Интервью

Не скрою, что в молодости я мечтал стать коммерческим писателем. Не потому, что я хотел быть публичным человеком, а потому, что мечтал вырваться из жизни «раба на галерах», который всю жизнь каждый день вынужден «грести» восемь часов в день на работе только для того, чтобы не умереть с голоду. В моих мечтах, коммерческий писатель-фантаст мог бы тратить эти восемь часов в день на изучение материала для нового романа, т.е. заниматься самообразованием, читать научные журналы и т.п. Увы, этим мечтам не суждено было сбыться, потому что, чтобы стать успешным коммерческим писателем, надо писать много и быстро, а я почти дислексик, т.е читаю очень медленно, а пишу еще медленнее. Поэтому сегодня я «гребу» восемь часов на работе, а на все остальное – самообразование, сочинение романов, или допустим, написание ответов на ваши вопросы, у меня остается в лучшем случае два-три часа в сутки. И мне приходится принимать достаточно сложные решения, на что их лучше потратить. Например, уже много лет планирую привести свой сайт в порядок, но всегда оказывается, что у меня есть какие-то другие дела с более высоким приоритетом. В период 2011-2012 таким делом было создание аудиокниг по моим произведениям. А в 2013 году я с удивлением для себя обнаружил, что современные компьютерные технологии реально позволяют в одиночку, без всяких помощников, отснять трехмерный анимационный фильм на домашнем компьютере. С тех пор высший приоритет я отдаю экранизации «Повелителя Марса» (второй части дилогии «Червь»). Потому что эта вещь изначально была задумана как фильм, ее надо смотреть, а не читать. Первоначально планировал закончить экранизацию к 2019 году, но как гласит один из законов Мэрфи, любое дело занимает в три раза больше времени, чем запланировано. 2019 год подходит к концу, а отснято все лишь чуть более двух часов видеоматериалов, из пяти-шести запланированных. Но я обещаю, что как только доберусь до половины фильма, специально прервусь и наведу порядок у себя на сайте.

Что касается Википедии, мне вполне понятна их позиция. Я действительно не ученый и не эксперт. У меня просто нет времени на самообразование в достаточной степени, чтобы стать настоящим экспертом. Я всего лишь «раб на галерах», который в любую другую эпоху канул бы в полную неизвестность, если бы не интернет, позволяющий публиковать приходящие мне иногда в голову мысли, которые кажутся мне интересными. То, что эти мысли получают определенное хождение в интернете, показывает, что эти мысли, наверное, интересны не только мне. Но являются ли эти мысли правильными и полезными, сможет показать только время. Википедия не должна содержать информации, ценность которой не подтверждена временем. Надо подождать. Повесть «Сеть «Нанотех»» была опубликована в 1997 году. Спустя 22 года ее пока еще вроде бы продолжают читать. Но будут ли ее читать, когда ей исполнится 50 лет или 100? Ответ может дать только время. Классика выявляется временем. Если я окажусь классиком, значит, попаду в Википедию, если нет – то нет :)

Я давно уже отношусь к статье про себя в Википедии как тот древнеримский генерал, которому предложили установить почетный бюст на улицах Рима. Его ответ был: "Пусть лучше люди спрашивают: "Почему ему до сих пор не установили бюст?", чем "А за какие-такие заслуги ему бюст поставили?"

Помню, когда только начал знакомиться с Вашими произведениями, у меня сложились неоднозначные впечатления о концепции Лазаревича. С одной стороны, импонирует прогрессивная направленность Вашего творчества (нанотехнологии, освоение космоса, искусственный интеллект, доминирование общественного над индивидуальным), но с другой – вызывает вопрос своеобразная апологетика техники. Нет ли тут некоей дегуманизации, нивелировки Человека, его «несовершенной природы»?

Прежде всего, я никогда не говорил, что общественное всегда должно доминировать над индивидуальным. Я говорил лишь о том, что доминирование общественного над индивидуальным – это неизбежный признак технически недоразвитой цивилизации. Подавление индивидуума социумом – это вынужденная мера, порожденная цивилизацией, располагающей крайне ограниченными ресурсами. Просто индивидуализм, когда каждый творит все, что ему заблагорассудится, всегда очень дорого обходится в смысле потребления ресурсов. Координация действий всех членов общества позволяет ресурсы экономить, поэтому в бедном обществе все вынуждены «ходить строем». Ходить строем нравится далеко не всем. Выхода из этой ситуации может быть только два – расширить ресурсную базу цивилизации, или же взбунтоваться и прогнать «фельдфебеля», заставляющего всех ходить строем. После бунта все начинают делать что им вздумается, некоторое время продолжается невероятно веселая гулянка, в результате которой и без того скудные ресурсы окончательно истощаются, всем становится элементарно нечего жрать, и в результате к власти приходит гораздо более строгий «фельдфебель», который наводит порядок, и позволяет обществу снова нагулять хоть какой-то жирок. После этого цикл бунта и последующего наведения порядка может повториться, причем бесконечное число раз. И единственный способ выйти из этого порочного круга – это пойти по первому пути, то есть начать расширять ресурсную базу цивилизации. А это как раз и означает создание новых технологий, позволяющих задействовать новые ресурсы, которые для нас раньше как бы не существовали, поскольку мы не умели их использовать.

Свободу невозможно достичь одним только скидыванием «фельдфебеля», свобода должна быть обеспечена необходимыми для нее ресурсами. Это особенно актуально для нашей страны в силу ее суровых природных условий. Нам только кажется, что страна наша богата ресурсами. Да, ресурсы есть, но они лежат в холоде и очень далеко от потребителей, и для того, чтобы их доставить потребителям требуется сжечь немало солярки. Мы может быть и богатая страна, но мы тратим подавляющее количество своих богатств просто на то, чтобы не замерзнуть в этом жутком холоде. В конечном счете, мы гораздо беднее Запада, отсюда и происходит наш коллективизм. Можно, конечно, им восхищаться, противопоставляя его бездуховности западного индивидуализма, можно против него восставать и устраивать вольницу, подобную той, что была у нас в «лихие 90-е». А можно, наконец, начать решать проблему. Для начала можно, например, запустить в космос зеркала для освещения городов за полярным кругом во время полярной ночи. Начать, наконец, решать проблему термоядерного синтеза, возможно с помощью гелия-3, добываемого на Луне. Или же, если термояд окажется совсем негодной идеей, начать строить солнечные электростанции в космосе, где ничто не загораживает прямой солнечный свет. Да мало ли дел, которые необходимо сделать для того, чтобы страна на самом деле стала богатой. Суть в том, что свободу от хождения строем невозможно получить с помощью одного только бунта. Свободу необходимо заработать, сначала учением, а потом творческим трудом, создающим новые технологии.

Я понимаю, что среди гуманитариев существует традиция рассматривать технику в качестве некоей «дегуманизирующей» силы. И, применительно к капиталистическому обществу, они, безусловно, правы. Техника при капитализме – это инструмент получения прибыли и ничего более. Техника – это вообще усилитель эффективности действий человека. И если единственное, что человек хочет – это охмурить ближнего своего, чтобы стать богаче его и властвовать над ним, техника делает этот процесс гораздо более эффективным. Отсюда и репутация техники как великого «дегуманизатора». Но «дегуманизация» кроется не в самой технике, а в тех, кто ее создает и ей управляет, она кроется в целях и самом устройстве капиталистического общества. Техника лишь послушно усиливает содержащийся в них антигуманизм.

Чтобы техника не была дегуманизирующей силой, необходима цивилизация с другой системой смыслов и ценностей, принципиально отличной от капиталистической, необходима цивилизация, где главной ценностью является не стремление непременно стать паразитом, а познание и творчество. И, конечно, свобода, достигаемая посредством техники.

Касательно нивелировки Человека. Имелось в виду то, что в результате развития техники, в частности, нанотехнологий и ИИ поменяется сама наша сущность. Возможно, будет утрачено что-то подлинно человеческое, то, что делает нас людьми. Киборгизация…

Вы знаете, те, кто хочет утратить в себе «что-то подлинно человеческое», прекрасно делают это уже сегодня безо всяких технологий. Тех, кто этого не хочет, ничем не заставишь, тем более что технологии дадут людям еще большую свободу выбора. Проблема лишь в том, чтобы первые не начали кушать вторых на обед, но это уже проблема устройства общества. И никто не обещал, что общество будущего будет беспроблемным.

В своем цикле «Червь» Вы описываете почти спонтанное возникновение искусственного интеллекта в недрах Интернета. Насколько возможен сейчас и в ближайшем будущем такой сценарий? Многие опасаются потенциальной, скажем так, недружелюбности ИИ...

Сейчас невозможен. И прежде чем Вы обвините меня в том, что я обманываю читателей, хочу сделать несколько замечаний общего характера. Любое искусство подразумевает определенную степень условности. Если вы идете в оперу, вы должны быть готовы к тому, что прежде чем умереть, главный герой пропоет свою последнюю арию, хотя в реальной жизни люди перед смертью, как правило, арии не поют. Это правила игры, которые вы как зритель должны принять для того, чтобы наслаждаться произведением. То же самое в фантастике. «Наутилус» капитана Немо не мог плавать на электрической тяге, как описано у Жюля Верна, не было в 19-ом веке таких аккумуляторов. Но если бы Жюль Верн описывал только то, что было реально осуществимо при тогдашнем уровне технологии, то не было бы никакой фантастики вообще, было бы просто описание существующих технологий. И научная фантастика не выполняла бы своей главной социальной функции – зажечь воображение будущих инженеров и ученых, дать им мотивацию учиться и творить. Поэтому одним из главных условных приемов научной фантастки всегда было перенесение технологий будущего в нынешний день.

Возможно ли в будущем создание искусственного интеллекта при помощи программного моделирования процессов дарвиновской эволюции в сверхбольшой вычислительной среде? Это зависит от того, возможно ли в принципе моделирование сознания на логических машинах (машинах Тьюринга), или же это невозможно в силу того, что человеческое сознание существенном образом использует какие-то неоткрытые нами еще законы природы. В первом случае, программное моделирование эволюции – это, по моему единственный способ создать искусственный разум, поскольку программирование «в лоб» здесь невозможно, люди просто не справятся с необходимым уровнем сложности программы. Во втором случае никакие программные методы вообще не помогут, здесь придется выходить из идеального мира в физический, придется моделировать не только эволюцию программ, но и эволюцию аппаратного обеспечения тоже.

По поводу «недружелюбности». Недружелюбности у нас много и среди людей. Уровень недружелюбности во многом зависит от устройства цивилизации, от ее смыслов, целей и ценностей. Я не думаю, что в будущем можно будет легко провести грань между естественным и искусственным интеллектом. Во всяком случае, я надеюсь на это, поскольку альтернатива – это полная замена естественного интеллекта искусственным. Но я предполагаю, что человечество сумеет найти себе свою нишу в цивилизации будущего, и скорее всего ниша эта будет именно в области целеполагания. Человечество должно стать подсистемой целеполагания в цивилизации будущего (об этом я в свое время написал целую книгу «Генератор желаний»). Если удастся это сделать, то уровень недружелюбности будем определять мы сами, и вся ответственность за недружелюбность будет на нас самих. Если же мы не сумеем занять эту нишу, то проблема недружелюбности будет уже не нашей проблемой, поскольку в этом случае земная цивилизация продолжит свое существование уже без человечества, на другом материальном носителе.

Где-то в 2012 году, перед самой смертью Бориса Стругацкого, я задал ему вопрос в офлайн-режиме, что он думает о новом Человеке, о светлом будущем, достижимости мира Полудня, которому были посвящены лучшие вещи в творчестве Стругацких. Помню, его ответ меня тогда несколько разочаровал – Борис Натанович фактически дал отрицательный ответ. А как Вы оцениваете перспективы Эры Великого Кольца, Полудня, в целом — позитивного гуманистического будущего? Каким Вам представляется Светлое Завтра?

Возможно, я Вас разочарую, но я почти ничего не читал из Стругацких. В годы, в которые прошла моя юность, такие книги можно было раздобыть, лишь сдав огромное количество макулатуры, и получив специальный талон на покупку дефицитных книг. Не было у меня столько макулатуры. Зато, когда в середине 70-х началась разрядка напряженности, появилась возможность покупать в московских книжных магазинах безо всяких талонов книги английских и американских издательств. Разумеется, они были только на английском, но оно и хорошо – это подвигало к углубленному изучению языка. Так что я вырос, в первую очередь, на книгах Артура Кларка. А когда в 90-е годы появились электронные книги и доступ к любой литературе, у меня уже не было ни времени, ни интереса к изучению сочинений Ваших кумиров. Тут, возможно, еще сыграла роль и некая, возможно глупая, «классовая» неприязнь – в доперестроечные времена чтение «дефицитных» авторов было забавой доступной только мальчикам из привилегированных, номенклатурных семей, и эта неприязнь подсознательно переносилась и на самих авторов. Так что не надо спрашивать меня про Стругацких, или, допустим, про Лема, – я их просто не читал, и их проблематика мне не знакома.

Правда, что касается «Туманности Андромеды», то она в журнальном варианте дома была, и какие-то смутные детские впечатления от этого романа у меня остались. Эти впечатления внезапно ожили, когда я впервые в жизни попал в 1996 году в загранкомандировку. Это был город Сиэтл на западном побережье США, и в первый же вечер по приезде в гостиницу меня ждал культурный шок. Постояльцы в гостинице, входя в лифт, обязательно здоровались со всеми, кто ехал в лифте. Абсолютно незнакомые люди здоровались с абсолютно незнакомыми им людьми, широко улыбаясь, так, как будто это были их лучшие друзья. Первая же мысль, которая мелькнула у меня тогда в голове: «Ёлки-палки! Да ведь я попал в роман «Туманность Андромеды»!». Как оказывается мало нужно, чтобы перенестись в светлое будущее – достаточно просто научиться улыбаться и здороваться с незнакомцами.

Если же попытаться ответить на Ваш вопрос про «светлое завтра» серьезно… Знаете, это хорошо, когда завтра представляется светлым. Это дает силы идти вперед, стремиться к лучшему. Но с другой стороны здесь есть и определенная опасность разочарования. Потому что, когда завтра превращается в сегодня, неизбежно обнаруживается, что оно вовсе не такое светлое как представлялось в мечтах. И такое разочарование способно привести к цинизму, к потере энтузиазма, к потере стремления что-то улучшить. А это уже означает, что послезавтра гарантированно превратится в кошмар. Поэтому при оценке того, каким будет «завтра», очень важно быть реалистами. То есть, с одной стороны мы должны понимать, что у нас имеется «технология создания новых технологий», т.е. применение научного метода к разработке любой новой техники, какую мы только не пожелаем (то, что я называю «Главной Технологией»). Теоретически, это означает, что мы можем создать все, что мы только сможем себе вообразить и пожелать. И это дает повод для оптимизма. Но с другой стороны, на практике, такое всемогущество ограничено огромным количеством разных факторов – таких, как наличие необходимых ресурсов, времени, существующей инфраструктуры, и, в конечном счете, оно ограничено наличием гениальных идей. И это уже должно слегка умерить наш оптимистический пыл, поскольку все это существует в весьма ограниченном количестве. Добавьте сюда непредсказуемые последствия применения новых технологий (а они будут обязательно, ни один, даже сверхгигантский ИИ, не сможет просчитать всех последствий, потому что реальность всегда будет богаче любой компьютерной модели), и вы увидите, что мир завтрашнего дня никоим образом не может быть абсолютно безоблачным. Так что единственное, что я могу Вам гарантировать, если мы научимся вести себя разумно и сумеем остаться в живых – будет интересно!

А что значит вести себя разумно? Это значит пытаться минимизировать факторы, ограничивающие всемогущество Главной Технологии. Чтобы снять ограничения на доступные материальные ресурсы, мы должны, наконец, вырваться из гравитационного колодца Земли, и начать использовать ресурсы, сначала, нашей Солнечной системы, затем Галактики, а, в конечном счете, и всей Вселенной. Чтобы снять ограничения по времени, мы должны решить проблему бессмертия. Чтобы создать разнообразную инфраструктуру, на основе которой можно было бы создавать самые разнообразные технологии, необходимо чтобы цивилизация обладала внутренним разнообразием и дифференциацией, т.е. полной унификации глобальной земной цивилизации не будет, она будет состоять из локальных, очень разных субцивилизаций. Чтобы снять ограничения по количеству гениальных идей, необходимо создание такого общества, которое в максимальной степени раскрывало бы творческий потенциал максимально большего количества людей. Как конкретно будет устроено такое общество, пытаться предсказывать сегодня бессмысленно – такое устройство будет продуктом коллективного творчества миллиардов людей, и ни одна, даже самая умная одиночная голова не сможет смоделировать то, что будет происходить в миллиардах голов. Но повторяю: будет интересно!

А если еще вспомнить о том, что раньше или позже граница между искусственным и естественным интеллектом начнет стираться, то мы зайдем в такие дебри… Я думаю, тут мне лучше остановиться.

В своем рассказе "Звездолет-1" Вы довольно критичны по отношению к советской политической системе. В то же время Вы известный популяризатор достижений советского периода. Нет ли тут противоречия?

Я рад, что Вы задали этот вопрос, поскольку я очень люблю этот рассказ. Из всего того, что я написал, мне больше нравится только «Лунный сон».

Если кратко, то это была не столько критика, сколько исследование тех особенностей советской системы, которые делали ее устойчивой.

Я написал этот рассказ в 1985 году с единственной целью — исследовать один парадокс официальной советской жизни, который состоял в том, что большинство советских чиновников, которые не верили ни в какой коммунизм, и которых беспокоила только их собственная карьера, были вынуждены не только постоянно декларировать свою преданность идеалам коммунизма, но также и действовать в интересах этих идеалов, т.е. реально повышать уровень жизни советских людей. Я пытался исследовать механизм идеократии, т.е. системы построенной на власти идей, а не людей.

Для этого исследования в рассказе была построена упрощенная модель общества. Я абстрагировался от всего многообразия культуры, идеологи, истории Советского Союза. В модель был включен только тот минимум элементов, которые были существенны для понимания механизмов идеократии: 1) четко сформулированная цель общества (в рассказе – достижение планеты Изумрудная), 2) организация, членство в которой обусловлено безоговорочным принятием этой цели («Орден звездоплавателей»), 3) и дефицит, доступ к которому обеспечивается членством в этой организации («Сад Командора»). Как, я думаю, достаточно убедительно, показано в рассказе, этого минимума элементов вполне достаточно для эффективной работы идеократической системы – никто из экипажа звездолета не хотел лететь к планете Изумрудная, но все летели.

Из этой модели вытекает много любопытных следствий. В частности, отсюда следует, что существование в СССР множества дефицитных товаров было не просто результатом неэффективного планирования, это была особенность системы, обеспечивавшая ее стабильность. Для этого дефицит должен был действовать в одной связке с «распределителем» – системой обеспечения доступа элиты к дефициту. Начальственная угроза советских времен: «не выполнишь поручение – положишь на стол партбилет!» была эффективной именно потому, что потеря партбилета означала потерю доступа к дефициту. Сегодняшняя российская «вертикаль власти» неэффективна именно потому, что в стране отсутствует дефицит, а, следовательно, и привилегированный доступ к дефициту. Сегодня доступ к любым ресурсам обеспечивают только деньги, поэтому чиновники и воруют без оглядки, по принципу «чем больше успеешь наворовать денег здесь, тем веселее будет потом, когда придется бежать в Швейцарию к своим счетам». Любые меры по борьбе с коррупцией в такой ситуации бессмысленны.

Вспоминается, как в период перестройки Ельцин и его соратники, пытавшиеся сбросить с себя «намордник» идеократии, боролись с привилегиями власти, с этим самым распределителем. Народ тогда удалось обмануть в частности и потому, что он не понимал принципов работы идеократической системы. Людям казалось, что отмена привилегий – это хорошо, демократично, они не понимали, что отмена привилегий разрушает главную основу идеократии, причем ни какой-нибудь идеократии, а в данном случае советской идеократической системы, защищавшей народ от произвола чиновников, от их безудержной коррупции. И здесь уже начинаются очень серьезные отличия «Звездолета-1» от СССР. На Звездолете-1 цель была предельно проста – достичь планеты Изумрудная, и этим вся их идеология исчерпывалась. В отличие от этой предельно упрощенной модели, советская идеология преследовала множество целей и выполняла огромное количество функций. Построение материально-технической базы коммунизма не было для нее самоцелью, материально-техническая база должна была стать средством раскрытия творческого потенциала человека. Но наряду с этой «метафизической» целью, она выполняла и целый ряд вполне утилитарных регуляторных функций, ограничивала коррупцию чиновников, заставляла их работать на эти самые «метафизические» цели, которые ей были, в общем-то «до лампочки» и «по барабану».

Разумеется, тогда, в 1985 году, я еще не думал обо всем этом. Я, как и большинство советских людей того времени, видел только одни негативные стороны идеократии – лицемерие чиновников и беспрестанное идеологическое давление на население. Отсюда и происходит множество едких намеков на тогдашнюю советскую действительность, рассыпанных по всему рассказу. Но к счастью, рассказ оказался гораздо умнее своего автора. Он до сих пор продолжает меня удивлять. Вероятно, дело здесь в том, что хорошая научная модель (т.е. правильно отражающая основные свойства проблемы) позволяет объяснять явления, выходящие далеко за рамки первоначально сформулированной проблемы. Но с другой стороны, важно помнить, что Звездолет-1 – это не СССР, единственное что их роднит, это то, что в обоих случаях мы наблюдаем идеократическую систему в действии.

Ну, может быть, не единственное. Есть еще один момент, в котором они схожи, это момент, относящийся к причине, по которой оба этих общества были вынуждены прибегнуть к такому сильному средству как идеократия. И это как раз тот момент, который меня сегодня удивляет. Рассказ был написан задолго до того, как появилась книга Паршева «Почему Россия не Америка», где он так убедительно доказывает, что Россия по своим природным условиям находится не на Земле, а где-то на полпути к Луне – скафандр, может, надевать еще и не надо, но без зимней шубы точно сдохнешь. Так ведь это и была та причина, по которой началась вся эпопея Звездолета-1 – он был не на Земле, и потому в принципе не мог с ней конкурировать. И, между прочим, Российская Федерация располагается на той же территории, где когда-то располагался СССР. Даже хуже, она располагается в той части территории СССР, которая «ближе к Луне». А это значит, что «Звездолет-1» вряд ли потеряет свою актуальность в ближайшем будущем. И самое главное, чему нас учит сравнение между Звездолетом-1 и СССР, это то, насколько важно какую именно цель поставит перед собой идеократия, куда она нас поведет.

Сегодня выросло новое поколение читателей. Оно испытало на себе все ужасы капиталистической системы, но оно никогда не видело реального СССР, и потому склонно его немного идеализировать. На самом деле СССР не был идеален. СССР был велик своим будущим, которое у нас отняли, той самой целью советской идеократии. Когда сегодня мы вспоминаем о советской жизни как о чем-то светлом, мы просто вспоминаем отблески его светлого будущего. И при сравнении с нынешним беспросветным временем, у которого будущего нет вообще, да, тогда было светлее. Но реальная повседневная жизнь при идеократии – это не сахар, как оно и показано в рассказе. Идеократия – это сильнодействующее средство, и это надо четко понимать, чтобы потом не было разочарований. Так что читайте «Звездолёт-1», это может оказаться полезно. То, что там написано про идеократию – это правда. Но это только одна сторона действительности, ее упрощенная модель. И цели идеократии там предельно упрощены. Реальная жизнь, как всегда, гораздо многообразнее.

Понятно, что писатель, работающий в области научной фантастики, должен хорошо ориентироваться как в фундаментальных принципах, так и в последних достижениях естественных и технических наук. А нужна ли писателю-фантасту философия, и если нужна, то для чего и какая именно?

Мне не очень понятна такая постановка вопроса, поскольку в моем представлении научная фантастика как раз и является прикладной поп-философией («поп» – сокращение от «популярная»). При этом, конечно, надо оговориться, что речь идет именно о научной фантастике как о виде литературы, а не о «фантастике», которая является всего лишь жанром художественной литературы. Здесь большая путаница в понятиях. На сайтах, где «складируют» книги, научную фантастику обычно сваливают в один раздел с просто «фантастикой», рассматривая ее тоже как жанр художественной литературы. Это в корне неправильно. Научная фантастика не относится к художественной литературе. Это отдельный вид литературы, наряду с такими видами как научная литература, научно-популярная литература, философская литература, публицистика, и да, художественная литература (беллетристика). Художественная литература исследует человека и общество, сосредотачиваясь на переживаниях и развитии характера главного героя. В отличие от этого, научная фантастика не фокусируется на человеке. Она рассматривает гораздо более широкую картину, всю триаду «Человек-Машина-Вселенная», при этом не всегда уделяя главное внимание человеку. Научно-фантастическая литература может использовать элементы всех других видов литературы, но она не сводится к ним.

