Тема «Павел Поляков. Жизнь и творчество»

Вы здесь: Форумы fantlab.ru > Форум «Другие окололитературные темы» > Тема «Павел Поляков. Жизнь и творчество»

Павел Поляков. Жизнь и творчество

Страницы: 1 2 3...25 26 27 28 29...54 55 56 🔍 поиск написать сообщение

автор

сообщение

философ

15 апреля 2020 г. 15:34

цитировать | [ ]

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К 3 (154)

Абакан 19 января 1998

А лiта за нами...

Об Аркадии Натановиче Стругацком

Я люблю и другие переводы АН... Повесть "Пионовый фонарь" Санъютэя Энте. Автор ее – замечательный устный рассказчик и актер, сам читавший со сцены свою прозу с одним лишь веером в руке. В начале 80-х годов прошлого века за пятнадцать вечеров была сделана стенографическая запись "Пионового фонаря", изданного отдельной книгой. Действие ее происходит в XVIII веке. Вспоминаю об этом, чтобы уяснить непростую задачу, поставленную перед собой переводчиком. Она была решена с блеском. АН удалась "полетная" легкость разговорного слога, найдены речевые характеристики персонажей из разных сословий и мрачноватый тон повествования... А его великолепные переводы прозы великого Акутагава Рюноскэ! Я часто перечитываю "Нос" и "В стране водяных". Хотя знатоки-японисты особенно хвалят "Бататовую кашу". Вот, пожалуй, и все переведенные АН вещи классика. Но он написал еще и предисловие к тому новелл Акутагава Рюноскэ, вышедшему в Библиотеке всемирной литературы. И это эссе открыло для меня мир и судьбу японского мастера.

Своим учителем и наставником АН считал Веру Николаевну Маркову, замечательного художника. Ее переводы из японской классики (поэзии, прозы, драматургии) и фольклора – непревзойденная вершина мастерства. Великолепна ее русская интерпретация стихов американки Эмили Дикинсон. Юным читателям Вера Николаевна подарила полные поэзии и светлой романтики переложения преданий и эпоса европейских народов. В последние годы достоянием читателя стала и ее собственная поэзия, ведомая прежде лишь узкому кругу друзей, – поэзия мощная, пронизанная драматическим пафосом, трепетностью сердечной и острым ощущением времени.

Разумеется, формального ученичества не было. Для АН важно было параллельное чтение переводов Веры Николаевны и оригиналов. Делал он это досконально. Иногда советовался с нею, стараясь не быть докучливым. Она писала предисловия к книгам, переведенным АН с японского ("Пионовый фонарь", "Луна в тумане"), перевела украсившие прозу стихи. Общение с нею, думаю, было для него самым ценным. Бывая у В.Н.Марковой, – я вместе с АН тоже, – я замечал ее особую к нему сердечность. Ей нравилось угощать его. Она любила фантастику братьев Стругацких. Когда А Н дарил ей книги, она всегда объявляла домашним: "Чур, я читаю первая!" Вера Николаевна вообще по-детски радовалась подаркам. Я всегда привозил ей из Индокитая лубки, традиционные игрушки. Как-то поделился с нею привезенными кем-то из Японии сувенирами АН. Между прочим, В.Н.Маркова, как и АН, ни разу так и не побывала в Японии.

С особым интересом читала она прозу, написанную АН "в одиночестве" под псевдонимом "С.Ярославцев". Не помню, чтобы она обсуждала эти произведения с АН, считая, видимо, тему щекотливой. Но со мной почему-то беседовала не раз о "третьей аватаре Аркадия" – так она нарекла С.Ярославцева. Мы сходились на том, что лучшая его вещь – "Дьявол среди людей". Я и сейчас так думаю. Не знаю, какова достоверность всех выкладок: сколько в С.Ярославцеве процентов от АН и сколько – от БН? И ровно ли по пятьдесят процентов от каждого во всех книгах под двумя именами? Я тоже избегал в разговорах с АН подобных тем. Но у каждого есть свои воспоминания, наблюдения, догадки. И для меня С.Ярославцев – это Аркадий Натанович Стругацкий. Потому и издание его сперва в серии "Альфа фантастика", а теперь и в дополнительном томе собрания сочинений братьев Стругацких для меня великая радость.

АН несомненно испытывал тягу – врожденную или благоприобретенную – к совместным трудам. Она простерлась и до меня, недостойного. Сперва это был замысел телевизионного сценария, лопнувший под начальственным дуновением. Но работать было интересно. Перерыли легенды древних вьетов, историческую литературу. Подиспутировав, сочинили либретто. Все всуе. Потом возникла идея снять фильм на одной из среднеазиатских студий. Никто не заинтересовался. Мы на этом не успокоились и решили написать сценарий шпионского фильма. Название "Солнечный удар" и сюжет подарил нам чудесный актер Ю.В.Яковлев. У меня сохранились листочки с написанными рукой АН списком действующих лиц и кратеньким либретто. И эта идея не материализовалась. Примерно тогда же, году в семидесятом мой приятель Михаил Воронцов, тоже игравший в Вахтанговском театре, сочинил комедию по книге Стругацких "Понедельник начинается в субботу". Судя по объему, ее пришлось бы играть несколько вечеров, как в китайском театре. Имелись уже и тексты песен. Причем Миша даже договорился с Максимом Дунаевским насчет музыки. На памятном симпосиуме (в античном смысле этого слова) я познакомил АН с Воронцовым. Они очень понравились друг другу. Постановлено было: пьесе быть! Сочтено необходимым решительно сократить число персонажей и эпизодов. Предполагалось, что это сделаем мы с М.Воронцовым под призором АН. Работали мы недолго, затем все оборвалось. Подозреваю: в двух последних случаях фатальную роль сыграла моя лень.

АН, ужаснувшись ее огромности, начал борьбу с этим пороком. Если прежде он выслушивал мои устные рассказы и только смеялся, то теперь неизменно требовал, чтобы я записал их. А равно усматривал в окружающей действительности для меня массу сюжетов. Публично хулил меня, угрожая всякими карами. И я сдался. Но появлявшиеся на свет рассказы не публиковались, по причине их язвительного тона и общественной близорукости автора. Один лишь Андрей Егорович Макаенок, мой добрый приятель, подружившийся с АН, уповая на свою дружбу с П.М.Машеровым, тогдашним руководителем Белоруссии, обещал презреть цензуру и напечатать подборку моих рассказов в "Немане", где был главным редактором. Из Минска пришла верстка, и АН сказал: "Придется допустить, что есть справедливость". Но не успела, наверное, оная верстка вернуться восвояси, прибыла депеша из "Немана": завотделом прозы писал черным по белому – "цензура сняла"... Остался один беззубый рассказ. Случилось это в шестьдесят седьмом...

А рассказ, вызвавший особый гнев цензуры, "Всеобщий порыв смеха", напечатали лишь в 1991 году в "ЛГ-Досье" с вступлением АН. Редакция попросила его разрешения использовать в этой публикации отрывок из предисловия к маленькой книжечке моих рассказов, вроде бы благосклонно принятых в одном московском издательстве. Само собой, книжка не вышла. И в июле того же года я отвез ксерокопию рукописи в подарок другу детства, ныне жителю Сан-Франциско. Для смеха сообщу: вернулся с семейством в Москву утром 19 августа все того же 1991 года.

Потом, неожиданно для меня самого, книжка, – она так и называется: "Всеобщий порыв смеха", – вышла в Америке на русском языке с предисловием АН в девяносто втором. Только АН ее уже не увидел. А ведь он, как никто, умел радоваться успехам друзей. "Марька, – сказал бы он, – видишь, наша взяла!.." И напомнил, как чуть ли не четверть века назад, когда он нелестно отозвался о все том же "Всеобщем порыве смеха", я тайком выбросил рукопись в мусоропровод. Так уж вышло, но АН почти сразу узнал об этом и заставил меня спуститься в чулан с мусорным контейнером. "Спасти, – как он выразился, – страдальца".

Я, конечно, переделал рассказ, но потом, при каждом возврате его из органов печати, АН объяснял мне: я, мол, нанес своему опусу оскорбление, и он (опус) в отместку не желает воплощаться печатно. К текстам, следуя восточным учениям, АН относился мистически. Следовало бы и мне, поклоннику тех же восточных учений и ритуалов, принести на место последнего успокоения АН свою книжку и сжечь, дабы он вместе с дымом обрел ее в мире ином. Но нет на земле могилы АН. Он завещал сжечь себя и развеять прах. И мы, пятеро друзей АН, получив в крематории скорбную урну, поднялись на одной из машин подмосковной вертолетной станции и исполнили волю покойного... Передо мной справка (их выдали каждому из нас) с указанием бортового номера МИ-2, даты, часа и координат места, где это произошло – градусы, минуты, секунды. Мне запомнился сверху декабрьский сосновый лес, пепельная лента Рязанского шоссе, на невысоком холме с ажурной опоры поблескивает большой шар. Это – антенна, окликающая спутники...

М.Н.Ткачев

29.IX.95

философ

16 апреля 2020 г. 16:35

цитировать | [ ]

Избранные письма (окончание) / перевод П. Полякова /

324. Из письма Грэму Тейару 4-5 июня 1971

/Тейар интересовался именем «Гэмджи» во «Властелине Колец» и не навеяно ли слово «Гондор» городом Гондар в Эфиопии./

Вопрос «Гондара-Гондора» необычайно сложен и интересен, ибо касается «творческой лингвистики» (а конкретно имен собственных) во «Властелине Колец» и мире. И совсем не для письма – здесь нужна хорошая статья; я много думаю о ней, но вряд ли напишу. Собственно же с «Гондором» дело (сколько я знаю) обстоит так: 1) кажется, до вашего письма я понятия не имел о Гондаре (в Эфиопии); 2) слово «Гондор» – (а) подходит к стилю и фонетике синдарина и (б) значит «Земля камней», т. е. «Земля (сооружений из) камней».
[Причем так же он звался и на других языках: ср. Камень-страна (1-й том) и вариации имени в разговоре Теодена и Гримы. Очень может быть, что основатели Южного Нуменорского королевства услышали это слово от местных жителей и перевели на синдарин.]
Как автор добавлю, что имя это возникло одним из первых в истории. И в четкой и тщательной ее лингвистике [а я не лукавил, когда в предисловии к т. 1 писал, что взялся за книгу, «увлеченный ее лингвистикой»] «Гондор» и «Гондар» — разные слова/названия, причем последнее не имеет смысла. Однако головы наши полны всяческими (почти забытыми) именами, которые иногда приходят на ум и могут, не буква в букву, конечно, стать именами «вымышленными». Из-за войны Италии и Эфиопии «Гондар» мог оказаться таким словом. Но точно так же это могла быть «Гондвана» (плод редчайшего рейда геологии в поэзию). Кроме того, я, как ни странно, хорошо помню, как основа слов «о камне», «гон(о), гонд(о)», пришла в мои «эльфийские» языки. Лет в восемь я прочел в (кажется, детской) книжке, что от языка наших пращуров (до прихода кельтов и германцев) осталась лишь основа «онд» = «камень» (+ еще какое-то слово). Понятия не имею, как это выяснилось, но само слово мне понравилось. (А буква «г» добавилась гораздо позже, когда «оказалось», что в квенья, в отличие от синдарина, утрачено начальное «г» праэльфийского языка, и кв. форма осталась «ондо»)….
Иное дело – Гэмджи. В моем детстве это было вещество, которое обычно звалось/зовется «ватой»…. Недавно в сборнике «Общества английской топонимики» о Глостершире (т. iii) я обнаружил, что оригинальное слово «Гэмджи» может быть вариантом фамилии Гэмедж (Гэммедж, Гэммидж). Восходит она, очевидно, к де Гэмешезу…. и ранние английские ее формы – Гэмеджес, де Гэмеджис, де Гемеджис – хорошо подходят к варианту Гэмеджи <Гэмджи.
Ваше упоминание Самсона Гэмджи тоже очень интересно. А так как речь идет о бирмингемских евреях, то, полагаю, фамилия эта еврейская. Тогда у нее может быть иное происхождение. Хотя почему бы еврею не носить французскую или офранцуженную фамилию, особенно давно в Англии известную. Ведь это сейчас мы полагаем еврейскими только фамилии немецкие или на родственном немецкому языке идиш.
[Возможно, по той же причине меня, вопреки всему, часто называют ТОЛКЕЙНом, даже в колледже, банке и у адвоката! Моя фамилия – Толкиен, англизированный вариант «То(л)киехн = толлкиихн», родом из Саксонии XVIII в. И она, к глубокому моему сожалению, не еврейская.]
А лингва франка {язык общения} средневековых евреев (если верить моему другу Сесилу Роту) основана именно на французском или смешанном французском и провансальском наречиях.

философ

16 апреля 2020 г. 16:37

цитировать | [ ]

328 Кэрол Баттен-Фелпс (черновик)

Подборку писем Толкиена принято заканчивать этим письмом. Не отступлю и я от этой традиции.
Это напоминание будет в каждом посте. Квадратные скобки — комментарии Профессора, косые скобки — комментарии первых публикаторов писем Толкиена, фигурные скобки — комментарии левых людей, в том числе и меня.

/Осень 1971/
/Лейксайд-Роуд, 19/

Дорогая мисс Баттен-Фелпс!
Очень жаль, что ваше письмо (от 20 августа) сперва застряло в пути, а потом долго лежало без ответа. Я очень устал от нескончаемых дел и забот и боюсь за здоровье жены….
С интересом прочитал о М. Р. Ридли /преподавателе Бейллиол-колледжа/. Разумеется, мы хорошо знакомы по Оксфорду…. Но только от вас узнал, что старый коллега оказал мне честь, произвел мои труды в ранг «литературы» и обеспечивает их умными и верными читателями. А не теми, кто делает из меня культ. И не ужасными, беспокоящими и тревожащими американцами. (Которые произрастают в страшных условиях, на почве столь скудной и скверной, словно Америка стала вдруг пустыней….)
Огромное спасибо за рассказы о критиках и добрые слова о «Властелине Колец». Ваши комплименты так убедительны, что ответить просто «польщен» было бы сущим чванством, ведь на самом деле я потрясен, как это вышло – и у меня! Конечно же, книгу я писал себе на радость (во всех смыслах этого слова), а еще экспериментировал с крупной литературной формой и «вторичной верой». Дело шло очень медленно, скрупулезно, и получился «витраж без рамы», где, словно в круге света, явлен крохотный миг частички нашего Средиземья на фоне темного и безмерного пространства и времени. Превосходно: я начинаю понимать, почему книга так «достоверна»; из-за чего ее напечатали, и чем она привлекла многих разных людей. Но лишь начинаю. Вспоминая ряд странных событий после издания книги – тотчас за выходом в свет т. 1, – мне видится, как свинцовое небо нашего родного мира вдруг исчезло, облака разошлись, и возник почти забытый солнечный свет. Как будто вновь зазвучали рога Надежды, и Пин внезапно услышал их в черный день для судеб Запада. Но «Как?» и «Почему?»
Кажется, я догадываюсь, что сказал бы Гэндальф. Несколько лет назад ко мне в Оксфорд пришел незнакомый (но, наверное, хорошо известный) человек. Он утверждал, что многие старые картины как будто созданы для иллюстраций «Властелина Колец». И даже показал пару репродукций. Думаю, сначала он полагал, что эти картины, вместе с известными книгами и языками, были источником моего вдохновения. Когда же выяснилось, что, если я не лгу, то впервые их вижу и вообще мало смыслю в живописи, он замолчал. Пристально посмотрел меня. И вдруг сказал: «А вы уверены, что написали все сами?»
Воистину Гэндальф! Но я слишком хорошо с ним знаком, чтобы не внять или не понять эти слова. Наверное, я ответил: «Нет, конечно, нет». И постепенно утвердился в этом. Звучит ужасно для старого чудака-филолога! Но не для трудяги, который зрит все несовершенство «избранных орудий», жалких и непригодных для поставленной цели.
Вы пишите о «мудрости и праведности» ВК, «который исполнен силы». Очень тронут. Мне никто никогда такого не говорил. Но, как ни странно, стоило мне засесть за письмо вам, пришло еще одно, от человека по его словам «совсем или почти не верующего…. но, — продолжал он, — ваш мир весь, целиком пронизан верой, словно светом незримой лампы». Что я могу сказать? «Человек – не судья своей мудрости. Праведность и всепроникающий свет исходят не от него, но через него. И никто не ощутит того, чего в нем нет. Иначе вы ничего бы не увидели и не почувствовали, или (будучи проникнуты иным духом) исполнились бы презрения, отвращения, мерзости. «Листья эльфийской страны – какая гадость!» «Лембас – пыль и прах, в рот не возьму».
Разумеется, ВК принадлежит не мне. Он живет и идет своей дорогой, хотя я, как автор, конечно же, не могу за него не волноваться. И мне приятно видеть, как хорошие друзья защищают ВК от свирепых врагов. (Впрочем, не все дураки стали его неприятелями.) С наилучшими пожеланиями одной из лучших его друзей. Остаюсь
Искренне ваш,
Д.РР. Толкиен

философ

17 апреля 2020 г. 19:21

цитировать | [ ]

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К 3 (154)

Абакан 19 января 1998

Тьмускорпионские новости

Скицин перевел дыхание. Встал, откинул дверцу бара, задумчиво посмотрел на бутылки. Негромко сказал:

– Вот почему я надеюсь, что никто и никогда не даст мне... или тебе... возможности творить добро в мировом масштабе. Счастье для всех... и пусть ни один обиженный не уйдет...

