Евгений Рудашевский — современный писатель, автор фэнтезийного цикла для подростков «Эрхегорд».
— Родители редко одобряют увлечение подростка фэнтези. Фэнтези – это действительно «второсортная» литература?
— На мой взгляд, проблемы в сказочной фантастике те же, что и в реалистичной прозе — сражение с внутренними страхами, конфликты с близкими, поиск знаний, собственного предопределения. Более того, именно в сказочном произведении связанные с такими «проблемами» переживания могут быть заострены, так как нередко являются основой сюжета. В метаниях Рона Уизли из «Гарри Поттера» Д. Роулинг, в искушениях Боромира из «Властелина колец» Р. Толкиена, в страданиях вынужденного скрывать свою истинную сущность Фитца Чивэла из трилогии Р. Хобб или в потерянности ищущего своё предназначение Пола Атрейдеса из книг Ф. Герберта, — во всех этих линиях не меньше драмы и вполне конкретных чувств, чем в реалистичных романах. Между выбором жанра и качеством литературы нет прямой корреляции, и, например, отдельные философские эссе К. С. Льиса содержательно так же прекрасны, как и его «Космическая трилогия». Тут всё зависит от автора и выбранной им истории, а не от жанровых особенностей.
— Многим взрослым кажется, что в фэнтези слишком много насилия. Это не так?
— Не стоит преувеличивать роль насилия в фэнтези. Насилие встречается не только в фэнтезийных романах, но и во многих приключенческих произведениях, как современных, так и классических. Фенимор Купер достоверно описывал снятие скальпа с головы ещё живого человека, а в историях Генри Хаггарда отсекают руки, ноги, головы, заодно устраивают массовые убийства ни в чём неповинных туземцев. Приключение — это всегда риск, и читатель, оставаясь в безопасности, предпочтёт рискнуть именно в книге. Таким образом литература отчасти помогает подростку нащупать границы дозволенного. Кроме того, насилие в приключенческом или фэнтезийном романе играет роль не самодостаточной цели, а препятствия на пути к чему-то исключительно важному и, как правило, гуманному.
— А почему вообще фэнтези так популярно?
— Фэнтези, а точнее, сказочную фантастику, можно условно разделить на приключенческую и бытовую. В бытовой акцент ставится на человеческих взаимоотношениях и качествах. Тот же «Гарри Поттер» — это прежде всего история дружбы, тут вся сказочность — лишь красивое обрамление для вполне понятных житейских рассуждений и проблем. Хогвартс прекрасен тем, что во все времена в нём находили помощь те, кто её просил, а не своим магическим флёром. Бытовое фэнтези — это возможность освежить извечный разговор о человеческой натуре. Приключенческое фэнтези в свою очередь позволяет читателю отправиться в путешествие, уже невозможное на нашей планете. В каждом из нас живёт дух первооткрывательства. Но сейчас выходить за порог — не такое уж опасное дело: вы точно знаете, куда вас занесёт, если вы дадите волю ногам, и даже сможете заранее прикупить путеводитель и забронировать себе гостиницу с доставкой из аэропорта. Сказочная фантастика возвращает нам предчувствие огромного непознанного мира. Например, почти все романы из серии «Колдовской мир» А. Нортон или романы из «Саги о Видящих» Р. Хобб прекрасны тем, что порой вы не имеете ни малейшего представления, куда вас приведёт повествование — какие вам откроются миры за границами Эсткарпа или Горного Королевства.
— Какое фэнтези пишете Вы?
— Я, конечно, хотел стать первооткрывателем пусть вымышленного, но всё-таки полноценного мира, но больше всего меня привлекала возможность образно описать наиболее сложные периоды в жизни человека. Речь, например, о необходимости выбрать профессию, город, семью. Если в реальной жизни такой выбор может быть только один, то в моём «Эрхегорде» человек буквально раздваивается — воплощает даже самые противоречивые мечты. Основная линия всех трёх книг серии «Эрхегорд» — это история персонажа, получившего возможность опуститься в лабиринты собственного сознания и там «убить в себе» отца, которого он так не любил и в которого исподволь превращался. Всё сказочное в «Эрхегорде» — лишь художественный приём, взгляд на знакомые переживания, которые я описывал в «Солонго» или в «Городе Солнца», с ракурса, недоступного в реалистичной прозе.
— В «Солонго», да и во многих других своих книгах, Вы отправляете персонажей в путешествия. Зачем? Вы хотите привить читателям любовь к дикой природе?
— Я хочу раскрыть историю во всей её полноте, а природа, каким бы детальным ни было её описание, остаётся фоном. В любой истории важен человек и его чувства, а обстановка и окружение лишь дополняют или оттеняют их, почти никогда не обретают самодостаточность. Ведь даже в «Домике на краю земли» Г. Бестона очаровывает не природа, которой посвящены девяносто пять процентов текста, а способность человека чувствовать её очарование.
— Ваши книги – это истории подростков. Откуда у Вас знания о подростковой психологии?
— Я пишу книги, так или иначе связанные с жизнью подростков, но ни в коей мере не претендую на полноту знаний об их психологии. И в тоже время отнюдь не считаю подростков инопланетянами, недоступными взрослому понимаю. Во все эпохи переживания и проблемы людей, как взрослых, так и юных, остаются схожими. Чтобы знать что-то о четырнадцатилетних, достаточно не забывать себя в этом возрасте. К тому же, как и большинство моих знакомых, я сам во многом остаюсь подростком.
