Идёшь такой мимо лесополосы и находишь видеокассету, на обложе написано «Очень крутой фильм», жанр: нф/фэнтэзи; приходишь, преисполненный радости, домой, вставляешь кассету в видик, а там совсем не крутой фильм, а какая-то мешанина, нерезанные и спутанные кадры из Линча, фон Триера — и бог знает, кого ещё (но кого в здравом уме смотреть вы бы не стали). Зажёвання плёнка, коробка с перепутанными, выгоревшими диафильмами. Вот что такое Сияние.

Тут ещё витает магическая красота и певучесть метафор и языка, которые прекрасны в «Сказках сироты», но здесь они размазаны тонким слоем по бутерброду, в роли которого выступает Солнечная система, и, к сожалению, никак не могут служить спасительной соломинкой для романа. Есть классная идея, не обремененная спиралями Паркера и декогеренцией (как у Питера Уотса), есть гасиенды на Меркурии, цветы на Плутоне, люди летают от планеты к планете просто потому что могут. И разум, воспитанный произведениями братьев Стругацких желанно хватается за эти идеи, но под их токнкой коркой — декаданс, порок и километры запутанной кинопленки. И на фоне этой не поясняемой легкости НФ все душевные метания/скитания главных героев, их детские травмы выглядят чудовищно громоздкими и не к месту — ну как ракета, запряженная лошадьми что ли — ну это же не Фёдор Михайлович, в конце концов. По факту, самая интересная (и внятная) часть произведения — это протокол допроса Сент-Джона. А Кэтрин Валенте — врунишка. Она так много даёт намёков и столько обещает её тон, что, пробиваясь через мыльные пузыри неинтересных отношений, всё же ждёшь, что вот-вот, вот уже сейчас должно произойти что-то, что даст сил и подстегнёт к дальнейшему чтению. На деле же — мы получаем шиш с маслом (которое вовсем не масло, а мальцевое молоко) и к финишу приходим совершенно обессиленными и измотанными.

В общем, «Сияние» — тот случай, когда можно врать себе (и другим), какая это глубокая и психологически выверенная книг и делать вид, что всё, что написано в ней — так важно, потому что «любить такие книги» — якобы признак «хорошего» вкуса. А можно честно признаться, что это — жуткая нудятина (и пусть это сулит участь изгнанника).

Стальные рога Сетрена Быка! Да хвалебных отзывов и регалий за этот роман пан Вегнер собрал не меньше, чем товарищ Брежнев — орденов. Вот только, как показывает чтение, ценность первых абсолютно соответствует последним. Не иначе как Роберт денно и нощно приносил кровавые жертвы Майхе и Реагвиру, чтобы получились у него и мир, и война, но не по росту пиджачок (или безрукавка верданно).

Ибо захватывающие приключения первых двух книг остались в прошлом и их место заняла тягомотная рутина с целыми болотами диалогов. Что делать в любой непонятной ситуации персонажам? Конечно же, собраться в кружок и поболтать: все пустоты и закоулки романа заполнены разговорами — поучительными, гневными, совестливыми, неловкими. Ну а когда иссякают словесные доводы — можно и мечом помахать или тетиву натянуть. Вот тут-то, казалось бы, можно реабилитироваться за приевшийся «вкус железа», но очень скоро начинаешь понимать, что из фэнтэзи книга перешагнула куда-то на территорию «Т-34 против «Тигра» или «На «Ишаках и «МиГах».

Стрелой в фургон ударило,

Стрелой в фургон ударило

И маленькими щепками поранило меня.

Вообще легко представить, как Вегнер переодевался то эн'лейдом, то Отцом Битв и крутился перед зеркалом, играя в великого стратега и полководца, вставая в грозные позы и потрясая кулаками в воздухе, любуясь игрой мышц и блеском в глазах, а затем, вдохновлённый, бежал писать. Только давно уж известно, что мало напридумывать красивых названий и всяких тактических схем, сдобренных вывалившимися кишками и отрубленными головами — ну мы же, право слово, не садисты какие, чтобы читать ради этого. А больше тут ничего и нет — ну, то есть, такого, чтобы по-человечески сопереживать, пусть и всё это понарошку, страшная сказка. Исчез куда-то тот стержень, который заставлял предыдущие книги сжимать, что аж пальцы белели. Одни рубят других, кто-то куда-то идёт — и в какой-то момент понимаешь, что абсолютно тебе нет дела до этого, какая разница-то вообще. Меекханский стиль — тот, который изначально захватил внимание, конечно, узнаётся и здесь, но там, где Север и Юг, Запад и Восток знали меру и заканчивались тогда, когда нужно, «Небо цвета стали» продолжает и продолжает тянуть жилы из читателя. Возьмём хотя бы маленькую девочку, которая провисит на крюках почти всю вторую половину книги. O mój Boże, да такого лютого бреда давненько я не встречал.

В общем, стоило ли продираться через 750 страниц самолюбования, чтобы на последних двух-трёх узнать из уст Ласкольника всю правду-матку — это большой вопрос. Но лучше бы я перечитал В. Яна — хоть и без фэнтэзи, зато тоже с кочевниками и вменяемо.

Небо цвета скуки.

Наверное, у каждого, кто внимательно слушал в детстве бабушек и дедушек и глядел во все глаза, есть свои «сто лет одиночества». И, хотя, едва ли ваша история будет похожа на ту, что рассказана в книге, вы все равно очень хорошо поймёте Наринэ Абгарян, и очень близко к сердцу примите эту книгу. Ведь небеса всегда пахнут, как руки наших любимых родных.

Злодеус Злей или Северус Снегг? Дамблдор или Думбельдор? Постная рожа или pale face? China – не только «Китай», но и фарфор? Эквиритмия есть? А если найду?

Вот каким сложным вопросам посвящена эта работа. Казалось бы — непосильная задача, но вы только посмотрите на руки Корнея Ивановича: могучие руки с широкими ладонями, которым бы ласкать черенок лопаты или вил — такими руками под силу не только в огороде работать, но и орудовать на литературной ниве. И rolled up sleeves принялся Корней Иванович выдирать с корнями да на суд народный выносить всякую околесицу да непотребщину, которыми разные неграмотные переводчики в былые времена засоряли произведения уважаемых зарубежных писателей. Читать все эти казусы и ляпы, конечно, очень смешно, и когда в пух и прах разносятся какой-нибудь, скажем, Бальмонт — в большинстве случаев нельзя не согласиться с приводимыми доводами. Весьма быстро, впрочем, откуда-то начинает тянуть душком предвзятости и вскоре начинаешь замечать, что те вольности (или определённый уровень отсебятины), за которые автор порицает одного переводчика, у другого преподносятся как замечательный ход и открытие — ну тут уж каждому своё. В остальном же из главы в главу печальный юмор вновь и вновь перемежается постулатами:

1) родиться переводчиком — слишком мало, им нужно быть, и т.д.

