Грибоедов. Горе — от ума ли?

Двести лет назад молодой чиновник Александр Сергеевич Грибоедов, недавно приехавший из Персии в Тифлис, по причине перелома руки, принялся за написание давно задуманной пьесы «Горе уму».

Конечно, читать «Горе от ума» сейчас и во времена Грибоедова — две большие разницы. В то время почти каждое выступление Чацкого воспринималось как ядовитая подколка вполне конкретной социальной группы. Всё было узнаваемо — вплоть до конкретных известных многим граждан. Более того, мало кто до Грибоедова решался столь же ловко ткнуть палкою в это болото. Сейчас конкретика испарилась, многие шутки утратили свою веселость, и остаётся лишь притягивать за уши прежние характеры к нынешним реалиям.

Но вот что интересно, даже для того времени — насколько адекватно название пьесы?

Что мы видим? Молодой пацанчик, мало чем ещё отличившийся, приезжает из путешествия и, полагая себя умнее всех, принимается обсирать уважаемых граждан. Буквально каждому, кого он встречает, умудряется сказать какую-нибудь гадость. В качестве текста на бумаге его слова сами по себе выглядят нормально — ехидное обличение пороков и всё такое. На сцене тоже наверняка смотрелось остро, по-заграничному. Но в реальных разговорах с людьми это выглядит именно как гадость. Удивительно ли, что все герои пьесы с таким восторгом подхватывают идею о его сумасшествии? Сейчас бы этому обличителю ещё и по мордасам надавали.

Особенно мне понравились обличительные речи Чацкого о том, как ему тошно прислуживать. Конечно, имея триста душ, можно позволить себе разъезжать по свету и плевать на тех, кто служит. И не задумываться, что имение было нажито, вероятно, как раз прислуживанием.

Не менее «умным» выглядит общение Чацкого с Софьей. На момент пьесы ей семнадцать лет — то есть, когда он уезжал, ей было четырнадцать. Выходит, парень свалил от четырнадцатилетней девицы на три года, ей за это время практически не писал — и приезжает, думая, что она скакнет к нему в объятья.

Конечно, благодаря ловким афористичным текстам и общему нонконформистскому настрою, всегда модному среди молодёжи, Чацкий выглядит для зрителя д'Артаньяном среди пидарасов. Но, будем честны, умным его поведение не назовешь.

К слову, уже после прочтения наткнулся на письмо Пушкина Бестужеву, где он, среди прочего пишет о Чацком: «Все, что говорит он, — очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб.»

Да, и ещё. Помню, в школе нас заставляли учить монолог «А судьи кто?» — и самое смешное, что заставляли те самые граждане, чья вражда к свободной жизни за древностию лет давно достигла апогея. Это я к тому, что фамусовы на самом деле отнюдь не глупы. И они не станут объявлять Чацкого психом — они поставят ему памятник и будут продавать подросткам наклейки с его портретом.

Кстати, неплохо бы смотрелось продолжение «Горя от ума» — что-нибудь типа «Тот самый Чацкий». Краткое содержание было бы такое: Фамусов, Скалозуб, Горичи, Хрюмины и Тугоуховские обсуждают открытие памятника Чацкому. Собираются издать конспекты его речей. Вспоминают его острый ум, весёлые шутки, и не знают, что он тайно живёт неподалеку, под видом простого садовника Мельникова. А когда он вдруг решает вернутся, все объявляют его самозванцем, порочащим память о великом Чацком, и в качестве доказательства предлагают прочесть какой-нибудь обличительный монолог. В конце все сидят за столом и кричат Чацкому:

— Присоединяйтесь, Александр Андреевич, присоединяйтесь!

И он присоединится, будьте уверены.