В частности, если говорить об отличиях научной фантастики (прикладной философии) от «теоретической» философии, у научной фантастики, как и у всякой прикладной дисциплины, есть вполне утилитарная задача: создание Мечты. Я очень люблю приводить пример «Из пушки на луну» Жюля Верна. Когда Циолковский прочитал этот роман, он тут же понял, что космических путешественников внутри ядра пушки моментально раздавят перегрузки в момент выстрела. Но поскольку роман уже создал у Циолковского мечту о полете на луну, он стал размышлять, что здесь можно поправить, чтобы все это реально заработало, и пришел к выводу, что путешествовать надо не в ядре, а на самой пушке, причем для уменьшения перегрузок путем размазывания их во времени нужно стрелять ядрами как можно меньшей массы, в идеале размером в отдельную молекулу, но в очень больших количествах, т.е. выпускать непрерывную струю газа. Так родилась идея ракеты. А потом уже был Королев. Эта цепочка: Жюль Верн – Циолковский – Королев, как раз и является идеальным примером для подражания для всей научной фантастики, пытающейся выстроить цепочку Мечтатель – Ученый – Инженер, запустить этот процесс. Научно-фантастические романы могут быть научно некорректны и технически безграмотны, но это не значит, что они являются пустым баловством, они выполняют очень важную функцию в этой цепочке – они запускают ее. В начале любого большого дела лежит Мечта.

Опять же хочу оговориться: научная безграмотность и техническая некорректность допустимы лишь в определенных пределах, научно-технические описания должны выглядеть правдоподобно хотя бы на первый взгляд, иначе они не захватят читателя и не выполнят свою главную функцию – не зажгут у него Мечту. Так что тут Вы правы, человек пишущий научную фантастику должен ориентироваться в научных и технических вопросах.

Что касается философии, то если понимать занятие философией как поиск смысла, то, разумеется, никакая мечта не может возникнуть вне системы смыслов. Мечта по определению не может быть бессмысленной, она всегда часть чего-то большего. Человек пишущий научную фантастику просто вынужден мыслить широкими категориями и пытаться увидеть «всю картину». Я здесь пользуюсь аналогией с живописью – если подойти к картине слишком близко, все что вы увидите – это пятна краски, не имеющие никакого смысла, чтобы понять их смысл, надо отойти подальше и увидеть всю картину. Смысл никогда не бывает локальным, он всегда глобален и вырастает из контекста. Философия, как я ее понимаю, это попытка восстановить полную картину мира по тем отдельным «пятнам краски», которые изучают отдельные науки. А поскольку науки пока еще находятся в зачаточном состоянии, для получения полной картины недостающие участки картины приходится заполнять философскими догадками. И в этом научная фантастика и философия тоже схожи – и фантасту и философу приходится заниматься догадками, и заполнять ими «белые пятна», до которых еще не добралась наука.

В «Советии» и в повести «Повелитель Марса» утверждается, что красная звезда на гербе СССР означает планету Марс. Как получилось, что Вы, наверное, единственный, кто пришел к такому выводу?

Удивительно здесь не то, что я понял, что означает красная звезда. Удивительно то, что миллионы людей смотрели на этот символ и не понимали, что он означает, хотя символ был абсолютно понятный, прозрачный, без какого-либо потайного смысла. Я могу объяснить это только тем, что кто-то очень хорошо постарался, чтобы внушить публике идею, что советскую символику необходимо рассматривать исключительно сквозь призму конспирологии и оккультизма, как некие тайные масонские знаки. Что, если вдуматься, разумеется, полный бред – масоны были для большевиков «конкурирующей фирмой», большая часть временного правительства были масоны, и известно, что большевики с ними потом сделали. Кто вообще когда-либо использовал символику конкурентов? Какой оккультизм?! Большевики были материалистами и атеистами! В советской символике не может быть никакого тайного смысла, она создавалась для того, чтобы ее могли понять наиболее широкие слои населения, ее можно понять, только если понимать ее буквально. Красная звезда означает красную звезду, т.е. небесное светило красного цвета и ничего более. Так люди с древнейших времен называли планету Марс, потому что она действительно светит красноватым светом. А символ, представляющий собой пятиконечную звезду, закрашенную красным цветом, называли «марсовой звездой» задолго до революции.

Другой вопрос, зачем большевики поместили на советский герб планету Марс. Здесь надо понимать, что означал Марс для людей конца 19-го – первой половины 20-го века. Помните, комедию Рязанова «Карнавальная ночь», где персонаж Сергея Филиппова, лектор общества по распространению знаний, говорит свои знаменитые слова: «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – это науке неизвестно!». Это 1957 год, наука уже начала сомневаться, что на Марсе есть жизнь. Но, тем не менее, это все еще был животрепещущий вопрос, настолько животрепещущий, что подобного рода лекции были все еще востребованы. Если мы вернемся в начало двадцатого века, в существовании марсиан, вырывших свои знаменитые каналы, не сомневался практически никто. В 1898 году Уэллс написал свою знаменитую «Войну миров», спроецировав современную ему Англию на марсиан, представив их в образе безжалостных колониальных захватчиков, гораздо более технологически продвинутых, чем англичане, поскольку считалось, что марсианская цивилизация значительно старше земной, но столь же одержима жаждой империалистических захватов как англичане. Разумеется, российские социал-демократы не могли не вступить в полемику с подобным проецированием капитализма на более развитые цивилизации, которые по их логике уже должны давно быть коммунистическими, и в 1908 году в России появляется бестселлер под названием «Красная звезда», авторства А.Богданова, которого Ленин называл «наш автор». Десять лет спустя, когда формировалась советская символика, этот роман еще помнили, и красная звезда была абсолютно всем понятным символом технологически развитого коммунистического общества. Можно сказать, что она была символом мечты. И тогда пиктограммы на советском флаге начинают читаться легко и просто: красная звезда располагается над серпом и молотом, что буквально означает «мечта опирается на труд», и что можно интерпретировать как «для того, чтобы прийти к светлому будущему, надо трудиться».

А на советском гербе, явным образом изображающем схему внутренней части солнечной системы – внизу Солнце, в середине Земля – место Марса, как следующей от Солнца после Земли планеты, занято красной звездой. На этой схеме даже соблюдены относительные размеры орбит Земли и Марса, но это все равно не убеждает любителей конспирологии, и они придумывают все новые и новые оккультные объяснения. Я видел в сети комментарии к репостам отрывка про советский герб из «Советии». Чего они только не придумывают. В результате у меня самого начала формироваться конспирологическая теория относительно того, кто и зачем придумывает всю эту оккультную чушь. Кому-то очень не хочется, чтобы люди поняли, что в 1917 году к власти в стране пришли фэны научной фантастики, у которых была мечта создать светлое технологически продвинутое будущее. Кому-то очень хочется, чтобы люди разучились мечтать. Не буду говорить кому, хотя подозреваемые у меня есть.

Вы не один? Можете ли Вы назвать других подобных Вам наших современников, которых Вы бы могли назвать своими (возможно, потенциальными) союзниками, соратниками или товарищами, которые мыслят и/или действуют в одном с Вами русле и направлении? В этой связи, например, можно вспомнить имя ученого и композитора Виктора Аргонова с его техно-оперой «2032: Легенда о несбывшемся грядущем» и основателя сеттлеретики – науки о записи личности на искусственный носитель Яна Корчмарюка.

Сначала что касается отдельных имен. Про Аргонова я слышал, и название оперы весьма завлекательное, все собираюсь послушать. Но поскольку, как я уже говорил, в сутках мне принадлежат не более двух-трех часов, если я буду слушать оперу, один день работы у меня выпадет. Я очень сильно отстаю от графика съемки своего фильма, а я сейчас в таком возрасте, что просто могу не успеть его закончить. Как я уже говорил, мне приходится постоянно принимать нелегкие решения относительно того, на что потратить эти два-три часа. Что касается «науки о записи личности на искусственный носитель», я очень сильно сомневаюсь, что такие вещи сегодня можно всерьез рассматривать научно, учитывая нынешний низкий уровень развития науки. Поэтому знакомиться с такой «наукой» меня совершенно не тянет.

Что касается вопроса в целом, мне кажется, что слова «союзники» или «соратники» — это все из лексикона политиков. Это политикам нужны «товарищи по оружию», чтобы захватывать власть. У фантастов же, как я уже говорил, совсем другая задача. Фантасты создают мечту. Да, конечно, впоследствии политики могут включить в свои программы пункт о том, что они будут способствовать осуществлению той или иной мечты, но это уже дело политиков. Каждый должен заниматься своим делом.

Мечтатели и политики находятся на разных концах «технологической цепочки». Мечтатели создают мечту. Одни, без помощников. Если мечта достаточно привлекательна, она неизбежно распространиться среди огромного количества людей. Если политики увидят, что какая-то мечта достаточно распространена, и поймут, что смогут использовать эту мечту для прихода к власти, они организуют и возглавят движение. Они, конечно, будут думать, что используют мечту в своих шкурных интересах, но, как обычно бывает в подобных случаях, ответ на вопрос о том, кто кого использует, неочевиден.

Каким Вы видите будущее плодов Вашего творчества?

В отличие от художественной литературы, исследующей вечные людские вопросы, и потому имеющей право претендовать на бесконечно долгую актуальность, научная фантастика пишется с определенной конкретной целью, после достижения которой она неизбежно устаревает, и начинает представлять лишь исторический интерес. Если научно-технические фантазии успешно воспламенили фантазию ученого и инженера, и мечта фантаста воплотилась в жизнь, корявые, неточные, а иногда и совершенно неправильные описания желаемой технологии в фантастической повести начинают выглядеть нелепо и забавно, когда появляется возможность сравнить их с технологией, реально воплощенной «в железе». Это значит, что фантастическому сочинению пора уходить на покой, его задача выполнена. Если неортодоксальные и дерзкие мысли автора после долгого сопротивления публики начинают, в конце концов, восприниматься публикой как нечто само собой разумеющееся, и книга превращается в сборник прописных истин, это значит, что книга выполнила свою задачу, и про нее можно забыть. Разумеется, все вышесказанное относится только к успешным произведениям научной фантастики. Я не могу предсказывать, будут ли мои произведения успешны, я могу только надеяться, что они когда-нибудь устареют.

Ну и традиционный вопрос, – каковы Ваши творческие планы? Ждет ли читателей новый роман или футурологическое эссе от Александра Лазаревича?

Единственные планы у меня сейчас – дожить до завершения экранизации «Повелителя Марса». Как я уже сказал, я работаю над ней последние шесть лет, но на сегодняшний день сделано лишь 20-30% работы. Возраст у меня такой, что я боюсь не успеть ее закончить, потому и выкладываю в сеть каждую отдельную экранизированную главу сразу по готовности, чтобы в случае чего хоть что-то от этой работы осталось, хотя я и понимаю, что это очень сырой материал, лишенный самого главного, что должно быть в кино – темпа и ритма, поскольку сейчас видеоряд привязан к темпу и ритму аудиокниги. В идеале, когда весь видеоматериал будет отснят, нужно будет пройтись по нему с «монтажными ножницами», и заново все перемонтировать. И самое главное, нужно будет написать к нему оригинальную музыку, поскольку сейчас там временная фонограмма, составленная из фрагментов музыки к разным чужим фильмам, и YouTube ругается на нарушение авторских прав. Как я в свои 60 с большим хвостиком лет начну учиться писать музыку, имея в своем распоряжении не больше 2-3 часов в сутки на все творческие затеи, я пока не знаю. Были большие надежды на то, что выйду на пенсию, и время для творчества появится, но, когда пенсию насчитали, я понял, что выжить на это невозможно, и жизнь «раба на галерах» придется продолжать, пока ноги держат. Поглядим, чем кончится вся эта авантюра. Может, опять как-то выкручусь. Когда молодой был, мог писать книги по ночам. Сейчас это уже не вариант.

Вообще Система устроена так, чтобы никто, не входящий в привилегированный класс, никогда не смог бы «оторвать руку от весла на галере» и заняться творчеством. Система подразумевает существование Молчащих Масс, которые должны молчать и пахать, не поднимая головы. То, что мне все же удалось в молодости написать, и, самое главное, довольно широко распространить несколько книжек, объясняется чудесным стечением сразу нескольких благоприятных обстоятельств. С одной стороны, я продукт советской системы, как раз подразумевавшей творчество, при этом, правда, не дававшей возможности его публиковать. У поколения «дворников и ночных сторожей» было много свободного времени для самообразования и сочинения разнообразных трудов «в стол». С другой стороны, я был еще достаточно молод, когда началась «вольница» 90-х и появился интернет. Если быть абсолютно исторически точным, сначала появилась сеть FIDO, а потом, вскоре и интернет. Так или иначе, я достал из стола книгу «Генератор Желаний», написанную в начале 80-х, оцифровал ее, и пустил в сеть. И набил по ночам на первом советском бытовом IBM-совместимом компьютере «Поиск» дилогию «Червь». И при этом от эпохи «дворников и ночных сторожей» оставался еще большой задел идей, которого хватило еще на пару книг – «Сеть Нанотех» и «Технокосм», тоже набитых на клавиатуре по ночам. Но все когда-нибудь кончается. Невозможно вечно жить на советском заделе. Чудо кончилось.

Это не значит, что я абсолютно зарекаюсь писать новый роман. Если у меня вдруг появится идея произведения, ради которой можно плюнуть на свое здоровье и снова стучать на клавиатуре ночь напролет, меня, наверное, ничто не остановит. Но это должна быть какая-то сверхважная идея. Сейчас у меня таких идей нет, и учитывая, что у меня нет времени на самообразование, я не представляю, откуда она может появиться. Ну, разве что, какой-нибудь издатель издаст вдруг «Сеть Нанотех», и я смогу выйти на пенсию и жить на отчисления от продаж, занимаясь самообразованием и творчеством. Я, конечно, фантаст, но такой вариант представляется мне чем-то из области ненаучной фантастики.

Так что на новый роман я бы рассчитывать не стал, а что касается футурологического эссе, то еще со времен написания «Технокосма» у меня в голове вертелась идея написать книгу о «Главной Технологии» (технологии создания новых технологий), и назвать ее, скажем «Сверхновый Мир». Своего рода заключительную часть футурологической трилогии, «Генератор Желаний – Советия – Сверхновый Мир». Руки все не доходили, а тут вот Вы пару месяцев назад взяли у меня первое интервью, то, которое впоследствии было опубликовано в журнале «Пропаганда», ну я и использовал большую часть наработок для этой книги в ответах на Ваши вопросы. Так что, то первое интервью можно считать своего рода первым наброском книги «Сверхновый Мир». Если будет свободное время, я, может быть, его переработаю, добавлю туда материалов из своих постов «В Контакте», и, может быть, эта книга все же появится, хотя ничего не обещаю, со временем у меня, как я уже сказал, очень туго.

Большое спасибо за ответы и творческих успехов Вам на фантастической ниве!

Беседу вел Николай Гриценко

Ваше имя иногда вспоминают, когда говорят о российском киберпанке и трансгуманизме...

Извините, но это полное недоразумение. «Панк» в переводе на русский означает «гнилушка», и в фантастике под этим термином подразумевают авторов, работающих в русле «технологического пессимизма», то есть не верящих в то, что технологии способны улучшить жизнь людей, и рисующих мрачное технологическое будущее. Трансгуманисты же вроде бы технологические оптимисты, но это оптимизм буржуазного волка-одиночки, надеющегося с помощью технологий стать сверхчеловеком и обойти всех своих конкурентов. Я надеюсь, что в ходе сегодняшнего разговора станет совершенно ясно, что я не отношусь ни к тем, ни к другим.

Хорошо. Тогда Вас можно назвать основоположником философско-футурологической концепции под названием «технокоммунизм». В чем ее основные отличия от коммунизма классического, т.е. в его марксистском понимании?

«Основоположник» и «концепция» слишком большие слова. Их следует применять к философам, а я не философ. Философы читали много книг, а я почти дислексик и читаю очень медленно, а потому очень мало и избирательно. Наверное, это плохо, но это выработало у меня дурную привычку добывать знания не из книг, а путем самостоятельных логических размышлений. Иногда, возможно в силу моей малой начитанности, мне кажется, что в своих размышлениях мне удалось прийти к выводам, к которым не смогли прийти люди гораздо более умные и образованные, чем я, просто потому, что у них были книжки с готовыми ответами, и потому они не дали себе труда задуматься о некоторых вещах. Когда мне так кажется, я пытаюсь опубликовать свои мысли в интернете.

Я не берусь судить о марксизме, поскольку знаком с ним в основном не из первоисточников, а из курса научного коммунизма, который когда-то «проходил» в институте. Что возможно не так уж и плохо, поскольку на практике важно не то, что на самом деле думали «основоположники», а то, как их мысли преломились в сознании потомков. То, что Вы назвали «концепцией технокоммунизма», родилось из критического взгляда не только (и не столько) на идеи, изложенные в учебнике научного коммунизма, но и на представления о коммунизме, которые стали распространяться в нашей стране в перестроечный и постперестроечный периоды.

И, разумеется, любой критический взгляд обязательно подразумевает некоторую позитивную позицию, с точки зрения которой ведется критика. Такой позитивной позицией для меня стала реальная советская идеология, в том виде, в каком она сложилась к концу 80-х годов двадцатого века. В силу определенных исторических причин она вынуждена была самоидентифицироваться как марксисткая, хотя я подозреваю, что она давно уже имела к марксизму весьма опосредованное отношение. Поэтому понимать ее надо было не буквально, нужно было уметь читать между строк. Разумеется, всякий результат чтения между строк несет в себе элемент субъективизма, так что сразу оговорюсь — я имею в виду свое собственное субъективное понимание этой идеологии. Если кто-то понимает ее иначе, я не собираюсь с ним спорить.

Принципиальное отличие «концепции» от «классического» коммунизма (в том виде, в каком он излагался в учебниках научного коммунизма) состоит в понимании того, каким образом между собой соотносятся то, что в марксистской теории принято называть «базисом» и «надстройкой» (или то, что я предпочитаю называть, соответственно, аппаратным и программным обеспечением цивилизации).

В классическом марксизме принято считать, что надстройка (в том числе и идеология общества) полностью определяется базисом (т.е. уровнем развития производительных сил): «бытие определяет сознание». Обратные связи, от надстройки к базису, в классическом марксизме практически не исследуются. Между тем, само такое государство, как Советский Союз, в принципе не могло бы существовать, если бы надстройка не могла изменять существующий базис. Царская Россия была аграрным государством, и согласно классическому марксизму с его историческим детерминизмом, она сначала должна была пройти через фазу естественного развития производительных сил в рамках капитализма, достичь той их степени развития, которая характерна для промышленно развитых стран, и только после этого она могла переходить к построению социализма. В реальности все произошло существенно иначе: Ленин призвал всех «учиться, учиться и учиться», создал сеть рабфаков, основал многие ныне существующие институты академии наук, и дал ход давно пылившемуся на полках плану электрификации России. Ни то, ни другое, ни третье, аграрной стране на самом деле было не нужно — ни высокий уровень образованности населения, ни научные институты, ни электростанции. Все это было сделано как бы «на вырост». «Кремлевский мечтатель» (определение Герберта Уэллса) сперва увидел будущую электрифицированную и промышленно развитую Россию у себя в голове, а потом, через систему образования заразил этим видением всю страну. Ну а дальше, когда в голове есть мечта и знания как эту мечту осуществить, наступает черед работать руками. Первая пятилетка, вторая, третья... Сознание начинает определять бытие. Идеальная надстройка строит под себя несуществующий материальный базис.

Техника — это искусство невозможного, «естественная магия», по выражению Френсиса Бэкона. Приставка «техно» перед словом «коммунизм» призвана подчеркнуть, что эпоха исторического детерминизма подходит к концу, начинается эпоха свободы исторического творчества. Отныне нам достаточно знать ответы всего лишь на два вопроса: 1) «чего мы хотим?»; 2) «как сделать то, чего мы хотим?». После этого, при наличии достаточного упорства, терпения и трудолюбия, любая сказка может стать былью.

На первый взгляд может показаться, что найти ответ на второй вопрос гораздо сложнее чем на первый. Но, как показывает практика, на самом деле, проблемы чаще возникают с первым вопросом — большинство людей не знают, чего они на самом деле хотят. Я думаю, к этому вопросу мы еще вернемся, а пока поговорим о том, как сделать то, относительно чего мы точно знаем, что мы этого хотим.

Оказывается, алгоритм поиска ответа на этот второй вопрос был открыт еще 400 лет тому назад. В 1610 году Галилео Галилей понял, что мы можем добывать новые знания, задавая Природе вопросы в виде экспериментов, и уже через 10 лет после этого Фрэнсис Бэкон понял, что эти новые знания могут использоваться для создания новых технологий. Все очень просто — если для решения какой-то технической проблемы нам не хватает знаний, мы просто задаем Природе вопрос, то есть ставим эксперимент. Это было переломным моментом во всей истории человечества. Это было открытием того, что я называю Главной Технологией — технологией создания новых технологий. До 17 века самого понятия «разработка» применительно к технике или технологиям не существовало. Все открытия и изобретения делались случайно. От одного открытия или изобретения до другого могли пройти сотни лет. Начиная с 17-го века новые технологии хлынули как из рога изобилия. Производительные силы общества стали меняться на глазах. От постоянных изменений базиса стала трещать по швам надстройка. Человечество вступило в эпоху революций. Квазистатическая традиционалистская цивилизация стала сменяться динамической цивилизацией Главной Технологии. Динамическая цивилизация распространялась по всему миру как ударная волна из эпицентра, в котором она зародилась — из западной Европы, и к 20 веку эта волна достигла России. Я думаю, что мы еще поговорим о том, почему Западная Европа не использовала полностью все возможности, заложенные в Главной Технологии, и почему первые попытки применить Главную Технологию не только к технике, но и к конструированию самого общества, более того, к конструированию всего Будущего Человечества, произошли только в России.

Здесь же я хотел бы отметить, что мы живем в очень молодой цивилизации. Ей всего лишь 400 лет. За эти 400 лет человечество успело накопить объем знаний и технологий, в миллионы раз превышающий то, что оно накопило за предшествующие десятки тысяч лет своего развития. Но надо ясно понимать, что это капля в море по сравнению с тем, что нам еще предстоит узнать. Очень грубую консервативную оценку количества физических законов, которых мы еще не знаем, можно сделать исходя из того, что 90 процентов массы нашей Вселенной рассматриваются физиками как «темная материя», т.е. они не могут объяснить, что это за вещество, и каким физическим законам оно подчиняется. Можно, конечно, считать, что вся «темная материя» однородна, и нам осталось лишь открыть один последний неизвестный нам закон природы, но предыдущий опыт физической науки показывает, что, например, открытие законов электромагнетизма позволило объяснить всего лишь 0,01% полной массы Вселенной (масса энергии, содержащейся в фотонах). Так что боюсь, что нам еще копать и копать. И это только то, что касается того вещества, которое мы можем обнаружить по его гравитационному взаимодействию. Что уж говорить о тех вещах, которые мы пока никак не обнаруживаем.

Второе замечание: чрезвычайно важно осознать, что техника действительно является искусством невозможного. Мой любимый пример: в конце 19-го века ученые строго научно доказали, что полеты на ракете в космос невозможны, если исходить из того, сколько энергии содержится в единице массы химического топлива. И они были абсолютно правы. Но они не знали, что они говорят исключительно об одноступенчатой ракете. Для того, чтобы понять, что ракета может быть не только одноступенчатой, нужен человек, способный мыслить как инженер. Например, Циолковский, который выдвинул идею того, что он называл ракетными поездами, то есть многоступенчатой ракеты. То есть, очень часто достаточно лишь немного переформулировать задачу, спросить себя: «а так ли для меня принципиально важно лететь на орбиту именно на одноступенчатой ракете, может все-таки двухступенчатая сойдет?», и абсолютно неразрешимая задача вдруг превращается в разрешимую. Нужно научиться думать «за пределами ящика» (outside the box), как говорят американцы. Неразрешимых задач не существует. Если какая-либо задача кажется неразрешимой, то это означает одно из трех: 1) мы пока еще не осознали, в каком именно «ящике» мы сидим, и как ситуация выглядит за его пределами; 2) мы пока еще не поняли, чего мы на самом деле хотим (одноступенчатую ракету или способ вывода на орбиту?); и наконец, 3) условия для решения задачи пока еще не созрели — они скрыты где-то там, в неизвестных нам пока законах природы, среди «темной материи», а может быть еще дальше. Повторяю: пройденные 400 лет — это только самое начало пути, впереди нас ждут по настоящему продвинутые технологии, те самые, про которые Артур Кларк говорил, что они неотличимы от магии. Неосуществимых утопий не существует — все, что способна представить себе человеческая фантазия, раньше или позже сможет превратиться в реальность, если мы этого очень сильно захотим.