— Вам важно, чтобы в Ваших книгах подростки говорили своим особенным языком, не похожим на взрослый?
— Я всегда предпочитаю общеупотребительные литературные каноны — не из снобизма по отношения к подростковому сленгу, а из предположения, что такая речь будет понятна большему числу читателей, а значит, позволит истории раскрыться до конца.
— Вы чувствуете, что современные дети – это другое поколение, с которым не слишком просто найти общий язык?
— Изменились условия жизни, её темпы, но сами подростки в целом остались теми же, какими они были пятнадцать лет назад, когда я закончил школу. Они так же переживают и так же ищут свой путь. Поэтому сложностей в общении с ними не возникает. Да и вопросы они задают те же, что мы с моими друзьями задавали себе в этом возрасте. Например, после недавней встречи в Сургуте одна старшеклассница спросила, можно ли считать наивность слабостью. Другая старшеклассница уже в Норильске спрашивала, поможет ли литература услышать свой настоящий внутренний голос. В Иркутске, Архангельске, Ульяновске и в других городах звучат очень похожие вопросы, за которыми проглядывают узнаваемые свободолюбие или одиночество юного человека.
— Вам кажется, что подростки не изменились. А жанр приключенческого романа? Он тоже остался прежним?
— Приключенческий роман развивается, и даже между «Пятнадцатилетним капитаном» Ж. Верна и «Одиссеей капитана Блада» Р. Сабатини есть ощутимая литературная дистанция. Речь не о том, что какое-то произведение хуже или лучше написано, просто со временем меняются читательские запросы. Боцман в романе Э. Сальгари «Сокровище голубых гор» мог восклицать: «Молчи, негодный мальчишка» и говорить с капитаном и матросами так, будто они ведут беседу на великосветском рауте. Сейчас такие диалоги воспринимаются неоправданно наивными. Г. Хаггард в первых же абзацах романа «Дитя из слоновой кости» мог пересказать весь предстоящий сюжет едва начавшегося произведения. Сейчас читатель ждёт от приключенческой прозы непрестанного напряжения — долгого и сложного путешествия в неизведанное, а любая предсказуемость его отталкивает. Наконец, Майн Рид в романе «В дебрях Борнео» мог практически отказаться от сюжета и сосредоточиться исключительно на описаниях наиболее диковинных представителей флоры и фауны острова Борнео – такие описания для читателя девятнадцатого века сами по себе были увлекательным приключением. Читателю современному подобное внимание к деталям — в наши дни обыденным и широко известным — кажется излишним. Подобных отличий множество. Они не мешают и современным подросткам читать приключенческую классику, ведь она действительно хороша, однако у каждого поколения в конечном счёте должны быть свои приключенческие романы и герои.
— Вы чувствуете себя «учителем» юных читателей?
— Я не берусь поучать читателя и уж тем более не собираюсь его воспитывать. Я не учитель, не наставник. Я рассказчик. И если кого-то мои истории позабавят, а кому-то помогут сформулировать такие близкие и понятные, но прежде для себя толком не сформулированные мысли, почему бы и нет? Я делаю то, о чём так мечтал герой моей книги «Бессонница» — помогаю читателю «увидеть мир другими глазами, узнать, что есть люди, которые живут иначе, почувствовать их боль, их радость».
— Разве детская литература не должна воспитывать?
— Детская приключенческая литература строится на выборе, который делают герои, а в основе каждого выбора лежит общая мораль, нормативные представления о добре и зле. В рассказах о приключениях на первый план выходят идеи отваги, взаимопомощи, сострадания — они формируют модели поведения, которые читатель примеряет на себя. Вот и всё воспитание. Оно неизбежно, насущно, однако не играет главную роль. Главной остаётся сама история, из которой каждый может сделать собственный вывод. Ни одна книга не приведёт ребенка к мыслям и чувствам, к которым он ещё не готов.
Дебютная книга Гузели Яхиной — «Зулейха открывает глаза» — была опубликована в 2015 году, с этого времени её перевели на восемнадцать языков. Роман был отмечен литературными премиями «Большая книга» и «Ясная поляна». Гузель рассказала об экранизации книги, тонкостях работы с историческим материалом и о том, как историю о татарах воспринимают европейские читатели.
Гузель, вы родились в Татарстане, сейчас живёте в Москве, по первому высшему образованию — преподаватель немецкого языка. Получается, закономерно, что представители трёх национальностей появились в вашем первом романе «Зулейха открывает глаза»?
Да, я формировалась под влиянием этих культур. В книге я изначально планировала двух равнозначных главных героев – татарку Зулейху и русского Ивана Игнатова. Также мне хотелось, чтобы в истории появился немец. И я сразу знала, что это будет профессор казанского университета. Больше того, я даже хотела очень нагло срисовать его судьбу с настоящего российского немца Карла Фукса, это первый ректор казанского университета. Но потом мне показалось, что это будет чересчур, поэтому историю профессора Лейбе я придумала сама.
В одном из интервью вы рассказывали, что вдохновлялись историей своей бабушки, но конкретные фрагменты её биографии брать не стали. А есть ли в романе истории, сюжеты, взятые из реальной жизни?