2) буквалистом быть нельзя

3) придерживаться принципа эквилинеарности следует не всегда

4) советским гражданином являться — обязательно

Сиречь до сути доходишь быстро и сердцем пламенеешь от правильных слов (а порою — от негодования). А Корней Иванович взялся за дело основательно и до последней страницы ворошит вилами слежавшуюся компостную кучу дурных переводов, оживляя их целительным кислородом и докапываясь до самой сути этой проблемы. И не раз, и не два потом будет приходить на память эта книжка, когда откроете вы томик Хайнлайна или Нортон и вместо захватывающего межзвёздного пути найдете узкую, точно проторенную рыжебородым лопарем с тупым топором за спиной, тропку.

Ни убавить, ни прибавить — Высокое искусство!

Хотелось бы начать с чего-то хорошего — например, с афровенерианца Шака Эбу, но, к сожалению, на этом и придётся закончить. Во-первых, потому что c ним мы надолго распрощаемся. А, во-вторых, потому что при всём том уважении, которое заслуживает Нортон, совершенно неясно, как спустя 5 лет после замечательной «Королевы Солнца», можно было написать такой неловкий, откровенно притянутый за уши, слабый, слабый, слабый роман. Это вроде бы и боевик, но такой себе: как с Ван Даммом, но с Ван Даммом уже из конца 90-х — без души, без огонька.

Благородная тема освобождения угнетённых рабов на одной далёкой-предалёкой планете просто задыхается в нагромождённых друг на друга нелепицах, и судьбу произведения решают во истину фантастические (но отнюдь не научные) случайности: шальной выстрел бластером, заострённый позвонок съеденной рыбы и прочий, развивающийся в геометрической прогрессии, абсурд, озвучивающий главный девиз романа: «Каким-то образом». Каким-то образом враг промахнулся. Каким-то образом ГГ вырвался из пут. Каким-то образом добрался куда ему там надо.

И, наверное, это ещё полбеды, ведь вскоре после начала чтения уже нельзя понять, что же раздражает больше: вот эта вымученность произведения, перевод или редактура. Ознакомившись с внушительным списком переводов Олега Колесникова, остаётся верить в последнее, но факт остаётся фактом: от некоторых абзацев и ломанного, дёрганного синтаксиса в целом глаза начинают кровоточить, и создаётся впечатление, будто весь текст оригинала скормили гугл-переводчику, да так и запустили в печать.

»...она двигалась осторожно, останавливаясь, чтобы хорошенько обнюхать воздух и проинспектировать многочисленную растительность впереди себя». Лошадь (а именно о ней идёт речь) — инспектор? Почему именно «проинспектировать», а не — «изучить», «исследовать»? «Разведать» в конце концов?

«Не сомневался терранец и в том, что животное, на котором он сидел верхом, без всякого сомнения, было приучено на своей природе или тренировками на другой планете разыскивать и уничтожать источник такого запаха, то есть живого састи».

В общем, череду подобных головокружительных оборотов можно наблюдать практически на каждой странице, а это очень сбивает с романтишно-приключенческого настроя. Может быть, именно это мешает главному — настроится на нужный лад, и потому всё творящееся — все эти драки, погони, поиски, разговоры — не вызывают ни малейшего доверия. И стоит ли говорить, что в голову постоянно лезет то Ле Гуин, то «Попытка к бегству»?

Дочитать до конца удаётся тоже каким-то образом, но после этого чувствуешь себя измученным, как космический индеец после битвы со зловонным састи.

Баять буду! Посему те, кто грамоте обучен, от туесов берестяных оторвитесь, посолонь три раза по три обернитесь, да слушать-ка меня садитесь.

Жила-была где-то на земле-матушке сказительница, рекомая Семёновой Марией Васильевной. Жила-поживала, да славные книжки писала про Волкодава, Лебединую дорогу, Валькирию — и ещё много других, дух от коих захватывало крепко. А потом вдруг что-то горестное приключилось: скудеть стал дар писательский, и принялась Мария Васильевна заключать союзы с какими-то уж совсем мутноватыми авторами — сиречь молвить, сочинять всякую наивную (в лучшем случае) чепуху.

И вот вдруг помстилось: где-то далеко, у самого окоёма нежданно-негаданно затеплились обнадёживающие огоньки — новый цикл. Несколько настораживали восторженные и откровенно заискивающие заклички аннотации: «Но не всё так просто!», как будто бы мало всего остального предложенного: бесконечной зимы, маленького царевича, его неожиданной и печальной разлуки с названными братом. В общем, запахло Кан-киро, расщеплёнными лучинами, дремучими лесами, ну и всем причитающимся.

Но заместо этого место нашлось лишь горькому, как полынный отвар, разочарованию. И не громоздкие, надоедающие, неуклюжие, вызывающие испанский стыд, архаизмы, конечно, тому причина — Задорнов в период своего «просветления» и не такое выдавал. «Загоулок», «вздень» «атя», «красёнушка» — чрез подобные то и дело встречающиеся казусы, как любезно (и своевременно) предлагает Мария Васильевна, можно смело перешагнуть. Несчастье в том, что всей этой древнерусской тоской нельзя спасти откровенно слабое, самоповторяющееся и невероятно скучное произведение. В былые времена Семёнова писала то как заправская сегванка, то как мудрая и удалая веннка, а теперь превратилась в какую-то чопорно-блаженную бабушку Корениху, которая так и норовит кому сопельки утереть, кого одарить конфеткой али пряничком — в общем, гоит вовсю. Оттого-то и выходит, что всё, что так вдохновляло и захватывало в вышеназванных произведениях, здесь раздражает немыслимо — аж мизютку хочется прикусить, только бы не зреть более изложенный на бумаге бред. Персонажей в книгу набилась целая изба и всех их, разнесчастных, большуха-Семёнова пестует, как только может, но кроме досады Пеньки, Воробышки, Ознобишки (и даже дедушка Игорка) не вызывают никаких эмоций. От удачливости, смекалки и стойкости старшого брата — Сквары — очень скоро начинает тошнить: и в каждую щёлку он затычка, и лихо вступается за всех убогих, наказания претерпевает стойко, в скоморошничестве преуспевает да ещё усы у него проклёвываются! И швец, и жнец и вообще — ... Эх! И как только катастрофа ужасная приключилась непонятно, ведь Скварка бы и комету одним ударом кулака отправил обратно в Эфир! А уж все эти армейские приключения в крепости, где из вчерашних мальчишек готовят «изощрённых убивцев» — тут нужно либо бежать и скорее пересматривать пару серий «Кадетов» по СТС, либо тихонько всплакнуть в уголке под Статус Кво. И лихая идея сделать похитрее да поковарнее условия выживания — вечная зима, Фимбульветр, все дела — ничего путного не приносит: всюду снег, иней, огромные трещины в земле, а кое-где бьют чудесные тёплые ключи — всё, что требуется знать об этом мире. Задерживаться тут ещё на 2 томика нет никакого резона, снаряжайте-ка лучше сани в Меекхан.

