Немезида — богиня возмездия

Ты не вылечишь мир, и в этом все дело.

Пусть спасет лишь того, кого можно спасти

Доктор твоего тела

Из разговора со свекровью: «Женщина без маски в очереди на кассу в магазине. Спрашиваю: Вы почему не надели в общественном месте маску? — А я не болею, — говорит. — Но я-то этого не знаю.» Права в этой ситуации не неизвестная ковид-диссидентка, а моя благонамеренная свекровь. Да, с непривычки в них неудобно и резко падает координация, и похоже на собачий намордник (чивоуштам). Но маски создают дополнительный барьер между носителем вируса, который может и не подозревать о своей несчастной особенности, и окружающими.

Как это случилось с Юджином Кантором, по прозвищу «Бакки» (бычок), школьным преподавателем физкультуры в еврейском квартале Ньюарка жарким летом 1944. Призывная комиссия забраковала крепкого спортивного парня по зрению, и он вынужден отсиживаться на гражданке, в то время, как школьные друзья воюют. Что ж, значит нужно стать лучшим здесь, выполнять свой долг с полной отдачей и заботиться о доверенных его попечению детях со всей возможной ответственностью.

Он трудится, став кумиром мальчишек, которые приходят на летнюю спортивную площадку, чтобы играть в софтбол. У него такая забавная походка культуриста — вроде как, мышцы распирают, над которой сейчас стендаперы потешаются. Но тогда пацаны бессознательно подражали Бакки и в этом. И страх заражения полиомиелитом присутствует, конечно, но такой, приглушенный — в нашем-то районе, тьфу-тьфу, случаев нет.

А в середине прошлого века в Штатах сезонные эпидемии полиомиелита приняли масштаб национального бедствия, и к моменту начала событий в скученном, не идеальном с точки зрения санитарии-гигиены Нью-Йорке болели уже многие. Итальянский квартал был одним из самых массовых очагов. Когда вечером одного дня к площадке подъезжает драндулет с целой кучей самого бандитского вида итальяшек, которые говорят, что привезли евреям полио, принимаясь демонстративно харкать, Бакки один встает против них. Твердо, хотя вежливо дает отпор опасной толпе.

Герой. А буквально через день — два случая заражения, словно итальянцы, впрямь, принесли заразу. Оба мальчика умирают. Что толку, что Бакки собственноручно драит полы и туалеты с концентрированной карболкой, едва не обжигая дыхательные пути (хлорка, вирус полиомиелита убивает хлорка, но они тогда этого не знали). Еще зараженные дети, и еще, и снова. Хочется защитить, спасти, но как? И сам ходишь под дамокловым мечом — да, взрослые болеют редко, но случается ведь.

Когда звонит возлюбленная Юджина с известием, что освободилась вакансия инструктора по плаванию в летнем лагере в озерном краю, где она работает. Там приятное тепло, а не удушающий городской жар, и — главное — никто не слышал о полио. Когда она звонит, только приехать нужно срочно, такие вакансии не ждут, то единственное, что удерживает Бакки — ответственность перед детьми. Как он их бросит? Но ходят упорные слухи о закрытии мэром спортивных площадок в профилактических целях, а значит, не будет большого греха, если он уедет, правда?

Филип Рот мастер создания драматических коллизий из простых, на первый взгляд, житейских ситуаций. Что уж говорить о случаях, когда трагедия разлита в воздухе. Эта история рассказана от лица одного из мальчиков, посещавших в то лето площадку, из тех, кто заразился полио; перенеся, остался инвалидом — иногда передвигается с тростью, чаще на коляске; нашел свое место в жизни в проектировании и обустройстве зон для людей с ограниченными возможностями. Пандусы, расширенные под коляску дверные проемы и поручни в квартирах, подъемники и пандусы в общественных местах. Не то, чтобы они с партнером гребли деньги лопатой, но фирма с репутацией, солидная и уважаемая.

Серьезная проработка темы травмы, физических и психологических последствий инвалидности. Роман тяжелый, еще и потому, что, в отличие от героя-рассказчика, главного героя, произошедшее с ним сломало. Он так и не смог простить себе, что, будучи бессимптомным носителем, стал источником заражения для тех, с кем был в контакте. Прочти я эту книгу год назад, когда мы не могли подумать, что окажемся в сегодняшней ситуации, пронизанной ужасом заражения, выводы были бы другими. Но сейчас, главный — берегите себя и окружающих, носите маски. Уподобляться тифозной Мэри не стоит в любом случае.

