Добротная книжка, причем сам Акунин скромно предупреждает, что это не научное исследование. Но получилась научная публикация в самом добром смысле этого слова. Одна акунинская эрудиция чего стоит! Приведено много биографий самоубийц, описаны экзотические способы ухода из жизни и упомянуты исследования, посвященные этой теме у широкого круга авторов. Писатель рассматривает отношение к самоубийству на разных широтах, в разные эпохи и во всех ведущих религиозных и философских учениях. Занятны его рассуждения в главе об эвтаназии. Акунин вкладывает в уста внука следующие слова:«Везем дедушку в эвтаназий. Я его понимаю: альцгеймер, недержание, да и без бабушки ему одиноко.» Неосознанно автор определяет для себя, что лучше уйти из жизни, нежели влачить убогое существование, но он уверен, что бабушка умрет раньше него. Умрет она быстро, легко, и ему не придется брать на себя эту страшную миссию — отвозить в эвтаназий любимого человека. Это просто — распорядиться собственной судьбой. Но когда дело доходит до тех, кого мы любим...

Акунин стоит на позиции «однозначно за», и все запреты на суицид вызывают у него внутренний протест. Он утверждает, что церковь жестко запретила налагать на себя руки, чтобы лишить человека свободы. Это положение опровергает сама история: как раз суицид стал орудием подавления инакомыслия в Риме, когда вынуждали совершить самоубийство неугодных деятелей (Сенеку, например). В наши дни отношение к самоубийству и эвтаназии становится всё более терпимым не из-за снижения авторитета церкви, как полагает Акунин, а из-за перенаселенности планеты. Ценность человеческой жизни будет уменьшаться вместе с увеличением населения, которому станет нечем питаться. К самоубийству как к допустимому и достойному поступку относились в Японии, где не было плодородных земель, и уход самурая, это уход лишнего рта, а евреи, скитаясь по пустыне, не могли позволить себе роскошь суицида, потому что вымерли бы. Акунину, исследователю японской культуры, жившему в Японии, тема харакири близка, понятна, позиция самурая для него органична. Но даже читатель, стоящий принципиально на другой позиции, прочитает этот труд с удовольствием. Акунин интеллигентен, мягок, и это располагает к нему.

Довольно часто писатели пытались поставить вопрос о «нужности» художника в этом мире. Мне кажется, что О. Генри создал лучшее произведение на эту тему. Жизнь он прожил авантюрную, не всегда ладил с законом, пил. Но у него была миссия — нести добро с помощью своих светлых новелл. Он словно оправдывается: не зря я жил, раз подарил читателям надежду. Спившийся художник в этом рассказе — сам О. Генри. Его рисунок в самом прямом смысле спас человеческую жизнь. И автор этим хочет сказать, что творчество не менее важно, чем лекарства. И оно обязано выполнять определенную добрую миссию. Конечно, не обошлось тут и без лёгкого мистического подтекста: художник приносит себя в жертву, умирает, и некая освободившаяся субстанция передается девушке, которая возрождается для новой жизни. Художник у этого автора создает шедевр, совершенно не собираясь его продать. И движет им не честолюбие: под шедевром нет подписи, имя творца эта фреска не увековечит. Этот писатель не любил лозунгов. Но мы в завуалированной форме читаем манифест творческой личности. Сокамерники О. Генри вспоминали, что он не любил писать о безысходности, тупиковых жизненных ситуациях. Он стремился заставить читателей уповать на лучшее. Может быть, причина в том, что рассказы создавались им для дочери (на гонорары он покупал для нее подарки и отправлял из тюрьмы посылки). Но даже если бы у него не было близких, которым он хотел подарить частицу тепла, думаю, он всё равно сотворил бы те соломинки, за которые цепляется несчастный в жестоком мире, потому что эти литературные соломинки поддерживают веру в счастливые развязки сюжетов и радостные финалы историй. Обратите внимание: писатель говорит, что творец должен обманывать: суррогатный лист заменил настоящий. Когда пишут правду, это документалистика, а не искусство. Но нарисованный лист выглядит более живым, чем выглядел настоящий. Потому что творения человеческого разума и сердца более совершенны: в природе и в жизни случаются огрехи.

Пелевин — писатель поколения отчаяния. Ницше и Камю считали, что человек живет с ощущением отчаяния с момента осознания факта смерти бога. Нет! О подлинном отчаянии эти европейские господа еще не знали. Полный крах наступил, когда нам пообещали вместо веры рай на земле, а потом коммунистический эдем на земле атеистов тоже отменился. Современник не верит уже не только в бога, он не верит и в возможность построения гармоничного общества. Нам ничего не оставили, кроме скепсиса. Мы можем лишь иронизировать по поводу наивности Достоевского. Авторы поколения отчаявшихся похожи. Стабильного не существует, быть в чем-то непоколебимо уверенным может только идиот. Здесь писали, что Пелевин высмеивает Толстого. Автор графа не высмеивает. Он высмеивает стереотипы и восприятие Толстого обывателем. Отмечу, что Пелевин на этой стезе не первый. В «застойные годы» сформировался жанр, ставящий вопрос о неприкосновенности авторитетов в литературе. Возможно, писатели дружно прореагировали на программу по предмету «литература», на тенденцию навязывать нам единственную трактовку произведения. Как реакция на этот феномен появились роман об идиоте у В. Ерофеева и фильм «Даунтаун» Бондарчука — Охлобыстина. Свое осмысление детища Достоевского подали под соусом из шуток. Пелевин подхватил тенденцию, но он играет не с сюжетом романа Толстого или другого маститого писателя, а с биографией Льва Николаевича. Я смеялась, когда смотрела «Даунтаун». И смеялась, читая «Т». Ни уважение к Толстому, ни любовь к «Идиоту» не пострадали от того, что я приняла условия игры Охлобыстина и Пелевина. Что до методов последнего, то играет он с архетипами, а это легче, чем написать портрет или биографию разнопланового и сложного человека. «Т» — фантасмагория, и мне кажется, что начитался Пелевин «Ста дней одиночества» или «Полковнику никто не пишет» и решил, что и сам легко создаст иную реальность. Опасность произведений Сорокина, Вик. Ерофеева и Пелевина в том, что их книги могут попасть в руки к читателю, не знающему лит. классику и культурологию. Чтобы адекватно воспринимать Пелевина, необходимо иметь багаж. Малообразованному человеку читать его будет не очень-то и интересно: он не заметит цитат, аллюзий и растеряется. Коротышка, плюющийся ядовитыми колючками в «Т», заставляет вспомнить Конан Дойля, диалог Толстого с дьяволом напоминает разговор с чертом в «Братьях Карамазовых». И по всему пелевинскому творчеству рассыпаны подобные цитаты. Пелевин — логик. Когда он замечает, что надо рубить соблазняющий орган, а не палец, чтобы боль отвлекла от похоти, — не возразишь. Но этот логик живет в сумасшедшем мире, и кульминация абсурда наступает, когда лошадь начинает читать стихи. Мне понравились страницы, на которых Пелевин говорит о мировоззренческих проблемах: о религии, о личности человека. Иногда кажется, что он продолжает иронизировать, но это уже не высмеивание. а отчаяние и боль. Например, он описывает яд, являющийся лакмусом, помогающим отделить истинно верующих от слабо или неистинно верующих. Верующие неуязвимы для отравы, а неверующие гибнут. Грустная это шутка. Христианство никогда не обещало дать обереги, помогающие выжить в физическом мире. Пелевин принадлежит к поколению детей атеистов, поэтому для него актуально путать благополучное выживание на земле с готовностью верующего погибнуть и обрести вечную жизнь. Продукт коммунистического общества не верит в жизнь души на небе и желает уцелеть и сохранить здоровье с помощью веры, но здесь. Особенно жестко он расправляется с модой на эзотерику и буддизм. Запоминается картина пребывания Т на заснеженных берегах Стикса и жертвы Цербера, попытавшиеся воскреснуть. Пережив агонию, персонаж все-таки вырвался в продолжающуюся жизнь. Талантливо описан процесс мышления, когда мы порождаем интерьер, и предметы растворяются, поскольку мы перестали думать о них. А вот личность у писателя лишена воли и цельности. Действует не человек, а страсти, поочередно толкающие на противоречивые поступки. А писатель по-пелевински, это этакий сатана, создающий мир, в котором живут души Толстого и Достоевского. Сам персонаж «Т» считает, что роман Пелевина — тот ад, в котором душа Толстого скитается после смерти . Десятку я не поставила по причинам субъективной и объективной. Субъективная — «не моя» это все-таки литература. Объективная — Пелевин иногда перегибает палку и ударяется в ёрничанье.

Это публикация моего отца. Он закончил Первый медицинский институт в Москве и стал психиатром. Работал в Ганнушкина — в отделении для старух, страдающих возрастными нарушениями психики. Говорил:«Лучшие сестры и санитарки — восточные женщины. Они не бьют стариков». Моё детство прошло в сумасшедшем доме. Я часто заходила за отцом на работу и ждала, когда он освободится. Перед пенсией он был главврачом интерната для неизлечимых душевнобольных. Лечил он и наркоманов, и алкоголиков. О вреде алкоголя писал много. Но в годы социализма спиртное было чуть ли не главной статьей государственного дохода. Но тогда спиртное было хоть качественное. Сегодня мы покупаем продукты из спирта, воды и «винного материала».

Это одна из публикаций моего отца. Дочь обнаружила ее на ФЛ, мне в голову не могло придти, что здесь есть упоминание двух его работ. (Вторая — о вреде пьянства).

Отец собирал народную игрушку всю жизнь и привлек внимание специалистов к этому явлению культуры. Ездил по деревням, знал всех мастеров, возил им продукты, покупал игрушки и таскал в рюкзаке за спиной. Он видел в фольклоре отголоски языческих верований. Шутил:«Как психиатр считаю себя как коллекционера законченным психом». А всерьез говорил:«Ну, я как Даль. Только тот собирал слова, а я игрушки». Алпатов давал ему рекомендацию для вступления в МОСХ, в секцию критики и истории искусств. Отца уже нет в живых, но в Италии создан музей с предметами из его собраний.

Приятная книга, передающая атмосферу Средневековья и Ренессанса, мечтающая стать сценарием для красиво костюмированного фильма. Я бы с натяжкой сказала, что это отрывки из истории параллельного мира, который вступает во взаимодействие с некоторыми представителями нашего мира реального (с Папой Римским, например). В параллельной реальности существуют люди, наделенные даром осуществлять волшебство, они живут по определённым законам. История нашего мира, как справедливо отметила stewra darkness, не искажена автором, но Черников рассказывает, что якобы в Европе имелись посвященные, соприкоснувшиеся с волшебниками и сохранившие воспоминания об этом по понятным причинам в тайне. Если информация о чудодейственных субстанциях утратит сакральность, большинство людей опустится до злоупотреблений, чтобы добиться богатства, власти, бессмертия, начнется череда войн. Поэтому волшебники объединяются с наиболее мудрыми представителями церкви (начиная с понтифика), чтобы совместными усилиями не допустить профанации умений и знаний, связанных с волшебством. Время, в которое живёт автор, диктует темы и накладывает отпечаток на содержание произведения. Сегодня актуально беспокойство по поводу истощаемости запасов топлива на планете. В «Витражах» волшебники экономно расходуют запасы некоего кристалла, дающего энергию для чудесных манипуляций... Проблема поиска безгрешного и не знающего страха человека решена в книге остроумно и довольно саркастично. Но все части книги довольно разностильны и в единую картину не складываются. Последние две — типичное Фентези с эльфами и великанами, и эти «витражи» послабее.

