В тысячный раз перечитывая эту повесть, сожаление испытал лишь в одном моменте — в ту минуту, когда была прочитана последняя строчка и пришлось перелистнуть страницу. Как оказалось, «Понедельник» — не такое уж и большое произведение, к тому же — сложно открыть что-то новое, когда текст знаешь практически наизусть. Ничего тут не поделаешь — даже такие дивные истории когда-нибудь заканчиваются. Да, поистине, это самый грустный момент в этой книге.

И, кстати, подумал сначала: а чего расстроился-то? Впереди же «Сказка о тройке», да и не всё из Стругацких перечитал в этот свой заход. Но потом вспомнил ту отчаянную сатиру, которой пропитана «Тройка». Именно — отчаянную. Отчаяние, которое пришло на смену былому энтузиазму и оптимизму. Полдень уже закончился, и наступления понедельника никому не хочется. Потому что в «Тройке» понедельник не радостный, не сулящий захватывающее чувство познания, а серый, обещающий сизифов труд — сражение с серостью, недалёкостью, консерватизмом. Как-то грустно сразу стало.

На титульной странице «Понедельника» написано, что это произведение — для научных работников младшего возраста. И это вовсе не яркий афоризм ради красного словца. Я не воспринимаю эту фразу в качестве удачной шутки, иронического парадокса или меткой, но пустой красивости. Я понимаю этот подзаголовок буквально. В прямом смысле. «Понедельник» — это повесть-учебник, это хрестоматия для интеллигентного человека, инструкция по недопущению обрастания шерстью. Эту книгу следует читать не только ради изящного юмора, тонкой иронии и едкой (местами) сатиры. Не только с целью развеяться и переключить мозг на решение хитрых задач по контрамоции. Не только для того, чтобы насладиться литературным богатством повествования и яркими образами героев.

Нет, главная ценность «Понедельника» в том, чтобы не дать читателю забыть, как выглядит настоящий культурный, интеллигентный человек. И чтобы читатель помнил, что такое серость, мещанство, мракобесие, приспособленчество и другие нелицеприятные вещи. Чтобы читатель, зарывшийся в обыденности, идущий на поводу у унылой однообразности, которой очень часто бывает наша жизнь, не клюнул вдруг на промелькнувшую где-то зазывающую витрину, не повёлся на яркую обёртку, не свернул с узкой и зачастую ускользающей дорожки культурного. С тропинки нравственного в лесу невежества. С пути созидательного творческого труда и критического взгляда на мир. Не попал в цепкие приторные объятия двуногих с ушами, заросшими шерстью.

На инженера учатся пять лет, на медика — семь. На интеллигента — всю жизнь. Чтобы быть в форме, нужно постоянно тренироваться. Чтобы быть профессионалом, нужно не только следить за новшествами, но и периодически повторять азы. Чтобы быть культурным человеком, нужно много читать — не только новинки, но и перечитывать классику. И «Понедельник» уже давно занял заслуженное место на полке с лучшими образцами мировой интеллектуальной и нравственной литературы.

Читая «Жука» в юности, думаешь: да, хорошая книжка, да, сильное произведение. Но, пожалуй, не более того.

Сегодня же всё по-другому. Сегодня поражаешься, как много раньше не понимал и не улавливал, как много того, самого главного, осталось за фокусом внимания. Дочитав повесть сегодня, осознал, что это — одно из самых сильных произведений у Стругацких, быть может, даже недооценённое. И, пожалуй, самая умная книга из того, что было написано на тему инопланетных цивилизаций вообще. Чуть было не написал — контакта с иными цивилизациями, но вовремя спохватился. Какой уж тут контакт? Какая уж тут логика? Не говоря уж про мораль.

Как правило, контакт описывают как столкновение или наоборот — дружественную встречу. Рассматривать что тот, что другой сценарий не интересно, потому что банально, потому что — по-человечески, в нашей логике, в нашей парадигме. Чуть реже рисуют картинку непонимания сторон друг другом. Иногда — принципиального отличия, принципиального непонимания. И в качестве мастера такой фантастики и философии приводят Станислава Лема. Ничего против мэтра не имею и даже отношусь к числу его поклонников, однако всё же скажу, что пан Станислав не до конца правдоподобен, не на сто процентов актуален, что ли. У него был хоть какой-то обмен информацией, хоть какая-то встреча, хоть какое-то взаимодействие. А потому — хоть какая-то интерпретация в нашей логике, а потому — понятно, а значит, недостоверно. Гораздо большее доверие вызывает ситуация, описанная в повести «Жук в муравейнике», где люди не то что не понимают Странников — они даже не уверены в их существовании. Эти вот подкидыши — это кто вообще? С какой целью некто их создал? Какую миссию им доверил? Есть ли у них миссия вообще? Абалкин — жук или хорёк? А Яшмаа — он-то вообще кто, после того, как узнал о тайне своего возникновения? Быть может, на такой случай было предусмотрено выключение программы? А была ли вообще программа?

А может, это был такой эксперимент над экспериментаторами? Прогрессор в мире прогрессоров? Изящная усмешка Странников: вы, мол, такие там все умные, умные настолько, что считаете себя легитимными прогрессорами, а как вам такое? Наш человек у вас в тылу — и только попробуйте его тронуть, мы на вас таких бед напустим! И ведь не факт, что всё обошлось, что гибель Абалкина сошла людям с рук. Так же как не факт, что решение не уничтожать подкидышей было ожидаемо правильным с точки зрения Странников. Быть может, они считали, что нужно было саркофаг взорвать, и в этом случае весь их эксперимент изначально дал однозначно отрицательный результат? И не стоит возражать о рациональности всей этой затеи, ведь рациональность Странников по определению лежит за гранью нашей логики.

Или вот ещё любопытное предположение: а может быть, подкидыши и не были опасны? И не было у них никакой программы вообще. Были они пустышками, своего рода плацебо, сам смысл существования которых — проверить реакцию людей на их существование. Нарочито чуждый саркофаг с нарочито чуждыми символами, и всё такое в манере Странников. А может, это — просто их визитная карточка, лишь знак о том, что мы, мол, существуем. Ребят, мы тут, мы — не выдумка, слушайте Горбовского.

Интересная идея, а? Или опять излишне антропоморфная? В нашей логике, в нашем разумении.

Беру свои слова обратно и снимаю шляпу перед великим маэстро научно-философской фантастики.

В этом нет никакого пафоса, а дело в том, что в одном из своих предыдущих отзывов я писал, что Лем очень часто бывает неправдоподобен. В другом своём отзыве примерно год назад я же высокомерно заявил, что прочитал уже все наиболее значимые произведения пана Станислава и, мол, досконально знаю и его, и его идеи, и, мол, читать у него больше нечего.

Так вот — перечитав недавно «Солярис» и прочитав впервые «Рассказы о пилоте Пирксе» и — в особенности — роман «Фиаско», я осознал, что был неправ, причём в обоих своих вышеупомянутых отзывах (К слову — «Фиаско» формально входит в цикл произведений о пилоте Пирксе, хотя (парадокс!) вполне возможно, что Пиркс в этом произведении действующим лицом не является). Да, вот так.

Интересна была эволюция отношения к этому роману по мере продвижения по тексту. Когда-то давно я прочитал статью о «Фиаско» на Википедии, где довольно подробно описана последовательность действий землян в окрестностях Квинты, их деструктивная деятельность по отношению к несчастной планете, к братьям по разуму, с которыми вроде как пытаются вступить в контакт, — деятельность, которую кроме как агрессией не назовёшь. Логики в поступках землян тогда я никакой не увидел, поэтому вполне понятно, что счёл роман странным, сумбурным, неправдоподобным — в общем, нелогичным.

И каково же было моё удивление при чтении самого романа, когда обнаружилось вдруг, насколько убедительно по ходу повествования Лем обосновывает каждый последующий ход землян. В отдельные моменты участникам экспедиции начинаешь даже сопереживать, понимать логику их поведения, которая базируется на безупречном и уместном использовании теории игр. Одержимые идеей контакта земляне с каждым шагом увязают в трясине собственной логики и болоте расчётов не менее антропоцентрического машинного разума. Каждое их действие, оправданное затраченными на предыдущее действие средствами, сорвавшейся лавиной следствий из их предыдущих действий увлекает за собой участников экспедиции, толкает на следующий шаг, который повергает их всё глубже и глубже в бездну собственного безумия и бесчеловечности.

Логические связки между отдельно взятыми, соседними элементами в череде событий очевидны, понятны и лично у меня сомнений не вызывают. Однако оглянувшись назад, охватив взглядом всю цепочку, многие из членов команды ужасаются, впадают в депрессию и оцепенение — как можно было дойти до такого? Именно эта цепочка, без промежуточных логических мостиков, без обоснований шага за шагом, в сухом, описательном виде представлена в статье на Википедии — и именно её формат вызывает недоумение читателя, повергает в сомнения по поводу общей логики всего происходящего.

А между тем, Лем в тексте самого романа последовательно подводит команду и читателя к неотвратимости фиаско — результату действий монструозной машины, набравшей обороты в своих поступательных операциях.

Подобно тому, как квинтяне, вступив однажды на порочный путь гонки вооружений, уже не могут спрыгнуть и продолжают нарезать виток за витком. Подобно ребёнку с естественной для него эгоцентричностью, инфантильное человечество не в состоянии избавиться от своих антропоцентрических представлений. Рассуждает исключительно в рамках своих категорий и не приемлет разума, основанного на иной логике.

Вероятно, такого характера мысли пронеслись в последние мгновения жизни главного героя, когда он наконец понял, что собой представляют квинтяне.

Несмотря на то, что сами авторы не очень высоко ставили это произведение, имею заявить следующее: одна из самых лучших книг Стругацких. АБС — писатели многогранные, а их книги не перестают удивлять богатством идей и блестящим исполнением. Не к месту вспоминается Шрэк из первой части мультика, когда он рассуждает о том, что у великанов есть слои. Так и книги Стругацких имеют слои. Заострив внимание на одном слое, если так можно выразиться, сняв один слой, можешь не заметить другого, более глубокого, интересного.

Это я к тому, что впервые прочитав «Отель» в юности, был очарован прежде всего интригой, детективной составляющей, плавно перетёкшей в фантастическое русло. Ну, и разумеется, персонажами, у каждого из которых свои тараканы в голове, вперемежку со скелетами из шкафов.

Перечитывая повесть сегодня, я уже, разумеется, наперёд знал, что там к чему и чем закончится. И, кстати, как отметил один из предыдущих рецензентов, в глубине души всё же надеялся, что в этот раз всё будет хорошо и пришельцам удастся уйти от негодяйских гангстеров. Но, увы, в этот раз вновь у них не получилось... Так вот, перечитывая повесть сегодня, я, конечно, был лишён интриги и знал все разгадки, но, как парадоксально это ни звучало бы, и ладно! Ведь я больше внимания уделил психологизму происходящего, погрузился в этические дебри, хитросплетения вопросов морали, которые умело заплели авторы. И разбираться в этом, скажу я вам, не менее увлекательно, чем читать захватывающий детектив.

Инспектор Глебски со времён моей юности серьёзно поменялся. Повзрослел? Нет, это я, наверно, повзрослел и перестал его осуждать. С возрастом начинаешь понимать цену суете и в усталости стремишься к покою, к тиши и стаканчику горячего портвейна. По сути, инспектор ведь несчастный человек, оказавшийся не в то время не в том месте. Раздираемый двумя ответственностями — ответственностью профессионального и гражданского долга и ответственностью перед потомками и перед всем человечеством — он выбирает первое.

И за этот свой выбор ему приходится расплачиваться слишком дорого — все свои оставшиеся стариковские годы отставной инспектор будет сидеть перед окном и переигрывать в голове ту самую ситуацию. Он будет искать ответ на поставленный давно вопрос, страдая бессонницей, ворочаться в кровати. И так не находить ответа, так и сомневаться в своём выборе...

Можно лишь посочувствовать ему, ведь к концу действа инспектор уже почти принял сторону пришельцев и был рад, когда Симонэ и Алек взяли ситуацию под свой контроль и таким образом сняли ответственность за последствия с плеч инспектора, который так и не смог вырасти из своего кителя с золотыми пуговицами. Мне даже показалось, что Глебски не особо сопротивлялся, когда они его (кстати, весьма деликатно) обезвредили. И подчёркнуто принципиальный и прогрессивный Симонэ вызывает даже некоторое раздражение — если ты такой благородный и идеальный, что ж ты чуть раньше не предпринял своих действий? Сам ведь ждал и сотрясал воздух напыщенными речами, в то время как инспектор почти предоставил тебе свободу действий...

Или я не прав? А Симонэ — это и есть тот самый человек, эрудит и технократ, которому и стоило бы доверить такое дело как первый контакт? А Глебски — закостенелый консерватор, лёгший не только поперёк течения прогресса, но и потерявший за годы исправной службы всё, что у него было человеческого? Маленький, жалкий и ничтожный клерк, поставивший крест на человечности как таковой?

А были ли доброжелательный пришельцы, складывающие свои жизни на алтарь взаимовыгодного и добрососедского будущего двух великих цивилизаций? А что, если Мозес был этакий легкомысленный Максим Кеммерер или Румата, идущий на поводу у своих эмоций?

Как и во многих других своих произведениях, Стругацкие оставляют эти вопросы открытыми. Создав острую ситуацию, самоустраняются, оставляя читателя один на один с этической головоломкой. В расчёте, что поставленные в произведении вопросы заставят читателя задуматься. Быть может, решить для себя, вывести правило в своей внутренней моральной конституции и руководствоваться этим правилом в дальнейшем. На тот случай, если доведётся столкнуться с подобной ситуацией в реальной жизни, и читатель поступил бы правильно, по совести.

А как это — правильно? Как нужно было поступить?

Ответ на этот вопрос знал, пожалуй, лишь сенбернар Лель.

Как-то даже и не думал, насколько тяжела эта повесть, насколько тяжёл текст, из которого она соткана. Увлечённый читатель, ослеплённый динамикой происходящего, может и не заметить скрытых символов, отсылок, эволюции мировоззрения главного героя. Однако мне, перечитывающему книгу далеко не в первый раз, было важно разобраться именно в нюансах, в подтексте, заглянуть гораздо глубже вершины айсберга смысла. Зачастую приходилось возвращаться на несколько страниц назад, перечитывать абзацы с изложением действий персонажей, зато я, кажется, понял, о чём эта книга.

