Ричард Йейтс «Нарушитель спокойствия»

Ричард Йейтс был консерватором. Его подруга и коллега по работе в команде Бобби Кеннеди, ставшая одним из прототипов главной героини этой книги, говорила, что он застрял в пятидесятых, «эпохе тревоги», вызванной Холодной войной и «охотой на ведьм» в США.

Но на самом деле Йейтс был еще более консервативен. Он застрял в сороковых годах. В 1640-х годах, если быть точнее. Ведь будущую территорию США колонизировали протестанты-пуритане с их сверхидеей о предопределенной Благодати. Человек уже рождается с благословением божьим или его проклятием. Просто это видно становится позднее. Если ты богат и счастлив, значит, рука Господня тебя вела с самого рождения. Ну а нет, сколько не пыжься, так нет.

Однако, к концу семнадцатого века общинами колонистов стали рулить другие люди — будущие «эффективные менеджеры». Ими овладела идея личного преуспеяния. То есть, если ты будешь много и упорно трудиться, в смысле, нещадно эксплуатировать захваченную землю, отстреливать дикарей-индейцев и умело управлять чернокожим двуногим скотом, то ты станешь «селф-мейд мэном», будешь успешным, а единственным мерилом успеха может быть только вес твоего кошелька.

Ричард Йейтс, дитя Великой депрессии и участник Второй мировой войны искренне считал, что это чушь собачья. Человеком руководит судьба — вот основная теза его творчества. Поэтому так точны дурацкие русские локализации названий его первых романов «Дорога перемен» (злая черная ирония, ибо какие к шутам перемены? Единственная перемена — это сыграть в сосновый ящик) и «Дыхание судьбы» (лирические воспоминания о детстве и полоумной матушке, которая так никем и не стала).

Человек может сколько угодно тужиться и проявлять чудеса стоицизма и выносливости, ему может даже неистово фартить на короткой дистанции, но если судьбой не суждено вырваться к вершинам успеха или хотя бы достойной жизни благородного сердца, то из ничего не выйдет ничего.

Книга «Нарушитель спокойствия» — это попытка судьбу заговорить, а может, просто поговорить с ней по душам. Выяснить отношения. В романе два главных героя. Оба запойные пьяницы, но их проблема не в этом. Один — талантливый неудачник, двигающийся от одного жизненного краха до другого, второй — бездарность, но тонко чувствующий ипохондрик. При этом вполне успешный деловой человек, семьянин, полезный и хорошо адаптированный член общества. Но судьба неумолима, а может в этом и есть высшая справедливость.

Йейтс делится своими страхами и болью, а не дает четкие ответы на фундаментальные вопросы бытия. Но вопросы поставлены необычайно открыто, честно, во весь голос.

Потому что роман получился подлинным произведением искусства. У него отличная архитектура — книга в книге, отражающие друг друга. И невероятный стиль.

Ричард Йейтс — прямой наследник Хемингуэя и Фицджеральда. От Папы Хэма у него прозрачность и подтекст, от Фица — бурлескное остроумие и явная психопатия. Представьте себе «Старика и море», изложенное стилем романа «Ночь нежна». И силой таланта Йейтса от такой алхимии получается не гомункул, а прекрасная Галатея в прозе.

Поэтому было довольно забавно читать предыдущий отзыв. Из него следует, что в 1975 году Землю населяли питекантропы, а романы они писали обугленными ветками на стенах своих пещер.

А вот и нет в искусстве никакой эволюции, только изменчивость форм. То, что молодому читателю может показать архаикой — это стиль высочайшей пробы. Не сиюминутная поделка а-ля «главный шедевр этого десятилетия», который забывают, когда еще типографская краска не успела на страницах высохнуть. Бифштекс из шикарного ресторана, а не гамбургер из фаст-фуда за углом.

Впрочем, книга читается с легкостью и жадностью бульварного детектива. Стремительно проникает в самые глубинные слои души и там детонирует килотонной мощностью.

Судьбы вечно пьяного писаки Честера Пратта, автора романа «Возмутитель спокойствия», и его героя — успешного рекламщика Джона Уайлдера не оставляют равнодушным и заставляют о многом и надолго задуматься. А последняя фраза книги вышибает слезу бейсбольной битой. Очень сильно и очень больно.

Странное впечатление оставляет после себя роман Йейтса. Одновременно и горькое, трагичное, судьба главного героя не может восприниматься иначе, и светлое, яркое, открытое для душевного подъёма. Примерно схожие ощущения у меня были ещё в школе после прочтения ряда обязательной классики вроде Тургенева, Чехова, Гончарова, Куприна… Вот и Йейтс по стилю чем-то отдалённо их напоминает, наверное, для 1975-го года было характерно так писать, сейчас доля архаики определённо чувствуется. Но это только стиль схож с классиками, поднимаемые вопросы, антураж, герои, многие психологически грамотные сцены – они совершенно другие. Хотя бы то, какое значительное место в романе уделяется кинематографу и его влиянию на жизнь героев, споры о вкусах и предпочтениях читались очень захватывающе.

Да и в целом сам сюжет далёк от классических конфликтов, а если что-то и роднит – то исключительно душевные терзания и самокопания. Дело в том, что главный герой, «нарушитель спокойствия» (нужны ли здесь кавычки, становится понятно ближе к концу), из-за проблем в семье и с алкоголем однажды получает нервный срыв и попадает в психиатрическое учреждение. И немалая доля романа посвящена его адаптации к изменившимся условиям существования, как он проходит через знакомства с врачами и санитарами, как сближается с местным контингентом, участвуя в их мероприятиях и аналогах ролевых игр, как осознаёт, что именно ему грозит, как принимает все изменения во внешнем и внутреннем мире… С этой стороны конфликтология весьма занятна и почти полностью захватывает взрослого читателя.

Но есть и другое. То самое, сейчас почти позабытое классическое душевное терзание «тварь ли я дрожащая, или право имею», поданное в практически современной (для 75-го года) обработке. Ближе к финалу, когда вскрывается правда, червячок сомнения, грызущий где-то с середины книги, наконец находит выход на поверхность, и вся психологическая муть поднимается со дна души. Но вместе с этим ничего особенно гнетущего не происходит, роман всё равно остаётся весьма сбалансированным по части горечи и светлости.