Про роман Энтони Дорра «Птичий город за облаками» сразу необходимо сделать важную пометку. Он явно создавался с прицелом на премии.

Это не плохо. И не хорошо. Это просто факт. А также фактор, определяющий некоторые структурные, содержательные, целеполагания в произведении. «Птичий город...» вообще стоит обозначить как очень мейнстримное произведение. Но в данном конкретном случае это точно не минус, а скорее даже плюс. Потому что перед нами очень крепкий мейнстрим, аккуратно ограненный, выверенный до строчки, с пониманием того, что эти страницы попадут под строгий глаз литературного критика. И пусть я не один из них (что даже хорошо), могу сказать, что старания Энтони Дорра окупились сполна.

По форме повествования и общей архитектонике сюжета «Птичий город...» очень напоминает «Гномон» Харкуэя. Перед нами есть несколько линий повествования в разных местах и временах. В каждой ветке изложения есть свой главный герой (в случае Дорра — пара главных героев), в которых с каждой новой главой все отчетливее и отчетливее просматриваются схожесть и взаимосвязь. И если у Ника в «Гномоне» красная нить сквозь параллельные сюжеты проходит через магию числа четыре и поиска какого-то странного артефакта или изучения последствий от его возможного применения, то у Энтони Дорра центр притяжения и скрепления уз между персонажами заключен в реконструируемых фрагментах античного авантюристско-фантастического романа Антония Диогена. А именно «Невероятные приключения по ту сторону Туле», который для в рамках научно-фантастическо-литературной (де)реконструкции был заново сплетен из реальных фрагментов, пьесы Аристофана «Птицы», романов «Золотой осел» Апулея и «Правдивая история» Лукиана Самосатского и превращен в повесть «Заоблачный Кукушгород». Все главные герои романа так или иначе объединяются в единую историю именно благодаря обладанию этой книгой. Еще из общих мест с «Гномоном» можно выделить наличие некоторой метапозиции, которая хоть и ведется не от лица рассказчика, но как бы признается основной и самой важной для понимания остальных историй. Если у Харкуэя это сюжетная линия следовательницы-детектива из мира брэдберианско-хакслиниаского будущего, то в романе Дорра это роль отведена Констанции в корабле поколений «Арго». Притом в обоих произведениях эта центральная позиция в конечном счете и переворачивается, и некоторым образом децентрируется.

Итак, как именно все ниточки романа сплетаются в одну паутину? И Анна, и Омир, и Сеймур, и Зено, и Констанция — все они в той или иной степени прокаженные в своей эпохе, малой родине, культуре. Анна родилась в низу социальной лестницы умирающей патриархальной Византии. Притом девушкой, без права на свободу и мысль, что в контексте произведения (и в реальности) — суть одно. Омир тоже из низких сословий, босой крестьянский мальчик, с заячьей губой, которые образуют вокруг него кривотолки о проклятии и демонической сущности себя. Сеймур, особенный мальчик, тоже из бедной семьи с матерью-одиночкой, который слишком (слишком ли?) глубоко переживает экологические напасти и неразумность разумных обитателей планеты, из-за чего идет на крайние меры. Зено гомосексуал, выросший без матери, рано оставшийся без отца, побывавший в корейском плену и нашедший себя очень поздно, в постановке с детьми переведенной им пьесы-романа того самого Антония, в ходе которой и найдет свою... Впрочем, неважно. И Констанция. Единственный не парный персонаж, чья непарность как раз и намекает изначально на некую метапозицию. Оставшаяся одна при странных и невозможных для космического корабля обстоятельствах, слишком не похожая на остальной экипаж своим чрезмерно живым воображением и тягой к Земле. И всех их если и не излечивает или не спасает «Заоблачный Кукушгород», то хотя бы дает некий маяк в хаосе жизни и беспросветной гибели надежд. Лучик света, кусочек облачка чего-то лучшего эта странная рукопись всем им передает по-своему...

Возможно, что многие из ходов книги будут более-менее заранее ясны большинству подготовленных и опытных читателей. Разве не понятно, что судьбы Омира и Анны будут тесно связаны? Или что сюжет Антония в итоге в той или иной форме и вариации реализуется в разных ветках сюжета самого «Птичьего города...»? Но Дорр и не думает как-то особо скрывать большинство из последующих шагов в повествовании. Каждая из новых деталей в хронологически предшествующих ветвях единого книжного древа заранее подсказывают, что будет в более поздней по времени романа. Но не это главное. Тем более что пара поворотов и чеховских ружей все-таки смогу хотя бы немного, но удивить и разбавить общий заранее понятный строй книги. Не даром ведь посвящается книга библиотекарям, а Зено на вопрос, а зачем вообще заниматься изучением и восстановлением повести о путешествии в «Кукушгород» отвечает примерно следующее: «вы же знаете много супергероев? Представьте, сколько довелось пережить этой рукописи. Она супергерой не меньший, а то и больший».

