Евгений Водолазкин «Лавр»

Как писал Роберт Маки, есть два основополагающих подхода к кино и литературе.

Рассказать историю.

Самовыразиться.

Данное произведение, безусловно, относится ко второму варианту. Для автора второстепенно восприятие читателя. Главное — самовыражение,игра с текстом, с формами, с языком. Должен сказать, ему это удалось — одно только отсутствие диалогов чего стоит.

К сожалению, все это -самовыражение, игра с формами и языком — современный тренд в отечественной литературе (за рубежом, увы,тоже, но меньше). Это залог того. что тебя заметят критики,без которых сейчас никуда. Возможность получить хвалебные отклики, престижные премии, а это реклама и раскрутка. Критики «делают«автора, а читатели потом, клюнув на «авторитетное» мнение, продираются через корявый текст самовыражения и некоторые, чтоб не ударить в грязь лицом, даже восторгаются:«Ох, как глЫбоко!»

Все сказки рано или поздно кончаются. Маленький принц остался один. Он вырос, возмужал, стал лекарем и попытался исцелить боль мира...

Это присказка, не сказка — чудо будет впереди.

(не гоже: вельми пафосно, велеречиво. да ещё не ровён час примут за сиквел Экзюпери, хотя аллюзии на виду: старик, мальчик и волчонок — «Мы в ответе за тех, кого приручили»... начнём иначе)

Именно таким мог бы стать Волкодав, напиши его мужчина-филолог? Уже ближе, но тоже не айс; хотя общедоступность и филологическая составляющая налицо, особенно в начале книги, когда древнеславянские словеса так и льются, словно вода из решета (на деле, читается не сложней, чем ивановская «Чердынь» — та же самая ориентация на массовость, скользит легко и плавно, словно ладья по беломорью).

(тоже не то... третья попытка)

Однажды, среди множества икон бросилась в глаза одна-единственная, где на чёрном фоне солнечным зайчиком проступал лик святого. Эта книга вызывает схожее впечатление — из всех бестселлеров нашего загибающегося книжного рынка практически она единственная выделяется языком — вкраплением архаичной древнеславянской лексики. Поначалу возникали сомнения насчёт уместности некоторых слов в подобном окружении (например, «эрекция» — аки обнагощённый уд на клиросе), должно признать, что они проскакивали не в прямой, а в авторской речи, где подобное допустимо. Хотя мнится, блатной жаргон в книге всё ж подозрительно современен (с другой стороны, до «охолонь, братан!» дело вроде бы не дошло).

Несмотря на то, что «Лавр» — книга модная и гламурная (догадываюсь, из-за какого слова пришлось заказывать спецтираж с отличающейся обложкой — бо негоже патриархам благословлять скоромяку), читать можно: нормальный бестселлер, легко читаемая беллетристика. Сегодня, когда в моде (чтобы оправдать звание Третьего Рима) византийские двуяз-двуречь-двумыслие, а самая актуальная профессия — психиатр, наибольшим спросом пользуются именно такие развлекательные оптимистичные лубки. Конечно, забавно иной раз полистать какой-нибудь раскручиваемый РПЦ бестселлер — например, про попов, разваливающих Советский Союз. Сокрушать империю зла — дело конечно святое и душеспасительное, но такая вот фрейдистски прямолинейная история про мужика, решившего пройти земной путь вместо своей покойной возлюбленной? — попахивает чем-то нездоровым (даже опасаюсь за уши некоторых хомячков — так и до пожара недолго). Пропаганда традиционных ценностей? Ну-ну. Быть может, среди клерикалов и в почёте такие душещипательные истории, но жить всё же следует своей, а не заёмной, жизнью.

В каком жанре «Лавр»? — русская фэнтези? магреализм? Пожалуй, это мейнстрим на (какбы-) историческом фоне, с краткими экскурсами в фантастическое — игра, лёгкая литературная забава на тему славянских супергероев. Автор 100% не фантаст — его ясновидец не прорекает ничего масштабного, что выходило бы за границы современности, картины провидимого носят частный, бытовой характер. Кроме того, жанровый автор скорее наделил бы сверхспособностями только одного персонажа (фэнтезийный боливар не вынесет двоих!).