/.../

– Где остановить-то? – спросил Семен.

– Я скажу,– Ярослав подался вперед, высматривая знакомое здание.– Семен... ты счастлив?

Он даже притормозил, этот несчастный, сломленный Властью и прикоснувшейся к смерти человек...

– А ты счастлив, Заров?

– Я не имею на это права.

– Ну...– Семен, похоже, чуть смутился.– Счастлив.

– Счастье – как отсутствие несчастья?

– Стругацких я читал,– сообщил Семен.– А ты тоже ведь книжки пишешь?

/.../

Они шли по стройке и Заров, непроизвольно, цеплялся взглядом за каждую мелочь. Строительный вагончик, почему-то покрашенный в бледно-розовый цвет, гора обугленных досок, старый, сломанный будильник, высунувший из лужи смятый бок. Длинная лента застывшей смолы, сползающая по стене дома, и растекшаяся жирной кляксой. Делянка сверкающих осколков, торчащих из земли – их и нарочно так не воткнешь, словно кто-то засеял стеклом усталую городскую почву, и та, благодарная, отозвалась диковинным урожаем.

Его мир, его исток, его последняя арена.

Города, что созданы для съемок "Сталкера", земля, что охотнее всего родит стекло, люди, готовые дарить свою правду, единственно верную и любимую, всему миру.

Лукьяненко Сергей. Осенние визиты [рукопись].

И, наконец, еще об одной важной проблеме. В традициях американской фантастики лежит использование особого приема – попытки организовать тексту дополнительные уровни восприятия за счет отсылки к иным литературным произведениям. Приведу общеизвестные примеры: рассказ Рея Брэдбери "Эшер-II" может быть полно пережит только тем читателем, который знаком с рассказом Э.А.По "Падение дома Эшеров"; для всех прочих он жутковатая абракадабра; и встречь ему прелесть повести братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу" доступна лишь тем, кто достаточно начитан в русской словесности; американский читатель кое-какие восхитительные для нас пассажи пробежит недоумевающим равнодушным взором. Дэн Симмонс является сторонником этого приема и пользуется им очень широко, уж каждый пусть сам решает, украсило это ему чтение или затемнило.

Щербаков Ал.Ал. Послесловие переводчика [к отрывку из романа Д.Симмонса "Гиперион"]//Фантакрим-MEGA. – 1993. – # 3. – С. 98.

Но вот что поразило: Лукьяненко вводит в "подростковую фантастику" обыденную смерть. Еще вчера смерть в нашей фантастике появлялась лишь маскируясь под неизбежность. Это была смерть – жертва, смерть – свершение. Смерть выступала в символической роли. Даже у Стругацких она оставалась романтическим исключением – вплоть до "Града обреченного", в который она вторгалась с реалистической обыденностью.

Булычев Кир. Тело с глухим шумом рухнуло на пол, или Волна жестокости в "Новой волне"//Фантакрим-MEGA. – 1993. – # 5. – С. 53.

Огромна популярность А.Нортон, интерес к творчеству которой в нашей стране пробудили еще мастерски переведенные А.Стругацким "Саргассы в космосе". /.../

Среди обладателей "собственных" собраний – Иван Ефремов, Александр Казанцев и братья Стругацкие. Кстати, многотомник Стругацких, издаваемый московским "Текстом", – настоящий подарок читателям: тексты тщательно выверены, устранена редакторская и цензурная отсебятина.

Халымбаджа И., Поручик Д. За томом том...//Фантакрим-MEGA. – 1993. – # 5. – С. 58

Увы: как в пределах сюжета, так и на фантастическом экране "Юрский парк" потерпел крах – новой идеологии, достойной высоких технологий, фильм так и не создал. В очередной раз обыграна тривиальная сюжетная схема, которой далеко до высокого очарования "Индианы Джонса" или простодушной сказочности "Звездный войн". Остается лишь верить, ждать и надеяться, как любили повторять братья Стругацкие, – ждать того прекрасного времени, когда технология сама по себе перестанет быть зрелищем и позволит без помех и потерь воплощать на экране самые смелые и свежие фантастические идеи. Ведь именно на идеях, а вовсе не на технических ухищрениях, строит свою "виртуальную реальность" настоящее кино.

Куликов Александр. Парк зверского периода//Фантакрим-MEGA. – 1995. – # 2. – С. 17.

Как-то Б.Н.Стругацкий, руководитель питерского семинара писателей-фантастов, назвал Вячеслава Рыбакова "верным ефремовцем", имея в виду его нерушимую веру в безусловную ценность и этичность поведения человечества в целом, несмотря на то, что отдельный человек может оказаться подонком и убийцей.

Владимирский Василий. Дисплей-критика//Если. – 1995. – # 9 (Интерком 3'95). – С. 86. – [Рец. на книгу В.Рыбакова "Гравилет "Цесаревич"].

"Анизотропное шоссе"... Этот образ позаимствован нами из классического романа братьев Стругацких "Трудно быть богом". Помните – дорога с односторонним движением, по которой нельзя вернуться назад? Стругацкие использовали этот образ, чтобы подчеркнуть: история общества не движется вспять. Но ведь и фантастика, равно как и любое другое явление культуры меняющегося общества, должна двигаться только вперед. Отсюда – название рубрики, посвященной новым авторам, новым идеям и новым направлениям в фантастике. /.../

Н.Романецкий: – /.../ Но нельзя же раз за разом писать "Преступление и наказание" и "Войну и мир" или "Пикник на обочине" и "Человек в Высоком Замке"! И начинаются поиски, каким образом можно сказать все о том же, но по-своему. /.../

А.Столяров: – /.../ [Суэнвик] выделил школу "гуманистов" – тех, кто пишет фантастику средствами классической литературы. Правда, для выделения этой характеристики недостаточно, потому что такие средства использовал, например, Уэллс, а в советской фантастике можно вспомнить Алексея Толстого, из манеры письма которого выросли, между прочим, Стругацкие.

А.Столяров: – /.../ От фэнтези "турбо" отличается принципиальной реалистичностью, оно делает с фэнтези то, что Стругацкие в свое время сделали с научной фантастикой: они начали писать фантастику реалистическую, достоверную как в бытовых деталях, так и психологически. /.../ То есть "турбо", как можно видеть, отличается и от научной фантастики, и от фэнтези – от НФ это направление воспринимает реалистичность повествования (то, что сделали Уэллс, Алексей Толстой, Аркадий и Борис Стругацкие), а от фэнтези – изначальность существования фантастического.

Лазарчук Андрей, Лукин Евгений, Романецкий Николай, Столяров Андрей, Тюрин Александр, Щербак-Жуков Андрей. Теория, мой друг, суха.../Вопросы: Борис Завгородний и Андрей Чертков; Публикацию подготовил Андрей Чертков//Если. – 1995. – # 9. – С. 88. – (Интерком 3'95).

Петербуржцы. Птенцы гнезда Бориса Стругацкого. А.Столяров, В.Рыбаков, примыкающий к ним А.Лазарчук из Красноярска, критики-публицисты Р.Арбитман, А.Чертков, и многие другие. Эти безусловно талантливые писатели разрабатывают в основном направление, получившее название "альтернативной истории". /.../

Москвичи, представители столичной школы, твердо знали, что до недавнего времени в отечественной фантастике существовал такой расклад: Стругацкие и остальные. Вершина, к которой надо стремиться, и альпинисты пера, которые стремились. или делали вид, что стремятся. Или не стремились вовсе.

Б.а. Еще раз от издателя, или Как же все-таки с ней, проклятой, бороться?!//Сказки дедушки Вампира: Альманах приключений и фантастики. – Вып. 1. – Харьков: Мастер, 1994. – С. 203.

В творчестве Андрея Тарковского определяющим моментом всегда являлась личность самого художника. Поэтому фильм "Зеркало" при всей сложной ассоциативности мышления интересен мне именно тем, что на экране "чистый" Тарковский. Неприятие же "Сталкера" происходит оттого, что от "Пикника на обочине" Стругацких в фильме осталось всего два слова: "зона" и "сталкер". Но ведь бесспорное право режиссера на собственное прочтение книги не должно идти вразрез с аналогично безусловным правом автора на... авторство. Поэтому, принимая "Зеркало", никак не могу принять "Сталкера", снятого на обломках отнюдь не бесталанной прозы.

Смирнов Петр. Кино: в начале было слово...//Книжное обозрение. – 1995. – 10 янв. (# 2). – С. 9.

– А уже год спустя вы стали лауреатом премии "Интерпресскон". Причем были включены в номинационные списки по предложению Бориса Стругацкого. Лестная оценка...

– Весьма. Борис Натанович для меня – Учитель. И его мнение я ценю чрезвычайно. На сей раз, прочитав мой роман в рукописи, Стругацкий сделал мне немало комплиментов по поводу того, как написана книга, как обстоятельно продуман мир, однако всем его хорошим словам предшествовала одна-единственная фраза: лично он такие книги не любит, это не его чтение.

Еще в средние века существовало правило, что ученики не должны точно следовать по пути своего учителя. Что ж, не видать мне, стало быть, премии "Бронзовая улитка", которую я по-прежнему ставлю очень высоко.

Логинов Святослав. "А кошка отчасти идет по дороге..."//Если. – 1996. – # 1. – С. 21.

После выхода в свет романа "Русский транзит" стиль Измайлова уже ни с чем не спутаешь – все тот же внутренний монолог, подчас остроумный, в меру злой и очень в меру пафосный, с непременными вкраплениями скрытых и явных цитат из любимых произведений, читанных в 70-е. Монолог может представлять собой прямую речь (если повествование ведется от первого лица) или несобственно-прямую речь (если – от третьего), однако список авторов, подвергнутых цитированию, остается прежним: Достоевский, Булгаков, Стругацкие, Высоцкий, Жванецкий (в "Трюкаче" к ним добавляется еще и Хеллер со своей "Уловкой-22") – нормальный и весьма симпатичный набор "интеля-шестидесятника" (может быть, не по возрасту, но по мироощущению). В "Русском транзите", правда, этот набор сыграл с писателем дурную шутку, ибо супермен Бояров, рекрутированный из ресторанных вышибал для "разборок" с преступными боссами, в реальности стал бы читать Стругацких только под дулом пистолета (вот Чейз – другое дело!).

Арбитман Роман. С Булгаковым в башке, с "Вальтером" в руке...//Книжное обозрение. – 1995. – 28 марта (# 13). – С. 17. – (Клуб поклонников детектива "КО"). – [Рец. на книгу А.Измайлова "Трюкач"].

На одно из последних заседаний "альматейцы" [члены Новосибирского КЛФ "Амальтея" на самом деле. – В.Б.] пригласили главного режиссера Новосибирского драматического театра "Старый дом" Семена Верхградского. Совсем недавно в театре состоялась премьера спектакля "Любовь и проклятие Рэдрика Шухарта" – пьеса Р.Еременко и С.Еремина по мотивам повести Аркадия и Бориса Стругацких "Пикник на обочине". Постановка была включена и в программу фестиваля фантастики "Белое пятно", прошедшего в Новосибирске.

Членов клуба интересовало, почему из "Пикника на обочине" были взяты именно эти, а не другие мотивы. Действительно, если Арсений [так в тексте. – В.Б.] Тарковский взял для своего "Сталкера" философскую сторону литературного материала, то в спектакле новосибирцев на первый план вышла тема человеческих отношений, их сложности и драматизма. "Именно этим спектакль оказался созвучным времени, – сказал собравшимся Семен Верхградский. – Да и вообще прозаический материал при переносе на сцену "опрокидывается" законами другого искусства. Поэтому "Рэдрик", поэтому "любовь и проклятие". Где нет любви, там нечего играть – таковы законы театра".

Воробьев М. Книга стала спектаклем//Книжное обозрение. – 1995. – 31 янв. (# 5). – С. 4.

философ

18 апреля 2020 г. 18:12

цитировать | [ ]

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К 4 (155)

Абакан 26 января 1998

В редакцию газеты "Известия"

Уважаемые товарищи!

Вам пишет читатель, который любит нашу фантастику и следит за нею. Совсем не уверена, что Вы дадите мне возможность печатно ответить на опубликованную Вами 18/I-66 г. статью Вл.Немцова "Для кого пишут фантасты?", но не написать не могу. Статья эта глубоко меня возмутила.

Критику может нравиться или не нравиться та или иная книга, манера и стиль того или иного автора – это дело вкуса. Не надо только писать прямую и очевидную неправду, не надо _передергивать_.

О повести бр. Стругацких "Трудно быть богом" в статье читаю: "...некоторые действующие лица объясняются на таком фантастическом жаргоне: "Выстребаны обстряхнутся и дутой чернушенькой объятно хлюпнут по маргазам... Марко бы тукнуть по пестрякам". Выдернув из контекста эту цитату, критик иронически добавляет: "Да, современным стилягам впору переучиваться".

Но ведь у Стругацких в том и соль, что два бандита – один от уголовщины, другой от политики – _нарочно_ совещаются о тайной операции на воровском жаргоне, чтобы их не поняли, если подслушают! Это совершенно ясно. Привести и прокомментировать эту цитату с таким расчетом, чтобы человек, который повести не читал, вообразил, будто ее герои _вообще_ разговаривают на таком тарабарском языке, – прямая передержка! И причем тут стиляги? Так можно слова и мысли любого мерзавца и негодяя из любой книги приписать самому автору. Малопочтенный метод критики. Этой повести Стругацких Вл.Немцов выносит суровый приговор: она, мол, "скорее может дезориентировать нашу молодежь, чем помочь ей в понимании законов общественного развития". Почему? А потому, что сотрудники земного института экспериментальной истории, присутствуя при рождении фашизма на далекой планете с феодальным строем, "видят пытки, изуверства фашистов, ... но _во имя чистоты эксперимента_ (подчеркнуто мною, – Н.Г.) не могут вмешиваться в ход истории, хотя и располагают для этого необходимыми средствами".

Но ведь в повести речь не о бесстрастном стремлении к "чистоте эксперимента" – речь о невозможности экспортировать революцию! Об этом, как известно, говорил Ленин! Неужели этого не понимает Немцов? /.../ Стругацкие пытаются осмыслить вопрос разносторонне, философски. Зачем же упрощать и подтасовывать? В повести перед нами не бессердечные наблюдатели, радеющие о "чистоте эксперимента", а трагедия людей думающих и действующих, но понимающих, что историю творит не одна наша добрая воля, что кроме вмешательства извне тут важны глубокие объективные условия, которые меняются не смаху, а в результате долгих и сложных процессов.

