Прежде всего хочу извиниться перед собравшимися за то, что представленные заранее тезисы доклада не имеют отношения к тому, что я сейчас прочту. На то есть уважительные причины.
За несколько дней до начала «Интерпресскона» меня посетил мой хороший знакомый, сотрудник городской газеты Аркадий Данилов. Он принес мне пухлую папку с рукописью, озаглавленной «Две тайны советской фантастики». По утверждению автора, содержание его исследования столь важно, что я — как честный человек — должен уступить ему полагающиеся мне по регламенту двадцать минут и вместо своего, плохонького, зачесть оба его замечательных доклада. Оба — потому что, как выяснилось, каждая тайна («Тайна Шапиро» и «Тайна Джона Энтони») представляет собой отдельное исследование. В качестве аргумента, почему это я должен поступиться своей очередью, Данилов называл невозможность все это где-либо напечатать: все журналы и газеты, куда он обращался, вежливо отказывали автору. Последнее обстоятельство, надо признать, пробудило мое любопытство. Дело в том, что Аркадий Данилов — автор, известный своей пронырливостью; благодаря связям в различных изданиях, он печатает свои опусы достаточно широко. К примеру, Данилову даже удалось напечатать свою статью во втором — и вообще единственном в природе — номере журнала фантастики «SOS»; такого не удалось даже мне. И если уж ему отказали, значит... Воспользовавшись моей нерешительностью, Данилов торопливо удалился, взяв с меня слово сегодня же все прочитать и завтра уже высказать ему свое мнение.
На следующий день состоялось весьма бурное объяснение с автором. Я сказал, что, во-первых, оба сочинения Данилова субъективны и малодоказательны. Во-вторых, они выглядят кощунством для любого порядочного любителя НФ, и мне совершенно не улыбается после доклада сносить плевки и зуботычины. В-третьих и в-главных: оба его исследования настолько объемны (и, вдобавок, малоудобочитаемы из-за обилия сносок, ссылок и схем), что чтение лишь одного из двух докладов уже займет два с половиной-три часа, а обоих вместе, само собой, почти полный рабочий день. Это был замечательный повод для отказа. Однако Данилов возразил, что с объемом он уже все продумал: он вполне доверяет мне сделать из каждого доклада реферат минут на десять-пятнадцать. Что касается кощунственности, заметил не без едкости Данилов, то не гражданину Арбитману бросаться этим словом после того, как сам он написал статью, где вывел всю англо-американскую фантастику на тему киборгов из «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого.
Аргумент был сильный, и мне пришлось, скрепя сердце, принять предложение А.Данилова и привезти на «Интерпресскон» вместо своего серьезного и доказательного доклада о хорроре в России краткий конспект «Двух тайн советской фантастики» моего коллеги Аркадия Данилова. Замечу, что — поскольку я не совсем разделяю выводов, содержащихся в первом докладе, и совсем не разделяю тезисы второго доклада, мое изложение может показаться небеспристрастным. Те, кто впоследствии пожелают ознакомиться с полным текстом «Двух тайн...», пусть по окончании доклада подойдут ко мне: оригиналы Данилова я также привез с собой, они в моем номере.
Итак, я приступаю.
I. ТАЙНА ШАПИРО
Автор начинает свое исследование с длинной преамбулы, в которой торжественно заверяет своих читателей, что он, автор, почитает гнусностью сталинскую так называемую «борьбу с космополитизмом», сопровождаемую публичным раскрытием писательских псевдонимов с присовокуплением к тому антисемитских выводов. По утверждению автора, его исследование не имеет ничего общего с подобными «патриотическими» изысканиями, поскольку речь-де пойдет не об этнических проблемах (автору глубоко неинтересных), но о трагедии одного из талантливейших ученых нашей страны, который по воле случая сегодня воспринимается всеми нами лишь в качестве одного из злых гениев советской фантастики.
Сделав такое глубокомысленное вступление, автор всю оставшуюся часть своего исследования посвящает непосредственно жизни и творчеству Иосифа Соломоновича Шапиро, более известного как Александр Петрович Казанцев.
