Безумие продолжается и свирепеет.

Поэтому я больше не могу продолжать дневник. Молчать или заниматься словесной эквилибристикой я уже не в силах, а говорить прямо в условиях усиливающейся агрессивной цензуры — значит подвести любимый сайт.

Поэтому до тех пор, пока не восторжествует справедливость, пока не вернутся на фантлаб те, кто из-за чудовищных событий последнего месяца вынужден бороться за право жить, я прекращаю общение на фантлабе. Буду говорить на тех площадках, на которых сохранилась возможность писать открыто и называть вещи своими именами. Буду пытаться звонить в колокола. И буду тосковать по фантлабу.

Безусловно, мой, надеюсь, временный уход для фантлаба — вообще не потеря. Я не самый общительный человек и круг моих знакомств здесь невелик. Я делаю это не из кичливого протеста, не в рамках каких-то там "санкций", а просто потому, что кроме чёрных, обличающих слов сказать сейчас ничего не могу.

До встречи на фантлабе, уважаемые коллеги и друзья. Берегите себя.

Давайте сегодня немного поговорим о подсознании. Нет, я не клинический психолог, и лекции по психологии в институте слушал аж тридцать пять лет назад. Я просто немолодой (хоть еще и не настолько старый) хрыч, который набил себе немало шишек, и успешно продолжающий их набивать. Не перестающий пытаться осмыслить всю эту фигню под названием жизнь. И временами делящийся своими мыслями с теми из окружающих, кто не успел вовремя отбежать. Вот сегодня хочу вслух подумать о нашем заботливом подсознании и о том, что оно с нами вытворяет из самых лучших побуждений. Конечно же, мои мысли не являются откровением, они банальны, как у большинства из нас. Но… вы же не успели отбежать, правильно?

Начнём с того, что личностные патологии всё-таки не так часто встречаются. По разным оценкам, доля людей с диссоциальным расстройством личности находится в промежутке от 0.2 до 3.3%. Но даже среди них доля врожденных психо- и социопатов невелика. Таким образом, абсолютное большинство маленьких детей в этом смысле совершенно нормальны. И вот что интересно: любому нормальному ребенку важно быть хорошим. Он не хочет быть плохим и не желает, чтобы таковым его считали окружающие. Даже лупя соседа по песочнице лопаткой по голове, он преисполнен уверенности, что он – прав. Что он поступает хорошо. Что справедливость на его стороне. Ведь он просто захотел поиграть с машинкой! И что с того, что это вообще не его машинка? Он же не ломал её, а просто хотел поиграть! И когда его накажут, он сначала будет возмущаться, доказывая, что он-то как раз правая сторона. Но знаете, что интересно? Когда его аргументы иссякнут, (а много ли аргументов в головёнке четырёх- пятилетнего малыша?), когда взрослые ему докажут, что он был неправ, когда он сам поймёт, что поступил плохо, его реакцией станут слёзы. Нет, не слёзы бессильной злости. А слёзы непереносимой душевной боли, которой сопровождается внезапное понимания, что он – плохой. Чувство вины. Жуткая, если разобраться, штука. От него не спрячешься, не убежишь. Оно – с тобой, оно враг внутри, причиняющий боль. Для нормального ребенка это – ужасное страдание. Память об этой боли въедается в подсознание, становится неотъемлемой частью личности. Оно, это подсознание, всегда будет помнить, как больно, как невыносимо страшно ощущать себя плохим. Какая это черная бездна. И оно, подсознание, делает всё, чтобы это страдание, этот ножевой удар в самую глубину личности, не повторялся. Оно стоит на страже, ограждая личность от разрушительных мук. И делает оно это двумя самыми простыми способами. Первый: избегание плохих поступков. Тот самый нравственный закон внутри нас. И второй, чуть более хитрый способ: отрицание. Подсознание корректирует мышление человека таким образом, что он, как и тогда, в песочнице, всегда ощущает свою правоту. Особенно заметен этот эффект в сообществе. Мы же изначально – стайные существа, не так ли? И благодаря этому чувству сопричастности и защитным механизмам подсознания, мы всегда предпочтём считать, что именно мы, наша стая поступает правильно. Подсознание заставляет личность рассуждать следующим образом: моя стая просто не может поступать плохо, потому что тогда получается, что и я тоже поступаю плохо. Что я – плохой. Но я же знаю, что я – хороший! Я даже улицу перехожу только на зелёный свет. Я никогда не возьму чужого. Я поднесу сумку старушке и помогу потерявшемуся ребенку. Я – хороший! Следовательно, и моя стая – права. И пусть моя стая в реальности творит что угодно, подсознание всегда успеет подсуетиться и погрузит нашу личность в защитную раковину самообмана.

В итоге эта самая личность готова искренне отрицать любые факты, логику и даже свои прошлые убеждения, лишь бы избежать глубинной боли, чувства вины. В результате восприятие личности искажается. Она будет верить тем, кого ещё вчера считала прожженными жуликами, лишь бы их слова позволяли ей и дальше ощущать себя хорошей. Но при этом она готова придушить даже близких, даже родных, если они своими словами или поступками грозят этой внутренней гармонии. Не потому ли порядочным и весьма неглупым людям, оказавшимся по разные стороны баррикад, так редко удается достичь взаимопонимания? Их подсознания просто не позволяют им прислушаться к аргументам друг друга, считая их опасными для личности. И даже более того. Подсознания, в своём рвении оградить личность от боли, сохранить внутреннюю гармонию личности, обращаются к другому древнему инстинкту, активизирующемуся в момент опасности: «бей или беги». И вот уже лучший друг внезапно в глазах личности превращается в опасного врага. И родной человек становится подозрительным чужаком. На них либо нападают, (словесно а случается и физически), либо разрывают контакты. (Посмотрели бы вы, какие нешуточные баталии с переходом на личности происходят в форуме по содержанию игуан в домашних условиях).