И смысл повести "Далекая радуга" вовсе не исчерпывается простой истиной, что в час опасности первыми надо спасать детей. Здесь тоже Вл.Немцов странным образом чего-то не понял, что-то упростил: речь идет и о развитии мысли, о путях науки, о будущих (думается, вполне реальных) ее противоречиях, о человеческой ответственности.

Так же упрощенно и искаженно выглядит у критика повесть А.Громовой "В круге света". Писательница якобы сводит священную борьбу героев французского Сопротивления к подвигу "супермена", "привносит телепатические бредни" в эту борьбу и "превращает их в оружие победы", – и это кощунство.

Думаю, читатели не так поймут А.Громову. У нее каждый патриот – участник Сопротивления, каждый узник концлагеря отдает борьбе все силы и способности, в том числе и фантастические. И почему Вл.Немцов так возмущен "телепатическими бреднями"? Разве установлены нормы: такие-то фантастические допущения законны, такие-то – запретны? Вряд ли Немцов возмущался бы, если бы герой поставил на службу борьбе какое-нибудь фантастическое изобретение в области техники. И ни то, ни другое никак не унижает подвиг героев Сопротивления.

Странно в статье о фантастике (да еще написанной фантастом!) читать снисходительные слова: "Можно примириться с тем, что авторы рассказывают о событиях, отодвинутых на сотни и даже тысячи лет вперед. И пусть происходят они не на грешной нашей планете, а в другой Галактике..." Но с этим как будто успешно "мирится" и Уэллс, и вообще вся фантастика от самого своего рождения.

Критик восклицает: "Герои должны быть понятны читателю, чтобы он мог их полюбить... Но за что их можно полюбить?" После этих слов ждешь доказательств, чем же плохи эти герои, но нет, критик не утруждает себя доказательствами. Можно ли назвать такие обвинения критикой?

Да, не повезло братьям Стругацким. Критик одобряет из всего их творчества лишь две ранние повести, в том числе самую первую, самую слабую, еще близкую к трафаретам "Страну багровых туч". А между тем как раз в продолжающих ее "Стажерах", в "Возвращении", в раскритикованной Вл.Немцовым "Далекой Радуге" герои своеобразны, самобытны, их запоминаешь и любишь.

Увы, в фантастике еще очень часто действуют люди-схемы. Даже пионер нашей современной фантастики И.А.Ефремов, которому великое спасибо за его "Туманность Андромеды", который думает интересно и глубоко, ставит разнообразные философские и научные проблемы, – даже он грешит схематичностью в описании героев, и не всегда вспомнишь, чем же внутренне отличается "рыжекудрый астронавигатор" от какой-нибудь другой красавицы-героини.

А братья Стругацкие, как и положено художникам, мыслят в образах. И образы людей Завтрашнего дня – то довольно близкого, то очень отдаленного – у них живые, не однолинейные. Их Быков – не только рыж и мрачен, Крутиков не только толст и добродушен, Юра Бородин – не просто наивный мальчишка. Все они, и Юрковский с Жилиным, и Горбовский с Валькенштейном из "Возвращения" и "Далекой Радуги", и молодые ученые в "Стажерах", подчас выступающие всего на нескольких страницах, – это люди с характером, их друг с другом не спутаешь. По логике своих характеров они ведут себя на работе, на отдыхе и в час опасности, с друзьями и с врагами. Авторы не декларируют, а достоверно показывают истинную силу этих людей, отвагу и самоотверженность без "железобетонности", внутреннюю чистоту и доброту без слащавости, органическую, а не показную честность и принципиальность без громких слов, поэзию их труда, их живые, человечные взаимоотношения, их неизменный юмор.

Стало модой ругать Стругацких за слишком вольную, грубоватую речь героев, вот и Вл.Немцов не удержался – помянул "стиляг". Но насколько лучше, живей, богаче язык Стругацких – и авторская речь, и речь героев, – чем канцелярит, царящий, к сожалению, во многих и многих фантастических (и не только фантастических!) книгах, где нет числа сухим, казенным оборотам, отглагольным существительным, "фактам", "ситуациям", "моментам" и прочей словесной трухе, вовсе неуместной в художественной литературе.

Мое письмо, конечно, далеко не исчерпывает всего, что можно было бы сказать о статье Вл.Немцова и о том, _для кого, что_ и _как_ пишут фантасты. Но, повторяю, промолчать не могу. Странно видеть, с какой легкостью и недоброжелательностью человек одним росчерком критической дубинки уничтожает талантливую и интересную работу сразу нескольких авторов. Вдвойне странны его приемы. Всякий, кто сам читал так бездоказательно и недобросовестно осужденные им книги, сразу обнаруживает неправду. Не может быть веры такой критике.

И хотя Вы отвели этой статье почетное место, хочется думать, что мнение Вл.Немцова – это еще не мнение газеты.

С уважением –

20/I-66.

Галь Нора. Из переписки: Разные письма//Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. – М.: АРГО-РИСК, 1997. – С. 103-105.

философ

19 апреля 2020 г. 16:32

цитировать | [ ]

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К 4 (155)

Абакан 26 января 1998

– Все-таки детектив как жанр имеет свои ограничения. Главный герой, то есть сыщик, приходит в трагическую ситуацию извне. Вам не кажется, что художественно интереснее непосредственно участники трагедий?

– Вот я и пытаюсь уйти от детектива. Моя последняя повесть "Мент обреченный" не имеет детективного сюжета. Это трагедия порядочного человека, попавшего в абсурдные, гротесковые условия. Вопрос стоит так: или он погибнет физически, или духовно. Герой предпочитает первое. Название повести имеет такой смысл: герой обречен не потому, что должен погибнуть, а потому, что обречен остаться ментом.

Кивинов Андрей. Андрей Кивинов: "Я должен меняться"/Интервью взяла Ольга Славникова//Книжное обозрение. – 1998. – 2 июня (# 22). – С. 6.

Всероссийский центр изучения общественного мнения в рамках социологического опроса, проведенного в марте сего года, обратился к читателям с предложением назвать 5-6 имен самых выдающихся российских писателей XX века. Приводим результаты этого опроса, любезно предоставленные Б.В.Дубиным, ведущим экспертом ВЦИОМ:

1. Шолохов, Булгаков.

2. Солженицын, Горький.

3. Чехов.

4. Есенин, Л.Толстой.

5. Маяковский.

6. Набоков.

7. Бунин, Ахматова, Зощенко.

8. А.Толстой, Цветаева, Пикуль, Маринина, Блок, Симонов, Пастернак, Куприн, Фадеев, Твардовский, Стругацкие, Аксенов.

Самые выдающиеся писатели России XX века. По мнению читателей//Книжное обозрение. – 1998. – 9 июня (# 23). – С. 3.

Все ясно даже ежу.

Алексеев Валерий. Проект "АЦ"//Алексеев В. Разноцветные континенты. – М.: Дет. лит., 1981. – С. 128.

– Моя постель – попона боевого коня, – мрачно сказал Виктор, усаживаясь на сложенное вдвое одеяло.

Лукьяненко Сергей, Перумов Ник. Не время для драконов. – М.: ЭКСМО, 1997. – С. 34.

философ

20 апреля 2020 г. 17:10

цитировать | [ ]

НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРУГАЦКИЕ Письма, рукописи, чкрновики

ИЗ: АНС. МОЙ ЖЮЛЬ ВЕРН
Я всегда любил этого писателя. И всегда его знал. Во всяком случае, я не помню того времени, когда бы я не знал и не любил его. Одно из первых воспоминаний в моей жизни — это черно-зеленая обложка: усыпанная заклепками металлическая туша подводного корабля и оседлавшее ее гигантское головоногое.
Увлечение книгами великолепного француза продолжалось у меня долго, практически все школьные годы, с раннего детства и до самой войны. За это время в поле моего зрения входили один за другим и Александр Беляев, Герберт Уэллс, Григорий Адамов, Алексей Толстой; воображение мое последовательно покоряли то боевые машины марсиан, то человек-амфибия с человеком-невидимкой, то космические прыжки на Марс и на Венеру, то ископаемые чудовища в затерянных мирах и океанских пучинах, но произведения Жюля Верна оставались у меня на столе. Мало того, с течением времени то одно, то другое из них делалось для меня настольной книгой в самом точном значении этого слова.
Известно, что Менделеев, Циолковский, Обручев и многие другие великие люди с увлечением зачитывались произведениями отца мировой фантастики. Мало того, эти произведения в какой-то мере определили выбор их жизненного призвания. И даже в некоторых случаях навели их на конкретные и весьма продуктивные научные и технические идеи. Мне, разумеется, и в голову не приходит сравнивать себя с этими замечательными учеными, изобретателями, землепроходцами, но факт остается фактом: именно книги Жюля Верна определяли все мои увлечения (или, как теперь называют это, хобби) в возрасте от семи до шестнадцати лет.
А началось с того, что учась во втором и третьем классах, я усердно и с переменным успехом пытался начертить схему "Наутилуса". Сейчас я диву даюсь, как у меня хватило терпения фразу за фразой, слово за словом десятки раз прочесать текст романа, отбирая по крохам информацию о взаимном расположении кают, салона, машинного отделения, рулевой рубки и прочих помещений таинственного подводного крейсера. Чертежи, которые мне в конце концов удалось сотворить в результате многомесячных усилий, не сохранились, а жаль — любопытно было бы сейчас посмотреть, как я умудрился совместить данные, полученные из текста, с подробностями, изображенными на превосходных иллюстрациях Риу, который был для меня, в этом деле чуть ли не более авторитетным, чем сам Жюль Берн, хотя, как мне это сейчас ясно, с текстом почти не считался.
"Наутилус" "Наутилусом", а, вникая в роман, я всерьез заинтересовался жизнью Мирового океана. Быт и нравы обитателей мокрого соленого моря — всяких там медуз, актиний, морских звезд, голотурий, моллюсков — захватили мое любопытство до такой степени, что я принялся читать о жизни моря все подряд и даже собрал небольшую библиотечку по этим вопросам, что само по себе было деянием героическим в условиях тогдашнего жестокого книжного голода. Особенно занимали меня спруты: знаменитый эпизод в романе, где описывается нападение головоногих чудовищ на "Наутилус", я читал и перечитывал много десятков раз, заучил наизусть, даже иллюстрировал в меру своих слабых способностей. И должен сказать, что интерес к жизни моря сохранился у меня и поныне, а о спрутах я, наверное, знаю сейчас больше, чем любой неспециалист. Например, берусь поддержать беседу по поводу упомянутого эпизода, причем не премину небрежно отметить, что речь в нем идет скорее об исполинских кальмарах — мегатойтисах — и что сам этот эпизод весьма сомнителен как в рассуждении логичности действий капитана Немо, так и в смысле зоопсихологии поведения этих абиссальных [глубоководных — ред. "Пионерской правды"] спрутов…
Кажется, в пятом или шестом классе я принялся с такой же тщательностью штудировать "Таинственный остров". Это замечательный роман, и я прочел его от корки до корки несколько раз еще задолго до этого, но тут меня вдруг заинтересовала деятельность Сайруса Смита в области прикладной химии. Сейчас я уже не помню подробностей, а книги под рукой у меня нет, и я могу ошибиться, однако главное прекрасно сохранилось в памяти и по сей день. Поставив себе целью взорвать скалу и тем самым дать сток воде, заполняющей залы Гранитного дворца, мистер Смит решает изготовить взрывчатку. У него в распоряжении есть серный колчедан. Из него он получает железный купорос, из железного купороса получает серную кислоту, из серной кислоты получает азотную, а при помощи азотной кислоты изготовляет нитроглицерин. Эта технологическая цепочка поразила меня. Нитроглицерин был мне не очень нужен, да и быстро выяснилось, что описанным в романе способом получить из железного купороса серную кислоту невозможно, но так или иначе я без памяти увлекся химией.
Томики о жизни моря потеснились и дали место учебникам химии и всякого рода справочникам и руководствам, в комнатушке моей появилась химическая посуда и банки с реактивами, по квартире стали распространяться смрадные запахи, а одежда моя украсилась дырами с ломкими краями и пятнами потрясающих расцветок. Короче говоря, "Таинственный остров" подвигнул меня на увлекательную жизнь, побочным результатом которой оказалось то обстоятельство, что чуть ли не до окончания школы химия была для меня одним из самых легких предметов. Впрочем, впоследствии я совершенно охладел к этой науке, все перезабыл и вернулся к ней только через два десятка лет, когда совершил героическую, но — увы — практически бесплодную попытку самостоятельно разобраться в основах современной химии. Но "Таинственный остров" остался частью моей биографии, и с годами ни на йоту не померкло порожденное этим романом безмерное восхищение и преклонение перед знающими и умелыми людьми.
А потом, уже в восьмом классе, я прочел совсем не лучшую и мало популярную повесть Жюля Верна "Гектор Сервадак". Речь в нем идет о том, как некая комета сталкивается с земным шаром и, прихватив кусочек Северной Африки с толпой французов, русских и англичан и одним полоумным астрономом, вновь уносится в космические глубины, чтобы совершить облет основных планет нашей Солнечной системы.
И вот с этой нелепой и необычайно милой книги началось мое самое серьезное и последнее увлечение. Я заинтересовался астрономией. Один из героев повести, астроном, о котором я уже упоминал, приводит там последовательные данные о движении небесного тела, на которое его забросило столь противоестественным образом, и я попытался воссоздать траекторию этого движения. Задача, как вскоре выяснилось, не имела решения, но пока я ломал над нею голову, мне пришлось столкнуться с основами небесной механики, а тут как раз подвернулась прелестная, хотя и забытая ныне, популярная книга Джинса "Движение миров", и пошло, и пошло… Я занимался математикой, сферической астрономией, строил самодельные телескопы из очковых стекол, вел наблюдения переменных звезд, мечтал научиться определять орбиту по трем наблюдениям и вообще твердо решил стать астрономом. И я бы наверняка стал астрономом, если бы не война.

философ

21 апреля 2020 г. 18:07

цитировать | [ ]

Т. Приданникова
ЧТО ЭТО ЗА ЗВЕРЬ ТАКОЙ «ИНТЕРПРЕССКОН»?

КОНВЕНТЫ ФАНТАСТИКИ

© Т. Приданникова, 1998
Городское время (Магнитогорск).- 1998.- 13 июля.- ( 7).- С. 2.
Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2000
Если бы мне сейчас задали такой вопрос, я смогла бы произнести в ответ только "О!!!". И в это восклицание вместилось бы и то, что это одна из самых
известных ежегодных конференций в области фантастики; и то, что я там
встречаюсь с ведущими писателями, переводчиками, критиками и издателями России и зарубежья, специализирующихся в области фантастики; и семинары с пресс-конференциями писателей и издателей; и премии за лучшие
произведения года "Бронзовая Улитка" и " Интерпресскон"; и самое для меня
главное — встреча со старыми и новыми друзьями и единомышленниками, ибо для нас нет выше литературы, чем фантастика. Тем же, кто ее активно не любит, тот может дальше мой материал не читать.

Родился конвент в 1991 году в Санкт-Петербурге. Отцом-основателем его был Александр Сидорович, ну, а мамой, конечно, фантастика. А в 1992 Саша
Сидорович, или просто Сидор для друзей, учредил премию "Бронзовая
Улитка", лауреатов которой определяет единолично Борис Натанович
Стругацкий. Первыми лауреатами ее в 1992 году стали Михаил Успенский
за роман "Чугунный всадник"; Михаил Веллер за рассказ "Хочу в Париж" и
Сергей Переслегин за критику. В следующем году Сидор понял, что без "гласа народа" не обойтись, и родилась еще одна премия — "Интерпресскон", лауреаты которой определяются путем прямого тайного голосования всех участников конференции. Первыми среди них были Василий Звягинцев за роман "Одессей покидает Итаку", Виктор Пелевин — дважды за повесть "Омон Ра" и рассказ "Принц Госплана", а также Роман Арбитман за критику.

Прошло семь лет. Конвент живет и совершенствуется. Премий добавилось,
лауреатов уже столько, что никакой газетной статьи не хватит их перечислять.

