Джон Ирвинг «Отель «Нью-Гэмпшир»»

Если бы не отзыв Мисс Марпл — не обратил бы, наверное, внимания на эту книгу. Но меня заинтересовало: как же так? И не реализм, и не фантастика... Люблю такие вещи — в которых (пардон за банальность) тонкая грань между реальностью и «миром внутри» несколько... того... смещена.

Нет, роман, конечно, можно понимать и в прямом смысле — но тогда он будет хуже восприниматься (вы этого не почувствуете, впрочем — только если потом подключите «второе зрение», которое поглубже). Вроде бы речь идёт о такой же примерно семье, как та, что описывал Макьюэн в «Цементном саде» (совпадает очень многое, до деталей) — но смысл совершенно другой. Здесь — не какая-то обычная семья имеется в виду, это просто образ, в к-ром «зашифровано» молодое поколение того времени. Зачем понадобилась такая аналогия (всё поколение = два брата и две сестры)? А вот затем, чтобы показать его «замкнутость», самодостаточность и... неконтактность (со старшими — и с теми, кто придет после).

Здесь есть и грязь

А может быть, речь просто о взрослении. До какого-то периода видишь во всех окружающих женщинах скорее «сестер», чем подруг. Потом это проходит, сменяется более взрослыми чувствами.

В общем, тут какую трактовку ни выбери — такое не-буквальное прочтение обещает гораздо больше смысла, чем обычное, «as is».

А мл. брат-«голубой» (при этом — добрейший и располагающий к себе парнишка)? Такой же ведь собирательный образ. Когда это писалось — важна была идея, что «они тоже люди, пусть и не такие».

И т.д., и т.п. У всего в книге — двойное дно: почему, например, ГГероиню (духовного лидера семьи) зовут Фрэнни? Как по мне — это еще одна отсылка к Сэлинджеру; только у него Фрэнни была младшей и поэтому — жертвой депрессии, а «вождем» в семье — брат: грубоватый, ехидный и своим несколько беспардонным поведением их всех вытягивающий из «болота» житейской рутины. Тут они с Фрэнни просто переставлены местами, «поменялись амплуа», т. ск.

Любой поворот сюжета оборачивается чем-то «непрямым», абстрактным и потому — важным.

Лучшая книга Ирвинга для меня. История длинной в целую жизнь, пронизанная большими и малыми трагедиями, удачами, необыкновенными встречами, путешествиями в Вену, самолетами, изнасилованиями, смехом, слезами; череда сумасшедших характеров, медведей, мотоциклов, отелей, влюбленностей и разочарований. Америка и Европа, щедро раздающие героям и несчастья, и радости. Любовь, доводящая до саморазрушения, и одновременно — заставляющая жить заново. И за всем этим — Автор, заставивший поверить в реальность всего происходящего, словно он и впрямь рассказывает нам историю своей жизни.

Полноценного критического разбора делать не хочется, а парочку замечаний выскажу (дабы был хоть один отзыв на эту книгу, вдруг кому пригодится).

Не знаю, насколько уместно сравнивать писателя с Кафкой или Диккенсом, как то указано на обложке, — по-моему, у Ирвинга с ними мало общего. С первым американца роднит разве что внимание к деталям, а со вторым – даже не знаю, может, проработка характеров? Пожалуй.

«Отель «Нью-Гэмпшир» — это Настоящий Роман (в данном контексте букву «о» следует произносить полновесно, без редукции). Объёмный, неторопливо-вдумчивый, немного сентиментальный, местами смешной, а местами очень грустный. Велеречивую гармонию этой — почти эпической – семейной саги разбавляют всевозможные диссонансы: это и весьма эксцентричное поведение персонажей, и слишком «живой» слог, и разного рода сексуальные перверсии, начиная от однополой любви (оба варианта) и заканчивая инцестом (реверанс набоковской «Аде»?).

Последнее, если честно, мне не очень понравилось. Из «имхастых» недостатков можно ещё упомянуть простоватый язык (не стиль!) и некоторую затянутость (местами). Но в целом, моё первое знакомство с Джоном Ирвингом оказалось весьма удачным. И хотя жанр этого романа далёк от фантастического, мне бы очень хотелось его порекомендовать всем лаборантам, которым нравятся подобные семейные драмы, написанные в «полукэрролловском» стиле.