Несколько раз во время чтения я кричал в окно: «Мария Васильевна, да что же вы делаете такое, почему не сберегли всё то, за что были так любимы прежде?». Но в ответ только скорбно начинал подвывать дворовой пёс. Может быть, симураны ему приснились? Не вселенскую катастрофу в пору Бедой величать, а когда талантливый автор впадает вот в такое вот словоблудие.

Главное, не забывайте, что сРА пребываТЬ — это вовсе не то, о чём вы могли подумать.

Доклад «Вейланд-Ютани» может оказаться очень и очень полезным, если вдруг вы придёте в себя, пробудившись от гиперсна и обнаружите, что пространство за иллюминатором гудит dark ambient'ом от реликтового излучения, ваш звездолёт отклонился от намеченного курса и теперь следует к источнику загадочного радиосигнала, и вообще in space, no one can hear you scream. Само собой произойдёт это где-нибудь, куда Макар телят не гонял (на Марсе-то Илон Маск на пару с Мэттом Дэймоном уже вовсю будут торговать картошкой в сетках по 26 за килограмм). Вот тогда-то и настанет срок испытывать приличествующую ситуации радость от того, что вам довелось-таки загодя ознакомиться с приключениями Элен Рипли (местанахождение неизвестно), изучить поведение и особенности ксеноморфов (применять разрывные гранаты крайне не рекомендуется) и преисполнится прочей полезной информацией.

Таковой, на самом деле, в книге не то, чтобы в избытке: по большей части, книга — это краткий пересказ культовой квадрологии и «Прометея» (богопротивному и богомерзкому «Завету», к счастью, тут места не нашлось), но всё это представлено в форме занятной, привлекательной и обеспечивающей глубокое погружение. Кадры из кинолент перемежаются здесь здоровскими иллюстрациями, для всех ключевых персонажей приведены выдержки из личных дел, дано описание имевшим место быть вооружению и технике и даже присутствует «книга» в книге — вклееный между страниц крохотного формата «Звёздный зверь» за авторством Роберта Морза — того самого заключенного с планеты-тюрьмы (см. ниже). В общем, должного уровня эстетика и всё остальное — прилагается, и нет ни малейшего повода, чтобы пропустить мимо этот букварь юного космолётчика. А потом можно смело поиграть в «слова»:

- Ксеноморф. Вам на «ф».

- Фиорина-161.

И так далее:)

Рекомендуется подавать с основным блюдом, а именно — с https://fantlab.ru/edition201958

Бумага офсетная, 256 страниц, 356 граммов (взвешивал на кухонных весах) — вот она, «Манарага». Не гуглив, можно было бы принять это слово за название какого-нибудь диковинного заморского плода, если бы всё в нём (и форма, и вкус) не напоминало самый обыкновенный баклажан. И «полена» — выражаясь языком book'n'griller'ов — этого как раз и хватит только, чтобы приготовить что-нибудь незатейливое: ну, «рататуй» там или kvashenaya kapusta — не более. Так что о салате «Брэдбери» и не мечтайте.

Всё, есть в «Манараге» так или иначе уже было (только забористее и точечнее) в «Голубом сале» или хотя бы в «Теллурии» и, на самом деле, здесь достаточно прочесть первые 15 страниц и последние 20 — идея у Сорокина, как обычно, искромётна, злободневна, глобальна, даже гуманистична и просвещающа, но текст изживает себя с невероятной скоростью. И хотя саркастический символизм и оммажи к тем или иным личностям здесь лежат на самой поверхности, всё же находятся такие читатели, коим меращатся эсхатологические откровения и апокрифы — ну в общем, олдовые фанаты рентв. Для таких гурманов, видимо, и написана книга, потому что с таким же успехом можно почитать и надписи на заборах — разница будет невелика.

Местами, впрочем, смешно.

Не было печали, черти накачали.

Вы мало читали в детстве сказок братьев Гримм? Пропустили в юности такие хиты Короля и Шута, как «Некромант» и «Проклятый старый дом»? А, может быть, даже не смотрели «Святых из Бундока»? В таком случае, глубокоуважаемый неофит, книжица сия обязательно придется Вам по вкусу, и станет причиной всяческих и восторженных словесных излияний. А всем остальным от творения Булллингтона, скорее всего, сделается ни убытку, ни приварка. Мрачно? Да. Омерзительно? Вне всяких сомнений! Но вот по какой ещё причине взрослому человеку тратить своё время и читать сказку, главные герои которой — гробокопатели, детоубийцы, алкоголики и вообще все такие из себя антигерои — я и сам не могу понять. Ну да ладно. Кто-то ведь и дедушку Мартина читает.

Самое основное и по делу — роману категорически не хватает чувства меры. Как три белых коня уносят героя одной известной песни, так Буллингтона уносят собственные идеи. Начав однажды, остановится он уже не может, и поэтому книжные страницы вскоре начинают страдать какой-то гипертрофированностью, избытком. Для фэнтезийной составляющей это не так уж плохо: чудовища, ведьмины чары и речевые обороты вроде «...светлыми пятнами на их почерневшей коже оставались мокрые пустулы, которые блестели гноем, точно луны» — вышли действительно запоминающимися и эпичными. Но столь же и гротескной явлена и «реальность» с её вульгарными (способными, пожалуй, неподготовленного читателя даже вогнать в краску) теологическими измышлениями, бытовым невежеством и волюнтаризмом. Забудьте про КиШа и представьте, что пару дней подряд слушаете только одни и те же хиты Ленинграда начала 00-х — непременно ведь умом тронешься. То же самое и с «Печальной историей». Когда автор в первый раз смачно описывает, как некто убиенный блюет и делает в штаны, думаешь что-то вроде: «Ого. Достоверно. Жуть». Но когда эти процессы вдруг обнаруживают свойство повторяться снова и снова — начинает попахивать какой-то жёлтой прессой. «25 стукачей задушены импотентом из спецназа!» По схожему принципу построены и все сражения: люди и не-люди то и дело отрывают от Гроссбартов куски, пальцы и бороды, а также проводят в их отношении иные кровопускательные процедуры, но братья, несмотря на все получаемые увечья, остаются в строю и по щучьему велению движутся к намеченной цели. Возможно, таким образом нам намекают на неисповедимость путей Господних, следуя которым, убийцы и грабители в конце концов оказались там, где оказались; но (что более вероятно) всё не так мудрёно, ведь в противном случае книга закончилась бы куда быстрее, хехе.

Итак, достань у автора сил — и читатель мог бы почувствовать себя человечком, изображённом на таком полотне как «Триумф смерти» или, скажем, «Сад земных наслаждений», но Средневековье Буллингтона — это, увы, не Босх, а 18+ трешевая сказка. Уровнем она, ясное дело, значительно превосходит какой-нибудь абсурд из серии «Магия фэнтези», но зачем это надо, когда есть другие братья (Вильгельм и Якоб бишь) — тот еще квест.

