О доблести, о подвигах, о славе

«Проклято, — подумал я, — Все здесь проклято. Зло пришло на эту несчастную землю.» Cursed, I thought. All cursed. Evil has fallen on this unlucky land.

Сегодня Стивену Кингу исполняется 75 лет, половину из которых он мой любимый писатель. Это не имеет никакого значения для него, который о моем существовании никогда не узнает, но значит примерно все в моей картине мира. Любимые книги делают нас такими, какие мы есть.

«Сказка» (Fairy Tale) совсем новый роман, в общем, о том же. Об историях. которые нас формируют, входят в нашу жизнь архетипичными ситуациями, определяют выбор, не имеющий отношения к выгоде и здравому смыслу. Ты поступаешь так потому, что не можешь иначе, так прописан твой сказочный сценарий. Чарли Риду 17, он живет в маленьком городке с отцом, страховым агентом. Не то, чтобы очень хорошо живут, но лучше, чем можно было ожидать некоторое время назад. После того, как мама погибла в аварии на мосту, отец запил.

Так крепко, что потерял работу, а вскоре привычным кошмаром Чарли стало видение их с отцом, спящих под мостом рядом с тележкой из супермаркета, в которой все земное достояние. В беде к Богу обращаются даже отъявленные материалисты, молитва парнишки была скорее просьбой: помоги нам, а я отработаю. Чарли молил избавить папу от алкоголизма, взамен обещая совершать добрые поступки. И он был услышан.

Однажды в их дверь постучал человек из Общества Анонимных Алкоголиков, это спасло отца, который перестал пить, вернул себе работу и призрак бездомности отступил. Чарли снова мог мечтать об университете, тем более, что успехи в спорте давали шанс получить спортивную стипендию. Но о своем обете не забывал (кому доводилось отмаливать близкого человека, тот понимает). Однажды, проезжая мимо дома мистера Боудича, местного анахорета. он слышит отчаянное скуление и вой его собаки, которую местные мальчишки считали монстром. Преодолев страх, влезает во двор и видит старика на крыльце со сломанной ногой.

Так начнется его дружба с этим нелюдимым человеком, для которого любой другой на его месте ограничился бы вызовом «Скорой». Но у Чарли свои обязательства и свои отношения с судьбой, мы же помним. Потому, он навещает Боудича в больнице, заботится о нем после выписки, фактически становится главным помощником. Тот в долгу не остается $500 в неделю неплохое подспорье для будущей учебы, но главное Радар. Немецкая овчарка Боудича, которая привлекла внимание Чарли и тем спасла хозяина. Она такая умная, такая классная и она становится парню другом. Лучшая собака на свете. Очень старая собака.

В доме Боудича много занятных диковин, но его сарай, всегда запертый на амбарный замок, не столько вызывает любопытство, сколько пугает. Порой оттуда раздаются странные скребущие и мяукающие звуки, от которых рудиментарные волоски на загривке встают дыбом, Чарли нипочем не хотел бы туда попасть. Однако именно туда придется войти, если он хочет вернуть молодость Радар. Представьте себе, возможно, на кассете, которую его старый друг записал за несколько дней до смерти, он говорит, что в сарае вход в иной мир, а тамошние солнечные часы могут поворачивать время вспять.

Кинг часто обращается к сказочному фэнтези: «Глаза дракона» и «Талисман», «История Лизи» и «Мареновая Роза», да все семикнижие «Темной башни» — это по сути истории хождений в миры, отличные от нашего. Сдвинутые, потерявшие опору, подвергнутые порче. Куда герой отправляется, преследуя собственные цели и чаще всего не имея возможности влиять на происходящее, но порой становится инструментом «выпрямления», исправления.

«Сказка» на то и сказка. в ней фэнтези-составляющая прописана четче. Спустившись по каменной лестнице из ста восьмидесяти с чем-то неровных ступеней, мальчик и его собака попадают в место. у которого много общего со Страной Оз. Помните песенку «У всех детей божьих есть башмаки»? И, признаюсь по секрету, кое-кого из здешних мерзавцев можно будет уничтожать. опрокинув на них ведро воды. Но это будет еще очень нескоро. Прежде мальчику и его собаке встретятся многие беженцы, зараженные «серостью» и кое-кто из членов королевского семейства со «стертыми» лицами.

Приключений будет бесчисленное множество. Принцу Чарли, как его здесь называют, встретится доброта незнакомцев и лютая беспричинная ненависть, ожившие мертвецы и великаны, лучшая девушка на свете и страшнейшее из зол. Сюжет вберет в себя «Джека с бобовым зерном» и «Остров сокровищ», «Голодные игры» и «Румпельштицхен», искаженные пространства Лавкрафта и дивные города Александра Грина.

Вы будете фиксировать это краем сознания. Все время оставаясь внутри истории Стивена Кинга, который такой один. И он лучший. Да здравствует Король!

Если хочешь играть, будь готов заплатить

- Думаешь, они живы и счастливы?

- Я уверен, что так и есть.

- Чушь. Ты не можешь знать.

Я признал, что это правда.

- И я тоже не знаю. Но мы можем поверить в это, если захотим, не так ли?

- Да, — сказал я. — Мы можем.

Кинг никогда не скрывал своей любви к Элмору Леонарду, которого мало знают в России, но в англоязычном пространстве его криминальные истории с героями-неудачниками, сентиментальные и пронизанные мягким юмором, хорошо известны. Детройтцы называют Леонарда своим Диккенсом, Тарантино преклоняется перед ним. И наверняка не случайно, что выход наиболее леонардовской из кинговых историй, которую большинство поклонников станет читать в ближайшие за появлением дни, совпал по времени с годовщиной смерти писателя.

За себя могу сказать, что читая вчера «Билли Саммерса», то и дело думала примерно так: «Нет, ну это совершенный Элмор Леонард» и почти не удивилась, заглянув в Википедию — устроил любимому писателю поминки. Тут еще вот что — необычайно коммерчески успешный Стивен Кинг, обожаемый десятками миллионов читателей, и в целом обласканный критикой, в стане яйцеголовых интеллектуалов до сих пор воспринимается поставщиком легковесного чтива, что тоже роднит его с Элмором Леонардом.

Хотя история киллера-который-убивал-только-плохих-людей вообще переполнена литературными отсылками разной степени тяжести. Да, в ненавязчивом кинговом ключе: кто не знает, пропустит мимо, кто в курсе — улыбнется и кивнет. История «Дома смеха» и войны в Ираке, которую пишет Билли — это такой ответ военной прозе Хемингуэя. Поправьте, если ошибаюсь, но кажется Кинг никогда прежде не пользовался этим приемом «книга в книге», когда события дня сегодняшнего перемежаются фрагментами сочинения героя.

Это называется пойоменон — книга о создании книги. «Билли Саммерс» — роман совершенно постмодернистский, где находится место и сарказму Гора Видала, и крякающему голосу Трумена Капоте, фабуляциям набоковской Лолиты и обреченной возлюбленной Ремарка; Герману Гессе и Кормаку Маккарти; брэдбериевскому «Прайду» и «Оверлуку» самого Кинга (который уже классика). И даже Эмилю Золя, ага, а вы думали, автор только с англоязычной литературой знаком?

Неочевидная сложность, замаскированная под криминальное чтиво — это и есть проявление удивительной способности Кинга говорить просто о сложном, исподволь подводить читателя к собственному литературоцентризму и одержимости книгами. Потому что основная мысль романа не та, что насилие порождает насилие, а самосуд, даже направленный на негодяя, зло. И не та, что доступность оружия обесценивает жизнь, провоцируя многие преступления, которых в противном случае можно было избежать.

Главное, что когда ты садишься, имея перед собой чистый лист бумаги или вордовскую страничку на компьютере, неважно, и намерение рассказать историю — тогда самая горькая горечь мира и самая тяжкая его тяжесть отступают, а ты на время становишься равным Творцу. Потому что это твоя история и ты можешь придумать для нее любой финал.

Вот и все, что я хотела сказать, после первого чтения «Билли Саммерса» А вы думали, пересказывать книгу стану? Нет, так вам будет неинтересно ждать русского перевода.

The story is, and the story is now a book. No doubt about it. That no one will ever see it (except maybe for Alice Maxwell) doesn’t faze Billy in the slightest. It’s the doing that’s important, she was right about that.

Эпическая силв

- И как там?

- Жарко. А воздух наполнен специями.

Джейн Остен «Разум и чувства»

«Дюна» была моей страшилкой последние семь лет. С того времени, как поняла, что обидно, думая о прочитанных книгах «в себя», терять со временем львиную долю мыслей, впечатлений, воспоминаний. Завела аккаунты на Либе и в ЖЖ, понемногу стала обрастать знакомствами среди неравнодушных к чтению, и сильно удивилась, когда в одном обсуждении прозвучало spice, на которое не отреагировала узнаванием, что дало собеседнику повод отметить: «Фантастики вы не любите и не знаете, надо полагать?»

- Как это? — возмутилась, — Да фантастика мое все с семи лет.

- Но «Дюну» не читали.

- Это где червяки ползали? («Они называли тебя червяком, Каа, Большим земляным червяком») И не собираюсь, мерзость какая. — Так сказала, а читательская гордость осталась ущемленной, какой ты, на фиг, танкист, если не можешь одолеть идиосинкразии, да и прочесть уже. Неважно, что фильм, где из песка выныривали эти громадные твари, не могла досмотреть ни одного разу из тех, что натыкалась на него по ТВ. Соберись уже, тряпка, и сделай это! — каждый раз приказывала себе, вспоминая роман Фрэнка Герберта. Благо, случалось нечасто. До последнего времени.

Но в ожидании экранизации от Дени Вильнёва, упоминания о романе скоро станут звучать из каждого утюга, а значит, пришло время. Не надо ждать,не надо звать, а нужно взять, и прочитать. И таки да, книга гениальна. Восхитительно непростая во всех смыслах: от продуманного до мельчайших деталей мироустройства Арракиса, изощренных политических интриг, сложных межличностных отношений, до восхитительного посыла со спайсом.

Меланж обладающий таким многообразным спектром действия (жизненно необходимый компонент межзвездных путешествий, стимулятор, позволяющий вести корабли сквозь свернутое пространство), сильно замедляет старение, легкий наркотик без абстиненции — наконец Единственное место во Вселенной, где добывают, и никакой возможности синтезировать, даже при высочайшем уровне тамошних технологий, а значит, монополия. И владеющий Дюной, владеет миром.По крайней мере, может диктовать ему условия. Вместе с тем, назвать эту планету жопой мира, значило бы сильно польстить ей.

Просто выжженная пустыня, в которой ничего, кроме песка, птиц вроде ворон, да прыгающих мышей муаддибов. Ах,ну еще черви, с которых все начиналось. Твари, размером когда с легковой автомобиль, когда с дом, которые живут под песком,но чутко реагируют на любое ритмическое движение на его поверхности, а вынырнув, способны одним махом проглотить эсминец. И еще фремены. Книгу слушала и все время воспринимала самоназвание этого народа, как «freemen», свободные, но Вика говорит, что надо через «е»,пусть так, хотя они, в самом деле, свободные и довольно дикие. Как земные туареги.

В книге классно все. Подросток, которому судьба выжить в непростых испытаниях и стать повелителем. Но без привычного сказочного «честным пирком, да за свадебку», «жили они долго и счастливо», «я там был, мед-пиво пил, да усы лишь обмочил». Пленник пророческих видений, которые провоцирует специя (такое

специфическое влияние), он с самого начала знает, что его предназначение не править миром или, там, основать империю, но остановить джихад. И на это придется положить жизнь.

Что судьба его будет неразрывно связана с судьбой матери, сыновняя преданность которой вступает в жесточайшее противоречие с бунтом сильной свободолюбивой натуры против буквально обтесывания по лекалам, предписанным орденом Гессерит, которому с младенчества принадлежит леди Джессика. Роман, увидевший свет в шестьдесят пятом году прошлого века, немыслимый Клондайк предвидений и озарений. Не в части фантастической техники, но в политтехнологиях, социальных тенденциях (что есть орден, как не квинтэссенция феминистических идей?)

Да, эта книга очень на котурнах, эпос, хотя ни разу ни пеплум. Совершенно продуманная, точная, четкая модель мироустройства и совсем живые герои, вызывающие искренний отклик. «Дюна» не мой роман, импринтинга, как с симмонсовым «Гиперионом» с ней не случилось. Но вещь гениальная, таки да.

Банкротство?

«Сасаки-сан не делал ничего такого, что следовало скрывать от общества — он просто не хотел ходить в ошейнике.»

И увидела, что это хорошо. В процессе чтения ощущение медово-масляной гладкости, в которой скользишь, не боясь перепачкаться, пока руки умелой массажистки заново творят тебя по образу и подобию божию. Легкая эйфория, никакой затуманенности сознания, ясность ума и бодрость духа необычайные. Много смеешься, потому что смешно.

С удовольствием констатируешь, что пелевинская мультивселенная, прежде аморфная, обретает наконец внутреннюю структуру. Еще не умеешь вычленить ее Альфы и Омеги из-под напластований конспирологии, и попытка разложить для себя по полочкам кто на ком стоял, вряд ли увенчается успехом. Но яшмовый стержень уже ощущается. Нет, не в том месте, для которого в русском языке только медицинские и бранные обозначения, и не производящий возвратно-поступательные движения, я не про поршень говорю, а про ось, по определению неподвижную.

Не тот мир, в котором хотелось бы жить (хотя про данный нам в ощущениях тоже никто не спрашивал). Пелевин ведь и не ставит цели жить в своих мирах максимально комфортно, высшее достижение у него выход из колеса Сансары. Финтифлюшки с банками, в которые укупориваешь себя на веки вечные, чтобы проводить время с гуриями мусульманского рая, Евой эдемского сада или в образе Казановы, Потемкина (де Сада, как вариант), за приличествующими им занятиями — это так, бантики.

То есть, у Майи много завлекательных манков, и не все ли равно, если получать свою порцию данного в ощущениях станешь непосредственной стимуляцией центра удовольствия, отставив телесную машинерию? Симуляции, зато какого качества! и, заметьте, не изнашивают носителя, как бренная телесность.

Паразитический (или паразитарный?), в общем — поразительный мир Трансгуманизм инкорпорейтед с рустикальными реалиями телег (о, эта восхитительная многозначность пелевинской игры словами) и биороботов-хелперов — холопов. Со свидетелями Прекрасного — аналог свидетелей Иеговы нашей реальности, и сердобол-большевиками (- а зачем у вас два раза «бол» в названии? — хорошее слово не грех и повторить).

Этот мир весь ориентирован на получение удовольствия, которого, как ни парадоксально, больше всего достается холопам, пребывающим в состоянии непрерывного счастья. От того и срок их недолог, но искренне наслаждаться жизнью в дерьме — это ли не величайший дар и большая из милостей? Нет, — ответите, и я с вами соглашусь. И не в том, чтобы мастурбировать посредством виртуального помощника, потом идти на вынос мозга на красную площадь, а в самом конце насыщенного событиями дня — на протест, обвесившись пластиковыми куклами, изображающими детей. Ну, в промежутке кое-что будет на том самом колесе Сансары. В смысле, не на том самом, но мы с вами поняли, к чему отсылка.

А баночное счастье с молочными и винными реками, с яблоками с древа познания? Снова нет. Положа руку на сердце, плавать вечность в рассоле — имела я эти именины. Так кто тут по-настоящему счастлив? Может быть Гольденштерн, свободный и прекрасный, со своим ежеутренним ритуалом воскресения из праха и суфийским пониманием Бога, только навыворот: не видеть Его во всем, а быть Им, одновременно осознавая себя во всем? Не-а, это к тому же колесу быть как на галерах прикованным, разве что амплитуда пошире.

Transhumanism inc. непременно станут соотносить с сорокинской «Теллурией», та же футуристическая патриархальность, во многом схожие антураж и персонажи. И да, это тоже предусмотрено программой, находя отражение в фигуре бессмертного классика Шарабан-Мухлюева (что-то даже подсказывает мне, что вечный трикстер В.О. оставил себе вторую часть фамилии). Но разница таки принципиальная.

Теллуровыми гвоздями пробивали головы, чая постичь смысл в «здесь и сейчас», тогда как искать его на любом из уровней колеса, дело безнадежное. Утекай.

Иерусалим — он везде, где есть нищие и обездоленные

«Это и есть реальность – мельтешение иллюзий, воспоминаний, страхов, ид№ей и гаданий, неумолчное в шести миллиардах умов.»

В книжном море много всякой рыбы и зверя: ходят косяками сорной макрели блестящие и бестолковые любовные романы с разного рода ромфантом; раздуваются пузырями, влекут экзотической раскраской детективы; шевелят щупальцами мрачные антиутопии; и выстреливают чернильные облака каракатицы хорроров. Дружелюбные дельфины по-настоящему хороших книг помогают утопающему в одиночестве или депрессии, и есть еще киты: громадные, прекрасные, непонятные.

Помните, у Блока: «Старушонка убивается, плачет, никак не поймет, что значит. Зачем такой плакат, такой огромный лоскут. Сколько бы вышло портянок для ребят!» Так вот, этот роман кит, а исходя из библейских коннотаций названия, содержания и объема (тыща триста пятьдесят страниц на бумаге, две тысячи — в литресовской читалке) — Левиафан. И наверно да, мяса, жира, китового уса, драгоценной амбры можно было бы добыть на сотню, а то и тысячу комиксов, но Алан Мур, именно графическими романами создавший себе репутацию культового автора, на сей раз отдал приоритет слову.

Нет, прежде я его не читала, даже «V — значит вендетта», которую все, кто есть кто-то давно знают. Ну, потому что я не по комиксам, пыталась полюбить — не вышло. Вот и теперь взяла «Провиденс», ну картинки, ну лавкрафтиана, ну завуалированная гомоэротика и нуар. Для общего развития и галочки «смотрено» пойдет, но ни уму, ни сердцу. С «Иерусалимом» в точности наоборот: тугая плоть текста раскрывается мириадами смыслов, это удивительно, грустно, забавно, смешно, страшно, и стилистически чистое наслаждение. Нужно только уметь взять.

И не то, чтобы роман требовал особенно подготовленного читателя, хотя эрудиция приветствуется, ею, как каши маслом, никакого чтения не испортишь. Но на самом деле история никакая не запредельно сложная, к этим дверям просто нужны ключи, которые я могу вам дать. Давайте по порядку, начнем с начала и будем двигаться в сторону финала. Необходимое предуведомление: место действия — Нортгемптон, родной город Мура в сердце Англии, он же символический Иерусалим, не потому, что так захотела задняя левая нога автора, а потому, что это древняя столица страны, и потому что здесь храм, построенный по образу и подобию Храма Соломона, куда принесена монахом по имени Петр из сарацинских земель данная ангелом святыня.

В книге пять частей, три основных, послелюдия и «Прелюдия. Неоконченный труд», с нее и начнем. В Нортгемптоне, в неблагополучном районе Боро открывается выставка местной художницы Альмы Уоррен, которой удалось добиться относительной известности и финансового благополучия. Что-то подсказывает мне, что в монструозно огромной андрогинной пофигистке и ниспровергательнице основ Альме автор в немалой степени вывел себя самого. А выставка, кропотливо воссоздающая родной Боро в мельчайших подробностях — не что иное, как путеводитель и краткое содержание «Иерусалима», тридцать картин которой иллюстрируют тридцать глав книги.

Семья Альмы и ее младшего брата Мика в родстве и свойстве со многими заметными городскими персонажами, в частности с кланом Вернеллов, равно известным талантами и сумасшествием. «Прелюдия» отчасти разворачивает перед читателем спутанную, всю в узелках, сеть этих сплетений, которой прекрасной тканью ну никак не назовешь. Но прочна, что да, то есть. Пока младший брат художницы, сорокадевятилетний Мик, не обладающий ни ее талантами, ни амбициозностью, идет на выставку, мы имеем возможность понять, что сквозь ячейки сети истории, которую предстоит узнать, то и дело станут проваливаться персонажи из иных времен и реальностей.

«Книга первая. Боро» в сути одиннадцать глав интерлюдии, знакомящей с этой развернутой во времени мультивселенной, где живописец реставратор во время работы над храмовой фреской переживает эпифанию и сходит с ума,. Девушка из числа его отдаленных потомков, проститутка на креке, фанатка принцессы Дианы и Джека Потрошителя (да, бывают странные сближенья) попадает в смертельно опасную ситуацию. Призрак некогда жившего здесь гуляки и развратника проживает тысячный день сурка с адюльтером, попутно добывая спелый плод Пака — высшее растение, которым питаются призраки: пищиткогда вырываешь, а на шляпке барельеф дюжины сросшихся головами нагих феечек во всех анатомических и красочных подробностях.

Безработный мальчишка актер грезит славой, попутно обдумывая, как откосить от призыва на Первую Мировую. Монах семисотого года AD завершает подвиг веры, донеся святыню до строящегося храма, Трехлетний мальчишка, тот самый Мик, что в 2006-м идет на выставку, едва не умирает, подавившись Песенкой (драже от кашля). И здесь нельзя не сказать о переводе, он роскошен. Каждый фрагмент говорит своим языком: просторечие кокни начала прошлого века, затейливая средневековая вязь, современный уличный сленг ямайского английского и высокий слог интеллектуальной прозы — со всем Сергей Карпов равно хорош, кстати, «Бесконечную шутку» Уоллеса Поляринов переводил в соавторстве с ним.

Книга вторая Душа в сути своей посмертное странствие пережившего клиническую смерть мальчика в компании Мертвецки мертвой банды — пятерки детей призраков, такая жутковатая мрачная Питерпэниана, полная горьких и забавных моментов. В процессе станет ясно, что дети не вполне дети, что в посмертии некоторые из нас получают неплохую возможность выбирать облик и компанию. Здесь герои встретят Кромвеля перед решающей битвой (который «окажется этаким Сталиным, но без чувства юмора»)

Книга третья «Дознание Верналлов» продолжит историю семьи, вплетенную в историю места и разовьет, раскроет роман как в сути наиболее эзотерический и визионерский, стоящий в этом смысле почти вровень с «Розой Мира» Даниила Андреева. И, как всякая серьезно оккультная вещь, для восприятия эта часть достаточно непроста. Кроме прочего, глава «Ум за разум» имитирующая мышление в острой шизофренической стадии, чудовищно трудна, почти невыносима. Если вчитываться в каждое словосочетание и предложение, это клондайк словотворчества, но на то, чтобы одолеть в подробностях, мне понадобился бы месяц, а читать-слушать подряд физически больно. В общем, примерно половину главы я промотала.

Зато джойсова глава, я ведь не ошибаюсь, это «Загнан» — поток сознания муниципального чиновника, в стиле монолога Молли Блум? Так вот, оммаж Джойсу великолепен. А в «Послелюдии. Должностной цепи» роман обретает закономерное и в целом ожидаемое завершение. Большая часть узлов развязывается, интриги раскрываются, маски сняты.

Грандиозная книга, и она сильно перекликается с идеей «воскрешения всех» философии русского космизма

«Обидно за этих пропавших людей, недостойных упоминания и непривлекательных для черно-белых ретроспектив. Хочется думать, что их в своем времени и месте обитания обволокло обширное звездное желе времени, что они застыли навсегда с нетронутыми обидами и слабостями,.»

Ностальгия по минувшему будущему

«Передайте детям, что папа их любит и вернется, как только освобод «ится. Позвоню с Луны, если смогу. До свидания!»

Объективность в отношении этой книги мне не грозит, слишком личностное отношение. Именно с нее началась любовь к фантастике. Не знаю, какими ветрами занесло книжку с космическим кораблем на обложке в наш книжный шкаф, моя мама никогда не была замечена в любви к НФ. Но я дотянулась до верхней полки достала и...

Это был первый покетбук, первый «взрослый» роман (без картинок) прочитанный до конца, первая фантастика в моей жизни Это был примерно 1978, до событий книги оставалось почти три раза по столько, сколько я к тому времени успела прожить на свете. Не было сомнений, что в точности так все и будет к далекому 2000 году: лунные станции, межпланетные перелеты, путешествие к окраине солнечной системы. У восьмилетней меня представления об астрономии были самые смутные, если вообще какие-то были, но люди мудры и добры, и конечно полетят к кольцам Сатурна, обнаружив на Луне монолит неизвестной природы, посылающий сигнал к Япету.

Странно, заглянула сейчас в Википедию, она утверждает, что в СССР роман выходил в усеченном виде, и первая часть до 1991 года не издавалась, но я совершенно точно помню главы о монолите и питекантропах, а фраза оттуда, что Смотрящий ощутил почти такое же острое наслаждение, как при сближении с самкой — когда он попал камнем в цель, обозначенную монолитом — эта фраза стала одним из первых вхождений в мою жизнь понятия о сексе. Если Вики права, я не должна была видеть этого до двадцати одного года. Впрочем, с «Космической Одиссеей» это не единственная странность. Литрес, например, омолодил роман на полвека и считает, что написан он в 2018

Так или иначе, а идея «разгона способностей», кто бы его ни произвел: добрые боги или превосходящие на много порядков в развитии инопланетяне, с тех пор ближе мне, чем пошаговый прогресс эволюционной теории Чарльза нашего Дарвина. И Дэвид Боумен, пилот «Дискавери» — не только эталон мужества, находчивости, самообладания, но и пример «как надо». И не то, чтобы я сама стала тем парнем, за которого когда-то мечтала выйти замуж, но концепция непрерывного обучения, которую он декларирует — совсем моя, так строю свою жизнь. Как и то, что страх перед одиночеством отступает, если можно заполнить жизнь книгами и музыкой

С тех пор прошло два раза по столько, сколько отделяло меня тогдашнюю от третьего тысячелетия. Люди оказались совсем не так добры и мудры, а космос как предчувствие увял, не успев расцвести. Но книга удивительным образом не обмелела. Боумен так же мужественен и мудр, ЭАЛ коварен, а далекое человечество ждет встречи с братьями по разуму. В моем сегодняшнем восприятии это не наивно-утопический взгляд из прошлого, скорее альтернативная реальность, в которой мы двинулись из ключевой точки в чуть более верном направлении. Пусть таковой и остается. Спасибо Игорю Князеву за прекрасную аудиокнигу, без нее я не вернулась бы к этому роману.

И да, Артур Кларк был гениальным футурологом, сроки только сдвинулись.

"— Он полый… Он без дна… без конца… и… о Боже, он полон звезд!»

Сон Брахмы

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир — в зерне песка,

В единой горсти — бесконечность

И небо — в чашечке цветка.

Уильям Блейк

Обзорный отзыв на «Будет кровь» я делала в середине лета, когда прочла сборник. С выходом аудиоверсии, которой не могла отказать себе в удовольствии слушать, хочу рассказать о той повести, которую больше всего полюбила. Случается иногда, войдет в тебя серебряной иглой что-то увиденное, услышанное, прочитанное, да так и сидит внутри. И не больно от этого, а наоборот, стихает застарелая боль, о которой и не думалось, так привычно было доставляемое ею неудобство. «Жизнь Чака» стала такой акупунктурной иголкой.

Эксперименты со структурой не слишком характерны для кинговой прозы. Чаще всего линейный нарратив с флэшбэками, нередко полифония создается звучанием голосов разных персонажей. Но так, чтобы от конца к началу, не припомню других случаев. В этой повести именно так. На Землю надвигается странный беспричинный апокалипсис. Замечали, что в апокалиптике и постап-литературе непременно дается объяснение бедам и несчастьям, которые обрушиваются на героев? Будь то экология, экономика, пандемия, война, любая космическая угроза: от внеземного нашествия до взрыва сверхновой.

Так вот, здесь мир рушится непонятно почему. А обычный маленький человек, Марти Андерсон, учитель языка и литературы беспомощно наблюдает за этим. А что еще остается? Начинается с перебоев интернета и нехарактерных климатических явлений, потом перебои с электричеством, позже грунтовые воды вдруг подмывают верхний слой земли, и целые участки дороги обрушиваются в провалы. Часто с едущими по ним машинами. И это здесь, в благополучном мире золотого миллиарда. А в новостях передают, что в Азии голод, где-то чума, цунами смывают в океан целые области.