Читаю книгу, похрюкивая от удовольствия. Более тонкую и точную иронию по поводу выкрутасов поэтов Серебряного века трудно себе представить. Стихи стилизованы под эпоху и разнообразны: от довольно профессионально сработанных до якобы созданных графоманом (вроде «Краса красот сломала член» у Достоевского). Случайно обнаружила, что вирши написаны не самим Акуниным, а Гандлевским и Лёвой Рубинштейном, и всё стало понятно. С одной стороны, это наши совковые диссидентские ЛИТО (а мы действительно были своего рода самоубийцами), с другой — препарируется эстетика лириков блоковского кружка. Наш знакомый издал книгу — исследование, посвященное литературе начала 20го века, но куда ему! Настоящее анатомирование заморочек символистов наблюдается как раз в этой книжке Акунина, развлекательной и рассчитанной на массового читателя. Великолепный язык, тонкое цитирование Стивенсона, смешные строки о патологоанатоме, чьи строфы содержат профессиональные термины (я как-то сразу вспомнила Сорокина и Витю Ерофеева, которые любят подобный эпатаж, правда, они прозаики). Акунин вчувствовался в людей, которых описывает. Автор не забыл и об экспрессионизме в кино начала века: убийца этого романа пришел из фильмов Ланга и из «Франкенштейна». Поклонники детективного жанра могут быть разочарованы. Книга о поэзии, о литературе и о том, к какому психологическому типу принадлежал россиянин, который становится декадентом.

Генеалогия сюжета о человеке, утратившем тень, такова. 1. Фуке, узнав, что Шамиссо растерял багаж, съехидничал:«А тень ты не потерял?» 2. Написана «История Шлемиля». 3. Андерсен заявляет, что чужой сюжет вошел в его плоть и кровь, и пишет короткую сказку, в которой персонаж без тени погибает. 4. Евгений Шварц создает свою гениальную пьесу, где тень — символ друга, предавшего доверившегося ему ученого.

Небольшая повесть Шамиссо — одно из немногочисленных произведений подлинного романтизма. «История Шлемиля» — своего рода Гофманиана. Атмосфера дома и сада, где Человек В Сером купил тень за золото, напомнила мне атмосферу обиталища Сатаны в фильме Феллини «Джульетта и духи». Дьявол, лишив Шлемиля тени и создав тем самым для него тягостные обстоятельства, хочет вынудить свою жертву отдать ему душу в обмен на возвращенную тень, оставшись без которой герой повести стал не таким, как другие люди. Этого ему не простили, и конфликт персонажа с миром, это конфликт с общественным мнением, боящимся непривычного и необычного. Написано это произведение в эпистолярном жанре, стилизовано под письмо Шлемиля к Шамиссо. Ему 200 лет. Это одна из самых читаемых книг в мире, но в нашей стране с ней знаком довольно узкий круг читателей.

Личность самого Шамиссо интересна чрезвычайно. Аристократ, ученый-естественник, поэт, француз по крови, считавший второй родиной Германию, породившую романтиков, он совершил плавание на русском судне и писал о русских. Его именем назван остров возле гавани на Аляске.

Пьеса Толстого «Смерть Дантона» — идеальный пример пятидесяти страниц текста, не содержащих ничего, кроме громких лозунгов и эффектных эпитетов. Шедевр неинформативности. Результат — потребовалось столько же страниц комментариев, в которых нам рассказали, что Дантон по профессии адвокат, кто такие жирондисты и т. п. Из строк пьесы мне стали известны только три факта. Что Дантон любил проституток, что он был против террора и что его казнил сторонник террора Робеспьер. Писательская наглость — второе счастье, конечно.

Эта сказка — прозаическое изложение очаровательной былины о Садко. Былинный вариант напевен, сказка лишь передает содержание, но и содержание это примечательно. Как полагается сказочному персонажу, Садко беден. Он не купец в Великом Новгороде, зарабатывает на пирах, играя на гуслях. Ему по сказочной традиции полагается разбогатеть и счастливо жениться. Парень он хитрый, как Улисс. Поспорил с купцами на всё их имущество, что в озере водятся золотые рыбки. Былинный вариант — Водяной пособил ему выиграть лавки купцов. Вариант «Хитрый Садко» — купил у заморских гостей экзотических рыбок и выдал за пойманных в озере. Когда отправился он с товарами в дальние края, начался шторм. И требовалась человеческая жертва, чтобы Морской царь дал судам плыть. Былинный вариант — опустили Садко на доске в море, он побывал на дне, но чудом вернулся на берег реки Чернавы и живой встретил возвращающиеся корабли. Вариант «Хитрый Садко» — испугался шторма, попросил принести его в жертву Морскому владыке, был спущен на воду с доской, доплыл до Новгорода и наврал встреченным друзьям, что побывал на дне. Морского царя он тоже обманул, не желая больше играть на гуслях: оборвал струны и шпенёчки и заявил, что запасных нет. У неудачного плаванья в легенде должна быть причина. Герой должен что-то нарушить. Слабым местом Садко является желание прихвастнуть. Он похвалялся, что скупит все товары в Новгороде, поскольку подфартило ему выиграть купеческое добро, в голову и ударило. Скупив выставленное на продажу, он осознает, что Новгород — место, куда свозят продукцию и московскую, и заморскую, а товары со всего света ему не скупить никогда. Садко проиграл пари, склады его затоварены ненужным скарбом, вот и приходится плыть в дальние земли, где можно продать барахло, по глупости скупленное. Самой забавной сценой в былине является торг вокруг жребия. Когда Морской царь, получив по бочке жемчуга, золота и серебра, не унял шторм, Садко говорит, что требуется утопить человека, и надо бросить жребий, кого приносить в жертву. Золотой жребий Садко идет на дно, но парень-то не дурак, помирать не хочется. «Эти жребии неправильные!» — говорит Садко, — «Вы сделайте золотые, а я сделаю дубовый!» Но и деревянный его жребий не плывет. Тогда Садко, не дурак, опять заявляет, что жребии неправильные — и требует, чтобы моряки сделали деревянные жребии из тяжелого дуба, а сам делает из легкой липы. Но не везет парню: липовый жребий камнем идет на дно. В либретто оперы вместо авантюрного сюжета нам предлагают слезливую историю любви к Садко дочери Морского царя, и она превращается в реку, чтобы быть около Садко, вернувшегося домой. В былине Садко встречает на дне девушку, которая уже является персонификацией реки Чернавы. Он вступает с ней в символический брак, но не целует ее, не осуществляет супружеские права. Иначе остался бы на дне реки Чернавы.

Брюсов преподавал филологические дисциплины, и его ученики ему благодарны: научил их чувствовать язык. В его романе «Огненный ангел» речь стилизована под повествование немца начала 16го века. «Серебряный век» — эпоха стилизаций. Рерих стилизован под Восток, особняки либо носят черты символизма, либо имитируют романтичные замки. Не удивительно, что роман Брюсова — тоже талантливая стилизация.

Начало двадцатого века — «демоническая» пора в России. Существовало 2 лагеря. Первый — Белый, Блок, Менделеева, Лосев, Соловьев... Второй — спириты, маги, оккультисты, Брюсов... Соловьев проповедовал целомудрие. Как оружие против надвигающегося мирского зла. Блок вступил в платонический брак с Менделеевой, Лосев, Гиппиус тоже состояли в платонических браках. Влюбленная в Блока женщина постаралась соблазнить его, в результате появились стихи

«Помнишь ли город тревожный,

Синюю дымку вдали?

Этой дорогою ложной

Мы безрассудно пошли»... Белый мог подписаться под этими словами. В него была влюблена некая истеричная Нина. Испугавшись ее стремления совратить его, Белый бежал. Тогда Нина соблазнила Брюсова, которому вызываемые духи не запрещали вступать в плотскую связь с женщиной. Начался мучительный роман, любовница заставляла Брюсова отомстить за нее Белому. В конце концов она уехала за границу и там совершила суицид. Эту историю с «мистическим любовным треугольником» Брюсов перенес в Германию страшных лет северного Возрождения — с «Молотом ведьм», разгулом инквизиции, помешательством населения на колдовстве. Героиня влюблена в ангельский образ, за земное воплощение своего ангела она принимает знатного юношу (Белого). Герой, от имени которого ведется повествование (Брюсов), участвует в дуэли, общается с Фаустом, пишет о шабаше ведьм. Читать это гораздо интереснее, чем «Фауста» Гете. Мне понравились строки Брюсова об Агриппе, который назван парадоксально мыслящим человеком, хотя мы знаем его только как персонаж, чьи искания велись в сфере колдовства. Этот роман Брюсова «в готическом стиле» плохо знают. Мне кажется, что любящему историю читателю следует ознакомиться с ним обязательно: он заставляет лучше понять сразу две эпохи — Ренессанса в Европе и модерна в России.

Очень удачная книга для знакомства со скандинавской мифологией. Написана простым языком, всё логично. Мифы расположены в таком порядке, что сразу выстраиваются причинно-следственные связи — кто кому за что отомстил и т. п. В своё время (перед второй мировой войной) милитаристски настроенные немцы искали подтверждение воинственности, заложенной в крови германцев от начала веков, объявили скандинавский эпос германским эпосом, присвоив себе мифологию викингов так же, как они присвоили русскую мифологию, объявив ее варяжской и тоже германской. Я стою на позиции, что скандинавская мифология создана народом, не идентичным раннегерманским племенам. Моменты, отражающие древнюю космогонию, календарь и обычаи викингов, часто совпадают с сюжетами и образами египетской, индийской и других изученных культур язычества. Согласно вульгарным трактовкам, Один — бог войны. Читая данную книгу, убеждаешься, что Один, прародитель богов, олицетворяет ответственность, законность, верность обещанию. Подобно греческим богам, скандинавские боги бессильны перед судьбой. И они свято следуют данному даже по неосторожности слову. В наш век вероломства, когда читаешь о том, как Один жертвует собственным глазом или выполняет обещанное (хоть это и неразумно), как он верен клятве, данной каждой твари, которую он мог бы растереть в порошок, начинаешь ценить времена мужского благородства и возвышенного мышления скальдов.

Я насчитала 7 сыновей Одина. Это соответствует семи планетам-богам: Солнце, Луна, Меркурий, Марс, Венера, Юпитер и Сатурн. Но есть интерпретации, в которых у Одина 9 детей. Мифы возникли в эпоху лунного календаря, когда месяц состоял из 27 ночей — три недели по 9. Первая неделя — нарастающая Луна, вторая — полнолуние, третья — убывающий месяц. Каждой ночи, когда месяц теряет свою часть, соответствует одна из сфер преисподней. В каждой из этих сфер находятся обитатели. Не случайно в последней битве богов будут участвовать восставшие погибшие воины (люди). Битва Одина и его сыновей с великанами идентична борьбе греческих богов с титанами. Многие образы отражают тему затмения светил (исчез глаз Одина, солнце и луна проглочены волками и т. д.)

