В этой рубрике мы станем публиковать статьи только о редких и коллекционных изданиях. Разумеется, для таких статей особое значение имеет визуальный ряд, поэтому просим авторов не забывать снабжать свои тексты иллюстрациями.
Писатель фантаст Кейт Лаумер (1925-1993) служил в военно-воздушных силах США (1944-45, 1953-56, 1960-65), и после отставки сохранил страсть к полётам на всю жизнь. Перейдя на дипломатическую работу и переехав в Бирму (1956-59), он перестал пилотировать самолеты, но занялся авиамоделизмом и начал строить простенькие модели летающих аппаратом с микроскопическими бензиновыми двигателями. Отслужив три года в госдепартаменте в Бирме, Лаумер вернулся домой.
Кейт Лаумер жил на крохотном полуострове площадью два акра (80 соток), на озере в округе Эрнандо (Hernando County) недалеко от Вики-Вачи (Weeki Wachee, штат Флорида), который достался ему от отца, скупавшего болота и неугодья в 1940-х годах.
Лаумер рассказывает мне (Ч.Плэтту), как он поселился здесь. Его отец после Второй мировой войны очень дешево купил большие участки земли во Флориде и стал миллионером на рынке недвижимости. Когда Лаумер решил, что хочет построить дом своей мечты, его отец предоставил ему идиллический участок в нетронутой цивилизацией сельской местности, окруженный с трех сторон озером. Здесь, практически на острове, Лаумер руководил строительством по своим чертежам — он получил образование архитектора. За каждым окном вода, а за ней дикая местность.
Примерное месторасположение показано стрелочкой, севернее Тампы.
Кейт Лаумер, имея в распоряжении пространство, сарай, инструменты, деньги, страсть к творчеству и рукоделию, сначала строил собственный дом, потом занимался ремонтом автомобилей (Чарльз Плэтт рассказывал что 1982 году насчитал у Лаумера 38 однотипных машин Mercury Cougar образца 1968 года, ржавых и поломанных, которые Лаумер восстанавливал), потом строил лодки. Одним из самых ярких его увлечений было авиамоделирование.
Он живет в дикой, пустынной местности. Я еду по грунтовой проселочной дороге, усеянной мелкой бледно-серой пылью, среди чахлых деревьев и болотной травы. На телефонных столбах протянут единственный провод, и на нем сидит одинокая птица. Наконец я сворачиваю на подъездную дорожку, ведущую к его дому. И вот странное, загадочное зрелище: вход почему-то отмечен двумя помятыми автомобилями «Мерькюри Кугар» 1968 года выпуска, брошенными здесь со спущенными шинами, с порядковыми номерами, начертанными черной краской на ржавых крышах.
Ближе к дому — это современное здание на просторном участке земли — я обнаруживаю еще несколько таких же старых «Мерькюри Кугар», припаркованных сбоку от подъездной дорожки; плюс еще несколько в гараже на три машины; и еще больше — на лужайке позади дома. Всего там никак не меньше тридцати машин, все одного года выпуска и одной модели, все ветхие и пронумерованные черной аэрозольной краской.
... десятки брошенных «Меркюри Кугар», которые он собрал, являются странной частью этой одержимости совершенством. Он довольно туманно рассказывает о том, как и с чего началась эта коллекция, но определенно знает, что собирается делать с ней. Как только он восстановит силы, он починит их все до единого. Они у него будут "как новые или даже лучше". Он говорит мне, что всего здесь тридцать восемь машин, и показывает мне несколько эмблем с капота и накладку приборной панели, которые он уже снял и заново хромировал. "Это позволяет чем-то занять свои мысли, когда я не думаю..."
В период с 1956 по 1962 годы Кейт Лаумер опубликовал два десятка проектов в журналах Air Trails, Model Airplane News, Flying Models, British Aeromodeller. В 1960 году он опубликовал книгу на эту тему: "How to Design and Build Flying Models" (Как проектировать и строить летающие модели). Более поздние проекты представляли собой в основном свободно летающие самолеты с двигателем и обладали причудливым шармом и соответствующими названиями, такими как "Близнец Лиззи", "Лулла-Би". Его чертежи до сих используются любителями для постройки действующих самодельных самолётиков.