И никаких объяснений. Да, люди не лучшим образом обращались с природой, но уровень катастрофичности происходящего в миллион раз превышает потенциальные последствия, каких можно было бы ожидать. И надежда умирает последней, даже тогда, когда надеяться, вроде как, не на что. В это время главным утешением Марти становятся телефонные разговоры с бывшей женой (отношения у них улучшились после развода). По стационарному телефону, сотовая связь приказала долго жить тогда же, когда интернет.

Да еще Чарльз Кранц, кто он такой, черт побери? Назойливая реклама этого человека: «ЧАРЛЬЗ КРАНЦ»; «39 ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!» — сначала билборд на стене банка, после вместо интернет-заставки и по телевизору, далее — везде. Реально, везде: граффити на стенах и плакаты в витринах магазинов, дым от реактивного самолетика в дневных небесах и голографическими, блин, изображениями в ночном небе.

По виду ничего особенного, на фото типичный бухгалтер, да и молод он еще для человека, отслужившего в банке без малого четыре десятка лет. Должен быть большой шишкой, а кого ни спроси, не знают его. Впрочем, неинтересно это, когда тут такое творится. Вот и еще участок дороги обрушился, значит на работу завтра не добраться. Решив, что в последние времена лучше держаться своих, Марти отправляется к бывшей жене Фелиции.

Такое начало. А продолжение перевернет ваши представления о реальности с ног на голову, и снова опустит на ноги, после головокружительного кульбита. То есть, догадываться прозорливый читатель начнет раньше. В повесть включена двухактная пьеса, в которой второй акт предваряет первый. И вот второй акт не просто хорош, он шедеврален. Читала отзыв Игоря Князева, исполнившего аудиоверсию сборника, и просто повторю его слова: Тому, кто считает, что Кинг исписался, достаточно прочесть хотя бы акт второй «Жизни Чака». Это круто, ребята. Мне кажется, это не тронет только того, кому медведь наступил на ухо и раздавил грудную клетку вместе с сердцем.

Как слово наше отзовется

Мы не знаем, на кого, когда и почему можем повлиять. Во всяком случае, до тех пор, пока будущее не пожрет настоящее. Узнаем, когда уже слишком поздно.

Бэкграунд не решает всего, но определяет многое. 11.22.63 прочла в год выхода на русском, полюбила. Поймала отсылки к «Оно», читаному в начале девяностых, с Дерри и Клубом неудачников, вспомнила, что автомобили «Такуро спирит» появляются в «Башне» и «Противостоянии», а смотрители времени (желтая, черная, зеленая карточки) намекают на оставшуюся за кадром часть «Сердец в Атлантиде». И, разумеется, сама история — роман восхитителен.

О том, что куча вещей, изначально положенных автором в книгу, ускользнула за пределы внимания, не грустила. Не иметь всегда легче, чем потерять и когда не знаешь, что могло бы быть твоим, да так и не стало, горевать не придет в голову. В сухом остатке общего впечатления: классная книга о том, как один хороший человек получил возможность попасть в прошлое и предотвратить убийство Кеннеди, и о том, что из этого ничего хорошего не вышло («за попытку спасибо, но затея не удалась» и «благими намерениями...»)

Перечитывать не планировала, если бы не «Блейз» Дело в том, что за годы, прошедшие со времени первого чтения, выучила английский до уровня «читать», а одной из первых книг, прочитанных в оригинале была «О мышах и людях» Стейнбека. Теперь понимаю, подсознательно выбрала, опираясь на мнение о ней Стивена Кинга, но именно с ней пережила первый катарсис от иностранного чтения, а такие вещи и на русском наперечет. Потому запомнила хорошо. И вот, слушая «Блейза» не могла отделаться от ощущения, что роман — признание в любви к «Мышам и людям».

«Меня терзают смутные сомненья» перешло в уверенность,когда на сайте Abookee прочла отзыв Игоря Князева — точно, сам Кинг в предисловии говорит, что «Блейз» навеян Стейнбеком. «Обращение к повести для Кинга не случайно, — говорит исполнитель, — В «11.22.63» герой ставит ее на сцене силами школьного театра.» А я с удивлением понимаю, что совсем этого не помню, в первый раз постановка Амберсона была для меня просто какой-то американской классикой, теперь Джордж и Ленни перешли из разряда «не иметь» в «потерять», терять всегда труднее, стало быть, нужно перечитать.

Переслушать, для себя давно вывела правило: если есть вариант аудиокниги в исполнении Князева, игнорировать — лишать себя львиной доли удовольствия. И да, они были здесь: тупой здоровяк Ленни в исполнении лучшего футболиста городка, который оказался еще и талантливым актером, хитрован Джордж, катарсис, пережитый зрителями, как его пережила я. А еще об одном не могу не сказать, об огромной разнице в восприятии той части романа, где Дерри и Беверли с Риччи, танцующие «В настроении» Глена Миллера.

Читая в прошлый раз, восприняла явление персонажей «Оно» как пасхалку, не более. Но за время, прошедшее между выходом 11.22.63 и днем сегодняшним Голливуд успел переснять самый объемный кингов роман, и насколько катастрофической явилась вторая, взрослая часть, настолько же безусловно хороша первая — та, в которой подростки. А русскоязычным поклонникам Короля повезло больше, в прошлом году АСТ записало аудиоверсию романа в исполнении Князева. И слушать его, имея в недавнем прошлом встречу с рыжухой Бев Марш, волосы которой, как лесной пожар, было совсем не тем, что смутно припоминать персонажей читаной два десятка лет назад книги. Как с просмотра на черно-белом советском «Горизонте» перейти в современный кинотеатр.

Знаю, что поклонников у Кинга много, просто делюсь своим неожиданным и прекрасным опытом возвращения к роману, от которого в мыслях не держала получить качественно новых эмоциональных и ментальных переживаний, и однако же, получила на порядок превосходящие первоначальные. Кинг был и остается человеком, который находится в нужном месте. ожидая. когда придет нужное время. И когда оно приходит — это счастье для всех, кто любит его творчество.

Три вещи, связанных с романом, о которых хочу сказать:

Первая: Как легко и охотно мы позволяем манипулировать собой тем, кого по-настоящему любим и тем, кто отмечен печатью харизмы. В случае Кинга верны обе характеристики. Вплоть до кульминации, читатель уверен, что президента нужно спасать. А тревожные звоночки, вроде сопротивляющейся изменениям ткани реальности — игнорировать напрочь. Даже после всего, что знаем о жизни (видишь шлагбаум — не ходи туда, детка, там может быть паровоз.)

Вторая. Даже в тех вариантах «выбора без выбора», которые предлагает тебе Жизнь, выбор всегда есть. И счастье возможно. Пусть оно не вписывается в рамки традиционного хеппи-энда.

Третья и главная: Мир устроен правильно и справедливо, даже тогда. когда мы, малым человеческим разумением усматриваем в нем лишь злобу и произвол.

Чернильно-черное сердце

Кровь моя холодна,

холод ее лютей

реки, промерзшей до дна,

я не люблю людей.

Бродский «Натюрморт»

Между пре-рецензией и пост-рецензией большая разница: пост- рассчитана на круг посвященных которыми роман уже прочитан, хитросплетения сюжета обдуманы и настало время обратиться к обсуждению образного ряда, языка, литературных приемов; пре- когда книга только появилась, а ты уже прочитала и хочешь поделиться впечатлением, но скована рамками обязательств не раскрыть ненароком секретов, не испортить удовольствия тем, кто прочтет за тобой.

Для детектива это актуально вдвойне, «Чернильно-черное сердце» (The Ink Black Heart):1. детектив из серии, любимой миллионами, от писательницы, читаемой сотнями миллионов; 2. вышел буквально на днях, и в ближайшее время интерес к нему будет только расти. Потому фабулы в моем рассказе, уж не обессудьте, будет минимум. Восторгов больше, они не возбраняются.

C шестой книгой о Корморане Страйке и Робин Элакотт, написанной под псевдонимом Роберт Гэлбрэйт, Мама Ро верна себе. Помните историю, ставшую ее визиткой, когда Стивен Фрай, в то время уже любимец нации и человек-легенда, озвучивая первую книгу подросткового фэнтези малоизвестной писательницы о мальчике-волшебнике, споткнулся о некую неудобочитаемую фразу? Великий человек снисходительно предложил автору переформулировать, Джоан Роулинг не только отказалась, но еще и вставила это зубодробительное словосочетание во все следующие книги о Гарри Поттере, озвучил которые, как вы уже догадались, тот же Фрай.

За «Дурную кровью» — пятую книгу серии, ей пеняли, что романы становятся все толще, детективу, мол, такое не к лицу. Что ж, число страниц шестого романа больше, чем у пятого. Сразу же успокою тех, кого идея тысячестраничного кирпича приводит в ужас. Значительную часть составляют страницы сетевых диалогов, графически выглядящие как столбик детских стихов посреди чистого листа, где содержание беседы умещается в полтора десятка строчек, остальное — формальности сетевого протокола (никнейм, такой-то присоединился к беседе, такой-то покинул разговор, приватный канал закрыт). В части собственно действия, как всегда у Гэлбрэйта, вы будете проглатывать страницы десятками, не успевая оглянуться.

Выход предыдущей книги совпал с началом сетевой травли за трансфобию? Что же, вот вам история о мерзких сетевых троллях, которые, не умея создать своего, уничтожают творцов. Писательница говорит. что идея написать об этом пришла к ней задолго до харассмента, а черновик романа был закончен в 2016 году, и я ей верю. Во-первых потому, что идея витала в воздухе, имя легион, желающим заявить о себе близостью к знаменитостям или охаиванием их. Во-вторых, потому что модный писатель всегда трендсеттер, предугадывает будущее и попадает в резонанс к читательским ожиданиям, оттого и востребован, в данном случае все печально сошлось.

Итак, в агентство Страйка является встрепанная особа, производящая впечатление психически неадекватной: волосы сбились колтуном, одета черти-как, но поверх дизайнерское пальто и сумка за тысячу фунтов. Представляется Эди Ледвелл, создательницей культового ютубовского мультсериала про Харти — чернильно-черное сердце. живущее на Хайгейтском кладбище среди таких же непонятных фриков, вроде депрессивного могильного червя, говорящей сороки-воровки, призрака бумажно-белой девушки, в которую Харти влюблен, деструктивного Дрека.

Мультик, пронизанный мрачным юмором который начинался как их с соавтором развлечение для узкого круга, скоро сделался популярным, потом мегапопулярным, лег в основу фанатской сетевой игры «Игра Дрека» основатель(ница?) которой, некто под ником Аномия вскоре открыл на Эди сезон охоты. О молодой женщине распространялась среди ее поклонников чудовищная ложь, которой было тем труднее противостоять, что среди этих бредней попадались вкрапления действительно правдивой интимной информации, которую могли знать только один-два истинно близких человека. Теперь. когда стало известно. что мультик собирается купить Netflix, уровень агрессии преследования превзошел все пределы, вплоть до угрозы убийства.

Эди просит Робин найти и остановить Аномию, она готова хорошо заплатить, но в агентстве много работы. а киберпреступления — не то, на чем они специализируются, есть более компетентные коллеги, к которым Робин ее и отправляет. На следующий день Ледвелл и ее соавтора находят на Хайгейтском кладбище. Оба сначала оглушены электрошокером, потом им нанесены ножевые рану, в случае Эди смертельная, Джош жив, но серьезно покалечен и теперь уже найти Аномию их нанимают серьезные люди, заинтересованные в том, чтобы сделка состоялась.

Одновременно в агентство является экс-пассия Страйка Шарлотта с известием, что муж начинает против нее бракоразводный процесс, называя соответчиком Корморана на основании голых фоток. которые она слала ему, будучи замужем. А кто у нас муж? Правильно. особа, приближенная. А с истеблишментом бодаться ни в какой стране не легко-и-приятно. Вдобавок, нынешняя пассия Страйка ревнует к Шарлотте. Робин, работе. Вдобавок он в очередной раз повреждает культю...

В общем, все как всегда: Робин и Страйк прекрасны, от романа не оторваться, Роулинг лучшая (и пошли они все!)

Вперед и выше. Все вперед и выше

Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно?

Горький «Песнь о Соколе»

Их называли Сталинскими Соколами. Они были цветом нации, ее новой аристократией, которая заслужила, в противоположность прежней, родовой, свой статус трудом и героизмом. Ими восхищались, в них влюблялись, их боготворили. Апостолы нового культа — человек ведь не может жить, вовсе ни во что не веря — стали в массовом сознании символом веры, своего рода святыми предстоятелями верховного божества.

До Бога высоко, но между ним и простыми людьми всегда были святые, чье место теперь заняли они, герои-первопроходцы и буквально покорители неба. Промежуточное звено с более высоким местом в иерархии, чем даже герои труда. Те свои подвиги совершали в привычной обстановке повседневности, в то время, как они вырывались за пределы.

А теперь скажите. кого из них мы нынче знаем и помним? Ну Чкалов. Я еще Коккинаки, потому что подружка жила на улице, имени его (в девичестве хихикали и перевирали всеми возможными способами), и Гастелло, потому что девиз нашего отряда был «Служить народу смело, как капитан Гастелло», хотя он не из числа сталинских соколов. И? И все. Дальше — тишина.

Дмитрий Быков продолжает этим романом возвращение памяти и завершает (по крайней мере, сам он говорит, что окончательно объяснил себе) советский проект, включающий шестикнижие О-трилогии: «Оправдание», «Орфография», «Остромов» , И-трилогии: «Икс», «Июнь» с нынешним заключительным.

Вот с выбором начальных литер мне интересно, это осознанная или бессознательная отсылка к замятинскому «Мы», где речь тоже шла о строительстве дивного нового мира, между делом расчеловечившего человека? Двух женщин героя, помните, звали И-330 и О-90. Однако к «Истребителю» . Это рассказ о летчиках асах, в тридцатые годах прошлого века на далеких от нынешнего технического совершенства машинах, ставивших рекорды скорости, высоты, дальности, грузоподъемности.

Как-то так получилось, что очень немногие из них пережили первый взлет своей немыслимой славы, буквально оказавшись теми, кто живет по законам другим, и кому умирать молодым. Даже до Великой Отечественной мало кто из них дожил. Новому культу без надобности оказались святые предстоятели.

Структурно «Истребитель» представляет собой семь достаточно автономных глав (девять с прологом и эпилогом), объединенных фигурой журналиста Бровмана, реальным прообразом которого стал известный в то время репортер Лазарь Бронтман. Талантливый и фантастически работоспособный, он оказывался на острие самых ярких событий: спускался в шахты, летал с пилотами, освещал папанинскую и челюскинскую экспедиции, зимовал на полюсе в затертом льдами «Седове».

В остальном, отдельные главы посвящены нескольким фигурам с рассказом о наиболее значительных, связанных с ними, событиях. С финальной интермедией каждой из глав, напрямую никак не соотносящейся ни с личностями героев ни содержанием. В большинстве которых появляется загадочная женщина в повторяющемся сюжете взаимодействия с разными (не героями) мужчинами.

На этом имеет смысл остановиться подробнее, хотя, если разного рода метафизику считаете чушью собачьей, пропускайте этот абзац. Образ магнетически притягательной, с легкой (а чаще выраженной), сумасшедшинкой, красавицы — он сквозной в быковском творчестве и искать героине соответствий в реальности скорее всего бесполезно. Она метафорическое выражение России, которая не может существовать без тех, кто ее убивает. Даже не так. Которой для продолжения «не-жизни», в какой она пребывает, необходимы периодические взаимные инвольтации с Истребителем.

Коротко расскажу о главах. В прологе «Красный стакан» тех, кто помнит советское детство, ждет ностальгическая встреча с «Синей чашкой» Гайдара. «Прыжок», первая глава о роковом затяжном парном прыжке Тамары Ивановой и Любови Берлин (Лондон в романе). «Сеть» создание КБ Антонова, шарашки, к работе в которой необходимо привлечь лучшие умы, о том, что некоторые, даже и тогда, выбирали возможность строить другую сеть по иным принципам.

«Двое» параллельный рассказ о герое Испании Анатолии Серове, в романе Петрове (в реальности женатом на актрисе Валентине Серовой, которую любил Константин Симонов, «Жди меня» — это ей, вот так все было туго переплетено: не мир тесен, а прослойка тонка). Вторая линия главы — женский экипаж Гризодубовой, Осипенко, Расковой.

Эта часть книги так трогательна, романтична, до предела насыщена литературными и киноаллюзиями с отсылками к реальным событиям — и одновременно едва ли не ернически сатирична в части дальневосточной тайги, где шагу не ступишь, не наткнувшись на очередного культурного героя и культового персонажа. Кто любит быковское творчество, без труда опознает пародию на «Доктора Живаго», нежность к которому не мешает Дмитрию Львовичу бесконечно повторять, что там все со всеми совершенно ненатуральным образом встречаются.

«Вылет», четвертая глава, исполнена героической романтики и наиболее конспирологична. Ее герой аристократ Гриневицкий (в реальности прототипом послужил Сигизмунд Леваневский). Центральной фигурой пятой и шестой глав соответственно «Вождь» и «Дождь», будет Волчак (достаточно узнаваемый Чкалов, хотя он не тождественен прототипу, являя собой скорее собирательный образ тогдашних героев, как Стаханов, Мамлякат Нахангова).

Седьмая «Сжатие» — единственная не о летчиках, посвящена двухлетнему полярному дрейфу сжатого льдами ледокола «Седов», и будет по достоинству оценена поклонниками симмонсовского «Террора». А еще, в ней невыносимо трогательная и прекрасная история венгерского физика Карла Сцилларда, которая для меня жемчужина книги. Автор говорит, что это было на самом деле, с чего бы мне ему не верить?

Ну вот, пора бы и честь знать, как-то очень много понаписала, но это потому что люблю обе трилогии Дмитрия Быкова и очень ждала этой книги.

Летчики, пилоты, бомбы, самолеты,

Вот и улетели в дальний путь.

Вы когда вернетесь? Я не знаю, скоро ли,

Только возвращайтесь, хоть когда-нибудь

Добро пожаловать на дальний склон кривой всплеска прогресса

«Большинству людей принять смерть тупости оказалось даже сложнее, чем смерть смертности.»

«Аччелерандо» не восторг ценителя фантастики, не-ет, это бомба. Неважно, что написан роман в две тысячи пятом, он и сегодня воспринимается как вспышка сверхновой. У фантастов теперь общее место сетования, что ничего свежего в части перспектив дальнейшего развития уже невозможно придумать, водоносные пласты мировой фантазии истощились, а океан коллективного бессознательного выносит на берег лишь обломки и осколки уже былого (и Doom).

А вот и нет, господа. В этой книге Чарльз Стросс один генерирует количество идей, какого хватило бы на десятилетие скромной жизни небольшой национальной фантастике (да и большой хватило бы, российская большая?) Делая это в нон-стоп режиме фейерверка и, в полном соответствии с заглавием — постоянно ускоряющемся темпе.

Выбирая для романного воплощения, словно в насмешку над принципами современной интеллектуальной литературы, которая в большинстве чем дальше, тем страньше — форму замшелой замшевой семейной саги. В центре повествования, в девяти главах и довольно солидном для НФ количестве страниц, под семь сотен, гений Манфред Макс. Его женщины, его потомки, его проекты и их дальнейшее развитие. И, в общем, влияние личности на историю мира.

Но по порядку. Макс, чтобы понятнее, это такой Илон Маск цифрового континуума. Не знаю, было ли уже имя космотуриста на слуху в начале века, сама я о нем года три назад впервые услышала. Но даже если и было, уверена, не в нынешних объемах, тем удивительнее созвучие имен. А впрочем, совпадение — всего лишь неосознанная закономерность. Кроме того, между ними серьезное различие, герой Стросса не встраивается в существующую экономику, становясь ее становым хребтом и штатным стригалем купонов. Нет, его цель — подточить глиняные ноги колосса и возможно более бескровно обрушить, с тем, чтобы на обломках создать Экономику 2.0, базирующуюся на совершенно иных принципах.

Гений и сверхгенератор идей, он попросту раздает их, способствуя обогащению самых разных людей и мировому прогрессу. Принципиально не патентует изобретений. Практически не пользуется деньгами, заменив их в повседневной жизни статусными показателями кредита доверия. Непонятно? Ну вот смотрите, можно расплачиваться за пиво в крафтовом баре наличкой или по карте, а можно предъявить бармену сертификат пивного блогера с высоким рейтингом. Можно платить за авиаперелет традиционной валютой, а можно рассчитываться бонусными милями или удостоверением VIP-гостя, дающим право перелета в любую точку.

У великого человека, который отчасти странноватый фрик, две женщины. Нет, не одновременно, сначала безупречной красоты топ-чиновница налоговой службы Памела, жена. Отношения с которой практически исчерпаны к началу романа — середине две тыщи двадцатых. Но ее жесткие требования и необычные методы манипулирования при разводе станут основной сюжетообразующей деталью. По крайней мере, дочь героя Амбер появится на свет без его ведома и практически, хм, без его участия. Что не помешает ей стать иконой стиля сингулярного мира и практически императрицей собственной вселенной, но это сильно потом.

А пока, самое начало, Манфред знакомится с француженкой Аннет, умной, очаровательной и забавной, которая станет его второй женщиной и достойным партнером во всех начинаниях «сладенькой девкой твоего отца» (Пэм). Проводит изящную комбинацию по спасению от бракоразводных ужасов. И все-таки единственным существом, которое можно счесть подлинно для него близким, мы назовем электронную кошку Айнико (и близким его близким, это подчеркну особенно, потому что именно зверь подлинный становой хребет книги, который будет играть ключевую роль на всем ее протяжении).

«Аччелерандо» невероятно интересная штука, хотя воспринимать водопад идей, который буквально выбивает почву из-под ног, очень сложно («чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее»). В лучших традициях модернистской литературы книга насыщенна аллюзиями, из которых для меня самыми ценными были те, что к Пратчетту, хотя кто-то другой больше оценит Желязны, Ле Гуин, Лема etc.

Огромная благодарность за перевод Григорию Шокину, это было восхитительно. Часто смешно, всегда обаятельно и практически все понятно. Кроме шуток, для такой революционной книги это большой плюс

Проволочный космос

Ненавистная моя родина...

...Мать и мачеха,

благослови.

Это хрестоматийный Пелевин, которого все, кто есть кто-то давно прочли. Конечно и я как все, хотя и не тридцать лет назад, когда книга вышла, а двадцать, когда он сделался модным автором и о нем заговорили вообще все. И я спросила у своего книжника — мы тогда покупали книги у лоточников, книжные магазины никуда не делись, но работали бестолково, и ассортимент там обновлялся медленно, а у книжников можно было не только покупать, но брать модные новинки напрокат, как в библиотеке, только за деньги. Недолгий период, когда все менялось феерически быстро, вот-вот я стану распечатывать для себя книги на лазерном принтере, после научусь читать с монитора, с телефона, обзаведусь электронной читалкой, и забуду о бумажных книгах, но самое начало нулевых было временем книжных развалов. Я спросила: — Сереж, а Пелевин как тебе? Что он вообще пишет? — Такое, бред наркомана, — был ответ. — Ну давай какую-нибудь книжку на пробу».

Не помню сейчас, что взяла, кажется «Желтую стрелу». Прочитала и пришла в смятение я тогда еще не умела понимать постмодернизма, это было не похоже ни на что, читаное прежде, совсем не наркоманские бредни и очень хорошее — встроенный определитель качества литературы мое имманентное свойство. После перечитала у него все, до чего могла дотянуться, не прониклась Generation «П», но оценила «Жизнь насекомых» и насмерть влюбилась в «Затворника и Шестипалого». Активно не понравился мне тогда только «Омон Ра» Просто не люблю вивисекции ни в каком виде. Да и чернуха девяностых в начале нулевых уже превысила возможность восприятия, хотелось оптимистичного, верилось в лучшее, Россия поднималась с колен и вот это вот все. Тогда как нельзя более некстати была...

История русского египтянина Омона Кривомазова, которого папаша, отставной мент и алкоголик назвал так, чая для сына милицейской карьеры — с таким именем далеко пойдешь! Не имея представления ни об орфиках с их метемпсихозом, ни даже о теории инкарнаций, он сильно удивился бы, скажи ему кто, что омонимически приманенный именем Амон войдет в душу кривомазовского мальца стремлением к Высокому небу. Однако вышло так, мальчишка подрос и стал мечтать о космосе. И сильно удивился бы, скажи ему кто, что это не тяга к полету как таковому, но в большей степени тоска по гармоническому упорядоченному мироустройству, которое первоначальное значение этого слова, в противоположность хаосу реальности, данной в ощущениях. Семантика порой играет с нами жестокие шутки.

Пересказывать роман объемом меньше двух сотен страниц было бы глупостью, к тому же жестокой по отношению к тем, кто возьмет эту книгу и прочтет, а лучше — послушает, я в этот раз слушала в исполнении Михаила Горевого. Со времени первого раза много воды утекло, изменилось время, изменилась я, и теперь это была совсем другая книга, умная, тонкая, всклянь налитая горькой нежностью к нам, бывшим советским детям. И ненавистью к тем, кто переплавлял их веру в дерюгу, кирзачи и телогрейки подземного космоса.

Я сейчас в чатике однокурсниц педа прочла восторженное описание одной из нас своего дня рождения, проведенного под девизом «Назад в СССР», с музыкой и едой из 70-х, с гостями, которые оделись по моде того времени, с пионерскими галстуками и мороженым в хрустящих вафельных стаканчиках, и какая у нас была прекрасная страна. И я подумала: как странно, у всех нас был свой СССР, чуть отличный от того, что у других, однако мой ближе к пелевинскому.

А ваш?

Иногда ты ешь медведя, иногда медведь ест тебя

«Я не верю, что Бог следит за полетом всех птичек в Австралии или всех насекомых в Индии, что Бог записывает все наши грехи в большую золотую книгу и судит нас после нашей смерти. Но я верю, что-то должно быть.»

Всегда называю «Девочку, которая любила Тома Гордона», когда спрашивают, с чего лучше начинать знакомство с Кингом. Неважно, что заметную роль в романе играет бейсбол, о котором у большинства русскоязычных читателей смутное представление, он умеет делать незнакомые вещи понятными. Важнее, что эта простая история никого не оставит равнодушным. И, ну да, объем. Все-таки Кинг часто тяготеет к монументальности, а «Девочка...» короткая и читается мгновенно.

Триша Макфарленд заблудилась в лесу, пошла в сторону, противоположную тропе и жилью, забрела на болото, несколько дней блуждала и вышла в конце концов к людям. С воспалением легких, истощенная и пережившая кишечную инфекцию, но целая. Две строчки. Страх, одиночество, отчаяние, боль, голод, смертный ужас. Опасности, удивительные и пугающие открытия. Спутник — переносной транзистор, с которого чудом удалось услышать трансляцию бейсбольного матча.

Триша — фанат бейсбола, а любимый ее игрок, Том Гордон. У каждого свои кумиры, мы творим их в детстве активнее, чем став взрослыми. А в том мире, где религия не дает действенной помощи, сотворенному кумиру приходится работать за себя и за того парня. Девочка оказалась в таком. О религии. К исходу третьего дня блужданий она видит неподалеку от себя трех людей в монашеских сутанах. Радость встречи скоро сменяется пониманием, что помощи от них не придет.

Посланец бога, которому молится о победе Том Гордон, бога успешных людей, говорит, что глобальные проблемы важнее беды маленькой девочки, а интересуется он в основном спортом. Неслышимый, бог неудачников, таких, как ее пьющий отец, слаб и помочь не может. Третий на помощи не специализируется. Он ждет, когда человек выбьется из сил,а после карает. Три священника исчезают, а у малышки сколько угодно возможностей объяснить себе их появление бредом от высокой температуры или галлюциногенностью каких-то растений.

Агностик и антиклерикал Кинг без пиетета как к ортодоксальной церкви, так и к разного рода сектам, о чем довольно скажут хоть «Дети кукурузы». Его позиция: если тебе нужна вода, можешь молиться о ней, но лучше бы вырыть колодец И маленькая Триша роет свой колодец. А по лесу за ней не спеша двигается чудовище. Карающий бог в образе огромного медведя. И убить может много раз, но питаться ее страхом ему нравится больше.