Весь материал романа основан на мемуарах раскулаченных и прошедших через спецпоселения. Их примеров очень много на сайте общества «Мемориал». Изучив их, я обнаружила множество общих моментов – я называю их «мотивами». Например, мотив «пришли ночью и забрали» – потому что человек ночью беззащитен и не так склонен сопротивляться, как днём, или «очень долго везли по железной дороге, не могли доставить до места назначения и не понимали, куда всё-таки едут». Такие общие фрагменты биографии я включила в текст. Даже сюжет про вскармливание ребёнка кровью – это реальная история, которая произошла на самом деле, только не в 30-е годы, а чуть позже, в блокадном Ленинграде. Друга моего отца выкормила кровью его мать. Я сама знала эту бабушку. Поэтому можно сказать, что в романе много правды. Судьбы героев, конечно, вымышлены, но они основываются на реальных историях.
А в чём была ваша мотивация, когда решили взяться за такую непростую тему?
Главная мотивация – глубоко личная, я хотела разобраться в истории моей бабушки. У неё был очень суровый, стальной характер, и у нас были очень близкие, но сложные отношения. Поэтому мне было важно попробовать заглянуть в её детство, юность, чтобы лучше почувствовать, как мог сформироваться такой человек. К тому же, когда мы читаем историческую прозу или пишем её – пытаемся таким образом стать ближе к тем, кто переживал эти события.
А много ли в романе ваших личных воспоминаний, переживаний?
Первую часть романа я основывала на воспоминаниях о моём детстве, о доме бабушки и дедушки, где я проводила очень много времени – в основу легли сказки о домовых и духах, которые я слышала, обычаи, которые соблюдались в доме, и даже его декор. Например, те черепа, которые висят у Зулейхи над воротами – всё это было в доме бабушки и дедушки. Все краски для описания я брала из своего детства, художественно преобразуя их, погружая в архаичное прошлое, придавая флёр сказочности и условности.
А в наши дни ещё остались такие колоритные татарские деревни?
Сейчас жизнь в деревне очень мало отличается от жизни в городе. Все расстояния стали гораздо ближе – дороги лучше, во многих семьях появился личный транспорт. Сейчас поездка в Казань для деревенского жителя – обычное дело. А когда-то это было целое большое путешествие. Как Зулейха въезжала в Казань, от восторга и страха совершенно не понимая, где она очутилась – так же и деревенские жители оказывались в столице.
«Зулейха» была переведена уже на многие языки — не боитесь, что из-за этого теряются важные смыслы?
Понятно, что автор и роман оказываются в полной власти переводчика. Так что волноваться и рвать на себе волосы смысла нет. Здесь можно помочь, если это необходимо. С некоторыми из переводчиков мы даже не знакомы, а с кем-то складываются очень близкие, практические дружеские отношения, идёт тесная работа. Такие отношения в дальнейшем очень сильно помогают. Всё, что у меня спрашивают, я собираю в единый файл и отправляю тем, кто преступает к переводу позже. Стоит отметить, что не только я помогаю переводчикам, но и они помогают мне. Некоторые ошибки, ляпы в тексте были исправлены намного позже первой публикации именно благодаря им. Например, цветы на горшке Упырихи в одном месте у меня были васильками, а в другом – колокольчиками. И только переводчица на английский заметила это – спустя два года. Переводчики – самые внимательные и дотошные читатели в мире.
Какую обратную связь вы получили от европейских читателей?
Прежде чем её получать, порой приходится объяснять для начала, кто такие татары. В Европе ещё помнят «Тартарию» – это понятие в западноевропейской картографии объединяло огромную территорию от Каспийского моря и практически до Тихого океана. А само слово произошло от слияния двух – «тартар», глубинные слои ада, и «татары», так в средние века европейцы именовали чужие народы. В Италии сейчас тоже вышел роман, и там Зулейха как раз оказалась «тартаркой». Такие нюансы есть, поэтому приходится объяснять, что татары – это вовсе не потомки Золотой Орды, это не степняки, которые скачут с куском сырого мяса под седлом. Татары – не кочевники, а оседлый народ, мирный, живущий земледелием и совершенно не воинственный.
Что касается обратной связи, я вижу и надеюсь, что понимается, в первую очередь, история человеческая – метаморфоза героини от домашней рабыни, нелюбимой, бесправной, не умеющей общаться с людьми, до сильной женщины, которая уходит в тайгу, бьёт дичь, кормит людей и сама решает, что ей делать со своей жизнью. Это изменение от ночного горшка в руках до ружья – интересно, и оно, надеюсь, считывается.
А для вас это больше исторический роман или история личности?
Конечно, это книга о человеке. Я ничего нового в историческом плане не рассказала, ни одной новой цифры не привела. Роман – можно считать историческим, потому что он основан на исторических источниках, повествует о событиях конкретного периода в прошлом. Но главным для меня здесь было преображение героини – рассказ о жизни женщины, которая преодолевает языческое сознание и проживает вторую жизнь, полностью отличную от первой.
«Зулейху» уже поставили в Башкирском театре драмы, в екатеринбургском Центре современной драматургии, на днях выходит премьера Эдуарда Шахова в «Старом доме». Вы принимаете участие в работе над театральными постановками?
