Переводчики и переводы

В теме «Переводы и переводчики» начали обсуждать латиницу в русском тексте, но уже перешли на что-то другое, и вообще мои соображения оказались настолько длинными, что лучше напишу их здесь.

Началось с вполне разумной мысли, что названия известных песен лучше оставлять на языке оригинала, потому что так их скорее узнают. Потом разговор перешел на сорта пива:

цитата

Тех немногих биргиков, которые поймут, что имеется в виду, насмешите до слёз, а прочие вообще ничего не поймут. Ну не пишутся в нашей среде сорта пива крафтовых пивоварен кириллицей, если только это не наши сорта, которые изначально называются по-русски! Опять-таки, как и с музыкой, не понимаю: есть субкультура любителей пива, в которой давно сложились свои традиции передачи названий пивоварен и сортов напитка. Неужели они не стоят того, чтобы принять их во внимание???

А вот в косметических проспектах, которые я перевожу «чтобы кормить детей и кота» (С)Н.Трауберг, сложилась своя субкультура перевода, подчинённая практической цели: потребительница должна найти нужный флакончик или баночку, надписи на которых не переведены. Поэтому текст состоит из смеси латиницы и кириллических уродцев (ну и еще фраза должна быть составлена максимально не по-русски, иначе не поймут): Подарите своим щекам незабываемое наслаждение с нежным кремовым консилером-хайлайтером оттенка «diamond winter frost»!

На фантлабе скорее встретишь beergeek’a, чем потребительницу консилеров-хайлайтеров, но вполне можно представить запись в контактике:

Читала тут дитектив и перевочик написал что у жертвы ногти были покрашены лаком оттенка «тропический закат». Этож надо быть ТАКИМ дремучими и незнать, что названия отенков лака ВООЩЕ НИКОГДА НЕПЕРЕВОДЯТСЯ!!!!!!!!!!!!!!!

Я утрирую, но такой выбор стоит перед переводчиком постоянно, и не только с латиницей. Написать «бэкпекер» и порадовать backpacker’ов, или сделать понятно для всех остальных? Да, может быть, иногда, но нельзя постоянно, на каждом шагу, в каждой книге ориентироваться на все существующие субкультуры. Приходится смириться с мыслью, что обязательно кому-нибудь не угодишь, и делать, как считаешь нужным.

И так со всем. Например, сноски. Была советская школа: «Искусство принадлежит народу и должно быть понятно ему». Значит – сноски на все, что может быть потенциально непонятно пролетариату. Сейчас я примерно прикидываю, на кого рассчитана книга, и делаю (не делаю) больше (меньше) сносок. И все равно в любом случае половина читателей обидится.

Или вот мат. Читатели – разные. Допустим, моя мама 1938 года рождения первый шок от напечатанного на бумаге мата испытала давным-давно, когда читала Юза Алешковского в самиздате. На нее редкий мат в переводной книге действует, как рассчитано: сильное средство, но не шок. Но для очень, очень многих мат на бумаге – шок. И значит, перевод не выполняет своей задачи оказать на отечественное читателя то же действие, что оказывает оригинал на своих читателей.

Тут, правда, за нас всё решили. Теперь книги с матом можно продавать только запаянными в полиэтилен, значит, переводчику придется по возможности обходиться более мягкими средствами. Мне за время запрета не довелось переводить ничего, где такие слова были бы правда нужны, так что мне пока кажется, это даже хорошо: облегчает выбор.

Можно помечтать. Моя тетушка, бывший модельер, считает, что все в целом идет к индивидуализации продукта: вы будете не покупать в магазине готовую одежду, а вводить на сайте фирмы свои размеры, выбирать модель, расцветку, материал, фурнитуру и так далее, и вещь будут делать одну-единственную для вас.

Легко представить такое для книг: вы покупаете электронный экземпляр или заказываете print-on-demand (с какими там пожелаете перламутровыми пуговицами), предварительно указав свои субкультуры, отметив галочкой пункт «Марки одежды и обуви латиницей», выбрав из выпадающего списка «количество сносок» устраивающий вас вариант и нажав «мат вкл/откл».

А еще можно добавить кнопку "хэппи энд". А то знаете, некоторые их любят, а некоторые — наоборот.

Если я правильно поняла, печатать “Distrust that Particular Flavor” Гибсона не будут, так хочется показать хоть кусочек. Сборник перевел Владимир Лопатка, перевел замечательно, я редактировала, и заодно меня тогда попросили перевести это предисловие.

Африканское пианино для больших пальцев.

Когда я решил, что буду учиться писать книги, я понятия не имел, как они пишутся. По крайней мере, я сознавал свою неготовность (уже плюс), но тогда мне было страшно. Уж наверняка люди, созданные для писательства, берутся за дело, заранее зная, как к нему подступиться, а раз я не знаю, может, это занятие не для меня? Я сел за машинку, на которой писал школьные эссе, и задумался, с чего начать.

