облако тэгов
В январе 2013 года я попросил коллег лишить меня привилегии участия в жюри “АБС-премии”. Коллеги просьбу удовлетворили, но посчитали (совершенно справедливо), что мои резоны нуждаются в объяснении. Поскольку такое объяснение может быть дано только через изложение моих взглядов на литературные премии вообще, я счёл уместным такое изложение и предоставить к сведению общественности.
Если бескомпромиссно следовать принципам, которые будут далее изложены, само моё согласие войти в состав жюри “АБС-премии” было формой ренегатства, как минимум — вопиющей непоследовательностью. Я это вполне сознаю, более того — вполне сознавал и тогда, когда Борис Натанович Стругацкий пригласил меня в жюри. Меня и до того звали включаться во всяческие премиальные дела, но те приглашения я под разными предлогами неизменно отклонял. Борису Натановичу, однако, я отказать не мог. На то было множество личных причин, которые сейчас уже не имеют никакого значения. Важно лишь то, что тогда я сознательно нарушил установленные для себя правила. Само собой, меня такая ситуация нервировала, я воспринимал её как крайне неудобную, но пока во главе проекта оставался Борис Натанович, руки у меня были связаны. Теперь же, как бы ни ела меня печаль прощания с человеком, которому я столь многим обязан, пришло время вернуться к состоянию, которое я считаю для себя нормальным.
В чём же заключается для меня эта “норма”? Если в нескольких словах: литературные премии представляются мне чем-то вроде общедоступных протезов, иллюзорно компенсирующих неспособность отдельных индивидуумов сформировать собственные эстетические оценки. Допускаю, что для людей, склонных не доверять своим вкусам, такие протезы могут даже оказаться неиллюзорно полезны. Но мне лично любая зависимость от литературных премий — в качестве присуждателя, получателя или стороннего наблюдателя — представляется совершенно никчёмной, а потому вредной и подлежащей среди меня искоренению.
Я прекрасно понимаю, что такие премии — это просто инструмент, с помощью которого окололитературное сообщество выстраивает свои отношения с тем или иным важным для этого сообщества деятелем. Вряд ли кому-то придёт в голову отрицать, что у этого инструмента есть масса достоинств. Но у него есть и порок, и именно на нём я хотел бы сосредоточиться.
Порок этот связан не столько с литературными премиями как таковыми, сколько с привычкой публики интерпретировать их как эстетический индикатор: раз книга получила премию, значит, её культурная ценность “объективно высока”. В такой привычке нет ничего удивительного — она вполне целенаправленно насаждается и культивируется. Некоторые литературные премии рассматриваются их учредителями как предприятия, имеющие целью повышение авторитетности, узнаваемости, репутационного веса тех или иных литературных или окололитературных сообществ. Крупные премии целенаправленно “раскручиваются”, при этом всячески подчёркивается их важность как инструмента выявления “настоящих” культурных достижений в океане всего сущего.
Оно бы и пускай, если бы постоянно не всплывало в этих контекстах лживенькое словечко “объективность”.
В неизбывном стремлении придать такую характеристику личным или групповым эстетическим оценкам я лично вижу проявление инфантильности, и только. О вкусах, как показывает практика, не устают спорить вопреки даже общеизвестным истинам. И участникам таких дискуссий совершенно необходимо, чтобы их субъективное “нравится” и “гениально” выглядело более обоснованным, чем чужое и столь же субъективное “не нравится” и “чушь”. Им хочется придать своему субъективизму какие-нибудь мало-мальски “объективные” основания, добавить к нему что-нибудь, поддающееся рациональному обсчёту. Тем, кто идёт на поводу таких хотений, “Мензура Зоили” должна грезиться вполне осуществимой, хотя если попросить их подписаться под этим утверждением, они, несомненно, с негодованием такое предложение отвергнут.
