С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/aejzO).

При взгляде из тянущихся сейчас Лет Джекпота очевидно, что «Хазарский словарь» — пожалуй, лучшая книга не только о сербах в Югославии, но и о русских во всей Восточной Европе и Центральной Азии, да и вообще о судьбе титульной нации в любом многонациональном государстве авторитарного типа. Впрочем, природа источника угнетения может быть и внешней по отношению к утверждению: взглянем на арабов, вполне буквально и, так сказать, хабадемократично, принуждаемых, словно хазарская принцесса Атех, к перерождению в евреев на руинах Государства Палестины.

Этот аспект «Хазарского словаря» тем ценнее, что написан роман не по следам развала Восточного блока, а в те годы, когда заложенные под его фундамент дедушками Лениным и Тито бомбы еще не взорвались, и даже до первой точки невозврата в тиканьи размеренном часовых механизмов (беспорядки в Казахстане после назначения Колбина) оставалась пара-тройка лет.

Также это образцово-показательная переделка 2 в 1 — классического магреализма и исторического романа — в нарративный катехон эпохи, когда мейнстримные новости стали постепенно сливаться с контентом ИА «Панорама», а реальность взялась обгонять не только фантастов, но и диктаторов бумажного книгорынка вместе с примкнувшими к ним почетными резидентами клоповника Geisteswissenschaften, каких Павич, несомненно, в изобилии наблюдал, преподавая в Регенсбурге.

«Хазарский словарь» знаменует победоносное вторжение на мейнстримную арену гипертекстового принципа сюжетного построения — через двадцать с лишним лет после созданного Кортасаром прецедента, через двенадцать лет после модели для сборки «Пятой головы Цербера», и теперь уже навсегда. В этом году величайшему гипертекстовому роману постколониальной эпохи сорок; весьма показательно, что в том же 1984-м наконец отбросил все стартовые ступени и вышел на низкую, но стационарную орбиту киберпанк, ведь представление в виде картотеки веб-страниц с перекрестными ссылками, диковато футуристичное для мига публикации «Хазарского словаря», так же естественно для удобства чтения книги, как смартфонная камера для считывания QR-кода, в котором смысл искать биологическими глазами бесполезно.

Бессмысленно спрашивать, где тут правильная версия хазарской полемики и какой религии отдает предпочтение сам Павич. В «Хазарском словаре» противопоказано искать иудейского, христианского или мусульманского Бога. Сама книга и есть божество, бог вечно коллапсирующего, словно MECO-альтернатива черным дырам, нарратива, и хотя его присутствие не удостоверяется привычными инструментами литературной критики, однако всё-таки может быть зафиксировано, когда жареный петух постколониальной войны прицельно клюнет очередную самую последнюю империю в уязвимый смысл жизни. В киберпанке, для сравнения, подобного эффекта — конспирологической синхроничности Zeitgeist с утраченным в переводе с языков зачахшей контркультуры — чаще остальных достигает Гибсон, из-под клавиатуры которого и вышел лучший пока шкатулочный роман столетия.

Разве из Хлои Мориц и Флинн Фишер не получилась бы отличная принцесса Атех?

Различий больше чем абзац. Практически в каждом главе по 1-2, иногда несколько, отличий. Где-то доп.текст в мужской версии, где-то в женской.

Для получения удовольствия и исполнения авторской задумки рекомендую сначала прочитать оба варианта.

https://kobold-wizard.livejournal.com/991795.html

Павич скрутил в коротенький этюд эпизод сербской истории, балканские народные песни и собственную фантазию. В нем всего несколько десятков строк.

Понять этюд так же трудно, как латиноамериканские сказки. Чтение не пополнит ум информацией. Все детали должны быть у тебя уже в начале. Ты должен знать и про Стефана Душана, и про Хрелю Драговолю, и про богомилов. Павич лишь соединяет их новым способом.

У меня деталей до сих пор нет. Поэтому зарисовка выглядит бредом.

P.S.: Из пользы: прочитал про Хрелю Драговолю — сербского прародителя рода Милорадовичей, к которому относились последний полковник Черниговского полка Запорожского казачьего войска и санкт-петербургский военный генерал-губернатор, застреленный во время восстания декабристов.

К его же потомкам относился Петар Омучевич — он же Педро де Ивелья — один из адмиралов Непобедимой армады.

Если вспомнить замечание, согласно которому каждый человек носит в себе хотя бы один роман (или сборник рассказов), то Павич – это целая Вселенная, со своими галактиками, орбитами, богами и дьяволами. Словно античный сказитель, под стать Гомеру, он повествует нам о странствиях духа по лабиринтам астральных миров. Он раскрывает необычайное в повседневном с той редкой достоверностью, что отличает искушенного сновидца. Всё, чего касается его самобытное воображение, начинает жить своей особой жизнью.

«Пейзаж, нарисованный чаем» – это третий роман Павича, опубликованный, когда писатель разменял шестой десяток. Всю жизнь он занимался литературой: писал стихи, рассказы и повести, научно-популярные исследования, делал переводы иностранной прозы и поэзии (в том числе, Пушкина и Байрона) и читал лекции, но слава обходила его стороной; и только после публикации первого большого романа, «Хазарского словаря», Павич стал знаменитым. Как верно заметила критика, «Хазарский словарь» – это первая книга XXI века, которая сочится древней мудростью.

Но, несмотря на мое восхищение этой книгой, мне особенно греет душу следующий роман Павича – «Пейзаж, нарисованный чаем». Он состоит из двух частей (первая и меньшая из которых – «Маленький ночной роман» – была опубликована еще до «Хазарского словаря», как отдельное произведение), и имеет подзаголовок ко второй части – «роман для любителей кроссвордов». Это вовсе не значит, что роман будет не интересен прочим читателям, просто Павич предлагает читателю своеобразную игру: роман можно читать как обычным, линейным способом, так и в порядке, указанном во вступительном примечании ко второй части, что позволит выявить новые смысловые аспекты.

Увы, ничего уникального, кроме уже давно привычных павичевских рассуждений о снах, полах, гороскопах и символах, не содержится. Пресловутые «100 альтернативных концовок одной детективной истории» могут быть названы таковыми лишь с истинно постмодернистской иронией, ибо представляют из себя такое же неторопливое и многомерное разворачивание того, что у Павича вместо сюжета, как и предшествовавшие главы. Прискорбно было обнаружить не только очередную эксплуатацию сновидчески-демонической мифологии, коя везде у автора, но и нечто неожиданное: смакование гламурных брендов (HugoBoss, D&G и проч.), что пришли на смену картам таро и каббалистическим амулетам. Жизнь удалась, г-н Милорад? Нет, я понимаю, что сегодняшние бренды воздействуют на сознание почище средневековых молитв и магических формул, но может не стоит превращать страницы своего романа в приложение к Playboy или Maxim? Что касается самого сюжета, то он в этом ключе расшифровывается крайне просто: бедному, малопонятливому следователю нужно лишь сходить в ближайший бутик, чтобы, с высоты приобретенного Tissot, легко раскрыть все тайны андрогинных преступников.