И вот что интересно. Потом, когда морок рассеивается, когда сообщество получает, наконец, правдивую картину, от которой не спрятаться и которую больше невозможно отрицать, что же ощущает личность, ещё вчера истово веровавшая в чудовищную ложь? Ощущает ли она вину за свои былые поступки, за свои слова в поддержку тех самых жуликов? Понимает ли, что она сама, своим пусть даже пассивным согласием придавала им сил? Нет не ощущает. Напротив. И снова привет, подсознание. Благодаря его неусыпной заботе личность вновь, как и прежде, считает себя – хорошей. Она свято убеждена, что она – тоже жертва. Её обманули. Ею, такой честной и доверчивой, грязно воспользовались бессовестные мерзавцы. Благодаря этой защитной реакции личность продолжит жить дальше, глядя вокруг светлыми искренними глазами, полными добра и нравственной чистоты. И она будет злиться только на два типа людей: на вчерашних кумиров, которые её так подло обманули, и на настоящих жертв, а также на тех самых брошенных друзей, которые посмеют ей, светлой и чистой личности, напомнить, с каким азартом и рвением она совсем недавно поддерживала негодяев. Она будет искренне негодовать на бессердечие и цинизм собеседников: ведь она-то, личность, знает, что она – хорошая! А эти эгоисты пытаются сделать ей больно, хотят заставить испытывать душевные муки. Её, жертву обмана, которой и без них грустно! Как же им не стыдно?! И даже более того, со временем личность убедит себя, что она с самого начала была на стороне добра. А что говорила иначе… ну так что, времена были такие. Все говорили, иначе не выжить. Но она же оставалась в душе хорошей!

Оправдывают ли такие рассуждения эту нашу личность? Нет, ни разу. Потому что мы — не рабы подсознания. Мы уже не дети. И последствия наших поступков тоже далеко не детские.

Про Цапа.

Цап уродился мелким и невзрачным. Другие дети были крупнее и сильнее. Оттого близко к очагу его не подпускали. Приходилось маленькому Цапу довольствоваться дальним углом пещеры. Цапом его прозвали не зря. Стоило кому отвернуться, он уже тут как тут: цап-царап приглянувшуюся вещицу и дёру в свой угол, прятать. Так и рос Цап, таская куски, ныкая их под старой облезлой шкурой, служившей ему постелью. Добытое ел ночью, чтоб не отняли, старался чавкать потише. И всё равно голод постоянно скручивал кишки Цапа в тугой, болезненный узел. Цап с завистью поглядывал из своего угла на могучих охотников, мечтая, чтобы они поделились с ним добычей. Ведь кормят они шамана? И баб кормят, и детишек. Так отчего же не поделиться с Цапом? Чем он хуже?

Самому идти в охотники Цапу не хотелось. Опасная штука – охота. Не раз случалось, что дичь оказывалась проворнее охотника, и в племени становилось на одного мужчину меньше. Такой расклад Цапа не устраивал. Повзрослев, он стал собирателем. Собирать просто и совсем не опасно. Это почти то же самое, что таскать лакомые куски от костра, только никто на тебя не кричит и по морде за воровство не бьёт. Самые вкусные находки Цап либо пожирал на месте, либо припрятывал в тайных местах, коих в окрестных лесах у него было великое множество. А в племя приносил то, что похуже.

Особенно полюбилось Цапу болото, раскинувшееся в стороне заходящегося солнца. Охотники сюда не ходили: слабая гать трещала под их весом. Да и что делать охотнику на болоте? Крупной дичи тут нет. Не появлялись на болоте и шумные бабы. Они собирали ягоды да корешки в лесу и на полянах, брезгуя вонючей болотной тиной. А вот тщедушному Цапу болото – второй дом. Вони он не замечал, грязи не боялся, а отсутствие зверья его только радовало: меньше риска нарваться на кого-то опасного. Каждый день, как солнышко поднимется повыше, Цап трусил к любимому болоту, с ловкостью жабы перескакивая с кочки на кочку и ужом проскальзывая мимо трясин. Жаб, кстати говоря, на болоте было великое множество. Жабы Цапу нравились: жирные, вкусные, и, главное, совсем не опасные.

Так он и жил. Относительно сыто, почти спокойно, и совершенно незаметно. Как будто и нет в племени никакого Цапа. Сделай он неверный шаг, не вернись с болота, никто и не заметит. Это было обидно. Почему других уважают и почитают, к их словам прислушиваются, а к нему – нет? Чем он хуже? Нечестно это, несправедливо. Уязвлённое самолюбие гнило в его душе, осаждалось горькой оскоминой.

Со временем сверстники Цапа возмужали, превратились в зрелых мужчин, обзавелись семьями. Тесновато стало в пещере. И однажды часть мужчин с женами и детьми сердечно попрощались с остальными и ушли в восточную степь, искать новое место для жизни. Цап, конечно, никуда от родного болота не ушёл, вот ещё. Да никто его и не звал.

Время от времени охотники пересекались с былыми родичами, оставались переночевать, приносили гостинцы и удивительные новости. Рассказывали, что вместо пещеры Степняки сложили из веток шалаши и натянули на них шкуры зубров. «Хитро придумано, – рассуждали старики, греясь вечером у костра. – Теперь им там никакая теснота не страшна». Но Цапу шалаши казались глупыми. Что за бред – жить посреди степи? Страшно и опасно. То ли дело – пещера. Под защитой каменных стен понадёжнее будет. И, главное, ничего строить не нужно, всё уже готовое. На всём готовом Цапу нравилось.

Так бы и жил Цап между пещерой и болотом, кабы не удивительный случай. Как-то в летний полдень, набив брюхо отборными жабами, Цап прилёг на кочку соснуть. От дрёмы его отвлек пронзительный писк. Цап приподнялся на локте, настороженно огляделся: нет ли опасности? Взгляд уперся в росянку, растопырившую на соседней кочке ловчие побеги. Росянки Цапу нравились: всегда настороже, всегда готовы сцапать зазевавшуюся жертву. Эта росянка, похоже, кого-то уже сцапала.