Первая четверть романа хороша и самодостаточна, но далее начинается балаган: в серьёзный в целом текст просачиваются хохмочки и бородатые анекдоты («Они, кстати, ещё не знают, что Русь — Древняя, но со временем разберутся»). Вкус и чувство меры начинают изменять (или просто замечаешь то, на что ранее не обращал внимания): «что вам здесь, цирк что ли?», «гармонией поверишь всю эту алгебру», «компетенции», «интеллигентный спутник», «экономическая составляющая» — лексикон для средневекового человека по меньшей мере странный (не засланный ли казачок-попаданец?), тем более что совсем недавно сей муж выражался аки вахляк из дремучей чащи. Появляются отступления, воспринимаемые как добавленные для объёма — другие времена, другие страны — каркас повествования сыплется, разрушается. Начинаясь почти с восторженной, оценка неуклонно понижается (первая часть-полторы — прекрасно, далее — увы! — по нисходящей).

Книга развлекательная, приключенческая и отчасти просветительская: помимо краткого экскурса в древнеславянскую языковую среду, повествуется о знахарстве, институте юродивых на Руси и паломничестве в град божий Иерусалим — лишний повод для РПЦ прибрать книгу к рукам и заняться её раскруткой (продукт в своей нише качественный, ничего дурного в этом нет). Полагаю, «Лавр» более понравится людям с религиозным складом.

Плюсы: неплохой язык и незаезженное пока использование древнеславянской лексики, лёгкое и увлекательное повествование.

Минусы: чрезмерная идилличность — почти нет противостояния добра и зла, противники героя либо стихийные (чума, смерть), либо случайные и недолговременные: столкнулись на минуту и разминулись затем навсегда — и соответственно слабее интрига.

Изображённому в «Лавре» святому поклоняются почти поголовно, хотя в реальности такого скорее сожгли бы на костре: исцеляет ведовством, языческими «гигиеной» и «интуицией», а не молитвой с крестом и осиянием. Было бы намного интересней почитать не житие святаго старца (коих довольно и в лесковских обработках — «Аскалонский злодей» и иже с ним) — а про обычного земного человека, в душе которого в равной бы мере боролись и хорошее и дурное.

. . . . . . . . . . . А где же обещанное чудо? Рождение нового человека — всегда чудо.

Имел завышенные ожидания насчет этого романа из-за его громкой репутации едва ли не лучшего произведения современной русской прозы. Причем что-то располагало меня к мысли о том, что это очень «языковая» литература, чуть ли не новый Саша Соколов.

В ожиданиях ошибся. Написано довольно просто, в основе своей это легкий жанр.

Разумеется, меня вовсе не смущает то, по поводу чего многие недоумевают, то есть анахронизмы (пресловутые пластиковые бутылки и современные словечки в речи людей конца 15 века). Смысл этого приема абсолютно – и я бы сказал слишком – понятен. Он не в том, что роман на самом деле – о современности, слегка замаскированной под Средневековье (как кто-то пишет). Скорее наоборот: автор хочет сказать, что Средневековье – не такое далекое, как может показаться; что люди чувствовали и переживали то же самое, просто выражали это иначе. Вот Водолазкин постоянно и сталкивает это «далекое» и «близкое» на уровне языка. Прием этот проговаривается и на тематическом уровне (в рассуждениях о несуществовании времени). Так что тут как раз есть определенная последовательность, единство формы и содержания. Но проблема в том, что замысел слишком очевиден. Как я уже говорил по другому поводу, в большой литературе всегда есть некоторая самодостаточность: будто она существует не для кого-то, не в расчете на чье-то восприятие, а сама по себе. Это не императив, а просто констатация.

И еще: почему-то «современный язык», которым В. оживляет дела давно минувших дней, неизменно отдает какой-то казенщиной. Несколько цитат навскидку: «Арсений понимал, что новое положение Устины делало ее еще более зависимой от него»; «Уединенное существование с Арсением было, безусловно, ее счастьем»; «Обстоятельства складываются так, что в ближайшее время моя жизнь прекратится»; «Мы фактически лишились дорог, которых в настоящем значении этого слова не было и раньше»; «Ввиду возможного конца света нового мора жители Пскова уже не ожидали»; «Многие жители Белозерского края не обращались потому, что ввиду возможного конца света не усматривали в том острой необходимости»; «…жизнь его ввиду возможного конца света предполагалась короткая и безрадостная».