Последний раздел книги посвящен любви Брунхильды к Сигурду. Сюжет различно излагался у разных авторов, послужил темой для фильмов и опер. В классическом варианте Брунхильд погубила Сигурда, но закололась над его телом. Их сжигают на общей ладье, и это значит, что в мире мёртвых она станет его женой, соединится с единственным мужчиной, которого она любила. У Ибсена всё гораздо трагичнее. Умирая, она снова становится валькирией. Говорит Сигурду, что заберет его с собой на поезде мертвецов. -«Нет, мы отправимся в разные поля после смерти! Я крестился!» — отвечает умирающий Сигурд. Поэтому гордой и страстно любящей женщине не суждено даже в царстве мёртвых соединиться с человеком, который забыл ее, женился на другой, но которого она не смогла разлюбить.

Очень серьезная проблема нашей жизни, о которой в эпопее говорится постоянно, это важность нашего выбора. У человека могут быть способности к какой-нибудь деятельности, но всё в конечном счете решает его темперамент и этические установки. Герои Роулинг оказываются перед выбором с начала первого тома и до конца. Наиболее наглядно это продемонстрировано в моменты распределения детей по факультетам. Индивидуальный выбор ученика оказывается фатальным. Гермиону шляпа хотела отправить в Когтевран, и лучшая ученица школы чувствовала бы себя на факультете интеллектуалов в своей стихии. Но Гермиона выбрала Гриффиндор. Почему? Это начинаешь понимать, когда она носится с идеей освободить домовиков. Настоящая правозащитница с убеждением, что все должны иметь равные права. Гермиона готова бороться за эту идею, и это характерно для темперамента гриффиндорца. Свой главный выбор Гермиона сделала, взяв себе в друзья самую проблемную парочку в школе. Нескладного Невила шляпа отправила бы в Пуффендуй, но Долгопупс становится гриффиндорцем, и мы убеждаемся, как много значит установка личности, когда Невил, вопреки всем нашим ожиданиям, оказывается одним из ликвидаторов крестражей тёмного лорда. Гарри — натура двойственная, да еще наделённая непростой судьбой. Поэтому ему приходится делать выбор на каждом шагу. Сущность слизеринца в нём очень сильна благодаря зароненной в него частице души Реддла. Поэтому первым, кого он встречает из школьников Хогвартса, оказывается Малфой. Драко готов подружиться с ним: Гарри происходит из семьи волшебников. Но внутреннее чувство заставляет Гарри резко отойти от Малфоя и выбрать себе в друзья нищего и скромного Рона. Перед выбором окажется и Драко. Несмотря на неприязнь к Гарри, он не выдаёт его врагам, когда Поттер попал в плен. Личностные задатки у Малфоя неплохие, но воспитание в семье чванливых людей сделало его тщеславным и жестоким. Второй судьбоносный момент для Гарри — настоять на том, чтобы учиться не в Слизерине, куда его настоятельно направляет шляпа. А потом уже ежедневно приходится решать, послушаться ли учителей или нарушить школьные правила, рискуя быть исключенным из школы. Гарри может не идти в логово василиска, поскольку нет надежды на помощь учителя, а друга отделил от него каменный завал, но он идёт. Он может взять кубок и насладиться ролью победителя турнира, но он предлагает разделить триумф Седрику. Он может вытащить из воды одного ученика, но хватает всех. И подобные вещи происходят постоянно: таков темперамент и характер. В третьем томе он делает выбор дважды. Когда решает поверить Сириусу, хотя весь мир объявил его преступником, и когда дарует жизнь Хвосту. Нормальный человек не может быть убийцей и не может допустить, чтобы себя запятнали убийством его друзья. И он сохраняет жизнь Петтигрю, хотя этот поступок обернется несчастьями для самого Гарри и позволит возродиться тёмному лорду. Человек может оставаться человеком при любых обстоятельствах, было бы желание. Это доказывает ситуация с Люпином, который, даже являясь оборотнем, остался одним из самых симпатичных персонажей поттерианы.

Путешествие за крестражем, осуществлённое в 6м томе, кажется бессмысленным, а жертва Дамблдора ненужной. Но у этой жертвы имеется значение, которое раскрывается для читателя 7го тома. В одном из отзывов было сказано, что Гарри при столкновении с Волан-де-Мортом «притворился мёртвым». Гарри мёртвым не притворялся. Вся эпопея Роулинг была написана ради того, чтобы привести Гарри к необходимости совершить самопожертвование. Наступает важный экзистенциальный момент, и Гарри понимает, что в нём самом есть часть души его врага. И чтобы уничтожить этого врага, Гарри придется погибнуть. И Гарри готов умереть. Слишком много дорогих для него людей от этого врага пострадало. Почему же в мире между жизнью и смертью он встречается именно с Дамблдором? На этот вопрос можно ответить только если осмыслить, что произошло в 6м томе. Зачем директор взял мальчика с собой и сделал его свидетелем собственной жертвы и тяжких мучений? Дамблдор показал Поттеру пример самопожертвования. И когда Гарри узнал, что сам является крестражем, который должен быть уничтожен, он ведет себя так, как повел бы себя Дамблдор в аналогичных обстоятельствах. Не умер Гарри потому, что Реддл, стремясь убить его, убил лишь часть собственной души. Этот крестраж образовался независимо от воли Тома; думаю, что, знай он, что в Поттере имеется его частица, Тот-кого-нельзя-называть вёл бы себя осторожнее, не нанёс бы опрометчивого удара. Если бы Гарри надеялся выжить, надеялся, что погибнет только часть чужой души в нем, ему было бы легче подставить себя под удар тёмного лорда, это не было бы таким актом самой тяжелой жертвы, на которую может пойти человек. Разные персонажи имеют право именовать себя победителями Реддла: крестражи уничтожены разными людьми. Но эпопея называется «Гарри Поттер», потому что только мальчику выпала проверка, готов ли он осознанно отдать за других собственную жизнь.

Поставила бы за сказку 10 баллов, если бы не искусственность и претенциозность словотворчества. Здесь наблюдается стилизация языка, а стилизация фальшивит. Аксаков был одним из столпов славянофильства, архаический язык соответствующий. Меня не покидало ощущение, что часто его выкрутасы надуманны. Многие отмечали, что их раздражают косоворотки и интерьеры в «русском стиле» с вышитыми салфеточками, баранками и балалайкой на полке. Мне словечки Аксакова мешали читать хорошую сказку. «И возговорила тут красная девица, краса писаная»... и т. п. Вот не было бы этого «возговорила» — сказка бы только выиграла. Русскому повествованию свойственны и напевность, и повторы. Читаем же мы с удовольствием «Слово о полку Игореве» и Библию на старославянском — не мешает. А помпезному «возговорила» не верю, когда оно претендует быть аутентичным русским словом.

«Миф о Сизифе» — краеугольное произведение Камю, в этом эссе он изложил свои взгляды на судьбу и положение человека в нашем мире. «Миф» перекликается с «Атлантами» Городницкого. Тут и там обращение к античным персонажам. И оба автора говорят о своём современнике, его мужестве жить в атеистическом обществе, под бременем отчаяния. Атланты забыты богами, они держат небо без хлеба и питья. Сизиф поднимает на вершину горы камень, который скатывается вниз. Его труд тоже бесконечен, Сизиф тоже забыт богами. Атланты стоят днем, и ночью им не до сна. Сизиф тоже работает без отдыха. Но в песне Городницкого всё-таки присутствует определённый пафос. Атланты — простые труженики, на которых держится мир, у них имеется миссия помочь человечеству выжить. Труд и жизнь Сизифа бессмысленны, и он не воспринимает свою работу как миссию. Если человек живет лет 60, а потом уходит туда, где нет вечной жизни души, то какая разница — погибнет этот мир сейчас или после? Атлантов поддерживает важность возложенной на них задачи, их дело значительно. Страдания Сизифа никого не спасают, и вечная жизнь его абсурдна. Но он терпит, не впадает в безумие и демонстрирует, насколько он выше легкомысленных богов. Этим он и интересен Камю. Просто жить — уже подвиг: идет ежедневная борьба с другими, с обстоятельствами, со страхом неизбежной смерти. И главное — с самим собой. Сизиф символизирует современного человека с его мало интересной работой, комплексами, душевными муками и сознанием, что и в будущем вряд ли что-то кардинально изменится. Камю уважает смирение людей с выпавшей им неприглядной долей. Литература веками обманывала читателя, суля ему безумные страсти, яркие приключения, высокие цели и смысл жизни. Камю говорит страшную правду. Большинство людей не найдет в этом мире ничего, кроме повседневности, но с этим придется как-то существовать. Камю не только сочувствует простому человеку, он воспринимает его способность сохранять своё «я» в будничном однообразии как героизм.

Мне нравится Акунин-критик и Акунин-переводчик, но браться за серию о Фандорине совершенно не хотелось: посмотрела куски фильма «Азазель», напичканного выстрелами-взрывами-утоплениями — и стало не интересно. Но зять Акунина читает, и я взяла «Статского советника» в дорогу. У автора небанальные образы, приятный язык, он знает Москву. Понравился Долгорукий и народники-террористы: портреты психологически верные. Потрясающая сцена, когда юноша один, как Давид, выходит, чтобы защитить свой городок от погромщиков. Совет по произведениям Акунина изучать историю, это, конечно, перебор, но уважение к историческим документам автор продемонстрировал. Книга для развлекательного чтива и для детектива очень неплоха. Когда Конан Дойл пытался привнести в детективы элемент социальности и исторической правды, получалось слабо. Здесь — наоборот: интересны как раз черты исторических реалий. Не понравилась амурная линия, но в остальном вещь достойная. Неправдоподобно только отсутствие у охранки желания установить, что за агент скрывается под вуалью и в полумраке, но, не прояви сыскари этой средневековой рыцарственности, пострадала бы фабула детектива.

Подумала, что есть неоднозначное произведение, которое трактуют, исходя из личного опыта, и трактуют различно и своеобразно. Это «Мадам Бовари» Флобера. Сюжет прост. Добропорядочную замужнюю женщину совращает скучающий молодой человек, для которого это очередная интрижка. Он не берет на себя ответственность, и если Эмма заболеет, забеременеет или разорится, это будут проблемы ее мужа. Она же инфантильно воображает, что он отвечает ей такой же безраздельной любовью, как ее чувство. После сбежавшего любовника появляется другой, безвольный, не способный устроить ни свою, ни чужую судьбу. Эмма разоряется, любовники отказывают ей в помощи, и она кончает с собой.

Флобер писал:«Эмма Бовари, это я». Он имел в виду, что раздаривал любовь, не ожидая взаимности и благодарности, а получил в ответ равнодушие.

Сокуров поставил по книге мрачный и унылый фильм. И, как это всегда бывает у Сокурова, он словно говорит:«Жизнь — антиэстетическая штука, господа». Мне сокуровское кино ничего не дало. Главная сцена фильма — сцена агонии героини, и перед ее мысленным взором проходит весь ее жизненный путь — путь к этой агонии.