В свернувшемся листе росянки билась маленькая фигурка с прозрачными крылышками. Никак, лесная фея? Старики говорят, встретить фею к счастью, потому что они добрые и милые. «Раз добрая, значит, не опасная» – решил Цап, и, подперев подбородок кулаком, принялся с интересом наблюдать за происходящим.

Лист смыкался всё туже, сминая нежные крылья феи.

«Больно, наверное». – Подумал Цап и почесал пятку.

Оглядываясь в поисках спасения, фея увидела разлегшегося на соседней кочке Цапа. Тонкие бровки выгнулись скорбной дугой.

— Ты – человек? – пискнула она.

«Так она еще и говорить умеет?»

Цап кивнул, продолжая таращиться.

— Помоги мне, пожалуйста! – Взмолилась фея.

— Зачем? – Удивился Цап.

По маленькому личику феи покатились крошечные слёзы.

«Точно, больно» – Подумал Цап, довольный своей догадливостью.

— Помогать хорошо. – Тоненько пискнула фея. – Это доброе дело.

Цап поковырял в носу, размышляя над её словами. Как-то в прошлом году он напоролся на молодую бабёнку из племени, попавшую в заброшенную ловчую яму. За то, что он вытащил её из ловушки, она позволила ему это самое. Было приятно. Но то целая баба. А какой прок с этакой козявки?

— А что мне с того будет? – Спросил он.

— Что хочешь! – Пискнула фея. – Только спаси меня!

Цап ухмыльнулся. Глупая мелочь. Он много чего хочет. Но ничего такого у этой крошечной твари нету.

— Я исполню три твоих желания. – Простонала фея. Наружу торчала одна только головка, остальное уже скрылось под ворсинками хищного растения.

Цап припомнил, как старый Сах рассказывал, будто у фей есть какие-то особые силы. Может, и не врёт козявка?

— Ладно. – Решил он. – Но учти, обманешь, суну обратно.

Фея кивнула. Говорить она уже не могла.

Цап протянул руку, сорвал лист росянки и осторожно развернул, выпуская фею из липкого плена.

Оказавшись на свободе, кроха гневно топнула ножкой, извлекла из складок короткой туники зелёную палочку и коснулась ею обидчицы-росянки. Растение вздрогнуло и бессильно опало на землю.

Глаза Цапа полезли на лоб.

— Благодарю тебя за спасение, человек. – Обернувшись, пропела фея. Её прозрачные крылышки затрепетали, расправляясь.

— Эй, а три желания?! – Торопливо выпалил Цап. – Ты обещала!

Феечка скрестила ручки на груди.

— Уф! Хорошо. И чего же ты хочешь, человек?

Цап наморщил лоб. С идеями было туговато. Но тут его взгляд упал на крошечную палочку, зажатую в кулачке феи.

— Вот такую хочу, только большую. Дубину хочу. – Уверенно заявил он, ткнув в палочку пальцем.

Фея звонко рассмеялась.

— Нет, такую же я тебе дать не могу. Да и зачем она тебе?

— Как зачем?! – Задохнулся Цап. – Это чтоб… шарахнешь так любую тварь по башке, она сразу брык, и того!

И тут же уточнил, спохватившись:

— Но чтоб у других она… не того! Только у меня!

— То есть, тебе нужна персональная дубина смерти? – Уточнила фея. – Это я могу.

И тут же в руках Цапа появилась прочная дубинка черного дерева. Ручка удобно легла в ладонь. Цап помахал ею. Дубинка с приятным свистом рассекла воздух. Для пробы Цап осторожно ткнул концом дубинки сидящую на кувшинке лягушку. Лягушка издохла. Цап двумя пальцами взял её за заднюю лапу, повертел перед носом. Точно, дохлая. Вот это да! Да с такой дубиной он станет лучшим охотником племени! Вот тогда-то все и увидят, чего стоит Цап! Будут уважать! Самые красивые женщины разделят с ним старую шкуру в углу… Эй, в каком ещё углу?! Самые лучшие шкуры, у самого костра!

— Э-эй, челове-ек!

Цап вздрогнул, очнувшись от сладостных грёз.

— Чего?

— У меня знаешь ли, полно дел. – Нетерпеливо пропела фея. – Давай, у тебя еще два желания. Говори, и покончим с этим.

«Вот те на. Ещё два. А чего ещё желать, с такой-то дубиной?»

Цап напрягся, аж башка заболела. Боль навела его на мысль. Ну вот, к примеру, станет он самым важным человеком в племени. А ну, как заболеет? Или ногу сломает? Что тогда?

— А можно, чтоб дубинка с одного конца убивала, а с другого, наоборот, лечила? Скажем, вскочил чиряк на лбу, ты по нему хлоп, и чиряк прошёл?

Фея уперла указательный пальчик в подбородок.

— В принципе, ничего невозможного… Хорошо. Пусть будет дубина жизни.

Цап почувствовал, как нагрелась рукоятка дубинки. И тут же на большом пальце отрос сорванный намедни ноготь.

Цап даже подпрыгнул от радости, едва не провалившись в трясину.

— Ну, давай, последнее желание и разойдёмся. – Топнула ножкой фея.

Но у Цапа, как назло, пропало вдохновение. Как не старался, ничего. Пусто.

— А давай так. – Умаявшись, предложил он. – Знаешь… Вот, к примеру, мясо можно закоптить, чтоб не испортилось… А можно…

— Ты хочешь желание впрок? – Перебила фея.

— Во, точно. Впрок, желаю. И чтоб… когда придумаю, чтоб сразу так и стало.

Маленькая волшебница смерила Цапа недовольным взглядом.

— Вот ведь недотёпа. Ла-адно. – Пропела она, взмахнув палочкой. – Сделано! Третье желание твоё. Как надумаешь, скажи: «я от всего сердца желаю». И желание сбудется. Понял, человек?

— Понял, понял, чай не глупее других! – Хихикнул Цап и шарахнул по феечке дубиной смерти. Не по злобе, а так, на всякий случай: вдруг мелкая пройдоха возьмёт и передумает? И останется Цап без третьего желания. И это после того добра, какое он сделал?! Нет уж, не на такого дурака напала.

