Тема «Любимая поэзия»

Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другая литература» > Тема «Любимая поэзия»

Любимая поэзия

Страницы: 1 2 3...32 33 34 35 36...61 62 63 🔍 поиск написать сообщение

автор

сообщение

магистр

15 июля 2006 г. 10:24

цитировать | [ ]

Katy Я очень не люблю ругаться. Просто меня всегда задевало разделение и навешивание ярлыков: плохое и хорошее, добро и зло, чёрное и белое, музыки на жанры, просто стихи и тексты песен (с указанием на ущербность последних), как уже упоминал — расслоение фантастики (ведь всё в этот термин и умещается). Ну, прямо дискриминация какая-то!
«Вот такой я забавный зверёк» :-)

–––
В прежнее время книги покупали читатели. Теперь покупают обложки, корешки и бумагу, а книги не читает никто

философ

15 июля 2006 г. 14:26

цитировать | [ ]

         Серенада
                   Посвящается Лопе де Вега
Умывается ночь росою,
затуманив речные плесы,
а на белой груди Лолиты
от любви умирают розы.

От любви умирают розы.

Ночь поет и поет нагая,
ночь над мартовскими мостками.
Омывает вода Лолиту
горькой солью и лепестками.

От любви умирают розы.

Серебром и анисом полночь
озаряется по карнизам.
Родников серебром зеркальным.
Белых бедер твоих анисом.

От любви умирают розы.

                    Фредерико Гарсия Лорка (перевод А. Гелескул)

–––
Se non e vero, e ben trovato

магистр

16 июля 2006 г. 16:56

цитировать | [ ]

Не могу сказать, что это любимое стихотворение, но оказалось пророческим для человека, случайно его открывшего. Прямо мистика какая-то!

Ахматова

Всё отнято: и сила и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.

Весёлой музы нрав не узнаю:
Она глядит и слова не проронит,
А голову в веночке тёмном клонит,
Изнеможённая на голову мою.

И только совесть с каждым днём страшней
Беснуется: великой хочет дани.
Закрыв лицо я отвечала ей...
Но больше нет ни слёз, ни оправданий.

авторитет

16 июля 2006 г. 20:15

цитировать | [ ]

цитата Katy
Или все-таки еще поругаемся?

Ругаться вообще не нужно. Вполне можно сохранить уважение к другому человеку — в чем-то не соглашаясь с ним. Флейм обычно подогревается какими-то амбициями его участников и по сути — малосодержателен.
А вот — высказать свое мнение о приведенных стихах — почему нет? И это мнение не обязательно будет хорошим...
Если говорить формально — для меня хорошие стихи прежде всего неизмеримо более насыщенны содержанием, информацией (в широком смысле — не только смысловой, но и эмоциональной и т.д.); и эта информация не исчерпывается однократным прочтением (да и многократным тоже...). А эта неисчерпаемость создается неповторимой формой стихотворения, в которой важно каждое слово, каждая пауза и запятая. Можно сказать, что неповторимость стихотворения заключена в особых связях, присутствующих между словами, — смысловых, ритмических, ассоциативных, фонетических... И — именно поэтому автор хороших стихов — узнаваем по нескольким строкам: эти особые, только этому автору присущие связи между словами...
О связи между формой стихотворения и его содержанием интересно писал Ю.Лотман в статье "Анализ поэтического текста".
А в плохих стихах банальностей, общих мест — пруд пруди. Общие места плохи именно тем, что они — прежде всего эмоционально — несодержательны, они никак не передают то состояние, которое вообще-то призваны передавать.
Я противопоставляю не стихи и песни, а хорошие стихи (в том числе и песенные) — плохим стихам.
При этом я вполне нормально отношусь к эстрадным песням — того же Макаревича... — а вот стихи — это другое. :-)

магистр

16 июля 2006 г. 21:36

цитировать | [ ]

Lihin Ни в коей мере не собираюсь ни с кем спорить и навязывать свою точку зрения. Все мы разные и каждому нравится что-то своё. Но, как я упоминал ранее, стихи для меня прежде всего дороги, если они задевают струны моей души, находят в ней отклик эмоционально или смыслово. Да пусть даже интересным сюжетом! И действительно, во многом ассоциативно-смысловыми связями. И пусть они фонетически и ритмически выверены, подчиняются всем законам стихосложения (вообще никогда не обращаю внимание на следование рифме, если есть то, о чём писал выше), но коли уж они мне ничего не дают или я не могу от них получить, то это для меня пустышка. А упиваться стройностью стиха, расположением пауз, запятых (именно фонетикой) — не для меня. Это ж прямо математика какая-то получается! Сразу же опровергну — такие стихи могут мне нравиться (и нравятся), но любимыми назвать не смогу.

авторитет

16 июля 2006 г. 22:17

цитировать | [ ]

цитата NAV&gator
Ни в коей мере не собираюсь ни с кем спорить и навязывать свою точку зрения.

Взаимно.

Я просто попытался прояснить свою точку зрения; видимо, не очень вразумительно.
В частности — я никогда не ценил стихи, в которых "выпирает" какой-нибудь формальный прием, — поэтому я не люблю Бальмонта (хотя и признаю, что это всё же — стихи). Формальные особенности стихотворения ценны не сами по себе, — они по сути едины с содержанием, они являются единственно возможным способом выразить это содержание.
Скажу еще одну вещь: люди ведь не сегодня первый раз задумались над этими вопросами: что такое — стихи, как их оценивать и т.д.
На эту тему много всего написано — и поэтами, и критиками.
Каждый человек вправе иметь свою точку зрения; но — при этом хотя бы ознакомиться с тем, что уже на эту тему сказано, что уже выработано культурой... — по-моему, просто необходимо.

магистр

17 июля 2006 г. 21:09

цитировать | [ ]

цитата Lihin
Каждый человек вправе иметь свою точку зрения; но — при этом хотя бы ознакомиться с тем, что уже на эту тему сказано, что уже выработано культурой... — по-моему, просто необходимо.

Может быть, но нет желания. Может быть... ;-)

цитата Lihin
Скажу еще одну вещь: люди ведь не сегодня первый раз задумались над этими вопросами: что такое — стихи, как их оценивать и т.д.