Мужчины, делая постановку по произведению Флобера, задавали вопрос «кто такая героиня, и как она дошла до жизни такой?» «Она нимфоманка?» Мы живем в эпоху прагматизма. Каждый нацелен получать бонусы. Если не деньги и не бальзам на орган нашего честолюбия, то сексуальные удовольствия. Персонаж, расслабленно плывущий по жизни, воспринимается как ненормальный. Аутсайдерство алкоголика или наркомана понятно: не рвут подметки на ходу, поскольку мешают вредные привычки. Но вот понять романтические мечты и пассивность трезвенницы Эммы современный человек не может. Ну ясно! Молоденьких любила, за это и расплатилась! Жизнь сегодня жесткая, быстрая, она диктует свои условия, заставляет потреблять и стремиться ничего не дать другим. Эмма Бовари жила в другое время. Она прячет голову в песок перед нарастающей угрозой разорения. Она погружена в романтические мечты. Конечно, она никакая не нимфоманка, и мысль покупать молодого любовника даже не пришла бы ей в голову.

Флобер мыслил яркими фрагментами. Вот подробно описывается приём, вот прогулка... Между эпизодами короткие и непонятные куски связок. Сегодня требования к форме изменились, и автор мог бы оставить разрозненные картины, не пытаясь связать их в роман. Такой набор «Сцен из жизни семьи провинциального врача» воспринимался бы лучше.

Мне понравилась картина медленного умирания Эммы на фоне суеты соседей, расспрашивающих именитого доктора о своих проблемах с пищеварением и сном. Жизнь продолжается, людям интересно, почему у них закололо в боку, зачем думать о том, что рядом мучительно гибнет молодая женщина! Юноша, на глазах у которого она горстями приняла мышьяк, даже не сообщил о случившемся ее мужу, а ведь ее можно было спасти, промыв желудок. Флобер понимает, насколько одинок каждый человек в этом мире. Сильная личность живет с этим ощущением, она знает, что в любой момент останется наедине со смертью, бедностью, болезнью, несправедливостью. Эмма жила с иллюзией, что она не одна. И когда страшная истина открылась ей, единственный выход оказался — в смерть.

Самым мучительным испытанием для нее стало чувство вины перед прощающим мужем. Она опозорила его, предала и разорила. Но она понимает, что он и это простит. Жить с ощущением вины перед ним Эмме не под силу, и она уходит.

Заканчивается роман ибсеновской темой. Мы безответственны перед нашими детьми. За Эммой ушел ее муж, ушли старые родители. Дочь мадам Бовари осталась одна. Девочка бедна, поэтому она вынуждена работать на ткацкой фабрике. Можно представить ожидающую ее жизнь, полную унижений и лишений.

Любителей произведений о вампирах разочарует это стихотворение, поскольку оно символично, и в нём не говорится о вампирах, в нём говорится о роковой страсти мужчины к женщине. Стихотворение было переведено не только Эллисом, имеется замечательный перевод М. Донского. Бодлер — один из величайших поэтов в истории человечества, и можно порадоваться, если в школе преподаватель литературы порекомендует подросткам ознакомиться с «Цветами зла» в качественном переводе. Как правило, в России владеют английским языком, а Бодлер — француз, поэтому в подлиннике его читают не так часто, но имеется достаточное количество переводов этого автора, выполненных талантливыми отечественными поэтами, и эти переводы превратились в заметное литературное явление. Возьму на себя смелость переводы Эллиса назвать слабыми. Стихи Бодлера переведены В. Брюсовым, Антокольским, Цветаевой. Но посоветую уделить внимание работам В. Левика, одного из лучших наших переводчиков. Многие жемчужины из «Цветов зла» переведены им блестяще.

Можно поддаться искушению и объяснить трагическое содержание этого стихотворения отчаянием поэта, вступившего в связь с женщиной вульгарной, примитивной. Друзья Бодлера удивлялись, что он, денди, эстет, юноша из хорошей семьи, завел себе любовницу, не способную ни понять его, ни оценить его талант. Но Бодлер был символистом, и представляется, что проблема несколько шире, нельзя сводить поиск истины к изучению биографии автора. Не менее рискованно для упрощения задачи

приписывать опиатам участие в порождении этих видений и наваждений.

Бодлер говорит в «Метаморфозах вампира» о риске разочарования, которому подвергается каждый влюблённый. Мы все обречены переживать крушение идеалов, но Бодлер сетует на это, окружив читателя причудливыми и страшными образами, шокируя сюжетом.

Все стихи из сборника Бодлера «Цветы зла» проникнуты горечью. Автор болезненно воспринимает несовершенство мира. Теофиль Готье сказал, что декаденты — разочарованные романтики. Это верная оценка фигуры Бодлера, певца красоты, сифилитика, искусствоведа, читавшего информативные лекции об изобразительном искусстве и умершего в больнице для бедных после двухгодичной болезни, сопровождавшейся парализацией и потерей речи. Есть изощренный садизм у судьбы творцов: поэт онемел, художник Куинджи был дальтоником, у Эль Греко имелось заболевание глаз со светобоязнью, а Бетховен оглох.

Замечательное произведение, как и вся японская культура. Японцы, с такой легкостью совершающие самоубийство, никак не могут поверить, что умерший человек действительно умер. Существует масса сюжетов, в которых, например, самурай возвращается домой, его приветствует заботливая жена, и только утром он узнает, что она скончалась, ожидая его прихода. Герой Ямады встречает своих умерших родителей. Потерявший близких непоправимо, тотально одинок. Мне кажется, что ради этой мысли автор написал свой роман. Телевизионщик из «Лета с чужими» был женат, имел любовниц, вырастил сына, постоянно окружен людьми на работе. Но он одинок, потому что давно осиротел, а потерянных родителей никто не заменит. Что до сюжета, то сценарист, расставшись с женой и со своим продюсером, не построив доверительных отношений ни с одним другом, оказался в вакууме, поэтому он окружает себя вымышленными персонажами: родителями, живущими после смерти, придумывает себе любовницу со шрамом на груди. Ночью все кабинеты в здании пустуют, только в окне кабинета сценариста можно увидеть свет. Путешествия в квартиру умерших родителей можно совершать во сне, можно с помощью наркотиков. Умерших не отпускает либо наша любовь, либо вина. Перед любовницей сценарист виноват, родительская любовь его поддерживает. Общение с духами истощает живого, иссушает его. Но если принять горькую правду о своей потере, если превратить воспоминания в приятную составляющую нашей жизни, можно добиться если не гармонии, то хоть душевного равновесия.

Дочь познакомила меня с интересным анализом творчества Кафки, проделанным литературоведом евреем. Сама я никогда в этом аспекте не рассматривала написанное Кафкой. «Процесс» — намек на Страшный суд, «Америка» — наша жизнь в реальном мире, «Замок» — скитания наших душ в мире после смерти, «В исправительной колонии» — один из кругов Ада, путешественник прыгает в лодку, чтобы уплыть из него по какой-то дантовой реке. Для еврейской критики вообще очень типично соотносить известные сюжеты с притчами и ветхозаветными преданиями. (В израильском литературном журнале я читала о том, что история Робинзона — перефраз предания об Ионе в брюхе кита. 1 — Робинзон нарушил табу, ослушался отца, за что и был наказан изоляцией на острове, 2 — побывав в чреве кита, Иона вернулся к людям, Робинзон покинул остров и оказался на родине. Мама моя отмечала, что поплыл он с целью заниматься работорговлей, и наказан был именно за это.) Как бы там ни было, для любого сюжета еврейская критика предлагает мидраш — толкование, позволяющее вывести из текста галаху, закон, отвечающий духу Ветхого Завета. О метафизическом поиске Бога, аллегорически представленном в творчестве Кафки, писал Томас Манн, но мне представляется, что увязывать творчество Франца с еврейской религиозной традицией довольно проблематично. Известно, что служба и образование писателя были светскими, писал он на немецком языке, говорил на чешском, а язык своего народа практически не знал. Традиционной еврейской культурой он заинтересовался незадолго до смерти. Человек — набор комплексов, Кафка интересен тем, что он эти комплексы осознает и озвучивает. Поэтому мне импонирует анализ его произведений, близкий к психоанализу, а не к поиску отголосков талмудических образов и сюжетов в лиртературе 20го века.

Советские годы. Мы с мужем принимаем на даче диссидента Кольку Храмова, сына Евгения Храмова, редактора секции поэзии журнала «Новый мир». Колька — ходячие шутки-прибаутки, но сегодня он привез нечто особенное: самиздатский сборник «Митьков», выпущенный в Ленинграде. Мы читаем вслух эти рассказы, стоит гомерический хохот. Повеяло чем-то абсолютно новым, непривычным. Митьковский юмор удивительно добрый, озорной, без желчи, без сатиры. Я влюбилась в митьков с первого взгляда на картинки в рукописной антологии. Позже на книжной ярмарке приобрела уже типографский вариант. Радуюсь, когда Шагина, эталонного митька, показывают по телевизору. В Москве их знают хуже, чем в Петербурге, но на интересные выставки митьки в первопрестольную приезжают. Хочу настоятельно посоветовать почитать их рассказы всем, кто не знаком с их шаловливым творчеством. Дочь моя в знак любви к митьковскому движению носит тельняшку. Подружек она этим увлечением заразила. Изучила сборник митьковских песен и митьковские пляски.

Это изощренный садизм. Я задалась вопросом — вот я люблю человека, у которого своя жизнь, к которому я не имею никакого отношения. И я совершаю суицид, прекрасно зная, что объект моей любви будет всю оставшуюся жизнь винить себя. Но мне этого не достаточно. Разумеется, я отправлю ему выворачивающее душу письмо, упомяну Бетховена, благоговейно благословлю «Да святится имя твоё!..» Конечно, ты, объект моей страсти, поймешь, какое сокровище ты потерял. Конечно, ты еще поплачешь о моём разбитом сердце! И половине твоей, вернувшей мой подарок с оскорбительной отповедью, я тоже оставлю в наследство привкус вины. Есть французский рассказ — полная противоположность этому. Женщина скрыла факт своего самоубийства от любимого человека. Мало того. Чтобы он продолжал думать, что она жива, она заплатила нотариусу и написала несколько писем. Нотариус обязался высылать их мужчине раз в несколько лет. Вот как поступают, когда любят. Но можно иногда чуть-чуть отомстить за то, что страдать пришлось слишком долго. А иногда можно и помучить страстно любимого человека. Как это сказано в одном из стихотворений Бодлера,

«И эти семь Ножей, с усердьем иноверца,

С проворством дикаря в твое всажу я Сердце —

В трепещущий комок, тайник твоей любви, —

Чтоб плачем изошел и утонул в крови.»

Еврейский юмор обезоруживает. О чем бы подобный человек ни написал, ему невольно поставишь десять баллов. Ну да! Будем добывать энергию из вакуума. А в Советском Союзе была идея о самозарождении белка. Тоже из ничего. Меня тогда удивляло, как материалисты могли пойти по пути чистого идеализма. Но сейчас осенило, что раз белок зарождался сам, то не Господь сотворил его, — мысль по тем временам нужная. Но Азимов копнул еще глубже. Если и энергия сама возникает из вакуума... Советские ученые неожиданно получили поддержку от того, от кого и не надеялись бы ее получить. Читала и наслаждалась. Рассказ не напоминает статью из журнала о технике, легкий язык, что и типично для юмористики. Стиль твеновский, но Азимов на уровне. Досталось и падким на лесть редакторам, и любителям загадок, связанных с НЛО и Тунгусским метеоритом.