Но бывают завистливы боги

Я любил тебя больше, чем ангелов и Самого. И поэтому дальше сейчас от тебя, чем от них обоих

«Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом» — сказал устами Фамусова Александр Сергеевич, продолжив ряд стенающих родителей. Начатый еще сказками, где капризы своевольной царевны губят имевших неосторожность оказаться рядом, приводя отца в отчаяние. Позже, на границе тысячелетий, взойдет звезда тетки не первой молодости, которая будет строчить с пулеметной скоростью дамские детективы сомнительного качества. Литературоведы и критики станут недоумевать, в чем феномен Донцовой, сойдутся на том, что народ наш темен. Не поняв, что дело в одной из базовых концепций Дашутки: «вы не виноваты, что они такие».

На осине порой вырастают апельсины, а яблоко от яблони может очень далеко упасть. Вы не виноваты, что он/она получился/лась таким/такой. Вы порядочные люди, вы всегда были хорошими родителями и делали все, чтобы дети росли умными и сильными, здоровыми и счастливыми. Вы не спали ночами у их кроваток. Вы отказывали себе в малых и крупных удовольствиях, чтобы у них было все, чего вы не получали в своем детстве. Вы оплачивали их занятия спортом и развитие творческих способностей. Вы трудились, созидая то, что можно было бы передать им по наследству. Нет, вы не творили из них кумира, не баловали сверх меры, с детства приучали к труду, и своим примером воспитывали.

Да вот же, посмотрите, второй, третий ребенок воспитывался в тех же условиях, а вырос совершенно нормальным. Но почему он/она такой/такая? Не мучай себя. Просто так есть. Это карма. Ты не виноват, не ищи все время, в каком месте совершил ошибку, не взваливай на себя крест тяжелее, чем тебе по силам нести. Что выросло, то выросло. С этим трудно жить, но с этим надо научиться жить. Филип Рот не дает своему герою этого немудрящего утешения. Снова, и снова, и снова проводит его сквозь круги родительского ада, в которых все грехи детей падают на головы отцов.

Жестокий, как ветхозаветный Яхве, признает заслуживающим доверия лишь учение Зигмунда нашего Фройда о детских психотравмах, вольно или невольно нанесенных родительской сексуальностью. И за эту гранитную непреклонность не люблю «Американской пасторали». За все остальное обожаю. Право, есть за что. За прекрасного Сеймура (Шведа) Лейвоу, еврейского мальчика, мечтавшего стать лучшим в деле изготовления кожаных перчаток, и ставшего им. За то, что из книги узнала об перчаточном производстве больше, чем за всю предыдущую жизнь и за то, что манера, в какой мне об этом рассказали — настоящий гимн созидательному труду, поэма.

За его жену, красавицу Доун, дочь простого ирландского водопроводчика которая готовилась стать учительницей музыки, но решила попробовать силы в конкурсе красоты, чтобы иметь возможность помочь брату с оплатой колледжа (и чтобы доказать миру, что она чего-то стоит). А победив на этапе штата, продолжила борьбу за титул мисс Америка. Не выиграла, но и о закулисье конкурса, благодаря роману, знаю теперь много,и это хорошие знания, не скандальные, не желтоватые и не с душком. Просто такая работа в индустрии красоты. Жесткая до жестокости и требующая немыслимой самодисциплины. А после, будучи женой обеспеченного человека без необходимости трудиться ради хлебе насущного, Доун создаст ферму.

А еще после, потерпев сокрушительное фиаско во всем, связанном с первым браком, Швед найдет мужество и силы воссоздать свою жизнь из руин. Будет новый счастливый брак, и трое замечательных сыновей. А Мерри, словно бы пришедшей в мир с одной целью — разрушить жизнь всех, кто ее любит — не будет. Просто такая карма

Отличная книга. Горькая, глубокая и жестокая. И такая неожиданно актуальная, спустя двадцать три года, в части шварцев (кто понимает). Филип Рот мощь.

Это вот называется выглаживающей машиной, а то — натяжным устройством, ты называешься детка, а я называюсь папа, это называется жизнью, а то — смертью, это — безумием, то — горем, это — адом, чистейшим адом, и, чтобы выдержать это бремя, нужно быть крепко связанным с жизнью, это называется «вести себя так, словно ничего не случилось», а то — «сполна заплатить, бог лишь знает за что»

Импринтинг

У него голос неправильный. Он не знает их вороньего языка. Им это ох как не понравилось. Потом он вернулся ко мне — я снаружи стояла, не уходила. А то прикончили бы его.

- Вот что получается, когда растешь у людей, — сказала Фауни. — Вот чем оно заканчивается, когда всю жизнь крутишься в нашей компании. Людское клеймо.