Я никак не участвую в написании пьес, сценического материала. Здесь я придерживаюсь принципа: если актёрам или режиссёру требуется моя помощь, они обращаются и всегда получают ответ. Тут очень важно не довлеть над режиссёром, не висеть над ним, не диктовать ему. Наоборот нужно идти от его потребностей, потому что родитель постановки – это, конечно, режиссёр.
У нас было очень плодотворное общение с Айратом Абушахмановым, режиссёром Башкирской драмы. До этого мы хорошо общались с Искандером Сакаевым – это режиссёр, который самым первым поставил «Зулейху», но не в виде полноценного спектакля, а как театральный эскиз. Его показали всего два раза на новой сцене МХТ имени Чехова в Москве. Эскиз был прекрасен, я совершенно влюбилась в него. Жаль, если он со временем так и не вырастет в спектакль.
А помните свои эмоции, когда узнали о том, что телеканал «Россия» планирует экранизировать «Зулейху»?
Это было радостно, несомненно. История о Зулейхе рождалась как сценарий – процентов семьдесят из него перетекло в роман. То есть больше половины романного действия решено языком кино. И мне радостно, что он был распознан профессионалами. Я читала сценарий фильма, он достаточно близок к книге. Мне жаль некоторые образы, которые ушли. Тем не менее, в фильме осталась большая часть драматического мяса.
На каком этапе сейчас работа над фильмом?
Съёмки закончены, идёт постпродакшн. Канал обещает, что осенью будет премьера. Для меня, конечно, удивительно, насколько быстро сейчас идёт производственный процесс. Но я видела, как слаженно работает группа, какие серьёзные инвестиции были вложены в декорации, актёров, в творческие решения. Я видела, что канал действительно делает спецпроект, как мы и договаривались. Поэтому приходится поверить, что за полгода можно сделать постпродакшн и выпустить фильм в эфир.
Гузель, а как ваши близкие отреагировали на такой успех романа? Всё-таки сюжет основывается и на семейной истории в том числе.
Конечно, близкие меня поддержали. Для мамы и её сестры это вдвойне волнующая история – понятно, что в романе есть образ бабушки, её дух в этой книге присутствует очень явно и очень много. Поэтому всё, что касается книги и фильма, у них вызывает волнение. Когда мы поехали смотреть декорации посёлка Семрук... Отмечу, что Сибирь снимали под Казанью, а Кама сыграла роль Ангары. Мы смотрели на сибирский посёлок, расположенный в часе езды от Казани, и, конечно, понимали, что декорации непохожи на реальный трудовой посёлок.
Но всё равно мы в какой-то мере оказались в том месте, где будто бы жила и бабушка тоже. Поэтому её присутствие всегда ощущается. Это дополнительное измерение для моей мамы и тёти.
Любители творчества Александра Лазаревича (Сеть "Нанотех", Технокосм) имеют уникальную возможность задать свои вопросы автору в офлайн-интервью. Крайний срок подачи вопросов — 25 августа. Свои вопросы можете присылать в виде комментариев под этим объявлением или в ЛС.
Работа над офлайн-интервью будет проводиться в конце августа — начале сентября.
Текст интервью будет опубликован на протяжении сентября.
В скором времени планируется открытие станицы Люси Тейлор на нашем сайте. Предлагаем её интервью, которое было опубликовано в журнале DARKER. Там же опубликован и один из рассказов писательницы — «Бескрылые твари».
Обладательница Премии Брэма Стокера за лучший дебютный роман «Безопасность неизвестных городов». Носительница титула Королевы эротического хоррора. Страстная путешественница, повидавшая немало жуткого в самых глухих местах планеты. И все это — Люси Тейлор, до сей поры известная русскоязычным ценителям хоррора лишь немногочисленными публикациями в антологиях.
Поскольку в России о вас пока мало известно даже искушенным любителям зарубежной литературы ужасов, давайте начнем со стандартного вопроса: расскажите о себе, о том, как вы пришли к тому, что стали автором хоррора?
Я начала писать даже раньше, чем вообще научилась писать. Я придумывала истории в голове и рассказывала их самой себе. Затем, когда мне было лет десять-одиннадцать, мама подарила мне колечко. Она думала, оно мне понравится, но оно не понравилось. Тогда я набралась смелости и спросила ее, можно ли его вернуть и на эти деньги купить печатную машинку. Она разрешила, и вот с тех пор я пишу.
Я всегда знала, что буду писать ужасы. Люблю страшные, жуткие истории, и чем гротескнее и кровожаднее, тем лучше. Но прежде чем я начала публиковать прозу, я десять лет писала публицистику для журналов и газет. Это хорошая практика, но было невероятно скучно. Всерьез писательством я занялась, когда переехала в Боулдер, Колорадо, в начале 90-х.
Как выходец с американского Юга, вы в своем творчестве не обошлись без влияния Южной готики. Есть ли у вас любимые авторы и произведения в этом жанре, чье влияние вы бы отметили в первую очередь?
Да, поскольку я родилась и выросла в Ричмонде, Вирджиния, меня — к худу ли, к добру ли — затянул в себя причудливый, таинственный, отрезанный от всех мир Южной готики. Помимо жизненных уроков мама и бабушка учили меня: мужчины — зло, секс — отвратителен, а женщины должны сидеть дома. К счастью, я с самого начала поняла, что меня растили сумасшедшие.