И чуть перефразируя Зено, можно сказать, что роман Дорра (как он указывает дополнительно в послесловии) есть ода о разных книгах. А я бы добавил, что это не только ода о книгах, но ода о их читателях и хранителях. Что во многом одно и то же. Главное фантастическое допущение романа — сохранившаяся копия «Кукушгорода» — не стала бы таким уникальным супергероем без других супергероев, более человекоподобных. Анны, Омира, многочисленных переписчиков, библиотекарей и монахов, комментаторов и переводчиков, а также просто читателей, которые от одного века к другому, от одного человека к другому переносят странную историю об Аитоне, который мечтал парить среди небесных птиц за облаками, но в итоге выбрал вернуться домой. И оказался тем самым самым мудрым из людей, повторив часть маршрута Сократа. Это фанатская книга для фанатов Литературы. С большой буквы потому, что она о всей литературе вообще, о всех книгах, которые живут на бумаге, в нулях и единицах, на острие ручки, в сером веществе ваших и моей голов. Это единственное, что сдерживает хаос османов, военных преступников, космического вакуума, террора и вирусов, а также то немногое, что дарит вполне ощутимую надежду. На то, что мы, как и дурак окаянный, Аитон, после столь долгих метаний по миру все же найдем свой Кукушгород здесь, под облаками, на нашей просторной Земле, и будем менять ее и себя не в худшую, а в лучшую и умеренную сторону.

Кто-то скажет, что это невозможно. Человеческая порода такова, что человек будет нести (само)разрушение всегда, вплоть до конца времен, и не сможет жить в мире и согласии с другими. Может быть, это и так. Но разве это предположение фантастичнее того факта, что диковинная история Антония Диогена уже прожила дольше одной из мировых религий? Пройдя столько рук, костров, чумы и прочих невзгод, она добралась до нас, пусть и преломленная воображением Дорра. Но только в лучшую сторону. Если возможно это, то и в изменение человечества тоже стоит поверить.

"Птичий город за облаками" на фантлабе

В эпоху постмодерна, в котором все судорожно ищут новые приставки ("мета-", удвоенное "пост-" и т.д.) для омертвелого модернистского корня и различные новые большие смыслы, главным искусством все равно остается кино и "окиневшие" сериалы. Бывают среди них вымороченные подделки с претензией на глубину, в итоге остающиеся фильмом на один раз. Бывают же фильмы, созданные на один раз, но которые можно пересмотреть и хотя бы второй-третий разок. В наличие есть и другие категории, но где-то посередине между этими двумя существует недавний молодежный около-фантастический фильм-драма "Спонтанность" (2020) по одноименному роману А. Стармера.

Эта картина неплохой пример подросткового кино, который хотя бы касается какой-то близкой к глубинным проблематикам (пост)современности. Фильма, который может легко и даже любопытно поднять важный вопрос. Вроде бы ничего сложного и претенциозного структурного обличья и сюжета не представив, но создав при этом нечто, лежащее в общем потоковом кино, но чуть выступающее из него. На самом деле ситуация неожиданной — спонтанной — смерти от взрыва мозгов выпускников американской школы Ковингтона во многом напоминает один из, на мой взгляд, главных сериальных проектов последних двух десятилетий. А именно "Оставленных" Д. Линделофа.

Ведь какая именно проблема выделяется в этой кинокартине? На мой взгляд, это не просто обличение постоянного и гнетущего присутствия в нашей жизни потенциала смерти. Внезапной, беспощадной и бессмысленной. Это вкупе с жизнью как бессмысленным потоком боли и страданий слишком приблизило бы этот фильм к сериалу от "Нетфликса" "Тьма", на который у меня есть эссеистическая рецензия. Нет, "Спонтанность" ближе к именно к тематике разрушающихся социальных связей, ощущения краха больших нарративов, фундаментов для принятых ценностей и норм. Понимание и чувствование себя в вакууме без стабильности и устойчивости — вот наиболее точное описание для обоих произведений. Но если в "Оставленных" действительно скрывается много слоев смыслов, специальных подсказок и, наоборот, "отводок" от истины происходящего, имеются очень сложные структуры повествования, целая колея отсылок и аллюзий с постмодернистскими вставками, иронией, а вместе с тем и (мета)модернистской чувственностью и трагическим (трагикомическим) пафосом в хорошем смысле, то "Спонтанность" явно попроще в плане многоярусности и архитектоники.