Вообще, пришельцев здесь можно рассматривать в качестве аллегории нашего мира, как образ нашего общества. В мире слишком много людей, чтобы каждый из них обращал внимание на других, стремительность нашей высокотехнологичной жизни превращает человека в циника, которому нет никакого дела до таких мелочей, как другой член нашего социума. Экономические и социальные законы запрещают человеку такую роскошь, как сочувствие, великодушие, благотворительность. Мы должны сделать добро из зла, ведь его больше не из чего сделать, но есть ли у нас на это силы, время и — самое главное — желание? Если жизнь каждый день бьёт каждого гаечным ключом по голове, откуда взяться высоким порывам? Знай только — поднимай руки, чтобы защититься, пригибайся, жизнь — она как Зона — беспощадная, непредсказуемая, безразличная, равнодушная, серая, унылая.

Стругацкие умело расставляют вешки-символы по ходу повествования. Кирилл — альтер эго молодого, даже юного Рэдрика. Необразованный, выросший в полууголовной среде, парень с городских окраин Рыжий смотрит на Кирилла как на небожителя, смотрится в него как в зеркало. Кривое зеркало, зеркало, в котором отображаются потаённые и искренние желания. Про себя посмеивается над ним, но, безусловно, восхищается молодым человеком, который внешне живёт здесь и сейчас, но душой целиком и полностью находится в идеалистическом мире. В мире больших вещей и свершений. Рэдрику по определению это не доступно, но он пытается хоть как-то проявить своё участие в этих больших и славных делах, поэтому ведёт Кирилла в Зону. Смерть Кирилла — это тоже аллегория. Это посыл жизни, реальность говорит Рэдрику: нет, дружок, не на тот шесток ты замахнулся, так не бывает. Умирает не Кирилл, умирает частичка Рэдрика, та самая, в которой собралось всё самое лучшее, что в нём было.

Нет, лучше выбрать в качестве ориентира такого, как Ричард Г. Нунан — успешного и делового. Старающегося, казалось бы, во благо человечества, но всё же выполняющего всего лишь свою работу. Искренен ли Нунан? Нет, конечно, дело есть дело, работа есть работа, а личное — это где-то там, в глубине, и туда никого нельзя допускать, никому не должно быть дела до этого глубокого личного. Так же и Нунану нет дела до проблем маленьких людей этого мира. Нет, внешне он, конечно, готов помочь и даже реально помогает Рэдрику и его семье — где деньгами, где связями. Но за этим внешним добродушием — твёрдая скорлупа, через которую не проникнуть ничему извне.

И Рэдрик становится именно таким. Появляется в самом конце ещё один идеалист — Артур. И что-то в нём есть, что-то цепляет в нём Рэдрика, давно забытые мотивы, заглушённые годами мелодии. И это не может не раздражать, с этим невозможно жить. Если в мире есть лишь зло, то и незачем стараться что-то переделывать. Если к смерти Кирилла Рэдрик имел опосредованное отношение и болезненно переживал гибель самой светлой частички своего Я, то в случае с Артуром он намерено убивает это идеалистическое начало, с которым вместе так мучительно жить. Устранил — и спокоен. А совесть — ну что совесть? Вечером выпил, закусил, к утру всё и выветрилось.

Финальные слова Рэдрика — счастья для всех даром — это вовсе не глубинный и искренний позыв, это не квинтэссенция его прекрасных душевных порывов. Нет, это не так. И наивно так полагать. Эти слова — это своего рода откуп. Это индульгенция, которую он выписывает своей совести. Задабривает её, чтоб поскорей отстала и не являлась по ночам. Да, я послал на смерть Артура, да, я уничтожил то добро, которое смог сделать из зла за долгие годы. Но ради чего я это сделал? Ради человечества, ради всех несчастных и обездоленных. Разве не стоит оно того?

Сказать на словах — много ума не надо, сказать на словах может каждый. Даже Стервятник Барбридж. Но ведь тот же Стервятник говорил, что сбыться может только сокровенное желание. А значит, все старания Рэдрика впустую. И смерть Артура — тоже впустую. Жизнь преподнесла Рыжему очередной урок, превратив Золотой Шар в бесполезную безделушку.

Да и вообще — был ли тот Шар? Или это просто байка тёмных уголовных сталкеров? Миф о несбыточном всеобщем счастье.

Не совсем характерное для Стругацких произведение. Особенно — для ранних. Обычно они поднимают большие и неоднозначные вопросы, но всё же выставляют ситуацию так, что показывают своё отношение к той или иной проблеме и, может быть, подталкивают читателя к решению, которое считают наиболее правильным. Здесь же герои и происходящие события показаны таким образом, что ответы на вопросы далеко не очевидны. Да и вообще — есть ли они, эти ответы?

Характерный времени написания спор лириков и физиков. Кто важнее — художник или учёный? Можно ли их ставить на одну доску? Прекрасное — это прекрасно, но есть ли в эстетическом восприятии какой-либо практический смысл? Вопрос.

Перспективность того или иного исследования — кто должен определять это качество? Администратор-хозяйственник, пекущийся о благе общества, или технократ-эстет, выше всего ставящий стремление человека к познанию? Вот ещё один вопрос, ответ на который авторы оставляют за читателем.

Цена познания — одна из самых главных тем книги. Выписанные в ярких красках учёные-исследователи, прекрасные и любимые авторами люди будущего в этой книге выступают самоуверенными и недалёкими разрушителями, будто малышня, играющаяся с неумолимыми силами природы. Только, в отличие от малышни, цена такой игры — жизни нескольких сотен людей и экосистема целой планеты. Позволительно ли? Ведь сами АБС в предыдущих повестях цикла дали им, учёным-технократам, полный карт-бланш, предоставили неограниченные полномочия и провозгласили, что это прекрасно. Но как же так? Не всё тут однозначно, и лучшие из лучших, прогрессоры человечества предстают в этой повести баловнями судьбы, которым можно простить всё. Или нет?

Этика поведения Роберта — правомерна ли? Спасая любимую девушку, он обрекает на неминуемую гибель нескольких детей. А ведь в тот момент у них ещё были все шансы спастись. Проблема вагонетки во всей своей этической красе. И понятно, что он делает аморальный выбор, но почему же молчит водитель, который всё понимает и даже помогает Роберту, отвлекая детей? Насколько Роберт вообще любит Таню? Ведь он фактически обрекает её на последующие вечные моральные муки, если она спасётся, но всегда будет знать о цене своего спасения. Очень сложный вопрос.

Наконец, Горбовский и его решительная инициатива в конце повести. Его авторитетное решение вывезти с планеты детей, встреченное полным пониманием взрослых. А правильно ли он поступил, взяв на себя весь груз ответственности? Разумеется, в тот момент его поддержали все — и рядовые граждане, и администрация, почувствовав облегчение от того, что им самим не придётся делать выбор. Но сам факт — непререкаемый авторитет технократа, по определению имеющего право претворять свои решения в жизнь. А ведь чуть раньше эти самые технократы (не Горбовский, разумеется, но его братья по научному орудию) и создали проблемы планетарного масштаба. Нет, Горбовский — молодец, его самоотверженное решение не вызывает сомнений в этическом смысле. Однако... Как-то это всё неоднозначно.

И это — далеко не полный перечень вопросов, которые ставят в этом произведении АБС. Вопросов, ответы на которые в тексте я не нашёл. Высокий эмоциональный накал повести заставляет читателя сопереживать героям, вынужденным решать сложные этические проблемы. К концу повести вживаешься настолько, что воспринимаешь эти проблемы как нечто реальное, получается, что читатель сам должен решить эти проблемы, ответить на эти вопросы самому себе, прочувствовать всё бремя ответственности на собственной шкуре. А ответов так и нет...

Нет ничего удивительного в том, что, прочитав «Далёкую Радугу» в молодости, я не особо проникся и не мучился дилеммой. Странно то, что и сегодня я, мудрый и сорокалетний, не в состоянии дать однозначного ответа. На то они и Стругацкие — видимо, их книги так и будешь перечитывать до конца жизни и даже в шестьдесят так и не решишь, как бы поступил в той или иной ситуации...

Бывают такие произведения, прочитав которые, проникаешься чуть ли не ненавистью к автору. Чёрной завистью проникаешься. Твердишь себе — ну, почему? Почему он, а не я написал эту вещь? Почему я никогда не смогу придумать и воплотить такое?!

К таким произведениям моего личного небольшого списка теперь добавились «Цветы для Элджернона». И как я раньше не слышал об этом произведении?

Фантастическая составляющая невесома, всего одно допущение, которое, кстати, в нашей реальности вполне вероятно, не сегодня, быть может, а завтра.

Но как пронзительно написано! Не соглашусь с предыдущими докладчиками, что слишком жалостливо. Мне показалось, что сентиментальность вполне умеренна. Нельзя забывать, что повествование от первого лица, более того — в форме личных записей, к тому же, сделанных человеком, который изначально предрасположен более к эмоциональному восприятию, нежели к холодной логике.

Обычно такие слова звучат пусто и бессмысленно, но тут как раз не тот случай: произведение учит быть добрее, чище и терпимее. Ценить то, что у нас есть.

Жаль, что мне попался лишь рассказ, а не роман.

Я абизательно буду искать раман а кагда; найду буду., очинь ево читать и кагда) нибуть стану умным

Писать отзывы на произведения столь известные и даже легендарные — дело гиблое. Настолько, что и начинать не хочется. Ибо, во-первых, добавить что-то новое к почти трёмстам уже существующим отзывам крайне сложно (если вообще возможно). А во-вторых, по крайней мере — у меня, взор, что называется, зашорен, мнение и впечатление о романе уже давно скрыто под наслоениями мнений других высказавшихся, в том числе — в профессиональных критических материалах.

В очередной раз перечитав «Солярис» в прошедшие три дня, я так и остался в плену этих самых наслоений и стойких впечатлений из прошлого. Как ни старался в этот раз абстрагироваться от пройденного, всё равно читал как что-то уже давно знакомое, и ничего, похоже, с этим не поделаешь. Лишь позавидовать можно тому, кто ничего о романе не знает, не слышал о фильмах Тарковского, хотя таких на этом сайте, наверное, нет.

Если вкратце и по существу, отбрасывая толстый пласт философии, то очевидно, что в книге две мощные составляющие.

Первая находится в области принципиальной невозможности контакта между человеком и любым другим (разумным) существом — идея эта для Станислава Лема была одной из центральных, он строго и последовательно продвигал её в своём творчестве. И «Солярис» тут, наверное, можно назвать программным произведением — могу ошибаться, но мне кажется, что именно в «Солярисе» идея выражена наиболее ярко, категорично, об этом размышляют герои романа, и можно сказать, что приходят к выводам более чем однозначным.

Второй вопрос относится к области лирики, и он тоже животрепещущий, но в большей степени дискуссионный. Как, собственно, и должно быть — эмоции ведь. Цена личного счастья, такого уютного, такого домашнего, такого желанного, такого... маленького? Если Кельвин в начале книги подходит к вопросу строго, с точки зрения научной этики и здравого смысла, то уже к середине мучается дилеммой, а ближе к концу меняет своё мнение на 180 градусов.

Я вот тут задумался: а как бы на его месте поступил я? И ответ меня несказанно удивил.

Лет десять назад, когда мне было 30, я скорее всего вооружился бы микроскопом, аннигилятором и, что называется, в бой!

Сегодня же — и без всякого стыда, между прочим — послал бы Сарториуса и Снаута куда подальше, отгородился бы от них, залёг бы навсегда в изолированном отсеке вместе с Хэри. А там — будь что будет, вдвоём что-нибудь придумаем.

Неожиданное и даже смелое признание, правда? Предпочесть человечеству творение инопланетного разума. Но видимо, возрастная усталость и приобретённая с опытом апатия вносят свои корректировки в мировоззрение. И это данность, которую нужно принять.

Вероятно, мысли такого же порядка одолевали Тарковского, переиначившего открытый, но научно-прагматический финал Лема в уютно-эскапический финал своего фильма.

Десятка! Десятка однозначно! Выставил бы сто, если бы была такая возможность. Редко пишу отзывы сразу после прочтения, но рассказ привёл в такой восторг, что не могу удержаться, чтобы не поделиться.

Редкий случай сочетания изящной, умной, гуманистической идеи и блестящего воплощения, тонкой до последнего микрона, абсолютно продуманной реализации. Как хорошо прописаны персонажи. Астронавты не шибко различаются между собой, однако ж с психологической точки зрения — как тонко прочерчены их сомнения, опасения и логика их рассуждений.

Заряженное в самом начале ружьё интриги выстреливает едва ли не последними строками произведения. Когда уже теряешь надежду на разгадку, и кажется, что так и не узнаешь заветных проклятых слов.

Подобно героям рассказа, боюсь сболтнуть лишнего, дабы не рассеять эфемерную загадку, не спугнуть боязливую и утончённую натуру — интригу. Такие рассказы лучше читать, и не заглядывайте дальше в комментарии — пожалеете!

И вновь то самое чувство, когда прочитаешь старую любимую книгу и потом спросишь себя: и всё?!...

Действительно, раньше казалось, что эта повесть куда как больше по объёму. И в этот раз думал: нет, торопиться не буду, а буду читать с чувством, с тактом, растягивая на целую неделю. И опять — начал читать, вальяжно так ещё откладывал в сторону, мол, остальное — на завтра, не спешим! Ага, фиг там — как начал, так и закончил, на одном дыхании, книга поглотила, буквально утонул в книге. А! Помогите! Читатель утонул на страницах этой повести! Его уже не спасти! К тому же — у него АБС-зависимость!

Не, не получается. Уже столько раз пробовал перечитывать произведения АБС, не увлекаясь, как бы глядя на действо со стороны, как бы — ну, просто так, перечитаю-ка я эту книженцию, ну, там ещё этот... Малянов с Калямом... Тыщу раз читал — чего уж там? Чего нового? Нет, не получается. С пятой страницы заводишься и остановиться уже не в силах. Тормоза отказали, крышу снесло, а тут ещё — раз — последняя страница! Как будто на полной скорости прямо мордой влетел в столб...