В конце концов я решил, что попытаюсь написать фразу. На это ушли месяцы. Фраза удлинялась и, наконец, приняла следующий вид: «Сидя вечер за вечером в темнеющем кинозале, Грэм мало-помалу привык воспринимать нумерованные мишени академического ракорда* как гипнгогические знаки предстоящего погружения в сновидческое состояние фильма». Я не уверен, что это был Грэм. Может быть, Баннистер. Фраза была явным подражанием Дж. Г. Балларду, а Баллард давал своим героям основательные британские имена.

–––- Сноска –––

* Ракорд – служебный участок кинопленки, часто с цифровыми метками. Академический (то есть соответствующий стандартам Американской киноакадемии) ракорд длится восемь секунд и состоит из быстро сменяющихся цифр в концентрических кругах) – здесь и далее примеч. переводчика.

––––––––––––

Я понятия не имел, что означает моя фраза – в смысле куда она поведет рассказ, – но видел, что получилось неплохо. Я был в самом начале повествования, как и мой герой. Дверь приоткрылась, пусть самую чуточку. Я уже видел, что в заброшенном (недавно заброшенном?) офисном здании, где Грэм-Баннистер смотрит кино, есть просторный вестибюль с фонтаном, и на дне фонтана, помимо обычных монеток, лежат десятки наручных часов, в том числе очень дорогих. То ли время закончилось, то ли нежелательно стало замечать его ход. И когда я до этого дошел, дверь закрылась. Наверное, я совершенно правильно понял, что коллаж из Балларда, пусть самый искренний, не годится.

Следующие попытки включали космос, хотя скорее, надеюсь, в духе Альфреда Бестера или Сэмюэля Р. Дилэни. Я их не помню. Моя жена добродушно спародировала их все одной фразой: «Подрагивая зелеными ушами, Фимо соскользнул с агрегата». Сегодня это напоминает мне мои всегдашние мучения с именами для героев (в какой-то момент я всерьез подумывал брать их из каталога «ИКЕА»). Однако во всем, что я писал, фигурировал «агрегат» – какой-то не придуманный (мною), а потому безымянный элемент технологии. Однако я уже чувствовал, что даже если и узнаю каким-то образом название и назначение агрегата, то не стану сразу вываливать подробности на читателя. «Джавнакер соскользнул с квантового расщепителя вселенной, который не являлся в точности машиной времени» – плохой вариант.

И в этом, думаю, заключена большая часть обучения писательству. Мы должны учиться писать книги, но прежде в той или иной степени должны были научиться их читать. В начале писательского пути я ощущал себя вполне приличным читателем – по крайней мере, той литературы, которая мне особенно нравилась. Я убежден, что нас как писателей формирует не столько любовь к определенным авторам, сколько общий читательский опыт. Учась писать, мы учимся слышать собственное приобретенное чутье, основанное на удовольствии (или наоборот), которое получали от книг. Речь не о прямом подражании, скорее о личной микрокультуре.

Зная, как серьезно начинающие писатели воспринимают советы маститых коллег, я обычно стараюсь говорить лишь одно: если вы хотите научиться писать книги, старайтесь побольше читать. И все равно вы наверняка потратите кучу времени, соображая, как подступиться к попыткам, а потом еще больше на сами попытки. Я почти не помню, как учился водить машину, кроме упражнения на параллельную парковку. Обучение писательству – очень сходный процесс (только нет перепуганного инструктора на пассажирском сиденье, хотя в какой-то мере каждый из нас бывает одновременно водителем-новичком и этим самым инструктором).

В конце концов мне удалось написать некое подобие рассказа, и его опубликовали (правда, в очень скромном издании). Позже, после примерно десятка фальстартов, я написал еще несколько. Я начал встречаться с другими людьми, хотевшими стать фантастами, и обнаружил, что многие из них отыскали способ писать и находить читателей, не предполагающий оплаты. Вокруг фантастики давно образовался компостный слой фэнзинов в несколько поколений толщиной, этакий бумажный Интернет, в который можно было уйти с головой и, видимо, получать от этого уйму удовольствия. Однако, опробовав такой путь, я решил впредь его избегать.

Мои рассуждения строились примерно так: я пытаюсь найти свой писательский метод, и для процесса лучше, если я стану писать лишь то, что рассчитываю продать. (Впрочем, это не совет, поскольку некоторые писатели вполне успешно шли противоположным путем.)

Черта, которую я провел, не была границей между бесплатным и оплачиваемым трудом (собственно сумма значения не имела). Я выбрал более суровую дихотомию. Каждое написанное слово (или написанное, а затем вычеркнутое, что зачастую более важно) влияет на возможность или невозможность определенного события во внешнем мире. Либо мои слова на бумаге убедят человека, чья работа – отбирать тексты для публикации, купить мой рассказ, либо не убедят. Мне это представлялось волшебством и представляется до сих пор. Как будто правильные руны, начертанные на песке, материализуют пакет с продуктами. Когда вам один раз такое удалось, вы будете делать это не столько ради продуктов, сколько ради самого чуда.