Авторы фильма выглядят как хорошие ученики тех же "Оставленных", а еще хорошей постмодернистской литературы, которой тесно даже в постмодернистской же форме, например, "Монголии" Лимонова или "СНАФФ"'у Пелевина. Ведь форма картина сделана в стиле легкого бриколажа в плане того, что "Спонтанность" периодически напоминает какой-то ситкомовский мультфильм из-за визуальных, зачастую юмористических вставок-размышлений героини. Вообще само повестввоание идет от главной героини, которую в целом недурно сыграла К. Лэнгфорд. Экзистенциальный драматизм отлично уживается с черным и весьма мрачным юмором, любовная линия с политическими вкраплениями относительно левацкой движухи в Америке. Вместе с тем оголтелого фанатизма по 80-ым, благо, в "Спонтанности" почти нет и тем она также выбивается из трендов. Возможно, сюжет бы обогатила закрытая, а не открытая концовка, но тогда добавление линии конкретного раскрытия происходящего скатило картину во второсортный сай-фай подростоквый фильм. А так перед нами что-то необычное на фоне шаблонных юношеских лент о взрослении. В конечном счете "Спонтанность" выходит на мысль о том, что все, что у нас есть необходимого — это наши близкие и память о них, которая несмотря ни на какие спонтанности будет фундаментом даже в самой гуще постмодернистского хаоса. И тем самым этот фильм делает качественный скачок из постмодерна — его же силами — в нечто иное, как и "Оставленные".

П.С. Контингентность фантдопущения фильма позволяет отнести его к "вненаучной фантастике", о которой пишет Квентин Мейясу и о которой я рассказал в рецензии на него. Но а можно просто считать "Спонтанность" приятной картиной с фантастическими и постпостмодернистскими нотками.

Заметил в последнее время выходит, что часто толкую о боге или его отсутствии. И так или иначе упираюсь в схожие, смежные темы, например, о секуляризации. Вроде б склад ума совершенно не для того, но продукты популярной, массовой культуры активно втягивают именно в такой контекст. Как, например, "Блюз перерождений", "Автобиография Иисуса Христа", даже пулитцеровский "Вернон Господи Литтл" или недавно завершившийся сериал "Проповедник" или "Пастырь". Буквально вчера закончился, так что помяну и скажу пару слов об этом неоднозначном проекте.

Думаю, не открою какую-то тайну, что сериал с Домиником Купером, Рут Неггой и Джозефом Гилганом в главных ролях (соответственно в ролях Джесси Кастера, Тюлип и Кэсседи) снят по одноименному комикс-циклу прямиком из конца 90-ых, пропитанному американской бытовой и мифической панорамой с отголосками шестидесятых. Оригинал я пролистал лишь для сравнения концовок, поэтому что-то более пространное сказать о комиксной саге не смогу. Но и на экране от АМС есть отцовская зажигалка Джесси "фак коммунизм", и психоделические застолья Кэсседи, и дорожные путешествия, пусть немногочисленные и урезанные по сравнению с первоисточником, Задолицый (если оставаться политкорректным), прекрасная и пугающая одновременно сцена занятия Покровителем Убийц трона... В общем, перекличек много, в том числе и по одной из самых главных составляющих комиксного "Проповедника" — юмора и шуток из разряда аморальных, провоцирующих и чернушных. Порой к месту, а порой и не совсем. Об уместности при видимом мной основном посыле сериала и предлагаю говорить далее.

Антирелигиозный контекст бросается в глаза уже с постеров сериала или обложек комиксной линейки. А содержание во многом опережает эти обертки для сюжета с морем насилия, крови, грязного секса и т.д. Но в треклятом постмодерне все не то, чем кажется. Тем более когда постмодерн стоит на грани срыва в метамодерновость и возрождение чувственности. То есть на грани возрождения бога после его культурной смерти, которая очерченная еще до Ницше и после него была какой-то ну уж слишком философской и далекой от реальности. Хотя с этими идеями и словесными играми с фактами можно спорить, но в реках кровавых и оргиастических реках с самыми ниже пояса осмеянием Церкви можно заметить и кое-что еще. А именно проект, идею Просвещения, как бы это смешно не звучало на черно-матерном контрасте с кадрами сериала и вырезками из комикса. Идеал свободного, справедливого, целеустремленного человека, который есть подлинное чудо, несмотря на миллионы минусов в себе (как замечает в финальной серии Джесси). Чудо, которое в итоге, через борьбу с природой и между самим собой, все-таки преобразует несовершенный мир в лучший и вступит в гармонию с самим собой и вселенной. Во всяком случае, это вера ни чуть не менее идеалистическая, невероятная или утопичная, чем вера в Бога. То бишь, во всяком, так мне хочется верить, создатель комикса Гарт Эннис с основателями сериала (Кэтлином, Рогеном и Голдбергом) хотят не только деконструировать противоречивую, лицемерно-ханжескую природу протестантской Америки (которая, к слову, "хвала" глобализации, стала в самых причудливых и разнообразных формах ликом всего мира), но и оставить на пустом месте от деконструкций некую сверхидею, сверхзадачу. Оставить веру в мир иной и поверить в себя и мир этот. Пусть и делают это с помощью постмодернистских, масс-культурных инструментов черного юмора, иронии, вездесущего стеба и чернухи.