В пещеру Цап заявился под вечер, гордо выпятив грудь. На плече Цапа покоилась чёрная дубинка.

— Эй, вы! – Крикнул он и ухмыльнулся, глядя, как изумлённо вытягиваются лица соплеменников. Прежде его голоса никто и не слыхивал. Ничего, теперь будут слышать. Постоянно.

— Я там… на Большой поляне тушу кабана оставил. Кто-нибудь сбегайте, притащите. – Возвестил он.

Мужчины расхохотались, тыча в Цапа пальцами. Цап тут же вскипел.

— Думаете, вру? Да я… ну-ка выходи, кто хочет силой померяться? – Гаркнул он и тут же закашлялся. Не привык голос повышать. Придётся тренироваться.

Рослый Соб, вождь племени, сжал громадные кулаки и с рычанием надвинулся на Цапа. Ох и страшный, прямо медведь! Цап зажмурился и наугад отмахнулся, попав Собу дубиной по ляжке. Огромный охотник кулем повалился на землю. Племя потрясённо уставилось на поверженного гиганта. Кто-то испуганно пискнул, взвыла баба и тут же пещера огласилась хором взволнованных голосов.

— Я не виноват… – зачастил было Цап но тут же осадил себя. Чего ему пугаться? Что они ему сделают?

– Эй, люди! Слушайте меня. – Выкрикнул он. – Соб первый начал. Я только защищался. И так будет с каждым, кто будет, того… Это чтобы, значит, мне никто не перечил. Иначе вот! О как!

И он с размаха описал в воздухе круг грозно загудевшей дубинкой.

— Так и знайте!

С этого дня совсем другая жизнь пошла у Цапа. Всё, как мечталось. И даже лучше. Цап стал вождём, взамен дохлого Соба. Забрал лучшие шкуры, бабу самую красивую в племени. Народ не перечил. Потому как боялся. А ещё потому, что жить при Цапе стало не в пример сытнее. Цап один ходил на охоту, а остальным только раздавал поручения – где какую добычу забирать.

«Пусть запомнят, что я один ихний кормилец. – Рассуждал Цап. – Больше любить станут».

Как-то под вечер один из малышей, играя у огня, споткнулся и шлепнулся на горящие угли. Воплей было, рёва. Обе руки обжег, дуралей. Цап сначала дёрнулся, хотел использовать лечебный конец дубины, да призадумался. Ну, исцелит он недомерка. И что ему с того выгоды? Цапу и без того завидуют. А как прознают про исцеляющую дубинку, что тогда?

Лечить паршивца Цап, конечно, не стал, но насчёт завистников задумался. Завистники это плохо. Опасно. Может, пожелать, чтобы ночью не спать? А то ведь отнимут дубинку во сне, а то и вообще пристукнут, из подлой зависти. Но тратить на такую мелочь последнее желание Цапу не хотелось. Оно же последнее, особенное! Пришлось Цапу распорядиться, чтобы его сон охраняли надёжные люди. Этих он специально прикормил. Лучшими кусками делился, баб посимпатичнее выделил. Чтоб верными были, что твои псы.

Так продолжалось до зимы. По традиции, в самую долгую ночь племя заново выбирало вождя. Цап не сомневался, что выберут его. А кого ещё? Кто обеспечил племя едой на всю зиму? Благодаря кому на холодных камнях грудой навалены теплые новенькие шкуры? Всё благодаря Цапу. Он вообще по жизни добрый. Он и фею вытащил из липкой западни. Она сама говорила, что это доброе дело.

Да только оказалось, что завелись в племени люди подлые, неблагодарные, добра не ценящие. Вздумали выбрать другого.

— Нема хотим! – Прокричал кто-то из-за спин соплеменников. Цап зыркнул, но в сумраке пещеры не разглядел, кто именно кричал. Потом нужно будет выяснить и примерно наказать.

Охотник Нем вышел вперёд, открыто улыбнулся. Это он зря. Хоть Цап и добрый, но неблагодарности не потерпит.

— Значит, хочешь… вождём? – подбочинясь, спросил Цап. – Ишь ты, какой выискался!

За спиной Цапа дружно заулюлюкали подручные. Молодцы, не зря жрут от пуза. Отрабатывают.

— И чем ты лучше меня? – Ободрённый поддержкой, поинтересовался Цап.

— Я умнее. – Дерзко ответил Нем.

— А я – сильнее. – Возразил Цап, выразительно поигрывая дубинкой.

— Ты сильнее, – подтвердил Нем. – Но разве сила это самое важное?

— А разве нет? – Искренне удивился Цап. – Что может быть важнее силы?

— Разум. – Нем постучал себя согнутым пальцем по лбу. – Вот смотри, ты бьёшь зверьё дубиной. Но ведь за каждым зверем тебе приходится бегать, догонять, тратить силы.

— Это верно. – Солидно согласился Цап. – Тружусь, не покладая рук. Всё ради людей. Кто бы ещё стал, а?

— Никто, никто! – Поддержали сзади.

— А вот Степняки, что пять лет тому отделились, сделали штуку, называется лук. – Сказал Нем. – Охотник пускает из него острую палку. Называется стрела. Эта стрела сама догоняет зверя и убивает.

— Врёшь! Не может такого быть! – Прищурился Цап. – Откуда знаешь?

— Сам видел. – Пожал плечами Нем. – Я в их стойбище иногда захаживаю. Получается, и без твоей дубины можно зверя завалить, да ещё и бегать не придётся. А всё потому, что разум!

И Нем снова постучал себя по лбу согнутым пальцем, нагло ухмыльнувшись.

И такая Цапа злость охватила, такая обида, что он тут же, не сходя с места, огрел нахального Нема дубинкой по лбу. Тут Нему и конец пришёл. И поделом. Нечего народ подзуживать, шляться повсюду и лживые сплетни разносить.

— Поделом, поделом! – Хором поддержали подручные.

