облако тэгов
Есть тексты, к которым совершенно невозможно придраться – любые придирки соскальзывают с них, как вода с оперенья… э… попугая?
Этот текст имел все данные для того, чтобы стать бестселлером. Он жесткий, эпатажный, с хорошими крючками, цепляющими внимание читателя. Однако проблема есть. Он оказался слишком выстроен, слишком заточен на то, чтобы бестселлером стать. Бестселлер же, как мы знаем, зверь дикий и непредсказуемый.
Автор предлагает нам очень жесткую, расчитанно-эпатажную — по способу подачи — конструкцию с вроде бы неприятной героиней (как она дошла до жизни такой, нам объясняется посредством флэшбэков). Но ведь не можем же мы не сочувствовать по-своему несчастному полуподростку, голодному, продрогшему, с переломанным запястьем и расстроенным кишечником, заблудившемуся в страшном лесу, где ходит древний страшный зверь, а то и хтонический бог… полу-сиротке; всю свою недолгую жизнь не очень любимой папой-мамой, а что девочка в общем паршивка, ну жизнь такая! На самом-то деле она хорошая. Вот ее детство, вот ее юность… Ну да, неловко как-то все вышло. И богатые, конечно, тоже плачут, а кто бы сомневался? Вся эта вводная мениппея, все эти ее брутальные ее похождения в первой трети книги рассчитаны на то, чтобы сбить градус сентиментальности – ведь перед нами жесткий текст, да?
Пожалуй, в этом и проблема – текст слишком сделан, слишком безупречен, слишком как надо, даже прилагаемая история прасабачку (а как же без нее!) превращается в историю про мерзкого попугая-невротика с дурным характером, и нежеланного ребеночка, отчего она не перестает быть историей прасабачку, но вышедшей из-под рук опытного автора, который знает, что писать прасабачку некомильфо.
Профессионализм автора, умелая работа с читателем, эпатирующая, будоражащая – ну вот, автор демонстративно обращается к читателю-мужчине, ловя его на крючок как бы откровенности и вербального контакта — а мы! тут же закричат женщины, а мы?!!! а почему автор счел, что мы недостойны это читать? – и это тоже будет новостной повод, тоже в зачет (текст-то на самом деле женский и для женщин, ну вот такой вызов брошен в лицо своей аудитории, плюс тешащий свою же аудиторию скрытый посыл, что все мужчины, э… такие мужчины, за исключением прекрасного принца-милиционера, которого в качестве награды за нравственное перерождение получает одна из героинь) — вот все это в общем мешает воспринять текст как живой и спонтанный. Будь в нем капля неумелости, капля авторской неуверенности, а не жесткая, выстроенная конструкция, прицельно адресованная читателю (женщине, женщине), все было бы, наверное, по- другому. А так… ну да, Рюрик. В сущности перед нами типично дамский роман с кррровавыми дрррамами и бедными детками олигархов, но читаемый с увлечением (про людей вообще всегда интересно), в отличие от фантастической части – скомканной и непрописанной. Собственно история о некоем хтоническом существе, живущем в лесу, и принимающем/отвергающем человеческие жертвы для отечественной фантастики не новость, я надеюсь, что автор «Рюрика» не читал, извиняюсь, «Ригель», но я тоже не колумб в этом океане возможностей.
Кстати, споры о том, фантастика это или нет, достойно ли это присутствовать в списках «Новых горизонтов» или нет, я тоже оставляю другим – поскольку рецепция и response подразумевают и это. То есть, сломанные копья, горячее обсуждение, пылающие глаза.
Что, повторю, не отменяет тот факт, что это один из немногих по-настоящему профессиональных текстов в этом премиальном пуле.
Екатерина Писарева:
Тексты Анны Козловой всегда вызывают интерес – ее F20 в свою очередь наделал шума из-за «Нацбеста». «Рюрика» я очень ждала – ради него одно из моих любимых издательств Phantom Press сделало исключение и выпустило не переводной, а современный русский роман.
