В Берлине со стены здания университета им. Алисы Саломон по решению суда стёрли стихотворение Ойгена Гомрингера. Это если коротко.
Но коротко тут не скажешь. Тут масса подробностей, и подробности превращают эту историю, которая может сначала показаться бытовой, обыденной, рутинной или даже бюрократической, в полноценную и пёструю картину мира, окружающего нас.
Сначала приведу удалённое стихотворение поэта Ойгена Гомрингера — выходца из швейцарско-боливийской семьи, лауреата нескольких премий, среди которых и «Международная отметина имени отца русского футуризма Давида Бурлюка».
БУЛЬВАРЫ
Бульвары
Бульвары и цветы
Цветы
Цветы и женщины
Бульвары
Бульвары и женщины
Бульвары и цветы и женщины
И страстный наблюдатель
(перевод Дмитрия Петровского)
***
Если учесть, что поэзия, как и любое другое искусство, имеет своим источником конфликт (внутренний или наблюдаемый), то следует признать, что стихотворение в Берлине весьма невинно. Скажем, даже по сравнению с огромной репродукцией какого-нибудь рисунка Шиле, который можно увидеть, подходя к музею современного искусства в Вене. Репродукция висит на стене, а на репродукции, понятно, обнажённая женщина.
На стихотворение Гомрингера пожаловались студенты. Студенческий совет потребовал стихотворение закрасить. И академический сенат большинством голосов принял решение: стихотворение нужно удалить — оно сексистское. Глава сената был против, но большинство встало на сторону меньшинства (инициативная группа — всегда меньшинство), которое почувствовало себя оскорблённым — объективируемым.
Как говорил Антон Семёнович Шпак, сыгранный Владимиром Этушем в советской комедии «Иван Васильевич меняет профессию»: «Это роль ругательная, попрошу её ко мне не применять!»
Вот и студенты университета им. Алисы Саломон сказали академическому сенату: «Это стихотворение сексисткое, просим его нам не показывать».
Студенты — передовой класс, наиболее свободный, по умолчанию настроенный бунтарски, настроенный на открытия и вызов. Они решили спрятать голову в песок, увидев на стене строчку, в которой кто-то наблюдает за женщинами на бульварах.
Даже наиболее прогрессивная часть общества сегодня настроена таким образом, чтобы не осмысливать увиденное, не воспринимать увиденное как элемент чистого высказывания, самодостаточного или требующего анализа. Общество настроено на то, чтобы обидеться, закрыть глаза и отвернуться. И чтоб к тому моменту, как мы повернёмся, ничего этого уже не было!
Обида стала новым инструментом взаимодействия с действительностью. Точнее, новым инструментом возделывания реальности: нет ничего, что не поддалось бы обиде.
Больше не актуален вопрос из комедии А. Грибоедова «Горе от ума» «Где оскорблённому есть чувству уголок?» Везде! Весь мир стал одним живым уголком для обиженных и оскорблённых. Причём именно обиженных, а не униженных. Униженные заслуживают сострадания — их положение является результатом несправедливого отношения. Но обиженные — это те, кто добровольно заняли наиболее удобную позицию, не предполагающую сколь-нибудь осмысленных действий. Да и позицию они эту заняли без особенных усилий: сели миру на шею да поехали.
Зачем писать стихотворение, если можно закрасить существующее, назвав его секситским?
Это тоже своего рода акт современного искусства. Того самого — условно левого и радикального, когда не нужно шить костюма — достаточно снять майку и выбежать на площадь с голой грудью, не нужно кормить нуждающихся — достаточно воровать еду в магазинах и выдавать это за борьбу с капиталистической системой.
Это позиция дипломированных бездельников: мы обижены, работайте на нас. Закрашивайте, стройте, производите.
А стихотворение меж тем было написано на стене университета имени женщины, которая боролась за равноправие — активно занималась вопросом высшего образования для женщин и правовой помощи им.
Алиса Саломон организовала общество, целью которого было помогать одиноким матерям и больным. В 1908 году она получила докторскую степень и тогда же основала Высшую социальную школу для женщин, а потом и Педагогическую женскую академию. Не то чтобы она была зациклена на педагогике, просто эта профессия была для женщин того времени единственной доступной после получения высшего образования (эта проблема является социальным фоном пьесы Чехова «Три сестры»).
И вот теперь в том самом вузе учатся люди, которые, вероятно, тоже считают себя бунтарями и борцами за права женщин. И борьба их заключается в том, чтобы жаловаться на стихотворения.
Вся эта история — прекрасная иллюстрация того, как за сто лет выродились революционные движения. От созидательной деятельности — к пассивной кислой обиде. От подстёгивающего голода, жажды действия, помощи, изменения — к ленивой деструктивной сытости и инфантильности.
Парадокс заключается в том, что обижается вроде бы меньшинство (по крайней мере, именно меньшинства защищаются обидой), но обиженных уже столько, что они рискуют стать большинством, а большинство не обижается, большинство действует силой. И что если главной силой в новом мире станет обида? На кого будет обижаться большинство? Или, точнее, как оно будет дробиться, чтобы обижаться друг на друга внутри себя?
Цветы, бульвары, женщины и мы — наблюдатели.
