Злой и ироничный портрет типичного «землянина», вроде хайнлайновской «Звездной пехоты». Много роялей и неправдоподобий. Например, если призраки умеют настраивать локально физику пространства-времени, почему не настроить так, чтобы людям к ним вообще был вход заказан? С другой стороны, как это у попавших в пузырь людей организм начинает изменяться, а мозгу хоть бы хны? Мозг — очень сложный и тонкий инструмент, он в первую очередь сломается при таких условиях. С третьей стороны, зачем вообще людям сломя голову лезть в этом пузырь? Почему не исследовать сначала различной автоматикой? Отдельными добровольцами? Единственная стоящая идея — сами призраки, эволюционировавшие не в социал-дарвинистской конкуренции, а в противоположных условиях кооперации и симбиоза. Кропоткин доволен ;)

Ну, у Лема все это уже было, причем в гораздо более остроумной и богатой на идеи форме. Так что нас такими «гульбонами и шлямсами» не удивишь.

Книга состоит из двух частей. Двести страниц занимают сами «Мифы» и почти столько же, но меньшим шрифтом, — документы эпохи: от статей А. Беляева тридцатых до споров о советской фантастике 60—70-х. Парадоксально, но вторая часть кажется даже интереснее. Вот умели же писать наши классики, если какой-то доклад С. Маршака на съезде писателей в 1934-м, да еще и посвященный детской литературе, читается как настоящее исследование, полное хорошо подобранных примеров, ярких цитат и умных, но вместе с тем простых и понятных обобщений! Ожидаешь скучных и помпезных славословий партии и Сталину за «наше счастливое детство», а тут такое. Чудеса!

Что касается самих мифов, то работа над ними в столь кратком объеме скорее только заявлена, чем проделана. Хоть их и двенадцать, а лернейскую гидру еще рубить и рубить, авгиевы конюшни еще чистить и чистить. В основном Первушин полемизирует с двумя историками советской фантастики — В. Ревичем и К. Булычевым, стараясь снять и/или снизить их слишком задорный пафос отрицателей по отношению к фантастике сталинского периода, молодогвардейским изданиям и т. п. Отчасти это верно — даже в самые темные времена что-то да найдется, кто-то да сверкнет — и Первушин правильно перечисляет множество полу-, а то и полностью забытых имен и названий, но это ведь только полдела. Дело критика — полноценно ввести эти затерянные книги в читательский рацион, если, конечно, они достойны того и издатель не ошибается, не переиздавая их вот уже много десятков лет. Но этого в книге Первушина нет.

Вдобавок лаконичный формат «Мифов» приводит к тому, что уже сам автор начинает создавать свои «мифы». Например, рассматривая фигуру А. Платонова, Первушин вдруг подытоживает, что «Платонов всегда был писателем «ближнего прицела» — никогда он не стремился описывать... процессы овладения тайнами природы, утопическое будущее или какие-то глобальные социальные изменения». Погодите. А как же тогда быть с платоновскими рассказами и повестями двадцатых, в которых человечество изобретало бессмертие и научилось воскрешать мертвых? Хорош «ближний прицел«! Как быть с рассказом «Жажда нищего», где прошли «тысячелетние царства инстинкта, страсти, чувства», так что теперь у людей разрослась голова, а тело и пол отмирали за ненадобностью, и все жили только «мыслью, познанием»? Как быть с рассказом «Сатана мысли», где человечество открыло суперсилу — ультрасвет, решив с его помощью «пересотворить вселенную», для чего «выработало новый, совершенный тип человека — свирепой энергии и озаренной гениальности»? Как быть с рассказом «Потомки Солнца», где земная цивилизация «восстала на вселенную», уничтожила «половую и всякую любовь», создала «машины, гонимые светом» и «переехала с Земли на другую звезду»? Что это, как не самые натуральные «процессы овладения тайнами природы, утопическое будущее и глобальные социальные изменения«! Даже в романе «Счастливая Москва», писавшемся уже в тридцатые и не относящемся на первый взгляд к фантастике, ученый Самбикин «овладевает тайнами природы» тем, что находит в организме человека источник таинственной жизненной силы и желает ее укротить, дабы наполнить «цистерну бессмертия». А мечтать о «будущей бессмертной жизни» и времени, когда «темная судьба человечества будет осенена истиной», герои Платонова не перестанут даже в сугубо реалистических военных рассказах. Так что не хотелось бы, чтобы с легкой руки известного критика миф о Платонове как фантасте «ближнего прицела» ушел в сознание современного читателя. Впрочем, у каждого времени — свои мифы.

Ну вот, наконец, хороший рассказ. Без дураков. Хорошо настоенный на гностиках, Фихте и Борхесе. Особенно вспоминается борхесовский «Тлён». И даже языковые игры с «дверью» имеются.

Написано вполне приличным языком, хотя немного не вычитано. становиться вместо становится, в тумана, лишние запятые.

Сама идея интересная: некая цивилизация встречает загадочную дверь и хочет ее открыть, для этого выращивает клонов людей. Допустим, хотя вырастить полноценных людей не так просто, это делается в обществе, в культуре, а в таких герметичных условиях, я подозреваю, одним самоубийством и одним бунтовщиком дело не обойдется. Человек не робот, чтобы ему в два года сказать — ты живешь, чтобы открыть эту дверь, а он — ага, и на протяжении десятилетий без вопросов и претензий пошел трудиться.

Но это даже не главная претензия. Ну, дверь каждый может себе представить, а вот попытки открыть ее — не получается. Нам упоминают математику. Но как именно пытались открыть дверь с помощью математики? Мелом на ней теоремы решали?? Далее, вдруг от математики перешли к каббале. Автор, это далеко не одно и то же, хотя и там, и там вроде бы числа и буквы. В том мире это равноценные приемы: математика и каббала? Может, и Пустышки — не роботы с кибернетической начинкой, а глиняные големы с вложенным свитком заклинания? Не, так шаблоны рвать нельзя, слишком грубо. Но пусть даже каббала, чего так герой легко справился? Переставил несколько еврейских букв (в голове?) — и все? Другие не могли? Сами инопланетяне не могли? Слишком просто для задачи, перед которой якобы спасовала могущественная цивилизация, способная выращивать клоны. Да и постоянная отсылка к дуракам не работает так. Герой открыл дверь как умный, размышляя, а не как дурак. А может автор думает, что каббала это математика для дураков? Хе 8-) Ну и, наконец, открыл, а там чё? Нечто поэтически-неопределенное, сами, дурачки, догадывайтесь? Нет уж, так нельзя, если автор знает, пусть прямо скажет, а не знает, так и огород городить нечего. В конце концов, если открыли дверь с помощью каббалы (а почему все таки не буддийских мантр? не египетской магии?), тогда за Дверью должен быть вполне определенный Яхве, Тетраграмматон, а не какое-то «многомерное квантовое сердце». Сердце как раз по буддийской части больше.

Небесполезная вещица, хотя, признаться, ожидал большего. Очень много абстрактных вопросов (подумайте то, представьте сё), которые не удержать в голове, когда что-то пишешь. И очень мало конкретных примеров, на которых бы детально были разобраны все эти советы. Хорошие, качественные, классические примеры должны быть настоящими иллюстрациями, а не просто мазня в виде цветных картинок. Или вторая проблема: достаточно много отсылок к рассказам и романам других авторов, но дело в том что почти они все — произведения малоизвестных современных писательниц (ага, прежде всего писательниц!), которые, подозреваю, и на русском-то не достать, да и вряд ли доставать стоит, лучше перечитать подлинных классиков. А вот на классиков-то книга очень мало опирается: Пик, Набоков, немного Толкиена да и всё. Что мешало автору разобрать настоящих мастеров, например, короткого рассказа: По, Бирса, Шекли? Да и из живых авторов можно было подобрать попредставительнее. А не поконъюнктурнее.

Такой поэтичный, атмосферный, сюрный рассказ и тут нате — гинекология. Накрыли женским половым органом. И что в свете гинекологии у нас тогда означает название? Обманутого мужа? Судя по размеру рогов — многократно обманутого.

Долгий рассказ с долгими описаниями. На самом деле шпионская драма. Название непонятное. Что за заповедь. Финал непонятный.