Удивительно, что кому-то автор этих строк кажется блестящим стилистом. Мне же вспомнился знаменитый рассказ Чуковского про то, как после революции в изд-во «Всемирная литература» пришел бывший сенатор, знавший 10 языков, который предлагал свои услуги в качестве переводчика и представил перевод романтической сказки, где была такая фраза: «За неимением красной розы жизнь моя будет разбита». Горький (редактор) указал ему на стилистическую ошибку. Старик согласился, ушел, после чего принес переработанный вариант: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита». Боюсь, «стилизм» Водолазкина не так уж далек от стилевых находок этого горе-переводчика (которому я, к слову, сочувствую от всей души).

Конечно, в ходе чтения, когда я забыл о больших надеждах, мое впечатление несколько выровнялось.

Как мне представляется, автор взял за образец житийную литературу (в которой он наверняка специалист). «Лавр» – это осовремененный и беллетризованный агиографический рассказ с абсолютно положительным, без страха и упрека, героем и абсолютной однозначностью всех коллизий. В романе нет сколько-нибудь неоднозначных персонажей. Отрицательных тоже нет. Есть злодеи. Причем все они начинают каяться через пару страниц после совершения злодейства (за исключением предводителя мамлюков – совсем уж опереточного типа, неисправимого и опасного -- хотя как знать, может и он кается где-то в закадровом пространстве). Герои существуют в простом как пять копеек и каком-то благостном мире. Заметным диссонансом в этой благостности звучит финальная часть, которая мне и понравилась больше всего. Но общей агиографической манере она не противоречит.

Возникает вопрос: что же побуждает читателей и критиков оценивать этот в целом неплохой, но явно не шедевральный, не самый мастерский и не свободный от стереотипов массовой культуры (ведь он в значительной степени он состоит из клише -- не только языковых, но и сюжетных: мудрый дедушка-травник; преданный волк; вечная любовь; юродивый, читающий мысли; злодейский злодей; (не)благодарный люд) роман настолько высоко? У меня есть лишь один ответ: причина в пронизывающей его «духовности», которая однозначно ассоциируется с высоким культурным регистром. Герой-подвижник, верный первой и единственной любви и отринувший все земные блага во имя служения человечеству, – судя по всему, этим роман и загипнотизировал современную аудиторию, в том числе и «профессиональную».

Очень «книжный» и культурный роман в постэковской традиции, вызывающий уважение к автору и его эрудиции, однако в эмоциональном плане — пустоват. Собственно, изложить житие святого в современной терминологии с вкраплениями стилизованных древнерусских текстов — непростая задача и первые две части я все гадал: насколько возможно в принципе при всех дарованиях написать интересный и значимый роман про святого Древней Руси? Я колебался, многое свидетельствовало в пользу автора, но в третьей части Водолазкин свернул на привычную тропу архетипа путешествия странствия с традиционными поворотами, увеличением юмористической составляющей до анекдотов. Вспоминается и «Путь и шествие» Березина, а особенно «Баудолино», сходство и ссылки на который не то что не скрывается, но прямо-таки утрируется автором. Ну и по факту: симпатичная стилизация, коммерческая юмореска нарушила баланс жития и в четвертой части автор хоть и вернулся к более серьезной интонации, осадок от всяких там предсказаний и иных трюков сильно помешал восприятию книги как явления. Роман приятен и несложен в чтении, в нем много микроудач, авторские игры с чередованием манер изложения забавны, качество прозы во всяком случаае много выше чем у премированных в этом году лауреатов — а все же, как ни крути, по существу «Лавр» — постэковская завитушка на неосвоенном материале родного средневековья, никак ни значимое расссуждение о вечно актуальной связи с Богом, на что претендовал автор( судя по интервью). При всей неровности старая «Предтеча» Маканина, например, и интеллектуально и эмоционально более живая и интересная вариация на тему связи целителя с источником дарования

Для меня чтение этой книги явилось определённым опытом, потому что я никогда не читала описание жизни святого человека от начала и до последнего вздоха и даже более, кроме как статьи в энциклопедиях. Скажу, что читать было сложно. Нет, сам текст шёл легко несмотря на то, что в одном монологе речь героя могла переходить с понятного мне языка на чистейший древнерусский, с него на среднесоветский и постинтеллигентский. Меня это поначалу насторожило и даже возмутило, но потом смирилась – чего придираться то, таков выбор Автора. В целом то это помогло легко её прочесть.