Подобно небезызвестному Виктору Суворову, чьи книги были написаны на основании лишь открытых источников и мемуаров, Аркадий Данилов тоже опирается, по преимуществу, на тексты и материалы, как будто всем хорошо известные. По мнению автора, впервые краешек тайны личности Иосифа Шапиро приоткрылся в 1985 году, когда Александр Колпаков (тот самый, автор «Гриады») опубликовал в «Уральском следопыте» и «В мире книг» вполне апологетическую статью об истории создания «Пылающего острова» А.П.Казанцева. Впервые было сказано, что сценарий «Аренида», прообраз будущего романа, был подписан двумя фамилиями — А.П.Казанцева и И.С.Шапиро. Именно под двумя подписями сценарий был представлен на конкурс, организованный совместно с «Межрабпомфильмом», и получил первую премию в 1936 году. Любопытно, что практически во всех остальных источниках никакого Шапиро нет. К примеру, в журнале «Техника-молодежи» (1978 год) о Казанцеве сказано: «Получил в 1936 году первую премию Всесоюзного конкурса научно-фантастических сценариев». В интервью газете «Социалистическая индустрия» (1986 год) эта же версия воспроизведена самим Казанцевым один к одному: «...Я принял участие в конкурсе научно-фантастических сценариев. Получил высшую премию. И понял: конец раздиравшим меня противоречиям...» Исследователь полагает, что последняя фраза представляет собой типичную оговорку по Фрейду, которой интервьюер просто не придал значения. Дело в том, что версия, будто А.Казанцев был одновременно и талантливым инженером, и самобытным писателем в любом случае не выдерживает никакой критики. Александр Колпаков в уже упомянутых статьях выдвинул до чрезвычайности уязвимое предположение о причинах возникновения тандема Казанцев-Шапиро: самобытные инженерные НФ идеи одного соавтора (Казанцев) облечены в приемлемую литературную форму другим соавтором (Шапиро). Уязвимость версии Колпакова в том, что сам Шапиро (в ту пору директор Ленинградского Дома Ученых) был по образованию тоже инженером, причем весьма способным, зато в писательстве ни разу замечен не был. Поскольку сведения о том, что в молодости А.П.Казанцев уже увлекался изобретательством, во всех источниках приводятся со слов самого Казанцева, автор исследования логично предполагает иной вариант событий, развивавшихся в 1935-1936 годах. По мнению А.Данилова, тандем Казанцев-Шапиро в те времена действительно существовал, но роли в нем распределялись следующим образом: Шапиро предложил научную НФ идею будущего сценария, а молодой литератор Казанцев придал идее необходимый литературный блеск. Исследователь не исключает, что уже тогда идея дезинформировать публику и скрыть свою подлинную роль в создании «Арениды» могла придти в голову Иосифу Шапиро, который и уговорил Александра Казанцева изобразить увлекающегося инженера, не чуждого, впрочем, и литературе. Дальше события развиваются следующим образом. В 1937-м году сценарий Казанцева-Шапиро публикуется в «Ленинградской правде». В этом же году редакторы московского Детиздата А.Абрамов и К.Андреев обращаются к Казанцеву с предложением, чтобы он переделал сценарий в роман. Обратим внимание, что с 1937 года (и вплоть до 1985-го) фамилия Шапиро больше нигде не фигурирует. Зато Казанцев становится как бы единственным правообладателем первоосновы будущего романа «Пылающий остров». Самым естественным в данной ситуации было бы предположить, что Шапиро сгинул в роковом 1937-м (возможно, не без участия Казанцева). Однако, это предположение разбивается о факты, приведенные в неопубликованных (возможно, устных) мемуарах Кирилла Андреева, первого редактора «Пылающего острова». В узком кругу К.Андреев признавался, что ему пришлось самому переписывать больше половины романа, ибо литературные способности Казанцева оказались ничтожными — что довольно странно, учитывая сравнительно высокий литературный уровень «Арениды». В этом месте исследователь и выдвигает впервые свое сенсационное предположение, что в 1937 году в Ленинграде был арестован под именем Шапиро его друг, молодой литератор из Белорецка Александр Казанцев, сам же Шапиро с документами на имя Казанцева сумел ускользнуть, уехав из Ленинграда в Москву. Аркадий Данилов предполагает, что, вероятнее всего, Шапиро не собирался подставлять Казанцева под «десять лет без права переписки». Очевидно, что Казанцев сам пошел на подмену, рассчитывая выиграть время для того, чтобы Шапиро успел исчезнуть — после чего он, Казанцев, заявил бы о досадной ошибке при аресте. К сожалению, ни тот, ни другой тогда не знали, что бессмысленно апеллировать к логике НКВД и что это ведомство, заполучив человека, уже не выпускает его обратно. Причины же, по которым ведомство Ежова заинтересовалось инженером Шапиро, были понятны. Сотрудники отдела науки Большого Дома (на Литейном) в ту пору уже подбирали команду для будущих лагерных НИИ (шарашек), где арестованные ученые вынуждены были работать на оборону ни за совесть, а за страх. Если бы органами НКВД был схвачен настоящий Шапиро, он, безусловно, пополнил бы один из НИИ за колючей проволокой. Казанцев, арестованный вместо Шапиро, инженерских навыков не имел, потому очень скоро был переведен на общие работы в лагере, где, по всей вероятности, и погиб.