Эх, эх, что ж теперь делать-то? Да ничего! Следующая станция — «Град обреченный».

Если же по существу, то можно спорить сколько угодно, но не вижу я в этой повести так усиленно притягиваемого противостояния «человек-система». Специально ведь в этот раз читал, чтобы рассмотреть именно этот аспект, но никак его не разглядел. Всё тут гораздо шире и глубже. Ведь если мы говорим о некой «системе», то имеем в виду именно систему, некий конгломерат, быть может, и не с понятными свойствами и признаками, но по крайней мере с угадываемыми и прогнозируемыми моделями поведения, с хоть какими-то атрибутами. А в этой повести авторы наделили предмет настолько аморфными качествами, что вообще непонятно, что это такое может быть. Вот именно — предмет. Если хотите — сущность, трансцендентное как категория. И изыскания Вечеровского здесь — даже не гипотеза, это лишь догадки испуганного насмерть, пусть умного и проницательного учёного, но тем не менее — всего лишь человека.

И проблема выбора. Как всегда у Стругацких, ситуация выстроена мастерски, выстроена так, чтобы обнажить всю суть поставленной задачи. Вопрос стоит остро: или — или. Компромиссы недопустимы, единственный из возможных — это компромисс со своей совестью, с тем самым главным человеческим, что ещё есть.

А как бы ты поступил в этом положении? Идти до последнего, несмотря на жертвы? Смириться, не подводя под удар тех, чья судьба зависит от тебя? А как бы он поступил в этой ситуации? А как бы я поступил?

Без понятия...

Представь себе, что ты — Питер Уоттс.

У тебя в голове много мыслей, которые не дают покоя, и по ночам, когда уже выкурена последняя сигарета, стеклянным взглядом ты всматриваешься в незримые фракталы потолка своей спальни, неотвратимо сознавая, что ты не можешь не поделиться своими идеями с остальными исходниками твоего мира, по нелепой случайности соседствующими с твоим беспокойным и далеко не очевидно существующим самосознанием.

Донести сакральную мысль до них — всё равно, что метнуть платиновую монету в бурлящий своей самодостаточностью поток канализации бостонских трущоб. Лишь немногие из 65 536 твоих потенциальных читателей смогут дойти хотя бы до тридцатой страницы, воспринять заложенную в текст бомбу информации — ещё меньше, усвоить — единицы.

Сингулярность. Сингулярная настолько, что непонятно: то ли она вот-вот грядёт, но пока ещё таится за надвигающимся поворотом в замутнённом янтаре эволюции одинокой ветки двуногих, хромающих под бременем разума — случайной характеристики, возведённой её обладателем в ранг неоспоримых преимуществ, позволяющих противопоставлять себя остальной совокупности, пушистых и гладкокожих; то ли она уже наступила, неожиданно и незаметно, враз отрезав когнитив как качество, низвергнув прямоходящих зверушек в исходное царство земного и околоземного биоценоза.

Неприятно? Ведь ты так обильно и напыщенно рассуждаешь о своём превосходстве. Тебе и в голову не может придти, что тысячи тернистых лет, положенные твоими предками на алтарь социализации, удобрившей своим субстратом ростки психологически высокой породы, в одночасье могут оказаться вдруг всего лишь пройденным зазря этапом, мимолётной флюктуацией, гордиться которой — моветон, достойный разве что узнающему себя в зеркале орангутангу.

Сингулярность — Лем и Кларк тоже были научниками, но в ушедшей вместе с прозорливыми первопроходцами эпохе писатель мог позволить себе нерасторопность трёхглазого стегоцефала в девонской девственной пойме. Лишённые реальных конкурентов нелетающие птицы далёкого туманного острова вправе не спеша жевать сочные, нетронутые плоды, почти справедливо считая, что они созданы именно для них, а писатель лемо-кларковского периода — разжёвывать детали повествования для своего, родного и доморощенного, совсем беззубого, относящегося ещё к докостистым, хрящевого читателя. Вместительность диалогов и развитие мысли у них прямо пропорциональны затраченным на то страницам.

В эпоху уоттсовской сингулярности подобное неэкономное расходование электронной бумаги — недопустимая роскошь, геростратова расточительность. Скорости растут не только в рамках пропускной способности информационного канала, знания экспонируют в акробатической степени, удерживать эквилибриум с каждым битом всё сложнее. Безжалостная необходимость диктует ультиматум — скомпоновать и вместить в один абзац то, что раньше было размазано на десяти страницах.

Попробуй войти в ритм бешеного танца жирных и беспрерывных инфопотоков, только попробуй совладать с ними. Не получается? Но ведь это ты, твоё племя породило их, легко и непринуждённо, как морская тварь извергает из своего рыбьего тела мириады икринок, ни на грань не задумываясь об их дальнейшей судьбе.

Смысл гротескного действа в том, что внимающий не сможет не только осознать, но даже усвоить хотя бы ничтожную часть выброшенного в ноосферу объёма. Часть информации просто считывается, может, где-то и оседает в продолговатом мозге, но едва ли когда-нибудь будет обработана, а уж тем более — использована.

Текстура написанного тобой магнум опуса (если ты на это сгодишься) создаст — или имитирует — тот самый эффект, название которого ты вынесешь в заглавие романа. Информационно он будет насыщен настолько, что у читающего не останется никаких шансов воспринять его в полном объёме. Купивший твою книгу, по мнению обладающего Благословенным Разумом Большинства — аутсайдер, раз за разом будет возвращаться на абзац, а иногда — на пять или десять страниц обратно, силиться уловить в междустрочии едкую мысль, но тщетно — цельная картинка всякий раз будет ускользать из его цепкого, но неуклюжего внимания, он не сможет сложить задуманный тобою пазл полностью. Коварный ты оставишь ему осколки вместо исправного калейдоскопа — не потому, что человеконенавистник и упырь, а потому, что ты — гениальный аутист и неповторимый социопат.

В нетерпении дрожат руки? От жажды обладания клавиатурой чешутся подушечки пальцев?

Остаётся лишь представить себе, что ты — Питер Уоттс.

Стало быть, именно об этом романе упоминают профессора из фильма «Собачье сердце»: «Герои Уэллса по сравнению с вами — просто вздор... Что вы толкуете об Уэллсе, о мелких вещах...»

Если не ошибаюсь, в тексте самой повести Булгакова таких слов нет, но сценаристы фильма Бортко решили таким образом сделать отсылку... ну, скажем — к первоисточнику идеи. Идеи о превращении животного в человека посредством хирургического вмешательства. Понятно, что для Булгакова эксперимент профессора Преображенского — это всего лишь приём, механика, при помощи которой автор аллегорически критикует социальные противоречия. И кстати говоря, вопрос, на кого воздвигнута эта сатира — на новую по тем временам советскую власть или на не поспевающую за веяниями времени старую интеллигенцию — в общем, вопрос этот до сих пор является дискуссионным. А фильм Бортко, несмотря на то, что довольно точная экранизация, ставит перед зрителем ещё больше вопросов.

Ну да ладно, при чём же тут Уэллс? А Уэллс тут при том, что умудрённый опытом читатель при желании и без труда может разглядеть в романе критику колониальной и социальной политики тогдашней империалистической Британии. Да и сегодняшней, в принципе, тоже. В зверолюдях, которых белый просвещённый человек Моро вызволил из царства животных, легко угадываются коренные жители какой-нибудь условной Африки, либо — пролетарии из шахты где-нибудь в Девоне. Уэллс неоднократно подчёркивает, что обретшие человеческий облик существа сильно напоминают представителей негроидной расы, в другом месте он сравнивает забитого и тёмного зверочеловека с обычным английским работягой, тупо выполняющим то, что ему велено. Чего же более? Учёный с французской (почему-то не английской) фамилией даёт зверолюдям этические законы, обличённые, как и в аналогичном библейском случае, в форму заповедей. В конце этого свода привычно для христиан провозглашается, что при несоблюдении правил нарушитель будет уничтожен. Но оставленные без присмотра и надзора существа отказываются от шанса стать человеком и довольно скоро возвращаются к более привлекательной для них животной жизни. Тридцать лет спустя похожий сценарий описывает и Булгаков.

Вот эти вот поиски социального и политического контекста, на мой взгляд, ставят «Остров доктора Моро» на грань мягкой и твёрдой фантастики. Быть может, подтекста-то тут никакого и нет, автор ничего такого не имел в виду, писал строгую научную фантастику, ведь хирургическое преобразование организма — по тем временам актуальная и смелая научная идея. Но мы всё равно будем отклонять стрелку жанрово-тематического классификатора в сторону мягкой гуманитарной фантастики, выискивая в романе мотив социальных противоречий.

Шикарная повесть, которая не только читается на одном дыхании, но и о многом заставляет задуматься. Что ни говори, а Азимов — это всегда обильная пища для ума.

Помнится, в институте один из преподавателей как-то раз сказал: ребята, не переживайте, если не можете усвоить знания в полном объёме, главное, что вы получаете в этих стенах — это не знания, а общая методология изучения какого-либо вопроса, научный подход, практика основ научных исследований. Учился я в конце девяностых — начале нулевых, однако мне несказанно повезло, что ВУЗ мой был до жути консервативен, спустя десять лет после распада СССР в нём по инерции продолжали преподавать по старым советским методам. Когда мои друзья хвастались свободным посещением и широким внедрением тестирования, я чувствовал себя дураком и продолжал ходить на все лекции подряд, поскольку преподы нас отмечали, и продолжал зубрить по потрёпанным учебникам. Мои одноклассники учились в «престижных» ВУЗах по «лучшим западным стандартам», а я корил себя за то, что поступил в «совковый» сельхоз.

Оглядываясь назад, я и в самом деле признаю в том юноше дурачка — с улыбкой вспоминаю своё чувство неловкости, которое я тогда испытывал, обучаясь, как оказалось, по самой лучшей в мире советской системе. Лет десять мне понадобилось, чтобы осознать собственное преимущество перед моими приятелями, не способными соорудить шапку для таблицы отчёта, перед бывшими одноклассниками, которые не могут внятно объяснить, почему бросились скупать заграничную технику.

Потребовалось лет десять на то, чтобы увидеть следующее поколение, чтобы почувствовать своё отличие от его представителей, чтобы осознать, что это такое — системный анализ и творческое мышление, способность увидеть картинку со стороны, сверху и понять, в коей степени они, сегодняшние так называемые инженеры и специалисты, лишены всего этого.

Узкая специализация — это хорошо, это то, без чего в современном высокотехнологичном мире нельзя добиться успеха. Но без энциклопедичности, без кругозора, без системного подхода и без творческого мышления успех запросто может стать всего лишь однодневным везением.

На мой взгляд, весь рассказ построен на аналогиях. Саймак выдвигает несколько параллелей, которые складываются в причудливую, неожиданную, но вполне логичную картину.

Первая и, пожалуй, наиболее очевидная — это религиозная, и гибель Джошуа (имя, кстати, более чем символическое) здесь — необходимая жертва искупления. Искупление старой веры перед верой новой — верой в Истину. Главный герой в таком случае — не Создатель, но Пророк.

Другая аналогия не менее интересна. Обитатели Корабля тысячу лет понятия не имели об истинном положении вещей, о природе находящегося за иллюминатором космоса, воспринимая свой Корабль как единственную незыблемую твердь, считая его центром Вселенной. Воздвигли вокруг этого свой оригинальный культ, где вместо икон — обычная картина, пейзаж. Я увидел здесь намёк на наше мироустройство, на наш мир, где люди долгое время считали Землю центром Вселенной. Значит ли это, что человечество — это тоже экипаж когда-то кем-то запущенного корабля под названием Земля? Почему бы и нет? В чём же наше предназначение, в чём цель нашего путешествия, когда появится поколение, которое достигнет цели? Сложный вопрос, который делает это произведение глубоко философским.

Есть ещё блаженство неведения, блаженство заблуждения, реализованное в виде того самого культа путешествия, и это отдельная тема для отдельного разговора. Путешествие переносится куда как легче и приятнее, если у путешествия есть большая цель. А лучше — если эта цель путешественнику неизвестна, но путешественник уверен в её грандиозности и высокой идее. Тогда и само путешествие из служебной командировки превращается в священное паломничество, не так ли?

Ну, а диалог в оранжерее — это вообще шедевр, полный афоризмов и парадоксов. Сродни рассуждениям об истине в знаменитом разговоре, имевшем место две тысячи лет назад.

В целом, глубочайшая вещь, великолепный рассказ Мастера.

Потрясающая повесть, в которой научно-фантастические идеи откровенно доминируют над хитросплетениями сюжета и прорисовкой характеров героев. Это такая условность, которую нужно либо принять, либо признать, что Тед Чан — не ваш автор. Если читатель выбирает первый вариант, то в награду получает великолепное по изяществу устройство альтернативного мира с элегантными научным решениями — возведёнными в ранг аксиом заблуждениями из науки нашего мира. При этом изображаемый автором мир продуман до мелочей и не вызывает ощущения неправдоподобности, автор тщательно проработал материал, увязывая одну концепцию с другой.

Если поначалу каббалистические изыскания главного героя воспринимаются лишь в качестве аналога нашего программирования — этакая альтернативная робототехника, то чуть позже автор неожиданно для читателя применяет кибернетический аппарат на биологию. Кибернетика в мире Теда Чана используется не только для расшифровки (так сказать) генома, но и для практического моделирования новых живых существ — и ещё как используется! Разработанные главным героем методы позволят предотвратить заложенный природой останов. Многие тут в отзывах пишут о божественном детерминизме, однако я ничего такого в этом произведении не увидел. Даже намёков нет, а упоминание бога где-то уже в конце повествования явственно метафорично.

Подобно учёным из нашего Нового времени, технические возможности которых зачастую обгоняли полёт научной мысли, учёные Чановской Викторианской Англии действуют во многом на ощупь. По большому счёту эмпирики, вынужденные методом проб и ошибок, трудоёмким перебором кода искать решение, они строят умозаключения одно другого противоречивее, однако всё же подводящие теоретические основы под полученные опытным путём результаты.