Тяжело было воспринимать саму историю человека, слава которого была велика, ну в относительных рамках конечно, она заполняла весь обитаемый мир, ему, Лавру, нигде невозможно было от неё укрыться. А он всего то хотел пройти жизненный путь вместо своей Устины единственным доступным способом – вершить добрые дела от её имени, ведь от своего он не решился бы их сотворять. Мне не понятно почему Арсений решил, что именно таковым бы был путь Устины. Мне видится, что он настолько чувствовал себя виновным в смерти своей единственной, что уйти из жизни было бы для него самым лёгким, а этого он не мог допустить. Поэтому выбрал для себя путь самоотречения, изгнания, боли, страданий и слёз – для него это благо.

Самой интересной для меня была первая часть, где описываются его первые шаги в жизни с дедом в старом доме на окраине деревенского кладбища, его обучение врачеванию травами и многим необходимым вещам в деятельности лекаря. Именно в этой части в одно мгновение Арсений из молодого человека превратился в старца и другого возраста у него не было всю его жизнь. Потом идёт самая тяжёлая часть: самобичевание, изгнание из себя всех жизненных помыслов и человеческих потребностей, смирение и единственное желание – спасать человеческую жизнь, потому что её он считал самым ценным в мире. И не важно, что порой ему доставалось от тех же кого и спас. А далее восприятие пошло тяжелее: путешествии в Иерусалим, о том, как он лечил людей, как плакал каждый раз, когда не мог спасти чью–то жизнь и чувствовал себя виноватым в этом, он думал, что не так сильна была его молитва, об его молчании, об осознанном уходе в одиночество, об юродивых и провидцах. Всё это долго и однообразно.

Несмотря на то, что я легко прочла эту книгу мне её читать было не интересно и где–то даже неприятно. Как только я поняла, ещё в самом начале книги, о чём пойдёт речь, я ничего хорошего не ждала. А ведь согласитесь, что читать о том, где на каждой странице слёзы, болезнь, гной, бубоны, уды, смерть, стенания и прочее не особо то привлекательно. Даже если это жизнь святого. Я не прониклась книгой и её героями, они не вызвали у меня сочувствия и сопереживания. Я даже не смогла их себе представить воочию: ни Арсения, ни Устину, ни Амброджо. Они остались для меня набором букв, текстом, напечатанном на страницах. Для меня в этом романе не хватило живых, правдивых и точных деталей. Всё довольно туманно и однообразно. Но я отдаю должное стилю изложения книги – обширные цитаты древних текстов придают ему вес и значительность.

Помимо прочих достоинств, в книге сталкиваются минимум два языковых пласта: современный и архаичный. В книге ясно прослеживается тема относительности времени и абсолюта жизни вечной, и разновременная речь персонажей, а также ткань авторского текста, превосходно работают на раскрытие темы и воплощение идеи. «Жития святых», рассказанные человеком из будущего, в котором мы живем.

В полном восхищении от «Авиатора», взялся за «Лавра». С некоторым трепетом, не скрою, как никак книга-победитель.

Водолазкин – потрясающий медиевист. Ему удалось показать то, что пытались объяснить другие исторические романисты – средневековье это не дома, кафтаны и кареты, а Бог и Духовность. Они не просто пронизывали бытие человека, они связывают воедино предметы и явления, время и пространство, заменяя собой законы физики, социологии, экономики — на протяжении сотен лет и вполне успешно. Другие авторы тоже постоянно говорили об этом, но – лишь говорили. Водолазкин – в это ощущение погрузил. «Лавр» книга-атмосфера, и именно средневековье в ней главный герой.

Попробую объяснить. Возьмём «Имя Розы» – из этой книги мы потрясающе узнаем средневековье, но с несколько научно-исторической точки зрения (не даром оно описано глазами пусть монаха-бенедиктинца, но учёного, то есть человека, чуть приподнятого над современниками и приближенного к нам – людям будущего, людям иного мироощущения). Средневековье же остается лишь антуражем, в котором двигаются главные герои, законами, по которым они движутся и границами, за которые они выйти не могут. Мы следим за людьми.