Но это на уровне рацио, а у подсознания свои тараканы, среди которых один из крупненьких — неуверенность в себе и своих эстетических оценках. Эта неуверенность, особенно пока она не осознана субъектом, требует каких-то внешних подпорок. Например, чтобы чужое мнение совпадало с твоим. Еще лучше, чтобы таких совпадающих мнений был миллион, это не стыдно предъявить как серьёзный аргумент. То есть, стыдно, конечно, но этот стыд поделен на миллион, а потому переносим.
Именно поэтому в качестве “мерила таланта” автора и “гениальности” произведения регулярно предлагают то тиражи выпущенных книг, то количество опубликованных положительных отзывов и рецензий, то размеры авторских гонораров, то число переводов на другие языки и/или экранизаций, наконец — число полученных литературных премий...
У всех этих “мерил” есть грандиозный плюс: они поддаются строгому учёту, то есть, вполне соответствует критерию “объективности”.
Но у них есть и грандиозный минус: эта “объективность” никак не обеспечивает победу в споре о вкусах. А если бы обеспечивала, то главными русскими книгами XX столетия были бы шедевры Леонида Ильича Брежнева “Малая земля” и “Целина”.
Я тоже грешен, я далеко не сразу осознал, что мои эстетические или иные пристрастия вовсе не нуждаются ни в каких внешних “подпорках”, что для моих “нравится” или “не нравится” не нужно чьё-то согласие и что чьё-то несогласие вовсе не ставит их под сомнение. Однако вот уже много лет такая зависимость от чужих мнений (при наличии своего собственного, осознанного и сформулированного) не имеет для меня никакого смысла.
Но ведь “спор о вкусах” — это тоже форма зависимости от чужого мнения. Потому что не соглашаться можно с аргументом. Протестовать можно простив искажения цитаты или применения недопустимого в дискуссии приёма. Опровергать можно логически ущербное доказательство. Но чужое мнение о книге, фильме, картине или симфонии можно лишь сопоставить со своим собственным, осознавая при этом их полное субъективное равноправие. Я могу оценить, принять или отвергнуть мнение другого человека, но я не чувствую от его мнения зависимости — точно так же, как он не должен чувствовать зависимости от моего. Он так же свободен в оценках, как я, и точно так же, как я не могу строить оценки на основе его опыта, так и он не может при выработке оценок руководствоваться моими резонами, которые для него более или менее, но всё-таки чужды. При этом, как бы ни были различны наши критерии и обстоятельства, наши эстетические оценки безусловно равноправны в их субъективности.
Однако литературные премии неявно (а иногда и вполне явно) навязывают сообществам, на которые они ориентированы, совершенно другую модель восприятия. Механизм этого протезирования прост: коллективно присуждаемая премия на входе суммирует субъективные оценки членов жюри или участников голосования и выдаёт на выходе некий результат, который в восприятии публики должен выглядеть “более объективным”, чем любое частное и заведомо необъективное мнение.
Даёт ли сложение субъективных оценок объективный результат? Вопрос, несомненно, риторический. Статистика подсчёта голосов, конечно, объективна. Но это объективность арифметики, в крайнем случае — алгебры, но никак не объективность гармонии (читай — эстетики). Для того, чтобы определить, хорош ли вкус именно этого незнакомого помидора, вы же не станете пересчитывать число выложенных на прилавке томатов вместо того, чтобы просто попробовать его?
Вся эта “арифметика” может быть “конвертирована” в личную оценку произведения (кстати, с потерей всяческих оттенков “объективности”) только одним способом — через личный авторитет участников голосования или членов жюри. Если их авторитет для меня достаточно высок, у меня будут основания обратить внимание даже на их арифметически обобщенную оценку. Понятно, что мнению одних участников процесса я более доверяю, мнению других — менее. Про некоторых я знаю, что за их оценкой произведения обычно стоит глубокий личный анализ, я более-менее представляю их эстетические предпочтения и установки. Я могу не разделять их оценки, но я так или иначе придаю им значение. Такие индивидуальные мнения можно осознать, принять к сведению, сопоставить с моими собственными.
