«Вчерашние заботы» — роман-странствие, жанр, который Виктор Викторович Конецкий, в общем-то, создал сам для себя. Он действительно написан от первого лица, описывает вполне реальное плавание теплохода «Державино» от Мурманска до Игарки и обратно к Кольскому полуострову. Настоящие дни, часы, минуты, координаты, географические названия, радиограммы… Живые — очень живые! — люди, с которыми судьба сводит автора, отправившегося в арктический рейс не туристом, не журналистом, не «членом Союза» в поисках матерьяльчика — дублёром капитана, поскольку В.В. всю жизнь посвятил флоту. И литературе.

Не раз он подчёркивает: это, дескать, беллетристика. Художественное произведение. Не ищите, мол, буквальных прототипов, не пытайтесь узнать себя или старпома с систер-шипа в том или ином персонаже… Зачем это автору? Кокетством, интригой это не назовёшь, потому что доподлинно известно: узнавали. Обижались, и крепко. До того, что начинали ставить на пути писателя-моряка всевозможные барьеры: от цензуры его повестей до запрещения выходить в море. Матросиков-курсантов, помнится, наказывали за провинности: «Двадцать суток без берега!» А Виктору Викторовичу, недостаточно радужными красками рисующему портрет советского моряка, кара полагалась потяжелее: несколько месяцев без моря. Да разве он мог?..

Если же обогнуть все эти подводные течения, то «Вчерашние заботы» чудо как хороши, сочетая в себе репортажный стиль и юмор с трепетной романтикой, нежность души — с ярым сарказмом, удивительно точные зарисовки «с натуры» — с глубокими и важными размышлениями. И над всем, что бы ни говорил нам автор о «вымысле» — правда, правда, которая в те времена просто пугала многих (особенно критиков и редакторов, особенно выросших на манной каше «соцреализма»).

Лучшее во «Вчерашних заботах» — это, конечно, персонажи. При всех их человеческих и очень понятных недостатках в них просто влюбляешься, и помнишь их годами, и радуешься узнаванию, много лет спустя перечитывая книгу. Обаятельный ворчун стармех Андрияныч, он же Ушастик, простушка-буфетчица тётя Аня, феерический перестраховщик, крепкий задним умом капитан Фома Фомич Фомичёв (ох, как досталось В.В. за этот образ!); матрос Рублёв, открывший в себе талант имитатора; мелькнувшая всего на паре страниц, но словно оставившая за собой светящийся след Сонька — острая на язык, насмешливая, непокорная; и даже старпом Арнольд Тимофеевич, от которого поначалу приходишь в ужас и тоскливое недоумение, смешанное с омерзением — но ведь узнаваем он, чёрт возьми, вот в чём штука…

Короткий и в своё время впечатливший всю Европу (и не только) философский роман. Мне не понравился. «Прочитала «Демиана» то ли поздно, но ли рано...» — бурчала себе под нос. Начавшись как роман взросления, правдивое и мучительное живописание жизненных испытаний и душевных мук мальчика, чуть позже подростка, повествование в дальнейшем становится всё более пафосным, нарочито глубокомысленным, мистическим и так далее, а главный герой окончательно концентрируется на себе любимом. Сюжетные линии начаты и брошены, ГГ ведёт себя как свинья неблагодарная и совершенно этого не сознаёт. А прочие герои, в том числе и заглавный, постоянно противоречат сами себе, много рассуждая о свободе и в то же время всячески выражая свою готовность подчиниться высшему предопределению.

Главный герой работает адвокатом, а в порядке хобби выступает как жокей на любительских скачках. Свершившееся преступление — вернее, целая цепочка преступлений — проходит через обе сферы его деятельности.

Детективы Дика Френсиса очень люблю, несмотря на то, что у него один и тот же герой носит разные имена и попадает в одни и те же ситуации. И злодеи из книги в книгу одинаково больные на всю голову. Зато само преступление — всегда оригинальное, никому и в голову такое не придёт. Этот роман не исключение. ГГ и на костылях умудряется _накостылять_ оппоненту; главзлодеи немотивированно жестоки; мотив преступления настолько редок, что его и вообразить невозможно. Читать ностальгически приятно, но... скучновато. И всё равно мне как человеку, у которого ноздри трепещут от слов «фарлонг» и «паддок», этот роман в своё время стал неожиданным приветом из прошлого, прощальным поклоном от дорогого Дика Френсиса, царство ему небесное.

Это радиопьеса, в которой всего два действующих лица: Писатель и Палач. Могу себе представить, какое впечатление она производит, если слушать её на ночь глядя, в одиночестве, в темноте, подсвеченной лишь слабым светом шкалы радиоприёмника. Голоса двух людей, один из которых должен убить (ну, пусть казнить) другого, их дыхание, отзвуки пространства и уличных шумов, смешивающиеся с реальными...

Напряжённый диалог, в котором наше сочувствие поначалу всецело на стороне Писателя. Но мало-помалу отношение меняется: Палач, убийца именем закона — а на самом деле волею вышестоящих, — оказывается куда более прозорлив, чем рупор эпохи и властитель умов. Годы и годы одиноких размышлений помогли исполнителю приговоров вникнуть в суть вещей и отточить чеканные формулировки, многие из которых поражают своей актуальностью. Его жертва, напротив, постепенно вызывает некоторую досаду и даже неудовольствие: Писатель выспренен и груб одновременно, изъясняется лозунгами, которым самое место на транспарантах, а встав в красивую позу «умру-как-герой», через некоторое время теряет присутствие духа и становится жалок... Но настоящая жалость и стыд охватит нас от тишины за окном, в которое обречённый кричит, зовя на помощь.

Народ безмолвствует, ага. Не из гордости, не чтобы выразить протест — из страха. Увы, у многих этот страх въелся в подкорку, в душу, в саму суть. Может быть, именно поэтому мы в итоге простим Писателя, который этой последней ночью понял:

«Только в печальные времена надо бороться за то, что разумеется само собой».

Пьеса «Брак господина Миссисипи» интересна и даже захватывающа в начале и в первой её половине: здесь и гротескные ситуации, и моменты представления в духе Брехта, и почти детективная история с двойной супружеской изменой и двойным же преступлением. Шороху добавляют крайне своеобразные ремарки, наводящие на мысль, что подобное произведение увлекательнее читать, чем смотреть на сцене либо киноэкране: _зрители_ многое теряют.

К сожалению, оценка по мере чтения падала с воем авиабомбы, потому что вся вторая половина текста свалилась в дремучий абсурд с политикой в виде подстеленной соломки. Не будучи доскональным специалистом по творчеству Дюрренматта, остаётся только гадать, чем продиктовано столь своеобразное отношение швейцарского драматурга к Советскому Союзу и представление о компартии и её руководителе — чистосердечная ли это сатира, политическая карикатура или гипербола, которую автор приписал своим персонажам?

Участие в сценографии картин, периодически спускающихся с колосников, а также монологи действующих лиц показались мне данью прозе — возможно, писатель в Дюрренматте ещё боролся с драматургом, стараясь раздвинуть рамки текста, предназначенного для сцены. Отдельные моменты даже меня (давнего любителя абсурда в драматургии) заставляли прагматично задумываться: почему, например, один из главных героев носит фамилию Миссисипи? Это намёк? И как актёры должны выполнять указания автора — если наиболее часто встречающейся ремаркой является «смертельно побледнев»? В чём вообще смысл этой пьесы, где ключ, чёрт побери?! Может быть, дело в том, что главная героиня, Анастасия (практически единственная женщина в пьесе — служанка «подай-принеси» не в счёт) — не только преступница, но и фантастическая лгунья, постоянно заверяющая мужчин, что правдивее её нет никого в целом свете?..

Ну не знаю. Это было бы слишком просто и как-то даже недостойно автора. Я старалась благосклонно отнестись к тексту, дабы вытянуть оценочку хотя бы на 7 из 10, но финальный никчемушный стих меня добил, поэтому 6, господин Фридрих, без обид.

Не прошло и года, как меня настигла «Осень призраков».

«Осень... — впервые, вот только сейчас, задумываюсь я над названием. — Значит ли это, что призраки умирают, жухнут, истлевают в прах? А что потом, зима? Бррррр...»

Давно не случалось такого сражения с книгой. Последний раз — наверное, с «Повелителем мух» Голдинга десять лет назад. Поначалу я ходила вокруг книги Юргена, словно его персонажи по периметру дома на холме, дёргала запертые двери, заглядывала в разбитые окна, за которыми клубилась сизо-зелёная тьма, пробовала подать голос — но Голос-Из-Тени не отвечал мне, а Рэндж Ньютон и не мог ответить — да и мучился где-то вдалеке.

А потом текст сбил с ног, навалился всей тяжестью, душил омерзением описаний, обжигал сочувствием к Рэнджу и Холдстоку, хлестал по глазам ржавой проволокой курсива, беспощадно тянущегося десятками страниц. Творился какой-то живописе́ц, когда восхищённые ахи над авторским мастерством уравновешивались тошнотворностью видимого внутренним взором. Яснее становилась архитектура дома на холме и география чудовищной пустыни, понятнее — что это не роман, но густое сплетение рассказов, терновый венец сюжетов, торжественно возлагаемый автором на беззащитную читательскую голову. Стоит нащупать сюжетную нить, начать бережно и неуверенно, с опаской вытягивать её из путаницы фабул, как лохматый клубок только затягивается крепче — болезненно, невозможно, до хрипа, удушья, отчаяния.

Так что отдельное, полушёпотом, автору спасибо за то, что собственно книге предпослано не только краткое содержание первой книги, но и список действующих лиц, куда время от времени приходилось хмуро заглядывать.

Сюжетно больше других мне понравилась история Гарольда Холдстока, королевского инспектора под прикрытием :) Вот о нём с удовольствием отдельный толстый роман прочла бы.

Несколько слов о бумажном издании (которое таки купила, не справившись с электронкой).

Бумага чуть сероватая, не слепящая белизной; запах приятно-обыденный — ничего общего с дикими эманациями строк; оформление обложки поддерживает серию и цикл, но решено несколько в других тонах, чем «Призраки осени»; шрифт Alliance крупный, просторный, с плавными гармоничными закруглениями и чуть когтистыми засечками — но скошенные перекладинки строчных «е» поддерживают необходимый уровень дискомфорта :) А вот курсив!!! Неоднократно ворчала, что курсив годится на то, чтобы выделить в тексте слово, предложение, цитату, эпиграф, в конце-то концов, ну максимум короткий флэшбэк... НЕЛЬЗЯ гнать курсивом десятки страниц или целую сюжетную линию. В «Осени призраков» это... «приготовились?» — как говаривал М. Задорнов, — 167 страниц из 344-х. Без ничтожных процентов полкниги :(( Если и в третьем томе призрачной эпопеи будет то же — читать не буду. Ни за что, как бы ни грызло любопытство.

По заданию Русского географического общества В.А. Обручев в 1892-1894 гг. предпринял экспедицию от Забайкалья через Восточную Монголию и Северный Китай, дошёл до Южного Китая, исследовал Центральную Монголию, Ордос, и вдоль Тянь-Шаня добрался до западной границы Китайской империи. Путешествие продолжалось практически ровно два года; по его окончании были сделаны доклады, изданы научные работы. Но подробное описание этого большого пути впервые увидело свет только в 1940 году, последнее на данный момент издание 2020 г. в серии «Великие путешествия» (его и читала) дополнено данными 1949 года (видимо, по изданию 1952 г.)

То, что книга написана полвека спустя, позволило внести в неё новые на тот момент данные, осветить историю исследований, перемены, произошедшие за эти годы на территориях, изученных в конце XIX века. При этом труд Обручева напоминает романы того времени, возьмите хоть названия глав:

«Глава четвёртая. В СТОЛИЦЕ КИТАЯ. В русском посольстве. Дорожный костюм и телеграфный шифр. Духовная миссия и её задачи. Поиски переводчика. Потомки пленных албазинцев. Вид с городской стены на Пекин. Музыкальные голуби. Посещение Фавье. Экскурсия в храмы западных холмов. Посещение храмов Неба и Земледелия. Пекинские нищие. Бал в посольстве. Отъезд Потанина. Китайская денежная система. Мой выезд».

Текст не обманывает ожиданий. Обручев достоверно живописует встреченное им на пути — всё, что может оказаться интересно и полезно читателю: от геологической структуры до народных обычаев, от палеонтологических находок до трудностей маршрута. Очень впечатляет, например, тревожный эпизод, когда планируется пятидневный переход через безводную пустыню:

«Я хотел получить проводника для прямой дороги в г. Фумафу в Алашани, чтобы пересечь совершенно неизвестную пустынную местность к востоку от Эцзин-Гола. Но князь и его советники заявили, что по этой дороге давно никто не ходит из-за пятисуточного безводного перехода и огромных сыпучих песков. Один из советников, старый лама, рассказал, что давно, когда он был ещё мальчиком, по этой дороге из Фумафу пришёл кинайский купец, еле спасшийся со своими спутниками, потерявший всех животных и бросивший товары в песках. Я предлагал дать двум проводникам высокую плату, но это не соблазнило никого; торгоуты сказали, что зимой можно было бы сделать попытку, взяв лишних верблюдов с грузом льда и рассчитывая встретить скопления снега. Но теперь было ещё слишком тепло, и, даже взяв воду в бочонках для людей и надеясь, что верблюды выдержат пять суток без воды, мы должны были бы иметь в виду, что потеряем всех лошадей в песках. Уверяли, что давно уже сношения с Алашанем происходят кружным путём — северным, через Центральную Монголию, или южным, вдоль подножия гор, ограничивающих оазисы с севера, через города Момин и Чжэнфан».

Выбрав северный путь, Обручев получил возможность пройти через ранее не исследованные территории. Местные жители (торгоуты) сообщили ему, что здесь среди песков находятся развалины древнего большого города. Обручев пишет далее:

«Так как я археологией не занимался, а развалин городов и сёл за время путешествия встречал немало, то не придал значения этим сведениям. Позже путешественник Козлов разыскал эти развалины и добыл в них очень ценные для истории коллекции изваяний, фресок, рукописей, монет, тканей и пр. Оказалось, что это были развалины города Хара-Хото, существовавшего ещё в XIII веке, посещённого и описанного итальянским путешественником Марко Поло под именем города Эцзин».

Мне кажется, в словах Владимира Афанасьевича звучит некоторая досада о том, что он пропустил «мимо ушей» важное археологическое открытие. Здесь же, на следующей странице, приводится историческая справка о городе Хара-Хото — несмотря на краткость, драматичная и даже жутковатая. Давно мечтаю почитать о городе Хара-Хото, причём «из первых рук» (книга Петра Козлова который год стоит на полке, ждёт своего часа).

В какой-то момент понимаешь, что вся «экспедиция» Обручева — это он сам, тридцатилетний геолог, да двое-трое его спутников «из местных», да иногда проводники, с которыми бывает сложно объясниться в силу плохого знания языка... и не знаешь уже, то ли безмерно уважать смелого путешественника, то ли за голову хвататься. Но итоги двухлетнего странствия (пешком, в повозке, на лошадях, на верблюдах...) впечатляют, просто встать хочется в знак уважения:

«Моё путешествие дало следующие результаты:

1. Выполнен маршрут в 13625 км в пределах Китайской империи от Кяхты до Кульджи. На протяжении 12703 км были произведены правильные геологические исследования и на протяжении 922 км — беглые. Маршрутная съёмка с ежедневным вычерчиванием карты велась на протяжении 9430 км, а на протяжении 1852 км произведённые записи направления дороги и расстояний и описания местности позволили мне исправить и дополнить существующие карты. Из общей длины маршрута пройдено и снято в местностях, до меня не посещённых европейскими путешественниками, 5765 км. /.../» (Далее упомянуты 838 определений высот, 200 фотоснимков, 7000 экземпляров геологической коллекции, из которых 1200 составляют отпечатки ископаемых животных и растений, ежедневные записи геологических, географических и метеорологических наблюдений. При этом, заключая описание маршрута, Владимир Обручев пишет: «Несмотря на сильную усталость, жаль было расставаться со свободной жизнью и работой в просторах Центральной Азии, в которых оставалось ещё столько не осмотренных интересных областей. Хотелось думать, что расставание с ними только временное»)...

