Тема «Любимая поэзия»

Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другая литература» > Тема «Любимая поэзия»

Любимая поэзия

Страницы: 1 2 3...129 130 131 132 133...244 245 246 🔍 поиск написать сообщение

автор

сообщение

гранд-мастер

5 мая 2007 г. 22:10

цитировать |

Продолжаем одну из самых популярных тем здесь (старая тема).

сообщение модератора
Внимание! Все стихотворения на политическую тематику (независимо от направленности) будут удаляться. За политикой — в ОИ

–––
И когда Александр увидел обширность своих владений, он заплакал, ибо не осталось земель, которые можно покорять..

активист

27 мая 2015 г. 05:44

цитировать | [ ]

Здравствуйте!!! Здесь так много стихов и поэм,что я даже и не уверена выкладывал ли кто-нибудь Сергея Есенина и его балладу "Баллада о двадцати шести". Мне больше нравятся Лермонтов и Гумилёв. Но я не смогла спокойно пройти мимо этой баллады. Она мне запала в душу, уже очень давно. Так что хочу выложить её здесь, если вы не против...

С любовью — прекрасному художнику Г.Якулову

Пой песню, поэт,
Пой.
Ситец неба такой
Голубой.
Море тоже рокочет
Песнь.
Их было
26.
26 их было,
26.
Их могилы пескам
Не занесть.
Не забудет никто
Их расстрел
На 207-ой
Версте.
Там за морем гуляет
Туман.
Видишь, встал из песка
Шаумян.
Над пустыней костлявый
Стук.
Вон еще 50
Рук
Вылезают, стирая
Плеснь.
26 их было,
26.
Кто с прострелом в груди,
Кто в боку,
Говорят:
"Нам пора в Баку -
Мы посмотрим,
Пока есть туман,
Как живет
Азербайджан".
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
Ночь, как дыню,
Катит луну.
Море в берег
Струит волну.
Вот в такую же ночь
И туман
Расстрелял их
Отряд англичан.

Коммунизм -
Знамя всех свобод.
Ураганом вскипел
Народ.
На империю встали
В ряд
И крестьянин
И пролетариат.
Там, в России,
Дворянский бич
Был наш строгий отец
Ильич.
А на Востоке
Здесь
Их было
26.

Все помнят, конечно,
Тот,
18-ый, несчастный
Год.
Тогда буржуа
Всех стран
Обстреливали
Азербайджан.

Тяжел был Коммуне
Удар.
Не вынес сей край
И пал,
Но жутче всем было
Весть
Услышать
Про 26.

В пески, что как плавленый
Воск,
Свезли их
За Красноводск.
И кто саблей,
Кто пулей в бок,
Всех сложили на желтый
Песок.

26 их было,
26.
Их могилы пескам
Не занесть.
Не забудет никто
Их расстрел
На 207-ой
Версте.

Там за морем гуляет
Туман.
Видишь, встал из песка
Шаумян.
Над пустыней костлявый
Стук.
Вон еще 50
Рук
Вылезают, стирая
Плеснь.
26 их было,
26.
. . . . . . . . . . . .
Ночь как будто сегодня
Бледней.
Над Баку
26 теней.
Теней этих
26.
О них наша боль
И песнь.

То не ветер шумит,
Не туман.
Слышишь, как говорит
Шаумян:
"Джапаридзе,
Иль я ослеп,
Посмотри:
У рабочих хлеб.
Нефть — как черная
Кровь земли.
Паровозы кругом...
Корабли...
И во все корабли,
В поезда
Вбита красная наша
Звезда".

Джапаридзе в ответ:
"Да, есть.
Это очень приятная
Весть.
Значит, крепко рабочий
Класс
Держит в цепких руках
Кавказ.

Ночь, как дыню,
Катит луну.
Море в берег
Струит волну.
Вот в такую же ночь
И туман
Расстрелял нас
Отряд англичан".

Коммунизм -
Знамя всех свобод.
Ураганом вскипел
Народ.
На империю встали
В ряд
И крестьянин
И пролетариат.
Там, в России,
Дворянский бич
Был наш строгий отец
Ильич.
А на Востоке
Здесь
26 их было,
26.
. . . . . . . . . . .
Свет небес все синей
И синей.
Молкнет говор
Дорогих теней.
Кто в висок прострелен,
А кто в грудь.
К Ахч-Куйме
Их обратный путь...

Пой, поэт, песню,
Пой,
Ситец неба такой
Голубой...
Море тоже рокочет
Песнь.
26 их было,
26.

Сентябрь 1924
Баку

магистр

29 мая 2015 г. 00:55

цитировать | [ ]

Елена Крюкова. Видение Аввакума

Зачитали и мне золотой приговор.
Виноват, — худоребрый, расстрига,
Знаю: будет мне яма и мощный костер,
И желаньем последним — коврига.

Я старик. Лоб от мыслей бесценных распух,
От сияющих — в кровь — самоцветов.
Виноват, что любил и за трех и за двух.
Что с исподу провидел планету.