Но насколько хорошо два столь разнородных факта сочетаются? Посыл и тот инструментарий, с помощью которого первое должно дойти до зрителя? Если первый сезон знакомил нас с персонажами и основными чертами сериальной вселенной, второй показал нам прошлое Тюлип, противников героев и немного погонял по Америке в поисках бога, третий отправил в прошлое пастора и его фамильные секреты, то именно четвертый должен был уже выносить и родить идею человека как самоценного, вне божественного, равного последнему. То есть перейти от деконструкций трех предыдущих сезонов к конструированию. Но в финальных десяти сериях уровень абсурда, самых нижеплинтусных шуток, совсем уж чернушной чернухи повысился до невозможных пределов. Общий уровень треша сровнялся со всем суммарным в тридцати с лишним предыдущих сериях. А вот последовательность мыслей, линейное сюжетное изложение и целостность с тем самым конструированием вместо обратного процесса исчезли почти напрочь. Первые два сезона неплохо осветили характеры и истории персонажей, противоречивость персонажа Доминика Купера в его обладании божественной силой Генезиса, а третий сезон просто был третьим сезоном, казался передышкой перед насыщенностью финала. Но не вышло! Вместо стройности целей Джесси Кастера, который вроде бы как уже в конце первых десяти серий сериала занял скептически-отрицательный настрой к местному высшему творцу в сезоне четвертом успел по нескольку раз изменить свое отношение к нему. То хочет убить, то хочет покаяться и свято боится его, то все наоборот и снова, по новой. Как будто бы все хитросплетения и явные выводы, происходившие на протяжении всего прошлого сериала, просто были забыты. Не спорю, что игра с последовательностью повествования (первая серия заключительного сезона началась почти что с его конца) — это хорошо и нужно, но несомненно вредно для любого произведения каша в голове у героев, героев главных, которые вроде как уже все решили в прошлых этапах сюжета. Персонаж Задолицего (соблюдаю политкорректность!) бессмысленно, ради продолжения тупых шуток о его внешности, продолжает эксплуатироваться и занимать важное для раскрытия важных же героев время. А персонаж бога... Персонаж бога! Повторюсь, что я все это говорю в отрыве от прочтения оригинала, но пару заключительных частей комикса я все же изучил. Что за бардак в поведении сериального всевышнего в финале! На протяжении всего сериала он был отличным манипулятором, который ради извращенных фантазий хочет увидеть гибель человечества. И, понятно, что в силу существования Генезиса, Покровителя Убийц, то бишь закона о неполноте, об ограниченности контроля в нашем случае за любой системой, бог просчитался. Но что и у него сумбур в поведении! Когда герои убивают Мессию (Хамперду — отдельная история, наверное, перебор в глумлении над христианской церковью, но из-за его, как ни странно, раскрытия в этом сезоне он уже таковым и не кажется, что плюс....), бог просто уматывает. И почему-то не сразу на небеса, на которых, по идее, его сила действительно максимальна. Дальше из ненасытного коварного маньяка, самого гипертрофированного ветхозаветного людоеда, он становится... нытиком. Что ему и предъявляет пастырь! И получилась бы отличная тема нарцисса с бзиками, требующего себе постоянное внимание и любовь, если бы эти две половины его личности одинаково раскрывались в прошлых сезонах. Насколько я понял, в комиксе это представлено более логично. Но не здесь, не в сериале, где "истинный" или истинный образ, даже суть бога раскрылись лишь в самой последней серии. Но, если оторваться от неудачного раскрытия бога в виде Януса, где и желание любви, и желание убивать, органично смотрелись бы, то десятая серия четвертого сезона имеет отличный диалог между этим странноватым божеством и Джесси Кастером. Наверное, один из самых лучших во всем сериале. Где и преподносится в чистом виде идея человека как самоценного. Поведение исчезнувшего Кэсседи после повторного бегства бога также не отдает особой логикой. Также не понимаю, зачем изменили по сравнению с оригиналом так сильно концовку линии герра Старра. Просто черный юмор ради черного юмора...