Алхимия шагнула на новую ступень, мы добываем не золото и философский камень, мы добываем энергию из вакуума, ведь говорят же, что сегодня миром владеет тот, кто владеет источниками энергии.

Ну, а концовка в стиле О. Генри. У ирландца романтическая история сводилась к предложению приобрести определенный товар, у Азимова история рассказана приятелем с целью занять 50 долларов. Деньги ведь обесценятся в преддверии конца света!

Подзаголовок — Переосмысление образа Христа в художественной литературе и в либретто рок-оперы «Суперстар».

Тема скользкая, давать свою версию личности Иисуса несколько кощунственно, но Петрушевская в рассказе «Чудо» обращается к христианской тематике довольно своеобразно, поэтому мне захотелось написать этот отзыв. Современным языком нам об Иисусе рассказывали в рок опере, в «Коде да Винчи», в «Мастере и Маргарите». Бабель писал о его вынужденной связи с женщиной в одном из своих рассказов. Будучи мистиком, Петрушевская тоже не могла совсем не коснуться этой темы. «Суперстар» — опера с запоминающимися мелодиями, совсем перестать ее слушать не хочется, и меня радует, что я могу отключить переводчик в голове и совершенно не вникать в текст. Если в него вчитаться, может пропасть желание слушать арии, настолько упрощена речь, а содержание далеко от евангельского. Спасителя нередко показывали и в кино. В «Андрее Рублёве» Христа казнят на снегу, режиссеры отражают восприятие Иисуса Рублевым, переносящим его образ на наши просторы. Но Рублев отмечает жалость Христа «к бабе», чья доля на Руси действительно была незавидна, но сама личность распинаемого не подвергается трактовкам в монологе иконописца. Д. Браун ставил перед собой задачу заинтриговать читателя, он сконцентрировался на сюжете, а не на личности Учителя, поэтому мы можем вслед за ним сосредоточиться на наших претензиях к сюжету, а о самом Христе поговорить с другим писателем. Булгаков, как это модно говорить у критиков, написал «пятое евангелие», то есть он показал своё понимание фигуры, характера Христа, его поведения на допросах и причин казни. Если совсем не касаться взаимоотношений Сына Отца Небесного с Богом, а рассмотреть исключительно его характер, то для меня Спаситель — человек прежде всего незаурядного ума и способности понимать психологию самых разных людей, поэтому булгаковский образ Иешуа, растерянного, не понимающего, что происходит, простого и незамысловатого, — явно не моё. Петрушевская делает вызывающе смелый ход. У нее несчастная женщина приходит в притон бомжей и разговаривает с чудотворцем Корнилом. Буква Ка в начале его имени имеет право на существование, поскольку имя «Христос» восходит к слову «Крест». «Корнил» напоминает еще и о термине «корень». Чудотворца, не получившего благодарности за воскрешение Лазаря и за другие свои благодеяния, медленно убивают, вливая в него водку вместо воды. Рядом посмеиваются бесы, а женщину ставят перед выбором. Если она напоит водкой чудотворца, ее проблемы с неблагополучным сыном уйдут, но ее последний стакан станет убийцей Корнила. Женщина уходит, не сделав роковой шаг. Всё происходящее показывает нам ту народную простоватую интерпретацию христианства, какая и должна быть присуща героине Петрушевской. Поэтому нарисована картина «Искушение несчастной матери демонами, подбивающими ее вбить последний гвоздь в плоть Христову», но «Евангелие от Петрушевской» не написано. Возможно, честность и мудрость писательницы и заставляют меня без спазмов воспринимать эту фантазию на евангельскую тему, в отличие от прочих литературных опытов по заигрыванию с библейской тематикой.

Банальная ситуация: у мужа висит фотография женских ног, в доме двое детей, постаревшая жена кротко переносит охлаждение к ней близкого человека. После смерти жены мужчина выбрасывает фотографию, рвет отношения с любовницей и с благодарностью вспоминает опочившую, заботливую, тихую. Мне скажут: «Слишком поздно оценил, теперь уже не сможет поблагодарить ее за брак, ничем не омрачивший его существование, ОСОЗНАЛ, ЧЕМ ПОДЛИННОЕ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ СЛУЧАЙНОГО». После смерти жена пришла к нему и тихо произнесла: «Я люблю тебя». Лучшее, что могут сделать подурневшие терпеливые жены, — умереть. Живи она и дальше, таким бессловесным упреком его измене, он бы продолжал разрываться на две половины, тяготиться браком, его ненависть к жене нарастала бы из-за мучительного сознания его вины перед ней... А тут — всё так просто и хорошо устроилось. Ушло ее несоблазнительное приевшееся дряблое тело, зато остались воспоминания о ее светлой душе. И теперь можно не убегать к любовнице из дома, в котором царила опостылевшая женщина, и радоваться тому, что жена его простила, произнеся слова о любви. Самый мужественный шаг, который может сделать женщина, — уйти, поняв, что ее не любят. Мало у кого этого мужества хватает. Дети, привычка, общее жилье. Любовь, слабость, самообман. Иногда в таком случае на помощь приходит смерть. И сразу чем-то трогательным овеян образ человека, который раздражал при жизни. И сразу становится хорошо освободившемуся мужу, теперь он может придаться меланхолии и воспоминаниям. Мы живем для того, чтобы мешать другим. Я плакала, читая этот рассказ.

Говорят о деградации языка, об умирании литературы. А вот жили рядом с гением, написавшим пьесу, которую читать будут и спустя сто лет. Конечно, традиция имелась, на которую опереться можно: Ершов со своим «Коньком-Горбунком», Е. Шварц, умело переносящий сказочных персонажей в наши дни или заставляющий ради комического эффекта говорить современным языком принцессу из неопределенного прошлого. Но все-таки Филатов — человек нашего времени, и он доказывает, что хорошая литература существует, рано нам запасать венки для похорон и кутью готовить. Использована сказка «Поди туда — не знаю куда, принеси то, не знаю что». Высмеивает автор в первую очередь стереотипы: наше восприятие иностранцев и восприятие нас иностранцами, например. По всему произведению рассыпаны упоминания характерных черт ушедшего 20го века, дефицита товаров, к примеру. Несколько раз в отзывах упоминалось, что сказка хороша в исполнении чтеца, а как спектакль не получалась. Но это ведь прежде всего литература, а не драматургия, слово имеет такую ценность, что костюм-реквизит-декорации-действие-актерская игра уже даже и не нужны. Сказка для годов социализма злободневная, даже немножко плакатная, но она популярна и сегодня, хотя некоторые явления нашей жизни вместе с социализмом ушли. Она продолжает поднимать людям настроение, веселит и помогает переживать трудности, а это главное.

Прелесть поттерианы в том, что каждый найдет в ней что-нибудь для себя, соответствующее интересам, жизненному опыту. Для меня самая страшная сцена — когда Нагайна выскакивает из бабки, у меня перед змеями вообще какой-то мистический ужас. Один из наиболее ярких отрицательных персонажей — гоняющаяся за сенсацией журналистка, видящая только тщеславие в людях, о которых судит по себе. Роулинг напридумывала для нас груды сказочных лакомств, лекарств, растений, но странным критикам порой даже такой фантазией не угодишь. Мои любимые персонажи — высокого уровня профессионалы, конечно. Это Дамблдор, Макгонагалл, из появляющихся в небольших эпизодах — создатель и продавец волшебных палочек. Когда мы читали седьмой том, я посетовала, что он тоже исчез, а дочка сказала: «Тоже мутный старик. Может, продался Тёмному лорду». Я ответила: «Ты что! Он профи, служить честолюбивому недоучке не пойдет, его либо убили, либо держат в заточении и заставляют работать на Волан-де-Морта». Оказалась права. Так же и со Снеггом, у которого поклонников чуть ли не больше, чем у самого Гарри. Я, правда, сразу догадалась, что он всю жизнь любил мать Поттера, и причина неприязни — ревность, он ненависть к отцу перенес на мальчика. Если бы у Лили родилась девочка, Снегг бы ее обожал. Ясно, что он попытается отомстить убийце любимой женщины. Но важнее все-таки высочайший профессионализм Снегга-химика, даже талант ученого. Поэтому я была уверена, что он не работает на Темного Лорда, выскочку. Еще люблю бабку Невила. Уже дети пострадали. Обычно такие бабки растят мимозу, оберегают внука от малейшего сквознячка, парализуют его волю и говорят «Никуда не лезь, могут побить». Но эта женщина воспитывает героя, понимая, что его могут сделать инвалидом, и она рискует потерять единственную опору для себя в старости. Очаровательный образ со своей молью побитой одёжкой и пыльной птицей на шляпе. Как жаль, что ограничилось всё семью томами, как недостает продолжения.

В целом мне не нравится то, что пишет Володя Сорокин, но 10 баллов поставила за письма «Здравствуйте, Мартин»... Сам Сорокин заика, не мог их читать. Их на квартире читал Монастырский, весьма выразительно. Вещь чудесно сделана, я говорила Сорокину, что он молодец. Сторож отравился ядом, предназначенным для крыс, и сходит с ума. Сперва появляется характерная вязкость мышления, повторение одного и того же, затем мы наблюдаем распад личности, сопровождающийся разложением языка. Фразы распадаются на отдельные слова, потом слова — на слоги. В конце концов выкрикиваются отдельные буквы и звуки. Сделано это забавно, профессионально. Написаны письма в период увлечения концептуализмом и теориями Кабакова с Приговым. «Вначале было Слово»... Гибель Слова демонстрирует деградацию культуры и общества, она иллюстрирует пребывание в тупике России в годы социалистического застоя.