Никто не рискнул возразить. Вождём выбрали Цапа. А Нема закопали за ручьём. Цап торжествовал. Но на следующее утро его радость улетучилась. Несколько молодых охотников, приятелей Нема, под покровом ночи бежали из пещеры. Судя по следам на снегу, они направились в долину, к Степнякам. И это после всего того добра, которое сделал для них Цап?! Жалкие предатели!

Тревожно стало Цапу. А что, если подлец Нем не соврал? Что, если у Степняков появилась штука, которая убивает издалека? А теперь вон, предатели к ним переметнулись. По злобе своей подговорят Степняков, те придут, заберут у племени пещеру, шкуры, а то и на любимое болото Цапа позарятся! А супротив их луков Цапова дубинка бессильна! Эх, надо было ещё с вечера друзей Немовых перебить, не откладывать! Пожалел… А теперь выходит, Цапу, через его доброту, от вражьих стрел помирать? Со страха Цап едва не пожелал себе каменную кожу, чтоб никакое оружие её не брало, но опять остановился. Ведь последнее желание, жалко его тратить. Оно же для чего-то особенного… Задумался Цап, как отвести беду. И надумал! Надо собрать верных охотников и отправить по свежим следам в стойбище степняков. Как будто они тоже сбежали из пещеры. А как Степняки примут беглецов, перебить всех разом. А стойбище с луками и стрелами сжечь. Чтоб не ввергать своих людей в соблазн.

Собрал Цап охотников и отправились они по следам предателей, родное племя защищать.

Стойбище Степняков раскинулось на опушке леса. Над шалашами поднимался сизый дым. Деловито сновали бабы, детвора барахталась в снегу.

Охотники, ведомые подручными Цапа, не таясь вышли из леса, направились к шалашам. Их узнали, радостно замахали руками. Заманивают!

Убедившись, что охотники подошли вплотную к жилищам Степняков, Цап высунулся из-за ствола ели.

«Вперёд! – Заорал он, в волнении едва не захлебнувшись слюной. Поэтому получилось у него «Ф-фперёд!»

Охотники выхватили из-под одежды обсидиановые клинки и бросились в атаку.

На бабьи крики из трех шалашей на левом краю стойбища выскочили молодые мужчины. В руках короткие копья, у одного – странная штуковина, наверное, тот самый жуткий лук. Люди Цапа, распалённые кровью, их не замечали.

«Сле-ева! – Провизжал Цап, выпрыгивая из-за ствола и ожесточённо размахивая руками. – Левее, болваны, левее!»

Над головой Цапа свистнуло и стукнуло. Цап проворно нырнул за дерево. Выглянул осторожно. В стволе подрагивала палка с перьями на конце. Другой конец глубоко вонзился в ствол. Цап едва не обделался со страха. Вот она, жуткая стрела. А если бы она воткнулась в него, в Цапа?!

Он бросил взгляд на стойбище. Половина шалашей уже пылала, охотники добивали немногих оставшихся степняков.

В пещеру возвращались радостные. Спасли, защитили родное племя! Цап шел позади, поигрывал дубинкой. Думал, как мудро он поступил, избавившись от Степняков, с их смертоносными луками. Не стал дожидаться вероломного нападения, ударил первым! Что там брехал Нем? Разум? Ну, и где их разум? Нет его! Сгорел, превратился в пепел!

Цап даже песню на ходу придумал, победную, по событиям битвы: «Ф-фперёд, левее и р-разум! Бей разом!».

«Бей разум, бей разом!» – Подхватили боевой клич подручные. Драли глотки до самой пещеры.

Вернувшись домой, Цап принялся за дело. Победа многому его научила. Прежде всего – осторожности. Ведь что сгубило Степняков? Опрометчивость. Выставили шалаши посреди поля, будто нарочно провоцируя. Нет, так нельзя.

Вокруг стойбища закипела работа. Цап послал мужчин в лес, рубить деревья. Стволы освобождали от веток, обтесывали, вострили и вбивали в землю. Десять дней трудились от зари до зари. Наутро одиннадцатого дня вокруг пещеры вырос высокий частокол. Теперь можно не ждать незваных гостей! А заодно не опасаться, что кто-то незаметно улизнёт из пещеры. Выход-то всего один, и тот охраняется день и ночь верными людьми.

Наконец Цап вздохнул с облегчением. Враги повержены, можно наслаждаться жизнью. Жрать от пуза, баб любить, развешивать по стенам лучшие шкуры.

До самого лета спокойно жил Цап. А потом засомневался. Ведь не одному ему для счастья бабы и шкуры потребны. Ведь и другие, поди, хотят того же. Кто знает, что там, у них в головах? Может, замышляют чего? Пещеру хотят забрать, баб, любимое болото? И такой страх накатил на Цапа, что уже почти собрался он пожелать людские мысли слышать, да вовремя остановился. Ведь последнее желание осталось, самое заветное! Жалко тратить.

Задумался Цап. И спросил себя: «А зачем мне эти охотники, эти подручные? Пропитание верная дубинка добудет. Добычу из леса бабы притащат». Получается, он, Цап, по доброте душевной всё это время кормил лишние рты, обузу! А они в благодарность замышляют против него! Разве такое справедливо? Нет, не справедливо! А раз не справедливо, значит, они сами и виноваты. Не оставили Цапу выбора.

Дождался Цап ночи, подкараулил, пока все уснут, взял верную дубинку, да и избавился от всех мужчин племени. Но не рассчитал немного. Бабы как проснулись утром, как увидали своих мужиков мертвыми, словно взбесились. Бросились на Цапа, руками машут, норовят глаза выцарапать. Перепугался Цап, замахал исступленно дубинкой, защищаясь. В голове у него со страху всё перепуталось: то ли он у своей пещеры, то ли в стойбище Степняков. Машет Цап дубинкой и вопит что было мочи: «Ф-фперёд! Левее! И р-разум, разум, бей разум!». Насилу отмахался. Как улеглись шум да крики, отдышался Цап, огляделся вокруг. Стоит он напротив пещеры, а кругом тела валяются. Всех положила чёрная дубинка. Ну и ну. Только разве он виноват, что бабы спятили, его крови захотели?! Крови заботливого, доброго Цапа! Так и поделом им. Посмотрел Цап окрест и вдруг понял, что остался он на всём белом свете один – одинёшенек. Других никого больше нет. И такой покой снизошёл на него, ну прямо как будто нежишься на самой нежной шкуре. И понял Цап, что вот оно – счастье, всё время рядом было. Под носом. Положил он на плечо верную чёрную дубинку, плюнул выразительно, повернулся и пошёл прочь, на родное болото.