Хорошо, возьмём пример менее сюжетный – Иванов, «Сердце Пармы». И тут в центре – человек. Становление его и воля, которой он подчиняет природу, творя Средневековье вокруг себя. В «Лавре» же Арсений – просто бот, дистанционная камера, глазами которой мы Средневековье наблюдаем. Становление героя?.. Наверное, только в первой части, а дальше я перестал чувствовать живого человека. Поступки его филигранно мотивированы, тут никакой критики, но всё равно видишь за ними не потребности героя, а волю автора, который – галопом по европам – тычет Арсения (а точнее – нас в аресениевой голове) в разные средневековые уголки и разные подвижнические ситуации дабы написать масштабное полотно.

Полотно получилось, спору нет. Статичная картина, абсолютно реалистичная, наполненная атмосферой и абсолютно зримая. Картина, не кино. Полный жизни вдох. Кадр длиною в человеческую жизнь.

Книга великолепная, но, на мой взгляд, «Мысленный волк», конкурировавший с «Лавром» за «Большую книгу», намного сильнее по воздействию на читателя.

Восхитительная книга. Никому не берусь ее советовать. Люди, которые не врубятся, только обидятся; люди, которые врубятся, скорее всего не будут мне благодарны, потому что функционировать-то надо как-то, а из этой медленности выныривать и выныривать.

Беззвучная, неподвижная и ослепительно белая.

Состояние ума, по которому я скучаю неимоверно, хотя знакома с ним, ну так, почти шапочно.

Фактически о том же, о чем кимовский «Отец-лес», только там было триста страниц битья головой в полуприкрытую позитивизмом дверь, а здесь просто внимательное созерцание того, что за дверью. Кстати, как и «Отец-лес», вовсе не претендует на историческую точность. На ощущение времени — да; но ощущение времени на сегодняшнем развитии науки (я говорю не столько о машине времени, сколько о устойчивом моделировании специфики психических процессов на основе социальных данных. Пардон за наукообразие. Это уже понятно, что возможно, просто пока не алгоритмизировано, а нет воспроизводимости — нет валидности. Так что можно только ВЕРИТЬ\НЕ ВЕРИТЬ, угадал Водолазкин или нет). И ощущение времени, имхо, есть, и ощущение аутистических черт святости («Мало денег? Начальник скотина? Прохожие толкаются? Нет, не слышал.»)

Так-то великая вещь, да. И внутренний стеб ровно настолько чтобы не впасть в сюсюканье. Метод, блестяще, но не так заметно использованный Хайнлайном в «Чужаке». Если что-то чуждо описываемому контексту, но непонятно (непонятно большинству участников контекста) почему внятно некоторым его участникам, почему не использовать современную речь? И даже сленг, если это сленг читателя? Нет, всем понятно, что ангелы и юродивые скорее перетирают на древнееврейском или, не исключаю, арамейском, но вот это «и вдруг степень внятности резко подскочила» как вы арамейским дадите? Щас... «И время встало навсегда, поскольку время стоит, а он сказал, что в понедельник шеф собрался на Крит, короче надо до отъезда заскочить к нему работу забрать...» И перемигивания с парой десятков традиций, тоже, скорее, чтобы не забывать, где читатель-то находится и что от читателя требуется. Это же вам не девочки Лидделл, которые проснулись и все в порядке, сказка лопнула. Отсюда же надо как-то домой возвращаться, не утратив верификации увиденного. Так что постмодернизм, в данном случае, не игра ума, а система тросов и канатов, увязывающая _ресурсное_ _состояние_ и то, что мы привыкли считать обыденным мышлением — чтобы можно было и выйти без разрыва шаблона, и потом обратиться сюда, не прибегая к многолетним экспериментам над собой.

Никак не мог понять, что смущает меня в данном опусе. Потом понял — это эпигонство по отношению к «Имени розы» Умберто Эко. По сути в данном творении нет ощущения живого огня. Алексею Николаевичу Толстому в своем романе удалось передать эпоху и образы Петра Первого. Пушкин и Мусоргский гениально воссоздали Бориса Годунова. В «Лавре» нет живого начала.

«Лавр» – это история средневекового русского человека, работавшего врачом и ставшего святым. Автор показывает его в четырех периодах жизни: мифопоэтическое детство, юродивая молодость, паломничество к святым местам и отшельничество.

Пока я читал первую часть, у меня было подозрение, что Евгений Германович воспроизводит лубок, поскольку там и простецкий стиль, и сказочные мотивы, и скабрезности, и внезапные вкрапления как на древнерусском, так и на современном просторечии (путаница штилей). Однако во второй части, где герой из-за пережитой трагедии стал юродивым и много лет творил чудеса, выяснилось, что у каждой части свой жанр: за лубком следует житие юродивого, затем жанр путешествия, затем житие отшельника.