Человек, видящий во сне человека, который в свою очередь видит свою явь или свой сон о первом персонаже. Примерно так. История о том, что сон – это часть реальности, миф – часть истории, а человек – это и древний Бог и автор и персонаж.

Зыбкий, размытый, нереальный, многосмысловой и многогранный рассказ, но слишком краткий и не дающий ни одного ответа.

Схватив нитку из клубка красных ниток, пытаясь распутать мораль рассказа, можно придти к концу клубка или к тому же самому – к началу новой истории.

Театр абсурда, или Абсурд жизни. Рекомендован этот рассказ был мне с пометкой магический реализм. Если рассказ убрать из сборника «Железный занавес» с его аллюзиями и смыслом, то рассказ мне понравился безусловно и безоговорочно. Люди ежедневно играют роли. Но они этого не знают. Действующих лиц немного, и только ежедневно открывающийся занавес дает представление, что это просто представление. А люди просто живут, не представляя и забывая обо всем, что не входит в их маленький мир, состоящий из трех домов, пятерых мужчин и двух женщин. Трагедия не выглядит трагедией. Наказание следует за преступлением быстро и красиво. Не желая справедливости, а только «желая», идет действие. Но все заканчивается поднятием занавеса. «Актеры» забывают свои роли и растворяются в толпе, чтобы завтра снова начать «играть» или жить. В принципе, опять же не оглядываясь на название сборника, а только на название рассказа, мы все бежим по кругу и играем роли. Хотелось бы делать это также легко и виртуозно.

Мне показалось странным утверждение Ядны насчёт её сводного брата, что та его половина, которой он ей брат, ест ту его половину, которой он ей не брат. Как вы себе представляете поедание одной половины человека другой половиной этого же человека? Рассказ Атанасия про армию Мао Цзэдуна и армию Чан Кайши показался мне недостоверным. Наверняка на самом деле всё происходило иначе. Утверждение рассказчика, что на свете нет мужчин и самцов, а есть только женщины и самки, меня просто напугало. Наиболее достоверным мне показался рассказ Таслича про авитаминоз.

Рассказ о том, какую роль в жизни прадеда автора сыграла собака, да не обычной породы, а борзая, русская борзая. Павич приводит описание этой породы из старых книг, и думаешь, а правда ли на волка нужно идти обязательно с трёмя собаками и чует ли она действительно языком?

Самое первое чувство от повествования – необычность. Смотрите, ведь это же биография, но с такими чудесами и тайнами, где тень имеет вес, а драгоценные камни меняют вкус. Это очень схожее чувство от романа Маркеса “Сто лет одиночества” с волшебством льда и долгого, очень долгого дождя.

И вот рассказ закончился, и кажется, что он ни о чём, и больше для ощущающих, чем анализирующих, ни о чём особенном и обо всём.

Достаточно интересная переработка известного мифа. Имеются два героя, но объединяет их не любовь, а смерть, а разделяет не море, а время.

Леандр всю жизнь ждал смерти от сабли, а погиб от взрыва.

Геро знала, что должна взорваться, но была убита именно саблей.

Все загадки этого романа, все нити, связывающие героев, найти и понять с первого прочтения, наверное, невозможно. Как заметил сам автор, лучше всего прочитать его 1,5 раза. Лично я начинал чтение книги со стороны Леандра, а, дочитав историю Геро, снова пробежался по некоторым местам из обеих историй. Вообще, читать Павича – это как играть в шахматы с гроссмейстером: правила знаешь, но смысл ходов соперника станет понятен далеко не сразу или не станет никогда. Он – живописец, виртуоз превращения слов в головоломные картины с множеством деталей, каждая из которых может ничего не значить по отдельности, но вместе они буквально ветвятся смыслами. И читать его можно по-разному, как и смотреть на полотно художника: либо просто любоваться красотой, либо пристально всматриваться, подмечая места с несколькими слоями краски.

Я так и не понял многие вещи, которые кажутся важными в канве истории. Например: почему отец Леандра становился мудрым, когда справлял нужду; почему его называли каждый раз разными именами; какая связь между Леандром и Иоанном Предтечей. Таких вопросов по ходу чтения возникает по несколько на страницу, часть ответов даёт автор, другую часть домысливаешь сам, ну и какая-то часть остаётся неразгаданной. Но мне это не портит удовольствия от чтения, скорее наоборот.

Так уж получилось, что роман «Внутренняя сторона ветра» я читал сразу после сборников «Разноцветные глаза» и «Невидимая сторона луны». Отсюда сниженная оценка и некоторое разочарование. Оказалось, он более чем наполовину состоит из слегка доработанных рассказов:

«Запись под знаком Девы»

«Сад ужаса»

«Петушиный бой»

«Яйцо»

«Обед на польский манер»

И здесь всплывает ещё один мозголомный момент: кто читал сборник «Русская борзая», знает, что рассказ «Яйцо» тесно связан с рассказом «Варшавский угол». Стоит ли проводить параллели и к этой истории пусть каждый решает сам в меру своей читательской дотошности.

Читая Павича, невозможно предугадать, как повлияет на тебя его гипнотический язык, полный эпитетов, аллюзий и метафор, в какие глубины души проникнет. Ясно одно: ты будешь опять поражён. Невероятная смесь нелинейной прозы и магреализма малыми порциями – это сборники рассказов сербского кудесника слов.

«Русская борзая» — как раз один из таких сборников, в котором собраны новеллы и рассказы 1978-1979 годов. Читал специально не торопясь, по 1-3 рассказа в день. Опытные читатели Павича говорят, что его прозой можно утомиться. Подтверждаю, лучше не набрасываться на книгу как голодный на деликатесы, малыми дозами гораздо приятнее и усваивается лучше.

Больше всего понравились:

- «Русская борзая»;

- «Пароль»;

- «Аксеаносилас»;

- «Запись на конской попоне»;

- «Атлас ветров».

Подозреваю, что при втором прочтении рассказы с низкой оценкой могут понравиться больше, многое зависит от настроения и опыта.

Да, Павич не был бы собой, если бы не заложил какую-либо особенность и в обычный сборник рассказов. Вот и здесь, в послесловии, он неожиданно дарит двадцатую историю, но пытливый читатель должен её отыскать.

Рассказ оказался напичкан аллюзиями, иллюзиями, но в конечном счёте, как мне показалось, всё свелось к двум разным книгам, которые вроде сами по себе не менялись, а менялся лишь статус того, как их можно воспринимать; причём речь не идёт здесь об их содержании, хоть это, наверное, могло быть главным; но, как оказалось, не в глазах автора — и то, что произошло в двадцатом веке, связалось у него с веком пятнадцатым. И люди, которые имели отношение к этим вот двум книгам, внезапно (да внезапно ли ?) стали вдруг какими-то другими, как и их поступки, прошедшие или несколько лет назад, или несколько столетий назад.