В этом году "гвоздем" программы "Интерпресскона — 98" был почетный
гость — знаменитый американский писатель Гарри Гаррисон. Мэтр мировой
фантастики оказался своим в доску парнем, несмотря на возраст. Как-никак ему уже 73 года, но это никак не мешало ему пить со всеми водку и запивать ее
пивом, что даже не каждый русский-то делает. Результат не заставил себя
ждать, — на третий день конвента пришлось вызвать бригаду медиков,
чтобы снять похмельный синдром, но свой парень Гарри не сдался и
продолжал свои эксперименты со спиртным. По этому поводу родилась крылатая фраза: "Сколько водки не пей — русским не станешь". Мэтр вручил премию за лучший дебют и провел "мастер-класс" для всех желающих. Приезжал он с женой Джоан, очень милой изящной женщиной, которая посвятила ему всю свою жизнь. Сопровождал их везде литагент и переводчик Александр Корженевский.

По программе конвента во второй день состоялась "раздача слонов", то бишь
премий "Бронзовая Улитка" и "Интерпресскон".Борис Натанович Стругатский [Стругацкий — YZ] вручил свои премии Евгению Лукину за эссе "Декрет об отмене глагола"; Андрею Лазарчуку и Михаилу Успенскому за рассказ "Желтая подводная лодка", "Комсомолец Мордовии" ["Желтая подводная лодка "Комсомолец Мордовии" — YZ]; Елене Хаецкой за повесть "Мракобкс" и Борису Штерну за роман "Эфиоп".

А вот премий "Интерпресскон" стало значительно больше: лучший роман –
"Посмотри в глаза чудовищ" Андрея Лазарчука и Михаила Успенского, повесть "Тупапау, или Сказка о злой жене" Евгения и Любови Лукиных, рассказ
"Смерть Ивана Ильича" Вячеслава Рыбакова, миниатюра "Антиникотиновое" Святослава Логинова, эссе — "Декрет об отмене глагола" Евгения Лукина, дебютный роман — "Наследник Алвисида" Андрея Легостаева, создатель книжных обложек — Анатолий Дубовик, создатель текстовых иллюстраций Всеволод Мартыненко, издательство — "АСТ".

Генеральным спонсором в этом году было издательство "Северо-Запад",
спонсорами — издательства "АСТ", "ЭКСМО" и "Лань".

Докладов было прочитано много. Об особенностях "текущего момента" в
издании фантастики рассуждали Василий Владимирский и Николай Романецкий; о жанре "хоррор" в нашей литературе рассказывал Святослав Логинов; Сергей Переслегин посвятил свой доклад проблеме взаимодействия изящной словесности и реальной жизни; Михаил Нахмансон (Ахманов) в своем докладе поведал нам о причинах отказа инопланетян от контактов с людьми, а Дмитрий Сатаков и Антон Первушин разбирали произведения Виктора Пелевина и сборник "Время учеников — 2".

Издательство "Северо-запад" на своей пресс-конференции поделилось своими планами выпуска книг. В ближайшем будущем нам следует ждать встреч с книгами Кита Лаумера, Сэмюэля Дилени, Кэролайн Черри, Кена Като, Кетрин Керр и Микаэлы Ресснер. Поклонники фэнтези встретятся с томами Тэнит Ли, Мерседес Лэки, Барбары Хэмбли, Майкла Муркока, Джона М. Робертса, Ги Кея и пол-ное собрсние сочинений Роберта Говарда. Тома выйдут в традиционных "желтых" суперобложках. В жанре фэнтезийного боевика будут изданы "Конон", "Кулл", "Хроники Ричарда Блейда" и серия "Перекресток миров", в которую войдут произведения Михаила Ахманова, Андрея Дашкова, Антона Первушина, Константина Бояндина.

Из неформальных мероприятий запомнилась уха на берегу финского залива, ведь конвент проходил в Разливе под Санкт-Петербергом (правда, по ленинским
местам не ходили, некогда было). Рыбу, конечно, никто не ловил. Во-первых, залив был еще в ледовой крошке, а, во-вторых, когда бы это и кто делал? Поэтому поступили просто: купили две большие рыбины в магазине, немного подумав, присовокупили к ним... курицу. Ни разу такой ухи не пробовали?
Рекомендую, очень вкусно, особенно в сосновом бору на берегу Финского залива.
Кроме этого, нам больше всего понравилась парилка в бане, куда все рвались просто в драку. Были даже большие обиды, когда некоторым не хватало времени. А уж в баре все оттянулись на славу. Танцы были до упаду в прямом смысле слова. Очень резвые танцевали на столе, что закончилось для них синяками от падения с оного. Могу похвастаться, что танцевала с Гарри Гаррисоном. Правда, поняла, что он не большой любитель танцев, да и от накрытого стола далеко уходить не хотел.

Но прецедент был. Писатели нашей страны приехали "кучно":
Б. Стругацкий, В. Рыбаков, А. Етоев, А. Измайлов, С. Логинов, Н. Ютанов, А. Балабуха, Э. Геворкян, В. Головачев, А. Громов, С. Лукьяненко,
Н.Романецкий, Е. Харитонов, А. Щербак-Жуков, Е. Лукин, Ю. Брайдер, Н.
Чадович, Е. Дрозд, М. Успенский, Г. Олди (Д. Громов и О. Ладыженский),
В. Васильев, Д. Трускиновская, Ю. Буркин. Было выпито немеренное
количество пива "Балтика", в основном № 3 и, конечно, более
крепких спиртных напитков; а уж разговорам и конца не было, да так, что у меня голос пропал. Так и шипела два последних дня.

В ближайшее время можно поехать в Одессу в конце августа на "Фанкон" или в конце сентября в тот же Санкт-Петербург на "Станник" ["Странник" — YZ]. Но – это уже совсем другая история. И финансы, финансы, финансы...

Заканчивать этот рассказ на грустной ноте не буду, ведь еще не вечер и
жизнь не кончилась, ибо, расставаясь на каждом конвенте, мы говорим друг
другу: "Где-нибудь обязательно увидимся!". Так и случается. До свидания,
дорогой читатель, еще встретимся!

Т. Приданникова

философ

22 апреля 2020 г. 18:43

цитировать | [ ]

В. Борисов
ЧЕРЕЗ РЕЧКУ, ЧЕРЕЗ ЛЕС...
За что вы любите фантастику?

СТАТЬИ О ФАНТАСТИКЕ
© В. Борисов, 1981
Калининградский целлюлозник (Калининград). — 1981. — 5 июня. — С. 3.
Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2007
Я ВЫРОС В ДЕРЕВНЕ, С МАЛЫХ лат бывал в лесу, хорошо знаю наиболее распространенных обитателей рощиц и полянок, и мне казалось, что среди деревьев не происходит ничего особенного, что там все просто и ясно. И когда вдруг встретил совершенно иную точку зрения на самые обыкновенные вещи в книгах В. Братина «В стране дремучих трав» и Я. Ларри «Необыкновенные приключения Карика и Вали», то удивился. Оказывается, если взглянуть на жизнь природы пристально, глазам открываются такие тайны и загадки, каких не встретишь в самых увлекательных романах! А всего-то и нужно, что уменьшиться до размеров козявочки. И тогда на каком-нибудь клочке земной поверхности обнаружится бурная деятельность, полная радостей и тревог, комедийных ситуаций и трагических сюжетов.
Вот эта способность фантастики – открыть заново всем известный мир, показать то, что не лежит на поверхности, но все-таки доступно пытливому уму человека, – всегда меня привлекала.

Ведь мы зачастую проходим мимо,
равнодушно взирая на окружающее, сохраняя закостеневшую в памяти картину мироздания. Проходим – и не жалеем об этом. А рядом с нами, бесшумной тенью перебегая от дерева к дереву, может быть, живут замечательные существа, такие, например, как в рассказе Ф. Суркиса «Перекресток», живут, обладая богатейшими знаниями о мире. Мы же слишком поглощены самосозерцанием и не замечаем их. И лишь совершенно случайно, как главный герой повести К. Булычева «Журавль в небе», оступившись, обнаруживаем параллельные миры, в которых любят, страдают и борются люди. А ведь для того, чтобы найти такой параллельный мир, вовсе не обязательно бродить по лесу, как у Булычева, иногда достаточно взглянуть в глаза соседа по лестничной площадке.
А если уйти в лес подальше, то нам встретится и вовсе Удивительное. Такое, например, которое заставит задуматься о самых сложных философских проблемах, к коим и подход не сразу виден. Кандида, героя повести Аркадия и Бориса Стругацких «Улитка на склоне», странный, загадочный лес заставил задуматься о смысле жизни своей и человеческой вообще, и не только задуматься, но и сделать свой выбор, перейти от созерцательных размышлений к активной деятельности. Другой необычный лес, в повести Евгения Гуляковского «Сезон туманов», научил героя не спешить с выводами, воспринимать окружающее во всей его сложности, ощутить свою сопричастность миру и увидеть необходимость бережного отношения как к еще не понятным до конца процессам, так и к естественным природным запасам и ресурсам.
НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА все чаще и чаще рассматривает варианты содружества человека с природой, исследует возможные пути слияния с ней. Пути эти различны, выбирать есть из чего: от простого рационального использования морей и лесов до полного контроля экологического равновесия в биосфере планеты, перехода к биологической цивилизации (один из крайних вариантов которой изображен А. Мирером в романе «У меня девять жизней»). И пренебрегать «окружающей средой» нельзя. Иначе лес может просто взбунтоваться. Рассказ Н. Головковой, к примеру, так и называется – «Бунт леса». Надоело деревьям позорно и терпеливо смотреть на то, как их едят, жгут, рубят и пилят, вот они и взбунтовались! А если «на дыбы» поднимается целая планета, как в романе Г. Гаррисона «Неукротимая планета» или в рассказе Р. Бредбери «Здесь могут водиться тигры»? Тут уж добра не жди!
Фантастика, конечно, сказка, но намек здесь довольно прозрачен: нельзя безнаказанно рубить сук, на котором сидишь. В романе польского писателя Богдана Петецкого «Только тишина» человечеству пришлось на восемьдесят лет погрузиться в сон, чтобы восстановить уничтоженные леса и изменившуюся атмосферу Земли.
Хочется надеяться, что нам не понадобятся столь радикальные методы восстановления экосферы, что наша планета преобразится в лучшую сторону, о чем писал еще Иван Антонович Ефремов в «Туманности Андромеды», что будут на ней и гигантские зоны лугов и степей, и обширные хвойные леса Сибири, и буйные, полные ярких красок заросли тропиков, и сады на месте сухих и жарких пустынь... И березки будут все так же ласково протягивать к нам свой длинные ветви...
Влад. БОРИСОВ,
член-корреспондент клуба «Альфант» (Абаканский фэн-клуб «Гонгури»).

философ

23 апреля 2020 г. 20:11

цитировать | [ ]

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К 4 (155)

Абакан 26 января 1998

Хорошая идея приходит в две головы сразу, поскольку в одной не умещается. Зато фамилия писателя должна укладываться в читательской голове с комфортом и надолго. Мы не братья, как Стругацкие, не муж и жена, как Евгений и Любовь Лукины или Марина и Сергей Дяченко, не отец и сын, как Александр и Сергей Абрамовы – и, не мудрствуя лукаво, решили выбрать короткий псевдоним, один на двоих. Так появился ОЛДИ – ОЛег + ДИма.

Олди Г.Л. В трех лицах//Олди Г.Л. Герой должен быть один. – Барнаул: АОЗТ "Полиграфист", 1996. – С. 4.

"Виртуальный компьютерный литературно-художественный журнал" под названием "Арт-Петербург" был представлен читателям в конце февраля. Его выпускает питерское издательство "Новый Геликон", возглавляемое известным писателем и "рок-дилетантом" Александром Житинским. /.../

Согласно заявлениям инициаторов проекта, это первое издание подобного рода у нас в стране. Планка сразу поднята весьма высоко: в редколлегию вошли писатели Б.Стругацкий, М.Кураев, А.Кушнер, М.Чулаки, композитор А.Петров, директор "Эрмитажа" М.Пиотровский, многие другие представители петербургской творческой интеллигенции. /.../

С середины марта журнал будет доступен для всех пользователей сети Internet по адресу: http:/www.spb.su.

Некрасов Сергей. Виртуальный журнал для виртуальной интеллигенции//Компьютерра. – 1996. – 4 марта (# 9). – С. 8-9.

В первом приближении НФ трилогии можно классифицировать следующим образом:

/.../

– Все части трилогии объединены одними и теми же действующими лицами, однако их характеры развиваются во времени так, что продолжение фактически превращается в жизнеописание героев от их появления на страницах первой книги, вплоть до гибели. (А.Стругацкий, Б.Стругацкий – Страна багровых туч, Путь на Амальтею, Стажеры). В этом случае и автор и читатель взрослеют вместе со своими героями и переход из сюжета в сюжет скорее является переходом из одного состояния в другое.

Иногда мир, созданный автором, столь ярок и тщательно разработан, что просто грех ограничиваться одним-единственным произведением в рамках заданных декораций – "прогрессорский" цикл тех же Стругацких, футурологическая эпопея Хайнлайна.

Галина Мария. Погода опять изменилась//Сверхновая американская фантастика. – 1995. – # 5-6. – С. 165-166.

Жанровая литература сейчас осваивает достижения литературы "серьезной" – формальные, психологические... Так всегда было. Стругацкие, скажем, освоили все достижения литературы 60-х, той же исповедальной прозы. И не в обиду им будь сказано (я абсолютный поклонник этих писателей), но Стругацкие – это Аксенов, Гладилин и Кузнецов, пришедшие в фантастику.

Кабаков Александр. Последний романтик/Беседу вела Елена Михайлова//Если. – 1996. – # 2. – С. 92.

– Ваш главный герой уходит к дикарям, чтобы стать для них чем-то вроде бога. Не просматривается ли тут параллель с известным романом Стругацких "Трудно быть богом"?

– Именно этот роман и послужил для меня толчком. У Стругацких главный герой, Румата, пошел в конце концов рубить эти дикие головы. Но он не имел права этого делать! Книга "Я вернусь через тысячу лет" создавалась как протест против такого решения проблем.

Давыдов Исай. Исай Давыдов: "Я вернусь..."//Книжный клуб (Екатеринбург). – 1998. – # 12 (март). – С. 3.

Институт экспертизы во многом напоминает НИИЧАВО (Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства) из романа "Понедельник начинается в субботу" ("Сказка о тройке", заметим в скобках, тут ни при чем). В новом цикле Булычева ["Театр теней"] заметны "следы" и других произведений братьев Стругацких: "Обитаемого острова", например, и уж точно "Града обреченного".

Вахрушева Ольга. Новые приключения Юрия Гагарина: Детские сказки на взрослые темы//Книжный клуб (Екатеринбург). – 1998. – # 31 (авг.). – С. 4.

– Можно ли создать литературный шедевр в фантастике?

– Да. Пожалуйста: Лукин, Логинов, Стругацкие. Хотя у Стругацких есть вещи, которые сегодня новому поколению читать тяжело. Они, например, не понимают "Сказку о тройке", и ничего с этим сделать нельзя. Но это нормально. Если бы каждый писатель создавал "нетленку", то, во-первых, писателей было бы значительно меньше, чем сегодня существует, а во-вторых, движения бы не было.

Каширин Александр. Директор магазина/Интервью взяла Ольга Славникова//Книжный клуб (Екатеринбург). – 1998. – # 16 (апр.). – С. 2.

Экспресс-опрос выявил приоритеты в читательских интересах старшеклассников. Моими респондентами были 70 учеников 10-11 классов.

"Любимый жанр художественной литературы. Любимый писатель". Любовный роман – 26 чел., фантастика – 14, детектив – 9, остальные – затруднились. Любимыми названы: Д.Стил – 12, С.Шелдон – 5, Г.Гаррисон – 5, Д.Линдсей – 4, Ж.Верн, Б.Смолл, А.Дюма – по 3, Э.Берроуз – 2, В.Скотт, Стендаль, А.Пушкин, Ф.Достоевский, А.Чехов, М.Горький, А.Серафимович, И.Шоу, Б.Васильев, Стругацкие – по 1, наряду с В.Доценко, В.Шитовым, Дж.Макнот...