А откуда у шпионов была уверенность, что он поступит именно так? Он же ученый. Для ученого совершенно естественно прежде всего понять феномен стены: он бы пригласил коллег, консультировался со спецами, искал бы проблему. Не, не верю.

Написано нормально, хотя плохо вычитано: удивлёно, в спальней.

С запятыми кошмар. Особенный ахтунг: запятые между подлежащим и сказуемым. Автор, это грамматика третьего класса :-[

Стилистические погрешности:

цитата

Троян жил не на самом верху, до верхолазов не добрался, но апартаменты были выше среднего уровня

верху, верхо, выше... Выше среднего уровня — это физически выше, или в смысле лучше качеством? Лучше избегать таких двусмысленностей.

цитата

немного округлившаяся

так обычно говорят о беременных. Точно это автор имел в виду?

Так, имеем славянский киберпанк. Эдакие «Американские русские боги». Ну вот он бог. Зачем ему понадобился человек? А если понадобился, почему давно не нашел? Давно бы уже учеников держал.

Боев для одного рассказа слишком много. Лишние они, сюжет не развивают.

Сказочка-жутик. С монстром, разговаривающим дрянными и неритмичными стишками, будто это плохой перевод какого-то фильма. С банальными чудищами, склепанными из разных частей. Зато с интересным миром, вместо неба у которого океан.

Слишком роялистый финал. Как Отто так легко одолел монстра? Может, нужно было кита сделать сильнее и помогающим ему взаправду? Почему именно Отто так нужен был монстру, а не Люка, к примеру?

Символика сердца не сыграла в той мере, в какой положено в сказке. Герои живут, разговаривают, испытывают сильные чувства, есть воля, только не чувствуют боли. И всего-то?

Кстати, даже интересно, поступили бы российские власти так, как в рассказе, зажав от всего мира такую технику? Я думаю, все же нет, организовали бы мировую комиссию, все-таки доверять судьбы мира одним сестрам Масловым — ну, вы понимаете.

В целом идея интересная, но как-то уж скупо реализована. Корабль пришельцев, тела их, да это революция в сотне наук, а у нас несколько человек пытают электрошокером один блочок. Упс, Земля погибла. Может, сначала неинвазивные средства, сначала разгадать язык, компьютеры пришельцев, потом уже в двигателях шуровать? Но это мы возвращаемся к вопросу о большой мировой комиссии, а не одного генерала и четырех учоных.

Первая половина рассказа хорошая. Годное напряжение, хотя и очень скупые детали. А вот мусульманский корабль все испортил. Какая-то комедия после трагедии. Как-будто сначала нам про «Титаник», а потом про джонку Синдбада-морехода. Как эти правоверные в космос полетели, если даже о элементарном карантине не в курсе, зато лошадей возят. Really? А соколов они меж астероидов не запускают?

За ярким названием скрывается довольно скучная штука. Какие-то политические дрязги, восстание, Луна, губернатор, федералы — ну и что? Где охота? Где нерв? Где интрига и коллизии? Вместо этого нам целый абзац рассказывают, какие булочки герой съел на завтрак. Вот зачем это? Это не роман, в рассказе каждое слово, каждая фраза должна бить в глаз наповал, должна тянуть остальные, раскрывая их с разных сторон, а что тянут эти булочки, что раскрывают? Очень много воды. Безжалостно отжать, просушить, нанести краски поярче и повыпуклее.

Зарисовочка-шинуазри на тему истинного творчества. То, в конце произведение искусства «оживет», подозревалось с самого начала, ибо это уже старая традиция. Непонятны мотивы мастера. Почему условия конкурса такие разные? Или он с самого начала знал, что только Широнг справится с самым сложным? Но как было узнать про других, если им не давать такие сложные задания? Как-то несправедливо выглядит по отношению к прочим ученикам

Автор весьма терпелив и изобретателен в изображении всех этих слоев и красок. Видно, что эта тема ему интересна. Мне не очень. Мне не хватило в этом рассказе бэкграунда из восточной философии, какого-нибудь даосизма с апелляцией к дао и цзыжань. Я не почувствовал внутреннего мира ученика, его внутреннего роста, отражением которого должен был бы стать рост его внешнего мастерства. Все свелось к краскам.

Но все же рассказ небанальный.

Сначала мне понравилась идея. Вселенная в виде некоего графа, с вершины на вершину которого можно сигать — это просто и элегантно. То, что нужно для короткого рассказа.

Потом мне категорически не понравилась реализация идеи. Вот так, вслепую, прыгать наугад, даже не разведав автоматами? Ведь, автоматы, как я понимаю, умеют возвращаться назад, хоть и не всегда. Да это ерунда, рисковать автоматами ничто по сравнению с риском людьми. Нет, в это не верю.

Но если отвлечься от этого, то автору удалась нарисовать картину неудач и безнадеги этого безумного предприятия. Особенно когда понимаешь, что стоит за фразой «Ни один из его предшественников назад не вернулся». Это посильнее Колумба с Магелланом будет. И безумнее, повторюсь.

Кстати, еще сильнее звучит фраза «В три туннеля из десяти вход оказался закрыт». Что же там? Жаль, этот ход автор никак даже не наметил.

Ну и финал хорош. Тоже мрачен, конечно.

Да, написано простенько, но хоть опечаток минимум.

Если люди имеют доступ к таким полезным мирам, что «из Москвы за ними очередь на два месяца вперед стоит», тогда почему они живут так бедно? «панельные пятиэтажки, лебеди из шин, железные горки, скрипучие качели, дворовые ухабы»? Вообще-то за такие магазины драка нешуточная должна быть. А тут какая-то приезжая Ида Александровна покупает супермагазинчик элементарно? Не верю.

А зачем Злодею, помышлявшему о киномонстре, громить чужие миры, кормить горохом и т.д.?

А так рассказ более всего напомнил мультяшный фильм «Кто подставил кролика Роджера». Тоже детектив, блондинка, смешные миры, тоже картонный злодей с мировыми планами и традиционно злодейскими замашками. Но до «Роджера», конечно, не дотягивает градусом мультяшного безумия и юмора.

Сначала запятые. Надо же вычитывать, зачем добавлять своему рассказу негативного впечатления?

Потом я не понял. Там же не только девочка (ну и художник), но и весь город в янтаре? Потому что ученые остаются, отец девочки, торговка молоком всегда есть, да и упоминание о трёхтысячелетней куче компоста иначе не объяснить. Но если так, в чем тогда сыр-бор про конкретную девочку? Ну вот такой город — своего рода темпоральный цирк уродцев, на которых заезжают глянуть туристы и над которыми, как я понимаю, экспериментируют ученые. А сами-то жители города, понимают, что с ними? Как можно вообще вечность собирать оливы и торговать молоком? Только от очень небольшого ума.

Очень сильный рассказ, один из лучших у Игана. Даже финал удался ;)

Что-то вроде приквела к «Городу Перестановок» с очень умной философской составляющей.

Странно видеть победителем конкурса о бессмертии рассказ, в котором бессмертия нет вообще. Ибо открытая там возможность наблюдать за прошлым (кстати, сама идея уже давно реализована Кларком в романе «Свет иных дней») никакого действительного бессмертия давать не может по определению. Эдак и ютюб — заповедник бессмертных, и уютный вконтактик. А что, человек мертв, а его профиль нет. Профит! Ну и квинтэссенцией авторского подхода к бессмертию можно назвать секс Гитлера. Вот уж поистине, бессмертный секс! А по-моему, насмешка над самой идеей бессмертия. Не зря автор проговаривается, что в головы-то людей прошлого вход заказан, а значит, перед нами не люди, а куклы, анонимы, которые никогда не будут узнаны по-настоящему, то есть никогда не оживут.

К недостаткам рассказа относится отсутствие какой-либо даже псевдонаучной попытки объяснить, как все же хранится информация о прошлом и как она считывается (здесь, как я понимаю, проявилась все та же авторская невозможность/нежелание проникнуть в суть, в глубину). В качестве достоинств упомяну интересные эксперименты с повествовательными формами.