К писавшим Южную готику и повлиявшим на меня я прежде всего отнесла бы таких писателей как Джойс Кэрол Оутс, Фланнери О’Коннор, Гарри Крюс, Кормак Маккарти и Юдора Уэлти.
Нетрудно заметить, что в ваших произведениях чаще фигурирует реалистичный ужас, чем сверхъестественный. А каковы ваши любимые приемы запугивания читателя?
На самом деле в последние годы сверхъестественный ужас интересует меня больше, и я чаще пишу о нем. В целом же элемент неожиданности имеет огромное значение, и я считаю, что важно оставлять недосказанность, чтобы заставить читателя представлять картину самому. Гораздо страшнее лишь намекать на какие-то жуткие подробности, чем отдельно расписывать каждую каплю крови.
В вашем последнем на сегодняшний день сборнике «Роковые путешествия» (Fatal Journeys) представлено одиннадцать рассказов о путешественниках, столкнувшихся с чем-то ужасным. Все ли описываемые в книге места реальны? Могли ли эти истории происходить на самом деле?
Вообще, я посетила все страны, описанные в сборнике, кроме Папуа — Новой Гвинеи (рассказ «Сангума» (Sanguma), которую я, тем не менее, подробно изучила. Могли ли они происходить на самом деле? Может быть. История о серийном убийце, «Высокий, Могучий и я» (The High and Mighty and Me), определенно могла произойти в реальной жизни. И «Как умирают настоящие мужчины» (How Real Men Die), вылившаяся из слов моего бывшего мужа о том, как он хотел бы умереть. Да и «Вечное лето» (Summerland), если вы верите в физическую связь между близнецами.
Прежде чем перевоплотиться в писателя ужасов, вы трудились автором путевых очерков. Расскажите подробнее о вашей работе на этом поприще.
Я люблю путешествовать, но не была в восторге от путевых очерков, где требовалось описывать множество фактов и, на мой взгляд, скучных подробностей. Хотя эта работа позволила мне посетить кое-какие великолепные места. Например, Галапагосские острова, Колумбию и Гватемалу. А еще я познакомилась со многими интересными людьми, в том числе с таким же автором-путешественником из Нью-Йорка, который оставался моим близким другом почти тридцать лет.
В самой же этой работе мне недоставало творческой свободы. Я могла писать о ресторане в Кито, когда на самом деле хотелось придумать историю о заколдованной iglesia [церкви (исп.) — здесь и далее прим. ред.] или женщине под чарами bruja [ведьма (исп.)].
Как страстный путешественник и по совместительству автор хоррора, вы наверняка можете отметить несколько особенно жутких мест на планете. Поэтому не можем не спросить: какие из них, по-вашему, наиболее впечатляющие и почему?
Я провела день в восточном Берлине, еще до падения стены, и это было страшновато, прежде всего потому, что жила я тогда в западном, и они были полными противоположностями друг друга. В восточном Берлине начала 70-х было очень мрачно и темно. А несколько лет назад, путешествуя по побережью Западной Африки, я побывала в сенегальской тюрьме, где раньше содержали рабов перед отправкой в Америку. Увидеть «дверь, откуда не возвращаются», через которую их выталкивали на корабли, были поистине жутко и незабываемо.
Но единственным местом, которое повергло меня в настоящий ужас и смятение, оказался Бали (да, знаю, все любят Бали), но когда я была там (конец 80-х), остров кишел голодными собаками. И казалось, их никто не замечал или никому не было дела — ни местным, ни туристам, набивавшим себе животы в закусочных. А я безумно люблю животных и считаю, что они гораздо ближе к Богу, чем мы. Зрелище их неимоверных страданий и чувство собственной беспомощности разбили мне сердце.
И хочу подчеркнуть: такой ужас я просто не в силах вынести. Тогда я поменяла билет, чтобы улететь в Гонконг на несколько дней раньше.
В России очень любят спрашивать зарубежных гостей о нашей стране. Вот и мы не можем удержаться: бывали ли вы в наших краях? Или хотели бы побывать?
Я бы с удовольствием посетила Россию! Как-то даже выбирала круиз по побережью Норвегии с завершением в Киркенесе и подумывала после этого слетать из Осло в Москву. А еще меня всегда восхищала идея проехать по Транссибирской магистрали.
Конечно, как вы наверняка знаете, политическая обстановка сейчас напоминает что-то среднее между цирком и шоу ужасов. Если она ухудшится, мне, может быть, станет затруднительно уехать обратно. (Шучу: я продолжу путешествовать, но уже нацепив значок: «Не вините меня. Я голосовала за другого кандидата».)
Еще в начале писательской деятельности вас нарекли Королевой эротического хоррора. Помогал или мешал вам этот титул в дальнейшем? Насколько влиял на творчество — ведь вы зачастую выходите за рамки эротического хоррора? Менялось ли собственное отношение к титулу?