«Чтение романа требует определенной сосредоточенности, концентрации, преданности чтению. Если вы читаете роман более двух недель, вы не читаете по-настоящему, поэтому я думаю, трудно найти значительное количество людей, которые обладают этими качествами,« — это слова из интервью Филипа Рота, о котором я ничего не знала до прошлой недели. Но читая «Полный газ» Джо Хилла, наткнулась в рассказе «Запоздавшие» на фразу: «Я надеюсь, она заглянет ко мне, у меня есть пара новых Филипов Ротов»

Это свойство книг, говорить посредством тебя друг с другом, передавать тебя по эстафете от одной к другой («пошла по рукам», только здесь вернее «по страницам), известно серьезным читателям. Вспомнила, что недавно уже слышала это имя в связи с какой-то литературной премией, нашла в читалке несколько романов. Выбрала с «Людское клеймо», потому что перевел Леонид Мотылев и влюбилась, едва начав читать.

История профессора Коулмена из заштатного новоанглийского колледжа Афины, долгими годами его деканства превращенного в весьма пристойное учебное заведение (не Принстон, но на хорошем счету и с высоким образовательным рейтингом). Он был протуберанцем, когда ворвался в сонное царство академической синекуры, добившись отмены автоматического карьерного роста для пожизненной профессуры, дав дорогу молодым и рьяным. И не уловил момента, когда сам превратился в неудобного старика, которого надо бы потеснить.

Под надуманным и совершенно идиотическим предлогом: назвал двух перманентно отсутствовавших на занятиях студенток «духами» (spooks), имея в виду, «существуют они на самом деле или это призраки? Но дело в том, что это еще и жаргонное слово для чернокожих, отсутствие назанятиях не помешало девушкам,которые оказались афроамериканками, подать на преподавателя в суд, обвинив в расизме. В результате чего,он лишился должности, а его жена не пережила перенесенного со всеми треволнениями инсульта.

Собственно, знакомство героя-рассказчика Натана Цукермана с Коулменом начинается в день ее похорон,когда тот врывается к соседу писателю, которого до того знал только шапочно, с требованием написать разоблачительный роман о том как «они ее убили!» Разумеется, ничего подобного сосед делать не собирается, Коулмен принимается за дело сам и совершенно охладевает к писательству,поняв, что пишет плохо. Находя утешение в романтической привязанности к тридцатичетырехлетней уборщице колледжа Фауни.

Стоп, а ему сколько? Семьдесят один, у него и дети старше этой женщины. И он отставной профессор, а она ярчайшая представительница социального дна, даже неграмотная, можете себе представить. Нет, родилась в приличной семье, но там был ряд катастроф: развод родителей, сексуальные домогательства со стороны отчима, бегство из дома в четырнадцать и скитания, замужество с ветераном Вьетнама, ушибленным всей головой о собственные травмы. Попытка наладить с ним жизнь на ферме, разорение из-за неумелого хозяйствования, побои, смерть детей, задохнувшихся в дыму во время пожара. Теперь она одна, работает дояркой на экоферме по соседству, это кроме уборки в колледже. И да, ну вот, любовь.

Роман написан в двухтысячном, а события его происходят в девяносто восьмом, год импичмента Клинтона из-за левинскигейта, напоминать, в чем суть, не нужно? Но дело в том, что это было время невероятного ханжества,как реакции общества на сексуальную распущенность. И то, что в любое другое время при любых других обстоятельствах не стало бы причиной пристального общественного внимания, на сей раз оказывается предметом широкого обсуждения в городке.

Такая предыстория. Обглоданный дочиста костяк романа. Его плоть и кровь, вместе с основной интригой, с тайнами героев, не уместить в отзыв,как ни старайся. Да и смысла нет. Читаем ради счастья читать. Просто знайте, книга великолепная и перевод совершенно ее достоин.

Если хотите написать мемуары, но не знаете, как лучше это сделать, ознакомьтесь с этой книгой — она идеальный образец для подражания. Не самая традиционная форма для художественной литературы (что меня изумило при чтении, поскольку после одноименного сериала я совершенно не ожидал такого подвоха) крайне удачно выбрана для описания вымышленных персонажей в вымышленных событиях... чуть не написал «в вымышленной эпохе», но вот эпоха-то тут вполне конкретная и осязаемая.

Филип Рот словно бросает рассказчика — маленького мальчика — в пруд эпохи, и от этого по поверхности истории начинают идти кольца — семья, община, город, страна, мир наконец. Учитывая, что главного героя, от лица которого ведется рассказ, тоже зовут Филип Рот, и автору также было девять лет в 1942 году, неудивительно, что получившиеся якобы воспоминания о президенте Линдберге настолько объемны и красочны — большая часть их вполне реальна, будучи автобиографией.