Закончу тоже цитатой — только уже из «Территории» Олега Куваева:

«— …Ты читал когда-нибудь отчёты классиков? Мушкетова? Старика Обручева? Богдановича?.. Старики-классики писали геологические романы. Они давали завязку — фактический материал, они давали интригу — ход собственных мыслей, они давали развязку — выводы о геологическом строении. Они писали комментарии к точке зрения противников, они писали эссе о частных вариантах своих гипотез. И, кстати, они великолепно знали русский язык. Они не ленились описать пейзаж так, чтобы ты проникся их настроением, их образом мыслей. Так делали старики».

«С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щёк.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток».

(Шекспир, сонет 130)

Представления не имею, ставил ли себе автор такую цель, но он написал роман, действие которого происходит в мире, заточенном исключительно под мужчин. Мужчинами же, естественно. До абсурдных (с сегодняшней точки зрения) деталей. Вот стоит посреди улицы прилично одетая дама... эээ, может, всё-таки женщина? да нет, судя по одежде, дама — и ревёт белугой, потому что того и гляди описается, а деваться ей некуда, и даже общественный тубзик на противоположной стороне улицы исключительно для сэров предназначен...

Сморщившим носик настоятельно рекомендуется проследовать на... в смысле, в мир, где порхают розовые сильфы и где нет ни ночных горшков, ни месячных, ни мужиков «поматросил-и-бросил». Те же, кого не пугает современная правда о викторианской жизни, могут смело бросаться в вихрь «Лепестков» и при этом получить от путешествия в этот неприглядный мир истинное удовольствие.

Подавляющее большинство «лепестковых» рецензий (на LL. — прим. Хойти) посвящено персонажам романа. Да и как не посвятить, когда немногочисленные герои и статисты один краше другого, каждый со своими закидонами и при этом абсолютно правдив и логичен, что совершенно необъяснимым образом сочетается с непредсказуемостью сюжетных поворотов? Вот этим неизвестный мне дотоле Фейбер весьма удивил: обычно-то встречается либо одно, либо другое.

У читателей, впрочем, вызывает недоверие Уильям Рэкхем (равно как и наибольшую неприязнь — но будем справедливы: по-человечески восхищаться в романе абсолютно некем; тут, как в нашем родном «Ревизоре», ВООБЩЕ нет положительных персонажей): как это он из юноши бледного со взором горящим так быстро и умело переквалифицировался в управдомы... то есть в предприниматели? Не верим, дескать. А вам не кажется, что бюргерство было истинным призванием Рэкхема-младшего? Что в юности он выбрал себе этакую непонято-творческую (и одновременно разгульно-бесшабашную) личину исключительно под влиянием среды, в которой находился: тамошней бурсы вообще и двух своих друзей, близнецов-братьев по части набухаться и покуражиться, в частности? Окажись эта среда иной — другим стал бы и Рэкхем, хамелеон этакий. Всё вышесказанное его никоим образом не извиняет, ну, так я и не ищу для него извинений. Он таков, какой есть, вернее, каким его задумал автор. И вот таким, какой он есть, невзирая на все недостатки, его и полюбила Конфетка. Да, полюбила, я уверена в этом. Против своей воли и не признаваясь в этом даже самой себе.

Есть такая замечательная максима (кажется, Константина Мелихана): «По-настоящему любит не тот, кто всё время говорит: «Я тебя люблю», — а тот, кто всё время спрашивает: «Ты меня любишь?»»

Именно это было нужно Конфетке: ежедневно (а лучше ежечасно) убеждаться в том, что Уильям любит её, в том, что она необходима ему. Под действием этого чувства в ней произошли многие перемены, но та, которая её саму должна была бы обеспокоить — это брошенный ею «роман». Да, Конфетке было приятно воображать себя не-такой-как-все: писательницей-мужененавистницей, вот, дескать, напишу, и вы все ахнете! Не получилось. Никто не ахнул, даже она сама: по прошествии времени эта сублимация кажется Конфетке жалкой, неуклюжей и отвратительной. Хотя текст не изменился — изменилась она сама.

...Кажется, я иду по тому же соблазнительному пути: заняться обсуждением героев во всех их подробностях, толковать и перетолковывать их поступки, если бы да кабы, а роман «Багровый лепесток и белый» уже написан, уже стал бестселлером, уже прочитан целым батальоном отважных книгочеев, и ничего не изменить, и никого не спасти, и всё это было так давно, если бы на самом деле это было, уже и кости Конфетки и Уильяма, Агнес и Софи, Генри и Эммелин давно истлели. А мы читаем (часто взахлёб), обсуждаем, спорим, узнаём себя в притягательных и отвратительных персонажах Фейбера... Узнаём? Нет, спасибо, лучше не надо, но спасибо за книгу.

П.С. И традиционные небольшие занозы чтения:

1) переводчики кое-где перестарались :) я понимаю, что такое «фланирующей под парасолем по Променаду», но согласитесь: кое-кто отчается лазать в словарь;

2) ...а кое-где «недостарались»: отсюда в текст попали такие «замечательные» слова, как «отлынуть», «отпрядывает», а также «навастривает». Ну, и просто песня, а вернее пароксизм смеха — выражение «годы эти пролетели словно по мановению ока». Это же надо так скрестить идиомы «по мановению» (то есть движению — чаще всего руки) и «в мгновение ока», оно же «в один миг», т. е. время, за которое человек моргает. Тут получилось что-то вроде «взмахнул глазом»;

3) шутки распознавания при сканировании: а) «Он — отошедший отдел» (вместо «от дел»); б) «обличил» вместо «обличия»; в) «Уильям морщи гея», «Конфетка морщи гея» — это вместо «морщится», омг.

Это раньше жанры существовали отдельно друг от друга, словно коренастые сосны на просторной равнине, привольно раскинув замысловатые кроны. С течением времени лес становился смешанным, деревья-жанры теснились друг к другу, переплетались ветвями, стояли по колено в подлеске разновидностей и поджанров. Сегодняшние писатели сочетают их почём зря, смешивая иногда до гомогенного состояния, так что и не поймёшь: массив перед тобой или ДСП :)

У Дмитрия Самохина иначе: его «Уэллс. Горький ветер» — скорее наборная мозаика, в которой фрагменты НФ и фэнтези красиво соседствуют без взаимопроникновения, и первая граница меж ними проходит ровно по медиане — там, где на терминаторе между альтернативной реальностью Англии первой четверти ХХ века и сюрреалистическим Межвременьем парит заманчиво сияющая уэллсовская Дверь-в-стене... Открой — и войди.

В целом книга композиционно построена по законам графического романа: здесь есть сквозной сюжет, но при этом он распадается на цепь эпизодов, каждый из которых (будь «Уэллс...» комиксом) стал бы отдельным выпуском; имеются арки персонажей — иногда, к сожалению, не совсем завершённые; наличествуют яркие герои, прямо-таки представляемые в энергичной рисовке и характерных ракурсах; много описаний происходящих событий и не так уж много, но в меру, рассуждений с идеями.

Д. Даль помнит о гипертексте, поэтому «...Горький ветер» несёт с собой знакомые книжные ароматы. Отсылки и оммажи интересны, причудливы, а порой забавны. При этом автор и себя не забыл — словно в погоне за человеком-невидимкой стремглав пробегая мимо мелькнувшего в проёме старинного зеркала, успевает лихо подмигнуть сам себе

Главный герой — несомненно, Уэллс, только в этой вселенной он не писатель-фантаст, а нечто среднее между рассеянным учёным и сумасшедшим изобретателем, так что здесь решительно воплощаются в жизнь литературные сюжеты реального Герберта Уэллса. Уотсоном при нём выступает (неожиданно) Тесла, рассказчик, наблюдатель, помощник, секретный агент короны и немного Арчи Гудвин. Его задача — фиксировать происходящее, вовремя задавать очевидные вопросы, а по мере надобности — стрелять или бить кулаком в челюсть оппонента. Уотсон, впрочем, тоже появляется: как эпизодический комический персонаж. А в качестве антагониста на сцену выступает доктор Моро со свитой/армией своих ужасных созданий...

Мне больше понравилась первая половина романа, почти целиком происходящая в стимпанк-Лондоне: вся обстановка, а также отношение к науке, внушающей благоговение пополам с опаской, живо напоминают фильм «Престиж». Те же сцены, которые происходили в Межвременье, вызвали ассоциацию со сказкой для взрослых «Чудесные приключения Жоана-смельчака» португальца Жозе Гомеса Феррейры: абсурд и дикие (ну ладно, диковинные) фантазии там тоже зашкаливали...

Не обошлось и без юмора. Он у Дмитрия, как и в читанных мною ранее произведениях автора, грубоватый и детский одновременно, мне такое не совсем по душе, но от словосочетания «увеселительное мероприятие»

хрюкала ещё три страницы, хотя повествование уже шло серьёзное и драматичное.

Упомяну ещё о двух моментах. Во-первых, «Уэллс. Горький ветер» оказался предельно мужским романом: здесь _вообще_ нет женских персонажей, за исключением коротенького эпизода с увлечением Николаса в юности и впроброс упоминаемых тётушки и квартирной хозяйки. Во-вторых, так исторически сложилось, что книгу я прочла дважды: первый раз в электронке, прямо с пылу с жару, второй раз в бумаге, когда роман был опубликован издательством «Эксмо». Знаю, что Дмитрий пишет азартно, «взахлёб», что для текста выливается в неточности, ошибки/опечатки, неверно подобранные слова. Поэтому интересно было сравнить. И вот что получилось: корректор поработал практически на пятёрочку (десяток пропущенных опечаток на почти пятьсот страниц текста — это ничто по нынешним временам), а вот редактор многое проморгал. Ну что уж теперь.

В любом случае это был интересный опыт, спасибо автору и ДАЛЬнейших ему успехов! ;)

К этой книге я пришла кружным путём, и кружочек занял ни много ни мало почти сорок лет. Летом 1983 года купила в уездном книжном магазинчике сборник Михаила Левитина «Болеро». Была очарована первой же строкой — названием повести: «Витя Куза в сандалиях на босу ногу» (и рассказом, давшим название сборнику — но о нём в другой раз). Чудесная эта повесть была о том, как возникает увлечение человека театром, и о том, куда всё исчезает, когда театр заканчивает своё существование. В сюжете фигурировал Камерный театр, а также великая актриса Алиса Георгиевна Коонен. Смешно признаться, но тогда я сочла их художественным вымыслом автора.

Так что можете представить себе моё потрясение, когда буквально пару месяцев спустя в московском букинистическом я наткнулась на книгу о Камерном театре... то есть он действительно БЫЛ!.. Переворачивала страницы, всматривалась в фотографии, искала Коонен, забывала дышать.

Меня и всегда-то интересовал театр, но в большей степени драматургия и постановки. Теперь же я плотно подсела на «окружение», то есть всевозможные книги о театре. Среди них в моей домашней библиотеке появились и «Страницы жизни» Алисы Георгиевны (неоднократно перечитанные и рекомендованные друзьям), и сборник «Режиссёрское искусство Таирова» (1987), который у меня кто-то зачитал, к большому моему сожалению. В нём мне особенно запомнился фрагмент о работе А.Я. Таирова в драмтеатре Симбирска: за один сезон молодой режиссёр поставил сорок спектаклей, причём сам же играл в них, иногда не по одной роли! А это значит, что местный бомонд и купечество еженедельно могли отправляться посмотреть новый спектакль... эх. Аж зависть одолевает :)

И вот нынче снова читаю книгу Михаила Левитина, на сей раз озаглавленную коротко и просто «Таиров». То есть один из высоко ценимых мною писателей (да, я знаю, что М.З. Левитин — режиссёр, но ни одного его спектакля я не видела) написал о моём любимом режиссёре... ни одного спектакля которого я тоже не видела, да и не могла видеть. Сама удивляюсь :)

Что остаётся от режиссёрского искусства, если нет записей спектаклей или хотя бы фотографий? Максимум воспоминания современников. А тут «воспоминания второго порядка», хоть и из первых рук — Левитин был знаком и много общался с Коонен (что и нашло отражение в повести, открывающей сборник «Болеро»).

«— Там теперь внизу мюзик-холл, — с презрением скажет Алиса Коонен через шестьдесят лет, увидев изумлённое лицо автора этой книги, и укажет пальцем вниз на расположенную под её квартирой сцену бывшего Камерного, откуда, мешая нашей беседе, разухабисто играл оркестр».

Остальное — кропотливая реконструкция событий по крайне скудным историческим материалам (определённо, память об уничтоженном Камерном театре тоже старались вытравить), а также ремарки и мизансцены, выстроенные автором-режиссёром, диалоги, представленные писателем...

В начале книги возникает слишком много вопросов. В том числе и в буквальном смысле — вопросительных знаков. Михаил Захарович словно сомневается, как приступиться к такому непростому материалу, колеблется, имеет ли он право на, по сути, воссоздание биографии. Но стоит автору вступить на знакомую стезю театрального искусства — и текст дышит свободнее, и уже не возникает сомнений, что всё было именно так. И тем не менее жанр книги в аннотации определён как «документальный роман», а не биография. Что ж, соглашусь.

Читать было удивительно интересно (говорю за себя, вы понимаете), обнаружила множество неизвестных мне ранее фактов, по-новому увидела и открыла характеры Алисы Георгиевны и Александра Яковлевича, а также окружающих их людей. Иногда эти открытия бывали огорчительными: так, Юрий Олеша в пьесе «Список благодеяний» вывел Алису Коонен в карикатурном виде, очернил её, а В.Н. Билль-Белоцерковский (это его пьеса «Шторм», в спектакле Моссовета по которой все запомнили Раневскую в роли Маньки-спекулянтки: «Що вы г'рите?..») написал Сталину письмо, в котором патетически вопрошал, доколе будет продолжаться засилье Булгакова на сценах советских театров и не пора ли это прекратить...

Поражает невероятная, прямо-таки чудовищная работоспособность Таирова и Коонен (а вместе с ними и творческого коллектива Камерного): так, за десять месяцев работы на Дальнем Востоке Камерный театр показал 525 спектаклей и дал 220 концертов! Вы хоть в уме прикиньте, сколько это в день.

Я уж не говорю о совершенно фантастических (особенно для тех времён Советской власти) гастролях Камерного, когда театр месяцами играл в Германии, Франции, Литве, в Южной Америке. Алиса Коонен, кстати, была признана на Западе лучшей трагической актрисой столетия, представляете? И это практически сразу после ухода из жизни великой Сары Бернар...

Театр и на родине выдавал постановки одну за другой. Часть из них, правда, оказывались запрещены чуть ли не сразу после премьеры. Таирову почём зря инкриминировали то элитарность, то формализм, то отрыв от народных масс... При этом

«Таиров писал в «Прокламациях художника», что нельзя заигрывать с народом, строить какое-то специальное демократическое искусство, унижать малограмотностью. Надо не приспосабливаться, а приобщать».

Спектакли Камерного с удовольствием и неоднократно посещали партийные бонзы самого высокого разбора. Увы, режиссёра это не спасло. Театр был фактически уничтожен, а его создатель через год после этого скончался от рака мозга. Вот такой трагический финал.

Тем, кто недоумевает, почему ничего ранее не слышал о Таирове, а может, предполагает, что М.З. Левитин отыскал незначительного и малоизвестного коллегу и пользуется этим, — так вот, им следует знать, что Михаил Чехов называл Таирова в числе пяти великих русских режиссёров — наряду со Станиславским, Немировичем-Данченко, Мейерхольдом и Вахтанговым. Таиров был одним из тех, кто создавал саму профессию режиссёра — в современном понимании этого слова (давным-давно читала об этом у Станиславского в книге «Моя жизнь в искусстве»), потому что прежде режиссёр был в театре, по выражению Левитина, «человеком с колокольчиком, напоминающим актёрам о выходе», то есть фактически сценариусом. И лишь отечественные режиссёры начала двадцатого века превратили его в творца и повелителя сценических сфер...

Словом, с огромным интересом и даже вдохновением прочла эту книгу, спасибо автору! Недаром он за неё Премию Москвы по литературе получил.

Хорошее, добротное издание 2009 года в серии «ЖЗЛ» содержит две чёрно-белые вклейки, в общей сложности 64 фотографии, многие из которых мне были доселе неизвестны.