В университете я очень любил и историческую грамматику, и древнерусскую литературу, поэтому получил очень много удовольствия от того, как точно и естественно Водолазкин пишет историю средневековыми жанрами и средневековым русским языком. При этом текст идеально доступный для любого читателя за счет простоты и ясности стиля. Вставки на древнерусском редкие и понятные, а в остальном текст написан короткими предложениями с яркими фразами.

Еще в нем есть совершенно хулиганские вставки канцелярита и выражений XXI века, которые точно являются не багом, а фичей: по мастерству работы с текстом видно, что автор при желании мог бы весь роман написать языком XV века, но ему требовалось не щегольнуть, а рассказать вечную историю. Для ее передачи и необходима стилевая окрошка: слова из разных времен, соединяясь, говорят о вневременном.

История же в романе, не побоюсь этого слова, восхитительная (мне больше всего по душе пришлась часть о юродстве и чудесах). По сути, она о том, как тяжело быть супергероем, если же говорить по-средневековому – спасителем. Спасителей мало, попавших в беду много, и сил одного сколько угодно талантливого врача или чудотворящего святого на них не хватит. Подчас сил не хватает даже на самых близких.

Однако ответственности спасителя это не уменьшает, как и его боли из-за того, что всех спасти не получится, а отказаться от призвания супергерой не может. Обретение силы, осознание ее границ, смирение, прозрение, любовь и ненависть спасенных – Водолазкин показывает весь путь спасителя до самой смерти.

Я весьма удивлен, что эта от начала до конца православная книга снискала всеобщую любовь, поскольку в литературном бомонде у нас все-таки принято быть атеистами и критиковать чужую религиозность. В «Лавре» показан прекрасный мир, где христианство реально, где есть и чудеса, и святые, где истинная вера с горчичное зерно действительно позволяет рушить горы в моря. Я бы такие книги читал и читал, они напоминают мне о том, как прекрасно верить в Бога. Обязательно буду перечитывать, и всем советую.

Какая ж это навязчивая православная чушь. Как будто при рождении тебе на спину взваливают непосильный крест, тяни, мол, не вякай, а в конце — гиена огненная. Ни радости, ни просвета. Всюду гной, бубоны и коровьи лепешки. Если Веру не утратишь, откроются врата Господни, а так — нет. Странная концепция. Ну, это удел теологов.

Теперь к товарищу Водолазкину. Отсутствие глубины в мыслях, как, собственно, и мыслей. Побольше грязи, поменьше солнца. У него и герои, вроде бы, все святые, но какие-то заморыши согбенные, будто черви пресмыкающиеся. Видимо так изливается любовь к Господу. В целом, идея была неплоха, только автор не писатель совсем, он дровосек. Сварганил утлое суденышко под присмотром идейных наставников и решил укатить в закат, да тяжесть греха пролетарского утащила на дно.

Давно с таким удовольствием не читал книгу. Даже не могу сказать, чем именно так привлекает книга – стилем изложения, когда герои от старославянского очень естественно переходят на манеру изложения выпускников ВУЗА XX века, и обратно. Или самой историей жизни главного героя, его трансформации от деревенского лекаря через блаженного до святого. И хотя автор совершенно не позиционирует произведение как исторический роман, ты проникаешься всей этой атмосферой средневекового Белозерска и Пскова, Иерусалима и глухой деревни. Одна из лучших прочитанных за последнее время книг.

17 мая 2014 я дочитала «Лавр» Евгения Водолазкина, о котором так много говорили все, кому не лень.

http://roman-shmarakov.livejournal.com/669025.html — тут можно ознакомиться с мнением человека, обременённым филологическим образованием, блестящим знанием латыни и других языков, литературным талантом и прочая (нет, сарказма ни малейшего — просто факты, как они есть).

Спорить с мнением не собираюсь — у меня нет достойной аргументации. Тем более, отзыв, скорее всего, правильный :

«Люди, рассуждающие так: «Древнерусские жанры — это хорошо, только вот этот лаконизм и аскетичность, это ни к чему; давайте набузуем сюда живой и полнокровной изобразительности, и у нас выйдет еще лучше», не понимают, что этот лаконизм и составляет суть жанра и что, отказавшись от него, они получают на выходе точно тот же продукт, который получился бы без всяких жестов в сторону Древней Руси, — дежурный суп из сувенирного топора в масштабе 1:43.»