Я пророк и безумец. Что, страшно им быть
На земле, где не реки, а плети,
Где, в снегу умирая, выл РАспятый: "Пить!.." -
А в Него били кАмнями — дети?!

Где оружье — в подпольях; где хлеб — жабий яд;
Где соврать писчим дьякам — что дунуть;
Где на стервах в ночи ожерелья горят:
Низок-россыпей — некуда плюнуть!..

Гибнет мир во снегах!.. Гибнет в горе и лжи.
Воздымаю двуперстие круто.
Ты, палач, мне веревку с ухмылкой кажи,
Коей скрутишь меня чрез минуту.

Все равно — о, доколь меня слышит народ,
В кучу сгрудился близко кострища,
Разеваю для Правды свой яростный рот,
Непотребный,
сверкающий,
нищий!

Только Правду голодным я людям скажу.
Прохриплю, заглушая обманки.
А костер подожгут — бородой укажу
На разгул занебесной гулянки.

Эх, пляшите вы, звезды!.. Проткнем брюхо звезд!..
Эх, сыграем вселенскую пьянку!..
Мне обмажет все тело огня лисий хвост,
Душу вывернет крик наизнанку.

Будут перстни сдирать — и в кострище бросать.
Головешки ступней станут: лалы,
Изумруды... Народ! Гей ты — петь и плясать!
Пить из горла бутыли — смоги устоять! -
Сласть базара, да смолы причала!

Пить из горла — до дна — век, что горькую ртуть,
Век, настоянный весь — на обмане...
Перекинется пламя с коленей — на грудь.
Шайка выплеснет в огненной бане.

Борода вспыхнет ярко, подобно ножу!
Задеру я лицо в Божье небо!
Только Правду голодным, лишь Правду скажу -
О цене их посмертного хлеба.

И зависнет голубка во звездной пыли
Над скелетом горелым и диким -
Над последним пророком несчастной земли,
Душу выславшим в огненном крике.

–––
Каждый день в своей точёной ванне умирает раненый Марат.
С каждым днём верней и постоянней Жанны Д Арк поднятый к небу взгляд.

миродержец

31 мая 2015 г. 21:37

цитировать | [ ]

Лев Лосев

Покуда Мельпомена и Евтерпа
    настраивали дудочки свои,
    и дирижер выныривал, как нерпа,
    из светлой оркестровой полыньи,
    и дрейфовал на сцене, как на льдине,
    пингвином принаряженный солист,
    и бегала старушка-капельдинер
    с листовками, как старый нигилист,
    улавливая ухом труляля,
    я в то же время погружался взглядом
    в мерцающую груду хрусталя,
    нависшую застывшим водопадом:
    там умирал последний огонек,
    и я его спасти уже не мог.

    На сцене барин корчил мужика,
    тряслась кулиса, лампочка мигала,
    и музыка, как будто мы--зека,
    командовала нами, помыкала,
    на сцене дама руки изломала,
    она в ушах производила звон,
    она производила в душах шмон
    и острые предметы изымала.

    Послы, министры, генералитет
    застыли в ложах. Смолкли разговоры.
    Буфетчица читала "Алитет
    уходит в горы". Снег. Уходит в горы.
    Салфетка. Глетчер. Мраморный буфет.
    Хрусталь--фужеры. Снежные заторы.
    И льдинами украшенных конфет
    с медведями пред ней лежали горы.
    Как я любил холодные просторы
    пустых фойе в начале января,
    когда ревет сопрано: "Я твоя!",
    и солнце гладит бархатные шторы.

    Там, за окном, в Михайловском саду
    лишь снегири в суворовских мундирах,
    два льва при них гуляют в командирах
    с нашлепкой снега--здесь и на заду,
    А дальше--заторошена Нева,
    Карелия и Баренцева лужа,
    откуда к нам приходит эта стужа,
    что нашего основа естества.
    Все, как задумал медный наш творец,--
    у нас чем холоднее, тем интимней,
    когда растаял Ледяной дворец,
    мы навсегда другой воздвигли--Зимний.

    И все же, откровенно говоря,
    от оперного мерного прибоя
    мне кажется порою с перепоя--
    нужны России теплые моря!

*************

Я неизменный Карл Иваныч.
    Я ваших чад целую на ночь.
    Их географии учу.
    Порой одышлив и неряшлив,
    я вас бужу, в ночи закашляв,
    молясь и дуя на свечу.

    Конечно, не большая птица,
    но я имею, чем гордиться:
    я не блудил, не лгал, не крал,
    не убивал--помилуй Боже,--
    я не убийца, нет, но все же,
    ах, что же ты краснеешь, Карл?

    Был в нашем крае некто Шиллер,
    он талер у меня зажилил. Была дуэль. Тюрьма. Побег. Забыв о Шиллере
проклятом,
    verfluchtes Fatum -- стал солдатом --
    сражений дым и гром побед.