Если вы любите и знаете толк в современной русской литературе, вы легко опознаете мотив «Девочки...» в лесной части «Рюрика», одного из лучших русских романов последних лет. Разумеется, у Анны Козловой все много хардкорнее, и история совсем не детская. А то, что «Девочку...» маркировали 16+ удивляет, я всегда числила книгу среди подходящих (даже рекомендованных) для детского чтения, и своим детям читала ее вслух.

Повесть о девятилетней Трише Макфарленд, которой детская влюбленность в знаменитого бейсболиста и желание быть на него похожей помогает выжить, прочитанная Игорем Князевым, идеальна для семейного прослушивания.

Ты свистни, тебя не заставлю я ждать

«Ты можешь победить дьявола — благодаря провидению, храбрости, бешеной удаче или сочетанию всего этого — однажды но не дважды. You may beat the devil once—through providence, bravery, dumbass luck, or a combination of all—but not twice.»

Не могу вспомнить, откуда мне знакома фраза, вынесенная в заглавие, да-да, то самое стихотворение Роберта Бернса, первую строку которого автор хоррор-сочинений Монтегю Джеймс (не путать с Генри Джеймсом, тоже умевшим знатно напугать читателя, «Поворот винта» — бр-р). Так вот, первую строчку которого основоположник жанра сделал названием одного из самых знаменитых своих рассказов.

Помню, что именно у Стивена Кинга в незапамятные времена прочла эту строчку, и тогда же она врезалась в память, примерно как «Я знаю, что тебе нужно», «Иногда они возвращаются». Но теперь никак не могу вспомнить, где именно и гугл мне не в помощь. Может быть в «Как писать книги», он там невообразимое количество авторов и произведений упоминает?

Так или иначе, желающим извлечь из новой книги максимум смысла от души советую этот рассказ Джеймса, он совсем небольшой, а удовольствия от чтения «Later» добавит много. Хотя напрямую связан лишь с одной линией, которых в этой компактной, по кинговым меркам (всего две с половиной сотни страниц), вещи заплетено с полдюжины. И каждая могла бы стать сюжетной основой для отдельного произведения.

Судите сами: мистика (мальчик видит мертвых людей и может с ними разговаривать). Страх сиротства (он живет с мамой, об отце ничего не знает, бабушка и дедушка погибли в автомобильной аварии, а единственный оставшийся родственник дядя помещен в дом престарелых — ранний альцгеймер, такие дела). Будет еще детектив, литературный триллер, киднепинг, хоррор, роман взросления, история с наркотиками и мафией. Но тут уж я не могу иллюстрировать примерами, опасаясь испортить впечатление, поверьте на слово, будет, и с высочайшей степенью референтности. Вся эта плетенка сплошь отсылки к более ранним кинговым, и не только его, книгам, что не мешает «Позже» оставаться самостоятельным оригинальным произведениям.

Ну а о чем вообще, ну интересно же. Кто бы сомневался. Ладно, совсем чуть-чуть. Повествование ведется от лица подростка по имени Джейми Конклин, который с раннего детства видит мертвых людей и может общаться с ними («но не так, как в кино с Брюсом Уиллисом» — с самого начала уточняет герой-рассказчик). Есть одна особенность, даже две: мертвые всегда являются в той одежде, в какой их застала смерть, и они не могут лгать, отвечая на прямо заданный вопрос.

О даре (или проклятии?) Джейми знает только его мама Тия, которая работает литературным агентом, продолжая дело так несчастливо вышедшего из игры старшего брата. Дела, признаться, идут не то, чтобы очень, в этом бизнесе работают настоящие акулы, с которыми матери-одиночке куда уж тягаться, да к тому же мировой финансовый кризис. В общем, все идет к банкротству, и в школу мальчик поступает муниципальную — не частную, как все, кто есть кто-то.

Но есть у туч жемчужная подкладка, один из авторов Тии, с серией романов о колонии Роанок (кто хорошо знаком с творчеством Кинга, вспомнит, что мотив Роанока, наравне с «Марией Селестой» сквозной у него) Реджис Томас становится мегапопулярным. Дела идут на лад, и надо же такому случится, что в начале работы над очередным романом Томас падает замертво на краю своего бассейна. Разорение или...

Вы уже догадались, что мальчик с мамой посетят место смерти писателя. Но вряд ли могли бы предположить, что будут они не одни. Третьей окажется детектив департамента полиции Лиз Даттон, подруга Тии. И, хм, больше, чем просто подруга. И это станет отправной точкой многих неприятных и страшных вещей, которые доведется пережить герою, но об этом я уже не стану рассказывать.

Думаю, что русский перевод появится совсем скоро и всякий, кто любит Кинга сможет прочесть эту историю. Хотя она и в оригинале читается очень легко. Это Кинг, дети, он такой один.

Эзотерический детектив

Удивительная она все-таки: сначала сыграла на волшебной флейте мелодию Гарри Поттера и увела за собой наших детей. Не удовлетворившись, вернулась в мужском обличье с другой музыкой, чтобы забрать нас. И да, она сделала это, по крайней мере, со мной. Понемногу, исподволь растворила неприязнь к детективу, как жанру. Не ко всякому, но к тому, где на обложке Роберт Гэлбрейт, а героями неизменные Корморайн Страйк с Робин Эллакотт.

Ждала «Дурной крови» с прошлого лета, примерно тогда появились анонсы пятой книги Страйка. Вместе с информацией о скандале вокруг нее — блюстители толерантности расценили сюжет как трансфобный, призвали бойкотировать Роулинг в сетях, запустили в Твиттере хэштэг #RIPJKRowling — «Покойся с миром, Джоан Роулинг» (ужас, правда). Но ничего из этого не вышло, роман побил рекорды продаж, несмотря даже на совсем не детективный тысячестраничный объем.

Забавно, что на российском книжном рынке, спустя полгода, ситуация дублируется. Ожидаемая новинка, от женщины, чьи прежние работы были самыми резонансными в современной русской литературе, еще до начала продаж оказывается в центре скандала. У нас труба пониже, но дым даже и погуще — не читавшие романа, обвиняют его в клевете на наше прошлое и в плагиате, предлагая расправиться с автором примерно в том же стиле.

Надеясь, что здравый смысл и здесь восторжествует, вернемся-таки в Соединенное Королевство. Где к Страйку, дела которого ощутимо пошли в гору (не в последнюю очередь благодаря партнерству с Робин) обращается женщина с просьбой расследовать обстоятельства исчезновения ее матери сорок лет назад.

Слава Корморана в сравнении с первыми книгами возросла неимоверно: не только внебрачный сын рок-идола, не только герой-ампутант без страха и упрека, который раскрыл уйму громких дел и поймал Потрошителя, но уже практически новый Холмс и Герой нашего времени. Интересно, что Робин, при том, что ее вклад в репутацию агентства не меньше, а риски больше, достается известность по остаточному принципу: «та девушка, которую порезал потрошитель».

Но это не главное. Как и то, что снимает теперь, когда ее брак распался, комнату у безработного актера с не самым лучшим характером; что бракоразводный процесс неимоверно затянулся, а по всему виновная сторона Мэтью намеревается ободрать ее, как липку; что взятый на работу бывший полицейский с замашками знойного мачо пытается за ней ухаживать (кому доводилось становиться предметом назойливого внимания человека, который глубоко антипатичен — поймет). Все это неважно, главное — она теперь партнер.

«Дурная кровь» строится по тем же лекалам, что и прежние романы Роулинг aka Гэлбрейт. Помимо основного расследования рассказ о нескольких дополнительных делах, которые ведет агентство, они вплетаются в ткань повествования довольно органично, позволяя составить представление о методах работы и дополнительно характеризуя персонажей.

Не остаются без внимания семейные, любовные и дружеские связи героев, вполне уместные — никто не существует в вакууме и не посвящает свою жизнь только работе. Немало внимания уделено развитию их отношений: сильное взаимное притяжение вкупе с обоюдным нежеланием ввязываться в служебный роман. Нормально, тут у нас не сериал «Полицейский с Рублевки», где Гриша всех перетрахал, и не по разу, что работе нисколечки не вредит.

Многофигурная композиция предполагает подробное знакомство с десятками персонажей, из которых многие окажутся на роли подозреваемых. Причем, в отличие от первых, несколько завлекательного свойства романов, речь в которых шла о звездах эстрады, интеллектуальной элите, жизни высшего общества, и, напротив — социального дна — здешний сеттинг усредненно-обывательский. С поправкой на ветер, в целом английская жизнь посытнее российской, но речь все же большей частью о средних людях.

И это тоже интересно. Как жила, в семидесятые прошлого века, идя через преграды к намеченной цели, стать всего лишь врачом общей практики, умная и красивая девочка из бедной семьи? Как строились ее отношения с окружающими, какими эти люди вокруг нее были? Какое влияние на людей оказывало тогдашнее увлечение нью-эйджизмом и насколько серьезно мы, сегодняшние, готовы позволить эзотерике войти в нашу жизнь (никто не признается, что верит в гороскопы и гадания, но все их читают и при случае не прочь задать катрам таро вопрос).

Ну и, куда без маньяка. За что люблю Джоан Роулинг, так это за то, что зло у нее напрочь лишено романтического флера, той алмазной пыльцы, какой принято нынче припудривать негодяев. Никакого отрицательного обаяния. Если что-то выглядит как дерьмо и воняет дерьмом — здесь вы не перепутаете его с шоколадом. И никакие рассказы о тяжелом детстве не послужат оправданием, не вызовут жалость.

Да, о травме расскажут, одновременно с этим рассказав о десятке других героев, переживших травмирующий опыт, которые не стали злодеями. Будет четкая социальная составляющая — менять мир к лучшему тяжелый и требующий регулярных усилий труд. Разовые акции, вроде перфомансов, выглядят нарядно, но толку от них чуть. И, конечно, раскрытие давней тайны — ручаюсь, «убийца дворецкий» вы не воскликните до самого финала. Что и требуется от хорошего детектива.

Безумие Эмпедокла

«Естественная телеология мира исключает стремление к хаосу.»

«Иные песни» первое знакомство с Дукаем и точно знаю, что буду читать его ещё. Все, до чего сумею дотянуться. Потому что это круто, ярко, оригинально и (тут просится формула «ни на что, читаное прежде, не похоже», но нет, напротив, весьма похоже на то, что давно люблю, хотя в последние годы не имела возможности читать). Я о том, что стиль, лексика эстетика и пафос романа живо напомнили о «Транквилиуме» и «Кесаревне Отраде между славой и смертью» Лазарчука. К сожалению теперь Андрей Геннадьевич такого не пишет, не нам, читателям, указывать творцам, как им работать. Но какая-то глубинная струна в душе, тронутая радостью того давнего знакомства, все не смолкнет, ждёт продолжения. Неожиданно пришедшего от поляка Дукая.

Итак, универсум романа — это реальность, в которой античный мир не пришёл к естественному упадку и не был разрушен ордами варваров, продолжая оказывать ключевое влияние на все сферы общественного, политического, финансового, культурного устройства тамошней жизни. В целом, радикальных отличий от нашего, у мира придуманного Дукаем, меньше, чем можно было бы ожидать. Ведущими языками, они же языки международного общения, остались греческий и латынь. Колониальная политика охватывает географически близкую к Средиземноморью Африку, но об Америках и Австралии в романе не упоминается, хотя воздухоплавание посредством аэростатов — распространенный способ путешествий.

Больше того, Луна в романе обитаема и служит местом паломничества, поскольку именно там находится резиденция Лунной Ведьмы, пребывающей в почётном изгнании. Не Селена. Артемида, Иштар или Кибела, но понемногу от всех богинь материнского культа со многими сверхчеловеческими возможностями, предположительно связанными с сохранением и развитием традиций тайного знания, утраченных нашим, лишенным преемственности миром. Терраформирование, к примеру, превосходит воображение, судя по тому, что адепты сумели устроить на Луне вполне достойную жизнь и даже создать атмосферу.

На земле же некий аналог генной инженерии или сильно продвинутой селекции позволил одомашнить неприспособленных в нашей реальности к приучению бегемотов, зебр, жирафов, носорогов, создав на их основе тягловый и вьючный скот: гипатиев, ховолов, зивр, единорогов. Южная столица Империи Александрия с культом Александра Македонского, величайшей в мире библиотекой, маяком и ещё парой-тройкой чудес света или равных им в нашем понимании артефактов, вроде храма Великого с его статуей, в дни равноденствия удерживающей между разведенными руками миниатюрное солнце.

Веротерпимость превосходит ожидание, известные культы мирно соседствуют, не помышляя о джихаде или крестовых походах. Роль аристократии в управлении миром невозможно переоценить, она колоссальна и основана на многовековой традиции сопротивления попыткам навязать чуждую волю. Вообще, способность противостоять психическому и ментальному принуждению чрезвычайно важна и во многом определяет иерархический уровень персонажей. Она и дополнительные уникальные таланты, которые герой может предложить миру.

Пан Иероним Бербелек, к примеру, стратегос — военачальник, мастер нетривиальных решений в науке побеждать, воевать не числом, а умением и навязывать другим свою волю, оставаясь невосприимчивым к попыткам проделать то же над собой. Кроме одного случая, когда в ходе военной кампании ему пришлось противостоять московиту чернокнижнику Максиму Рогу (о, это извечное польское желание реванша гонор и еixё польске не сгинело). Так вот, пребывание в контакте с уникумом психического подавления, сумевшим подчинить своей воле огромную державу, не сломало героя, но что то ощутимо в нем прогнуло и Пан Бербелек нынче не тот, мучительно переживающий фиаско.

С некоторых пор в мире в больших количествах появляются странные Твари, их можно было бы принять за творения свихнувшегося таксидермиста, если бы не были живыми. Спонтанные метаморфозы затрагивают привычных животных, превращая в персонажей бестиария и не имеют ничего общего с осознанной селекцией. А неизменность и подчёркнутое следование канону один из краеугольный камней этого мира. Волею обстоятельств, тем, кому придётся найти источник деструктивного воздействия и противостоять ему окажется опальный стратегос.

Это такая завязка. Добавлю ещё расшифровку некоторых значимых реалий, которые встречаются в романе и не сразу берутся восприятием (такое: в помощь путешественнику).

Форма — многозначное понятие, в зависимости от контекста может означать ментальную и психическую независимость, волевой импульс, строй мыслей, пассионарный всплеск, настроение. даже моду — некий посыл, предполагающий следование и подчинение.

Морфа — расовая. кастовая, клановая социальная принадлежность, а также определенная физическая форма — менталитет и метаболизм.

Античные и квазиантичные неологизмы романа.

Кратестос, гегемон — правитель.

Даулос — раб.

Эстлос — господин.

Эстле, деспоина — госпожа.

Хоррорные. мамелюки — стражники, воины.

Софистос- ученый.

Рытер — рыцарь.

Какоморфия — спонтанное изменение физической формы.

Никотиана — сигарета.

Нимрод — охотник.

Сколиота — искривление, источник и причина какоморфий.

Ураноза — молния.

Вот, пожалуй, и все. Осталось поблагодарить за восхитительный перевод Сергея Легезу. Потрясающе хорошо, а его безупречное чувство языка дарит русскоязычному читателю с этой непростой книгой многие лингвистические радости.

Кукольный дом

стояли звери около двери

Год. Я ждала его год и это того стоило. Открытие 2019 «Средняя Эдда» заинтересовала, но не могу сказать, что ощутила ее как свою книгу. «Репродуктор» прочитанный следом, оказался совсем моим. Оплел тончайшими нитями, вовлек в сферу притяжения автора, заставил ждать «Кластера».

Кластер, говорит словарь — объединение нескольких однородных элементов, которое может рассматриваться, как самостоятельная единица, обладающая определенными свойствами. В романе это несколько корпораций под эгидой государства, занятые поиском путей производства арсенида. На самом деле, арсенид не порождение фантазии Дмитрия Захарова, но название для реально существующего химического соединение со свойствами мощнейшего полупроводника. В романе речь о другой, более совершенной, чем арсенид галлия, модификации, сути это не меняет.

Попробую объяснить: мир помешан на поиске новых энергоносителей, но не меньшей панацеей может оказаться радикальное снижение энергопотерь. Чтобы понятнее — принцип скафандра, обогреваемого в космическом вакууме теплом тела космонавта. Идеальный полупроводник решает эту задачу идеально, обеспечивая КПД не сто, а тысячу, десять тысяч процентов. Именно таков арсенид романа. Проблема одна, но существенная — немыслимо дорог в производстве.

В свое время в Японии было закуплено некоторое количество этого вещества, чтобы, отталкиваясь от прототипа, догнать и перегнать; собственными разработками двинуть страну из лагеря сырьевых придатков в элитный кластер высокотехнологичных государств, а там и остальные проблемы решатся. Разработкой задачи занялось некоторое количество корпораций с солидной господдержкой. Ничего не напоминает? Как-то давно об успехах Группы Роснано ничего не слышно. Однако вернемся.

В реальности романа хотели как лучше, а получилось как всегда. Большая часть средств к моменту начала событий украдена-попилена-откатана, меньшая — использована непродуктивно. Потому что, угадайте с трех раз, чьи зады уселись в начальственные кресла (с одного угадали, молодцы — синекура для непутевых отпрысков). А воз и ныне там, никакого российского арсенида как не было, так нет. Для хорошей мины при плохой игре и запудривания мозгов существуют пиарщики, которых, в виде исключения, можно взять со стороны, но талантливых. Таков Андрей, руководитель службы по связям с общественностью корпорации «Микрон».

Однако красиво сплетаемых слов в преддверии очередного финансового госвливания недостаточно, нужно и товар лицом предъявить, отчитаться. А где взять? А есть выход. В свое время, когда будущее казалось безоблачным, чтобы продемонстрировать широту русской души, понаделали псевдоинтеллектуальных игрушек с арсенидными пластинами. Принцип зайчика-энерджайзера, только работа не «до десяти раз дольше», а буквально «эта музыка будет вечной» — и батареек заменять не нужно.

Теперь недостающее для отчета количество можно добыть, распотрошив кукол-зайчиков-жирафов. Только вот, у материала обнаружилась занятная побочка, которой никто не предполагал. Буквально, философский камень, оживление неживого. И заветные пластинки не так-то просто вынуть из нутра звериков, потому что они не хотят умирать. И еще они верят, что явится мессия, который спасет. У них и собственная религия зародилась, примитивная, а какая из мировых может похвастаться особой изощренностью? Малыши верят во Второй фронт.

Вообще, певица Алиса Сикорская ни о каких игрушках знать не знала, когда писала свои песни, которые стали их Священной книгой, нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется. Как не предпринимала особых усилий и для того, чтобы опальный пиар-менеджер Андрей полюбил ее до безумия (как-будто есть какие-то приемы, имеющие это обеспечить). Она отличная девушка, талантливая, яркая, и сострадание порой стучится в ее сердце, но в целом — оставили бы в покое, дали работать и обеспечили некоторый (немалый, чивоуштам, так ведь она на него сама заработала!) уровень комфорта

История туго сплетает интересы мегакорпораций с судьбами людей, имеющих к ним непосредственное отношение и не имеющих прямого отношения, с судьбами не людей вовсе. Снова об ответе за тех, кого приручили, без назойливого морализаторства. О выборе, который ломает твое благополучие, но отступить не можешь, потому что способность на него делает тебя человеком. И о выборе, благоденствия, а что там с человеческой составляющей — ну, это все несерьезно. И о выборе жить или умереть.

Такие книги большая редкость во времена тотальной осторожности и благонамеренности. Такие во все времена редкость, потому что талант всегда штучный товар. «Кластер» не просто талантливый роман, но умный, честный, исполненный гражданского мужества и невыносимой трепетной нежности. Скажете: «Странное сочетание, едва не оксюморон, где социальный аспект, а где любовь? В одну повозку впрячь не можно...» «Бывает и так, — отвечу, — Очень редко, но бывает, Дмитрию Захарову удалось.

Дышать

Это не вторжение. Они всего лишь смотрят. И… возможно… играют.

Всего один анахронизм в колоссального объема книге. То есть, не вполне даже анахронизм, но вещь, которая сегодня воспринимается устаревшей. Роман писался двенадцать лет назад, а единственная не вполне современная деталь — подарок на день рождения Расти, сыгравший важную роль в сюжете: CD-контейнер, через выломанную из которого полую втулку дышали. Удивительно, учитывая, как быстро устаревают реалии в современном мире. Но гениям всегда удается этот трюк вневременной актуальности.

Когда рассказывала о первой части аудиоверсии «Под куполом», говорила, что разделить его на два тома было хорошей идеей. Теперь, прослушав вторую часть, укрепилась в этом убеждении. Для бумажной или электронной книги такого рода разбивка не нужна, но в аудио осилить массивом пятьдесят с лишним часов — акт читательского героизма, на который не всякий сподвигнется. Аудиокнига промежуточное звено, между текстом и киновоплощением (читателей на порядок меньше, чем зрителей) дающее возможность соприкоснуться с тем, что написал автор без искажений в угоду всесильному глуповатому сериальному богу.

Аудиокниги ценим не в последнюю очередь за то, что берегут время — а процессе прослушивания можно заниматься рутинными делами, слушать в дороге, но глазами читать быстрее, потому, если есть возможность присесть почитать, обычно комбинирую. Со второй частью «Купола» так вышло, что приболела и тупо отлеживалась, делами заниматься не могла, а читать глазами — вполне. Но исполнение Игоря Князева настолько хорошо, что предпочла закончить на несколько часов позже.

Странно, когда читала в первый раз, вынесла впечатление, что действие охватывает не меньше месяца. На самом деле от появления купола до конца проходит меньше недели, что-то около четырех дней. Совершенно достоевская, выматывающая читателя, текстовая плотность и сопоставимый с его же романами уровень драматизма, «Купол» среди других кинговых вещей выделяется трагичной безнадежной атмосферой.

А казалось, ничто не предвещало. Милый маленький новоанглийский городок, где все друг другу добрые соседи и все шапочно знакомы, где «за команду за одну мы все болеем», и членов городского совета избирали из года в год одних и тех же. Ну, наверно потому что все в их работе устраивает. Устраивало, до тех пор, пока... От власти, знаете, очень многое зависит. и если в какой-то момент вы оказываетесь в полной жопе, то в немалой степени потому, что доверили именно таким людям принимать жизненно важные решения.

Кто бы мог подумать, что второй член Городского Совета, владелец фирмы по продаже подержанных автомобилей Джим Ренни окажется властолюбивой тварью, которая превратит коллег в марионеток, устроит в городке фабрику по производству синтетического наркотика под видом радиостанции религиозного вещания (ханжество испокон веку лучшее прикрытие), опутает паутиной подкупа и шантажа вовлеченных в процесс горожан (их не то, чтобы много, но есть, в одиночку метамфетаминовый заводик не замутишь).

Ну, это не главное, дело в куполе вообще. Нет, именно, что главное. Где тонко — порвется. Где беспринципный рвач имеет доступ к власти, любая кризисная ситуация грозит перерасти в ходынку. Во второй части мрак над Честерс Миллом сгущается, как в фигуральном, так и в буквальном, смыслах. С внешней стороны на куполе оседает принесенный ветром мусор, а изнутри он коптится. И свет внутри другого цвета, поначалу воспринимаешь как занятную оптическую фишку. И пахнет нехорошо. И заметно теплее, чем снаружи, парниковый эффект.

И все это только начало, в четыре дня случится: групповое изнасилование и нанесение тяжких телесных повреждений представителями власти, несколько убийств, несколько самоубийств, продовольственный бунт, поджог, огненный апокалипсис. А не будь у власти такая мразь, самого тяжкого можно было бы избежать, даже имея в виду чрезвычайные обстоятельства купола. Но имеем, что имеем.

Невероятная книга, шедевр даже в ряду лучших кинговых вещей. Сложная, многофигурная, филигранно выписанная, безупречно психологически мотивированная в каждом отдельном случае, с точно бьющими в цель деталями. И ревела я сегодня в том же месте, что и десять лет назад — «ковбойчик» Олли Динсмор и рядовой Эймос. А уж иметь дома баллон кислорода на всякий случай — остроактуально ко дню сегодняшнему.

Сделать добро из зла, так можно?

Для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный.

Самая знаменитая книга братьев Стругацких. Даже «Трудно быть богом», которую знают и любят все, и каждый читатель, хотя бы даже был читательницей, видел себя Руматой, — меньше по количеству переводов и переизданий, что уж говорить об экранизации. Кино Алексея Германа с Ярмольником в момент выхода не пнул только безногий, да и теперь, спустя десять лет, голосов апологетов не слышно, потому аргумент «время рассудит « можно счесть не сработавшим.

Не то со «Сталкером», да, поклонники Братьев считают, что великий режиссер снял картину, имеющую к литературной основе более, чем отдаленное отношение, но на то Тарковский и гений, что его замысловатое и не совпадающее с оригиналом прочтение обрело собственных восторженных поклонников, чья коллективная эстетствующая интеллектуальность возвела «Пикник на обочине» в статус совсем уж священной коровы. И это я еще не вспоминаю книжных серий «СТАЛКЕР» и «С.Т.А.Л.К.Е.Р», большей частью не стоящих упоминания, но пополнивших ряды фанатов романа множеством сталкернутых, которые может основы и не читали, но об отцах-основателях хоть что-то, да слышали. И, да-да, отпочковавшейся индустрии компьютерных игр!

В общем, много всего, все связано и переплетено, и все вокруг этой вещи, которую соавторы написали в 1972 за три месяца, после того как во время прогулки в окрестностях дачного поселка наткнулись на остатки такого вот пикника. Четырехчастная история; время действия неопределенное ближайшее будущее, относительно времени написания, значит для нас уже прошлое полувековой давности, но понятие параллельных вселенных устраняет когнитивный диссонанс.

Место действия город Хармонт, неопределенная англоязычная страна. Тринадцать лет назад Земля в шести локациях пережила визит пришельцев, который длился относительно недолго и не завершился контактом. После их исчезновения эти места стали смертельно опасными и обрели множество необыкновенных особенностей, искажающих свойства пространства и отменяющих физические законы.

Их назвали Зонами, создали вокруг научные институты и запретили гражданам посещать, но сталкеры в Зону ходят. Зачем? Затем, что там можно добыть хабар — артефакты, оставшиеся после Посещения. Риск громадный, мало избежать опасностей Зоны, нужно еще и не попасться патрулям, но одна удачная ходка способна финансово обеспечить лучше нескольких месяцев тяжелого труда на заводе. И есть еще тема адреналиновой зависимости, да в сталкеры ведь не повально идут, их немного, Рэдрик Шухарт один из них.

В первых двух и последней частях повествование ведется от его лица, в третьей — от третьего и рассказывается в ней о трудах и днях Ричарда Нунана, человека, плотно ввязанного во множество околозоновских структур, он такой делец с разнообразными связями как среди военных, администрации, ученых, так и в криминальной среде. Эта третья часть дает панорамный взгляд на происходящее и несколько отстраняет читателя от фигуры сталкера, чья мощная харизма поневоле затягивает в сферу его притяжения.

А между тем, Шухарт совсем не Румата и то, что он сознательно делает в финале могло бы травмировать читателя, плотно отождествившегося с ним. Хотя на самом-то деле, когда я читала в первый и второй раз, эти соображения меня не смутили, в первый просто не поняла, что Артур заранее предназначен в жертву, во второй — была молодой матерью, кто в теме, тот поймет.

Нужно бы в финале что-то глубокомысленное, но глубоких мыслей у меня нет, кроме разве той, что смысл фразы в эпиграфе из «Всей королевской рати» Роберта Пенна Уоррена: «Ты должна сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать», каждый определяет для себя в разное время по-разному, а все-таки добро из зла невозможно. Как и счастье для всех, добытое ценой крови.

Отрок во Вселенной

Тут же на самом деле рай по сравнению. Ну, девочек, правда, нет. И отбивных. Но тебе ж это не надо.