Вадим Кондратенко (райцентр Усть-Донецкий Ростовской обл.). Читательские страсти и пристрастия//Книжное обозрение. – 1998. – 16 июня (# 24). – С. 13.

А несколькими минутами раньше было объявлено о появлении на карте звездного неба трех новых наименований – Алиса, Ульдемир и Арканария (соответствующие сертификаты вручены Киру Булычеву, Владимиру Михайлову и Борису Стругацкому).

Александр Ройфе. Под эгидой Лужкова и "Если": В российской столице в режиме "блиц" прошел I Московский форум фантастики//Книжное обозрение. – 1998. – 16 июня (# 24). – С. 15. – (КЛФ1998. – 16 июня (# 24). – С. 15. – (КЛФ "КО". Четырехполосный выпуск # 37. – Июнь 1998 г.).

– Кто сейчас входит в число ваших братьев?

– Несколько друзей и братьев живут в Москве. Один из них – Юра Соминский, ветеран ликвидации аварии Чернобыльской атомной станции. Я понял и принял с первых мгновений нашего знакомства судьбу и душу этого гиганта высоченного роста, которого братья Стругацкие (а вслед за ними и я) называли сталкером.

Михаил Шемякин: "Каждую поездку вывожу из России тонны книг..."//Книжное обозрение. – 1998. – 1 сент. (# 35). – С. 6.

Известный литературовед, пушкинист Дмитрий Благой был, как и большинство работников умственной сферы, преданнейшим конформистом. И тем не менее в 1948 году его сурово проработали в прессе. Вина Благого заключалась в том, что в статье о Белинском он без задней мысли воспользовался известной характеристикой великого критика – "неистовый Виссарион". Он не мог знать, что в свое время Троцкий называл Сталина "неистовым Виссарионычем" и Сталин до сих пор помнил обиду. Резкая критика Благого была обоснована Сталиным так: нельзя называть Белинского "неистовым Виссарионом" – так его называли враги.

Борев Ю. Из жизни звезд и метеоритов. – М.: РИПОЛ, 1996. – С. 431.

Несколько полок фантастики. Полка Стругацких. Как мы ловили их книги, начиная с самых первых, сколько раз перечитывали. Годами все разговоры в доме были пересыпаны "стругацкими" цитатами. И не только из разлетевшегося тогда на пословицы "Понедельника", который, как теперь уже не все помнят, "начинается в субботу", но и из очень любимых "Стажеров" и "Возвращения". А то, что в те годы было "непечатным", – "Сказка о Тройке", "Гадкие лебеди", – добывали в слепых машинописных копиях (тогда это еще не называлось "самиздатом"). /.../

И позже ощущалось присутствие Стругацких в нашем доме. Было их предисловие к маминому переводу К.Саймака "Все живое..." А в последний раз судьба соединила маму и Аркадия Натановича в 1991 году – на страницах журнала "Знание – сила": в # 12 рядом – прощание с А.Н., портрет в траурной рамке, и прощальные слова Марка Галлая "Памяти Норы Галь", фотографии – россыпь переведенных ею книг, фантастики.

Кузьмина Эдварда. Все то, чего коснется человек, Озарено его душой живою...//Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. – М.: АРГО-РИСК, 1997. – С. 45.

философ

24 апреля 2020 г. 18:36

цитировать | [ ]

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К 4 (155)

Абакан 26 января 1998

Юрий ЧЕРНЯКОВ

Первый раз я с ним познакомился, как и все. Первый раз я с ним познакомился в тысяча девятьсот, как это ни странно, только шестьдесят втором году, когда в "Искателе" прочел отрывок "Суета вокруг дивана". Это мое первое знакомство со Стругацкими. Мне безумно понравилось вот это вот ерничество. И когда я сказал своим друзьям, – "Как? Ты не знаешь Стругацких?" – мне дали сборник "Новая сигнальная", где "Далекая Радуга". Я прочел, я восхитился, мне безумно понравилось. Там Леонид Андреевич с его "можно, я лягу?" И – "вино местного разлива – странно, а мне нравится". Потом я прочел... нет, "Страну багровых туч", как ни странно, я читал намного позже. Ее у меня просто не было. Это было мое первое знакомство с братьями Стругацкими.

Второе знакомство состоялось в тысяча девятьсот семьдесят не то седьмом, не то восьмом году, или семьдесят шестом, когда мой коллега в больнице на один из своих дней рождения пригласил Аркадия Натановича Стругацкого с супругой. И вот тогда я впервые увидел Аркадия Натановича. Тогда он рассказывал массу всевозможных историй. После этого я смог говорить, что знаю лично Аркадия Стругацкого. Надо сказать, что если о первом знакомстве он знал так же, как он был знаком и со всеми остальными читателями, то про второе знакомство он совершенно не помнил. Кого он видел на чьем-то дне рождения!

И третий раз мы с ним познакомились тогда, когда он приехал к нам в больницу. И я был его лечащим врачом. И вот за эти самые две недели, которые он пролежал в больнице, у нас возникла, у меня, по крайней мере, совершенно непреодолимая тяга к Аркадию Натановичу. Я приходил к нему в шесть вечера, после обхода, садился на соседнюю кровать, он в боксе был один, и мы беседовали. На самые разные темы. Я ему приносил несколько английских детективов, которые он читал...

После того, когда он выписывался, а выписывался он в середине августа, а двадцать восьмого августа у него день рождения. Когда он выписывался, я ему прямо сказал: "Аркадий Натанович, я с истории болезни списал Ваш телефон, и прошу Вашего разрешения звонить, я Вам честно говорю, что надоедать не буду". Он говорит: "Пожалуйста". Двадцать восьмого числа я ему позвонил, поздравил его с днем рождения. Где-то еще через месяц я ему позвонил и сказал, что я по нему соскучился. Он сказал: "Ну что за проблемы? Ты меня пригласи и я к тебе приеду". Я тогда жил один. Мы с ним договорились. И в одно из воскресений открылась дверь в коммунальной квартире, вошел Аркадий Натанович, держа под мышкой стопку журналов "Знание-сила" с "За миллиард лет до конца света": "Это я тебе в подарок принес". Мы с ним просидели тогда часов с трех – "Вообще я пришел к тебе, как врачу" – я его сначала посмотрел... А ушел он – я помню, что мы с ним торопились, чтобы он успел на пересадку. Дальше история, честно говоря, умалчивает – у нас разный совершенно рост – мнение об этом эпизоде. Я абсолютно был убежден, что я шел, цепляясь за него, он категорически утверждает, что он шел, опираясь на меня. С этого момента у нас началось... Я сначала приходил, смотрел его – где-то у нас было время на медицинский "чек-ап", а потом начинались разговоры. Вот как начинались эти разговоры – увы, я не помню. Я только знаю, что каждый раз, идя, грубо говоря, с визитом к больному, что много времени, в принципе, не занимает, я знал, что уйду я отсюда в одиннадцать, в двенадцать... Тут масса всевозможных нюансов. Плюс к тому, что я оказался, во-первых, хорошим врачом для него, с минимумом ограничений, с минимумом авторитарного давления врача на больного... Наши взаимоотношения врача с больным. Абсолютно по российскому неприличному принципу: ты начальник – я говно, я начальник – ты говно. Когда я осматривал Аркадия Натановича как лечащий врач, я мог делать с ним, все что угодно. Заканчивается "чек-ап", роли
мгновенно менялись – он меня мог растирать, как хотел – и, надо сказать, делал это, не стесняя себя ни в чем. От него я научился стараться не говорить банальностей, от него я научился слушать, от него я научился, если возникают какие-то вопросы, не задавать их сразу, а сидеть, обязательно откладывать – половина вопросов потом отпадает. От него я получил столько интересного...

Вы знаете, что Аркадия Натановича уже давно зовут "сэнсей"? Дело в том, что я Аркадия Натановича начал называть "мэтром". Для меня он был мэтром. Я в это вкладывал свое собственное понятие. Ну, и, как правило, ведь откуда возникают клички, прозвища, аббревиатуры всякие?.. С тем, чтобы достаточно часто не повторять обращение к человеку: "Аркадий Натанович, Аркадий Натанович, Аркадий Натанович..." Долго, длинно... – мэтр. Надо сказать, что он довольно быстро воспринял это обращение. За все наше двенадцатилетнее общение я ни одного раза на "ты" не назвал. Всегда – или "Аркадий Натанович", или "мэтр", а потом, когда я прочел "Пионовый фонарь", Кобо Абэ... в какой-то момент я заменил французское "мэтр" на японское "сэнсей" – учитель, наставник. И вот это оказалось самым точным. Это была абслоютно интуитивная догадка, но в последние годы Елена Ильинична говорила: "Алечка" – она называла так своего мужа, или говорила: "Вот, сэнсей...", не мне – вот мы сидим, она Маше что-то говорит: "Ты помнишь, как сэнсей говорил..." Он стал сэнсеем. Несколько раз я слышал как Володя Михайлов обращался к нему: "Аркашенька, сэнсей..." Вот это то, что я привнес в эту семью...

В свое время как-то у нас с ним был разговор о том, вообще, как относится читатель к фантастике. Мне посчастливилось, совершенно случайно, набрести на один образ, который Аркадию Натановичу очень понравился. Мы тогда сидели и я ему рассказал историю, как мы с моей первой женой, были мы тогда студентами четвертого курса, – это шестьдесят четвертый – шестьдесят пятый годы, мы, после того, как покатались на речном трамвайчике, пошли, я ее повел шиковать на все свои двадцать пять рублей – в "Гранд Отель", еще существовавший. Так вот, мы пошли в "Гранд Отель", шикарный зал, с женским оркестром, причем она пришла в тапочках, я был в нормальной студенческой грязной... и нас совершенно спокойно пустили. Это было днем, мы пришли туда пообедать, взяли не комплексный обед, причем денег нам хватило, даже с бутылкой сухого вина. Принесли, как обычно, классическую солянку, из которой я мгновенно повыуживал все маслины и тут же отдал своей пассии, чем, с моей точки зрения заработал еще несколько очков в ее глазах, не признавшись в этот момент, что я их терпеть не могу. Для меня понятие "соленый фрукт" – тогда я еще не знал это слово, потом мне тот же самый Аркадий Натанович объяснил, что такое катахреза, и вот для меня это – катахреза. И я знаю, что людей, равнодушных к маслинам – "есть – есть, нет – нет", – не существует. Люди делятся по отношению к маслинам на две диаметрально противоположные категории, как в "Приключении Гулливера" те, которые разбивают яйцо с острого конца или с тупого конца, есть люди, которые их обожают, и есть люди, которые их ненавидят. Середины нет. И вот я тогда сказал, что мое впечатление, что по отношению как раз к фантастике, наверно, читающий человек делится приблизительно так же, как по отношению к маслинам.

Ему очень понравилось это. Надо сказать, вообще, что люди, которые знали Аркадия Натановича, знают, кроме того, что это был блестящий мужик, бонвиван, почти энциклопедически эрудированный человек, в тех областях, которые его интересовали. В этом отношении он был как Холмс, который, например, ненужными вещами свой "чердак" не загромождал. Были вещи, которые его мало интересовали. В частности, как ни странно, он был в этом плане безумно благодатный, как больной. Психологически это был абсолютно дисциплинированный человек, который от контакта с врачом ждал одно: он не ждал ни медицинского образования, как основная масса – "расскажи мне, что со мной?" – он говорил: "Меня это не интересует, я в этом ничего не понимаю, я себя плохо чувствую, я тебе доверяю, меня интересует мое хорошее самочувствие". Все.

– Как сказал Мольер, больному не становится легче, если он знает, как его болезнь называется по-латыни...

Правильно. В этом отношении он был полный последователь Мольера. Некоторые вещи его не интересовали, их он не знал. Он, конечно, был энциклопедичен, мы знаем его как эрудированного человека, как человека с абсолютным вкусом, как человека с абсолютным литературным... ведь он же обладал врожденной абсолютной грамотностью, почему в этом тандеме – Аркадий Натанович–Борис Натанович – за машинкой во время работы всегда сидел Аркадий Натанович. Не потому что Аркадий Натанович испытывал от этого гораздо большее удовольствие, чем Борис Натанович, и отпихивал его локтями от клавиатуры. Аркадий Натанович обладал абсолютной врожденной грамотностью. Ему в принципе не нужен был ни корректор, ни редактор русского языка.

философ

25 апреля 2020 г. 20:10

цитировать | [ ]

Юрий ЧЕРНЯКОВ (продолжение)

Писатель, японист, критик... ведь он же был блестящий педагог... Приверженность Стругацкого-старшего к четким, исчерпывающим, до конца понятным формулировкам была одной, по-моему, из его совершенно имманентных черт. Кстати, вот когда он работал, мне два раза посчастливилось сидеть с ним над моими рукописями. В основном он требовал одного: чтобы описываемая сцена, эпизод, были предельно ясны, были видны. Вопросов "кто говорит?", "что говорит?" "где стоит?", "почему он вышел из угла?", "а когда он у тебя в этот угол попал?" была масса. Когда пишешь, вообще занят своими идеями, мыслями, которые кажутся тебе уникальными, интересными и так далее, и вроде бы на эти мелочи внимания на обращаешь. И он всегда говорил, что без этого настоящей, хорошей литературы не бывает. Читателя нельзя ставить в положение, когда он о чем-то должен догадываться. И, наверное, поэтому безумно трудно переводить их произведения на визуальный ряд.

– Во всяком случае, должен быть режиссер талантом не ниже... А как только режиссер талантом, так сказать, сравним, то получается...

Получается "Сталкер". О "Сталкере" Аркадий Натанович неоднократно говорил: "Это вещь Тарковского". Лично я сам слышал в "Доме кино", когда на одном из семинарских просмотров присутствовал Аркадий Натанович, был задан вопрос: почему вещь называется "Пикник на обочине", когда она так отличается от повести. На это Аркадий Натанович сказал: "Это произведение не наше. Это произведение Тарковского. Я его принимаю, я не считаю его испорченными Стругацкими, как вы, может быть, думаете, это просто другое произведение". Дело, наверное, даже не в гениальности режиссера, а как раз в этой предельной сценографичности их произведений. Как только вы прочитываете, у вас возникает абсолютно собственное видение всего, вплоть до портретов. Ричард Нунан у вас один, Арата Горбатый у вас другой, Вечеровский у вас третий...

Однажды он мне рассказывал, как они с Борисом Натановичем писали сцену с доктором Гоаннеком из "Жука в муравейнике", где этот самый, похожий на постаревшего американского школьника доктор в кепке с огромным козырьком... Аркадий Натанович долго копался в бумагах и вытащил маленький тетрадный листок на котором было: река, пристань, курорт "Осинушка", дачи, дача номер три, дача номер шесть, замаскированная под нужник кабина нуль-Т, маршрут Максима, как он переплывал реку и подплывает к доктору Гоаннеку... Как только создана эта вот, скажем, мизансцена, тогда можно начинать писать. Раньше – нельзя.

Может быть и это тоже, в какой-то степени, льет воду на мельницу моих рассуждений о том, что Аркадий Натанович был, помимо всего прочего блестящим педагогом.

Он обожал четкие формулировки, он обожал предельно ясные постулаты, определения, выражения своей мысли. Он всегда, кстати, требовал: "Неясно – спроси". Поэтому, в свое время, когда я получил в подарок рукопись "Хромой судьбы", после того, как я прочел, я был горд, что я нашел опечатку, вместо слова "эпитет" было написано "эпиктет", на что Аркадий Натанович мне сказал: "Это не опечатка, это другое слово: эпикт'ет. Не знаешь?" – "Нет". И он мне объяснил.

Если ты пытался уйти от той темы, в которой ты плаваешь, он это очень быстро и четко понимал. Он никогда, Аркадий Натанович был очень тактичным человеком, сразу не хватался за это, не вылавливал человека за его неграмотность, он просто пропускал это, как будто мимо ушей, шел на поводу при уводе от темы, но мнение о человеке у него складывалось. По тому: спрашивает человек или не спрашивает, знает, может ли он сознаться в своем незнании, то есть, если он знает – отстаивает свое знание, если он не знает – согласится со своим незнанием, принять другое знание, грубо говоря – обучаемый это человек или необучаемый, самодовольный, спесивый или интеллектуально потентный – тут масса ходов может быть... От этого, в общем, маленького теста, который никогда им преднамеренно не устраивался, человек, как правило, в разговоре с таким интеллектуально богатым собеседником, каким был Стругацкий, сам попадал в эту самую "воронку", яму. И вот как он из нее потом выходит – это становится тестом.