Понравилось, как убедительно автор описывает чувства и мысли главного героя: всю эту чушь и ахинею, которая приходит в голову ребенку без возможности и способностей отфильтровать, все эти истерики и слезы на пустом месте, когда сам делаешь черт-те че и не можешь потом объяснить, ну и тому подобные детские выверты сознания и поведения.

Невозможно не заметить сходство между современной ситуацией в Штатах и описанной Ротом — здесь и пара Трамп/Линдберг, и их лозунги «Сделаем Америку снова великой» и «Америка превыше всего» и многое другое, по мелочи (при том, что в книге нелицеприятно представлены обе партий). Особенно поразительно то, что книга написана-то пятнадцать лет назад — что-то такое уловил автор в сгущающейся атмосфере американской политики.

Что можно и нужно критиковать — это вчистую слитый финал. Как будто автор сам испугался, что его фантазия превращается в самореализующееся пророчество и он вот-вот потеряет контроль над собственным сюжетом — очень уж реальным и убедительным он выходит. Пришлось торопливо все похерить, и выглядит это так, будо какой-то хасидский раввин выдернул три волосинки из бороды, сказал «трах-тибидох» — и все, душка Линдберг пропал навеки, словно и не бывало, и все очнулись ото сна, грозившего обернуться кошмаром. Все-таки что позволено было делать древним грекам с их богом из машины, нельзя делать в двадцатом веке, очень уж стремно и пошло выглядит.

А еще можно вспомнить конкретное произведение Достоевского (самого писателя Кепеш, конечно, упоминает) «Крокодил», где либерально мыслящего господина в Пассаже проглотила африканская диковинка. И он, вообразив свое новое обиталище завидной кафедрой, принялся излагать из чрева разные душескрепные и прогрессивные истины.

Вот и Кепеш старается вовсю, выворачиваясь чуть ли не наизнанку, показывая нам нас самих с самых интимных, стыдных и тайных сторон.

Вначале я думал, что это сатира на поднимающуюся Третью волну феминизма. Ведь не даром, обабившись в буквальном смысле, превратившись в грудь, Кепеш мечтает, чтобы его любовница превратилась в гигантский пенис.

Но Рот, похоже, никогда не писал однослойных текстов, даже коротких. В итоге Кепеш, как мне кажется, доходит до горькой истины -каким бы высокоцивилизованным интеллектуалом человек не был, человечность и рассудок в нем сохраняются только покуда в нем есть его либидо, его сексуальность. И единственное, что он может сделать в позднебуржуазном обществе для достижения успеха — манифестировать ее.

Нужно превратить самого себя в фетиш поп-культуры, повторить успех «Битлз».

Сам Рот так и сделал. Сделав секс осью своего творчество (простите за каламбур), стал суперзвездой от литературы. Заодно наваяв тысячи страниц бессмертной прозы.

Чарльз Буковски предварил свой роман «Женщины» такой фразой: «Сколько же мужиков оказались под мостом из-за бабы». Хороший был бы эпиграф к вот этой вот книге.

Или Сартр: «Жизнь человека — трагедия, исход которой предрешен». Тоже подходит.

Но эпиграфом стала запись Альбера Камю о том, что недолговечному человеку только недолговечное и может принадлежать.

В том числе и его собственная жизнь. И право ею распоряжаться.

К концу собственной жизни Рот стал (а может и всегда им был) заправским экзистенциалистом и писал очень грустные и жестокие книги. О том, что бы ты не делал — возмущался, унижался, пускался во все тяжкие, кто ты — трус ты или храбрец — финал будет ужасным и неотвратимым.

Казалось бы, впору разрыдаться и биться от бессилия головой об стену. Но у Рота помимо очевидной поверхности ужасных историй есть еще и глубина. Такой спокойной мудростью, таким пониманием человека и его мира веет со страниц его последних книг, что это каким-то подспудным образом укрепляет дух, помогает выстоять и выдержать самые суровые душевные испытания. Именно сила духа тут важна, потому что осознание собственной беды и трагедии ничему не поможет.

А еще у этой книги есть добрый литературный бог. Это Чехов. Прозрачность стиля, элегическая тональность и глубочайшее понимание любых житийных перипетий в романе очень чеховские. Сам Рот, потому что главный герой Экслер — актер, сопрягает свой текст с сюжетом и историей «Чайки». Но я бы прежде всего вспомнил чеховские повести — «Скучную историю», «Рассказ неизвестного человека», «Три года». Там тоже говориться о «не убоюсь я зла» и несокрушимой силе все-таки данной человеку неведомым источником. Природой ли, богом ли...

