— Сударь, посетите премьеру спектакля «Нюансеры» — рекомендую.
— Наверное нет, любезнейший, у меня сложатся немного другие планы.
— Отчего же, сударь? Вы считаете, что актеры в нашем губернском городе Х плохо играют?
— Напротив, любезнейший, они хороши.
— Вам не нравится здание театра? Что-то не так с обслуживанием?
— Опять-таки, замечательное здание, и вешалки отменные, и сиденья в зрительном зале мягкие, и даже занавес поднимается и опускается именно так, как надо.
— Хм... Вам чем-то не угодила сама пьеса, сударь?
— Сложный вопрос.
— Просветите же меня.
— Отчего же нет... /закуривает/ Антрепренёры театра в который раз поставили спектакль о театре. Я понимаю, что они же и режиссеры, но сейчас не о том... Так вот, получается как в пьесе драматурга Горина: когда актёр пересказывает принцу содержание любовной записки его высочества, чем изрядно того удивляет. Принц учинят настоящий допрос. Но лакея актер не подкупал, дама, которой адресовалось послание, о нём промолчала, и даже через плечо принцу актер не заглядывал. Как же узнал? Принц отправил такую же записку и в прошлом году, и три года, и пять лет тому назад. Рутина.
— Думаете, сударь, они повторяются?
— В сюжете? Нет. Но вот стилистика... Описание мелочей — и их возвеличивание. Умиление бытом, причем с ноткой иронии. Неторопливость и основательность в течении событий. Вежливый поклон всем, кого пьеса может обидеть — потому без резких суждений. И множество характеристик, которое даются в контрапунктах каждой сцены. Вздумай я на спектакле затыкать себе уши — на этих самых отступлениях — я бы ничего из сюжета не упустил. Причем если потребовать от этой пары замечательных антрепренёров новизны — что они вам скажут? Как писали в какой-то своей заметке: «Пусть вас девушки на улице новизной удивляют, а тут театр. Традиция».
— Но театр и должен быть традиционным. Есть законы гармонии. Завязка, кульминация, развязка, пролог с эпилогом.
— О, любезнейший, в этом они хороши.
— Тогда все, что вы перечислили, являет собой достоинства, но отнюдь не изъяны.
— Вот к изъянам мы и подбираемся, любезнейший... Видели ли вы в синемаграфе фильму о побеге каторжанки Каменевой? Как она, из кабины грузового авто, отстреливается от диких якутов, пытающихся на своих оленях запрыгнуть в эту фуру? «Дорога ярости», если мне память не изменяет.
— Да, припоминаю. С ней был еще какой-то полубезумный городовой.
— Именно. Когда она протягивает винтовку своей попутчице, и приказывает — «Перезаряди!» — в этом куда больше вовлеченности, чем в правильно поставленной ноге принца датского, или, если говорить о «Нюансерах», в описаниях шерсти и канители.
— Но это же синематограф!
— Терпение. А помните ли вы фильму «Баталия» — о том как четверо грабителей банка планировали свой «экс», а потом перестреливались с полицией? И сняли уже несколько достойных фильмов, причем зрителям не мешает даже то, что фильма идет без звука, а реплики персонажей — это фразы на черных табличках.
— Помню.
— Теперь сравним в уме эти три величины. По моему мнению, «Нюансеры» в описании ограбления проигрывают настолько сильно, что антрепренеры вынуждены были как бы разделить действие, и подать остывший пирог на трех разных блюдах. Нарезка чечевичного пирога — отличная. Аромат — уже не тот.
— Вы бы хотели, сударь, чтобы на сцене, прямо на декорациях, висели кишки и полыхало пламя?
— Но разве так много кишок мы видим в «Дороге ярости»? Быстрота и яркость действия, присущая синематографу — лишь первая составляющая. Возьмём книгу. Скажем, печально известный «1812»-й. Там где наш современник, да еще с пулемётом «Максим», попадает на Отечественную войну. Сражается плечом к плечу с поручиком Ржевским. Косит французов чуть не тысячами, а в финале дедовской шашкой сносит голову Бонапарту.
— Это кошмар русской словесности, сударь. Когда же выяснилось, что автор сего опуса — гимназист, который решил пользоваться плодами известности своей книги... С позволения сказать, его прыщавая физиономия ни в какие ворота не лезет.
— Но читают его не только прыщавые гимназисты. По гонорарам он скоро Пешкова обойдет. Понимаете — это образ мечты. Земной раёк, куда мысленно может попасть обыватель.
— Полагаете, сударь, если нельзя писать о наших неудачах с Японией...
— Отчасти. Дело в том, что маленький человек, над которым так любит подшучивать известным вам Чехонте, вдруг видит себя — ощущает себя! — на лихом коне в горниле схватки. Причем обыватель это нашенский, а не условный европеец, которому адресуется лихость дАртаньяна в сочинениях Дюма-отца.
— Но спектакли и не могут быть такими...
— Я продолжаю. Сколько других «райков», вымышленных мечтаний обывателя, мы сейчас наблюдаем? «Баталия светил небесных» — про то, как взорвали Сириус. Судьба сироты Гончара — из волшебной школы. Тысячи их. А многие люди просто живут революцией, и верят в её наступление.
— Не будем про революцию, сударь.
— Согласен. Так вот мечтаний — множество. Они как бы выстроена по ранжиру — от обжигающе-величественных, до самых ничтожных. Где в этом ряду место «Нюансеров»?
— Образ-то сильный. Тоже мечта обывателей. Чтобы можно было передвинуть табуретку, переложить с места на место шкатулку — и от этого менялись бы судьбы людей.
— Но что они получают в результате? Некую приятственность для себя-любимых или для своих конфидентов? «Теплый мир»? Стоит им взять за что-то масштабное, все рассыпается. Актрису загубили, хорошо хоть врачу карьеру не поломали. Даже отомстить толком не смогли. «Три с половиною человека, которые в провинции беспорядков учинить не могут», — хотя я сейчас не точно цитирую. А что будет, если наделенные такою властью люди окажутся на мировой войне? Она ведь начнется. По их поступкам можно судить, что искренне привязываются они к очень немногим — и можно ведь взять этих немногих, и переехать куда-нибудь к антиподам. В Австралию. Это всё равно, что я бы всю жизнь грезил лишь о «катеньке» в моём портмоне. Сейчас её там нет, но для настоящей грёзы — это ничтожный калибр.
— Но мы с вами, сударь, вряд ли помчимся вперед на лихих рысаках, даже если война начнётся.
— Несомненно. Мы с вами обыватели. И когда европейская война разгорится, мы будем грезить о теплом доме с целой крышей и свежей ветчине на блюдце. И многие из тех, у кого сейчас нет такого маленького счастья, стремятся у нему всею душою. Однако же сейчас, в эту минуту — для вас это отнюдь не мечта. Это возможность. Проект. Вполне достижимый обычными путями — без волшебства. Не нужно взлетать, можно дойти пешком.
— Интересное суждение. Но ведь многие, сударь, желают видеть и привычные вещи. В этом коренится непреходящая слава натюрмортов.
— Не могу не согласиться. Если вам нравится атмосфера, вы на спектакль и пойдете. А мне её мало. В фантастике — вот тут на афише «Фантастический спектакль» значится — мне без мечты скучно. Когда соберусь на спектакль про жизнь губернского города Х, или про историю отечественного театра — про «Нюансеров» первым делом вспомню.
цитировать
свернуть ветку