Обложки журналов по авиамоделизму тех лет. Нечто вроде аналогов "Моделист Конструктор" и "Юный техник" с приложением "ЮТ для умелых рук", только с более узкой тематической специализацией:
Обложка книги Кейта Лаумера с чертежами моделей самолетов:
Приложение: файл 11.zip содержит десять схем разных моделей самолетов в ПДФ, и перепечатку книги, сделанную в 2015 году. Все материалы на английском языке.
В 1973 году московское издательство "Изобразительное искусство" выпустило комплект почтовых открыток с репродукциями картин художников Алексея Леонова, Андрея Соколова под названием "В глубинах Вселенной". Тираж набора 150 тысяч экземпляров, и встретить его у букинистов несложно. Но тем не менее можно наткнуться и на современный цветной репринт, сразу выделяющий излишней белизной бумаги и более плотным картоном открыток, из-за чего пачка новодела в три раза толще старого родного оригинала.
При ближайшем рассмотрении выясняется что репринт, изготовленный на новой технике, значительно уступает оригиналу полувековой давности как в части цветопередачи так и по не менее важному параметру — детализации изображений. Причем разница настолько бросается в глаза, что её можно узреть даже на простейших домашних фотографиях, представленных ниже.
Три набора, слева направо, 1 и 2 — оригинальные, 3 — новодел. Надо конечно признать что и у оригинальных наборов цветоперадача весьма пляшет от экземпляра к экземпляру.
Картинка "Старт "Востока"". Цвета старых откыток блекловаты, но детализация более мелкая, это видно по разведенным фермам стартового стола. У новодела ажурные конструкции прости слиплись в единый черный монолит.
Картина "Утро в космосе". Открытки 1973 года отличаются по сочности цветов, номер 2 существенно ярче номера 1, но новодел номер 3 — цвета хоть и яркие, но плоские, без полутонов, как в дурном флэт-дизайне.
Открытка ""Полдень" планеты двух солнц". Номер 1 темнее номера 2, а номер 3 — темнее старых открыток до такой степени что даже пропадает гало от правого солнца, а в тени кристалла морозобойные ячейки застывшей лавы-чешуи вообще сделались невидимыми. Может для сканирования была использована открытка по качеству как номер 1 а не номер 2.
"В кратере Марса". Новодел я вообще убрал из сравнения, потому что даже на исходниках 1973 года видны сильные различия. Верхняя открытка бледновата, нижняя сочнее, но за счет перелива краски на нижней открытке смазаны все мелкие детали — кактусы, скафандры, гусеничные траки вездехода.
Вывод неутешительный. Даже для любительских изданий требуется не просто хорошее сканирование старых открыток и альбомов, а тщательный выбор из нескольких экземпляров одного и того же издания, по той причине что многотиражная полиграфия прошлого века давала большой разброс по качеству воспроизведения. Для изданий же профессиональных необходимо фотографирование непосредственно оригиналов картин. Право слово, бесполезно делать например альбом репродукций, отталкиваясь от крошечных открыточек размером 6 на 9 сантиметров, тогда как настоящая картина — размером метр на полтора.
Мы говорим «польская фантастика», подразумеваем — Лем.
Якобы Маяковский
Услышав «польская фантастика» у отечественного читателя в памяти, скорее всего сразу же возникнет имя бессмертного Станислава Лема. Конечно, польская фантастика живет (жила?) под сенью пана Станислава, также как отечественная под константой АБС.
Но мне, советскому читателю, польская фантастика не казалась такой уж единоличной и монополизированной. Вспоминаются имена таких авторов, как Жулавский, Фиалковский, Зайдель, Борунь. Время от времени издавались хорошие антологии польской фантастики: «Случай Ковальского» (1968), «Вавилонская башня» (1970), «Симпозиум мыслелетчиков» (1974), «Операция «Вечность» (1987). Всё это было интересно читать!