Если вы помните, на заре телемостов в период престройки, что начал Познер, сначала, с Донахью, потом был период год или полтора, когда пошли самые всевозможные телемосты: с Сан-Франциско, с Сан-Диего, мостовались швеи, писатели, физики, литераторы, политики, все кому не лень наводили "на халяву", так сказать, эти мосты при помощи журналистов. Так вот, был телемост, посвященный проблеме полета человека на Марс. Это как раз одна из немногих телепередач, в которой принимал участие Аркадий Натанович Стругацкий. И был приглашен туда как раз потому, что, ну кто еще лучше будет говорить о проблеме полета человека на Марс, когда мы уже ступили американской ногой на поверхность Луны, мы – я имею в виду человечество, уже запущена была "Вега", уже запущены были автоматы к орбите Юпитера, то есть, было все: тут тебе и "Путь на Амальтею" – второе путешествие Быкова, тут тебе и пиявки марсианские, те же самые "Стажеры"... Если мы говорим, что непонятно, почему в издательстве "Художественная литература" не взяли предисловие япониста Стругацкого к переводу японского романа, то почему создатели телемоста на тему "Полет на Марс" взяли Стругацкого как эксперта, совершенно ясно. Единственный человек, из всех, кто там был, космонавтов, инженеров, представителей НАСА, представителей Чкаловского отряда космонавтов, который говорил о том, что это полный бред, был Аркадий Натанович Стругацкий. Савицкая тогда кричала, что она готова, если она сейчас беременная, она готова выкинуть, или лететь в космос и рожать там, на что Аркадий Натанович говорил: на Земле столько дел и так мало денег, что угрохивать ради, в общем, дешевого рекламного трюка... Проблемы: как будут космонавты, через какой перигей или апогей орбиты, оверсаном или в плоскости эклиптики – его просто не интересовали, и совсем не потому, что он в них не разбирался – он разбирался, но там мы видели, что Стругацкий выступал в роли Ивана Жилина из "Стажеров": "Главное – на Земле". Вот это умение, во-первых, иметь свою точку
зрения, во-вторых, отстаивать ее, основанное не на собственном самосознании, не на ощущении самоценности, не на понимании себя, как высшего эксперта или судьи, а основанное только на знаниях, знаниях очень широких, и, то, что я, как врач, обычно называю, на умении взвешивать клиническую ценность симптома. Стругацкий на этом телемосту выступил как раз как хороший клиницист – он оценил клиническую ценность всех симптомов – и трюкачество, и технические несовершенности современной научной и технической базы, этическую ценность, необходимость – положил все это на одну чашку весов, на вторую чашку весов положил все то, что человечество может решить объединенными усилиями, как оно объединилось, якобы, для полета на Марс, и понял, что чашка с Марсом улетела далеко вверх.

– И за что потом был лаян...

За то был неоднократно лаян. Для меня этот пример представляет очень большую ценность как мера, сущность, эпизод из его жизни, его биографии, тем более, что я сидел вместе с ним на кухне возле телевизора, и мы с ним смотрели этот телемост, эту запись. И он комментировал, что было вырезано, что было недодано. Так что если бы было додано все, что он говорил, я думаю, что критика была бы во много раз сильнее и на несколько порядков несправедливее.

...Научные, технологические разработки в их вещах всегда велись с привлечением специалистов. Еще и поэтому, наверное, был очень широкий круг знакомых. А среди знакомых всегда были только люди порядочные и честные, или, как было принято говорить в этой семье – "лучшие мастера по холодильным установкам". Дело в том, что в молодости другом семьи был самородок, изобретатель, а по образованию, профессии, он был инженер по холодильным установкам. И вот термин "лучший мастер по холодильным установкам" относился ко всем – он относился к Нудельману – как к лучшему специалисту по холодильным установкам в области фантастиковедения, он относился к Гумилеву, он относился к астрономам, писателям, художникам, к космонавтам – Гречко у Аркадия Натановича был лучшим специалистом по холодильным установкам в космонавтике. Вот эта предельная скрупулезная точность в современном научно-техническом обосновании фантастических реалий Стругацких. Вспомните: метеоритная атака в атмосфере. Для любого астронома, для любого планетолога – это уже прокол. Но! В третьей части, когда Максим летит на этом жутком бомбовозе, он опять атакуем автоматическими ракетами и он вспоминает: "Вот она, метеоритная атака!" Здесь точно соблюден еще один литературный закон Стругацких: на каждой конкретной странице читатель знает ровно столько, сколько автор. Ни в коем случае нельзя ставить читателя в положение дурака. Это колоссально трудно, потому что вы разработали уже всю вещь, вы знаете, чем она заканчивается, вы знаете, что за что цепляется... Написать так, чтобы на двадцатой странице у тебя не торчали уши того, что будет на двадцать шестой, не в смысле сигнала, не в смысле "гвоздика", а в смысле того, что ты объясняешь ситуацию на двадцатой странице тем, что будет только на двадцать пятой. Читатель ощущает себя дураком. Этого делать нельзя. И это отнюдь не прием детектива, как очень многие пытаются оправдать свою небрежность: мы вот тут покажем, а вот там это объясним. это – литературная небрежность.

– Стругацкий-японист... Сразу вспоминаются имена: Уэда Акинари, Акутагава Рюноскэ, Кобо Абэ, Ихара Сайкаку, Санъютей Энте и, конечно же, "Сказание о Есицунэ"...

Мое лично, например, знакомство с "Есицунэ-моногатари" совпало с моей второй женитьбой. Полная, десятилистовая рукопись "Сказки о Тройке" была мне подарена со следующей надписью: "Дорогим имярек. Сейчас я даю главный бой великой рукописи "Есицунэ-моногатари", ну и дальше "... мысли о вас..." Все. Вот это было по-настоящему мое первое знакомство с Есицунэ. Второе знакомство с Есицунэ было как раз в связи с предисловием.

философ

26 апреля 2020 г. 19:27

цитировать | [ ]

Юрий ЧЕРНЯКОВ (продолжение)

Мало кому известно, что Аркадий Натанович написал большое предисловие к "Есицунэ-моногатари", даже не предисловие в обычном, традиционном смысле, а, как он сам назвал его "Инструкцию к чтению романа "Есицунэ-моногатари", или, как он вышел у нас, "Сказание о Есицунэ". Дело в том, что представляя Есицунэ, Аркадий Натанович всегда говорил: "Есицунэ – это японский Суворов". Этим он подчеркивал, в частности, абсолютную хрестоматийную известность человека, которого в Японии знает каждый школьник. И этим как раз и объясняется структура самого японского романа. Ведь там о Есицунэ, о всех этих трех походах Есицунэ, ничего не говорится. Сам по себе роман "Есицунэ-моногатари" – это последние дни Есицунэ уже в опале. Поэтому, если нам дадут книжку, в которой описан Александр Васильевич в последние годы его ссылки, нам совершенно непонятно будет и за что его не любил Аракчеев, и за что его ненавидел Павел, и почему весь мир знает, кто такой Суворов.

Надо сказать, я, может быть, человек предвзятый, но с моей точки зрения, история не очень красивая, обидная, когда издательство отказалось публиковать предисловие, вот эту "инструкцию к чтению".

– Я думаю, что просто издательство давало заработать своим – вот есть у нас специалист, который пишет предисловия к восточной литературе – вот он и напишет...

Нет, давайте говорить так: на момент выхода "Есицунэ-моногатари" – на русском языке "Сказания о Есицунэ", лучшего автора предисловия к японской литературе, кроме Аркадия Натановича Стругацкого не существовало.

– А это неважно, он не "свой"...

Ну, японцы так не считают, читатели так не считают... Ведь много того, что нам известно, начиная с Акутагавы – это Стругацкий. Ему же принадлежат лучшие и единственные переводы вещей – я говорю сейчас о вещах давно известных – о произведениях Акутагавы, которые кроме него никем не переводились, потому что они совершенные – это "Бататовая каша", это "Нос" и это "Страна водяных". Плюс предисловие к "Есицунэ".

Вот папка со всеми материалами работы Аркадия Натановича над романом. Посмотрите, и вы увидите, какую огромную предварительную работу провел переводчик, прежде чем приступить собственно к переводу текста романа.

Вот первое: это подстрочник, это попытка перевести средневековые японские реалии, привести к нормальному состоянию языка сейчас. Точно так же вот целый, как вы видите, список персоналий, все кто упомянут... И из этого становится ясно, почему в предисловии, например, дядюшка Юрикава называется старым ослом. Вот комментарий к событиям и персоналиям... Мало того, Аркадием Натановичем была составлена подробнейшая карта – а к картам и планам он относился с величайшим пиететом – средневековой Японии, со всеми соответствующими реалиями того времени и с маршрутами всех трех походов Есицунэ. Эту карту предполагалось поместить на форзаце книги, но по каким-то причинам сделано это не было... То есть это то, что называется "нормальная, квалифицированная работа переводчика".

У нас ведь сейчас огромное количество всех изданий, лежащих на книжных лотках, переводы для которых делают мальчики или девочки иняза – они берут книжку, и вот как они ее читают, так они ее и переводят; если они чего не понимают, то либо просто выбрасывают, либо, самое интересное, как он его не понимает, так он его и переводит. Потому надо сказать, что как бы ни хорошо наше время ни было, я это говорю без иронии, одну, ну, наверное, все-таки не одну, вещь полезную мы тогда утратили – все-таки во всех, в частности в фантастике, переводной, литературные переводы, мы имели все-таки самое лучшее. Самую квинтэссенцию. Мы не имели туфты. Правда, надо сказать, в основном Арадий Натанович всегда считал, что печатать надо все. Все, что пишется. Потому что как найти жемчужное зерно, если ты не имеешь навозной кучи? А надеяться на то, что тебе попадется сразу груда жемчужин в виде кучи...

– Юрий Иосифович, я несколько моложе Вас, и волею судеб сложилось так, что я рос вместе с книгами Стругацких. В силу этого, мое мировоззрение, как и у многих людей, сложилось, в основном, под действием этих книг. А ваше отношение к этому?

Ну, во-первых, я совершенно не отделяю себя от того самого поколения людей, мировоззрение которых сложилось на книгах Стругацких. Может быть даже чуть в большей степени я это понимаю, чем остальные, потому что массу вещей мне разъяснял сам Аркадий Натанович. Просто по истории фантастики российской... Если Вы помните, одновременно со Стругацкими мы начали все знакомиться с англоязычной фантастикой, американской. До того из англоязычной фантастики нам известен "Ральф 124...", книжоночка, выпущенная в двадцатых годах плюс Чапек, я беру вообще зарубежную фантастику. Советская фантастика – это: Беляев... Сэнсей считал, что начало нормальной современной фантастики – это заслуга Ивана Антоновича Ефремова. Он очень высоко ставил "Туманность Андромеды" – появление такого уникального явления в мировой литературе как социальная фантастика. Почему именно Стругацкие так выделяются среди всех фантастов? Плеяда фантастов в то время, особенно в редакции Жемайтиса, была совершенно великолепной. Конечно, литературный язык. Прежде всего, это литературный язык. Надо сказать, что они определяли себя, по словам Аркадия Натановича, очень просто – это язык улицы. Мы говорим то, пишем то, что люди думают. Просто сами говорить не могут, а наша речь, наша стилистика, она как раз является самой адекватной для выражения этих мыслей. Это связано, конечно, и с вполне определенной трансформацией языка, литературного языка, обиходного языка. Почему? Потому что большое количество иностранных слов, появившихся после войны в обиходном лексиконе – они присутствуют у Стругацких, если мы в этом плане проанализируем литературу тех времен, гораздо в большей степени, то есть так, как это было в жизни. Значит, это было органично, не несет на себе дополнительной функции, как предположим, у того же Гансовского, или у Днепрова. Дальше. Конечно, авантюрный сюжет. Всегда. Это требование – не фантастическая идея, и ей подчинено все остальное, а прежде всего – сюжет. Это главное, основное, что всегда,
между прочим, было у них, как Аркадий Натанович говорил о литературной деятельности – это сюжет. Что бы там ни говорили, литература первого, второго сорта, третьего – она должна быть интересной". На их трансформацию литературного языка, то, кстати, начало чему положил Хемингуэй – лапидарность произведений, отсутствие тяги к созданию широченных панорам, что было характерно для XIX – начала XX века. Надо сказать, что Аркадий Натанович Хемингуэя четко совершенно определяет как предтечу их литературы. Было время, когда они с Борисом Натановичем зачитывались им именно в литературном плане, в плане ремесла.

Ну, и, конечно, адекватность. Адекватность интересов. Я, честно говоря, достаточно много читая, слыша Стругацких, принять гипотезу о примате эзопова языка в произведениях Стругацких, что только потому, что советская действительность не давала возможности говорить то, что, дескать, ты думаешь, быть, скажем, Ниной Андреевой – "Не могу молчать", что только это вызвало к жизни фантастическую литературу Стругацких – я, честно говоря, не могу. У меня по-настоящему глубокое убеждение, что эта оценка привнесена западными исследователями. Ведь третья Заповедь – не сотвори себе кумира – нарушается всегда и во всем. И пристальное внимание, так же, как и у нас к жизни другого мира, существовало и в другом мире – пристальное внимание к тому, что у нас творится. Будем говорить о том, что понятие "холодной войны" – пускай это больше политическое понятие – но противостояние было. Мы искали свои корни, свою пятую колонну – там, в Джеймсе Джойсе – "Отсюда и в вечность", в Андрэ Стиле, в шведских писателях-коммунистах – все то, что, скажем, издавала "Иностранная литература" в эти годы. Они точно так же искали у нас. Если Амальрик – да, это не эзопов язык, это действительно литература критики, если Войнович, если Синявский – это да, действительно, политизированная литература. Это с одной стороны. С другой стороны – Марков и вся остальная плеяда официальных литераторов, стоящих на другом конце шкалы. Вы помните, в свое время была роскошная пародия-статья "Политическая оценка политической позиции мышки в "Курочке Рябе"? Вот такое совершенно серьезное, политологическое, литературоведческое эссе по "Курочке Рябе". Вот мне кажется, что начало всех этих рассуждений об эзоповом языке Стругацких – это подобного плана критические эссе о творчестве Стругацких на Западе.

Каждый видит то, что может, то, что хочет. А для наших литературоведов вот эта критика, вот эта идея оказалась... Давайте говорить так: когда появилась критическая стругацкология? Ну, как минимум, не раньше одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Это – конец шестидесятых и дальше... И это период четкой совершенно нарастающей политизации населения в Советском Союзе. Никакой политизации не было. Пятое марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, смерть Сталина. Дальше начинается: антипартийная группа и примкнувший к ним Шепилов. Начинается политизация. А что такое литературоведение? А что такое идеологический сектор? Он здесь же, рядом. И вот, параллельно с этим, начинается оттепель – это те же самые годы. А раз те же самые годы, значит, появляется возможность, во-первых, говорить то, чего раньше говорить было нельзя, а самое главное, позволить себе увидеть то, что раньше видеть было нельзя. А тут тебе сразу дают рецепт для идеологической оценки – фантастическая оболочка. Фактически все время ведь говорится: Стругацкие меньше фантасты, больше социологи. Вы посмотрите, что пишет Ле Гуин во всех рекламных строчках: "Предтеча Стругацких – это Чехов и Гоголь, как я понимаю". Простите, что Ле Гуин понимает в Чехове и в Гоголе? Да и в Стругацких. И, с моей точки зрения, как раз этот крен в политическую социологию в оценке Стругацких умаляет по-настоящему значение сути фантастики братьев Стругацких. Ведь они же совершенно недаром, чем дальше и дальше в своих произведениях, уходят от технократии сначала к социологическому моделированию, а потом к биологическому моделированию. Вы посмотрите, уже начиная с "Волны гасят ветер" и даже с "Жука в муравейнике" – все больше и больше идет крен в биологию, последняя вещь Аркадия Натановича "Дьявол между людей" – это биология и социология. Фантастика, модели, предвидения, сюжетика, построение, ведь это же, простите, не критика.

