Фёдор Сологуб ««Злая ведьма чашу яда…»»

»...яду мне, яду...» — это уже не Сологуб, а Булгаков и, кстати, булгаковский бес-убийца Азазелло, в отличие от велеречивой ведьмы Сологуба, развязно немногословен:

» И опять-таки забыл, – прокричал Азазелло, хлопнув себя по лбу, – совсем замотался. Ведь мессир прислал вам подарок, – тут он отнесся именно к мастеру, – бутылку вина. Прошу заметить, что это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское вино.»

Всё — приговор вынесен и подписан, Азазелло более искушен (ветхозаветный падший ангел, демон-убийца, демон безводной пустыни, всё же постарше (да и рангом повыше в иерархии падших), нашей кондовой ведьмы из клана «бабок-ёжек» (есть-есть всё же в них налёт и привкус гламурно-глумливой цыганщины: завораживающе-говорливые гадалки-мошенницы, с златозубой, полошадиному очаровательной и обезоруживающей улыбкой, бренчащим монисто и коконом бесчисленных юбок — до сути сразу и не добраться...)) и сильно стеснен во времени (Князь не ждёт, здесь не до пространных размышлений о пространствах, которые бороздят ангелы и демоны, не до мелодекламаций гипнотизирующих самообманом строк киммерийского затворника Максимилиана Волошина: ...обманите меня, но совсем, навсегда...): не до уговоров, не до дискуссий: «живой-мёртвый», найди три отличия.... Он реалист, — сначала необратимое действие смерти, а потом уж можно и перекинуться парой уже таких бесполезных и непричастных к миру мёртвых мнений:

»...Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны?»

А злая ведьма Сологуба, протягивая чашу с ядом, как наговор-заговор, пришептывая-нашептывая (а в душе уже Баба-Яга плотоядно зубом цыкает, усмехается, нетерпение переглатывает), плетёт, плетёт кружева обольстительных, убедительных слов (словно замуж охаживает):

»...Будешь мёртвыми устами

Ты метать потоки стрел,

И широкими путями

Умертвлять ничтожность дел...»