В общем-то, я всегда был в большей степени стороннником точки зрения, что если хочешь что-то рассказать, то это нужно рассказывать понятно, а не философски-размыто, где размытость есть некое приглашение к манящей псевдоэлитарности. Но часть авторов несомненно любит играть со слогом, сюжетом, экспериментируя на чувствах читателя. Ибо зачем же писать, как не для других ? И тут не так сложно уйти в некие эмпиреи, откуда и выхода нет, ибо его нет по сути, а то и есть лишь ложный лабиринт, а не истинный. Это как тебе завяжут глаза и будут давать разные вещи, которые будешь определять лишь на ощупь.

Пытался я и раньше читать Павича, но, наверное, мне пока не встретилось то в его творчестве, что зацепило бы, да даже то, о чём мог бы сказать — мне это несомненно близко.

Воспитанием, опытом и знанием я приучен восхищаться двумя вещами, вне зависимости от собственных переживаний и проч., — нетривиальностью и полнотой (грандиозностью) проделанной работы. Обе они присутствуют в романе Милорада Павича «Хазарский словарь».

Первое произведение у автора и первый сербский писатель в моем читательском опыте, которые кроме прочего владеют теми самыми двумя аспектами моего восхищения. Нетривиальность? Присутствует! Роман-словарь, книга, которая может читаться как угодно, книга, которая в разных переводах имеет разные начало и конец. Вдобавок одно из немногих художественных красивых и достойных произведениях о хазарах, которых что в советской, что в российской системах образования школьник если и помнит, то лишь при упоминании имени князя Святослава. Русского государя, положившего начало распаду хазарской государственности и идентичности (хотя историк-востоковед, один из со-создателей самой самостийной и великодержавной «идеологии» Л.Н.Гумилев видел это в принятии хазарами «ужасного» иудаизма). Так что идея создания экспериментального постмодернистского романа в виде глоссария (даже трех) с непопулярной, казалось бы, основной тематикой исторического толка во истину новаторская! А уж о широте проделанной работы и можно не добавлять. Собрать крупицы далеко, крайне и кошмарно неполной хазарской истории, прочитав научные исследования и средневековую литературу о ней, превратить их в сложную историю, которая бы не теряла единство в словарнообразном повествовании романа с сохранением его восточных легких мотивов и, собственности, интересности — работенка кропотливая. Павич ее таки выполнил, предоставив нам историю таинственных степняков в интерпретации иудеев, христиан и мусульман, мистики и литературы постмодерна.

Подводя итоги, упомяну определенное наставление и одновременно с этим минус «Хазарского словаря». Из-за разрозненных, лишь временами сходящихся сюжетных линий, щедро разбросанных ссылок (перекрестных моментов) между разными частями и статьями романа (в нахождении и соотнесении которых и содержатся все смысловые — каббалистические, мистические, гностические и проч. мотивы и пласты), необходимо вести неотрывное (регулярное и длительное) и непрерывное (не пересекающиеся с чтением чего-либо еще) чтение-изучения этого (гипер)текста. Иначе тайны хазарских сновидений от талантливого серба ускользнут от вас.

Сборник из 13 рассказов, который появился в 1976 году. До того, как Павич опубликовал «Хазарский словарь» и стал знаменитым.

В сборнике чувствуется рука мастера. Писательская манера уже отшлифована, игра с образами, словами, цитатами, историческими фактами тоже на высоте.

Но знаете, я не люблю постмодернизм. Как оказалось... Поэтому для меня это были 13 красивых, вычурных, но пустых историй.

Лучшими в сборнике считаю рассказы «Письмо в журнал, публикующий сны», «Рассказ с двумя названиями» и «Тайная вечеря». Остальные ничем особо не запомнились, кроме физиологических подробностей, не всегда уместной эротики, бород во всех проявлениях ( и шлемы к ним привязывают, и крошки с них ртом (любовницы) счищают, и кровь из них идет... б-р-р-р!) и т.д. и т.п.

Читать можно с любого места и в любом порядке.

А можно не читать.

Перед нами литературный эксперимент в области формы. Автор создал 38 рассказов и 38 авторов с биографиями, публикациями, объединил всё это в антологию и назвал романом. Это роман о рассказе как составляющей части литературы и его особенностях в литературе разных стран. Стран тоже 38, по числу вымышленных авторов.

Мне трудно судить, насколько Автору удалось представить национальные особенности произведений малой формы, но результат получился весьма любопытный. Рассказы не связаны между собой сюжетно или жанрово, но все вместе представляют собой развернутый фрагмент литературного процесса на рубеже 20-21 веков. Кто-то пишет литературоведческие статьи о сравнительных характеристиках тех или иных произведений. Павич же предлагает читателю провести сравнение самому. Самое удивительное, что 38 разнородных произведений воспринимаются как единое целое: это действительно роман, а не сборник рассказов.

На мой взгляд, скрепляющим элементом является название «Бумажный театр». Так называется и один из рассказов, приписанный вымышленному армянскому литератору, в котором фигурирует изготовленный из бумаги настольный театр для детей, дети разыгрывают на бумажной сцене придуманные сюжеты, заимствованные из жизни, затем воплощают их в жизнь, всю жизнь живут с грузом совершенного злодейства, а на закате лет внезапно осознают, что оно никого не интересует. По прошествии нескольких десятилетий конкретный источник истории теряет актуальность, сюжет остается только на театральной сцене книги, экрана, подмостков. Живые прототипы мало кому интересны сами по себе, без театрально-бумажного элемента.

Такова судьба не только героини одного из 38 рассказов, но бесконечного множества людей, дневников, мемуаров, исповедей. Жизнь проходит, каждое поколение погружено в собственную реальность, и лишь то, что смогло зацепиться за бумагу, текст, изображение, имеет шанс остаться в фокусе внимания стремительно бегущих вперед детей и внуков. Независимо от стран, жанров, сюжетов.

Таков основной посыл этого странного литературного эксперимента, насколько я его поняла. И эксперимент Автору вполне удался. Бумажный театр предлагает богатый разнообразный репертуар, каждый читатель может выбрать представление по своему вкусу — и в этой книге среди 38 заявленных историй, и во множестве других, декорации которых уже нанесены на бумагу.

Все познается в сравнении...

Когда я читала Волхва , то казалось этой книге не будет конца. Она тянулась как смола, заставляя мозг закипать в попытках постигнуть ее глубокий смысл и философию. Когда же была перевернута последняя страница и мозг поблагодарил за окончившиеся мучения, книге было присвоено звание: «Самая ужасная книга»...