Поэтому вторая причина, по которой перед «коммунизмом» стоит поставить приставку «техно» — это необходимость напомнить о том, что для полного раскрытия безграничного потенциала, скрытого в Главной Технологии, нам необходимо научиться мыслить так, как мыслят инженеры, научиться воспринимать любое несовершенство этого мира не как данность, к которой надо приспособиться, а как вызов нашим творческим силам. Иными словами, нам необходимо возрождение духа технологического оптимизма, иначе пессимисты заведут нас в тупик.

И наконец, третья, и, пожалуй, самая важная причина использовать приставку «техно» — это использовать ее как предупреждение. Реальная советская идеология, в том виде в котором она сложилась на практике к концу существования Советского Союза, содержала в себе не только позитивные аспекты (такие как признание науки производительной силой общества), но также и одну крайне негативную и опасную тенденцию. В головах некоторых советских чиновников возникла очень опасная иллюзия, что коммунизм можно построить, не создавая материальной базы коммунизма, а всего лишь промыв мозги населению, создав некоего «нового человека», которому ничего не нужно, в том числе и материальная база коммунизма не нужна, потому что он «сознательный». Такое равенство в нищете конечно можно назвать «коммунизмом». И его очень нетрудно создать, потому что основную часть своей истории человечество жило именно при таком «коммунизме», называющемся первобытнообщинным строем. В нем нет ничего, противоречащего человеческой природе. Напротив, это самое естественное состояние человека, которое за десятки тысяч лет жизни именно при таком строе оказалось прошито у него чуть ли не в генах. Все наши представления о равенстве и справедливости берут начало именно там, в этом самом длительном периоде истории человечества. Стремление всех людей (кроме разве что отпетых жуликов) к равенству и справедливости идет именно оттуда, из этого очень-очень длинного детства человечества. Но является ли такой «коммунизм» тем коммунизмом, которого мы хотим? Люди первобытнообщинного строя ничего не знали о Главной Технологии, но мы-то знаем, и это меняет все. Я думаю, что на самом деле мы хотим совместить «потерянный рай» «золотого века» с бесконечным и безграничным техническим прогрессом. Как совместить эти, казалось бы, несовместимые вещи — очень интересная техническая проблема. Это гигантский вызов нашим творческим способностям. Но это именно техническая задача преобразования материального мира с помощью новых технологий. Манипулирование сознанием человека не допустимо не только с морально-этической точки зрения, но и с чисто практической: укрощение желаний человека с помощью промывания мозгов отнимает у него мотивацию к техническому прогрессу и отбрасывает нас от главной цели — полного раскрытия потенциала Главной Технологии.

Это очень важно подчеркнуть еще раз: техника занимается преобразованием только материального мира, промывание мозгов не является технологией. Я понимаю, что мы живем сейчас в несколько оруэлловском мире, где многие понятия исковерканы для того, чтобы мешать нормальному мыслительному процессу. В этом смысле слову «технология» особенно не повезло, каждый день слышу по телевизору дикое слово «политтехнологии». Поэтому повторяю еще и еще раз: промывание мозгов не является технологией. «Политтехнологии» не являются технологиями. Это все различные виды манипуляции сознанием. Настоящие технологии в сознание не влезают, они способны изменить сознание только одним образом — изменив окружающий человека материальный мир, изменив его бытие. А вот изменение бытия в свою очередь уже изменяет сознание. Сознание можно менять, не подвергая при этом опасности прогресс, только таким путем. Приставка «техно» подчеркивает опасность всех прочих способов изменения сознания.

С приставкой «техно» разобрались, теперь почему «коммунизм»?

Во-первых, потому что не капитализм. Капитализм, конечно, способствовал невероятно быстрому прогрессу технологий на начальном этапе применения Главной Технологии. Но поскольку он использовал Главную Технологию для одной-единственной цели — получения прибыли — основная часть технологий, изобретенных за первые 400 лет, оказалась подчинена именно этой цели. Из бесконечного множества технологий, которые возможно создать с помощью Главной Технологии, оказалось выделено некоторое подмножество технологий, довольно широкое, разнообразное и по-своему интересное, но далеко не исчерпывающее всего потенциала Главной Технологии. Если мы хотим увидеть, что находится за пределами этого подмножества, нам нужно общество, способное ставить перед собой цели, выходящие за рамки целей капиталистического производства.

Во-вторых, потому что не социализм. Социализм, как он понимается сегодня на Западе, это способ более справедливого передела уже испеченного «пирога» материальных благ общества. Советский коммунизм рождался в стране, практически не прошедшей этап капиталистического развития, да еще разрушенной гражданской войной, где никакого «пирога» по сути не было, и делить было нечего. Он с самого начала создавался как теория выпекания нового «пирога». И это именно то, на что нацелен технокоммунизм — выпекание новых «пирогов» по новым рецептам.

Что же в итоге остается от классического коммунизма в марксистком понимании? Практически ничего, кроме самого главного. И я не думаю, что это должно нас особо расстраивать. От марксизма практически ничего не осталось еще в тот момент, когда Ленин понял, что мировой революции не будет, свернул военный коммунизм и ввел «новую экономическую политику», в которой на самом деле не было ничего нового, потому что он вдруг осознал, что дело вовсе не в экономике. Дело в культуре, в «программном обеспечении» общества. Культурная революция не просто важнее всех прочих возможных видов революций. Это просто-напросто единственная революция, которая может что-то реально изменить.

И самое главное, что все же осталось от марксизма — это осознание того, что раньше философы всего лишь пытались объяснить этот мир, но теперь мы можем попытаться его изменить.

Вы упомянули о том, что у большинства людей, скажем так, есть трудности с четкой формулировкой своих желаний. Кстати одно из Ваших произведений (футурологическое эссе) так и называется — «Генератор желаний». В нынешнем несовершенном мире большинство занято рутинным трудом, а генерация идей — привилегия избранных...

Совершенно верно, в этом и есть главная проблема любого элитарного общества — образование, позволяющее творчески мыслить, дается только элите, в результате общество располагает очень ограниченным главным ресурсом — мозгами, способными решать задачи. Если вы хотите построить общество в полной мере использующее потенциал Главной Технологии, вам неизбежно придется строить эгалитарное общество, общество равных возможностей, в первую очередь возможностей получения образования. Иначе у вас просто не будет достаточно ученых и инженеров для того, чтобы вести работы по всем необходимым направлениям.

Тогда как Вы себе представляете образование будущего, или, иными словами, каким должно быть образование, чтобы у человечества было будущее?

Если в двух словах — образование функция общества. Если основной смысл деятельности всего общества состоит в максимизации прибыли, то оно и будет учить своих школьников и студентов как эту самую прибыль максимизировать. Выживание человечества не является целью капитализма, соответственно нет такой цели и у его системы образования. Чтобы у человечества было будущее, необходимо строить такое общество, целью которого было бы бессмертие человеческой цивилизации. И тут мы уходим на очень большую тему деления философий на две категории: финалистские (т.е. предполагающие существование конца истории) и антифиналистские (т.е. ставящие своей целью бессмертие цивилизации), гораздо более важное чем деление на идеалистические и материалистические. Классический марксизм, кстати был финалистской философией, предполагавшей, что человечество достигнет коммунизма, и на этом вся история кончается, дальше человечество просто живет и ждет, когда солнце погаснет, как это описано где-то у Энгельса. Советская идеология же к концу существования СССР уже представляла из себя антифиналистскую философию. Как и когда произошло это превращение — тема для отдельного большого разговора. Возвращаясь к образованию, в эпоху после изобретения интернета для образования важны только две вещи — мотивация учащегося и средство выделения полезной информации из информационного шума. Для мотивации очень важна востребованность знаний обществом. Одна (из очень многих) причин гибели СССР была неспособность государства создать "фронт работ" для той огромной армии инженеров, которую тогда выучили. Для умения выделять полезную информацию из информационного шума очень важна принадлежность к культурной традиции, основанной на научном мировоззрении. Но это тоже отдельная большая тема. А если опять же в двух словах, хотите, чтобы у человечества было будущее, давайте думать о том, как нам восстановить обновленный Советский Союз с учетом и исправлением все допущенных в нем ошибок.

Обновленный Советский Союз — каким он должен быть, на Ваш взгляд? Настоящий, а не декларируемый коммунизм мыслится как глобальный, а не ограниченный территориально проект, пусть даже 1/6 суши. Локальные образования со временем всегда вырождаются.

Сразу скажу, что все, скорее всего, будет совсем не так, как Вы это себе представляете. Настоящий коммунизм не будет глобальным, а причина вырождения обычно не «локальность», а отсутствие разнообразия внутри системы и конкуренции извне.

Однако давайте по порядку. На самом деле вы задали сразу два, пусть и связанных, но все же, очень разных вопроса. В первом вы спрашиваете про нашу страну, какой она могла бы быть при наилучшем развитии событий, т.е. если бы удалось каким-то образом развернуть направление ее развития таким образом, так чтобы она начала двигаться в направлении некоего идеала. Во втором вы спрашиваете о состоянии всего человечества в отдаленном будущем, когда этот идеал будет не то, чтобы достигнут (достичь идеала невозможно по определению, к нему можно только асимптотически приближаться), но будет практически неотличим от идеала с точки зрения нас, глядящих на будущее из несовершенного сегодня.

Я начну отвечать со второго вопроса: сначала надо определиться с идеалом, а уже потом как к нему идти.

Мы не можем сегодня представить каким может быть общество будущего, общество, которое пользовалось всеми скрытыми в Главной Технологии возможностями на протяжении сотен, а может быть и тысяч лет. Но мы можем попытаться определить, чего мы хотим (хотя и это тоже может быть непросто) и попытаться написать то, что инженеры называют «техническим заданием». Ну, или, по крайней мере, самый первый, черновой вариант технического задания. Т.е. что мы хотим увидеть в этом идеальном мире будущего. Во-первых, как я уже говорил, большинство людей хотят равенства и справедливости — это наследие первобытнообщинного строя. Во-вторых, на земле определенно есть много людей, не согласных с принципом «после нас хоть потоп», желающих чтобы человечество по возможности жило вечно (тут уже был вопрос, что делать, чтобы у человечества было будущее), хотя сами они знают, что до этого будущего они не доживут. Мотивы у этих людей разные — от беспокойства за судьбу внуков и правнуков, до желания чтобы об их трудах помнили потомки. Не будем здесь обсуждать мотивы, главное, что такие люди есть, и их много. Ну и наконец, мы знаем о существовании Главной Технологии, и хотим, чтобы все скрытые в ней возможности использовались полностью, т.е. гораздо полнее чем сегодня. Для первого чернового варианта хватит, хотя я уверен, что в последующих редакциях технического задания, по мере того, как наука будущего будет открывать новые горизонты, выяснится, что мы, оказывается, хотим таких вещей, о существовании которых мы сегодня даже не догадываемся, и нам придется дописать еще кучу пунктов.

Итак, пока что:

Равенство и справедливость

Антифинализм (неопределенно долгое существование человеческой цивилизации)

Максимизация использования Главной Технологии

Посмотрим для начала, как эти три пункта взаимодействуют между собой. 2 и 3-й пункты как бы поддерживают друг друга — применение Главной Технологии поможет обеспечить неопределенно долгое выживание человечества, а долгая жизнь человечества в свою очередь позволит ему гораздо дальше пройти по пути развития Технологии. Но зато в первом пункте может скрываться противоречие с остальными двумя. То есть, развитие Главной Технологии может обеспечить все, что мы пожелаем, в том числе равенство и справедливость, но равенство и справедливость не обязательно будут способствовать развитию Главной Технологии. Представление о равенстве и справедливости, доставшееся нам в качестве идеала от первобытнообщинного строя, может оказаться катастрофически неприспособленным для раскрытия полного потенциала Главной Технологии, а, значит, и не сможет снабдить человечество техникой, необходимой для противостояния глобальным и космическим угрозам его существованию.

Что я имею в виду? Прежде всего, проблему концентрации ресурсов. Это вообще основная проблема всех эгалитарных схем построения общества: равноправие подразумевает разделение всех имеющихся у цивилизации ресурсов поровну между всеми членами общества, но тогда становится непонятно, как осуществлять большие проекты, требующие ресурсов больших, чем доля, приходящаяся на одного человека. Классический капитализм решал эту проблему с помощью акционерных обществ, благодаря которым в XIX веке была построена огромная сеть железных дорог по всему миру, что было бы абсолютно невозможно, если бы руководители акционерных компаний не могли единолично и по своему усмотрению распоряжаться денежными средствами огромного числа акционеров. В Советском Союзе эта проблема решалась административными методами: Генсек сказал рыть Беломорканал, все роют Беломорканал. А что делать в обществе всеобщего равенства — ходить по знакомым и уговаривать: «давай объединим наши ресурсы и будем вместе строить космический телескоп»? «Хорошо» — скажет знакомый, — «давай объединимся. Но только я хочу строить не телескоп, а синхрофазотрон». В результате ни телескоп, ни фазотрон построены не будут. Вообще ничего построено не будет. Поэтому, не хочу Вас огорчать, но прогнозы классического марксизма относительно отмирания государства вряд ли когда-нибудь сбудутся. Государство будет нужно, как минимум, для того, чтобы распоряжаться ресурсами, находящимися в общественной собственности. Причем если к Земле будет подлетать астероид, грозящий уничтожить всю планету, у государства должно быть право призвать на общественную службу всех ученых и инженеров, необходимых для создания ракеты, которая сможет эту угрозу отразить. Иначе шансов жить неограниченно долго у земной цивилизации не будет.

Как именно будет устроено это государство, мы сегодня предсказать не сможем. Может, это будет некий совет мудрейших, а может это будет искусственный сверхинтеллект, следующий некоему жесткому своду правил, когда-то написанному мудрейшими — мы не знаем. Все зависит от технологий, которыми будет располагать цивилизация. Технологии будут меняться, соответственно будут меняться организация и устройство общества. В этом плане очень важным фактором будет конкретная реализация искусственного интеллекта — будет ли он представлять собой мышление без сознания, или же он будет наделен сознанием, подобным человеческому? В зависимости от этого будет решаться, какие именно из функций государства можно будет ему передоверить, а чего доверять нельзя ни в коем случае. Еще одним важным фактором будет объем доступных для цивилизации энергетических и материальных ресурсов. Общество, запертое внутри гравитационного колодца Земли с ее ограниченными ресурсами, неизбежно вынуждено накладывать на своих граждан больше ограничений, чем цивилизация, пользующаяся ресурсами всей нашей Солнечной Системы. Ясно, что по мере технического прогресса объем ресурсов, доступных для человечества, будет возрастать. Богатое общество более устойчиво, оно может позволить себе снять многие из ограничений, накладываемых на индивидуумов, не опасаясь дестабилизации общества. Иными словами, в богатстве общества, создаваемом техническим прогрессом, заложена возможность расширения свободы для всех членов общества. Сумеют ли они воспользоваться этой возможностью — другой вопрос. Государство — это всегда в какой-то, большей или меньшей степени, тирания над личностью, и оно всегда предпочитает решать свои проблемы, накладывая на граждан запреты и ограничения, и продолжает сохранять эти ограничения даже тогда, когда появляются другие способы решения этих проблем — просто по старинке привычнее или проще. Так что я не думаю, что общество будущего будет свободно от конфликта между обществом и личностью, государством и гражданином. Противоречия будут. Но я также не думаю, что они будут столь ожесточенными как сегодня, поскольку общество будущего станет наконец настолько богатым, что сможет гарантировать каждому человеку весьма комфортный прожиточный минимум, не требуя от него ничего взамен (за исключением чрезвычайных ситуаций наподобие вышеупомянутого летящего к Земле астероида — тогда, разумеется, придется задействовать всех, кто хоть чем-то может помочь). Мотивом деятельности станет не страх остаться голодным и бездомным, а природная любознательность, которая есть почти в каждом человеке, если только не убивать ее чудовищными методами образования. Другим мотивом может быть дух соревнования. Люди любят разбиваться на племена, команды, страны, и соревноваться друг с другом. Это также идет из первобытного племенного строя, и выкорчевать это из человеческой природы невозможно — люди любят разбиваться на своих и чужих. Так что разные страны будут, и они будут между собой соревноваться. Главное, чтобы это не переходило в войну, а носило характер мирного соревнования в области технологий. Зарождение такого устройства мира мы, кстати, сегодня уже наблюдаем, в основном благодаря изобретению атомной бомбы, сделавшему мировую войну невозможной. Подождем еще немного, может быть, мы еще увидим и такое изобретение, которое сделает невозможными даже обычные локальные войны.

Короче говоря, коммунизм — это не какой-то конкретный экономический строй, экономический строй может быть разным, он зависит от уровня развития производительных сил и меняется по мере их развития. И это не какой-то конкретный политический строй, политический строй тоже зависит от уймы объективных и субъективных факторов, и тоже меняется. Определение коммунизма лежит не в экономической или политической сферах, а в сферах идеологии и культуры, в тех сферах, которые определяют смысл жизни. Коммунизм — это цивилизация познания и творчества, то есть система смыслов и ценностей, основанная на вере в то, что знания способны преобразовать этот мир и сделать его таким, каким мы хотим его видеть. Разумеется, с оговорками, что идеал полностью никогда не достижим, и что мы должны проявлять мудрость, когда формулируем, каким именно мы хотели бы видеть этот мир. Например, нам не следует мечтать загнать этот мир в такое состояние, когда исчезнут все противоречия и мир потеряет всякий стимул к развитию.

Главная Технология — это ведь как волшебная палочка. Как и волшебная палочка, она может исполнять любые желания. Пусть не так быстро, и не так легко и беззаботно, как волшебная палочка — разработка технологий требует огромных творческих усилий и больших затрат материальных ресурсов — но при достаточном упорстве Главная Технология способна претворить в жизнь любые наши желания, в точности как волшебная палочка. Но все наверняка слышали поучительные сказки про волшебную палочку, типа того, как паре стариков попала однажды в руки волшебная палочка, а они возьми, да и пожелай сдуру, чтобы у них был миллион долларов. Тут же раздался стук в дверь: «Ваш сын только что погиб на производстве, но в виде компенсации фирма готова выплатить вам миллион долларов!». Мораль сей басни проста: мы должны быть мудры в своих желаниях.

Как я уже говорил ранее, сам факт появления на свет Советского Союза показал, что, вопреки классическому марксизму, земная цивилизация вышла из эпохи исторического детерминизма и стала входить в эпоху свободного исторического творчества. Из этого факта вытекает парадоксальный вывод: если мы по какой-то причине непременно хотим доказать справедливость предсказаний классического марксизма, то в принципе мы можем принудительно «подогнать» траекторию развития человеческой цивилизации таким образом, чтобы все выглядело так, как будто эти предсказания сбылись. Другой вопрос, является ли такое желание мудрым.

Классический марксизм рассматривает эволюцию цивилизации не просто как появление новых формаций, а как замену старых формаций новыми. С его точки зрения коммунизм должен полностью заменить собой капитализм. Строго говоря, такое представление полностью противоречит тому, что мы знаем о законах эволюции, на примере, скажем, биологии. В биологии более высокоразвитая форма жизни не заменяет собой более низко развитые формы, а наоборот, существенным образом опирается на них: например, появление на планете животных не отменило существование растений, и если бы на земле не было травы, все коровы бы сдохли. Более того, коровы бы сдохли даже если бы исчезла не трава, а лишь древнейшие простейшие микроорганизмы, живущие у коров в желудке, и помогающие им переваривать эту самую траву.

Я понимаю, что то, что я сейчас скажу, вызовет бурю негодования у марксистов, но есть очень серьезные причины, по которым коммунистическому обществу будущего придется «занести в красную книгу» и поддерживать существование «реликтового» капитализма. Главная причина — необходимость полного раскрытия потенциала Главной Технологии. Как я уже говорил ранее, из всего бесконечного множества технологий, которые потенциально могут быть порождены Главной Технологий, капитализм способен порождать лишь технологии, относящиеся к весьма ограниченному подмножеству. Проблема в том, что технологии, которые способен порождать коммунизм, принадлежат к другому подмножеству, и эти два подмножества не пересекаются. Если не будет капитализма, целый ряд полезных технологий никогда не будет создан — никто просто не сможет представить себе, что такие технологии могут быть, никто никогда не поставит перед собой задачи их создать.

Рассмотрим этот вопрос подробнее. На первый взгляд может показаться, что от технологий, порождаемых капитализмом для своих весьма специфических целей, никакого проку для коммунистического общества быть не может. Изобретатели при капитализме стараются изобрести нечто, что способно вызвать у потребителя зависимость — физиологическую или психологическую, посадить потребителя «на иглу», чтобы потом бесконечно тянуть из него деньги. Но на самом деле почти для любого такого изобретения разумный пользователь сможет найти разумное применение, если не будет маркетологов и некому будет его на эту «иглу» сажать. Взять, к примеру, сотовые телефоны. Стараниями маркетологов, эксплуатирующих склонность людей к общению, эти переносные микроволновки для варки мозгов абонентов превращены в некий «наркотик общения» — люди зарабатывают себе рак мозга, но говорят, говорят, говорят. Полезное это изобретение? Разумеется полезное. Многим оно спасло жизнь, когда надо было срочно вызвать скорую помощь, а стационарных телефонов поблизости не было. Но без стараний маркетологов оно только так бы и использовалось — в экстренных случаях. Во всех других ситуациях нормальные люди предпочитают живое общение. Но это означает что при коммунизме, где маркетологов нет, не было бы общественной потребности в массовом производстве сотовых телефонов. Не были бы изобретены технологии, снижающие стоимость их производства. Массового распространения они бы не получили. А это значит, что те люди, которые в нашем мире остались живы в экстренной ситуации благодаря сотовому телефону, в мире, где коммунизм полностью вытеснил капитализм, попросту бы погибли.

Как показала практика 20 века, страны с коммунистической и капиталистической философией дополняют друг друга: сильная сторона коммунизма — это создание технологий, способных спасти планету и человечество от гибели: технологии освоения космоса, атомная энергетика, технология переброски рек и управления погодой. Но как только речь касалась какого-нибудь баловства, потакающего человеческим слабостям, сразу становились очевидны преимущества капитализма: двадцать лет советская наука и техника бились над секретом джинсовой ткани, но так и не смогли его разгадать. Для того, чтобы, не щадя себя, день и ночь биться над созданием какой-нибудь сущей галиматьи и безделушки, нужны люди совершенно особого психического склада. Люди, которые знают, что их изобретение никоим образом не облагодетельствует человечество, а напротив, превратит массу людей фактически в наркоманов, но которые все равно будут биться над этим изобретением, потому что знают, что, в конце концов, они получат деньги, очень много денег.

Двадцатый век был веком бурного технического прогресса, эпохой которую называли НТР — научно-техническая революция — именно потому, что это был биполярный мир, мир, состоявший из стран с двумя очень разными философиями, и создававших очень разные технологии. Эти страны боролись друг с другом, воровали друг у друга технологии, и в результате происходило «перекрестное опыление идей». Земная цивилизация никогда не переживала периода столь бурного развития технологий, ни до, ни после. А потом на Земле воцарился однополярный мир, и все кончилось. Кому-то может показаться, что произошедшие в последние 30 лет радикальные изменения в области электроники — это тоже прогресс, но на самом деле это была лишь цепочка рацпредложений, позволившая уменьшить размеры интегральных схем и затолкать их в переносные гаджеты. Ничего принципиально нового, подбирание крошек с прошедшего пира.

Сегодня капиталистический мир готовится к превращению обратно в феодальный. Телевизионные экраны заполнены сказками про средневековых рыцарей — народ морально готовят. Это обратное превращение происходит не от хорошей жизни — просто для нормального развития капитализма ему необходимо постоянное расширение и захват новых рынков, но планета Земля конечна, и расширятся дальше некуда. Единственное, что сегодня может спасти капитализм — это выход на просторы солнечной системы. Но он не выйдет в космос, если на Земле не будет коммунизма. Капитализм по самой своей природе не приспособлен для того, чтобы выкарабкиваться из гравитационного колодца Земли — для этого нужны слишком большие первоначальные затраты капитала, и слишком большой срок отдачи, ни один банк не будет ждать десятки лет. Вся американская космическая программа была создана исключительно как ответ на запуск Спутника и Гагарина, причем создана на государственные деньги, а не на деньги частных фирм. И не надо кивать на Маска как на триумф капитализма — он использует космические технологии, созданные на деньги американских налогоплательщиков.