И эти же самые результаты Тед Чан не без успеха увязывает с тамошней термодинамикой, нарушающей принятые в нашем мире начала. При этом термодинамика в этом мире трактуется весьма метафизически, на стыке с такими философскими категориями, как логика, порядок, причинность. Согласен, наша термодинамика, благодаря усилиям её апологетов, также претендует на доминирующую роль в физике. Однако у Теда Чана термодинамика уже почти стала Теорией Всего — стройным и непротиворечивым учением, создать которое в нашем мире (к сожалению или к счастью?) не удалось.

Вряд ли, конечно, я своим косноязычным и не претендующим на точность отзывом смог передать и десятой доли изящества и очарования изображённого автором мира, но уж как получилось.

Как мне кажется, творения Теда Чана следует читать как минимум дважды с достаточным перерывом по времени. Во-первых, такой подход поможет осмыслить предлагаемые автором идеи, понять их, усвоить и по достоинству оценить. Во-вторых, возвращаясь к произведению, читатель уже будет знать, чего ждать от него, а чего там точно нет. Вдумчивое перечитывание уже знакомого текста позволит заострить внимание на самом главном — на крайне насыщенной научно-фантастической составляющей. Я вот, например, впервые прочитав эту повесть почти десять лет назад, впечатлён, честно говоря, не был — слишком тугоплавкой и наукоёмкой мне тогда показалась эта повесть. Перечитав повесть сегодня, я с удивлением нашёл её просто великолепной и, поддавшись восторгу, исправил свою проставленную когда-то давно оценку.

После «Трудно быть богом» и «Обитаемого острова» повесть «Малыш» показалась такой уютной, тихой, тёплой. Хотя на планете царят холода, туманы и айсберги, внутри корабля комфортно и можно выпить стаканчик глинтвейна с мороза, после трудовой вахты. Нет тут никаких перестрелок, погонь и прочих остросюжетных моментов, есть только человек. Наедине с собой. На необитаемой планете. Перед лицом природы.

Нет, конечно, все знают, что планета оказалась обитаемой, что разум, с которым придётся столкнуться, загадочен и принципиально непонятен. Но атмосферы это не меняет. «Малыш» — всё равно тих, спокоен, уютен, комфортен и лампово-тёпел. Мастера пера и знатоки человеческих душ АБС знали и умели писать ярко, живо, вдумчиво, умно. Настолько правдоподобно, реалистично, заманчиво и увлекающе, что так и хочется сейчас всё бросить и улететь на далёкую планету, где есть только айсберги, туман, скальные расселины. Не спеша, последовательно и размеренно работать над своим важным делом. В коллективе умных, культурных, интеллигентных и тактичных людей. Днём открывать что-то новое в этом бескрайнем и прекрасном мире, по вечерам, сидя в каютах, обрабатывать материалы полевых изысканий и обсуждать глобальные философские вопросы. Это ли не счастье? Это ли не мечта?

Разумеется, всё не так уж и просто. И далеко не одинок человек в этой повести. И не совсем с силами самой природы имеет дело. И вопрос поставлен ребром и в совершенно неожиданном ракурсе — человек не только перед лицом другой цивилизации, странной и совершенно непонятной. Есть ещё и посредник, которого следует рассматривать в качестве третьей силы, в качестве представителя третьей, пограничной цивилизации. Всё сложно и не имеет однозначных решений. Однако же, не это ли предназначение человека, славное и трудное? Искать ответы на неординарные вопросы. Когда рядом с тобой верные товарищи, не просто коллеги, а соратники по важному и нужному делу. На далёкой и прекрасной планете.

Очаровательная книга. Однозначно — к неоднократному перечитыванию.

Потрясающий рассказ. Пять страниц текста вмещают в себя трагедию оставшихся на Земле никчёмный неудачников, живущих, казалось бы в раю — роботы всё делают за них! — и в большинстве своём не осознающих своей никчёмности. Страшный рассказ, предостережение.

Стиль повествования также потрясает: до крайности упрощённый язык, предложения в три-четыре слова. Кажется, действительно писал робот. Несмотря на сухость изложения, робот чувствующий, может быть, даже человечнее тех людей, которым он служит.

Тут 19 страниц отзывов, но я всё же рискну прибавить свои пять копеек с покушениями на оригинальность. И, увы, без политики тут не обойтись — книга такая.

Если верно утверждение, что история повторяется дважды, то нечто подобное можно говорить и про литературные произведения: считается, что Оруэлл написал книгу о сталинском СССР 20-30-х годов, однако не менее обосновано утверждение и о том, что «1984» больше подходит для описания современного ему западного общества.

Показательно, что в послевоенном англоязычном мире «1984» особой популярностью не пользовался и большими тиражами не издавался. А вот после старта Холодной войны между «Океанией» и «Евразией» книга тут же стала бестселлером. Конъюнктура или госзаказ от Большого Брата? Вопрос риторический.

Примерно такая же судьба была, кстати, и у «Скотного двора», написанного в разгар спасительных для Британии кровопролитных сражений на восточном фронте, но опубликованного в августе 1945-го, когда уже стало можно. Английские издатели тогда сказали буквально следующее: это другое, тут понимать надо.

С тех пор мало что поменялось. К примеру, сегодня американские дипломаты, находясь в Хиросиме, пространно рассуждают об угрозе российского ядерного оружия. А завтра окажется, что бомбы на «Остазию» скинула не «Океания», а «Евразия» — всё прямо по Оруэллу.

Недаром ведь автор местом действия «1984» назначил Англию, намекая, что либеральное западное общество более подвержено диктатуре и тоталитаризму. Не стоит выискивать схожие черты между миром-1984 и устройством общества Советского Союза. Эта книга — о тоталитаризме вообще, какой бы он ни был: красный, коричневый, звёздно-полосатый или раскрашенный под Юнион Джек. Пропаганда и промывка мозгов всегда была, есть и будет, даже если на новоязе её будут называть информационной войной, а пресс-секретарь Белого дома не врёт, а приводит «альтернативные факты».

Действительно сильная книга ценна тем, что через аналогии с реальным миром заставляет читателя задуматься. «1984» под этот критерий подходит, поэтому это — действительно сильная книга.

Наконец-то добрался до этой легендарной книги и... на двое суток абсолютно выпал из реальности. Да, товарищи, это действительно посильнее «Фауста» Гёте, далеко не от каждой книги испытываешь подобный захватывающий эффект — эффект полнейшего погружения.

Достоверность действия зашкаливает, и это вполне понятно — автор сам служил в военной контрразведке, а кроме того имел доступ к специальным архивам. При этом только искренне преданный своему делу человек мог настолько увлекательно написать о тяжелейшей и рутинной работе, написать так, что дух захватывает. Да-да, я вовсе не оговорился: как и признают многие герои романа, работа разведчика — это не красотки и головокружительные приключения, а прежде всего — рутинная, скрупулёзная, нудная работа, работа, работа, работа по заучиванию примет из ориентировок, фактов из протоколов, перелопачивание гектаров лесного массива в поисках сапёрной лопатки, сбор спичек и окурков и многое-многое другое. Сколько ориентировок перебрал в голове Алёхин во время кульминационного финала на поляне? Сколько галочек в своём внутреннем списке проставил, вчитываясь в документы шпионов? Интернета и сканера у него под рукой не было. Как не было ноутбуков у Полякова и Егорова, в это же время отвечающих на бесконечные запросы, шифровки, приказы. Попробуй ошибись, недогляди, отмахнись — в августе 44-го это могут расценить как саботаж со всеми вытекающими. Не говоря уж о том, что невнимательность к несущественной с виду детали может запороть многодневный труд многих тысяч людей.

Вообще, книга заставляет по-другому взглянуть на многие вещи, мнение о которых вроде бы уже давно устоялось. Я вот раньше тоже не особо понимал, что такого страшного в том, что сидит условный шпион Гадюкин на станции и считает, сколько вагонов прошло мимо в одном направлении, а сколько — в другом. Но Богомолов наглядно и последовательно объясняет, чем чреваты подобные вещи: из копеек складывается рубль, а из рутинных, монотонных и многонедельных наблюдений сотен таких вот Гадюкиных в аналитическом центре складывается мозаика, при грамотном изучении которой можно переломить ход войны, даже если численный перевес не в твою пользу.

И несчастный капитан Аникушин — бравый и самоотверженный советский офицер, стыдящийся своей комендантской должности, ходатайствующий о переосвидетельствовании для того, чтобы побыстрее попасть на фронт... Лично мне было горько от того, что он недооценил угрозы и не проникся спецификой задания. Война ошибок не прощает, даже если ты не на передовой...

Потрясающая книга и великолепная экранизация. Не скрою — впервые с произведением познакомился по фильму с блестящим актёрским составом: умница Алёхин-Миронов, матёрый Таманцев-Галкин, скромняга Блинов-Колокольников, проницательный Поляков-Феклистов и, конечно же, харизматичный Егоров-Петренко — попадания, на мой взгляд, стопроцентные. Даже чудовищного Мищенко Александр Балуев поначалу играет так, что вызывает симпатии, как и было описано в тексте книги. Финальная сцена на поляне — однозначно шедевр, смотрел её тысячу раз, реплики героев заучил наизусть, а теперь, чувствую, зачитаю до дыр 80 страниц с её подробным описанием в книге.

Потрясающая книга, одна из лучших у Брэдбери, да и вообще. Не фантастика, не нравственно-этическая проза, это роман-воспоминание, роман-впечатление, роман-лирика. Роман о детстве, плавно переходящем в юность, а иногда и сразу во взрослость. Одуванчики как носители самого лучшего времени — лета, с его теннисными туфлями, с яркими переживаниями и тяжкими открытиями.

Конечно, многие детали не знакомы нам, школьникам из советского прошлого. Но всё равно в целом всё понятно. Брэдбери смог поймать в бутылку не только лето и жёлтые солнечные одуванчики, но и само ощущение — кажется, что это ты бежишь вместе с Дугласом Сполдингом по горячему асфальту и благоухающему травами лугу. Что это ты боишься спуститься в зловещий овраг или записываешь самые важные на свете мысли в дневник. Детство и лето везде одинаковы, и везде одинакова радость, с которой вспоминаются приключения и переживания прошлого, и везде одинакова лёгкая грусть, с которой понимаешь, что это уже никогда не повторится.

Не соглашусь с теми, кто считает продолжение «Перевала» лишним, неуместным. На мой взгляд, всё наоборот: вторая часть книги — более чем логична и необходима.

И даже более того: хотелось бы видеть хотя бы ещё одну главу, хоть эпилог, в котором была бы описана дальнейшая судьба героев. Дик, например, как мне кажется, либо остался на планете, либо после экскурсии на Землю вернулся, ведь мир Посёлка — это его мир и другого ему не надо. Очень хотелось бы, чтобы у всех в дальнейшем сложилось всё хорошо: чтобы у Олега с Марьяной всё получилось, чтобы Кристине вернули зрение, чтобы мама Олега вернулась к научной деятельности и так далее.

Однако Кир Булычёв решил по-другому, видимо подумал, что и так всё понятно. А может быть, в этом и состоит авторский замысел: пусть читатель сам додумает детали дальнейшей биографии полюбившегося героя. И это замечательно, и это, безусловно, право автора.

Приключенческая составляющая может показаться несколько затянутой, но в то же время придаёт произведению необходимую эпичность. Без подробного описания лишений и подвигов забытых судьбой землян читатель не сможет проникнуться их горячим желанием вернуться домой, не сможет постичь их отчаяния от неудачных попыток дать о себе знать, не сможет понять их восторг от встречи с экспедицией Павлыша.

Также хотел отметить хорошо продуманную автором канву случайностей, ошибок в действиях обеих сторон — обитателей Посёлка и членов исследовательской экспедиции Павлыша — из-за которых (из-за случайностей) раз за разом контакт срывается, всё едва не заканчивается плачевно и трагически. И вроде делают всё правильно, и действуют одни строго по инструкции (не всегда, впрочем), а другие — отчаянно, самоотверженно, но не получается ничего, катастрофически не везёт. Как говорится, путь в ад вымощен благими намерениями... Но слава богу, заканчивается всё же благополучно, и сами те, кто ещё вчера допустил оплошность, теперь слепо, интуитивно предпринимают шаги к тому, чтобы выправить ситуацию.

Ну, и наконец, два слова о героях — просто скажу, что почти все мне понравились, вызвали симпатию, но при этом никто не шаблонен, герои живые, у каждого свои тараканы в голове, никто не идеален. И это одна из причин, почему автору веришь, а произведением восхищаешься.

Потрясающая книга, которая и сегодня смотрится очень даже современно. Роман вписан золотыми буквами в классику мировой фантастической литературы. Да и не только фантастической.

Писать отзыв на такое произведение сложно — как и всегда, когда дело касается многогранной книги, имеющей множество слоёв и аспектов, поэтому попробую выделить основные моменты, которые произвели наибольшее впечатление сегодня. Именно — сегодня, ибо, как я уже упоминал в отзыве к «Хризалидам», в юности романы Уиндема читаются как-то совсем по-другому.

Реалистичность. Которая достигается не в последнюю очередь тем эффектом, что автор категорически отказывается давать однозначные объяснения причинам происходящего. Непонятно, откуда взялись триффиды. Озвучиваются лишь домыслы, основанные на множестве допущений. Примерно так же обстоят дела и с кометным дождём: что это было? естественный катаклизм или разрушение военного спутника? а может быть, один из пунктов плана самих триффидов? Автор не обременяет себя даже объяснением, эпидемия какого именно заболевания разразилась в Лондоне и других постапокалиптических городах, предоставляя возможность взглянуть на происходящее глазами главного героя, который, не имея медицинского образования, тоже задаётся вопросом о природе эпидемии.

Дело в том, что рядовой обыватель, даже если он принадлежит к классу интеллигенции, довольно часто не знает, что именно происходит в мире и каковы причины этого. Даже если речь идёт о событиях глобальных. Всё, что остаётся нашему герою — это только гадать и строить предположения. И с этой задачей — придание роману максимальной реалистичности — Джон Уиндем, на мой взгляд, справился блестяще.