Как ни просто прозвучит — оцениваю лишь по двум критериям (фактически по одному ;-)

): нравится — не нравится, часто не пытаясь докопаться и понять почему? На бессознательном уровне :-)))

магистр

17 июля 2006 г. 22:09

цитировать | [ ]

Сергей Трофимов

Когда окончится война,
И мальчик выбежит за хлебом,
Земли коснётся тишина,
Непостижимая, как небо.
И в этой хрупкой тишине
Бог времена и судьбы свяжет,
Замрут созвездья в вышине
И чей-то голос тихо скажет:

«Мама, я вернулся домой,
Мама, я вернулся живой.
Бог обещал нам простить всё сполна,
Когда окончится война,
Когда окончится война».

Когда окончится война,
И мой народ залечит раны,
Новорождённая страна
Отбросит мощи великана.
И вдруг окажется, что жизнь
Имеет главное значенье,
А мы над пропастью во ржи
Сражались с собственною тенью.

Когда окончится война
Единой верой в милосердье,
Любовь останется одна
Для всех религией последней.
И век из века без любви
На этой маленькой планете
Мы были вовсе не враги,
А просто брошенные дети.

***
Посвящение поэту

У поэта душа высока,
Как орбита космических станций.
У поэта дырявый карман
И расходы жены на семью.
Сын поэта — фанат ЦСКА.
И от гула футбольных трансляций
Муза-сволочь свалила в туман,
Не оставив визитку свою.

Для домашних он — тихий садист
С диким взглядом врача-акушера,
Хоть бы в доме ножи наточил,
Хоть бы гвоздь вколотил в табурет.
Вон у Люськи сосед — онанист
На эротике сделал карьеру,
Ты б хоть педикам хит настрочил,
Но куда там — серьёзный поэт.

А на днях у поэта в гостях
Был прозаик Эжен Несознанский.
Кушал водку и горько рыдал
О святой православной Руси.
А потом матерился, крестясь,
Стукнул тёщу селёдкой исландской
И под жуткий семейный скандал
Был отправлен домой на такси.

Ах, какая же, право, тоска
В человеке искать бесконечность
И терзать благозвучный минор,
Задыхаясь в казённой петле.
Но вонзается в небо строка.
Заставляя угрюмую вечность,
Обратить на мгновенье свой взор
К вопиющей от боли земле.

У поэта душа высока...

***
Алёшка

Говорят на земле был Бог,
Говорят он учил добру,
А у нас целый взвод полёг,
Где служил старшиной мой друг.
Он теперь неживой лежит,
А вчера мне успел сказать:
Ах, как хочется, братцы, жить.
Ах, как старшно здесь помирать.

Эх, Алёшка, дружок ты мой
Хулиган, безотцовщина,
Завязавший неравный бой
За Рязань да Тамбовщину,
За страну благоверной лжи
Где один резон — воровать
Ах, как хочется, братцы, жить.
Ах, как страшно здесь помирать

Я возьму в медсанбате спирт,
Да налью за помин души.
Пусть его позывной хранит
Тишина вековых вершин.
Он сегодня домой летит,
Там его похоронит мать.
Ах, как хочется, братцы, жить.
Ах, как страшно здесь помирать

Про него не напишут книг
И не снимут крутых кино,
Как Алёшкин прощальный крик
Окарябал ажур чинов.
Только Русь васильком во ржи
Будет Тризну по нём справлять.
Ах, как хочется, братцы, жить.
Ах, как страшно здесь помирать

Говорят на земле был Бог
Говорят он учил добру,
А у нас целый взвод полёг
Где служил старшиной мой друг.

магистр

17 июля 2006 г. 22:15

цитировать | [ ]

Илья Кормильцев

Джульетта лежит на зелёном лугу
Среди муравьёв и среди стрекоз
По бронзовой коже по нежной траве
Бежит серебро её светлых волос

Тонкие пальцы вцепились в цветы
И цветы поменяли свой цвет
Расколот как сердце на камне горит
Джульетты пластмассовый красный браслет

Отпусти его с миром скажи ему вслед
Пусть он с этим проклятьем уйдёт
Пусть никто никогда не полюбит его
Пусть он никогда не умрёт
Пусть никто никогда не полюбит его
Пусть он никогда не умрёт

Джульетта лежит на зелёном лугу
Среди муравьёв и среди стрекоз
Муравьи соберут её чистую кровь
А стрекозы возьмут нектар её слез

Тонкие пальцы вцепились в цветы
И цветы поменяли свой цвет
Расколот как сердце на камне горит
Джульетты пластмассовый красный браслет

Судья если люди поймают его
Ты по книгам его не суди
Закрой свои книги ты в них не найдёшь
Ни одной подходящей строки

Пусть никто никогда не полюбит его
Пусть он никогда не умрёт

авторитет

17 июля 2006 г. 22:39

цитировать | [ ]

Р.-М. Рильке, переводы К.Богатырева.

Орфей. Эвридика. Гермес

То были душ причудливые копи...
Рудой серебряною шли они -
прожилками сквозь тьму. Между корнями
ключом забила кровь навстречу людям
и тьма нависла тяжестью порфира.
Все остальное было черным сплошь.

Здесь были скалы,
и призрачные рощи, и мосты над бездной,
и тот слепой огромный серый пруд,
что над своим далеким дном повис,
как ливневое небо над землею.
А меж лугов застенчиво мерцала
полоской бледной узкая тропа.

И этою тропою шли они.

Нетерпелив был стройный тихий муж,
в накидке синей шедший впереди.
Его шаги глотали, не жуя,
куски тропы огромные, а руки,
как гири, висли под каскадом складок,
не помня ничего о легкой лире,
что с левою его рукой срослась,
как с розою ползучей ветвь оливы.
Он в чувствах ощущал своих разлад;
как пес, он взглядом забегал вперед
и возвращался, чтоб умчаться снова
и ждать у поворота вдалеке,-
но слух его, как запах, отставал.
Порой ему казалось, что вот-вот
он слухом прикоснется к тем двоим,
что вслед за ним взбираются по скату.
И все же это было только эхом
его шагов и дуновеньем ветра.
Он громко убеждал себя: "Идут!"
Но слышал только собственный свой голос.

Они идут, конечно. Только оба
идут ужасно медленно. О если б
он обернуться мог — (но ведь оглядка
была бы равносильна разрушенью
свершающегося),- он увидал бы,
что оба тихо следуют за ним:

он — бог походов и посланий дальних
с дорожным шлемом над открытым взглядом,
с жезлом в руке, слегка к бедру прижатой,
и хлопающими у ног крылами.
Его другой руке дана — о н а.