Чуть ли не единственный рассказ сборника, который в центр сюжета ставит действительно достижение бессмертия и плату за него. Впрочем, решение весьма наивное. Человек решается на опаснейший эксперимент, не проверенный на животных? Бизнесмен не позаботился о своих капиталах (достаточно было все перевести на офшоры, подставные лица и проч., чтобы надежды слишком ретивых родственников пустить прахом)? За ним круглосуточно не следят врачи? Кажется, перед нами просто редкий тип самоубийцы...

Рассказ в стилистике старой доброй советской фантастики. Полон оптимизма и борьбы лучшего с хорошим. Некоторые авторские посылки уж слишком наивны: идея «вечной семьи» с общими отпечатками пальцев, всеобщий безудержный фанатизм по поводу инопланетного разума, внезапное чтение мыслей. Понравился антураж будущего Петрополиса, идея с атараксией (правда, сразу же возражение: все болезни победили, а атараксию не получается? Значит, не все). Тема бессмертия раскрыта слабо, герои ведут себя как обычные люди, точнее как советская молодежь. Только вряд ли она была бессмертна ;)

Модный уже пару десятилетий постап. Много эклектики, даже слишком нарочитой. Не очень уместные огромные цитаты из Библии и «Сильмариллиона» в «устах» полубезумной машинерии далекого будущего. Местами претензия на высокий штиль, тут же перебиваемая грубым сленгом. Не слишком удобоваримое сочетание. И самое печальное: за всем этим банальнейшая идея о том, что бессмертие приводит к вырождению. Ну, сколько уже раз она обсасывалась писателями! Пора бы что-то пооригинальнее дать!

Забавный рассказец с очевидным саймаковским сюжетом.

Ну, не зря ведь Караев — автор нескольких статей по Саймаку.

Тема присутствует достаточно формально, вместо бессмертия могло быть что угодно.

Слабо написанный рассказ родом из шестидесятых.

Характеристики персонажей клишированы донельзя.

Подбор команды — из среднестатистического голливудского боевика.

Тема не раскрыта, ибо бессмертия как такового нет. Даже наоборот.

Бескомпромиссность Яцека Дукая уже известна в России. В «Иных песнях» он с размаху окунает в мир другой физики и другого общественного устройства, в водопад новых слов и понятий, вынуждая читателя, подобно главному герою, первые полтораста страниц лишь ошеломлённо крутить головой. В «Идеальном несовершенстве» автор идёт ровно тем же путём — и даже дальше. Здесь он описывает постчеловеческую цивилизацию двадцать девятого века, что требует не только соответствующего наукообразного дискурса, но и более глубокой работы с самой тканью языка. Поэтому Дукай придумывает и активно использует новый грамматический род (не «он» или «она», а «ону», и далее «егу», «ому», «былу» и т. п.), дополнительные знаки пунктуации (двойное тире, двойной слэш), неологизмы («гаргантюозно», «овнетелесниться»); строит фразы нарочито искусственно, лаконично, зачастую обрывая на половине — всё для того, чтобы хоть как-то приблизиться сознанием стахса (стандартного Homo sapiens) к трансцендентному мышлению фоэбэ и инклюзий, этих далеко улетевших по линии Прогресса постчеловеческих сущностей. Не говоря уже о мета-физическом Сюзерене… Короче говоря, Уоттс и Иган пишут проще.

Итак, я предупредил. Теперь, слегка расслабившись, можно поискать какие-то зацепки, темы, которые будут понятны и нам, не хлебавшим инфа и Плато. К счастью, их немало. А некоторые из тем даже проходят непрерывной нитью через всю книгу, привлекая внимание куда больше, чем особенности пространственно-временного крафтинга. При желании, «Идеальное несовершенство» можно вообще объявить настоящим литературоцентричным романом — так много он «берёт» от предшественников. Например, с «Городом перестановок» Игана его роднит способность людей будущего к самонастройке — характера, предпочтений, мыслей. К «Хроникам Дюны» Герберта отсылают многоуровневые интриги и «дипломатические» разговоры, а также выращивание биологических тел-«пустышек». Несомненно влияние Лема на рассуждения Дукая о постцивилизации и постфизике — вплоть до пространных псевдоцитаций из будущего науч-попа, словно сошедших со страниц «Мнимой величины». Упоминает Дукай Дика и Хайнлайна, завершает книгу несколькими абзацами Тейяра де Шардена и, конечно же, держит в уме свои предыдущие «Иные песни». Прежде всего, их главного героя.

Подобно пану Бербелеку, Адам Замойский начинает с самых низов, чтобы вознестись до самых высот. Этот сюжетообразующий путь практически неизбежен, ведь мир двадцать девятого века в социальном аспекте представляет собой всё тот же мир аристотелевской иерархии с безусловно главенствующей аристократией. А демократия попросту «противоречит законам физики». Конечно, имеется в виду уже не аристократия крови, но «аристократия разума», только и её Дукай явно рисует с первой, традиционной. На это намекает и столь много говорящая для поляка фамилия Замойского, отсылающая к известнейшему графскому роду, к которому когда-то принадлежали великий гетман Ян Замойский, коронный канцлер Анджей Замойский и проч.; и сама феодальная структура постчеловеческого общества, конечно, во многом игровая (гербы, стяги, рауты), но несущая в себе куда более важный смысл непременного сохранения Традиции в мире, где сохранить, кажется, невозможно ничего долее нескольких планков времени.

Действительно: если вы способны себя программировать, копировать, размножать, придавать своим видимым манифестациям какой угодно облик, загружая себя в них лишь частично, не полностью — о каком тождестве может идти речь? Где тут укрыться пресловутому «я», самосознанию, личности? Это не постчеловеческие понятия, а устаревшие, феодальные! — так мог бы сказать Питер Уоттс, в романе «Ложная слепота» изобразивший мир, в котором самые продвинутые и разумные организмы прекрасно обходятся без «наблюдателя в голове». Для традиционалиста Дукая такая позиция неприемлема. В его версии будущего высшая ценность — это именно самотождественность. Не сила, власть, информация, хотя они многое значат, но прежде всего желание оставаться собой — даже непрерывно меняясь. Строго говоря, самотождественность из когнитивной проблемы превращается у Дукая в требование самого разума, условие его развития и неослабевающего интереса к жизни. Несомненно, подобный разум уязвим (выгоднее вообще не иметь никаких ценностей), поэтому несовершенен… Так и есть: личность несовершенна. И тем не менее это самое совершенное, что мы можем себе позволить. Идеальное несовершенство.

Ну, конечно, таковым предстаёт и весь роман. Его несовершенство уже в том, что это лишь первая часть из задуманной Дукаем «трилогии Прогресса». Поэтому многие линии не доведены до конца, многие загадки не раскрыты, многие ружья не выстрелили (причём буквально: так, мы оставляем нашего героя перед интригующей дуэлью). Будут ли написаны продолжения? Кажется, автор взял на себя непосильную задачу, ведь предполагается, что Замойский станет уже не наивным стахсом, но постчеловеческим фоэбэ — и далее. Какие же космологические задачи окажутся ему по плечу? Какие мета-вселенные он отправится спасать? В одном можно быть уверенным: это будет всё тот же рубаха-пан Замойский, покоритель женских сердец и любитель крепкого алкоголя. Ведь ничто человеческое постчеловеку не чуждо…

Ошибка многих рецензентов в том, что они думают, будто повесть описывает типичные обстоятельства. Но с чего бы? Допустим, существует сотни подобных планет, где земляне проводят различные эксперименты и где все пучком: дежурные корабли, глубокие бункеры, нет детишек и прочая. А вот тут не сложилось. Слишком далека Радуга, слишком безопасны поначалу были опыты и скромны Волны. Вот и потеряли бдительность, расслабились. Вообще отсутствие настороженности, подозрительности, желания быть все время начеку и ожидать подвоха — не важно, от разумных существ или природы — это ведь характерная черта людей Полудня. Вспомните, как в соседней «Попытке к бегству» беспечны Антон и Вадим, прилетевшие на чуждую, странную планету. В этом они другие, эти люди Полудня, это нужно просто принять.

