Двое странствующих героев — умудренный опытом греческий поэт и девятнадцатилетний римский юноша — ненадолго останавливаются в Тире. Только что они побывали на острове Родос, где повидали статую Колосса, и в скором времени собираются продолжить путь в сторону Вавилона. В таверне, куда герои зашли подкрепиться, стены украшены фресками, на которых запечатлены приключения двух друзей: могучего гиганта с огненно-рыжей бородой и невысокого человека в сером плаще с капюшоном. Далее начинается рассказ о похождениях Фафхрда и Серого Мышелова, которые посетили город сто лет назад. Ну а затем происходит небольшое приключение, в котором автор отдает дань уважения стилю Лейбера. После прочтения у меня сложилось ощущение, что этот рассказ является лишь эпизодом из серии других историй. Так оно и оказалось :) В предисловии к рассказу сказано, что «недавно Стивен Сэйлор выпустил новую серию книг, дополняющую роман «Семь чудес», о путешествиях молодого Гордиана с целью посетить семь чудес античного мира. Его спутником становится пожилой греческий поэт Антипатр Сидонский.»

P.S. Если Вы не знакомы с произведениями о Фафхрде и Сером Мышелове, рассказ послужит своеобразным трейлером этого цикла.

Глава I. Все приходит слишком поздно

Немолодой мужчина пытается объяснить любящей его девушке, почему их отношения не могут продолжаться. Лейтмотив повествования вынесен в заглавие. И всё было бы слишком мрачно и безнадежно, если бы не второе письмо.

Глава II. Я не хочу, чтобы слишком поздно

Кто же ответит пессимизму старости? Правильно — светлая сила молодости. Любовь никогда не приходит поздно, она всегда приходит вовремя. И если уж тебе посчастливилось полюбить и быть любимым, так отбрось все страхи и смело бросайся в этот поток!

Если кто-то говорит вам, что ВСЕ произведения Андреева пронизаны мраком и безысходностью — посоветуйте ему этот рассказ :)

Великолепно написанный рассказ. В отзывах других читателей уже сказано о красоте слова, недосказанности, атмосферности. А я хочу поделиться отрывком из чернового варианта пятой главы рассказа, который приведен в двухтомнике 1971 года. В интернете этот отрывок мне не встречался.

Когда я читал переписку на снегу, у меня появилась улыбка. И мне кажется, именно поэтому Андреев не включил этот отрывок в основной текст — он нарушает цельность настроения рассказа. В этом печальном мире, с этим серым морем, с этим белым снегом, покрывшим все вокруг, с этими мрачными деревьями, спрятанными на зиму в большие деревянные футляры, которые «смутно напоминали большие гробы, ставшие на ноги перед началом какой-то дикой процессии», нет места веселью. А то веселье, которое присутствует — танцы г. Нордена и вообще весь уклад этого загадочного дома, — настолько неестественно, что от него становится не по себе.

Отрывок. (Лучше прочитать его уже после самого рассказа. Спойлеров там нет, просто так он лучше впишется в контекст основного произведения).

После слов «...Душе становилось даже больно от красоты» — в рукописи следовало:

«Во все эти дни я ходил гулять в лес на лыжах, и там мне иногда казалось, что я уже умер, как-то необыкновенно и радостно умер, и это уже не земля, какой я ее давно знаю, а новый, прекраснейший мир. И в эти счастливые часы я совсем забывал об ужасах ночных часов, когда земля также переставала быть той, какою я всегда знал ее.

Но было и еще одно довольно странное обстоятельство, удерживавшее меня в этом несчастном доме, и, конечно, это была единственная настоящая причина: я не хотел оставить Елену. Каждое утро на тех же лыжах — дорожка к морю не прочищалась — я выходил на берег застывшего моря, к могильному холму, и смотрел на большие и глубокие буквы, выведенные в снегу и обозначавшие чистое имя:

Елена.

Оказалось, однако, что и г. Норден заглядывает в это место: однажды слово «Елена» оказалось затертым, весь снег был точно вспахан, а немного ниже читалась нелепая раздраженная надпись:

Просят на снегу не писать!

В свою очередь, я еще ниже подписал:

Почему?

Несколько дней я приходил за ответом, но его не являлось, а вскоре круто переменилась погода, потемнели дни, повалил густой снег и покрыл мой вопрос плотной и холодной пеленою. И вместе с дурной погодой в новую фазу вступили мои отношения с невыносимым посетителем...»