Обозначив свою версию судьбы настоящего Казанцева и подкрепив ее ссылками на соответствующие страницы «Архипелага ГУЛАГа» А.И.Солженицина, «Хранить вечно» Л.З.Копелева, «Колымских рассказов» В.Т.Шаламова, где действительно был упомянут молодой писатель Саша из Белорецка, арестованный вместо другого (в книге Копелева А.П.Казанцев ошибочно назван поэтом), исследователь переходит к своей версии трагедии жизни Иосифа Шапиро.
Автор вновь обращается к фундаментальной статье А.Колпакова, который — сам того не желая — рисует весьма здравую картину первых лет жизни Шапиро под маской Казанцева. Колпаков приводит впечатляющий эпизод когда «Казанцев» (в кавычках — именно так теперь наш исследователь будет обозначать псевдоним Шапиро) в 1938-году, опасаясь ареста, тяжело занемог, жизнь его была под угрозой. По мнению Данилова, на чувство страха наложилось еще и чувство вины, ответственности за арест Казанцева в Ленинграде. Выздоровев, Шапиро делает все возможное для того, чтобы никто отныне не заподозрил в нем талантливого инженера-изобретателя. С этого момента, считает Аркадий Данилов, и возникает на литературном горизонте писатель-фантаст «Александр Казанцев»; отныне Шапиро собственноручно давит в себе инженерный дар и культивирует писательские способности, которых у него, увы, никогда не было. Исследователь полагает, что разоблачения и ареста Шапиро боялся больше всего в сороковые-пятидесятые годы, когда подобная опасность и впрямь была велика. Только этой причиной А.Данилов объясняет сознательное создание самим Шапиро образа полубезумного фантаста, чьи идеи заведомо не подходят для разработки в «шарашках», ибо их просто нельзя воспринимать всерьез. Если до войны Шапиро балансировал на опасной грани, предложив Наркомату обороны (через посредство Казанцева) остроумную идею электронной пушки, то после войны — в годы расцвета «шарашек», описанных в романе Солженицина «В круге первом», — Шапиро рисковать не мог. Вся история с Тунгусским метеоритом (начиная с 1946 года, рассказа-гипотезы «Взрыв») была ловким отвлекающим маневром, благодаря которому в научном мире «Казанцев» был однозначно сброшен со счетов. Каждая новая идея, сознательно абсурдная (будь то мост между Европой и Америкой, подогревание мирового океана и фабрика-кухня в Антарктиде), укрепляла его имидж. Автор полагает, что с годами осторожность Шапиро приняла едва ли не параноидальный характер: во времена, когда «шарашки» давно перестали существовать, а Казанцев давным-давно был вне подозрений, он продолжал исправно генерировать безумные гипотезы: то требовал признать японскую статуэтку изображением древнего космонавта, то призывал к развитию, в качестве основной, океанской волновой энергетики. Именно этой причиной А.Данилов объясняет тот факт, что Шапиро в течение своей жизни многократно возвращается к роману «Пылающий остров» (единственному, где сохранились отблески идей подлинного Шапиро!), причем с каждым разом делая роман все абсурднее (в одной из редакций в книге возникла даже тема Тунгусского метеорита). Аркадий Данилов высказывает остроумную мысль, что фатальное отсутствие у Шапиро каких бы то ни было литературных способностей оказалось для него спасительным: будь он талантливым писателем, возможно, им все-таки заинтересовались бы органы НКВД. Однако образ активного графомана априори снимал все подозрения. Не исключено, что, будучи человеком добросовестным, Шапиро надеялся усовершенствоваться и в новом своем качестве, однако отсутствие природных способностей нейтрализовало все его усилия. Аркадий Данилов объясняет гипертрофированным чувством самосохранения участие Шапиро во всевозможных кампаниях (типа осуждения Пастернака или гонения на молодую советскую НФ): боясь разоблачения, Шапиро