Но это верно только для случаев, когда я могу соотнести конкретные оценки с теми, кто их выставил. А какие у меня основания сопоставлять моё мнение с безликим усреднённым результатом голосования сотен или тысяч неизвестных мне участников? Или вы действительно изволите полагать, что у тысячи читателей может быть некое общее эстетически значимое мнение — среднеарифметическое, интегральное или рассчитанное с весовым коэффициентом? Кто из этих сотен и тысяч голосовавших даёт мне рекомендацию? Кто все эти люди? Чем их оценка отличается от безликого топа продаж?
“Бронзовая улитка”, личная премия Бориса Натановича Стругацкого, этого недостатка была лишена совершенно. Те, для кого авторитет БНС был бесспорен, воспринимали награждённые им произведения как столь же безусловную личную рекомендацию.
С “АБС-премией” уже возникали вопросы. Здесь тоже всё держалось на авторитете Бориса Натановича, который определял список финалистов — и, опять же, каждое выбранное им и прошедшее в финал произведение несло им лично выставленный “знак качества”. На следующем этапе жюри могло только “ранжировать” претендентов в каждой номинации, расставить их на места с первого по третье, что, в общем, и давало минимальное ощущение интриги. Но что могли добавить мнения членов жюри к уже высказанному мнению БНС? Много ли эти мнения стоили? С учётом того, что их оценки были обезличены — ровно ничего.
Премии, присуждаемые массовым анонимным голосованием, в этом отношении выглядят уже совершенно бессмысленными. Конечно, есть и другие ракурсы — для издательской и книготорговой индустрии популярная среди читателей премия может быть хорошим стимулом выпустить и успешно продать книгу, для самого лауреата получение премии — знак того, что эта аудитория его работу в целом одобряет, да и для множества читателей которые не озадачиваются писанием рецензий, участие в голосовании может быть чуть ли не единственным способом высказать своё мнение об, извините за выражение, текущем литературном процессе, — или, как говорил Борис Натанович, “сделать приятное хорошему человеку”.
Такие ракурсы есть, но какое отношение они имеют к моему частному мнению о том или ином произведении? Для того, чтобы публично высказаться о книге, мне нет никакой нужды участвовать в общем голосовании. “Сделать приятное хорошему человеку” я могу тем же способом — написав и опубликовав рецензию или статью. Получать премии мне приятно, но ни малейшего стремления “номинироваться” и “премироваться” я давно не испытываю — надеюсь, из предыдущего текста должно быть понятно, почему.
Следует прояснить и то, что против института литературных премий как такового я совершенно ничего не имею — ровно до тех пор, пока этот институт не имеет отношения ко мне. Коллеги воспринимают всю эту премиальную активность как общественно полезное или прикольное времяпровождение, как алхимическое делание, как коммерческий проект? Чудесно! Фэндом обожает такие игры? Прекрасно. Фэндом считает возможным сам с собой дискутировать, “правильно” или “неправильно” та или иная премия вручена? Флаг в руки. Фэндом организует и раскрывает заговоры с целью вручения тех или иных премий “кому надо”? Простите, а чем фэнам ещё заниматься — в массе?
То же самое касается писательских сообществ и учреждённых ими премий. Меня давно перестало удивлять, что очередной микросоюз мегаписателей учреждает кубок для победителя ежегодного забега среди своих членов — повторяю, это более чем естественно. (Хуже было бы, если бы прошлогоднего вожака загрызали в ритуальной схватке, а премия — это хотя бы ритуал вполне цивилизованный.) Да, в таких забегах можно увидеть всё, что душа пожелает — от острых приступов самолюбования до рудиментов нежной инфантильности. Ну и что? Это ведь так по-человечески. К тому же, вдохновляться на творчество “низкими истинами” удаётся очень немногим, большинство так или иначе отдаёт предпочтение “возвышающему обману”. Соблазн так велик.