Не менее блестяще у автора получилось социальное моделирование. Как тут уже упоминали, роман не столько о триффидах, сколько о последствиях глобальной катастрофы. Последствиях для человека, для социума, для государства, для цивилизации. Уиндем вообще большой мастер социальной фантастики. Предложенные им (и не только в этой книге) варианты общественных формаций поражают воображение своей продуманностью и, опять же, реалистичностью. Соображения относительно умершей старой этики и необходимости строить этику новую — полноценная постапокалиптическая философия, моральный кодекс выживальщика — не спецназовца из современных небылиц, не трендового сталкера-метростроевца, а выживальщика цивилизованного, выживальщика, хоть сколько-нибудь задумывающегося о будущем и не желающего скатываться в каменный век.

Ну, и наконец, наверное, самое главное — люди. Они в романе разные, есть хорошие, есть и плохие. Но Джон Уиндем, по всей видимости, верил в человека, в человечность, верил в человечество. Верил в то, что человечество сохранится даже в условиях, когда бога нет, поэтому всё дозволено. В то, что даже при крушении цивилизации останется место человечности. И даже если винтовка — это праздник, человек останется человеком.

Один из лучших романов Лема и вообще — одно из лучших произведений в жанре строгой научной фантастики. Хотя вначале я хотел даже убрать одну единицу из своей оценки — не за содержание, впрочем, а за форму: слишком уж заумно получилось местами, за многочисленные вступления к основному действию и за некоторое отсутствие действия вообще.

А потом — передумал. Помнится, в отзыве на «Ложную слепоту» Уоттса я рассуждал о том, что мастодонты НФ, такие как Кларк и Лем, жили в другом временнОм масштабе, когда у людей было гораздо больше времени, чтобы прочитать текст и вникнуть в прочитанное. Что, мол, то, что у Лема или Кларка занимало пять страниц, Уоттс умудряется вместить в один абзац, ибо технологическая сингулярность и дух нашего времени не позволяют нам такую роскошь, как спокойное чтение и тщательное пережёвывание прочитанного.

Так вот — к этому произведению данная мысль никак не относится. Текст у Лема в ГЛАГОСе необычайно насыщен, максимально скомпонован, математически выверен, отсюда и множество вводных предложений, которые, подобно символам сложнейшей трёхэтажной формулы, отсылают читателя к предыдущим абзацам. Может показаться минусом, однако не стоит торопиться с выводами, ибо поднятые в романе проблемы — это вам не банальщина а-ля «поймали сигнал из космоса, расшифровали с полпинка, спасибо, братья по разуму, а мы молодцы». Нет, Лем не просто озвучивает поставленную задачу, а потом выдаёт готовенький результат, он ставит эту задачу перед читателем, ибо признаёт, что учёным героям романа с этой задачей справиться не удалось. Поэтому и текст довольно сложен для восприятия, поэтому и синтаксические конструкции не просты. Если хотите, то ГЛАГОС — это модель для сборки, вот только в наборе не хватает, кажется, парочки миллионов деталей, а инструкция написана на каком-то мёртвом языке с окраины галактики.

Второе, что поначалу тоже может показаться минусом, но при ближайшем рассмотрении оборачивается стопроцентным плюсом — это практически полное отсутствие действия и диалогов. А, собственно, вы чего хотели? Жизнь и работа учёного — это не погоня за шпионом, чем грешат, например, Хойл и Эллиот в схожей по сюжету «Андромеде». Работа учёного на самом деле это тоже погоня, но погоня эта за истиной, это схватка на ринге в игре под названием «Познание Природы». Если вам интересны правила этой игры, если интересна интрига этого шоу, если вы хотите поболеть за участников, то этот роман — для вас.

Ну, и наконец, по существу затронутой проблематики... Впрочем — нет, не так. Озвучивать все затронутые в романе научные проблемы обозначало бы превратить этот отзыв в большущую статью. Поэтому ограничусь лишь оценкой глубины проработки центральной темы. Всем поклонникам парадокса Ферми и почитателям формулы Дрейка — однозначно сюда! Более исчерпывающего исследования по данному вопросу мне читать, пожалуй, не приходилось. Ведь ГЛАГОС — это не роман даже, а настоящий трактат. Как отличить искусственный сигнал от природного белого шума? Есть ли вообще какое-либо отличие искусственного сигнала от природного? Да и нужно ли вообще искать этот самый сигнал?

Раньше я всегда считал, что нужно. Теперь же не до конца уверен в успешности такого мероприятия. Ведь в случае поиска сигнала из космоса велика вероятность того, что внутри кроличьей норы человек обнаружит бесконечную вереницу других кроличьих нор.

Долгое время не мог понять причину сильнейшей симпатии к главному герою, его дому, образу жизни, пока до меня наконец не дошло: так ведь это же работа моей мечты! Видимо, подспудно я воображал на месте Инека самого себя и чувствовал себя от этого очень комфортно.

Ещё бы: ты — смотритель межпланетной станции, через которую редкие посетители путешествуют от одной звезды к другой, при этом никто на Земле понятия не имеет о твоей деятельности. Живёшь ты на самой станции, которая оборудована в одиноко стоящем доме в сельской глухомани. Галактический Центр обеспечивает тебя всем необходимым для существования, а самое главное — у тебя есть возможность общаться с посетителями со всей галактики, большая часть которых настолько приветливы и дружелюбны, что считают своим долгом при каждом посещении подарить тебе какую-нибудь диковинную штуку со звезд. При этом никто не против, а даже наоборот — за то, чтобы ты изучал инопланетные науки, обогащался знаниями, взамен снабжал ответственных лиц информацией о Земле, населяющих её людях с тем расчётом, что когда-нибудь Землю примут в галактическое сообщество разумных рас. Времени у тебя хватает даже на проведение собственных социологических исследований, входными данными к которым являются земные газеты, а методологическим аппаратом — инопланетное учение.

Ну и наконец, по соседству с тобой живёт прелестное создание по имени Люси — этакая американская Олеся, спасающая енотов и умеющая лечить бабочек. А лучший друг — почтальон, который заодно привозит тебе продукты из города, а ты его снабжаешь диковинными инопланетными полешками, из коих тот на досуге вырезает забавные фигурки.

Где-то наивно, где-то не совсем логично, но лично я готов простить всё это Саймаку, ведь главное, что читатель черпает из его произведений — это человечность, исполненный оптимизма взгляд в будущее, вера в мирное и взаимовыгодное сосуществование галактических цивилизаций. Саймак как бы говорит нам: совершенно непохожие между собой существа из разных концов галактики дружат и комфортно уживаются, а мы, разделённые иллюзорными, умозрительными государственными границами, никак не можем, ну как же так?

Саймак жил в напряжённой атмосфере эпохи Холодной войны, ему не оставалось ничего, кроме веры в светлое и мирное будущее. Мы живём в этом будущем, однако продолжаем относиться к миру на Земле как к чему-то, что будет послезавтра.

Наверное, многие со мной согласятся, что главная ценность литературы, как впрочем и любого другого вида искусства, состоит в том, чтобы произведение и те мысли, которые вкладывает в него автор, имели какое-либо соотношение с нашей жизнью. Даже если речь идёт о научной фантастике, читатель ищет в произведении какие-нибудь аналогии с реальностью, пытается примерить идеи на окружающий мир, понять и переосмыслить свой опыт, применить полученное из книги знание на практике. И наиболее глубокий след оставляют и наибольшую ценность имеют те произведения, которые способны поменять мировоззрение читателя, сделать человека лучше, добрее, умнее.

«Цветы для Элджернона», по моему глубокому убеждению, всецело соответствуют предложенному критерию. И на меня большее впечатление произвело даже не отношение общества к таким вот «человечкам дождя», как Чарли Гордон, а та чёрная и неотвратимая боль, та страшная тоска неизбежности, которая наваливается на Чарли, когда он осознаёт, что ему предстоит, когда он понимает, что очень скоро вновь превратится в милого, но глупого парня — объекта насмешек желающих чуть возвыситься в собственных глазах за чужой счёт.

На первый взгляд, описанная в романе проблема может показаться не такой уж жизненной, слабо соотносящейся с опытом среднестатистического обывателя — ведь далеко не каждый из нас знаком с семьёй, в которой живёт такой «человек дождя». Однако это только на первый взгляд. И нет ничего странного в том, что во время прочтения книги Чарли ассоциировался у меня с одним моим приятелем — хорошим и добрым... запойным алкоголиком.

Алкоголизм, на мой взгляд, уже давно необходимо включить в список психических отклонений, признать проблему и поставить её в число самых важных социальных проблем, особенно — в современной России. Когда мой приятель не пьёт, он запоем читает книги, саморазвивается, совершенствуется в своей сложной технической профессии, занимается семейными делами, ремонтом в квартире, иногда выбирается в походы и даже пишет рассказы. Но после окончания срока очередной кодировки он превращается в ограниченное, тупое, ленивое существо, главная цель в жизни которого — утром найти в себе силы против каждодневного похмелья, собраться на работу, кое-как дожить до вечера с тем, чтобы по пути домой купить в магазине несколько баллонов разливного пойла.

Читая книгу про Чарли Гордона, проникаясь его переживаниями, я отчётливо видел перед собой своего товарища — с той же чёрной тоской и животным страхом он живёт сейчас в преддверии окончания действия своей очередной инъекции, отчётливо понимая, что ждёт его через несколько месяцев. Находясь сейчас в здравом уме и твёрдой памяти, в светлом, приподнятом, творческом настроении, он тем не менее осознаёт весь беспросветный ужас надвигающейся тьмы, которая поглотит то хорошее, что в нём есть. И сделать что-либо мой приятель не может, потому что бывших алкоголиков не бывает. Как сказал ему один доктор, навсегда избавиться от проблемы нельзя, можно лишь на время заглушить пагубный порок.

Поэтому-то образ трогательного Чарли Гордона у меня прочно ассоциируется в моим товарищем, который тоже больши всево на свете очинь очинь хочит быть умным харошим и полноценным чиловеком.

Вполне может оказаться так, что это первый в истории литературы рассказ, где робот представлен более человечным, чем сам человек. Многие видят в рассказе психологический портрет матери, естественным образом ревнующей дочь к роботу, и этот момент, безусловно, имеет место, выписан этот аспект умело, однако, на мой взгляд, это в рассказе — не главное.

Главное, как я понимаю замысел автора, в ярком и категоричном противопоставлении милого и трогательного робота Робби матери главной героини. Миссис Вестон — очень уж занятая, предположительно, домохозяйка, у неё нет времени на воспитание дочери, нет времени на полноценную дружбу с дочерью, поэтому маленькую Глорию сдают на попечение металлической няньке. Много позже Сара Коннор скажет, что Терминатор — идеальный отец, что Терминатор никогда не напьётся, никогда не ударит Джона, эти её слова прочно войдут в культуру, однако первоисточник идеи следует искать в более ранних произведениях, таких как рассказ «Робби».

И в этой идее, на мой взгляд, и состоит суть данного рассказа: робот лучше человека настолько, что его, робота, можно назвать совершенством, которое вполне способно составлять конкуренцию самому человеку. Составлять конкуренцию настолько, чтобы в определённом смысле вытеснить человека вообще. Очень даже предсказуема ответная реакция человека, сопротивление в данном рассказе пока примеряет себе роль лишь на уровне профсоюзного движения. Но это — только начало.

Так кто же он такой на самом деле — робот Робби? Намеренно представленный Азимовым в облике бессловесного механизма — в том плане, что всё понимает, да сказать не может. А механизм ли? Ведь он же вздрагивает и роняет инструменты, заслышав восторженный крик девочки, нашедшей наконец своего друга.

Эмоциональная окраска рассказа рисует читателю образ доброго, старого, умного, послушного и преданного слуги, к которому хозяева относятся как к вещи, как к рабу, как к полезному в хозяйстве, но всё же бессловесному животному, что отслужило свой век, а посему отправлено на бойню.

Не побоявшись пафосности речи, скажу, что эта книга изменила моё мировоззрение. Уверен, что тот я-юноша, который впервые открыл эту книгу, и тот, что дочитал последние страницы — два разных человека. «451 по Фаренгейту» определил моё будущее, внёс неисправимые корректировки в мою личность.

Почему же именно книга? Почему именно литература, а не музыка, не живопись, не футбол?

Наверное, потому, что именно слово стало, до сих пор является и, вероятно, так и останется главным достижением человеческой цивилизации, той отличительной особенностью, что сделала человека человеком, когда наш пещерный предок вознамерился через рисунок-символ запечатлеть некую важную для себя единицу информации. Символ, который впоследствии стал иероглифом, а ещё чуть позже — буквой, что в наборе себе подобных содержит какое-либо понятие. Так возникла вторая сигнальная система, позволяющая разумному существу при помощи суммы абстрактных понятий делиться своими знаниями, опытом, чувствами.

Музыка отражает ритмику движений, действий, живопись и скульптура оперируют визуальными образами, поэтому по определению и наряду с другими видами искусства эти жанры ограничивают себя выбранными рамками. И лишь литература универсальна, лишь устное слово, увековеченное в письменной форме, способно вместить в себя полноценную, богатую и прочувствованную мысль.

И именно поэтому дядюшка Брэдбери выбирает эту аллегорию — книгу. И именно поэтому старина Рэй так трепетно, любовно, бережливо относится к книге. И учит юного читателя, как когда-то научил и меня.

Классическое произведение, растасканное на цитаты, осмысленное и переосмысленное во многих вариантах трактовок в такой степени, что прибавить что-либо не представляется возможным. Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что каждый в этой повести найдёт что-то своё: кто-то — политико-историческую сатиру, кого-то более привлечёт твёрдая научно-фантастическая составляющая или социально-психологические эволюции героев, а может быть, философские смыслы, бытовые подробности...

Перечитывая книгу сегодня, я поймал себя на том, что пытаюсь идти не спеша, крайне медленно, дабы найти и просмаковать какие-то моменты, на которые ранее не обращал внимания. А учитывая, что фильм Бортко уже давно выучен наизусть, при чтении перед внутренним взором представали, разумеется, именно киношные герои. К некоторому моему сожалению, какие-либо новые детали и нюансы обнаружить не удалось, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но вообще говоря, не такое это уж и большое разочарование, ибо само перечитывание принесло удовольствие.