Хорошо на болоте. Тепло. Кочки мягкие. Жабы жирные. Лето прожил Цап у болота, горя не знал. На зиму в пещеру перебрался. Перезимовал играючи. Только разок ноги поморозил, ну да верная дубинка и тут спасла, вылечила. Как потеплело, вернулся на болото. Так и жил: летом – болото, зимой – пещера. Лучшего и представить невозможно. Задумывался иногда: а что же с третьим желанием делать? Да так ничего и не надумал. Не было у Цапа больше желаний.

Сколько лет прошло – неведомо. Цап их не считал. Время превратилось в одно безмятежное «сегодня».

Только зря Цап расслабился. Зря поверил, что беда миновала. Как-то отдыхал Цап на любимой болотной кочке, наблюдая, как уж охотится на лягушку, как вдруг почудился ему вдалеке человеческий голос. Завертел Цап головой в недоумении: «Откуда ж голосу взяться, коли моя дубинка всех людей извёла? Померещилось, наверное».

А голос как ждал, снова зазвучал!

Вскочил Цап, поскакал по кочкам на звук, сжимая в руках дубинку.

А голос-то всё громче. Похоже, женский. Совсем молодой. Поёт какую-то песню. Прокрался Цап лесом вдоль болота. Хоронясь за старыми елями, дошёл до поляны. Смотрит, ходит по поляне девушка. Юная, тоненькая, прямо лань. Собирает землянику в плетёное лукошко, напевает что-то.

Подкрался Цап к девушке сзади. А та возьми и развернись. Посмотрела на Цапа. Глаза голубущие, так и сияют! Улыбнулась Цапу, протянула алую ягодку.

Взмахнул Цап верной дубинкой. Упала девушка. Оборвалась песня.

Ох и расстроился Цап! Да что же это творится?! Столько трудов, и все, выходит, зря?! Так хорошо, так покойно было! Но нет, заявилась откуда не возьмись, ходит по его поляне, как по собственной! А дальше что?! На болото позарится?! Мерзавка, подлая тварь! Захватчица! От ярости помутилось в голове у Цапа, и давай он лупить дубинкой мертвое тело, да скакать по нему, давить ногами, чтоб даже следа от гадкой чужачки на его земле не осталось! А из горла с рычанием, с бешеной пеной сам собой рвался боевой клич: «Ф-фперёд! Левее! И р-р-разум! Дави р-разум! Дави-и-и!» Он и давил, пока одно только кровяное пятно не осталось посреди поляны. Только тогда отлегло от души. Принюхался Цап к кровяному духу, рыкнул удовлетворённо: «Р-разум!», закинул чёрную дубинку на плечо и пошёл назад, на своё болото. Улёгся на кочку. Хотел вздремнуть: умаялся же, родное болото защищая. Только сон отчего-то не шёл. И так повернётся Цап, и этак, а всё плохо. Сел на кочку, подпёр кулаком голову, призадумался. Отчего на душе так неспокойно? Что тревожит? И понял. Раз эта гадина появилась, выходит, остались на свете и другие люди. Прячутся где-то, планы вынашивают. Сколько их, что замышляют – то Цапу неведомо. А ну, как завтра заявятся незваными пришельцами на его болото?! Да ещё с луками, что убивают издалека? Тоскливо стало и горько. Неужто никогда не будет покоя бедному, доброму Цапу? Что же это за несправедливость такая?! Он же всего-то и хочет, чтобы жить без страха, без опаски! Едва не расплакался Цап.

И тут, в этот горестный миг, пришла ему в голову, наконец, Самая Мудрая Мысль. Цап даже поразился собственному уму. Вот же оно, то самое, заветное, особенное третье желание! Не зря он столько ждал, не зря не потратил его на пустяки!

Вскочил Цап на ноги, поднял верную дубинку, и во всю мочь заорал: «Я, Цап, от всего сердца желаю, чтобы кроме меня ни одного человека не осталось на всём белом свете! Чтоб я один остался!»

Взмахнул дубинкой.

И тут же в глаза Цапа ударил яркий свет. Его пронзительное сияние вмиг пожрало и мир вокруг, и самого Цапа.

***

— Опять двадцать пять. Да сколько можно-то? – Разочарованно пробормотал аспирант Ваня, осторожно стягивая с голого черепа старикашки тонкое кружево нейросети.

Убедившись, что аспирант вернулся за загородку, профессор Преображенко послал в мозг подопытного пробуждающий импульс. По телу старикашки прошла дрожь, он открыл глаза, взвизгнул, заполошно скатился с койки и бросился за изголовье.

— Глядите-ка, опять прячется! – Прыснул Ваня.

Старик угрожающе шипел, выглядывая из-за койки и таращась на учёных безумными водянистыми глазами.

Профессор потёр виски.

— Думаю, на сегодня хватит. Выключайте и пойдём. Кофе выпьем, что ли.

Иван послушно обесточил аппаратуру.

— Убейте, не понимаю. – Жалобно произнёс он. – Почему так получается? Мы же прогнали его личность по всем эпохам, по всем странам! Последовательно упрощали общество, корректировали начальные условия. И всё равно одно и то же. В любой имитации его мозг упорно сочиняет себе какое-то абсолютное оружие и уничтожает всё вокруг. В Америке 1926-го он вообразил, что вытащил из ящика Гудини, а тот дал ему волшебные карты. В старой Англии придумал себе Мерлина, на арабском Востоке – лампу и джина. Теперь это… Я так надеялся, что хотя бы в палеолите, с его простейшим общественным устройством, он адаптируется.