Она — любимая столь, что из лиры
одной шел плач всех плакальщиц на свете,
что создан был из плача целый мир,
в котором было все — луга и лес,
поля и звери, реки и пути,
все было в этом мире плача — даже
ходило солнце вкруг него, как наше,
и небо с искаженными звездами.
Она — любимая столь...
И шла она, ведомая тем богом,
о длинный саван часто спотыкаясь,
шла терпеливо, кротко и неровно,
как будущая мать в себя уставясь,
не думая о впереди шагавшем
и о дороге, восходящей к жизни.
Она ушла в себя, где смерть, как плод,
ее переполняла.
Как плод, что полон сладостью и тьмою,
она была полна великой смертью,
ей чуждой столь своею новизной.

В ней девственность как будто возродилась
и прежний страх. Был пол ее закрыт,
как закрываются цветы под вечер,
а руки так забыли обрученье,
что даже бога легкого касанье -
едва заметное прикосновенье -
ей, словно вольность, причиняло боль.

Она теперь была уже не той,
что у певца светло звенела в песнях,
не ароматным островком на ложе,
не собственностью мужа своего,-

но, распустившись золотом волос,
она запасы жизни расточила
и отдалась земле, как падший дождь.

И превратилась в корень.

И когда
внезапно бог ее остановил
и с горечью сказал: "Он обернулся!",
она спросила вчуже тихо: "Кто?"

А впереди у выхода наружу
темнел на фоне светлого пятна
неразличимый кто-то. Он стоял
и видел, как на узенькой тропе
застыл с печальным ликом бог походов,
как молча повернулся он, чтоб снова
последовать за той, что шла назад,
о длинный саван часто спотыкаясь,
шла — терпеливо, кротко и неровно...

Примечание к следующему стихотворению:
Алкестида — согласно греческим мифам, жена Ад-
мета, царя города Фер в Фессалии. К Адмету был
благосклонен бог Аполлон, который разрешил ему,
когда наступит час его смерти, послать вместо себя
в Аид кого-нибудь другого. Алкестида добровольно
вызвалась умереть вместо мужа. Этот миф вдохно-
вил Еврипида на его трагедию "Алкестида".

Алкестида

Вдруг очутился вестник между ними.
Он брошен был, как новая приправа
в уже перекипавший брачный пир.
Но бражники шагов неслышных бога
не чувствовали. Божество свое
он осторожно нес, как плащ промокший,
и, может быть, кому-то из гостей
помстилось что-то. Вдруг один из них
увидел на другом конце стола
хозяина уже не возлежащим,
но вздыбленным от ужаса, который
всю суть его внезапно изменил.
Но вскоре тишина настала вновь,
как будто весь на дно ушел осадок
глухого, неразборчивого шума...
И все же ощутим был скверный запах
несвежего, испорченного смеха.
И тут был всеми узнан стройный бог,
он всем казался вылитою вестью
неумолимою — и каждый понял...
И все ж им сказанное прозвучало
так непонятно, как ничто на свете.
Адмет умрет. Когда? В теченье часа.

А тот об стену ужаса стал биться,
ее разламывая на куски,
и руки к богу протянул для торга,
вымаливая годы или год,
нет — месяцы, недели, дни, ах, нет! -
не дни, а только ночи, ночь одну,
одну-единственную: эту ночь.
Бог отказал ему, и он вскричал,
он закричал, не сдерживая крика,
как мать кричала при его рожденья.

И подошла она к нему, старуха,
и подошел к нему старик-отец -
два старика, растерянных и старых.
А он впервые их так близко видел
и вдруг прервал свой крик и произнес:
отец,
неужто дорог так тебе остаток,
осадок этот, что не лезет в горло.
Ты выплесни его! А ты, старуха,
матрона,
ты что торчишь здесь: ты ведь родила.
Он их держал, как жертвенных животных,
одною хваткой. Но потом, внезапно,
их оттолкнул, какой-то новой мыслью
весь просветлев, и прокричал: "Креон!"
И больше ничего: лишь это имя.
Но лик его был высвечен другим -
не высказанным вслух и безымянным -
протянутым, как лампа, над столом
возлюбленному другу своему:
"Ты видишь, эти старики — не выкуп,

они — изношены, стары, никчемны.
Но ты, но ты — во всей своей красе..."

И тут он потерял из виду друга,-
тот вдруг исчез, но шла к нему — о н а.
(Она ему казалась меньше ростом
и грустной в легком подвенечном платье.)
Все остальные — улица, которой
она идет, идет (вот-вот подхватит
ее он непослушными руками...)

Он ждет... И вдруг она заговорила
не с ним, однако, — с богом. Бог ей внял.
И речь ее услышал каждый в боге:

"Никто ему не может быть заменой.
Лишь я одна. Никто на целом свете
так не кончался. Что возьму с собой
от прежнего? Но в этом — смерти смысл.
Неужто от нее ты не узнал,
когда за мной пошел, о нашем ложе,
о том, что и оно — из царства смерти?
Но я прощаюсь.
Я все беру с собой. Ведь я ушла,
чтоб все, что похоронено под тем,
кто мне супруг, распалось, растворилось...
Веди ж меня! Я за него умру!"

Как ветер вдруг меняет направленье,
так бог к ней подошел почти как к мертвой,
и как-то разом стал далек от мужа,
которому он незаметным знаком
к ногам подкинул сотню здешних жизней.
А тот, шатнувшись, кинулся к обоим,
к ним руки простирая, как во сне.
Они шли к выходу, в котором, плача,
теснились женщины. И все же он
еще раз увидал ее лицо,
светлевшее улыбкою надежды
и больше — обещанием вернуться
к нему из царства смерти, повзрослев.
К нему, живому...

Он стоял,
глаза прикрыв руками, на коленях,
чтоб с той улыбкой быть наедине.

авторитет

19 июля 2006 г. 19:34

цитировать | [ ]

И еще один каталонец...

Жозеп Карнэ (1884-1970), перевод П.Грушко.

     Рождественская баллада
      для морских пиратов

Море каждое на дне своем, на дне
сердце мрачное-премрачное таит.
Пожирает рыбку-кильку рыба-кит,
все дельфины добродушны лишь во сне,
а сирены миловидны лишь на вид.
Море каждое на дне своем, на дне
сердце мрачное-премрачное таит.