Коммунистический мир будущего, если он хочет полностью задействовать все возможности, скрытые в Главной Технологии, вынужден будет спасти капитализм, вытащив его в космос, и включив его в себя в качестве подсистемы. Кому-то это может показаться невозможным, но посмотрите, что происходит в Китае. Кто-то считает, что в Китае нет коммунизма, только на том основании, что в Китае капитализм. Капитализм в Китае, конечно есть, но это еще не значит, что там нет коммунизма. Выражение «одна страна, две системы» было изначально придумано, чтобы описать положение Гонконга в составе Китая, но со временем оно приобретает все более широкий смысл, обозначая уже всю страну. Посмотрите на китайскую космическую программу — это космическая программа коммунистической страны, которая всерьез планирует осваивать космос для народохозяйственых целей, готова вкладывать в это большие средства и ждать возврата средств десятилетиями. Возможно, что сегодняшний Китай — это зародыш мира будущего, его первый, очень приблизительный набросок.

И тут мы возвращаемся в наше время и походим ко второму вопросу — каким должен быть обновленный Советский Союз? Скорее всего, он не будет похож на Китай, это будет несколько иная модель коммунизма, где капиталистический сектор экономики будет играть гораздо меньшую роль чем в Китае. Обусловлено это, прежде всего огромными демографическими отличиями нашей страны от Китая. В Китае есть огромный резервуар крестьян, которые живут еще фактически при феодализме. Вовлекая их в капиталистическое производство, Китай вырывает их из «идиотизма деревенской жизни» (по выражению классиков марксизма). Разумеется, при этом он катапультирует их не в коммунистический мир свободного познания и творчества, а всего лишь на следующую ступень идиотизма — в идиотизм капиталистической жизни, где каждый вкалывает в поте лица, чтобы заработать себе на свой «наркотик» — чаще всего, какую-нибудь статусную побрякушку. Но для них и это уже огромный прогресс. И раньше или позже их всех все равно заменят на производстве роботами. И вот только тогда мы сможем увидеть, является ли Китай коммунистической или капиталистической страной. Только тут по-настоящему проявится тот факт, что принадлежность страны к капиталистическому или коммунистическому миру определяется не ее экономической системой, а идеологией, системой смыслов и ценностей. Капиталистические страны элементарно не знают, куда девать рабочих, заменяемых роботами. Максимум, что они способны придумать — это посадить высвободившуюся рабочую силу на пособие по безработице. Они не будут их массово учить на инженеров, поскольку общество, в котором единственный смысл жизни состоит в том, чтобы стать богатым и заставить работать на себя других, в принципе не способно ставить перед собой глобальные задачи на века вперед, и потому не сможет востребовать столько инженеров и ученых. Коммунистические же страны, т.е. страны, где высшей ценностью и смыслом жизни является познание и творчество, воспримут высвобождающуюся из капиталистического производства рабочую силу как дополнительные мозги, которые можно бросить на решение интеллектуальных задач.

Но в нашей стране даже в последние годы существования Советского Союза уже не было такого резервуара крестьян как в Китае. Больше половины населения жило в городах, значительная часть имела высшее образование. В силу ряда причин, государство не сумело обеспечить фронта работ для той огромной армии инженеров и ученых, которая была создана в расчете именно на коммунистическое общество. Значительная часть их просто скучала, и все больше обращала взгляды на капиталистический мир, сияющий огнями реклам и невероятно красивыми фантиками и обертками, — как я уже отмечал, полное превосходство капитализма в области производства всякого баловства и безделушек отрицать невозможно. Скука может быть страшной разрушительной силой, это понимало еще руководство древнего Рима, стремившееся обеспечить толпу не только хлебом, но и зрелищами, но, похоже, это плохо понимало тогдашнее советское руководство, и это стало одной из причин гибели СССР в 1991 году. В стране установился капитализм, но мы никогда не станем мировыми лидерами в пошиве кроссовок, потому что для китайского крестьянина устроиться на фабрику шить кроссовки означает гигантское повышение его социального статуса, а для бывшего советского инженера — это падение в преисподнюю. У нас просто нет человеческих ресурсов для организации капиталистического производства. Но у нас есть природные ресурсы. И если в нашей стране сохранится нынешняя ситуация — то есть, капиталистическая идеология без капиталистического производства — эти ресурсы будут элементарно проедены и потрачены на приобретение футбольных клубов в Англии и вилл в Куршавеле. Еще несколько десятилетий такого существования, и мы окажемся страной с истощенными природными ресурсами и вымершим населением, т.е. попросту говоря гигантским пустырем. Единственный шанс на выживание для нас как страны — это радикальная смена всей идеологической системы. Доходы от природных ресурсов должны быть направлены на то, чтобы сохранить последние остатки главного советского наследия — системы воспитания ученых и инженеров, советской системы образования, системы академических институтов и отраслевых НИИ. И самой главной задачей правительства должна быть организация для этих ученых и инженеров фронта работ, так чтобы их знания были востребованы. Современный мир стоит перед огромным количеством экзистенциальных кризисов (одно только глобальное потепление чего стоит!), которые могут быть разрешены только техническими средствами, и здесь как раз и находится та ниша, в которой наша страна может оказаться полезна для всего человечества. Мы не можем шить кроссовки для всего мира, да и не надо — китайские крестьяне делают это гораздо лучше нас. Но никто кроме нас никогда не построит космическое зеркало, освещающее города за полярным кругом во время полярной ночи — хотя бы потому, что ни у кого кроме нас нет больших городов за полярным кругом. Мы можем помочь вынести вредные производства с Земли на Луну, добывать на Луне термоядерное топливо, хоронить радиоактивные отходы на Солнце, да мало ли еще дел, которые могут помочь превратить Землю из нынешней помойки в цветущий сад? Мы сможем жить почти как при коммунизме (то есть осмысленной жизнью) еще до того, как созреют материальные предпосылки (читай: полная роботизация производства) для наступления настоящего коммунизма. Это не значит, что жизнь будет беззаботной. Соединенные Штаты никуда не денутся, мы будем с ними соревноваться, иногда очень жестко. Но это как раз хорошо, конкуренция — движущая сила развития. Главное — перенаправить соревнование из русла гонки вооружений во что-нибудь более конструктивное, как это было во времена космической гонки между СССР и США в 60-е годы. Мы обязаны стать сильнее их, поскольку капиталистическая система в силу своей внутренней логики неизбежно порождает империализм, и на коммунистическом мире лежит бремя ответственности за сдерживание потенциальных агрессоров. Но мы не должны пытаться их уничтожить. У каждой социальной системы есть своя роль в сложной «экологической системе» земной цивилизации. Сила и жизнеспособность земной цивилизации кроется в ее внутреннем разнообразии. Капитализм был случайным изобретением этой цивилизации, возникшим в одном ее крохотном уголке, в западной Европе, и он продемонстрировал невероятную эффективность в том, что касается создания одного конкретного класса технологий — технологий, делающих жизнь человека приятной, комфортной и не скучной, и, самое главное, технологий, позволяющих быстро обеспечить массовое производство всех этих приятных вещей. Мы не можем просто взять и выбросить это изобретение на свалку истории — отныне оно достояние человечества, оно вошло в его копилку знаний.

Не следует пытаться сделать Землю тоталитарной планетой, где существует только одна система, будь то коммунизм или капитализм. Все люди на Земле разные, для всех должна быть своя ниша. Но коммунизм должен занимать на Земле «командные высоты», поскольку иначе бесконечно долгое существование земной цивилизации не будет гарантировано.

Да, из Вашего развернутого ответа видно, что расхождения с классическим марксизмом у Вашей теории довольно существенны. Тут можно навести Ваши тезисы о сохранении государства при коммунизме, необходимости существования капитализма и пользы его конкуренции с альтернативной системой и, наконец, о наличии коммунизма (или его прообразов) в таких странах как СССР или Китай (против чего резко выступают, например, левые коммунисты). Но судя из Ваших слов, самым серьезным отличием от марксизма классического можно считать то, что переход к коммунизму будет осуществлен не социальными методами (например, сценарий глобальной революции), а техническими, Вы апеллируете к инженерно-технической среде, а не к пролетариату. Вы эволюционист, верите в мирный путь разрешения противоречия между трудом и капиталом?

Повторяю еще раз, я не пытаюсь построить какую-то «теорию» или «концепцию», я всего лишь пытаюсь рассуждать с позиций здравого смысла как писатель-фантаст, пытающийся писать реалистическую научную фантастику, и старающийся понять, как оно все может быть на самом деле. При этом важно понимать, что стопроцентный прогноз сейчас не может дать никто, по двум причинам: 1) структура общества будущего будет очень сильно зависеть от имеющихся в распоряжении этого общества технологий, и мы не знаем сегодня, какими именно будут эти технологии, какого уровня они достигнут (самыми важными неизвестными здесь являются искусственный интеллект, нанотехнологии, технологии освоения космоса, хотя к этому списку могут прибавится вещи о которых мы сегодня, с нашим примитивным уровнем научных знаний, вообще не догадываемся). 2) структура общества является продуктом коллективного творчества миллиардов умов, и достоверно промоделировать этот процесс с помощью одного-единственного мозга не представляется возможным.

Однако я был бы очень удивлен, если бы люди будущего не попытались воспроизвести, в том или ином виде, некоторые из механизмов, наработанных опытом предшествующей цивилизации и показавшие свою эффективность. Это я о сохранении «государства» и «капитализма». Пишу эти слова в кавычках, поскольку мы сегодня не знаем, в каком именно виде их будут воспроизводить люди будущего. Как Вам, например, государственная машина, которая на самом деле является машиной с искусственным интеллектом и без всякого участия людей, причем запрограммированной так, чтобы не брать взятки?

Теперь собственно к вашему вопросу.

В старом фильме Стенли Кубрика «Спартак» есть одна потрясающая сцена: восставшие гладиаторы захватили в плен двух римских рабовладельцев, дали им в руки мечи, и заставили их вести между собой гладиаторский бой. Что показывает, что можно освободить рабов, но это еще не значит, что тем самым вы покончите с рабовладением. Просто рабы и рабовладельцы поменяются местами, а само рабовладение останется. И это, кстати, напрямую вытекает из классического марксизма — производственные отношения определяются уровнем развития производительных сил.

Вы спрашиваете, верю ли я в «мирный путь разрешения противоречия между трудом и капиталом»?

Я вообще не верю ни в какой «путь разрешения противоречия между трудом и капиталом», ни в мирный, ни в военный. Пока существуют труд и капитал, они всегда будут находится в противоречии. Противоречие это будет существовать до тех пор, пока существуют труд и капитал. Труд будет существовать до тех пор, пока требуется участие людей в технологическом процессе превращения сырья в готовый продукт (т.е. пока людей полностью не заменят роботами). Капитал или класс менеджеров будут существовать до тех пор, пока технологический процесс не позволяет одному человеку в одиночку полностью выполнить весь цикл превращения сырья в конечный продукт. Как только трудом приходится заниматься более чем одному рабочему, появляется необходимость в одном человеке, который будет координировать и организовывать работу многих, добывать сырье, обеспечивать сбыт готовой продукции. Понятно, что интересы их будут противоречивы. И даже если это место займет выходец из рабочих, то он сам тут же превратится в менеджера, и их интересы снова станут противоречивы. Мы все это уже наблюдали в жизни в Советском Союзе, когда из рабочей среды вышел и образовался новый правящий класс менеджеров — номенклатура.

Но это не значит, что Октябрьская революция была напрасна. Конечно, она не оправдала надежды марксистов, не покончила с классовым обществом, и вообще поставила под сомнение многие постулаты марксизма. Но если мы перестанем зацикливаться на марксизме, и посмотрим на произошедшее с точки зрения истории цивилизации, то мы увидим, что это на самом деле было одно из величайших событий в истории человечества. Возникла новая цивилизация, т.е. новая система смыслов и ценностей.

При капитализме смысл и цель жизни большинства людей состоит в том, чтобы заработать много денег для того, чтобы в идеале стать капиталистом, заставить других людей работать на себя, а самому стать паразитом, и потреблять во все возрастающих масштабах все те психологические и физиологические «наркотики», которые так хорошо производит капиталистическая цивилизация. Любые изобретения, любые новые технологии, создаваемые в рамках системы ценностей капиталистической цивилизации, служат только одной из следующих трех целей: 1) создание новых «наркотиков», 2) создание средств производства этих «наркотиков» во всевозрастающих масштабах, и 3) создание нового оружия для захвата новых рынков и сбыта этих «наркотиков» во все возрастающих масштабах. Получается порочный круг. Главная Технология способна создать любые технологии, в том числе и те, которые могут вырвать человечество из этого порочного круга, но эти технологии капиталистическая цивилизация сама по себе, без каких-либо воздействий извне, никогда не произведет.

Советская цивилизация была первой в истории человечества цивилизацией, где смыслом и целью жизни стали познание и творчество. Это предопределило направление развития техники в СССР. Поскольку царская Россия была технологически отсталой страной, то разумеется, на первом этапе развития своего развития СССР осваивал существующие западные технологии. И поскольку эти технологии подразумевают капиталистическую организацию производства, в экономическом плане ничего другого, кроме государственного капитализма, в СССР существовать не могло. Но уже в 50-е годы, когда в Советском Союзе начали появляться оригинальные технологические разработки, стало ясно, что эволюция техники в нашей стране пошла по своему пути. Например, пилотируемой космонавтики в сегодняшнем мире вообще бы не было, если бы мы не втянули США в космическую гонку. Можно предположить, что если бы Советскому Союзу судьба отпустила еще лет семьдесят, вдобавок к тем, что он прожил, то он, в конце концов, создал бы технологии, которые позволили бы перейти к коммунистической организации труда.

Здесь, я думаю, стоит пояснить, что я имел в виду под «наличием коммунизма в СССР и в Китае». В данном конкретном контексте я употребил слово «коммунизм» не как название экономической системы, а как название типа цивилизации. Экономическая система определяется текущим уровнем развития технологий, и, в этом смысле, в современном мире коммунизма существовать пока не может. Что может существовать в этом мире, так это различные типы цивилизации на основе одной и той же материально-технической базы. Это как два компьютера с совершенно одинаковым компьютерным «железом», только на одном компьютере запущена глупейшая игрушка-стрелялка, а на другом программа расчета нового, гораздо более мощного процессора. Цивилизация — это программное обеспечение общества. От того, какое программное обеспечение вы запустите сегодня на имеющемся у вас «железе», будет зависеть какое «железо» будет у вас завтра — такое же, или на порядок мощнее.

И заметьте, я не говорил, что я уверен, что сегодняшний Китай принадлежит коммунистической цивилизации. Я не знаком с реальным положением дел в современном Китае, чтобы делать такие заявления. Я только сказал, что мы увидим, принадлежит ли Китай коммунистической цивилизации, когда возникнет ситуация полной замены рабочей силы роботами. Эта ситуация, как лакмусовая бумажка, позволит тут же определить, к какой цивилизации принадлежит та или иная страна, к коммунистической или капиталистической, поскольку в этой ситуации вести себя они будут совершенно по-разному.

Но у меня нет никаких сомнений, что Советский Союз был страной с государственно-капиталистической экономической системой, но, совершенно определенно, принадлежавшей коммунистической цивилизации. Я так уверен в этом, потому что я хорошо помню 1991 год, и уже тогда было прекрасно видно, что то, что тогда происходило, не было сменой экономического строя (нельзя всерьез назвать социальной революцией ситуацию, когда несколько менеджеров превратились в собственников того имущества, которым они и так всегда управляли — это, максимум, юридическая революция). То, что произошло в 1991 году, было цивилизационной контрреволюцией. Народу объяснили, что быть паразитом вовсе не зазорно, а наоборот, очень даже почетно, паразит «он не халявщик, он партнер» ((с) Леня Голубков). И поскольку страна перешла из коммунистической в капиталистическую цивилизацию, началось немедленное разрушение всей советской инфраструктуры, работавшей над созданием коммунистического будущего, погром советской системы образования и системы академических институтов и отраслевых НИИ.

И если мы хотим возродить СССР, нам потребуется цивилизационная контр-контр-революция. Но эта революция не подразумевает бегание с ружьями по улице, потому что эта революция не на улице, а в головах. Гражданская война в стране со вторым в мире запасом ядерных боеголовок и огромным количеством ядерных электростанций — это, знаете, ли, чревато. Тем более, что она, в отличие от первой гражданской, ровным счетом ничего нового не даст — госкапитализм в нашей стране уже построен, еще в 30-годы прошлого века. Сегодня, как и во времена Ленина, единственный реальный рецепт построения коммунизма это — «учиться, учиться, и еще раз учиться». А выучившись — творить технологическую основу нового мира.

Так почему же, по-Вашему, на Западе не произошло того, что произошло в России — Революции, построения этого самого госкапитализма, конструирования (хотя бы на декларативном уровне) позитивных проектов будущего развития всего человечества?

Революции на Западе происходили, но они породили капиталистическую цивилизацию, а не коммунистическую. Почему, скажу немного ниже. Госкапитализм на Западе к настоящему времени построен, если не юридически, то фактически. Позитивные проекты будущего некоторое ограниченное хождение в США имеют — мы успели их слегка «заразить» во время космической гонки.

Теперь подробнее.

Государственный капитализм, если говорить о нем в самом общем виде, а не о конкретной его разновидности, построенной за всю историю только в СССР (и, возможно, в Китае) — это когда государство практически полностью сращивается с монополиями. Такой капитализм мы сегодня наблюдаем в США. Все производство сегодня выведено из этой страны в небогатые, но теплые страны, т.е. туда, где издержки производства ниже. В самих США осталось только производство вооружений, и те отрасли, которые имеют оборонное значение (например, автомобильная). Производство оружия Штаты из страны не выпустят, пусть это даже будет очень дорого, правительство этого не допустит. Военные монополии сидят на госзаказах, в госбюджете США необходимое количество патронов и пуговиц для мундиров расписано еще детальнее, чем это делалось в Госплане СССР. Различие между западным монополистическим капитализмом и госкапитализмом советской модели лежит не столько в сфере экономики, сколько в сфере идеологии. Более того, можно сказать, что они принадлежат разным цивилизациям, и это позволяет предположить, что, хотя изначально их экономическое устройство во многом похоже, траектории их дальнейшего развития будут существенно разными.

В экономическом плане СССР был одной гигантской монополией, полностью сросшейся с государством. Это роднило его с современным западным монополистическим капитализмом. Но при одинаковом «железе», программное обеспечение у этих «компьютеров» было совершенно разное. С точки зрения простого рабочего человека главная разница состояла в том, что в СССР идеология защищала работника от произвола чиновничьего класса, управлявшего экономикой. Все бюрократы обязаны были быть членами КПСС, а в уставе и программе КПСС было записано, что главная цель партии — это повышение благосостояния трудящихся. Ни одному из этих бюрократов, естественно, дела не было до каких-то там трудящихся, но они были обязаны выполнять эти идеологические обещания. Потому что, если какой-либо первый секретарь этих обещаний не выполнял, под ним всегда сидел второй секретарь, который мог написать донос в ЦК, что первый секретарь забыл про свой долг коммуниста и не заботится о трудящихся. Первого секретаря снимали и ставили на его место второго. Но обычно первый секретарь старался до такого не доводить, потому что, потеряв свою должность, он автоматически лишился бы доступа к так называемому «распределителю» — к бесплатным госдачам, к персональному автомобилю с шофером, к магазину «Березка», к спецпайкам и прочее. Угроза потерять все это действовала гораздо эффективнее, чем угроза Гулага (Российская школа дрессировки вообще всегда считала, что пряник эффективнее кнута). Таким образом, был устроен этот несколько парадоксальный механизм идеократии (власти идей) — по отдельности никто строить коммунизм не хотел, но все вместе строили его как миленькие. Это был идеологический «намордник» на номенклатуру, который она долго пыталась с себя сорвать, но удалось ей это сделать только в 1991 году.

В западной капиталистической системе ничего подобного не существовало. Там права трудящихся защищали профсоюзы (в тяжелой позиционной борьбе с монополиями), но все же главным фактором, защищавшим рабочих от произвола капиталистов на протяжении большей части 20-го века был сам факт существования СССР — правящим классам западных стран не хотелось, чтобы их собственные рабочие взяли пример с СССР и надели «намордники» и на них, и потому они были вынуждены повышать жизненный уровень трудящихся в своих странах. Как только СССР рухнул, на Западе начался бурный рост пропасти в доходах между богатыми и бедными.

Это то, как выглядела роль идеологии в СССР с точки зрения трудящихся. Но на самом деле роль идеологии в СССР не ограничивалась всего лишь защитой трудящихся от произвола номенклатуры. Самая главная ее роль состояла в том, что это был двигатель, толкавший дальнейшее развитие страны на совершенно другую траекторию, прочь от капитализма, заставлявший страну строить материальную базу коммунизма.

Если я правильно понял ваш вопрос, вы хотите, чтобы я объяснил вам каким образом получилось, что такая уникальная идеократическая система сложилась именно в России, а не на Западе? И почему Россия не перешла из феодализма в классический капитализм свободного рынка и частного предпринимательства, а сразу перепрыгнула в позднюю фазу развития капитализма — в монополистический капитализм. В вашем вопросе мне слышится отголосок марксистского представления об истории человечества как некоей жестко детерминированной линейной последовательности — сначала феодализм, потом капитализм свободного рынка, потом монополистический капитализм, потом социализм, потом коммунизм. Все страны должны идти по этой линейке и ни шагу в сторону (кстати, так же думают и «западники», только в их представлении цепочка заканчивается на классическом капитализме, и дальше наступает «конец истории»). Мне представляется, что такой жесткой последовательности не существует. Пути развития, в зависимости от конкретных обстоятельств, могут разветвляться, идти в обход препятствий, и даже возвращаться назад.

Марксистам, привыкшим к историческому детерминизму, может показаться странным такой взгляд на историю как на цепочку случайных событий. В их представлении классический капитализм является обязательной стадией развития человечества. Но проблема в том, что исторический детерминизм противоречит современной физике. Квантовая механика говорит, что детерминизма не существует, все события носят вероятностный характер. И если справедлива интерпретация квантовой механики Эверетта, согласно которой реализуются все возможные варианты развития событий, просто каждый из вариантов реализуется в одном из множества параллельных миров, на которые наш мир расщепляется каждый раз, когда происходит какое-нибудь событие с разными возможными исходами, то это означает, что существуют параллельные миры, где капитализм вообще не возник, есть такие, где он возник еще в античном мире, а есть и такие, где обезьянам так и не удалось проэволюционировать в человека, и истории человечества не существует вообще. Если в истории и есть какие-то закономерности, то они, скорее всего, носят вероятностный характер — просто некоторых из параллельных миров «немножко больше», чем других.

Я попытаюсь ответить на ваш вопрос, выделив цепочку тех ключевых, на мой взгляд событий, которые привели к тому, что сегодня мы живем именно в том мире, из бесконечного множества потенциально возможных, в котором мы сегодня живем. Только хочу сразу оговориться, что я не историк, и как, я уже сказал в самом начале, я не очень начитан. Поэтому я могу ошибаться в каких-то фактах, и я могу упустить какие-либо важные факты. Я буду рад, если начитанные историки меня поправят, хотя это, конечно, не изменит самого главного и самого простого факта: мы живем именно в том мире, в котором мы живем, и наша интерпретация прошлого не изменит его сегодняшнего состояния (но, с другой стороны, она может изменить траекторию его будущего развития, если мы сумеем извлечь из нее уроки).

В общем, в моем понимании, дело было так:

Эволюционные пути России и Европы разошлись задолго до того, как в 17-ом веке была изобретена Главная Технология. Разумеется, и там, и здесь общества в тот период были традиционалистскими, но сами традиции были очень разными. Западная Европа была культурной наследницей Западной Римской Империи, Россия же унаследовала традиции Восточной Римской Империи, Византии. Уже тогда, в средние века, Запад и Восток находились в состоянии холодной войны, оформленной как религиозный раскол на католичество и православие. Время от времени война переходила в горячую фазу, как, например, во время разграбления Константинополя крестоносцами. Справедливости ради надо сказать, что холодная война началась еще задолго до появления христианства, когда древние римляне завоевали древних греков, что им, конечно, не очень понравилось. Дальше этот конфликт переходил по наследству из поколения в поколение всем, кто считал себя культурными наследниками, соответственно, Западной и Восточной Римских империй (восточная «Римская» империя, Византия, была не столько римской, сколько греческой). Сегодня определить, кто чей наследник, очень просто — на гербе у Западной Римской Империи был одноглавый орел, а у Восточной — двуглавый. Можете положить рядом доллар и рубль и посчитать количество голов у орлов на гербах там и там.