Я прочитала его взахлеб еще в прошлом году (к ярмарке «Красная площадь»), ровно за одну ночь. Поразительно, насколько хорошо я его помню, вплоть до малейших деталей – это многое говорит о мастерстве автора.
Поначалу текст вызывал отторжение, долго привыкала к авторской интонации, смене ракурсов, кадров, героев – к тому, что это злая и злободневная книга, которая совсем не хочет нравиться, даже наоборот. В ней вязнешь словно в болоте против собственной воли, в ней все зыбко и одновременно точно. Рассказчик здесь не способен на сочувствие, но способен на понимание. Эта книга словно ковыряется в универсальных ранах, которые знакомы всем и каждому. И – попутно – надсмехается над читателем, потому что знает, что за узнавание ей все простят, даже условности.
Это как «Краткий курс счастливой жизни», только в сегменте young adult, как сериалы на Первом – ты смотришь, понимаешь, на какие крючки тебя поймали, а оторваться невозможно.
А мистическо-фантастическая линия здесь не самая важная – она лишь дополняет рассказ о неприкаянном трудном подростке. Главная героиня Марта сталкивается в лесу не с хтоническим существом, не с дьяволом, а с уничтожающим чувством вины – и написана эта незамысловатая по сути история профессионально и здорово.
В ЧАЩЕ
Попугай-убийца Анны Козловой.
Грустит в углу Ваш попугай Флобер,
Он говорит «жаме».
Он все твердит: «жаме», «жаме», «жаме»
И плачет по-французски.
Александр Вертинский, Jamais (1916)
Это прекрасная книга чудесного автора, причём важно, что совершенно состоявшегося, можно сказать, знаменитого (это тот случай, когда биография важна, потому что никаких скидок делать не надо — они вообще унизительны). Важно и то, что текст написан человеком со сценарным опытом. А этот опыт выводит человека из замкнутого, тёплого, немного пыльного и, как правило, затхлого мира бумажной литературы. Жизнь, как говорится, жёстче. И этот роман, безусловно, достоен какой-нибудь премии. Например, ещё одного «Национального бестселлера» (не знаю, дают ли его дважды).
Забегая вперёд, скажу, что это та ситуация, когда в гавань, где стоят чуть траченые жучком бригантины, входит авианосец чужого государства. Тебе этот авианосец может нравиться или нет, но всё равно он — существо из другого мира.
В чём тут дело? Боязнь спойлеров я отметаю: если бы вам понадобилось перечитать «Лолиту» Набокова (ну, бывает), то не для того, чтобы понять, умрёт ли героиня родами. Так и здесь — если в тексте присутствует литература, то она не портится от пересказа, а если в книге её нет, то уж пересказ не помешает. Но прежде я оговорюсь: это откровенно кинематографический роман и об этом прямо говорится в тексте. Судить его по законам набоковской прозы может только идиот.
Итак, дело тут вот в чём: девочка из интерната в Мытищах бежит из своего частного образовательного учреждения. Вот уже она несётся по Ярославскому шоссе на мотоцикле незнакомца, в то время, когда её соседка по комнате даёт интервью телевизионной журналистке. Мать беглянки умерла, отец — бабник, друг девочки (у него есть попугай-убийца Рюрик) живёт в Лондоне, все не бедны (и это выгодно отличает экспозицию от унылой повести о свинцовых мерзостях жизни, всего этого горького горьковского антуража, который обычно вытряхивают на стол перед читателем. Это игра, но игра как в комиксе, то есть на определённом уровне абстракции).
Девочка едет по Ярославской трассе, на остановках трахается с тридцатишестилетним мотоциклистом. Неустроенная в жизни журналистка, между тем, открывает обсуждение этой истории в Сети, и вокруг этого, как всегда, набухает облако психотерапевтического выговаривания с редкими проблесками содержательных историй об отце беглянки, отъявленном сексисте. Все эти «Он купил мне квартиру в Москве. На прощанье». Ну и, конечно, все врут.
