Натаниэль Готорн «Дом о семи фронтонах»

Стоял тот дом всем жителям знакомый, его ещё Наполеон застал... (В. Высоцкий)

Старинная, пыльная, слегка паутинистая, морщинистая, замшелая недогоголевская история, с запевом в стиле незабвенного Николая Васильевича («Повесть о том как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем») — поссорились и никогда не помирились, вот и наши запевочные персоны-персонажи не помирились, мало того — дошло дело до проклятиев и почти что инквизиционных костров; и с покушением на последующую Страшную месть, которая пусть и преследовала целый род Пинчонов в течение полутора столетий, но так и не переросла в настоящее страшное.

Тягомотная — именно такая краткая и ёмкая характеристика авторского стиля напрашивается для этого романа — неспешная многословность и неторопливая вязкость проворачивания событийного маховика и происшественного жернова иначе как тягомотиной и назвать трудно — коли озвучить этот текст в том же темпоритме, в каком написан сей роман, так на первых же страницах сон начнёт клонить буйную читательскую головушку, да и не отвяжется почти что весь положенный на чтение срок, так и будет бубнить и мямлить и снова бубнить, разве что иногда вскидывая склонённую голову в попытке противостоять гипнотическому давлению (истово зевнул на этом месте).

Ретро, ретро, ретро — причём в моём восприятии ретро махровое и малосимпатичное — архаичен и язык повествования, и авторский стиль, и сам изображаемый мирок маленького городишки Салем; и если есть американские авторы — современники Готорна, чьи произведения читаешь с удовольствием и наслаждением (Вашингтон Ирвинг, например), то здесь никакого удовольствия, скорее равнодушие и ровносердие, и никакого пиетета перед более чем полуторавековым стажем.

Адреналинонезависимая в том смысле, что никакого адреналина от этого, тяготеющего к жанру готического мистического и психологического триллера, романа не дождёшься — только-только автор подведёт читателя к каким-то мистическим компонентам и местечкам, только-только алкающий хоть какого-то интереса читатель настроится на таинственное и мрачное, как тут же фигак — обычная проза жизни и смерти — «Скучно на этом свете, господа!» — приходит на помощь всё тот же Николай Васильевич.

Нудненькая, ибо от всего вышеперечисленного и нижеупомянутого остаётся только вот это нудистическое ощущение, будто неумелый рассказчик анекдотов сначала муторным голосом долго рассказывал тебе какую-то анекдотическую (по его мнению) историю, а потом ещё долго и вяло объяснял, что и почему показалось ему — рассказчику — анекдотичным и смешным (хотя сам при этом ни разу не прыснул восхихикиванием).

Неторопливая, ибо тягомотная, что в принципе одно и то же — почти четверть объёма романа автор подкрадывался к современной (на момент рассказа) истории; я уж начал сомневаться, что что-то станет происходить в романе «здесь и сейчас», однако автор затем неторопливо (опять-таки неторопливо) переступил-перетащился вялыми ногами в его современность и вновь в той же неторопливой и тягомотной манере принялся рассказывать, как одна из главных героинь романа пытается завести мелочную лавку и как она начинает «торговать» и всё такое прочее — уже порой просто хотелось пнуть повествование в откляченный зад; слава богу, что потом подкатила на коляске молодая племянница Фиби, и дело слегка оживилось, однако оживлением это можно назвать только в сравнении с предыдущими темпами повествования, а так это всё равно что посланная за пузырём крепкого черепаха — закуска выдохнется и завянет, пока алкоголь до честной компании доползёт.

Инфернальная в силу тяготения к каким-то готическим и мистическим моментам — всё-таки колдуны и ведьмы, и всякие духи умерших и прочая нежить если не полностью принадлежат к инфернальным сущностям, то вовсю соседствуют и зачастую сотрудничают с инфернальными тварями (профессия у них такая); однако в случае нашего романа и готизм, и мистицизм и инфернализм достаточно условны и весьма скромно и даже робко выражены — далеко вам, мистер Готорн, до Николая Васильевича, далеко, а ведь, следует сказать, современники.

Криминальная из-за финальных эпизодов и сцен с тайниками и кладами, да и некоторые поступки одного из персонажей явно отдают криминалитетом (хотя сам негодяй является судейским) — в принципе, автор упустил (скорее всего, сознательно) этот вариант развития сюжета своего романа, не стал крутить криминально-детективную линию, а пошёл туда, куда погнала его мрачная готическая романтика.

О червивых яблочках и порталах из прошлого.

Этот роман насыщен многочисленными символами и тяготеет к готике! Несмотря на интригующий сюжет, повествующий об истории взлета и упадка одной семьи, произведение кажется тяжеловесным и затянутым. Но это не так, просто общая атмосфера угнетения, мрачности, замшелости пропитала не только родовой дом героев, но и их самих, невзирая на то, что они отчаянно стараются поддерживать видимость благоденствия. Именно эта жутковатая атмосфера и обеспечивает полное погружение в мрачный мир «Дома…». Ведь некоторые персонажи романа, словно Кощеи над златом, чахнут кто над богатством, а кто и над над прошлым своего семейства, забывая обо всем и пренебрегая собственной жизнью в угоду тщеславию и страстям. И поэтому, даже юные, попадая в «проклятый дом» покрываются налётом серости и чувствуют, как начинают ветшать.

Вековой раздор, родовое проклятье, тщательно охраняемые тайны накладывают свой отпечаток на героев, и стереть его практически не возможно. Застарелая бессмысленная ненависть и неупокоенные призраки прошлого порождают болезни и тление душ живущих. Лишь редкое здравомыслие и искренняя любовь в состоянии победить многолетнюю вражду.

Стоит ли земельный участок поломанных жизней нескольких поколений? Равноценно ли утоление алчности обретенной боли и страданиям? Должны ли отвечать за грехи предков потомки и насколько они унаследуют судьбу своих прадедов? Сделает ли добытое нечестным путем богатство его обладателя счастливым? Возможно ли искупление через страдания? Такие вопросы волнуют автора романа.

Наверное, если бы «Дом о семи фронтонах» был написан не 165 лет назад, а в 21 веке, то СМИ писали бы, что роман рассказывает о кармической предопределённости бытия. Но тогда это была книга об основополагающих принципах морали и человеческих ценностях.

Красивейший образный язык романа побуждает смаковать каждую строчку. Вот после прочтения таких произведений особо остро чувствуется, что современные литераторы совершенно не пользуются богатейшими возможностями литературного языка (как в создаваемых, так и в переводимых произведениях), используя по большей мере лишь небольшую часть лексического массива и абсолютно не пытаясь создавать стилистические изюминки. Так не хватает лиричности, напевности, мягкости слога… Так и хочется переделать одну из крылатых фраз Л.И.Брежнева: «Есть (хлеб) богатый язык — будет и песня!» («Целина»).

Этот роман мне даже больше «Алой буквы» пришелся по душе. Ведь в нем рассказывается о проклятии, тяготеющим над всем родом с тех пор, как один их предок, пользующийся положением в обществе, обвинил бедного человека в колдовстве, за что его сразу же повесили, ради земельного участка, на котором и был выстроен Дом с семью шпилями. Прошло около 200 лет, но вражда между двумя семьями и призрак предка все также преследовали домочадцев. Пока они не столкнулись в одном месте на страницах романа. Не буду вдаваться в подробности, так как свои впечатления от автора я изложила в рецензии к «Алой букве», но это произведение, затрагивающее множество важных тем и вопросов, мною когда-нибудь будет обязательно перечитано:)