Справедливости ради, напоследок можно добавить, что, по крайней мере, в одном автор не ошибся: не перевелись Гроссбарты на свете, и (с Вашего позволения, разрешу себе привести подобный пример) у меня по переулку до сих пор кочуют подобные личности. Правда, ищут они уже не «Гипет», а дом самогонщиков.

Вот такое вот гумористическое приключение. По усам текло, а в рот не попало.

Родил Симмонс как-то в ночь не то триллер, не то ...

Чтобы в полной мере передать степень унылости и графоманской затянутости и вымученности данного произведения, стоило бы начать издалека и рассказать, чем я завтракал в то утро, когда отправился в книжный магазин, какая стояла погода, а так же уделить особое внимание характеру тёти Лизы — продавщицы из ларька, у которой я купил бородинский хлеб, который привёз ей водитель, у которого...

В общем, приготовьтесь: именно в такой манере и будет изъяснятся Дэн Симмонс в этой книге, устраивая вокруг любого мало-мальски заметного события романа словесный кордебалет. И если сперва по этому поводу испытываешь должное вдохновение — ух, то ли ещё будет! — то уже странице к 150-й чтиво становится настолько утомительным, загромождённым, что и словами передать нельзя — а это ведь даже ещё и не треть книги. Здесь и кроется главная проблема всей этой тёмной-претёмной игры смерти: из песни-то слов не выкинешь и если начать сокращать главы, то вместо прилизанного боевичка получится уже не такой прилизанный треш (а пробивающаяся тут и там кровища, дешёвенькая эротика из конца 80-х и тому подобные прелести и без того расшатывают хлипкую несущую конструкцию). Симмонс как будто пишет со знанием и по делу, но до того обстоятельно и упёрто, что постепенно становится решительно всё равно, чем же закончится это коловращение слов — идеи телепатического паразитизма и природы человеческого зла «прохавываешь» очень быстро, как и всяческие фишки, отсылающие к реальным историческим личностям. И чем упорнее Дэн пытается связать неплохой в своей основе триллер с прописными истинами «кроха сын к отцу пришёл и спросила кроха...» — тем всё быстрее и быстрее созревает одна, не дающая покоя и отвлекающая, мысль: «Неубедительно». Ну это словно наблюдать, как Бен Аффлек в роли Бэтмена на серьёзных щщах ведёт высокопарный диалог с Чудо-женщиной — что же можно придумать нелепее? И вот тут-то оказывается, что кроме сомнительных телодвижений и избитой морали автор ничего больше предложить-то и не может, и пережёвывать одно и то же будет до самого конца. Впрочем, ещё стоило бы (нет) упомянуть омерзительных, гнилых персонажей и псевдопсихоаналитический трёп, подаваемый с таким умным (нет) видом, как будто перед тобой не pulp fiction среднего пошиба, а научпоп от Ричарда Докинза или Мито Каку. Только вот сколько бы не словоблудил мистер Симмонс, сколько бы крови (и прочих жидкостей) не рассеивал тут и там, сколько бы не вбрасывал перестрелок и взрывов и разных ужасных примеров членовредительства в своём раннем детище — читательская душа ну ни капельки не верит в эти побасенки, не отдаётся на волю книги, не сопереживает, а лишь недоумённо раз за разом вопрошает: «Что ты такое?».

И вот ответ долго искать не придётся (в отличие от последней страницы книги), ведь если собрать в кучу нацистов, нацистов-телепатов, евреев, гомосексуалистов, несколько оголённых лобков и заговоры мирового правительства — вне всяких сомнений, что-нибудь да получится. Попробуйте: вдруг тоже роман сочините?

Слепота бывает не только ложная, но и куриная: это когда вечером ты полез на полку за добротной НФ, а достал спирали Паркера, шапероны, светоизбирательные рецепторы, декогеренцию — вот это всё.

Едва ли в обозримой Вселенной что-то может сравниться по твёрдости с данным произведением: это действительно ТВЁРДАЯ фантастика — твёрдая настолько, что хоть орехи книгой коли. Для читателя это сомнительное удовольствие, а вот для Питера Уоттса — безусловный плюс, поскольку прояви он чуть меньшую сосредоточенность и не пересоли своё блюдо залихватской научной терминологией — могла бы получиться дичь в духе «Цели» Дженнифер Уэллс. А к этому обязывает не только обилие диалогов, но и то, что для первого контакта земляне собрали команду из социопата, вампира (sic!) и еще пары персон с запущенными диссоциативными расстройствами — классический набор для современных авторов. Ну и пусть они там варятся в тесном пространстве корабля в паре-тройке десятков а.е. от Земли — авось, что-нибудь да выйдет. Знакомо? На что можно было надеяться в такой ситуации, даже если бы вместо представленных в романе шифровиков, были какие-нибудь милые зелёные человечки — не совсем понятно, ведь команду мучают внутренние противоречия – какой уж там Контакт, какие пришельцы. И вообще, чтобы встретить оных вовсе не нужен никакой «Роршах»: человечество 2082 года в представлении Уоттса настолько модифицировано во всех направлениях, что встретить именно ЧЕЛОВЕКА (в привычном читателю смысле) здесь, кажется, невозможно. И на самом деле это настолько отвратно, что не испытываешь к нему ни симпатии, ни эмпатии — да пусть такое будущее летит в тартарары. Наблюдать же на этом фоне философские размышления автора о уме/разуме как-то даже неловко, да и сводятся они к тому, что ничего-то нам «руками не потрогать, словами не назвать».

Если же оставить в покое уроки (ксено)биологии, (астро)физики и психологии, то от «Ложной слепоты» останется не так уж много — ровно столько, чтобы из человеческого (не модифицированного!) интереса дочитать до конца, дабы узнать, чем же всё это (и когда?) кончится. Активно этому мешает неудобноваримый (не только из-за терминологии) слог Уоттса — в географии «Тезея» и «Роршаха» теряешься, огромное количество сцен им обставлено так, что даже понимая, о чём идёт речь — сложно представить это в уме, и на каких-то предложениях просто зависаешь:

«Я ставил колокол Фарадея. Точнее говоря, пытался: уже протянул от входа главную растяжку к вялому мешку, повисшему посреди тоннеля, и вдруг все вылетело из головы. Да, что-то насчет якорного каната... Чтобы... отцентровать колокол».

Что?

Кроме того, с самого начала становится ясно, что бОльшую часть калорий персонажи здесь потратят, на разговоры, а не на действия (добавьте сюда «воду» в виде тягомотных флешбеков ГГ). Последним, конечно, тоже нашлось место (например, разведке на инопланетном корабле), но всё же тягучие будни «Тезея» прямо-таки мучительно отзываются в читателе. И за это, вероятно, автора тоже нужно похвалить — что-что, а вот атмосфера какой-то безнадёжности и антиутопии удалась здесь лучше всего.