Девочка ссорится с мотоциклистом, и, пока его бьют дальнобойщики, угоняет железного коня. И вот уже, бросив ворованное чудовище, вступает в Вологодский Лес.
Шаг за шагом девочка удаляется от цивилизации, питаясь черникой и сыроежками. В это время выясняется, что мать девочки — тупая официантка из Архангельска, залетевшая от богатого юриста, и вовсе не умерла, вернее — не тогда.
Но в этот момент появляется новая сюжетная линия — вологодский человек, который убил того, в ком подозревал насильника и убийцу своей дочери. Как вышел, жил скромно, а услышав о потерявшейся девочке, отправился его искать и нарвался на медведя. В это время героиня в лесу встречает то ли своё отражение, то ли дух убитой девочки, находит и хоронит жертву медведя, чуть не помирает с голоду, но тут её находит журналистка вместе с полицейским капитаном — и всё благодаря собаке покойника.
Итог — беглянка выздоравливает и поступает в институт. Ян, давно ставший рэпером, исполняет для неё и медсестёр в больнице несколько песен. Мотоциклист, доехавший до Архангельска, трахается с официанткой, может быть, той самой (но, увы, нет). Журналистка улетает на Бали вместе с капитаном. Вологодский человек лежит в лесу под сосной. Конец.
В такой road-story бывает, правда, системная беда — предсказуемость деталей (деталей, а не сюжета — сюжет тут счислен), в итоге с героями непонятно что делать. Скелеты, выпавшие из шкафа, лежат уныло, и актёры перешагивают через них, будто не замечая.
Много говорили об анахронизмах и несостыковках в этой книге (о кредитных картах, быстровынашиваемых младенцах и прочем). Это справедливые упрёки, но именно поэтому пересказывать их нет смысла — такое предмет редактуры, а не концепции. Но вот об одной смешной претензии я скажу. Возвышенные читатели невзлюбили роман за излишний натурализм. Это упрёк неверный, потому что как раз откровенность здесь часть концепции. Она не в том, что «обнажаются потаённые места человеческой психологии», а в том, что все ебутся, писают и какают. Общество состоит из тупых злобных уродов, и беда не в том, что злобных, а что тупых. Куда девать всех этих персонажей — непонятно, да никто никуда их не девает. Они тихо замирают, когда появляются титры и начинает играть финальная песня «никого не жалко, никого, ни тебя, ни её, ни его». Нет, положительный герой тут есть. Это собака.
Тут беда не в том, что автор нами манипулирует, беда в том, что он делает это незамысловато. Автор предлагает нам роман-комикс — если мотоциклист, то обязательно бессмысленный и ебливый. Если официантка (мать героини) — то ужасно тупая, с дисграфией и ником mariamoonstar. Если юрист, то безумно богатый и похотливый. Если журналистке за тридцать, то она ляжет с каждым. Именно что «читатель ждёт уж рифмы розы — на вот, возьми её скорей». Это как тот сорт литературы, где описан половой акт с малолеткой, и автор наклоняет голову и смотрит тебе в глаза. Или вставляет матерное слово и быстро моргает: «Вы заметили?» А сейчас вы возмутитесь физиологией. Нет, мы и не такое видали. Не надо держать читателя за человека, не читавших Сорокина и Миллера, Набокова и Мариенгофа, не говоря уж о маркизе С. Отчего начитанному автору не предположить такую начитанность в читателе — ума не приложу.
А тут такое обнажение приёма, что держись. Но, как говорят мне мудрые люди, читатель не должен даже интуитивно предполагать, что его, как монтировкой, бьют по голове приёмами, его надо обмануть, а не ограбить, заломив руки.
И да, слава Богу, тут нет повсеместного «пелевина», рассуждений о тайных пружинах мироздания, смысле жизни и тому подобного подражательного безумия.