Дверь в мир сочинительства стала открываться легче и регулярнее. В значительной мере дело просто за тем, чтобы набить руку, однако для меня очень важно было набивать руку именно на художественной литературе. Писательский зуд, подозреваю, легко утоляется сходными видами деятельности. Я никогда не отличался самодисциплиной, однако с неожиданной для меня твердостью следовал правилу: писать только художественное.

Вот почему собранные здесь тексты несколько меня смущают.

Они нарушают мое первое правило – это не художественные тексты. Что еще хуже, они и не нонфикшн, поскольку написаны за писательским столом (другого у меня нет) орудиями писательского ремесла – единственными, которыми я владею. Я не чувствую себя достаточным профессионалом в нонфикшн. Ощущение такое, будто мне заплатили за сольное исполнение на инструменте, лишь отдаленно напоминающем тот, на котором я умею играть.

Я не учился журналистике. Мысль о том, чтобы вести дневник, всегда меня смущала. Мысль о прямой, непроцеженной автобиографии смущает еще больше. К тому времени, когда ко мне стали обращаться с просьбой написать что-нибудь нехудожественное, мембрана вокруг писательского пространства уже истончилась, стала пористой. Мир проникал сквозь нее и (если повезет) трансформировался. В хороший рабочий день я наблюдал, как по большей части бессознательный процесс превращает воспринимаемую реальность в вымысел. Именно этого я желал, именно этим хотел зарабатывать на жизнь. Писать нонфикшн было все равно что втискивать это пространство еще один лишний стол.

И все же. Возможность побывать в новых местах, встретить интересных людей. Определенная свобода задавать вопросы. Все это для писателя чрезвычайно ценно. Коэффициент занятности того, что просачивается через мембрану, растет. Едешь в Токио, в Сингапур, в Мехико, в Дублин. И кто-то за это платит. Платит за то, чтобы ты ехал именно туда и задавал вопросы, и писательское пространство (незаметно для тебя самого) выигрывает.

Соблазн заставлял меня делать то, чего (как я втайне подозревал) делать не следовало. Результаты собраны здесь вместе с «беседами» – еще более проблематичной для меня формой, поскольку я считаю, что писатель должен писать, а не произносить речи. Однако к речам, как и к околожурналистским заданиям, прилагаются авиабилеты и гостиничные номера в городах, куда я сам вряд ли добрался бы. А сочиняя речи, иногда вдруг с удивлением узнаешь, что именно о чем-нибудь думаешь. Скажем, о мире вообще. Или о будущем. Или о невозможности полностью их постичь. Часто, составляя речи, я чувствовал еще большую неловкость, чем когда писал статьи, а потом, вернувшись в писательское пространство, обнаруживал, что пытался что-то себе сказать.

Учась писать книги, я кое-как смирился с фактом, что все обучение происходит в процессе. Синдром самозванца несколько поутих. Занимаясь нонфикшном, я по временам чувствую себя так, будто крашу стену зубной щеткой. Синдром принимается вопить в полную мощь. Может быть, люди сочтут, что следы от щетки на стене – сознательный прием. Может быть, нет. Писательство для меня – ни на что не похожая деятельность, неврологическая территория, измененное сознание. Нонфикшн – не совсем, хотя я постепенно смиряюсь с фактом, что обучился ему в процессе.

Итак, фрагменты в этой книге исполнены на африканском пианино для больших пальцев, то есть на инструменте, на котором я почти не умею играть.

Однако сочинены они на другом, безымянном, который мне еще предстоит увидеть.

----------------

Кстати, слова про то, что учиться писать — значит учиться слышать свое внутреннее чутье, которое выработано предыдущим чтением, полностью относятся и к переводу. Собственно все обучение переводу в этом и состоит + нужно научиться чувствовать разницу между языками, но это тоже берется преимущественно из чтения.

В продолжение предыдущих осторожных намёков. Уже почти традиционная благодарность фантлабовцу kastian'у, вычитавшему первоначальный «поток сознания». Сразу предупреждаю, что пока не буду вдаваться в историю изданий и разнообразных веток перевода. Возможно, в следующий раз. Сегодня об общем состоянии русских переводов «Хроник Амбера» на текущий момент плавно переходя к самому переводу.

Вначале просто читал, потом стал отмечать и записывать кусочки перевода понравившихся фрагментов, пропущенных фраз, сложных мест. Задумывался над сглаженными в переводах местах. И в один прекрасный день как-то переключился совсем и увлёкся, а затем решил закончить и причесать хотя бы пару глав. А заодно определить, на что я способен в переводе при помощи знакомой и знаковой вещи, который по этой причине проще оценивать. Чтобы в конце концов решить самому ли переводить «Паутину колдовства» Джуаниты Коулсон и/или «Вергилий в Аверне (Авернусе)» Аврама Дэвидсона над которыми тоже когда-то задумывал поработать.