P.S. Пример языка, которым написан рассказ. Это неторопливое, спокойное повествование уводит в другой мир, где нет суеты и спешки, но вместе с тем нет и радости. Мир, где по ночам приходит ОН и своим прикосновением... Но здесь уже сложно не раскрыть интригу, поэтому о дальнейшем лучше узнать из самого рассказа :)

«Повторяю, в этот день, пятого декабря, выпал первый глубокий снег. Он падал всю предыдущую ночь и все утро; и когда после занятий с Володей я вышел наружу — было тихо, мертвенно-бело и прекрасно. Оставляя глубокие следы, я поспешно выбрался на берег и ахнул: моря не было. Еще вчера только вот отсюда начиналась его ледяная, исковерканная шквалами, тускло поблескивающая поверхность, а сегодня все было ровно, не было никаких границ, малейших задержек взору. Если б мир был нарисован на бумаге, то можно было бы подумать, что здесь позади меня кончается рисунок, а дальше идет еще не тронутая карандашом белая бумага; и с тою потребностью чертить, оставлять следы, рисунок, которая является у людей перед всякой ровной нетронутой поверхностью, я снял с правой руки перчатку и пальцем крупно вывел на холодном снегу:

Елена.»

В рассказе «Елеазар» люди теряли волю к жизни после того, как посмотрят в глаза человека, три дня пробывшего в могиле и видевшего ту сторону. Из черных глаз Елеазара на них смотрели бесконечность, пустота, мрак.

«Смотрел Елеазар спокойно и просто, без желания что-либо скрыть, но и без намерения что-либо сказать — даже холодно смотрел он, как тот, кто бесконечно равнодушен к живому. И многие беззаботные люди сталкивались с ним близко и не замечали его, а потом с удивлением и страхом узнавали, кто был этот тучный, спокойный, задевший их краем своих пышных и ярких одежд. Не переставало светить солнце, когда он смотрел, не переставал звучать фонтан, и таким же безоблачно-синим оставалось родное небо, но человек, подпавший под его загадочный взор, уже не чувствовал солнца, уже не слышал фонтана и не узнавал родного неба. Иногда человек плакал горько; иногда в отчаянии рвал волосы на голове и безумно звал других людей на помощь, но чаще случалось так, что равнодушно и спокойно он начинал умирать, и умирал долгими годами, умирал на глазах у всех, умирал бесцветный, вялый и скучный, как дерево, молчаливо засыхающее на каменистой почве. И первые, те, кто кричал и безумствовал, иногда возвращались к жизни, а вторые — никогда.»

В этом рассказе купец Ипатов также начинает постепенно умирать, но потерял волю к жизни он совершенно внезапно и необъяснимо.

Казалось бы, главное событие, ставшее причиной его болезни — разорение. Но! «Да и не так уже плохо обстояло у Ипатова: по окончании всех дел остался у него двухэтажный дом на Зацепе и тысяч пятнадцать чистого капитала, — при бодром расположении хоть снова дело начинай. Он и начал бы, так как при своих годах и седине телом был крепче сыновей и племянников, — не порази его душевная болезнь.» «Началась болезнь с молчания и слез.» Видимо, очень сильно во мне влияние реализма — хочется, чтобы было объяснение. Возможно, какое-то страшное событие произошло и после этого началась болезнь, но Андреев даже намека не дает на такое событие.

Единственное и довольно туманное объяснение, которое я смог сформулировать, заключается в том, что над Ипатовым навис суровый рок, мотивы которого не дано понять простым смертным.

«Есть мера греху и возмездию, и над жизнью всех людей и судьбою ихнею зрится дух справедливости, но от жизни Ипатова отошел дух справедливости, безмерность страданий кощунственно превысила меру греха, и стал человек как бы игрушкою в руках свирепого беззакония.»

«Немец с ненавистью посмотрел на его равнодушное лицо и вдруг сердито сказал:

— И с вами то же будет.

— За что? — удивился и даже усмехнулся Никитин. — Я ничего такого не сделал.

— А он сделал?

Тут оба они, при этих простых словах, вдруг поняли и почувствовали, что не нужно человеку вины, чтобы на всю жизнь стать несчастным и без меры наказанным.»

Написано произведение, как и всегда у Андреева, великолепным языком, с использованием его любимого приёма доведения какой-либо эмоции, явления, события до крайности, до предела. Я бы даже сказал, за пределы всех разумных границ. Описание болезни Ипатова, начавшейся так внезапно, перерастает в нечто немыслимое: «И двенадцать лет, не смолкая, неслись из чуланчика стенания, и двенадцать лет, не осушая глаз, плакал от неведомого, ужасного горя несчастный купец.» Затем: «а глаза-то вытекли, а глаза-то вытекли, а глаза-то вытекли у купца, вытекли!» Затем еще сильнее: «Но что же это за горе такое, которому нет конца и предела, которое не насыщается ни временем, ни слезами, которое не спит и не дремлет, а бодрствует в ночи, которое не приходит и не отходит, а стоит вечно, не имеет над собою закона, — что же это за страдание такое?»

Рассказ этот странно притягателен. Хочется перечитать и найти какой-то упущенный момент. Возможно, там и кроется объяснение этой болезни, этого запредельного страдания. Но нет ответа, нет объяснения...