О Джоне Ирвинге я слышал давно. Мало того, у меня даже была одна из самых лучших и известнейших его книг «Мир глазами Гарпа»(правда её кто-то «зачитал» и она так и осталась мной непрочитанной). Учитывая, что «Отель» хвалят и считают одной из лучших относительно ранних вещей автора, решил начать знакомство с творчеством Ирвинга именно с него.

Семейная сага, охватывающая, как минимум, четверть века, может смело стоять особняком среди своих многочисленных собратьев. Чего и кого здесь только нет — перелеты через океан туда и обратно, покупки и продажи отелей, Венская опера, медведи (настоящие и не очень), террористы, однополая любовь, изнасилование, инцест, гибель полюбившихся героев, настоящие взлеты и падения, ненормативная лексика и многое другое. Однако всё это не отпугивает — все герои очень живые и по прочтению романа становятся по-настоящему близкими и родными. Роман проникнут удивительным чувством юмора, любовью к жизни, которую нужно ценить, что бы ни случилось, всем смертям назло. «Проходите мимо открытых окон» — такой девиз члены этой удивительной семьи проносят через всю жизнь и напоминают друг другу его и в печали, и в радости. Правда не всем удается следовать ему.

Сразу же после прочтения мне удалось посмотреть одноименный фильм. Великолепные Джоди Фостер, Настасья Кински и другие замечательные исполнители главных ролей смогли лишь показать нам последовательность событий, описанных в книг, но не внутренний мир героев. Очень многое осталось за кадром. Поэтому — читаем книгу и наслаждаемся!

Show Must Go On

А ведь, пожалуй, авторы аннотации не ошиблись, назвав этот роман Джона Ирвинга бурлеском. Прежде всего потому, что эротическая составляющая в этом романе занимает довольно видное, а может быть даже и почётное центральное место. Но ещё и потому, что сама конструкция этой книги выглядит как театрализованная постановка, как некое сценическое действие. Рассчитанное, в первую очередь, на зрителей (в нашем случае роль зрителей выполняют читатели), а уж потом на актёров-персонажей.

Однако за всей этой эротико-театрализованной мишурой скрываются довольно значимые и сильные смыслы. Потому что и эротико-сексуальные сцены и рассуждения, и точки кризисных переломов в сюжете романа на самом деле подводят читателя к осмыслению самой жизни, к её реалиям, к тому, что чаще всего не показывается никогда и никому, хотя на самом деле постоянно присутствует в жизни любого общества, хоть нашего постсоветского, хоть западного насквозь демократического.

* Разве подростки с определённого возраста не интересуются друг другом и пренебрегают любого рода информацией о взаимоотношении полов и о способах удовлетворения взаимного влечения.

* Разве молодые люди не пробуют себя на сексуально-эротическом поприще (либо при полном попустительстве, либо при робком и зачастую неумелом консультировании и руководстве со стороны взрослых).

* Разве молоденькие неопытные девушки не подвергаются то и дело насилию со стороны своих сверстников или мужчин чуть, а то и значительно старше.

* Разве мало в реальной жизни людей, нетвёрдо определившихся со своей сексуальной ориентацией и потому порой блуждающих между выборами.

* Разве мало в мире женщин разного возраста, промышляющих торговлей своим телом — официально ли или же тайно и в виде своеобразной «подработки», а некоторые и просто «из любви к искусству».

* Разве нет более семей, которые не сталкивались бы хоть в какой-то форме с проявлениями сексуальных трудностей, испытываемых хотя бы одним членом семьи: несчастная или счастливая любовь, первый сексуальный опыт, тайное и потому стыдное мастурбирование, отсутствие мест, где взрослые и вполне законные пары могли бы предаться телесной любви, ситуации с подглядываниями и подслушиваниями, поддразниваниями и всем прочим околосексуальным.

Ни в одном из предыдущих перечислений я не поставил ни одного знака вопроса (потому что кажется, что тут ответ закономерен), равно как не выстрелил ни разу «крикуном» (просто потому, что тема секса и эротики насколько привлекательно-волнующа, настолько же и злободневно-обыденна). Просто и эротика и секс в нашей жизни есть. Даже в жизни тех, кто лишен секса — просто потому, что тогда секс присутствует в виде томления тела, снов и прочих телесно-психических (и слава богу если без психиатрических) проявлений.

Единственная и при том сомнительная претензия к автору — я бы роман закончил чуть раньше. Однако по здравому размышлению (и памятуя, что это бурлеск, т. е. Представление) принимаю от автора такую концовку книги, потому что Show Must Go On (ШОУ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ).