А какой тут простор для пестования и ущемления амбиций! “Снова не дали мне, снова дали Лукину!” И дальше: “Ну сколько можно наваливать премии на Лукина, у него их уже мульон!” — “Да, действительно, надо что-то с этим придумать”. И ведь придумают! Например, дадут Лукину “суперпремию”, чтобы был повод освободить его от получения ежегодных статуэток (в США такую штуку организовали для блистательного художника-фантаста Майкла Уэлана — пора перенимать опыт). Или, чтобы порадовать как можно больше хороших людей, наравне с премией “Лучший за год” начнут вручать премию “Почти лучший за год” и премию “Ну вот чуть-чуть не дотянул”, последнюю — в трёх степенях, а также в версиях с крыльями, с мечами и с пропеллером.
Премий становятся больше, число награждённых и их шансов огрести желаемое — тоже. Тем самым, легко заметить, аппетиты соискателей только усиливаются, амбиции жаждущих премироваться начинают идти в рост, и идут тем скорее, чем меньше у претендентов обнаруживается оснований для гордо поднятого навершия. Писатели чуть ли не в открытую становятся жрецами этих смешных страстей, устраивают заговоры, чтобы не дать премию конкурентам, проводят своих “агентов” в номинационные комиссии, свободно выкладывают в интернет то, что раньше грозно запрещали публиковать “пиратам”: “Вот мой текст! Голосуйте за меня!”
Вам не кажется, что всё это — симптомы острой зависимости... от чего? Неужели от среднего арифметического?
А как вам фантастический роман, в котором полученная литературная премия причисляет лауреата к мистическому “Ордену Святого Бестеллера”? Роман иронический, конечно, но оцените сам факт воплощения этой темы в крупной форме!
Вам всё это не представляется мелочной суетой? Мне — представляется. И ещё фетишизмом. И заодно укажу на стремление подменить личные эстетические критерии безличными “общественными”, опять же ради того, чтобы якобы усилить “объективность”. А вспомните популярную на форумах тему “Как надо писать, чтобы получить литературную премию”? Читай: пусть мне никогда не стать Лукиным, но уж на “бранзулетку”-то я могу чего-нибудь настругать? Конечно, можешь. Даже не сомневайся. Хватит на всех. В крайнем случае, можешь пойти проверенным путём: учредишь что-нибудь у себя на районе и сам себе вручишь; в спонсоры с удовольствием пойдёт местный пивзавод, а муниципальная пресса обеспечит начинанию всемирную славу.
Вам всё ещё странно, что мне скучно иметь отношение к этому детскому саду? Я никого не осуждаю, боже упаси, просто возраст к некоторой взрослости обязывает — лично меня. И ещё я ощущения зависимости не люблю, особенно зависимости от чего-то среднего и арифметического. А оно подступает, это ощущение, подступает, как только мне в очередной раз предлагают присоединиться к какому-нибудь премиальному голосованию — присоединиться хоть в качестве голосующего в урну, хоть в качестве считателя голосов из урны, хоть в качестве самой этой почётной урны. Спасибо, конечно, но я уж лучше так погуляю, никого не стесняя.
А в остальном — больше премий, хороших и разных. Пусть их объективное количество, наконец, окончательно победит их субъективное качество. Пусть фэнтези меряется числом номинаций с научной фантастикой, горячее отстаивает право непримиримо сражаться с кислым, а ля второй октавы пусть вновь и вновь придирчиво сравнивается с цветом небесной лазури. Или наоборот. Не имеет значения. Мне важно только, чтобы это “море волнуется раз” плескалось без моего участия. Чтобы мне не предлагали нацепить протез, который мне совершенно не нужен. И чтобы моё личное эстетическое чувство не оскорбляли, предъявляя в качестве весомого фактора не существующее, но зато тщательно средневзвешенное эстетическое бесчувствие.
“Да полно! — воскликнет читатель сего трактата. — Можно ли вообще считать, что автор его принадлежит к сообществу любителей фантастики? Эко горазд он демонстрировать в адрес соратников сарказм унд иронию!”
И вот тут, господа и дамы, я позволю себе последнее уточнение, чисто филологическое.
К сообществу я, безусловно, принадлежу.
Но сообществу, безусловно, нет.
Казалось бы — один предлог, а какая разница!
Спасибо за терпение.