Я никогда не рассматривала этот титул, данный мне редактором Стэном Талом [Редактор антологии «Необычный секс и другие преступления страсти» (Bizarre Sex and Other Crimes of Passion, 1994)], иначе как средство маркетинга. В этом смысле я отношусь к нему нормально. Есть еще множество женщин, пишущих фантастическую эротику. Я, несомненно, внесла свой вклад в эротический хоррор и продолжаю это делать (среди последних работ — «Мотыльковое безумие» (Moth Frenzy) и «Мертвые посланники» (Dead Messengers)), но я больше не ограничиваю себя хоррором именно с эротическим уклоном. Хотя и считаю, что секс и хоррор тесно связаны друг с другом, из-за чего бывает трудно не добавить немного того трепета, что вызывает секс, даже если сама история вовсе не эротична.
Ваша книга «Безопасность неизвестных городов» (The Safety Of Unknown Cities) получила Премию Брэма Стокера в номинации «Лучший дебютный роман». Пожалуй, это самое известное ваше произведение, так что давайте представим, будто ее решили экранизировать. Кого бы вы выбрали в качестве режиссера и актрисы на главную роль?
Гильермо дель Торо и Нуми Рапас.
Как автор хоррора с более чем двадцатилетним стажем можете ли вы отметить изменения, произошедшие в жанре за это время? Многие ли из них идут на пользу?
Пожалуй, с годами ужасы стали гораздо более навороченными, даже элегантными и наводящими на размышления (здесь приходят на ум такие авторы, как Кейтлин Кирнан, Джемма Файлс, Джон Лэнган и Лэрд Баррон). Но что касается широкой публики, то, к сожалению, ее познания в жанре весьма ограничены и ей известны лишь имена первой величины. К тому же она по умолчанию предполагает, что если вы пишете ужасы, значит, у вас на каждой странице — кровавая баня и подростки, которых преследуют и убивают. Каким-нибудь мерзким способом после обязательной сексуальной сцены. Если бы это было все, что есть в хорроре, я не стала бы его ни писать, ни читать. Люди зачастую не осознают многообразия и достоинства литературы ужасов.
Что вы больше всего цените в жанре ужасов? Почему любите его писать? И почему читать?
Я полюбила хоррор еще тогда, когда впервые открыла его для себя в детстве. Я хочу ощущать страх и даже ужас в «безопасном» окружении, где я всегда могу прервать чтение и сделать глубокий вдох, если понадобится. Мне нравится косвенно переживать жизнь серийного убийцы или смерть его/ее жертвы. Мне нравится играть с реальностью так, чтобы что-то будничное, обыденное пропитывалось ужасом и опасениями.
Мир очень страшен. Я не раз испытывала настоящий страх, и мне это никогда не нравилось. Пусть лучше меня захватит страх «понарошку», который создам сама или который создадут другие писатели.
Поскольку ваши произведения издавались в России лишь мельком и то уже давно, большинству читателей еще только предстоит познакомиться с вашим творчеством. Какие из ваших произведений вы бы посоветовали для первого знакомства тем, кто читает в оригинале, или, может быть, российским издателям?
Два моих любимых рассказа — «В пещере утонченных певцов» (In the Cave of the Delicate Singers), опубликованный на сайте Tor.com в июле 2015 года, и «Мотыльковое безумие», который выйдет в антологии «Расслоение кожи» (Peel Back the Skin) издательства «Grey Matter Press» в июне 2016-го. Я была бы рада, если бы их перевели на русский язык. А тем, кто читает по-английски, я бы посоветовала сборник рассказов «Роковые путешествия».
А над чем вы работаете сейчас?
Сейчас я пишу повесть о девушке, пытающейся выжить в постапокалиптическом мире, затопленном водой и страдающем от эволюционных изменений. Также я планирую принять участие в паре антологий и написать вступление к новому изданию «Безопасности неизвестных городов», которое выйдет в «Overlook Connection Press» с иллюстрациями известного хоррор-художника Гленна Чедборна.
Читатели, желающие узнать больше о моей текущей работе, могут посетить мой веб-сайт lucytaylor.us.
Начиная писать «Архив буресвета», вы планировали его таким длинным? Или история выбрала собственный путь?
БС: Планировал. Я всегда хотел написать большой цикл. Я вырос на книгах Роберта Джордана и других авторов, которые писали большие эпики. Мои первые книги были одиночными или трилогиями, потому что я считал, что так читателям будет легче познакомиться с моим творчеством. Трилогия или одиночный роман — лучший способ познакомиться с автором. Так я даю им понять, что могу закончить книгу. Но в глубине души я всегда хотел написать большой цикл и много лет планировал «Архив буресвета».
Хорошо, значит, одиночный роман «Город богов» и цикл «Рожденный туманом» предназначены для затравки…
БС: Да, или «Сокрушитель Войн» («Убийца Войн»), который тоже является одиночным романом. Я специально начал с книг попроще. А с «Архивом буресвета» вам придется мне довериться. Потому что это большой цикл и, кроме того, в него намного сложнее вчитаться. Там много персонажей, очень непростой мир.
Думаю, это хорошая идея. Потому что, когда потенциальный читатель приходит в книжный магазин и видит первый том «Архива буресвета» («Путь королей»), а потом гуглит его и оказывается, что больше шести книг еще не написаны…
БС: Я люблю большие циклы, но я вырос, читая их, и знаю, как раздражает ждать-ждать-ждать… И я подумал, что лучше начать с циклов наподобие «Рожденного туманом», который уже закончен. Таким образом, знакомясь с моим творчеством впервые, вы можете прочесть завершенную историю, а не браться за неоконченный цикл.