Нейтрального отношения к Достоевскому не бывает: либо обожают, либо не любят. Я не люблю его за вязкость, тяжеловесный язык. Но мыслит, а посему интересен. Поймала себя на том, что за некоторые произведения (вроде «Белых ночей») поставила ему по 10 баллов. «Бесы» — самый отвратительный роман по документальным историческим материалам. Автору было необходимо подтянуть факты под свою теорию о единственно правильной жизненной позиции — христианском смирении. Поэтому всё многоликое явление русского революционного движения он свёл к нечаевщине, проигнорировав наличие таких светлых и романтических фигур как Кропоткин и Герцен и таких безобидных добряков как Чернышевский. «Надо не бунтовать против власть имеющих, а бездействовать». Толстая книжка написана ради одной идеи. Для меня маловато. Преследует ощущение, что автор не потрудился собрать разноплановый материал. Я сказала «Не верю», читая «Плаху» Айтматова, не соприкасавшегося с реалиями наркоторговли и не знающего жаргонных обозначений травы, именуемой у него единственным термином. «Не верю» я говорила и читая «Бесы», но плевалась в последнем случае чаще. Достоевский знал кружок Петрашевцев и жизнь ссылки, а потом посчитал, что можно написать книгу, осуждающую революционное движение, не ознакомившись с идеями и буднями и других революционно настроенных кружков. По отношению к таким как Бакунин это было настоящее предательство, льющее воду на мельницу тенденциозной проправительственной пропаганды. Главное требование к автору исторического произведения — он обязан быть объективным, собрать максимум разнообразных данных и не навешивать ярлыков. Нельзя судить обо всём народничестве по парочке лидеров из кружка Нечаева, поскольку я, например, сильно сомневаюсь в психическом здоровье последних. Ишутин в крепости сошел с ума, а значит, революционную программу составлял человек с уже подмоченной психикой, и не надо ссылаться на таких, желая выставить в черном свете всю прогрессивную русскую интеллигенцию. Шизоидная холодность Нечаева (как и Пестеля, кстати) тоже наводит на определенные размышления. Еще меня удивляло, что, затронув темы страданий народа и свободы личности, Достоевский в «Бесах» погряз в какой-то бытовухе, читая которую, я неизменно задавалась вопросом, зачем он мне всё это рассказывает. Убийство студента-отступника для острастки других заговорщиков — да, ужасно. Но при чем здесь типичное для объединений именно бунтовщиков? Скорее такие события характерны для уголовного мира. Ставрогин не похож на Бакунина, которого Достоевский пытался под этой фамилией показать в романе. Известие об убийстве студента в масонском гроте парка Петровско-Разумовское и разговоры о причастности к нему Нечаева, которому Герцен дал денег на революционную деятельность, было полной неожиданностью для Бакунина, осудившего криминальные нечаевские методы. Бакунин (в отличие от Ставрогина) не только не задумался о самоубийстве, но оставался таким же доброжелательным и гостеприимным, несмотря на тяжелый диабет. Последняя моя претензия к Достоевскому касается замалчивания подробностей пребывания Нечаева в заключении. Его довели до цинги, лишили возможности писать, держали в ручных кандалах, из-за которых образовались незаживающие язвы. Один такой штрих чего стоит: официальное заявление о его побеге, сфальсифицированное для того, чтобы никто не пытался передать ему письмо или лекарства с воли и чтобы он считал себя всеми забытым. Держался он фантастически мужественно, чем вызвал моё уважение и сострадание. Он долго боролся за право получать журналы и книги на интересующие его темы. Народовольцы предложили ему выбрать, будут ли их силы брошены на его освобождение или на устранение царя. Нечаев в шифрованной записке просил их сосредоточиться на подготовке покушения, а отсрочка побега стоила ему жизни. Было бы порядочно в романе не только предавать анафеме такого человека, но и упомянуть, какую страшную цену он заплатил за свои жестокие теоретические построения и каким героическим было его поведение в застенках.

Читая эту вещь, с первых строк понимаешь, что это именно то чтиво, которое доставляет такое же удовольствие, какое испытывает вождь племени, кушая вкусного пленника. Вкусен язык изложения и юмор. Эпиграфом к рассказу могли бы стать старые песни «Девушки острова Пасхи» и «Ну почему аборигены съели Кука?» Почему же тема каннибализма неизменно подталкивает нас придумывать анекдоты и ударяться в черный юмор? Для цивилизованного человека поедание человечины настолько противоестественно, что воспринимается оно исключительно как нонсенс. В наше время правитель Уганды, получивший образование на Западе, оказался «цивилизованным» каннибалом, съевшим более полусотни своих соплеменников. Для Лагина людоедство — тема, дающая простор для игры с аллегориями, люди часто жрут других не в физическом плане, а империалисты — людоеды похлеще островитян. Произведение дышит эрудицией автора. Колонизатора зовут Урия Свитмёрдер (Сладкий Убийца). Урия — имя отрицательного персонажа из романа Диккенса. Его страна называется Пуритания. И это верно, первые штаты заселили переселенцы, бывшие пуританами. Умилила яркая деталь: дикари кладут в могилу утварь для использования в загробной жизни, и ученый обнаруживает там бережно прикрученную алюминиевую кастрюльку. Конечно, я не могла не оценить фразу, что на остров для аборигенов поступила первая партия «легкомысленных открыток». Актуальна для сегодняшнего дня травля автора честной статьи, которую показал Лагин, а принятые за рекламный слоган слова о мебели, изготовленной на человеческой крови, совсем уже переносят читателя в сегодняшний день. Рассказ был написан в годы, наступившие после сталинской мясорубки, и взгляд на человеческую природу ироничного интеллигента обнаруживает себя в произведении фантастическом и иносказательном. Хорошо, когда книга отстоится, и читаешь ее спустя годы с момента написания. Если бы ее держал в руках диссидентски настроенный читатель при социализме, его бы взбесила набившая оскомину политическая сатира и высмеивание империализма. Но сейчас критика капиталистического общества перестала вызывать идиосинкразию, и мы можем оценить этот рассказ объективно.

Каждый раз боюсь ставить оценку, если писатель берет заведомо выигрышный материал, яркий персонаж. Меня вышколил один преподаватель, когда я изучала историю искусств. Он говорил: «Легко написать броскую картину, а вы попробуйте найти красоту в повседневном, будничном. Художник Марке писал исключительно будничное, не привлекая зрителя эффектными сюжетами». Поставленное на поток производство фильмов о вампирах, серийных убийцах, авантюристах заставляет вспомнить эту мысль. Идея в «Формуле любви» банальна: нельзя наколдовать собственное рождение, бессмертие и любовь. Фигура самого Калиостро, естественно, будет вызывать интерес всегда. Каждый автор, пишущий о нем, обречен быть прочитанным. Имеется 7серийный сериал «Жозеф Бальзамо», в котором Калиостро играет Жан Маре. Благодаря интриге, смотреть его интереснее, нежели читать повесть Толстого. Но безумно люблю фильм Захарова. За актерскую игру, легкий юмор и такое небрежное ироничное и полное развенчивание суеверий. Образы здравомыслящей бабки и скептика врача — едва ли не любимые мои образы в кино.

Даже не стала бы писать о любимом гении нашей «школьной классики», но Гоголь — не только автор «Ревизора», «Бульбы» и «Мертвых душ», но еще и автор «страшилок», которые не были в его время так же популярны, как ныне. У его «страшилок» есть интересная черта. Они как бы не совсем всерьёз, автор слегка подшучивает над читателем. И за «ужастями» стоит глубокая мысль, а «колдовскому» часто находится вполне реальное объяснение. Когда читаешь первый раз, пугаешься красной свитки, ждешь, что сюжет станет развиваться по законам триллера. Но вдруг замечаешь, что казаки ходят в шинок, где их подпаивает жид, после чего свитка и появляется. Когда поймешь, что свитка является к людям в сильном подпитии, начинаешь иначе воспринимать повествование, и, читая вещь повторно, трясешься не от страха, а от смеха. (По поводу содержателя шинка цитирую Гоголя, и это подчеркиваю, чтобы люди, не знающие меня, не заподозрили меня несправедливо в антисемитизме). О ведьме в повести «Вий» Гоголь тоже рассказывает не для того, чтобы просто нас попугать. Перед Украиной стояла тяжелая задача сохранить православную церковь. С одной стороны наступали турки, но они физически вырезали население, насаждать ислам, судя по книгам Гоголя, не стремились. Гораздо опаснее были поляки, приходящие с другой стороны и активно насаждающие католичество. Для Гоголя, глубоко верующего православного прихожанина, поляки — источник серьезной угрозы. Поэтому ведьма в произведении «Вий» — прекрасная панночка, полька, а не украинская православная девушка. И не потому ли церковь не помогает Хоме спасти душу панночки от нечистой силы, что не была она подлинной прихожанкой православного храма?

Тусовку хиппи, описываемую Иваном в сценарии и показываемую в фильме, знаю лично очень близко. Дух эпохи и настроения людей переданы удивительно верно. Есть хронологические искажения, надо было уложиться в короткий промежуток времени, и рядом оказались события, в действительности разделенные годами. Например, упоминаемый «совсем ушедший» Сталкер при загадочных обстоятельствах умер в больнице в другие годы, но мне показалось, что это не важно. Важно сохранить для наших детей рассказ о страшной повседневности людей, которых я любила и которые могли оказаться на Лубянке за самиздатский экземпляр Булгакова или за пластинку «Диип пёпл». Сукачев не был в Системе, но отрежиссировал фильм любовно. Очень красивый парень играет главного героя. Шмотки и фенечки не режут глаза. Эпизод с арестом кгбшниками человека, которому провокационно кинулась наперерез женщина с цветами и тортом, и якобы он ее сбил, описывала адвокат правозащитников, это реальный факт. Претензии у меня к сценариям Охлобыстина следующие. Слишком всё простенько и наивно, любовь между героями во вкусе четырнадцатилетних, глуповатые родители напоминают айболитовских бармалеев, у ментов олигофрения в последней стадии, это подростковое кино. Но я благодарна Ване, показавшему, как мы жили. Я даже дочерям своим советовала посмотреть этот фильм, чтобы они поняли, насколько общение в нефорской тусовке отличалось от общения между современными людьми, сидящими в офисах с компами, не занимающимися сексом, не заводящими друзей без связей и денег. В Булгаковском доме был снят другой фильм о хиппи, лживый от начала до конца. Постановочное кино выдали за документальный материал, и этим всё сказано. Грязь и ужасы, а не протест детей из интеллигентных семей против лжи социалистического общества годов застоя.

Своеобразная «некрофилия» По объясняется комплексом вины из-за того, что он не сдержал клятву, данную в молодости возлюбленной. Девушка умерла, а он женился на другой, хотя обещал покойной ни с кем, кроме неё, не вступать в брак. Ожидание кары и спровоцировало появление этих мрачных рассказов — «Морелла», Лигейя» и других, порожденных опиумом и астенией автора. Для меня интереснее Петрушевская, в рассказах которой душа скитается во вневременном и внепространственном ином мире; По недалеко ушел от египтянина, опасавшегося души Ка, продолжающей жить в Египте около захоронения своего покинутого тела. Чтобы удержать душу Ка в городе мёртвых на этом берегу Нила, египтяне придавали покойнику портретное сходство с некогда живым человеком, надевали маску, по которой Ка узнает свой труп, писали фаюмские портреты: Ка увидит знакомое лицо и поселится здесь вместо того, чтобы шататься по другому берегу Нила и травмировать живых. Не удивительно, что душа покойницы вселяется именно в тело похожей на нее дочери в рассказе «Морелла». По был по гороскопу Козерогом, а для этих людей важны похоронные ритуалы, памятники, всё, что связано с телом ушедшего, душа воспринимается как остающаяся здесь, ее присутствие ощущается в доме, связи между живущим и опочившим не рвутся. Орфика — направление в философской мысли, посвященное теме реинкарнации. Орфиками были многие авторы двадцатого века, например, Рильке. У По эта тема раскрыта мрачно и устрашающе. Но в рассказе «Элеонора» он осмеливается признаться, что уповает на прощение, которое может подарить ему умершая возлюбленная. Если она на небесах, если она ангел, она пощадит его ради его любящего сердца, подаренного молодой жене. По художественным достоинствам фильм Кокто «Орфей» с Жаном Маре в главной роли нравится мне больше, чем рассказы По. В Орфея влюбляется, правда, не душа умершей, а сам ангел смерти. И эта любовь жертвенна. Видимо, любовь самого Кокто к Маре заставила писателя создать этот сценарий о трагическом чувстве и невозможности счастья и гармонии. У По тема любви отступает, меркнет перед темой мистического страха перед смертью близких. Не боль утраты, а в первую очередь страх за себя. Поэтому его рассказы мельче фильма Кокто.

