Действительность удивительнее ...


  Действительность удивительнее любой фантастики

Беседа писателей-фантастов Владимира Михайлова и Алексея Калугина.

Алексей Калугин: Российская фантастика имеет глубокие и давние литературные корни. Наверное, не удастся вспомнить ни одного представителя классической литературы, который в той или иной форме не использовал в своем творчестве элементы фантастики. И все же, по моему мнению, как жанр фантастика в России определилась только в последнее десятилетие. За это время всем нам, как авторам, так и читателям, пришлось освоить огромный пласт ранее неизвестной нам мировой фантастики и найти свое место в литературе. Вы, Владимир Дмитриевич, первую фантастическую повесть «Особая необходимость» написали еще в 1962-м году. Возможно, у Вас есть иное мнение?

Владимир Михайлов: Думаю, что не все классики прибегали к фантастике — Тургенев, например, кажется, этим не грешил, или А.Н.Островский. Но это не суть важно: большинство всё же оставило в ней свой след, включая даже такого могучего реалиста, как Лев Толстой. Вероятно, пресловутой «русской душе», российскому духу, образу мыслей фантастичность свойственна, так сказать, генетически, и это никак не могло не найти отражения в литературе. Так что ничего удивительного нет в том, что со временем российская фантастика стала заметной и достаточно мощной частью литературного процесса вообще.

Но если говорить о хронологии, то я не стал бы привязывать определение фантастики, как жанра, именно к последнему десятилетию. Наверное, правильнее будет начинать отсчёт современной русскоязычной фантастики всё же с шестидесятых голов ХХ века, а точнее — даже со второй половины пятидесятых.

Самая заметная веха, от которой можно вести историю — конечно, «Туманность Андромеды» И.Ефремова, сразу сделавшая интерес читателя к фантастике массовым. Эта книга как бы обозначила основные параметры русской фантастики на будущие десятилетия: она ни в коем случае не была подражательной, скорее полемизировала с западной фантастикой. Далее начали выходить сборника рассказов советских фантастов — например, «Дорога в сто парсеков» — 1959, «Страна багровых туч» Стругацких — в том же году: А в шестидесятых — уже, наверное, не менее двух десятков авторов выступили со своими произведениями в этой области литературы, и одновременно — с 1960 года — начали издаваться и переводы американских фантастов и Лема, который сам по себе стоит иной национальной фантастики. Тогда же издавалась и 24-хтомная «Библиотека современной фантастики», и выпуски издательства «Знание» — а вскоре и серия издательства «Мир», познакомившая нас с действительно классическими произведениями зарубежной фантастики. Тогда же возникла у нас и критика НФ, своим существованием как бы подтвердившая, что фантастика стала серьёзной частью русской литературы. Так что я полагаю, что фантастика определилась у нас за сорок лет до начала последнего десятилетия.

Алексей Калугин: Вал англо-американской фантастики, в котором были и подлинные шедевры, и ничего не стоящие романы-однодневки, захлестнул российский книжный рынок сразу после того, как были сняты идеологические запреты. В то время казалось, что об отечественной фантастике издатели забыли надолго, если не навсегда. Но, начиная с 1996-го года, российская фантастика начала шаг за шагом, планомерно отвоевывать позиции у переводной. К настоящему моменту отечественной фантастики, как новых книг, так и переизданий, на книжном рынке значительно больше, чем переводов. Что любопытно, такого не произошло ни в одной другой стране бывшего соц. лагеря. В Польше, Венгрии, Чехии, Болгарии, Эстонии, Литве, да где угодно, полки книжных магазинов забиты переводами англо-американской фантастики, а свои авторы издаются крайне редко, мизерными тиражами.

Владимир Михайлов: Англоязычная фантастика стала доступной для нас — и, повторяю, в лучшей своей части — ещё до того, как перестали существовать идеологические рамки; это — несомненная заслуга наших издателей. По собственному опыту знаю, что люди, надзиравшие за литературой, не очень хорошо разбирались в фантастике, так что ущерб, понесённый тогда фантастикой, был, конечно, заметным, но не смертельным — если говорить о вещах написанных, но задержанных на пути к читателю. Другое дело — вряд ли можно определить те потери, которые мы понесли от того, что очень многие вещи не были написаны: у большинства из нас «внутренний редактор» работал на совесть, поскольку фантастика — жанр очень актуальный, и писать её «впрок», в стол, мало у кого получалось. Правда, тут не раз выручал «Самиздат».