Потому что Саймон Экслер, хотя и дал слабину на какой-то миг, все же победил, не утратил своей глубинной сути, не уступил своего места во вселенной — актера на сцене. «Крепкого актера, на которого когда-то ходили».

Пойду смотреть экранизацию. Узнаю, что из этой истории сделали Барри Левинсон и Аль Пачино.

Однажды я приобрёл книгу автора, произведения которого никогда ранее не читал. И это была удачная покупка, потому что книгой оказался роман «Обычный человек» Филипа Рота.

Сюжет рассказывает нам о жизни человека, который погружается в свои воспоминания, заново переживает многие значимые события. Всё былое. Прошедшее. Прошлое. Женщины, которых он любил; увлечения и работа; семейные неурядицы и радости; взлёты и падения. Страх неизбежности окончания жизни, страх старения, болезней и смерти, которые нарастают с каждым прожитым годом, сопровождают повествование о главном герое книги, который не был ни ангелом, ни законченным негодяем. Он был обычным человеком.

Признаюсь честно, что не ожидал настолько потрясающей работы от неизвестного доселе мне автора. Книга меня очень зацепила, если так можно сказать. Здесь нет никаких головокружительных приключений или интригующих сюжетных поворотов, но книга приковывает внимание от самого начала и до конца. Я будто чувствовал всю тяжесть ощущений и мыслей главного героя. Конечно, вполне возможно, что это совпадение, и мои размышления пересекаются во многом с тем, что описано в книге, отсюда и восторг, а кому-то всё покажется нудной тягомотиной... хотя почему-то мне кажется, что равнодушных читателей не должно остаться.

Роман оставляет некоторую тяжесть после прочтения. Как будто побывал на похоронах и бредёшь домой, а за плечами жизненная ноша, вес которой сегодня увеличился. Сказать, что это плохо, я не могу, потому что именно возможность переживать и проживать с героями книги их жизни и является одной из главных ценностей литературы. Поэтому я лично очень высоко оценил эту книгу.

Это такой специфический еврейский юмор — роман начинается с похорон главного героя. Ну что можно ожидать от подобной книги? Как и предыдущую — кошмарную Дорогу Маккарти — читал по утрам в электричке, двигая на работу. Теплое летнее утро, суетящийся, раздраженный мелочами быта народ вокруг, а я поглощен в историю о беспросветном ужасе, очищенном от всяких фиговых листков страхе смерти. Главный критерий искусства, по мнению Микеланджело — контраст, и я зачерпнул его на полный штык. Быт и бытие предстали перед моим разумом во всем своем невыносимом единстве-противоположности. Главные вопросы — кто мы, откуда мы, куда идем? — произнесенные в форме вопля от боли и отчаяния. Подобное чтение весьма специфический опыт, и в качестве меры защиты я попытался читать книгу с позиции марксисткой диалектики, но потом отбросил эту броню. Весь отдался во власть чистой экзистенции. Сознание — это дырка в пустоте, как утверждал Сартр. И все прочее в таком духе.

И вот когда я полностью отдался во власть авторского замысла, наступило просветление. Книга эта не о неизбежности смерти, а о беспредельности человеческого мужества. Его, конечно, не Обыватель в себе олицетворяет. Жалкая личность, сделавшая за свою жалкую жизнь несчастным максимально возможное количество родных и близких. Нет, воплощенное мужество, стоицизм и стойкость здесь — сам автор, Филип Рот. Он нашел в себе силы погрузиться в самую глубокую бездну, самый страшный страх человека и извлечь из этого погружения спокойный, взвешенный и наиболее полный рассказ, аналитический отчет о беспросветном ужасе. Не отвернуться, не прятаться, стоять до конца и одержать победу в виде изумительной по своей мощи книге. К такой силе тянешься, такому мужеству хочется соответствовать. И пройдя долиной смертной тени, не убояться зла. Жизнеутверждающая книга о смерти.

И записана она великолепнейшим языком и в бесподобнейшей композиционной форме. Компактный литературный шедевр.

Кстати, люди из Амфоры в свое время издали этот роман конгениально. На обложке — черный квадрат на черном фоне. Стопроцентное попадание в содержание книги.

И на посошок забавный случай синхронистичности. Дочитав последний жуткий абзац романа, я оторопело-ошеломленным застывшим взглядом уставился в окно электрички. Поезд как раз проезжал мимо плотно заселенного, обширного кладбища.

Читать всем взрослым людям.