Булгак стал вспоминать, но не вспомнил, что такое девочки и тем более отбивные.

У Шамиля Идиатуллина один. но существенный недостаток. Он пишет мало. Это компенсируется тем, что пишет хорошо, но от того еще обиднее. Хотя тут я бурчу. конечно, мы, читатели, не указ творцам. Забавно, что даже числя в любимых авторах, детского «Тубогача» читать не рвалась, все мы изрядные снобы: для младшего школьного пусть читают вслух родители или бабушки, а мои дети уже большие, но внуками еще не осчастливили — я не в целевой аудитории.

Так вот, это не детская книжка. То есть, да, детям можно и нужно давать такие, они поймут. Жаль, таких мало. Но взрослому прочесть не зазорно. Где-то в далекой Галактике, на лучшей планете (она так и называется Лучшая), живет, не тужит небольшая колония. И все у них как у людей, есть старшие и младшие, школа тоже есть. Они должны хорошо учиться, чтобы однажды, когда придет время возвращаться, подарить Родной (Земле) Лучшую. В школе надо говорить правильно, но вообще, местный сленг диктует оканчивать любой глагол частицей -сь: вставайсь, ползись, побилсь. Язык, как индикатор вырождения.

Потому что отсутствие у колонистов будущего становится очевидным очень скоро. На самом деле, они не бодрые первопроходцы этого мира, а пленники, обреченные год за годом следить, как вокруг него вращается по низкой орбите корабль, который мог бы доставить их домой. Всего и надо, что подняться в стратосферу, дальше он сам притянет, только подняться не получится, потому что реактор челнока умер. И старшим остается битва за урожай — без надрыва, климат на Лучшей отличный. А младшим кое-какие локальные развлечения. Тубогач, например.

А это уже словотворчество Шамиля Идиатуллина, контрабандой протащившего в космическую историю родной татарский язык, где агач — дерево. А туб? Просто туба, полая труба. Такое дерево, тубогач, запрещенное, потому что растет быстро, куда там земному бамбуку — за часы вымахивает высотой с небоскреб, а потом начинает плеваться семенами, слепленными в сопливые ядра: всё в зеленой паутине и дышать нечем, оттого в черте оседлости старшие нещадно уничтожают ростки (угу, почти с тем же рвением, с каким Маленький Принц боролся с баобабами). Но до того, мальчишки успевают нырнуть по очереди внутрь и вылететь со счастливым визгом, испытав краткое счастье парения.

Такой сильный, такой горький рассказ, и мне не стыдно признаться, что плакала. А хеппи-энд будет? Ну разумеется, как в нашем деле без хеппи-энда. Издана книжка отменно, иллюстрации хороши — герои выглядят чем-то средним между троглодитами и дикобразами, но неуловимо милы при этом. Поди разбери, как художник такого эффекта достиг. Ну да, на то он и профессионал. А я все шмыгаю носом и думаю: улетят — не улетят?

Хорошая девочка Лида

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

Ахматова «Реквием»

Я ничего не читала прежде у Лидии Чуковской. Когда наталкивалась на упоминания о ней, что неизбежно для находящихся внутри книжной среды, мысленно пожимала плечами — чем она может меня заинтересовать? Мемуары писательской дочки о том, как славно жилось под крылом советской власти? Спасибо, но что-то не хочется. В том, что жилось славно, не сомневалась, Корней Чуковский был одним из двух любимых поэтов раннего детства. Вторым Маршак, и вообще-то их было трое, но к Маяковскому с его «Что такое хорошо и что такое плохо» я, от-горшка-два-вершка-эстетка относилась чуть снисходительно, а к Корнею Ивановичу и Самуилу Яковлевичу с пиететом. Родители мои росли на этих книгах и своим детям именно их первыми читала вслух. Уж конечно жизнь дочери культового классика не могла не быть сказочно прекрасной, со всеми прилагающимися номенклатурными радостями.

Так думала я и жестоко ошибалась. Это не о дольче-вита любимых детей эпохи и даже не о знаковых ее людях, хотя Лидии Корнеевне, которая с детства общалась с цветом российской, затем советской творческой интеллигенции, а став взрослой, естественно сделалась частью интеллектуальной элиты: когда работаешь с Маршаком, Заболоцким. Хармсом, Житковым, когда Ландау друг дома, когда запросто общаешься с Ахматовой — уж ей-то было о чем рассказать. Однако две повести и роман нового сборника, вышедшего в Редакции Елены Шубиной, если и обращаются к знаковым фигурам эпохи, то с нежностью, но вскользь. На самом деле это страшная хроника семейной трагедии, безутешный плач по загубленной жизни, растоптанной любви, разбитым надеждам.

Я начну рассказ о произведениях сборника с автобиографического романа «Прочерк», который завершает его, но по объему больше двух остальных вместе взятых. История женщины, которая любила и была любима, в одночасье и без какой бы то ни было вины потерявшей мужа, дом, работу, имущество, урезанной в правах и сниженной в социальном статусе. Вы скажете, что последнее несущественно на фоне остальных потерь, я отвечу: возможно вы правы, но никто не отменил того факта, что человек существо социальное, а самоощущение в социуме — это то, что сопровождает нас каждую минуту. И если всякое мгновение тебе дают понять, что ты нежелательный элемент, такая жизнь сама по себе становится чистилищем.

Это история девочки, которая росла в хорошей семье, гордилась отцом и хотела соответствовать его «Лидочек — лучшая из дочек», но, принципиальная идеалистка и перфекционистка, непременно желавшая следовать собственным путем, то и дело попадала в неприятности. История двух ее замужеств: неудачного первого и совершенно идеального, из разряда «так не бывает» второго. История женщины, видевшей свою миссию в том, чтобы трудиться на ниве книжного просветительства и много успевшей сделать, а сделала бы и больше, когда бы не...

37 год и жернова репрессивной машины, перемоловшие сначала работу, а потом и жизнь героини. Детгиз, где она работала редактором под руководством Маршака разогнали, и они, которые казались себе не оболваненными пропагандой и понимающими, верили, что справедливость вот-вот восторжествует. А топор уже был занесен над ними, и, как бы сформулировать — так близко было читать в первые дни августа, о том же времени года, только 86-ю годами раньше. О днях, которые разрушили их с мужем жизнь. Такая немыслимая боль и горечь с дурацкими самообвинениями, что опоздала на вокзал проститься с Митей, что не сумела предупредить, уже зная об ордере на арест. Он еще два дня оставался на свободе. Не того человека выбрала курьером, не успела, не сообразила, не сделала. По силе эмоционального воздействия описание этих первых дней августа просто сбивает с ног.

И она тысячу раз понимает, что ничего не смогла бы сделать. Когда твоего мужа, гениального физика теоретика, везут в отдельном опломбированном вагоне, то просто чудо, что саму тебя с дочерью не искромсало тотчас в куски той же мясорубкой. Но понимать одно, а жить всю оставшуюся жизнь с чувством: Ах, если бы я не опоздала! — совсем другое. Страшная безнадежная невыносимо тяжкая история нисхождения по кругам ада, во время которого самое подлое — это надежда. Муж давно был расстрелян, а ей сказали о десяти годах без права переписки — стандартный эвфемизм того времени для обозначения узаконенного убийства.

После собственное спасение, отчасти чудом, но главным образом все-таки благодаря умению сопоставлять скудную информацию и ориентироваться в происходящем — близкие тех, кто получил десять лет и больше обычно исчезают, но если успевают скрыться, забиться в щель мироздания — чаще всего их не трогают. А после жизнь, посвященная собственному расследованию, безрезультатные попытки добиться хоть каких-то объяснений и жуткая констатация:

если жертвы исчислялись миллионами, то в каких цифрах следует исчислять палачей?

«Софья Петровна» художественная повесть, вобравшая личный опыт Чуковской. История женщины, оболваненной пропагандой, у которой арестован талантливый инженер сын, жизнь ее превращается в стояние в тюремных очередях, она теряет работу, кончает с жизнью ее молодая подруга, арестован уже и лучший друг сына, а после ее Коле объявляют 10 лет без права переписки. И Софья Петровна, уничтоженная, но все такая же правоверная, потихоньку сходит с ума.

«Спуск под воду» тоже основан на личном опыте. Послевоенные годы, история написана от первого лица, героиня едет в некий аналог современной писательской резиденции — зимний пансионат, где творческие работники поправляют здоровье и на лоне природы пишут нетленку. Среди откровенных циников и холуев системы, есть один человек, которому повезло вернуться из лагеря, в отличие от мужа рассказчицы, и даже вновь интегрироваться в литературную жизнь. И вот, они сначала беседуют о том, как было Там, после она случайно спасает его во время сердечного приступа, они все больше сближаются. А потом он пишет ура-патриотическую агитку, вставив подробности из настоящей лагерной жизни, о которой рассказывал ей, только перелицевав под будни великих строек. Жестокая и бескомпромиссная проза.

Чуковская-прозаик хороша, но как мемуарист и свидетель эпохи гениальна.

#Русская литература, историческая, мемуаристика, биографическая, репрессии, литературная среда, физики и лирики, боль, Лидия Чуковская, РЕШ

Чагинск — город надежд

«С квантовой точки зрения клопы, кусающие постояльцев гостиницы «Центральная», – это те же самые клопы, которые кусали Чехова сто с лишним лет назад. Быть покусанным клопами, терзавшими Чехова — к удаче.»

2001 год, начало Тучных нулевых лето. Писатель со знаковым для современной русской литературы именем Виктор приезжает в город своего детства. В Чагинске, у бабушки он проводил каникулы до пятнадцати лет. С пятнадцати до нынешних тридцати не был ни разу. И на похоронах у бабушки, исполняя ее волю, тоже не был. Тогда, в то последнее лето, она взяла с внука обещание никогда не возвращаться в этот город. Что ж вернулся?

Да вот как-то так: у Виктора все складывалось неплохо, сумел найти свое место под солнцем, написал книгу, хорошую, «Пчелиный хлеб» про подростка, который приехал в деревню к деду и неожиданно остался один на хозяйстве — как он со всем управляется. Роман полюбили читатели, тепло встретили критики и... все. Печально, но он оказался автором одной книги. Имя, однако, уже составлено, что позволяет зарабатывать окололитературной фигней. В частности, лок-фиками — писанием фальшивых историй маленьких городков, коих в Расеюшке хоть тысячу верст скачи, всех не объедешь.

Знаете, все же хотят, чтобы у места, в котором они живут, в анамнезе было что-то значительное, свои события и личности, городские легенды, культурный бэкграунд , исторические анекдоты- чтобы все как у больших. Находишь более-менее известного персонажа, который когда-то проезжал через город, останавливался в нем, хотя бы по причине сломанной каретной оси, и фигачишь погонные километры славной городской истории осиянной светом вальяжной государственности. После книгу в роскошном издании ограниченным тиражом станут дарить почетным горожанам и гостям города, а Виктор унесет в клювике достойный гонорар Князю прибыль, белке честь.

Очередной заказ — Чагинск, и тут уж не до бабкиных запретов, где платят, туда и едешь, а то ведь заартачишься, и звать перестанут. А у Виктора в этом городке друзья детства, не то, чтобы прям пылал желанием встретиться, но все же. Не чужое место, не чужие люди, приехать столичным деятелем культуры при деньгах — разве плохо? Интересно как органично Веркин сплетает в экспозиции тезку героя Банева из «Гадких лебедей» Стругацких и Программу привнесения культуры в провинцию из «Пути побежденных» Лазарчука с постоянными темами собственных книг, начиная с «Кошки ходят поперек» (второй, кстати, роман того цикла называется «Пчелиный волк», ничего не напоминает?)

Провинция, но не убогое болото, а вполне себе обнадеживающая, где люди понемногу обустраивают жизнь, гордятся корнями, ищут и находят баланс между западным и почвенным, занимаются творчеством (хотя бы даже чаще всего уровня «лебеди из старых покрышек и пальмы из пластиковых бутылок»), находят способы приструнить коррумпированную местную власть (умеренно коррумпированную). Лелеют ростки своих талантов и в целом потихоньку обустраивают Россию, пока в москвах мутят непонятные схемы.

Таким предстает и Чагинск в долгой романной экспозиции, в продолжении которой ничего не происходит. Нет, не раздражает, потому что проза Эдуарда Веркина — то, чем можно наслаждаться так же бесконечно, как смотреть на огонь, воду и чужую работу. Хотя, чивоуштам, душа просит интриги. И она случается. Сразу после широкого празднования Дня города исчезают два мальчика. Один из них — сын Кристины, с которой герой дружил в детстве. Второй их друг, Федор, работает в местной милиции и по всему, ему бы на ноги всех поднять, не шутка — дети пропали. Но странным образом. ничего не происходит.

Удивительно, но пока масштабный поиск не инициирует олигарх, компания которого именно здесь, в Чагинске планирует некую загадочную и глубоко засекреченную стройку века — до тех пор, пока миллиардер Светлов, не организует поисковые мероприятия, буквально сам включившись в них, горожане как-то даже и не реагируют на ЧП. Напрасно бедная мать колотится рыбой об лед — все заняты своими огородами, более состоятельная часть посиживает вечерами в «Растебяке» (плод местного креатива: расстегай+кулебяка — наш ответ мак-даку). Да и после, потрепыхавшись словно для вида, скоро перестают искать. Родители второго мальчика говорят, что нашли какую-то записку, оставленную сыном, подались-де, пацаны на озеро Байкал. Найдутся.

«Снарк, снарк» в первой части — по сути развернутая метафора российской жизни нулевых, с ее большими надеждами, достаточным уровнем свободы, некоторым финансовым ростом, предприимчивостью и творческими импульсами, но прежним тотальным недоверием к власти и возведенным в абсолют принципом «моя хата с краю». Раздражало, как много в книге пьют, пока не вспомнила, как часто и помногу сама, и абсолютное большинство знакомых пило в тот период. Такое время тотального самоодурманивания.

Я сказала о развернутой метафоре. Весьма развернутая, страниц много, и это только первый том дилогии. Если вы еще не фанат Веркина, как это давно случилось со мной, начните знакомство с его прозой с «Облачного полка», «Друга апреля», «Герды», «Осеннего солнца». Но если любовь к настоящей литературе больше в вас, чем страх перед многабукв — заходите.

Стать мостом

«Через год, вместо того чтобы идти в банк и говорить с человеком, вы просто запустите эту программу из любого места в мире.»

Нил Стивенсон поры написания этого романа провидец, предсказавший сквозное шифрование, в режиме которого оплата ЖКХ или покупка билетов в кино из любого места в мире наша обыденность. В 1999 — за год до миллениума, за двенадцать лет до биг-даты, за двадцать три до «здесь и сейчас». И это оказалось куда ближе к реальности, чем пиццамобиль Хиропрактика из «Лавины» или нанотехнологии «Алмазного века».

Вещь из лучшей поры писателя. Если верно, что у всякого творца выпадает одно десятилетие, в которое он создает лучшее из того, на что потенциально способен, то для Стивенсона это девяностые: «Лавина», «Алмазный век», «Ртуть», «Криптономикон» — всякая книга шедевр. Кроме прочего, роман стал одним из пиков постмодернизма, после которого ничего столь же сложного и одновременно увлекательного в жанровых рамках не создано. Дальше эта фельетонная по сути эпоха закатывается.

«Криптономикон» одновременно авантюрный боевик с войной, драками, поисками сокровищ, амурными похождениями героев, и сложная многослойная многоплановая интеллектуальная проза. Поразительно современная в том, что касается интернета, безопасности информации, культуры отмены и абсурдной сверхтолерантности сегодняшнего западного общества.

Действие романа разворачивается в двух временных пластах: Вторая Мировая и условно наши дни, в немыслимом количестве пространственных локаций от полюса до экватора. В фокусе внимания нечто тайное, загадочное, скрытое, и весьма ценное. Что-то, что необходимо найти самому, как можно лучше спрятав от противника. В материальном выражении и для наглядности это золото, серебро, антиквариат — да целые коробки, набитые деньгами. Но главный предмет интереса все-таки абстрактная информация, владеющий которой, как известно, владеет миром.

Герои вне Системы. Назвать их борцами с ней, я бы не рискнула, но им удивительным образом удается демонстрировать отсутствие вовлеченности в требующее хождения строем правое дело, под знамена которого мобилизованы. Мозаичная, фрагментарная структура повествования до конца не позволяет составить сколько-нибудь связной картины. Большинство вопросов так и остаются открытыми. Множество сюжетных линий не то, что обрываются, но уходят в никуда, истончаются до полного исчезновения. Что, странным образом, не вызывает у читателя отторжения: парабола радуги или моста, обеспечивающая максимум в центре и спад к периферии (интереса, внимания, желания досконально во всем разобраться).

Ключевым элементом повествования становится шифр «Понтифик», кроме прочих значений, имеющий буквальный перевод «строитель мостов». И таки да. Стивенсон строит мосты от всего ко всему, а параболическая структура книги заодно уж связывает ее с другим постмодернистским шедевром, «Радугой тяготения» Пинчона.. Два главных героя «Криптономикона»: Уотерхаус и Бобби Шафто, словно бы персонификации двух сторон личности Слотропа — предельно стимулированный интеллект, используемый для решения изначально нерешаемых задач, и особое свойство попадать в безнадежные ситуации, из которых, тем не менее, удается выйти с положительным балансом.

Оба романа подвергают серьезной ревизии уровень отвращения, который готов воспринять читатель, далеко выходя за рамки стандартов девиантности. В обоих за жанровым микстом из военного, шпионского, любовного, этнического романов, необычайно высокий уровень наукоемкости. Оба демонстрируют поразительный интерес к прикладной и академической лингвистике. Семантика, структурные связи, проблемы языкознания во всех возможных вариантах. Стоит также упомянуть фигуру Вечного Жида, играющего важную роль в общей космогонии. У Пинчона это Пиг Бодин, у Стивенсона Енох Роот.

Резюмируя: крутейшая книга. Безумно интересная, невероятно динамичная, пронизана тонкой иронией — никогда не бывает смешно до уровня уахаха, но понимающая улыбка к концу чтения даже мимические мускулы лица наособицу закрепляет (это не для красного словца, сейчас вспомнила остров Йглм и щеки сами собой сложились в привычную конфигурацию, от которой немного даже больно, как с непривычки от физической нагрузки).

А теперь для имеющих уши есть аудиокнига, которой роскошное чтение Игоря Князева придает дополнительного (на случай, если кому не хватало) блеска и обаяния.

Стивен Кинг стреляет от бедра и владеет собой

Истории на удивление похожи на сны. Я иногда думаю, что сборник рассказов – некое подобие дневника снов и их толкований, попытка поймать подсознательные образы, прежде чем они окончательно растают

Со сборниками рассказов впечатление редко бывает однородным, даже в случае, если автором выступает Стивен Кинг, который в твоей табели о рангах «наше все». Рассказывая о сборнике, правильнее коротко охарактеризовать каждую вещь в его составе.

«Миля 81». Значимая для Кинга тема отстойника — наполовину стихийной свалки, наполовину заброшенного места, где продолжает клубиться какая-то неприятная жизнь. В один из таких отправляется подросток, совершая принятый у местной молодежи обряд инициации: пробраться, туда, где тусят старшие, вынести в доказательство своего присутствия какую-нибудь вещь. Там же материализуется монстр из другого измерения, замаскированный под чудовищно грязный микроавтобус. Они встретятся, но прежде произойдет множество страшных событий.

«Гармония премиум». Супружеская пара, бездетны, еще не стары, но уже оба успели осточертеть друг другу, и с деньгами не то, чтобы очень хорошо. Вот дом, недавно выяснилось, не по карману им, придется продать, переехать в какую-нибудь тесную квартирку, в которой вовсе непонятно как придется уживаться: он со своими сигаретами (ради экономии заказывает через приятеля в соседнем штате, там дешевле). Она с пристрастием к сладостям (от которых располнела и подурнела). Да еще Бизниз этот, джек-рассел терьер, которого он подарил ей и теперь псинка дороже всего ей. Едут в Воллмарт за газонной травой — придать продажный вид дому, и привычно собачатся, не зная, как все для них изменится через полчаса.

«Бэтмен и Робин вступают в перебранку» . Рассказ о выросшем и успевшем состариться Робине, который все несет в душе любовь к своему совершенно уже дряхлому и выжившему из ума, но живому Бэтмену. И о том, как неожиданно открывается тебе подоплека поразившего тебя в самое сердце восторженным преклонением родительского поступка. Выясняется, что ты вообще был во всем этом делом десятым. Это неожиданно больно, несмотря на отделившие десятилетия. Но любви не отменяет, она — часть тебя. И желания выглядеть в отцовских глазах достойным его дружбы. Да, он действительно твой Бэтмен. Обмаранный стариковский подгузник и восхищение настоящим мужиком.

«Дюна» «Предчувствие конца», «во многом знании многия печали» и кто бреет брадобрея». Старый отставной судья обнаружил эту песчаную дюну, где мистическим образом появляются имена людей, которым вскоре суждено умереть, еще мальчишкой. И вот, день, когда в песке возникнет его имя, похоже не за горами.

«Гадкий мальчишка». Мужика судят за убийство ребенка. Он застрелил рыжего мальчишку при большом скоплении народа, высадил всю обойму и теперь ожидает смертной казни. Рассказывая своему адвокату как дошел до жизни (и смерти) такой. И читая, ты практически уверена, что у несчастного убийцы что-то параноидальное или шизофреническое. Только вот, почему мальчик до сих пор не опознан?

«Смерть» Еще один суд за убийство ребенка, на сей раз на Диком Западе. Погибла, а перед смертью была изнасилована и ограблена девочка, и никто в городке не сомневается, что это сделал местный мерзавец и бездельник. Одна закавыка, улика — украденный у жертвы серебряный доллар так и не был найден, а для того времени деньги немалые, да и монета сама по себе не то, чтобы мелкая. Спрятать ее он не мог, обыски не дали результата, вину свою отрицает. И шериф сомневается, не казнят ли горожане невиновного?

«Храм из костей». Вся любовь к Стивену Кингу не заставит меня понимать и любить его поэтических экзерсисов. Поэма о поиске таинственного древнего города в таинственных древних джунглях и во что вся эта таинственная древность в итоге вылилась. История из тех, что: бойтесь своих желаний, иногда они исполняются.

«Моральные принципы». Он учитель на полставки и пишет свою первую книгу, которая, возможно, станет бестселлером и, возможно, принесет им кучу денег. Она медсестра, но ради заработка работает сиделкой у набитого деньгами, как рождественский гусь яблоками, проповедника. И нищета их доконала. Тут-то от ее нанимателя и поступает непристойное предложение. Нет, не как в кино с Деми Мур. Это по поводу моральных принципов вообще: она должна совершить некий отвратительный поступок, а муж — заснять его на видео. За это проповедник заплатит двести тысяч. Простая история с неожиданным призвуком «Макбета»

«Загробная жизнь». Умирающий от рака прямой кишки человек оказывается в некоем промежуточном месте, чистилище? Проводником по которому служит неприятный тип, который признается, что по его непрямой вине погибли несколько женщин, работавших на швейной фабрике, которую они с партнером держали. Ну, я-то не такой, думает герой. До тех пор, пока с беспощадной ясностью ему не вспоминаются неприглядные поступки из собственной жизни. Что, если появится шанс прожить ее заново, не совершив прежних ошибок?

«Ур». Герой читает бумажные книги. Собственно, покупка электронной («Я экспериментирую с новыми технологиями») — завязка сюжета. Ну и еще, раз уж сегодня у нас аттракцион неслыханной щедрости: По фантастическому стечению обстоятельств, киндл дает возможность прочесть все, написанное в двух с половиной миллионах параллельных реальностей. Только представьте. Ваш любимвй писатель (а у каждого читающего свой) и его вещи, которых не может быть, но они есть. От криминальной драмы до легкого порно в разных реальностях у Хэма. но везде это будет «Оружие» или «Колокол» или «Старик и море». Как? И это только литературоцентристская часть истории, куда более значимой окажется информация о гибели одиннадцати школьниц с преподавателем в результате столкновения с внедорожником под управлением пьяной женщины-водителя. Классная повесть, а финал неожиданно отправит к «Темной башлне» и «Сердцам в Атлантиде»

«Герман Вук все еще жив». Снова непобедимый кингов литературоцентризм, на сей раз сплавленный с темой «белой голытьбы» Америка не Россия, в ней не платят материнского капитала — то-то было бы радости девушкам, как Бренда и Жасмин. А престарелые поэты, бывшие когда-то любовниками, они и в наших широтах могут добираться на поэтический фестиваль, позволив себе с гонорара крохотный шик — скромное подобие прежних фейерверков — пикник в придорожной зоне отдыха. И у российской словесности был Даниил Гранин с «Моим лейтенантом». Не в 101 год, как у Германа Вука, но в 97. И к нему вполне можно отнести фразу Вука: «Дряхлеет тело, но не слова»

«Нездоровье». Он любит ее все те годы, которые они вместе. И окружает трогательной заботой. В пределах, какие сама она дозволяет. Потому что его Эллен — девушка с характером, «кремень» — о таких говорят. Если чего не захочет, нипочем не заставишь ее. Вот приболела, а к врачу не идет, упрямая. Ну да ничего, теперь уже пошла на поправку. Только весь свет как сговорился не дать ей спокойно отдыхать. Кокер Леди, ленивая толстушка (на диете. а толку никакого) пробирается под кровать со стороны Эллен, грызет там что-то. Бдительные соседи вызывают дезинсекторов — не нравится запах из соседних апартаментов. Безумный фирменный кингов коктейлем Молотова: ужас, омерзение, острая жалость, нежность, восхищение.

«Билли «Блокада». Очередная бейсбольная кингова вещь, кто разбирался в правилах игры для того, чтобы понимать, читая «Девочку, которая любила Тома Гордона», тому будет легче, прочим остается расслабиться и получать удовольствие от истории деревенского пацана, который становится самым знаменитым игроком сезона. И о том, кем в действиетльности он был: гением игры, преступником или демоном из преисподней.

«Мистер Симпатяшка». И эта тема — дома престарелых, где доживают свои дни, бледными тенями себя прежних, некогда яркие востребованные люди — одна из сквозных для Кинга, даже в этом сборнике есть рассказ об этом. «Золотые годы», «Зеленая миля», «Бессонница», теперь вот этот рассказ, исполненный спокойного достоинства и напоенный грустной нежностью «Последнего листа» О.Генри.

«Томми» снова стихотворение в прозе. Гимн ребятам из движения хиппи, ушедшим раньше. чем успели постареть и даже просто позрослеть.

«Маленький зеленый божок агонии». Жуткая (я имею в виду , по настоящему жуткая, история обряда экзорцизма. О том, что богатым бывает по-настоящему больно и тогда они тоже плачут, даже если бедным кажется, что все это притворство избалованных лентяев.

«В этом автобусе другой мир». Человек опаздывает на самое важное в своей жизни собеседование, торча в пробке, и внезапно становится свидетелем чудовищдного преступления в соседнем автобусе. Что делать? Вызвать полицию? Убедить себя, что примерещилось, ведь на самом деле такого не бывает?

«Некрологи». В каждого положен свой особый талант, надо только отыскать его и планомерно развивать. А если это талант, который служит не созиданию и сохранению, но разрушению? Все равно развивай. На свете много такого, что не имеет права на жизнь.

«Пьяные фейерверки». Все любят фейерверки, нет? Нет. Я не люблю, когда под новый год грохает со всех сторон так, что кажется мир вот-вот взлетит на воздух. В Америке апофеоз такого ужаса случается на четвертое июля и осложняется тем, что в засушливую пору, когда случайная искра может стать причиной пожара, это на порядок опаснее. Думаете, такого рода соображения остановят любителей состязаться в зрелищности и «красоте»?

«Летний гром». Грустный и прекрасный постапокалипсис, с которым Кинг в который раз выступает провозвестником пандемии, к счастью, не смертельной для большинства из нас, как в его книгах (напомню. сборник 2015, до ковида четыре года)

«Лавку дурных снов» я уже читала летом 2016 в оригинале, с неизбежными при чтении на неродном языке смысловыми и стилистическими потерями. Возможность переслушать ее сегодня аудиокнигой в восхитительном исполнении Игоря Князева стала настоящим подарком. Таки да. Кинг гений.