Это я все к чему? Если вам лень читать и разбираться в вышеизложенном словоблудии, просто загляните в два последних выпуска комиксного "Проповедника". и сравните с имеющейся концовкой. Все-таки органичнее, человечнее и просто лучше выглядит завершение саги в оригинале. Линия Тюлип, Джесси, Кэсса с легкой недомолвкой, раскрытие бога там выглядит очень к месту и последовательно. В отличие от сумбура последнего сезона вообще и последней серии в частности. Такое чувство, будто создателям не дали возможности снять еще две или хотя бы одну серию, как будто какие-то события были вынуждены обрезать и выкинуть. Даже концовка из сравнительно далекого будущего, отсутствовавшая в комиксе, все-таки не добавляет плюс в копилку финала от сериала. Это дополнение тоже выглядит каким-то несвязным со всем остальным сказанным, пусть с Кэссом там вышло красиво все... Мыслей еще много, но скажу последнее. Сериал все-таки стоит посмотреть ради красотки Рут Негги, порой довольно хорошего юмора, даже если и очень абсурдного и глумливого, иногда очень здоровские сцены драк, бюрократического ада и т.д. Плюс это менее целостная и более взлосло-жестоко-черная версия недавнего милого и примерно с таким же посылом британских "Благих знамений". Но "Проповеднику" явно не хватает как раз более протяженного по присутствию в остальных сериях посыла, который я уже сформулировал выше (извиняюсь, если уже набил оскомину его упоминанием). Ведь если комикс на последних страницах показывает (как и британский сериал по Пратчетту и Гейману) нужность быть сильным не только человеческим, но и человечным человеком, который должен стремиться к лучшему и большему, бесконечно раскрывать свой бесконечный потенциал, но сериал американский не совсем понятно какого именно человека пропагандирует. Истощенного обществом массового потребления, без убеждений, ясности ума, без четкого взгляда в будущее? Но в чем все три источника — оба сериала и комикс правы, так это в том, что нам не нужен бог, который желает неустанного поклонения себе, всяких жертв и кончины своего творения. Нам нужен бог, который хочет, чтобы мы ему уподобились — стали свободными и соблюдали не от Закон, который не в нас и соблюдается только под страхом смерти, а тот, что появился бы внутри наших душ и соблюдался свободно, добровольно. Тот, кто хочет, чтобы мы даже без веры в него жили вообще и жили так, как будто он есть — такой бог достоин порой молитвы в холодной и одинокой ночи.

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

*В общем, нужна нам теология смерти бога, но не как в сериале *

Лабиринты, сны, литература, гностицизм, Каббала, творчество, Человек и встреча прошлого с будущим... Луис Борхес изрядно и во благо сломал классические каноны и ортодоксальную узость литературы магическим сплетением эрудиции, книжной любви, культурной экзотикой и талантом. И прошелся по разным темам, литературным жанрам и именитым отцам-основателям, а также сквозь множественные образы и бытийные (да житейские) вопросы. Сегодня я, подводя точку своей серии "очерков" (вкупе со сторонними суждениями) по борхесианским рассказам. А именно после мыслей в буквах о темах гностицизма, литературы, Человека и т.д., приступаю к последней в списке. И вместе с тем ко всем сразу, ведь настоящая "статья" завершает предыдущие две. Надеюсь, и развивает в самом прогрессивном смысле...

Как читавшие аргентинского писателя могут знать, в своем творчестве литературная аватара (аки альтер-эго) успела много где и с кем побывать. Например, с самим с собой, только младше или старше. Хотя всегда в этих темпоральных сновидческих странствиях вопрос — кто именно и с кем встретился. И встретился ли. Но на личных беседах с самим собой путешествия во времени у Борхеса не заканчиваются. В рассказе "Утопия усталого человека" другая вариация-инкарнация писателя лицезреет очень и очень далекое будущее человеческого вида. Ибо вопрос, есть ли там "цивилизация" в любом нашем понимании этого слова. Ибо рандеву с грядущей эпохой оставляет крайне двусмысленные ощущения, с нескрываемой каплей горечи где-то внутри. А именно будущее предстает нашему почти-современнику довольно унылым, серым и одиноким местечком. Никаких мегаполисов и континентов-муравейников лирический герой Луиса Хорхе не видит. Лишь бесконечно тянущуюся степь с одним-единственным домишком. Суровый и угрюмый хозяин этих далеко не футуристичных апартаментов. У этого постчеловека и его сородичей нет имен, государств, разных языков и, видимо, общественных институтов в обычном их виде. А далее, чтобы не плодить и без того плодовитых лишних сущностей, лаконично приведу цитаты собеседника рассказчика Борхеса:

"Факты уже никого не трогают. Это просто отправные точки для вымысла и рассуждений. В школах нас учат во всем сомневаться и уметь забывать"

"Никто не может прочесть две тысячи книг. За четыре столетия, которые я прожил, мне не удалось одолеть и полдюжины. Кроме того, не так важно читать, как вновь перечитывать. Печатание, ныне давно упраздненное, было одним из страшнейших зол человечества, ибо позволяло до безумия множить никому не нужные тексты."