Мне жалко Дэвида. Он внезапно и без всякой причины превратился в женскую грудь, да так и не вернулся к своему первоначальному облику до самого конца. Всё же Рот мог бы как-то объяснить, почему с Дэвидом произошла эта трансформация.

Интересно, что в повести упоминаются «Нос» Гоголя и «Превращение» Кафки. Эти произведения упоминаются не случайно. У Гоголя тоже никак не объясняется, почему нос сбежал от коллежского асессора Ковалёва и почему вернулся обратно. У Кафки тоже никак не объясняется, почему Грегор Замма превратился в насекомое. Кстати сказать, там ещё упоминаются «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. Сказано, что в Борбдингнеге Гулливеру понравилось лазать по груди фрейлины. А это не так. На самом деле у Свифта сказано, что фрейлина заставляла Гулливера лазать по её груди, но ему самому это занятие совершенно не понравилось и даже вызывало у него отвращение.

Очень глубокая и мощная книга! Не буду долго расписывать, насколько блестяще она написана — а это так — мне больше интересно ее содержание. В роман на 160 страниц Роту удалось виртуозно вплести несколько интереснейших романных линий — и историческую, и этнографическую, и любовную, и сатирическую. Последние аккорды еврейской местечковой жизни, сатира на американский образовательный процесс, история трогательной и нелепой первой любви, изумительно точная комедия характеров.

При всем при том книга получилась очень кипящая, клокочущая, живая. Даже не верится, что ее написал человек, давно уже разменявший седьмой десяток. Никакой забронзовевшей классики — роман очень эмоционально насыщенный. Яркий и динамичный, как удар в челюсть!

И конечно же его финальное крещендо! Где Рот показывает, что он не только философ, сатирик, тонкий психолог, но и великий гуманист, для которого человеческая жизнь важнее любых головных схем и фундаментальных устоев.

Роман этот я прежде всего порекомендовал бы молодым людям, только вступающим во взрослую жизнь. Много они смогут почерпнуть для себя. Настоящая инструкция по социальной адаптации, полезный инструмент для лайф-хака!

Как по мне, то роман показался ужасающе многословным, да и хаотичный ход повествования не всегда способствует удержанию внимания. Но нельзя не принять того, что такая манера долженствует показать всю глубину разочарования к прошедшей жизни главного героя — Шведа Лейвоу. Странная штука жалость — автор не внушает сочувствия к герою, но пытается показать, что иначе, возможно и быть не могло, ибо фальшь была слишком во многом, чему он отдал годы своей казалось бы успешной семейной жизни.

«Можете вообразить себе старость? Разумеется не можете. И я не мог. Даже не пытался. Не имел ни малейшего представления, что это такое. Даже ошибочного образа старости у меня не было, просто никакого. И ни у кого нет, да никому этого и не надо. Утруждать себя этой докукой, прежде чем она затронет тебя, да с какой же стати? Заранее размышлять над тем, каким боком оно все повернется? Увольте! Страусова политика или куриная слепота?

Филип Рот. Умирающее животное»

Обычный человек...Что такое обычный человек? Такой же как все. У всех есть свои особенности, свои радости, свои демоны. Есть быт. Кому-то он в радость, кому-то в тягость. Есть время. Очередная болезнь напоминает о нашем неминуемом конце.

Всё как у всех — детство, взросление, молодость, зрелость, старость. Жизнь в плену удовольствий — счастье или нет? У героя нет имени, но есть все человеческие качества. На самом деле есть одна отличительная особенность и Кипеша у Рота, и обычного человека. Он берёт, но ничего не даёт другим. Итог — сломанная жизнь двух сыновей, три брошенные жены, холодные отношения с братом, но отчего-то беззаветно любящая дочь.

Одиночество — вот камень преткновения. Ты можешь брать от жизни всё, но не давая ничего другим, будешь одиноким изгоем. Есть у Николая Островского замечательная фраза (в данном случае отступив от контекста и отбросив революционный пафос):

«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...» (Николай Островский. Как закалялась сталь)

И, несмотря, на «обычность» жизни человека и постоянное напоминание о конце (болезни), всё то что герой презрел в своей никчёмной жизни и есть её маленькие радости. И некое духовное и физическое единение со своей второй половиной:

«Физическая близость, нежность, дружба — вот что значит быть рядом.»

И присутствие при взрослении детей, а не бегство в угоду своим желаниям к очередной любовнице.