Наверно, всё так и есть.

Только вот в чём закавыка: читая роман, я почему-то совершенно не задумывалась о его литературных достоинствах (недостатках). Мне тупо понравился текст, сюжет, персонажи и мелкое хулиганство («что в вымени тебе моём», «в королевстве Польском всё есть» и прочие «цитаты»). А ещё больше — авторская интонация, мягкая, без высокомерия. Книга оставила удивительно доброе и светлое впечатление, хотя описывала довольно мрачные события.

Отметила ещё один яркий признак своей читательской деградации: рекомендация протоиерея Андрея Ткачёва и «Гран-при международного православного форума «Несвятые святые»» (я купила доптираж, уже с другими надписями на обложке, к тому же — на предпасхальной ярмарке) была для меня более значимой, чем премия «Большая книга».

В комментариях по ссылке книгу характеризовали как «утешительный роман» и «новый подвид дамского романа для интеллигентных женщин». На статус «интеллигентной женщины» давно не претендую;-))), роман действительно утешительный.

То, что человеку дается по силе его, и есть наилучшее. А что сверх силы, то, любовь моя, не полезно.

Это великая книга. Я не говорю «интересная» или «занятная», или даже «полезная», ибо много ли пользы в очередной раз убедиться: свет жестокосерд, а люди грешны и хотят такими оставаться, пусть только кто-то сторонний возьмет на себя груз их грехов. Великая, потому что значимость успеха, выражаемого внешней атрибутикой: должность, размер годового бонуса, стоимость авто — перемалывает мукой и развеивает по ветру. «Для тех, кто прочитал и проникся, — возразят, — И множественно плакал над вымыслом: в троллейбусе или поджаривая свинину в винном соусе; дабы, описав подробно процесс слезоточения, поместиться на топовую позицию сайта книголюбов и собрать много лайков».

Что с того, главное — плакал. Ты вот не плакала, хотя душа саднила, случалось. А случалось поднималась со дна ее муть недовольства: ну что он все талдычит про этого Арсения, ну был врач, ну не сумел сберечь любимой женщины и ребенка. так и никто бы на его месте не сумел. Ну позволил умереть без покаяния и чувствовал за собой вину (хотя ни Божий суд, ни человеческий, вины его в произошедшем не усмотрел бы). Но тут ведь какою мерою меряете, такою же вам и отмеряется, а врач Устин, бывший прежде Арсением, мерил себе самой высокой. «И оттого нет дела, что свет жестокосерд»

Отчего не остаться было в Белозерье со спасенной твоим радением благочестивой Ксенией и сыном ее, сколь много пользы мог бы принести страждущим, осененный княжьим благоволением? А мальчик стал бы твоим учеником, как ты в свое время учился у Христофора. Что же ты, Арсение, прозвищем Рукинец, не позаботился о руках, в кои передашь великий дар врачевания? Сказано, что зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике и светит она всем в доме, зачем свою свечу волок по трущобам и медвежьим углам?

Помнишь, во время паломничества в Иерусалим, ты взял исповедь стражника Власия и понес ее ко Престолу Господню? Отчего того же не сделал для для любимой Устины? Потому что у всего сущего есть причина, а есть повод. И великая любовь с великим покаянием были для тебя, боюсь, лишь поводом, а причиною то, что именно такой вид служения уготован был тебе от веку: через смрад и гной, убожество и нищету; в тех условиях, где дар твой не мог раскрыться и расцвести полной мерой — не цветут розы в скудельнице.

картинка majj-s

В чем же величие книги? В том, что Мир после нее не будет уже прежним. Неважно при том, сколько прочитавших плакали, а у скольких только душа саднила, да припомнились перед сном грехи, которые и за грехи не считали. Неважно сколько действительно прочли, а сколько лишь похваляются (а таких большинство, вот уж не постичь мне причин, по которым люди стремятся слыть читающими, в действительности таковыми не будучи). Неважно даже, что количество просто слышавших о романе по отношению к общему количеству русскоговорящего народонаселения исчезающе мало. По-настоящему сильные артефакты делают свою работу ежедневного незаметного держания мира независимо от того, верит в них мир или нет, знает о них или не знает.