"Теперь уже нет страдающих от такой бедности, которая была бы невыносимой, или от такого богатства, которое было бы самой раздражающей формой пошлости. Каждый служит."

"Уже нет городов ... Поскольку нет собственности, нет и наследования. Когда человек ... формируется, он готов вытерпеть и себя и свое одиночество."

"Не следует множить род человеческий. Кое-кто думает, что человек есть божественное орудие познания вселенной, но никто с уверенностью не может сказать, существует ли само божество. Я полагаю, что сейчас обсуждаются выгоды и потери, которые может принести частичное или общее и одновременное самоубийство людей всей земли. Однако вернемся к теме."

Но последуем совета автора. Действительно, вернемся к теме. Обобщая и дополняя скромные описания будущего, в котором на день заглянул "Борхес", можно заключить в следующее описание. Мир разобщенного, разочарованного в себе, культуре, науке и цивилизации человечества, где космос и многие технологии специально забыты, где "... кроме цитат нам ничего не досталось... язык — система цитат (*)", где как таковое общество деконструировано; где люди живут чрезвычайно долго и не стареют, но никто уже не читает книг (во всяком, много книг); где школы учат не учиться, а забывать; где товарно-денежные и многие другие виды отношений исчезли; где правительства сами собой ушли на свалку истории; где память о прошлом, история и статистика изъяты из употребления, но остались искусства вроде изобразительного. И т.д. Но предлагаю не делать скоропостижных выводов о черно-белом и немом непрекрасном далеком. Луис Борхес писатель сложный, неоднозначный и не представляющий все в рамках понятий "абсолютное добро и зло". Нет. Но перед нами все-таки не утопия, но и не обычная, не шаблонная антиутопия (к вопросу о клише в жанре, во всяком, кино- и тв-шном, советую заглянуть сюда). Но, как еще Аристотель говаривал, чтобы понять в полной мере какую-либо вещи, нужно знать ее начала и причины. А коль автор решил нам затемнить причинно-следственные связи от дня сегодняшнего ко дню послезавтрашнему, предлагаю прибегнуть к методу фантазирования и представить, "как мы до такого докатились". И тут нельзя не упомнить книжки Пелевина (аки короля русского постмодернизма после не-модерна) "SNUFF" (рецензия здесь). Ведь мир нашего автора из промерзлой широкой России в чем-то похож на жаркое и цветастое полотно Аргентины. А именно неверием в факты, которое я процитировал выше. И в отличие от Борхеса, Виктор Пелевин не постеснялся показать нам детерминированность своей реальности. Я напомню ее и, простите, без марксизма (или чего-то левацкого) тут не обойдусь. Ибо именно информационная, постмодернистская и фетишистская стадия капитализма (или посткапитализма, как пожелаете) привела современный мир к миру пелевинскому. Если точнее (и прибегая к формулировкам автора), то обычное бытие СМИ в союзе с визуальной развлекательной индустрией, которое занимается каждый день созданием инфоршума, фабрикацией истории и недавних событий, клепанием зомбифицирующего контента (или просто "творением" чепухи, выхолощенности, бреда и пустоты). Это разрушительное наглое соседство дикого прибыльного мифа и реального мира разрушило такой наиважнейший институт общественной целостности, как доверие. Как минимум доверие между обществом и власть держащими. А дальше мы знаем по роману: постап, города-на-лету, общество дикарей с конструируемой историей и витающих в облаках элитарных извращенцев с квазирелигией баблоса-и-экрана и сам сюжет. Правда, таки после "конца истории" у Пелевина она не совсем кончилась, да и цивилизация не совсем вымерла. По-ироничному, по-постмодернистскому укладу вещей и духу времени оба этих явления есть. Мир капитализма (пост)информационной эры был вынужден сократить свое присутствие в мире до пределов офшара Бизантиума. Проблему неверия в информацию, диалектического противоречия развлечений и фактов пришлось решить оригинальным преодолением оного — созданием интересного религиозного конструкта. Веры на фоне неверия. Точнее, "веры", а также общества, которое хоть и помнит о ранее бывшем неверии, но радостно его не понимающем. Ибо есть целый спектр удовольствий и "плюшек" от сильных мира того. А отыгрываются эти парящие людишки над своими нижними собратьями, получая ложный катарсис и вполне настоящие прибыли от Оркланда.