Но можно ли говорить об этой книге, как о фантастике? Да можно, конечно — при мне фантасты отстаивали право книги о Гильгамеше быть фантастикой. Отстояли, чего уж там. Но сама конструкция текста такова, что о фантастическом допущении в смысле видений героини нужно говорить извиняющимся тоном. Так и «Застава Ильича» — фантастический фильм. Там герой ночью разговаривает с убитым на войне отцом. Фантастика, да. Ну и Гильгамеш тоже, не жалко.
Но я вовсе не пеняю автору за что-то, лишь пытаюсь понять, как устроена литература такого типа — с арками, флэшбеками, перебивкой кадра, допами и прочей структурой, пришедшей оттуда, где есть спрос и деньги (я говорю не об унылом отечественном производителе, а об общей эволюции литературы).
Вот что мне кажется — у кинематографической литературы есть своё, настоящее очарование. Горизонты будущего открываются перед её читателями, и теми, кто ахает от обсценой лексики, и теми, кому подавай натурализм, теми, кто обманываться рад, потому что других эмоций не предложили. А не предложили оттого, что та часть института чтения, которая держалась благодаря инерционному уважению, сейчас осыпается, как трухлявое дерево в вологодском лесу (метафора). А тут — жизнь, вставай, братан! Медведь-манипулятор пришёл.
С чем мы и поздравляем автора.
Ирина Епифанова:
Когда я натыкаюсь на сайтах интернет-магазинов на гневные отзывы «белопальтовых» читателей, мол, «ведь автор мог написать всё то же, только без грязи и чернухи», сразу автоматически думаю, что на текст стоит обратить внимание. То, что триггерит таких читателей, меня обычно, наоборот, почти никогда не фраппирует. И вопрос в том, есть ли в тексте реально какая-то такая прямо уж чернуха и эпатаж, и даже если есть, то кроется ли за ними ещё что-то.
Впрочем, в «Рюрике» я как таковой чернухи не обнаружила. Да, у автора интересная дерзкая манера письма, она постоянно обращается непосредственно к читателю, тыкая его палочкой и проверяя реакцию. Да, описываются некоторые физиологические процессы (без перебора), но тоже, как мне показалось, без перебора. Должно быть, возмущённые читательницы не читали ни Сорокина, ни Елизарова, раз сумели сохранить такую трепетность и чувствительность.
Что же до тех самых физиологических подробностей, касающихся похождений главной героини, 17-летней Марты, и некоторых других персонажей, то они не показались мне самоцелью. Скорее это своеобразна игра с читателем, некий ценз, входной билет. Если тебя шокирует довольно невинная сцена секса, дорогой читатель, то и прекрасно, уходи подобру-поздорову, не достигнув цели, почувствуй себя персонажем сказки, который побоялся и повернул домой на полпути. А другой, кто не побоялся, пошёл дальше и получил награду.
В тексте Козловой тот читатель, кто не испугается, тоже будет вознаграждён, миновав первую треть книги, и добравшись до глубоких, грустных и наводящих на много всяких мыслей историй о лишившемся семьи благородном мстителе Николае Бурцеве о тоже потерявшем семью (хотя и совсем иначе) и тоже держащемся достойно Саше Гурвиче.
Ну и в целом роман не так прост, как хотят представить те, которые не нашли в нём ничего, кроме грязи (хотя да, наверное, для кого-то он может обернуться обманкой, «золотом для дураков», и, склонна полагать, именно таков был замысел автора). И одна из загадок этого текста — это почему он оказался выдвинут на фантастическую премию, если формально это чистой воды современная проза. Линия, которую условно можно назвать фантастической, занимает от силы 10% «экранного времени», да и с ней всё неоднозначно: может, мистические приключения Марты в лесу действительно были, а может, это галлюцинации истощённого организма. Именно поэтому я не поставила ещё более высокий балл, потому что это, на мой вкус, не вполне фантастика, тем более о новаторстве в области фантастики я бы тут не говорила. Тем не менее книга отличная, спасибо автору!