Читала одноимённый сборник пьес Вальзера, но в такие незапамятные времена, что они (пьесы) у меня благополучно выветрились, одни картинки на шмуцтитулах какие-то смутные воспоминания вызывали :)

Итак, достала с полки малиновую книжицу и про(пере)читала «Дуб и кролик». Пьеса понравилась, хоть и не абсолютно, по прежним временам такое сочетание абсурда и острой (и гневной) сатиры куда больший восторг вызывало. Рецензию назвала бы «Хор хамелеонов» :)) При нынешнем чтении возникли ассоциации с пьесами Брехта, Тагора — а конкретно с «Жертвоприношением», и рада была обнаружить, что критики порознь и ту, и другую пьесу квалифицируют как «народную драму», — а также с фильмом «Кабаре», особенно с финальной сценой, там тоже поют, и запевала — из гитлерюгенда, как и один эпизодический персонаж пьесы, а именно Ценкер.

Переобувающиеся на ходу персонажи один другого мерзее, и не знаешь, кто хуже — трус и перестраховщик Горбах или уверенный в своей правоте хладнокровный Церлебек, натурально нацистский преступник. Некоторого сочувствия заслуживает разве что школьный советник Шмидт, наотрез отказавшийся рыть какие-то стратегические окопы, потому что в месте их расположения обнаружились древнегерманские захоронения.

Главный же герой, безропотный и непредсказуемый Алоис Грюбель вызывает жалость и досаду, особенно когда покорно идёт навстречу своей печальной судьбе. Это он — кролик. Подопытный кролик во всех смыслах, бедолага. И может ли он противостоять «дубу», воплощению пресловутого немецкого духа? (Серебряные дубовые листья, кстати — элемент Железного креста, нацистского ордена.) Мне кажется, что автор нашёл в этом плане хорошую метафору, но вот если её докрутить, она огорчает. Потому что нацизм должен быть выкорчеван с корнями.

Пьеса, на мой взгляд, невероятно сложна в постановке. То, что между действиями происходит то пять, то десять лет — мелочи по сравнению с «ландшафтом» планшета сцены, который должен представлять собою склон горы, заросший травой, кустами и деревьями, и по которому в первом действии взбираются персонажи (один из них — через силу). Декорации от действия к действию меняются разительно и трудоёмко. Часть из них красят по ходу действия, а также прибивают к ним не самый простой реквизит. А одну из женщин стригут прямо на сцене... Нет, я понимаю, что покромсать можно и парик, но в театре, планирующем играть постановку не один раз, этак и париков не напасёшься :)

Действие повести происходит в Китайской Народной Республике буквально в первые месяцы её существования: с сентября 1949 по май 1950 года (даты восстановлены по историческим маркерам). Главный герой книги, двенадцатилетний Те-ню, живёт в небольшой деревне со своей тётушкой. Вскоре тётушка умирает, и односельчане соглашаются отправить сироту в самый что ни на есть Пекин — учиться, к чему и сам мальчик стремится всей душой. Но первый же день в большом городе омрачён: Те-ню ограблен, впоследствии становится беспризорником и оказывается втянут в банду. После многих злоключений он попадает в исправительную детскую школу, где тоже не всё и не сразу идёт гладко. Но заканчивается книга, конечно же, на мажорной ноте народного ликования, первомайской демонстрации, приёма в пионеры, встречи разлучённых...

«Железный Буйволёнок» напоминает последовательно книги: Перл Бак «Земля», Диккенс «Оливер Твист», Пантелеев и Белых «Республика ШКИД», Макаренко «Педагогическая поэма», Матвеев «Зелёные цепочки». Я не говорю, что Алекс Веддинг сознательно использовала какие-либо мотивы из этих книг, да и вряд ли они — за исключением разве что Диккенса — были ей знакомы... Зато Алекс Веддинг (псевдоним немки Греты Вайскопф, кстати уж) сама прожила в Китае с 1950 по 1952 год, то есть знала всё описываемое не понаслышке, присутствуя «здесь и сейчас», к тому же собирала материал, расспрашивала детей, которые прошли по тому же пути, что Железный Буйволёнок, Лянгэ-Вовотоу, Камешек и другие герои повести.

Текст достаточно простой (ведь повесть написана для детей), во многом «воспитательный» и пафосный, без этого никак, и мог бы восприниматься с некоторым скепсисом. Новая социалистическая мораль несколько гипертрофирована автором и сегодня вызывает неприятие, а превознесение (на грани с обожествлением) Мао Цзе-дуна и Сталина — кривую усмешку. И всё же это свидетельство времени, его точный в деталях слепок, сделанный современницей-очевидцем. Спасает текст и неоднозначность, неидеальность главного героя, сумятица в его душе и мыслях, драматичность его существования. Привлекают и образы друзей Те-ню, особенно плутоватый Камешек и несчастный по сути, скрывающий свою ранимость за грубостью Одноглазый. Симпатия же главного героя, беспризорница Лянгэ-Вовотоу, сумевшая в самых диких условиях сохранить нежность и человечность, обжившись в школе, вдруг начинает раздражать своим морализаторством. Маслица в огонь подбавляет и любовный треугольник, разумеется, в «детском» его варианте.

А вот что мне совсем напрасным и натужным показалось — предфинальная «шпионская» история с агентами Гоминьдана. Вероятно, автору для успокоения юных читателей потребовалось показать, что злодеи схвачены и побеждены.

И всё же сюжет не настолько ходулен, как можно было бы предположить по вышесказанному, он насыщен бытовыми подробностями, интересными моментами, показывает жизнь Китая: городскую и деревенскую, в банде и в детской школе, при японцах, гоминьдановцах и новом правительстве, безотрадную — и полную надежд. Ещё не окрашена мрачными тонами история величайшей в мире (на тот момент) площади Тяньаньмынь, а у юных героев книги всё впереди, и красный галстук на груди — как символ новой прекрасной жизни.

Подозреваю, что «Железный Буйволёнок» в силу охлаждения уже в шестидесятые годы советско-китайской дружбы больше не переиздавался, так что вряд ли его прочтут современные дети, да может, им эта старая книга будет неинтересна. А взрослые вполне могут прочесть, особенно те, кто интересуется и детской литературой, и историей — в частности, Китая.

Сольный роман Юрия Некрасова очень правильно случилось прочитать именно в сентябре. Не только ради названия или времени действия — везением было угодить в дымчато-золотой промежуток между легкомыслием лета и депрессией поздней осени.

Поначалу кажется, что читаешь абсурдно-комический и мистический нуар на манер «Короля Чумы» Эдгара По, уже готов снисходительно похохатывать, сладко ёжиться и интеллигентно морщиться при неаппетитных подробностях. Но сюжет быстро и незаметно накачивает мускулы, при этом становясь захватывающе-непонятным. Он вынуждает поспешно достраивать за автором недостающие (пока) детали. Кубики сюжета падают из неумелых рук, призрачно проваливаются сквозь пальцы, истаивают зеленоватым дымом, глумливо скалятся тебе в лицо. Расползаются щупальца флэшбэков, перекрывающим горло захватом макают тебя в липкую пакость прошлого — предыстории персонажей. Кошмар становится отчётлив, обрастает подробностями и конкретностями...

Лучшее в книге — это, несомненно, персонажи. Их неожиданно (для ужасовика) много, каждый ярок, каждый со своей отрицательной харизмой, вызывающей неуёмное желание узнать о нём побольше, просквозить вслед за героем по ручейку его истории, от общего сюжета — к истоку. Но нет, всезнающий автор непринуждённо переключает фокалы, то и дело оставляя тебя с клиффхэнгером, застрявшим в пересохшем горле.

Тоскливого кипения мозгов добавляет и то, что участники призрачного спектакля именуются то так, то этак, и не сразу получается установить, что Винни-пушер — это Винсент Таф, а Виски-Джек — вообще лорд Джереми Тангейзер.

Из эпизодов мне больше всего понравились-зацепили история Барби и Доплера; то, как Винни шьёт куклу; история доктора Глотвика, «путешествие» Линка в больницу. А вот сцена внезапного мочилова призраков оказалась слабой до недоумения. Хорошо, что она всего одна такая.

Ломала голову и над тем, откуда вообще взялся «Детоубийца»? Вставная новелла? Пусть. Но мучительная история Рэнджа Ньютона и Кэтрин прошивает пунктиром дальнейший текст в «Билетёре», «Не своём» и т.д., при этом не контактируя с основным сюжетом (если его можно так назвать; там целое кубло сюжетов — в отличие от венка сонетов, ахха). Только дочитав до конца (о котором отдельная речь), проконсультировалась с ФантЛабом — и таки да, это вставной номер, отдельная история, хвалю себя за догадливость.

Об отсылках: они явственно тлеют в тексте болотными огоньками, но конкретно я в силу слабой подкованности в жанре (в целом не моё) понимала-угадывала мало. Было похоже на то, будто идёшь рядом с автором, а он, не прекращая разговора, время от времени оборачивается к тебе с заговорщицкой улыбкой, а ты растерянно киваешь в ответ :)

А теперь о финале. Или его отсутствии. Дочитав последнюю строку, напоминаю сама себе КВНовскую библиотекаршу: «А гдеее?..» :)) В недоумении кручу текст так и этак — нет, это всё, дальше только выходные данные. Повествование грубо и безжалостно перебито автором, как нога у Винни-пушера. Внезапно кончилась бумага, надоело колотить по клавиатуре, подкрался дедлайн?.. Э нет, оказывается, «Призраки осени» — первый роман цикла...

Второй раз за год в эту западню попадаю (первым был роман Марины Ясинской «Авионеры. Сердце лётного камня»). Та же история: нет никакого финала, даже промежуточного, просто светится невидимая предупредительная строка «Читайте вторую книгу». Авторы, не надо так :(

Ну, по крайней мере, я теперь в курсе жанра weird, уже спасибо Юргену. Это было захватывающе и пугающе.

Отдельный гигантский плюс книги — великолепный, яркий, перенасыщенный метафорами авторский язык, за который я с лёгкостью могу простить и не такие (вышеперечисленные) минусы. С упоением читала, цитат понавыписывала.

И в качестве постскриптума: об оформлении (иллюстратор К.А. Терина). Для обложки выбрано тенденциозное в последние годы — как минимум в кинематографе — тревожащее сочетание синего и оранжевого, только тут оно доведено до абсурда (со знанием дела доведено) выморочностью цветов. Акцидентный шрифт заглавия напоминает то ли ожившие корни, то ли копошащихся червей: то и другое в тему и создаёт верное жутковато-отвратительное впечатление. На полку бы я такое не поставила, но работа отменно хороша.

Пьеса очень понравилась. Впервые читала её в какие-то доисторические времена (видимо, лет в двенадцать-тринадцать, и это был старый библиотечный сборник «На суше и на море»). Конечно, многое подзабылось. Но и сейчас пьеса доставляет :) Мне нравится буйная фантазия Лема, его саркастический взгляд на вещи. Полагаю, что в версиях инопланетян Лем спародировал имеющиеся уже на то время шаблоны НФ, и в этом плане пьеса напомнила эпизод из «Понедельник начинается в субботу» АБС — тот, где Привалов путешествует на экспериментальной машине времени в _описываемое_ будущее. Там тоже буйным цветом — пародии на клише фантастики.

Отдельно понравились слова «перегринатор» (от «peregrinus», то есть путешественник, а по-нашему — пилигрим) и «четвертолёт» (слово-бумажник в духе Льюиса Кэрролла).

Забавный момент: читатели-лаборанты, классифицировавшие это произведение, в пункте «Время действия» уверенно указывают «Далёкое будущее», в то время как в тексте содержится явное и недвусмысленное указание на ДАТУ событий — в финале это 27 апреля 1951 года, а основное действие разворачивается... ммм... через десять лет после этого, то есть в 1961 году, нес па? (выбегаллицизм (с), хехе).

Роман канадской писательницы южноафриканского происхождения, как принято говорить, основан на реальных событиях — и даже не на вообще-исторической обстановке и реалиях отдельно взятой страны, а на совершенно конкретном событии: расстреле полицией детской демонстрации в Соуэто 16 июня 1976 года.

К такому аннотация меня не готовила. Вероятно, будущих читателей (и покупателей, что немаловажно) решили не отпугивать политической окраской чёрно-белой по содержанию и экзотически разноцветной по форме книги. Куда проще и экономически выгоднее сравнить её с кассовой «Прислугой» и так далее, см.

Я и см., в том числе и в рецензии, в которых, вижу, никто пока не упомянул ещё одну похожую книгу: «Искупление» Макьюэна. Сходство несомненное, особенно в том эпизоде, когда Робин (совершенно как Брайони) из-за своего детского эгоизма влёгкую распорядилась судьбами двух взрослых и страдающих людей — Номсы и Бьюти, чуть не став причиной гибели последней.

Чернокожая немолодая учительница Бьюти — самый привлекательный персонаж романа, а её дочь Номса, словно Король-ворон Джон Аскгласс, всего дважды на страницах книги появляется (процентах этак на девяноста и в самом конце повествования), хотя речь о ней идёт непрерывно, поискам дочери подчинены все мысли и усилия Бьюти Мбали.

Произведение Бьянки Мараис сложно оценить однозначно, выдать ему чёрную или белую метку, решительное «да» или «нет». С одной стороны, стремление автора благородно, а месседж понятен: все мы равны и братья (сёстры), вне зависимости от цвета кожи, национальности, сексуальной ориентации, давайте жить мирно. С другой — Мараис романтизирует непокорную Номсу, которая оказалась одной из организаторов марша, закончившегося кровавой бойней, и фактически стремится к тому, чтобы стать профессиональной террористкой. Как заслуживающее восхищения, преподносится и сопротивление, которое Виктор оказал напавшим на него ублюдкам.

Некоторая неровность книги, чередование трафаретных ходов и ослепительных находок, которых читатель явно не ожидал, простительна дебютному произведению. Милая деталь (заставляющая вспомнить, замечу в скобках, теперь уже «Хорошо быть тихоней» Чбоски) — саундтрек романа. Когда будет время, хочу повнимательнее список составить :) потому что есть у меня подозрение, что Бьянка не просто так названий песен в текст навтыкала, а одна из них даже в моём небогатом плейлисте есть ^^

«Мы живём в будущем». В последнее десятилетие эта мысль не раз приходила в голову (уверена, не только мне) при всё новых достижениях технического прогресса.

А почти полувеком ранее я беззаветно и навсегда влюбилась в фантастику. Читая её подряд, нет-нет да и обращала внимание на то, что действие очередного НФ-романа или рассказа происходит в каком-нибудь XXIII веке, а герои всё так же шуршат страничками :) ну, на крайняк вместо книг у них кристаллы, которые поштучно вкладывают в некую машинку для чтения, а иногда персонажи читают с экрана. Движущиеся или поющие картинки в бумажных книгах оставались уделом максимум сказок для детей.

И вот свершилось, срослось, соединилось. Мне довелось (повезло) прочитать истинную книгу XXI века: «Движение миров». Прекрасной идеей стало не просто издать увраж с репродукциями интересного и оригинального художника Алексея Андреева, работающего в технике цифровой живописи, но дополнить его странные и, чего греха таить, пугающие миры новой — виртуальной — реальностью (да-да, рисунки движутся и звучат!) и новыми же текстами писателей-фантастов.

Пятеро авторов написали к картинам Андреева 44 рассказа-миниатюры, «иллюстрирующих иллюстрации», такой вот парадокс. И как тут не вспомнить Диккенса, чей «Пиквикский клуб» вырос из подписей к рисункам Сеймура. По счастью, наши авторы куда лаконичнее Диккенса :) и каждый из мини-рассказов, занимающих то страничку, то половину или даже треть её, по-своему живописует «дивный» новый мир: искажённый, недружелюбный к человеку, поставивший его на грань выживания и самой человечьей сущности; отравленный, вывернутый наизнанку, захваченный недоброй силой инопланетного (?) происхождения.

И знаете, что оказывается самым страшным? То, что «жизнь продолжается», но это отнюдь не предлог для оптимизма, скорее уж причина горечи, повод к стыду и отчаянью.

Наш, реальный мир сейчас стоит на грани бытия. И всё произошло так быстро, что авторы «Движения миров» вряд ли именно это имели в виду, создавая свои произведения. И всё же узнавание местами леденит душу. Пример?