нередко делал все, чтобы отвести от себя любые подозрения, причем подчас и перебарщивал с усердием — впрочем, и это вписывалось в имидж. По мнению Данилова, в свободное от писательства время Шапиро, вероятнее всего, тайно занимался изобретательством, однако, предосторожности ради, патентовал только самые бессмысленные идеи, пряча озарения под спудом. Даже доказательства теоремы Ферма, не имеющие оборонного значения, Шапиро вынужден был скрывать — в результате чего, кстати, приоритет оказался у американцев. Версию Аркадия Данилова косвенно подтверждает и появившийся в 80-х цикл романов о непонятых гениях — Сирано де Бержераке, Ферма и т.д. Написанные чудовищным языком, эти произведения тем не менее дают ответ о масштабах человеческой трагедии, постигшей Шапиро. Как и титаны мысли, чью свободу творчества спеленали вековые предрассудки эпохи, так и талантливейший инженер Шапиро, чья воля была парализована страхом, вынужден был изображать одного из малых сих...
Вывод исследователя неутешителен. По его мнению, за долгие годы аберрация личности Шапиро зашла так далеко, что ныне процесс уже необратим: процесс самоидентификации с фантомом-«Казанцевым» закончился, и, скорее всего, данную версию Шапиро воспримет как оскорбительный навет. Вернее, сделает вид, что воспримет. В любом случае, вероятность, что он рискнет подтвердить выводы автора, равна нулю.
II. ТАЙНА ДЖОНА ЭНТОНИ
Автор начинает свое исследование с длинного (на мой взгляд, чрезмерно затянутого) вступления, посвященного истории разведки Соединенного Королевства. Эту историю А.Данилов излагает в чрезвычайно комплиментарных тонах, постепенно подводя читателя к выводу, что факт пребывания на секретной службе Ее Императорского Величества ни в коей мере не порочит человека и, более того, должен восприниматься, скорее, как знак отличия, символ причастности к некому клубу избранных. Перечисляя людей, в свое время отдавших дань Секретной службе Великобритании, и обнаруживая в этом ряду таких замечательных писателей, как Даниэль Дефо, Джонатан Свифт, Уильям Сомерсет Моэм, Грэм Грин и других, автор делает чересчур смелый вывод, что плох тот писатель, который хотя бы раз не послужил на благо разведслужбы вообще и британской разведке (как наиболее, на взгляд автора, интеллектуальной, о чем, кстати, свидетельствует и ее современное название, «Интелледженс Сервис») — в особенности.
Вышеприведенная преамбула, как видно, требуется автору для того, чтобы смягчить исходный посыл своего исследования, а именно — версию о том, что знаменитый советский писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов в действительности был агентом английской разведки.
В своих изысканиях автор опирается на два упоминания о принципиальной возможности подобного обстоятельства — в статье, опубликованной не так давно газетой «Аргументы и факты», и в послесловии к роману «Час Быка» (М., МПИ, 1988), написанным печально известным Юрием Медведевым; в последнем случае факт предполагаемой подмены настоящего Ефремова англичанином отмечается как явно абсурдный, однако все-таки упоминается. Судя по взвинченности тона, в котором написан этот абзац вышеуказанного послесловия, сам Ю.Медведев не был окончательно свободен от подозрений и пытался переубедить не столько читателя (который, кстати, в 1988-м году об этой версии еще не знал, да и не мог знать), сколько самого себя. Автор замечает, что именно Ю.Медведев первым ввел в массовый обиход гипотезу, энергично оспаривая некие «измышления» и публично подтверждая то, что рядовой читатель и так сомнению в ту пору не подвергал. А.Данилов отказывается комментировать роль Ю.Медведева во всей этой истории, явно дистанцируясь от личности «первооткрывателя» основной идеи его исследования.