Итог — разочарование. Не трудно догадаться о причинах такой бешенной (и, как выяснилось, безосновательной) популятности Уоттса — это действительно слепота, слепота заставляющая выискивать в таком «обоснованном» и технически подкованном произведении то, чего оно лишено. Ведь разве каждый добропорядочный читатель, слыша фразу «научная фантастика» не мечтает найти свой город и звёзды, «Малыша» или «Попытку к бегству», Хайнлайна? Не врите, пожалуйста, что время этих замечательных людей ушло — оно ещё не настало.

А тут — роман — не роман, а какая-то инструкция к неправильному варианту пикника на обочине, да и то местами такая «твёрдая», что нужна инструкция для этой инструкции. Читать или не читать — тут дело, конечно, хозяйское, но если уж говорить об авторах современных, то лучше вспомнить того же Рейнольдса — пишет он с таким же размахом, но гораздо интереснее.

Забудьте на мгновение про слово «человек», фигурирующее в названии книги и обратите внимание на оставшееся прилагательное, которое действительно так подходит всему роману: ведь обозначить его иначе как пустым попросту невозможно. Тот, кто читал произведения Симмонса, знает, что он мастер «лить воду» (иногда в хорошем смысле, иногда в не очень) и разбавлять сюжетную линию массой необязательных подробностей. В «Полом человеке» этой «воды» столько, что хватило бы затопить Марс и шаткая конструкция словесного поноса, скрывающаяся за действительно интересной идеей, положенной в основу произведения, не выдерживает никакого соприкосновения с читателем. Математика и научные понятия вроде «фронта стоячей волны» здесь соседствуют с главами о (прошу прощения) телепатической мастурбации и тому подобным осмотром мошонок — здесь всё просто навалено в одну кучу и наспех связано сюжетной линией; при этом дело не обошлось без каких-то психологических изысканий и попыток философствовать, которые выглядят откровенно нелепо и заезженно (все эти «стандартные» диалоги и сцены, особенно относящиеся к воспоминаниям Джереми о знакомстве с женой, будто перекочевали сюда из какого-то третьесортного pulp fiction).

Но, самое главное, здесь нет ни капли саспенса и на 10 глав вперед становится ясно, что же принесет очередной флешбэк, все предсказуемо ну просто до невозможности, но переливание из пустого в порожнее продолжается снова и снова. Ничем не вознаграждает читателя и, взятый с самого начала, заупокойный тон. Потеря близких – это, несомненно, тяжелейшее испытание для человека, но даже Фёдор Михайлович дает передышки героям своих книг, а вот мистер Симмонс заставляет страдать Джереми Бремена от корки до корки и наблюдать, как на протяжении 300 страниц взрослый мужчина (пусть и с неординарной способностью) безостановочно наматывает сопли на кулак – просто противно.

И как ни крути, так и выходит, что, на самом деле, это не человек «полый», а настоящий роман.

По сравнению с первым томом (который воспринимался исключительно посредством восторженных междометий) второй кажется более степенным, взвешенным, но, вместе с этим, и более мрачным и кровавым. История, оборвавшаяся на самом интересном месте, продолжается неожиданным и громоздким сюрреализмом первой главы, вызывающим должное недоумение, но Гжендович споро возвращается на привычный путь, означенный жестокосердием и разнообразным членовредительством, безумием, войной, религиозным фанатизмом, верной дружбой, болью и надеждой.

Здесь нас по-прежнему ждут лишь фрагментированные кусочки планеты Мидгард, но созданы они с тщанием, и описательный слог автора обладает всё той же огромной силой: порой приходится перечитывать предложение по нескольку раз, чтобы в полной мере насладиться явленными образами. Поэтому и невозможно не влюбиться в жестокую, пропитанную дымом, кровью, горьким ячменным пивом, дремучими лесами и жгучими песками, красоту этого мира. Некоторые из его тайн становятся ближе, чуть явственнее теперь звучат Песни Богов, но на самые волнующие вопросы ответов здесь, конечно, не найти (как не найти и столь желанного пересечения двух сюжетных линий).

Что же до последних, то, как ни странно, главы, повествующие о принце-изгнаннике в этой книге берут верх над приключениями землянина – они сильнее, цельнее и глубже, в то время как путь Вуко Драккайнена все больше напоминает биографию Джона Рэмбо – ведь раз за разом ему удается лихо (хоть и не без должных синяков) выпутываться из всевозможных передряг (а попытки изготовления пороха – ну это уж точно «Первая кровь»). Но это не так бы бросалось в глаза, если бы не во истину необъятный пафос Ночного Странника и его скверная привычка ругаться при всяком удобном случае (понятно, что таким образом автор хотел «очеловечить» персонажа, вот только на пользу это не пошло) – временами подобные элементы откровенно раздражают.

Но, конечно, это всё мелочи и в целом книга пробуждает лишь одно желание: читать, читать и читать – пока не будет перевёрнута последняя страница, пока не кончится странствие через жуткую пустыню Нахель Зим, пока мы не изготовимся шагнуть в самое сердце тьмы.

Мосу кано. Я сказал.

При чтении «Цитадели» на ум не могут не прийти мистер Мартин Иден и золотоискатель Элам Харниш (по прозвищу Время-не-ждёт), принадлежащие перу Джека Лондона, ведь Эндрю Мэнсон очень похож на них — он такой же честный идеалист и правдоруб, с сердцем не ведающим покоя и неуёмной энергией, напоминающей пожар. Жизнь для него — это «подъём вверх, словно штурм крепости высоко на горе», и весь этот замечательный роман наполнен именно такой борьбой, с обязательными взлётами и падениями, горечами и радостями. Кронин не забирается глубоко в людские души, слог его легок и прост, но затрагиваемые им чувства всегда неизменно искренние и открытые, заставляющие столь же искренне переживать, восторгаться, любить, негодовать и часто ловить себя на том, что от волнения перехватило дыхание. И эта невероятная жизненная сила, воплощаемая доктором (а поначалу и так и вовсе помощником доктора) Мэнсоном пробивается не только сквозь провинциальные шахтерские городки, прибитые угольной пылью, косность мышления, нищету и коррупцию – она преодолевает само время, чтобы и сейчас пробуждать в читателе веру в человечность, дружбу и доброту, что особенно актуально в наши дни.

Несомненно, это одно из тех произведений, впечатления от которого останутся навсегда.

При всей своей огромной любви к природе Михаил Михайлович, к сожалению, ставит во главе её человека: даже птицы и звери у него, оказывается, пытаются выучиться человеческой речи. Мне же всегда всё это чувствовалось наоборот, и стократ было ближе видение Арсения Тарковского, писавшего, что он «учился траве, раскрывая тетрадь». Наверное, отсюда и исходит тот внутренний диссонанс, мешающий отдаться этому, в сущности, светлому произведению, но… Имея такое чуткое сердце, Пришвин по какой-то (непонятной для меня) причине делит все лишь на чёрное и белое, и поэтому на одной странице он воспевает жизнь, а на другой без каких-либо колебаний отнимает её у старой волчицы, которой стреляют в голову. Как так?