Ибо Бог держит мир в руце своей, не заботясь о том, верит ли мир в него. А книга делает Божью работу.

По ходу текста чувствуется довольно сильное изменение стиля — причем не качественно, а, скорее, количественное: первая и последняя трети — более сдержанные, в «русском духе», что называется, посконно-домотканые. Нечастые вкрапления более «фривольных» фразочек из нашей с вами современности выглядят не то чтобы чужеродно, но можно было и вовсе без них обойтись — их как-то недостаточно, чтобы создать «облегченный», слегка комический эффект, который достигается ровно таким же смешением стилей, но в более гармоничных пропорциях, в середине романа (Псков и паломничество в Иерусалим). А вот набранную автором «высоту» они мгновенно снижают, и в итоге не совсем ясно, чего же автор хотел достичь на самом деле (к примеру, когда тихий древнерусский отшельник ни с того ни с сего начинает разговаривать цитатками из «Маленького принца», сидишь и думаешь: и зачем ты это сделал?). В средней части, повторюсь, все это древнерусское более гармонично сочетается с другими ингредиентами — возрожденческо-итальянским и скептически-современным, создавая ощущение приближения к современному читателю, убирая лишнюю пафосность и, простите, занудство. Текст становится каким-то легким и домашним, что ли, и читать его приятно. Особенно хорош юродивый Фома. Если бы автор выдержал весь текст в этой стилистике — на мой вкус он был бы куда лучше, но, увы, не вышло бы тогда сделать его таким слепо-трагическим, со всем этим пафосом вечной расплаты за погибшую женщину, просто потому, что стилистика слишком уж жизнеутвердающа по сути своей. Мне она по эмоциональному впечатлению напомнила больше всего «Современный патерик» Кучерской; понятно, что технические возможности Водолазкина гораздо больше, в силу профессиональных причин, прежде всего, но дело не в них, а в том отношении к предмету, которое сквозит в обоих текстах: уважительное, но при этом слегка насмешливое. Так можно относиться к своим очень уважаемым, но близким родственникам.

Увы, арка начала и конца, которая замыкается логически (вначале книги у героя погибает при родах женщина и ребенок, в конце он спасает посторонюю беременную женщину и помогает ей благополучно разрешиться), кажется слишком банальной и пафосной по сравнению со стилистикой и вообще всей «интеллектуальной» стороной текста. Это слишком exploitation и слишком прямолинейно, особенно в сравнении с другими тонкими моментами текста. Убрать эти два эпизода и оставить героя просто прожить свою замечательную жизнь, без скрытых трагедий и скелетов в шкафу — было бы куда гармоничнее. Правда, возможно, произвело бы меньше впечатления на ряд читателей, которые лучше понимают на уровне «кровь и смерть». Но, увы, план «кровь, смерть и МРАЧНОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ!!!111» примерно никак не сочетается с планом «радостная вера, чудеса и прозрение будущего», как бы автор ни пытался это сделать. Более того, первый из них отдает, в общем, изрядной банальщиной, не говоря уж о том, что у него плохая репутация — обычно им злоупотребляют люди, мягко скажем, не имеющие о предмете особых знаний, а также пытающиеся за счет всего этого дешевенького антуража привлечь категорию читателей из «фэнтези меча и магии». Понятно, что смерть везде, и с нами тоже, но это вопрос подачи, и в данном случае с автора совершенно другой спрос именно потому, что он-то профессионал и свой предмет знает (лучше, чем большинство читателей).

Мне как-то даже жаль, что оставленное книгой впечатление получилось почти исключительно стилистическое, не сюжетное, не эмоциональное. Про сюжет я уже сказала — извините, поход длиною в жизнь от одной погибшей женщины к другой спасенной применительно к этому конкретному роману мне кажется каким-то неловким упрощением. Эмоционально меня задевали только моменты, которые были одновременно и очень удачны стилистически, из категории «радостные чудеса» — все эти забавные объяснения юродивого Фомы и наставления Иннокентия. Герою не посочувствуешь: он не в своих руках находится, а в руках Божьих, очевидно, так что с ним все происходит по крайней мере «как надо». Женщинам его — тем более, и так понятно, что это не люди, а функции, сначала — чтобы герою было плохо и можно было дать толчок развитию сюжета, потом — чтобы герой наконец «искупил» и можно было аккуратно сворачиваться. Волка только жалко.