Следующая затем — достаточно объемная — часть доклада А.Данилова выглядит наиболее поверхностной и малоубедительной. Автор, прекомично изображая не то частного сыщика, не то красного следопыта, вычерчивает целую карту-схему маршрута, на котором-де была совершена роковая подмена. По мнению автора, случилось это в конце декабря 1934 года между устьем реки Ульгулук и долиной реки Чары, когда поисковая партия, руководимая Ефремовым, не получив в условленном месте оленей, разделилась. А.Данилов строит свою версию на воспоминаниях петрографа А.Арсеньева и промывальщика А.Яковлева, которые-де с той поры Ефремова больше не видели и только, достигнув к концу января 1935 года станции Могоча, Забайкальской железной дороги, узнали, что их руководитель «с образцами» уже выехал в Москву. Случай этот, свидетельствующий об обычной нестыковке и не содержащий ровным счетом ничего криминального, автор версии полагает филигранной операцией «Интелледженс Сервис» по внедрению своего агента. Косвенным доказательством своей правоты автор считает тот факт, что, начиная с 1935 года и вплоть до конца Верхне-Чарской экспедиции, Ефремов подписывал свои геологические отчеты словами «разведчик И.Ефремов» — по мнению А.Данилова: машинально (интересно, а почему еще и не по-английски?). Автору даже не приходит в голову, что между агентурной разведкой и геологоразведкой есть небольшая разница...
Справедливости ради заметим, что сам автор исследования не абсолютизирует представленные выше доказательства. Аркадий Данилов честно признается, что, не будучи криминалистом и тем более на место предполагаемой «подмены» не выезжая, он не может со всей уверенностью полагать эту часть версии до конца обоснованной. Тем более, что антропологическая экспертиза, сделанная на основании сличения фотопортретов И.Ефремова 1932 года и 1963-го (обе приведены в книге Евг.Брандиса и В.Дмитриевского «Через горы времени») ни положительных, ни отрицательных результатов не дала: качество фотоматериала оказалось неудовлетворительным. Именно поэтому, считает автор, не исключен вариант подмены, упомянутый Ю.Медведевым, — в период экспедиции 1946-1949 годов в пустыню Гоби. В пользу последней версии говорит и текстологический анализ рассказов «Встреча над Тускаророй», «Катти Сарк», «Телевизор капитана Ганешина» и других (1944 год), с одной стороны, — и повести «Звездные корабли» («Знание-сила», 1947 год), с другой стороны: тема палеоконтакта, до 1947-года отсутствующая вовсе, в «Звездных кораблях», напротив, превалирует. По мнению А.Данилова, серьезный палеонтолог — каким, без сомнения, был настоящий И.А.Ефремов, — не мог бы, даже в художественных произведениях «открыть» тему, ставшую в дальнейшем благодатной почвой для спекуляций (смотри работы Дэникена, Шапиро и других).
Впрочем, куда больший интерес вызывает следующий раздел доклада, в котором автор, больше не ударяясь в пинкертоновщину, ставит, наконец, главный вопрос: а для чего вообще английской разведке нужен был свой человек в роли Ефремова-палеонтолога? Стратегические интересы Соединенного королевства в Юго-Восточной Азии чисто территориально весьма слабо соприкасались с ареалом Прибайкалья и лишь по касательной — с гобийской частью Центральной Азии. Автор высказывает несколько предположений разной степени остроумия (вроде того, например, что «Интелледженс Сервис» рассчитывала после обнаружения Ефремовым кимберлитовых трубок в Якутии, что тот будет немедленно послан в одну из африканских экспедиций, или что-де Великобритания всерьез планировала со временем превратить Внутреннюю Монголию в некое подобие Гонконга...) Однако, в конце концов, автор приходит к любопытному умозаключению: геолог Ефремов английской разведке был совершенно не нужен. Нужен был Ефремов-писатель, обладающий необходимым геологическим и палеонтологическим опытом. К середине пятидесятых годов окончательно стало ясно, что именно в роли писателя-фантаста резидент может быть незаменим: фантазия позволяет литератору разворачивать действие произведений в любом необходимом регионе, а по характеру цензурных поправок и сокращений легко можно было судить о военно-стратегических намерениях советского руководства в том или ином регионе. Смелость Ефремова, берущегося за самые опасные (в географическом отношении) темы, в этом случае становилась провоцирующей. Автор полагает, что одни только цензурные замечания по рассказу «Афанеор, дочь Ахархеллена» дали «Интелледженс Сервис» гораздо больше информации о районе Западной Сахары, чем любые сведения из французских источников. Ну, а в отношении романа «Лезвие бритвы», например, исследователь пишет, что хаотичность и географическая разбросанность сюжета была строго рассчитанной: все цензурные сокращения, сделанные в главах об Индии, оказались для англичан поистине бесценными. И, напротив, фраза о рудниках на границе с Афганистаном и Ираном, расположенная в тексте второй главы третьей части, была цензурой проигнорирована — из чего «Интелледженс Сервис» также сделала полезные для себя выводы.