Уверяют мудрецы-размудрецы:
остров белый-перебелый в море есть,
коли кто на нем надумает осесть -
для жилья-былья на нем не раздворцы,
а дырявый хлев: откуда он, бог весть.
Уверяют мудрецы-размудрецы:
остров белый-перебелый в море есть.

На лугу растут цветы-перецветы,
и от птиц-перепелиц пестро вокруг,
а в хлеву дырявом — дама и супруг,
и дитя, необычайной красоты,
гладит, стало быть, барашков и пичуг.
На лугу растут цветы-перецветы,
и от птиц-перепелиц пестро вокруг.

Три восточных-превосточных корабля
груды снега-переснега привезли,
три роскошных-прероскошных короля
поднесли ему дары своей земли.
Так и блещут румпеля и брамселя.
Три восточных-превосточных корабля
груды снега-переснега привезли.

Рыбку-кильку не поймала рыба-кит,
птица-чайка в небе весело кричит,
маяками в небе звездочки горят.
Размышляя о пристанице, пират
улыбается и больше не ворчит.
Рыбку-кильку не поймала рыба-кит,
птица-чайка в небе весело кричит.

       Одни

Рядом со вспышкой любви
         люди локти кусают,
злобные руки стучат
         в стену, слыша наш стон.
Глядя на нас, тополя
         листьями в нас бросают,
наш поцелуй напугал стаю серых ворон.

Что нам осталось? — И мы
         обнимаем друг друга:
чудится, дождь золотой
         в нежном забылся сне,
тут же исчез горизонт и глухая округа,
и — никого, только мы -
         две веточки на волне...

     Моей даме неможется

Какое семя злое вас извело, сеньора?
Какой зловещий ветер размел розарий ваш?
Весь день, как лунатичка, не поднимая взора,
вы бродите, а ночью
        вы неусыпный страж.

Порой вы так далеко — как будто вы мираж,
порой словцо любое — причина для раздора,
раздастся шум малейший -
        вы мните поступь вора.
Чтоб вас от мук избавить,
        и жизнь саму отдашь.

Найти бы тень, свежее
        прохладной тени сада,
лекарство благодушья, душистей винограда!
Недомоганье ваше я одолеть смогу?

Так плохо вам, так плохо -
        не передать словами,
и ужас мой не может не восхищаться вами.
Сегодня ваши очи — две рыси на снегу.

       По временам

По временам я чем-то похож на старичка -
сдуваю со шлафрока пушинки осторожно,
в сонетах запятыми сорю, где только можно,
всем встречным-поперечным машу издалека.

От всех моих познаний меня берет тоска,
но оттого, что мальчик живет во мне подкожно,
щемит порою сердце и нежно, и тревожно -
так вечером осенним тревожен звук рожка.

В моих неловких пальцах все вещи — непоседы,
меня мутит от шума надуманной беседы,
как в клетке канарейка, верчусь я день-деньской.

А мир, как на бездарном рисунке, сер и мелок,
стекло часов наручных я тру, не видя стрелок, -
неужто, кроме жизни, нет жизни никакой?

авторитет

19 июля 2006 г. 19:44

цитировать | [ ]

По-моему, хороший пример верлибров.
Стихи из "Антологии Спун-Ривер" и ее продолжения "Новый Спун-Ривер" представляют собой автоэпитафии жителей вымышленного городка на берегу одноименной реки.

Эдгар Ли Мастерс (1869-1950), переводы Андрея Сергеева.

     Поэт Теодор

Теодор, мальчишкой ты часами просиживал
На берегу мутной Спун-Ривер,
Не сводя напряженного взгляда с норки,
Откуда мало-помалу покажется рак.
Сперва, как соломинки, шевельнутся усы,
Потом выглянет весь, цвета мыльного камня,
Украшенный угольно-черными глазками.
И, всё на свете забыв, ты раздумывал,
Что знает рак, чего хочет, зачем живет.
Позже ты стал наблюдать мужчин и женщин,
Таящихся в норах судеб среди городов,
Ловил момент, когда души выходят на свет,
Чтобы как следует рассмотреть,
Как живут они и для чего,
И чего ради так суетятся
На песке, где чем глубже осень,
Тем меньше воды.

     Серепта Мейсон

Моя жизнь расцвела бы со всех сторон,
Если б холодный ветер не погубил лепестки
Со стороны, обращенной к городу.
Из праха я возношу свой голос:
Стороны моего цветенья вы не видали!
О живущие, вы глупцы,
Вы не знаете прихотей ветра
И тех невидимых сил,
Которые управляют течением жизни.

Джулия Миллер

Мы поссорились в это утро -
Ему ведь шестьдесят пять, а мне тридцать,
Я была беременная, и нервничала,
И боялась мысли о родах.
Я думала о прощальном письме
Бросившего меня мужчины,
Чью измену я скрыла,
Выйдя замуж за старика.
И я приняла морфий и села читать.
Даже теперь я помню, как сквозь
Сгущавшуюся темноту светились слова:
"И сказал ему Иисус: истинно
Говорю тебе, ныне же
Будешь со Мною в раю".

    Слепой Джек

Я играл целый день на ярмарке.
На обратном пути "Громила" Уэлди и Джек Макгуайр,
Пьяные в дым, горланили "Сьюзи Скиннер"
И заставляли меня подыгрывать,
А сами нахлестывали и нахлестывали лошадей,
А когда лошади понесли — спрыгнули.
Слепой, я старался выскочить,
Когда телега неслась под откос,
Но попал под колеса и был раздавлен.
Здесь есть один слепец,
Со лбом огромным и ясным, как облако,
И мы все, скрипачи от лучших до худших,
Сочинители музыки и сказители,
Сидим у его ног
И слушаем, как он поет о падении Трои.

Энер Клут

Сколько раз меня спрашивали,
Угощая вином или пивом,
Сначала в Пеории, после в Чикаго,
Денвере, Фриско, Нью-Йорке,
Как оно так получилось
И с чего это началось.
Ну, я отвечала: богатый мужчина
(Люшес Атертон) обещал жениться
И подарил дорогое платье.
На самом деле всё было иначе.
Допустим, с лотка перед лавкой
Мальчишка сопрет яблоко -
И все начинают звать его вором:
Редактор, священник, судья, весь город.
Куда он ни ткнется, везде "вор", "вор", "вор",
И нет ему ни работы, ни хлеба,
Ежели не украдет, и он крадет.
Так отношенье людей к краже яблока
Делает из мальчишки вора.