Может быть, стоило не тревожить детское воспоминание об этой маленькой повести и не перечитывать её сейчас, чтобы сказка-быль таковой и осталась, а не растеряла всё своё волшебство.

Даже если отступиться от философских и теологических изысканий, «Ночные этюды» захватывают своей красотой, языком, тонким символизмом и настоящей романтической поэзией чувств. Гофман приподнимает завесу и, словно дым или туман, призрачное дыхание иного мира проникает в мир привычный, отчего случаются удивительные (хотя порой и довольно страшные) вещи, и разве достанет сил не заглянуть ТУДА? Но лихорадочный, часто граничащий с безумием, блеск в глазах тех персонажей, на долю которых выпали приключения, подсказывает насколько опасным может быть это соприкосновение с потусторонним.

Непременно читайте этот сборник глубоким вечером или ночью — тогда истории, собранные в нём, от прикосновения света месяца и звёзд раскроются подобно диковинному цветку, и по ту сторону книги Вы обретёте способности духовидца, магнетизёра и алхимика. Вполне возможно, этих знаний будет достаточно, дабы противостоять бродящему по миру в разных обличиях Диаволу и его искушениям, хотя пред неотвратимым, довлеющим Роком, коим пронизано творчество Гофмана и в котором судьбы людские увязают, как насекомые в янтаре, они потеряют всю свою ценность. Но всё же вновь и вновь пытливый дух будет искать ответов при встрече с тем ирреальным и необъяснимым, что запечатлено на страницах – и этой искрой в человеческой душе (именно в ней и свершаются самые великие мистерии), этим вечным странствием представленные этюды запоминаются более всего.

Так читайте же и вдыхайте нежные ароматы примулы и луноцвета; слушайте исходящую от книги благословенную тишину, нарушаемую разве что молитвой монаха да стуком влюблённого сердца. Но помните, что в любой момент в вашу дверь может постучаться Игнац Деннер, а то и сам Песочный человек, который заберёт Ваши глаза и унесёт их на луну

Сколь тонка материя привычного мира и сколь малых усилий достаточно нам для соприкосновения с тем, что находится по ТУ сторону, можно узнать внимательно (и с большим интересом) выслушав рассказ духовидца Теодора. Ведь может статься, что одного странного движения руку в окне пустого дома или дыхания на зеркале будет достаточно для возникновения магнетической связи с кем-то/чем-то иррациональным, зловещим. Так хорошо воплощаемая Гофманом в его творчестве «глубочайшая истинность окутывающих нас неисповедимых тайн» здесь выражена особенно явно и глубины эти повергают душу в смятение, напоминая, что человек — лишь пылинка на пюпитре Вселенной.

Пожалуй, самый мистичный рассказ из цикла «Ночных этюдов».

«Несмотря на свою слепоту и на темноту, окружающую нас, мы тщимся продвинуться вперед. Но подобно слепому, который по шелесту листьев, по журчанию и плеску воды узнает близость леса, в котором надеется найти прохладительную тень или ручей, который утолит его жажду, и достигает таким образом цели своих желаний, подобно этому слепому мы, прислушиваясь к тихому шуму крыльев витающих вокруг нас неведомых существ, предчувствуем, что странствие наше ведет нас к источнику света, перед которым глаза наши прозреют!»

И снова Гофман вводит своих персонажей во искушение, ввергает в сомнения, пробуя дух человеческий на излом. И, несмотря на всю «художественность» персонажей, в их муках и радостях чувствуется подлинное биение жизни, отчего такими волнительными и оказываются при прочтении эти строки. Победа добра над злом представлена здесь не столь триумфально, как, к примеру, в «Элексирах сатаны», но тяжелая борьба за добродетель оставляет столь же глубокий, неизгладимый след.

Сильная повесть, позволяющая не только вступить на путь такой борьбы, но и прикоснуться к чуткому романтизму и мистицизму начала 19 века.

Бременем грехов согбенный, молит дух мой сокрушенный!

Если бы было позволительно охарактеризовать этот роман одним словом, я бы выбрал «смирение». Ибо, несмотря на то, что Гофман все проявления чувств наделяет здесь какой-то первородной стихийностью, книга отличается медиативной медлительностью и монотонностью, напоминая то ли исполинское древо, то ли могучую реку, переправиться через которую можно только ценой неимоверных усилий. Это книга действительно из тех, которые даются нелегко, но в тяжелой атмосфере, пропитанной проклятием, грехопадением, кровью, ядом и ужасными двойниками есть нечто — готическая ли атмосфера, христианская мистика, немецкий ли романтизм, — касающееся потаённых, столько редко звучащих, струн души, что и не даёт отложить произведение. И, хотя, тема извечной борьбы добра и зла не станет откровением для современного читателя, едва ли можно остаться безучастным к «размашистой» судьбе Медарда, выписанной с таким тщанием, что в ней, как в бездонном колодце отражается вся двойственность человеческой природы, её крещендо и диминуэндо — немногие авторы отваживались заглянуть в такие бездны. Из этих же бездн роману передался и иррациональный страх, которому Гофман придал форму видений и одержимости и который страшен как раз своей близостью к человеку — он преследует читателя как тяжёлое, дурное сновидение.

Для глубокого, неторопливого чтения осенними вечерами сложно найти более подходящую книгу.

Тихо! Вы слышите? Что это там, в ночи? Ветер, разыгравшееся воображение или это хриплое, вырывающееся из чёрного рта и кто-то действительно шарит рукой по стене, принюхивается, стоя на четвереньках?

Поверьте, во время чтения «Судных дней» подобные мысли посетят вас не единожды, а после тёмные помещения ещё долго будут вызывать страх, как в девстве, — настолько хорошо книгой передана атмосфера саспенса. С самого начала (хотя, казалось бы, весьма незатейливого: загадочная секта-загадочное предложение продюсера-своей парень режиссёр) Нэвилл заражает читателя каким-то необъяснимым беспокойством, тревогой и с каждой страницей эти чувства, ожидание чего-то фатального, становятся всё сильнее, а когда дело доходит до паранормальных явлений — тут и вовсе сложно подавить желание не оборачиваться, чтобы осмотреть комнату, особое внимание уделяя теням. И такое напряжение «Судные дни» поддерживают до заключительных сцен, не оставляя шансов оторваться от чтения — и это при том, что, по сути, автор раз за разом использует одни и те же приёмы. Но Нэвилл — действительно хороший рассказчик, читать его попросту интересно, и каждую встречу с жуткими потусторонними сущностями он умело предваряет не менее жуткой историей омерзительной секты.