P.S. Среди отзывов на книгу на «Лабиринте» попалось, что автор, мол, поднимает «тему поганости человеческой души». Мне показалось, что скорее наоборот. Не поганости, а неоднозначности, внутренней борьбы, работы души. И в конце несколько персонажей, изначально нейтральных, поворачивают в сторону добра, это ли не победа всего хорошего над всем плохим)).
Есть книги, которые в конце концов губит претенциозность автора. На «голубом глазу» заявлять, что, дескать, вы все умрете, а меня будут читать и читать, (ага, «вы околели, собаки несчастные»), – это, знаете ли, «моветон». Хорошо еще, что Анна Козлова додумалась запихать этот пижонский выпад уже в самый финал повести. Но «осадочек-то все равно остался».
И это при том, что книга сделана вполне профессионально, хотя и не взывает желания сопереживать персонажам. Автор вроде бы работает вполне уверенно, пишет четко и внятно, некоторые элементы, наподобие саркастического издевательства над интернет-культурой, просто радуют. Но в итоге все выглядит сделанным по каким-то очень жестким рецептам, будто по справочнику «Как писать «чернушную» литературу о России». К тому же и основа культурного и художественного вдохновения автора книги видна невооруженным глазом – это «Девочка, которая любила Тома Гордона» С. Кинга. Все там уже есть: жуткие скитания по бесконечному лесу; намеки на мистику, которая то ли существует на самом деле, то ли является порождением помраченного сознания героини; даже чудесное спасение в финале имеется…
И подобная искусственность и вторичность оказывается вполне понятной, когда автор в послесловии пишет, что ее книга родилась в Берлине и была вдохновлена этим городом. Так какого же дьявола Анна Козлова не написала книгу о Берлине? Право слово, с ней не только я, но и большинство читателей ознакомились бы с куда большим интересом. А так получился дежурный текст на тему «В России все плохо, а люди – сволочи», который, кстати, непонятно, что делает в номинационном списке премии «Новые горизонты». Даже намеков на мистику в книге – кот наплакал. Уважаемая Анна Козлова – вам дорога в литературу «основного потока», не в фантастику. Только даже там ваш следующий роман лучше посвятить «берлинской теме». Она вам и по духу ближе, это заметно.
А также нехорошо «обманывать потребителя». Когда читатель видит на обложке слово «Рюрик», то думает, что книга посвящена судьбе варяжского вождя и основателя соответствующей династии. Так вот, в повести Козловой Рюрик – это кличка попугая. Живите с этим.
Евгений Лесин:
Автор пишет: «За плечами у нее висел черный рюкзак, где лежали два желтых и два красных носка, трусы, книга Алена Роб-Грийе, которую она открыла один раз и читать это было невозможно…» Насчет трусов и носков не знаю, а Роб-Грийе читать вполне возможно. Читал же я Козлову. Да, она фамильярничает с читателем, заигрывает с ним все время, а упомянутый француз не заигрывает. Но читать и того и другую можно. Ну, разные стили, разные манеры письма. Так у Козловой зато есть она, эта манера письма, уже подвиг по нашим временам. А уж для жанровых вещей – тем более. Текст, кстати, плотный: «В два часа ночи Марта лежала рядом с Михаилом на узкой кровати, накрыв голову подушкой, чтобы заглушить храп, а директору интерната «Полигистор» наконец удалось дозвониться до ее отца».
Правда, довольно вялый: «Хрустнул череп, голова Антона дернулась и словно прилипла к правому плечу, а Николая скрутил приступ рвоты, и он упал на колени, извергая из себя желчь. Рядом в предсмертной судороге дрожала нога Антона в резиновом сапоге».
Скучно, девушки.
Но стиль и манера письма – есть. Этого не отнять.