— Вы надеялись? – Профессор запер камеру, подергал для верности ручку. – На что? Изменить психологию величайшего преступника века? Сомневаюсь, что такое в принципе возможно.

— Так что, получается, для этого… человека в нашем мире совсем нет места?

— Ну почему же. – Преображенко предъявил охраннику пропуск – Есть для него место. Скажу вам больше. Именно это место он сейчас и занимает.

Из-за дверей, приглушённое расстоянием, неслось истошное: «Ф-фперёд! Левее! И р-р-разум, р-р-разум!»

(с) Виталий Черников 2022

Когда-то мы жили в маленьком городке в горах на севере Израиля. Называется Цфат. Городок депрессивный, нищий, население (тогда) составляли на 80% выходцы из стран Северной Африки и Ближнего Востока (евреи-сефарды): Морокко, Йемен, Тунис и прочее. 10% — европейские евреи-ашкеназы и 10% мы, русскоязычные. Честно говоря, в отношении нас в израильском обществе было (а у наиболее дремучей части есть и сейчас) масса стеротипов. "Все русские мужчины — алкоголики и бандиты, все русские женщины — проститутки". Щи из самовара в землянках и так далее. Конечно, сейчас,п о прошествии десятилетий, когда подавляющее большинство русских теперь уже и во втором поколении стало врачами, инженерами, высококлассными программистами, одним словом, белыми воротничками, а жители Цфата так и остались прозябать на свои социальные пособия, кое-какие небольшие сомнения относительно прежних убеждений в их головы всё-таки проникли. Ну да не об этом речь. Сказать-то хотел вот что. Мой старший сынишка тогда учился в начальной школе. Единственный белокожий блондин на всю школу смуглых брюнетов. Естественно, ему было ужасно дискомфортно от своей инаковости и он старался изо всех сил быть таким же, как все. Естественная инстинкт, идущий еще с времён до появления разума: детеныш, отбившийся от стайки, либо резко выделяющийся на общем фоне, с большей вероятностью станет добычей хищника. И знаете, доходило до смешного. Когда мы втроем шли по городу, и мы с женой о чем-то, не понижая голоса, говорили по-русски, бедняга Артём шипел нам "не позорьте меня", отбегал в сторону и делал вид, что он идёт сам по себе, безо всякой связи с этими двумя "русскими". Нам было его жалко, но мы никогда в угоду кому-то не отказывались от своего родного языка, языка великой и глубокой культуры. Мы гордились тем, что мы говорим по-русски и были счастливы.

Но сегодня, впервые, я чувствую себя тем маленьким Артёмом. И мне тоже хочется сгореть со стыда. И я не знаю, как смотреть в глаза друзьям. И что сказать. И что делать дальше. Большего я не могу сказать, не нарушив правил нежно мною любимого Фантлаба. Знаю только, что теперь я бы и сам отбежал от себя на другую сторону улицы.