Поскольку Россия и Европа на протяжении большей части своей истории находились в состоянии холодной войны, культурный обмен между ними был крайне ограничен. Нельзя сказать, что в средние века Россия от этого многое теряла. Средневековая Европа была захолустными задворками мира, реальным технологическим лидером в тот период был Китай — родина фарфора, шелка, бумаги, компаса, пороха, и еще одного изобретения, которому суждено было перевернуть всю последующую историю человечества. Китайцы не владели Главной Технологией, все их изобретения были случайными, но поскольку их древняя империя к тому времени уже существовала тысячелетия, они за этот срок успели много чего накопить. И практически все это было уворовано хитрыми европейскими купцами, уже тогда промышлявшими промышленным шпионажем. В том числе, они притащили в Европу и изобретение, которое перевернуло историю и сделало Европу центром мира. На первый взгляд, это было не бог весть какое изобретение — дощечки из дерева, на которых иероглифами вырезался текст очередного указа императора, и которые можно было макнуть в чернила и отпечатать на бумаге десяток-другой экземпляров текста. Вырезать на дощечке из дерева целый текст было долго и сложно, и выигрыш по сравнению с переписыванием текста писцами был отнюдь не очевиден. Но тут вдруг какому-то европейцу пришла в голову мысль: китайцы пишут иероглифами, иероглифов тысячи и все разные, а европейцы пишут буквами и их всего 26 штук. Такое небольшое количество букв легко можно вырезать заранее и по отдельности, быстро собрать из них нужный текст, отпечатать, рассыпать набор, собрать из него другой текст и так далее. Вот здесь уже выигрыш по сравнению с переписыванием вручную вполне очевиден. Так Европа случайно изобрела печатную книгу. Это была чистейшая случайность. Китай мог бы изобрести книгопечатание гораздо раньше Европы, они были на грани этого изобретения, но помешала иероглифическая письменность.

Так в Европе произошла первая информационная революция. До этого в большинстве европейских университетов было по одной-единственной книге, как правило, сочинения Аристотеля. Книги были изготовлены вручную переписчиками-каллиграфами, каждый экземпляр стоил больше чем весь остальной университет, и они были прикованы к кафедре огромной металлической цепью, чтобы ни у кого не возникало соблазна. Профессор открывал книгу и начинал медленно читать (лекция, в переводе с латыни, означает «чтение»), а студенты добросовестно записывали каждое слово. К концу прохождения университетского курса у каждого студента оказывалась своя рукописная копия сочинений Аристотеля, и с этого момента он начинал считаться образованным человеком. Книгопечатание за несколько десятков лет полностью изменило эту ситуацию. Европейцы стали читать, причем не только библию и Аристотеля, у людей появились целые домашние библиотеки из дешевых печатных книг. Сначала это были разнообразные античные авторы. Почитав сочинения одного античного географа и астронома, европеец по имени Колумб пришел к мысли что земля круглая, а значит, в Индию можно добраться, плывя по морю не только на восток, но и на запад. Как известно, это привело к открытию Америки, и Европа постепенно начала богатеть за счет грабежа колоний.

Открывшееся вдруг европейцам разнообразие точек зрения античных авторов, не всегда соглашавшихся друг с другом, наводило на крамольную мысль, что неправ может быть кто угодно, и даже (о ужас!) сам Аристотель. В 1610 году Галилео Галилей усомнился в одном пассаже из Аристотеля относительно того, что тяжелые тела падают быстрее легких, проверил это с помощью простейшего эксперимента, и выяснил, что Аристотель был неправ. Так родился научный метод познания. Еще десять лет спустя Френсис Бэкон предложил использовать научный метод для разработки новых технологий. Так, в результате цепочки случайностей, Европа стала родиной Главной Технологии.

Волшебная палочка Главной Технологии внезапно оказалась в руках цивилизации, имевшей весьма своеобразные особенности, сформировавшиеся задолго до появления Главной Технологии, но предопределившие то, каким именно образом эта Технология будет использоваться. Эпоха первоначального накопления капитала началась задолго до изобретения Главной Технологии, и происходило это накопление довольно жестким образом. Хотя ростовщичество осуждалось практически всеми мировыми религиями, а католическая церковь в средние века вообще установила запрет на выдачу денег под проценты, в Европе существовало одно религиозное меньшинство, религия которого также запрещала давать деньги под проценты — но только применительно к своим собратьям по религии. Обдирать иноверцев, например, католиков, которых, очень кстати, было большинство, эта религия не запрещала. Поэтому уже в средние века ростовщики из этого религиозного меньшинства, обобрав католиков, накопили богатства, вызывавшие зависть и ненависть у религиозного большинства. Одной из причин появления протестантизма было стремление этого самого большинства также получить право заниматься ростовщичеством и вообще богатеть любыми способами. Нужна была религия, которая говорила бы, что богатеть за счет других не стыдно, что если человек богат, то бог его любит, что человек этот все делает правильно. В результате к моменту появления Главной Технологии в Европе уже начало складываться общество, в котором каждый относился к каждому как к «иноверцу», в котором «человек человеку волк». И вот в такие руки попала эта волшебная палочка. И началось создание технологий, служащих одной-единственной цели — разбогатеть любой ценой. И создание новых военных технологий, чтобы захватывать рынки по всему миру.

Западноевропейский капитализм был случайным изобретением истории. Обезумевшее от жадности и погони за прибылью, жестокое и абсолютно несправедливое общество, сложившееся таким в результате случайных особенностей исторического развития Западной Европы, совершенно случайно первым в мире заполучило в свои руки волшебную палочку Главной Технологии, и только благодаря этой случайности оно смогло превратить почти весь остальной мир в свою колонию. Появись Главная Технология первой где-нибудь в другом месте (например, в Китае), история человечества сложилась бы совершенно иначе, и западная Европа вошла бы в историю просто как странный и причудливый захолустный уголок Земли с непонятно жестокими и бесчеловечными обычаями (в скобках замечу, что при этом эволюция техники на планете Земля пошла бы совершенно другими путями: с одной стороны, у нас сегодня не было бы глобального экологического кризиса, с другой стороны, у нас не были бы так хорошо развиты технологии дешевого массового производства — чтобы их отточить, по-видимому, необходима цивилизация, помешанная на жадности и бездушном расчете.)

Россию, географически находившуюся довольно далеко от западной Европы, все это поначалу не касалось. Потом, во время очередной «разрядки напряженности», периодически случающихся в холодной войне, Петр Первый посетил несколько протестантских стран и увидел, чего достигла Европа за первые сто лет применения Главной Технологии. Выводы были очевидны — если Россия не овладеет европейскими военными технологиями, Европа в ближайшее время завоюет Россию. Недолго думая, ничего, по сути, не меняя в общественном строе России, Петр «прикрутил» западные технологии к существовавшей в России феодальной системе — корабли на верфях Петербурга строили не вольнонаемные работники, а крепостные крестьяне. Такая гибридная система, применявшая технологии, заимствованные у капитализма, в условиях феодализма, вполне справлялась с копированием западных военных технологий, и обеспечивала защиту России от внешних врагов на протяжении почти двух веков. Чего такая система в принципе не способна была делать, так это порождать новые технологии. Западноевропейский капитализм выстроил полный инновационный цикл, построенный на жадности, на стремлении заработать максимальную прибыль. Разбогатеть там хотели все, и изобретатели, и предприниматели (довольно часто эти две ипостаси объединялись в одном лице). Изобретатель старался изобрести товар, который можно выгодно продать, предприниматель придумывал, как произвести этот товар как можно дешевле, и в как можно больших количествах. В России предпринимателей, как таковых, не было. Всевозможные Кулибины изобретали не для того, чтобы нажиться, а просто потому, что им пришла в голову интересная идея. И изобретение, изготовленное в единственном экземпляре руками самого изобретателя, в лучшем случае отправлялось в петербургскую кунсткамеру, а чаще погибало где-нибудь в сарае. Изобретатели были царскому правительству неинтересны: все, что его интересовало — это копирование западных военных технологий.

Проведенная Петром модернизация коснулась весьма узкого сегмента Российского общества, процентов десять, не больше. Остальные 90% составляли неграмотные крестьяне, которые как пахали землю при Иване Грозном, так и продолжали ее пахать до самой революции. Обучать крестьян грамоте правительству не очень-то хотелось — всех выучишь, а кто тогда будет землю пахать? Страна северная, холодная, урожайность низкая, чтобы прокормить одного горожанина, нужно чтобы на него пахали не меньше девяти крестьян. Вот они и пахали. Страна как бы разделилась на два практически несвязанных между собой мира. В одном мире, составлявшем десять процентов от населения России, существовали стихи Пушкина, романы Толстого и Достоевского, оперы и балеты Чайковского, открытия Менделеева. В другом мире, где жили 90 процентов населения, ничего этого не было, и он оставался во мрачном средневековье, где пашут с утра до вечера не разгибаясь.

150 лет тому назад в первом мире, в семье смотрителя училищ симбирской губернии родился мальчик Володя, который очень любил читать французскую научную фантастику. Особенно он любил научно-фантастические комиксы Альбера Робиды, изображавшие будущую «электрическую жизнь» в 20 веке, где будет изобретено радио, телевидение, видеотелефон («телефоноскоп»), и все-все-все будет электрифицировано.

Ничто не могло представлять большего контраста с жизнью в отсталой России, чем это сияющее видение электрического будущего. Когда Володя подрос, в руки ему попалось сочинение европейского философа Маркса, в котором Володя усмотрел рецепт превращения России лапотной в Россию электрическую. Его не смутило, что главным ингредиентом рецепта был рабочий класс, которого в России практически не было. Он придумал для себя теорию, что Россия была «слабым звеном» в мировой капиталистической системе (где слабо, там и рвется!) и начал готовить революцию, чем быстро привлек к себе внимание правоохранительных органов, и вынужден был уехать в эмиграцию, где его и застала февральская революция, произошедшая абсолютно без его участия. Когда он вернулся в Россию, там уже наблюдалась характерная для всех революций динамика — все большая радикализация революционного процесса. Народ хочет Робеспьера! И на этой волне он и группа сподвижников, тоже начитавшихся в детстве научной фантастики, захватывают в стране власть. Впервые в истории человечества власть в огромной стране оказывается в руках фэнов научной фантастики!

Они пробуют принудительным путем сразу же ввести в стране коммунизм, и загоняют экономику в окончательный штопор. В соответствии с классической динамикой революций, это как раз тот момент, когда оголодавший народ отрубает Робеспьеру голову. Но Володя Ульянов оказался умнее Робеспьера. Преодолевая сопротивление соратников, он разворачивает экономическую политику на 180 градусов. Он объявляет новую экономическую политику, сокращенно НЭП, в которой, по сути, нет ничего нового, это практически обычный капитализм. В этом его шаге не было ничего оригинального, просто он, наконец, начал строго следовать логике классического марксизма — сначала капитализм, а уж потом социализм. С чисто экономической точки зрения, с точки зрения «железа», здесь все было по Марксу, но с точки зрения «программного обеспечения» цивилизации, ситуация сложилась совершенно уникальная: в капиталистической стране правила идеократическая власть, поставившая своей целью уничтожение капитализма.

А теперь несколько слов о случайности и роли личности в истории.

Ленин велик не тем, что был марксистом и «вождем трудящихся всех стран», каким его впоследствии представила сталинская пропаганда. Он сумел оказаться величайшим из правителей России за всю ее историю, в первую очередь потому, что был сыном смотрителя училищ, и фэном научной фантастки, и всегда им и оставался. Он велик тем, что смог сказать толпе разгоряченных балбесов, только что вернувшихся с фронтов гражданской войны: «у нас сейчас три задачи: учиться, учиться, и еще раз учиться!» — «Чиво-о?!» — сказали балбесы — «А когда же шашкой махать, на лихом коне? Как же мировая революция?»

Но он выучил их всех, создав сеть кружков по ликвидации безграмотности и рабфаков. Петр Первый приобщил к мировой цивилизации 10% населения России. Ленин доделал оставшиеся после Петра 90% этой работы.

И кстати, один из этих балбесов, махавших шашкой, выучился на инженера и создал танк Т-34. И таких было тысячи и тысячи, и именно они обеспечили победу СССР над фашисткой Германией в самой на то время технологичной войне, войне танков и самолетов.

И он оставался фэном научной фантастики, готовым часами болтать с мэтром научной фантастики Гербертом Уэллсом, несмотря на тяжелейшее положение в стране. Уэллс назвал его «кремлевским мечтателем». В понимании Уэллса это не было комплиментом. Но если бы Ленин не был мечтателем, СССР не совершил бы в 20 веке величайший технологический рывок. Ленин заложил основу этого рывка, начав создавать мечту своего детства — электрифицированную Россию, дав ход плану электрификации, до этого десятилетиями валявшемуся на пыльных полках царских ведомств. Большая часть нынешних институтов академии наук была основана именно им. Он четко понимал, что, поддерживая образование, изобретателей и ученых, он создает будущее. Будущее можно творить с помощью науки и технологий! Это был концептуальный прорыв далеко за рамки марксисткой догмы, вращавшейся вокруг экономики и денег. Лишь к концу существования СССР советская официальная идеология формально оформит этот прорыв, признав, что «наука является производительной силой общества».

Ленин велик тем, что нашел, наконец, ответ на вопрос «что делать?», предложив стране третий путь, принципиально отличающийся от путей и западников, и славянофилов. Западники предлагали слепо копировать европейский путь, т.е. взять из Европы не только Главную Технологию, но и ее бесчеловечную культуру «войны всех против всех». Славянофилы вообще отказывались от прогресса, говорили: «не надо нам всех этих модных штучек, тысячу лет без них жили, и дальше проживем». Учитывая, что Запад опережал нас на триста лет, и тот и другой путь неминуемо должен был закончиться превращением России в сырьевой придаток Запада, и исчезновение ее как субъекта истории. Ведущая свое начало от древних греков «другая Европа» исчезла бы, и с ней исчезло бы единство и борьба противоположностей внутри Европейской цивилизации, служившее источником ее развития на протяжении более чем двух тысячелетий. Начав культурную революцию, Ленин направил страну по третьему пути: использовать Главную Технологию для создания нового мира, основанного на совершенно иных смыслах и ценностях, мира, где кончилась «война всех против всех», мира познания и творчества. Раскрыть, наконец, безграничный творческий потенциал, скрытый в Главной Технологии, и за счет этого догнать и перегнать Запад.

Он создавал новую цивилизацию, принципиально отличную от западной. Разумеется, он создавал ее не один. Все предшествующие двести лет образованная часть российского общества имела доступ к знаниям, пришедшим с Запада. Но при этом она воспринимала эти знания совсем не так, как их воспринимал западный человек, для которого знание — это всего лишь источник прибыли. Не отягощенное меркантильными расчетами, знание в России становилось самостоятельной ценностью, отправной точкой для философии, и возможным средством создания иного мира, мира отличного от западного, где идет война всех против всех.

Только в России мог появиться мыслитель такого масштаба как Циолковский, который мыслил даже не масштабами Земли — масштабами всей Вселенной. Но в царской России он был также не нужен, как и все прочие Кулибины. Только революция открыла для него путь к признанию. Его философия была созвучна смыслам и ценностям создаваемого нового мира. Только в СССР его книги стали издавать массовыми тиражами. И только благодаря этому, его книги попали в руки молодого авиационного инженера Сергея Королева, которого увлекло смелое видение бесконечного космического будущего человечества. И позднее, когда Королев уже стал тем самым загадочным Главным Конструктором ракетных систем, он внес большую лепту в то, что философия Циолковского стала частью официальной советской идеологии. Именно тогда произошло превращение официальной советской философии из финалисткой в антифиналисткую. Но это отдельная большая тема, а я уже и так далеко отклонился от вашего вопроса.

Возвращаюсь к вопросу про «позитивные проекты будущего развития всего человечества». Как ни странно, до гибели СССР мы успели заразить позитивным проектом будущего определенную часть американского общества. Когда после запуска первого советского спутника в 1957 году американцы стали выяснять, почему они отстали в космосе, они открыли для себя две вещи — советскую систему образования, нацеленную на воспитание всесторонней творческой личности, а не простого исполнителя — как на западе, а также философию Циолковского. Для соревнования в космосе с СССР им пришлось создать государственную организацию НАСА, которая распределяла между частными фирмами госзаказы на создание принципиально новых технологий, необходимых для того, чтобы первыми высадить людей на Луну. Фактически мы заставили американское общество поставить перед собой технические задачи, которые никогда не могли бы родиться в недрах капиталистической системы.

Одной из таких задач было создание миниатюрного бортового компьютера, управлявшего посадкой лунного посадочного модуля. Компьютеры в 60-е годы прошлого века занимали огромные шкафы и стимула их миниатюризировать у капиталистической экономики не было — все наземные задачи прекрасно решались этими «шкафами». Если надо было управлять военной ракетой на Земле, траекторию ее полета можно было считать на этих стационарных шкафах и передавать результаты расчета на ракету по радио. Но для полета на Луну решение оставить компьютеры на Земле и работать по радиосвязи явно не подходило — радиосигнал идет от Луны до Земли и обратно больше двух секунд. За это время лунный модуль может давно разбиться. Компьютер должен был стоять обязательно на борту модуля, и его надо было втиснуть в один кубический фут — 30 на 30 на 30 сантиметров. К счастью, к тому времени одна американская частная фирма уже начала производить опытные партии первых интегральных схем. К несчастью, фирма была на грани разорения — первые микросхемы стоили очень дорого, и как я уже говорил, микроминиатюризация была никому не нужна, все земные задачи прекрасно решались и без нее. По законам чисто капиталистического рынка, такое изобретение, как интегральная схема, не имело право на существование. Оно должно было бы исчезнуть, едва появившись на свет. Но к счастью, вмешались нерыночные силы. Для создания компактных и легких бортовых компьютеров НАСА закупило большую часть производившихся в то время в США микросхем. Фирма-производитель микросхем выжила, расширила производство, снизила стоимость схем за счет экономии на масштабах производства, и только тогда микросхемы стали вполне рыночным продуктом, который стали запихивать во все гаджеты, от персональных компьютеров до смартфонов. Сегодня уже не многие понимают, что не будь Циолковского с его философией, не будь Октябрьской Революции, открывшей его идеям дорогу в жизнь, не было бы сегодня никаких персональных компьютеров и смартфонов, а интернет, может быть, и был бы, но представлял бы из себя сеть из пары десятков занимающих множество шкафов университетских компьютеров.

Американские правящие круги, похоже, выучили урок, что капиталистическая экономика сама по себе реализует лишь очень малое подмножество из бесконечного множества технологий, которых теоретически может породить Главная Технология, и они теперь уделяют серьезное внимание государственной поддержке образования в области математики, техники и естественных наук, а также пытаются организовывать большие государственные технические проекты, которые, на первый взгляд, никакой коммерческой выгоды не сулят.

Это несколько расширяет круг технологий, которые способно порождать американское общество, но, тем не менее, сама атмосфера капиталистического общества, в котором все равно продолжается война всех против всех, неизбежно толкает изобретателей в определенную сторону — делание денег для большинства из них по-прежнему остается превыше всего. Реально использовать все возможности, заложенные в Главной Технологии, как это было в 60-е годы прошлого века, можно только в мире, где существуют две принципиально разные конкурирующие цивилизации, основанные на принципиально разных системах ценностей. Одно из самых опасных для будущего человечества последствий гибели СССР — это случившееся в последние десятилетия резкое замедление технического прогресса.

Вы известны одновременно как популяризатор достижений эпохи СССР и как критик ее недостатков. Если с достижениями той поры мы уже разобрались, то каким же был самый губительный ее недостаток?

«Какой самый губительный недостаток»? Вопрос сам по себе подразумевает, что была какая-то одна, основная причина, приведшая к гибели СССР, и что вот, в обновленном СССР мы ее устраним, и дальше будет нам счастье. К сожалению, в реальной жизни все не так просто. Не было какой-то одной единственной причины, которая привела к гибели СССР. Страна погибла из-за совпадения большого количества одновременно действующих негативных факторов. Этот как в притче про соломинку, которая переломила спину верблюду. Можно, конечно, выделить последнюю соломинку в качестве причины того, что у верблюда оказалась сломана спина, но на самом деле спину ему сломала вся совокупность тюков, которые ему до этого на спину взвалили. Я знаком с несколькими десятками теорий относительно того, что было главной причиной гибели СССР, все они совершенно разные, каждая из них описывает какой-то негативный фактор, воздействовавший на страну. Все эти теории правы в том, что почти каждый из этих негативных факторов действительно имел место. И все эти теории, на мой взгляд, неправы в том, что это был главный фактор, потому что, если бы каждый из этих факторов воздействовал на страну по отдельности, в отсутствие остальных, страна бы выжила.

Помимо верблюда и соломинки, можно привести еще одну аналогию. Практически всегда, когда читаешь отчеты комиссий, расследовавших ту или иную техногенную катастрофу — падение самолета, взрыв ракеты, аварию на атомной электростанции — натыкаешься на фразу: «причиной аварии послужило совпадение трех крайне маловероятных событий». И в этой фразе нет ничего удивительного — инженеры всегда проектируют критически важные системы так, чтобы у них была устойчивость, по крайней мере, к двум отказам, потому что, если один отказ может произойти в одном случае из ста, и другой отказ может произойти в одном случае из ста, вероятность того, что эти два отказа могут случиться одновременно, получается умножением этих двух вероятностей, то есть получается один случай из десяти тысяч. Это все еще достаточно большая и опасная вероятность, и инженеры обязательно закладывают в систему устойчивость к такому не очень редкому случаю. Но если у третьего отказа вероятность тоже один случай из ста, то вероятность того, что этот третий случай случиться одновременно с первыми двумя снова умножается на сто и получается, что вероятность одновременного отказа сразу трех систем — один случай из миллиона. Системы обычно не проектируются в расчете на столь редкое совпадение, чаще всего ограничиваются устойчивостью к двум отказам.

Советский Союз явно был достаточно хорошо спроектированной системой, устойчивой к очень большим нагрузкам, что было наглядно продемонстрировано и в ходе войны с фашистской Германией, и в ходе большей части холодной войны, продолжавшейся четыре десятилетия. Поэтому, когда меня спрашивают, какова была главная причина гибели СССР, я обычно отшучиваюсь: «причины было три, но никто не знает какие именно».

Однако попытаюсь ответить на ваш вопрос серьезно.

Сначала общее замечание. Проблема в том, что в этой Вселенной недостатки являются продолжением достоинств, и попытки исправить недостатки неизбежно заканчиваются уничтожением достоинств. Именно поэтому я и говорю, что человечеству необходима комбинированная система, состоящая из очень разных, во многом противоположных локальных цивилизаций, каждая из которых имеет свои достоинства и свои недостатки. Глобальная цивилизация — это копилка всех высших достижений каждой из локальных цивилизаций. Недостатки каждой из них, в конце концов, забываются, в общей копилке остается только позитив.

И вообще, по-моему, некорректно применять такие понятия как «достоинства» и «недостатки» для описания устойчивых сверхсложных систем, а Советский Союз, несомненно, был устойчивой сложной системой. С точки зрения конструкции системы существуют не ее «достоинства» и «недостатки», а только ее конструктивные особенности, причем каждая такая особенность является компромиссом между неким желаемым идеальным конечным результатом и реальными возможностями для его достижения. Эти конструктивные особенности могут восприниматься как «достоинства» или «недостатки» только на уровне индивидуального восприятия отдельных людей, с точки зрения системы важно лишь обеспечивает ли эта особенность устойчивость системы в целом. Например, жесткая цензура, существовавшая в СССР, естественно воспринималась творческой интеллигенцией как большой недостаток, мешавший ей свободно творить. Но если мы вспомним, что произошло в период Перестройки, когда цензуру убрали и полились потоки пропаганды, направленные на разрушение всей системы, кормившей, в том числе и эту самую интеллигенцию, то поймем, что цензуру ввел не какой-то злой дяденька, тиран и самодур, который просто хотел поиздеваться над интеллигенцией. Цензура, в тот момент и в тех условиях, была особенностью системы, обеспечивавшей стабильность системы. Именно в тот момент и в тех условиях — сегодня, после изобретения интернета, цензура не нужна практически ни одному государству (даже Китаю, который продолжает применять ее по инерции), потому что сегодня государство легко может утопить любую опасную мысль в море информационного мусора и дезинформации. Когда-то слово стоило очень дорого, и за него можно было поплатиться свободой и даже жизнью. Сегодня слово не стоит ничего, и именно поэтому мы с вами тут так легко рассуждаем о вещах, за само упоминание о которых еще сорок лет назад легко можно было угодить в психушку.