В минус же можно поставить только пару моментов. Это некоторая «упоротость» ГГ, который, несмотря на откровенно творящиеся сверхъестественные вещи, упорно продолжает погружаться в процесс съёмок всё глубже и глубже и его мотивация (при том, что он сам признает всю сверхъестественность происходящего) кажется крайне малоубедительной. И, конечно, довольно размытая концовка, поскольку всё в романе подготавливало к некому апокалиптическому (в духе «Зелёного лика» Майринка) финалу, а вышел, так сказать, условный хэппи-энд. Но, как бы там ни было, общее впечатление и настроение после прочтения это испортить не может.

Как итог — сильная и страшная, будто проиллюстрированная работами Босха и Питера Брейгеля Старшего, книга, которая напомнит, как давно вы не боялись по-настоящему.

Подождите... что это там?

Свинорылов, к доске!

Даже если бы не было По и Лавкрафта, назвать это произведение Ходжсона иначе как невероятно скучным не повернётся язык.

Из уважения к автору можно, пересиливая себя, дочитать роман до конца, можно простить даже нелепейших Свинорылов (хотя вряд ли удастся придумать «монстра» менее убедительного), но давайте честно признаемся, что если бы подобный поток сознания вышел из-под пера современного писателя, он не заслужил бы ни малейшего внимания. И, конечно, тут дело не в том, что тот же Говард Филлипс подарил нам миры и ужасы более яркие и пугающие — нет, у «Дома в порубежье» интересный сюжет и некоторые моменты (вроде путешествия через космический эфир) вышли действительно запоминающимися и интересными, но... Пожалуй, главная проблема этого романа в том, что Ходжсон здесь слишком торопится, словно пытаясь как можно скорее изложить все свои накопившиеся идеи, отчего события в произведении накладываются одно на другое и не успевает затихнуть один шорох, как тут же где-то начинает кто-то скрестись (и, уж будьте уверены, за «кем-то» обязательно скрывается свинорыл). И вот это бесконечное «вдруг» — главный враг романа, поскольку калейдоскоп фантасмагорий начинает утомлять уже к 30й странице и нам так часто напоминают о том, до чего же все страшно, что самого страха нет и в помине.

В общем, читать это стоит только в случае, если у вас имеется стойкое желание познакомиться с «классикой», в противном же случае это ничего кроме скуки извлечь не удастся.

Р — разочарование.

В чём уж точно нельзя отказать Рейнольдсу — так это в смелости идей и в умении переносить их на бумагу. Несколько забегая вперёд, не лишне будет сказать, что «Звёздный лёд» содержит всё, что так присуще творчеству Аластера: глубокий, безмолвно хранящий тайны, Космос, загадочные инопланетные артефакты, физические аномалии, межзвёздные перелёты (и прочие невообразимые расстояния) и технологии Будущего. Всё это здесь с должным размахом умело собрано и скомпоновано, позволяя атмосфере романа погрузить в себя с первых же страниц и не ослабить темп повествования до самого конца. Уверенная научно-фантастическая часть романа действительно поражает воображение, Рейнольдс пишет так, что его идеям (даже самым сложным и изощрённым) и технологическим изысканиям веришь без труда, будто он описывает то, что уже давно крылось в подсознании; иными словами, плюсов у «Звёздного льда» достаточно для того, чтобы смело рекомендовать его к прочтению и не пожалеть после. И всё вообще могло бы быть просто замечательно, если бы Аластер не решился поиграть в утончённого психолога. Не раскрывая сюжета, выглядит это так: две лучших подруги в определённый момент становятся заклятыми врагами и их непримиримое (и абсурдное) противостояние длится до самого финала — и это-то на фоне таких СОБЫТИЙ, в которые вовлечены все действующие лица. Оказались за 260 (18000/несколько миллионов — нужное подчеркнуть) световых лет от дома? Что ж, не беда, лучше-ка мы будем на протяжении сорока субъективных лет сводить счёты. Возможно, таким образом автор хотел показать все «человеческое, слишком человеческое», а, возможно, показать, насколько homo sapiens ещё не готов к Контакту, но, к сожалению, все эти тонкие псевдопсихологизмы добавили роману только объёма, но не глубины.

Но и при таком положении дел от чтения оторваться практически невозможно — сюжет и вышеупомянутая смелость вытесняют явное раздражение от ворчания двух (не первой свежести) дам и их аморфного окружения, которое десятилетиями не принимает никаких попыток изменить ситуацию. И даже если впоследствии желания перечитать «Звёздный лёд» не возникнет, прочесть его один раз однозначно стоит.

Судьба Живаго подобна оторвавшейся от костра искре, уносимой ветром все дальше и дальше — к молчаливой тёмно-синей вечерней выси: над безумием войн — мировой и гражданской, — над трагедией революции, поднимается этот слабый, трепещущий огонек, и никакие ветры и вихри не в силах погасить его, будто оберегаемого чьими-то ладонями. Несмотря на все лишения, тоску, боль — столько неукротимой и неистребимой жизненной силы несёт в себе «Доктор Живаго», всем своим естеством подтверждая что смерть — это «старо и надоело, а теперь требуется новое, а новое есть жизнь вечная», что страницы книги попросту не в силах удержать это чувство, и оно перехлестывается через них, словно река, вышедшая из берегов. Но разве могла существовать эта «река» без своего русла — любви? А любви такой, которая представлена в романе: невероятной, иссушающей, безвозвратной, безоглядной больше не встретишь нигде на свете, так больше не умеют любить, так больше не умеют рассказывать о ней. И даже спустя много дней после прочтения, когда книга уже поставлена обратно на полку, одно лишь воспоминание о прочтенном настраивает на широкий лад, вызывает желание сделать что-нибудь значимое, побуждает говорить открыто и честно.

Как и в поэзии, Пастернака язык здесь несколько «груб», но груб в самом лучшем смысле, в своей первозданности — как древесная кора, как осенний лист, как натруженные руки, и прикосновение к нему наполняет трепетом все существо — до того, что отдельная фраза или случайное слово порой заставляют посмотреть на мир так, будто видишь его впервые. «Перенеслись» в роман и присущие стихам Бориса Леонидовича пытливость и наблюдательность, его разгонистый почерк, «живой движение руки», благодаря которым хочется раз за разом вопрошать устами Живаго:

«Господи! Господи! – готов был шептать он. – И все это мне! За что мне так много? Как подпустил ты меня к себе, как дал забрести на эту бесценную твою землю, под эти твои звезды...»

И, казалось бы, удивительно, как вся эта эпопея и судьба человека пролетают в один миг, но потом становится ясно, что это мгновение из тех, которые запоминаются на всю жизнь и становятся воплощением всего того, что не было сказано раньше.

Такой светлый и печальный рассказ, пронизанный жёлтым сентябрьским теплом, в котором ещё чувствуется дыхание последних августовских трав. И разве не удивительно, что эти несколько страниц пробуждают самые сокровенные и трепетные чувства, от которых вдруг так защемит сердце?

«Дело не в устройстве глаза — в устройстве сердца. В той странной искре, которая проскакивает в груди, пришпиливая вас к реальности».