Я не знаток, но по ощущениям, могу уверенно говорить о том, что польская фантастика существовала, как явление и была знакома советскому читателю. И вдруг, с обрушением Союза и Варшавского договора, на читателей хлынул настоящий вал англо-американской фантастики – подумайте – так было не только у нас, но и у поляков.
Что же сегодня представляет польская фантастика? Да, все мы знаем имена Анджея Сапковского и Яцека Дукая, это как бы намекает, что польская фантастика не умерла после обрушения совка. Но, что собой на самом деле представляет современная польская фантастика? Как и почему она недавно вновь пришла к нам? Как чувствует себя на Западе? Почему Яцек Дукай не пущает "Лёд" в русско-, да и англоязычные просторы?
Очень интересно было послушать обсуждение подобных вопросов в подкасте «Мира фантастики». Кстати, немало нового можно узнать об издательской и редакторской кухне от сотрудников издательства АСТ, Алексея Ионова и Николая Кудрявцева, поучаствовавших в этом выпуске.
И что особенно заинтересовало, это интрига в конце подкаста – поднятая тема национальной фантастики – французской, итальянской, турецкой, китайской (не важно какой именно).
Этот текст — выдержка из немного переработанного текста Воспоминаний, изданных в сетевом журнале «Заметки по еврейской истории» в 2014г. №№2-3,4 (50-51) и посвященных истории физ-мат олимпиад и их Новосибирского варианта, физ.-мат. школы и университета.
Корни
Как многие, я мало знаю историю своей семьи. В своё время спросить не догадался, а теперь уже некого. Совсем немного знаю про поколение дедов, и не очень много о следующем поколении.
Говорят, что наша фамилия происходит из швабского (? баварского) городка Гюнзбург (GÜnzburg).
Знаю – родители мои не могли бы встретиться – когда бы не революционный вихрь, и в этом смысле я – дитя революции, о которой сверх этого говорить с сочувствием не могу.
Гинзбурги-деды
Семья Гинзбургов жила в Белоруссии (Витебск, Могилёв, Минск). Дедушка Иосиф Файвелевич Гинзбург (я знал его как Иосифа Павловича) (1874-1952) был родом из с.Усвят, ныне Псковской области, упоминаемого в летописях с 1021г. наравне с Витебском. В 1939г. евреи составляли примерно четверть населения поселка. В молодости он гонял плоты по Западной Двине. В начале века семья жила в Витебске, неподалеку от ратуши в одном из дорогих городских кварталов, затем – в Могилеве. В 1907-1908 г. семья переехала в Минск, дедушка работал в скобяной лавке (или владел ею). Переехав в Москву в 1918-19г., стал работать в газете «Известия», где считался самым грамотным наборщиком. Дедушка был среднего роста, но видимо довольно красивый мужчина.
Бабушка Анна Хая-Двойра Лейзеровна Тёмкина (я знал ее как Анну Лазаревну) (1879-1948) была небольшого роста и, помнится, не толстая. Она умерла от рака. Говорили, что её брат или племянник был секретный химик высокого ранга. Я никогда не видел его.
В Москве дедушка с бабушкой жили в коммунальной квартире на первом этаже дореволюционного многоквартирного дома (видимо, здесь были уплотнены какие-то буржуи) на Малой Бронной д.16 кв.26 в комнате, по моим воспоминаниям, примерно 2,5×(6-7) м. В квартире была ванна с газовой горелкой и, приезжая в гости в конце войны и после неё, мы – дети их сына Файвеля — обычно мылись в ней. Вскоре после войны они стали пенсионерами, пенсии были ничтожными, и они подрабатывали в какой-то артели, где участвовали в изготовлении тряпичных кукол – вставляли этим куклам глаза – пара бусинок на проволочке. Кроме того, им помогал сын Лазарь.