Люшес Атертон

Когда у меня вился ус,
А волосы были, как смоль,
И я носил брюки в обтяжку
И булавку с алмазом,
Я слыл сердцеедом и не знавал неудач.
Но блеснула первая седина,
И новое поколенье девчонок
Надо мной смеется без страха,
И больше нет завлекательных приключений,
Когда меня чуть не приканчивали как злодея, -
Но только серенькие интрижки,
Но только интрижки с воспоминаньями
О других временах, о других мужчинах.
Шли годы, и я дошел до ресторана Майера,
Где глотал в буфете яичницу, грязный, седой,
Беззубый, забытый провинциальный Дон Жуан...
Некий великий призрак здесь поет
О некоей Беатриче;
То, что сделало его гением,
Превратило меня в отребье.

     Джордж Грей

Я рассматривал много раз
Памятник, что мне поставили, -
Лодка с убранным парусом в тихой пристани.
Поистине это символ, но не моей смерти,
А моей жизни.
Ибо мне предлагали любовь, но я опасался разочарованья;
Печаль стучалась ко мне, я боялся открыть ей дверь;
Честолюбье взывало ко мне, я же страшился риска.
И всё это время я искал в моей жизни смысл.
Теперь я знаю, что надо парус поднять
И подставить ветру судьбы,
Куда бы он ни занес лодку.
В поисках смысла жизни можно сойти с ума,
Но жизнь без смысла — проклятье
Беспокойства и смутных желаний:
Лодка мечтает о море, но в море страшно.

авторитет

20 июля 2006 г. 07:12

цитировать | [ ]

Эдгар Ли Мастерс (продолжение).

   Пенниуит, фотограф

Я потерял клиентуру в Спун-Ривере,
Потому что пытался камерой
Уловить душу клиента.
Самый лучший снимок я сделал
С эрудита, судьи Сомерса.
Он сел и велел ждать,
Когда косые его глаза глянут прямо.
В нужный миг он сказал: — Давай! -
Но я закричал: — Недействительно! -
И глаза его разбежались,
И я щелкнул такого, какой всегда
Произносил: — Отклоняю.

Юджин Кармен

Раб Родса! По четырнадцать часов в день
Триста тринадцать дней в году
Более двадцати лет я продаю
Ботинки, ситец, муку, бекон, штаны, платья,
Повторяю "да, мэм", "да, сэр" и "благодарю вас"
По тысяче раз в день за пятьдесят долларов в месяц.
Живу в гнилой меблирашке "Коммерция".
Обязан ходить в воскресную школу и слушать
Отца Эбнера Питса по сто четыре раза в году,
Каждый раз не менее часа,
Ибо Томас Родс хозяин церкви
Не меньше, чем банка и лавки.
И вот, когда я в то утро повязывал галстук,
Я вдруг увидал себя в зеркале:
Седой, лицо, как сырое тесто,
И я закричал на себя: — Старый болван!
Трусливый пес! Мерзкий и нищий!
Раб Родса! — И Роджер Баумен решил,
Что я с кем-то дерусь и глянул в окошко над дверью
В тот миг, когда со мной случился удар,
И я громыхнулся на пол.

   Кларенс Фосетт

Внезапная гибель Юджина Кармена
Освободила место с окладом в полсотни в месяц,
Что я и сообщил жене и детям.
Однако меня не взяли, и я подумал,
Что старый Родс заподозрил меня в краже
Одеял — я их унес и продал на сторону,
Чтоб оплатить врача, лечившего мою младшую.
Старый Родс и правда вдруг меня обвиняет
И обещает простить ради семьи,
Если я признаюсь, — и я признался,
Но умолял, чтоб не попало в газеты,
И газетчиков тоже просил.
В тот вечер из дома меня забрал полицейский,
И все газеты, кроме "Спун-Ривер Клариона",
Заклеймили меня как вора,
Ибо жили на объявления старого Родса,
А он хотел, чтоб я стал примером для всех.
Вам нетрудно представить, как плакали дети,
Как жена жалела и проклинала меня
И как я дошел до этой могилы.

    Ральф Родс

Всё, что болтали, правда:
Я разорил отцовский банк займами,
Пытаясь заняться хлеботорговлей, -
Но я закупал зерно и по просьбе того,
Кто не мог бы гарантировать сделку своим именем,
Ибо был связан с церковью.
И пока Джордж Рис отбывал свой срок,
Я гонялся за призрачными огоньками женщин
И надо мной в Нью-Йорке глумилось вино.
Это смерть — устать от вина и женщин,
Когда ничего не осталось в жизни.
Но вот ты смирился, седая твоя голова
Лежит на столе в окруженье пустых стаканов
И едко смердящих окурков,
И ты знаешь, чей это стук в дверь -
Ты от него спасался хлопаньем пробок
И павлиньими криками шлюх, -
Ты видишь, это твое Преступленье,
Оно дождалось твоей седины
И перебоев в сердце и говорит:
- Игра окончена. Я за тобой -
Пошли на Бродвей, попадешь под машину,
И тебя отправят домой в Спун-Ривер.

     Уолтер Симмонс

Родители думали, что я буду,
Как Эдисон или даже больше:
Я делал бумажные аэростаты,
Хитроумные змеи, игрушки с заводом,
Паровозики, бегавшие по рельсам,
Телефоны из жестянок и ниток.
Я играл на кларнете, писал картины,
Лепил из глины, исполнил роль
Злодея в драме "Октеронка",
Но в двадцать один год я женился,
Должен был добывать на жизнь,
И я научился делать часы,
И открыл ювелирную лавку на площади,
И думал, думал, думал, думал -
О машине, ради которой
Освоил высшую математику.
И весь Спун-Ривер смотрел и ждал.
Тщетно ждал, что она заработает.
И добрые души сочли, что талант
Погубила несчастная лавка на площади.
Это не правда. Правда другая:
Машина была мне не по уму.

    Эйбел Мелвени

Я покупал все машины, какие были, -
Крупорушки, дробилки, точила, сеялки,
Косилки, плуги, молотилки, бороны, -
Они стояли под солнцем и под дождем,
Коробились, ржавели, их ломали мальчишки,
И не было у меня для них ни навеса,
Ни даже нужды в них.
А под конец, когда пульс мой слабел,
Глядя в окно, я что-то понял,
Я смотрел на одну молотилку -
Так вышло, что я ни разу
Не пустил ее в дело, -
Машина хорошая, некогда новенькая
И жадная до работы,
А теперь вся облезлая, -
Я увидел себя неплохой машиной,
Которую Жизнь не пустила в ход.