«Девять принцев Амбера» — книга для тренировки замечательная: маленькая, известная, интересная, простая, но одновременно напичканная определённым количеством подтекстов и аллюзий, скрытых классических цитат, с которыми можно ковыряться столько, сколько захочется. Есть и моменты в которых присутствовал просто «спортивный» интерес. Интересные «чисто лингвистически». Например, передача всех многозначностей и недомолвок первого разговора Корвина и Флоры в библиотеке. Так что это личный эксперимент с лишь некоторой претензией. Отдельно надо бы упомянуть о полезности существующего расклада с этим романом для изучения языка (множество переводов, спорность, существование оригинальной авторской начитки, цитаты классики, существующие во множестве разных переводов и др.). Далее речь пойдёт главным образом об этой книге, первой в цикле.

Сразу скажу по поводу полноты и идентичности. Перевод максимально полный и максимально повторяет структуру оригинала (абзацев и даже предложений). Так называемой «отсебятины» в переводе у меня пока немного. Формально я оглядывался на следующее соотношение: чтобы перевод составлял примерно тот же объём текста, что и оригинал (+ от 5 до 25% по объёму). Тут нет ничего нормативного или принципиального, просто самодисциплинирующий принцип (и реакция на недостатки одного из существующих переводов). Переписывал лишь отдельные фразы и предложения, если видел, что калька со структуры предложения на английском получается уж очень замысловатая. Так что это — почти подстрочник. Не отходящий далеко от оригинала, и который можно ещё пригладить в последующей редактуре. По возможности, вникал в литературные и прочие приколы Желязны. Например, в тот, всем уже давно известный, намёк на который, вынесен в заголовок этой заметки.

О нём и порассуждаем для разминки. К сожалению, именно этот отдельный пример (в оригинале In the State of Denmark there was the odor of decay) мне ничего не оставалось, как усилить: и в пику всем известной истории с предыдущими переводами, и просто для передачи всего смысла абзаца. Эту (простите за каламбур), набившую оскомину фразу, теперь уже нельзя переводить мягко, просто чуть искажая классические переводы Шекспира, как, например: «В державе датской запах/привкус разложенья». А также вне контекста эпизода. Ведь уже были: и «здание», и Дания. Где пахло, и даже что-то прогнивало, правда, непонятно что, от чего и, главное — зачем? И сливы. И пудинг. Которые скорее изюм (или любой сухофрукт, цукат). И это всё притом, что эта фраза мусолится уже два десятилетия в разных переводах, комментариях к тексту в сетевых библиотеках, обсуждениях в околопереводческих ЖЖ и тематических форумах.

А смысл в ней, надо думать, начинается от ощущения Корвина после физических усилий на голодный желудок, низкого содержания сахара в крови (I was sweating and shaking) или недостатка гликогена в мышцах. Такой своеобразный физиологический эффект, который комментируется ещё и смутным привкусом классической цитаты из потерянной памяти.

Так что, вероятнее всего, наша ситуация — обычное следствие голодания и/или нагрузок: «гипогликемия». И хотя, я, признаюсь для точности, здесь несколько ввожу читателя в заблуждение: вообще-то диабет это — «гипергликемия». Но это уже для медиков, эндокринологов, физиологов и всяческих дигностов (кстати, исходный термин «гликемия» — это сам процесс, баланс сахаров и отчасти углеводов). Как и всякие «кетонемии» или «ацтонемии», что тоже, кстати, примыкающие биохимические дебри. Короче, не буду утверждать, что конкретно по представлениям Желязны ощущал Корвин, приходящий в себя после отключки (абстинеция тоже в наличие), судя по всему, голодавший эти несколько дней, но всё это явно связано с указанными фактами. И в одном из вариантов перевода передано мною пока что так. Кто сомневается, посмотрите обсуждения побочных эффектов, выражающихся в привкусе во рту, на любом форуме любителей голодания :)

Всё это, разумеется, никак не ощущается в простом искажении цитаты из «Гамлета». Потому что уже было трансформировано при поэтическом переводе. А с десяток различных переводов Шекспира (удостоенные разной степенью читательского признания и каноничности) также затрудняют правильную трансляцию. Ведь как можно слегка исказить то, что уже было искажено, причём в самой минимальной степени и как раз с целями наибольшего соответствия. Подразумевающие зыбкость всех вариаций уже своим существованием. Какую ни сделай интерпретацию, она всё равно будет «одной из». А как сделать интерпретацию на интерпретации?

А что если у Желязны в оригинале неточная цитата — внимание! — специально для того, чтобы по ней читатель впервые задумался/догадался, что с этим миром что-то не так? Если теперь опираться уже на эту мысль, то искаженная цитата в оригинале работает на несколько уровней: первый заход на амнезию, первое подозрение о вторичности мира (и даже вторичность/«теневость» по отношению к уже нашей Земле в начале книги). Тогда, к сожалению, добро пожаловать, в «отражение Россия» с десятком переводов-отражений Шекспира, где этот авторский намёк просто и адекватно (с нужной степенью давления на каждого из читателей) отразить почти невозможно.