Так было до тех пор пока мне в руки не попался Облачный атлас с его историей козопаса. Таким образом приз за самую ужасную книгу сменил своего хозяина...

Но вот мне в руки попалось творение Павича...

По началу у меня даже не находилось слов для описания своих ощущений, только состояние шока и отвращения.

Читая эту книгу ты окунаешься в бесконечное море бреда, псевдо-мистико-философии и какой-то извращенной порнографии... И на фоне этого даже необходимость скакать всю вторую половину книги со страницы на страницу не так уж сильно раздражает.

Многие сравнивают эту книгу со Сто лет одиночества Маркеса...

Да, возможно произведение Маркеса тоже можно причислить к разряду странных, но (и тут возможно многие со мной не согласятся) там где у Маркеса мистика и странности тут я вижу жалкие попытки достичь того же эффекта путем мешанины из пошлостей, сексуальных и психических отклонений...

Как часто в последнее время писатели стремятся придать своим книгам налет философии и мистики. И как редко у них это получается... В данном случае это обернулось нелепым нагромождением аллегорий и аналогий одной на другую, в бессмысленным попытках прыгнуть выше головы.

Т.к. книга читалась в рамках флешмоба, то возможности с отвращением закинуть ее в дальний угол у меня не было (ну теоретически конечно была, но я все же стараюсь не бросать книги не дочитанными, хотя бы из принципа), то пришлось ее домучить. Хотя, чем ближе к концутем сложнее это давалось.

Говорят, чтобы проникнуться любовью к автору, нужно начать знакомство с его творчеством с удачной книги. Может быть Павич и не плохой писатель, но после этого произведения я вряд ли когда-либо притронусь к его творчеству...

Милорад Павич — писатель непростой. Он создаёт атмосферу, его произведения, как сновидения — кто-то захочет провалиться в них поглубже, а кто-то стряхнуть с себя побыстрее.

Данный рассказ — яркое тому подтверждение. Не попав в сети магического реализма автора, можно фыркнув сказать, что рассказ о том, как некий мужлан изнасиловал девушку, после чего она стала слепоглухой проституткой среди подобных ей на корабле, лавировавшем между материками с целью удовлетворять мужскую похоть. И это не будет спойлером, потому что у Павича дело всегда не в сюжете, а в настроениях, впечатлении, в той самой атмосфере. Его произведения многослойны и многогранны. И то, что я написала выше — всего лишь первый видимый слой, а вот под ним скрывается всё остальное.

Павичу отменно удаётся балансировать на грани пошлости и фантазии, у какого ещё автора герой, разгуливающий со «всегда торчащим наружу концом, потому что поклялся вернуть его в штаны только тогда, когда вернет в ножны саблю» будет смотреться так органично в предложенных писателем условиях?

Автор повествует о преданности, страсти, любви, той самой первобытной — не за что-то, а когда она априори. Его рассказ — как детская сказка, в которой есть чудовища, принцессы, злые силы и добрые, а за всей этой фантазией спрятано обычное человеческое. Так и у Павчиа — немыслимый Шелковолосый Павле, познавшая с ним мужскую силу Велуча, у которой были после сотни и сотни мужчин, но как-будто их и не было, потому что, если не видеть и не слышать, а только знать и верить, то можно уверовать в того единственного.

Каждый увидит в этом рассказе своё — кто-то пошлость, кто-то буйство авторской фантазии, кто-то сказку для взрослых с эротическим подтекстом, а группу Мельница он вдохновил на написание песни «Ай, волна» (момент, когда героиня просит у волн и ветров о ребёнке, действительно сильный).

Мой отзыв по размеру, наверное, в половину этого рассказа, но в нём не уместилось и половины того, что можно было бы о нём сказать.

В целом же, читать Павича нужно только тогда, когда ты готов погрузиться в чужие сновидения, в которых возможно абсолютно всё, они не всегда понятны, не совсем логичны, не каждая их картинка приятна, но ведь на то они и сны.

Знакомство с творчеством Милорада Павича я начала «Хазарского словаря», выбрав его мужскую версию, и ни на миг не пожалела о том, что решила прочесть этот роман-лексикон.

Открыв первую страницу, я увидела замечательное напутствие:

«Современный автор этой книги заверяет читателя, что тот не обязательно умрет, если прочитает ее, как это произошло с его предшественником, пользовавшимся изданием «Хазарского словаря» от 1691 года, когда эта книга была впервые составлена»

После такого напутствия, возможны только две реакции читателя: бросить книгу в огонь, и убежать, на всякий случай осенив себя крестным знамением, или сделать, как поступила я, преступить к чению, надеясь на собственную живучесть. Впечатления от прочтения сначала невозможно было выразить в словах. Это была буря эмоций, вспышка, разорвавшая мозг и составившая его заново.

Но начнём по порядку.

С одной стороны книга содержит в себе оригинальное авторское изложение реального исторического события, именуемого Хазарской полемикой, являющейся дискуссией о выборе религии среди хазар. С другой стороны эта книга не имеет прямого отношения истории, скорее это альтернативная версия истории, созданная автором. В этой истории много вымышленных персонажей и никогда не существовавших мифов.

Казалось бы, всё? Нет. Потому что для такого необыкновенного автора, как Павич, не может быть двух сторон, с которых рассматривается книга. Этих сторон мириады! Даже взглядов на саму Хазарскую полемику в самом романе приведено три: христианская, исламская и еврейская. Поэтому я просто расскажу, чем эта книга стала для меня.

Так вот, для меня это Роман-Сон, который я поймала и истолковала, подобно тем самым ловцам снов, являющихся одной из центральных общностей, описанных в книге. Это был вещий сон, говоривший о правде и смысле жизни, об отношении к религии и месте человека в выбранной религии, о судьбе и возможности её изменить.

Как и подобает сну, всё в нём строилось на загадках. Они возникали из слов, написанных на тёплых спинах разбросанных камней художественного вымысла, в каждом из них заключалась своя идея, ускользающая из рук в миг её понимания, превратившись в неведомую птицу.

Был целый ряд цитат, смысл которых настолько многомерен и всеобъемлющ, а красота изложения настолько завораживает, что мы вели дискуссии о них всей семьёй на протяжении нескольких дней. Вот та, что особенно меня зацепила:

«Когда удивленные участники дискуссии увидели Ибн Кору, к которому некоторые из них уже собирались на поминки, считая его мертвым, он спокойно, скрестив ноги и глядя на них глазами, похожими на тарелки с жидким луковым супом, сказал:

– В детстве, давно, я видел однажды на лугу, как столкнулись две бабочки; немного пестрой пыльцы просыпалось с одной на другую, и они упорхнули дальше, а я этот случай тут же забыл. Вчера вечером, когда я был еще в дороге, какой-то человек ударил меня саблей, видимо перепутав неизвестно с кем. Прежде чем я успел продолжить путь, на моей щеке вместо крови появилось немного пыльцы...»