Но это пелевиниада. В ее книжных вселенных. Что же у Борхеса? Здесь даже такой осколочной и монструозной цивилизации не сохранилось, а на какое-либо возрождение чего-то былого надежд нет. В отличие опять же от "СНАФФа". Ответ вижу один — люди "Утопии усталого человека" слишком сильно разочаровались в человеческом мире. Во всем создаваемом людьми и обществе. Слишком обильное количество лжи и, видимо, не только (технологические катастрофы, бедствия?) постепенно (не так, как у Пелевина), долго, медленно, но верно выхолащивало общественное и далее человеческое из человека. В итоге, достигнув аномии (скорее без радикальных скачков, ибо фраза о медленном исчезновении правительств и государств как бы намекает), Человек потерял свою сложность. Свою разносторонность, противоречивость и диковинную глубину. Человек стал скучным, зато бессмертным и не болеющим. Даже без страха смерти. Ведь, если подумать, именно общество, язык и иные сопутствующие проявления "человековости" (человечности) играют огромную роль в подавлении страха ожидающей гибели. Но если от оной фобии можно избавиться таблеткой или уколом, то зачем "нагромождение сущностей"? Зачем Человек человеку? Во всяком человеку Борхеса...

Подходя к концу, скажу лишь, что я вижу в данном рассказе не совсем постмодернистскую "утопию". Но это тем более и не возможный и необходимый метамодерн. А чем же тогда является мир Луиса Хорхе? Постмодернистские изуродованные общества все-таки предполагают наличие общества. Разобщенного, без солидарности, но все-таки общества. Даже наличие человека в некотором виде при определенном отдалении — да. А там — нет. Оные же социумы включают в себя существование капиталистической или более дикой системы (экономики). Здесь экономики и тем более капитализма нет совсем. Так что это тогда!? Что есть утопия усталого человека?.. Эх, ответ сокрыт в названии. Это именно утопия усталого человека. Того, который не боролся, проиграл наступлению бездушного и механического общества постмодерна. Того, который устал от общества, которое не в состоянии, без сил и желания определить, ибо теперь круг индукции и дедукции, общественного бытия и сознания обрывается. Человек Борхеса устал от общества и избавился от него. Выкинул и постепенно забыл. А потом и самого себя, ибо человек без общества — не человек. Это "квазипостмодерн" — общество без общества, человек без Человека. И это же один из возможных вариантов исхода текущего дня. Мы на распутье. Либо и далее постмодерн, который в итоге погубит Землю и вид, либо квазипостмодерн, который избавит человека от самого себя и общества, либо метамодерн, возврат к большим проектам, смыслам и "против всего плохого, за все хорошее". Только так и спасибо Борхесу, что расширил на нашем пути возможности для выбора. Хотя, на самом деле, сократил. Ибо перспективы в обход метамодерна все лучше и лучше...

(*) — привет, Ролан Барт, Мишель Фуко и другие!

Боюсь, что буду рассуждать витиевато и многословно. К сожалению, как всегда. Но, думаю, постараюсь подобного избежать. К счастью, как и всегда.

Зато писать собираюсь лишь с искренней любовью и должным пиететом к настоящему мастеру слова. К Хорхе Луису Борхесу, аргентинскому писателю мировой величины. И сразу хочу провести следующую параллель, возможно, странную и слишком диковинную, но все же. С нашим, тоже почившим, мастером слова. С Антоном Павловичем Чеховым. Казалось бы, что общего между этими двумя пусть и великими, но столь разнородными фигурами? Что единого, кроме умения мастерить шедевры малой формы? Возможно, совсем ничего, но разве так уж и отличны их две Родины? Те общественные, географические и исторические сущности, что формирует людей, которые и творят, собственно, их сущность? Сразу извинюсь по поводу тавтологии, но намекну, что клоню в сторону моего же отзыва на роман Йена Макдональда «Бразилья». А в нем я пришел к выводу, что не так и отличны латиноамериканская эклектика людских джунглей и наши промерзлые, обширные, забытые творцом скифские степи (*)? Коль так, то в бесконечном лабиринте вероятностей и потенций судьбы двух бездонно талантливых людей не шибко различны. Возможно даже, что их реальные и альтернативные биографии стоят рядом в фантасмагорической «Вавилонской библиотеке».