Так вот, о чем я. Субъективные интересы индивидуума и объективные интересы социума всегда находились, находятся и будут находиться в состоянии глубочайшего противоречия. Индивидуум всегда будет пытаться оттяпать для себя побольше из общественных фондов, а социум всегда будет эти попытки пресекать, потому что социуму надо из этих фондов платить пенсии пенсионерам и инвалидам, и кормить сирот в приютах. И индивидуум всегда будет считать, что социум тем самым ущемляет его свободу, и видеть в этом огромный «недостаток» социума. И единственный способ выйти из этого противоречия — это прекратить игру с нулевой суммой и начать играть в игру с положительной суммой, т.е. увеличивать размеры этих самых фондов. Т.е. начать по максимуму применять Главную Технологию. Но для этого со стороны индивидуума нужны мудрость и терпение. По крайней мере, индивидуум должен воздержаться от того, чтобы ломать систему, способствующую техническому прогрессу в этом мире. Желательно, например, чтобы индивидуум, собирающийся распилить бюджет академии наук для того, чтобы купить себе виллу на Лазурном Берегу, остановился и подумал бы о том, в каком мире будут жить его внуки. Но для этого нужна очень большая мудрость, потому что вилла вот она, здесь и сейчас, а мир своих внуков он, возможно, никогда сам и не увидит. Но поскольку большинство людей такой мудростью не обладают, существовала система советской идеократии, не позволявшая недостаточно мудрым людям свернуть с правильного пути.

Все мыслимые и немыслимые недостатки Советского Союза были подробно описаны в печатных изданиях времен перестройки, и я не собираюсь их здесь заново перечислять, можете сами их поднять и посмотреть. Практически все бытовые сложности там описанные, были правдой. Стремившиеся сбросить с себя «намордник» коммунистической идеократии советские бюрократы, определявшие, что именно следует писать в перестроечных изданиях, не могли в них врать про повседневную жизнь — народ, повседневно эти бытовые сложности лично переживавший, тут же бы увидел неправду, и это бросило бы тень сомнения на остальные элементы антикоммунистической пропаганды, содержавшейся в перестроечных изданиях. Врать в них можно было про давнюю советскую историю, которую уже никто не помнил, и про райскую жизнь на Западе, на котором никто никогда не был. Но никогда про факты современной повседневной жизни.

Главной задачей этих изданий было убедить население в том, что все повседневные проблемы, с которыми сталкивался советский человек, можно было мгновенно решить, заменив советскую систему на точную копию западной, представляемой как торжество свободного рынка и демократии. Вот здесь и было главное жульничество и подтасовка. Потому что большая часть повседневных трудностей проистекала в силу объективных обстоятельств, никак не связанных ни с отсутствием свободного рынка, ни с ограниченным характером демократии при советской власти — холодный климат, приводящий к низким урожаями и повышенным издержкам производства; низкая плотность населения, означающая повышенные транспортные расходы; более позднее начало процесса индустриализации, чем на западе и, соответственно, менее развитая промышленная инфраструктура; холодная война с гораздо более развитой экономикой США, которая могла безболезненно позволить себе гораздо большие расходы на вооружение. Частично отставание от Запада в уровне жизни было также связано с тем фактом, что Запад вырос на эксплуатации колоний, и продолжал эту эксплуатацию в неоколониальный период, в то время как Советский Союз не был колониальной империей и не эксплуатировал собственную периферию, а пытался ее развивать. Этот момент действительно диктовался коммунистической идеологией, но вот его-то как раз в перестроечных изданиях не освещали — это попортило бы безупречный образ Запада, и показало бы, чем этот Запад на самом деле является — паразитом, паразитирующим на странах третьего мира. Население советской страны в тот период еще не было морально готово стать колониальным паразитом, и кататься на шее условных «таджиков».

Но, тем не менее, советский народ оказалось очень легко соблазнить сказками о Западе, благодаря информационной закрытости советского общества. Закрытость эта была вынужденной особенностью системы, поскольку в силу климатических, географических и исторических факторов уровень жизни в России всегда был (и еще долго будет) ниже, чем на Западе. Система, и так испытывавшая демографические проблемы, пыталась таким образом предотвращать отток населения из страны. Но информационная закрытость, так долго охранявшая стабильность советской системы, сыграла с ней злую шутку, как только цензура была снята. Народ оказался абсолютно не готов к тому, чтобы критически воспринимать пропагандистскую информацию о Западе. Народу продали идею о невидимой руке рынка, которая, якобы, способна решить все его проблемы. Невидимая рука рынка, способная произвести все необходимые товары с наименьшими издержками и с наилучшим качеством, была очень простой и красивой теоретической моделью. Но чтобы понять, что эта модель не имеет почти никакого отношения к реальной западной экономике, нужно было этот Запад знать. Нужно было видеть, какую огромную роль на современном западе играет рекламная индустрия, чтобы задать самим себе простейший вопрос: вот две фирмы, выпускающие похожие изделия. Первая фирма вкладывает всю свою прибыль в исследования и разработки, чтобы повысить качество изделия, но на рекламу у нее уже денег нет. Вторая фирма вкладывает всю свою прибыль в рекламную компанию своего товара, но на усовершенствование своего товара денег у нее не остается. Как вы думаете, какая из двух фирм победит в конкурентной борьбе за покупателя? Какая из них останется на рынке через год, через два? И если все равно победит первая, без рекламы, только потому, что у нее более качественный товар, почему же тогда на Западе так развита рекламная индустрия? Кто ее клиенты? Достаточно задать себе такие простейшие вопросы, и сразу станет ясно, что как только вы допускаете право на существование за таким явлением как реклама, невидимая рука тут же начинает подсовывать вам низкокачественные товары, за рекламу которых вы сами же еще и платите. Тут даже не надо вспоминать про существование монополий, которые вообще кладут конец конкуренции. И так ясно, что модель Адама Смита — это западный идеологический миф. Реально качество товаров на Западе обеспечивается совершенно не рыночными способами. Например, развитой судебной и юридической системой, в которой потребитель, пострадавший от некачественного товара, запросто может засудить фирму-производителя. А капитализм в чистом виде, без огромной юридической надстройки в виде массы законов, которые его всячески ограничивают, это просто бандитизм на большой дороге, поскольку первоначальные вложения капитала для начала бандитской карьеры минимальны, а процент прибыли может быть очень большой — вот все бы туда и устремились. Да так, собственно говоря, и произошло в результате перестройки — был построен капитализм, практически не ограниченный никакими законами. Капитализм в чистом виде, т.е. бандитизм. А ведь некоторые до сих пор верят, что это просто какой-то неправильный капитализм, что можно построить капитализм правильный, в полном соответствии с теорией Адама Смита, надо только дать капиталистам еще побольше свободы.

Воспользовавшись случаем, хочу к ним обратиться:

Господа, если вы хотите построить «правильный» капитализм, типа американского, т.е. капитализм, ограниченный всевозможными юридическими сдержками и противовесами, и только в силу этих ограничений обеспечивающий хоть какое-то качество изделий, хоть какой-то технический прогресс, и хоть какой-то приемлемый уровень жизни, вам следует внимательнее присмотреться к советскому опыту. Сдержки и противовесы там были очень непохожи на американские, поскольку они были приспособлены именно к нашим, российским условиям, а не к американским, но они там были, и советский государственный капитализм вполне неплохо развивался. Я не говорю, что из советского опыта надо копировать все один к одному. Условия меняются, а особенности системы — это всегда адаптации к тем или иным конкретным условиям. Изменилась, благодаря интернету, информационная среда. Меняется климат, в благоприятную для нас сторону. Изменилась демография — в неблагоприятную сторону. Все эти изменения требуют изменений в конструкции системы, изменения ее особенностей. Но если удастся объяснить людям, что паразитами быть неприлично, и самое главное, непродуктивно, это будет огромным шагом в правильном направлении. Я понимаю, что отдельным индивидуумам представляется, что ходить на большак с кистенем все равно прибыльнее и веселее, чем заботиться о благе всего человечества. Но попробуйте проделать небольшой мысленный эксперимент. Представьте, что тридцать лет назад вы не устроили тот перестроечный бардак в поисках утопии свободного рынка, который, возможно, и стал последней соломинкой, переломившей спину верблюда. Представьте, что перестройка ограничилась лозунгами 1987 года: «ускорение научно-технического прогресса» и «построение правового государства». Представьте, что СССР и США вступили в гонку за создание нанотехнологий. Я даже не требую, чтобы вы представили, что победителем в этой гонке вышел СССР, я знаю, что вы в это никогда не поверите. Хорошо, пусть победили США. Пусть не за десять лет, как в космической гонке, когда США практически с нуля создали систему для высадки человека на Луну, пусть за тридцать лет. И вот в 2017 году они объявили: у нас есть нанотехнологическая система, способная путешествовать по капиллярам человека, ремонтировать любые болезни и неограниченно продлять срок жизни человека. Скажите, вы не чувствуете себя идиотами, променявшими шанс на бессмертие на возможность покупки подержанного автомобиля немецкого производства? Подумайте над этим господа. Если это не отрезвит вас, то вас уже не отрезвит ничто.

И я, кажется, все-таки придумал, как ответить на вопрос, какой был самый губительный недостаток в СССР. Самым губительным недостатком был недостаток мудрости и терпения во всех нас, начиная с генерального секретаря и кончая обычными избирателями.

Недостаток мудрости лечится все теми же знаменитыми «учиться, учиться и еще раз учиться». А вот что делать с недостатком терпения, я не знаю. Мы живем в эпоху, когда терпение перестало быть одной из главных добродетелей, а оно нам ох как сильно понадобится — волшебная палочка Главной Технологии все еще работает слишком медленно по сравнению с быстротечностью человеческой жизни.

Вы автор оригинальной и небезынтересной работы под названием «Советия». В ней множество любопытных идей, но хотелось бы затронуть одну из них — Вы считаете, что в 1922-1991 в СССР сформировался новый народ, причем не в русле той лубочной дефиниции, которая была принята на ХХІV съезде КПСС, а именно как этническая, национальная общность. Мало того, себя Вы считаете не русским, а именно «советским». Обоснуйте свою мысль.

Я считаю советским не только себя, но также и значительную часть тех, кто сами считают себя русскими, украинцами, белорусами, казахами, армянами, грузинами, азербайджанцами, молдаванами, евреями, этническими немцами... В общем, я не буду перечислять здесь все 150 так называемых «национальностей» Советского Союза. Давайте лучше к делу.

Национальный вопрос — вещь очень запутанная, и очень «взрывоопасная», в особенности в нашей стране. Но решать его надо, потому что именно он был одной из главных причин распада нашей страны на 15 государств в 1991 году, и, если мы и дальше будем в нем путаться, страну разнесет на еще более мелкие кусочки — прошло всего четверть века, и на территории нашей страны уже не 15, а более 20 государств, если считать всевозможные непризнанные республики.

Четкой и устоявшейся терминологии для того, чтобы рассуждать об этом вопросе не существует, все понятия очень размыты, никто не может даже четко и определенно сказать, чем определяется этническая принадлежность — принадлежностью к определенной культурной традиции, или же генами, доставшимися от родителей. Нет четких и определенных границ и между понятиями «народность», «нация», «национальность» и «этнос». Поэтому сначала надо объяснить ту терминологию, которую я буду использовать далее, отвечая на ваш вопрос. Прежде всего, как вы уже, наверное, заметили, я не собираюсь использовать слова «страна» и «государство» как синонимы. Страна — это единое цивилизационное пространство, а государство — это политический суверен. Чтобы такое словоупотребление было понятнее, приведу пример: была в Европе такая страна — Германия, разделенная на два государства — ФРГ и ГДР.

Теперь остальные термины:

Народность — культурная и языковая общность, характерная для доиндустриальной эпохи, когда люди перемещались мало, генетический состав популяции практически не менялся, поэтому народность в принципе можно определять и по генам родителей.

Народ — это просто население одного государства (так что это слово не про этносы, а про демографию).

Нация — культурно-цивилизационная общность людей, постепенно возникающая из народа, состоящего из народностей, проживающих в границах одного государства. Для того, чтобы государство могло существовать как единое целое, государство устанавливает определенные стандарты взаимодействия между своими гражданами, прежде всего коммуникационный стандарт — т.е. единый язык, с помощью которого все народности, составляющие народ этого государства, могут общаться между собой и таким образом государство может функционировать как нечто единое целое. При этом язык, принимаемый в качестве коммуникационного стандарта, выбирается самым случайным образом. Зачастую, это язык той народности, из которой происходят правители государства. Но бывают и другие варианты. Например, французская нация, изначально составленная из различных кельтских, и, возможно, некоторых германских племен, приняла в качестве коммуникационного стандарта язык, который ни одному из этих племен не принадлежал. В основу французского языка легла латынь — язык официальной государственной церкви, который кельты всячески уродовали, пытаясь приспособить под свое произношение. В это же время по другую сторону Альп латынь уродовали германские племена — и в результате получился итальянский язык. Я тут предельно упрощаю очень сложный процесс, который занял тысячу лет и множество итераций, когда государства образовывались и распадались с возникновением местных диалектов, а потом снова собирались в одно государство, и коммуникационным стандартом становился диалект той провинции, которая сумела собрать вокруг себя остальные провинции, но суть процесса именно в этом — довольно часто коммуникационный стандарт нации возникал не из языков местных народностей, а на основе языка официальной религии. И похоже, что на территории, впоследствии ставшей Россией, происходил аналогичный процесс — финно-угорские племена уродовали церковнославянский язык, приспосабливая его под себя. В результате получился тот язык, который мы сегодня называем русским, и который лингвисты относят к славянским языкам. При этом современные генетические исследования показывают, что на территории России славян практически нет, в основном «генетические» финно-угры, говорящие по-русски, хотя до сих пор еще осталось много анклавов, где финно-угры продолжают говорить на финно-угорских наречиях.

Иными словами, народ обычно состоит из двух разных типов этносов: 1) народностей, которые продолжают в быту говорить на родном «этническом» языке, и используют язык коммуникационного стандарта только когда приходится общаться с другими народностями или с представителями нации; и, 2) собственно представителей нации, которые давно уже преодолели свою «этничность», позабыли «этнический» язык своих предков, и говорят только на языке коммуникационного стандарта, который стал их родным языком. Нации могут быть составлены из потомков самых разных народностей, поэтому принадлежность к ним определяется уже не генами, а языком коммуникационного стандарта и культурной традицией, которая объединяет их членов. При этом, поскольку нации обычно складываются постепенно, на протяжении многих поколений, в народе всегда имеется множество людей, находящихся как бы в промежутке между нацией и народностью, когда, например, для человека родным является язык коммуникационного стандарта, но при этой он продолжает следовать определенным традициям и обычаям народности, к которой принадлежали его предки.

Можно сказать, что нация — это интеграционный проект государства, создающего единую культурную общность из пестрого множества всевозможных народностей. Причем, когда нация уже построена, она может оказаться настолько прочной, что способна даже на какое-то время пережить распад государства, которое ее создало, и раздел страны на несколько государств. Но если страну, раздробленную на удельные княжества, растащат соседи, внутри этих соседних государств осколки нации могут снова оказаться на положении народностей, которые впоследствии станут строительным материалом новых наций (правда, не все народности одинаково легко ассимилируются в нации. Основным препятствием к объединению разных народностей в единую нацию всегда были конфессиональные различия).

Исторически Россия никогда всерьез не занималась строительством нации. Россия всегда занималась выстраиванием оборонного периметра. В отличии от Европы с ее Альпами, Пиренеями и другими горными хребтами, очерчивающими естественные, удобные для обороны границы национальных государств, Евразия представляет из себя бесконечную равнину без каких-либо естественных рубежей, удобных для обороны границ. Поэтому московские князья просто постепенно отодвигали границы княжества как можно дальше от Москвы, надеясь создать вокруг себя некую буферную зону — чем дальше сторожевой пост на границе, тем раньше он сможет оповестить Москву о скачущей коннице противника. Стремления поработить племена и народности, населявшие эту буферную зону, у них не было, не было также стремления их эксплуатировать, они просто не знали, как это делать, поскольку капитализма в России не было никогда. Возможно, что, чувствуя себя христианскими государями, ответственными за просвещение язычников, они посылали в глухие леса каких-нибудь миссионеров с библией на церковнославянском, чем, наверное, и объясняется, что часть финно-угорских племен все же выучилась говорить по-русски. Но с мусульманами они не связывались, просто добивались, чтобы местные ханы принесли клятву верности своему новому феодальному сюзерену, московскому царю, а в остальном позволяли им жить так, как они жили всегда. И лишь в ХІХ веке Россия, наконец, вышла к естественным оборонным рубежам — к горным хребтам Кавказа, Карпат, Памира, Алтая, к морям — Балтийскому на западе, Черному на юге, Охотскому и Баренцеву на востоке. Вышла и остановилась, поскольку главная цель создания так называемой Российской «империи» была достигнута — у России появился более или менее сносный оборонный периметр (если не считать неприятной дыры в районе Польши, через которую сперва пролез Наполеон, а потом и Гитлер. Аляску, которую захватили по инерции, и которая создавала только лишнюю трудно обороняемую границу с Канадой, быстро продали). «Империю» беру в кавычки, поскольку природа этого государственного образования была принципиально отличной от настоящих империй, создававшихся европейскими капиталистическими державами, таким как Британия или Франция, с целью капиталистической эксплуатации колоний.

Нацию начали строить очень поздно. К 1917 году Российское государство подошло в виде полной мешанины из отдельных народностей, принадлежавших самым разнообразным религиозным конфессиям, и говоривших на более чем 150 языках. Интеграционный проект русской нации существовал, но был очень жестко ограничен обязательной принадлежностью к православной конфессии, поскольку православие было изначальной официальной религией Московского княжества. Нельзя сказать, что проект этот был к 1917 году полностью исчерпан. На территории Российской Империи еще оставалось несколько православных народностей, не вошедших полностью в русскую нацию. Но было ясно, что русская нация никогда не сможет вобрать в себя народности, исповедовавшие ислам, иудаизм, лютеранство, буддизм. Россия обречена была быть «лоскутной империей».

И тут происходит Октябрьская Революция. Возникает новая цивилизация, с новой системой смыслов и ценностей, в которой просто нет места религии. Вообще никакой религии. Судя по тому энтузиазму, с каким народ в 20-е годы крушил церкви, обращение большинства населения в атеизм происходит молниеносно и лавинообразно. Возникает новый интеграционный проект Советской нации, который потенциально способен вобрать в себя все население страны, поскольку для него нет ни православного, ни иудея, ни мусульманина, ни лютеранина, ни буддиста, есть только советский человек, строящий новый мир. В дальней перспективе начинает прорисовываться возникновение на территории бывшей Российской империи не просто единого государства, а единой страны Советии, единого цивилизационного пространства, населенного одной нацией — Советской.

Но в реальной жизни все оказывается не так просто. Сразу после революции по империи прокатывается первый «парад суверенитетов» (повторившийся потом после 1991 г.) — пользуясь хаосом в столицах, народности пытаются основать свои государства и стать нациями. Молодому советскому государству пришлось пойти на очень серьезный компромисс, и превратить государство в эдакую этническую «матрешку» — внутри союзного государства создать союзные республики, а внутри союзных республик создать автономные республики и национальные округа. Появилось понятие «титульной нации» — с точки зрения союзного государства, все те же народности, но с точки зрения этой конкретной союзной республики — вроде как нация, при которой есть свои народности, проживающие в автономных республиках, но с точки зрения этих автономных республик эти народности тоже были «титульными нациями», при которых были свои народности, но на этот раз уже настолько малочисленные, что с политической точки зрения они ничего не значили, и потому с их самолюбием можно было не считаться.

И наконец, в порыве политкорректности, советские бюрократы изобрели такую штуку как графа «национальность» в паспорте, которая теоретически должна была защищать права даже самых малых народностей, например, давала им право требовать переводчика с их языка, если им приходилось общаться с судом или следственными органами. Очень важно отметить, что понятие «национальность», в отличие от упомянутых выше «народности» и «нации» — это не научный этнографический термин, а сугубо бюрократическое изобретение, обозначавшее только одно: к какой народности или нации принадлежал дальний предок носителя паспорта по отцовской линии, живший в период Октябрьской Революции. Запись в графу «национальность» делалась на основании такой же записи в паспорте отца1, которую тот унаследовал от своего отца, а тот от своего отца, и так далее, назад в прошлое, до самой Октябрьской Революции. При этом было совершенно неважно, к какой народности или нации принадлежала мать носителя паспорта, или мать его отца, или мать деда или прадеда. Неважно также было, что уже прадед носителя паспорта мог быть человеком, полностью преодолевшим свою этническую народность и ассимилировавшимся в нацию, как в языковом, так и в культурном плане. Графа «национальность» никак не отражала изменчивую реальность этого мира, реальный мир ей был вообще не интересен, она существовала вне времени, и была навеки закреплена за всей мужской линией потомков, уходящей в бесконечное будущее. И самым главным моментом для рассматриваемого здесь вопроса является то, что в утвержденном списке народностей и наций, которые допускались к записи в графу «национальность», советская нация отсутствовала, поскольку на момент Октябрьской Революции такая нация еще не существовала. Появление такой записи у кого-нибудь в паспорте было логически невозможно, поскольку, если бы она там появилась, то это означало бы, что у носителя паспорта был советский предок, родившийся еще до Октябрьской Революции.

Но если мы выйдем из этого бюрократического зазеркалья, и посмотрим, что происходило в реальной жизни, то увидим, что формирование советской нации шло полным ходом на протяжении всей советской истории. Причем шло по обоим направлениям — формировалась как языковая, так и культурная общность всего населения СССР, несмотря на все административно-бюрократические препоны, на всю эту «матрешку» из республик и графу «национальность».

Интеграционный проект «Советская нация» в качестве коммуникационного стандарта унаследовал язык, создававшийся для предшествовавшего ему интеграционного проекта «Русская нация», и продолжавший называться русским языком, что впоследствии породило большую путаницу между понятиями «русский» и «советский». На самом деле в том обстоятельстве, что разные интеграционные проекты могут использовать в качестве коммуникационного стандарта один и тот же язык, нет ничего необычного. На ум тут же приходит американская нация, использующая в качестве коммуникационного стандарта английский язык, точнее американский диалект английского языка. И кстати, если мы внимательно сравним наш современный язык с языком русской классической литературы 19-го века, то увидим, что это разные диалекты, с разной лексикой, несколько отличающейся грамматикой, довольно сильно отличающейся фонетикой и совершенно другой орфографией. Мы можем не осознавать этого, но мы разговариваем на советском диалекте русского языка. Этот диалект «обратно совместим» с классическим русским языком: то есть мы понимаем язык Пушкина, потому что изучали его произведения в школе, но сам Пушкин не понял бы практически ни одного нашего слова, поскольку он наш диалект в школе не изучал. Да что там Пушкин, зачем так далеко ходить — потомки первой волны русской эмиграции, продолжающие разговаривать по-русски у себя дома, приезжающие в нашу страну, первые несколько недель вообще не могут понять здесь ни слова.

Русский язык подходил в качестве коммуникационного стандарта по двум причинам. Во-первых, это был коммуникационный стандарт предыдущего интеграционного проекта, и к моменту революции он уже являлся родным для большей части населения империи, а значительная часть остального населения империи уже владела им в качестве второго языка. Во-вторых, это язык, который на самом деле следовало бы назвать не русским, а евразийским языком, язык не народности, а нации, язык, имеющий в качестве основы древний славянский язык, адаптированный под особенности финно-угорских языков, вобравший в себя в ходе татарского нашествия огромное количество тюркской лексики, что упрощает его изучение большинству народов евразийской равнины, язык, подвергшийся сначала византийскому, греческому влиянию, а после реформ Петра воздействию голландского, немецкого и французского языков, сделавших его языком не только изящной словесности, но и языком науки. В Советском Союзе русским языком, хотя бы в качестве второго языка, владело практически все население.

Теперь что касается культурной общности. Тонкости коммунистической идеологии, разумеется, знали не все. Но значительная часть народа разделяла то, что можно назвать Советской Мечтой. Советская Мечта — это мечта о построении справедливого и процветающего общества на основе технического прогресса, общества, где закончится война всех против всех, и люди, освобожденные от тяжкого труда умными машинами, займутся более продуктивными занятиями — познанием и творчеством. Советская Мечта вытекала из коммунизма, который рассматривался даже не как философия, а как морально-этическая система, осуждающая эксплуатацию человека человеком: если нельзя эксплуатировать людей, значит надо поставить на службу человечеству умную технику. Как я уже говорил, советский коммунизм принципиально отличался от европейского социализма тем, что социализм — это о том, как делить пирог, коммунизм — это о том, как его выпекать. Это изначально была идеология технологического оптимизма. Я не знаю точно, сколько человек разделяли Советскую Мечту. Об этом можно судить лишь по некоторым косвенным показателям. Например, тираж журнала «Техника-Молодежи», являвшегося наиболее ярким и концентрированным печатным выражением Советской Мечты, в отдельные годы составлял 2 миллиона экземпляров, а общий тираж всех 900 его выпусков составил более миллиарда экземпляров, и журнал был нарасхват. Чтобы понять, о чем мечтали советские люди, достаточно просто просмотреть обложки доперестроечных номеров этого журнала — прекрасные художники изображали на них все очень зримо и наглядно.