Так что было принято самое простое и даже резкое в этом случае решение. Как смотрится это решение в тексте, его альтернатива и ещё множество дополнительных вариантов на любой вкус — читайте. Подробно всё это расписано во вложенном файле с переводом. Получился адекват, или какая-то пасхалка в переводе, уж не знаю. С другой стороны, бесконечно ковыряясь и порождая интерпретации, можно довести до абсурдного, намеренно искаженного варианта, вынесенного в заголовок этой заметки как раз с целью показать все заморочки ассоциации.

Но хватит ковыряться в мелких деталях. А то меня постигнет недуг Яна Юа, «Пауля» Вязникова, и отдельных переводчиков ВК: болезнь понтов, примечаний, вываливания на читателя переводческой кухни (что было когда-то даже интересно, но сейчас уже лично мне изрядно поднадоело). И приписывания автору какой-то по-звериному серьёзной конкретики, вместо прозрачных намёков. Словом, грех перебарщивания. У меня этот случай с ковырянием смыслов — вроде бы, единичный. Хотя, кто его знает, может быть, и я перестарался? И ещё не раз перестараюсь. Перевод, он, к сожалению, увлекает и даже иногда несколько портит характер. Короче, там ещё будут заморочки (я в них сам до сих пор не уверен), на которые я намекал картинками в предыдущим посте: по поводу хеллоуиновского скелета, гончих в трёх ипостасях и ещё пары почти ничтожных нюансов.
Для удобства оценки оригинал приведён параллельно. Перевод Тогоевой, Юа, Гилинского — в сети. Вообще, говорить спустя столько лет о старых переводах несколько странно ещё и потому, что некоторые к ним привыкли, а некоторые знатоки уже обнаружили в них гораздо больше ляпов, чем я могу себе представить. Перевод Гилинского сокращён и не всегда точен, но, пожалуй, более других стилистически попадает в текст Желязны. Это исторически от ФЛП — «Федерации любительских переводов» — самый ранний перевод. Перевод Яна Юа показался мне всё-таки не таким плохим, как о нём иногда писали. Пересказывать расшифровку истории, кто этот прославленный виртуальный полиглот, я не буду, по-моему, она до сих пор сомнительна. У этого перевода две проблемы: с именами (в первом издании) и чрезмерно задранная (провозглашённая в предисловии и комментариях) планка качества. Этот текст явно изначально имел некоторое отношение к переводу ФЛП («бета-версия Гилинского») и где-то процентов на двадцать-тридцать так им и остался. В связи с этим достаточно странно, что он не выдержал старого испытания шкафами и клозетами (по крайней мере, в первой редакции), а ведь этот момент был правильно переведён ещё в ФЛП. На одной и той же странице присутствует, как правильный, так и не правильный варианты слова closet. Остаётся только сделать вывод, что над ним явно работали несколько (даже больше двух) человек. И собирался он из каких-то кусков. Словом, качество на уровне остальных (иногда — выше, иногда — ниже) сочетается с не совсем уместными претензиями на сверхкачество.

Тогоева же подчас, склонна к многословию и беспричинным усилениям. Кое-кто уже называл её переводы истеричными. Кто-то просто подметил экзальтированность, сверхэмоциональность, многословие. Про это стоит говорить не так прямо, но под этим есть некоторое основание. Например, вначале, достаточно беглое описание Корвином своих ощущений от отключки под наркотиками:

цитата

«Я вспомнил ночи, медсестёр, уколы. Каждый раз, когда что-то начинало проясняться, кто-то приходил и вкалывал мне дозу».

цитата

«Я вспоминал бесконечно долгие ночи, бесчисленных сиделок, инъекции, инъекции, инъекции… стоило мне чуточку прийти в себя, как тут же кто-нибудь являлся и всаживал в меня шприц с какой-нибудь дрянью».

Я нисколько не ставлю под сомнение её профессионализм (не «по чину» и всё прочее), но у неё с Желязны встречаются явные разногласия, обнаруживаемые именно в стилистике, а иногда и в фактах (какая-то странная беда у неё с цифрами). В целом — получается несколько иной вязкий ритм и звучание текста. У неё меньше ошибок, логически и синтаксически приглаженный текст (поабзацный перевод), но одновременно по общему восприятию её перевод гораздо дальше от оригинала, чем два других.

К излишнему многословию и лёгкому, иногда забавному искажению фактов ведёт также редактирование ФЛП-перевода без оглядки на оригинал (это видно по переводу, изданному в кишинёвско-новосибирском издательстве «ЭЯ»). Пока в этой редакции ФЛП-перевода запомнился момент, когда Корвин, который только что разломал гипс и едва держался на ногах, «быстро юркнул» в кровать. Редакторские воспоминания о подпольном чтении фантастики в детстве после полуночи, не иначе.
И ещё пара маленьких штришков по тому, что есть у всех. Администратор клиники в первой главе у Желязны ни разу не назван доктором. То, что он вдруг стал доктором на совести всех переводчиков, и это странно, ведь в каждой из интерпретаций текста он сидел в офисном кабинете в домашнем халате. Беседа Корвина и Флоры в библиотеке, по-моему, недокручена по линии недомолвок и намёков: переводчики открывают читателю чуть больше, чем надо.