«Он сам превратил семейную жизнь в полнейшую неразбериху, но с братом все свои зрелые годы поддерживал хорошие отношения. Хоуи никогда не надо было ни о чем просить — брат сам протягивал ему руку помощи. А теперь он потерял брата, так же как потерял Фебу, — и кругом виноват был он один. Их и так осталось совсем немного из прежней огромной семьи — всего несколько человек, которые что-то значили для него, и он сам все уничтожил, своими собственными руками. Да, разрушение семьи стало делом всей его жизни. Разве не он отнял счастливое детство у трех своих детей, лишив их отцовской любви и ласки, в противоположность своему отцу — лучшему отцу на свете, который целиком посвятил себя ему и Хоуи? Как бы внезапно оценив все то, что он сознательно вычеркнул из своей жизни без всяких на то причин и, что еще хуже, вопреки собственному желанию, он понял, что он был груб с братом, который никогда не обижал его, а наоборот, только помогал, подставляя плечо; вспомнив, как его уход из дома дурно повлиял на детей, и испытывая унижение оттого, что он не только физически, но и духовно превратился в иное существо, такое, каким никогда не желал бы стать, он принялся бить себя в грудь кулаком в такт упрекам, что он обрушивал на себя, при этом едва не задевая вшитый под кожу кардиостимулятор. В тот момент он лучше понимал, в чем обвиняли его сыновья. Этот обычно спокойный, уравновешенный человек изо всех сил колотил себя в грудь, словно религиозный фанатик, творящий молитвы, снедаемый угрызениями совести не только за эту ошибку, но и за все те глупые, досадные ошибки, совершенные им, которые сейчас невозможно было исправить; он был раздавлен своим жалким положением, осознавая, что все непредвиденные обстоятельства его жизни были спровоцированы исключительно им самим; но вслух он произнес только: «Теперь и без Хоуи! Вот так глупо кончается жизнь — даже без него!»»

Сложное психологически, но заставляющее размышлять о своей жизни произведение. Пожалуй, рекомендую.

Пожри мне сердце, что больно желаньем.

В животном умирающем живя,

Оно себя не знает

Уильям Б. Йейтс

Завершающий роман цикла о Дэвиде Кипеше. И повесть «Грудь» вполне органично смотрится на втором месте после «Профессора Желания». Как некое сюрреалистическое сновидение и наглядная иллюстрация страхов самого Кипеша. А больше всего он боялся мужского бессилия и очень глубоко переживал несколько разрывов.

В сущности данный роман о постаревшем профессоре, который выработал свою систему соблазнения девушек. Причем не успокоился и не реализовал себя в браке, а бросил своих жён ради плодов сексуальной революции. Роман о страсти, о мудрой старости, о неравной любви, причем такой когда девушка входит в твою кровь и плоть становится тобой, твоим страхом и демоном.

Если «Профессор Желания» скорее местами филологический, «Грудь» — сюрреалистичная фреска, то «Умирающее животное» — роман культурологический, где Филип Рот ведёт диалог с читателем, где есть замечательные эссеистические вставки о сексуальной революции 60-х и «проблеме Миллениума».

В целом, Филип Рот повествует всё также о нас, об обычных людях с их страхами, желаниями, жизни. Не забывает иронизировать как над своим героем, так на темы политики, культуры и еврейства.

Роман понравился чуть меньше, чем «Профессор Желания». Возможно из-за большего любования своим героем и его старческим всезнанием.

Филип Рот — яркий интеллектуал, писатель, автор нескольких десятков произведений и лауреат многих международных премий.

«Профессор Желания» — произведение о желании, вожделении, метании между рассудком и хаосом безрассудного влечения. Детство Кипеша проходит практически по Генри Миллеру, взросление по Мопассану, а зрелая жизнь по Чехову и Кафке.

Как верно заметил профессор Кипеш, что читателя больше волнует корреляция личного опыта с читательским. Произведение было читать интересно, больно, местами смешно. Настолько глубоко Рот препарирует самую суть вожделения и его связь с внутренним и внешним миром.

Мир похоти — это иррациональный, хаотичный, разрушительный мир. Недаром Кьеркегор людей, подавшихся демонам чувственной жизни, поместил на самом нижнем этаже. Мир рассудка, семьи, брака, среднестатистической жизни — это насквозь рациональный мир. И по сути мы всегда находимся между двумя этими мирами. Но как найти баланс между ними? Рискнув подавить демонов первого, мы можем оказаться типичным «человеком в футляре». Для Кипеша палочкой-выручалочкой оказалась молодая девушка, чей рациональный мир сбалансировал существование героя.

Роман рекомендую. Пока Рота читал маловато, но это произведение определённо шедевр.