Что такое темный ужас начинателя игры

«Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.»

«Волшебная скрипка» Николай Гумилев

Начало гумилевской трилогии по множеству оценочных категорий роман-открытие. Первая книга успешного соавторства Андрея Лазарчука с Михаилом Успенским и, в конце моего бумажного тома были «Стихи из черной тетради» Дмитрия Быкова, тогда «молодого талантливого поэта» — стилизация под Гумилева, по аналогии с завершающими «Доктора Живаго» Стихами из синей тетради, отданными Пастернаком своему герою.

«Посмотри в глаза чудовищ» (1997) первое в отечественной литературе использование постмодернистского приема, введения реального исторического персонажа в повествование на роли супергероя. В англоязычной прозе это началось раньше: «Эгипет» Кроули (1987), «Машина различий» Гибсона-Стерлинга (1990), «Словарь Ламприера» Норфолка (1991), «Дом доктора Ди» Акройда (1993), но в русской такого прежде не было, хотя в следующее десятилетие прием использовался часто.

Первый фантастический роман такой степени литературоцентричности; первый, соединивший немыслимое количество эзотерики и конспиролоогических теорий; первый криптоисторический (в отличие от альтернативной истории, которая предполагает. что было бы, если..., криптоистория исходит из посыла, что общепринятая история сознательно искажена на некоем этапе). Первый, в конце концов, о том, что миром правят рептилоиды.

Заглавие — строка из «Волшебной скрипки», стихотворения, которое Гумилев посвятил Брюсову. В основе сюжета утверждение, что расстрел поэта 26 августа 1921 года был инсценировкой. На самом деле он не только уцелел. но был привлечен некоей могущественной организацией «Пятый Рим» ( «- Почему пятый? — Потому что третий Москва, а четвертому не бывать») к работе над созданием стихотворных текстов, имеющих магическую силу — развитие концепции «солнце останавливали словом, словом разрушали города». Личность его отныне строго засекречена, а эзотерические знания, к коим получает доступ, наделяют сверхчеловеческими умениями.

Пути Николая Степановича в предвоенные и военные годы сводят его со множеством культовых персонажей культурного пространства: Марлен Дитрих, Агата Кристи, Ян Флемминг, Владимир Маяковский, Михаил Булгаков. А приключения в стилистике комиксов про супергероев отправляют в атлантический круиз, амазонские джунгли, в Тибет, на Алтай, в Крым и в Антарктиду, где с немногими друзьями штурмует базу Аненербе (успешно, конечно).

Он корит себя за то, что не уберег Маяковского, крутит роман с Дитрих, подсказывает Булгакову зачин «Мастера и Маргариты», а Флеммингу идею Бондианы. И, разумеется, участвует в расследовании преступления, где главным сыщиком выступит леди Агата. Каждая такого рода встреча возрождает стиль очередного автора, и на человека, знакомого с источниками, производит совершенно потрясающее впечатление. Что до стилистики романа в целом, она тяготеет к повествовательной манере Стругацких. Неудивительно, соавторы ученики Мэтров и были участниками их семинаров.

Структурно роман непрост: условный «день сегодняшний», где Н.С. сотоварищи спасает похищенную девочку, перемежается нелинейными флешбэками в двадцатые, тридцатые, etc, и в детство Николеньки. Реалистичное изложение событий сменяется фантастическими и психоделическими эпизодами, все это адресует книгу скорее подготовленному, чем широкому читателю. В совокупности это совершенно убойный коктейль и выдающееся произведение не только своего времени и/или жанра, но современной русской литературы в целом.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Все псы попадают в рай?

«Страшные муки идут своим чередом

В каком-нибудь закоулке, а рядом

Собаки ведут свою собачью жизнь

У.Х.Оден»

Боже, благослови прогресс: мобильную связь, интернет, социальные сети, Zum-конференции — все, что дает нам возможность быть вовлеченными в общение, оставаться на связи и отдаленно решать рабочие вопросы. Боже, благослови муниципальные ветслужбы, которые прививают и стерилизуют бездомных животных. Всякий раз, как слышу стоны по поводу свертывания космических программ, типа «Прости нас, Юра, мы все про..али», и вот, мол, середина двадцатого века обещала прорыв человечества в дальнее внеземелье, а начало двадцать первого обернулось идиотами, глядящими на маленькие коробочки в руках — каждый раз думаю: вы чего, ребята, все ж правильно. Прежде научимся в своем доме жить без войн, наведем в нем порядок, а уж потом и о космосе можно будет подумать.

Долгое вступление к тому, что ситуация, описанная в романе, сегодня была бы невозможна. Это великое счастье. Я прочла его четверть века назад и смертельно боялась перечитывать. Как выяснилось, даже финал неправильно запомнила. Потому что да, такое страшнее выдуманных чудищ. Внезапно, без объявления войны, попасть из своей уютной жизни в положение пленницы осаждаемой монстром железной коробки. Мучиться жаждой, напрасно надеяться на спасение, а главное — видеть, как умирает твой ребенок и никак ему не помочь.

«Куджо» для меня одна из самых страшных кинговых вещей. Удивительно, но роман, изданный сорок лет назад, не утратил актуальности и сегодня, когда жизнь радикально переменилась. То есть, соотносить с современным положением вещей ты будешь позже: а если бы Донна забыла сотовый? Ну и что, Черити и Брэтт непременно переполошились бы, что муж-отец не выходит на связь. Да и Вик, не имея сведений о жене с сыном, куда раньше нашел бы способ попросить кого-нибудь заглянуть к себе домой. Ему, кстати, и уезжать не было бы необходимости, зачем, когда такого рода вопросы можно решить в зуме?

Это все после, а начиная читать, погружаешься в реальность книги мгновенно и неотвратимо: в этом «здесь и сейчас» все так, только так, и не может быть иначе. Основную линию пленников бешеного пса, оплетают и дополняют безупречно выстроенные вспомогательные: отца с его серьезными рабочими проблемами и хозяйки сенбернара, всеми способами стремящейся оградить сына от разрушительного влияния алкоголика папаши.

Внезапно поняла, что книга написана Стивеном Кингом в тридцать четыре года. Молодость, даже по меркам сегодняшней юно-рьяной литературы. При этом такой зрелый уровень прозы, которую уже теперь можно оценивать как классику, и не только жанровую: сюжет, структура, стиль, образы — все идеально.

Я говорила, что боялась перечитывать, но послушать решилась. У аудиокниги то неоспоримое преимущество, что самыми пугающими дорогами можно пройти не в одиночестве. А возможность послушать роман в исполнении Игоря Князева станет подарком всем поклонникам хорошей литературы.

Предчувствие Теллурии

- Эй, пошел, ямщик!

- Нет мочи. Коням, барин, тяжело.

Пушкин «Бесы»

Как он все угадал: доктор Гарин, едет в Долгое, он должен быть там с вакциной, его ждет Зильберштейн, который привил Вакцину-1, а он, Гарин, везет Вакцину-2. Есть мнение, что сюжетов в мировой литературе не тридцать шесть по Польти и не шесть по Воннегуту, а всего два: «Илиада» и «Одиссея», война и странствие, в таком случае «Метель» «Одиссея». Постмодернистская повесть, вневременная и современная, в стилистике и традициях русской классической прозы от Пушкина до Чехова. Рада, что не прочла раньше, теперь, в преддверии «Доктора Гарина», о котором говорят как о продолжении, явился повод. Если честно, «Гарина» я уже начала и да, по крайней мере в части «мы пришьем ему новые ножки, он опять побежит по дорожке», все сходится. Но по порядку.

Простая история, доктор едет-едет сквозь снежную равнину, порошок целебный людям он везет, уже не старте натыкается на серьезное препятствие — у очередного станционного смотрителя нет лошадей. Хотя да, совершенно неясно, отчего не продолжить поездку на тех казенных санях с ямщиком и лошадями, на которых он сюда добрался. Тайна сия велика есть, а магия текста такова, что абсурдную, в сути, ситуацию принимаешь как должное, не задаваясь вопросами и отключая логику.

Так или иначе, ехать подряжается хлебовоз Перхуша на самокате в пятьдесят лошадиных сил. Буквально. То есть, стандартная характеристика транспортного средства сто, сто пятьдесят лошадей здесь овеществляется. У Перхуши табунок в пятьдесят лошаденок, всякая величиной с куропатку. Это, сколько могу судить, первая манифестация мультивселенной Сорокина, которую с людьми и животными привычного размера делят гиганты и крохи. Как если бы свифтовы Лилипутия и Бробдингнег сосуществовали в одном пространстве, только не с Англией XVIII века, а с Россией рубежа XIX-XX.

Вообще, эффект потрясающий, когда писатель известный равно с эпатажностью и ниспровержением устоев, как замечательный стилист, обращается к сказочным реалиям мужичка-с-ноготок, колобка, репки, Джека-бобовое зерно, помянутых доктора Айболита и Гулливера, совмещая все с естественностью «как тут и было». То есть, читатель не задается вопросами, откуда взялись великанские кони, размером с трехэтажный дом, равно как маленькие лошадки Перхуши или, к примеру, витаминдеры с их живородящим войлоком.

Позже, в «Теллурии» будет объяснено, что история с размерами результат генных экспериментов, а умное тесто продукт высоких технологий. Выходит это будущее? Но отчего тогда в антураже и декорациях царской России? Дай ответ. Не дает ответа. Да он и не нужен, по большому счету. Довольно радости от встречи с ясным прозрачным стилистически безупречным литературным русским. Так а дальше-то что было? Ну, нанял он того мужика с пятью десятками крохотных коняшек, а потом? И поехали в Долгое. Дорога не задалась с самого начала. Не успели отъехать, сломался один из полозьев, напоровшись на пирамидку из чрезвычайно прочного прозрачного материала.

Там несколько таких разбросано под снегом. Позже доктор пожалеет, что не поддался порыву забрать с собой, эти пирамидки окажутся новым продуктом витаминдеров, стоимостью в небольшое состояние, утерянными по ротозейству одного из них. Стоп, а это еще кто такие? Специальные люди, разрабатывающие, синтезирующие и торгующие измененной реальностью. Наркобарыги, что ли? Ну, можно и так сказать, хотя в космогонии людей-потеряшек Сорокина эти вещи не для запретных удовольствий, скорее способ самопознания, который в «Теллурии» наследуют гвозди.

Кое-как подлатав возок эластичным бинтом, останавливаются заночевать на мельнице, где вполне себе обыкновенная и вовсе не прекрасная мельничиха замужем за лилипутом мельником, к тому же бранчливым сверх всякой меры. Перхушина бы воля, он бы к ним ни ногой, но когда такое дело... Ему, Перхуше, вовсе не следовало бы соглашаться на эту поездку. Вообще-то я хотела озаглавить этот текст «Мужик и мудак», склонившись к более политкорректной версии, однако сути это не меняет. Как мы ненавидим напыщенного пустозвона доктора, как сочувствуем ямщику. Что не отменяет нелестного для нас факта отношения книжных людей к категории Гариных. Умеет Владимир Георгиевич предъявить зеркало в котором ты, какой есть. За то и любим. Ненавидя.

А море?

«В многолюбии ни порока, ни заслуги. Это как трава, которая зелена, потому что зелена.

В.Розанов»

Помните тест, который сетевая молва приписывает Фрейду? Вы смотрите на море, какое оно? Идете по лесу и глядите под ноги, что видите? Чайки (ваше ощущение). Табун лошадей (то же самое). Идя по пустыне находите кувшин с водой, что станете делать? Заблудились в лесу и вдруг видите домик, ваши действия. Вы в тумане, что ощущаете?

Море — жизнь, лес — обстановка в семье, чайки — ваше отношение к женщинам, кони — к мужчинам. Вода — любовь, домик в лесу — готовность к семейной жизни. Туман — смерть. В новой книге Нарине Абгарян все время говорят о море: Симон сетует в разговоре с Сильвией, что на море-то и не побывал, персонажи то и дело чувствуют его запах, хотя по всему, не должны бы в своем горном городке. А разного рода туманностей, так любимых современной литературой, не случается вовсе.

Может быть, не последняя причина нашей любви к прозе армянской писательницы, делающей лучшую на сегодняшний день русскую литературу, в том, что она пронизана жизнью. Даже когда говорит о смерти. Смертью Айинанц Симона, лучшего в Берде каменщика, все начинается. Инсульт оборвав на восьмидесятом году жизнь этого патриарха, собрал под одной крышей его былых возлюбленных.

Стойте. это как? Патриарх — значит отец семейства. что как-то не вяжется с образом ловеласа. Да ну почему, у нас тут жизнь, не разбор театральных амплуа, а в жизни нет типажей в чистом виде, все перемешано. Таким и был: отцом-дедом-прадедом, всеми уважаемым мастером, надежным другом, любителем выпить и закусить. И да, женщин любил тоже. Нет-нет, не из тех, что за каждой юбкой волочатся, ключевое слово здесь «любить», а пять любовей за восемь десятков лет жизни — это ведь не много.

«Симоном» Абгарян взламывает канон, делая это с такой деликатной уважительностью, что мы, читатели, не то, что не возмущаемся: как это возможно не «Катя-Катя-Катерина, твоя пуховая перина нас собрала в одну мешкуху», не беспутная жизнь, увенчанная закономерным итогом одинокой заброшенности, но вполне себе пристойная тризна, которую вдова покойного справляет в обществе четырех его пассий. В волосы друг другу никто не вцепляется, в глаза не плюет. И то сказать, дамам хорошо за семьдесят — возраст мудрости.

Заодно уж и развеивая миф о тяготении к определенному типажу, все женщины Симона разные. Настолько, что нарочно такого сочетания не придумаешь. Бывшая золотая медалистка, что оплатила годами в психушке брак с сыном райкомовского папы. Дурнушка, на которой красивый парень женился с досады из-за размолвки с любовницей, попрекнув однажды, что от нее пахнет коровником, вся-то и вина ее была в том, что она не та, а вот поди ж ты, на всю жизнь отбил желание приближаться к людям. Балованная куколка из хорошей семьи, она привыкла, что все всегда случается по ее желанию, да вот родить никак не могла. Дивная красавица — из очень плохой, всегда хотела рисовать, да таланта не выпало.

Каждой отсыпано горечи своей мерой, но ни одну не миновала чаша, и это мы еще не говорим о жене, которая прожила с ним жизнь, родила сыновей, заботилась, периодически закатывала феерические скандалы, любила.

«Послушать их – он каждую спас. Где он там кого спасал? Сам, как мог, спасался.»

Помнить о Древе

На самом деле, я Рози,

Я Рози настоящая.

Советую запомнить это.

Со мною шутки плохи.

Она в моей топовой тройке кинговых романов, которая выглядит, как: «Талисман», «Мареновая Роза», «Колдун и Кристалл». Именно под этим заглавием, с репродукцией Дали на обложке и в переводе Олега Рудавина. Говорю об этом, потому что как-то случилось, что мою зачитали (слово из старых времен, нынче уже надо объяснять: это когда у тебя брали книгу почитать, да так и не возвращали, а ты не могла вспомнить, кому давала или по деликатности стеснялась стребовать).

Так вот, мою зачитали, а хотелось вернуться, купила «Розу Марену» не то в Сарновском, не то в Покидаевском переводе и то была совсем другая книга, может и не хуже, но не та, не смогла читать, пока не нашла в букинисте точь такую, как прежняя моя. Было важно иметь этот роман и время от времени перечитывать его.

Ничего личного, о самоотождествлении с героиней в части чудовищного брака не может идти и речи. Не скажу того же о картине. Понимаете, о чем я: сначала ты бежишь из мучительных, неправильных, не своих отношений. Куда угодно, неважно куда. Но потом, оставив их позади и зализав раны, нужно найти, к чему стремиться: вот река и женщина на холме, она горда, сильна, независима, она держит свою жизнь в своих руках и никому не позволит дурно с собой обращаться — буду как она!

Дальнейшие события, впрочем, покажут, что гордость, независимость и умение самостоятельно распоряжаться своей жизнью вовсе не так обаятельны в непосредственном общении, как при взгляде издалека. А носители этих качеств могут быть не менее опасными, чем давно знакомый психопат и садист. Но в одном ты не ошибалась: шагнув сюда, попадаешь в иной мир, пусть глубоко чуждый, неуютный, полный опасностей, но в тот, где платят. И за выполненную с риском для жизни тяжелую работу, эта опасная женщина заплатит тебе.

Вопрос, снесешь ли плату? Стивен Кинг оттого и гениален, что не просто блестящий рассказчик, умеющий напугать, растрогать, насмешить (нечасто,но случается); не только создатель безупречно прописанных миров и героев, которым безусловно веришь. Даже не тем, что посвятил лиру заботе о малых мира сего, кто сам за себя сказать не умеет, и добился серьезных изменений в отношении общества к домашнему насилию, защиты и социальных гарантий для них.

Кинг удивительно хорош со временем, предусматривая развитие событий в перспективе. Он никогда не бросает героев наедине с открытым финалом, даже просто с хэппи-эндом, непременно рассказывая, как произошедшее отразятся на дальнейшей жизни. Модная нынче тема травмы, в его романах была естественной прежде всякой актуальности. Ты попробовала быть жестокой однажды, дала демонам ярости войти в себя Будь готова, к тому, что избавиться от них будет не так просто, а контролировать собственную склонность к агрессии станет все труднее.

Так а о чем все-таки книга? Ну, в двух словах, молодая женщина, вышедшая замуж совсем юной, а вскоре потерявшая в результате аварии всю семью, остается наедине с мужем, садистом и психопатом. Заперев ее на роли домохозяйки и ограничив все контакты с миром, он полностью подавляет ее волю, избивая за малейшую провинность — за то, что сам считает провинностью. Одновременно внушая, что все полицейские братья, кто осмелится пойти против одного из них, будет жестоко наказан (он офицер полиции, знаете ли).

Кошмар этого брака продолжается четырнадцать лет. Пока одна единственная капля крови на наволочке — у нее иногда идет носом кровь от постоянных побоев и весь комплект белья нужно тотчас переменить, потому что если Норман увидит кровь, он изобьет ее, и если поменять только наволочку — он изобьет ее за лень и нерадивость. А чистого комплекта, как на грех, нет. И тогда она думает: что, если в следующий раз или через неделю, через месяц, год, он ударит недостаточно сильно, чтобы убить, но достаточно — чтобы покалечить. И Рози встает, и уходит, прихватив кредитную карточку мужа, с которой снимет только триста долларов, на автобусный билет в далекий город, где у нее никого нет.

Она встретит там людей, которые дадут на первое время приют и помогут с работой. А зайдя в ломбард, чтобы заложить обручальное кольцо (с бриллиантом, стоимостью почти как бьюик — так говорил Норман, оказавшееся дешевеньким дутышем с фианитом. Кто бы сомневался!) Зайдя в ломбард, меняет символ своего несчастного брака на картину, которая словно бы позвала ее. На картине, спиной к зрителю, женщина в алой (мареновой) тоге с белой косой, сильная, гордая и независимая.

А дальше все начнется. Потрясающая книга. и да, в ней было первое упоминание об аудиокнигах, с которым я вообще встретилась в жизни, еще не зная, что спустя четверть века, они станут более привычной реалией моей жизни, чем бумажные.

Мой дорогой Гнусик

Только умный человек способен умело пошутить о добродетели. Но любого развязного пошляка можно научить добродетель высмеивать. Каждый серьезный предмет они обсуждают так, как будто в нем уже нашли смешную и нелепую сторону

Первая ассоциация с Клайвом Степлзом Льюисом — Нарния. Второе — дружба с Толкиеном. 11/22/63 в связи с ним не вспоминают, а между тем, день убийства Кеннеди это и дата его смерти. Как странно, можно сказать, всюду второй: творить в тени знаменитого друга, умереть незамеченным на фоне смерти президента. Что ж, мы с вами теперь знаем, уже на двух человек больше. Да и не из тех он был, для кого слава и побрякушки значили чересчур много. Во всяком случае, от Ордена Британской Империи отказался, чтобы не быть связанным с какими-либо политическими движениями.

Ирландец из родовитых, рано потерял мать, с детства много читал. сочинял с братом истории о волшебной стране «Самшит», населенной говорящими зверями. Подростком утратил веру и стал атеистом. Вскоре после поступления в Оксфорд был призван в ряды, шла Первая Мировая. Воевал, был ранен. Во исполнение обещания, данного фронтовому другу (они поклялись, что выживший, если другого убьют, станет заботиться о его близких) принимал живое участие в судьбе матери и сестры. Эту женщину, двадцатью шестью годами старше, которую сам называл матерью, кое-кто считал его любовницей. Какое нам до этого дело, если заботился о ней до конца ее жизни?

Не в последнюю очередь под влиянием ревностного католика Толкиена, снова обрел веру, выбрав англиканскую церковь, к разочарованию друга. Хотя в своем творчестве, которое все стало апологией христианства, не делал различий между конфессиями. В сорок первом выступал на радио BBC с циклом проповедей об искушениях, которые облек в форму посланий беса-наставника к своему племяннику искусителю. Это стало основой «Писем Баламута», принесших Льюису первую литературную славу.

Теперь много рассуждают об обаянии зла, о том, что отрицательные герои, зачастую, бывают ярче и интереснее положительных, так вот, У Льюиса зло предстает тем, что оно есть: алчущим, циничным, вечно голодным. Когда видишь этот обращенный на тебя голод, желание присвоить и поглотить всякого, кого удастся уловить в сети, сделать данником, от которого кусок за куском станет отъедать плоть души, глоток за глотком пить страдания — целую Вечность, то называть его носителя обаяшкой не захочешь. «Письма Баламута» и «Расторжение брака» теперь в формате аудиокниги. Игорь Князев, как никто другой умеет облечь правильные слова звуком.

«Расторжение брака» написано чуть позже, такой современный путеводитель по аду и чистилищу, осиянный отблеском райского света. Ясностью, простотой, прозрачностью метафор это ближе не к дантовой «Божественной комедии», но к рассказу Тэда Чена «Ад — это отсутствие Бога», похоже, имевший «Расторжение...» литературным источником.

В здешнем аду нет чертей с раскаленными сковородками, а публика словно бы и не умирала, продолжает длить тягостное существование, полное злобы, зависти, упреков всех подряд во всем подряд. В призрачных домах, не спасающих от холода и сырости. Те,кто при жизни обращал существование окружающих в ад, после нее продолжают делать то же, только в отношении себя самих. Серый город ада удивительно просторное место, предоставляющее возможность каждому держаться на расстоянии от других.

В чистилище отсюда уезжают на... автобусе. Ну, те, кто готов изменить в себе что-то. Тут-то и выясняется, что одного декларированного хотения недостаточно. Да, место в целом куда более приятное, краски, звуки и запахи вернулись сюда, но бесплотные души не имеют здесь сил поднять цветочное семечко или упавший лист, а кромка травы алмазно тверда и режет подошвы. Для воплощения, чтобы иметь возможность пойти к прекрасным манящим горам, вслед за проводником — кем-то из прошлого, кто теперь в раю — нужно отречься от своего главного греха. Похоть, гордыня, алчность, любовь.

Стойте, а разве Бог не есть любовь? В том и дело, что есть разница между натуральной любовью, типа «онажемать», стремящейся подчинить, переделать, присвоить и в конечном итоге поглотить объект любви, и подлинной, дарующей поддержку, веру в себя, дающей свободу. Первая делает тебя меньше, вторая беспредельно расширяет энергетику. И да, размер имеет значение в континууме «Расторжения...» Ад буквально щель, крысиная нора, которая представляется обитателям огромной лишь потому, что сами они бесконечно малы. Освобождаясь, не только обретаешь плоть, но растешь. Праведникам не место в аду буквально, для них не найдется достаточно места. Как по мне, гениально понятное объяснение.

Вслед за маршалом авиации Дональдом Хардманом могу сказать: «Многие из нас нуждались в обретении смысла жизни. Льюис дал нам его». Для меня в далеком девяносто первом его «Лев, Колдунья и Платяной шкаф» стал источником первого сильного религиозного переживания, пробившего скорлупу социально навязанного советского атеизма. Золотой Лев шел, пел свою песню и творил мир. В нем было все, он был всем, и тогда впервые поняла, что теперь уже никогда не буду одна. Льюис умел найти самые правильные слова.

Представленье о том. что нас ждет за углом

Есть белая овца среди черных овец,

Есть белая галка среди серых ворон.

Она не лучше других, она просто дает

Представленье о том. что нас ждет за углом.

«Слышь ты, овца». Прошло полжизни, а шок, который испытала, когда услышала это, помню до сих пор. Спонтанный диалог, перешедший в перебранку на тему «вас здесь не стояло» в сберкассе, молодой человек говорит это, обращаясь к женщине, я слышу и прихожу в ужас — у нас в Азии назвать кого-то бараном, значило смертельно оскорбить; и позволить себе подобное в общественном месте при скоплении народа значило спровоцировать обрушение дубины народного гнева. А в России, очередь не отеагировала. Потом узнала, что здесь это дежурное и скоро слетающее языка определение, которое никто не воспринимает оскорбительным. А после уж и самой случалось говорить — с волками жить... Тем не менее, тысячелетия общего для предков скотоводческого прошлого таким образом настроили восприятие, что просто сравнить кого-то с одомашненным животным — уже значит дать максимум информации о нем/ней: свинья неряшлива, коза блудлива, собака зла, лошадь пашет, овца тупая.

Потому воспринимать «Охоту на овец» Мураками оксюмороном начинаешь уже с названием. В самом деле. кому придет в голову охотиться на самое тупое существо во вселенной? И скоро поймешь, что ошибся с преждевременным выводом. все окажется совсем не просто и вовсе не так абсурдистски-забаввно, как могло представиться из названия. Впрочем, сюра будет достаточно, но назвать его веселым я бы очень остереглась. прежде доводилось слышать об «Охоте на овец» как об одной из вершин творчества Харуки Мураками, а у меня, грешна, всякий раз зажигается на подобные отзывы что-то вроде предупредительно моргающего оранжевого сигнала светофора: «подожди, проверь, убедись».

Потому к заключительной части трилогии Крысы подошла с известной долей критичности: ну да-ну да, в куда большей степени мейнстрим, чем «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973», есть четко обозначенный сюжет, в противоположность бессюжетному блужданию двух первых; есть интрига; а героев мы уже успели узнать и полюбить. Да еще это детективно-конспирологическая линия Сэнсэя — поди ж ты, владелец заводов, газет пароходов, запредельные деньги. немыслимые возможности, власть в чистом кристализованном виде. Кому бы про такое не понравилось?

Дауншифтинг во времена, когда еще и понятия такого не существовало. но желание обывателя вырваться из бессмысленных крысиных гонок уже стойко держалось в красной зоне термостата и необходимость стравить давление четко ощущалась. А когда и если тебе дают на это пачку денег, на которые можно осуществить мечты оптом и в розницу. Когда это еще и связано с поисками друга юности, которого потерял в последнее время, но продолжаешь любить. Нет, ну кому бы такая книга не понравилась!

Так ставишь для себя заметки, читая: ага, здесь он так трафит массовому вкусу, а там иначе. Походя с нежностью, потому что неплохо зная творчество писателя, узнаешь неочевидные цветные камушки, которые он набрасывает на тропу для своего постоянного внимательного читателя: уши (у Мураками пунктик на ушах в сочетании с паническим ужасом глухоты); кошка по имени Селедка (в «Хрониках заводной птицы» тем же именем герой назовет своего блудного Небору Ватая после его возвращения); Маньчжурия и Вторая Мировая (сквозная для автора тема); прустово «В поисках утраченного времени» — упоминания этого цикла с завидным постоянством появляются в его произведениях.

А потом начинается тема Сюндзюку, крестьян-беженцев, человека-овцы — и это опрокидывает тебя в какую-то «Принцессу Мононоке», только жестче, горше, больнее, напрочь лишенную романтики. И это вытягивает из тебя жилы, заставляя сжиматься то неясное над солнечным сплетением, что для себя определяешь как душу. И это очень хороший роман. По-настоящему большой. Может быть даже великий. Домо аригато гозаймасу, сэнсэй Мураками.