философ

27 апреля 2020 г. 16:50

цитировать | [ ]

Юрий ЧЕРНЯКОВ (окончание)

Можно говорить так: "Хищные вещи века" – это критика современного нам тогда общества. А куда мы тогда, простите, денем все эти удивительные социогенетические, социопсихологические предвидения, которые есть в этой вещи? "Хищные вещи века" – уникальная книга. Это вещь, которая дважды рождалась. Изданная в шестьдесят пятом году, она потом была на двадцать с лишним лет забыта.

– Да, до восемьдесят первого года она не издавалась.

И потом вдруг, во всех, сначала опять-таки не у нас, а потом во всех сборниках провинциальных и центральных изданий, вдруг опять пошла. Всюду стали ставить "Хищные вещи века". Почему? А потому что: дрожка – раз, слег – два, страна дураков – три, меценаты – четыре, что только потом мы узнали в виде цветомузыки, рэпов, галлюциногенов, социального варварства, как эстетической категории. А многогодовые телевизионные сериалы – в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году их не было даже на западе. Я когда занимался вопросом "мыльных опер", я специально взял "Британнику" девяносто четвертого года, там большая статья о "мыльных операх". В шестьдесят четвертом году, когда писались "ХВВ", этого не было. Это что, это критика? Чего? Будущего? Критика тенденций? Простите, это самое последнее дело, это марксизм – критиковать тенденции. И никогда в жизни Стругацкие этим не занимались. Значит, это нормальное социальное предвидение. Это Жюль Верн, но не в электричестве, не в электротехнике, не в астронавтике, а в социологии, в социогенетике, в социопсихологии. И в индивидуальной психологии. С этой точки зрения мы можем это назвать эзоповым языком? Это то, о чем они думали, то, о чем думали вы... Правильно, мы росли вместе с ними. Надо сказать, что сейчас надо, если серьезно говорить, то надо исследовать поколение, выросшее на Стругацких не по политологам, не по идеологам, а по тем, кто сейчас работает в социологии, психологии и в социогенетике. Там это заложено, вот это понятие "развитие человеческой психологии". И оно заложено именно у Стругацких. Кстати, ни у одного другого современного писателя-фантаста с такой четкой очерченностью и направленностью этого нет. Ни у современного российского, ни у современного западного.

И вот тут мы можем начинать говорить, что если фантастика – это литература, скажем, второго сорта, изучающая будущее технократическое, технологическое – это подход Казанцева, а литература изучает человека, как говорил Горький, "типическое в типических обстоятельствах", то писатель Аркадий и Борис Стругацкие – это нормальный, современный, гениальный писатель, изучающий человека методами, в частности так, как это делал Булгаков. Лев Николаевич Толстой изучал это путем дачи исторической панорамы, Ги де Мопассан изучал это путем дачи этнографо-социологического среза, так же, как почти все французы XIX-XX веков. Стругацкие дают это путем фантастики. Если мы берем предметом литературы изучение, исследование, понимание человека, высшей нервной деятельности, то есть эго в социуме и эго наедине с эго, это уже будет у нас и Достоевский, это у нас будет Джойс, это уже будет Кафка, то есть это уже весь экзистенционализм, то Стругацкие – это писатели, изучающие... люди с современной методологией, ученые... Что определило именно фантастический поворот их творчества? Ведь самое первое произведение Аркадия Натановича Стругацкого к фантастике не имеет ни малейшего отношения. "Пепел Бикини" – это практически публицистическая вещь. Сравнить "Пепел Бикини" можно с, ну, пожалуй, "Семь дней в мае" Нибела и Бейли, книгой, которую часть литературоведов относят к так называемой политической фантастике, отделяя от научной фантастики. Создается модель – что было бы, если бы... Так и тут создается эта модель. И все. Я не литературовед, и, тем более, не критик, но я вот так это понимаю. И вот, конечно, это мое понимание идет, честно говоря, не от Нудельмана во мне, а от разговоров с Сэнсеем. Он, конечно, никогда вот так не выражался. Так это им не определялось, но, в принципе, вот это мое понимание, таковое, а не иначе, заложено разговорами с ним.

Зачем далеко ходить за примерами. Выходит "Жук в муравейнике". Аркадий Натанович приезжает ко мне в больницу, тогда у нас был еще тот период, когда я редко приезжал к нему, чаще он приезжал ко мне на "чек-ап". Это была суббота, или воскресение, когда я дежурил, когда никого не было. Мы запирались в ординаторской, а дальше все было так, как у него. Вопрос: о чем эта вещь? О Странниках, о мутациях, о КГБ?.. Тогда кто над КГБ? Простите, фраза, великолепная совершенно фраза, в оценке Бромберга по отношению к Комкону – "Ваша деятельность запретительная, вы, рыцари плаща и кинжала...", но если быть совсем откровенным – думает Максим – то социальная задача, имманентная Бромбергу – это какой-то контроль над контролем. Тут уже, простите, работа Красина, которая критиковала ленинскую "Как нам реорганизовать рабоче-крестьянскую инспекцию", где Красин писал, что, извините, тогда у нас инспекторов не хватит, потому что над каждым инспектором надо ставить еще инспектора, а над этим инспектором – еще инспектора... Знал Стругацкий эту работу? Знал. Я его спрашиваю, о чем, он говорит: а ты как думаешь? Практически там же никогда ничего не зашифровано. Ни в одном из их произведений. Там все есть. Там только, просто-напросто, нужно иметь глаза. Научиться видеть у Стругацких то, что они хотят этим сказать, нельзя. Ты видишь – и для тебя непонятно, почему это не видят другие. Ты не видишь – и тебе непонятно, почему это видят другие. А там есть два эпизода: первый – говорит Сикорски Максиму: "Мы все устали, Мак, – проговорил он. – Как мы все устали! Мы уже больше не можем думать на эту тему. От усталости мы становимся беспечными и все чаще говорим друг другу: "А, обойдется!" Раньше Горбовский был в меньшинстве, а теперь семьдесят процентов Комиссии приняли его гипотезу. "Жук в муравейнике"... Ах, как это было бы прекрасно! Как хочется верить в это... А муравьи-то перепуганы, а муравьи-то суетятся, переживают, жизнь готовы отдать за родимую кучу... А если это не "Жук в
муравейнике"? А если это "Хорек в курятнике"? Ты знаешь, что это такое, Мак, – "Хорек в курятнике"?.. Сорок лет они делают из меня муравья! ...Через сорок лет ты будешь такой же, а может быть и гораздо скорее, потому что события пойдут вскачь! Они пойдут так, как мы, старичье, и не подозревали, и мы всем гуртом уйдем в отставку, потому что нам с этим не справиться. И все это навалится на вас!.." И второй эпизод, до того: "И какую-то совсем детскую благодарность ощущал я к Экселенцу, который до последнего момента старался удержать меня на краю этой тайны. И какое-то еще более детское, почти капризное раздражение против него – за то, что он все-таки не удержал... И я понимал, что с этой тайной на плечах мне ходить теперь до конца жизни". – Вот на этих двух эпизодах в разговорах двух, простите, как почти все официальное литературоведение расценивает, кагебешников, надзора, старшего – Экселенца и младшего – Максима Каммерера. Я ему ответил, что с моей точки зрения, это – вещь о мере социальной ответственности, чувства социальной ответственности в человеке... И вот это был тот, один из очень редких случаев, когда он был просто... тут я увидел Диану счастливую. Он возликовал, он сказал словами Витьки Корнеева: "А я-то думал, что ты у нас дурак!"

Где здесь политика? Политика начинается от момента, когда чувство социальной ответственности начинает толкать к действию. На этом этапе вы можете великолепно совершенно привязать все, что угодно, вы можете даже Германна из "Пиковой дамы", на этапе его действия – наставления незаряженного пистолета на старуху-графиню расценить как борца с засильем аристократии, тем более, что он сам – из инженеров, сын обрусевшего немца.

Поэтому, согласиться в оценке Стругацких, что это, скажем, Даниэль и Синявский, надевшие фантастическую личину, я не могу ни в коей мере. Это талантливый, большой писатель второй половины XX века, ощущавший своим нервом изменение человека и его психики в социуме XX века, в особенностях этого социума, то есть, социума научно-технической революции, социума глобальной цивилизации. Чем наша цивилизация, чем XX век отличается от всего остального? Безумной акселерацией всех процессов, наша цивилизация начинает носить за счет своей информационной емкости характер глобальной цивилизации. И поэтому никого никогда не волновало, что выжигаются леса, никого, кстати, никогда не волновала экология. Почему экология – наука второй половины XX века? Да только потому, что этот вопрос встал на повестку дня. Человечество осознало граничность своей среды обитания. И в этом плане Стругацкие являются первыми – раз, на сегодняшний день единственными – два, наиболее полно и наиболее талантливо осветившие нам состояние социопсихологии и состояние эго в обществе человека XX века в XX веке.

Беседовал Алексей Керзин.

философ

28 апреля 2020 г. 19:38

цитировать | [ ]

НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРУГАЦКИЕ Письма, рукописи, чкрновики

ИЗ: АБС. ЧЕРНОВИК СТАТЬИ "ЛИТЕРАТУРА — ЖИЗНЬ МОЯ"

Первая встреча с книгой. В наше интересное время она происходит порой при весьма странных обстоятельствах. Рассказывает А. Стругацкий:

- Осенью сорок третьего года мне случилось заступить на пост часовым у порога разгромленной библиотеки. Шел дождь, смеркалось, в грудах книг возились крысы. Крыс я терпеть не мог и боялся, и с омерзением ткнул прикладом в ближайшую груду. Растрепанный томик без обложки, без начала и без конца скатился к моим ногам. Я поднял его, чтобы зашвырнуть обратно, но тут какая-то фраза зацепила мое внимание. Я поднес к глазам испачканную страницу, "…на берег со дна залива поползли танки и, еще наполовину в воде, открывали огонь. Громыхая гусеницами, шаря впереди себя причальными крючьями… Хотя иные из них не останавливались и после нескольких попаданий, первая фаланга была смята артиллерийским огнем… Его, вставшего на хвост, расстреляли в упор, но никого внутри не оказалось, кроме исковерканных механизмов… Прошли четвертая и пятая волны танков, и все еще не было известно, сколько их прячется на дне залива…" Эти строки поразили меня. Кто-то задолго до этой гигантской войны сумел чудодейственно предугадать ее сокровенную суть! Так я впервые встретился с романом Л. Леонова "Дорога на Океан", ставшим впоследствии одной из самых моих любимых книг. Между прочим, для меня самым сильным образом Коммуниста в литературе до сих пор остается леоновский Курилов, начальник политотдела транссибирской магистрали и профессиональный революционер…

Насколько сильно было впечатление АНа от "Дороги на Океан", можно судить и по большому количеству цитат из нее в книгах АБС всех периодов творчества — от "Страны багровых туч" до "Дьявола среди людей".

философ

29 апреля 2020 г. 19:16

цитировать | [ ]

НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРУГАЦКИЕ Письма, рукописи, чкрновики

ИЗ: БНС. БЕСЕДА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА С БОРИСОМ СТРУГАЦКИМ
- Можете ли Вы сравнить читателей (или группы читателей) разного времени? Есть ли у Вас ощущение некоторой тенденции — восходящей или нисходящей в интересах, в отношении к жизни, к книгам, к чтению?
- Я плохо знаю сегодняшнего молодого читателя, но впечатление такое, что он мало отличается от обыкновенного книголюба-книгочея моего детства. Та же неуемная жажда сопереживания, то же стремление уйти в небывалые и чужие миры, то же равнодушие к реальности, "пренебрежение достижимым", наивная убежденность в том, что остроумная выдумка всегда увлекательнее "суконной скуки бытия". Но мы, мои современники, жили в разных сними, нынешними, реальностях — тринадцати-, семнадцатилетние искатели новых ощущений, измученные сенсорной депривацией, она же голод чувств. Нынешнее поколение даже представить себе не может, в какой информационной убогости, затхлости, серости довелось нам расти и существовать …Граммофоны постепенно уже сменялись проигрывателями, но магнитофоны существовали исключительно для служебного пользования, а радиоприемники на самых интересных волнах изрыгали только хриплый рев заглушек. Новые фильмы появлялись пять раз в год или реже. Телевидения не было вообще — ни телеков, ни видиков, ни дивиди-плейеров, мы просто не знали, что это такое. Не было ни компьютеров, ни компьютерных игр (в магазинах можно было купить игру "Бой батальонов" — картонные квадратики передвигались по картонной же карте по правилам, примитивным и скучным, как устав караульной службы). Не было дискотек — разве что танцы в клубах — вальсы, польки и русский бальный, все прочее — под запретом. Словом, оставалось одно развлечение — читать. И мы читали. Это было тогда престижно — читать. Прочитать что-нибудь первым. Принести в класс никому не известную книгу. Открыть для себя и для дружков нового автора. С книгами, конечно, дела обстояли тоже неважно: выдающимся произведением реалистической прозы считался какой-нибудь "Кавалер Золотой Звезды", а в образцовых писателях-фантастах числились Немцов и Охотников. Но тут нас спасали домашние библиотеки, сохранившиеся у родителей. Там мы находили и Дюма, и Уэллса, и Киплинга, и Леонида Андреева, и раннего Алексея Толстого. И все равно — книг было мало. Книг не хватало. И мы были вынуждены перечитывать. Вот главное наше отличие от нынешних: мы перечитывали. Это повышало нашу читательскую квалификацию. Потому что квалифицированный читатель отличается от малоквалифицированного прежде всего тем, что часто и с удовольствием перечитывает. Нынешние читают, может быть, и не меньше нашего, может быть, даже больше — я вообще не представляю, как можно сегодня прочитать пусть даже только десятую долю ежегодно выходящих книг, — но перечитывают они явно меньше. Просто потому, что информационный мир, в котором они существуют, несравненно, невероятно, оглушающе более роскошен, чем наш (канувший, я надеюсь, в Лету навсегда).

философ

30 апреля 2020 г. 19:48

цитировать | [ ]

НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРУГАЦКИЕ Письма, рукописи, чкрновики

Послевоенная жизнь

Пять лет после войны у АБС были заполнены учебой. БН доучивался в школе в Ленинграде, живя с мамой, АН — в институте в Москве, с выездом на практику в Казань. Общие жизненные наблюдения того времени:

БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 18.09.03

Учеба АНа в ВИИЯ КА не была такой трудной (в бытовом отношении — его кормило-одевало государство) и одновременно не была и легкой: казарма — это не житье с мамой.
Но сначала о самом институте (компиляция составителей).
ВИИЯ: ИСТОРИЯ

I февраля 1940 года при 2-м Московском государственном педагогическом институте иностранных языков был создан Военный факультет со статусом высшего военно-учебного заведения по изучению европейских языков.

В июле того же года был создан еще один военный факультет — при Московском институте востоковедения.

В начале 1941 года факультеты получили новые официальные названия: Военный факультет западных языков при 1-м и 2-м МГПИИЯ и Военный факультет восточных языков при Московском институте востоковедения.

Острый дефицит переводчиков на фронтах заставил командование перевести факультеты на курсовую систему подготовки специалистов, где в массовом порядке (до 3000 человек одновременно) стали готовить личный состав по языкам стран гитлеровской коалиции. С 1 сентября 1941 г. были сформированы постоянные шестимесячные курсы и временные курсы со сроком обучения от полутора до четырех месяцев для подготовки военных переводчиков. На всех курсах изучался только немецкий язык.

В октябре 1941 года, с приближением фронта к Москве, факультеты эвакуируются в тыловые районы. Военный факультет западных языков — в г. Ставрополь-на-Волге Куйбышевской области, а восточных языков — в г. Фергану. Находясь в эвакуации, факультеты расширили гамму изучаемых языков до 15. Было впервые введено обязательное изучение двух иностранных языков.