Глава немецкого совета по культуре Олаф Циммерман сказал:
«Никогда бы не подумал, что такое возможно в университете, который исторически является оплотом свободы самовыражения. Когда я услышал об этой истории, подумал, что это шутка».
Житель Брауншвайга решил подарить своей любимой на новый год паука-птицееда. Но вместо радости подарок вызвал у женщины возмущение и стал причиной серьезного семейного конфликта, который закончился вызовом полицейских.
В ходе скандала 39-летняя обладательница экзотического подарка швырнула паука-птицееда в своего мужа, который и вызвал полицию. Полицейским удалось утихомирить разбушевавшуюся парочку, после чего они поймали паука и отвезли его в приют для животных.0
По словам представителя полиции, данный инцидент не будет иметь уголовно-правовых последствий для метательницы пауков, поскольку птицеед не пострадал. В противном случае женщине могло грозить наказание за жестокое обращение с животными.
Укус птицееда для взрослого здорового человека не смертелен, но крайне неприятен (острая боль, жар, мышечные судороги и др.). Подтверждённых случаев смерти в результате укуса птицееда неизвестно, однако пауководы-любители отмечали случаи гибели кошек от укусов своих питомцев.
Еще сто лет назад в старейшем вузе Германии — Гейдельбергском университете — строптивых студентов сажали в карцер. Попасть в него стремились многие, ведь вместо хлеба с водой там их ожидали разудалые вечеринки.
Сто лет назад попасть в студенческий карцер для многих учащихся Гейдельбергского университета было чуть ли не делом чести. Его полностью разрисованные стены и потолки доказывают, что пребывание здесь уж точно не разрушало их репутацию. Чаще всего сюда попадали члены распространенных в те годы студенческих корпораций. В последний раз проштрафившиеся молодые люди отбыли наказание в одной из камер карцера в 1914 году.
С тех пор бывшая университетская тюрьма в Гейдельберге превратилась в настоящий магнит для туристов: ежегодно этот небольшой музей в историческом центре города посещают более 40 тысяч человек.
Только для настоящих мужчин
Марк Твен, побывав в этом карцере в 1878 году, писал: "Не думаю, чтобы мне приходилось бывать в помещениях, обильнее украшенных фресками, чем эти".
Студенческие карцеры при университетах были в то время привычным явлением — на экскурсию по одному из них можно сходить, например, в городе Гёттингене.
Но за что наказывали студентов? Провинности были разными, скажем, купание голышом в городских фонтанах, да еще и в нетрезвом виде, драки в общественных местах или швыряние камней по уличным фонарям. Узники карцеров нередко даже хвастались тем, за что именно там оказались.
Женщин любил, саблей махал,
Песенки пел, над полицаями ржал.
В карцер почти добровольно пришел.
И не поверите: лучшие дни в нем провел!
Эта рифмованная надпись на стене, датированная 1910 годом и подписанная Куртом Зейбертом (Kurt Seyberth), сохранилась до наших дней. "В те времена люди куда чаще стремились выражать свои мысли в письменной форме", — отмечает сотрудница университетского музея Гейдельберга Шарлотте Лагеман (Charlotte Lagemann).
Провинившихся навещали девушки. "Это был своего рода клуб джентльменов. Если ты хотел прослыть в университете Гейдельберга настоящим мужчиной, то обязательно должен был посидеть пару дней в карцере", — подчеркивает проводящий здесь экскурсии историк Кристиан Вилленбахер (Kristian Willenbacher).
Студенты брали с собой в заключение свечи, краски и уголь, чтобы увековечить свое пребывание на стенах. "Они понимали, что должны будут создать своего рода произведения искусства", — рассказывает ученый. По его словам, это была "веселая тюрьма": "Даже само помещение выглядит скорее как место проведения студенческих вечеринок".
Селфи прошлых веков
Студенты нередко специально совершали провинности с целью попасть в культовый карцер. Еду им приносили друзья либо и вовсе доставляли напрямую из ресторана. Только те, кто подвергался строгому аресту, в первые три дня заключения питались исключительно хлебом и водой.
Кроме надписей, имен и дат на стенах также много изображений мужских профилей. "Эти силуэты были своего рода селфи тех времен", — подчеркивает экскурсовод Кристиан Вилленбахер. Администрация университета закрывала глаза на появление всех этих рисунков, потому что студенты были в те годы важным экономическим фактором для университетского городка. Но поступали и жалобы. Так, в 1908 году сотрудники министерства юстиции в Карлсруэ сетовали на то, что карцер в Гейдельберге давно перестал быть местом наказания провинившихся студентов, превратившись в "насмешку и бурлеск".
Но в карцере Гейдельберга, да и во многих других немецких университетах, не всегда царили такие либеральные порядки, как в преддверии его закрытия в 1914 году. В середине XIX века он был настоящей тюрьмой. Лишь в 1879 году, когда университеты лишились права самостоятельно вершить правосудие, пребывание в карцере начало превращаться в забаву, рассказывает Кристиан Вилленбахер. С тех пор максимальный срок заточения в карцере не превышал 14 суток, при том что ранее он мог достигать одного года! Ближе к закрытию время пребывания не превышало уже и трех-пяти дней. Многим этого казалось мало. Впрочем, у них всегда был шанс сюда вернуться.