Гинзбурги – папино поколение
В семье Иосифа Файвелевича Гинзбурга – Анны Хаи-Двойры Лейзеровны Тёмкиной было 4 сына, Лазарь (Лейзер), мой папа Файвель, Саул (Шевель), Давид (Додик) и дочь Сарра (Соня). Все они получили хорошее образование, для старших начавшееся еще до революции.
● В 1903г. в Витебске родился Лейзер, ставший известным как писатель Лагин (ЛАзарь ГИНзбург) – для меня дядя Лазарь. Он учился в реальном училище и окончил его(?) в 1919г. Участвовал в Гражданской войне. Занимался организацией комсомола в Белоруссии.
В 20-е годы он писал стихи, его благосклонно оценивал Маяковский. Он вспоминал об этом позднее; «Говоря откровенно, у меня имеется немалая заслуга перед отечественной литературой: например, я вовремя и навеки перестал писать стихи».
Немного проучившись в консерватории (на вокальном отделении), в 1925 году он окончил отделение политэкономии Института народного хозяйства имени Маркса в Москве. В 1930-33г. он учился в Институте Красной Профессуры. До конца жизни он вспоминал, что был приглашен на какую-то вечеринку, но по случайной причине не пошел. Все участники впоследствии сгинули, а он остался жив. Страх в его душе сохранился на всю жизнь.
В середине 30-х годов он был заместителем главного редактора журнала «Крокодил» и был женат на одной из первых московских красавиц Татьяне Васильевой. Они разошлись в 1945г.
По рассказу Татьяны, который я услышал в последние дни жизни дяди Лазаря (в 1979 г.) вернувшийся в 1938г. из Испании в Москву главный редактор «Крокодила» Михаил Кольцов, видимо, чувствовал, что его скоро арестуют. Он решил спасти двух своих близких людей, брата — известного художника-карикатуриста Бориса Ефимова, и своего заместителя по «Крокодилу» Лагина. Для этого он устроил их в длительную поездку на Шпицберген, а затем по Северному Морскому пути. (По другим сведениям, эту поездку Лагину устроил председатель ССП А.А. Фадеев – в благодарность за первую рецензию на роман «Разгром».) По воспоминаниям Татьяны, во время их отсутствия в Москве к Лагину неоднократно приходили с вызовом на допрос – с интервалом в 2-3 дня, потом Кольцов был расстрелян, а про них забыли.
В пути было скучно, и дядя продолжил сочинение своей лучшей книги «Старик Хоттабыч», известной до сих пор. Впечатления от поездки по северным морям остались в тексте книги.
"В «Низких истинах» Андрей Кончаловский рассказывает:
«После войны в Москве были три самые красивые женщины, и всех звали
Татьянами». Кого конкретно имел в виду режиссер? Прежде всего – Татьяну Лагину. Фотографа, фоторедактора в АПН, талантливую, с утонченными чертами лица. Когда жена Лазаря Лагина ушла от него к пресс-атташе югославского посольства, дочери Наташе было девять лет, и новый возлюбленный ее матери предложил всем вместе уехать в Югославию. Но Тито в это время поссорился со Сталиным, и красавица Татьяна оказалась на распутье: Лазарь Иосифович отказался отпускать Наташу, а в «органах» прозрачно намекнули: не уедете – посадим. Бывшую жену спас другой брак – с четырежды лауреатом Сталинской премии писателем Николаем Виртой.
Со вторым отчимом Наталье Лазаревне повезло меньше, чем с первым, а когда появился детдомовец Саша, взятый четой на воспитание, Наташе, с ее взятым напрокат пианино, жить стало просто негде, и она вернулась к отцу. Интересно, что впоследствии Лазарь Иосифович умолял отдать ему Сашу – приемного ребенка неверной жены, которого полюбил как родного.
Увы, уговорить не удалось. Татьяна Лагина еще раз побывала замужем, и
вновь ненадолго. В конце концов она осталась одна, и Лагин ее не оставил, напоминая дочери: «Зайди к маме, ей нелегко».
После долгого перерыва я встретился с Татьяной Лагиной (Васильевой) в последние дни жизни Л.И. в 1979 г., когда он лежал в больнице после инсульта, а я приехал зачем-то из Новосибирска. Она рассказала мне некоторые эпизоды из их прошлого.
