог героя с Алиной. Вроде бы ни о чём, но именно эта игра случайными словами, недосказанность и непонятное, вроде бы ничем не вызванное напряжение производят сильный эффект.

Тем обиднее, что потом автора понесло в эмпиреи. Проповедь, конечно же, была пуста, но и герой ответил тем же. А разгадка тайны окончательно испортила впечатление. Может быть, просто не моё, но некоторое «не моё» всё-таки можно читать, а от этого просто с души воротит.

Вдобавок ко всему прочему, в закольцовке сюжета, которая обычно выглядит выигрышным ходом, использован повтор одного из самых неудачных абзацев. Слава богу, на сей раз хотя бы обошлось без «пустоты вакуума».

Сердце праведника

Дело даже не в том, удачная или нет здесь стилизация. Хотя она, конечно же, у автора не получилась. В тексте то и дело встречаются обороты, некстати вызывающие улыбку. А также странные проколы, вроде не раз уже упомянутой «советской армии», особенно удивительные потому, что автор, судя по всему, неплохо знаком с описываемой эпохой.

Но помимо всего этого стилизация тут попросту не нужна. Автора в тексте и так слишком много, а за счёт стилизации он и вовсе превращается в третьего собеседника, поскольку речь его практически не отличается от слов Михаила Афанасиевича, так необъяснимо время от времени превращающегося в Мишу.

Вот и возникает ощущение, что автор в своих комментариях преследует ту же цель, что и герои – хоть как-то скоротать время по дороге к монастырю.

Потом наш герой видит ангела, который тоже оказывается на удивление разговорчивым. Пожалуй, в этом случае без объяснений действительно было не обойтись, но и ангел словно подхватывает эстафету у разговорчивого отца Елизария. Да и пургу при этом несёт редкостную. Впрочем, Михаилу Афанасьевичу, видевшему в морфиническом бреду Христа и Пилата, не привыкать.

И только в самом конце происходит короткая, но зато по-настоящему интересная, неожиданная и запоминающаяся сцена. Хотя автор и тут умудрился смазать впечатление очередным «созерцательным стазисом».

Санкторий

Рассказ, безусловно, интересный, заслуживающий внимания. И написан профессионально. Автор по максимуму использовал преимущество удвоенного объёма (а оно у него было, и пытаться переубедить меня бесполезно). Развернул масштабное полотно с отвлекающими маневрами, быстрой и резкой сменой ситуации. При этом умудрился сохранить ритм, что в объёмных рассказах сделать гораздо трудней, чем в коротких.

Более того, автор написал не просто приключалово, а умный рассказ, ставящий перед читателем серьёзные вопросы. И в принципе нельзя считать недостатком то, что он не даёт на них ответов. Грешен, сам люблю это дело – вот тебе, дорогой читатель, ситуация, доведённая до пика, а ты уж решай, как нужно поступить герою, или как ты бы поступил, если способен представить себя на его месте.

Это всё так, но в самом конце автор зачем-то запутал вводную одной-единственной фразой. Вот этой:

цитата

– Мамуля, – тёплая ладонь легла на плечо. – Мам, я такая дура была...

И тут мой жиденький процессор завис. Я даже не смог как следует обидеться на автора, который долго и упорно вёл меня куда-то, а затем бросил даже не на перекрёстке, а в лабиринте возможных решений.