Послевкусие от прочтения романа в сухом остатке — это пара вопросов. Если язык посредственный, тема-идея романа мелка и банальна, сюжет безыскусен, герои недостоверны, описываемый мир дырчат и мозаичен подобно щербатой кафельной общажной душевой; остроумныя находки, вроде магического задачника, неостроумны и избыточны, интрига сиречь развязка предсказуема во всех (аж двух) сюжетных нитях — так заради чего мне было мозолить глаза свои, чтобы, досадуя на собственную всеядность разразиться неизящной критикой? И что за устройство бесперебойной подачи воды питало авторское перо, превращая новеллу в полновесный роман? Повезло, что я начал знакомство с Дяченко с Рубежа и Медного короля, иначе этот роман стал бы первым и последним.

Да я Нового года не жду с таким нетерпением как выхода очередной книги мэтров. Может быть в контексте полного цикла «Ойкумена», если читать взахлеб от Борготты до Марка, эта книга смотрелась бы органичнее, а так... Если бы существовала дробь: единица смыслов на единицу текста — она получилась бы невелика. Тогда как в подавляющем большинстве их книг значение этой дроби временами вылетает за десятку.

Часы, когда я, обмирая от прямо-таки животного наслаждения перечитывал тот или иной абзац по нескольку раз, пережидая пока картины, явленные на внутренней стороне глаз подобно солнечным ожогам не поостынут, эти часы, растянутые на целую жизнь, останутся со мной как лучшие. Читать обязательно.

У читателя, особенно молодого, привыкшего к предложениям максимум из пяти слов («Подчеркните подлежащее одной чертой, сказуемое — двумя», — звучит у меня в ушах сахаристый голос моей «русички»), — у такого, повторяю, читателя, открывающего книгу Ольги Славникой, может сильно закружиться голова. Фраза, начавшись году в 1910-м под Петербургом, завершается в Берлине в середине 1930-х годов. Фраза держит на себе столько метафор и смыслов, точно грамматическая конструкция ее сделана из титана. «Зачем все это? — спросит балбес, которого от Славниковой затошнило. — Разве нельзя проще?» Извините, нельзя.

Есть разница между удовольствием и счастьем. Последнее не сводится к первому. Человек, чья жизнь полна удовольствий, может при этом барахтаться в темной мути и не видеть выхода — и не верить, что выход есть. С другой стороны, жизнь скудная, трудная может быть пронизана таким светом, что человек становится неуязвим. Никакие бытовые неудачи, никакое безденежье его не достают. Удовольствие конечно — счастье бесконечно.

Простая, развлекательная литература служит удовольствию. Литература подлинная дает человеку счастье. Она меняет систему ценностей: мир, пропущенный через призму художественного, радует больше, чем деньги, и, когда денег нет, остается с тобой. Подлинная литература защищает своего читателя от мерзостей жизни. Таковы книги Ольги Славниковой.

Конец цитаты, в которой я, хулиганским образом подставил «Славникова» заместо «Набоков». Кто не догадался — это, собственно Ольга Славникова «О Набокове». Вот что я имею сказать об этом романе, пусть и чужими словами. Давно, давно никто не вызывал у меня подобного трепета, такой силы и глубины душевного отклика. Пишу этот отзыв уже недели две, пишу и стираю. За это время прочитал все ее книги, до которых смог дотянуться. После их прочтения любая писанина в адрес автора выглядит тускло, не сказать кощунственно. Пытался описывать эмоции от прочтения, впадал в патетику и сентиментальность, стирал. Читать обязательно. Это — гениально.

Жду-недождусь перевода заключительной части. Прекрасный цикл, весьма и весьма недооцененный. Эпического масштаба события, проработанный мир, интересные герои. И прекрасный язык. Несмотря на очевидные параллели с нашей, земной историей и географией это настоящий мир Магии и Меча, в котором даже демиурга локального масштаба можно поймать за хвост. Даже обидно за писателя, которого знают в основном как автора Гаррета или Черного Отряда. Читать обязательно — вот он, настоящий Глен Кук, Мастер, со всем пылом нерастраченной молодости выдавший блистательный дебют!

Прекрасная метафора о зависимых читателях в самом что-ни-на-есть наркотическом смысле, на уровне биохимии и выработки эндорфинов. О тех кому Книга подушка, подружка, перекур и час-пик. Ближе чем может быть жена. Кто ложку не возьмет без книжки. И в то время как каждый прожитый год отнимет по удовольствию: где те прятки, тот велосипед, в каком краю рыбалка и грибалка, где дискотеки и дискографии? Но чтение — ЧТЕНИЕ по прежнему дарит первозданную радость. Да, вредно, да, настоящая жизнь за окном... Не знаю, не знаю, пойду приму Славникову перед сном и катал я ваше Солнце!

Ко всем нижеперечисленным достоинствам роман на удивление кинематографичен. И по форме и по содержанию это готовый киносценарий. Сплошное действие, никаких рефлексий и саморефлексий, всяких там ...Штирлиц подумал, ... и тут он понял... Динамичный сюжет, крепкий, не оставляющий разочарований и недосказанностей финал. Яркие, предельно живые диалоги, впрочем это традиционно сильное Сорокинское место, достаточно вспомнить «Очередь». Ну и конечно, фабула, сила ее такова, что снились мне мои сердечные братья и я почти просыпался обездоленным, осознавая что это не так.

На книгу я вышел так. Прочитав и перечитав всех своих любимых авторов «от корки до корки» и, сразу умаявшись отделять зерна от плевел пожиная читательские топ-рейтинги, свидетельствующие не о достоинствах произведений, но исключительно о вкусе массового читателя. А это отбор, скорее негативный. И вот я открываю лауреатов Интерпресскона и выбираю свежую для меня фамилию: главный призер, большая форма, в предвкушении потираю руки... Пшик. Бульк. А ведь действительно первое место по вторичности временами самопародийной: все эти перевертыши от клары мракс до наших дней, обедненные до полной потери достоверности реалии IX века, а равно недодетективный сюжет, какими их мог увидеть впавший в маразм Акунин, страдающий при этом прободением памяти. И уже совсем опереточная любовь, страшным призраком мезальянса отравляющая жизнь венценосной семье. Персонажи все какие-то выхолощенные, лубочно-кукольные, в две-три строго функциональные черты, сразу же после слов «и жили они долго и счастливо» имеющими судьбу быть быть убранными в пыльный бутафорский ящик, откуда они запросто могут быть извлечены под безжалостный хирургический свет, чтобы под шелудивой рукой нового Франкенштейна дать жизнь столь же жизнеспособным и человечным персонажам. А чтобы читатель ненароком не огорчился, даже злодеи, при их крайне редкой персонализации соревнуются в пафосном благородстве. И весь этот мир, подобно буратиновскому очагу способен обмануть разве что столь же невзыскательного недоросля.

И в контексте всего вышесказанного, удивление граничащее с недоверием вызывает у меня сцена, когда члены жюри, наверняка уважаемые мастера слова и несомненного коммерческого успеха, обласканные любовью читателей и издателей, выпестовавшие свой вкус и свой талант на Стругацких, Леме, Набокове и Платонове, Чехове, Фолкнере, Булгакове и Кобо Абэ и иже с ними собираются и голосуют: КОНЕЧНО ЖЕ ГРОМОВ, НУ КТО Ж ЕЩЕ. АЙ ЗАСЛУЖИЛ!