    Там пели, там "ура" вопили,
    под липами там пиво пили,
    там клали в пряники имбирь.
    А здесь, как печень от цирроза,
    разбухли бревна от мороза,
    на окнах вечная Сибирь.

    Гуляет ветер по подклетям.
    На именины вашим детям
    я клею домик (ни кола
    ты не имеешь, старый комик,
    и сам не прочь бы в этот домик).
    Прошу, взгляните, Nicolas.

    Мы внутрь картона вставим свечку
    и осторожно чиркнем спичку,
    и окон нежная слюда
    засветится тепло и смутно,
    уютно станет и гемютно,
    и это важно, господа!

    О, я привью германский гений
    к стволам российских сих растений.
    Фольга сияет наобум.
    Как это славно и толково,
    кажись, и младший понял, Лева,
    хоть увалень и тугодум.

***************

МОЯ КНИГА

    Ни Риму, ни миру, ни вену,
    ни в полный внимания зал--
    в Летейскую библиотеку,
    как злобно Набоков сказал.

    В студеную зимнюю пору
    ("однажды" -- за гранью строки)
    гляжу, поднимается в гору
    (спускается к брегу реки)

    усталая жизни телега,
    наполненный хворостью воз.
    Летейская библиотека,
    готовься к приему всерьез.

    Я долго надсаживал глотку
    и вот мне награда за труд:
    не бросят в Харонову лодку,
    на книжную полку воткнут.

–––
Eramos pocos y parió la abuela

магистр

1 июня 2015 г. 23:24

цитировать | [ ]

У. Шекспир. "Гамлет".

Быть или не быть,
Вот в чем вопрос.
Достойно ли смиряться под ударами судьбы,
Иль следует восстать, и в смертной схватке
На море бедствий ополчиться?
Уснуть... Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу; это ли не цель желанная?
Умереть. Уснуть...
И видеть сны, быть может?.. Вот ответ.
Какие сны увидим в мире том,
Где места нет земным стремленьям?
Вот где разгадка. Вот что продлевает
Страданьям нашим жизнь на столько лет.
Не то кто снес бы плети и глумленья века?
Насмешки гордецов, величие ложное царей,
Отвергнутое чувство,
Фальшь, лицемерие, всеобщее притворство,
И призрачность заслуг в глазах ничтожеств...
Все беды, что достойные
Должны терпеть от недостойных.
Кто б решился
Под ношей жизненной плестись,
Когда так просто сводит счеты
Один удар кинжала?
Когда бы неизвестность после смерти,
Неведомой страны, откуда путник ни один не возвращался,
Нам не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.
Так малодушничает наша мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша,
В бесплодье умственного тупика.
Так гибнут замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
Теряя имя действия.
Но довольно!
Офелия, о, нимфа,
мои грехи в своих молитвах помяни.

–––
Камень, отвергнутый строителями, станет главой угла.

магистр

1 июня 2015 г. 23:38

цитировать | [ ]

цитата Тимон

сообщение модератора
Внимание! Все стихотворения на политическую тематику (независимо от направленности) будут удаляться. За политикой — в ОИ
–––

А "На смерть поэта" Лермонтова можно? А его же "Грядет России черный год"?

–––
Камень, отвергнутый строителями, станет главой угла.

магистр

6 июня 2015 г. 15:15

цитировать | [ ]

Гёте "Коринфская невеста"

Из Афин в Коринф многоколонный
Юный гость приходит, незнаком,-
Там когда-то житель благосклонный
Хлеб и соль водил с его отцом;
    И детей они
    В их младые дни
Нарекли невестой с женихом.

Но какой для доброго приема
От него потребуют цены?
Он — дитя языческого дома,
А они — недавно крещены!
    Где за веру спор,
    Там, как ветром сор,
И любовь и дружба сметены!

Вся семья давно уж отдыхает,
Только мать одна еще не спит,
Благодушно гостя принимает
И покой отвесть ему спешит;
    Лучшее вино
    Ею внесено,
Хлебом стол и яствами покрыт.

И, простясь, ночник ему зажженный
Ставит мать, но ото всех тревог
Уж усталый он и полусонный,
Без еды, не раздеваясь, лег,
    Как сквозь двери тьму
    Движется к нему
Странный гость бесшумно на порог.

Входит дева медленно и скромно,
Вся покрыта белой пеленой:
Вкруг косы ее, густой и темной,
Блещет венчик черно-золотой.
    Юношу узрев,
    Стала, оробев,
С приподнятой бледною рукой.

«Видно, в доме я уже чужая,-
Так она со вздохом говорит,-
Что вошла, о госте сем не зная,
И теперь меня объемлет стыд;
    Спи ж спокойным сном
    На одре своем,
Я уйду опять в мой темный скит!»

«Дева, стой,- воскликнул он,- со мною
Подожди до утренней поры!
Вот, смотри, Церерой золотою,
Вакхом вот посланные дары;
    А с тобой придет
    Молодой Эрот,
Им же светлы игры и пиры!»