«Далеко-далеко у них под ногами сталкивались машины, водители выплёскивались из них и бросались друг на друга, словно хотели одержать победу над маленьким, понятным врагом, отворачиваясь от ужаса, который настигал их со спины» (с) К. Чадов «Пробуждение»

Из всей сюиты фантастических миниатюр больше других мне понравились работы Константина Чадова и Шимуна Врочека. Среди лучших в сборнике выделю рассказы «Марс», «Петля» и «Крейсер» Чадова, «Вторая волна», «Волчанка» и «Караул» Врочека, «Разборщик», «Вместо зимы» и «Я оптимист» Романа Корнеева. Отмечу также вклад в проект артбука Сергея Лукьяненко («Отпусти меня») и Артура Сохатова (ему, на мой взгляд, наиболее удался рассказ «Ласточка», финал которого стал пуантом и всего сборника).

Что же до картин, составляющих суть и смысл «Движения миров», то они невероятны. Нет слов. Спасибо.

Действие повести происходит в 1908-1918 годах и (эпилог) в 1965 году. Это в основном детские воспоминания писательницы, самые первые встречи девочки с музыкой. Софья Могилевская была дочерью известного виолончелиста и педагога, поэтому она рассказывает и об отце, и о его учениках, о памятном ей первом визите в Московскую консерваторию, о первых домашних уроках музыки и об учёбе в школе Гнесиных, наконец, о первом «взрослом» концерте. И на полных правах героями повести выступают музыкальные инструменты.

Повесть очень проста, но при этом певуча, словно исполненная глубоким бархатным контральто. Ласково и чуть церемонно она приоткроет ребёнку двери в мир музыки.

Переживания Первоклассника Пети По Поводу Прививок, Пеналов, Пятёрок, Портфелей, Пиратов… Простите, Примитив. Пичалька :(

А если серьёзно, повесть, конечно, ОЧЕНЬ детская, к тому же написанная ещё до войны. Несмотря на то, что главные герои повести — мальчишки, книга мне показалась порядком девчоночьей: не столько там приключений, сколько совместного делания уроков у печки, хорошеньких пеналов и подробных описаний обедов и завтраков :-/

Понравилась мне мама Пети: она из тех завидных родителей, которые разделяют увлечения своих детей, стараются поддержать их в полезных и интересных делах, ненавязчиво направить в нужное русло. Только вот зачем она Петю в заблуждение вводит?!

«Мама говорит, что они, эти самые сверчки, вроде полевых кузнечиков. Только не зелёные, а чёрненькие и маленькие…»

«— Вода в озере начинает колыхаться, и на поверхность вылезает… — Мама шепчет одними губами и по слогам: — Бе-ге-мот. Огромный, блестящий. Он фыркает, сопит и так громко зевает, что его слышно на всю Африку.

— Неужели? — смеётся Петя.

— Честное слово! — тоже смеётся мама. — А в это время раздаётся рычание. Лев! Он вышел на ночную охоту. Он крадётся по звериной тропе… А из зарослей тоже к озеру неслышной тенью скользит тигр…

— Сколько разных зверей! — удивляется Петя…»

Не говори-ка, Петя, я тоже удивилась. Тигры водятся только в Азии (никак не в Африке), а сверчок, как ни печально об этом говорить, значительно больше похож на таракана, чем на кузнечика.

Очень тёплая и живая, полная оптимизма повесть о первоклассниках, почти случайно столкнувшихся с обыкновенным чудом — городским бассейном, в котором они теперь учатся спортивному плаванию. Об их мамах и папах, бабушках и дедушках, учителях и тренерах, старших друзьях... Наиболее убедителен в повести неоднозначный (что удивительно, учитывая возраст ЦА) образ пятиклассника Антона, которого главная героиня повести Маринка считает сначала «самым плохим мальчиком в школе», а потом — одним из лучших друзей, разлука с которым почти непереносима. Отлично и очень узнаваемо выписана и капризная эгоистичная Туся, до крайности избалованная красотка семи лет от роду.

Коллизия со случайной, несправедливой, предательской двойкой, из-за которой один из главных героев может оказаться недопущенным к соревнованиям, напомнила повести Крапивина — и в первую очередь, конечно, руководителя «Эспады» Олега:

«—…А дело в том, что я /…/ проехался по его [инспектора Стихотворова] работе. Ну, в самом деле, с одной стороны, требует: работайте с трудными подростками, с другой — заявляет: двоечников к занятиям в клубах и секциях не допускать. Если хотят заниматься, пусть исправят оценки! А где ему руководители клубов найдут трудных подростков с пятёрками в дневниках?..» (с) «Мальчик со шпагой»

Не исключаю, что кого-нибудь из нынешних читателей, которые на дух не переносят всякой идеологии, передёрнет от пары «политических» слов… но не лишайте детей удовольствия прочесть эту замечательную и добрую книгу!

Пасть жертвой: а) обманутых ожиданий; б) стереотипов, — никому не пожелаю, а уж два в одном тем более счастья не доставили.

Оу, биологический технотриллер! — возрадовалась я, потирая ручонки (одну научно-фантастическую, другую биологическую, хех). Но после бодрого начала мне с каждой страницей становилось всё неинтереснее. Нет, я не зажралась. Просто у Шетцинга как-то так получилось, что правая рука не знала, что творит левая. И в этом плане книгу было бы прочитать куда лучше в двух частях: возможно, переворачивая на обратную сторону, как у Акунина в его «Квесте», возможно, с маргиналиями, как у не так давно прочитанного Сонькина («Здесь был Рим») — но не ПОДРЯД, где впечатляющий масштабами дизастер беспорядочно перемешан с журналом «Наука и жизнь». Всегда-то побешивает, когда персонажи с бейджиками-именами вместо полноценных личностей друг другу с умным видом научпоп излагают, а в «Стае» это было просто ни в какие ворота. Особенно когда надо рексом бежать-спасаться, а они «всё корни извлякают», как бабушка из полузабытого юмористического стихотворения.

Наибольшим минусом прочитанного для меня стал перевод. Я давно уже терпима к мелким огрехам не слишком твёрдо знающих русский язык толмачей, поэтому досадливо отмахиваюсь от всяких «затаил на нас зуб», «знобящий призрак», «он снял джинсы и верхнюю одежду» :)) сэр (леди) переводчик, верхняя одежда — это не та, что на верхней половине тела, а та, что снаружи...

НО! Сэр... ах, всё-таки леди, извините, переводчик так и не удосужилась показать свой труд специалисту. Или хотя бы беглым гуглингом пройтись. «Алкоголь» вместо «спирт», «окраина континента» вместо «свал», «детритус» вместо «детрит» и так далее, на «португальских галерах» (корабликах, о чём всем известно) меня просто порвало. Редактору сего издания руки открутить за ненадобностью предлагаю.

Вернёмся, однако же, к Шетцингу. И тут наступает время стереотипов. Мне автор представился классическим-преклассическим немцем, не избежавшим ни одной условно-характерной немецкой черты: 1) основательность; 2) добросовестность; 3) тяжеловесность; 4) любовь к переусложнённым конструкциям; 5) примитивный юмор (над чем остро и, надо признать, тоже довольно прямолинейно посмеивался ещё Марк Твен)...

И снова «но»: похоже, что автору биотехнотриллера вполне можно было бы спеть: «Ты хочешь быть американцем, американцем, американцем...» =^__^= (аббажаю этот вставной номер в «Талантливом мистере Рипли», простите за апарт), поскольку одним из главных недостатков романа мне показалась хейлеобразность (от Артура Хейли, поясню, типа меня тоже Шетцинг покусал). И если сначала всё было немного хейлевато, потом — очень хейлёво, то дальше пошла уже окончательная хейлета :D О не внушающих доверия персонажах принято говорить «картонные» — тут даже не картон, а папье-маше, которое Шетцинг добросовестно пережевал в гомогенную массу, из коей и вылепил потом свои полушахматные фигурки. Ну ёлки-палки, более-менее главгеров по пальцам перечесть, да и те особой индивидуальностью не обладают, второстепенным же автор выдаёт мини-набор примет (очки-борода-трубка, и хватит с тебя, генерат), остальных же даже по фамилиям различить затруднительно. И все они друг другу чего-нибудь рассказывают. Ну, я понимаю, в форме диалога не так стрёмно факты научно-медицинские излагать, чтобы читатель не заснул ненароком посреди полуторамильного абзаца.

Реально, документальное изложение было бы и честнее, и даже увлекательнее. Потому что, как я с огорчением подумываю, многие читатели в погоне за ужасами всемирной катастрофы, стремясь скорее добраться до волнующих подробностей и деталей, просто пропустят мимо ушей/глаз/внимания на самом деле важные и интересные вещи.

Примеры? Их есть у меня :) Например, о том, что индустрия оплачивает науку, когда государство отказывается либо не в состоянии это делать, вследствие чего результаты исследований аккуратно подгоняются под интересы промышленности. Да, это так. Это наша с вами печальная реальность, и всего несколько лет назад лично наш верховный заявил: мы, дескать, будем оплачивать только ту науку, которая даёт экономический результат в течение года О_о это конец. Конец, в первую очередь, для фундаментальной науки. А чем такое чревато — вот вам, пожалуйста.

Именно поэтому считаю, что «Стая» НЕ годится для экранизации: там всё уйдёт в приключалово и спецэффекты, а научная, особенно экологическая составляющая пропадёт практически бесследно, и вот это действительно будет потеря :(

Извините, если кого огорчила. Может, ещё и потому моя оценка роману Шетцинга невысока, что за плечами уже другое прочитанное, начиная с «Хозяина бухты» Гансовского в самом ещё детстве, а позже были и «Зодиак» Стивенсона, и нынешние «Канализация, Газ & Электричество» Раффа, и конечно, «Параграф 78» Андрея Лазарчука (книга! не фильм!! не ошибитесь!!!).

Мои молодые друзья (которых среди моих друзей абсолютное большинство) могут обижаться сколько влезет, но: я считаю, что они не могут оценить эту книгу по достоинству — просто в силу возраста. Их не зацепило. Они воспринимают «Финкельмайера» как факт литературы и, возможно, спекуляцию на когда-то неудобной, а теперь «острой» теме.

Для них это не факт жизни.

Меня же, как ни неловко признаваться, не раз и не два во время чтения пробивало на короткие сухие рыдания, тихие и отчаянные. Не потому что я сентиментальна, а потому что всё это было на самом деле. Пусть и с другими людьми.

Этому роману идеально подошло бы заглавие «Хромая судьба», но оно появилось несколькими годами позже в творчестве братьев Стругацких. Некто Финкельмайер — один из тех, кого «черт догадал... родиться в России с душою и с талантом». Человек, всё существо которого пронизано поэзией, тот, который мог бы сказать о себе «не я пишу — мной пишут», вынужден публиковаться под псевдонимами, влачить тоскливое существование, чем дальше, тем глубже погрязать в быте, а вырвавшись из него и найдя возможность целиком посвятить себя творчеству — ежеминутно рисковать оказаться в поле зрения идеологической машины-бестии, с её недобрым тяжёлым взглядом и мерным движением стальных челюстей-шестерёнок.

Не находит никакого объяснения то, что в советском государстве, самом вроде бы гуманном, «всё для блага человека», в таком загоне оказалось творчество. Творчество индивидуальное и литературное, в первую очередь. Почему-то ни у кого не возникало сомнений, насколько общественно полезен труд балерины даже не Большого, а какого-нибудь областного театра оперы и балета; каков КПД солиста ансамбля песни и пляски или целого народного хора. Но человек пишущий — БЕЗ санкции властей, БЕЗ членского билета Союза писателей, — похоже, немедля вызывал подозрения: а то ли пишет? А не отклоняется ли от линии партии и правительства? А достаточно ли горячо зовёт к новым трудовым свершениям и пятилетке в три года?.. Сколько же неизвестных нам талантов загубили эти «кстанкубывасы»...

Знаете, даже в районной газете, где мне довелось работать (к счастью, с того момента, когда стало можно), ещё долгое время по инерции под негласным — а иногда и гласным, из уст редактора либо ответственного секретаря — запретом было слово... «я». Полагалось писать «мы», никак иначе, даже если конструкции с этим местоимением получались вполне бредовые.

Кстати, о Союзе писателей. Там тоже вполне кафкианские законы царили. Книгу за редкими исключениями мог опубликовать только член СП. А в этот привилегированный цех принимали только тех, у кого было опубликовано не меньше двух книг. Практически та же история, что с пропиской и работой (читавшие сейчас помнят, и жившие тогда помнят тоже, многие — на собственной шкуре это испытали). Про метод соцреализма, которого в обязательном (читай: приказном) порядке должны были придерживаться отечественные прозаики и поэты, вообще молчу — любые эксперименты на стилевом поприще сразу попадали под подозрение.

В таких условиях многие из пишущих сдавались. Особенно, как ни странно, те, кто не мог не писать — и я не графоманов имею в виду. Ставили на себе крест, расставались с жизнью, попросту спивались. Значимым, даже символическим в романе мне представляется эпизодический персонаж, отец Арона. Он предпочёл замолчать — в буквальном смысле слова.

Сыну его такого «счастья» не выпало. Его замолчать заставили.

Страшный роман. Гениальный, на мой взгляд. Его не смогли испортить ни заусенцы композиции, ни розанчики мелодрамы, ни виньетки излишне поэтического слога — он обжигает горечью правды.

Страшно и то, что тогдашнее отношение к творчеству как к разновидности тунеядства пустило глубокие и зловредные корни, схожие с корнями огородных сорняков: сколько ни выковыриваешь, всё равно где-нибудь да останется кусочек, и глядишь: на будущий год опять жирной и наглой порослью прёт. Все эти рассуждения о том, что писателям нефиг платить за романы, потому что «они же не работают, а так, для своего удовольствия пишут». А недавний инцидент со справкой от СП, что Борис Стругацкий действительно является (увы, уже являлся) писателем?..

Похоже, мы неисправимы.

...а мне и аннотации было не надо, не говоря уж о других читательских рецензиях — просто потому, что давно уже прочитала и «Малавиту», и «Малавиту-2», и фильм посмотрела, поэтому никем иным, кроме Роберта де Ниро, Фрэнк Макьяно по прозвищу Машина просто не мог быть. Закрадывалась, правда, мысль, что Дон (Дон?!) Уинслоу — тоже немного Фред Блейк на пенсии и в программе защиты свидетелей: сидит себе, пописывает-графоманит, из мемуаров роман ваяет, сотнями имена бывших подельников, жертв и свидетелей вываливает.

Роман в первую очередь (и в первой своей половине) этим и тягомотен, потому что представляется безусловно вторичным плюс уснащённым даже не отсылками, а просто подражаниями к сонмищу других образцов жанра: тут и Хэммет, и Чейз, и Макбрайд, и даже немного «Мёртвой зоной» приперчено, не говоря уж о метках времени, наложении сюжета романа на реальные исторические события и (конечно!) фильмы.

Но автор по ходу дела преодолевает инерцию материала, и невзирая на некоторую сумбурность, ко второй половине роман становится более динамичным, захватывает, а к финишу и вовсе набирает скорость и несётся напролом через взбудораженное читательское воображение.

Сеть предательств накрывает Сан-Диего, жестокость мафии выплёскивается через край, фарт и расчёт мощной волной несут стареющего сёрфера Фрэнка Наживщика, не позволяющего себе ошибок — до тех пор, пока ему хватает фантазии, на что ещё окажутся способны окружающие его подлецы...

Стоп. Вот тут главная ловушка и кроется. Для читателя, имею в виду. Должны ли мы сочувствовать Фрэнки Машине (не отождествлять себя с главным героем, нет, не подумайте)? Он же, как ни крути, убийца, киллер, и множество раз на страницах нехуденького романа расправляется со своими жертвами — как правило, несколькими выстрелами в лицо. Очень гуманно, да? И бесполезно ссылаться на то, что эти жертвы — тоже преступники, тоже убийцы, насильники, сутенёры, далее по списку.

Я далека от идеи о том, что книга (любая) должна непременно чему-то учить и кого-то воспитывать. Но позиция автора, заставляющего _полюбить_ такого вот главгера, весьма сомнительной представляется. В следующий раз предпочту героев вышеупомянутого Хэммета, которые прекрасно знают, что они плохие, или какую-нибудь весёлую пикареску прочитаю/посмотрю.