Пробовали когда-нибудь рассказать малышу лет 4-х что-нибудь смешное? Именно такое, какое бы рассмешило его именно так, как умеют смеяться только дети и сумасшедшие, полностью отдаваясь этому процессу, испытывая какое-то всеобъемлющее чувство счастья? Не рекомендую. Особенно — при свидетелях и если ребенок в достаточной степени непосредственен. Потому что, отсмеявшись, он (или она) немедленно попросит: "ещё раз!". А потом ещё. И каждый — именно каждый — раз будет смеяться как впервые. А вы будете чувствовать себя идиотом, в третий раз с одной и той же интонацией повторяя на глазах у всех одну и ту же шутку. Почему ребенку нужно повторение одного и того же? почему он может сто раз слушать любимую сказку, смотреть любимый мультик? Мои познания в психологии и физиологии дошкольников достаточно скудны, в институте нам читали курс, касающийся в основном подростков, да и то — я тогда сам был не намного старше предмета курса, высокомерно презирал "болтовню" и одаривал своим благосклонным вниманием только курсы, касающиеся высшей математики. Глупо. Ну а кто в юности не глуп? (Хотя у нас такие были. И все почему-то — девочки). Так вот. Касательно любви к повторению у малышей. Насколько я понимаю, (а если я понимаю неправильно, то пусть более осведомленные коллеги-лаборанты меня поправят) у малыша, в процессе становления базовой личности постоянно закладываются нейронные связи. А поскольку мы говорим о базовой личности, то эти связи должны быть прочными, многократно дублированными. Вот вам и повторение. Нам же, с возрастом, повторение становится неинтересным по той же причине. За время жизни ( и с каждым новым днём) у нас образуется множество новых связей. И тратить ресурс на их многократное дублирование — слишком большая роскошь. Да и не нужно это, ведь личность-то уже давно сформирована, фундаментально её не изменишь, хоть тысячу раз пересмотри любимый мультик (Недаром говорят — горбатого могила исправит). Поэтому многократное повторение одного и того же нам, в отличие от малыша, неинтересно. НО. И вот тут я перехожу, наконец, к сути, к тому, о чём давно хотел поговорить. На самом-то деле мы только обманываем себя, показывая себе постоянно тот же тухес, только в профиль. Возьму в качестве объекта для препарации себя, любимого. Вот нравится мне, к примеру, как играют AC/DC. Но прослушать ещё раз их дискографию не соглашусь под дулом пистолета. (Ой, ладно, под дулом соглашусь слушать хоть целый день, но сути же это не меняет, правда?). И что же я делаю? Я просто набираю себе целую папку групп, играющих "в стиле" AC/DC. НЕ поверите, у меня их там штук тридцать, а может и больше. Что это, как не то же самое детское "ещё раз!", только с такой хитрой приправой, чтобы нейронные связи пошли немного иначе, хотя и в излюбленном направлении. Да, я время от времени пытаюсь послушать и те жанры, которые мне не по душе, в надежде понять и проникнуться. И что? Да ничего. Хрен с маслом. Про дуло пистолета больше не буду, но мне требуется солидный стимул, чтобы я согласился послушать death metal, stoner, не говоря уже про звёзд современной попсы. То же самое с кинематографом и с литературой. И вот тут-то я подбираюсь, наконец, к центральному пункту этой записи. К литературе. Честно говоря, у меня вызывает оторопь аннотации ко множеству новых романов (я возьму только фантастику и фэнтези, всё-таки для нас это профильный вид литературы). Всё как-то обмарвэлилось. Спорю, что 80% романов звучат примерно так: Далеко-далеко появилось жуткое зло. "И только избранный может его победить, если сумеет завладеть супер-пупер мечом". Ну и пошла бродилка. Избранный отправляется за мечом, по дороге обрастая, как корабль ракушками, командой мечты, добывает меч, отправляется ко злу, которое и забарывает насмерть. Или не до конца насмерть, если у автора остались планы на сиквел. В особенно проникновенных и глубоких произведениях герой при этом ставится перед выбором — личное счастье (либо жизнь близкого друга из тех, ракушечных) или же жизнь деревни/расы/вселенной — это уж зависит от размаха авторской фантазии. Он, конечно, выбирает жизнь для всего сущего, приносит сакральную жертву и долго (возможно, следующие тома три — четыре) страдает и терзается совестью. Это в фентези. В фантастике, которая сейчас почти насквозь попаданческая, простора для воображения меньше. Всё как завещал Марк Твен. Наш современник попадает в прошлое (к Сталину/Ленину/Николаю Второму/Гаю Юлию Цезарю/питекантропам в пещеру) и учит их всех там родину любить. Ну или, если автору совсем уж лень изучать историю, отправляется в какой-нибудь фентезийный мир и там уж разворачивается вовсю. Что всё это, как не бесконечное "ещё раз". Сначала я от души удивлялся скудоумию современных писателей. Но потом (устав удивляться) пришёл к очень простому выводу (а если бы дал себе труд с самого начала подумать, то сразу бы осознал, вместо того, чтобы удивляться). Мы сами, своим бесконечным нытьём "ещё раз" вынудили авторов снова и снова повторять одну и ту же байку, меняя только имена и названия. (Я не рассматриваю здесь некоторый процент авторов, фантазия которых действительно не простирается дальше безобидного эпигонства). Автор тоже человек, ему хочется, чтобы вещь читали, чтобы она выстрелила. Он может рискнуть и написать что-то, отличающееся от канона. И что? Скорее всего, издательство отсеет его еще на стадии рассмотрения рукописи. Сейчас, когда издание книги едва отбивается, (да и то не каждой) какому редактору охота рисковать с проблемным контентом? Вспомните, пороги скольких издательств пришлось оббить бедняге Джоан Роулинг, пока у неё взяли первый том Поттера. Но даже если книга и выйдет, скорее всего, у неё будет весьма узкий круг читателей. Лишь ничтожная доля процента новаторов сумеет проторить новую дорогу, по которой потом с восторгом ринется и толпа читателей, и толпа продолжателей. В масштабах человечества это, может, и терпимо, нов масштабах судеб сотен оставшихся в безвестности гениев — это трагедия. И их, и наша, читательская. Частенько я задумываюсь: сколько таких Гарри Поттеров, Властелинов Колец, 451 по Фаренгейту, Машин времени и прочее, и прочее пылится по ящикам и жестким дискам. Сколько потрясающих музыкальных произведений, а то и целых новых жанров мы не услышали? Скольких фильмов не посмотрели? Скольких полотен не увидели? И мне становится безмерно грустно. Не только потому, что я всего этого не прочитал/не услышал/не посмотрел. А потому, что во всём этом виноваты мы сами, своей инфантильной, иррациональной страстью идти уже известными тропами, без конца повторять одно и то же. Кататься на пластиковых лошадках по кругу под хрипящий динамик парка аттракционов. В своём устрашающем движении по кругу, подобно паломникам бегущим вокруг Каабы, мы затаптываем тех, кто пытается проложить новый путь. И чешем себе дальше по их телам, не глядя под ноги. "Ещё раз, ещё раз". Какой ужасный смысл приобретает в этом контексте известная фраза "все мы — родом из детства". Честно говоря, я не знаю, как выйти из этой ситуации. Возможно, потому, что и я тоже приучил свои мысли бегать по кругу.

ПЫС: Прошло полдня и так-то мне дискомфортно в одном месте моей записи, как бывает от маленького камешка в сандалете. В общем, нужно что-то с этим делать. В смысле, дописать. И дописать вот что. Мне всё-таки кажется правильным чётко разграничить понятия эпигона и продолжателя. Эпигон, в моем понимании, это человек, который просто механически повторяет чужие находки. Не крадёт, нет. У него вроде и названия свои в книжке, и имена героев, и убивает ворога он, допустим, не мечом, а вовсе даже копьём. И не на вершине горы, а в тухлом болотце. Казалось бы, совершенно разные вещи. Но в том-то и фокус, что это только кажущееся ощущение, а на деле это тот самый "ещё раз". Потому что в нём отсутствует движение вперёд. Только бег по кругу. А продолжатели — это совсем другое. Это те люди, для которых найденный исходным автором, первопроходцем, путь — это не удобное шоссе, по которому можно кататься туда-сюда, а возможность добраться до нового бездорожья, и уж там, по уши в грязи и в колючках, тянуть дорогу дальше. Это и есть развитие, прогресс. Возьмём, к примеру, ту же "Машину времени" Уэллса, о которой я вскользь упомянул выше. Ведь глупо (даже для меня) считать в этом контексте эпигоном Айзека Азимова с его "Концом вечности", или Пола Андерсона с "Патрулём времени". Это всё — дорога дальше. Так что если автор, основываясь на идее кого-то из предшественников, пишет вещь, в которой движется вперёд, развивает её, добавляет в неё новые смыслы, обогащает её, то он — такой же творец и уж никак не эпигон. Вот, написал. Очистил совесть. И, кстати, среди тех групп в моей папочке, которые играют в духе AC/DC, есть несколько подлинных бриллиантов.