«Отпусти, о юноша, я боле
Непричастна радости земной;
Шаг свершен родительскою волей:
На одре болезни роковой
    Поклялася мать
    Небесам отдать
Жизнь мою, и юность, и покой!

И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
    Агнцы боле тут
    Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!»

И ее он взвешивает речи:
«Неужель теперь, в тиши ночной,
С женихом не чаявшая встречи,
То стоит невеста предо мной?
    О, отдайся ж мне,
    Будь моей вполне,
Нас венчали клятвою двойной!»

«Мне не быть твоею, отрок милый,
Ты мечты напрасной не лелей,
Скоро буду взята я могилой,
Ты ж сестре назначен уж моей;
    Но в блаженном сне
    Думай обо мне,
Обо мне, когда ты будешь с ней!»

«Нет, да светит пламя сей лампады
Нам Гимена факелом святым,
И тебя для жизни, для отрады
Уведу к пенатам я моим!
    Верь мне, друг, о верь,
    Мы вдвоем теперь
Брачный пир нежданно совершим!»

И они меняются дарами:
Цепь она спешит златую снять,-
Чашу он с узорными краями
В знак союза хочет ей отдать;
    Но она к нему:
    «Чаши не приму,
Лишь волос твоих возьму я прядь!»

Полночь бьет — и взор, доселе хладный,
Заблистал, лицо оживлено,
И уста бесцветные пьют жадно
С темной кровью схожее вино;
    Хлеба ж со стола
    Вовсе не взяла,
Словно ей вкушать запрещено.

И фиал она ему подносит,
Вместе с ней он ток багровый пьет,
Но ее объятий как ни просит,
Все она противится — и вот,
    Тяжко огорчен,
    Пал на ложе он
И в бессильной страсти слезы льет.

И она к нему, ласкаясь, села:
«Жалко мучить мне тебя, но, ах,
Моего когда коснешься тела,
Неземной тебя охватит страх:
    Я как снег бледна,
    Я как лед хладна,
Не согреюсь я в твоих руках!»

Но, кипящий жизненною силой,
Он ее в объятья заключил:
«Ты хотя бы вышла из могилы,
Я б согрел тебя и оживил!
    О, каким вдвоем
    Мы горим огнем,
Как тебя мой проникает пыл!»

Все тесней сближает их желанье,
Уж она, припав к нему на грудь,
Пьет его горячее дыханье
И уж уст не может разомкнуть.
    Юноши любовь
    Ей согрела кровь,
Но не бьется сердце в ней ничуть.

Между тем дозором поздним мимо
За дверьми еще проходит мать.
Слышит шум внутри необъяснимый
И его старается понять:
    То любви недуг,
    Поцелуев звук,
И еще, и снова, и опять!

И недвижно, притаив дыханье,
Ждет она — сомнений боле нет -
Вздохи, слезы, страсти лепетанье
И восторга бешеного бред:
    «Скоро день — но вновь
    Нас сведет любовь!»
«Завтра вновь!» — с лобзаньем был ответ.

Доле мать сдержать не может гнева,
Ключ она свой тайный достает:
«Разве есть такая в доме дева,
Что себя пришельцам отдает?»
    Так возмущена,
    Входит в дверь она -
И дитя родное узнает.

И, воспрянув, юноша с испугу
Хочет скрыть завесою окна,
Покрывалом хочет скрыть подругу;
Но, отбросив складки полотна,
    С ложа, вся пряма,
    Словно не сама,
Медленно подъемлется она.

«Мать, о мать, нарочно ты ужели
Отравить мою приходишь ночь?
С этой теплой ты меня постели
В мрак и холод снова гонишь прочь?
    И с тебя ужель
    Мало и досель,
Что свою ты схоронила дочь?

Но меня из тесноты могильной
Некий рок к живущим шлет назад,
Ваших клиров пение бессильно,
И попы напрасно мне кадят;
    Молодую страсть
    Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!

Этот отрок именем Венеры
Был обещан мне от юных лет,
Ты вотще во имя новой веры
Изрекла неслыханный обет!
    Чтоб его принять,
    В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!

Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
    И, покончив с ним,
    Я пойду к другим,-
Я должна идти за жизнью вновь!

Милый гость, вдали родного края
Осужден ты чахнуть и завять,
Цепь мою тебе передала я,
Но волос твоих беру я прядь.
    Ты их видишь цвет?
    Завтра будешь сед,
Русым там лишь явишься опять!

Мать, услышь последнее моленье,
Прикажи костер воздвигнуть нам,
Свободи меня из заточенья,
Мир в огне дай любящим сердцам!
    Так из дыма тьмы
    В пламе, в искрах мы
К нашим древним полетим богам!»

–––
... И не надо надеяться, о мое сердце!
И бояться не надо, о сердце мое! Омар Хайям

миротворец

7 июня 2015 г. 20:48

цитировать | [ ]

СЕРГЕЙ ЧУДАКОВ

Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки

В ледяной воде из мерзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены

Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живем — возней своей мышиной
Небольшого Пушкина обидев

Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублер и заменитель)
Горько сожалея о потере

Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишиневе
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною.