Обсуждаемый рассказ мог написать только человек, пораженный любовью к литературе в самые глубины сознания. Именно им и был Борхес. Его любовь была настолько настоящей, настолько всесильной и животворящей, что она породила новый феномен в литературе. Во всяком случае Хорхе Луис стал одним из отцов-основателей будущего (и, быть может, пока настоящего) постмодернизма — в хорошем смысле этого слова. Не той волны порнографов, которые осквернили Храм Книжного Искусства и Дворец Слога, стараются искоренить, осмеять и выкинуть на свалку истории «метанарративы», содержание и смыслы. Совсем нет. Я говорю о таких же, как и Борхес, безнадежно влюбленных в книги и культуру чтения, которые пишут новые книги об этом. Жанр литературы о литературе. Добрый, уважительный постмодернизм — называйте как хотите. Именно такой создал аргентинский автор, который сам себя называл прежде всего читателем. Наверное, спустя более чем пять тысячелетий письменности и еще более веков истории рассказывания историй, каждый потенциально великий автор должен в этом прислушаться к классику двадцатого века. Быть прежде читателем, подмастерьем и одновременно вдумчивым зрителем ушедших искусных мудрецов, а только затем самому приниматься за перо (или клавиатуру, но даже я, смерд и тень тени современников стараюсь прежде браться за бумагу). Ведь «Вавилонская библиотека» лишь с виду мечта любого читателя и обиталище всех возможных писателей. Попасть в нее, конечно, можно и с помощью бесспорной нетленки, и полнейшей белиберды. Но все это лишь мутации формы. Формы вездесущей и на самом деле мертвой — как у плохого, зомбифицированного, кадаврового постмодернизма. Представленный Борхесом буквенный и многостраничный сад расходящихся троп выстроен и написан не Цюй Пэном и каким-либо живым человеком. Это лишь симулякр жизни, мертвецкий фрактал квазилитературы. У настоящей литературы все равно есть автор, творец, начало бытия любого произведения — жизнь, живой разум. Даже если он довольно иллюзорен, не совсем реален и, по сути, лишь функция Языка, если верить Ролану Барту в «Смерти автора» (но любой, кто умер, хоть когда-то жил). У борхесовского библиотечного мироздания вряд ли имеется живой творец. Скорее бесчисленные тома этой вселенной настрогал и скопировал какой-то почти божественный, но не живой роботический гигант фон Неймана и Тьюринга. Ибо творчество не есть видение всех возможных троп и избрание из них необходимых. Истинное творческое создается без этого взгляда в квантовые возможности. Слепо, но чисто, с мыслью (верой) о новизне. Самим тобой, даже если ты создаешь нечто уже бывшее в мире. Но, как сказал другой современный классик, Эдуард Лимонов, самое главное, что ты сам к этому пришел.

Так что в итоге? Перед нами один из множества удивительных рассказов Луиса Борхеса, который, на мой взгляд, некоторые могут воспринять превратно. Не так, как должно. Человек, родившийся в удивительной и самой эклектичной, синкретичной, лоскутной красоты части света, любивший хорошую литературу, в основном живший именно в книжных мультивселенных, писавший эссе и статьи о примате содержания над формой, не мог воспевать библиотеку, схожую с Вавилонской. Искусственную и на самом деле пустую. Высчитанную холодным интеллектом, а не сотворенную душой. Есть большая разница между написанным в нашем времени «Вишневым садом» Чехова и созданной из вероятностного океана его копией на невозможных полках мира Борхеса. Но разница между двумя творящими душами, аргентинской и русской пород, гораздо меньше. Поэтому не так удивительно, что их взгляды на божественное не так разнятся. Гностицизм Хорхе Луиса, огромная пропасть между неверой и верой у Антона Павловича... Свободолюбие... Тяга к справедливости... Тяжелая участь двух далеких друг от друга отечеств, но столь сходных! И, конечно, чудные, живые и красивые рассказы, которым место на настоящих полках, а не в ужасающей и отталкивающей Вавилонской библиотеке...

Пора бы найти библиотеку не вавилонскую и постмодернистского кадавра, которая по-библейски обречена на распад и гибель. Нужно найти сияющий творческой новизной и живым духом книжную карманную вселенную. Но лишь с наступлением состояния постпостмодерна, которое предрек и Борхес в том числе. Настало время творить новые, собственные истории, а не воспроизводить комментирование старых.

(*) — как сказал Антон Павлович в "Из Сибири", точнее процитировал, пусть даже и не о всей России, но: "Примерно, у нас ... нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать." Конечно, вырвал из контекста, но на то есть оригинал! Читаем не только зарубежных классиков, но и своих!