А вот что принимать не хочется, что я лично принимать отказываюсь, так это их отношение к животным. Ну возьмите вы себе пустынную планету типа Марса и гоняйте по ней Волны в хвост и гриву. Зачем же губить миллионы птиц и прочих зверушек? Они-то чем провинились? А собаки, «вечные мученицы», которыми бесконечно испытывают Нуль-транспортировку? Будущий двадцатимиллиардный разум коммунистов-землян не придумал ничего получше? Ему явно не хватает этического сознания. Детишек спасать, это, конечно, благородно, но в принципе укладывается в древнюю биологическую парадигму «эгоистичных генов», а вот отказаться от уничтожения животных — это уже новая ступень, слепой эволюцией не предусмотренная. Вот и получается, что великолепные люди Полудня на эту ступень еще не взобрались, целиком оставаясь в старой парадигме модерна, согласно которой человек — царь и бог вселенной, карающий и милующий по своему усмотрению и без угрызений совести. Хотя, казалось бы, уже встречен инопланетный разум, а значит, должно быть сформулировано и действовать какое-то Галактическое право, ограничивающее подобное хищническое мировоззрение...

И крайне символично, что могучие машины, способные останавливать Волну, названы «харибдами». Вот так и человек у ранних Стругацких оказался между сциллой своего розового гуманизма и харибдой своего технического могущества. К чести авторов, они вполне осознали это, забеспокоились и в корне изменили свой подход. Самое наглядное тому подтверждение: переход от «Беспокойства» к «Улитке на склоне».

Бойкий рассказец, даже писательский. И, конечно, хулиганский. Но в первую очередь недоперченый, недокрученный. Мне вот не хватило какой-то связи между главгероем и его бианом-отражением. Как-то их линии уж слишком независимы. А линия любовницы, которой отдано так много времени — зачем? Что она даёт? Только ради форсу бандитского? Ну и финал — не пришей зайцу ногу. Пора уже вводить мем: «И тут появился Ктулху». Давеча смотрел кино «Ломка»: два перца болтают в маленьком домике, рассматривают какие-то странные записи, спасаются от наркоторговцев — и так весь фильм. И только в самом последнем кадре вдруг вылазит нечто огромное и ревущее. Вот тут то же самое. Плюс откровенно наглое попрание всех шансов и вероятностей. У древних индусов есть такая метафора о чем-то невозможном: допустим плавает в безбрежном океане лошадиное ярмо (сейчас это было бы скорее седло от унитаза). А из глубин океана всплывает черепаха. Так какова вероятность, что черепаха попадет головой прямехонько в ярмо? А ведь в рассказе еще и тройное совпадение: герой на яхте, упавшая Европа и спящий Ктулху очутились в одном месте. Ну, допустим, но ведь тогда наверняка были какие-то причины? Как в «Лосте», когда оказалось, что все пассажиры упавшего самолета там неслучайные. Вот и рассказ можно было построить на раскрытии этих удивительных причин, а не на необязательной истории каких-то военных действий и любовных игр. Вобщем, автор пофорсил, пофорсил и сдулся...

В первую очередь, бросается в глаза крайне плохая вычитанность рассказа. Я понимаю, это перевод с древнегреческого, но всему должны быть пределы.

В целом, идея любопытная, хоть и реализованная не раз. Вспомнился фильм «Бессмертные: война миров» Энки Билала. Только там был египетский пантеон. Сами образы греческих богов — пожалуй, самое удачное в рассказе. То ящеры, то киберы — эдакий голливудский паноптикум оптом. И до кучи Персей-Халк. А вот с мотивацией слабовато. С какого припеку Персей возжелал убить Медузу? Почему боги удивляются приходу Персея, если они его и наняли, чтобы убить Медузу? Откуда взялся Дионис? Откуда он знает про свойства глаз, созданных Афиной, если даже Афина о них, похоже, не в курсе, иначе б, наверное, не создала?

Бойкий рассказец. Намешано — мое почтение. Правда, в супе этом — сплошь полуфабрикаты. Шаблоны шаблоновичи. И Древние с Архивом, и дракон, и космопираты или кто они там, и герой, до поры до времени несущий скучную вахту в заштатном местечке.. И конечно, некогда раскрывать героев, поэтому они поданы как функции, манекены. Ну и финальный твист — такой финальный. Мол, наконец он счастлив — нет, абсолютно счастлив! — с сыном! Только что ж он не был с ним счастлив, когда тот был жив? Ах ну да, в зазеркалье же не нужно думать о деньгах на Кембридж, как удобно! Эх, всем бы туда :-)))

Ну, я понимаю, когда стилизована речь персонажей, но весь текст зачем? Типа рассказчик под сказителя косит? Тогда больше сказочного элемента желательно..

Вообще же рассказ создавался, как я понимаю, исключительно ради стилизации. Потому что голая фабула скучнейшая. Потерпел крушение инопланетянин, нашли деревенские, выходили, улетел, оставил детишек. Всё. Зеркала и отражения сбоку прилеплены, на слюну.

Допустим, герой по каким-то психологическим или медицинским причинам считал себя андроидом. Но его-то белковый сосед? Он-то с какой стати? Неясно.

Рассказ довольно сумбурен. Рублев что-то и для кого-то рисовал. Что и для кого — неясно. В конце герой вдруг умер. Как-то ненатурально, неправдоподобно. Захотелось, и умер? Ну и традиционно — где фантастика? Полицейский дрон — это фантастика? И темы нет. В отражении? Но чего? Собственной психики? Одни вопросы..

Хороший добрый рассказ. Правда, финал становится ясным уже с появления этого Ильяса, что не гуд. Тоньше нужно работать. Сама идея рассказа довольно гностическая. Мол, тоннель к богу это что-то нежелательное, а сидеть вечность в зеркале и только и делать, что языками чесать, да за молоденькими девушками подглядывать, это самое оно. Гм... Кстати, я так и не понял: сначала нам говорят, что когда разбивается зеркало, призраки «вырываются на волю», а в финале их сразу засосало в тоннель, «похожий на клоаку». Так воля или клоака? 8-)

Да, тут возмущались с «жидка», не вижу ничего страшного. Это же не авторская речь, а слова персонажа. Мало ли какие персонажи бывают, мало ли что говорят. Если все авторы начнут за всех своих персонажей отвечать, так это половину писателей элементарно посадить придётся ;)

Фантастов лембасом не корми, дай человечество уничтожить. Каких только апокалипсисов не изобретали! Впрочем, в данном случае роман Стивенсона оригинальностью похвастаться не может. Здесь взрывается и падает каменным дождём на Землю Луна: сюжет до того не новый, что его уже вовсю эксплуатируют в Голливуде («Машина времени» 2002 года, «Последний день» 2008-го). Да и нужен этот эффектный приём автору постольку-поскольку — чтобы хоть как-то тянуть повествование, до бортов загруженное научно-техническими деталями, описаниями и отступлениями. RTFM (его величество мануал) — вот подлинный герой «Семиевия», его дух ex machina и пророк новой расы. Натурально, в будущем так и делают: читают наизусть Британскую энциклопедию и знают всё.

По словам Стивенсона, он работал над «Семиевием» семь лет, то есть начал сразу после «Анафема». Похоже, себе в соавторы он взял одного из «анафемских» персонажей — Жюля Верна Дюрана с планеты Латерр (Земля). Настолько жюльверновского романа я давно не встречал! Впрочем, кое-что из недавнего приходит на ум: «Марсианин» Энди Вейера, ещё одна история выживания благодаря технике, смекалке и неисправимому оптимизму. Идейная перекличка «Семиевия» и «Марсианина» настолько впечатляюща, что не остаётся сомнений: именно поэтому Марс у Стивенсона «персона нон грата». Он не рассматривается в качестве дополнительного фактора сохранения человечества, его не колонизируют потомки выживших, успешно освоившие околоземные орбиты… Как же так, недоумевает читатель, ведь на Марсе есть столь нужные человеку гравитация, пространство, вода, грунт?! Увы, словно вздыхает автор, всё застолбил проклятый Уотни…

Раз уж затронули идейную составляющую, интересно сравнить «Семиевие» с другой «мегабомбой» последних лет: трилогией Лю Цысиня «В память о прошлом Земли». И здесь человечество сталкивается с неотвратимой угрозой тотального уничтожения. И здесь оно не без эксцессов, но всё же объединяется, забывая прежние разногласия. Радикально противоположно, однако, отношение к планам спасения. Китаец Лю — решительный сторонник эгалитаризма. «Неравенство в выживании — это наихудший вид неравенства», считает он. Он предвидит и хаос борьбы за вожделенные места, и «крушение всей системы человеческой этики», если кого-то бросят на Земле. Поэтому или все, или никто. Таков неожиданный вывод представителя восточной цивилизации, которую принято упрекать за невнимание к индивидуальности и пренебрежение гуманизмом. Напротив, у американца Стивенсона дружно и ничтоже сумняшеся выбирают лучших; оставшиеся чинно усаживаются в партере наблюдать конец света. Нечасто ведь дают, да?