Повесть «Грудь» — первая часть трилогии о Дэвиде Кипеше. Своеобразный ответ «Носу» Гоголя и «Превращению» Кафки. Обостряется сюжет тем, что человек лишён зрения. А ведь в данном случае есть шанс подумать, что превращение всего-навсего иллюзия. Или оно всего лишь вскрыло тайные фантазии бессознательного?

В любом случае у Рота повесть получилась мастерски сделанной, местами юмористичной и глубоко психологичной.

Многие боятся думать, что мир можно изменить.

Мир не такое уж дерьмо.

Но это нелегко признать тем, кто привык к тому что есть.

Они не хотят ничего менять, они поднимают лапки.

И тогда они… проигрывают…

Фильм «Заплати другому»

Действие романа происходит в 40-х — 50-х. Вакцина от полимиелита еще будет придумана через одиннадцать лет. Но как выжить детям именно сейчас, перед угрозой невидимым врагом? Болезнь косит детей одного за другим. Так как герой оказывается в эпицентре, то перед ним встаёт вопрос: как может быть Бог одновременно творцом и злодеем.

«Трудно сказать, что он имел в виду. Может быть, то, что он — теологическая загадка? Не была ли его картина мира упрощенной версией доктрины гностиков со злым Демиургом, создателем всего и вся? С представлением о божественном начале, враждебном человеку? Надо признать — то, что говорил ему опыт его жизни, нелегко было сбросить со счетов. Только злодей мог сотворить полио. Только злодей мог сотворить Хораса. Только злодей мог сотворить Вторую мировую войну. Просуммируй все — и злодей окажется наверху. Злодей всесилен. Насколько я мог понять, Бакки представлял себе Бога всесильным существом, о чьей природе и целях следовало судить не по сомнительным библейским преданиям, а по неопровержимым историческим данным, собранным за человеческую жизнь, прожитую на нашей планете в середине двадцатого века. Всесильный Бог, по его понятиям, соединял в себе не три ипостаси, как в христианстве, а две: чокнутого мудака и злого гения.

Моему атеистическому уму идея такого Бога показалась, безусловно, ничуть не более странной, чем вера миллиардов людей в другие божества; что до бунта Бакки против Него, этот бунт просто потому, на мой взгляд, был нелеп, что в нем не было нужды. Того, что эпидемия полио среди детей Уикуэйика и в лагере Индиан-Хилл была трагедией, Бакки не мог принять. Ему надо было преобразить трагедию в вину. Увидеть в случившемся некую необходимость. Была эпидемия — значит, надо найти причину. Почему? — спрашивает он. Почему? Почему? Бессмысленно, случайно, абсурдно, трагично — нет, этого ему недостаточно. Быстро размножающийся вирус — этого ему недостаточно. Он отчаянно ищет более глубокую подоплеку, этот мученик, этот маньяк «почему», и находит искомое либо в Боге, либо в себе, либо в мистическом, таинственном и ужасном единстве этих двух губительных сил. Должен сказать, что, при всем моем сочувствии к человеку, чью жизнь испортило стечение бедственных обстоятельств, считаю это всего-навсего глупой заносчивостью — не заносчивостью воли или желания, а заносчивостью фантастической, детской религиозной интерпретации. Мы слыхали подобное раньше и наслушались уже вдоволь, пусть даже теперь это высказывал такой глубоко порядочный человек, как Бакки Кантор.»

Книга о вине, о величайшем поражении человека. Человек озлоблен на Бога и на себя, но почему он не дает выбора своей любимой девушке? Самопожертвование или поражение? По мне так то, что сильный человек сдался, убежал и есть величайшее поражение. Роман великолепен.

Очень тяжелая вещь! Но сильная. Реквием по «американской мечте». Непонятно только, какое отношение имеет к фантастике....как, впрочем, и многие другие его произведения...Этот роман еще весьма скромный...

«Если-президент» Чарльз Линдберг реализует во время своего недолгого виртуального президентского срока давнюю еврейскую фобию о «черте оседлости». Этническим евреям в США грозит переселение в американскую «глубинку», — поближе к истокам народной жизни... (Интересно, знал ли Ф. Рот о замыслах «отца всех народов», — последего года его жизни?)

Вполне реальная, кстати, черта оседлости в России стала одной из существенных причин октябрьского переворота 1917 г. До переворота в США, впрочем, дело не доходит: пилот-президент благополочучно исчезает, — вместе со своим самолётом... И всё возвращается на круги своя, США вступают во Вторую мировую. Альтернативка, едва начавшись, спешит завершиться.

Произведение написано с чувством явного облегчения: «у нас э т о невозможно».

Несмотря на отчётливые ретроантиутопические нотки, роман назван «признанием семидесятилетнего автора в любви к Америке».