Неприятный человек

Легко ли написать биографию? Одно дело если речь о человеке. которого знают все, как было, когда Лев Данилкин писал о Ленине и Гагарине, другое — о всеобщих любимцах из круга поуже, как у Александра Ливерганта с Агатой Кристи, Джейн Остен и сестрами Бронте. В том и другом случае ответственность велика. но отблеск славы персонажа дарит энергетическую поддержку биографу. Сложнее вернуть публике прозеванного гения, как это сделала Майя Кучерская для Лескова, хотя тут обаяние незаслуженно забытого таланта тоже некоторым образом работает на паблисити книги.

И совсем иное писать о человеке, настолько себя запятнавшем,что он как-бы стерт из коллективной памяти: современники исключили его из числа людей. достойных упоминания, а потомки вовсе не знают. За такой непростой труд взялся Алексей Варламов и справился блестяще. Василий Розанов был одной из самых одиозных фигур Серебряного века enfant terrible творческой тусовки. Словно сотканный из противоречий, столь же талантливый и работоспособный, сколь аморальный и беспринципный; семьянин и ниспровергатель устоев; непривлекательный внешне и магнетически притягательный; соединение бытовой юдофилии с идеологическим антисемитизмом; воинствующий антиклерикал и истовый христианин.

Со значимыми фигурами и не бывает так, чтобы одним цветом: в чем-то плох, в другом хорош — все как с обычными людьми. Но у тех, кого вспоминаем с любовью и уважением, достоинства перевешивают недостатки, кого с ненавистью — наоборот. Розанова забыли. Он писал много и говорят хорошо писал, но вот, как и не было. Может плюсы с минусами взаимно уничтожились и распылили человека?

Ребенок из очень бедной многодетной семьи, с детства познавший унижения нищеты и проблемы, доставляемые сексом. Нет-нет, никаких скандальных откровений, связанных с педофилией. Мать всего лишь сдавала комнату студенту и сожительствовала с ним, Разница в возрасте была солидная, ее старшие дети немногим моложе милого друга, тот тянул из возрастной любовницы пенсию, на которую семья могла бы существовать если и не в достатке, то хотя бы сносно, строжился над детьми, а когда любовница заболела — бросил ее. И ухаживать за матерью досталось Васе, а там такого рода болезнь, что не только судна выносить, но и спринцевать приходилось. Просто представьте. Вот как-то так.

В первом браке с Аполлинарией Сусловой Розанов отыгрывает тот же сценарий, жене 40, мужу 24. Она в прошлом любовница Достоевского и нет, вопреки предположениям некоторых биографов, это не было «женитьбой на Достоевском», чтобы таким странным способом приобщиться к любимому писателю. Просто для него она была блистательной женщиной, звездой среди гнилушек его круга, да к тому же знавшей самого Достоевского. Отношения портятся, чего проще развестись, но нет, жена не дает развода, а он уж и женщину хорошую встретил, которую полюбил всем сердцем,молодую вдову с ребенком.

Он был каким-то таким, органически не созданным для прямых путей. Подложное венчание с Варварой Бутягиной, за которое по закону и в Сибирь могли упечь как двоеженца, за бешеные деньги и все равно незаконное, после вечный страх, что детей объявят незаконнорожденными, что перед ними будут закрыты пути в жизни. Звериное желание оберечь своих от скверны и отсутствие элементарного понятия границ допустимого в разговорах с друзьями, да в собственных сочинениях. Ратовал за святость семейных уз, а едва набрав популярности, пустился в разврат.

Восхищался евреями, их семейственностью, взаимовыручкой, интеллигентностью и начал эту мерзкую писанину с делом Бейлиса. Ладно бы еще сам извалялся в дерьме — втянул в эту гадость Флоренского, который дружил с ним и пытался обуздать темперамент. И теперь, век спустя, стоит упомянуть этого святого человека, тотчас вспоминают не план ГОЭЛРО, у истоков которого стоял, не агар-агар и микройод, способы синтеза которых из бросовых прежде водорослей разработал, не тысячу чудесных писем семье с Соловков, и не мученическую смерть — нет, скажут: «А, Флоренский, это который «кровь христианских младенцев» Вот ненавижу! И не говорите про «скажи кто твой друг», некоторые люди с нами не потому, что внутренне суть такие же, а в качестве кармического злосчастия.

Автор не ставит целью починить безнадежно испорченную репутацию, но, в лучших традициях биографической прозы представляет своего персонажа во всем многообразии проявлений и если бы не Флоренский, я-читатель наверно в чем-то посочувствовала бы этому жалкому человеку. Алексей Николаевич Варламов не впервые обращается к истории российской культуры начала ХХ века и к такого рода маргинальным фигурам. У него есть биографическая книга о Распутине, есть роман «Мысленный волк», где тот фигурирует вместе со многими реальными историческими персонажами, если мне не изменяет память. там и Пришвин, о котором Варламов тоже писал ЖЗЛ, и исключения которого из гимназии Розанов добился, будучи его учителем. Вот так тесен мир.

«Розанов» в коротком списке премии Большая книга-2022, это интересная умная многоплановая вещь, достойный претендент на победу. И до конца ноября Литрес предоставляет свободный доступ — не упустите возможности.

Способность проникать под кожу

«Ампутация ноги и руки. Покажите доктору, сержант. Видите, как хорошо заживает? Но мы помогли ему не только с физическими недугами, пан доктор, но и с духовными тоже. Когда сержант Черновицкий прибыл к нам, он не знал, как правильно обращаться к сестре милосердия. Но мы научились! Мы усвоили, что сестра милосердия – не девка из кабака, с которой можно позволять себе вольности. Верно, сержант?

– Совершенно верно, сестра, – отвечал солдат, опустив глаза.

– Вижу, вы его усмирили. Могу я спросить...

Ее глаза сверкнули.

– Как я уже сказала, доктор, Бог дал Своим чадам морфий. И Он же дал право лишить морфия.»

Она такая, сестра Маргарета. В обаянии, яркости, пассионарности ее образа львиная доля притяжения романа. Я боялась брать «Зимнего солдата» из-за названия, даже зная, что между нами и событиями книги сто лет. Это Первая Мировая, а если я сейчас скажу, что роман не страшный, по большому счету не про войну и вынесенного в заглавие солдата, а про медицину и любовь — вы ведь не поверите?

И будете правы. Можно не показывать сражений, не расписывать диспозиций и маневров, но если про военную медицину и про любовь во время войны, про ампутации оторванных снарядами и обмороженных конечностей, про голод, беженцев, эпидемии, последствия глубоких контузий, известные теперь как ПТСР — это все равно про войну.

Дэниел Мейсон профессор клинической психиатрии Стэнфордского университета, и понятно, почему он оказался хорош с медицинским романом. Неясно, каким образом ему удается такой кинематографичный текст. Пока слушала, все время ловила себя на том, что каждая сцена зримо, в мельчайших подробностях встает перед глазами в IMAX-разрешении. При том, что это ни разу не описательная проза. Как-то ему одной-двумя деталями удается точечными уколами или инжекторным впрыском (если вам ближе механические ассоциации), запустить машину воображения и сгенерировать читателю «свое кино».

Вот анатомический театр, студент с закрытыми глазами, на ощупь должен определить кости скелета руки; вот тот же студент и профессор похищают из кунсткамеры «русалку», чтобы исследовать в лучах рентгеновского аппарата, а вот встреча с Мари Кюри, и ты видишь ее, смеешься над забавной сценкой. А вот вы с отцом обряжаетесь в обмундирование крылатых гусар, и ты чуть не падаешь — до того тяжелыми оказались эти парадные плюмажи из перьев. Ты уже, незаметно для себя, стала им, героем, Люциушем.

У лучших книг есть это свойство, превращать читателя в персонажа. Все, что будет происходить со шляхтичем из старинного аристократического рода, который стал врачом и пошел на войну — все это будет происходить с тобой. Уровень иммерсивности (погружения с эффектом присутствия) у книги высочайший. За то, что на русском эта сопричастность и соучастие так великолепно работают, огромная благодарность переводчикам, Александре Борисенко и Виктору Сонькину. И конечно, любимому Фантому за возможность прочесть.

Роман продолжает традицию прозы, проникнутой гуманизмом и пафосом служения, целительства, спасения, герои которой врачи. Чехов и Булгаков, Кронин и Вергезе. Не вся она написана медиками — Пастернак врачом не был, «Доктора Живаго» вспомнила не случайно, «Зимний солдат» во-многом оммаж великому предшественнику, может быть, не очевидный, но сюжет, образы, тема поиска и «романа невстреч» удивительно совпадают. Неудивительно, если вспомнить, что в мире, в отличие от России, «Живаго» понимают и любят.

Сильный, глубокий роман с немыслимым эффектом погружения.

Нет мне дороги в мой брошенный край

«Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях света,

богаче аллювием, то есть -- мутней; в горстях,

когда из них зачерпнешь, остается ил,

и пьющий из них сокрушается после о том, что пил.

Бродский»

С продолжением удачно начавшихся книг всегда есть это: ждешь новой встречи с героями, о которых страстно хочешь знать, заранее настраиваешься на обаяние языка и стиля, чуть опасаешься разочарования. Которого чаще всего не удается избежать, потому что та, первая, история закончилась ведь, нынешняя будет о другом. Даже если действовать в ней станут те же персонажи, они прошли через серьезные испытания и уже не будут прежними.

Героям книжных циклов мы готовы простить многое, так работает эффект сериала, когда персонажи становятся немножко родственниками. Но мыльнооперного налета третьесортности, в случае сквозных героев и действия, избежать труднее. И лишь тогда, когда автору удается найти баланс между знакомым и абсолютно новым появляется по-настоящему ценная книжная серия. Амитав Гош из тех немногих, кто умеет.

«Дымная река», вторая книга «Ибисной трилогии», и она о том же: предыстория Опиумных войн, восстановление хронологии предшествующих и сопутствующих событий, новая встреча с некоторыми героями, знакомыми по «Маковому морю». И одновременно совсем о другом: действие переносится из Индии в китайский Кантон, а в фокусе внимания оказывается сообщество купцов, построивших благосостояние на торговле опием.

Напомню, в сути «Ибисная трилогия» — первый в художественной литературе честный подробный рассказ о том, как Британская империя подсадила мир на наркотическую зависимость. Если индийская часть рассказывает о том, как колониальные власти в принудительном порядке вытесняли с полей все сельскохозяйственные культуры, кроме опийных маков, как функционировало поставленное на поток фабричное производство наркотика, то китайская поведает о дальнейшем пути зелья, о транспортировке и о том, как Империя Цин стала землей наркоманов.

Примерно как бывшие страны Союза сразу после его распада. Помните это кошмарное время, когда в подъездах каждое утро валялись шприцы, а на детских площадках, едва не в каждом дворе, сидели обдолбанные торчки? Примерно то же происходило в середине 1830-х в Китае, способ употребления зелья был иным, но глубинный смысл развала страны тот же самый: Британская Империя искала крупный и относительно близкий к источнику сырья рынок сбыта, обильный населением Китай отвечал требованиям, а торговля чаем, шелком, фарфором ставила его в транзитную цепочку. Что до запрета употребления наркотиков — проблема решалась откатам коррумпированному чиновничеству. Все как у нас.

Середина 1830-х стала критическим временем, когда наркомания охватила все слои общества, ведя к вырождению нации. В этих условиях император вынужден был пойти на жесткие меры, как в отношении торгующих и употребляющих, так, главным образом — в отношении импортеров, преимущественно английских купцов. Финал известен: в ответ на конфискацию и уничтожение крупной партии наркотиков, Англия объявила войну, а преимущество английской военной машины обеспечило капитуляцию Китая на кабальных для него условиях, с беспрепятственным распространением наркомании.

Все это будет чуть позже, здесь и сейчас мы в точке неустойчивого равновесия, когда маятник вот-вот качнется, но пока завис. Уже ничего не изменить, ставки сделаны, и событий, которые приведут к крушению, не отменить но есть еще время насладиться последними иллюзиями. В фокусе внимания богатый опиумный торговец-парс из Бомбея Бахрам-бей, отец А-Фаня, помните пристрастника из первой книги, скованного кандалами с раджой Нилом, вместе с которым они бегут с «Ибиса»?

К нему, рискующему всем нажитым, влезшему в долги, чтобы закупить огромную партию опия в надежде совершить гешефт всей жизни и выкупить судно — к нему устроится секретарем Нил. Вы помните. что бывший раджа прекрасно образован, говорит и пишет на нескольких языках. Его глазами мы увидим происходящее. Его и еще одного человека, внебрачного сына знаменитого художника, по стечению обстоятельств бывшего другом детства Полетт.

Да-да, милой малышки Полетт, одержимой ботаникой, не пожелавшей замуж за престарелого судью,влюбленной в Закарию Рейда и разлученной с ним. На Маврикии на нее натыкается другой увлеченный растениевод, путешествующий на корабле-саде, вся палуба которого уставлена экзотическими растениями, импорт которых в Европу золотое дно, потому что стоят все эти саженцы там бешеных денег. Но прежде нужно довезти, это вам не сырец по трюмным ящикам тарить — живые растения капризны.

Хорек (таково прозвище корабела-биолога) остро нуждается в грамотном помощнике, Полетт занимает вакантное место, а поскольку женщинам вход в Кантон заказан, в то время, как одной из главных целей нынешней экспедиции является редкая камелия — то розыск саженцев берет на себя за скромную мзду молодой художник Дрозд. Его письма к Полетт о происходящем в Городе Чужаков (так назывался Кантон на пиджин) вторая точка романной оптики.

Поразительно масштабное многоплановое повествование, в котором историческая достоверность и захватывающая интрига соединяются с крепкой жизненной философией, а читатель, вместе с любимым героем, вынужден делать непростой морально-этический выбор.

Прекрасная книга и отличное продолжение истории. Думаю, что у меня не хватит терпения ждать, когда Александр Сафронов сделает для Фантома перевод третьей части «Flood of Fire «, прочту в оригинале.

По Великому опиумному пути

«И впрямь, этого требует гуманность. Стоит лишь подумать о несчастных индийских крестьянах — что с ними будет, если в Китае запретят продавать опий? Сейчас-то бедолаги еле сводят концы с концами, а уж тогда станут помирать толпами.»

Не то, чтобы все и всегда фантомовские книги освещали мою жизнь вечным светом чистого разума, встречаются среди них такие, от каких не в восторге. А все же, в большинстве случаев, говоря «книги Фантом Пресс», мы подразумеваем «качественные книги». «Маковое море» не исключение, уточню лишь, что это не просто хорошо, это совершенный восторг. И первый на моем читательском веку честный подробный рассказ о том, как Британская империя подсадила мир на наркотическую зависимость.

Ведь откуда-то же все это начиналось: китайские опиумные войны, о которых все, хотя бы краем уха, слышали; поголовная зависимость от лауданума у героев всех значительных авторов, начиная с перманентно обдолбанной леди Бертрам в «Мэнсфилд-парке» мисс Остен, заканчивая нашей любимой Анной Карениной. В том смысле, что литература — зеркало жизни, и коль скоро у Диккенса, Уилки Коллинза, Конан-Дойла появлялись персонажи с наркотической зависимостью, стало быть, явление было распространенным. Следовательно, масштабы ввоза должны были быть такими, каких кустарным способом не достичь.

Амитав Гош в первой книге «Ибисной трилогии» буквально раскрывает подробности технологии. Вот такими методами с крестьянских полей вытеснялись кормовые сельскохозяйственные культуры, и вместо них насаждался в неимоверных количествах мак. Грядка трудоемкого в уходе, капризного и требующего немалых забот в процессе выращивания, цветка и прежде была в каждом хозяйстве: унять боль, помочь от бессонницы — но никому не приходило в голову засевать им все поля. До того, как корпоративная система поставила производство опия на поток и началось добровольно-принудительное целевое кредитование крестьян, оказавшееся, по сути, закабалением.

Обо всем этом есть в книге, и опиумная фабрика показана во всех отталкивающе уродливых и прекрасных, в смысле организации процесса, подробностях. И, разумеется, это не главное в ней. Амитав Гош говорит, что вообще не думал об опиуме, когда начал размышлять о книге. Куда больше его интересовали пути миграции индийцев по миру и причины, ведшие к ней. «Но это рассеяние началось именно в 1830-х годах, незадолго до первой опиумной войны, и самые первые иммигранты были из части Британской Индии, как раз из тех краев, которые Ост-Индская компания превратила в сплошные маковые поля.» — уточняет писатель.

Тема, трудных путей миграции, основная в романе. Почему «Ибисная трилогия»? «Ибис» — это корабль, на котором сойдутся пути всех персонажей. Хотела сказать: «главных и второстепенных», но на самом деле, Гош как-то так пишет, что не значимых у него нет. Всякий герой главный в тот момент, когда авторская оптика направлена на него, а после ты уже не можешь развидеть сложной истории, стоящей за ним/ней.

Вот молодая женщина Дити, из числа тех крестьян, которые вынужденно выращивали на своих полях мак. Выданная замуж девчонкой за работника фабрики, в прошлом солдата, воевавшего за Империю, который оказался пристрастником (потрясающе точное слово для наркозависимого, и не могу не сказать о в целом восхитительном переводе Александра Софронова, язык книги замечательно хорош). Дити, которую в первую брачную ночь изнасиловал шурин, а после смерти мужа ей было предназначено сати — самосожжение на его погребальном костре. Дити, которую выкрал влюбленный в нее (взаимно) золотарь, но теперь оба они вне закона и единственное, что остается — завербоваться на Маврикий.

Вот раджа Нил, происхождения самого аристократического, утончен и образован, упитан и воспитан. и, по всему, должен прожить жизнь в холе и него, в окружении красивых вещей, чтобы никакие низкие материи не коснулись подошв его сандалий. Однако сложится все не так, ой, не так.

Вот Полетт Ламбер, дочь ботаника Пьера Ламбера из Франции, мать ее умерла родами и девочку воспитала индийская няня. Свободно говорит на двух европейских и недурно изъясняется на четырех индийских языках, сари для нее более привычно, чем платье. Умна, изобретательна, бедна и совершенно не приемлет мысли о принудительном счастье (например в браке с престарелым судьей, который когда-нибудь скопытится, оставив молодую жену наследницей).

Вот Захарий, метис из Америки, мама его была квартеронкой (на четверть черной) освобожденной рабыней, отец белым, следовательно Захарий октеронец. Не белый — уточнение, следовательно, претендовать на бремя и привилегии белого человека не может. Но выглядит совершенным европеидом, даже еще и посветлее большинства. Вступая на « Ибис» в должности корабельного плотника, причудами Фортуны и покровительством боцмана из ласкаров вознесен к должности второго помощника.

Это только четверка главных героев из пестрой шкатулки романных персонажей. А есть еще приказчик-кришнаит, который считает своей миссией построить храм Кришны, есть матросы-ласкары (совершенно уникальное в мореходстве явление), есть китаец-пристрастник, с которым Нилу придется свести тесное знакомство. И десятки других, чьи судьбы тесно, прочно и упоительно красиво сплетены романной тканью.

Номинация на Букер не была случайностью, «Маковое море» великая книга. Непростая, масштабная, захватывающе интересная. Вы не сможете не полюбить ее. Просто не сможете.

Идем на Восток

«О славе прошлой — и о том,

Как, удручен своим венцом,

Такой-то царь, в такой-то год,

Вручал России свой народ.

Лермонтов»

Примерно так представляла себе присоединение Казахстана к России, когда училась в школе. И это при том, что, родившись и выросши в Алма-Ате, помимо курса истории СССР, учила Историю Казахстана. Параграфов, посвященных присоединению, было больше и воды о братском единстве советских народов в них залили обильнее, но суть в обоих учебниках была одна: миролюбивые казахи попросили могучего северного соседа о защите от воинственных джунгар и киргизов, Россия не отказала. Нет, о Великом белом царе не было. Потому что, вы ж понимаете, царизм — зло.

С тем росла, принимая как данность национальную политику своей малой родины, в соответствии с принципами которой русской девочке из простой семьи без финансовой возможности дать внушительную взятку за поступление в ВУЗ (все та же традиция азиатского бакшиша), не светит высшего образования и престижной интересной работы. Русские здесь за тем, чтобы служить и защищать, а не для того, чтобы ключевые посты занимать — то есть, это как-то и в парадигму встраивалось без сопротивления.

И много позже, давно переехав в Россию, поражена была, фейсбучным постом кого-то из казахстанских друзей о четырех крупных восстаниях казахов против российских колонизаторов, всякий раз жестоко подавлявшихся. То есть, подождите, мы что принесли вам мир на кончиках штыков? А как же «служить и защищать»? Впрочем, чему удивляться, еще один карточный домик пропагандистской лжи развалился, нам не привыкать.

Нет, не так, подлинная история российского продвижения в Центральную Азию, так сильно отличная равно от описанной в советских учебниках и от той, какую нынче выдают за правду националистически настроенные казахские историки — сама по себе как авантюрный роман. В котором трагических и горьких страниц больше, чем плутовских или романтических. И у всякого, кто действительно интересуется историей родины, с книгой Вадима Нестерова, посвященной не в последнюю очередь этим событиям, есть теперь возможность узнать, как оно было, на самом деле.

«Люди, принесшие холод» — один из лучших образцов исторической литературы, с каким мне доводилось встречаться. Автор историк, популяризатор и беллетрист, здесь не дает слова той части своего дара, что отвечает за занимательность: только факты — слишком серьезен материал и велика цена, которую можно заплатить за ошибку. Впрочем, дополнительного украшательства и не нужно, хроника продвижения на Восток и Юг, без него интересна и полна внутреннего драматизма. С самого начала российской экспансии в Великую Степь, с аудиенции Ходжи-Нефеса у Петра Великого, когда впервые прозвучали слова о яркендском золоте, а русские начали учиться быть имперцами.

То есть, отправной точкой интереса Петра к Азии стало известие о золоте с Аму-Дарьи, которое пришлось бы весьма кстати истощенной Северной войной казне, и кроме того, продвижение на юг сулило возможность нахождения пути в изобильную богатствами Индию. Решено было отправить экспедицию, возглавил которую Александр Бекович Черкасский. Вот, ловлю себя на том, что хочу пересказать всю книгу, это совершенно излишне, потому что всякий сам прочтет ее — было бы желание. В свое оправдание могу сказать: уж очень хорошо написано, никаких человеческих сил не поделиться тем, что узнала

Удержусь однако от пересказа, хотя бы потому, что простое изложение потребовало бы текста, объемом с научную статью. Пойду другим путем. Концепция «Людей, принесших холод» — рассказ о «малых» людях Большой игры. Историю цари-государи делают усердными трудами своих подданных, чьих имен чаще всего не остается в коллективной памяти. Эта книга возвращает забытые имена.

Здесь и об экспедиции Бековича, начатой почти анекдотически, законченной трачично, но с поразительным, заставляющим поверить в чудеса, финалом. И об удивительной истории шведа Рената, который позже станет одним из главных героев ивановского «Тобола», и о переводчике-резиденте Василии Бакунине. Но самая моя большая любовь в этой книге татарин Мамбет Тевкелев и Бугенбай-Батыр — собственно история курултая и присоединения.

Книга аккумулировала колоссальные архивные изыскания, и пафос Великих деяний вырастает в ней из каторжного труда повседневности, являя прекрасный образец исторической прозы.

«Здесь мы лежим, в бараках, в степях, в болотах среди гнилья,

Чтобы дорогу нашли по костям сыновья.»

Переосмысливая Гофмана

...пронзительно закричал: «Куколка, куколка, кружись! Куколка, кружись, кружись!» — с неистовой силой схватил Клару и хотел сбросить ее вниз...

Уверяют, что спустя много лет в отдаленной местности видели Клару, сидевшую перед красивым загородным домом... Отсюда можно заключить, что Клара наконец обрела счастье, какое отвечало ее веселому, жизнерадостному нраву

«Песочный человек» Эрнест Теодор Амадей Гофман

Я не знаю, в какой степени для Кадзуо Исигуро его новый роман соотносится с гофмановым «Песочным человеком». В интервью, приуроченных к выходу книги, он ничего об этом не говорит, хотя об этом его ведь никто и не спрашивает. Но в том, что связь есть, сомневаться не приходится. Да и разбросанные по тексту отсылки достаточно ясно дают это понять.

«Клара и солнце» книга об андроиде, по сути — кукле, изображающей юную девушку. Впрочем, сходство никого обмануть не может, похожая на живую девочку, роботесса, может даже скопировать походку или манеру говорить конкретного человека, но не весь поведенческий комплекс. Да сходство и не призвано этого делать. Ну. кроме, может быть, тех случаев, когда «я сам обманываться рад».

Ее, от лица кого ведется рассказ, зовут Кларой, как самоотверженную добрую героиню «Песочного человека», которая пыталась составить счастье бедного Натаниэля, на свою беду слишком близко сошедшегося с миром искусственной природы. А злобный мастер кукольник, которого у Гофмана зовут Коппелиусом, здесь М-р Копальди. Ну и стекла, конечно: играющие роковую роль у ЭТА, здесь они выступают знаком надежды, хотя тоже тесно связаны со сверхъестественным.

Может быть Мэтр не планировал никакой связи, все эти совпадения неосознанны, но так или иначе они появляются, раз увидев, игнорировать уже не выходит. И мне кажется, что взгляд Исигуро на вещи, на человеческую природу, на мир в целом куда оптимистичнее, чем у сумрачного немецкого гения. Хотя тоже бесконечно печален. Да, бывают и такие сочетания.

Итак, недалекое будущее. Нет радикальных отличий от дня сегодняшнего, кроме, разве что, дальнейшего развития интеллектоемких технологий, сделавших возможным существование AF (Artificial Friends), подобных Кларе. И еще, некоторых изменений, призванных улучшить природу и увеличить конкурентоспособность. Вносимых, не в геном, как в большинстве научно-фантастических прогнозов, а в организм ребенка. Уже достигшего возраста минимального осмысления, с согласия взрослого опекуна.

Эта часть важна. потому что такого рода улучшения в некоторых случаях могут сильно навредить здоровью и даже привести к смерти. Хотя опасность остается реальной до определенного возраста, скорее всего, до пубертата. Однако без них шансы поступить в престижный колледж, а затем встроиться на привилегированную позицию в социум стремятся к нулю.

Девочка Джози, чьей «искусственной подругой» предстоит стать андроиду второго поколения Кларе, не слишком хорошо переносит последствия улучшения. Она на дистанционном обучении, живет в сельской глуши, единственный друг, который при ней неотлучно, соседский мальчик Рик. Его мама выбрала в свое время отказ, и престижный колледж ему теперь не светит. Но Рик талантлив, а программируемых им дронов-птиц не отличишь порой от настоящей стаи.

В романе лишь пунктирно намечены черты грядущего, но набросок, сделанный рукой мастера, стоит больше законченной картины в багете и под стеклом от ремесленника. В том смысле, что многое мы можем додумать сами и истории это, удивительным образом, лишь на пользу.

Исигуро верен себе и спектру тем, значимых для него в прежних романах: морально-этические проблемы; экология; отношения людей, которые предпочли бы остаться неизменными в меняющемся мире; рискованные медицинские и социальные эксперименты. И главное для меня у него — преданность долгу, служение, лояльность на грани, а чаще за гранью самопожертвования. «Клара и солнце» отличная книга. Бесконечно печальная и прекрасная.

За право летать

Это почерк дьявола, а не Бога,

Это дьявол под маской Бога

Внушает надежду там, где надежды нет.

В первый раз прочла два года назад. Осень две тысячи восемнадцатого была временем Дмитрия Быкова. И прежде о нем знала, но читать иногда стихотворение или статью — совсем не то же самое, что засыпать под лекции человека в наушниках, включать запись его ночного радиоэфира, едва проснувшись; в машине по дороге на работу слушать аудиокнигой роман, а в промежутках читать стихи, кое-что заучивая (ну, потому что хорошо ложится на память). И так почти всю осень, захватив начало зимы.