1958

* * *

В истории много пропущено,
но видится в ней интерес,
когда в камер-юнкера Пушкина
стреляет сенатор Дантес.

Не как завсегдатай притонов,
за честь, а отнюдь не за чек,
прицельно стреляет Мартынов,
честняга, простой человек.

Нет, это не мальчик влюбленный
и даже не храбрый Мальбрук,
а просто поручик Соленый
с особенным запахом рук.

Внизу мелкота копошится,
над нею белеет гора,
в истории всюду вершится
убийство во имя добра.

Пусть это пройдет в отголоске,
какой-то вторичной виной:
расстрелян в советском Свердловске
один император смешной.

И вот уже новая школа,
строкою в поток новостей:
расстрелян наследник престола.
Почаще стреляйте в детей!

На площади или в подвале,
в нетрезвом матросском бреду,
мы раньше людей убивали,
теперь убиваем среду.

Как сказочно гибнет принцесса,
реальная кровь на стене.
Смертельные гены прогресса
трепещут в тебе и во мне.

–––
Проснулась, умылась, нарядилась, улыбнулась и пошла украшать мир!

магистр

13 июня 2015 г. 19:35

цитировать | [ ]

Николай Некрасов. Убогая и нарядная

1

Беспокойная ласковость взгляда,
И поддельная краска ланит,
И убогая роскошь наряда —
Все не в пользу ее говорит.
Но не лучше ли, прежде чем бросим
Мы в нее приговор роковой,
Подзовем-ка ее да расспросим:
«Как дошла ты до жизни такой?»

Не длинен и не нов рассказ:
Отец ее, подьячий бедный,
Таскался писарем в Приказ,
Имел порок дурной и вредный —
Запоем пил — и был буян,
Когда домой являлся пьян.
Предвидя роковую схватку,
Жена малютку уведет,
Уложит наскоро в кроватку
И двери поплотней припрет.
Но бедной девочке не спится!
Ей чудится: отец бранится,
Мать плачет. Саша на кровать,
Рукою подпершись, садится,
Стучит в ней сердце... где тут спать?
Раздвинув завесы цветные,
Глядит на двери запертые,
Откуда слышится содом,
Не шевелится и не дремлет.
Так птичка в бурю под кустом
Сидит — и чутко буре внемлет.

Но как ни буен был отец,
Угомонился наконец,
И стало без него им хуже.
Мать умерла в тоске по муже,
А девочку взяла «Мадам»
И в магазине поселила.
Не очень много шили там,
И не в шитье была там сила...
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .

2

«Впрочем, что ж мы? нас могут заметить,—
Рядом с ней?!» И отхлынули прочь...
Нет! тебе состраданья не встретить,
Нищеты и несчастия дочь!
Свет тебя предает поруганью
И охотно прощает другой,
Что торгует собой по призванью,
Без нужды, без борьбы роковой;
Что, поднявшись с позорного ложа,
Разоденется, щеки притрет
И летит, соблазнительно лежа
В щегольском экипаже, в народ —
В эту улицу роскоши, моды,
Офицеров, лореток и бар,
Где с полугосударства доходы
Поглощает заморский товар.
Говорят, в этой улице милой
Все, что модного выдумал свет,
Совместилось с волшебною силой,
Ничего только русского нет —
Разве Ванька проедет унылый.
Днем и ночью на ней маскарад,
Ей недаром гордится столица.
На французский, на английский лад
Исковеркав нерусские лица,
Там гуляют они, пустоты вековой
И наследственной праздности дети,
Разодетой, довольной толпой...
Ну, кому же расставишь ты сети?

Вышла ты из коляски своей
И на ленте ведешь собачонку;
Стая модных и глупых людей
Провожает тебя вперегонку.
У прекрасного пола тоска,
Чувство злобы и зависти тайной.
В самом деле, жена бедняка,
Позавидуй! эффект чрезвычайный!
Бриллианты, цветы, кружева,
Доводящие ум до восторга,
И на лбу роковые слова:
«Продается с публичного торга!»
Что, красавица, нагло глядишь?
Чем гордишься? Вот вся твоя повесть:
Ты ребенком попала в Париж,
Потеряла невинность и совесть,
Научилась белиться и лгать
И явилась в наивное царство:
Ты слыхала, легко обирать
Наше будто богатое барство.