Она вспоминала, как однажды в конце 30-х утром к ним постучались.
— Лагин? — Поедете с нами.
Одна из первых московских красавиц может задавать вопросы даже этим людям.
— Куда вы везёте моего мужа?
— В сторону Лубянской площади.
— Подвезите меня на работу.
На работу её подвезли. Придя в редакцию, где она тогда работала, она сказала работавшему там поэту Долматовскому:
— Женя, Лагина взяли.
Вечером он оказался дома. Его брали готовить праздничное оформление Красной площади к 7 ноября.
Так ОНИ шутили.
В декабре 1936г. у Лагиных родилась дочь Наташа. Ныне она – музыкальный и театральный критик.
Однажды я рассказал дяде Лазарю недавно услышанную, как анекдот, сказку Щедрина такого содержания. «В одной норе жила кротиха. Она говорила кротёнку – вот вылезешь из норы и увидишь: слева помойка, справа выгребная яма, прямо – мусорная куча. И всё это ты должен любить. — Почему, мама? – Потому что это – твоя Родина». Я выразил уверенность, что в советское время эту сказку не печатали. Он возразил, что сказка была напечатана в полном собрании сочинений Салтыкова-Щедрина, вышедшем перед войной под его редакцией.
В войну дядя Лазарь служил военным корреспондентом на Черноморском флоте. От этого времени остались повесть «Броненосец Анюта» и изданная сначала на идиш книга «Мои друзья черноморцы», посвящённая памяти брата – моего отца. Вскоре после войны он подарил мне коллекции марок и старых бумажных денег, которые он взял со стола следователя в Федосийском гестапо (по его словам, они принадлежали замученному еврейскому мальчику — скрипачу). Марки стали основой коллекции, которую я собирал до конца 50-х годов, потом я её потерял. Коллекцию бумажных денег я передал в Новосибирскую физматшколу, оставив себе только одну ассигнацию в 100 миллионов рублей Закавказской республики.
Немного повзрослев, я стал регулярно бывать у Лагиных, сначала в большой (на мой тогдашний взгляд) комнате коммунальной квартиры в доме 11/13 по Трехпрудному переулку, а с 1957г.? – в писательском кооперативном доме на ул. Черняховского. Позднее Наташа говорила мне, что в их доме живут три Гинзбурга — Лагин-Гинзбург, Галич-Гинзбург и Гинзбург-Гинзбург (замечательный переводчик с средневекового немецкого) – все не родственники. Все сороковые – пятидесятые годы после некоторых посещений дядя Лазарь вручал мне пачку денег для мамы – он помогал нищей семье погибшего брата.
Он существовал литературным трудом. Он писал фантастические романы, с интересными исходными конструкциями. К сожалению, окончательное развёртывание сюжета в них подчинялось идее партийно-государственной правильности, что – на мой взгляд – портило их, как и переиздания «Старика Хоттабыча». Многие годы он мечтал получить Сталинскую, а затем Государственную, премию, но не получил.
На мой взгляд, очень симпатичной была его работа в многолетнем радиосериале для подростков «Клуб знаменитых капитанов», где он писал роль барона Мюнгхаузена.
Лагин был убежденным членом партии. Думаю, искренним было его участие в позорной травле космополитов, о чём вспоминают некоторые свидетели. Впрочем, в то же время некоторые из этих космополитов получали от него вспомоществование и даже жили у него дома.
В марте 1956г. я услышал от него о докладе Хрущёва на 20 съезде с осуждением сталинских репрессий. Тогда мне не нравились статьи в газетах с осуждением культа личности – намёками на Сталина, которые стали появляться уже через пару месяцев после его смерти. Я считал, что это – лягают мёртвого льва. Так я и сказал ему, на что он ответил: «Сталин это заслужил». Прошло несколько месяцев и, прослушав доклад Хрущёва (на закрытом партийно-комсомольском собрании, как это делалось тогда), я решительно сдвинулся в сторону своего современного неприятия сталинизма, а затем и марксизма – коммунизма — социализма (эта дорога заняла у меня несколько лет).