«Архив буресвета» — очень сложная и незаконченная история. Как вы все отслеживаете? Существует нечто вроде «Рошарского словаря»?
БС: У меня есть своя Вики и постоянный редактор. Ее зовут Карен, и она потрясающая. Ее задача состоит в том, чтобы каждый раз, когда я пишу книгу, вносить всю информацию из нее в Вики, чтобы я мог по ссылкам найти все, что написал раньше. Также она сравнивает все вновь написанное с тем, что я уже написал, и говорит: «Нет, в той книге у него голубые глаза» и все такое. Именно она ведет хронологию событий для каждой книги и следит за тем, чтобы я не отводил на какое-то событие слишком много дней и тому подобное. Она чудесная. И эта Вики огромная, просто гигантская. Еще до того как я передал ее Карен, она уже была длиннее «Пути королей», а сейчас… да, еще длиннее. Фанаты пока не могут ее увидеть, потому что там много спойлеров, но надеюсь, что впоследствии мы что-нибудь придумаем.
От чьего лица вам нравится писать больше всего? У вас есть любимый персонаж?
БС: У меня нет любимчиков. Роберт Джордан как-то ответил на этот вопрос: «Мой любимый персонаж тот, про которого я сейчас пишу». И мне нравится этот ответ. Сейчас я пишу от лица Венли для четвертого тома, так что пока мой любимый персонаж — она. Но я стараюсь не заводить любимчиков. Когда я пишу от чьего-то лица, это должна быть самая важная история на данный момент. Каждый персонаж – это сочетание качеств, присущих мне и совершенно чуждых. Сложите все вместе, и получите то, как я пытаюсь исследовать мир глазами персонажа.
Хорошо. Но, может быть, есть персонажи, от лица которых писать легче?
БС: Да, некоторых писать чуть легче. Мне легче писать персонажей, которые хорошо себя понимают. Например, Ясну, которая знает мир и знает, что делает, писать несколько легче, чем кого-то вроде Каладина, который потерял себя…
А легко ли писать Шаллан со всеми ее личностями?
БС: С Шаллан сложнее, потому что в ней уживаются трое разных людей, и это непростая задача. Она видит мир с трех разных точек зрения, это забавно, но сложно писать.
Из второстепенных персонажей мне очень нравится Камень из Четвертого моста. Почему вы сделали его поваром, который не желает сражаться?
БС: Когда я описываю персонажей, мне хочется узнать, кто они, и хочется, чтобы они были немного самостоятельными, имели возможность принимать решения и менять мир вокруг себя. Как писатель я в большей степени планировщик. Мне нравится иметь четкий план. Но если слишком методично ему следовать, план начинает казаться пресным, поэтому я позволяю персонажам расти и становиться теми, кем они хотят. Камень один из таких персонажей, как и Лоупен. Когда я начал их писать, мне пришлось разрешить им быть такими, какими они хотели, а не только такими, какими я их запланировал. И вот он повар, потому что он такой, стал таким, когда я рассказывал его историю. Мне нравится, когда люди не всегда вписываются в собственную культуру, потому что все мы не идеальные представители своей культуры. И поэтому мне очень интересен человек вроде Камня, который отличается от принятых в этом мире представлений о его народе. В идеале у него будет своя повесть, как «Гранетанцор».
Каждый из ваших миров занимает свое место в космере. Значит ли это, что персонажи из разных миров могут встретиться?
БС: Да, могут. Меня спрашивают, не делаю ли я из космера подобие вселенной Марвел, но я смотрю на это иначе. Тут дело больше во взаимодействии различных культур, вот чего я хочу, а не взять этого персонажа из этой книги и вот этого из другой… Но некоторые персонажи будут взаимодействовать в дальнейшем. Моя цель в том, чтобы показать, как эти культуры со временем завоюют космос и будут взаимодействовать в интересной галактике. Вот к чему я хочу прийти в итоге. Так что это больше похоже на вселенную «Звездных войн», чем на Марвел.
Если по «Архиву буресвета» снять фильм, есть у вас любимые актеры для своих персонажей?
БС: С удовольствием увидел бы Дэйва Батисту, он играет Дракса в «Стражах Галактики». У него очень подходящая внешность, я смотрел его интервью и думал: «Это Далинар». Я бы хотел, чтобы он сыграл Далинара. Если вы видели его только в роли Дракса, то не найдете сходства. Но если посмотрите его интервью, он очень интересный человек, мне очень нравится, как он говорит и как выглядит. Так что, думаю, он был бы отличным выбором.
Есть у вас на примете кто-нибудь на роль, например, Шаллан?
БС: На роль Шаллан у меня никого нет. На самом деле я не думаю про актеров, когда пишу своих героев. Это больше как «тот актер мог бы подойти». Мне даже сложно представить многих обитателей Рошара, потому что рошарцы этнически совсем не похожи на землян, так что… В нашем мире маловато рыжих азиатов. Я не представляю, как выглядит наполовину ирландец, наполовину японец — таких актеров немного. А Шаллан у меня в голове именно такая.
Вы хотите, чтобы по этому циклу сняли фильм?