Можно было бы добавить что-то о личных трактовках, о глубинном понимании замысла автора. Но — к чему? Эту книгу лучше просто читать, оставляя выводы и суждения при себе.

А чё на него смотреть-то? Ну, волшебство и волшебство. Чего зря людей из города гонять-то?

Примерно так рассуждает главный герой рассказа — простой фермер из американской глухомани. Столкнувшись с неведомым, он поначалу диву даётся, но, пораскинув мозгами, по-простому так смиряется и принимает как должное. Конечно же, ему проще, ведь раньше в деревнях жили и домовые, и лешие, и девки ходили купаться в ночь накануне Ивана Купалы — этакие вечера на хуторе в Енотовое долине.

Идиллия в глухой глухомани, прелесть простой уединённой жизни — об этом рассказ классика гуманистической фантастики. Через год после написания в такой же американской глубинке случатся знаменитые события с участием семейства Саттонов (https://fantlab.ru/blogarticle70243), но у Саймака, разумеется, всё куда как позитивнее — его пришельцы почти всегда дружелюбны, общение с ними сулит взаимовыгодное добрососедское сотрудничество.

На улице похолодало, душное суетливое лето позади, а нынче осень стучит в окошко, поэтому достаём из шкафа любимый клетчатый плед и читаем оптимистическую тёплую ламповую фантастику.

Во втором сборнике полного собрания художественных произведений Теда Чана (на сегодня это две книжки формата пакет-бук, но зато какие!!!) мне осталось прочитать ещё одну повесть («Тревожность...»), однако полный мозговынос, который я получил от «Омфала», позволяет предположить, что этот рассказ — самый лучший в активе автора на данный момент. Очень хочется, чтобы Тед Чан на этом не останавливался, искренне надеюсь, что всё ещё только начинается, но в то же время отдаю себе отчёт в том, что следующий сборник выйдет, наверное и к сожалению, не раньше, чем лет эдак через 8-10. Бывают, конечно, ещё неофициальные переводы...

Впрочем, я отвлёкся. Поживём — увидим.

Итак, что же мы видим в этом рассказе?

А видим мы как всегда мастерски смоделированный автором непротиворечивый, гармоничный мир, построенный на этот раз на допущении, что вселенная была сотворена Господом Богом. Имеются даже не вызывающие сомнений выкладки учёных с точной — до года — датировкой акта творения — 8 912 лет назад. Все научные данные неопровержимо свидетельствуют о том, так оно и было, и автор тут не скупится на доказательства, словно бы сам искренне во всё это верит.

Здорово, правда? Но и это ещё не всё! — с интонацией матёрого продавальщика из «Магазина на диване» зазывает Тед Чан и, в отличие от телепродавца, выдаёт-таки действительно реально стоящую вещь, а именно — научное открытие, которое переворачивает в описываемом мире всё с ног на голову. Нет, это вовсе не доказательство несостоятельности креационизма, как вы уже подумали, нет, всё тут намного сложнее, и дабы не спойлерить, продолжать не буду.

А заострю-ка я лучше внимание на одном аспекте, который меня заинтересовал, пожалуй, больше других. Речь идёт о научной теофилософии описанного мира.

Если я всё правильно понимаю, в нашем мире первичной наукой была философия, которая с ростом дифференциации научных знаний вынуждена была ветвиться на специфические дисциплины: биологию, физику, астрономию и т. д. В ту пору религия ещё занимала весомые позиции, поэтому главную скрипку в философии играла теология. Однако со временем картина мира принялась стремительно меняться в сторону научности: Ньютону ещё пришлось помучиться с теологическими изысканиями, а вот во времена Дарвина на кострах за это уже не жгли.

Вопрос, занимался ли Ньютон религией из-под палки, из соображений лояльности существующему строю или же по собственному, глубоко внутреннему и искреннему убеждению, в нашем мире является дискуссионным. Однако в мире «Омфала» он не вызвал бы сомнений. Ведь имея неопровержимые научные доказательства акта божественного творения, каждый учёный в этом мире занимается не только сугубо специфическими научными изысканиями, но и должен все эти изыскания, а особенно — их результаты, как-то увязывать с теологической картиной природы. Главная героиня рассказа формулирует суть такого подхода в двух ключевых принципах: кроме привычного нам вопроса «как это устроено?», она в обязательном порядке ставит перед собой вопрос «почему это устроено именно так?» Какова роль данного процесса или явления в божественном замысле?

«Тяготение» — сказал бы Ньютон, «эволюция» — сказал бы Дарвин, «относительность» — сказал бы Эйнштейн. Но в мире «Омфала» этого мало. К любому понятию вроде тяготения, эволюции и относительности главная героиня рассказа должна добавить ответ на вопрос «в чём смысл?» — императив мира, в котором естествознание является частью научной теологии.

Грандиозный производственный научно-фантастический роман, который я бы поместил в топ-10 НФ всех времён и народов. Сам Кларк, кстати, называл его своим лучшим произведением. Даже странно, что так мало отзывов.

Немного необычным для Кларка мне показалось наличие нескольких центральных идей. Привык более к тому, что сэр Артур в качестве главной темы выбирает одну идею, остальные же присутствуют лишь как второстепенные, не особо значимые детали. Здесь же, кроме заявленной осевой идеи космического лифта, весьма ощутимое влияние имеют и другие темы.

Во-первых, это историческая, религиозная и историко-религиозная составляющие. Да, именно так — в трёх разрезах. Особое впечатление на меня произвела трагическая притча о тиране Калидасе и несчастном персидском художнике. Не менее поучительна история о буддийских монахах и их догматичном следовании канонам.

Во-вторых, тема первого Контакта, решённая Кларком в весьма оригинальном и прелюбопытном ключе. И здесь, кстати, опять же, немалое значение имеет религиозная тема, ведь космическая сравнительная теология — это один из самых интересных, дискуссионных и, я бы даже сказал, опасных мотивов в научной фантастике. Путь, на котором запросто можно свернуть себе шею, но, как мы знаем, доблестный рыцарь сэр Артур ходить по этой дорожке не боялся.

И наконец, в-третьих. Тема, которая меньше всего прописана в явном виде по ходу повествования и лишь пунктирной линией — в эпилоге (он же — глава 58). Но это, возможно, самое главное, связующее звено, объединяющая все нити, мотивационная составляющая событий книги, помыслов героев. Я бы сформулировал эту идею примерно так: будущее человечества, расширение его жизненного пространства и, соответственно, пояса обитаемости Солнечной системы с маячащей где-то у горизонта межзвёздной перспективой.

Красиво ведь: решение конкретной, сугубо практической, инженерной задачи открывает нам путь в Бесконечность...

Эх, какая классная, задушевная повесть!

С одной стороны, как будто сам сходил на матч — есть здесь спортивная интрига, соревновательный накал. С другой же стороны — и это понравилось даже больше — лирический герой. Он — лысеющий мужчина за сорок, конторский служащий с животом и одышкой, которого угораздило попасть в профессиональную баскетбольную команду. Как нелепо он выглядит в тренировочных трусах или на речке — среди молодых ребят-атлетов и фигуристых, подтянутых, длинноногих девчонок.

В этой небольшой повести затрагиваются сразу несколько нравственных и лирических тем, а фантдопущение в виде чудодейственного лекарственного препарата строго функционально, это — лишь средство для раскрытия заготовленных автором идей. Средство, которое помогает нашему герою справиться... с кризисом среднего возраста. Да, пожалуй, что так: лирический герой, который смог.

Ну, а кроме того, это просто очень хорошее и доброе произведение из безоблачных, спокойных 70-х.

Роман, безусловно, более совершенный, чем первая часть приключений О. Бендера: здесь и больше психологии, лирики, герои намного живее, местами книга оборачивается драмой.

Остап уже не кажется пустым пройдохой, а, несмотря на явную иронию авторов, предстаёт перед читателем истинным идейным борцом за денежные знаки. Ближе к концу книги читатель перестаёт сомневаться в том, что вожделенный миллион для великого комбинатора — это всё же не самоцель, а идеал, по достижении которого Остап теряет смысл жизни. Как мне кажется, стычка на румынском берегу, в ходе которой он потерял все свои приобретения, стала для Остапа избавлением, он спихнул на пограничников тягостную ношу, стал снова нищим и таким образом вновь обрёл цель.

Жизнь — борьба. Но в этом и состоит её главная прелесть и ценность.

А я, кстати, тоже всегда считал, что Саймак допустил несуразный ляп в этом романе — ведь его соблюдающие все юридические нормы инопланетяне грубейшим образом нарушают законы о мошенничестве и вовсю штампуют фальшивые деньги.

Однако, читая роман сегодня, внимательно приглядывался к положениям о законности действий кегельных шаров и обнаружил, что утверждения эти исходят исключительно от самих шаров. Ни Пёс, ни главный герой Паркер нигде не называют инопланетно-экономических агрессоров законопослушными. Более того, Пёс-конкурент говорит, что шары коварны и лживы. Следовательно, логического противоречия здесь нет: пришельцы-шары называют свои действия правомерными, быть может, даже искренне считают, что соблюдают земные юридические законы, однако лгут, поскольку занимаются мошенничеством, к тому же — совершают убийства как минимум двоих человек.

Вот здесь можно заметить ещё, что вполне может быть так, что шары заблуждаются относительно своих действий, может быть, в их понимании нет таких категорий, как мошенничество и фальшивые денежные знаки, поэтому они и трактуют эти действия в ошибочном смысле. То же может касаться и убийства — если допустить, что сами они, например, бессмертны, то понятия убийства для них не существует, а следовательно, они не понимают значения соответствующей статьи УК.

В этом, на мой взгляд, и состоит один из смыслов романа, поэтому он и называется «Почти как люди». Почти, но всё же не люди. Соответственно, и логика, и этика, и понятия у шаров другие, не людские, не земные.

Технически у Саймака, как и обычно, впрочем, не всё так гладко: капкан, машина-ловушка — всё это не совсем строго-научно. В книгах Лема, например, Кларка или того же Уоттса такие моменты выглядели бы сущей чепухой — натяжкой или ляпом. Однако мы читаем Саймака, и этим всё сказано. Садясь за произведения мастера гуманистической фантастики, не стоит ждать железобетонной НФ, нет. Саймака мы любим совсем за другое: за оптимизм, за жизнеутверждение, за человечность, за веру в будущее. Проза у Саймака социальная, психологическая, лирическая. Уютная и пасторальная, да? Хотя в данном романе действие и происходит в шумном мегаполисе, а главный герой — юркий и пронырливый журналист, а не привычный для произведений Саймака простоватый провинциал-неудачник. Что, впрочем, нисколько не лишает его симпатий со стороны читателя.

Классический рассказ из школьной программы — тот самый, в котором девятилетний мальчишка пишет письмо на деревню дедушке. Сюжет всем известен, комментировать тут как будто и нечего.

Однако всё чаще в последнее время мелькают мнения вида «в святой царской России всё было хорошо, но потом пришли злые большевики и всё испортили». Придерживающимся подобной точки зрения я рекомендовал бы внимательно ознакомиться с этим рассказом, проанализировать его, а ещё лучше — распечатать на бумаге и повесить над рабочим столом в напоминание. Ибо, как мне кажется, многие из участников событий 1917-го года имели такое вот детство — именно такое, как описано в этом рассказе. Поэтому любить существующий на тот момент потомственно-олигархический строй им было не за что.

Думается мне, что если бы некоторые особо одарённые личности из современности потрудились припомнить школьную программу, то не выходили бы на шествие Бессмертного полка с иконами Николая №2.

Роскошный роман. Когда писатель пишет книгу о писателе, получается, как правило, интересно. А тут у нас книга сразу о двух писателях! И каждый из них — главный герой своей линии. А авторы — Стругацкие! Что ещё можно желать любителю великолепной прозы?

Роман-итог, роман-финальная черта, которую два классика отечественной фантастики подводят под своим творчеством. Да нет, классики — да, но не отечественной фантастики, а, безусловно, мировой литературы.

В комментариях многие высказываются о том, что две линии произведения — линия Сорокина и линия Банева — не имеют точек соприкосновения и связаны между собой искусственно, механически. Ну, не знаю, по мне так всё вполне очевидно, логично и не вызывает недоумения. На мой взгляд, Банев — это альтер эго Сорокина, Сорокин в молодости, задорный, шумный и энергичный. И мы в сегодняшнем Сорокине видим отголоски его былого живого нрава. А с воспоминаниями, как мне кажется, Сорокин явно скромничает, избегает дискредитировать себя в глазах читателя. Мол, посмотрите, какой я старый, какой я дряхлый, какой я законопослушный и кроткий. Но мы-то знаем, мы-то умеем читать между строк. Опытный читатель, хитро прищурив глазки и со значением погрозив пальчиком, сразу скажет: нет, уважаемый Феликс Александрович, не сходятся у вас концы с концами, не такой уж вы белый и пушистый, не такой уж вы дряхлый конформист, нет-нет, не надо нам тут строить из себя душечку, а расскажите-ка лучше, что за скандал там у вас разыгрался, когда вам срочно пришлось уматывать на Камчатку? А, Феликс Александрович?

Да уж, чего и говорить! С таким бы собеседником, да за графинчиком коньяку... Как здорово у него там всё это описано! Да простит меня немногочисленный читатель сего отзыва, но всё же не могу удержаться: вкусный роман! Сам не люблю таких неточных и модерновых определений, но тут вот самое то — очень вкусное произведение, сочное, с перчиком, а ещё — свежее, насыщенное, с пылу с жару! Не собачатина, кстати, какая-нибудь, а самая настоящая благородная баранина! Ну, или говядина, или свинина — тут уж кому что больше нравится.