Детектив редкого занудства. Почти оксюморон, но, тем не менее, печальная реальность. Может быть, он подойдёт любителям экшна? Не знаю. Я экшн понимаю так: ворвался, выстрелил, упал, перекатился, вскочил, метнулся за угол. А если экшн выглядит вот так:

«Закрыв телефон, Бош повернулся к своему компьютеру и распечатал сделанную при оформлении ареста фотографию Чана, которую хотел взять с собой в Гонконг. / Затем позвонил Чу и сказал, что бумага подписана и суд он покидает. Чу сказал также, что поговорил с сотрудником ОАБ, получившим факс Боша. Тот подтвердил, что на обеих сторонах визитки напечатано одно и то же. Это карточка менеджера таксопарка, находящегося в Козвэй-Бэй. / Бош поблагодарил Чу и положил трубку как раз в тот миг, когда у входа в его отсек остановился уже покидавший здание Управления лейтенант Гэндл.»

— в гробу я видала такой экшн. Лучше уж Рекса Стаута почитать. Или Хэммета. Или Чендлера. Да мало ли хороших дядек, которым, в отличие от Майкла Коннелли, не изменяют ни вкус, ни юмор, ни чувство меры.

Итак, перед нами лос-анджелесский детектив Бош, весь по уши в работе, забывает поесть-поспать, а также то, что у него есть жена (бывшая) и дочь. Убийство в «цветном квартале» приводит служак порядка к сложной системе вымогательств, а Боша — к тому, что в Гонконге похищают его дочь. Ну, вы поняли… Персонажи картонные, язык суконный, занудство (повторюсь) редкостное, для красоты присыпанное сверху стразами «роскошной жизни» и розовенькими сердечками сентиментальности.

Поставила бы 2, но добавила баллов за deus ex machine:

Мокрый лоб, трясущиеся руки, учащённое сердцебиение. Грипп? Похмелье? Нет, это вы прочитали «День рождения мертвецов».

Стюарт Макбрайд в глубине души, видимо, русский: медленно запрягает, но потом несётся во весь опор. Роман, поначалу неспешный и депрессивный, после первой трети превышает дозволенную законом скорость. Как в классическом детективе, ключи раскиданы повсюду, но их мудрено заметить в лужах блевотины, пятнах крови, горах мусора, обломках разнесённой вдребезги мебели. И всё это засыпано фотографиями мёртвых уже девочек — «поздравительными открытками» от маньяка по прозвищу «Мальчик-день-рождения».

Эш Хендерсон, детектив-констебль, жесток со своими «оппонентами», но трагедия его неподдельна и открывается не вдруг. Элис Макдональд, девочка-паника, психолог из ненормальных. Генри Форрестер, старый пропойца, знавший гораздо больше криминального отдела полиции Олдкасла. Вы не полюбите их, но переживать за них будете, обещаю.

А ещё в романе четыре финала…

«Флаг в тумане» впервые прочла совсем недавно, в отличие от «Точек и линий», которые перечитывала не раз. Написанный тремя годами ранее, этот роман более условен и, как утверждается в обзорах, содержит отсылки к «Преступлению и наказанию» (ну, разве что в убийстве старухи-процентщицы, опасное, однако, занятие, хехе). Мне он представляется более загадочным и экзотичным по сравнению с «Точками и линиями». События разворачиваются неспешно, проходят недели и месяцы, одно следствие уже закрыто, и несправедливо обвинённый умер в тюрьме, так и не дождавшись пересмотра дела — и тут происходит другое убийство, во многом повторяющее, как бы цитирующее первое.

Особенность «Флага…» в том, что истинным преступником может оказаться не убийца, а равнодушный человек, который ради собственных сиюминутных удобств и интересов пренебрегает долгом в поисках истины. Возмездие неотвратимо, и странно (и страшно), что персонифицируется оно в неожиданном для этого персонаже — юной Кирико Янагида, сестры обвиняемого, девушки с полудетским лицом, которое моментами приобретает ледяную жёсткость.

Месть — блюдо, которое следует подавать холодным, помните? Со стороны Кирико это даже не месть, а расплата, и известному токийскому адвокату Оцука придётся на себе испытать всю её тяжесть.

Автор использует не только элементарные приёмы детектива, но и отличные неочевидные вещи, зачастую связанные с местными особенностями. Тут замечу, что смысл названия конкретного романа от меня ускользнул. Возможно, это традиционный образ, понятный любому жителю Страны восходящего солнца (как в японских стихах, которые читаются и понимаются «двумя слоями» — буквальным и иносказательным, где каждая деталь — это определённый символ), а может, авторская метафора. Флаг в тумане — то есть сам он виден, но что на нём изображено, остаётся загадкой. Так и тут: события очевидны, но скрытый смысл их непонятен.

В целом детективы Сэйтё Мацумото, написанные лёгким языком, простыми фразами и богатым арсеналом художественного видения мира, ассоциируются у меня с японской поэзией Серебряного века, жанром киндайси, в котором канон традиционного стихосложения только выиграл от свежего дуновения свободного европейского стиля.

«Точки и линии» прочла первый раз в свои незапамятные четырнадцать, ещё в старом сборнике «95-16» (кстати, вместе с «Убийством в Восточном экспрессе» — и это была мощная инициация к тому, чтобы на всю жизнь полюбить детективный жанр).

Уже тогда меня поразила неотъемлемая «японскость» этого детектива. Его сюжет не мог быть пересажен ни на какую иную зарубежную почву — потому что удивительно естественно сочетал в себе одну из древних национальных традиций и современную (второй половины двадцатого века) пунктуальность японцев, доходящую до фанатизма. Особенно впечатлило это тогда: ведь у нас ни о каких «четырёхминутных свидетелях» и речи идти не могло — поезда запросто опаздывали и на десять-пятнадцать минут, и на три часа, сама не раз попадала в такие ситуации.

Ещё одно переплетение древности и наших дней — играющие немаловажную роль в фабуле коррупция (отмечу, что в переводе 1967 года использована формулировка «взяточничество», равно как и другие архаичные ныне словечки, например, «столоначальник») и самурайская верность подчинённых начальству, вплоть до сведения счётов с жизнью, если этого потребуют «интересы дела».

Романтические линии романа — неброские, сдержанные, а поворотный момент детектива под названием «Цифровой пейзаж» не только захватывает уникальной трактовкой действительности, очаровывает своеобразной красотой, но и — в наши дни — получает неожиданный новый смысл ;)

Расследование «двойного самоубийства влюблённых по сговору» (или преступления, которое поначалу только кажется таковым) ведут два следователя: провинциал Дзютаро Торигаи и токиец Киити Михара. Дзютаро в свои сорок три называет себя «стариком» (но будем иметь в виду, что это опять же традиционная японская скромность, граничащая с самоуничижением); он робок, им владеет накопившаяся усталость, однако именно его наблюдательность даёт толчок к дальнейшему расследованию. Тридцатилетний Михара, напротив, энергичен и азартен, в поисках истины мечется по Японии из конца в конец :) и читатели вместе с ним оказываются в Хаката, Фукуоке, Камапуре, Саппоро, Хакодате… При просеивании фактов всё больше обнаруживается нужных точек, а их связывают линии внезапных догадок и стройной логики.

Автор прекрасно владеет детективными ходами, и даже мелочи очень украшают повествование. Например, когда Торигаи не может добиться от контролёра пригородного поезда сведений о пассажирах (это понятно: контролёр смотрит на руки, а не на лица), сыщик спрашивает у свидетеля о его знакомых, ехавших этой электричкой — и опрашивает уже этих людей.

Некоторые читатели сетуют: дескать, злодей угадывается в самом начале романа, но в «Точках и линиях» дело не в личности злоумышленника, а в поисках доказательств истины. Склонна посмотреть сквозь пальцы на допущение, что следователи в течение нескольких месяцев занимаются формально уже раскрытым делом, и оцениваю роман высшим баллом.

Главный герой «Турнира...» — фантастический невезун Ульрик Вайтфокс. Этот уникум настолько неудачлив, что ему не везёт даже в невезении — как раз тогда, когда оно ему профессионально необходимо.

Повесть Яна Леншина — это такая мрачная оперетта, стилизация под фэнтези в геймановском духе. Нечто среднее (если это только возможно) между «Приключениями Жихаря» и «Трупом невесты». Впрочем, «неприятностиметр», выданный герою, напомнил, на что это ещё похоже: на Джаспера Ффорде*, мир Четверг Нонетот, только чуть менее задорный и более меланхоличный, да и не в литературе он прописался, а похоже, в сети. Ну, в вирте. Здесь и тролли есть, и поклонение котикам, и граммар-наци, стыдливо именуемые грэмами — им по ходу дела достаётся, но как-то не очень убедительно...

*...а на 13% повествования и Джен появляется ;)

Ещё одно напоминание: лотоматон, определяющий судьбы героев этого невесёлого мира — и всплывает из глубин памяти фильм «Город Эмбер: Побег» с юной Сиршей Ронан в одной из главных ролей. Там тоже подростков припечатывали будущей судьбой/профессией. И я не говорю, что это плагиат, никоим образом. Просто логически доведённые до абсурда реально существующие тенденции :)

Так живёт Мехатония. Нашему вниманию представлены её города: Готтлиб vs. Блэткоч (он же Столица метеоритов**). Первый пасторально ностальгичен, второй гротескно, то есть до смешного, ужасен. Здесь зима в марте (нашли чем удивить, ахха), о чём автор неоднократно нам напоминает...

** Челябинск? :D

...и я, честно, каждый раз удивлялась. Ну не срасталось у меня происходящее в «Турнире самоубийц» с зимой. Может, из-за одежды персонажей.

И тут отдельная песня. Персонажей у автора довольно много, и значительная их часть — эпизодические, так вот, автор (видимо, памятуя классику описываемого будущего от АБС) каждому придаёт один-два предмета одежды — и это местами тоже на троллинг смахивает, я в нерешительности, клянусь. Но кое-где писатель перестарался (или недостарался), в результате один из персонажей появляется «в одних трусах и футболке» О_о а другой и вовсе вон чё: «К Ульрику, сняв шляпу, подошел верзила в клетчатых брюках и штанах на подтяжках». И в брюках, и в штанах, чего мелочиться :))

Немного позубоскалить не вредно, а достоинства у книги тоже имеются. Например, Блуждающая башня (сами прочтёте, в чём её прикол, нет, не в блуждании), лёгкий, ироничный язык:

«В эту секунду посмотреть, что случилось, из кондитерской вышел продавец в белом фартуке. Увидел Ульрика и попятился, а его румяное, будто свежеиспеченный хлеб, лицо приняло цвет выложенного на витрину безе — по 0.95 за штуку».

И конечно, Часовик, он же Механический человек — удачный «страшный» образ. Впечатляет.

Резюме: чтение совершенно не обязательное, но своеобразное и достаточно небанальное, чтобы следить за злоключениями героев с интересом и понимающей усмешкой.

Ну не моё оно, не моё. Было время, с удовольствием всякую фэнтезятину читала, а потом наелась. А может, просто после «Властелина колец» уже не тянет вдаваться в подробности эльфийско-тролльских взаимоотношений, в которых и труба пониже, и дым пожиже.

В этом плане к книге претензий раз, два и обчёлся.

Например, объявление её «Заряженным оружием 1», в смысле, частью цикла, в котором (пока) больше никаких книг не наблюдается :) Возможно, у автора на «Легенды Лесогорья» какие-то далеко идущие планы есть.

Названия. Логунвост, Гровенгридль (покатайся головой по клавиатуре), Ригель.

Имечки. Тэфрамадур, Лоутарайтур (и буй Тур Хейердал), Фрост и Шгрихт.

Небрежность, авторская небрежность, чёрт побери, я просто плохо её переношу >_< Особенно когда писатель не может вспомнить нужное слово и втыкает на его место какое попало. Ну, там «незабвенную» вместо «беззаветную», «просыпания» вместо «пробуждения» и тому подобное. Я уж не говорю про бороду, которая «куцая, но довольно длинная» (?) и покрытые сеном крыши.

Кому книга понравится? Тому, кого, как Сэма Скромби, хлебом не корми, дай об эльфах поговорить-почитать (мне, в частности, понравился король Эккеворт, особенно со своей картиной; остальные представители лесного племени довольно схематичными показались, в первую очередь, женские персонажи).

А ещё тем, кто соскучился по джинну Бартимеусу за авторством Джонатана Страуда, поскольку один из главных героев «Белого и чёрного», демон Демьян, весьма его напоминает.

Демьянову уху, в смысле, часть читать наиболее интересно. Из кого эти демоны получились, какова их своеобразная иерархия, как они, словно скауты за значки, бьются за _полный_список_, даже из-за чего они периодически друг друга не понимают — всё это книге в плюс идёт. А борьба между ангелами и демонами напоминает американский футбол, нет, даже скорее пушбол, где на невесомую громаду человеческой души влияет броуновское движение белых и чёрных молекул :)

К сожалению, религиозно-философская составляющая этого мира оказалась довольно неаппетитным замесом из христианства, индуизма и почему-то солипсизма. Особенно раздражала елейная нравоучительность повествования; вторила ей и лубочность истории о «раскаявшемся разбойнике» (не буду говорить, о ком именно).

Концовка, где автор аккуратно увязывает сюжетные нити, сама по себе хороша. И была бы отлична, не будь предугадываема.

Но если без предвзятости к «Белому и чёрному» подходить, если вообразить себя жизнерадостным новичком, то книжка Герцовского — лёгкое и увлекательное чтение для рассеянного летнего досуга, книга для тех, кто за чтением не хочет страдать или душой трудиться, оставим это для мрачных ноябрей и слишком длинных (несмотря на их двадцативосьмидневность) февралей.

Есть люди, которые из сказок выросли, как из детских шортиков или школьных учебников, и без сожаления оставили их позади. А есть те, кто по-прежнему любит сказки и не отказывает им в праве стоять в одном ряду с умными «взрослыми» книжками. Не говорю, что те или другие правы/неправы — это дело вкуса, а вернее, склада души. Сама-то я из вторых, ясное дело.

Народные сказки часто похожи между собой. Сюжеты с древних времён странствовали по свету, передаваемые из уст в уста, а то и путешествуя вместе с бродягами-сказочниками. Поэтому в любой стране можно встретить принявших чуть разное обличье Колобка, Спящую Красавицу, Царевну-Лягушку, семерых козлят… и, конечно, вездесущи глупцы и жадины, храбрые солдаты и мудрые судьи, сварливые жёны и хитрецы-мальчишки :)

И в то же время каждый народ придаёт сказкам свой колорит, своё настроение, свой характер. Согласны?.. Итальянские сказки озорные и солнечные, немецкие — страшноватые и назидательные, шведские — величественные и немного зябкие, французские — лукавые и непокорные…

С испанскими и португальскими народными сказками я до сих пор не встречалась, поэтому сборник «Птица-Правда» прочитала с огромным интересом. Мне казалось, что надо мной распахнулось жаркое синее небо Пиренейского полуострова, а между пальцев босых ног — тёплая и шелковистая пыль дальней дороги.

Сорок две сказки, переведённые Т. Шишловой и превосходно пересказанные М. Туберовским, не все так лучезарны, конечно; они напомнили мне строчки из моего любимого Леона де Грейффа (писавшего, кстати, по-испански):

«И вот уже душа готова

стремиться ввысь, отринув страх.

Глаза печальны и суровы —

зато улыбка на устах.

Прощай, тоска! Пришла решимость,

желаньем действий опьяня.

Банальность и непостижимость

Сломают когти о меня!»

Да, так оно и есть. А ещё — удивительные названия. Скажите, ну неужели вы отказались бы прочесть сказку «Десять помощников тётушки Зелёная Вода»? А «Курочка-королева»? А «Невеста трёх женихов»? И, конечно, одна из лучших — «Птица-Правда», давшая название всему сборнику. Меня до глубины души тронул образ Птицы-Правды, слово которой неопровержимо для всех: это маленькая, скромная белая птичка, которую стерегут яркие, горластые птицы Лжи…

Сборник открывается предисловием Г. Степанова — чудесно написанным, на мой взгляд. Это не обязательный литературоведческий «прицеп» к изданию, а доброжелательный разговор с юным читателем, где автор на неполных четырёх страницах успевает рассказать понемногу об истории сказки, о сказках народных и авторских, об Испании и Португалии — живо, понятно, увлекательно.