Приезжая в Москву из Новосибирска, я регулярно бывал у дяди, он звал меня «дядин сибиряк». Как-то в разговоре я процитировал ставший мне известным уважительный отзыв Черчилля о непредсказуемости реакций Молотова. На это мне было сказано: «Он никогда не имел собственного мнения, а ждал указаний Сталина, в партии его звали Каменная задница».
Лагин был остроумным человеком, с ним было интересно общаться, пока мы не доходили до пределов, поставленных въевшимся в него страхом. В разговорах с его дочкой Наташей мы обсуждали ситуацию в стране с диссидентских позиций, и он испуганно говорил нам: «Вас посадят!» В год пятидесятилетия СССР – 1972 г. разные организации праздновали и своё пятидесятилетие, выпуская памятные значки и т.п. Среди прочего, как признанный сатирик, Лагин получил значок «50 лет советского цирка». Увидев этот значок, я пришел в восторг от двусмысленности надписи, и стал просить передарить значок мне. Его мировосприятие не позволило ему увидеть эту двусмысленность, и он легко подарил мне значок. Многие его острые наблюдения вошли в очень интересные, на мой взгляд «Обидные сказки», которые он писал с 1924г., и до сих пор ценимые любителями.
Последующие два эпизода относятся не собственно к дяде Лазарю, но к обстановке вокруг него, мне жалко терять их.
В отличие от меня, дядя Лазарь был «тусовочным человеком». Он принимал у себя разных интересных людей, я почти не пересекался с его гостями. Наташа вспоминает встречи с В.Л. Гинзбургом и Л.Д. Ландау.
Однажды я встретился у него с математиком чл.-корр. АН А.О. Гельфондом (1906-1968).
Гельфонд вспоминал, как в 30-е годы он – молодым человеком – отвечал за прием в математический институт АН экс-чемпиона мира по шахматам Ласкера, убежавшего в СССР от Гитлера. А.О. подчеркивал, что прием Ласкера на работу в МИАН был не синекурой. По его рассказу, в юности Ласкер был математиком, и как-то послал свой мемуар на конкурс Парижской Академии. Премию получил Адамар. Гельфонд изучивший эти работы был согласен с Ласкером, что работа Ласкера была не хуже, а может быть и лучше. «И тогда я понял (пересказ слов Ласкера), что для французских математиков я останусь немцем, а для немецких – евреем. Но я чувствовал себя способным стать чемпионом мира по шахматам.») И он завоевал это звание, и держал его 27 лет.
После моего отъезда в Новосибирск, при моих появлениях в Москве дядя Лазарь нередко водил меня обедать в «Националь» или в Центральный дом литераторов (ЦДЛ), где представлял меня своим знакомым. Эти знакомства у меня не развились ни во что. Один визит в ЦДЛ произвел на меня большое впечатление. К нам подошел какой-то пьяный литератор, и с восторгом стал говорить, что где-то в Рязанской области он нашел деревню, где у женщины есть телевизор и хозяйство. – Ах, какой очерк о процветании советской деревни он напишет на этом материале! Он действительно был рад, а я ужасался какой степенью слепоты или чего похуже должен был обладать этот литератор, чтобы видеть процветание в нищей российской глубинке. Я потом не раз пересказывал этот эпизод знакомым, как признак оторванности писательского сообщества от реальности. (Дядя Лазарь мудро не комментировал этого литератора.)
О братьях и сестре дяди Лазаря.
● 8 сентября 1905г. в Могилёве у дедушки с бабушкой родился второй сын Файвель – мой папа, названный в честь своего деда.