Никогда бы не подумала, что мне понравится книга с таким количеством секса, насилия, мата и фекалий. Но, черт возьми, до чего же она хороша!

Подразумевалось, что это будет семейной сагой. Это и есть семейная сага, но довольно необычная. Вместо того, чтобы рассказать о нескольких поколениях одной семьи в контексте стремительно меняющегося мира, ценностей и приоритетов, Ирвинг предлагает читателю камерную притчу, весьма далекую от реальности, акцентируя внимание на каких-нибудь 10-15 годах. Повествование ведется от первого лица и номинально главный герой — Джон, средний ребенок в многодетной семье. Однако его история абсолютно неотделима от истории его семьи, они фактически — одно целое. Порою роман напоминает «Пятый персонаж» Дэвиса — герой-рассказчик не принадлежит себе целиком и полностью, он — наблюдатель, описывающий жизнь других, будь то его оторванный от реальности и полностью поглощенный мечтой отец, умная и волевая сестра или медведь по имени Штат Мэн.

Вообще, несмотря на обилие имен собственных и четкую привязку ко времени действия, роман невозможно воспринимать как реализм. Он полностью соткан из метафор и аллюзий, порою непристойных, порою грустных, но почти всегда истерически забавных. Ирвинг построил свой собственный мир, в котором воинствующие радикалы пытаются взорвать венскую оперу, чучело усыпленного пса, как и любовь, не тонет, а «Отель» знаменует погибшую, но постоянно возрождающуюся мечту. Однако в этом калейдоскопе символов и трагикомического абсурда Ирвинг умудряется не терять своиз героев, таких живых и достоверных, которых, несмотря на все их слабости и недостатки, он любит всей душой.

Словно камушки по сокровищнице султана, по роману разбросаны красивые, иногда поэтичные, иногда прямолинейные, мысли автора. О любви, о мести, о свободе, о мечте, о мире, который слишком плох, чтобы в нем жить, но в то же время неизменно прекрасен.

Легкий, нарочито простоватый язык автора как нельзя более подходит общей стилистике романа, в котором самое низкое или самое печальное всегда выставлено в крайне забавном ключе, когда умом понимаешь, что смеяться не стоит и что потом за этот смех будет очень-очень стыдно, когда смешки прерываются резкими всхлипами «о ужас», когда читать дальше противно, но не читать не получится.

Именно поэтому, из-за экскрементов, секса, насилия и мата, я не могу заставить себя оценить роман выше, прекрасно осознавая, что без них он потерял бы часть своего безумного обаяния. Но, на мой взгляд, перебор.

Итог: Но главное — Ирвинг, несмотря на огромное количество боли и смерти в книге, неисправимый оптимист. И свет, исходящий от каждого эпизода, каждого предложения, каждой буковки, искупает все. Очень вдохновенная и притягательная вещь.

Рекомендация: Высокая/очень высокая

Вызывает ассоциации с: «Пятым персонажем» Дэвиса, которому вкололи сверхдозу непристойностей.

You can check out any time you like

But you can never leave!

The Eagles, «Hotel California»

Наверное, Ирвинг прав. Потому что я тоже думал когда-то, что всё у меня обязательно будет хорошо и славно, и будет любовь, и будет счастье, и смысл тоже будет, и будет всё-всё-всё вообще. Наверное, все так думали. А потом — бац! — и ты уже взрослый, и жизнь начинает разгоняться вниз, и ты понимаешь, что жизнь твоя стала каким-то чёртовым отелем. Где постоянно снуют какие-то странные и не очень симпатичные люди, а родные и дорогие уходят и не возвращаются, и всё привинчено к полу, и ты не радушный хозяин, а какой-то жалкий забитый постоялец из углового номера, а где-то в ванной с тошнотворно-надсадным булькающим звуком всплывает Грустец.

Ты пробовал травить его, поджигал и вот теперь утопил, а он, каналья, не тонет, прямо Распутин какой-то. И остаётся только сидеть и печально удивляться тому, что жизнь внезапно стала какой-то чужой, а забавная семейная сага — безумным постмодернистским макабром в отрыве от реальности, и не вернуться назад. Ирвинг, жопа с ручкой, ты что такое творишь, а? Я хотел почитать про милых фриков и медведя на мотоцикле, зачем ты так, а?