авторитет

20 июля 2006 г. 07:15

цитировать | [ ]

Эдгар Ли Мастерс (окончание подборки).

    Генри Трипп

Банк прогорел, сбережения ухнули,
Жизнь в Спун-Ривере мне обрыдла,
И я решился сбежать подальше,
Бросить семью и привычное место;
Но лишь подошел мой полночный поезд,
С подножек спрыгнули Калли Грин
И Мартин Вайз и затеяли драку,
Сводя какие-то давние счеты,
Кулаками лупили друг друга звонко,
Точно не кулаки у них, а дубинки.
Я думал, Калли одержит верх,
Но вдруг он своей окровавленной рожей
Трусливо заулыбался, припал
К Мартину и захныкал: — Март,
Мы же друзья, я твой лучший друг. -
Но Мартин сшиб его страшным ударом,
Он, перевернувшись, упал, как мешок.
Конечно, меня забрали в свидетели,
Мой поезд ушел, а я остался
И снова боролся с жизнью в Спун-Ривере.
О Калли Грин, мой случайный спаситель,
Долгие годы сутулый, осмеянный,
Ты понуро бродишь по улицам.
Бинтуешь гноящуюся душу,
За которую не сумел постоять.

    Перри Золл

Благодарю вас, друзья Окружного научного общества,
За этот скромный валунчик
С медной табличкой.
Я дважды пытался вступить в ваше почтенное братство
И был отвергнут.
Когда же моя брошюрка
Про разум растений
Начала привлекать внимание,
Вы меня совсем было приняли.
Оказалось, правда, что я уже не нуждался
В вас и вашем признанье.
И всё же я не отвергаю ваш памятный камень,
Ибо, приняв его, я лишаю вас
Уваженья в собственных ваших глазах.

   Магреди Грэхем

Скажите, Альтгельд прошел в губернаторы?
Когда, по первым сообщеньям,
Кливленд одерживал верх на востоке,
Мое бедное старое сердце не выдержало -
Оно так страдало за демократию
В долгие, долгие годы провалов -
И, как сработавшиеся часы,
Замедлило ход и остановилось.
Скажите же, был ли избран Альтгельд
И с чего он начал?
Поднесли его голову на блюде плясунье
Или он победил на благо народа?
Ибо когда я его увидела
И пожала ему руку,
Детская голубизна его глаз
Поразила меня до слез,
И еще вокруг него веяла вечность,
Какая сквозит в холодном ясном свете
Зари на горах!

Сэмьюэл Гарднер

Я, хозяин оранжереи,
Любитель цветов и деревьев,
Часто видел этот тенистый ильм,
Мерил глазом его богатые ветви
И слушал, как веселые листья
Любовно оглаживают друг друга,
Овевают эоловыми напевами.
У них есть на то основание:
Их корни так разрослись вширь и вглубь,
Что почва холма не могла утаить ничего
Из своего богатства,
Умноженного дождем и согретого солнцем,
Но отдавала всё, и усердные корни
Вбирали всё и посылали в ствол
И оттуда в ветви и листья,
В которых рождались поющие ветерки.
И я, скромнейший субарендатор,
Вижу, что ветви дерева распространяются
Не шире, чем его корни.
Да и может ли быть душа человека
Больше, чем жизнь, которую он прожил?

   Джей Хокинс

Джей идет! Ушел с головой в газетные заголовки!
Я и попал под машину, читая,
Как некий тип убивал девушек!
Годами торчал у газетных киосков
В ожиданье последней чикагской газеты,
Одержимый газетной привычкой
Дышать смрадным воздухом новостей,
Позора, ненависти, убийства:
Чей ресторанчик ограбили, кто заподозрен;
Кого осудили, кого линчевали;
Кого приговорили к повешенью;
Какого чиновника или губернатора
Обвиняют во взятках, подкупе или растрате.
Кто развелся, какую пару застигли...
(Было же в них хоть что-то чистое, честное -
К чему пропечатывать их фотографии?)
Сообщенья о ненависти, погоне, борьбе,
Краже, обмане, похоти, порче,
И кто был убит, и кого повесили.
Скажите мне, если жизнь полна красоты,
Полна творчества и благородства,
Почему об этом не пишут?

    Элла Снук, начальница почты

Я могла судить о людях в Спун-Ривере
По тому, как они относятся к письмам.
Одни ни за что не заглянут не почту,
Пока я сама не скажу им, что есть письмо.
Им вроде бы безразлично, пишут им или не пишут.
Другие всё время заглядывают: нет ли письма;
Обычно письма нет.
Есть два рода людей:
Одни сами живут по себе,
Другие зависят от внешнего мира
И досаждают почте.

    Мельник Генри Золл

Вы видали, как мельничная заводь в жару
Порождает кишащую ядовитую жизнь,
И она вскипает, пенится, лопается
И затихает ослепшей гадюкой?
Может ли мельничный пруд знать себя,
Когда в нем только пена да черви?
Может ли он знать землю и небо,
Когда он не зеркало и не вберет их?
Река у излучины много умнее:
Быстрая, чистая и прохладная,
Вода в ней всегда обновленная, свежая,
С рябью, воронками и волнами,
Она отражает тысячи звезд
И тысячи обликов солнца и облаков
В мелькающих кинокадрах откосов и леса!
А в полных жизни глубинах щучки
Носятся, как серебристые тени;
И мальки стремятся против течения.
Такова и душа человека, друг мой:
Остановится, пенится от досады,
Запекается в злобе и никнет в тоске;
Или борется, чтобы быть на плаву,
Забывается, тонет, учится и всплывает,
Полная блесток и звезд.
А в глубине ослепительный смех
Стремится против течения.