Национальность автора в данном случае имеет значение. Европейский читатель возмущается смирением персонажей, готовых отдать себя на заклание. Донорам не приходит в голову протестовать. Но самурайское воспитание веками предполагало культ самопожертвования, смирение, и писатель японец доносит до нас эту черту ментальности своего народа, за которую мы, в частности, и уважаем японцев. Сразу оговорюсь, что тема клонирования здесь наименее важна. У ученых речь не идет о выращивании полноценных людей для последующего забора донорских органов, планируют выращивать сам нужный орган. И существует масса не востребованных обществом людей, у которых можно было бы забирать органы, незачем устраивать этот дорогостоящий и неэтичный эксперимент с пробирочными детьми — жертвами. Для меня (субъективно) конец света наступил, когда людей стали воспринимать как биоматериал. Разумеется, если бы действительно появился инкубатор для будущих доноров, никто не развивал бы личность этих жертвенных животных, никто не давал бы им образование. Поэтому один из планов этой книги — притча обо всех нас. В произведении наглядно показаны наши иллюзии, которые рушатся со временем. Распространенная иллюзия, за которую хватается обыватель, — любовь между представителями разных полов. Якобы есть в ней что-то мистическое, и она несет любящим надежду. В романе выясняется, что этой надежды нет. Развенчивается и вторая наша иллюзия, что у гения привилегия, особое право жить, и если мы создадим нечто талантливое, мы превратимся в продукт высшего сорта, имеющий право оберегаться обществом. Практика демонстрирует тенденцию общества высасывать соки из одаренного человека и отправлять его в утиль. Еще автор наглядно показывает меняющееся с возрастом отношение к смерти. Дети, будущие доноры, не хотят о ней думать, им хочется верить, что смерть их минует. Взрослые доноры задумываются о надежде на спасение, о смысле своего существования. Почему я утверждаю, что эта книга обо всех нас? Да потому, что каждый день мы рискуем оказаться жертвами техногенной аварии, лишиться какого-нибудь органа, стать инвалидами и умереть. Но мы не думаем об этом. Мы живем так, словно просуществуем вечно. В отличие от нас, доноры прекрасно знают, что точно станут инвалидами и точно умрут. И только в этом между нами разница. Основа христианской этики — не приобретай собственное благополучие за чужой счет. Почему человек с больным органом не смиряется с собственной участью? Почему он, не задумываясь, принимает жертву донора? Если бы каждый смирился с собственным положением, трагедии доноров бы не существовало, она порождена эгоизмом тех богатых, кому уже мало покупать машины и любовниц, они уже хотят купить здоровье, посягая на чужую жизнь. Хотя остро поставленная проблема как всегда шокирует тут забывших о том, что эгоисты ежедневно медленно убивают людей, недоплачивая им зарплату, сбивая их на машинах, не оказывая полноценных медицинских услуг, просто мы, в отличие от доноров, об этом не задумываемся, и медленное убивание нас не бросается в глаза, тогда как транспортировка донора в операционную для трансплантации шокирует.

Кортасар — сюрреалист, пишущий для читателя, которому скучно в мире повседневности. Мы любим быть шокированы, поэтому смотрим триллеры, и писатель понимает это. Он неплохой рассказчик, а я сладкоежка. Мне понравилось, что текст напоминает меню дорогой кондитерской. Нам описывают вкус ликёров и конфет — той сладкой приманки, на которую слетаются к белокурой Делии женихи. Но есть и другой план, помимо цитирования мифа о Цирцее и сюжета, подходящего для детективного ужастика. Если воспринимать литературу как набор фобий, то этот рассказ демонстрирует распространенную мужскую фобию, что все привлекательные девушки нацелены уничтожить мужчину. Мужененавистничество и фригидность Делии заставляют ее отпугивать женихов, поскольку она хочет остаться с родителями и избежать брака. Третий жених оказался покрепче и всего лишь сбежал, тогда как у первого произошел разрыв сердца, а второй покончил с собой после своеобразной шутки красавицы. Делия обезврежена: жених №3 поведает всем об оригинальной начинке ее конфет, и новые женихи на риск не пойдут. Кортасар использует прием, позаимствованный у народных сказок. Прекрасная и жестокая принцесса не желает подчиняться мужу, поэтому она дает невыполнимые задания искателям ее руки, а не справившихся обезглавливает. Два старших брата погибли, но третий выжил и избавил город от кровожадной правительницы. Спастись для мужчины — значит отказаться от сладкого во образе привлекательной женщины. Откуда же берется эта установка? Напрашивается версия, что из детства, когда мальчику объясняли, что есть конфеты вредно, они вкусные, но чреваты болезнями. А пить сладкие и ароматные ликеры и вообще нельзя: это чревато погибелью. Белокурая Делия так же сладка, как конфеты и ликеры ее приготовления. И она так же вредна для здоровья воспитанного бабушками и излишне пугливого и мнительного современного мужчины.

Идея сравнить Воланда и Хоттабыча грандиозна. Но автором статьи тема загублена. Чудакова отталкивается от обстоятельства, что написан «Старик Хоттабыч» одновременно с «Мастером и Маргаритой» и говорит о деятельности нечисти в России тридцатых годов. Проигнорирован факт, что оба духа рождены не в России и имеют давнюю и богатую историю своего существования. Воланд представляет Запад, Хоттабыч — Восток. Бес родился в средневековой Европе, джинн — на не менее суеверном доисламском Востоке, скорее всего в каком-нибудь Магрибе, верования которого мы бы забыли (усилиями радикальных исламистов), если бы не уцелевшие божественные сказки. Воланд всегда источает зло. Он лишь мирится с существованием Мастера, над которым не подшучивает так же жестоко, как проделывает это с другими людьми. Хоттабыч добр. Воланд царит над человечеством. Хоттабыч — слуга людей. И джинна, и черта человек должен вызвать, сами они не материализуются. Воланд появился подле Берлиоза, привлеченный беседой на определенную тематику между мужчиной, стоящим на пороге смерти, и материалистом, стоящим на пороге безумия. Хоттабыча выпустил из сосуда мальчик. В сказках джиннов всегда вызывают по неосторожности, потому что не знают предупреждающих знаков и заклинаний, в науку о которых посвящены мудрецы, соприкасающиеся с миром духов осознанно. На Востоке человек всегда подчиняет себе джинна и начинает его эксплуатировать. Западные черти ублажают грешника, но в конечном итоге получают его душу. Бес не становится рабом, он только потакает порокам своей жертвы. Джинн, служа господину, не губит душу последнего. Поэтому книга о Хоттабыче — веселая сказка, а не мрачная история современного Фауста. Воланд облачен в одежду готик стиля, Хоттабыч забавен в костюме пенсионера времен социализма. Воланд только говорит, что власть его ограничена Христом, а сам демонстрирует в романе всевластие, Хоттабыч действительно только и может, что попадать в комичные ситуации и совершать ляпсусы. Сравнительный анализ можно было бы продолжать до бесконечности. Мальчика, освободившего джинна, зовут Волька. Это уменьшительное от древнего имени Вольга, которое носил возглавлявший дружину вольный человек. В книге Лагина то же имя напоминает о том, что пионер подчинил духа своей воле. Мастер не подчинил себе Сатану, он умер и довольствуется скромной избушкой в чистилище, где ему позволено жить после смерти с Маргаритой, тоже оказавшей Сатане определенную услугу.

Однажды я услышала по радио какую-то прозу. Читают, а я думаю: «Господи, у кого же такой изумительный язык?» Это были главы из романа «Зависть» Олеши. Написал он обидно мало, но его «Трех толстяков», надеюсь, любят и знают все. Появилась сказка в годы тяжелые, голодные, но еще до начала самых страшных сталинских репрессий. Взгляд у Олеши на фотографиях какой-то пылающе безумный. Это романтик до мозга костей. Навеяна сказка миром цирка, волшебным, любимым детьми, но населенным людьми каторжного труда и самоограничения. Фантазия автора грандиозна. Сравнить его можно только с Джанни Родари. Но у итальянца была собственная программа по стимулированию и развитию фантазии, у Олеши же это качество более стихийно. Каждый придуманный им персонаж так ярок, что его на всю жизнь запоминаешь и представляешь себе со всеми мелочами облика, деталями костюма, прически, балаганного грима, манерой говорить и жестами.

Наткнулась на высокие оценки, поставленные творениям Волкова, на отзывы и подумала, что ведь не писала о таких замечательных книгах. Сюжет был позаимствован, но это типично для сказок. Все сказочные сюжеты уже придуманы, расклассифицированы и изучены. Большинство сказочников лишь переложило народные сказки или сюжеты из 1001 ночи. Народные сказки пересказали Пушкин, Гоцци, Гауф. Половина шуток в русскоязычном «Винни Пухе» придумана Заходером, но ведь не им придуманы наши любимые персонажи. «Буратино» начинается с переложения «Пиноккио», но история превращается в самостоятельное произведение. Волков создал захватывающую эпопею, без которой литература для детей была бы гораздо беднее. Волшебная составляющая в «Волшебнике из страны Оз» дискредитирована. Автор скептически рисует ловкого мошенника, использующего приспособления для фокусов, и наша вера в чудеса поколеблена. Ураган — явление, имеющее прозаические причины, связанные с законами физики, никаких мозгов и сердца волшебник героям книги не дарил, а девочка добилась своего благодаря природным качествам. В первой книге Волков мало отошел от текста Баума. Зато в следующих произведениях об Элли и ее друзьях он создает мир, густо населенный волшебниками, и изображаемые им чудеса делают историю более сказочной, чем это было задумано Баумом. Мне кажется, что детям волковское отношение к чудесам импонирует больше того, которое продемонстрировал Баум.

Захотелось написать о не требующей напряжения умственной деятельности работе наших чиновников от образования. Всегда удивлялась, почему подростки должны читать пьесу «Гроза», обязательную в школьной программе. Эта пьеса Островского рассчитана на читателя с жизненным опытом и сложившейся собственной позицией. И что происходит у нас? Ребёнку заявляют, что «лучом света в тёмном царстве» является изменявшая мужу женщина — и заставляют повторять это как попугая. Ребенок не знает всех особенностей супружеской жизни, я убеждена, что есть образцы, более подходящие для изучения в отроческом возрасте, а хорошую пьесу «Гроза» я перенесла бы в программу 11го класса. Еще лучше дело обстоит с поэмой Некрасова «Мороз Красный Нос», ее читают и того раньше. Помню, как мальчишки смеялись над фразами типа «Под сердцем уж билось дитя»... Зачем детям изучать произведение о тяжелой бабской доле, хотя, например, более подростковая «Молодая гвардия» включена в программу для детей постарше? Больше всего умиляет, конечно, заумный разбор «Героя нашего времени», и в поведении закомплексованного мужчины, выстраивающего стратегию, чтобы заморочить голову неумной молоденькой девочке, нас заставляют усматривать глубокий социальный протест. Хотя Печорин принадлежит, конечно, к типу «умная ненужность». Интересно, что ни одного «нужного» мужчину нам в процессе обучения не продемонстрировали. Все персонажи ничего не делают, порой ноют и знают, что своего места в жизни они не найдут. (Онегин, Печорин, Обломов, возлюбленный Катюши в «Грозе»). Создается впечатление, что у русских мужчин целенаправленно вырабатывают комплекс неполноценности.