Нормально, метод глубокого погружения: влюбляешься в то как человек пишет, читаешь у него все подряд, пока ментальный голод не утоляется, а интерес переключается на другой объект. Или пока всего не перечитаешь. Дмитрий Львович оказался неисчерпаемым, одной осени для него явно мало. Я тогда решила прерваться на «Остромове», по Фаусту: «остановись, мгновенье, ты прекрасно». Потому что лучше этого просто ничего не могло быть.

Услышав, что в Редакции Елены Шубиной переиздается вся «О-трилогия»: «Оправдание», «Орфография», «Остромов или Ученик чародея», не устояла перед соблазном перечитать любимый роман. Книги этого цикла автономны, объединены временем и местом, есть сквозные герои, но на второстепенных или эпизодических ролях. И да, впечатление не только не обмелело, но стало глубже, объемнее, дополнилось невзятыми прежде смыслами.

Итак, в основе книги реальные события «Дело ленинградских масонов» 1926 года. Фамилия главного фигуранта вынесена в заглавие с заменой одной только литеры (Астромов Кириченко-Ватсон действительная историческая фигура). Кружок изучения эзотерики и оккультизма, во главе которого стоял человек невероятного обаяния и такой же беспринципности, существовал в Ленинграде середины двадцатых, и закончилось для его членов все довольно скверно. Хотя, имея в виду суровость времен, можно подивиться мягкости приговоров — ссылка для большей части фигурантов.

Но то будет после, а в начале удивительная феерия, которая приведет на память Остапа, Хулио Хуренито и бытовую часть «Мастера и Маргариты». В неуютную хмурую Колыбель революции образца двадцать пятого года одновременно прибывают юноша крымчанин и чрезвычайно импозантный господин средних лет. Назвать такого товарищем язык не повернется, есть в нем вальяжная уверенность в собственном праве на место в мире никак не хуже партера, которая тотчас передается окружающим.

Чуткий от природы Даниил и вовсе проникается к незнакомцу, которого называет про себя астрономом, благоговейным доверием. Казалось бы, ненадолго, но нет, скоро их дорогам суждено сойтись снова, на сей раз на ролях учителя и ученика.

Роман в пяти частях, первые четыре озаглавлены по названиям времен года, и «Весна» — первая, просто фейерверк. Уморительно смешная сама по себе, пронизана референциями к Серебряному веку, расшифровка которых способна подарить много чистой радости. Читая в первый раз, не знала Вагинова, и историю балерины ни с чем не соотносила, теперь иначе. Таких открытий много, неленивый и любопытный читатель при желании найдет больше.

Деятельность кружка, собранного по типу «Союза меча и орала», посвящена прикладной эзотерике. В числе прочего, Остромов обещает научить адептов телекинезу и телепатии, экстериоризации (опыту выхода из тела),левитации. За тем и ходит сюда Даня. Какая ваша мечта? Ну, кроме мира во всем мире? Моя всегда была летать, как у него. Говорят — невозможно, потому что гравитация же, физические законы и всякое такое а я думаю, что есть способ, Непременно должен быть.

Жить, зная, что возможно. В определенном смысле, этот роман как левитация, несмотря даже на то, что являет собой сеанс магии с подробным разоблачением. В «Остромове» хорошо все. Оригинальный сюжет, одновременно авантюрный, забавный, трагический. Герои, живые, яркие и совершенно не сегодняшние — вообще предельно точное бытописательство, достигаемое не кропотливым восстановлением декора, но полным погружением читателя в атмосферу двадцатых прошлого века.

Стилистически превосходно, язык романа праздник ценителя хорошей прозы. А еще это в равной степени литературоведческая головоломка и путеводитель по истории русского оккультизма начала прошлого века, из которого вышла вся современная эзотерика. Быков говорит, что образ Дани сборный из трех Даниилов: Жуковского, Хармса и Андреева, но я совсем не знаю Даниила Жуковского и не люблю Хармса. Каждый видит, что он хочет видеть, для меня «Остромов» реквием по Даниилу Андрееву, чью «Розу Мира» до сих пор шельмуют невразумительной фэнтезятиной. Дочитала. Плачу. Быков лучший.

Маленький Принц, Третье Тысячелетие

Лиза, — говорю,- Ты должна прочитать эту книгу. Потому что это очень... хорошая... книга.

Срываюсь на рыдание, дочитывая последние страницы, моя взрослая умная дочь смотрит спокойно, вмешаться не пытается, в отличие от мужа, который как раз в это время входит в комнату

- Что у вас случилось? Поссорились? Что с тобой? Лиза, почему она плачет?

- У нее книга.

- И что теперь надо выть? Брось эту гадость — муж принимает линию поведения заботливого собаковладельца животина которого подобрала во время прогулки какую-то подозрительную дрянь, пытается выхватить книгу из моих рук.

- Не надо, пап, у нее катарсис.

- У нее что? Да и тьфу на вас с катарсисом, — выходит из комнаты. Еще некоторое время реву, как раз, пока дочитываю, потом книга заканчивается. Назавтра первая мысль, проснувшись: «Герда». И послезавтра.

Ни в коем случае не слезоточилка. Сильная, стильная, умная, сложная, местами невероятно смешная повесть о любви и дружбе; о семейных ценностях и отношениях в семье; о социальном неравенстве и возможных способах его преодоления; об ответственности. Об ответе за прирученных. В книге есть дивный эпизод самодеятельной постановки «Маленького Принца», где сказку Экзюпери распинают, как это принято у современной фрондерствующей литературной молодежи, на все катушки: невыносимо-де сентиментальна, милый кувшинчик с соплями и в зубах у всех завязло. Да к тому же везде: от детских садов до институтов и вообще — ставить притчу на сцене — это пошло, кой черт дернул приличного человека Экзюпери эту размазню написать. Личные преференции девочки Аглаи оставим на ее совести, тем более, что это всего лишь частный случай модного нынче у умненьких мальчиков и девочек нигилизма. Однако, чеховская фраза о ружье, которое непременно выстрелит в третьем акте, сработает тут с неотвратимостью взведенного курка, а внимательный читатель сделает себе заметку «Герда» — это «Маленький Принц», взгляд из третьего тысячелетия.

Но то будет, в полном соответствии с предсказанием Антона Палыча, в третьем действии. А пока мы имеем возможность спознаться со скромным обаянием буржуазии в идеальной семье: папа, мама, четверо детей; замечательные родители, умненькие талантливые отпрыски — в милой сердцу автора провинции. Материальный достаток много выше среднего, жизнь в охраняемом коттеджном поселке, у папы ответственная солидная работа, мама работает мамой, хотя вполне себе дипломированный филолог, но четверых детей воспитать непросто, доложу вам. А к тому же, у нее есть Мруж. Что за зверь? «Материнский Рубеж», такая благотворительная организация, призванная встать на страже растлевающего влияния века-волкодава, защитить детей от возможных опасностей, максимально подготовить их к прохождению дистанции с препятствиями по имени Жизнь. Советом, личным примером, влиянием и связями. А вы как думали? На рядовых ролях в интернет-сообществе вполне могут быть обыкновенные тетеньки, но в генштабе непременно лучшие люди района. Лучшие леди. Между нами говоря, деятельность Мружа, главным образом, и сводится к благотворительным акциям разной степени тяжести. Ну так, что с того, Пиквикский клуб тоже исключительно филантропическая инициатива, а поди ж ты — воссиял во славе на века.

И вообще, у них все замечательно, а будет еще лучше. Старшая дочь, Аделина, умница и красавица, лучница-арбалетчица к тому же, сделала идеальную партию и планирует переезд в Москву, а там и в Лондон со своим идеальным суженым, сыном весьма заметных в губернии людей (у них английский с детства, а у Алексиса еще и востребованная в наше время работа финансового аналитика). Старший сын Игорь пока не определился с будущей карьерой, но у него еще год на раздумья до окончания школы, так-то парень умный и одиннадцатый класс непременно подскажет магистральное направление. Младшая дочь Аглая (Алька для своих), как раз определилась — актриса и драматург. Она уже и теперь в театральной студии, проделывает разные психологически-адаптационные штуки для преодоления зажимов и раскрытия внутреннего потенциала. А еще Алька написала пьесу «Мой друг Ктулху», угу, случаются и среди девочек поклонницы Лавкрафта, хотя нечасто. Что до Мелкого — пока о нем можно определенно сказать только то, что он всем покажет.

Они очень хорошая семья, повторю без иронии и сарказма. Идеальные родители, почти идеальные дети и ожидаемо идеальная жизнь. Только от судьбы не убережешься и недавно что-то случилось с Игорем и Алей, после чего родители пригласили к ней психолога (а был ли Доктор? Может быть Доктора-то и не было?), а в доме поселилась Собака. Герда. Любимица семьи, которой необходимо купить в самом дорогом зоомагазине все самое лучшее и которой прощается потоп от вырванного с корнем из стены смесителя (да, нехилая собачка). Вообще, тема Потопа, Ноева ковчега, «всякой твари по паре», отделения агнцов от козлищ: кому перспективы, а кому в братский скотомогильник — не единожды возникнет в книге, будь у меня побольше времени и ума, разобралась бы с ней подробнее. Но не стану и пытаться, некоторые темы опасно трогать.

Я даже не могу сказать, что «Герда» раскрывает новую грань таланта Веркина, в ней все, о чем уже говорила прежде не раз: невероятная степень эмоциональной вовлеченности читателя в действо; сложность за внешней простотой; необычная структура, наводящая на мысль о стилистическом экспериментировании — вполне органичном и осмысленном, в отличии от большинства подобного рода опытов; литературоцентризм. Но главное — в ней живые герои, которые держат за сердце много после того, как книга прочитана и отложена. Дочь, обычно игнорирующая мои книжные советы, читает «Герду», прыскает, смеется, хохочет.

- Ты про театр сейчас?

- Да.

- А как тебе Аля?

- Нравится. Очень.

А после, совсем уже ночью, слышу шмыганье носом, выхваченная материнским ретивым из сна: не загрипповал ли ребенок? Может таблетку заставить выпить? Но звук повторяется, и еще раз, и еще, пока не превращается в приглушенную серию всхлипов. Дочитала — констатирую.

- Закончила?

- Угу, — отвечает и бежит в ванную умываться. Мои дети не проявляют склонности к демонстративному поведению.

ЛЮБИТЬ ДРАКОНА

...Она сказала, что у нее небольшое дамское недомогание и ей надо полежать на золоте...

Их родовое имя близко русскому слуху, Агорнины, а старшего сына зовут Эйван, почти Иван. На том «ничто человеческое нам не чуждо» заканчивается, потому что вообще-то они драконы. Спят на золоте, едят сырое мясо и фрукты. И драконов. То есть? То есть, буквально: поддерживать жизнь можно обычной пищей, но для роста потребна плоть себе подобных. А величина тела в их мире — это все: статус, сила, власть.

«Клык и коготь» овеществленная метафора про сильные жрут слабых и надобно есть, чтобы не оказаться съеденным самому. Нет-нет, никакой анархии, все чинно-благородно и регламентируется колоссальным массивом правил. Писаных и неписаных, большей частью второе. как и полагается закрытому патриархальному обществу.

Потому что за основу своей драконьей истории Джо Уолтон взяла викторианский роман, да не чей-нибудь, а столпа одноименной литературы Энтони Троллопа. только не говорите: «Ну, для того, чтобы это понимать, прежде нужно прочесть «Фремлейский приход» Не нужно, говорю, как человек, осиливший этот фолиант.

То есть, лишним не будет, но от романа-источника взята лишь структура и одна сюжетная линия: сестры священника, которая станет супругой намного превосходящего ее уровнем богатства и знатности ̶ч̶е̶л̶о̶в̶е̶к̶а̶ дракона. В остальном, о нудном Троллопе можно забыть, полной мерой насладившись стилизацией под Диккенса, Марка Твена и, Та-Дамм — Джейн Остен!

Потому что в роскошном переводе Владимира Беленковича это темное драконье фэнтези ближе всего к романам леди Джейн. Стократно перечитанным, но, удивительным образом, не приедающимся. Не знаю, как вы, а я на сей раз уловила здесь отголоски «Гордости и предубеждения», «Разума и чувств», «Чувства и чувствительности».

И это было физическим, даже каким-то физиологическим наслаждением — блаженная улыбка не сходила с лица во все время чтения. «На сей раз» потому что впервые читала в оригинале. Не получив десятой доли нынешнего удовольствия, мой английский не настолько хорош, и в этом отличие мастерского перевода. Зачем же тогда бралась? Ну, потому что нельзя же вот просто так взять, и перестать читать Джо Уолтон.

Она великолепна. Если вы знаете «Среди других», дополнительно ничего объяснять не нужно, если нет — прочтите, и ничего не нужно будет объяснять. Той историей прошлой зимой началась моя страсть к ее книгам. На русском тогда больше ничего не было, перечитала все на английском. но и представить не могла, насколько хороша она может быть.

Беленкович — человек с потрясающим чувством языка, переводческий аналог абсолютного музыкального слуха. Под его рукой алмаз книги обретает благородную огранку бриллианта, порой вспыхивая нестерпимым блеском (на долю секунды, у нас тут викторианский роман и сдержанность наше все).

Тот редчайший случай, когда от перевода книга еще выигрывает. И это я говорю, как человек, обожающий Джо Уолтон.

...Я не дам выдать себя замуж как подпорченный товар. Я не была покрыта позором, я не сделала ничего дурного. Со мной случилось несчастье, а я себя спасла. Я стала уважаемым клерком. У меня есть… – она поколебалась, думая, как описать Эйвана. – Партнер. Не муж, скорее любовник. Он заботится обо мне. У меня достойная работа...

Сон в летнюю ночь

«Если бы кошки были похожи на жаб, мы бы очень быстро поняли, какими мерзкими, жестокими существами они на сам деле являются. Стиль. Вот что люди помнят.»

Эльфы и феи, чьим подобием любуемся в осыпанных пыльцой гламура, вытянутых силуэтах моделей. Они, должно быть, прекрасны, не чета нам, простецам. Двигаются с природной грацией, и проблем с лишним весом нет у них, и с волосами, и с кожей и вот бы увидеть когда-нибудь... А если представить себе такую встречу в реальности: вот он, прекрасный эльф (или она, фея), и ты, такая: «Добрый день» с книксеном — а они в ответ не удостаивают взглядом или посмотрят как на говорящую мартышку, или решат позабавиться. Не спеша и с выдумкой убив тебя.

Эльфы «Дам и господ» («Леди и джентльменов» в другом варианте перевода) такие, и лучше бы им не появляться в наших краях. Но грезящим единорогами романтическим дурочкам это невдомек, они мечтают о всяком таком, и косплеят, и призывают на свою дурную голову. Так начинается четвертая книга подцикла Ведьм, вторая о паразитарной вселенной (первая, если что, «Ведьмы за границей» паразитами там выступали сказки) и вторая шекспировская. На сей раз Пратчетт берет за основу не трагедию Барда, а самую знаменитую из его комедий — «Сон в летнюю ночь»

Итак, троица ведьм возвращается из заграничного турне, которое растянулось на восемь месяцев, потому что нельзя ведь было прямо из Орлеи домой. И обнаруживают, что амбциозная молодость наступает на пятки. За время их отсутствия девица Диаманда, у которой заносчивости больше, чем мозгов, собрала альтернативный ковен из своих ровесниц, они плясали в полнолуние нагишом вблизи круга камней, который местные и днем-то обходят. И королева эльфов наделила глупышку магической силой, примерно такой же ликвидной, как эльфийское золото во всех ситуациях, кроме непосредственно выгодных Королеве.

И пока Диаманда бросает вызов самой Матушке Ветровоск, а король Веренс, возведенный на трон ведьмами, готовится к свадьбе с Маграт (минимум романтики: платье я заказал у лучшей ланкрской портнихи; примеряли на служанку примерно одной с тобой комплекции; нет, спрашивать согласия я не должен, я твой король, ты моя подданная, я уточнял). А волшебники Незримого Университета в Анк-Морпорке, получив приглашение на королевскую свадьбу, брюзгливо и брезгливо решают, кого отправить, и вызывается Аркканцлер, потому что в Ланкре прошла его молодость, Казначей, потому что не в себе и Библиотекарь в облике орангутана (долго объяснять) соблазненный обещанием редких инкунабул, которые можно найти в старинных замках.

Пока это все, в наш мир потихоньку просачивается подлая эльфийская магия, прорываясь окончательно в день свадьбы. О, это будет та еще охота, и Маграт в этой книжке просто дивно хороша. Впрочем, все они прекрасны, но «Дамы и господа» ее звездный час.

... и Гретель

«Just when you think you’ve seen the worst human beings have to offer, you find out you’re wrong. There’s no end to evil. Когда ты думаешь, что уже видела в людях худшее, ты ошибаешься. Злу нет конца.»

Третья книга о Холли Гибни и шестая — в совместном цикле Bill Hodges & Holly Gibney вышла 5 сентября 2023. Напомню, затурканная матерью старая дева мисс Гибни, сотрудница детективного агентства Файндерз Киперс, которую Стивен Кинг называет своей любимицей — сквозной персонаж второго плана трех книг о Билле Хёджесе и на главной роли в трех собственных. Ей за сорок, внешность невзрачная отличные мозги и хватка терьера, когда ведет расследование. В обычной жизни застенчива, интравертна, фанатка кинематографа.

Непростые отношения с матерью и сильная зависимость от ее мнений, сделали девушку замкнутой и неуверенной в себе, не позволили получить образование и сделать карьеру, обрекли на убогое прозябание, Шарлотта Гибни внушала дочери неверие в собственные силы и постоянно критиковала. Встреча с отставным полицейским. основавшим свое детективное агентство, изменила все, она нашла дело, в котором по-настоящему хороша, обрела друзей и возможность вырваться из удушающих объятий материнской заботы. А полученное при трагических обстоятельствах (об этом в «Мистере Мерседесе») наследство обещало новые возможности в новой независимой жизни. Которые схлопнулись мыльным пузырем, когда Шарлотта доверила деньги дочери брокеру мошеннику. Но в прежнюю жизнь девушка не вернулась, после смерти босса и наставника встав у руля агентства. Человек, который узнал, что у него есть крылья, не вернется туда, где надо ползать.

«Holly» начинается с того, что к героине обращается женщина по имени Пенелопа Даль с просьбой найти ее дочь. Бонни недавно закончила колледж, работала в городской библиотеке, жила на съемной квартирке и у нее были разногласия с матерью по поводу непрестижной работы и выбора парня, Пенни не нравился бездельник, балующийся наркотиками. Впрочем, с ним Бонни и сама уже порвала. Ранним утром в начале июля ее в последний раз видели в маленьком магазинчике возле сквера, где девушка остановилась по дороге на работу, чтобы купить колу. В библиотеке она так и не появилась, неподалеку от магазина нашли велик с запиской: «С меня хватит!», отпечатанной на принтере. Полиция склоняется к мысли, что Бонни решила резко поменять в жизни все и просто уехала куда-то. Мать не верит в это и нанимает Холли.

В городе, меж тем, и прежде происходили исчезновения людей. Почему никто не обратил на это внимания? Ну, потому что разбег по датам был достаточно велик. Потому что между пропавшими ничего общего, все они разные по возрасту, полу, расе. Потому что ни один не был значительной персоной, никто их особенно не искал, не гнал по поводу исчезновения сильную волну. Потому что полицейские — не Холли Гибни, в конце-то концов! В реальности романа, а мне представляется, что это все же параллельный, максимально приближенный к нашему, но в деталях отличный мир, в июле 2021 свирепствует дельта-версия ковида, которая воспринимается уже не с тем ужасом, как в начале, но заболевших много. Большинство населения переболело и привито, хотя множество антипрививочников и масок практически никто не носит. Но ипохондрик Холли пользуется маской и перчатками, вызывая у окружающих чуть презрительное недоумение. Впрочем, у нее к тому особые основания, неделю назад от ковида умерла Шарлотта, убежденная антипрививочница (и горячая сторонница Трампа, ну да-да, Кинг не мог отказать себе в удовольствии наделить самого несимпатичного персонажа еще и этой чертой).

Параллельно с расследованием Холли, история то и дело возвращается к чете профессоров местного колледжа, обоим давно за 80. между Родни и Эмили трогательная привязанность, которая была бы умилительной, если бы то, что они делают в сценах со своим участием не было столь странно в начале, страшно — в продолжении. Это чудовищно настолько, что восприятие пробуксовывает, отказывается верить в происходящее. Кинг снова сделал это, написал роман, от которого не оторваться с первой до последней страницы, читая/слушая который,кричишь, забывшись: «Не делай этого!». И да, он прекрасен, Холли прекрасна.

Моя рецензия первая в русскоязычном книжном пространстве. То, что называется пре-рецензией, потому раскрывать деталей сюжета я просто не имею права, чтобы не лишить вас радости от книги. Но поверьте — она превосходна и стоит того, чтобы прочесть в оригинале или на худой конец дождаться сетевого перевода.

Киномания

Все жанры хороши, кроме скучного.

«Новеллизация кинобестселлера, ну вот к чему это?» — так думала и долго откладывала знакомство с дебютом режиссера в большой литературе. Но тут совпало: нужно написать статью к его юбилею, а у меня роман рекордно долго лежит в читалке. Непорядок, нужно бы исправить, — решила, и стала, нет, не читать, глаза нужно беречь — слушать. Хорошо прочитанная аудиокнига по уровню впечатления между фильмом и книгой, с бесценным преимуществом возможности взаимодействия с миром в процессе (хочешь с собакой гуляй, хочешь пылесось). Всеволод Кузнецов читает хорошо.

А Квентин Тарантино оказался на диво хорошим рассказчиком. То есть, в этом не усомнится никто, знакомый с его творчеством. Но никто не отменял и некоторого интеллектуального снобизма, каким мы, читатели, грешим в отношении кинозрителей, такое, немного как к братьям по разуму: вам подают на блюдечке то, что приготовили другие, а у нас свое кино, и даже отчасти сотворчество. Примерно то же отношение распространяется на кинодеятелей: чем была бы ваша зрелищность без задействованных в процессе ресурсов и толп народа, а писатель создает миры и населяет людьми, посредством одного воображения.

Тарантино создает и населяет в прозе так же изящно и виртуозно, как на экране. И неважно, идет речь о персонажах собственно «Однажды в Голливуде» или того вестерна, где его герой Рик Далтон сыграет с малышкой Труди Фрейзер. В пространстве тарантиновского фильма эпизод киносьемок занимает совсем незначительное место. Я-зритель воспринимала его как один из примеров голливудского киношлака,. Я-читатель делаю стойку охотничьей борзой, почуявшей дичь, и страсть как хочу продолжения. Язык и стиль вставной новеллы «Лансеры» тоже изрядно отличается от того жесткого и энергичного элморлеонардовского, каким рассказана основная история. Такой себе Дикий-Дикий Запад, но не без некоторой витиеватости.

И тут самое время сказать о переводе. Я давняя поклонница обоих соавторов, Сергей Карпов подарил нам сложнейший и массивный «Иерусалим» Алана Мура; Алексея Поляринова вы знаете по переводу «Бесконечной шутки» Уоллеса, которую он. кстати. тоже делал в соавторстве с Карповым, и по его собственным романам «Риф» и «Центр тяжести». О языке перевода. Прекрасен, несмотря, а отчасти благодаря обилию ненорматива, которого обескураживающе много, но он совершенно не режет слуха, это надо уметь — не кастрируя лексики политкорректными суррогатами, не скатиться к мерзости площадной брани — своего рода хождение по лезвию, и переводчикам оно удалось.

Вот, кстати, еще один нюанс. Тарантино не смешной режиссер. То есть, некий мрачноватый юмор у него присутствует, но нигде не превалирует. Такого, чтобы смеяться в голос, я в тарантиновских фильмах не припомню. А в книге уморительно смешной диалог талантливого актера, но недалекого и не самого продвинутого интеллектуально Рика Далтона с режиссером, видящим в нем, ни много ни мало — Гамлета и Эдмунда. Режиссером, который пытается говорить с Риком о Шекспире. Тот сорт веселья, какой строится на трудностях перевода и оценить который полной мерой может скорее читатель, чем даже продвинутый зритель.

Что касается киноцентризма и обилия разговоров о кино, в котором Квентина Тарантино обвиняет каждый первый, читавший книгу, то мне они не мешали. Вслед за малышкой Труди, играющей в романе Мирабеллу, могу сказать: «Многое понятно из контекста, а непонятное я выписываю на бумажку и спрашиваю вечером у мамы». С той разницей, что Гугл давно взял на себя роль нашей общей мамы в деле обиходного просветительства.

И в конце-то концов, общая культура, начитанность и насмотренность здесь тоже приветствуется. Если вы знакомы с творчеством Куросавы, Феллини, Трюффо, Бергмана — то читать будет в разы интереснее. И в этом смысле автор берет на себя просветительскую миссию. Вряд ли она будет очень успешной, но не исключено, что кто-то из его поклонников заинтересуется чем-то, помимо голливудской продукции.

Резюмируя: Тарантино гениальный режиссер и отличный писатель. И если вы прочтете книгу, то кино не только окажется в разы интереснее, но и наполнится новым смыслом.

Пульс времени

«Прошу вас видеть во мне не более чем чудаковатого человека, который из сугубо личных и вдобавок эстетических соображений отверг цвет и покрой мундиров, ритм и громкость принятой на трибунах музыки, и лишь поэтому с помощью обыкновенной детской игрушки пробарабанил своего рода протест.»

Нобелевский роман Гюнтера Грасса. То есть, понятно, что премию дают не за конкретное произведение, а по совокупности заслуг, но с точки зрения рядового читателя вся обширная библиография и многолетнее присутствие писателя в публичной сфере не перевешивают его звездного дебюта.

«Жестяной барабан» в иерархии культурных артефактов прошлого века после джойсова «Улисса» и «В поисках утраченного времени» Пруста, но явно опережает «Человека без свойств» Музиля и «Путешествие на край ночи» Селина. По уровню значимости, известности, сложности восприятия и обязательности к ознакомлению это примерно как «Сто лет одиночества» Маркеса. Вовсе не иметь представления стыдно, вещь сложная, многоплановая, достаточно эпатажная и с точки зрения общепринятой морали даже скандальная. Читают немногие, понимают немногие из прочитавших, удовольствия чтение не доставляет почти никому.

Я из числа последних. Не потому что «чё, самая умная?» и не в силу особой тонкости нервной организации, просто некоторые вещи изначально наши, и когда мы их встречаем, узнаем. Я эту книгу встретила и узнала лет двадцать назад, но тогда роман с алкоголем был более бурным, чем с книгами, а он сильно обнуляет память. То есть, читала, но почти ничего с первого раза не помню. И все думала, что надо бы с включенным мозгом перечитать.

Вот случилось, перечитала. Итак, первая книга «Данцигской трилогии». Что за Данциг такой? Этот родина Грасса, во времена описываемых событий Вольный город Данциг, в этом статусе он существовал 19 лет с 1920 по 1939, в начале Второй Мировой присоединен к Германии, в 1945 занят Красной армией, ныне польский Гданьск. Это вечное нахождение между Германией и Польшей (а шире — Российской Империей), многократно и на многих уровнях обыгрывается в романе.

Не только на геополитическом уровне, но на семейном, кровном: Оскар сын немца бакалейщика Мацерата, но сильно подозревает в отцовстве дядю и многолетнего любовника матушки Яна Бронски. На уровне интеллектуально-философского влияния: две книги, сформировавшие героя-рассказчика — жизнеописание Распутина (стихийное, диониссийское начало) и роман Гете (стройная аполлоническая гармония). Надо заметить, что Оскар и не немец, и не поляк, он кашуб, это такой славянский этнос, многие представители которого живут именно в Гданьске и соседней с ним Гдыне.

То есть пограничное состояние: быть причисляемым к тем и другим, не будучи на деле ни тем, ни другим с постоянным осознанием непринадлежности к титульной нации, некоторой ущемленности в статусе, тоже важно для понимания романа. Итак Оскар рождается и тотчас после рождения видит биение мотылька о две горящих лампочки (видите, снова между двух огней), понимаемое им, младенцем, как некую барабанную игру. И когда на трехлетие мама дарит ему жестяной барабан, он сознательно решает. что не хочет больше расти — желает остаться трехлетним и всю жизнь стучать на своем барабане.