Важно подчеркнуть, что Советская Мечта и линия партии — это совершенно не одно и то же. Существовала масса «кухонных философов», которые могли критиковать и линию партии, и марксизм в целом, но Советскую Мечту не трогали — цель создания технологически развитого справедливого общества сомнению, как правило, не подвергалась.

По сути, советский — это любой житель планеты Земля, который мечтает Советскую Мечту, не принадлежит ни к какой религии, и свободно владеет советским диалектом русского языка. И я уверен в том, что на этой планете (причем во всех ее уголках, после последних волн эмиграции, создавших большую советскую диаспору) не так уж мало советских людей.

У советских есть все признаки нации — общий язык, общая культура, и, до распада СССР, было даже собственное государство. Но у нас практически нет одного очень важного признака нации — национального самосознания. Советские не умеют самоидентифицироваться как советские, потому что, отвечая на вопрос о своей этнической принадлежности, мы всегда смотрели в пятую графу, а там написано: «русский», «украинец», или еще что-нибудь из официального списка «национальностей», в котором слова «советский» никогда не было. Но какой он на самом деле «русский», если, например, он не крещеный, еще дед был атеистом, а все родственники по материнской линии были «украинцами», ну, разумеется, кроме тех, которые были «татарами», «цыганами», «евреями» и «этническими немцами»? Или, допустим, такой же «украинец», у которого украинцем был только один прадед по отцовской линии, и у которого он унаследовал фамилию, заканчивающуюся на «-енко», и больше ничего. И вот эти «русские» и «украинцы» живут на одной территории, говорят на одном языке, создают «смешанные русско-украинские» семьи, и отличаются только тем, что у одних фамилия заканчивается на «-ов», а у других на «-енко».

Я здесь не говорю о настоящих русских и украинцах, которые, конечно же, существуют, но которых на самом деле очень мало. Насколько мало, сказать трудно. Маркером принадлежности к старому, доставшемуся по наследству от царской России, интеграционному проекту «русская нация», несомненно, является православие. Сколько в РФ настоящих православных, не скажет никто. Я сильно подозреваю, что статистика по количеству верующих и атеистов в Российской Федерации сильно искажена в пользу верующих, поскольку православие является в РФ де-факто государственной религией. Но я склонен верить прикидкам, говорящим, что регулярно ходят в церковь не более 2-3% населения, настоящих атеистов процентов 25-28, а остальные 70% либо просто демонстрируют своим «православием» лояльность государству, либо искренне пытаются искать в православии свои культурные корни и «скрепы», хотя вряд ли они их там найдут, поскольку их реальные культурные корни совсем не там, а в советской цивилизации. Я плохо знаком с ситуацией на Украине, но подозреваю, что и там настоящих украинцев не больше 5%, и происходят они в основном с Западной Украины.

Основная проблема упомянутой вами дефиниции «советского народа» от КПСС состоит в ее излишней политкорректности. Идеологи КПСС побоялись написать слова «Советская Нация». Вместо «нации» написали «народ», слово, которое ни к чему не обязывает и почти ничего не значит, просто все население государства. И определили его как «интернациональную» общность, имея в виду под национальностью, очевидно, пятую графу. С одной стороны, их можно понять: 70 лет для создания полноценной нации время явно недостаточное. Можно успеть создать лишь небольшое ядро нации, состоящее из людей, полностью преодолевших свою этническую народность, но вокруг этого ядра будет большое количество переходных форм между народностью и нацией («в церковь уже не ходит, но кулич на пасху еще ест»), и, наконец, будут оставаться еще и многочисленные этнические народности, с национальными языками, религиями, традициями. И очень боязно было обидеть тех, кто оставался еще вне этого ядра, в особенности на востоке, потому что «восток — дело тонкое». Может бабахнуть. Но так оно в 91-ом все равно бабахнуло, причем бабахнуло именно из-за этой политкорректности, потому что эта политкорректность лишила молодую нацию возможности самоидентификации, лишила ее национального самосознания. Государство не просто не выполнило свою главную функцию — функцию строителя нации, оно мешало ее вызреванию. Нация строилась не благодаря стараниям государства, а просто в силу наличия единого народнохозяйственного механизма, требующего единого языка, и порождающего единство бытия, которое в свою очередь ведет к единству сознания.

Народнохозяйственный механизм представлял из себя целостную систему, фактически не принимавшую во внимание административные границы между союзными республиками. Детали для одного изделия могли изготавливаться в одной республике, сборка промежуточных узлов могла производиться в другой, затем узлы эти в третьей республике дооснащались деталями, сделанными в четвертой республике. Когда в 1991 году местные бюрократы захотели стать удельными князьками и разделили страну на отдельные государства, превратив эти условные административные границы в государственные, производство в стране практически остановилось.

Основы нынешнего конфликта между РФ и Украиной были заложены именно тогда, в 1991 году, когда на свет появились государства, право которых на существование обосновывалось исключительно административными границами союзных республик, абсолютно наугад нарисованными на карте бюрократами сталинских времен, да «титульными нациями», которые существовали только благодаря бюрократической фикции, называемой «национальность». Чтобы хоть как-то обосновать свое право на отдельное государство, республиканские так называемые «элиты» начали принудительно строить в своих республиках реально не существовавшие до этого титульные нации, используя в качестве строительного материала обломки советской нации, которую они стали усердно ломать. В РФ произошла попытка принудительного обращения атеистической нации в православие, на Украине началось принудительное навязывание населению языка титульной нации взамен советского коммуникационного стандарта. За прошедшие 30 лет кое-какие успехи в создании искусственных титульных наций были достигнуты, но это абсолютно не решило проблемы расчлененного народнохозяйственного механизма СССР.

Когда превращали условные административные границы союзных республик в реальные государственные, резали по живому, и получившаяся «расчленёнка» в принципе нежизнеспособна. Возьмем Российскую Федерацию. На карте она выглядит большой и могучей, и требуется порыться в статистических справочниках, для того, чтобы осознать, что по количеству населения РФ на самом деле меньше такой страны как Бангладеш, причем население в Бангладеш растет, а в РФ падает. Конечно, РФ гораздо больше Бангладеш, да и все прочих стран, по площади. И конечно, большая площадь автоматически означает большие запасы полезных ископаемых. Но с другой стороны, большая площадь означает большие накладные расходы на транспорт. И самое главное, основную часть этой площади составляют тундра, вечная мерзлота и непроходимая тайга. На ночных снимках из космоса видно, что огоньки населенных пунктов светятся лишь вокруг Москвы и Питера, вдоль Волги и транссибирской магистрали. Остальная часть страны погружена в беспросветную тьму, если не считать газовых факелов в Тюмени.

Лишь очень небольшая часть этой площади пригодна для земледелия. Это очень наглядно видно, когда летишь на самолете из Москвы на юг России. Основную часть пути в иллюминатор видны в основном леса и луга с редкими и очень маленькими участочками вспаханной земли. И лишь когда подлетаешь к Краснодарскому краю, вся земля под крылом самолета вдруг оказывается покрыта правильным геометрическим узором возделанных полей — здесь используется для земледелия каждый свободный клочок земли, потому что этот небольшой регион должен кормить всю остальную огромную Россию, где ничего не растет и никогда ничего не вырастет (если только глобальное потепление не поможет — но тогда у нас будут совсем другие проблемы).

При разделе советского имущества РФ получила почти половину советского промышленного потенциала. Но это вовсе не означает, что РФ может производить половину всего того, что производил СССР. На самом деле ее промышленные возможности гораздо скромнее, поскольку как я уже говорил, в СССР производственная цепочка большинства этих предприятий не замыкалась внутри РСФСР. В нее почти неизбежно были вовлечены предприятия на территории Украинской ССР, поскольку на Украине находилось около 40 процентов советского промышленного потенциала. Предприятия на Украине были либо производителями комплектующих для российских производств, либо собирали готовые изделия из российских комплектующих. Разрыв хозяйственных связей означал для тех и для других потерю либо поставщиков, либо рынка сбыта, и соответственно, снижение или вообще прекращение производства, если не удавалось найти других поставщиков или другие рынки сбыта.

В результате всех этих факторов РФ сделалась «страной-бензоколонкой», потому что ей не осталось ничего другого, кроме как выкапывать из земли имеющиеся у нее в избытке полезные ископаемые и продавать их на мировом рынке. Но запасы нефти и газа не бесконечны, а потребности остального мира в углеводородном топливе не вечны, поскольку остальной мир пытается перейти на возобновляемые источники энергии. То есть, через несколько десятков лет РФ может остаться вообще без средств к существованию (что не есть хорошо для всего остального мира, учитывая, что у РФ второй в мире запас ядерных боеголовок). Да и сейчас полностью зависеть от колебаний цен на нефть на мировом рынке не очень-то приятно.

Поэтому РФ обречена пытаться восстановить хозяйственные связи на территории бывшего СССР, в первую очередь попытаться тем или иным образом реинтегрировать Украину (и кстати, резкое обострение конфликта между Россией и Украиной в 2014 году было вызвано как раз срывом планов вступления Украины в Евразийский Союз и ее разворотом в сторону Европейского Союза).

Но все дело в том, что реинтеграция РФ и Украины в единую страну в отсутствии единой советской нации невозможна, поскольку теперь, после того как в РФ создали, пусть и несколько искусственно, собственную отдельную титульную русскую нацию, а на Украине создали такую же искусственную украинскую титульную нацию, любая попытка реинтеграции будет восприниматься населением Украины как колониальный захват Украины Россией. Если не удастся восстановить единую советскую нацию, реинтеграция неизбежно провалится.

В отдаленной исторической перспективе это будет означать дальнейшее ослабление России, поглощение России Европой, и исчезновение ее как исторического цивилизационного субъекта. И поскольку Россия на сегодня является единственным цивилизационным наследником Восточной Римской Империи, это будет означать полное исчезновение другой, альтернативной Европы, обеспечивавшей баланс внутри европейской цивилизации. И самое худшее, это то, что могут исчезнуть следы последней реинкарнации альтернативной Европы — Советской цивилизации, предлагавшей человечеству выход из тупика, в котором оказался современный Запад. Безальтернативное принятие человечеством этого тупика будет означать, что человечество согласилось с тем, что оно когда-нибудь неизбежно погибнет. Но я думаю, мы об этом еще поговорим, когда будем говорить о финалистких и антифиналистких философиях.

А сейчас, я не хотел бы заканчивать ответ на этот вопрос на пессимистической ноте. Потому что, несмотря на все старания новых «элит» построить новые титульные нации, советская нация все еще жива. И именно потому, что у нее отсутствует самоидентификация, никто не знает, насколько она на самом деле огромна: нас невозможно посчитать, поскольку мы сами не знаем, что мы — это мы. Но если мы хотим стать силой, способной изменить ход истории, мы должны обрести национальное самосознание.

У меня все не идет из памяти один эпизод крымских событий марта 2014 года. Военный аэродром Бельбек. Оставшиеся еще в Крыму украинские военные маршируют, неся впереди два флага — жовто-блокитный, и красный с серпом и молотом. Дорогу им преграждают «зеленые человечки» и выпускают в воздух предупредительную автоматную очередь. Вокруг кружат как стервятники корреспонденты западных телестанций и все снимают, предвкушая замечательные кадры, на которых одни бывшие советские люди будут убивать других бывших советских людей. Командир с украинской стороны подходит к «зеленым человечкам» и спрашивает: «Неужели вы будете стрелять в советский флаг?». Секундное замешательство. «Ну что, мужики» — ответили зеленые человечки — «проходите, что ли».

Кому-то это все может показаться ничего не значащим эпизодом. В конце концов, противостоявшие стороны не сделали ничего особенно драматического. Они не побратались, и не пошли вместе в поход на Киев и Москву, чтобы водрузить красные флаги на Крещатике и над Кремлем. Для подобных шагов потребовался бы совсем другой уровень национального самосознания. Но они наглядно продемонстрировали, что советский флаг — это единственный флаг, который все еще может нас объединить. Все остальные флажки придуманы для того, чтобы нас разъединять. Разъединять и властвовать над нами. Но мы еще не полностью под властью этих флажков. А это значит, что у человечества еще есть шанс на бесконечное и увлекательное будущее.

Вы упомянули о финалистской и антифиналистской философии. Расскажите, в чем суть этих мировоззренческих концепций.

Этот вопрос, который на первый взгляд может показаться чем-то абстрактным, на самом деле напрямую связан с тем, о чем я только что говорил — по сути это вопрос о том, для чего нам нужно восстанавливать советскую страну, это вопрос о мотивации.

Под финалисткой философией можно понимать две немного разные вещи. В первом смысле, финалистская философия подразумевает существование некого «конца истории», когда земная цивилизация переходит в некое равновесное, неизменное состояние, в котором оно может далее пребывать бесконечно долго. Во втором смысле, имеется в виду философия, подразумевающая, что земная цивилизация когда-нибудь, пусть даже через огромное время, скажем миллиарды лет, неизбежно погибнет. Но благодаря прогрессу астрономии и космологии за последние пару сотен лет стало понятно, что эти два определения финалисткой философии тесно связаны: цивилизация, находящаяся в равновесном состоянии и переставшая развиваться, должна раньше или позже неизбежно погибнуть. Если цивилизация застрянет на нынешнем уровне развития, она не может противостоять астероидной опасности, и раньше или позже будет уничтожена астероидом. Если она застрянет на более высоком уровне развития, который позволит ей управлять движением астероидов, но будет все еще недостаточно высок, чтобы осуществить эвакуацию цивилизации на другие звезды, цивилизация гарантированно погибнет, когда погаснет солнце, а это произойдет обязательно. Если она застрянет на уровне цивилизации способной к межзвездным путешествиям, но не способной ничего сделать в связи с конечной гибелью этой вселенной (например, перегнать информацию, содержащуюся в этой вселенной, в параллельную вселенную) она обязательно погибнет вместе с этой вселенной. И так далее. Любая остановка в развитии цивилизации, на любом этапе развития, означает неизбежную, гарантированную гибель цивилизации, если не сразу, то по истечении какого-то, пусть даже и очень большого интервала времени. Непрерывное продолжение развития, хотя и не дает человечеству 100% гарантии выживания, по крайней мере, дает ему шанс на выживание.

Марксизм изначально был финалисткой философией в первом смысле. Он подразумевал достижение обществом некоторого идеального конечного состояния, называемого коммунизмом, после которого развитие общества прекращается. Наука и техника в коммунистическом обществе теоретически могут продолжать развиваться, но марксизм не задавался вопросом, каковы будут движущие силы их развития в обществе, лишенном социальных противоречий — молчаливо предполагалось, что одной любознательности и природной тяги человека к творчеству будет достаточно. Впрочем, главной целью марксизма было обеспечение социальной справедливости, а вовсе не максимально эффективного научно-технического прогресса. Вопрос о том, чтобы обеспечить человечеству максимальные шансы для бесконечно долгого выживания вообще не стоял. Он вообще не мог быть поставлен в 19-ом веке — в то время ученые ожидали, что существование Вселенной закончится ее «тепловой смертью», когда все тепло перейдет от горячих тел к холодным, температура всех тел во вселенной придет к одному среднему значению, и все тепловые машины, в том числе животные и люди, утратив необходимую для их работы разность тепловых потенциалов, просто остановятся. Положение о том, что человечество когда-нибудь неизбежно погибнет, воспринималось людьми того времени как нечто само собой разумеющееся. Так что можно сказать, что марксизм был финалисткой философией и во втором смысле тоже, как и все философии 19-го века.

Да и современные буржуазные идеологии являются финалистскими в первом смысле — чего стоит одно лишь название труда Фукуямы «Конец истории», согласно которому конец истории достигается человечеством как результат глобального распространения свободного рынка и демократии. При этом они, похоже, даже не понимают, что такие идеологии являются финалистскими и во втором смысле тоже, поскольку основной целью любой деятельности при капитализме является вовсе не выживание человечества в целом, а максимизация прибыли каждого отдельного индивида, и, если для максимизации прибыли потребуется, например, устроить глобальную экологическую катастрофу, тем хуже для экологии. Правда, в теории, демократические институты должны служить противовесом, сдерживающим капиталистический беспредел, но как показывает практика, в капиталистическом обществе демократия легко покупается, и ее цена становится всего лишь одним из слагаемых в уравнении максимизации прибыли. А может быть и понимают, но им все равно, поскольку капитализм воспитывает человека, живущего по принципу «после нас хоть потоп» — главное получить максимум прибыли сегодня и успеть ее потратить на потребление всех тех ярких побрякушек, которые так эффективно и массово производит капиталистической общество.

В конечном счете, водораздел между финализмом и антифинализмом — это водораздел между разным пониманием смысла жизни. Западная капиталистическая цивилизация создала уникальный тип человека, смысл жизни которого состоит в бессмысленном потреблении. В нем полностью задавлено естественное человеческое желание, чтобы все, что делает человек в своей жизни, имело смысл. А смысл никогда не возникает локально, он всегда возникает из глобального контекста. Одна буква ничего не значит, пока она не станет в ряд других букв и не возникнет слово. Один мазок краски на холсте ничего не значит, пока он не вписан в целостную картину. Жизнь одного человека ничего не значит, пока она не встроена в многотысячелетнюю картину эволюции земной цивилизации. Любой человек, если только у него окончательно не смыло мозги в результате промывания мозгов рекламой, хочет, чтобы после него на этом свете хоть что-нибудь осталось, что-то что переживет его. Для большинства людей — это дети, внуки, правнуки. Для ученых — это их идеи, для инженеров — их изобретения, для людей искусства — их произведения. Все мы заинтересованы в том, чтобы будущее после нас существовало, и, по возможности, существовало вечно. Потому что, если цивилизация когда-нибудь исчезнет, все наши жизни были напрасны. Все труды и надежды наших предков были напрасны. Все жертвы были бессмысленны. Все взлеты человеческого гения и духа на протяжении многих тысяч лет истории цивилизации были напрасны. Все обратится в космическую пыль, ничего не помнящую, ничего не знающую, ничего не понимающую.

В этом плане 19-й век был довольно страшным моментом в истории человеческой мысли. Человеческая цивилизация впервые осознала свою смертность. До этого люди верили в разное — кто-то в бесконечный цикл рождения-смерти-нового рождения, кто-то в страшный суд, после которого праведники обретут вечное блаженство, но никому и в голову не могло прийти, что все когда-нибудь может закончится полностью: солнце погаснет и вместе с ним угаснет все человечество. Бесповоротно, бесследно и навсегда. И это чувство безысходности подпитывало дух капитализма, с его сосредоточенностью на сиюминутной выгоде: поскольку будущего нет, надо успеть съесть как можно больше сегодня и сейчас. А дух капитализма в свою очередь консервировал эту безысходность: нет времени искать выход, когда надо думать о том, как урвать себе кусок. Выход не мог быть найден в западной Европе, поскольку она этот выход и не искала.

И только Россия была уникальной страной, в которой существовал слой образованных людей, пусть и относительно небольшой, знакомых с достижениями западной науки, но не испытывавших при этом на себе духовного давления капитализма, поскольку капитализма как такового по большому счету в России не было. Такая фигура как Циолковский могла появиться только в России. Судите сами — вот цитата из журнала «Вестник воздухоплавания» за 1911 год, автор статьи калужский учитель Константин Циолковский: «Когда истощится энергия Солнца, разумное начало оставит его, чтобы направиться к другому светилу, недавно загоревшемуся, еще во цвете силы. ... ...Лучшая часть человечества, по всей вероятности, никогда не погибнет, но будет переселяться от Солнца к Солнцу по мере их погасания. Через многие дециллионы лет мы, может быть, будем жить у Солнца, которое еще теперь не возгорелось, а существует лишь в зачатке. Итак, нет конца жизни, конца разуму и совершенствованию человечества. Прогресс его вечен».

И это только начало. Когда материя во Вселенной начнет распадаться (а это вполне соответствует представлениям современной физики — у протона есть, пусть и огромный, но все же конечный период полураспада), человечество, согласно Циолковскому, сумеет найти способ преобразовать себя из материальной формы в «лучистую энергию». Философия Циолковского — это высшая точка технологического оптимизма, его самое яркое и самое максимальное проявление, антифинализм в самой яркой и самой чистой его форме. Но эти идеи так бы и остались циркулировать в узком слое российских образованных людей, и, в конце концов, были бы забыты, если бы не случилась Октябрьская Революция, не возникла новая цивилизация, цивилизация познания и творчества, которой были созвучны идеи бесконечного технического прогресса. Возникла критическая масса молодых образованных людей, энтузиастов, горящих желанием создавать новую технику. Идеи Циолковского приобрели в этой среде огромную популярность. Из этой среды вышел Королев. И когда ему удалось начать претворять идеи Циолковского в жизнь, этот засекреченный Главный Конструктор ракетных систем, имя которого при жизни не раскрывалось широкой публике, неожиданно получил возможность влиять на формирование официальной советской идеологии. Пусть его имя оставалось неизвестным широкой публике, пусть ему приходилось писать под псевдонимом «профессор Сергеев», но он получил возможность публиковать свои статьи в газетах «Правда» и «Известия», выходивших многомиллионными тиражами. Стоявшее на полках его рабочего кабинета полное собрание сочинений Ленина испещрено многочисленными пометками, сделанными рукой Королева — любое идеологическое новшество в тот период требовало обязательного оправдания этого новшества какой-нибудь подходящей цитатой из Ленина. И Королев проделал филигранную идеологическую работу, аккуратно, без видимых швов срастив официальную советскую идеологию с учением Циолковского, превратив ее в неотъемлемую часть Советской Мечты. Сегодня все помнят Королева как выдающегося инженера и организатора производства, но практически не вспоминают о нем как о выдающемся идеологе. А зря. В то время, как старцы из идеологического отдела ЦК КПСС били баклуши, даже не пытаясь модернизировать идеологию, и тем самым фактически привели страну к катастрофе, в среде технической интеллигенции существовали такие люди как Королев, которые пытались выполнять за официальных идеологов их работу, но, к сожалению, таких людей было слишком мало, и они не успели предотвратить беду.

И совершенно не случайно, когда в 80-годы «перестройщики» стали нападать на коммунизм, они напали и на учение Циолковского, попытавшись представить его как пустые фантазии безграмотного провинциального самоучки. Потому что для построения западной модели капитализма чрезвычайно важно было вселить в головы людей мысль: «Будущего нет. Живите сегодняшним днем».

Возвращаясь к теме антифинализма. Благодаря идеям таких мыслителей как Циолковский, мы сегодня осознаем, что у земной цивилизации есть реальный шанс существовать вечно. Мы должны задать себе вопрос: что для нас важнее, обеспечить полное равенство или дать человечеству этот шанс? При этом мы должны отдавать себе отчет, что не на всех этапах технологического развития цивилизации полное равенство будет в максимальной степени способствовать развитию новых технологий, как раз и дающих этот шанс. Я понимаю, что вас удивило, когда я сказал, что в обществе будущего, возможно, будет подсистема, аналогичная современному капитализму. Классический марксизм приучил нас думать, что общество должно быть однородным и однообразным. Но такое общество неизбежно было бы бедно новыми идеями, что сделало бы его уязвимым перед лицом каких-нибудь внезапных неожиданных новых кризисов, например, при столкновении с какой-нибудь враждебной внеземной цивилизацией. Современная наука показала, что в нашей солнечной системе мы одни, нам в этом плане повезло — вся солнечная система принадлежит нам. Но это не значит, что нам будет продолжать везти, когда мы перейдем к освоению других звездных систем. Поскольку мы заранее не знаем, какая именно технология понадобится нам для преодоления внезапно возникшего кризиса, земная цивилизация обязана обеспечить развитие максимально разнообразного «репертуара» технологий. А это в свою очередь означает необходимость максимального разнообразия внутри глобальной земной цивилизации, потому что только разные культуры, разные локальные цивилизации способны порождать разные технологии. Западный капитализм был случайным изобретением человечества. Но он продемонстрировал невероятную эффективность в том, что касается создания и отработки технологий массового производства. Мы не можем просто взять и выкинуть это удачное изобретение, оно теперь навеки вошло в копилку идей мировой цивилизации. Чего мы не можем допустить ни в коем случае — это дать западной модели капитализма захватить и подмять под себя весь мир. Во-первых, потому, что эта модель изначально не нацелена на выживание земной цивилизации, а во-вторых, потому, что тоталитарное господство любой одной-единственной модели развития означает мир бедный новыми идеями, и потому не способный преодолевать возможные внезапные кризисы. Это мир, который, по определению, не будет существовать вечно.