12 апреля 1942 года факультеты объединяются в Военный институт иностранных языков Красной Армии (ВИИЯ КА) под единым командованием в Ставрополе-на-Волге.

К осени 1943 года Институт возвращается из эвакуации и размещается в Москве по двум адресам — в районе Семеновской площади и Таганки, а уже весной 1944 года получает постоянную прописку на Волочаевской улице в Лефортово. В 1944 г. возобновилось прерванное в первый год войны заочное обучение, а с сентября институт перешел на 4-летний срок обучения по западным и 5-летний по восточным языкам.

Многие выпускники 40-х-50-х годов стали известными военачальниками, дипломатами, руководителями структурных подразделений Министерства обороны СССР, выдающимися учеными, известными писателями, журналистами, кинорежиссерами. Среди них — актер В. Этуш, журналист В. Овчинников, композиторы С. Кац и А. Эшпай, переводчик В. Суходрев, писатели Ю. Друнина, П. Коган, А. Мицкевич (Днепров), Е. Ржевская, А. Стругацкий, посол О. Трояновский, режиссер Ф. Хитрук.
Кафедрой японского языка руководил уже тогда хорошо известный ученый — профессор Н. Конрад (впоследствии академик), кафедру китайского языка возглавлял Б. Исаенко. На кафедрах преподавали В. Маркова и Н. Фельдман (японского языка) и И. Ошанин (китайского).

Из неперечисленных выпускников ВИИЯ — Михаил Леонидович Анчаров, бард и писатель.

БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 30.01.02

Действительно, АНС учился в одном институте с Анчаровым, только двумя (или тремя?) курсами раньше. Вспоминал [АН] о нем всегда с большой теплотой, хотя знаком был только шапочно, а вот жена АНС, Елена Ильинична, учившаяся с Анчаровым на одном курсе, с удовольствием рассказывала, какой это был очаровательный человек и как влюблены в него были все без исключения курсанты ВИИЯза женского полу.

В начале 46-го года АНС был направлен институтом на практику — в Казань.

ИЗ: БНС. КОММЕНТАРИИ

"КАК ПОГИБ КАНГ"

Насколько я знаю, это самое раннее из сохранившихся произведений АНа — самодельная тетрадочка в четырнадцать листков, текст аккуратно написан черной тушью и снабжен очень недурными (на мой взгляд) иллюстрациями автора. Рассказ датирован: "Казань 29.5.46". Это было время, когда курсант Военного института иностранных языков Аркадий Стругацкий был откомандирован в распоряжение МВД Татарии, в качестве переводчика с японского. В Казани он участвовал в допросах японских военных преступников: шла подготовка Токийского процесса — восточного аналога Нюрнбергского процесса над гитлеровцами. АН не любил распространяться об этом периоде своей жизни, а то немногое, что мне об этом стало от него все-таки известно, рисует в воображении картинки, исключительно мрачные: угрюмая беспросветная казарма; отвратительные сцены допросов; наводящее ужас и омерзение эмвэдэшное начальство… Неудивительно, что начинающий и очень молодой (всего двадцать полных лет!) автор бежит от этого мира в морские глубины — там он, по крайней мере, свободен, там он продолжает жить в мире любимых книг своего детства — "Следы на камне" Максвэлл-Рида и "Тайны морских глубин" Биба, изобретателя батисферы.
Для большего понимания, чем же там занимался АН, даем справку:
ТОКИЙСКИЙ ПРОЦЕСС

ТОКИЙСКИЙ ПРОЦЕСС: судебный процесс над главными японскими военными преступниками, происходивший в Токио с 3 мая 1946 по 12 ноября 1948 в Международном военном трибунале для Дальнего Востока. Требование суда над японскими военными преступниками было сформулировано в Потсдамской декларации (26 июля 1945); в Акте о капитуляции Японии от 2 сентября 1945 дано обязательство "честно выполнять условия Потсдамской декларации", включая наказание поенных преступников.

Суду были преданы 28 человек. Приговор вынесен в отношении 25, в том числе 4 бывших премьер-министров (Тодзио, Хиранума, Хирота, Койсо), 11 бывших министров (Араки, Хата, Хосино, Итагаки, Кайя, Кидо, Симада, Судзуки, Того, Сигэ-мицу, Минами), 2 послов (Осима, Сиратори), 8 представителей высшего генералитета (Доихара, Кимура, Муто, Ока, Сато, Умэдзу, Мацуи, Хасимото). Во время процесса бывший министр иностранных дел Мацуока и адмирал Нагано умерли, и дело о них было прекращено, а в отношении идеолога японского империализма Окава, заболевшего прогрессивным параличом, — приостановлено.

В ходе процесса было проведено 818 открытых судебных заседаний и 131 заседание в судейской комнате; трибунал принял 4356 документальных доказательств и 1194 свидетельских показания (из которых 419 были заслушаны непосредственно трибуналом). Подсудимым была обеспечена возможность защищаться на суде, представлять доказательства, участвовать в допросах, каждый из них имел 3–4 адвокатов. Виновность всех подсудимых полностью подтвердилась. После совещания, длившегося более 6 месяцев, трибунал 4 ноября 1948 приступил к оглашению приговора (1214 страниц).

В числе тех, кого допрашивали при подготовке "большого" процесса, но чья личная судьба решилась, конечно, на судебных слушаниях менее высокого уровня, — упоминавшийся в "Граде обреченном" полковник Маки.
БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 24.02.99

Являются ли полковник Маки и мистер Осима реальными историческими персонажами?

Станислав Ойгенблик. Нью-Йорк, США

Полковник Маки — лицо вполне историческое. АНС в качестве переводчика участвовал в его допросах, когда в Казани в 1946 году готовился Токийский процесс над японскими военными преступниками. Все, что в "Граде" написано об этом субчике, — сущая (по словам АНС) правда.
Сохранилось лишь одно письмо 1946 года. Как раз из Казани.

философ

1 мая 2020 г. 18:48

цитировать | [ ]

ИЗ: АБС. ЖИЗНЬ НЕ УВАЖАТЬ НЕЛЬЗЯ

БНС: Мы недавно сидели вчетвером — Аркадий, Ленка, его жена, Адочка моя и я — и прикидывали: как вообще могло случиться, что мы вот… сидим все вместе?! Пришли к выводу, что это совершенно невероятное, вообще говоря, стечение обстоятельств — конечно, мы все должны были погибнуть. Я должен был умереть в блокаду — это было ежу ясно, я умирал, мама мне об этом рассказывала… меня спасла соседка, у которой каким-то чудом оказался бактериофаг… Мне дали ложку этого лекарства, и я выжил, как видите.

…Аркадий тоже должен был погибнуть, конечно, — весь выпуск его минометной школы был отправлен на Курскую дугу, и никого не осталось в живых. Его буквально за две недели до этих событий откомандировали в Куйбышев на курсы военных переводчиков. В той теплушке, в которой ехали отец и Аркадий, — умерли все, кроме брата. Потому что это были эвакуированные из Ленинграда, которых сначала переправили по Дороге жизни, потом от пуза накормили…

Михайлова Е.: Разве так можно?

БНС: Нельзя, конечно, но тогда этого никто не знал. Начался кровавый понос… что-то жуткое… многие сразу умирали. Потом живых посадили в ледяной вагон и — до Вологды без остановки, без врачебного внимания… Вот так. Аркадий был, конечно, чрезвычайно крепким молодым парнем — он выжил тогда один среди всех.

…Ленка Аркашина, безусловно, должна была погибнуть — она была дочерью нашего посольского работника в Китае, попала в самый разгар японского наступления на Шанхай, их эвакуировали оттуда на каких-то немыслимых плавсредствах, сверху бомбила авиация, как они выбрались живыми, непонятно до сих пор.

…Ада, моя жена, попала под Ставрополем под немецкую бомбежку, был сброшен десант, все беженцы рассыпались по полю… а на них пошли немецкие танки! Они остались в оккупации, помирали там от голода, и всю ее семью должны были расстрелять как семью советского офицера. Все списки были уже представлены… их спасли только партизаны.

…Как мы все уцелели? И к тому же встретились вчетвером? Это чудо.
Так что жизнь для нас — чудо четырежды, и ко всем ее радостям, трудностям и даже неприятностям мы относимся с уважением, жизнь не уважать нельзя.

философ

2 мая 2020 г. 19:24

цитировать | [ ]

Стругацкие Материалы к исследованию: писбма рабочие дневники 1967-1971

УНС в «Байкале» действительно вышла. Предваряло публикацию предисловие Ариадны Громовой.
Громова А. [Предисловие к журнальной публикации повести «Улитка на склоне»]

Не ищите в этой повести восторженного описания грядущих чудес науки и техники. Не ищите также пророчеств и предвидений в области социологии и морали. Тот, кто любит фантастику именно такого рода, пускай обратится, например, к недавно переизданной Детгизом повести тех же авторов «Возвращение»: там есть лирические и остроумные эскизы конструкций будущего коммунистического общества, построенные на научном предвидении.
«Улитка на склоне» — это фантастика совсем другого рода. И другого уровня — гораздо более сложная, рассчитанная на восприятие квалифицированных, активно мыслящих читателей. Таких читателей в нашей стране очень много — без преувеличения можно сказать, что больше, чем в какой-либо другой стране мира. А общедоступность произведений искусства (то есть доступность любого произведения любому читателю) — это ведь вообще фикция. Не существует некий «читатель вообще» — есть очень неодинаковые читательские аудитории, определяющиеся уровнем понимания мира, степенью активности, возрастом, профессией, средой (не говоря уж о разнице индивидуальных вкусов и пристрастий). Существуют и различные уровни сложности в литературе. Юморески раннего Чехова вполне доступны каждому грамотному человеку; для понимания зрелого чеховского творчества нужна зрелость мысли и чувств.
Так что я вовсе не собираюсь, из опасения, что «Улитка на склоне» будет кому-то непонятна, давать к ней разъяснительные примечания: я знаю, что этой повести обеспечена достаточно широкая аудитория. Я просто хочу дать некоторые необходимые справки, так сказать, библиографического характера.
Дело в том, что в «Байкале» публикуется лишь одна часть (примерно половина) этой повести. Другая ее часть была опубликована в 1966 году в ленинградском сборнике фантастики «Эллинский секрет». Трудно и даже невозможно определить, какая из этих частей является первой, какая — второй. Действие одной из них происходит в таинственном и жутком Лесе, другой — в Институте, который занимается проблемами, связанными с этим Лесом. В одной из них главным героем является бывший сотрудник Института, Кандид, об исчезновении (или гибели) которого иногда упоминают персонажи другой части; этим и ограничивается внешняя, сюжетная связь между ними, в остальном их действие развивается параллельно и независимо друг от друга.
Конечно, для более полного понимания повести надо прочесть обе книги. Но то, что публикует на своих страницах «Байкал», на мой взгляд, представляет вполне достаточный самостоятельный интерес.

философ

3 мая 2020 г. 14:26

цитировать | [ ]

Стругацкие Материалы к исследованию: писбма рабочие дневники 1967-1971

3 апреля в студенческой газете «Ленинградский университет» публикуется первая рецензия на «Перецовскую» часть УНС.
Лемхин М. Реальность. Гротеск. Талант

Хочу прежде всего поздравить людей, для которых литература не отделяется от их жизни, для которых литература — продолжение жизни, а опыт, чувства, мысли, приобретенные, возбужденные, возникшие у них при чтении, — продолжение их собственного жизненного опыта. Эти люди получили прекрасный и нужный подарок!
Роман братьев Стругацких «Улитка на склоне» (сюжетная линия «Кандид» опубликована в сборнике «Эллинский секрет» в 1966 году, сюжетная линия «Перец» в 1 и 2-м номерах журнала «Байкал» за 1968 год) не просто прекрасно написанное, увлекательно читающееся произведение, это философский труд, обобщающий многое, что разбросано по газетным столбцам и газетным страницам, по разговорам с друзьями и по мучительно страшным размышлениям одинокими вечерами. Я затрудняюсь назвать другое произведение литературы последних лет столь многогранное, столь цельное, столь важное для всех мыслящих людей и столь субъективно анализирующее окружающую нас действительность. Это роман о том, как живем мы с вами, как мы работаем, ходим по улицам, думаем.
Настоящий художник почти никогда не допускает произвола над материалом, он не придумывает форму, он видит уже в какой-то определенной форме свой материал. Конечно, художественное видение не одинаково у всех. Главное — кроме чисто индивидуальных качеств, — что разделяет людей на две группы, это умение анализировать факты и делать выводы и неумение делать этого. Сложность видения мира Стругацких предопределена двумя факторами: огромностью материала, который необходим для объективной оценки интересующих их жизненных тенденций, и сложным положением человека в мире, который — об этом скажу еще дальше, — не очень-то легко приспособить для каждого отдельного человека.
Важнейшую художественную задачу — введение читателя в мир своего видения Стругацкие решают блестяще. Даже при чисто сюжетном прослеживании бросается в глаза великолепный переход, для всех читающих внимательно безоговорочно убедительный.
Мы видим Переца, сидящего над обрывом, размышляющего. Все обычно. Появляется Домарощинер. Разговор с ним, странный, местами настораживающий, но еще ничего не определяющий (в смысле законов данного нам мира). Домарощинер и Перец идут в столовую, и вот Перец сел и «задвигал под столом ногами, устраиваясь поудобнее на стуле без сидения». Вот оно. Теперь мы уже видим этот мир, мир гротескный, доведенный до абсурда. И в этом мире Перец, так похожий на нас, думающий, плачущий, мятущийся, пытающийся что-то изменить.
(Кандид, человек, начинающий мыслить, находящийся в худших, чем Перец, условиях, можно даже сказать стоящий на более низкой ступени, борющийся Кандид, при самом невероятном стечении обстоятельств — подчеркиваю это — в случае победы, попадает на Биостанцию и становится… Перецем. И опять, на более высокой ступени, все повторяется сначала. Это подчеркнуто параллельностью действия в «Переце» и в «Кандиде».)
Это не просто интеллектуальный опус: «А что будет, если?..» Это не опус и не модель какого-то мира. Это реальность, доведенная до гротеска (а Стругацкие отлично знают, что гротеск — это не только ключ к настоящей сатире, но еще и ключ к возможно более концентрированному изложению).
Однако для газетной заметки я уже заболтался. Я не ставил перед собой цели подробно поговорить об этой великолепной книге, я лишь хотел обратить внимание на нее тех, кто еще не знает о ней, и попросить тех, кто читает ее сейчас, внимательно и серьезно подойти к сложной и очень важной для самих авторов вещи (Б. Стругацкий, выступая 15 февраля 1967 года у нас в Университете, сказал о «Улитке», что это единственная их вещь, которая не оставила у них в той или иной степени чувства неудовлетворенности, нераскрытых потенций).

БНС. Офлайн-интервью, 15.09.98

Ваша «Улитка на склоне» и «Рукопись, найденная в ванне» Лема написаны с разницей в 4 года. Я очень хотел бы узнать, как и почему именно в это время Вами начали чувствоваться «объекты», фигурирующие и там и там: все эти Управления, Леса, Здания с их Антизданиями. Ведь это одно из самых главных новшеств 20-го века. Как появилось их «восприятие», как они возникли в сознании писателя? Откуда они к Вам пришли? И, главное, постарайтесь вспомнить, почему именно тогда их существование начало «задевать» Вас (иначе бы Вы этой темы, наверное, не коснулись). И как Вы воспринимаете их сейчас?
Аксенов Алексей. Москва, Россия

«Здание» — это не из «Улитки», это из «Града». Я совершенно точно помню, что образ «здания, которое глотает людей» возник у меня во сне, и я даже рассказик придумал на эту тему, от которого осталась только запись в рабочем дневнике: «21.04.68. „ДОМ“ повесть (рассказ)» — и рисунок: ночь, лунный серп, страшноватый шагающий дом и в ужасе убегающий от него человечек, схватившийся за голову. Откуда пришло к нам все прочее, теперь ответить уже, я думаю, невозможно. Да и тогда, скорее всего, было невозможно же. «Музыка навеяла» (старый малоприличный анекдот).