Итого, Гилинский тяготеет к сокращению и выхолащиванию, но от этого, как ни странно, иногда выигрывает, его русский текст порой приобретает нужную отрывистость и лаконичность. Тогоева перевела полнее, обильнее, речистее, поэтому почти всегда точнее, правильнее, но многословнее, что производит впечатление, пока не заглядываешь в оригинал Желязны. Ну а Ян Юа никак не может определиться между этими двумя образами действия, подсматривает одним глазком в ФЛП-перевод, и итог получается очень неровный (точно могу сказать об издании 1992 г). Отдельные ошибки есть у всех.
Теперь немного осажу конька переводческого критика. Хотя ещё чуть-чуть чтения разнообразных авторитетных мнений о переводах, и я начну думать, что ругать переводы друг друга — это такой хороший тон, критерий сопричастности к литературным кругам (и ещё я теперь, кажется, понимаю, зачем всё-таки литераторам псевдонимы). Я здесь выступаю пусть и не карликом на плечах гигантов, как в науке, но, определённо, на чьих-то плечах всё-таки стою. Поэтому всем первым переводчикам и издателям — читательское спасибо. Первый перевод — перевод хороший. Пусть Желязны и был «недопереведён» в 90-х, но прошло уже 20 лет и ответственность за текущее состояние переводов его книг целиком лежит тоже на определённых плечах — на плечах уже нового поколения издателей. Просто потому, что продолжается издание всё тех же переводов по инерции или некоторым коммерческим причинам. Тут надо заметить, что так обстоит дело практически со всей классикой фантастики и фэнтези. Впрочем, всё это пока не слишком уместно в комплекте с собственным переводом, обо всём об этом в отдельном материале (материалах). Также, простите, если повторил здесь давно известные вещи. Хотя, чтение «народных» комментариев на переводы Желязны в сетевых библиотеках в который раз убеждает, что лучше всё-таки повторить. И желательно при этом охватить по возможности как можно больше существующих вариантов перевода.

В целом Амберский цикл для рядового непритязательного читателя переведен прилично (ох, и поспорят со мной некоторые). Я веду отсчёт не относительно какого-то идеального перевода, а в сравнении с общим уровнем переводов, как фантастики, так зарубежной беллетристики вообще. По большому счёту от существующих переводов пострадали только некоторые «взрослые» вдумчивые читатели, которые либо не могут эти переводы читать, так как смотрели оригинальный текст, либо пока не «рубят фишку» и считают «Хроники» более примитивными, чем они есть на самом деле. Читать и получать удовольствие от чтения вполне можно. И есть, из каких вариантов выбрать. Просто у Желязны несколько не так, подчас неуловимо не так. С одной стороны лаконичнее, отчетливее и даже… прохладнее. С другой стороны написано залихватски, со свободным подтруниванием надо всей этой охапкой литературно-мифических образов. Коктейль: смешивание и взбалтывание. Такой неожиданно прохладный, отрывистый и хулиганский текст. Который иногда ещё и пенится. Но тем сильнее впечатления от отдельных моментов, тем ощутимее и элегантнее кажется решение банального, казалось бы, приёма с потерей памяти.

Воспоминания, нахлынувшие на Корвина, во время прохождения Прообраза (Эскиза, Лабиринта) — я ещё не окончательно определился с терминологией. Весь калейдоскоп его воспоминаний, от отрывочных отсылок очевидца истории Земли до образа вечного города Янтаря в стилистике наших представлений о легендах и мифах, к прямым аллюзиям к «Песни песен» выполнен как своеобразное литературное, образное, мифопоэтическое цитирование. Промахнулись те, кто привязывал Амбер только лишь к кельтским мифам (это всё больше про имена и названия): там много всего остального, как мифологического (сам концепт «амбериты» — «хаоситы» больше смахивает на генезис древнегреческого пантеона, а сам «янтарь» уже даже про индуизм), так и просто литературного, разного. К примеру, меня, сейчас довольно сдержанно относящегося к Шекспиру, идентификация бардовских цитат уже изрядно напрягла. Спасает «ирония детектед»: если Корвин шутит (ирония, сарказм или легчайший их налёт), то, скорее всего, он «шутит Шекспиром». В связи с этим появляется некоторый дальнейший алгоритм идентификации: любое сомнение сначала проверяем «на Шекспира», потом идём дальше по литературе и мифам.