Что же касается того, что наша фантастика отвоевала своё место под солнцем у переводной литературы — мне этот процесс кажется совершенно естественным. Вначале издатели руководствовались давно укоренившимся у нас воззрением: заграничное — значит, в любом случае лучше нашего. На деле же это правило, справедливое, скажем, для автомобилей, на литературу не распространяется — и никогда не распространялось, в том числе и на фантастику. А решающую роль, как и всегда в условиях рынка, сыграло мнение потребителя — то есть читателя. Убедившись в том, что наше продаётся не хуже, а обходится, я думаю, дешевле (хотя бы потому, что переводчику платить не надо), издатели повернулись лицом к отечественному автору; автор же, ощутив такое к себе внимание, какого прежде не бывало, был рад стараться. Если же говорить о других стран бывшего Варшавского пакта — то есть ли у них имена, которые можно всерьёз и надолго противопоставлять тем же американцам? Правда, тут не очень срабатывает диалектика: количество далеко не всегда переходит в качество. Думаю, что в нашей фантастике число произведений, которые можно с полным правом отнести к художественной литературе, написанных в 60-е — 70-е годы вряд ли уступает (это очень деликатный оборот речи) количеству вещей такого качества, написанных в наши дни. Что делать, рынок тоже подчинён физике, и то, что выигрывается в одном, неизбежно теряется в другом. Приходится с этим смириться.

Алексей Калугин: На сегодняшний день я бы выделил два основные течения в российской фантастике. Первое, это чисто коммерческие книги, в которых так или иначе используется фантастическая атрибутика. Чаще всего это весьма незамысловатое чтиво, собранное из готовых сюжетных блоков. Второе, это разработка новых идей в рамках классической школы русской литературы. Между прочим, роман, как форма литературного произведения, выжил в России только благодаря фантастам, которые весьма умело с ним работают.

Владимир Михайлов: В фантастике тоже была пора, когда роман почти совсем исчез с прилавков. Сейчас — наоборот, в дефиците малые формы. В том, что роман не только уцелел, но и расцвёл — безусловно, заслуга коммерческих издателей. Хотя сейчас и рассказ оживает — и потому, что растёт число НФ-журналов, и по той причине, что издатели перестали бойкотировать сборники, поскольку читательский интерес к малым формам стал оживать. Литературный процесс тоже цикличен, и читательский вкус варьирует в определённом ритме.

Алексей Калугин: Владимир Дмитриевич, Вы, наверное, обращали внимание на то, что в последнее время среди российских фантастов все более популярной становится так называемая социальная фантастика, когда в романе моделируется тот или иной вариант развития общества, в котором мы живем. И очень часто рассматривается вариант недалекого будущего. Неужели наша действительность настолько фантастична?

Владимир Михайлов: Думаю, дело тут не столько в фантастичности нашей действительности, сколько, с одной стороны, всё в том же читательском интересе, с другой же — я бы сказал, в программе, заложенной в самой русской литературе. Она, самое малое, пару веков была «владычицей дум» русского общества, сейчас же стоит куда ближе к развлечению. Её, литературу — а это, несомненно, живой организм — не устраивает, это не соответствует её природе. Тут я имею в виду не только и не столько фантастику; «основное русло» регрессировало куда больше. Так вот, явление русской литературы стремится — быть может, так сказать, подсознательно — к возвращению своих утерянных позиций. А в фантастике это более заметно именно потому, что, как я уже говорил, она — авангард литературы, её разведка, дозор, которому приходится первому сталкиваться со всем, что находится на пути. А чтобы стать пусть не властительницей дум, но для начала их соучастницей, нужно говорить на тему, которая волнует человека прежде всего; и эта тема сегодня неизбежно социальна. Потому что люди уже осознали: самое важное — не то, какие ещё совершатся открытия и изобретения, но другое: кем, как и для чего эти открытия и изобретения будут использоваться: на благо или во вред. А поиски ответа на этот вопрос непроизвольно выводит к проблемам общества, его структуры, характера власти, прав человека (в том числе и на контроль за действиями власти и её ограничение), и так далее. Именно у нас и именно сегодня эта проблематика наиболее актуальна, поскольку мы сейчас — как гусеница в коконе, которая уже расплавилась, превратившись в этакое желе, а процесс возникновения из этого месива взрослой бабочки ещё далеко не завершён, и какая именно бабочка в конце концов из кокона вылезет — сказать трудно, но предполагать можно и нужно. Вот и множится и писательский, и читательский интерес к социальной фантастике — тем более, что в российской НФ у этого ствола давние и мощные корни. Для меня лично именно эта ветвь фантастики представляется наиболее интересной, и в меру своих сил стараюсь работать в этом направлении.

Алексей Калугин: То, что сейчас выходит огромное количество новых фантастических книг, то, что постоянно появляются новые авторы, меня только радует. Пусть не каждая книга шедевр, зато каждый может найти для себя роман по вкусу. Меня, например, едва ли не до слез умиляет примитив фэнтези отечественного производства, и страшно пугает уродливая прямолинейность книг из бесконечного цикла «Фантастический боевик».

Владимир Михайлов: Что касается фэнтези — тут я пас: не люблю и давно уже не читаю.

 

источник: www.alekseykalugin.ru


⇑ Наверх