Далее в докладе следует любопытный, хотя и чрезмерно затянутый анализ текста «Лезвия бритвы» в различных изданиях — от первого, в журнале «Нева», до самого массового, «макулатурного» (М., «Правда!, 1986); по мнению автора исследования, разночтения во всех этих изданиях также оказывали неоценимую помощь английским экспертам: имея исходный текст, они могли наблюдать все временные его трансформации.
Отдельно А.Данилов останавливается на романе «Туманность Андромеды», который явно не вписывался в предложенную схему — ибо стратегических интересов в космосе у Великобритании не было. Роман более чем следует был оторван от реальности (потому-то, кстати, и производил сильное впечатление), однако и этот факт находит в докладе довольно забавное объяснение. Автор неожиданно напоминает сюжет известного рассказа Виктора Пелевина «День бульдозериста», намекая, что его сюжет имел вполне реальную основу. Анализируя биографию (официальную биографию, конечно) Ивана Ефремова, автор указывает на тяжелую болезнь Ефремова, пришедшуюся на конец 1955-го года. По мнению А.Данилова, заболевание это могло сопровождаться частичным и временным выпадением памяти, в ходе которого, по всей видимости, И.А.Ефремов помнил лишь свою «легенду» и осознавал императив сделаться писателем-фантастом. Во всяком случае, словесный ряд «Туманности...», стройный, скупой и холодноватый, в произведениях последующего периода в таком точно виде больше не был реализован; автор объясняет это восстановлением памяти примерно к началу 1958 года. Заметим попутно, что сам Аркадий Данилов не смог внятно объяснить факт знакомства Виктора Пелевина с неизвестными подробностями жизни И.Ефремова. (При желании подобную осведомленность можно было бы объяснить гораздо проще — к примеру, сотрудничеством В.Пелевина с «Интелледженс Сервис»; но автор, вероятно опасаясь обвинений в клевете, почел нужным эту версию проигнорировать.)
По мнению исследователя, роман «Час Быка» — особая и достаточно печальная глава в биографии Ефремова-разведчика. Аркадий Данилов полагает, что это очень грамотно срежессированная силовая внешнеполитическая акция, последствий которой не предвидел и сам Ефремов. Дело в том, что уже в середине шестидесятых годов руководство стран Североатлантического блока внимательно следило за развитием советско-китайских отношений. Отношения с Поднебесной, испорченные при Хрущеве, при Брежневе начали было выправляться. Автор полагает — и не без оснований, — что вновь возникшая ось Москва-Пекин, новый альянс двух крупнейших континентальных коммунистических держав, мог бы всерьез поставить мир на грань новой войны — благо сам Мао Цзэ-Дун не скрывал своих симпатий к подобного рода разрешению исторических конфликтов с мировым империализмом. Если верить позднейшим воспоминаниям Филби, большая часть английской и американской резидентуры в разных странах была задействована именно на задании, связанном с необходимостью спровоцировать новое охлаждение отношений между суперколоссами. Иван Ефремов стал одним из немногих резидентов, чья работа дала быстрый и конкретный результат. Собственно говоря, роман «Час Быка» не был откровенно антикитайским произведением, но это и не требовалось. Рецензенты досказали все необходимое, сообщив миру о том, что в романе обличается «муравьиный лжесоциализм китайского типа». Поскольку роман публиковался в тогдашнем официозе, журнале «Молодая гвардия» (напомним, что критика публикаций этого издания, в конечном итоге, стоила поста А.Т.Твардовскому в «Новом мире»), реакцию официального Китая нетрудно было себе представить. Она оказалась болезненнее, чем предполагалось. Очевидно, образ Чойо Чагаса был воспринят Мао Цзэ-Дуном как личное оскорбление. Можно лишь приблизительно реконструировать сейчас события 1969-го года, достоверно известно одно: к концу февраля вышло два номера «Молодой гвардии» с «Часом Быка» из четырех, был сдан в набор третий номер. Впрочем, хватило и двух. Третьего марта 1969-го года китайскими войсками Шэньянского военного округа была атакована советская погранзастава на острове Даманском. Советско-китайские отношения самым серьезным образом осложнились на два десятилетия...