А ещё — весьма своеобразные эксперименты со стилем. В пределах нескольких абзацев может быть стилизация под классический детектив (нуар), сменяющаяся парой поэтических предложений, иногда авторских, что-то вроде верлибра, иногда это просто искажённая цитата, иногда прямая (хотя это, конечно, не «Порождения…», но всё же). И это может встречаться, как наплывами, подстраивающимися под действие, сюжет, обстановку (подчёркивающие их), так и специально для внимательного читателя, чтобы чуть подчеркнуть, стилистически выделить слабо уловимую аллюзию и для контраста. В первых главах это используется для создания атмосферы смазанной тайны, почти неуловимой «нетаковости», изменённости. Да что там говорить, на понимании всех вплетённых в текст стилистических и литературных ниточек Желязны, если судить по вопросам в зарубежных форумах, иногда спотыкаются даже некоторые «носители языка». Причём, нет, это всё совсем не так изощрённо, как я об этом написал, просто само присутствие всего этого во внешне достаточно в простом по стилю и жанру приключенческо-фэнтезийном романе даёт именно такое странное ощущение.
Ещё вся эта стилевая чехарда, особенно в первой половине «Девяти принцев…», на мой дилетантский взгляд очень напоминает либо какой-то эксперимент с текстом, либо текст написанный по наитию, но по каким-то причинам не выправленный в дальнейшем. Желязны — явно не Муркок, чтобы переписывать по нескольку раз тексты из 60-70-х. Всё это, как мне сейчас кажется, изрядно сглажено в существующих русских переводах, хотя, пожалуй, что, наоборот, нуждается даже в усилении по отношению к оригиналу.

Что с этим делать? И как это обнаруживать? Постепенно привыкаю и вырабатываю определённый алгоритм, как упомянутый с Шекспиром. Мне-то сейчас легко это делать просто потому, что я спотыкался буквально через абзац. Я отчётливо вижу на своей скорости перевода даже если не авторскую задумку, то «переводческую кочку», место на котором надо остановиться и задуматься. Другое дело, хватит ли навыка закончить и привести во что-то лучшее, чем это есть сейчас. Кроме того, не надо думать, что это встречается так уж постоянно, иногда Желязны расслабляется или наоборот увлекается действием, и ты ускоряешься вслед за ним и уже проскакиваешь места, которые надо было обдумать.

Посмотрим с другой стороны. Если говорить о фэнских попытках, то русский Желязны, бывший вначале, в 90-е, недопереведённым, сейчас иногда рискует скорее быть перепереведённым копанием в различных нюансах и американских реалиях 60-х, блюзах, уже упомянутой мифологии и некоторых культурологических приколах, которые, будем откровенными, сейчас интересны отнюдь не все, и отнюдь не каждый. С этого ракурса надо тоже быть осторожным, не увлекаться деталями. Существующие версии переводов, прежде всего Гилинского потому так хорошо и читаются, что выхолощены до совершеннейшей гладкости: вся эта заумь либо пропущена/проигнорирована, либо приглажена, либо отброшена. Формулировка «не перемудрить» — также должна сейчас стать девизом переводчика Желязны. По крайней мере, лично мне бы не хотелось читать «Хроники Амбера», полные сносок и примечаний (кое-кто однажды даже надумал объяснять читателю значение слова «Ад»).

Поэтому что нам, любителям, делать? Либо внимательно вычитать существующие переводы, кусок за куском, поправляя всю ассоциативную мелочь, чтобы в итоге стилистически их исправить. Можно подсократить, отредактировать, отшлифовать канонический теперь уже перевод Тогоевой и всех остальных. Но работа в этом случае предстоит не просто редакторская, а редакторско-соавторская. Задача в сетевой реальности большой степени, решаемая «программистским подходом к коду», соответствующей системой правки и небольшой командой читателей, знающих, что к чему (хотя есть уже выправленные редакции, полноту передачи всех нюансов я по понятным причинам ещё не могу определить). Или же кому-то одному, взяться и перевести хоть что-то заново, хотя бы для затравки, отправной точки, оставив дальнейшую инициативу всем остальным. Потому что, как я уже сказал вначале — это прекрасная тренировка. А уж по одному роману или половине оных осилить смогут многие. Насколько я сейчас понимаю ситуацию с издательской политикой по художественным переводам, новых принципиально отличающихся по качеству переводов той фантастической классики, которая уже много раз издавалась и вполне хорошо себе продаётся в существующем виде, нам не дождаться никогда. Я пока обхожу стороной вопрос о литературных достоинствах «амберского цикла». Нужно ли так напрягаться с идентичностью? Это — вопрос спорный, да и предмет разговора — неоднозначный. Но думаю, по крайней мере, перевод на русский двух первых романов нужно привести к состоянию, близкому к идеальному. Эта «первая дилогия» хороша не только для чтения, но именно там есть чему поучиться и в литературном аспекте, как в том, как нужно делать, так и в том, как делать не нужно (это я к истории о первоначальной авторской задумки и что из этого получается затем). По крайней мере, мне — интересно и это тоже.

Начиная подытоживать: для чего это всё написано? Для того чтобы поделиться кусочком работы, которая будет продолжаться неопределённый срок. Пока не понятно, будет ли закончена и даже в каком именно направлении продолжена. Сейчас мне видится неспешная работа для себя в пределах года над первой частью, и некий методический задел на будущее, который, возможно, будет интересен кому-то ещё.