И этот безумно-прекрасный сон навсегда остался в моей памяти, шепча о том, что «истина (в том числе и религиозная), в сущности, просто трюк», что жизнь каждого просто сон, который видит ловец, и нужно успеть прожить её ярко и по-своему, пока он не прекратился.

Разумеется, эта книга не для всех, хотя бы потому, что в ней нет ничего общепринятого. Нет даже ничего похожего на сюжет, только обрывки чужих судеб и парадоксальных мыслей.

Но тот, кто способен ловить и толковать сны, обязательно должен её прочесть, чтобы прикоснуться к непознаваемому, к метафоре это жизни , созерцая, как горит «на столе возле еды свеча с каплей огня наверху, возле нее «Божественная книга», и месяц джемаз-уль-акер течет через нее.»

«Хазарский роман» — произведение, примечательное во многих отношениях. В первую очередь, необходимо отметить, что это эталонный образец так называемой «нелинейной прозы». В данном направлении писать пытались многие, чего только стоят безрезультатные потуги Кортасара, не сумевшего не то, что сочинить подобный текст, но и обепечить ему смысловое наполнение. У Павича иначе: «Хазарский словарь» действительно можно читать с любого места, и от выбора ни сколько не зависит общее впечатление: всё настолько проработано, что, даже взявшись за книгу с конца, можно без проблем собрать воедино общую картину, образы персонажей и сюжет.

К слову, сюжет имеется, причём продуманный до мелочей и полный неожиданностей, что так же составляет весомый плюс, учитывая необычную форму «Хазарского словаря». Если попытаться провести параллели, дабы дать какое-то представление о романе, то на память в первую очередь приходит «Сто лет одиночества» Маркеса: произведения пронизаны единым духом эпоса, исполнены мифотворчества и описывают солидный временной промежуток. И там и здесь значительную роль в композиции играют приёмы магического реализма, но у Павича всё представлено гораздо масштабней, с размахом, что не мешает ему проявлять внимание к мелочам, в коих кроются значительные для описываемых событий элементы.

Итак, о чём же эта книга? В некотором роде, это действительно словарь: статьи, поданные с позиции трёх культур, — греков, евреев и арабов — перекликаются, дополняя друг друга в попытке дать полную картину о хазарах, их истории, мировоззрении, основных событиях становления нации, причинах, приведших к краху, и нынешнего состояния. И в то же время, всё сложней. «Хазарский словарь», по большей части, — это повествование о книге, о судьбе оригинальной рукописи, где содержались магические и философские откровения, описывающие фундаментальные принципы человеческого бытия с точки зрения божественных и демонических сущностей. Но и подобное описание слишком скудно, потому как сам оригинал словаря — лишь способ выражения более масштабного явления, общечеловеческого целого начала, взаимодействие с коим есть едва ли не первоочерёдная задача для людской природы.

Все попытки как-то обозначить общую фабулу произведения, в любом случае несопоставимы с впечатлением от целого произведения, чей пересказ практически невозможен. Более того, невозможна и подача его как произведения линейного: только гипертекстовая форма является приемлемым способом воплощения авторской задумки, а потому здесь она, как никогда оправдана.

Количество затронутых тем в «Хазарском словаре» колоссально, и каждый читатель найдёт здесь что-то для себя: любовную линию, философию, захватывающий сюжет, эзотерический трактат, исторический опус, легенды, религиозные предания, анализ языка, пересмотр некоторых каббалистических положений, социальную критику, историю нации и десятки фраз, заведомо обречённых стать обиходными афоризмами.

Стилистически автор лёгок для чтения, но далеко не примитивен по части языка, что демонстрирует в выразительных ярких образных эпизодах, где необходимо задать соответствующий задумке тон.

Персонажи исключительны по своей харизме: они обладают индивидуальными особенностями, привычками, внешними признаками. Воззрение каждого на любого другого здесь уникально, и герой, представляющийся одному праведником, для прочих может выглядеть негодяем. Ни о какой информационной целостности, как и в реальном мире, речи не идёт: факт, известный кому-то, вероятней всего, окажется чем-то незнакомым большинству персонажей. Не малое влияние на личности, их убеждения и мировоззрение имеют культура и географическое положение, причём, если таковые в романе прописаны, то многие из них сыграют свою роль, а внешний хаос, творящийся в произведении, к последним страницам срастётся в целостную завершённую картину, где всё окажется на причитающимся ему месте.

Мифотворчество Павича поразительно по своей глубине: каждый герой или событие в мире «Хазарского словаря» имеет полулегендарную атрибутику, продуманную историю и неразрывную связь с остальными элементами книги. Вместе с тем, эрудиция автора и объём проделанной работы, ставит вопрос о том, что в романе является художественным вымыслом, а что реальным историческим событием и эзотерическим положением, взятым из реального духовного наследия. По всей видимости, чтобы объективно ответить, необходимо обладать тем же багажом знаний, что и автор. Без этого, остаётся лишь интуитивно принимать к сведению пищу для ума, что, быть может, послужит для кого-то толчком к самостоятельному исследованию.

Таким образом, «Хазарский словарь» — яркое, нестандартное произведение, ознакомление с коим окажется интересным опытом даже для самого искушённого читателя.

«Ящик для письменный принадлежностей» — произведение нестандартное, умеющее удивлять и переносить читателя в иную плоскость восприятия: слишком ирреальную для того, чтобы называться обычной, но насквозь логичную и последовательную, что не позволяет соотнести её с миром сновидений.

Повесть буквально кричит о своей необычности: всё в ней, от подачи до содержания, до того не походит на прочую литературу, что затруднительным кажется найти соответствия. У автора своеобразная манера изложения — история развивается из описания предметов, найденных в ящике для письменных принадлежностей, купленном автором. Читатель становится свидетелем некой описи, вбирающей в себя нечто большее, чем просто сюжет: есть здесь и многочисленные рассуждения о жизни, яркие философские зарисовки и иллюстрации, ряд аллюзий, из которых наиболее узнаваемыми кажутся переклички с каббалой.

Между тем, роман не утопает в смысловых пластах, сохраняя ясность последовательного повествования и неожиданные, захватывающие сюжетные повороты, мгновенно переосмысляющие всё, происходящее в повести раньше. Особо эти качества присущи первой половине произведения, где очень ярко раскрыт женский персонаж — удивительная находка автора.

К слову, находок у автора не мало: тут и удивительно точные метафоры, и интуитивно понятные образы, проецирующиеся на всё человечество.