Да, нетрудно! Но должно входить
В этот избранный мир с аттестатом.
Красотой нас нельзя победить,
Удивить невозможно развратом.
Нам известность, нам мода нужна.
Ты красивей была и моложе,
Но, увы! неизвестна, бедна
И нуждалась сначала... О боже!
Твой рассказ о купце разрывал
Нам сердца: по натуре бурлацкой,
Он то ноги твои целовал,
То хлестал тебя плетью казацкой.
Но, по счастию, этот дикарь,
Слабоватый умом и сердечком,
Принялся за французский букварь,
Чтоб с тобой обменяться словечком.
Этим временем ты завела
Рысаков, экипажи, наряды
И прославилась — в моду вошла!
Мы знакомству скандальному рады.
Что за дело, что вся дочиста
Предалась ты постыдной продаже,
Что поддельна твоя красота,
Как гербы на твоем экипаже,
Что глупа ты, жадна и пуста —
Ничего! знатоки вашей нации
Порешили разумным судом,
Что цинизм твой доходит до грации,
Что геройство в бесстыдстве твоем!
Ты у бога детей не просила,
Но ты женщина тоже была,
Ты со скрежетом сына носила
И с проклятьем его родила;
Он подрос — ты его нарядила
И на Невский с собой повезла.
Ничего! Появленье малютки
Не смутило души никому,
Только вызвало милые шутки,
Дав богатую пищу уму.
Удивлялась вся гвардия наша
(Да и было чему, не шутя),
Что ко всякому с словом «папаша»
Обращалось наивно дитя...

И не кинул никто, негодуя,
Комом грязи в бесстыдную мать!
Чувством матери нагло торгуя,
Пуще стала она обирать.
Бледны, полны тупых сожалений
Потерявшие шик молодцы,—
Вон по Невскому бродят, как тени,
Разоренные ею глупцы!
И пример никому не наука,
Разорит она сотни других:
Тупоумие, праздность и скука
За нее... Но умолкни, мой стих!
И погромче нас были витии,
Да не сделали пользы пером...
Дураков не убавим в России,
А на умных тоску наведем.

1859

авторитет

18 июня 2015 г. 21:40

цитировать | [ ]

Андрей Вознесенский

ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Судьба, как ракета, летит по параболе
Обычно — во мраке и реже — по радуге.
Жил огненно-рыжий художник Гоген,
Богема, а в прошлом — торговый агент.
Чтоб в Лувр королевский попасть
из Монмартра,
Он дал
кругаля
через Яву с Суматрой!
Унесся, забыв сумасшествие денег,
Кудахтанье жен, духоту академий.
Он преодолел
тяготенье земное.
Жрецы гоготали за кружкой пивною:
«Прямая — короче, парабола — круче,
Не лучше ль скопировать райские кущи? »
А он уносился ракетой ревущей
Сквозь ветер, срывающий фалды и уши.
И в Лувр он попал не сквозь главный порог —
Параболой
гневно
пробив потолок!. .

1959

магистр

21 июня 2015 г. 18:54

цитировать | [ ]

Борис Слуцкий

Что нужно на дожитие тирану,
который снят с работы слишком рано,
сметен, но не посажен и не изгнан,
и даже пенсии достойным признан?
Тиран, который жил в палатах душных,
оценит в новом быте чистый воздух.
Добру и злу внимая равнодушно,
он говорит о небесах и звездах.
Тиран, конечно, избежать не может
преемников заботливой опеки.
На них его порой досада гложет:
бессильные! духовные калеки!
Но здравый смысл, что выволок когда-то
из грязи в князи, вновь его находит,
и твердым шагом бывшего солдата
тиран от милых призраков уходит.

22 июня 2015 г. 07:51 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]

| [ ]

магистр

1 июля 2015 г. 17:26

цитировать | [ ]

Станислав Куняев. Карл XII

А все-таки нация чтит короля -
безумца, распутника, авантюриста,
за то, что во имя бесцельного риска
он вышел к Полтаве, тщеславьем горя.

За то, что он жизнь понимал, как игру,
за то, что он уровень жизни понизил,
за то, что он уровень славы повысил,
как равный, бросая перчатку Петру.

А все-таки нация чтит короля
за то, что оставил страну разоренной,
за то, что рискуя фамильной короной,
привел гренадеров в чужие поля.

За то, что цвет нации он положил,
за то, что был в Швеции первою шпагой,
за то, что весь мир изумляя отвагой,
погиб легкомысленно, так же, как жил.

За то, что для родины он ничего
не сделал, а может быть, и не старался.
За то, что на родине после него
два века никто на войну не собрался.

И уровень славы упал до нуля,
и уровень жизни взлетел до предела...
Разумные люди. У каждого дело.
И все-таки нация чтит короля!

магистр

1 июля 2015 г. 19:48

цитировать | [ ]

Если бы ты, дорогой мой, придумал скрепку,
Если не скрепку, придумал хотя бы кнопку,
Кнопку или бельевую, мой друг, прищепку,
А не прищепку, то винную, скажем, пробку,

Если бы ты вслед за классиком наудачу
Худшую из его сочинил бы книжек,
Если бы ты написал новый вальс собачий
Или придумал свой собственный "Чижик-пыжик",

Ты перед нами предстал бы в другом аспекте,
Нас критикуя, привлёк бы к себе вниманье,
Мы бы порадовались твоей скромной лепте
В общее дело смиренья и выживанья.