Я воспринимаю эту работу, как некий текстовой квест и довольно интересную тренировку в языке. Указанная вначале относительная сложность «амберского цикла» Желязны только разжигает аппетит. Что будет дальше — посмотрим. А ещё, у меня случилось высказать намёк на очередное частное мнение о переводах фантастики и фэнтези. Критическая часть — это просто кусочек другой большой заметки, приведённый здесь отнюдь не для того, чтобы как-то превознести свой вариант. Я отнюдь ничего не отстаиваю и ни на чём не настаиваю. Просто пытаюсь определить «как надо» и намекаю на причины. Кроме того, за последнее время у меня накопилась большая куча обрывочного материала по переводам классического фэнтези. И прежде чем целенаправленно, последовательно и кропотливо топтаться на чужих переводах, надо дать возможность оттоптаться на своём всем желающим.

Немного отвлекусь: уже почти написал эту заметку, подоспел ещё один нюанс этой темы, а именно, оценки переводов и участия в них читателей-любителей, по поводу Патрика Ротфуса. Поэтому сам сказал пару слов там и на Фантлабе. Так вот, лично я, в общем-то, не жду совсем богатого отклика. Просто тема переводов Желязны была в прошлом обсуждаема, чтобы далеко и в давность не залезать, например, здесь. Интерес, вроде бы, есть. Если есть время, не проходите мимо, тем более, что я дам гораздо больший простор для критики и возможности сделать или даже выбрать собственный вариант, чем это дают профессиональные переводчики. Даже искать особо не надо. Например, кому-то не понравятся «мороки» (мы знаем о «горячей любви» многих к славянизмам) во втором абзаце — ну уж очень мне хотелось передать fogs break (там в значении умопомрачение, наваждение, морок) по форме самой фразы поближе к оригиналу. Передавать эту фразу пересказом «туман в сознании несколько рассеялся» почему-то мне не очень хотелось.

В общем, смотрите, что получается: кому не лень, читайте первые две главы в рабочем файле или во временном чистовике. Кто всё-таки озадачится качеством — критикуем.

Однако мне стоит попросить сделать небольшую скидку на то, что задачи этого перевода менялись неоднократно, а заметка писалась ему в параллель. Поэтому что-то, разумеется, пока недокручено. Надо еще править стилистику. Но это уже задача для реализации по итогам перевода всего романа.

Не забываем, что я совсем не профессионал. Да и для чего-то серьезного у меня была бы ещё пара проходов вычитки от представленного варианта. Это в том смысле, что выложенный перевод пока ещё без серьёзных претензий в плане перспектив. Он в том объёме, и в том качестве «как есть». Моя цель — показать сейчас не результат, но процесс. Он именно больше предназначен для критики, чем для расслабленного чтения. Не то, чтобы я особо надеюсь получить подробный разбор полётов — это совсем уж вряд ли, для этого придётся постепенно подтягивать фанатов личным общением, как только немного освоюсь. Но всё-таки: ну а вдруг?!

По поводу помощи, если заинтересуетесь. Мне было бы неплохо заранее узнать о сомнительных или просто сложных местах, если вы о них знаете. Чем больше их у меня будет в списке «для озадачивания», тем меньше я их пропущу, тем адекватнее получится окончательный перевод и даже, возможно, быстрее получиться что-то готовое. Хотя, прежде всего, мне бы нужно составить список авторов, которых цитировал Желязны. Следующий раз, я уже попробую написать обо всех найденных в первом романе закавыках, затем уже «о тех самых именах и названиях».

Привет старым изданиям и переводам. За прошедшие 20 лет я читал их все. И не смотря ни на что, или, наоборот, благодаря, я их всех люблю.

Я, конечно, не могу влезть в шкуру автора. Но. Если бы я изначально писал на русском книжку про прекрасный вечный город Янтарь, мироздание, основанное художником-архитектором, ремесленным творцом, как «сущего», так и его связей. Если бы я писал про исчадье хаоса, «отринувшего» этот Хаос, через начертание Прообраза (Эскиза) и побочный эффект расходящихся в первозданном Хаосе его беспредельных копий-Отражений/Теней, этот Хаос теснящих с смешивающихся с ним, то я бы подобрал именно такие имена и названия. В общем, ещё раз на ум приходит аналогия: перевод Хроник — равен Тени (Отражению) настоящего Амбера Желязны. Кстати, когда я уже написал эту заметку и стучался в колонку «Переводы и переводчики», то обнаружил там в одном из текстов похожую метафору (заметка «Метафоры перевода»).

+Несколько технических моментов перевода.

+2014-12-29 11-30. Всё-таки хотелось бы больше обсудить не результат, а процесс. Тем более, что результата пока нет, а то что предлагается — это моментальный срез этого самого процесса. Да, я сам бываю потребителем, так что, если разочаровываю отсутствием ожидаемого результата, то прошу меня заранее простить.