И ещё одна важная часть книги — замечательные иллюстрации В. Власова. Я читала в букинистическом издании 1971 года, но и в переиздании «Речи» 2017 они сохранены, так что смело рекомендую!

Чудеснейшая книжка! И как это наши пути не пересеклись за столько лет, просто не понимаю.

Опытный мореплаватель Джошуа Слокам первым совершил одиночное кругосветное плавание под парусами. Путешествие на яхте «Спрей» заняло у него более трёх лет (с апреля 1895 года по июнь 1898 года) и составило 46 тысяч миль. Об этом капитан Слокам написал книгу. И отлично написал: поэтично, захватывающе, с юмором! Да ещё и с рисунками автора — уверенными и убедительными.

Несколько лет назад я читала другое повествование об одиночной кругосветке — Френсиса Чичестера — и, конечно, не могла их не сравнивать. Так вот, Чичестер на своей «Джипси Мот IV» обогнул наш земной шарик за 226 ходовых суток с одной остановкой (по-моему, двухнедельной) в Австралии и прошёл за это время 29630 миль, в полтора раза меньше, чем Слокам. Как так? Или у него был другой глобус? :))

Всё дело в том, читатели, что Джошуа Слокам никуда не торопился. У него не было цели поставить рекорд (он и так был первым), он не стремился кого-то победить или что-то доказать... впрочем, нет: он хотел доказать, что это возможно. Возможно в одиночку на паруснике обогнуть планету. И это у него получилось. Оказалось, что всего-то и надо: хорошее знание законов моря и хороший, даже отличный кораблик.

И то и другое у Слокама было. Он вырос от юнги до капитана. Он не раз во время описания своей кругосветки упоминает, что в этих вот местах он побывал в таких-то годах или на таком-то судне; пятидесятилетний моряк понимает, как живёт и чем дышит океан. Что же до парусника, то Слокам сам его построил на основе старого-престарого шлюпа. Получилось это отлично. Когда читаешь, так и чувствуешь любовь капитана к своему кораблику и гордость за него (здесь просится слово «отцовская»). «Спрей» делал по 150-180 миль в сутки. Что это такое? Например, от острова Четверга (что к северу от Австралии) до Кокосовых островов (на полдороге от Австралии к Индии) 2700 миль. «Спрей» покрыл их за 23 дня, причём из всего этого времени Слокаму пришлось стоять у штурвала всего часа три, и то в основном при выходе из одной гавани и входе в другую. В остальное время много читал, иногда целыми днями. А вот в Магеллановом проливе капитану пришлось не так сладко: он «рулил» тридцать часов непрерывно, чтобы выжить самому и сохранить «Спрей».

Итак, повторяю, он не торопился. Он не плыл все эти три года подряд, понимаете? В Австралии Слокам провёл в трёх разных портовых городах в общей сложности три месяца; больше месяца — на острове Маврикий; три месяца — в Кейптауне. Что он делал? Ну, отдыхал, понятно :) а ещё знакомился со страной или островом, встречался с разными людьми (например, со Стенли и вдовой Р.Л. Стивенсона, которая подарила ему лоции мужа, представляете?!) и даже читал лекции о своём путешествии — это ему, кстати, помогало пополнять финансы.

Слокам очень интересно рассказывает о своём визите на Хуан-Фернандес — остров Робинзона Крузо (Александр Селкирк провёл там 4 года и 4 месяца, в 1704-1709 гг.). Отдельной истории — или даже романа! — заслуживают Кокосовые острова. Несколько раз автор упоминает «Бигль», Дарвина и адмирала Фицроя.

Я во время чтения часто смеялась, потому что с юмором у капитана Слокама всё в порядке; как не вспомнить выяснение вопроса, может ли живой козёл выступать в качестве кофемолки; о том, что, по мнению автора, «Спрей» не приспособлен для лазания по деревьям; и конечно, о табличке «По траве не ходить», которую Слокам установил на берегу свежеоткрытого им острова. Но и ужасаться было чему. Причём даже не красочному описанию штормов и пиратов (хотя и они присутствуют), а какой-то сверхъестественной уверенности автора, что всё само собой нормально сложится. Судите сами: человек на парусной скорлупке вокруг света отправляется, а навигационных инструментов у него — лаг да жестяные часы (даже не хронометр!), причём у последних ещё на середине маршрута отвалилась минутная стрелка, а лаг вскоре после этого погрызли акулы, из-за чего он стал врать на полтораста миль в сутки. А ещё капитан Слокам не умел плавать!!! О_о

Ну, я ещё долго могу взахлёб пересказывать книгу, но, может быть, вы лучше сами её прочтёте? Она совсем небольшая (тем более, что последние два десятка страниц занимает послесловие автора, где он подробно рассказывает о «Спрее», и примечания — морской словарик для сухопутных читателей; электронка, правда, не очень аккуратная, но терпимая). Отмечу только ещё один важный факт: помощь и благожелательное отношение встреченных капитаном на этом долгом пути людей — и властей, что немаловажно. Почти все ему помогали — кто чем мог. Всегда бы так.

Впервые прочла пьесу «Идеальный муж» давным-давно, ещё в прошлом веке :) и не очень-то она тогда мне понравилась, в отличие от блестящей и упоительной «Как важно быть серьёзным». Ну что это такое: политика какая-то, парламент, акции-спекуляции-манипуляции, бесконечные подколы и пустословицы, которыми обмениваются персонажи, словно боясь показаться обыкновенными… Последнее особенно раздражало, поскольку именно тогда среди моих сверстников стремительно развивалась и крепла мода говорить именно так: ни словечка в простоте или хотя бы серьёзно.

При нынешнем прочтении многое стало понятнее, особенно миссис Чивли, выведенная Уайльдом, на мой взгляд, как человек уже двадцатого века — прагматичного, безжалостного, «бессовестного» в самом прямом значении этого слова.

Вообще же, если уже по прочтении пьесы вернуться к списку действующих лиц, обнаружится, что значительная часть их не более чем персонажи светской тусовки-массовки, а главных — всего ничего, четверо: супружеская пара Чилтернов, вышеупомянутая авантюристка миссис Чивли и обаятельный шалопай, благородный балабол ;) лорд Горинг. На вторых ролях скромно держатся граф Кавершем и Мейбл Чилтерн, являясь двумя краями возрастной шкалы представленного на сцене общества — и одновременно забавными отражениями друг друга: оба возводят эксцентричность в абсолют, и обоим это дозволено как раз в силу возраста.

Роберт Чилтерн, когда-то давно сделавший «ложный шаг» (а на самом деле первый шаг по карьерной лестнице — и это даёт нам представление о том, что обо всех этих карьерах думает автор), чуть ли не всю пьесу переживает по этому поводу. Но не потому, что он совершил бесчестный поступок, после которого уже даже сам себя не мог бы считать джентльменом, — а в силу того, что теперь это может _раскрыться_, что грозит ему крушением не только карьеры, но и семьи. И автор никак не даёт понять, что же для Чилтерна более значимо.

Возможно, всё-таки леди Чилтерн?.. Вот уж кто не понравился мне безмерно. Гертруда Чилтерн, конечно, идеалистка. И дом у неё должен быть идеальным, и любой званый вечер, и гости… и муж, в конце-то концов :) Но как только сияющий образ господина Чилтерна оказывается с грязным пятном, госпожа Чилтерн торопится от него откреститься.

Тут же.

Внезапно.

Понимаете?

То есть коту под хвост вся любовь и совместно прожитые годы, клятвы в верности и обещания быть вместе «в беде и в радости». Есть от чего проникнуться неприязнью. Вечная отличница оказывается на поверку сосудом скудельным. Нет ей веры, и опереться на неё в тяжёлой ситуации проблематично — вильнёт хвостом, и поминай как звали. Некрасиво. Недостойно. И большого доверия к женщинам не вызывает.

(Апарт: в этот раз во время чтения обратила внимание, что женщины в парламент допускались, но, _разумеется_, только на правах зрителей, на отдельную галерею… забранную решёткой :) Надо признать, за последнее столетие женщины заметно эволюционировали, хехе)

Так вот, резюмируя экскурсию по этой портретной галерее: главным героем пьесы «Идеальный муж» считаю лорда Горинга.

Не потому, что он легкомысленный обаяшка. Не потому, что его сыграли Эдуард Марцевич и Руперт Эверетт (хотя к ним обоим глубокую симпатию питаю). А потому, что лорд Горинг умён, решителен, находчив, благороден и самоотвержен. Именно благодаря его действиям происходят повороты сюжета в пьесе, разрешается конфликт. А вся его напускная безалаберность — не более чем лёгкое опасение показаться лучше, чем он есть на самом деле. И что о нём думают окружающие.

Это подтверждается и речами действующих лиц пьесы. Да, все они красно выражаются и сыплют парадоксами («фирменное блюдо» Уайльда), но лучшие реплики, незабываемые афоризмы, жемчужины элегантного и дерзкого красноречия автор подарил именно лорду Горингу. Рискну предположить, что автор любуется своим персонажем и, словно немного стесняясь этого, спрятал главного героя под личиной «смешного приятеля» ;)

Автора люблю давно (года этак с 1976-го, чтоб не соврать) и преданно, а его пьесу прочитала впервые. Дежа вю: недавно вот так же читала пьесу романиста, это был Арчибальд Кронин, «Юпитер смеётся». И точно так же видно, насколько писателю тесно в рамках драматургического произведения. А поскольку это Уайлдер, то я моментом вернулась в Коултаун (см. «День Восьмой»), маленький бесперспективный городок, снова вижу две семьи, в которых подрастают _параллельные_ дети, снова слышу мысли автора о предопределённости и нашей ответственности за свою судьбу.

Когда-то давно видела постановку «Нашего городка» по ТВ. Мало что помню уже, но, начав читать, сразу врубилась, что произойдёт во второй половине пьесы, сюрприза не получилось. А меж тем фабулу обычной не назовёшь, потому что в первых двух действиях в унылом провинциальном городке течёт обыденная жизнь, а в третьем

Удивительнейшая документальная повесть. Как дело было: собрались в петербургской лаборатории Лесгафта увлечённые молодые люди, студенты и начинающие научные работники, пылко говорили об экспедициях, завидовали коллегам, недавно вернувшимся из Африки... «А почему бы нам самим куда-нибудь не поехать?» Сказано — сделано: по-быстрому насобирали денег, аж три тысячи рублей :) запаслись оборудованием для этнографических и зоологических исследований и рванули в Южную Америку... и сделали они это в апреле 1914 года. Понятно, что путешествие затянулось.

Повесть написал сын одного из участников экспедиции. Он много работал в архивах, встречался с людьми, знавшими путешественников, и книга получилась очень увлекательной, живой и красочной. Читаешь с настоящим волнением, а на последних страницах сентиментальные читатели вроде меня вполне могут прослезиться: судьба вообще часто несправедлива, но тут и непростая история нашего Отечества приложила свою тяжёлую длань.

Особую прелесть бумажному изданию придают вековой давности фотографии и рисунки участников экспедиции. Меня, в прошлом биолога, особенно умилили три рисунка: двух жуков и мухи, с последовательными подписями: «чёрный Cuculeo», «рыжий» и «кусается как собака» :))

Если что: бумажная книга издана Товариществом научных изданий КМК, М., 2003, 253 с.

С детства мне Алексин нравился, и помню, каким неожиданным в своё время стал для меня переход писателя от лёгких, немного дурашливых даже, чуть утрированно наивных повестей к резким, болезненным, жестоким произведениям (граница, мне кажется, прошла по повести «Действующие лица и исполнители»), когда одно за другим последовали «Третий в пятом ряду», «Безумная Евдокия», «Раздел имущества», «Домашний совет» и совсем уж непереносимый «Ивашов».

Нынче вот перечитала «Безумную Евдокию». При совершенно небольшом объёме картину автор развернул впечатляющую. Что в повести главное? То, как из юного дарования формируется эмоционально глухой человек? Или то, что многое, иногда слишком многое, зависит от точки зрения? Или что расплата за легкомыслие может оказаться неадекватно тяжёлой, несправедливой даже? «Безумная Евдокия» — тот случай, когда склонность автора к повторам, маячкам, значимым деталькам-символам работает на все сто процентов в плюс.

Ещё один «новогодний» детектив :) На сей раз в роли проницательного детектива-любителя выступает шестидесятилетний сентиментальный дядечка, конечно же, совершенно случайно приглашённый на место будущего преступления. Есть в книге удачные моменты: например, жертва оказалась не той, что предполагалась; растерянность перед этим фактом действующих лиц и _огромная_ пауза между осознанием ими совершившегося убийства и возникновением вопроса, а где же «ожидаемая» жертва; то, что тем временем преступление _продолжается_... Но эти хорошие впечатления были порядком изгажены отвратительной манерой автора накручивать драматизм: «округа утонула в злобе и пороке» (wtf?!), «пряча своё злодейство», «пронзая его безумным взглядом», нет, это слишком. И за тридцать страниц до конца всё ещё ни хрена непонятно, и ключей к этому взять неоткуда :-/ К тому же слишком много (конкретно для детектива) действующих лиц, под конец у автора, похоже, закончились фамилии, и на сцену были приглашены Рубенс и Ньютон :))

Не знаю, как начать. Начну, как Сири Китон: «Представь себе...»

Представь себе, что надо собрать с промороженного и щербатого каменного пола полкило рассыпанной соли (или кальцинированной соды) — голыми руками, причём изъеденными нервной экземой. Представь себе, что ты пробуешь заснуть, подложив под голову кусок мяса недельной давности. Ничего у тебя не получится. Ещё бы, с «Золотой пулей» в башке...

Мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. «Золотая пуля», словно артериальной алости «умная» геометка, выцелила меня среди сонма безвестных читателей. Переступаю границу — даже фронтир... Постап, вестерн, хоррор — авторы веером разворачивают лезвия жанров, в четыре руки поливая читательское восприятие из гибрида пулемёта с швейной машинкой, иглы образов впиваются в мозг (некоторые останутся там навсегда, будь готов... — Всегда готов! — вскидываешь руку в салюте), кошмар пеленает тебя в жёсткий саван, «раны сжали челюсти», и вот уже тебе, как Робу Стуммфилду, странно видеть живых и _целых_ людей.

Здесь кольт «уокер» — советчик и внутренний голос (и память предупредительно снимает с полки прочитанного «Путь меча» и «Миротворец 45-го калибра»), а коровий череп — не экзотичная деталь антуража, не ружьё-на-стене, а один из главных персонажей. Здесь дети — монстры и каннибалы, они же дырявые мальчишки: страхи, жертвы, куклы, слуги безумца. Здесь «спустя восемьдесят лет после войны уже не знаешь, кто мутант, а кто нет».

Полностью сюрреалистичный мир первой части, призванный, кажется, без жалости лишить тебя воли к сопротивлению, сменяется почти понятным сюжетом части второй, в которой отчётливо проступает вестерн, даже «гайдар-вестерн», заявленный авторами в намерениях. Это не дурашливо-пасторальный мирок «Лимонадного Джо», это дикий, дикий (норд)вест, от которого, несмотря на жару и сушь, тянет могильным холодом и ледяной ясностью нашатыря. Представь себе: ты начинаешь понимать, откуда взялись герои и во что они превратились. Ты пробуешь различать среди строк оммажи и неявные цитаты, намёки на АБС, Брэдбери, Бирса (мост через Совиный ручей прямо упоминается в тексте и в какой-то момент объясняет прихотливую конструкцию романа in partes tres), а в силу собственной перекошенности подозреваешь влияние мрачных фэнтези Столярова, где фактура — всё, видишь (может быть, один ты и видишь) практически не акцентированный авторами кровавый шарф — близкую родню алому шёлку, драматично проливающемуся ручейками из рук актёров — персонажей «РиГм» («Розенкранц и Гильденстерн мертвы», я фильм имею в виду, и не пора ли поубавить скобок, шизофреническое ветвление смыслов меня погубит), а собирание душ для бомбы — осеняет тебя — рифмуется с собиранием воль для пассаролы Сарамаго из «Воспоминания о монастыре». Это уже постмодерн, братцы, только качественно замаскированный. Затаившийся, можно сказать.

Представь себе, что ты, уже очень хорошо в это въехав, пройдя вместе с Джеком бойни и «Школу», воображаешь, что почти всё понял.