Крайне примечательно, кем в итоге оказываются лучшие. Избранные делятся на две категории: во-первых, это, разумеется, различные технические специалисты, которые способны поддерживать жизнь в космосе, во-вторых, как уступка эгалитаризму, представители всех народов и стран Земли пропорционально количеству населения. Первые — инженеры, техники, гики; вторые — заведомый балласт, «пассажиры». Надо ли уточнять, на чьей стороне симпатия Стивенсона? Первые — трудятся не покладая рук, жертвуют своими жизнями, спасая то, что осталось от человечества, вторые — интригуют, предают, раскалывают общество. Как же так, ведь их выбирали из семи миллиардов? А вот, подмигивает автор, чего стоит ваша демократия и слепой жребий. Лучших не найти в непальских деревнях… Но так ли это?

Герои Стивенсона — честные, трудолюбивые… прагматики. Их бог — Польза, их «Отче наш» — интернетовская аббревиатура ЕЗНО, «если забыть нынешние обстоятельства». И это у них замечательно получается. Конечно, ради всеобщей пользы навсегда на орбиту улетает отец, оставляя на погибель своих детей и любимую женщину. Ради будущего выживших их руководитель отворачивается от кипящей метеоритным дождём Земли, ибо его «не интересует происшедшее с мёртвыми людьми на мёртвой планете». Да и самого автора, как представляется, это мало интересует. Земля гибнет мимоходом, в сторонке, словно бы стыдясь, что она отвлекает автора от увлекательного и столь важного описания выхода на геостационарную орбиту или транспортировки астероида на атомно-паровом двигателе. Точно так же в одном из романов известного астронома Фреда Хойла гибли фоном сотни миллионов людей, пока его герои-учёные вежливо расспрашивали разумное межзвёздное облако, причинившее столько бедствий Земле, каким образом оно размножается.

Впрочем, даже скупая психология Стивенсона возвышается до настоящего трагизма, когда в живых остаётся всё меньше и меньше самоотверженных гиков, покуда не выживают всего семь женщин-ев. Запертые в тесных отсеках изношенной станции, окружённые смертоносным полем лунных осколков, на пределе моральных и физических сил, во что верят они, на что ещё надеются? На евгенику! Буквально, на «гены ев». Разумеется, в улучшенной модификации. Если уж так тяжело человеку переносить невесомость, замкнутые, скученные пространства, контролировать свою агрессию и эмоции, так создадим же новых людей, более приспособленных к этому. Выведем, словно пуделей из волков (прямая метафора из книги). И никаких возражений. Вот ведь какой простор открывается для техногика, когда рядом нет ни политиков, ни философов, ни священников, ни тем более простого люда, этих «никчемных пассажиров цивилизации»!

Так технооптимизм Стивенсона перерастает в техноутопию. Как по мановению волшебной палочки, человечество, избавившись от «балласта», начинает пухнуть и хорошеть на глазах. Появляется множество специализированных, заточенных под конкретные задачи рас (например, потомкам русской евы уготована вечная роль хладнокровных громил), становятся по плечу титанические задачи типа огромных орбитальных жилищ или восстановления изуродованной планеты. Переход от почти полного краха к почти повсеместному процветанию на страницах романа столь быстр и ошеломителен, что напрашивается сравнение с «Гамлетом», которого кто-то переписал так, что теперь он заканчивается не ядом и шпагами, а весёлой шумной свадьбой принца датского и Офелии с Лаэртом в качестве шафера и призраком в роли посажёного отца. — А ведь могло быть и лучше! Почему, скажем, раз воспользовавшись генной инженерией, человечество больше к ней не обращалось? Это за пять-то тысяч лет! Когда можно было вывести людей, пригодных к освоению Венеры и Марса, с крыльями или дополнительными полами, вплоть до гульбонов и шлямсов из «Двадцать первого путешествия Йона Тихого». Стивенсон, в отличие от Лема, лишь приоткрыл этот ящик Пандоры и тут же захлопнул, что вряд ли возможно, особенно если ты любопытный гик.

Подлинной фигурой умолчания у Стивенсона оказываются религиозные (и вообще метафизические) представления. За два года, что человечество жило с мыслью о неотвратимой гибели, его не охватил никакой религиозный психоз; молельный отсек на орбите, прозванный «Суеверным шариком», за ненадобностью приспособили для панорамного обзора космоса; в течение пятидесяти веков ни в одной из групп выживших не сформировались какие-либо верования и мифологии… Но мифы штука упрямая. Скорее всего сам того не замечая, Стивенсон чётко следует канве одного очень старого и общеизвестного мифа, который повествует о том, как «избранный народ» после «казней египетских» под предводительством Моисея скитался «сорок лет», терпя лишения, пока наконец не обрёл «землю обетованную». Замените лишь Моисея на семь ев, остальное даже минимальной правки не требует. Хочет автор того или нет, но он предлагает нам свой вариант техноевангелия, в котором люди не сложнее создаваемых ими машин, улучшить человека так же легко, как вывести новую породу овец, а новый рай непременно будет там, куда ступит ногой гик. Только бы не мешали.

И это вопрос не доказательства, но веры. Аминь.

Может ли спаниель стать апельсином? Ирландка — кардиналом? Австралопитек — ватерполисткой? Легко — нужно лишь переставить буквы. Сквозь эту нехитрую «детскую» игру большой поэт вроде Хлебникова способен выйти к первичной магме языка — подвижной, пластичной, чреватой множеством форм («о бесе и о себе»). А на что годится хороший фантаст? Ни много ни мало на новую, комбинаторную, «перестановочную», теорию мироздания, которая как бы мимоходом решает проклятый вопрос человечества — неизбежность смерти. «Буквальное бессмертие? Возможность пережить вселенную? — Именно таков смысл слова “бессмертие”… Просто не умереть — и точка».

Но начинается роман Игана с бессмертия пока проблематичного, зыбко виртуального. К середине двадцать первого века люди научились делать цифровые копии своих сознаний. Ещё только научились… Перерезали красную ленточку, а за ней — гора недоделок. Компьютерные мощности далеко не всем по карману; ты физически уже умер, а твоя Копия (теперь-то это ты!) лежит в архиве, дожидаясь, пока активы какого-нибудь трастового фонда не поднимутся в цене; или — ура! — ты уже в интернете, но твоё субъективное время замедлено по сравнению с физическим в десять, двадцать, сто раз, и ты чувствуешь, будто подглядываешь за миром в замочную скважину индивидуальной тюрьмы… А в это время в «реале» ещё не определились, может ли Копия иметь какие-то права (да может ли она вообще мыслить?!); а в это время некий странный проект скупает весь цифровой трафик, погружая даже богатые Копии в большущий лаг; а в это время среди Копий ползут страхи, что грядут «тёмные века» и «злые социалистические правительства конфискуют все суперкомпьютеры для управления погодой».

В современных нейронауках, а значит и в фантастике, отчётливо выделяются два взгляда на природу сознания, два подхода к соотношению Я/мозг. Назову их линией Уоттса и линией Игана. Согласно первой, ныне преобладающей, линии, конкретное сознание — это инструмент конкретного мозга, которым тот решает поставленные эволюцией задачи; дальнейшая биологическая эволюция человека вполне может (а Уоттс считает, что даже должна!) продолжаться без этой весьма ненадёжной и устаревшей «палки-копалки». Противники-дуалисты возражают, что это мозг — инструмент сознания; последнее в принципе возможно перенести на другой, например небиологический, носитель; при неизбежных потерях в телесной рецепции всегда будет оставаться неизменное ядро личности, наше саморазвивающее «я». «Для Копии это очевидно: cogito ergo sum».