Тут, правда, возникает моральный аспект: а имеем ли мы право заставлять людей жить при капитализме? Пусть это будет только часть человечества, но почему мы должны заставлять эту часть мучиться, и продолжать вести эту бесконечную войну всех против всех, когда все остальное человечество успешно эту войну закончило и занимается в свое удовольствие познанием и творчеством? Но к счастью все люди разные. Когда в 30-е годы, в период Великой Депрессии Ильф и Петров путешествовали на автомобиле по «одноэтажной Америке», их потрясла случайная встреча с бродягой в развалившихся башмаках, бредущим по обочине шоссе. Когда разговорились, он оказался сторонником весьма радикальных (для Америки) идей, и ратовал за то, чтобы отобрать у миллионеров все их деньги и оставить им только один миллион. Как Ильф и Петров его не пытали, так и не смогли понять, почему отобрать не всё, почему один миллион все-таки оставить. И лишь потом их проводник и переводчик им объяснил: этот бродяга в развалившихся ботинках всё еще надеялся сам когда-нибудь стать миллионером. Это яркий пример человека, которого бесполезно пытаться осчастливить коммунизмом. Есть люди, которые адаптировались к капиталистической системе, и они в принципе не могут быть счастливы при какой-либо иной системе. Я думаю, что люди будущего не будут пытаться осчастливливать кого-либо насильно. С другой стороны, я думаю, что они постараются обеспечить для всех людей свободу выбора в какой системе им жить. Человечество будущего будет достаточно технологически продвинуто, и в силу этого достаточно богато, чтобы позволить себе такую роскошь — дать людям свободу выбора. Но повторяю, для достижения такого уровня богатства необходимо создать очень сложную и очень разнообразную систему глобальной цивилизации, которая одна только и сможет обеспечить максимально полное раскрытие потенциальных возможностей Главной Технологии.

Если уж мы затронули философскую тему, хочу задать вопрос, ставший камнем преткновения для философов и "технарей" во времена СССР. Подобная проблематика актуальна для всего Вашего творчества в целом. Речь идет об искусственном интеллекте. Возможно ли мышление без сознания?

Искусственный интеллект (ИИ) очень тесно связан со всеми вопросами, которые мы обсуждали раньше. Можно даже сказать, что облик земной цивилизации, ее производительные силы, ее общественное устройство, на каждом этапе ее развития будет в первую очередь определяться тем, насколько цивилизация к тому моменту продвинется в решении этой проблемы.

ИИ — это «мозги» роботов, и от того, насколько эти «мозги» будут хорошо работать, зависит, в каких областях роботы смогут заменить людей и исчезнет ли само понятие труда. Но возможное исчезновение труда — это мелочи по сравнению с тем переворотом, который ИИ способен совершить в науке. Менделеев всю жизнь заучивал наизусть свойства всех химических элементов, прежде чем ему открылись закономерности в их свойствах, и он сформулировал свою периодическую систему. ИИ не нужно ничего заучивать, данные мгновенно закладываются в машинную память и при наличии хорошего эвристического алгоритма выявить в этих данных скрытые закономерности — дело минутное. При наличии ИИ периодическая система химических элементов была бы открыта мгновенно. Но дело не только в том, что ИИ может ускорить процесс совершения открытий. ИИ может увидеть в заложенных данных такие закономерности, которые человек не увидел бы никогда, поскольку объем данных может оказаться слишком великим для человеческого мозга, а объем оперативной памяти человека — величина очень ограниченная. ИИ приведет к резкому ускорению в накоплении научных знаний. То же самое можно сказать и про ускорение технического прогресса — ИИ уже сегодня активно участвует в проектировании сверхсложных микросхем, сложность которых уже давно вышла за пределы, доступные человеческому уму. Причем более сложные микросхемы позволяют создавать еще более сложный ИИ, способный создать для себя еще более сложное «железо». И так по нарастающей.

Мы можем этого не замечать, но ИИ уже сегодня превзошел человеческий интеллект по очень многим параметрам — скорости записи, поиска и воспроизведения информации, объему оперативной памяти, скорости обработки арифметических и логических данных. Машины лучше людей играют в логические игры. Они вообще лучше и быстрее выполняют все действия, которые можно описать формальными алгоритмами. И если считать логику признаком мышления, то можно сказать, что машины мыслят. Но при этом на сегодня они абсолютно лишены того, что мы называем сознанием. И это делает их абсолютно профессионально непригодными для принятия решений, затрагивающих жизни людей, решений, подразумевающих моральный выбор.

При этом, если Вы спросите меня, что такое сознание, я затруднюсь Вам ответить. И боюсь, что понятие «сознание» также непонятно нынешним ученым, как было непонятно понятие «жизнь» ученым 18-го века. Кто-то считал, что живой организм — это машина, просто очень сложная, а кто-то считал, что живое нематериально, и происходит из некоей нематериальной «жизненной силы». Чтобы доказать первую точку зрения, искусный французский механик Жак де Вокансон даже построил механическую утку, которая умела не только клевать зернышки, но даже превращать их в весьма убедительно выглядевший птичий помет. Но, несмотря на то, что утка очень убедительно гадила, живой она, как показало последующее развитие науки, все же не была. Для того, чтобы быть живым, нужно быть построенным из клеток с генами внутри, управляющими огромным количеством биохимических процессов, но в 18-ом веке никто ничего не знал ни о генах, ни о биохимии. Ученые того времени могли наблюдать только внешние механические проявления жизни, и утка Вокансона не была живой, она лишь имитировала жизнь. И для того, чтобы понять это, науке потребовалось развиваться еще 200 лет. В результате выяснилось, что в чем-то были правы обе стороны: живой организм — это действительно машина, но это не механическая машина, а машина, работающая на основе таких законов физики и химии, о существовании которых в 18-м веке никто даже и не подозревал. Для науки 18-века квантовой механики и вытекающих из нее законов органической химии просто еще не существовало, они были чем-то далеко выходящим за рамки тогдашнего понимания материализма, и потому казались нематериальной «жизненной силой».

Сегодняшний искусственный интеллект — это «утка Вокансона», имитирующая сознание. Говоря это, я не имею в виду, что это бесполезное изобретение, оно уже сейчас очень полезно во многих областях техники. И сама первоначальная механическая утка Вокансона тоже была полезным изобретением, на основе заложенных в нее принципов в начале 19-го века были созданы первые программируемые ткацкие станки. Я лишь хочу сказать, что наше понимание того, что такое сознание сегодня находится приблизительно на том же уровне, на котором находилось понимание того, что такое жизнь, в середине 18-го века. Так же, как ученые 18-го века наблюдали лишь внешние механические проявления жизни, мы сегодня наблюдаем лишь внешние, электрические проявления сознания — изменения электрических потенциалов нервных волокон и проводимости синапсов. Конечно, энтузиасты ИИ скажут Вам, что вот эти вот электрические потенциалы, бегающие по нейронам мозга, и есть сознание. Значения этих потенциалов можно оцифровать и загнать в компьютерную модель. И если в модели будет так же много моделируемых нейронов, как и в реальном мозгу, в модели тоже появится сознание. В их понимании сознание появится как бы само собой, просто в результате постепенного усложнения системы количество вдруг перейдет в качество — и вуаля! — машина обретет сознание. Это все равно, как если бы Вокансон решил добавить к своей механической утке несколько миллиардов механических шестеренок, в надежде что вот теперь-то она точно станет живой. Я вовсе не смеюсь ни над нынешними компьютерными энтузиастами, ни над Вокансоном. С точки зрения научной методологии они все делают правильно — есть такой принцип, называется «Бритва Оккама», согласно которому не следует вводить для объяснения явления природы новые сущности, по крайней мере, до тех пор, пока мы не убедились в том, что это явление невозможно объяснить уже известными сущностями. Считая, что мы уже знаем все необходимые законы природы для того, чтобы объяснить и воспроизвести сознание, энтузиасты поступают в точном соответствии с бритвой Окамма. И это хорошо, что они так думают, потому, что именно эта рабочая гипотеза подогревает их энтузиазм, и заставляет их работать над созданием все более сложных моделей мозга. Фактически они ставят эксперимент, который должен будет дать ответ, действительно ли сознание — это всего лишь совокупность электрических импульсов в мозгу. Никакие умозрительные споры между кабинетными учеными этот вопрос не решат, ответ может дать только эксперимент. Если эксперимент удастся, и модель будет легко проходить тест Тьюринга, то это будет означать одно из двух: либо машина действительно обладает сознанием, либо система получилась настолько сложной, что она способна вводить нас в заблуждение, никаким сознанием при этом не обладая. Т.е. результат эксперимента будет двусмысленным, и тогда вопрос этот будет решаться уже в других экспериментах, проводимых в совершенно других областях науки.

Гораздо интереснее будет, если этот эксперимент даст отрицательный результат, и машина будет постоянно проваливать тест Тьюринга, даже тогда, когда в модели будет на порядок больше нейронов, чем в человеческом мозгу. Этот факт будет означать, что мы пока еще не знаем всех тех законов природы, которыми воспользовалась эволюция, когда создавала человеческое сознание. Здесь будет точная аналогия с уткой Вокансона — когда он создавал свою утку, он ничего не знал ни про квантовую механику, ни про органическую химию, ни про генетику.

И вот тут мы подошли к тому месту в рассуждениях, когда мне пора воспользоваться привилегией писателя-фантаста, и высказать несколько безответственных суждений. Настолько безответственных, что серьезные ученые вслух такие заявления никогда делать не будут. А фантаст он и есть фантаст, что с него возьмешь. Мало ли чего он болтает.

Я хочу немного порассуждать о том, какие удивительные перспективы перед нами откроются, когда (если) добавление миллиарда шестеренок не оживит эту «утку Вокансона». Потому что такие рассуждения позволят лучше осознать, до какой степени мы еще не знаем законов природы, осознать, что мы очень молодая цивилизация, что за прошедшие 400 лет мы успели узнать лишь крошечный кусочек этих законов, и что настоящий процесс познания у нас еще впереди.

Но предупреждаю: то, что я скажу далее, это не более чем умозрительные догадки, на уровне догадок древних греков об атомах, которые, в общем-то, оказались верны лишь благодаря случайности — греки высказали такое гигантское количество всевозможных догадок, что, хотя бы некоторые из них, должны были оказаться верными, по простой теории вероятности.

Итак, чего мы можем не знать о сознании?

Прежде всего, мы не знаем самого главного: действительно ли сознание является функцией мозга?

То есть, у нас есть рабочая гипотеза, согласно которой сознание как бы вырабатывается внутри мозга, и вся информация, которой оперирует сознание, хранится внутри мозга, и переработка ее происходит внутри мозга.

Эта рабочая гипотеза коренным образом противоречит интуитивным традиционным представлениям всех народов мира, согласно которым душа является чем-то существующим в значительной степени самостоятельно от тела, но эта рабочая гипотеза хорошо обоснована клиническими наблюдениями за больными с повреждениями различных участков мозга. Более того, сопоставляя расположение этих поврежденных участков в мозгу тем нарушениям поведения, которыми страдает пациент, удалось даже составить карту, какой именно участок мозга отвечает за обработку того или иного типа информации: где происходит обработка визуальной информации, где слуховой, какой участок мозга отвечает за логическое мышление, какой за эмоции, а какой за моторику.

Но представьте себе человека, который никогда не видел раньше телевизор, и вот ему дали сто телевизоров и молоток в руки, и сказали: «можешь разбить в каждом телевизоре по одной детали». И вот, в одном телевизоре он разбил плату усилителя звука, и звук исчез. «Ага!» — говорит этот человек — «вот в этом месте рождается звук!». В другом телевизоре разбил плату видеоусилителя, звук продолжается, а картинки нет. «Ага! В этом месте рождается картинка!». И так он очень долго может все долбать, пока не поймет, что картинки и звуки рождаются вовсе не внутри телевизора, что это всего лишь приемник, обрабатывающий сигналы извне.

Сегодня мы точно также наверняка не знаем, рождается ли сознание внутри мозга, или это всего лишь «приемник», принимающий сигналы извне, и «передатчик», отправляющий сигналы на обработку в некий вселенский «мейнфрейм», центральный компьютер. Иными словами, мы не знаем, не является ли мозг всего лишь удаленным «тупым» терминалом.

Такое предположение находится в непримиримом противоречии с текущей научной парадигмой, согласно которой нам не известно сегодня о каких-либо полях или частицах, которые могли бы послужить в качестве внешнего носителя сознания. Но вообще-то научные парадигмы могут меняться по мере процесса познания. И эволюция не брала на себя обязательство использовать для решения встающих перед ней проблем только те законы природы, о которых нам сегодня известно. Она использует все, что попадется ей «под руку», и, если среди тех, как минимум 90% законов природы, которые нам на сегодня неизвестны, есть законы, позволяющие сохранять и перерабатывать информацию в некоем «информационном» пространстве, недоступном нашим сегодняшним приборам, не исключено, что эволюция использовала их при создании такого дающего эволюционные преимущества свойства, как сознание. И если на секунду предположить, что это так, то тогда мы больше не сможем пренебрегать как недостоверными слухами о детях, рождающихся с памятью о некоей прошлой жизни, или же о людях, которые внезапно начинают разговаривать на никому не известных древних языках — при подключении удаленного терминала к «мейнфрейму» могут происходить сбои и ошибки, вплоть до подключения пользователя к чужой сессии. Случаи с людьми, начинающими разговаривать на древних языках в этом плане особенно интересны, поскольку указывают на то, что в этом «информационном пространстве» сессии, относящиеся к уже умершим людям, никуда не пропадают и не стираются, и могут быть снова активированы, что открывает путь к осуществлению фантазий старца Федорова о воскрешении всех когда-либо живших на земле людей. С точки зрения современной научной парадигмы такие фантазии абсолютно беспочвенны, поскольку, если носителем сознания является мозг, то после смерти он разрушается, и при этом вся содержавшаяся в нем информация полностью и бесследно исчезает. Какая из этих точек зрения верна, покажет эксперимент.

При этом надо понимать, что та догадка относительно природы сознания, которую я только что изложил, отнюдь не единственная теоретически возможная. Можно высказать еще более экзотическую догадку о природе сознания. Речь идет о мозге как о квантовом компьютере. Здесь я должен сознаться, что я начинаю злоупотреблять своей привилегией фантаста, и рассказываю о вещах, в которых вообще ничего не смыслю, поскольку толком не понимаю, как именно работает квантовый компьютер, и знаком с ним только по очень упрощенным научно-популярным описаниям, из которых все равно невозможно ничего понять. Люди знающие, наверное, тут же возразят, что квантовый компьютер — устройство, требующее особых условий работы, которые никогда не смогут быть реализованы внутри черепной коробки человека. На что у меня опять же есть тот же самый единственный ответ — нам неизвестно большинство законов природы, а эволюция могла использовать любой из этих неизвестных законов, чтобы заставить мозг работать как квантовый компьютер. А квантовый компьютер обладает несравнимо большей вычислительной мощностью, чем обычный компьютер, поскольку работает одновременно во всех возможных параллельных вселенных, где реализуются все возможные варианты вычисления. И если наш мозг действительно является окном в параллельные миры, то становится понятным такое явление как вещие сны — просто на время сна всё заглушающий поток информации из нашего мира перекрывается, и наш мозг начинает различать тихие, на уровне предела восприятия, обрывки информации из параллельных миров, где другие, параллельные варианты нашего мозга на самом деле воспринимают события реально происходящие в этих параллельных мирах, в которых некоторые вещи кажутся нам знакомыми, а некоторые совершенно невероятными и удивительными. В любом случае мы наблюдаем реально происходящие варианты развития событий, и даже встречаемся там как с живыми с людьми, которые в нашей версии мира уже погибли. Причем в одном сне могут быть перемешаны самые разнообразные параллельные миры, что объясняет полную логическую непоследовательность снов.

Повторяю, все это даже не гипотезы, а всего лишь догадки. Всерьез рассматривать их имеет смысл лишь в том случае, если эксперимент завершится неудачей, и выяснится, что человеческое сознание невозможно смоделировать на обычном компьютере. Тогда перед нами откроются замечательные перспективы, поскольку это будет означать, что наше сознание — это нечто большее, чем просто набор электронных импульсов, что наш мозг — это окно в иные миры, а человек — это интерфейс между грубым миром классической физики и тонкими материями физики будущего. Конечно, в этом случае, человечеству довольно долгое время придется сосуществовать с машинами, которые будут мыслить (и очень быстро мыслить, гораздо быстрее нас), но при этом они совершенно не будут понимать, о чем они мыслят. И это хорошо, потому что в этом случае они останутся под нашим контролем. То есть, конечно, «несчастные случаи на производстве» будут, поскольку мы не всегда сможем представить все последствия выполнения сверхсложных алгоритмов, но «восстания машин» не будет.

Гораздо хуже будет, если эксперимент завершится успехом, т.е. созданием машины, способной легко проходить тест Тьюринга. Во-первых, это здорово собьет с нас спесь, потому что получится, что наше сознание — это не окно в иные миры, как мы всегда в глубине души верили, а всего лишь набор электрических импульсов. Но науке не привыкать сбивать с людей спесь, это делали еще и Коперник, убравший Землю из центра Вселенной, и Дарвин, ткнувший нас лицом в морду наших ближайших родичей. Так что и этот факт мы, наверное, стерпим. Это также поставит под сомнение достоверность всех историй о «переселении душ» — о детях обладающих недетской мудростью и людях, говорящих на мертвых языках. И с этим мы тоже смиримся — мы и сейчас не очень верим в эти истории. Настоящая беда в том, что такой исход эксперимента поставит нас в весьма двусмысленное и опасное положение. Мы не будем знать наверняка, действительно ли машина обладает сознанием, подобным нашим, или же внутри машины происходит нечто абсолютно чуждое нам, но настолько сложное, что мы никогда не сможем понять, что это такое. Мы можем оказаться один на один с «чужими», причем слово «чужие» я употребляю здесь в том смысле, в каком оно употребляется в худших образцах научной фантастики, в которых фантастика смешивается с романами ужасов.

Но я стараюсь быть оптимистом, и надеюсь, что у нас хватит мудрости, чтобы пережить этот очень опасный этап в развитии цивилизации. Я надеюсь, что несмотря на положительный исход эксперимента, мы все же не успокоимся и продолжим пытаться понять как же на самом деле устроено наше, естественное, сознание, и такие исследования дадут, наконец, определенный ответ на вопрос, может ли обычный электронный компьютер, пусть даже очень сложный, в принципе обладать сознанием подобным человеческому, или же этот компьютер в любом случае будет всего лишь «уткой Вокансона», дополненной миллиардом механических шестеренок, чтобы обмануть наше восприятие, и заставить нас поверить в то, что она живая.

В конечном счете, критерием истинности является практика. Точно так же, как вопрос о том, понимает ли сегодняшняя наука, что такое жизнь, может быть решен только когда мы создадим искусственную жизнь, вопрос о том, будет ли наука завтрашнего дня понимать, что такое сознание будет решен только когда инженеры будущего создадут настоящее искусственное сознание. Я думаю, что в том, что касается создания искусственной жизни, технологии уже достаточно близки к этому. Конечно, потребуется еще несколько десятков лет, чтобы создать наноассемблер, но после этого уже можно будет собрать искусственную рибосому, искусственные гены, и, наконец, вырастить искусственную утку, которая действительно будет хоть и искусственной, но при этом в полном смысле слова живой. Спустя триста лет, история наконец покажет, что Жак де Вокансон был в чем-то прав (живой организм — это машина), а в чем-то и неправ (живой организм — это не механическая машина). Я думаю, что в отдаленном будущем ученые и инженеры также смогут доказать, что нынешние компьютерные энтузиасты также были в чем-то правы (сознание — это продукт работы машины), а в чем-то и неправы (сознание — это продукт работы машины, не являющейся электронной вычислительной машиной, работающей по жестким логическим алгоритмам).

Создание такого искусственного, но при этом совершенно настоящего сознания будет очень важным достижением не только с теоретической, но и сугубо практической точки зрения. Как я уже упоминал, наша Вселенная не вечна, и в очень отдаленном будущем, нам все равно придется из нее уходить. Мы не сможем перенести в иные миры наши бренные материальные оболочки, речь может идти только о переносе наших сознаний на принципиально иные носители, не зависящие от материи нашей вселенной. Я думаю, именно это подразумевал Циолковский, когда рассуждал о будущем «лучистом человечестве». Но для того, чтобы осуществить такую операцию, мы должны будем досконально понимать механизм работы сознания и уметь воспроизводить его на самых неожиданных носителях и процессорах. Трудно сказать, можно ли будет продолжать называть человечеством эту сложнейшую машину, на которой будут продолжать исполняться наши сознания, но в любом случае ее можно будет продолжать называть цивилизацией, зародившейся на планете Земля. И кстати, именно поэтому, на протяжении всего интервью, если Вы еще этого не заметили, я по возможности старался избегать слова «человечество», и говорил о земной цивилизации.

Спасибо за исчерпывающий ответ! Я думаю, эту тему мы еще поднимем в нашем следующем интервью. А в окончании нашего разговора хотелось бы спросить, как образование и профессия повлияли на Вашу писательскую деятельность?

По поводу «писательской деятельности». В интернете можно найти множество отзывов самодеятельных критиков, утверждающих, что я не писатель. По большому счету я с ними согласен. Я не писатель. Я всего лишь человек, которому иногда кажется, что ему в голову пришла какая-то интересная и важная идея, и было бы обидно, если бы эта идея навсегда пропала для человечества. Поэтому приходится ее записывать и публиковать в интернете, хотя я ненавижу сам процесс написания. Я надеюсь, что ощущение «сверхценности» идей происходит у меня не от мании величия (хотя, конечно, самому себе такой диагноз поставить трудно☺), а всего лишь от моей малой начитанности и малой образованности — я иногда просто не знаю, что такие же идеи уже давно кем-то опубликованы, как мне часто ставят на вид те же самые интернетные критики. Но поскольку я не знаю заранее, была ли кем-то уже опубликована та или иная конкретная идея или нет, приходится исходить из презумпции их новизны и важности, пока не доказано обратное, и публиковать их все, в надежде, что критики разберутся.

По поводу образования. В московском областном педагогическом институте на факультете физики, где я учился в конце 70-х — начале 80-х годов был один очень хороший преподаватель физики, который любил повторять одну цитату (приписываемую самым разным авторам, включая Эйнштейна): «образование — это то, что остается, когда все выученное забыто». С тех пор я физикой практически не занимался и все выученное забыл. Но поскольку у меня были хорошие учителя, образование, наверное, осталось.

По поводу профессии. С начала 90-х я зарабатываю себе на жизнь, работая переводчиком в космической отрасли. И то, что я видел там в 90-е, несомненно, повлияло на то, о чем я писал. Например, объявление, которое видит главный герой повести «Сеть Нанотех» у себя в институте на доске объявлений ("В связи с тем, что сотрудникам НИИ в течение последних четырех месяцев не выплачивалась зарплата, трудовой коллектив института обратился к городской администрации с просьбой не начислять пени за просроченную квартплату и оплату электроэнергии..."). Это объявление было списано с натуры. Оно на самом деле висело перед входом в лабораторию статических испытаний корпусов ракет, построенной в 60-е годы для испытаний советской лунной ракеты Н-1, а в 90-е превращенной в склад для обоев.

Но в первую очередь, самое большое и главное влияние на все, что я писал, всегда оказывал тот простой факт, что я родился и вырос в стране, созданной фэнами научной фантастики. В стране, впервые в истории человечества, осуществившей цивилизационный фазовый переход от цивилизации торгашей к цивилизации творцов. Я продукт и часть этой новой цивилизации. Я вижу, что сегодня эта цивилизация уничтожается, и происходит этноцид советской нации. И я чувствую, что я не имею права отмалчиваться. Я чувствую свою обязанность попытаться объяснить, чем чреват такой курс для будущего человечества. Это не просто уничтожение еще одной нации или еще одной локальной цивилизации, коих за долгую историю человечества было уничтожено немереное число. Не все цивилизации равны перед историей. Некоторым уготована особая роль. И если вы выдергиваете их из исторического процесса, вы ставите под сомнение долгосрочные перспективы выживания человечества.

Кому я пытаюсь это объяснить? Конечно, было бы неплохо достучаться до власть предержащих, но это крайне маловероятно. Остается другой путь, гораздо более долгий, но вместе с тем и гораздо более надежный — путь пробуждения советского национального самосознания. Ведь большинство политиков на вершине власти — это флюгеры, поворачивающиеся в ту сторону, в какую дует ветер. А политические ветра создаются народными массами — их сознанием, их желаниями, их мечтами. Нам сейчас всем самое время вспомнить Советскую Мечту.

Автор: Николай Гриценко

Источник — онлайн-журнал "Пропаганда"