И тут начинается третья часть. И ты, как деревенский дурачок, морщишь лоб в догадках: а уж не Роб ли этот однорукий стрелок? Или он слишком _роб-ок_? А, нет, Робу же Дюк руку изуродовал, а Дюк стоит себе спокойно в сарае... то есть событий первой части ещё не было? А Аэлита тогда где? Алита — это она? Или нет? ааааааааааа!

Ха. Ха. Ха. Третья часть снова перевернёт карты рубашкой кверху, смешает их и твои мозги в неопрятную кучку, скажет насмешливо: всё было совсем не так. К финалу ты согласен на всё, и тем не менее такого ты не ожидал.

Суровое чтение. Жестокое. Соль на раны, а после этого ещё персты туда вложить, для достоверности. А написано как! Цитат себе набила полные защёчные мешки, нисколько не смутившись отличным началом главы I.III, особенно «...гнида, мразь, цитатами сыплет!» — эт' прямо про меня, друзья не дадут соврать :)

Единственное, чего мне не хватило — это «гайдара» как жанра. Его бы побольше, ну, кроме названий глав, неожиданно возникающих в середине романа, и одной сюжетной линии. И ещё одного эпизода, сильнодействующего, как перемена цветовой гаммы в «Дороге» Хиллкоута — прозрачная отсылка к «Голубой чашке», кусочек ясного неба в разрыве багровых туч, внезапный передых от ужаса, тихое счастье, которое _могло_бы_быть_...

«А жизнь, товарищи, была совсем хорошая» (с)

Была.

(«ретро-отзыв», написано в 2011 году, а прочитано вообще в прошлом веке)

Ещё гремит на континенте мировая война, ещё никто не знает, что потом она станет называться «первой», а в залитую солнечным светом усадьбу Стайлз уже прибыл капитан Гастингс, уверенный в своих детективных способностях, а будущая королева детектива — пока ещё просто Агата Мэри Кларисса — свои детективные способности только пробует. Быть может, она даже грызёт карандаш и хмурится, решая, как бы это сделать так, чтобы читатели не сочли, что главный сыщик прямо-таки списан с Шерлока Холмса…

Чисто по-женски она решает сделать «с точностью до наоборот». Холмс высок и худ — Пуаро толстенький коротышка. У Холмса чеканный профиль и стальной взгляд — у Пуаро голова яйцом и глаза, «как у кошки». Холмс может валяться в халате или, маскируясь, переодеваться в фантастическое тряпьё — Пуаро всегда одет с иголочки и всегда же остаётся самим собой. Холмс стреляет в комнате и прикалывает важные письма к каминной полке — Пуаро везде что-то выравнивает и поправляет, даже там, где его об этом не просят. Холмс героичен — Пуаро смешон. Холмс первостепенное значение придаёт уликам — Пуаро прямо заявляет, что пусть другие (!!!) разыскивают сигаретный пепел, а он заставит работать «маленькие серые клеточки»…

Под ручку с леди Агатой английский детектив вышел из тёмных, мрачных, вечно дождливых или туманных каменных закоулков Лондона на зелёное приволье «доброй старой» Англии — в деревеньки, сельские усадьбы, загородные дома.

«Таинственное происшествие в Стайлз» начинается для читателя с того, что его окружает целая группа персонажей. И он первое время озирается в растерянности, как непредусмотренный гость на званом обеде, судорожно пытаясь запомнить имена и кто есть кто. Агата Кристи, как радушная хозяйка, незаметно направляет беднягу; склоняясь к его уху, вполголоса сообщает самое необходимое. При этом её «гости» — живые и яркие, их помнишь и после того, как детектив давно прочитан, и даже тогда, когда (о ужас!) забудешь, _кто_же_убил_…

И в этом для меня тоже отличие от детективов о Шерлоке Холмсе: там автор в любом произведении обходится минимумом ключевых персонажей, от двух до четырёх — детектив строен и логичен: дано… требуется доказать… что и следовало доказать. У леди Агаты отношения между многочисленными персонажами сплетаются в причудливую сеть (где ни тронь — зазвенит). Каждый связан с любым другим, каждому оказывается выгодно убийство, чёрной трещиной рассекшее пасторальный мирок на «до» и «после».

И, наконец, самое существенное: в детективах Артура Конан Дойла главное — что тайна раскрыта и зло повержено, а добродетель если и торжествует, то как бы «в нагрузку». Для Пуаро и его создательницы (а значит, и для мисс Марпл) важнее не то, чтобы преступник был наказан, а чтобы не пострадали невиновные. И поэтому, как бы ни был хорош и классичен Холмс — моё сердце отдано смешному и напыщенному коротышке, который то и дело нарушает законы… о, законы классического детектива, конечно же, как вы могли подумать!..

Познакомилась с Серой Совой и его историей про бобрят — вы не поверите — полвека назад. Буквально. Тогда в журнале «Наука и жизнь» были опубликованы отрывки из этой книги, рисунки и фотографии. Запомнилось. Тем более, что я уже тогда к животным неровно дышала :) Много-много позже в домашнюю библиотеку попала из букинистики книга, изданная в 1968 году. Переплёт её слегка потрёпан, рисунки побледнели, на форзаце — аккуратно и стыдливо заклеенная дарственная надпись, а на задней обложке «Цена 35 коп.» зачёркнута ручкой и вписана «новая»: 0=70.

Книгу в своё время с упоением читали мои дети, а теперь вот и мне довелось к ней вернуться. Повесть при нынешнем прочтении оказалась интересной, тёплой, местами весёлой, иногда трогательной и даже сентиментальной, кое-где — наивной. Последнее я списывала на то, что автор (как мне было известно с детства) сам из индейцев и сумел стать писателем, за что я его безмерно уважала... Теперь вы поймёте, что разочарование от новых (для меня) сведениях о Серой Сове — а на самом деле Арчибальде Билэйни — оказалось без малого оглушительным. Часть легенды детства разрушена :(

Но потом пришла в голову утешительная мысль: я же так люблю литературные мистификации! Их хватает в мировой литературе, что касается произведений. Сделать же мистификацией собственную писательскую биографию удаётся немногим. Буду считать, что это один из тех самых редких случаев.

А теперь вернусь к повести. Считаю, что она и сейчас — прекрасное детское чтение, которое увлечёт ребёнка, пробудит или укрепит в нём интерес к животному миру и уважение к природе в целом, научит сопереживанию и более внимательному отношению к окружающим (в том числе и пониманию, что не все чувства выражаемы словами).

Что же до меня, мне очень и очень понравилось, как автор описывает жизнь бобров в природе, повадки и проделки двух маленьких бобрят, которым довелось жить среди людей. Замечательно написано, со знанием дела и в то же время нежно и весело. Значительный эпизод повествования — лесной пожар, сквозь который прорываются главные герои книги, индейские девочка и мальчик, — склонна рассматривать не как «накручивание драматизма» автором, а как правдивое описание природной катастрофы, чтобы люди понимали, чем это чревато.

Наиболее взволновало и почти до слёз расстроило меня путешествие Чикени по железной дороге (кто читал, вспомнит, а остальным спойлерить не хочу). Немного приторным показался образ молодого миссионера. Из героев книги любимым стал Шепиэн, брат Саджо — совсем юный, но сдержанный и отважный, без колебаний берущий на себя ответственность за происходящее. Умилили рисунки Серой Совы: простецкие, не очень умелые, но старательные и — это чувствуется! — сделанные с максимальной достоверностью.

Сборники фантастических рассказов, выходящие в серии «Зеркало», читаю в хаотичном порядке, так уж сложилось. Вот и дошли руки до шестого тома, авторы которого — Ина Голдин и Майк Гелприн. Такое чувство, что беседуешь сразу с двумя людьми, причём одного знаешь давно и без малого досконально, а другую первый раз видишь. В реале подобное непременно породит неловкость, а на книжных страницах — ни малейшей.

Читатели серии уже знают, что в каждом её томе двойного авторства есть одна — всякий раз новая — ключевая идея, нить образов, на которую нанизаны бусины-рассказы. И если со знаками зодиака или шахматами всё понятно, то символика «Отражений и миражей» меня поначалу заставила приуныть. Письмена Ветхого Завета?.. Законы Божьи?.. Что я в них смыслю-то, как всё это расшифрую? :(

Но всё оказалось не так уж эзотерично. И главную мысль сборника можно выразить хрестоматийным (пусть и новозаветным) «В начале было Слово...». Слово в самом буквальном смысле, а также в более широком и в переносном, становится и темой, и сюжетом, и даже персонажем рассказов Ины и Майка. Первые четыре рассказа сборника меня просто в телячий и лингвистический восторг привели. Слово в них становится оружием, поэтическая строка — свиршением (и это не опечатка, а шикарная авторская находка), и даже буквы могут быть украдены, изъяты или, наоборот, оказаться лишними, и каждое их явление или исчезновение перекраивает окружающий мир...

Среди последующих рассказов, — а всего их в пятисотстраничном сборнике 29, любой читается стремительно, — встретились очень разные: печальные, весёлые, горькие, жестокие, хулиганские, — и оценки мои разнились тоже, но оказывались неизменно в верхней части 10-балльной шкалы. Больше всего оказалось девяток и десяток. Но и шестёрка одна поставлена (рассказу М. Гелприна «Мастер»; ничего не поняла, и было неинтересно), и даже пятёрка (рассказу И. Голдин «Журавлики» как предсказуемому и, извините за слова © спекулятивному; ну не люблю я такие вещи).

По-настоящему великолепными считаю рассказы Ины «Контакт», «Сантойа», «Казинский скорый». Вот даже назвав эти три, понимаю, что одно из полюбившихся достоинств нового для меня автора — безупречное владение фактурой. Её миры разнообразны и при этом предельно достоверны, в них есть не только «картинка», но и звук, запах, ощущение воздуха; полное погружение, иначе не скажешь. К этому добавляется и меняющийся от повествования к повествованию язык (вот это я очень люблю-уважаю, и немногие авторы это умеют). Но при этом Ина Голдин использует и сквозных персонажей, и «сквозные миры». Здесь уже срабатывает эффект узнавания — когда радостного, а когда и не очень: так, уже упомянутые мною «Журавлики» оказались ещё и своеобразным повтором «Города в осаде», которому 8/10 поставила.

О произведениях Майка Гелприна я писала неоднократно и подробно. В этом сборнике особо, «на десяточку», отмечу рассказы «Виршители» (sic! для тех, кто ещё понимает), «Улыбка» (наконец-то я её прочитала, она и впрямь так хороша, как ценит её автор), «Камикадзе», «Ватажник», «Между ветроходом и дождепадом» — всё превосходно! И ещё о двух рассказах хочу отдельно упомянуть. «Мудрствуя лукаво»: милая, дурашливая сказка из тех, что рассказывают озадаченным слушателям поучительным тоном, с крайне серьёзным видом — и с чёртиками в глазах. «Нейтрал»: короткий и оглушительный, сразу 10/10, без разговоров. Тут нюанс в том, что я этот рассказ читала сто лет назад, оценила как потрясающий... но не запомнила имени автора :)) Меня извиняет то, что попался он мне в ходе марафонского «зачита», когда я насквозь прочла годовую подшивку альманаха «Полдень XXI век» (вот, теперь я вижу, что это 2007 год был), и наповал запомнились мне тогда всего три произведения: «Родительский день» Виктора Точинова, «Табак» Юрия Ищенко — и вот «Нейтрал», как выяснилось, Майка Гелприна :)

В целом сборник очень и очень хорош. Довольна им по полной программе. Уже дочитав, задумалась над названием всего тома. Понятно, что в заглавиях книг серии составители используют «зеркальные» ассоциации, но тут оно очень в тему: отражения — это слово, в котором находит воплощение реальность, миражи — слово для вымышленного, того, что видит (и показывает нам) автор, а в целом — двойственная природа Слова и этой книги, написанной двумя авторами.

Добротное издание, которое приятно взять в руки: хорошего качества белая бумага, шлифованный обрез, изящные чёрно-белые внутренние иллюстрации Е. Елисеевой. На обложке, по серийному обыкновению, двое персонажей, по одному от автора. Слева — наверняка Шивон, героиня рассказов «Контакт», «...Is Ainm Dom» и «Печальная песня райнери» Ины Голдин. А в руке у неё — традуктор :) Справа — Гамбит, герой рассказа Майка Гелприна «Пешечное мясо». Стойкий шахматный солдат словно шагает за край зеркальной обложки и именем своим и мечом указывает на следующий, седьмой сборник серии — «Зеркальный гамбит» ;)

Серия «Зеркало» не перестаёт радовать, но семёрка и впрямь оказалась волшебной цифрой, как ей и положено традициями. «Зеркальный гамбит» превосходен, планка поднята просто на фантастическую высоту :) Да и число рассказов в сборнике — 21 — по-своему намекает на идеальный вариант.

Произведения двух авторов на этот раз скомпонованы в квадрат шахматной доски, но не думайте, что всё тут радикально чёрно-белое или простое, как е2-е4. Наоборот, е2... то есть едва открываешь книгу, как оказываешься в пространстве неоднозначного, тревожного, волнующего. Рассказы Ларисы Бортниковой и Алексея Провоторова надолго захватывают воображение, предлагают моральные дилеммы, дают простор фантазии, тешат душу любителя как чистого ФиФ, так и «мучительной» психологической прозы.

Да, за доской сошлись очень сильные и достойные друг друга партнёры (не соперники!). Каюсь, ни одного из авторов седьмого сборника доселе не читала, поэтому «Зеркальный гамбит» стал для меня двойным открытием, за что я глубоко благодарна как Ларисе и Алексею, так и создателям/координаторам серии.

Правду сказать, к произведениям А. Провоторова поначалу отнеслась немного скептически — просто в силу того, что, как мне показалось, автор тяготеет к пафосному классическому фэнтези, а я от этого жанра уже ушла-наелась — но нет, Алексей показал себя искусным игроком и на других полях: научной фантастики, триллера (да такого, при чтении которого просто ноги отнимаются от страха, честное слово) и даже юмора, чем невероятно порадовал.

Рассказы же Л. Бортниковой поражают, извините, до самых потрохов. Как, ну вот как удаётся автору при впечатляющем разнообразии поджанров и сюжетных ходов раз за разом выворачивать душу наизнанку?! Иногда до слёз. Некоторые рассказы не отпускают по нескольку дней, так и ходишь с ними, баюкая боль и сладость, оберегая от случайного равнодушного прикосновения то ли героев Ларисы, то ли собственную исцарапанную душу.

Кто выиграл в этой партии? Безусловно, читатель! Читайте, советую от всего сердца.

Повесть Юлии Лавряшиной, лауреата Международной премии Владислава Крапивина, рассказывает о подростках: одарённых, ранимых, упрямых, жаждущих любви — и необычных. Кто-то из них может сделать глобальное открытие в сфере генетики, кто-то — превратиться в собаку; кто-то не может совладать с математическим талантом, а кто-то общается с феями…

Такие вот несовместимости встретились на морском берегу, близ лагеря «Дар», куда собрали зачем-то тинейджеров-гениев. И нет, это не магическая школа: здесь ничему не учат, а только настороженно ждут. Чего?..

Автору прекрасно удалось показать противоречивые мотивации подростка: остаться одному (и быть единственным и неповторимым) — и найти свою стаю (в которой оказаться таким же, как все). Похвал заслуживает и тонко, тактично переданное состояние «влюблённости в любовь», когда душа входит в противоречие с телом, а неясные чувства клубятся и требуют выхода…

Хорошо, ненавязчиво даёт Юлия Лавряшина и отрицательные примеры, причём совершенно разного уровня, от: «Катя сползла с постели и побрела к выходу, как обычно, забыв даже причесаться. Никто не удивился, увидев её в столовой помятой и лохматой, она всегда так выглядела», — до: «Все эти литераторы такие любопытные! Хоть она и не знала никого лично, но была совершенно уверена в этом».

Ну и правильно. Кто знает, какие именно подростки (и какого уровня развития и воспитания) будут читать эту книгу :) А прочтут они её наверняка с интересом: загадки и тревоги, фантастическое и обыденное сплелись на этих страницах.