И в следующие 18 лет останется взрослеющим мужчиной в теле трехлетнего ребенка, часто довольно неприятного, эгоистичного, расчетливого, обуреваемого разрушительными импульсами. Часто вызывающего жалость, как в эпизоде насильственного кормления супом из кирпича: кто читал, поймет, кто не читал — это одна из самых тяжелых сцен группового издевательства над ребенком. описанных в литературе. Но при этом чудовищно настырного, четко знающего, чего хочет и умело этого добивающегося.

Дело в том, что Оскар обладает суперпауэ: в поддержку основного его таланта, игры на барабане, в которой постоянными упражнениями добивается власти над аудиторией, сродни той, что дают волшебные сказочные и мифические инструменты, такие как гусли-самогуды, лира Орфея, флейта гаммельнского крысолова — в поддержку этому дару, его голос обладает разрушительным воздействием на стекло. Любая попытка отобрать барабан вызывает крик, сопровождаемый бьющимся стеклом, в мире, полном стекла проще оставить барабанщика в покое.

Мне кажется, это замечательная метафора для творчества: люди искусства в чем-то дети, часто безответственные инфантилы, часто несносны, но то, что они делают, оказывает влияние на большой мир, который, в конечном итоге, следует по обозначенному ими пути. И лишь бесконечное неустанное служение своему гению способно дать ощутимый результат.

«Жестяной барабан» очень интересно сделан стилистически. Во-первых постоянные перескоки в рамках даже одного предложения с первого на третье лицо, «я-Оскар». Во-вторых, намеренное остранение — взгляд из-под стола, рассказчик ростом 94 см. и видит мир иначе, чем большинство читателей с высоты 160-180 см. В-третьих бесконечные лексические повторы одних и тех же вещей чуть измененными словами, что должно изрядно раздражать при чтении глазами, но при прослушивании того же текста создает гипнотический эффект, своего рода аналог воздействия барабана Оскара на слушателей.

Я отдаю себе отчет, что огромные повествовательные и смысловые пласты остаются за рамками. Множество ярчайших эпизодов книги нуждаются в подробном разборе: Агнесс и угри, защита Польской почты и смерть Яна, путешествия с труппой лилипутов и сигнал к высадке десанта Союзников («Осматривать бетон»), игра Оскара под трибунами, искушение почтенных горожан вырезаемыми голосом в витринах отверстиями. Книга феерически прекрасна и пытаться втиснуть ее в формат сетевого отзыва сродни попытке объять необъятное.

И все-таки, лучше рассказать недостаточно полно, чем не рассказать ничего. «Жестяной барабан» великий, поразительно актуальный роман.

Наш путь степной

«мой отец был дальнобойщик

он возил мертвых и живых кур арбуз трубу

иногда по зимам когда нечего было везти он простаивал в степи неделями

...

степь красива и есть за что её любить

я люблю её хотя бы за то что на неё невозможно смотреть подолгу становится страшно тоска закипает в груди и хочется только бежать и бежать и бежать

пока степь не кончится.

...

он умер от СПИДа

его похоронили над степью с видом на объездное шоссе.»

«Эти люди не знали моего отца» Оксана Васякина

Это шедевр. Прошла примерно неделя с того времени, как слушала книгу в исполнении автора — я из поколения родителей Оксаны Васякиной и чтобы написать «авторки», пришлось бы себя переламывать. Так вот, прошла неделя, а голос ее во мне. Не в ушах и не в голове, а в груди, чуть выше солнечного сплетения. Там, где живет душа.

Это место, а не ум и не сердце отозвалось на самое начало книги. Вот она говорит, что степь похожа на жилистый кусок мяса, а потом — что на мягкий живот. А я в это время вообще мариную огурцы и душа лежит в груди, мягким комочком, хочет, чтоб не трогали, душа изболелась-исплакалась за последние месяцы, но вот прямо сейчас на привычные ранки нарастает мозоль , нехорошо, но как не порадоваться прекращению боли?

Вдруг, слушая это про степь, чувствую, что душа набухает, заполняет всю меня, а когда подступает к глазам, появляются слезы. Не оттого, о чем этот текст, а оттого, какой. Простой, лишенный красивости, прекрасный. Он как оправдание и воскрешение всего жившего. Не в федоровском смысле общего дела и не в христианском второго пришествия, а вот были, ходили (ползали, скакали, летали, плавали) разные по этой степи многие миллионы лет, и все они сейчас снова в ней, и она так же неотвратимо поглощает их. Как поглотит нас, так же равнодушно.

Так не было год назад, когда я читала «Рану». Тогда думалось: как хорошо, смело и откровенно, точно в деталях, горько без придавливания слезной железы. «Рану» я полюбила умом и может быть сердцем, душа от нее не выплескивалась. «Степь«забирает тебя целиком, этой незамысловатой историей о том, как отец дальнобойщик везет дочь поступать в Литинститут, перемежаемой воспоминаниями молодой женщины о детстве, о родных, о времени.

Об отношениях между родителями, когда они были вместе, и о жизни без отца, который исчезает из твоего пространства на десять лет а потом появляется ненадолго, чтобы скоро уйти насовсем. Но и за то время, что вы проводите вместе, вам так ни разу и не удается толком поговорить. Он, твой отец, легко и как-то мгновенно налаживает контакт с другими мужиками, которые оказываются рядом, он видит в них людей. достойных уважения, находит общий язык. Садится в пойманную «Нивку» (иномарки принципиально не тормозит) на переднее сиденье: «едем на оптовку, затаривать тебя».

Еще раз, чтобы понятнее: вы самые родные друг другу на этом свете люди, вы давно не виделись, он специально подгадал рабочий график, чтобы навестить тебя, поддержать, помочь продуктами. И вот, он садится на переднее сиденье, разговаривает с водителем, а ты сзади одна, выключенная из фрейма. Не по необходимости, не оттого, что рядом с тобой на заднем нет места — лежит, например, что-то, и не потому, что он хочет тебя наказать. Нет, ему просто не приходит в голову, что с тобой, женщиной, можно общаться.

Он проявляет заботу другим способом, вот затарит тебя овощами-фруктами. Было бы у него много денег, купил бы тебе квартиру, в точности так же внимательно беседуя с риэлтором, юристом, прорабом, если они мужчины, и выделяя на весь процесс общения с тобой не больше сотни слов — о чем с бабой говорить? Но богатым ему не бывать, хотя дальнобойщики шоферская элита, водители легковушек и всякие маршрутчики относятся к ним с почтением. Платят им за рейс хорошо, хотя жизнь, конечно, собачья: ешь из миски, спишь в конуре, ссышь на колесо — однако платят. Ну, может быть, но умение обращаться с деньгами не сильная сторона твоего отца.

Он босяк, даже «Братан», как он зовет свой МАЗ, не его. Ничего не нажил на этом свете, а когда речь у вас заходит все же о твоей будущей профессии, советует тебе быть как Горький, «он из наших, из босяков». А стихов твоих он не понял. И все-таки он твой отец, лучший на свете. Гляди, как ловко управляется в этой своей спартанской жизни, только дальнобойщик может помыться и побриться в степи, имея полтораху воды и немного «Фейри».

Он твой отец, он худший человек на свете, он чудовище. Он был в «бригаде», кололся героином, сидел в тюрьме — все это, когда был так нужен тебе. Он бил смертным боем красавицу мать, когда она ему изменила. Он заразил сожительницу СПИДом, от которого умер сам. Вот так складываются, совмещаются, переплетаются и перекручиваются отношения с самыми близкими. Вгрызаясь острыми шипами, сглаживая остроту и обволакивая слизью, жемчуг из такого не выходит, получаются уродливые наросты, но что уж теперь.

«Степь» — это о родных. О том, как люди. которым быть бы по всему самыми близкими, отдаляются друг от друга, воздвигают непроходимые барьеры, лишают себя тех, кому больше всего нужны. О глубоко укорененном в российском обществе неравенстве и практическом отсутствии социальных лифтов, хотя бы даже история героини являла этому антитезу. О немыслимой разнице стартовых условий, о том, что если ты из глубокой провинции и не рожден с серебряной ложкой во рту, занять достойное место под солнцем просто добросовестным честным трудом невозможно.

Об отношениях между маскулинным и феминным, о том, что фундамент российской идентичности патернализм во всех сферах, укорененный необычайно глубоко. Я тебя породил (кормил-поил-одевал-обувал-учил), я тебя и убью — формула, воспринимаемая скорее естественно, чем с ужасом и отвращением, как это должно бы быть не в таком бедном и жестоком обществе.

О великой степи, которая могла бы стать цветущим садом, но есть то, что есть — место Иванов, не помнящих родства. Бескрайнее пространство забвения.

Кинг стреляет без промаха

«Знал, что так бывает? Что можно сидеть перед компьютерным экраном или с блокнотом и карандашом в руках – и менять мир?»

Такое не у всех получается, но он может это делать и делает уже больше полувека — меняет мир к лучшему. Ну, просто потому что может. На самом деле, где-то обидно: вот выходят феминистки на марши, во время которых обыватели и среди них женщины — да-да, те самые женщины, за чьи права борются — оскорбляют их, плюют, кидают собачьими какашками. Потом арестовывают, они объявляют в тюрьме голодовку, кормят насильно, разрывая шлангом пищевод. Калечат и убивают.

И все движется черепашьим шагом, в следующую сотню лет прогрессивных женщин по-прежнему числят в полуидиотках. Уже и властительницы дум среди них есть, интеллектуалки, уже их начинают пускать за взрослый стол. Ну так... А потом является он автор мейнстримных романов, в чтении которых серьезные люди признаются с некоторой неловкостью. Появляется и говорит устами своей героини: «У-ва-жение! Вот, чего хотят женщины.» И мир откликается волной энтузиазма: а и в самом деле, женщины заслуживают уважения! И не абсурд ли, что муж может снять с общего супружеского счета деньги в отсутствие жены, а жена не может сделать того же? Далее по списку.

Так со всем. Домашнее насилие, бытовой расизм, права меньшинств. Тема, затронутая Кингом, мгновенно становится легитимной, а его точка зрения принимается с энтузиазмом: «Ну да, мы давно это говорили.» Такой дар попадать в нужную точку, вызывая не раздражение, но желание исцелиться. Дар, который достается одному из миллионов, и чаще всего пропадает втуне — в его случае, трудом и самодисциплиной доведенный до лазерной точности.

«Билли Саммерса» я прочла прошлым летом, сразу после выхода книги, но чтение в оригинале на языке, которым не владеешь в совершенстве, и возможность послушать аудиоверсию книги на родном языке в исполнении любимого чтеца — это два очень разных читательских впечатления. Конечно, не могла пропустить аудиокниги, прочитанной Игорем Князевым, это всегда праздник.

К сожалению, не могу сказать того же о переводе. Владимир Баканов титулован, увенчан, ведет переводческую школу имени себя, и всякое такое. Но у кинговых книг своя мелодика, особенный ритм, только им присущий, то особое нечто, что позволяет его словам проникать в кровь и входить в плоть читателей, становясь их естеством. Переводам Вебера, при возможных технических несовершенствах, удавалось передать ее, бакановскому нет, у него предельно обезличенная переводная проза, какую мог написать Кинг, а мог какой-нибудь их Вася Пупкин.

Я говорила об этом год назад, повторю сейчас: роман представляется мне кинговым оммажем Элмору Леонарду с его криминальными драмами. Король с большим пиететом относится к этому писателю, которого у нас не очень хорошо знают. Книга-в-книге тоже замечательно хороша. Героями Кинга часто становятся писатели, но он очень редко пользуется приемом введения в роман написанного героем текста. Здесь обе книги прекрасны: и история киллера-который-убивал-только-плохих, и его биографический автофикшн.

Жизнь показала, что в короткий срок может измениться абсолютно все. Неизменной остается моя любовь к Кингу. Думаю не ошибусь, если скажу, что я не одна.

Дом, немилый дом

«Баррабас появился в доме, приплыв по морю»

- написала в своем дневнике маленькая девочка. Открыв этой фразой историю семьи, вплетенную и переплетенную с историей страны. Четыре поколения семьи Труэба. Весь, за малыми исключениями, чилийский двадцатый век. Эта фраза открыла миру и творчество Исабель Альенде, «Дом духов», которым она начинается, стал первым романом писательницы, принесшим ей оглушительный успех.

Исабель Альенде — племянница президента Сальвадора Альенде, свергнутого и убитого в ходе путча, возглавляемого Аугусто Пиночетом. Более голубой крови, белой кости (в реалиях отдельно взятой латиноамериканской страны) и представить себе трудно. Промышленники и политики в родне, учеба в престижных учебных заведениях, усвоенная с юности привычка к вращению в престижных кругах. И детство, проведенное в деревне, игры с чумазыми голодными крестьянскими детьми.

Такова Латинская Америка начала и даже середины века. Такова гремучая смесь, породившая этот яркий, самобытный, уникальный талант. «Дом духов», на самом деле прямо связан с историей семьи. Роман родился из письма, которое Исабель начала писать своему девяностодевятилетнему деду, узнав, что он при смерти. Он, патриарх, стал прототипом Эстебана Труэба, юноши из хорошей, но обедневшей семьи, положившего себе разбогатеть, чтобы стать достойным прекрасной дочери политика. Которая погибает, по ошибке выпив яд, предназначенный отцу.

И теперь уже несчастный жених одержимо трудится, не жалея ни себя, ни других, чтобы сделать разоренное и брошенное некогда бездельником-отцом имение образцовым хозяйством. Это удается. Спустя двадцать лет. И тогда он женится на младшей сестре красавицы Розы, той девочке, что сделала дневниковую запись о псе, приплывшем из-за моря. Таков зачин романа. Дальше будет много всего и не менее интересно.

Клара, девочка, а в дальнейшем жена капиталиста и политика Труэба, обладает выраженными экстрасенсорными способностями. Счастья ей это не приносит. А всеобщую любовь — да. Потому что добра к людям и чиста душой. «Клара» — «чистая» с испанского. Три поколения женщин семьи носят говорящие имена Бланка — «белая», дочь. И Альба, в общем, тоже «белая» — внучка. Красоты, доброты и ума много, счастья мало. А как вы хотели, за все в жизни надо платить.

Пересказать пятисотстраничный роман нереально, а главное — не нужно. Он хорош, он дает ту степень погружения в реалии места-времени, которая заставляет удивленно оглядываться, отрываясь от чтения: как, почему тут? секунду назад ты был в Чили! Когда читала, у меня на компьютере заставкой стояла карта Чили. Такая узкая и длинная страна. Столько боли и столько любви.

Игры джентльменов

»- Я — черный камень размером с кухонную плиту. Каждое лето меня омывают в потоке и поют надо мной. Я — колея и вода в колее, и медоносные пчелы. Раз уж тебе так приспичило знать.»

Как-как-как это возможно, чтобы Питер Бигл в переводе Сергея Ильина до сих пор не был издан в России? И однако, с двухтысячного года, когда объездила все книжные своего города в поисках любой книги Бигла, так и не найдя — ничего не изменилось. Российские книгоиздатели переживали взлеты и падения, продолжая выпускать горы книг. Успели повзрослеть тогдашние младенцы, творят теперь чудеса при помощи смартфонов, но читать предпочитают на бумаге. Расцвела интернет-торговля с доставкой хоть до двери. А Бигла по-прежнему не сыскать.

О переводе не случайно сказала, Сергей Ильин алмазный фонд, кто прочел хотя бы одну, переведенную им, книгу, не захочет альтернативы, сколь бы ни была хороша. Просто в каждой профессии есть люди талантливые и добросовестные, есть даже модные и распиаренные, а есть гении, Ильин из них. Понимаю, что бигловы книги он делал во времена дикого капитализма девяностых, когда святость авторского права была у нас понятием абстрактным, и сегодня с публикацией этого варианта могут возникнуть сложности, но роман немыслимо хорош.

Что за роман? «Архаические развлечения» (The Folks of the Air) Трудно удержаться от того, чтобы начать возносить осанну с использованием превосходных степеней, но я попытаюсь. Итак, Америка середины восьмидесятых, университетский городок с говорящим названием Авиценна в Калифорнии. Сюда, в лоно альма матер по приглашению друга, ныне преподающего в здешнем колледже, приезжает бывший студент Джо Фаррелл. Он не по научной части, такой бродяга и на все руки мастер, хотя большей частью повар ради заработка, а для души играет на лютне.

Кто читал рассказ «Лила-оборотень» вспомнит этого парня. Он знает, что Бен живет с женщиной старше себя, но оказывается не готов к тому, что Зия, как бы покорректнее, едва ли не старуха. Грузная, привлекательности ни на грош, обхождением не очаровывает и вообще что-он-в-ней-нашел-? Однако не наше дело обсуждать и осуждать выбор друзей, тем более тех друзей, которые предоставляют кров. Подразумевается, что это ненадолго, но само собой выходит, что Фаррелл становится третьим обитателем дома Зии. Четвертым, если считать престарелую овчарку Брисеиду.

Постоялец он необременительный: тотчас устроился в кафе, покупает продукты и готовит разные вкусности, собаку выгуливает, музицирует по вечерам, услаждая слух хозяев — так все и идет. Постепенно выбор друга становится Фарреллу более понятен, в этой женщине, впрямь, что-то необыкновенное, сила, харизма, неожиданная царственность. А вскоре герой оказывается допущен в круг посвященных, чей досуг отдан ролевым играм с реконструкцией рыцарских и куртуазных обычаев средневековья, которыми увлекаются в Авиценне представители интеллектуальной элиты, ну знаете, одежды, манеры, оружие — вот это все.

И буквально на первой такого рода вечеринке становится случайным свидетелем ритуала, посредством которого девочка-подросток Эйффи вызывает из потустороннего мира некое существо, принявшее облик красивого юноши. То есть, кто другой попытался бы подобрать явлению Никласа Боннера рациональное объяснение. но Фарреллу приходилось уже сталкиваться со сверхъестественным, некоторые люди более открыты таким вещам, и он всерьез напуган. Ну, потому что забавляться призывом демонов примерно так же безопасно, как играть со спичками во время сильной засухи.

В чем леди и джентльмены. предающиеся архаическим развлечениям, скоро убедятся. Но пока привычка к рациональному мышлению заставляет отмахиваться от предупреждений и закрывать глаза на очевидное. К несчастью для участников. К счастью для читателей. Потому что это потрясающе интересная история. Остроумная, мудрая, волшебная, поэтичная, простая и сложная, с горечью хинина во вкусе и медовой сладостью в послевкусии. И таки да. Питер Бигл гений, Сергей Ильин тоже был гением.

Ну сделайте же это, господа издатели, есть еще дивная Песнь Трактирщика (The Innkeeper's song), чтоб умный добрый наш народ знал Питера Бигла не только по «Последнему Единорогу». Внакладе не останетесь.

ahilla.ru

И пошел я искать праведных.

Лесков.

Не говорите, что Лесков сегодня неактуален. Православный портал , названный в честь дьякона Ахиллы Десницына, не то, чтобы мог состязаться в посещаемости с инстаграмной страничкой Оли Бузовой, но вполне себе солидное сетевое присутствие со многими тысячами подписчиков на нескольких платформах. Праведности не тягаться в популярности с наиболее продаваемыми тремя «С» и одним «Д» информационной сферы, да ведь она и не продается. Но потребность в ней есть всегда и взыскующий находит.

Удивительно, что при маниакальной одержимости русской литературы идеей духовности с умением отыскивать ее в самых неожиданных сюжетах, вроде юноши, зарубившего топором двух женщин или дамы, оставившей сына мужу, жившей с любовником и покончившей жизнь самоубийством — удивительно, что в сферу ее внимания практически не попадали люди, чьей жизненной стезей было хранить и блюсти чистоту духа.

Вот разве «Житие протопопа Аввакума», которого никто по архаичному слогу нынче не читает. Отчего так? Может оттого, что Русская Православная церковь изрядно скомпроментировала себя сращением с государством и обслуживанием его интересов? На начальных этапах соединение православия с самодержавием было условием выживания страны, позже стало частью триединства национальной идеи. Чем прочнее склеивались, тем меньше было доверия церковнослужиелям, и вот уже у Пушкина «Сказка о попе и работнике его Балде», а у Тургенева скабрезная поэма «Поп».

А все-таки они были. Праведники не только по должности, но по призванию, окормлявшие паству своих скромных приходов, кто в душевной теплоте беседовал о Боге и истину царям с улыбкой говорил. Откуда бы, в противном случае, явилось столько священнослужителей, о которых узники сталинских лагерей вспоминают с благодарностью и уважением?

Лесковские «Соборяне» из таких. Жили в малень ком уездном Старгороде протопоп Савелий Туберозов, священни Захарий Бенефактов да дьякон Ахилла Десницын, и попечением этой троицы держалось в нем благочестие. Бездетный отец Савелий олицетворял разум этого триединства, кроткий многодетный Захарий душу, а изгнанный из сталичной консистории за экспансивность и неумение вовремя остановиться Ахилла — телесную ипостась.

Позже, символическим отражением этой троицы станет памятник в виде пирамиды — приземистой, разлапистой и довольно неуклюжей, но какая уж есть, идеальных взять негде. А в городе. символически отражающем страну, меж тем новые веяния, просвещение, атеизм, нигилизм. И со всем нужно сообразовывать как-то с ними прежнюю веру, да не на уровне: «Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили бы по городам Цыганы на показ и мы платили бы деньги за показ друг друга, танцуя по приказу Цыгана или сидя за решеткой в зверинце.»

Уровень вопиющей дремучести демонстрирует в книге скорее поборник науки дебиловатый учитель Варнава. Чего стоит вываривание бесхозного утопленника с тем, чтобы из отделенных от мяса костей сделать скелет, дабы служил школьным пособием. Вы вообще можете представить преподавателя, который занимается подобной хренью? То есть, в нашей школе скелет был, мы убеждены были, что он гипсовый или пластиковый, но вот смотреть на уроке на анатомическое пособие, а перед глазами твой препод варит полуразложившегося трупака, после разбирая по косточке — буэ.

Надобно отметить, что при всей нелепости ситуации с костями, на ней в книге построено множество презабавнейших коллизий, читать которые без смеха трудно. Юмор Лескова мрачный, часто безнадежный, но качества он отменного и поднимается порой до салтыковщедринских сатирических высот, но без едкой злобы последнего. Все же «колокольному дворянину», который при попытке разумного хозяйствования был обкраден крестьянами и разорился далеко было до пламенного трибуна, знавшего народу истинную цену и дравшего с них три шкуры, зато же и имение имевшего отменное.

И еще об одном удивительном совпадении. Здешний Майор просто брат-близнец капитана Лебядкина из «Бесов» Достоевского, увидевших свет одновременно с «Соборянами», а его стихи к миллионерше Мордоконаки совершенно могли бы быть написаны идиотическим капитаном. Удивительно, что два этих романа выраженно охранительной антинигилистической направленности опубликованы одновременно.

При несомненных литературных и языковых достоинствах, сюжет «Соборян» вяловат, структура рыхловата, а финальное поголовное вымирание старгородского поповства не выглядит достаточно мотивированным. Просто жили-жили, претерпевая невзгоды и находя утешение в вере, а потом вдруг взяли, и в одночасье друг за другом умерли. Не спешите нас хоронить.

Представьте на минуту, что миру явилась доселе неизвестная пьеса Шекспира, роман Джейн Остен, поэма Пушкина или Лермонтова, повесть Достоевского, рассказ Чехова. Неужто не кинулись бы тотчас читать, пожали в ответ на известие об этом плечами: «славно, но мы уже имеем о нем/ней представление». Еще как бросились бы на поиски, стали обсуждать в сетях, ждать экранизации, гадать о кастинге. В этом преимущество пребывания в первом ряду, ты интересен весь. Когда во втором, вежливо улыбнутся, узнав о тридцати томах: «Как плодовит».

Писательница, критик, литературовед Майя Кучерская, вынесенным в заглавие определением Северянина напоминает: он был гений и мы его прозевали, не прочли, не поняли, недооценили. Это как если бы знаток на чердаке дома, обставленного безликой функциональной икеевской мебелью обнаружил столик работы Томаса Таффа и сказал хозяевам, что они владеют сокровищем (да, требует реставрации, да вложения обещают быть серьезными, но итоговая цена в миллионы долларов на Кристи стоит того, чтобы потерпеть связанные с приведением в должный вид неудобства).

Вряд ли одному человеку и одной книге под силу одолеть полуторавековую инерцию мышления, но биография Лескова ее авторства сродни экспертному мнению такого знатока, возвращающего нации сокровище, которое по неразумению выбросили на чердак. Книга Кучерской сама по себе ценный артефакт, это биография от литературоведа, критика, превосходной писательницы, в чьем творчестве — что не менее важно — значительное место занимает тема русской православной церкви.

Больше того, Кучерская единственный в современной русской литературе автор, пишущий о церкви и ее служителях. Кому как не ей рассказать о писателе, называвшем себя «колокольным дворянином» — из поповичей по отцовской линии, из захудалых дворян по материнской. Написавшем «Соборян» и «Праведников». О том, кто шел путем Толстого в проповеди христианства и непринятии ханжеского лицемерия церковных иерархов, но сочувствовал низам духовного сословия.

«Лесков. Прозеванный гений» плод двенадцатилетнего труда. Писательница не скрывает, что, несмотря на колоссальную изыскательскую работу, сведений о ранних периодах жизни Лескова исчезающе мало, а то и вовсе нет. Что-то пришлось воссоздавать, домысливать, подобно тому, как антрополог выстраивает облик человека по его черепной кости. Потому биография писателя скорее симбиоз документальной и художественной прозы, максимально бережное, аккуратное, скрупулезное восстановление жизненных обстоятельств и творческого пути героя.

И это книга, которая по праву займет место в ряду таких эталонных образцов современной биографической прозы, как «Пантократор» Льва Данилкина и «Пастернак» Дмитрия Быкова. День сегодняшний предъявляет более жесткие требования к литературе серии ЖЗЛ, долго бывшей чем-то средним между официальным панегириком и синекурой для поправки писательских финансовых обстоятельств с негласным правилом «об усопшем хорошо или ничего».

Биография образца XXI века детабуирована и дестигматизирована, дает образ живого человека с его достоинствами и недостатками, с прекрасными и уродливыми чертами, где неприятное и неудобное наравне с превосходным. Дело не в смаковании жареных фактов, для этого есть желтый интернет, но в том, чтобы раскрыть личность героя максимально точно и полно, без ханжеских экивоков. И это удается Майе Кучерской превосходно.

Да, был недоучкой и не по бедности, хотя в гимназии, в самом деле, учился попечительством состоятельного родственника — а потому что не хотел учиться, как и спустя годы матушка его, Марья Петровна говаривала. Но пятнадцати лет пошел служить в Палату уголовного суда, после в Рекрутскую комиссию (аналог сегодняшнего военкомата), еще потом объездил Россию разъездным агентом в предприятии Шкотта. Это были его университеты, здесь он набирался знаний о жизни.

Да, позволял себе зло высмеивать коллег литераторов, выводя в своих писаниях их карикатурные образы. Но как жестоко поплатился, как дорого заплатил погубленной безвозвратно карьерой и остракизмом со стороны либеральной среды и властной опалой за единственную статью о пожарах. Был несчастлив в браке и практически не принимал участия в дочери. Презрительно насмехался над сыном от второго брака Андреем — тем, кто впоследствии станет самым преданным его биографом, прежде дослужившись до генерала и в отставку уйдя с профессорской должности.

Нет среди нас белоснежных ангелоподобных сущностей, все мы живые, все со своими головными тараканами. Но кто-то, кроме того, необычайно талантлив. И стремится ввысь, даже стоя по колено в болоте. Еще одно только дополнение, живые родники народной речи не иссякли вовсе, продолжателем лесковской традиции был Юрий Коваль, а теперь эта вода журчит в книгах Вероники Кунгурцевой и у совсем молодой Ирины Богатыревой.