По мнению автора, кончину А.И.Ефремова ускорили два обстоятельства: чувство собственной вины из-за кровопролития на Даманском. И, с другой стороны, жесткий прессинг властей, с большим запозданием, но догадавшихся об одном из конкретных поводов обострения советско-китайских отношений. Разумеется, в ту пору никто не заподозрил автора «Часа Быка» в умысле спровоцировать конфликт или, тем паче, в принадлежности писателя к «Интелледженс Сервис». Однако возобладали извечное стремление найти крайнего и инерция. Именно по этой причине, полагает автор, а отнюдь не в связи с какими-либо подозрениями в антисоветизме роман был фактически запрещен — запрещен в ту пору, когда уже большим тиражом вышло отдельное издание, а усиливающийся разрыв отношений между Москвой и Пекином невозможно было поправить. Аркадий Данилов уверен, что, будучи человеком в высшей степени гуманным и являясь высококлассным агентом-аналитиком, а отнюдь не террористом, Ефремов куда более остро переживал первое, нежели второе прискорбное обстоятельство. Автор не исключает, что в бумагах, оставшихся после кончины Ефремова, могли найтись документы, проливающие свет на эту историю. Однако после известного обыска КГБ в квартире Ефремовых подобные документы если и были, то исчезли. Несколько лет, по негласному распоряжению, имя Ефремова вообще где бы то ни было рекомендовано было не упоминать. Однако со временем, отмечает докладчик, здравый смысл возобладал. После скандальной истории с Пеньковским и Грегором Винном госбезопасности вовсе не улыбалось открыто признать свое поражение и объявить всему миру, будто знаменитый писатель-фантаст был, помимо всего прочего, еще и кадровым офицером британской разведслужбы. Потому-то с течением времени посмертная опала была снята.
Версия о тайне личности Ефремова косвенно подтверждается, по мнению Аркадия Данилова, и участием Шапиро-Казанцева во всей этой истории. По всей вероятности, хлопоты Шапиро по поводу творческого наследия опального писателя-фантаста объяснялись, прежде всего, соображениями собственной безопасности. Возможно, Ефремов знал подлинную историю Шапиро и, сделавшись председателем комиссии по литературному наследию Ефремова, Казанцев-Шапиро мог быть уверен, что все бумаги покойного писателя так или иначе пройдут через него. Впрочем, автор сильно сомневается, что КГБ и Шапиро могли найти в архиве Ефремова что-либо существенное: тот все-таки был профессионалом и доверял секреты своей памяти, а не бумаге...
Последние несколько страниц доклада посвящены разбору версий о настоящем имени Ивана Ефремова. На мой взгляд, это едва ли не самая спорная часть исследования. Практически невозможно, не имея никаких подходов даже к уже рассекреченным документам «Интелледженс Сервис», всерьез рассуждать о подлинном имени одного из самых лучших британских разведчиков второй половины двадцатого столетия — если, разумеется, Ефремов и впрямь был разведчиком. Поэтому версия, изложенная на заключительных страницах автором, чисто литературно красива, но вряд ли достоверна. Дело в том, что у знаменитого британского разведчика Томаса Элиота Лоуренса (он же — полковник Лоуренс Аравийский) был младший брат, Джон Энтони, 1907 года рождения. (Об этом факте сообщает биограф Лоуренса, Лиддел Гарт.) Кроме года рождения и имени о Джоне Энтони Лоуренсе вообще ничего не известно. Само собой, никаких фотографий его нет, о его профессии — тоже ни малейших сведений. Правда, опубликовано несколько фотографий Лоуренса-старшего. И, по утверждению автора, несмотря на бурнус, закрывающий пол-лица, сходство между Лоуренсом и Ефремовым действительно есть.
Правда, автор не исключает, что сходство может быть чисто случайным, а его последняя гипотеза — может и не иметь никакого отношения к реальности. Как, впрочем, и все предыдущие гипотезы — добавлю уже от себя.
Стенограмму расшифровал Э.Бабкин.
цитировать
свернуть ветку