Александр Кушнер

магистр

2 июля 2015 г. 07:04

цитировать | [ ]

Борис Бергин

Коробка

Вот и кажется будто бы вытащил всё из коробки,
на боку у которой так криво написано "жизнь",
но сирень зацветает и этот порыв её робкий
заставляет поверить — на дне ещё что-то лежит.

Может пёстрый клубок закатился в какой-нибудь угол,
опусти пред собой — и дорожки в траве побегут
или новые дни мне расчертит квадратами уголь -
загляни — пропадёшь и очнёшься на том берегу.

Что же выпадет, вытащит что же рука из коробки?
Что ещё нагадают потёртые карты Таро?
Недочитанной Торой проторены тайные тропки,
и не знаешь, чего ожидать от данайских даров.

–––
Правильное положение граблей определяется тем, что вы собираетесь с ними делать - наступать или работать.

миротворец

4 июля 2015 г. 14:30

цитировать | [ ]

ГОНЕЦ

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль тёмный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Верёвку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

Генрих ГЕЙНЕ (перевод С.Маршака)

авторитет

7 июля 2015 г. 00:50

цитировать | [ ]

Александр Блок

Песнь Ада

День догорел на сфере той земли,
Где я искал путей и дней короче.
Там сумерки лиловые легли.

Меня там нет. Тропой подземной ночи
Схожу, скользя, уступом скользких скал.
Знакомый Ад глядит в пустые очи.

Я на земле был брошен в яркий бал,
И в диком танце масок и обличий
Забыл любовь и дружбу потерял.

Где спутник мой? — О, где ты, Беатриче? —
Иду один, утратив правый путь,
В кругах подземных, как велит обычай,

Средь ужасов и мраков потонуть.
Поток несет друзей и женщин трупы,
Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь;

Пощады вопль, иль возглас нежный — скупо
Сорвется с уст; здесь умерли слова;
Здесь стянута бессмысленно и тупо

Кольцом железной боли голова;
И я, который пел когда-то нежно, —
Отверженец, утративший права!

Все к пропасти стремятся безнадежной,
И я вослед. Но вот, в прорыве скал,
Над пеною потока белоснежной,

Передо мною бесконечный зал.
Сеть кактусов и роз благоуханье,
Обрывки мрака в глубине зеркал;

Далеких утр неясное мерцанье
Чуть золотит поверженный кумир;
И душное спирается дыханье.

Мне этот зал напомнил страшный мир,
Где я бродил слепой, как в дикой сказке,
И где застиг меня последний пир.

Там — брошены зияющие маски;
Там — старцем соблазненная жена,
И наглый свет застал их в мерзкой ласке…

Но заалелся переплет окна
Под утренним холодным поцелуем,
И странно розовеет тишина.

В сей час в стране блаженной мы ночуем,
Лишь здесь бессилен наш земной обман,
И я смотрю, предчувствием волнуем,

В глубь зеркала сквозь утренний туман.
Навстречу мне, из паутины мрака,
Выходит юноша. Затянут стан;

Увядшей розы цвет в петлице фрака
Бледнее уст на лике мертвеца;
На пальце — знак таинственного брака —

Сияет острый аметист кольца;
И я смотрю с волненьем непонятным
В черты его отцветшего лица

И вопрошаю голосом чуть внятным:
«Скажи, за что томиться должен ты
И по кругам скитаться невозвратным?»

Пришли в смятенье тонкие черты,
Сожженный рот глотает воздух жадно,
И голос говорит из пустоты:

«Узнай: я предан муке беспощадной
За то, что был на горестной земле
Под тяжким игом страсти безотрадной.

Едва наш город скроется во мгле, —
Томим волной безумного напева,
С печатью преступленья на челе,

Как падшая униженная дева,
Ищу забвенья в радостях вина…
И пробил час карающего гнева:

Из глубины невиданного сна
Всплеснулась, ослепила, засияла
Передо мной — чудесная жена!

В вечернем звоне хрупкого бокала,
В хмельном тумане встретившись на миг
С единственной, кто ласки презирала,

Я ликованье первое постиг!
Я утопил в ее зеницах взоры!
Я испустил впервые страстный крик!

Так этот миг настал, нежданно скорый.
И мрак был глух. И долгий вечер мглист.
И странно встали в небе метеоры.

И был в крови вот этот аметист.
И пил я кровь из плеч благоуханных,
И был напиток душен и смолист…

Но не кляни повествований странных
О том, как длился непонятный сон…
Из бездн ночных и пропастей туманных

К нам доносился погребальный звон;
Язык огня взлетел, свистя, над нами,
Чтоб сжечь ненужность прерванных времен!

И — сомкнутых безмерными цепями —
Нас некий вихрь увлек в подземный мир!
Окованный навек глухими снами,

Дано ей чуять боль и помнить пир,
Когда, что ночь, к плечам ее атласным
Тоскующий склоняется вампир!