Спорной представляется лишь сама реальность произведения: она мечется между реализмом и показательным символизмом, благодаря чему герои часто произносят фразы, значительно выпадающие и из контекста истории, и из логического развития диалога. В итоге в речах персонажей чувствуется оттенок шизофазии, что тяжело назвать плюсом. Случись кому-то в действительности произнести нечто подобное в диалоге, собеседники бы покрутили пальцем у виска — не более. И хотя можно сделать ссылку на то, что произведение всё же ирреальное, почти сновидческое, следует признать, что в повести либо недостаточно подчёркнута линия абсурда, позволяющая делать подобные допущения, либо автор слишком пренебрёг реализмом. Если позволить себе пуститься в сравнения, то «Старуха» Хармса и первая половина «Голода» Гамсуна гораздо изящней справились с задачей сочленения логики с химерическим миром видений.

И всё же, читая блестящее начало, где рассказывается о покупке девушкой шубы, концовку, где эта же девушка оказывается камнем преткновения двух призрачных барышень, трудно не восхититься мастерством автора.

Повесть размеренно переживает весь ряд метаморфоз, перетекающих между от одного чувства восприятия к другому: она начинается с запахов, переживает палитру вкусовых оттенков, цветов, ощущений. Аналогичные трансформации можно проследить и в эмоциональном спектре отдельных сцен.

Язык произведения не вызывает нареканий и читается с удовольствием. Он наполнен красивыми образными иллюстрациями, не затянут и понятен. Есть свежие и неожиданные решения, как например глава, где повествование от первого лица героя, описывает мир глазами его подруги, в духе: «Она не знала, что чувствую я, но, вернувшись домой, подумала».

От «Ящика для письменных принадлежностей» безусловно принесёт удовольствие, и это произведение охотно можно рекомендовать тем, кто в чтении не ограничивается стандартными литературными формами.

Произведения Павича подобны деликатесному блюду; ласкают и балуют вкусовые (или литературные) рецепторы, но каждый день такое есть не сможешь. Конечно же, я рекомендую попробовать. Я не гарантирую, что «Ящик» утолит Ваш голод, но Вы сможете его вкушать маленькими ложками, смаковать и прислушиваться к тому, что испытывает Ваш организм. Простите, получилось очень неконкретно. Но и сам Павич пишет далекими абстрактными формулами, совмещая несовместимое, соединяя разнородное, смешивая краски мироздания.

---

Для тех, кто готовится к прочтению:

10 страниц. Если не приносит удовольствия — «блюдо не Ваше», можно с чистой совестью прекращать.

---

Возраст:

21+

Об этой книге я прочла массу отрицательных, недовольных, разочарованных отзывов. Возможно, я читала её в каком-то особом настроении, но мне она очень легла на душу. Павич тот писатель, чьи книги заставляют думать. Они – лабиринты, которые не всегда проходишь с первого раза. Таковым есть и это произведение. Читая, вспоминала и «Волхв» Фаулза, и «Школу добродетели» Мердок, и Маркеса. Когда погружаешься в книгу и не можешь вынырнуть, боясь упустить подсказку к разгадке. Ты вместе с повествователем открываешь ящички, отделенья, потайные дверцы ящика и узнаешь новые и новые фрагменты жизни героев. И нанизываешь эти бусины, надеясь в конце получить ожерелье, но получишь ли? Милорад хитрец ведь, просто так из лабиринта не выведет. И пусть какие-то ходы были не по мне (гадание по стоящему члену, долгое описание несуществующих яств..), но в целом я получила удовольствие.

И несколько цитат из книги:

Узнав тайну, и сам становишься частью тайны.

Берегись, деточка, женщина может состариться в одно мгновение, даже когда лежит под мужчиной...

Болезнь всегда старше здоровья!

Но к сожалению, несмотря на то что каждому суждено умереть, далеко не каждому суждено родиться. Самые лучшие так и остаются нерожденными.

Может быть, наше тело и наша душа — это горючее? Горючее для чего? Может быть, Время — это сила, которая движет телом, а Вечность — это горючее души?

Если вы что-то ищете и не находите, не теряйте надежды. Может быть, это «что-то» найдет вас.

Снег всегда белый, но каждый год разный. Также и с любовью. Не важно, сколько ей лет, важно, меняется она или нет. Если скажешь: моя любовь уже три года одинакова, знай, что твоя любовь умерла. Любовь жива до тех пор, пока она изменяется. Стоит ей перестать изменяться — это конец.

Чтобы быть счастливым, нужен дар. Для счастья нужен слух, как для пения или танцев.

Подлинным откровением для меня некогда стало, что книга может открывать в тебе не двери-вопросы, а усаживать за столы-ответы, где вести с тобой дремучие настольные игры из фигур соли, конского волоса и зубов с коронками из плохого серебра.

Павич, как и Маркес, которого тут уже поминали, не лукавит.

Ему вообще не нужен читатель. У него баталия с Богом. С языком. С естеством, всю полноту которого надо выплеснуть на бумагу. И это именно бумажная книга, хотя современный экранный гипер-текст ей куда сильнее к лицу, но хазары прочнопрописались во снах всего мира и там не спрашивают, а призывают к строгости: «Богу важны не твои дела, а намерения».

И я сыт этими ответами, я спокоен, я приготовлен к ритуальному жертвоприношению, и когда веки мои скует сон, проколет их двузубой вилкой, нанижет мужской и женский глаз на одну слезу, я пошире раскрою рот и приготовлюсь ловить свою пулю

Крусанов совершенно прав, утверждая, что верное средство избавиться от симпатии к Павичу — это перечитать его. Павич хронически страдает однообразностью приемов, тягой к пестрому, блестящему, цыганщине, шапито, не вполне первосортному антуражу, ловкости рук и впечатление от его книг, как от аттракциона, не у меня одного.

«Хазарский словарь» прочитать все же стоит. Не имеет разницы в какой из версий ( мужской или женской), разницы между которыми нет. Павичевский роман завораживает красотой ажурной конструкции, стилистическими курбетами, организацией сновидческих перекличек с использованием этнических декораций. Никакого второго дна у книги, разумеется, нет, все держится исключительно на ловкости рук манипулятора, маньеризм чистой воды. Все сродни просмотру работ режиссеров визуалистов навроде Жана-Пьера Жене или Бертона ( понятно, что они используют иной материал).

«Словарь» и еще «Пейзаж, нарисованный чаем»( менее тотальный, но изобретатальный роман) для ознакомления с Павичем рекомендую, а остальное можно и не читать.

Очень символично, что Павич включил эту историю как вставную новеллу в последний свой прижизненный роман «Вештачки младеж».

Великолепная аллегория дискуссий на форумах в Интернете, с банхаммерами и троллями. Пожалуй, лучшая с тех пор, как человечество покинуло USENET. Разумеется, в момент написания она не имела такого смысла. Он пристал к ней сам, как это всегда случается с шедеврами. Как-то само собой получилось, что Венере Милосской не мешают фантомные руки, а Liber linteus этрусков — пятна гнильцы на страницах с именами мертвых.