Впрочем, Иган не традиционный картезианец. Сознание для него не субстанция (и уж, конечно, не гомункул в голове!), а скорее функция, программа, которая программирует самое себя. Значит ли это, что сознание по меньшей мере вторично и нуждается в обязательном материальном субстрате, будь то мозг или компьютер? А вот и нет. Один из героев романа (что немаловажно, Копия) обнаруживает, что продолжает существовать и тогда, когда его не вычисляют процессоры. К нему приходит озарение об истинной природе сознания и вселенной — теория пыли (к слову, название красивое, но слегка неверное, ведь пыль хоть и мелка, а всё ж материальна, здесь же речь идёт о чистых числах). Понятно, что Копии суть двоичный код. Но что есть точка пространства-времени? «Только значение полей элементарных частиц — попросту набор чисел». У мироздания «нет формы, нет законов физики, нет причин и следствий». Лишь «облако случайных чисел», из которых собираются (точнее, осмысленно собирают себя!) такие структуры, как вселенные и сознания. Реальность столь же виртуальна и распределённа, как и компьютерная симуляция; нет ничего абсолютного, что не состояло бы из числовой пыли, которая подвластна единственному закону, единственному воздействию — перестановкам. «Мы — одно из решений гигантской космической анаграммы», не более того, но и не менее. «Всё пыль», но есть пыль самосознающая и самокомбинирующая, и это наше «я».

Следующий ход очевиден: создать мир, который бы не зависел от тех или иных версий «реальности», а прямо вычислялся на числовой пыли. Мир, полностью управляемый, не подверженный распаду, воистину вечный. Рай. «Элизиум». И поселиться там бессмертными сущностями, не привязанными ни к каким конкретным телам и компьютерам, но распределёнными непосредственно по числовой пыли, а значит обладающими воистину космическим сознанием! Существовать в миллионах вариаций, перепробовать всевозможные тела, вплоть до животных и растений (разве не свойственно это олимпийским богам?), настраивать свою психику как заблагорассудится, так что сегодня быть сентиментальным, а завтра (или через тысячу лет?) — холодным ироником… Спаниелем, австралопитеком, ватерполисткой… Это Город Перестановок, здесь возможно всё. — То есть нет разницы между добром и злом? Иган гуманен к своим героям. Его гуманизм даже немного старомоден, из девятнадцатого века. Он верит в совесть, верит, что «дьявол с Богом борется» в сердце, верит в спасительную любовь. Именно любовь даёт силы Пиру и Кейт из Народа Солипсистов не замечать триллионов лет «за окном» персональной вселенной; именно муки нечистой совести не позволяют Томасу наслаждаться божественностью, превращая для него Элизиум в личный ад. И всё-таки есть предел даже для хорошего человека, если он всемогущ и бессмертен, — отсутствие новизны.

Действительно ли вечность — это в конце концов вечность скуки? (О, как спорят об этом фантасты со времен Свифта и его струльдбругов!). У Игана свой ответ. Сознанию нужен вызов в виде… иного сознания — радикально Иного! Иной жизни, иного разума, иного мира с иными законами логики и физики… Сотворить такое готовым нельзя — не будет иным. Значит, оно само должно «собрать себя из пыли» — нужен лишь толчок. Монист ты или дуалист, но в наши дни неэволюционистом быть нельзя. Поэтому в Элизиуме существует подсистема «Автоверсум», которая эволюционирует вот уже пять миллиардов лет… по своему субъективному времени, конечно. Результатом этого непредсказуемого развития становится удивительная раса ламбертиан, роевых насекомых с «нервной системой в десять раз сложнее человеческой». Они не только общаются, но и делают сложнейшие расчеты, строят космологические модели с помощью… коллективного танца. А ещё они обладают непробиваемой уверенностью, что всё, что может быть станцовано, должно быть станцовано ясно. Так они создают столь непротиворечивую картину мира, что в ней их «творцам» попросту нет места. И Элизиум рассыпается, как карточный домик. В споре двух систем, собранных из пыли, побеждает не более «реальная» (таких просто нету), а более целостная, собранная что ли.

Мотив бегства Творца от собственного творения — своего рода усиленный вариант деизма — это ещё одна интересная концепция в богатом на размышления романе Игана. Вызов Иного проблематизирует саму идею Творца, бога, небожителя. «Богов не могло быть и никогда не будет». В череде перестановок, воплощений, метаморфоз — от австралопитека до ватерполистки — сохраняется одно и то же человеческое «я». Бессмертное — и ограниченное своим бессмертием. Есть ли что-то за пределами этого? Иган лишь намечает, намекает дальнейшей судьбою двух главных героев — Пира и Дарэма. Каждый из них приходит к необходимости стать иным даже своему «я», отказаться от самого себя во имя новых перемен. В полном соответствии со словами гуру Народа Солипсистов Лебега: «Моя цель — отнять всё, что почитается в качестве квинтэссенции человека... и обратить это в прах». Но потерять себя в прахе и пыли — и значит наконец найти то, что не участвует в перестановках, не отменяется Иным, не подвержено в равной мере ни смерти, ни бессмертию… Стоило побывать всемогущим Творцом, вкусить нектар вечности, повстречаться с чужим разумом, чтобы обрести то, с чем ты никогда и не расставался, — своё собственное сердце…

Небесполезная книжка, хотя и довольно халтурная. Большую часть занимает раздел с цитатами из Лема относительно разных философских и околофилософских авторов, причем только 20 века! (Неплохо бы уж тогда знать, что Лем говорил о Канте, Платоне, Спинозе и проч.). С многочисленными повторами и довольно поверхностными оценками. Тогда как собственно анализ оригинальных философских идей Лема — с кот наплакал. Разве что Голем XIV маленько разобран, а вот «Сумма», «Кибериада», «Дневники Йона» — настоящая кладезь нетривиальной философии — совсем мимо.

Книга в целом интересная и полезная, хотя написана халтурно. Большую часть текста занимают огромные цитаты из писем (ну, это еще можно пережить) и произведений Лема (по 2-3 страницы, что явно чересчур). Представляю, если бы новейшая жезээлка, например, Чехова или Горького была так написана! А Лема типа можно, подумаешь, фантаст какой-то. Анализа и связности маловато. Да еще и фактические ошибки от авторов присутствуют: неверно переведена немецкая пословица (добродетель делать не из беды, а из нужды!), сказано, будто солнце через миллиарды лет обратится в сверхновую, хотя известно, что для этого ее массы недостаточно. Само издание традиционно отличное, белая бумага, две мелованные фотовклейки.

Читая эту книгу и еще ничего не зная об авторе, я заподозрил, что он христианин. Закончив роман, я убедился на Википедии, что это именно так (католик). Удивительно, но некоторые рецензенты усмотрели в «Молчании» осуждение христианства как религии, необоснованно претендующей на абсолютную истину и лезущей с ней в «чужие дела«! Тогда как из текста совершенно ясно, что истина христианства нисколько не подвергается сомнению, лишь обнажаются ее первоосновы.

Ключ к роману — в его названии. Главный герой, католический падре Родригес, терпя и наблюдая мучения во враждебной христианам Японии, постоянно вопрошает к Господу, почему тот молчит. (Молчание Бога — это важнейший вопрос его теодицеи). Частенько и против даже своей воли молодой падре сравнивает себя с Христом, чьи крестные муки якобы он повторяет (предательство одного из «учеников», суд сильных мира сего, въезд в город на осляти, готовность к мукам и смерти). Но реальность оказывается шокирующе иной. Умные японцы, уже раскусившие суть новохристианских мучеников, заставляют его отречься от Бога, пытая не его, а других, совершенно невинных людей. Родригес понимает, что он отнюдь не Христос, а скорее Иуда, предавший Господа. И как только он это осознает, как только падает в своем самомнении со столь приятной высоты уподобления Христу в бездну уподобления несчастному Иуде, так сразу же он слышит голос Христа, который, оказывается, вовсе и не молчал, но говорил все это время, да только Родригес его не слышал! Парадоксально оказывается, что Бог и удаляется от Родригеса на недосягаемое расстояние (равное расстоянию от Иуды до Христа), и становится намного ближе, чем ранее, поскольку теперь Он не молчит, но говорит. Так Родригес изменил свое понимание Бога и способ выражения веры в Него, отнюдь не сомневаясь в самом Боге, в религии и ее истинности.