   Харви Уильямс

Вначале я был не хуже нее;
Потом она выскочила в модистки,
Важная, с разноцветным зонтиком,
Прямо скажем, ходячий цветок.
Хотя я, как прежде, ковал коней,
Добывала деньги она.
Я косил лужайку, ходил за садом
И бегал по ее поручениям,
Чтобы ее удержать.
А потом она зачастила в Чикаго,
За покупками, как она говорила;
А Бенджамин Пэнтир и Джонатан Сомерс
Стали ко мне приставать с расспросами:
- Слушай, Харви, а где твоя женка? -
И я что-то понял и крепко задумался.
Я подковывал этого чертова мула
И вдруг, уставившись на подкову,
Медленно так сказал себе:
- Она меня любит? Да нет, не любит. -
И тотчас меня взметнуло, как перышко,
И бросило в море мрака.

Эми Бардуэлл

Он ворвался в дом моей жизни,
Где хватало и горя, и радости,
И нарушил покой мой рассказом
О том, как несчастлив с женой.
Я любила мужа, но всё забыла
И бежала с пришельцем к новой жизни,
Одурачена блеском любви!
Но что есть любовь? Желанье сказать
"Люблю" и губами прижаться к губам?
Или жизнь, при которой каждая лампа,
Зеркало, книжная полка, гардина
Входят в душу и к ней прикипают?
Когда я бежала, за мной потянулась
Скатерть и сбросила и разбила
Кувшин и чаши с Праздника Жизни.
Но как вернуться в разрушенный дом?
Новых чаш и кувшинов не будет.
И я одна глядела в окно,
Как он проходил, улыбаясь жене,
К которой вернулся, оставив меня
Складывать эти осколки!

Линкольн Рис

О, маленький город над речкой,
Маленький город маленьких устремлений,
Я твой сын, хотя я не твой по сути
И ничем не связан с тобой.
Но ты — моя слава;
Мемориальная доска
На доме, где я родился, в Спун-Ривере,
Привлекает паломников отовсюду;
Моя же могила возле могилы Эмерсона
(Ибо я жил и похоронен в Бостоне)
Вызовет у прохожего восклицанье
Вроде: — Линкольн Рис! Линкольн Рис -
Да кто это, черт побери?

Филип Дивер

Я начал свое восхожденье в четырнадцать лет,
Ухитрился окончить колледж,
Женился, построил дом, приобрел состояние,
Я отправил детей учиться,
Оградил их всех от моих трудностей.
Я устроил им слишком пышное пиршество:
Они метались от блюда к блюду,
Бестолково спеша отведать всего.
В благодарность они воздвигли мне обелиск.
Напишите на нем:
"Поставлен Филипу Диверу
От поколенья, которого он не предвидел".

миротворец

28 июля 2006 г. 10:45

цитировать | [ ]

ИЕГУДА АМИХАЙ

ИЗ ЦИКЛА ЧЕТВЕРОСТИШИЙ «ПРЯМЫЕ УГЛЫ»

Перевод А. Графова

[12]

Ничто не блуждает так, как сердце, чей путь окончен давно.
Ничто не утеряно так, как то, что возвращено.
Никто не плачет так, как тот, кто в полдень смеялся, но
вечером понял, что больше смеяться ему не дано.

[13]

Между летом и любовью, вдоль ветвей и корней,
на побережье сердца, внутри серых камней,
глубже боли, меж мачтами черных пустых кораблей,
против свистящего времени, что дует все сильней.

[14]

Разлука скрыта в узорах на старом резном сундуке.
Жизнь моя — птичий маршрут на карте судьбы, в уголке.
Моё имя выткано с краю на небе, как на платке.
На лице моём блики других лиц, как лунный свет на реке.

[19]

Под горячим дождём, в темноте, несчастье цветёт в саду.
Ты второю придёшь к черте. Я первым приду.
Там, в смерти, мы станем друг другом, чтоб играть у всех на виду –
в высоком окне, на белой луне, в светлом детском году.

[41]

Пыль — это усталость Бога, держащего мир в горсти.
Пыль садится на всё: на вещи, что уже не в чести,
на уста, говорящие "не смей" или "прости",
на крылья ангела, пришедшего нас спасти.

[47]

Мы тоже станем ветрами, когда придет наш срок,
и в сторону надежды мы полетим – на восток.
Цветеньем цветка мы станем – и скоростью конских ног.
Мы ступим в прибой того моря, чей шум нас издавна влек.

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

магистр

31 июля 2006 г. 11:32

цитировать | [ ]

А. Блок
Загляжусь ли я в ночь на метелицу,
Загорюсь — и погаснуть невмочь.
Что в очах твоих, красная девица,
Нашептала мне синяя ночь.

Нашептала мне сказка косматая,
Нагадал заколдованный луг
Про тебя сновиденья крылатые,
Про тебя, неугаданный друг.

Я завьюсь снеговой паутиною,
Поцелуи — что долгие сны.
Чую сердце твое лебединое,
Слышу жаркое сердце весны.

Нагадала Большая Медведица,
Да колдунья, морозная дочь,
Что в очах твоих, красная девица,
На челе твоем, синяя ночь.

P.S. Знаю, что известное и кому-то даже будет неинтересно, но все утро сегодня только это в голове звучит... :-)

миротворец

31 июля 2006 г. 12:25

цитировать | [ ]

Почему же,Katy,очень интересно!
Разве может Блок быть неинтересным? ;-)

БЛЕДНЫЕ СКАЗАНЬЯ

- Посмотри, подруга, эльф твой
   Улетел!
- Посмотри, как быстролетны
   Времена!

Так смеется маска маске,
Злая маска, к маске скромной
   Обратясь:
- Посмотри, как темный рыцарь
Скажет сказки третьей маске...

Темный рыцарь вкруг девицы
Заплетает вязь.

Тихо шепчет маска маске,
Злая маска — маске скромной...
   Третья — смущена...

И еще темней — на темной
   Завесе окна
Темный рыцарь — только мнится...

   И стрельчатые ресницы
   Опускает маска вниз.
Снится маске, снится рыцарь...
- Темный рыцарь, улыбнись...

Он рассказывает сказки,
   Опершись на меч.
И она внимает в маске.
   И за ними — тихий танец
   Отдаленных встреч...

Как горит ее румянец!
Странен профиль темных плеч!
   А за ними — тихий танец
   Отдаленных встреч.

И на завесе оконной
   Золотится
Луч, протянутый от сердца -
   Тонкий цепкий шнур.

И потерянный, влюбленный
   Не умеет прицепиться
Улетевший с книжной дверцы
         Амур.

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

авторитет

31 июля 2006 г. 18:55

цитировать | [ ]

Александр Блок.

* * *
                    Там человек сгорел.
                                  Фет

Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельный пожар!