Возвращаясь к альтер эго, скажу, вероятно, удивительную для многих вещь: линия Сорокина мне всегда нравилась больше, чем главы о Баневе. Даже в юношестве, хотя, казалось бы, как пятнадцатилетнему сопляку может нравиться брюзжание и кряхтение уставшего от жизни и писательства старпера? Объяснить это сложно, но может быть так, что предпочтение это, близость эта была связана с тем, что всё равно постоянно отдаёшь себе отчёт в том, что это Сорокин придумал Банева, что Сорокин им повелевает, что поведение и мотивация Банева — это отражение Сорокинской бурной молодости, возведённое в степень фантастического. А следовательно, Сорокин по определению всё это уже прошёл, что смотрит на Банева с этакой усмешечкой, как на сынишку-сорванца, пусть даже — с умилением смотрит, с любовью, надо полагать, но всё же Сорокин читателю подаёт всю повесть «Гадкие лебеди» в качестве истории, которую выдумал сам, в качестве воплощения идеи своей, в качестве иллюстрации к размышлениям своим. Ну, и получается так, что Банев при всей своей привлекательности и залихватской взбалмошности — это порождение полёта фантазии Сорокина, а потому проникаешься к автору доверием, проникаешься, безусловно, симпатией. И уважением: наш человек, из писателей, выдумщик и остяк. Старый хрыч, но ведь ещё торт!

Вообще, Банев — это не лебединая песня (хе-хе, как-то перекликается с названием, а ещё — с фамилией) Сорокина. Не последний порыв безвозвратно ушедшей молодости. Нет здесь и тоски, нет жалости по утраченному и неисполненному. Нет, для Сорокина кризис среднего возраста — уже тоже пройденный этап. Горевать не о чем, в общем-то, повесть о Баневе для него — это вполне себе вольная и не вымученная фантазия на тему, быть может, книга мемуаров, которые он пишет без сожаления и не навзрыд. Как мне кажется, он вполне доволен текущим положением дел, не противится своей усталости, а на самом деле — приобретённой умудрённости, не тяготится своей неспешности, а на самом деле — богатым опытом.

А если учесть автобиографичность романа, то нетрудно представить себе, что устами Сорокина говорят с читателем сами Стругацкие, в его лукавом и мудром взгляде мы видим взоры самих АБС.

Роскошная книга — эволюция мысли в производной от производной: Стругацкие пишут о Сорокине, который пишет о Баневе, который пишет о неком титулярном советнике Б.

Есть ещё совсем свежая экранизация, адаптированная под современность, действие происходит в марте 2020 года. Собственно, посмотрев по совету эту получасовую короткометражку, я и прочитал сам рассказ. Фильм называется «Временная связь», главный герой — бизнесмен, только что открывший ресторан, он ездит на джипе и звонит с сотового телефона. Причём, фильм получился очень даже хороший, пронзительный и эмоциональный. Тот редкий случай, когда современная экранизация вышла лучше, чем старая версия. Это, конечно, исключение, но хоть что-то хорошее в российском кинематографе. Всем настоятельно рекомендую!

Вероятно, фильм меня даже больше впечатлил, чем сам рассказ, что тоже является исключением и при этом нисколько не умоляет достоинств литературного произведения.

Да, сюжет довольно прост, вполне вероятно, что было создано множество произведений с подобным сюжетом, но главное тут — эмоциональная составляющая, морально-этический посыл, который вложил в рассказ уважаемый автор и смог уловить, интерпретировать и передать зрителю начинающий режиссёр.

Связь времён и их различие. Замороженная курица в холодильнике сегодня — это обыденный факт, но как удивляется девочка из военной Москвы наличию и того и другого! Мы со своими фитнесами, интернетами и высосанными из пальца проблемами и подросток из города, находящегося под налётами фашистской авиации, подросток, замерзающий в обесточенном доме, подросток, которому для выживания нужен лишь хлеб... И мы — сытые, разжиревшие настолько, что готовы платить деньги инструктору, чтобы тот посоветовал, как этот жир из нас вытрясти. Мы, заказывающие на алиэкспрессах беспроводные безделушки. Без конца ноющие, что нам, мол, надоело сидеть дома, что на улицу можно выйти только с собакой, что — ужас! — нам не дают пожарить шашлыки в парке...

Сравнивая эти два мира, понимаешь, что карантин, в котором мы оказались этой весной, — это вовсе не самое страшное, что может произойти.

Великолепный рассказ, можно сказать — идеальный. Чем-то схож с Брэдбери или Саймаком, однако на самом деле — совершенно самобытен. У Саймака, кстати, всё закончилось бы хорошо, а вот Брэдбери... Впрочем, чего уж тут гадать. Моё первое знакомство с Финнеем — и вероятно, очень удачное.

Если ты во что-то веришь или на что-то искренне надеешься, не оглядывайся. Не оглядывайся на горящий мост, особенно если ты сам же его и поджёг.

Герой прописан идеально — достаточно и без излишеств. Обстановка безысходности передана во всей своей серости и дождливости. Тоска, владеющая героем, его бесконечные попытки обрести так и не испробованный, но вожделенный рай — сполна передаётся читателю.

Отличный рассказ! Однако не стоит читать, если у вас плохое настроение — станет ещё хуже.

Великолепнейшая книга, которая по своей научно-популярной составляющей вполне конкурирует со специализированными изданиями. Но в то же время талант Азимова превратил роман в увлекательнейшее произведение, в котором приключения и острый сюжет, конечно же, не главное, а главное здесь — это моделирование взаимодействия двух параллельных вселенных, физические законы в которых очень сильно различаются. Кроме того, Азимов удачнейшим образом спрогнозировал социальные и психологические последствия открытия века — открытия, изменившего мир людей до неузнаваемости. Нельзя не отметить также и живую, крайне достоверную и местами даже прозаическую картину будущей лунной колонии. Ну, и финал моих восторгов — это бытие обитателей параллельной вселенной, существ в большей степени энергетических, а их трёхполая биология, мастерски изображённая автором, — просто вне всяких похвал.

Одно сухое, краткое перечисление составляющих этой многоплановой книги заняло целый абзац. Что же говорить о самом процессе чтения? Прочитав роман, я многое мог бы написать, однако сейчас вот сижу и не знаю, за что бы взяться в первую очередь, — поистине непростая проблема выбора. Идеи, картины, мысли, развёрнутые в этом романе, вполне могут вылиться в целую монографию, это так.

Поэтому лучше-ка я просто и кратко резюмирую: великолепная научная фантастика от мастера, меньше тут и не скажешь.

Монументальная книга. Холодный философский взгляд на неизбежность происходящего, который читатель не раз ещё встретит в произведениях сэра Артура Кларка. Грандиознейшие декорации, которые впоследствии многократно будут использованы в голливудских блокбастерах. Отличное от общепринятого и привычного восприятие времени как прямолинейного потока, которое позже будет переосмыслено и блестяще развито в повести Теда Чана «История твоей жизни». И так далее, и прочее...

Интересное наблюдение: обычно, когда начинаешь отзыв подобными оценками, в конце невольно приходишь к выводу о том, что обсуждаемое произведение явилось предтечей множества мотивов, которые были развиты в более поздних книгах. Соответственно, само обсуждаемое произведение как бы не до конца тему раскрывает, признаёшь, что оно лишь дало направление, наметило ход течения мысли, но всё же не стало полноценным само по себе. С романом «Конец детства» подобное не случилось: сама по себе книга вполне законченна и совершенна, мысль понятна и не нуждается в дополнениях. Созданные впоследствии произведения — это уже другие произведения, их авторы, должно быть, лишь черпали вдохновение у классика, перерабатывали идеи, воплощая их во что-то другое, новое. Поэтому можно сказать, что Кларк в этом произведении тему открыл и сам же её закрыл: точка, конец, занавес. Честь и хвала тому, кто смог после высказать особое мнение.

Книга мрачна. Начало, обещающее манну небесную от всемогущих и гуманистически настроенных Сверхправителей. Середина, в которой становится понятно, что не всё так просто, не такие уж они и волшебники в голубом вертолёте, а есть у них какие-то свои планы на нашу планету и её обитателей. И совсем уж вызывающая мурашки по коже концовка, где истина предстаёт перед читателем во всей своей, я бы даже сказал, жестокости, заставляющей трепетать перед лицом Вечности, Времени, Сверхразума. Ощущаешь себя тварью дрожащей, никакого права не имеющей на просторах Мироздания, на службе которому даже Сверхправители — всего лишь администраторы, всемогущие, магически-технологичные, но только лишь исполнители, не имеющие представления о всей грандиозности плана. Это вот сильно, это впечатляет. Это ужасает.

Нет, здесь нет кровожадного замысла, здесь нет намеренной бесчеловечности, здесь нет космической несправедливости. Здесь ты один на один с некой силой, которая по всем признакам претендует на звание фундаментальной силы Природы. У неё свои цели, а человечество и всяким там посредники — это средства, это материал. И это парализует, это вводит в оцепенение — кто мы перед ними? Где мы и что они?

Да блин, вот хоть убей, но объяснение логики некоторых лаборантов для меня, похоже, так и останется задачей неразрешимой. Парадоксальное поведение — вот другого тут не скажешь — неразрешимый парадокс, подобный тому, с которым столкнулась главная героиня этого рассказа.

Прочитав «Деление на ноль» и не поняв некоторых математических выкладок, я, как честный человек, полез за разъяснениям в отзывы. Сказались моя слабоватая подготовка в области точных наук, а также, как выяснилось из тех же отзывов, перевод, грешащий неточностями.

Однако больше меня удивило и даже поразило то, что каждый второй лаборант, вооружившись своими якобы знаниями, посчитал своим долгом высказать своё «фи» в адрес автора о том, что, мол, такой-сякой автор плохо знает математику и не разобрался в теоремах Гёделя. А в следующем своём отзыве этот самый каждый второй лаборант принялся нахваливать очередной супершедевр из области попаданческой, так сказать, фантастики. Надо полагать, что неполнота, разумеется, у Гёделя и Теда Чана, а вот у попаданцев, понятное дело, всё чётко, продумано, логически непротиворечиво. Вы серьёзно?

Думается мне, что математика считается царицей наук в том числе и потому, что наука эта настолько изысканная и кабинетная, что вправе называться (почти?) абстрактной. А потому — очень сложно отражаемой в прочих искусствах, а уж тем более — в литературе. Научной фантастики, основанной на фантдопущениях из области естественных наук, — много. По вполне понятным причинам в фантастике большинство авторов предпочитают допущения из биологии, физики, астрономии. А вот кто-нибудь из уважаемых лаборантов может так запросто, навскидку назвать с десяток произведений, сюжет которых выстроен на фантдопущении из области математики? Лично мне при таком вопросе кроме «Математика и чёрта» в голову почему-то больше ничего не приходит.

Уже за один этот факт данному рассказу, на мой взгляд, стоит выставить баллов 8. Моя же оценка обусловлена ещё и тем фактором, что Тед Чан не только взялся за тему сложную и, как выяснилось из отзывов, неблагодарную, но и реализовал эту тему на более чем достойном уровне. Даже если не учитывать дотошно точное, математически выверенное построение рассказа с оригинальной и абсолютно оправданной нумерацией глав, то у данного произведения, как мне показалось, достаточно и других плюсов. Очень ярко и точно передана личная драма главной героини-профессорши, похоронившей своими исследованиями любимую науку, которой посвятила всю жизнь. Не менее драматично изображён и её муж с его искренними и безуспешными попытками поддержать супругу. А финальное лирическое противоречие, выстроенное по всем канонам математической логики, выглядит убедительно и вызывает у читателя так не хватающее герою сопереживание.

Однако попаданческая, с позволения сказать, литература, насколько я понял, куда как качественнее и реалистичнее. Предлагаемые в её рамках допущения, надо полагать, натяжками не грешат, а герои выписаны так, что Чехов и Достоевский уже давно завистью истекли.

О вкусах, конечно, не спорят, однако, как мне кажется, умением отличать серьёзную продуманную литературу от очередной кустарной поделки-однодневки начитанный лаборант всё же должен обладать.

PS. Хотелось многое написать по существу, о сути самого произведения, однако обида за недостойно поруганный рассказ выдающегося автора как-то плавно переросла в бурю праведного сарказма, который высосал все силы из благодарного и восторженного читателя.

Неимоверно сложно писать о книге, которую с одной стороны зачитал до дыр, а с другой, кажется, так и не понял до конца. Трудно составлять отзыв на книгу, которую где-то глубоко интуитивно считаешь самым главным творением Стругацких и в то же время признаёшь чрезвычайно сложной и спорной.

Вероятно, эта самая затёртость до дыр и мешает. Знание почти наизусть ключевых сцен, фраз и размышлений, подспудно внутреннее восприятие книги в качестве фрагментарного калейдоскопа любимых отрывков и цитат не позволяют относиться к «Граду» как к чему-то целостному. И это печально, но ничего уж тут не поделаешь — Эксперимент есть Эксперимент. Перечитывая книгу в этот раз, думал, что смогу абстрагироваться от впечатлений прошлого, от оставшихся ещё с юности ощущений, но — нет, не получилось. К сожалению? Да как сказать...

Если не брать во внимание мощный философский смысл, отмести социально-психологическую трагедию с легко угадываемым и так любимым критиками сатирическим подтекстом, не касаться символизма, то можно вполне свободно говорить о двух самых главных составляющих книги, не рискуя угодить в дебри высоких наслоений и ударить в грязь лицом перед высокими знатоками.

Первая составляющая — социальная. Нет, нет, я не оговорился и не противоречу написанному в предыдущем абзаце. Я имею в виду социальное как категорию, как нечто очень общее. А вовсе не то, о чём вы подумали, и вовсе не то, что любят раскладывать по полочкам критики режима — причём, как тогдашнего режима, так и нынешнего. В книге мы видим обобщённую историю развития любого общества, универсальную модель развития любого социума. Так и хочется сказать — абстрактную, но в данном случае это совсем не так. Нет, далеко не абстрактную, а очень даже конкретизированную, вобравшую в себя множество мельчайших подробностей из мирового опыта. Сборную солянку, если хотите, но локализованную здесь и сейчас, экстрагированную, концентрированную — ибо только такие слова можно применить по отношению к описанию всемирной истории, которую авторы умудрились уместить в 400 страниц.

Общество, рождённое в инфернальной, уходящей в глубины веков бытности, через кабацкую грязь предыдущей, давно изжившей себя и давно устаревшей социальной формации осознавшее себя чем-то большим. Выращенное на зловонном субстрате прекрасное и тонкое древо расцветает, поддерживаемое руками деятелей из прошлого. Да, испачканными в грязи и крови руками, да, людей, запятнавших себя, но ведь и человек рождается в муках и крови. Ничего не поделаешь — жизнь есть жизнь, а Эксперимент есть Эксперимент.