Безусловно,эту книгу лучше читать,держа в руках бумажный вариант: именно так можно поиграть с автором в его игру. Но даже чтение обычным образом, сначала до конца, не испортит впечатления.

Особо интересной оказалась типизация мужчин и женщин по критерию победитель\побеждённый,которая идёт красной нитью во всём романе.

Книгу стоит читать тем,кого не пугает нагромождения нелогичных метафор и сравнений, и тем,кто умеет разбираться в витиеватых сексуально-родственных связях героев,наподобие «100 лет одиночества» Маркеса.

Может быть, я еще чересчур мало знаком с творчеством Писателя, но эта вещица просто шедевральна. Павич определенно из тех писателей, у которых что ни фраза, то вкуснятина. «Писатель, который умнее своих историй, ошибся в выборе профессии».

А когда один из героев произносит: «Давай позовем сюда читателя этого рассказа», я уже не знал, как дальше себя вести. Ощущение такое, будто сейчас зазвонит телефон и меня действительно пригласят в рассказ.

Но мой любимый момент, когда героиня рассказа по имени Лена спрашивает читателя о том, как поживают люди в реальном мире. Ответ напишу целиком.

А как вам эта ее ответ: «Не возвращайся туда. Оставайся у меня ночевать. Здесь, в моем рассказе, ты в безопасности».

Слов нет. Я влюблен в этот рассказ.

Вот, что запоминается после этой книжицы человеку, не впервые читающему Павича, так это хронотоп романа: Югославия эпохи войны с НАТО. Под бомбами все и происходит, точнее, как это принято у маэстро, соприкасается и ветвится сотнями намеков и отсылок, реминисценций и прокламаций. Однако «гороскопность» романа (а ведь роман заявлен как «Астрологический справочник для непосвящённых») слабо выявлена: перечисление знаков зодиака служит лишь поводом к коронному приему автора нанизывать на низки снов бусины причудливых человеческих судеб по обе стороны вечного Дуная. Занятие, не спорю, не последнее в этом мире, но уж какое-то пресноватое. Складывается впечатление, что придумывание очередного амплуа своего будущему роману (колода таро, лабиринт, кроссворд, гороскоп) — лишь незатейливый PR-ход, который совершенно не мешает нашему автору рассказывать одни и те же милые его сердцу истории...

Чуть посвежее и позанимательнее, чем предыдущий «Уникат». Впрочем, богословские арканы были беспроигрышным сюжетом еще со времен Борхеса и Эко, и тут идея Павича о «другом теле», которое каждый из нас имеет то в Боге, то в другом человеке, прошлом или любимом, вполне адекватно реализована. Хотя не обошлось без той сентиментальности, которая, по-видимому, частый гость у седеющих писателей: почти автобиографичность, откровенные описания занятий сексом, интеллектуальные заигрывания со смертью и посмертной славой, дидактизм. Лихих метафор и сентенций на квадратный см. текста заметно меньше, что вызвано то ли желанием маэстро показать, что не стиль красит человека, то ли попыткой — без отвлекающих и тормозящих элементов — создать действительно «закрученный» квазиисторический детектив: мол, «Маятник Фуко» мало кто помнит, «Кодом да Винчи» все объелись, так почему бы и нет? Не думаю, что это Павичу удалось. Мы любим мастера не за его увы чаще всего скучные рассказы и слабые притчи, а именно за тонкие наблюдения над человеческой метафизикой, над лицами, правые глаза которых косятся на обед, а левые — на ужин. Что-что, а звание Короля метафоры у Павича насквозь заслуженное.

Павич для меня — сложный писатель. Интересный, но сложный, поэтому читаю его нечасто. Когда бралась за эту книгу, то опасалась, что завязну в очередной раз. Но чтение на удивление оказалось лёгким и приятным. Роман (я бы сказала всё же сборник новелл) о зеркалах.

Зеркало — вещь удивительная, отражает тебя, но хранит ещё и сотни отражений других лиц и судеб, которые, если очень постараться, можно увидеть. Вот герой романа ищет особое зеркало, чтобы нарисовать на нём картину. Это, насколько я знаю, католическая традиция — рисовать Мадонну на зеркале. Зеркало «с дыркой» играет в романе особую роль, оно образует сюжеты многих новелл, так в одной из них женщина просит художника согрешить с ней на фоне «зеркальной картины», возле этого зеркала вращается мир, отражаясь в нём. Это мир литературной игры во всё: в слова, судьбы, литературных персонажей, писателей, художников. И всё это, отражаясь, становится немножко иным, зеркальным, не таким, как мы себе представляли.

Сложно и путано объясняюсь, но Павич и сам не прост вместе со своей нелинейной прозой.

В общем «Вы сидите здесь добровольно и, пока не кончите читать, не выйдете из рассказа. И из зеркала в нем. Почему вы это делаете, понять нетрудно. Каждый человек всегда и везде пытается хоть чуть-чуть понять, кто он такой. Вот и вы сейчас пытаетесь это сделать. Всякое чтение — это попытка узнать, кто ты есть на самом деле.»

К сожалению, отсутствие необходимых исторических и политических знаний не позволило в полной мере насладиться замыслом автора

Тем не менее, даже рассматривая «Веджвудский чайный сервиз» только как историю двух людей, получил большое удовольствие. Развязка просто шикарная.

Очередной странный эксперимент Павича, который не может написать просто роман. Уже был роман-словарь, роман-гороскоп, роман-ящик, а теперь роман-антология рассказов. 38 рассказов, написанных от имени 38 выдуманных писателей. Для каждого Павич сочинил краткую биографию (иногда совершенно безумную), придумал библиографию, издательства, историю жизни и смерти. 38 писателей из 38 разных стран – по количеству языков, на которые переводили Павича. Все рассказы задумывались быть написанными в разных стилях: Япония, Норвегия, США... Но это у Павича не получилось. Получился очередной сборник в чисто павичском стиле, причём большая часть рассказов – откровенно слабые и бессюжетные. Стилизация, я бы сказал, не вышла. Хотя читать довольно интересно, потому что красиво, и рассказы очень короткие.

Самый несвязный из прочитанных роман Павича. Просто девушка иногда вдруг просыпается совершенно другим человеком, то мужчиной, то женщиной, которые живут в разных странах, городах и эпохах, и каждый раз они рождены под разными знаками Зодиака. Роман – это сеть несвязанных почти ничем между собой историй эих самых людей, которыми просыпается девушка. Она не помнит себя, она помнит только то, что помнят те, кем она просыпается. Парень с перстнем на половом органе, ослепший купец, девушка, лечащая любовь своего молодого человека от недуга, демон повествования: странные, нереальные герои, но красиво, всё красиво, красиво, кра...