. До революции он учился в реальном училище. Окончив школу, он поступил, по-видимому, в МВТУ на факультет, который впоследствии превратился в МЭИ. Он стал работать инженером-энергетиком. Видимо, во время студенческой практики на МОГЭС он познакомился с маминой сестрой Рахилью, инженером МОГЭС, а уж она познакомила его с мамой. Они поженились, около 1930г
С начала войны папа писал письма-проше¬ния Сталину с просьбой отправить его на фронт. Его не отпускали, считая особенно нужным в тылу, и в октябре-ноябре 1941г. он был командирован на Магнитогорский металлургический комбинат, недалеко от места, куда мы попали в эвакуацию – Верхнеуральска, он заехал к нам на 1или 2 дня, тогда мы видели его в последний раз. 15 марта 1942г. после очередного письма Сталину из Магнитогорска его всё же взяли в армию и отправили в офицерскую артиллерийскую школу в Кыштыме на Урале. Сохранилось его письма детям (нам) из этой школы, написанные 5 июня 1942г. Его пытались оставить преподавателем в этой школе, но он написал очередное письмо Сталину с просьбой об отправке на фронт (в сумме это было десятое или одиннадцатое его прошение). Оно было удовлетворено, весной 1943г. он попал на фронт, чтобы вскоре погибнуть.
На фронте у папы поначалу исчезли признаки ревматизма, которым он страдал до войны. Папа регулярно писал нам письма, в которых он расписывал планы будущей послевоенной жизни. Он фактически нарушал цензурные запреты: указывать на места дислокации, конечно, запрещалось, а он писал, что они проходят места, где родился Илья Муромец, поэтому указание места гибели в Карачевском районе не было для нас удивительным.
Папа погиб 13 августа1943г. вблизи деревни Малая Семеновка Карачевского р-на Орловской (ныне – Брянской) обл. (на Курской дуге).
● Третий сын Гинзбургов – Саул (Шевель) родился в 1907 г. в Витебске. Он был инженером по канализации и водопроводу. До войны ему немало пришлось работать с использованием труда заключенных. Он вспоминал, что где-то в Монголии или Бурятии лучшую охрану его конторы на территории лагеря надёжно обеспечивала банда из грузин. В этих командировках он женился, у него родилась дочь Люся.
Моя сестра Соня родилась 21 июня 1938г., и в воскресенье 22 июня 1941г. наши многочисленные родственники собрались у нас на даче, чтобы отметить праздник. Тут стало известно о начале войны. И тогда жена дяди Шевеля сказала примерно так: «Говорят, немцы против евреев. А нам-то за что страдать?!. » Конца разговора я не помню. (Вообще, этот разговор всплыл в моей памяти только через 30-40 лет.) Знаю лишь, что они развелись (в военные годы), Люся осталась с мамой, она появлялась в Москве у дяди Шевеля в начале 50-х годов, когда приехала поступать в ВУЗ, а потом исчезла из нашего поля зрения навсегда.
● Следующим ребёнком в семье моего деда была дочь Сарра (1909-1995), родившаяся уже в Минске. Она тоже начала свое школьное обучение до революции. Это была статная красивая женщина с хорошим голосом. На семейных встречах до войны она пела и для взрослых и для детей. Помню детскую «Песенку друзей» (Мы едем-едем-едем в далёкие края) и песню Бетховена Сурок (По разным странам я бродил).
● Младший брат папы – дядя Додик (Давид) (1917-1940/41) образование получил в советское время. Смутно помню стройного доброго мужчину, очевидно даже для меня — молодого. Он кончил знаменитый ИФЛИ (?), и поступил там в аспирантуру. Он подготовил диссертацию по Салтыкову-Щедрину, которая составила книгу, изданную в 1939 или 1940г. Мне говорили, что там были интересные находки. Летом 1939 или 1940г. дядю Додика призвали в армию. Помню, мы гуляли с дедушкой и бабушкой в окрестности нашей дачи на ст. Турист Савёловской ж.д., и разразилась страшная буря, высоченные деревья гнулись до земли. Тогда я видел дядю Додика в последний раз. Судя по всему, в армии шибко грамотного гуманитария замучили тогдашней дедовщиной, и он покончил жизнь самоубийством. Долгое время это был страшный семейный секрет, я узнал об этом в 80-х годах.
облако тэгов