Но мой удел — могу ль не звать ужасным?
Едва холодный и больной рассвет
Исполнит Ад сияньем безучастным,

Из зала в зал иду свершать завет,
Гоним тоскою страсти безначальной, —
Так сострадай и помни, мой поэт:

Я обречен в далеком мраке спальной,
Где спит она и дышит горячо,
Склонясь над ней влюбленно и печально,

Вонзить свой перстень в белое плечо!»

31 октября 1909

миротворец

7 июля 2015 г. 14:12

цитировать | [ ]

СКАЗКА СКАЗОК

Стоим над водой –
чинара и я.
Отражаемся в тихой воде –
чинара и я.
Блеск воды бьёт нам в лица –
чинаре и мне.
Стоим над водой –
кошка, чинара и я.
Отражаемся в тихой воде –
кошка, чинара и я.
Блеск воды бьёт нам в лица –
кошке, чинаре и мне.

Стоим над водой –
солнце, кошка, чинара и я.
Отражаемся в тихой воде –
солнце, кошка, чинара и я.
Блеск воды бьёт нам в лица –
солнцу, кошке, чинаре и мне.

Стоим над водой –
солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.
Отражаемся в тихой воде –
солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.
Блеск воды бьёт нам в лица –
солнцу, кошке, чинаре, мне и нашей судьбе.

Стоим над водой.
Первой кошка уйдёт,
и её отраженье исчезнет.
Потом уйду я,
и моё отраженье исчезнет.
Потом – чинара,
и её отраженье исчезнет.
Потом уйдёт вода.
Останется солнце.
Потом уйдёт и оно.

Стоим над водой –
солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.
Вода прохладная,
чинара высокая,
я стихи сочиняю,
кошка дремлет,
солнце греет.
Слава Богу, живём!
Блеск воды бьёт нам в лица –
солнцу, кошке, чинаре, мне и нашей судьбе.

Назым ХИКМЕТ

магистр

7 июля 2015 г. 16:49

цитировать | [ ]

glazier хороший стих! С него я начал знакомство с творчеством Александра Блока!

–––
... И не надо надеяться, о мое сердце!
И бояться не надо, о сердце мое! Омар Хайям

миротворец

9 июля 2015 г. 13:23

цитировать | [ ]

Нет, не забыть тебя, Мадрид,
Твоей крови, твоих обид.
Холодный ветер кружит пыль.
Зачем у девочки костыль?
Зачем на свете фонари?
И кто дотянет до зари?
Зачем живет Карабанчель?
Зачем пустая колыбель?
И сколько будет эта мать
Не понимать и обнимать?
Раскрыта прямо в небо дверь,
И, если хочешь, в небо верь,
А на земле клочок белья,
И кровью смочена земля.
И пушки говорят всю ночь,
Что не уйти и не помочь,
Что зря придумана заря,
Что не придут сюда моря,
Ни корабли, ни поезда,
Ни эта праздная звезда.

Илья ЭРЕНБУРГ

магистр

12 июля 2015 г. 08:27

цитировать | [ ]

В старину, в какой то там Испаньи, жил да был наивный человек в нищете, не знавшей описанья, и с хрустальной целью — как у всех. Слишком ум его с нуждою свыкся, слишком с голодухой знался рот, чтоб сушить перед окошком фиксы, т. е. улыбаться напролет. От пеленок не было покоя. Сеянье не лезло к сроку вспять. Горбилась жена и все такое... И решил он счастье отыскать.

Значит так: он вышел на дорогу, видит, в небе облако плывет. Ночь тиха, пустыня внемлет богу, т.е. слышен собственный живот. И пошел он, камни загребая, наперед судьбу благодаря, в даль, где вырастала голубая, невообразимая заря. На вторую ночь, объятый снами, чтоб не сбиться с прежнего пути, он поставил башмаки носами, в сторону, куда ему идти. А вблизи тем часом шел повеса, от лобзаний утирая рот. Увидал он чоботы балбеса и перевернул наоборот, чтоб носы, заплатами играя, не глядели более зазря в даль, где вырастала голубая, невообразимая заря.

Значит так: на утреннем рассвете мой Колумб, дав смотр медякам, дунул в путь-дорогу по замете, т. е. по обманным башмакам. Вскорости глазам его предстали дом, как тот — оставленный вдали, куры, дети, баба в драной шали и огрызок сморщенной земли. Будь мой Дон-Кишот смышленней вдвое, он мозги б раскинул в ширину. Ну а он устал, и все такое... И похожа баба на жену.

Он сказал: "Тю-тю, мои печали! Счастье и в моей судьбе сбылось!" И в душе его цветя миндалем, в самом деле что то родилось. Он прижал чужую бабу с чаркой. Он слезу с лица отковырял. Он нашел свой жребий, т. е. счастье, т.е. ничего не потерял.
С той поры, он весь остаток жизни, как бы не скулил и не тощал, помнил об оставленной Отчизне и потомкам помнить завещал...

–––
Все хотят чтобы что-нибудь случилось, но при этом боятся чтобы чего-нибудь не произошло.