Сборник рассказов Павича, по стилю очень похожий (как и по принципу построения) на предыдущий прочитанный мной его сборник «Страшные любовные истории». Как и там, есть один необыкновенно сильный рассказ – «Аэродром в Конавле», и как и в предыдущем сборнике, этот рассказ идёт третьим по счёту (там это было «Долгое ночное плавание»). В остальном – то же самый прекрасный Павич, довольно бессюжетный, но изящный, с невероятно красивым языком и потрясающими аллегориями. Кроме рассказов, в сборник вошли отрывки из романов «Ящик для письменных принадлежностей» и «Последняя любовь в Константинополе», что, впрочем, совершенно не смущает. В целом – красиво.

Последний роман Павича вышел сначала, как ни странно, в России и на русском, а потом уже стал распространяться по остальной Европе. Роман, конечно, отдаёт Павичем, но язык тут уже не столь искромётен, чересчур много витиеватых и однообразных псевдофилософских рассуждений; хотя мистицизм остаётся вполне павичским. Таинственный каменный перстень, мистическое заклинание и вода из священного источника изменяют судьбы трёх человек: венецианского печатника XVIII века, сербского иеромонаха XIX века и писателя XXI века. Их судьбы переплетаются незримым образом, и у каждого есть любимая женщина, которая связывает каждого из героев с мистической стороной. Каждый герой ищет своё «другое тело», которое обретает после смерти, и каждый так или иначе находит его. В целом – скучновато, скучновато, да-а. Хотя красиво.

Тематический сборник рассказов – местами довольно сильных, местами абсолютно бессмысленных, со смазанным, как часто у Павича бывает, концом. Самый шикарный рассказ – о слепоглухой девушке на корабле, «Долгое ночное плавание». В конце аж дрожь пробирает от ощущения ужаса происходящего. В сборник вошли (в качестве рассказов) небольшие отрывки из романов, в том числе одна из историй из «Ящика для письменных принадлежностей». В целом читать приятно и интересно, потому как что-что, а язык у Павича не отберёшь, он великолепен.

Второй после «Хазарского словаря» роман Павича, который мне понравился. Конечно, все романы Павича наполнены его удивительным витиеватым, прекрасным языком, но, к примеру, «Последняя любовь в Константинополе» — это некоторый перегруз. А «Ящик» весьма даже интересен. Человек покупает у случайного торговца капитанский ящик для письменных принадлежностей и постепенно исследует его ящички и отделения, и вещицы, оставшиеся от предыдущих владельцев. И перед ним раскрывается удивительная и безумная история любви. Потрясает эпизод с человеком, который за шесть уроков усилием воли забывает свой родной язык и своё имя. История сама по себе печальна, но читается легко, свободно, интересно, и женщины Павича прекрасны, и время его романов течёт во все стороны света.

Это гениальная книга. Мне тысячу раз говорили, что это гениальная книга, а я всё не верил. Я открывал её в книжных магазинах, листал и никак не мог понять, что все находят в этой – на первый взгляд – занудной публицистике. Теперь я это понимаю. Это великая книга, не иначе. Язык Павича настолько великолепен, насколько может быть великолепен язык писателя. Цитаты из книги наполняют голову и взрываются там, или, наоборот, нежно ласкают душу. Это безумное собрание историй и витиеватых размышлений, напоминающее Набокова, «Сто лет одиночества» Маркеса, средневековую рукопись и одновременно ничем из этого не являющееся. Это книга-эмоция, безумие и удивительная история невозможных людей, собрание легенд тысячи народов и реальность, не знающая правил.

Когда Павич умер, мне представилось, как на последнем суде из толпы встанет мадемуазель Атех и скажет: «Я — хазарка». Она будет свидетелем защиты, и Павич попадёт туда, куда не может не попасть. В свой Константинополь.

Этот роман написан в более «щадящем» читателя режиме, практически не осталось мозговыносящих пассажей вроде: «Монах подошёл к каминной полке, вынул изо рта сухой деревянный ключ, открыл им шкатулку, инкрустированную сельдереем, достал из неё вышитое бархатом, пахнущее луговыми цветами ухо и отдал его певчему дятлу, сидевшему на западном окне (дятел тут же улетел за Дунай и скрылся в позавчера). После чего монах закрыл шкатулку и немедленно умер.» Хотя по тексту ещё встречаются и кошки, хватающие добычу как передними, так и задними лапами, и дьявол, принявший обличие девочки и играющий на скрипке, и волшебная вода, и прочие подобные прелести.

Действие основного сюжета разворачивается в настоящем (если не в очень близком прошлом). Повествование разделено двумя рассказами — соответственно, вторая и часть четвёртой части романа — поясняющими, что же это за волшебные предметы, с которыми имеют дело главные герои. Действие второй части происходит в Венеции в 1764 году и главное действующее лицо здесь — издатель Захария Орфелин, первой половины четвёртой — примерно в 1717 году в Сербии, селе Сентандрее, с иеромонахом Гавриилом в качестве главного героя.

Со второй половины роман всё сильнее затягивает, а сюрреализм набирает обороты. Не смотря на то, что в целом произведение показалось мне несколько проще старых вещей автора, тем не менее текст очень насыщен и читать с каждой страницей всё интереснее. Чувство слова и узнаваемый стиль никуда не делись, мне роман очень понравился, так что всем почитателям творчества Павича крайне рекомендую — вы получите удовольствие от прочтения!

Павича я начала читать просто потому, что он подвернулся под руку. О том, что он «модный писатель- постмодернист», узнала позже; значения этому особенного не придаю. С самого начала я оказалась очарована слогом, способом выражения мыслей. Сюрреальные, сноподобные реалии мира словаря не смотрятся гротескно или надуманно. Аморфное перетекание сюжета в сюжет, истории в историю, позволяют окунаться в текст с любого начала книги. Небольшая по объему книга производит удивительное впечатление отсутствия границ.

Взяв словарь в четвертый раз, я наконец-то стала ориентироваться в нем настолько, чтобы узнавать в одних статьях отголоски других. Они пронизывают друг друга, словно нити в плетении сложной тесьмы.

Книга слишком необычная, чтобы советовать ее всем и каждому. Но если первые три статьи пошли хорошо, в дальнейшем оторваться будет очень сложно.

Лично я твердо убеждена, что именно этот рассказ — лучшее, что есть у Павича. Даже более того. Все дальнейшее, что есть в его книгах, уже заложено, туго свернуто, как росток в зернышке, именно в этом недлинном рассказе. Павич — он же похож на пряность. Острый, запоминающийся, ни на что не похожий, душистый... Но питаться только им?... Невозможно. А в поздних работах он и вовсе начинает повторяться. Так что проще всего охватить всё, им написанное — вот тут. Тут очерчен весь круг павичевских проблем:

Горькая судьба Балкан.

Оглушающее, мгновенное и неподвижное, ощущение многоликости и единства жизни.

Мифы и сны.

Предательство и смерть.

И песня.