БС: Очень хочу. Я думаю, что снять фильм по «Архиву буресвета» сложно, наверное, лучше подойдет формат сериала. Мне кажется, что из «Рожденного туманом» получится отличный фильм, и я бы хотел его увидеть. Думаю, следующий год станет показательным, потому что готовится к выходу «Колесо времени», идет работа над «Именем ветра», планируются сериалы по «Нарнии» и «Ведьмаку». И если эти проекты станут популярными, то, скорее всего, наши шансы сделать сериал или фильм возрастут, поэтому я очень надеюсь, что все получится. Сейчас у нас всего две удачные адаптации фэнтези: «Игра престолов» и «Властелин колец». Если появятся еще, это поможет.
Где бы вы хотели жить? На Скадриале, обладая умениями алломанта, или на Рошаре со спреном?
БС: Наверное, я бы выбрал Скадриал, у них быстрее появится лапша быстрого приготовления и интернет. Рошару до такого еще далеко. Мне нравится электричество и кондиционеры. Конечно, на Рошаре есть буресвет, что почти то же самое. Для простого обывателя я бы выбрал Скадриал, но если вы пообещаете, что я стану Сияющим рыцарем, то склоняюсь к Рошару. Однако если без суперспособностей, то определенно Скадриал.
И наконец, несколько общих вопросов. Какую книгу вы прочитали последней? Она вам понравилась?
БС: «Правда» Терри Пратчетта. Я обожаю Терри Пратчетта. После нее я взялся за книги моих студентов, надо было с ними закончить, потому что на подходе уже следующая партия. В общем я прочитал много студенческих работ и «Правду».
Любовь к чтению вам привила учительница. Поскольку я тоже учитель, мне это интересно. Что бы вы сказали детям или себе тогдашнему о значении книг и чтения?
БС: Я бы сказал, что книги — как обувь. Не каждая книга подойдет конкретному человеку. И если вам попалась неудобная обувь, вы можете решить: «Мне просто не нравится обувь. Я больше не буду ее носить». Но на самом деле, если вы найдете для себя правильную книгу, она сделает вашу жизнь намного лучше, как удобная пара обуви. Поэтому, даже если до сих пор вам не нравилось читать, вам просто пока не попалась правильная книга. Пробуйте, ищите их, и они изменят вашу жизнь.
И последний вопрос: где вам лучше всего пишется?
БС: Мне нравится устроиться в мягком кресле с ноутбуком, задрав ноги, или за письменным столом. Хорошо включить какую-нибудь классную музыку, что-нибудь эпическое инструментальное, положить в стакан с водой побольше льда и чтобы меня оставили одного. И неплохо, если вид из окна на океан или что-нибудь крутое и величественное.
Вопросы для иллюстратора Айзека Стюарта
Как организована работа над картами? Вы читаете книги и рисуете то, о чем прочитали? Или вам присылают набросок или заготовку?
АС: Мы пробовали по-разному. В самом начале Брендон как-то прислал мне рисунок, который он сам нарисовал на компьютере (БС: просто ужасно!), и этого было достаточно. И после я прочитал книгу и во время чтения делал наброски. Сейчас я читаю книгу и что-нибудь попутно рисую, приношу это Брендону и говорю «Подходит?», и потом мы вместе доводим рисунок до ума. Иногда подгоняем текст под карту. Иногда текст и карту — под то, что у Брендона в голове.
Сколько промежуточных вариантов проходит карта до того, как будет готова окончательно?
АС: Зависит от карты. Некоторые я показываю Брендону, и он говорит «Подходит», некоторые возвращаются ко мне несколько раз, если нам нужно исправить текст или свести воедино концы и подогнать под это карту — тогда работы гораздо больше.
Вы работаете по старинке карандашом? Или только цифровыми средствами?
АС: Мне нравится и то, и другое. Все зависит от того, где я нахожусь. Часто у меня с собой блокнот, и если в голову приходит идея, я ее зарисовываю. Однажды мы сидели на фортепьянном концерте, и я рисовал в блокноте, потому что, если бы вытащил iPad, с ним захотели бы поиграть мои дети. Хотя иногда они хотят поиграть и с моим блокнотом. Но это менее вероятно. В общем, если я рисую что-то в блокноте, то потом сканирую и дорабатываю в цифровом виде. С некоторыми набросками проще в цифре, потому что можно стереть неудачный штрих и, если нужна симметрия, для этого есть специальные инструменты. Но хорошо иметь какие-то материальные штуки, чтобы показать другим идею, и покупать их тоже приятно. Так что блокнот всегда пригодится.
[БС: Когда я впервые его увидел, он что-то рисовал. Мы были в одном из тех ресторанов, где на столе лежат бумага и восковые карандаши, и спешили на выход. Я увидел его и сказал: «Вы классный художник. Хотите что-нибудь нарисовать для моих книг?»]
АС: Было забавно: я рисовал лицо, а он сказал: «Хотите порисовать карты?» А я фэнтезийных карт никогда прежде в свободное время не рисовал. Но я иногда рассказываю, что нашел работу благодаря каракулям. Никогда не думал, что это случится, потому что, еще когда мне было восменадцать и я сидел на уроке химии и выводил всякую всячину на полях тетради, говорил себе, что пора прекращать, никуда это не приведет. Однако в действительности каракули обеспечили меня работой.
Какие карты вам нравится рисовать больше всего?
АС: Я обожаю в картах четкие графические формы. Это не совсем про симметрию, мне нравятся крупные фигуры и что можно их детализировать.
облако тэгов