И тут крайне интересно сравнить роман с его великолепной экранизацией от Скорцезе. Скорцезе, внешне довольно точно следуя канве сюжета, весьма тонко смещает некоторые важные акценты. Уподобление Христу (а потом и Иуде) завуалировано, реплик Бога нет, зато ярче выделена японско-буддийская позиция (в лице получивших больше простора отца Феррейры и господина Иноуэ). В фильме Бог действительно молчит до самого конца; и это молчание становится фундаментальной характеристикой веры Родригеса. Он вдруг понимает, что ему ничего не остается, как верить в Бога-Который-Молчит, а значит нужно совсем иначе подходить к религии как таковой. Перед лицом этого ужасающего и подавляющего Молчания становятся ненужными и нелепыми все миссионерские дела, и религиозные символы, и даже мученический опыт. Родригес по сути становится на чисто протестантский путь sola fide, которая может даже отрицать религию (как у Карла Барта), лишь бы остаться наедине с собой и Богом, который «над Богом» (по Тиллиху). Поэтому Родригес удваивает молчание, сам становясь молчащим христианином.

Получается, что Скорцезе выразил даже более глубокий опыт пути к Богу, чем сам Эндо, что, впрочем, не удивительно, поскольку в двадцатом веке протестантская теология действительно во многом затмила слишком еще традиционную католическую. Но это не значит, что книга что-то теряет. Напротив, читать ее обязательно.

Хороши только два последних абзаца (про самостоятельные книги). Остальное довольно невразумительно.

Первая же вещь в сборнике (если не считать предисловия) оказалась и самой лучшей. «Тринадцать интервалов Иорри» просто мегабитовая бомба, на уровне твердой SF Игана и Уоттса. Наверное, так и писал бы Лем, живи он сегодня. Без всякой поблажки своему читателю, но с четким пониманием, что, как и почему. Увы, этого понимания не хватило многим прочим рассказам сборника. Кстати, чем еще понравились «Интервалы», так это своим языком. В полном соответствии с тем, что действие происходит в эпоху тепловой смерти вселенной, когда на первый план выходит проблема экономии энергии, и текст написан очень экономным, лаконичным стилем, будто и между словами, фразами, мыслями теперь тоже требуются «интервалы». Что поделаешь, конец света.. Пожалуй, только фигура Гайи немного нелемовская, таких deus ex machina он себе не позволял, но это уже придирки.

«Лунные приключения Князя Кордиана» и «Пределы видения» вполне себе лемовские штучки, старательно копирующие «Кибериаду» и «Эдем» соответственно. Чуть шире замысел у «Космоботических сказаний Доминика Видмара»: это не просто стилизация приключений Иона Тихого, но скорее попытка построить метарассказ о таких приключениях, что напоминает известный «Хазарский словарь» Павича. В целом весьма добротно, философско, местами даже остроумно.

А вот дальше планка снижается. «Солнце король», «Телефон», «Пламя — я», «Вспышка» написаны интересно, но оканчиваются ничем. Отсутствие внятного финала и хотя бы намека на объяснение, в чем же там дело, сильно портит впечатление от прочитанного.

«Порыв», «Станлемиан» и «Кукла» вещи проходные и глубоко вторичные, не тянут на уровень такой антологии. И уж совсем чепуха это «Рич», полная бредятина, даром что последняя в сборнике.

Эх, такого героя загубили! Так сочно описать вампира, его муки и манию, чтобы вдруг нелепо превратить в какого-то там охотника. К чему тогда все эти «Ты можешь взять ее сегодня вечером», «Опасная девчонка», «дергался манок,... требуя крови»? Нехорошо обманывать читателя нечестными приемчиками. А у героя действительно сверхспособности? Иначе как прошел сквозь запертую дверь? Ну и уже традиционно, игра прилеплена к рассказу, что называется, на слюну.

Что называется, будни людей Х. Точнее, мальчика и его крысы Марины. Вообще, что удалось автору, так это сделать рассказ, напичканный безнадегой и ужасом, и в то же время с некоторыми трогательными деталями вроде той же крысы или большой надписи ЭПИЛОГ посредине текста. Интересно, автор сознательно темой «мутант и грибы» цитирует незабвенную «Кысь» или случайно получилось? Вообще рассказ душевный, даже жаль, что темы нет совсем и голосовать не за что. Стилистика предполагает украинское происхождение автора («вспомнил за автомат») и плохую вычитанность (а может, грамотность?) («Мутантов бояться!»).

Ну, даже не знаю. Претит мне такой подход. Это ж придумать такой мир, где тысячи актеров, а то и просто статистов, вынуждены не просто играть в реалити-шоу, а взаправду убивать (а заодно грабить, насиловать и проч.). И делают они это, словно действительно просто играют, а все ненатурально, не кровь, а кетчуп. Но там ведь действительно кровь и смерть! Блин, у Достоевского Раскольников одну старушку замочил, потом целый роман каялся, а тут бах-бах уноси готовенького.. Кто эти люди? Я готов поверить в закон джунглей и дикого Запада, я наслышан о нравах уркаганов на зоне, но ведь тут как будто бы нормальные люди, статисты, актеры, люди, можно сказать, искусства.. Автор, зачем ты с ними так? Зачем ты так с человечеством, которое якобы в миллиард голов смотрит на все это и плотоядно голосует? Жуть... При этот-то в рассказе никакой жути нет, там любовь наклевывается, детишки появляются, рейтинги скрупулезно подсчитывают.. На фоне такого вопиющей антиутопии и кровавого антигуманизма следить за однообразными похождениями некоего Дж. Деппа и его смазливой полунапарницы что-то даже не хочется, уж, автор, простите..

С Полонией перегруз. «Ойче» совсем необязателен, вполне хватило бы обычного «отче». А то поди, догадывайся 8-) Вот что мне не хватило, так это убедительного объяснения. Почему сомния главгероя оказалась не какой-то там сомнией, а самим Потрошителем? Потому что тот вернулся с войны? Ну так не он же один, там много кто должен возвращаться. Их сомнии тоже становятся опасными? Тогда инквизиции впору особенно приглядывать за ветеранами, а то этот ойче что инспектор Лейстред — всегда появляется поздно и только много болтает. И конечно, игра. Опять шито белыми нитками. Причем тут го? В чем смысл белых и черных камней применительно к Потрошителю? Могли быть шахматы, крестики-нолики, а можно было и без игры вообще обойтись. Тем более что решилось то все не на игровом поле, а — банально — оружием.

Написано хорошо, в меру бойко, с попытками «дать красиво» ;-)

Есть пара досадных ошибок:

Ла манш — Ла-Манш

инь и янь — инь и ян

В финал должна выйти.

Совершенно киношный ужастик с совершенно киношными («категории Бэ», как подсказывает автор) логическими ляпами. Ну если б на земле завелись злобные инопланетные хаусы, превращающие человека в безмозглое зомбё, разве ж позволили людям там жить? Да даже действия охотников в таком случае нелепы. Зачем в хаус заходить? Чтобы на змей посмотреть? Появился хаус, обнаружили, приехала спецкоманда с промышленным огнеметом, сожгла дотла, всё. Ну, иногда учоные в костюмах спецзащиты могли бы входить — исключительно для сбора образцов (да и то нафиг — можно ж послать робота). Как хаус обнаружить? Ну, блин, если вчера на пустыре ничего не было, а сегодня там целый дом — что же это еще? Опять же, материалы хауса и обычного дома, как я понимаю, совсем разные. Элементарно прибор-детектор разработать. Люди внутри хауса? А для чего тепловизоры существуют? А если внутри псевдо-человека «ни мозгов ни прочего ливера», так это любой рентген покажет. Существуют переносные рентгены, бетатроны, весь дом просветят насквозь. И разумеется, всем этим обязано заниматься государство на самом серьезном уровне, а не какие-то мутные «неофициальные» ковбои. Ну и совсем уж отчаянный бред, что люди сами, радостно и с песней, вселяются в невесть откуда взявшиеся дома, про которые поговаривают, что это инопланетяне, в которых, на минуточку, мелькают змеи и прочая нечисть и которые затем могут сжечь некие незваные охотники! Вы бы в такое вселились — с женами, детьми? Ну, наверное, пара наркоманов-бомжей да. Конечно, несколько безумных экстремалов, которые бы надеялись таким образом установить контакт с инопланетным разумом, но просто люди, массово? Нет, чушь, как такое можно написать? Видимо, автор сам «безумный экстремал»

Красивая поэтическая зарисовка. Изящно решение с «когда-тогда». Только так надо было и начать: «Когда Хомятка...» 8-) В целом понравилось.