И что делать — я топил, а он не тонет. Или идти тихонько сквозь годы по обшарпанному гостиничному коридору, захлопывая за собой двери и не оглядываясь назад, или вот, пожалуйста, окно. Так или иначе, в конце коридора всё равно окно, так не проще ли сразу? Потому что ты, например, карлик, или совсем не умеешь целоваться, или мышиный король. Потому что-то где-то четыреста шестьдесят четыре, а ты так и не начал считать, и не знаешь, как сказать, что любишь, потому что:

- ты гей — таксидермист

- ты влюблён в собственную сестру

- ты старая дева со штангой

- ты слишком умный, но очень грустный медведь

- ты девочка — радикал с кучей мусора в голове

- ты бездарность по сравнению со Скоттом Фицджеральдом

- тебя изнасиловали в детстве

- Грустец не тонет.

Ирвинг, мать твою, что ты такое курил, а? Зачем ты с ними так? Зачем ты так со мной, а? Они ведь не заслужили и не виноваты, да и я, наверное, тоже. Слишком много крови и schlagobers, и боги, как же талантливо.

И вот твоя неосуществлённая любовь разрастается, как раковая опухоль, и ты кричишь, и плачешь, и бьёшься в агонии, и во всём великом и могучем не хватает слов. Weltschmerz, ощетинился своими жесткими согласными и сидит, смотрит. Слово — надгробие, слово — приговор. Любовь камнем лежит на сердце, на живую нитку привязанная, и тоже не тонет, хоть и такая невыносимо-тяжёлая, а так хотелось бы утонуть, но любовь не тонет и вместе с ней сердце. И где-то поблизости так и маячит окно и в нём бессердечные тела Габсбургов, и так не хочется к ним лежать под weltschmerz и слушать безумные оперы Доницетти. И ты уже не понимашь, где кончается любовь, а где начинается Грустец. Если религия — просто очередная разновидность таксидермии, то любовь определённо подвид Грустеца, особенно пакостный и непотопляемый. И остаётся только учиться говорить самому и плавать, тоже самому, раз уж такая штука. И хорошо бы украсить отель к Рождеству, раз уж всё же. И непременно жить дальше и верить, и не сдаваться. И найти свою любовь, и потом уже не отпускать, хоть это и так трудно, что совершенно точно понадобится медведь, здоровенный, как эйфелева башня, и умный как четыреста шестьдесят четыре Эйнштейна. И верьте Фрейдам, обоим, и не расставайтесь с бейсбольной битой, потому что мало ли, и обязательно запоминайте сны, а лучше записывайте в тетрадочку. И самое-самое главное, умоляю вас...

...проходите мимо открытых окон.

Ирвинг — признанный мастер коммерческой мелодрамы со своим стилем и поклонниками. «Отель» — роман совершенно с цыганщиной, с ряжеными и цирковыми, животными и Веной, инцестом и изнасилованием. Автор развернулся в духе любимого им циркового шапито, чтоб лицом в торт. Признаться, первая часть глянулась больше, а во второй механизмы авторской техники уж слишком очевидны: сценка смешная. а в следующей надо кого-то покалечить. Ну и подобно тому как смотреть Кустурицу подряд не следует, романа Ирвинга, густого, с соплями и слезами среди карнавала, одного на год точно достаточно. При чтении подряд авторские приемы для массового зрителя слишком режут глаз. Кинг как то, отбрехиваясь от сравнений с Диккенсом, сказал, что скорее его полпредами являются Рушди и Ирвинг. Оба — избыточные, барочные создатели шапито, мастера площадного фарса. Если сравнивать с тем, что читал, «Отель» порасхристанней и «правил виноделов» и «Гарпа» — но читается очень легко.

О чём эта книга? Роман взросления. Очередная та же история, рассказанная автором, с добавлением новых странных людей, пусть в старой обстановке, но так, возможно, встретиться с такими непохожими на нас и такими уже теперь привычными. О медведях, нестрашных и забавных, об очень умных медведях; о маленьких людях, которые в “Попытке подрасти” и тех, которые постоянно повторяют “Что?”; о Вене; о женщинах, которые гораздо логичней представителей мужского пола; о травмах любви, о взрывах; о борьбе и беге; о том, что мы уже читали в его книгах.

Самое главное, если Вы начали читать, постарайтесь не привыкать к героям. В этом романе автор не жалеет их. Это почти подсказка, да и имя пса Грустец (отличная, кстати, находка переводчика) настраивает тон романа. Грустец в начале и в середине, да и в конце. Грустец не тонет. И судьба тоже. И любовь.

И да. Я не знаю о чём эта книга. Для меня она стала красивой в эпизодах, нецельной, неуравновешенной, разной.