И вот, когда будущее настало, трагические ошибки — в прошлом, в общем-то, выздоровевшее и сделавшееся устойчивым общество принимается мечтать. Ему не сидится на месте, взор устремляется в будущее. Когда все цели достигнуты, необходима сверхцель. Выбраться из колыбели, вырваться из условностей данности. Путешествие на Север здесь можно воспринимать как аллегорию Космоса.

Но человек не может жить в отдельности от социума. Человек в себе — это абстракция, не более чем мысленный эксперимент. И в этом — вторая составляющая книги. Вместе с обществом, через тернии к звёздам, через окольные глухие дороги пробираются главные герои романа к своей сверхцели. Через розоватый и глуповатый юношеский задор, через ощущение «почти как взрослые», но и через испытания взрослостью — через первое предательство, через первое разочарование. Через предательство другого человека и через предательство идеи. Через успокоение и усталость, через выслуженный достаток и сытость, через перешагивание через себя и через собственные принципы, через переоценку ценностей. Вся наша жизнь — это поиск себя, это изменение себя, это работа над собой, хочется, чтобы это было эволюцией, но зачастую это и регресс.

Такова моя оценка этой книги. Старался держаться в рамках и не выходить в пространство спорных теорий и субъективных трактовок. Книги Стругацких, как известно, многогранны, многослойны, при каждом прочтении можно обнаружить что-то новое. И «Град обреченный», как произведение самое главное и самое сложное, соответствует данному определению на все сто.

Если отбросить условности и принять, что «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажёры» и «Хищные вещи века» всё же представляют в совокупности единый Предполуденный цикл, то «Хищные вещи» явно становятся особняком. В первых трёх доминирующей темой является космос, можно сказать, что это гимн человеку-первооткрывателю, человеку, поднявшему взор к небесам, методом проб и ошибок осваивающему Солнечную систему, то здесь читатель вместе с главным героем Иваном Жилиным, так сказать, спускается на грешную землю. И «грешная земля» здесь явно уместный эпитет. Впервые тема мещанства (одна из центральных тем в творчестве АБС в целом) затронута и довольно широко развёрнута в «Стажёрах», однако там не было такого упора на вещизм, развлекаловки от безделья и бунты сытых. ХВВ же задаёт целый манифест (не побоюсь этого слова).

Если «Стажёров» можно отнести к переходному периоду, к поиску того главного, что станет для авторов путеводной звездой на долгие годы, то «Хищные вещи» — это, на мой взгляд, первое полноценно программное произведение АБС, начало «взрослых Стругацких».

В отзывах часто указывают на некоторую несуразность, нелогичность того факта, что бывшего космонавта Жилина ставят во главе чисто земного расследования — дознания в рамках деятельности планетарного Совета Безопасности. Признаться, я до недавнего времени тоже так считал. То есть, прочитав в юности повести по отдельности, не особо заострил на этом внимание, впоследствии же пришло ощущение некой натяжки, будто бы авторы «впихнули» Жилина в ХВВ ради соблюдения преемственности произведений внутри цикла. Однако сейчас, прочитав все четыре повести залпом в течение недели, я вдруг понял, что никакой нестыковки тут нет: на самом деле земные дела и работа на благо общества — это и есть изначальное призвание Жилина. Об этом прямым текстом сказано в нескольких фрагментах «Стажёров». Там же мы видим получение им навыков работы силовиком и безопасником. То есть, думается мне, что выбор космической стези для него было ошибкой незрелой молодости, попал он на «Тахмасиб» вовсе не повелению души, а по распределению. Чуть позже ошибку он эту осознал и «списался на Землю», где занялся тем, что было ему ближе. Благо, «космический опыт» — неплохая позиция в резюме соискателя на должность в Совете Безопасности.

Всеобщий достаток — цель или средство? — так ставят вопрос авторы в «Хищных вещах». И если АБС отвечают на вопрос однозначно, то в рамках современной парадигмы общественного развития проблема так и остаётся дискуссионной, а в последнее время общество потребления самим своим наименованием и вовсе склоняет стрелку в противоположную сторону. Накормить всех, а зачем? Остановиться на достигнутом, представив это целью, раем на земле, или идти к чему-то большему, подразумевая удовлетворение материальных потребностей лишь минимальным базисом для достижения гораздо большего и высшего? Не будем обращаться к текущему положению вещей — и без того всё понятно.

Мне всегда режет слух, когда говорят о пророчестве авторов литературных и иных произведений. Кстати, правильнее будет называть это прогнозом, но не в этом суть. У меня всегда возникает вопрос: а что же ценного было в этом предвидении? Какая практическая значимость в том или ином прогнозе, тем более что обычно к этому прибавляют что-то вроде «пророчество, которое так никто и не воспринял всерьёз». Однако сегодня, дочитав «Хищные вещи», освежив в памяти полузабытые постулаты, я вдруг поймал себя на одном интересном ощущении. Впервые прочитал эту книгу в юности, в период морального становления, впоследствии конкретику, разумеется, подзабыл. Но сейчас отчётливо осознаю, что именно эта книга преподала мне первый урок некоторых жизненных премудростей. Пренебрежение к мещанству, непринятие вещизма мне привила именно эта книга, хотя я и не отдавал себе в этом отчёта в последующие годы.

Тревожная концовка Предполуденного цикла. Утро Мира Полудня выдалось переменчивым. Мы видим, что тучи в то утро сгустились серым и свинцовым. Однако помним, что это — временная непогода. Совсем скоро грядёт солнечный Полдень, который окрасит всё вокруг в жизнерадостные и яркие тона.

Один из самых лучших, человечных рассказов. И фантастические элементы, явно поданные и сюжетообразующие, призваны здесь лишь для того, чтобы оттенить идею автора. Нет, правильнее будет — выразить её как можно ярче, взглянуть под другим, неожиданным углом. Под острым углом посмотреть на проблему. На вопрос, который на самом деле вечен, близок любому человеку, знаком с самых пелёнок — и эта формулировка тут не для красного словца, в прямом смысле слова — о любви, о чувствах к собственному ребёнку.

Думаю, что рассказ настолько известен, что спойлером прикрывать сюжетные ходы особой нужды нет. У молодой жизнерадостной пары рождается первенец, который... хм, не совсем обычен. Он физически развит, нормален в плане умственных способностей. Однако он родился не в нашем 3,5-мерном пространстве, а в каком-то другом. Наверное, точнее будет сказать, что из нашего мира видна только его проекция. Как, например, двухмерные существа видят лишь плоскую проекцию трёхмерного тела. И что делать родителям, если с таким ребёнком даже на улице не погуляешь — соседи в ужасе шарахаются от непонятной, пугающей фигуры в форме пирамидки.

Знаток человеческих душ, добрый сказочник Рэй Брэдбери разворачивает перед читателем картину эволюции чувств родителей, их окружения, учёных, повинных в медико-физической неудаче. От шока до оцепенения, от отторжения до смирения, от омерзения до принятия, от уничижения до любви.

И как решительно, самоотверженно поступают родители в конце рассказа! И в то же время — трогательно, именно — трогает за душу. Наверное, даже совершенно сухого сухаря. Что ни говори, а чувства между родителями и их детьми — самое сильно из того, что создала природа.

Между прочим, так оно и будет. Сознание хоть и определяет бытие, но гораздо чаще и сильнее бытие определяет сознание — факт!

Население Южной Америки — уже давно не испанцы и имеют не так много общего с коренными индейцами, хотя является потомками и тех и других. Ассимиляция с местным ландшафтом и адаптация под условия существования — движущие факторы рождения новых рас, да и вообще — биологических видов в целом.

А Брэдбери как всегда изящен. Рассказ, несмотря на многочисленный и намеренные отличия от строго научных оценок, — жемчужина мировой фантастики. Понятно, что третий рог у коровы вряд ли вырастит, а ветер не принесёт понимания мёртвого языка марсиан, но ведь Автор сознательно идёт на эти допущения. Я бы даже сказал, что это поэтика, метафора или гипербола, если не сказать — гротеск. Рассказ художественный, и образность в нём более чем убедительна.

Потрясающий рассказ. Признаться, не ожидал я такой проницательности от Боба Шоу — читал у него до этого пару-тройку рассказов, казалось, обычный НФ-писатель. Вдвойне был удивлён и даже тронут этой новеллой. Чувственно, трагично, но без слезливости, без излишеств. Герои прописаны глубоко — настолько, насколько позволяет объём малой формы. Поражает — всего десять страниц, а характер отношений супругов и трагедия фермера полностью раскрыты.

Да, кто-то скажет, что идея не нова, тот же Ефремов ещё в 45-м писал о «природной фотографии», и даже названия произведений похожи. Но тут медленное стекло — лишь вспомогательный предмет, фантастическая составляющая, фон, на котором развивается основная мысль. Мысль светлая и вечная — ценность семейного счастья.

Что имеем — не храним, а потерявши — плачем...

Образность Брэдбери меня всегда поражала. Гигантский консервный нож, взрезающий бок ракете... Великий сказочник уходящей эпохи показал, что научная фантастика — это не какое-то там ответвление беллетристики, а серьёзнейший жанр Литературы. И пусть научность не всегда на высоте, зато космонавты у Брэдбери — не угрюмые прожжённые волки и не восторженные романтики-первооткрыватели, а люди, самые обычные люди со своими тараканами и заморочками.

Герои этого небольшого по объёму рассказа, разлетаясь в разные стороны космического пространства, не имея практически никаких шансов на спасение, от ужаса происходящего сначала костерят друг друга, исполненные желанием напоследок как следует поддеть ненавистного коллегу, но потом, осознав, что их слова — возможно, последнее, что от них услышат, стыдятся сказанному. Очень по-человечески и берёт за душу.

Загадай желание, — говорит мама сыну, когда они видят падающую звезду. — Быстрее загадай желание.

Первое, что бросилось в глаза в начале чтения повести — это многочисленные детали, которые впоследствии Булгаков позаимствовал для знаменитейшего «Мастера и Маргариты». Сцена первой встречи главного героя с Меф. Ис. Тоффелем — так вообще один в один сцена утреннего визита Воланда к Лиходееву. Вообще, демонический Тоффель чертовски напоминает незабвенного Коровьева. Наезжающий на человека трамвай в финале...

В общем, даже исследователи творчества Михаила Афанасьевича признают, что писатель вдохновлялся «Звездой Соломона» при написании своего самого главного романа. И следует заметить, что есть чем вдохновляться. Очень многозначительная и далеко не простая вещь, глубокая вещь. Так ведь сразу и не определишь, где автор иронизирует, а где разговор на чистоту. Временами кажется, что это такая своеобразная насмешка в адрес «Фауста», а временами уверен, что Александр Иванович пишет magnum opus.

Однозначно — читать. Понравится и любителям классической литературы, и почитателям магического реализма, и приверженцам серьёзных философских книжек, и предпочитающим приключенческую фэнтези.

Как и всегда после прочтения потрясшей меня книги, написать толковый и подробный отзыв не получится, даже и стараться нечего. В романе столько тем, аспектов и идей, что охватить их в целом — невозможно, а остановиться на чём-то отдельном — глаза разбегаются.

Учитывая тот факт, что многие из лаборантов признают «Задачу трёх тел» не самой сильной книгой цикла «Воспоминания о прошлом Земли», сдаётся мне, что Лю Цысинь в моём личном рейтинге любимых авторов в ближайшее время и надолго займёт одну из высших ступеней. Пока же могу определённо констатировать лишь одно: знакомство с автором состоялось, и знакомство это оказалось очень приятным, если не сказать — потрясающим. Настолько ошеломляющим, что сегодня утром, ещё не дочитав до конца книгу, сорвался в магазин и прикупил первую часть цикла — роман «Шаровая молния», и уже чешутся руки её открыть.

Ну, ладно, это всё лирика. Если попытаться обобщить, то скажу, что «Задача трёх тел» — это масштабная, колоссальная, фундаментальная современная научная фантастика, отвечающая всем требованиям нашего высокотехнологичного и наукоёмкого времени. Автор не разменивается на такие вещи, как лирика героев, экономит страничное пространство на портретах и взаимоотношениях героев, ему интересно другое — как поведут себя люди и загадочные инопланетные существа перед лицом таких глобальных явлений, как непреодолимая стихия природы и угроза вторжения. Слишком велик масштаб событий, чтобы уделять внимание личности, личность теряется на эпическом полотне. Или это особенность восточной традиции вообще? Затрудняюсь сказать, ведь я практически не знаком с китайской литературой. Но мне подобный подход пришёлся по вкусу, поэтому эту условность я готов принять.

При всей своей гротескности и, как может кому-то показаться, надуманности, рассказ до жути злободневен и, по моему глубокому убеждению и сожалению, с каждым десятилетием будет только набирать всё больше актуальности.

С одной стороны, существует знаменитое выражение Жака Фреско: «Если технология не освобождает людей от рутины, чтобы они могли преследовать более высокие цели человечества, тогда весь технический прогресс бессмысленен.» Из чего следует, что если технология позволяет человеку избавиться от рутины, то такая технология есть благо и шаг вперёд. Человек изобрёл калькулятор — и он молодец, это классно. Здорово, что гигантские массивы информации сегодня обрабатывает компьютер, выдавая за пять минут результат, на достижение которого ещё лет сто назад требовался многолетний труд целой группы математиков.

С другой же стороны, человек — существо ленивое, причём прежде всего в областях, где необходим умственный труд. Стоит поручить рутинную статистическую работу компьютеру, как человек уже заваливается на диван и забывает, что это такое — умножать столбиком. И это — далеко не образное выражение. Где-то читал, что умение строить деревянные мосты без единого гвоздя — безвозвратно потерянное искусство, хотя двести лет назад мастеров этого дела было вполне достаточно.

И если деревянные мосты нам, вероятно, в ближайшее время не понадобятся, то утрата понимания фундаментальных законов науки и техники ведёт к технологической сингулярности, и не стоит радоваться этому модному термину, поскольку на бытовом уровне среднестатистического пользователя это не что иное как деградация.

Стремительный рывок в технологическое послезавтра и непонимание основы основ, узкая специализация и неуёмная энциклопедичность — две стороны одной медали, а истина, как всегда, где-то посередине.