Веселое, с ноткой безумства произведение о говорящих конях. В середине немного запутываешься в хитросплетениях интриг и махинаций, но главное, что в процессе написания ни одна лошадь не пострадала. На фоне засилия фанфиков «Бегущего человека» — так глоток свежего воздуха.

P.S. Тема конкурса реализована полностью, а вот к теме рассказа вопросы. Зачем беговым лошадям разум и речь, тем более что даже жокеи остаются? Скачки ведь прежде всего физика, это не шахматы и даже не футбол, где и речь, и умишко все таки нужны. Неужели умные и говорливые лошади быстрее бегают? Мне бы показалось, что наоборот ;)

Некая война, некий тыловой комендант поезда, некий майор, убедительно изображающий патриота, а на поверку оказавшийся предателем. С одной стороны, сюжетец, с другой, нам-то что с того? За кого переживать, кого презирать? Ведь мы не знаем, что за война, кто там прав, кто виноват, что побудило майора на такой поступок... Перед нами лишь условные тени условного мира..

И главное: игра в «есть такая буква» пришита белыми нитками. Смысла в ней решительно никакого. А ведь в правилах сказано: «эта игра должна быть важной для сюжета». То есть текст мимо темы.

Милая фэнтези роуд-стори, напомнила «Ксанф» Энтони. Забавная придумка оживить плоды и растения, хотя и на сюжет никак не повлиявшая. Под конец некий Куб (Рубика?) все перетасовал заново. Ну да, вечное возвращение Ницше..

Сколько играл в «Морской бой», никогда не думал, что так мухлевать можно! Автор, зачем вы меня такому научили, я ж теперь все время выигрывать буду :-)))

А вот собачку зазря замучали, это вам минус в карму.

И непонятно: если дается прямая ссылка на «Звездные войны», тогда почему чубака? Он же чубакка!

Написано бойко, но местами небрежно.

Вот, например,

Совершенно не вяжется «улыбнулся» и «не торопясь» с «лихорадочно осматривал». Тем более, ладно бы чубаку высматривал, а то барсуков. Тут чубака в опасности, а его из-за барсуков аж лихорадит. Совершенно неуместное здесь слово — «лихорадочно».

Еще странное:

Я, конечно, не знаю, может в мире этого рассказа у андроидов есть полное ФИО, но вообще-то так не принято. Если есть у неживого объекта имя/название, то оно одно. Вот Шурик — он везде и должен быть «Шурик», что еще за «Саша»? Имя же ему не просто так, это некая команда, позывной, зачем путаться?

Кстати, идея тестирования подозрительных андроидов в зоопарках — фантастическая 8-) Во-1, и в зоопарках полно людей, во-2, никакой гринпис не позволит, в-3, и нелогично: иная животинка столько стоит (денег и вложенного труда), да еще и если на планете их осталось пару десятков, что самого умного и тихого андроида лучше держать подальше..

Третий роман трилогии серьезно улучшил общее впечатление, подпорченное первыми двумя. Автор задал хороший космологический масштаб, выйдя на метавселенский уровень. По тексту романа разбросано несколько изящных НФ-решений, типа скрытой массы, десятимерного пространства, параллельных минивселенных в многомерном времени и проч. Способ, каким была уничтожена Солнечная система, кажется весьма оригинальным и крайне эффектным. Концепция «темного леса» получила расширенное толкование, ужасающее своей масштабностью и антигуманистической жестокостью. Превосходным художественным ходом оказались сказки Тяньмина, протянувшие изящную нить метафор от фэнтезийного сюжета к твердому НФ-смыслу.

Однако дичайшие логические провалы никуда, к сожалению, не делись. Несомненно, самой бредовой является поведение высших цивилизаций, которые якобы сидят в потаенных местах, как пауки, и ждут, пока до них дойдут чьи-нибудь координаты. Затем следует немедленная зачистка, не отягощенная никакой предварительной разведкой (хотя крайне удобные для этого софоны известны даже не сильно развитым трисолярианам). Возникает вопрос, что будет, если кто-то отправит в космос сто тысяч, сто миллионов координат окружающих звезд, и будет отправлять их постоянно на протяжении столетий.. Разве не создаст он тем самым маскирующий информационный шум? А если, подобно тому как снайперов вычисляют подбрасыванием ложных целей, кто-нибудь захочет вычислить самого зачистщика? Почему вообще суперцивилизации не в состоянии проследить, откуда были посланы координаты? Наверное, потому, что тогда их посылание будет бессмысленным и вся логика охоты «темного леса» рухнет?

Крайне несправедливо автор обошелся с цивилизацией трисоляриан. Если им была известна концепция «темного леса», почему они не приняли меры к защите от атаки извне? Уж черный домен-то они могли соорудить очень быстро. Как вообще могла возникнуть и долго существовать цивилизация, столь противоречащая основополагающей идее «темного леса»: войне всех против всех? Ведь трисоляриане не умели лгать! Это все равно что пушистый зайчик посреди стаи голодных волков... Представляется, что во вселенной «темного леса» на первый план вышли бы именно задачи совершенной мимикрии, обмана, дезинформации, тройной лжи, которые, кстати, и продемонстрировал Тяньмин с весомым успехом. Даже примитивная цивилизация способна к такому обману, если, к примеру, как я уже писал, на одни верные координаты начнет рассылать миллионы неверных. Да и вообще с такой концепцией стремиться захватывать чьи-то планеты — слепая нелепость. Спасение — только на кораблях поколений, которые движутся со световой скоростью от одной звезды к другой, успевая собрать там ресурсы, прежде чем их вычислят и уничтожат. Привязанные же к своим светилам планеты крайне ненадежны и даже опасны. Зачем к Земле так стремились трисоляриане?

Неоправданно большим оптимизмом снабдил автор пару человеческих кораблей — «Гравитацию» и «Синий космос». Будучи по сути примитивными судами, обреченными на тысячелетний дрейф в космосе, они вдруг стали носителями прогрессивнейшей науки, освоив пространственные двигатели, антиматерию, нейронные компьютеры и т. д. Откуда, как? (Кстати, при этом софоны им почему-то не дались, хотя в деле коммуникации им нет равных). Трисоляриане тоже, потеряв родную планету, вдруг научились создавать минивселенные — неужели Лю Цысинь думает, что полет в космосе в тесных помещениях космического корабля так стимулирует теоретическую мысль? Он сам пишет, как подтолкнуло земную науку создание гелиоцентрического ускорителя. Но ведь подобных масштабов проекты невозможны в случае летящих в космосе беглецов! У них там банальная задача выживать...

Кстати, замыкание в персональные вселенные (причем не обязательно «метр на метр», но много, много больше) — это ведь логичный способ уйти от атаки «темного леса» и тем не менее сохранить хоть какую-то связь с Большой Вселенной! (Лю Цысинь сначала отрицает эту связь, но потом признает ее, когда его герои с помощью «двери» начинают искать подходящие для жизни миры и останавливаются на категории «три»). Значит, с одной стороны, имеем способ уйти от общей гибели Вселенной в малых размерностях (тут автор ничего не сказал нам об особенностях схлопывания двумерной Вселенной!), а с другой, — неизбежные супервойны между минивселенными. Но это уже сюжет для четвертого романа, который так и просится ;)