Историю кавалера де Грие и Манон Леско иногда не читают, ожидая наткнуться не на похождения аферистки, а на сентиментальный роман о любви, каких много, надоевших своей предсказуемостью и одинаковостью. Прево действительно был в юности любовником сосланной девушки, но его возлюбленная не умерла, а затерялась среди осваиваемых земель. Вернувшись в Европу, Прево стал священнослужителем. Он написал и другие произведения, но книга о Манон — самая читаемая из его наследия. Листая эту книгу (слишком маленькую для романа и слишком значительную для повести), грустишь о том, что яркой, незаурядной и умной женщине достался инфантильный, безвольный любовник, не способный ни защитить ее, ни обвенчаться с ней и взять на себя ответственность. Манон погубила любовь к слабому мужчине. Она могла стать содержанкой очень богатого человека, фавориткой знатнейших особ. Но она не хочет продаваться, потому что любит де Грие. В ее голове рождается смелый план. Заполучить деньги поклонников, не расплатившись с ними телом, и благоденствовать со своим возлюбленным. Но она живет в мире, где осуждают подобных ей, не осуждая старого богатого сладострастника, нацеленного купить женское тело. Кавалер де Грие женится только по благословению родителей, но от внебрачной связи он не откажется. Сам не рискнет организовать аферу, но охотно воспользуется деньгами, которые добудет для него Манон. И почему-то не верю, что он действительно не мог найти след переселенки перед возвращением на родину. Кажется, что не очень и искал. История сильной женщины без отправного капитала в мире мужчин. И мужчины эти либо алчны, развратны и мстительны, либо безынициативны и бесцветны.

Вспоминается это школьное уныние, когда тебя заставляли читать то, что тебе не нравится, а «Песнь о буревестнике» учить наизусть. Вероятно, сам Горький считал написанное о сердце Данко и о Буревестнике произведениями в стиле романтизм. Жизнь рабочего и бродяги, отсутствие классического образования не оправдывают недостаток художественного вкуса. Народные песни и сказки в России великолепны, но Алексей Пешков, уйдя от традиций, оказался в тупике. Размер «Песни о буревестнике» нравится играющим в КВН. Помпезность его, сочетаясь с содержанием, годным для анекдотов, порождает комический эффект. Горький берет претенциозный размер и наполняет не менее помпезным содержанием. Аллегорическое использование птиц не оправдано. С одной стороны, возникает ассоциация с песней «Один сокол Ленин, другой сокол тоже» (Сталина развенчали, пришлось петь о ком-то, кто тоже был сокол, не называя имен), с другой — имеющая право на существование ассоциация с басней. Легко сотворить поэтическое детище, используя одни лозунги. Еще легче сделать это, если отказаться от рифмы. Печально, что подобные произведения обязательны в школьной программе. А ведь они портят вкус и читающего, и заучивающего вирши, рекомендованные авторитетами, и грозящие уцелеть в нашей памяти на годы, которые наступят после окончания школы.

Опять захотелось написать о любви. Только талантливый писатель способен по достоинству оценить другого талантливого писателя. Горький (которого, к сожалению, хорошим писателем не считаю) называл О. Генри пошлым. Чуковский, гений русской детской литературы, читал О. Генри в одиночной камере и хохотал. Мы вечно будем благодарны Чуковскому за его многочисленные переводы, в том числе за смешные и огорошившие нас неожиданной концовкой рассказы О. Генри, подаренные русскоязычному читателю Корнеем Ивановичем. Мои дети воспитаны на рассказах О. Генри в моём пересказе. Им было лет по 6, я упрощала язык автора, но старалась сохранить суть его новелл. Когда дочь спрашивает, почему я хочу уехать в Гондурас, отвечаю, что О. Генри бежал в банановую республику, сидя на веранде, играл на банджо и познакомился там с прототипом своего Джеффа Питерса, с которым в дальнейшем столкнется в тюрьме. Мою страсть к О. Генри разделяли Ильф, Петров и Остап Бендер, цитировавший Энди Таккера. Спившийся и умерший в нищете блестящий писатель — еще один упрек продажному миру. Агент купил у него рассказ за 50 долларов — и тут же перепродал сюжет на Бродвее за бешеные деньги. Подлинная романтичность, доброта его творчества привлекают молодого читателя, юмор его ненавязчиво интеллектуален. Его не любят поклонники крупных форм, а собиратели афоризмов и анекдотов боготворят. Да, это анекдотчик. Краткость — сестра таланта, господа.

«Простые рассказы с гор» — колоритнейший сборник, в котором представлен загадочный Восток. Рассказ «Хранить как доказательство» — типичная история гибели яркого и романтичного человека, у которого нет сил сохранить своё физическое тело, не сломаться. Мой друг, невероятно одаренный музыкант, красавец, остроумный и бескорыстный, стал наркоманом. Герой Киплинга, опустившийся и спившийся, напомнил мне его. Такие люди не могут выживать, опираясь на обывательские ценности, они быстро сгорают. Решить проблему невозможно. Отнять у подобного персонажа алкоголь или наркотики — значит отнять лекарство от душевной боли, человек либо наложит на себя руки, либо не выберется из депрессии. Единственный способ помочь такому человеку — сделать мир не таким безобразным, но сие нам не подвластно. Мудрым Киплингом рассказ написан с удивительной добротой. В падении и деградации, его персонаж мыслит возвышенно и чисто, он не сквернословит и цитирует классиков. Пьяный человек обнажает свою подлинную сущность. Его жаль, как жаль спившегося О. Генри или Бетховена. Он оставил талантливые записки о своей жизни, приключениях и падении. Аристократическая гордость не позволяет ему брать у друга деньги или одежду, только табак. Результат — простуда и смерть от воспаления легких. Мы живем в пошлом мире, где лучшие не выдерживают. Хотелось бы осудить за слабость и безответственность, но не поворачивается язык.

Начну с того, что для меня (это субъективно) не очень важно, есть ли у Керри паранормальные способности. И не важно, убила ли она много школьников. Гораздо важнее тема стыда в неловкой ситуации. Каждый из нас в подобные ситуации попадал. Урчало в животе на свидании. Ширинка расстегнулась. Кровь просочилась на юбку в особые дни... Эти страшные моменты мы никогда не забываем. Человек может пережить крушение семьи, увольнение с работы, несправедливую критику, а потом покончить с собой из-за того, что в транспорте живот прихватило, а туалета не было. Кинг абсолютно правильно подметил, что дни месячных чреваты для девочки позором, если кровотечение начнется неожиданно, а она не запаслась средствами гигиены. Нанести человеку в подобный момент психотравму очень легко, тем более, что настроение в эти дни у женщин часто нервозное и даже депрессивное. Такт — бесценное качество, но глупые школьницы, лишенные его, ведут себя чудовищно. С юридической точки зрения их и наказывать-то не за что: не убийцы. Но они калечат душу Керри, не останавливаются на этом и добивают одноклассницу на выпускном балу. А дальше Кинг сметает их, словно ураган. В фильме «Забриски пойнт» героиня мысленно взрывает жестокий мир, в «Догвилле» сжигает деревню, в Библии на грешников обрушиваются кары небесные. Кинг стирает в порошок то, что он ненавидит — бездумную жестокость провинциального городка. Мать Керри не рассказала дочери о физиологии девочек, не обучила правилам женской гигиены, поскольку, как все религиозные фанатики, думает не об адекватном воспитании своего ребенка. Такие женщины встречаются довольно часто. Первые штаты в Америке заселяли протестанты, и у многих были довольно жесткие религиозные взгляды и регламентированная жизнь. Несомненно, мать Керри происходит из подобной семьи. Ее появление в романе необходимо для

объяснения неграмотности Керри в вопросах физиологии женского организма.

Кинг показывает характерную мужскую фобию. Мужчины боятся женских кровотечений и стихийного женского начала, которое они воспринимают как разрушительное. Поэтому именно от молодого женского организма исходит то, что приводит к погибели.

Удар Керри нанесли на выпускном балу. В день, когда особенно ждут счастья, пытаются заглянуть в будущее. Керри знает, что никого умышленно не обидела. Она не может ответить на вопрос — за что подобное глумление над ней?

Всё дальнейшее можно воспринимать как кошмар ее помутившегося рассудка.

В романе нет ничего «притянутого за уши», в нем всё логично. Поэтому это хорошая книга.

Стоппард написал много отсебятины с исторической точки зрения. Опасно это в первую очередь из-за того, что зрители и читатели верят в описываемое как в исторический факт. Я обожаю семью Бакуниных, ездила под Тверь, интересует всё, что связано с той эпохой и теми идеалистами. Горжусь, что русская. Материал богатейший, поэтому не Стоппарда заслуга, что получилось интересно: очень уж люди яркие были. Хотя сочувствую ему: автору пьесы действительно вынужденно приходится некоторые персонажи подтачивать под свою идею, иначе не получится драматургия. Это я уже не о романе говорю, а о постановке в московском театре. Постановка была достаточно попсова, но театр — вообще народный вид искусства, он не рассчитан на пару элитарных зрителей. Что до книги, то не историку прочитать следует. Хоть что-то узнает о наших любимых предках. Историку читать противопоказано: желчь взыграется, а здоровье надо беречь, не так много у нас положительных эмоций.

Вы гуляете по Праге, и отовсюду на вас смотрит прекрасное лицо Кафки: плакаты с его фотографией развешиваются по всему городу. Трагедия этого человека заключалась в том, что он родился не в своей среде, не в той семье, которая приняла бы его, не похожего на дельца или лавочника. Тонкие черты его лица выдают душу хрупкую, нервную, ностальгирующую по иной реальности. Но он был гадким утенком среди кур и гусей, и боль по поводу неприятия его семьей вылилась в повесть «Превращение». Это рассказ человека с тяжелым комплексом неполноценности, голодающего без понимания и любви. Герой повести ощущает себя безобразным насекомым, которому стыдно на глаза людям попадаться. Мы не поймем его эмоции, если он не сумеет найти художественный прием, вызывающий в нашей душе нужные переживания. Поэтому он и рисует насекомое, и мы чувствуем ту же брезгливость, какую, как он думал, испытывали по отношению к нему родные. Это противоположность античному культу идеального тела. Это антипод ницшеанского воспевания здоровья и силы. Это обратная сторона атлетов Мухиной или Рифеншталь. Это тоска души, заключенной в бренном теле.

Печально, что равносильная взаимная любовь столь редко встречается, что люди столетиями носятся с подобным примером, не могут его забыть и ссылаются на него. Меня всегда бесило, что «Смерть их не была напрасна, поскольку положила конец вендетте». Да какое нам дело до дерущегося планктона, если из-за них погибли такие прекрасные экземпляры? И почему наконец прекратилась рознь? А дело в том, что представители обоих родов были настолько инфантильны, что абсолютно не понимали недопустимость убийства. Резня для них была этакой игрой «от нечего делать». Никто уже не помнил, чем первый Монтекки обидел первого Капулетти или наоборот. Никакой идеологической подоплеки у вражды тоже нет. А есть такое развлечение — «А пойдем, подколем этих Капулетти!» Или «А давайте порежем Монтекки!» И только когда погибли самые лучшие представители родов, два красивых и ароматных цветка, представители кланов впервые осознали ценность человеческой жизни.