10 мая 1910

* * *
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, — который раз?

Что' счастие? Вечерние прохлады
В темнеющем саду, в лесной глуши?
Иль мрачные, порочные услады
Вина, страстей, погибели души?

Что' счастие? Короткий миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот...
Очнешься — вновь безумный, неизвестный
И за' сердце хватающий полет...

Вздохнул, глядишь — опасность миновала...
Но в этот самый миг — опять толчок!
Запущенный куда-то, как попало,
Летит, жужжит, торопится волчок!

И, уцепясь за край скользящий, острый,
И слушая всегда жужжащий звон, -
Не сходим ли с ума мы в смене пестрой
Придуманных причин, пространств, времен...

Когда ж конец? Назойливому звуку
Не станет сил без отдыха внимать...
Как страшно всё! Как дико! — Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять.

2 июля 1912

       ПОЭТЫ

За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, — и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом:
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и пряно.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.

Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной...

Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, — хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?

Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно всё это!..

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, -
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!

24 июля 1908

ШАГИ КОМАНДОРА
                       В. А. Зоргенфрею

Тяжкий, плотный занавес у входа,
   За ночным окном — туман.
Что' теперь твоя постылая свобода,
   Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне,
   Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
   Слышно пенье петуха.

Что' изменнику блаженства звуки?
   Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
   Донна Анна видит сны...

Чьи черты жестокие застыли,
   В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
   Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!
   Выходи на битву, старый рок!
И в ответ — победно и влюбленно -
   В снежной мгле поет рожок...

Пролетает, брызнув в ночь огнями,
   Черный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжелыми шагами
   В дом вступает Командор...

Настежь дверь. Из непомерной стужи,
   Словно хриплый бой ночных часов -
Бой часов: "Ты звал меня на ужин.
   Я пришел. А ты готов?.."

На вопрос жестокий нет ответа,
   Нет ответа — тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета,
   Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,
   В час рассвета — ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
   Анна! Анна! — Тишина.

Только в грозном утреннем тумане
   Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
   Анна встанет в смертный час.

Сентябрь 1910 — 16 февраля 1912

СУСАЛЬНЫЙ АНГЕЛ

На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей.

А няня топит печку в детской,
Огонь трещит, горит светло...
Но ангел тает. Он — немецкий.
Ему не больно и тепло.

Сначала тают крылья крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат...

Потом и лужица засохла.
Хозяйка ищет — нет его...
А няня старая оглохла,
Ворчит, не помнит ничего...

Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!

Так! Погибайте! Что' в вас толку?
Пускай лишь раз, былым дыша,
О вас поплачет втихомолку
Шалунья девочка — душа...

25 ноября 1909

ПЕРЕД СУДОМ

Что' же ты потупилась в смущеньи?
Погляди, как прежде, на меня.
Вот какой ты стала — в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!

Я и сам ведь не такой — не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Я смотрю добрей и безнадежней
На простой и скучный путь земной.

Я не только не имею права,
Я тебя не в силах упрекнуть
За мучительный твой, за лукавый,
Многим женщинам сужденный путь...

Но ведь я немного по-другому,
Чем иные, знаю жизнь твою,
Более, чем судьям, мне знакомо,
Как ты очутилась на краю.

Вместе ведь по краю, было время,
Нас водила пагубная страсть,
Мы хотели вместе сбросить бремя
И лететь, чтобы потом упасть.

Ты всегда мечтала, что, сгорая,
Догорим мы вместе — ты и я,
Что дано, в объятьях умирая,
Увидать блаженные края...

Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута?

Не до нас ей, жизни торопливой,
И мечта права, что нам лгала. -
Вс°-таки, когда-нибудь счастливой
Разве ты со мною не была?

Эта прядь — такая золотая
Разве не от старого огня? -
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня!

11 октября 1915

       * * *
Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух,
Да, таким я и буду с тобой:
Не для ласковых слов я выковывал дух,
Не для дружб я боролся с судьбой.

Ты и сам был когда-то мрачней и смелей,
По звездАм прочитать ты умел,
Что грядущие ночи — темней и темней,
Что ночам неизвестен предел.

Вот — свершилось. Весь мир одичал, и окрест
Ни один не мерцает маяк.
И тому, кто не понял вещания звезд, -
Нестерпим окружающий мрак.

И у тех, кто не знал, что прошедшее есть,
Что грядущего ночь не пуста, -
Затуманила сердце усталость и месть,
Отвращенье скривило уста...

Было время надежды и веры большой -
Был я прост и доверчив, как ты.
Шел я к людям с открытой и детской душой,
Не пугаясь людской клеветы...

А теперь — тех надежд не отыщешь следа,
Всё к далеким звездам унеслось.
И к кому шел с открытой душою тогда,
От того отвернуться пришлось.

И сама та душа, что, пылая, ждала,
Треволненьям отдаться спеша, -
И враждой, и любовью она изошла,
И сгорела она, та душа.

И остались — улыбкой сведенная бровь,
Сжатый рот и печальная власть
Бунтовать ненасытную женскую кровь,
Зажигая звериную страсть...

Не стучись же напрасно у плотных дверей,
Тщетным стоном себя не томи:
Ты не встретишь участья у бедных зверей,
Называвшихся прежде людьми.

Ты — железною маской лицо закрывай,
Поклоняясь священным гробам,
Охраняя железом до времени рай,
Недоступный безумным рабам.

9 июня 1916

миротворец

31 июля 2006 г. 20:51

цитировать | [ ]

Н.Доризо

    Никто не знает наперед,
    Когда и как умрет.
    Смерть тайну страшную свою
    От смертных бережет,
    Приходит без предупрежденья,
    Чтобы о ней не думал ты.
    И может, в этом проявленье
    Ее бессмертной доброты.

–––
"Что смерть — умрём мы все. Вот если б не было разлуки!"

философ

1 августа 2006 г. 21:10

цитировать | [ ]

цитата ФАНТОМ
Н.Доризо

Вспомнила одно его стихотворение:

У всякой ревности ей богу есть причина
И есть один не писанный закон.
Когда не верит женщине мужчина,
Не верит он не ей — в себя не верит он.

–––
Se non e vero, e ben trovato

Страницы: 1 2 3...32 33 34 35 36...61 62 63 🔍 поиск

Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другая литература» > Тема «Любимая поэзия»

Новое сообщение по теме «Любимая поэзия»

тема закрыта!