Лично мне показалось, что немного зря приплетена сюда и религия, к тому же христианская — явный диссонанс со сказочно-фантастическими линиями сюжета, да отдельные небрежности текста опечалили (вроде выражения «дюжими прыжками» или умозаключения о природе числа 13: «Это число делится только на себя. Почему-то с древности это пугало людей», — простите, а число 11 почему тогда такого внимания не удостоилось?).

Но эти мелочи не отменяют чистосердечной моей оценки. Особенно за проблему «излишнего» и даже опасного счастья, поставленную автором весьма отчётливо.

Юным и совсем маленьким жителям Страны Интересных Книг

Девочки и мальчики!

Много-много лет назад Юрий Смольников придумал и нарисовал для детей сказку о красках. Я сама, когда была такой же, как вы сейчас, очень любила эту книжку: она была большая, с интересными картинками, удивительными, ни на кого не похожими героями и немного страшноватыми приключениями. Сказка была разделена на тринадцать глав (тоже волшебное и чуть-чуть пугающее число, правда?) и читалась как настоящий роман. И, хотя действие происходило в Стране красок, вся середина книги была чёрно-серой: ведь власть в сказочном королевстве захватил злодей Чернокрас. И всё было бы совсем печально, если бы не смелые и умелые Крон, Кармин и Кобальт, немного медлительный, но находчивый мастер Клей, нежная Голубинка, озорники-карандаши… А когда Чернокрас и его слуги были побеждены, всем разноцветным жителям страны нашлась работа!

Я очень обрадовалась, когда узнала, что недавно книгу моего детства снова напечатали уже для вас — точно такую же, только в красивой твёрдой обложке с выпуклыми рисунками. Конечно, я купила книгу, хоть и беспокоилась немного: а вдруг после стольких лет всё окажется не так, как помнилось?.. Могу вас успокоить: сказка ничуть не стала хуже, краски в ней всё такие же яркие, отважные и весёлые! :)

Долгие годы назад просачивавшиеся из-под спуда обрывочные сведения об этом романе ворочались глухо и грозно, как подкатывающая из-за границы видимости гроза. «Пастернак?.. Есть», — вполголоса. «Только условие: из дома не выносить. Хотите — переписывайте здесь». Это о стихах. И переписывали от руки (никаких машинок!). И читали проверенным друзьям; вернее: другу — кому-то одному, доверительно. Внезапно встреченные в добропорядочном советском романе процитированные без указания автора строчки воспринимались как вызов и тайный знак: «Вы меня понимаете».

Потом вдруг «стало можно». «Вы читали «Доктора Живаго»?.. Все читают!» Нет. Мне уже не хотелось. Слабое, но отчётливое отторжение вызывал ажиотаж. Потом когда-нибудь…

«Потом» настало через десять лет. И ещё раз — через двадцать. Роман за это время успел из крамолы стать классикой. Не только потому, что прошло полвека. И вовсе не потому, что он написан по каким-то классическим канонам (вот это как раз нет). Но он вобрал в себя дух и плоть времени, от которого мы не можем, не имеем права отречься. Это даже не «срез эпохи», не разлом, не «Разгром» — разрыв. Неровный, кровоточащий, болезненный, безнадёжный.

Начало книги способно разочаровать приступивших к ней с большими ожиданиями: сплошной предсмертный хруст французской булки и декадентский, чуть водянистый аромат нарцисса, окружающий главного героя, в котором привычно видится автор: обалдеть, как он тонко чувствовал, самобытно мыслил и хорошо писал, — плюс без автоспойлеров не обошлось: «Он ещё с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнёзд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был ещё слишком молод, и вот он отделывался вместо неё писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».

Результат? Читатель всё время помнит об этих «гнёздах» (хорошо, если нежных лесных птичек, а ну как шершней?) и время от времени на них натыкается: о судьбе евреев как народа, о материнстве, о сути искусства, о содержании творчества и сути вдохновения. И они, вставки эти, сами по себе хороши, умны, красивы, но уж слишком явно выпирают из текста, словно отграниченные от него то прихотливыми, то нервными росчерками пера.

Но что же сам текст, та «книга жизнеописаний», которую нам обещает автор?

Композиция аховая. Не роман, а собрание эпизодов на тему «человек в предлагаемых обстоятельствах». Часто семенящие цифрами мелкие главки — словно явления пьесы, которые одно за другим разыгрываются слегка недоумевающими актёрами на пустоватой репетиционной сцене перед тёмным залом одного зрителя — режиссёра. Как раз жизнеописаний — читай, судеб героев — в книге и не хватает, чтобы он вознёсся на безусловную сияющую вершину классики. Нет, не «Война и мир». Персонажам по большей части так и не удаётся стать героями: они лишь обрамление, иногда довольно схематичное, для главного героя, великомученика, «вечности заложника у времени в плену» Юрия Андреевича Живаго. Мне жаль, искренне жаль, что не хватает в романе сюжетных линий Михаила Гордона, Евграфа Андреича, Антипова-старшего, даже Ники Дудорова. Такое впечатление, что автор и собирался это сделать, но, несмотря на десятилетие работы над романом, так и не успел, а может, не смог, целиком захваченный двумя темами своего произведения: судьбой страны в самые кровавые и отчаянные её времена и личностью доктора Живаго.

Юрий Андреевич прекраснодушен. Он из тех редких людей, кто любому встречному открывает огромный кредит доверия — до тех пор, пока жизнь не заставит убедиться в опрометчивости такого решения. То же произошло у доктора-поэта и с революцией: от восторга «небывальщиной и свободой» он переходит сначала к сомнениям, потом к резкой её критике, а потом и к позиции «видеть, но не слышать»: ГГ подсознательно мечтает о такой участи. Увы, его попытка ухорониться от безжалостной эпохи «за стеклянными дверями» (этот сон Живаго — одна из страшных сцен романа, несмотря на её эфемерность) обречена на провал.

Роман о русском интеллигенте, попавшем в жернова истории, написан поэтом. Это не только потому, что главный герой пишет стихи — поэзией пропитана проза Пастернака. Ненавидимые школьниками всех поколений описания природы прекрасны и совершенны. Метафоры хрупки и отчётливы, цвета жизненны, речь точна и образна (взять хоть мастерски сделанную запыхающуюся короткими отрывистыми предложениями речь Тони на лестнице в сцене возвращения Живаго в Москву). Пить бы её вволю, без привязки к «политической ситуации»... Не получилось.

«Теперь всё ведь получало политическую окраску. Озорство и хулиганство в советской полосе оценивалось как признак черносотенства, в полосе белогвардейской буяны казались большевиками...»

Тогдашним властям был невыносимо обиден описанный автором бардак, который они (как всякие неуверенные в себе люди) принимали на свой счёт. А в отдельных эпизодах Пастернак выступил как прямая «контра», считали они.

Вот открытое наступление белых на поляне, вот искажённый текст псалма в ладанке убитого «красного» телеграфиста, а вот в тавлинке юного раненого противника, вчерашнего гимназистика, а ныне белогвардейца, оказался подлинный (!) текст того же псалма…

Да, такое не прощается, будь автор хоть трижды прав. «Это время оправдало старинное изречение: человек человеку волк», — говорит даже не Живаго, а сам автор. «Люди теперь страшнее волков», — эхом откликается Лара. И настоящие волки не раз и не два серыми тенями возникают на страницах романа. Чувствовал ли Борис Пастернак себя окружённым волками? Или понимал, что сам «рванул за флажки» и рано или поздно будет сбит меткой казённой пулей? Если чувствовал и понимал — что им двигало? Отчаяние или отчаянная храбрость, или, может быть, невозможность сделки с собой? Ведь наверняка он, как и Юрий Андреевич, стремился только к возможности работать, к просторному столу и чистой бумаге, к творчеству как высшей форме счастья. Но...

В эпилоге — совсем уж непростительный (с точки зрения госвласти 50-х годов и официального варианта отечественной истории) Гулаг. Даже сейчас под дых бьёт эпизод, когда люди сами себе возводят темницу, вышки и карцеры. Вот это по-настоящему страшно. А в разговоре Гордона и Живаго-младшего о благе войны по сравнению с невыносимой фальшью и нежизнеспособностью советской действительности тридцатых годов чувствуется пугающая, незнакомая нам правда.

«Век-волкодав» по-своему расправился со смельчаком автором. Жуткая судьба. Не за теракт, не за покушение на царствующую особу — за роман. Художественное произведение.

Уже потому — документ эпохи. Классика? Теперь уже — да.

Спецом для конкурса рецензий:

А теперь на общих основаниях :)

Затея с самого начала была необычайно интересной и вызывала опасения: справятся ли с нею авторы, составитель, издатели? Надо же было придумать такой концепт: сборник двух равноправных авторов, причём сборник рассказов, да ещё и расположенных по знакам Зодиака!

Всё удалось, можно выдохнуть. И блестяще удалось. Именно поэтому ставлю «Зеркалу для героев» десять баллов, хотя отдельные рассказы оценила в интервале от шести до десяти и, казалось бы, средняя арифметическая должна быть ниже... Но это не арифметика, господа и товарищи читатели. Это магия. Магия слова двух великолепных рассказчиков, несущих нам добро, веру в человека и человечество, но не боящихся быть жестокими с теми, кто зачарованно им внимает.

Действительно, среди произведений сборника много шокирующих и болезненных рассказов, много физически неприятных деталей и психологически тяжёлых ситуаций. Но каждый ход авторов оправдан, подчинён замыслу пронять, достучаться до ума и сердца, поразить, заставить задуматься.

В сюжетах хватает мистики и элементов хоррора, но больше всего — той фантастики, которая когда-то называлась социальной, а теперь всё чаще именуется гуманитарной. Сборник ещё раз подтверждает истину (которая до некоторых почему-то никак не доходит): фантастика — это ещё один способ рассказать людям о них самих.

Хотя вот лично мне в рассказах «Зеркала...» не хватило НФ, надеялась увидеть её побольше.

Книга отлично издана, её приятно читать: в белейшей бумаге с ровным до шелковистости обрезом и прекрасными иллюстрациями.

Всяческих успехов людям, отважно продвигающим рассказы! Спасибо за книгу!

Подробности — в отзывах на все рассказы сборника. Чем могла, как говорится :)

Вряд ли можно сказать что-то новое о рассказе, и без того щедро осыпанном отзывами, повторы неизбежны, даже и расстраиваться по этому поводу не буду. Я читала «Дурную примету» пару лет назад, когда она была написана для ФЛР, и оценку поставила тогда же. Помню, что колебалась между восьмёркой и девяткой: слишком прямолинейной показалась трактовка темы конкурса. Но теперь-то я могу не принимать её во внимание, правда?

При теперешнем перечитывании рассказ понравился больше. Он напевен, сочетая в себе стилистику притчи и причитания, проникнут тонким (специфическим и грустным) юмором, он на самом деле добр. Лучшая его часть — персонажи. Каждый хорош и легко возникает перед внутренним взором, но на первом месте — «конечно, Вася, ну кто ж его не знает...» И это надо было умудриться: обладая таким именем, назвать дочек Това и Двойра. Васильевны :)

Майк Гелприн — мастер рассказа, говорила уже и повторю. История четырёх поколений семьи — на десяти страницах. Дине Рубиной, при всей моей любви к ней, на это и пятисот не хватает... «извините за слова» :)

Рассказ поднимает тяжёлую тему:

а форма для этого выбрана лёгкая, несколько даже несерьёзная. Наверное, автор вживается в мировосприятие своих... (чуть не написала «жертв») героинь. Ведь так и бывает в двенадцать-тринадцать лет: то, что взрослому показалось бы пустяками, приобретает первостепенное значение, судьбоносное и трагическое; требующее же действительно пристального внимания и ответственности отметается как несущественное. «Такого со мной случиться не может», и точка.

Но — случается. Вновь и вновь. Поэтому Тане и её папе не остаётся ничего другого, как отправиться «за орехами». На деле же — на охоту за человеком, которого так уже и не назовёшь.

Миры реальный, мистический, потусторонний и воображаемый наслаиваются один на другой; то слипаются так, что не разорвать, то пересекаются острой — до крови — гранью, то растворяются друг в друге, как чернильная бомба в проточной воде. Не знаю, от чего больше жутко: от того, кем оказался «объект охоты», или от эпилога рассказа и выбранного героиней пути.

Герои рассказа — отнюдь не данайцы; вместо даров они приносят сразу несчастья, вернее, тащат их за собой, как тяжёлый шлейф, небрежно сметающий на своём пути города и жизни. Застёжка шлейфа жестка, неудобна, давит на горло — до хрипа, до удушья, — но она же печать вечного проклятия. Поэтому избавиться от громоздкого атрибута не удастся, придётся продолжать путь. Остановка смерти подобна, вот только не твоей, это жаль, за своею ещё придётся побегать...

И катится по карте, как перекати-поле (лёгкий, пустой и чертовски колючий шар), бесконечная жизнь пилигрима.

Превосходный рассказ, в котором (как я люблю-уважаю) мастерски увязаны фантастическая идея и реальные факты. Аплодировала бы стоя, если бы автор эти факты не назвал напрямую, а предоставил читателю самому догадаться, о каких именно событиях идёт речь. Отгадала все. А читатели помоложе могли бы и загуглиться, но тут им уже и открытым текстом сообщают, что да как, хотя умнее и эффектнее было бы промолчать (апарт: в этом плане для меня безупречный образец приёма — АБС с их коротеньким абзацем о Массачусетском кошмаре).

Но сильная сторона рассказа — «влезание в шкуру» нечеловеческих героев, зарождение эмпатии, путешествие вместе с ГГ в сторону человечности. И развязка, в которой получают новый смысл старые мифы и уже знакомые нам имена — высший пилотаж. Придётся-таки встать :)

Очень экзотический рассказ, сочетающий в себе темы Древнего Египта и инопланетного происхождения нас, грешных. Он трагичен, но напоминает не столько трагедию, сколько оперу, где всё блестит золотом, где переливаются под акустически продуманными сводами фиоритуры сопрано, позы отточены и статичны, глаза подведены так, чтобы было видно из лож третьего яруса, а сиянию сцены противопоставлен мрак зрительного зала, его многоголовое внимание, дыхание, неуловимое шевеление.

Немного досадно от того, что великолепные авторские находки (например, чудовищная и притягательная Сешеп) соседствуют с какими-то простецкими придумками типа зелёного солнышка.

Жаль, что сборник получил шильдик 16+ (оно и понятно) — вот именно этот рассказ очень в тему было бы почитать «среднеклассникам», лет по 12-13. А мне не очень понравилось. Хотя финальный обоснуй получился интересным :)

Лемюэля мы прозвали Неотразимчиком... © а Гелприна — Гулливером :) А то! Кому не хочется снова побывать в стране гуигнгнмов и еху! Господа тут летают (и хорошо, что они не лошади), а в рабах ходят люди (видимо), они же свиньи многоцелевого использования. Но вот кое-кого угораздило в них совсем не по адресу очутиться...

Мораль сей басни гуманистическая: поставь себя на место другого, взгляни на себя со стороны... Нравится? Нет? Ну вот и не будь таким.

История «от кометы до кометы» вращается перед нами, словно пролетая мимо на гигантских шагах: новый оборот — новое поколение, и вся ситуация изменилась тоже.

Понравился «полевой овощ капуста» и сравнение с ним корабля; понравился быт новых, незнакомых ещё людей-птиц; понравились их имена (просто и изобретательно). Понравилось не покидающее во время чтения ощущение полёта, парения, взгляда с высоты.

Не понравился финал в духе «бог из машины»... даже два бога :) так и хотелось заорать: «Где вы шатались-то всё это время?!»

Рассказ похож на фантастико-приключенческий фильм. А там уже от зрителей зависит, будет он на разок или для пересматривания неоднократного.

Самый слабый, по моему скромному мнению, из рассказов сборника. Он, конечно, из ранних у автора. Предлагаю считать, что всего за несколько лет Ольга Рэйн неплохо так накачала литературные мускулы :)

А так... ну, классическое фэнтези-средневековье с замками и разбойниками с большой дороги; случайные попутчики, которые становятся близкими людьми; слепой воин, побивающий всех зрячих... и развязка, которая даже у Теофиля Готье уже встречается в романе «Капитан Фракасс» (1863). Правда, с инверсией, но это положения не спасает. Да и ужасные натуралистичные сцены «Просветления» плохо вяжутся с возвышенной архитектурой легенды.