Основанная на опыте Томаса Юнга и лежащая в основе этого романа идея, — завораживает сама по себе и, по сути, предоставляет безграничные возможности для фантазии (и фантастики), чем Косматка и пользуется с должным уважением и прилежностью. Однако, замысел книги настолько грандиозен, что и сам автор, кажется, не в силах совладать с ним, отчего его персонажи периодически обращают взоры к небесам и, задавая всевечные вопросы, со вздохом, разводят руками, предлагая читателю самому додумать недосказанное. Впрочем, подобная таинственность была бы безусловным плюсом, если бы оная недосказанность не пронизывала все произведение: ведь, посудите сами, Косматка здесь только и делает, что ходит кругами, постоянно на что-то загадочно намекает и столь же загадочно подмигивает, а если и появляются ответы — то они столь пространственны, что невозможно удержатся за них. Однако, это не мешает испытывать должное удовольствие от чтения: с подачей и динамикой у «Мерцающих» все в порядке — возможно, сказывается то, что Косматка занимается написанием сценариев для компьютерных игр (в том числе и для не нуждающейся в представлении Valve). Как бы то ни было, Тед — умелый рассказчик, и атмосфера книги держится на предвосхищении того, что вот-вот должно произойти: здесь загадочная записка, там — исчезновение кое-кого, а вот и странный телефонный звонок — все это действует как надо. А порой это осторожное, «таящееся» повествование неожиданно срывается с места и судорожными рывками мчится вперед и тогда уж все происходящее действительно напоминает какой-то шутер. Тонкая грань между наукой и тем, что (покамест?) лежит за нею все время расплывается — мерцает — и невозможно понять, какая же реальность настоящая. И по-настоящему в книге раздражает, пожалуй, только одно — многократно повторяющиеся приступы жаления себя-бедняги-алкоголика у ГГ. Но куда же без такого (создающего глубину?) психологического портрета?

В итоге — весьма и весьма необычная книга в жанре НФ-триллера, ставящая все под сомнение и поднимающая колоссальные вопросы, но так и не дающая на них ответы.

До последнего не хотелось верить в исключительно негативные отзывы об этом произведении, ведь по описанию под обложкой таилось нечто волнительное и замечательное, но — увы.

Читая, что данный труд посвящен (помимо прочих) Рэю Брэдбери, думается, что автор не лукавит, поскольку поначалу наивный стиль повествования кажется весьма трогательным, заставляющим вспомнить что-то старое, доброе и хорошее — вроде «Золотых яблок солнца», но это только поначалу. Очень быстро подобная наивность превращается в движущий (точнее, обездвиживающий) элемент всей книги наряду с зашкаливающим уровнем идиотизма. А как же иначе, ведь в величайшей одиссее человечества принимают участие: конечно же, отмороженный капитан, которому только дай помахать оружием и поспорить; чувственная и ранимая главная героиня — помесь Нэнси Дрю и Индианы Джонса; ее кавалер (доблестный, но от этого не менее ранимый); ну и еще какие-то имена, время от времени для разнообразия мельтешащие на общем плане. Каким образом их пустили в совместные десятимесячный космический перелет — можно только гадать. Постоянно то один, то другой участник экспедиции встает в картинную позу и выдает некую мысль, на которую следуют столь же картонные ответы. На каждой странице читателя здесь поджидают неизменные закатывания глаз, томные вздохи, скупые слезы, шаблонные фразы, отчего то и дело хочется протереть глаза и заглянуть под суперобложку: не подменил ли кто-то, шутки ради, «невероятно правдоподобную космооперу» черновым сценарием «Тропиканки»? Не менее раздражает и «форма» романа, образованная из дерганных, рубленных предложений, в основе которых обязательно присутствует: «он сказал», «она подумала», «они вышли».

Добавляет огоньку и перевод. Такие, проскакивающие временами, выражения как «зуб даю», «проклятый сорвиголова», постоянные «черт побери» и тому подобное — ну это уже какое-то сельпо, учитывая, что ты находишься на борту инопланетного корабля. (Хотя, конечно, в том, что книга так уныла, виноват не переводчик).

Ни в коей мере не спасает положение и вялотекущий, прерываемый вышеописанной нудятиной, сюжет, который не несет ничего нового и захватывающего, а самой НФ здесь кот наплакал.

«Выглядели они как неандертальцы-пираты, захватившие этот корабль». Ну а Джэннифер Уэллс выглядит таким же неандертальцем и пиратом, захватившим пишущую машинку и цитаты Карла Сагана.

А вообще нужно выдавать медаль за отвагу тем, кто смог прочесть ЭТО, не перелистывая сразу по несколько страниц.

Фирменный рецепт от Йена Макдональда по написанию романа о Луне:

Берешь чуток Хайнлайна

И геев лобызанья,

Мешочек лунной пыли

И всякой пошлой гнили,

Охапку слов — роман готов!

«Шум и цвет, выпивка и смех, ругательства и секс. Это, подумала я, и есть Луна» — к сожалению, эти слова Адриана Корта (одна из главных героинь) произносит только когда роман далеко переваливает за середину. А это ни много ни мало — исчерпывающая характеристика всего произведения и ее следовало бы вынести в аннотацию, дабы не вводить в заблуждение уважаемых читателей, ведь вместо sci-fi романа здесь нас ждет дешевая порнография, перемежающаяся дешевенькими мафиозными разборками. Впрочем, когда уже на второй книге встречаешь слово «минет» (звучащее из уст одного подростка в отношении другого) — то чего же хорошего можно ожидать от книги? И дело даже не в сексуальной ориентации, а в том, как это подано: бывает красивая эротика, а бывает вульгарная пошлятина, и автор питает какую-то больную страсть именно к последней, и именно поэтому здесь бабушка, исповедываясь, рассказывает о своих сексуальных утехах или же досконально описывается коитус между двумя мальчиками.

И все же хотелось верить, что в итоге книга будет такой, какой она представлена в восторженных отзывах, но, увы. Первую сотню страниц приходится буквально продираться через хитросплетения фамилий и родственных связей, но пошлости становится лишь больше, а фантастики — меньше: персонажи здесь либо сношаются, либо ведут одни и те же, повторяющиеся диалоги, либо рассекают туда-сюда по лунным городам (или все это происходит одновременно). На протяжении всей книги действие перескакивает с одного персонажа на другого, отчего повествование получается дерганным и скучным, а «семейные» разборки длящиеся на протяжении всего романа просто утомляют, следить за ними и переживать просто неинтересно. Только на последних 30-40 страницах действие вдруг оживает (и — о чудо! — никаких семяизвержений), но, конечно же, это не приносит никакого спасения. Вот и получается, что если откинуть сношения да перемещения, от всего произведения только и останется что пара-тройка интересных научных нововведений и технологий.

Но самое обидное, наверное, то, как Макдональд извратил саму «лунную идею» — в книге нет ни капли уважения к самой научной фантастике, всё, чего хотят его персонажи — это потреблять и выкачивать ресурсы (и только единожды промелькнула здесь мысль, которая, видимо, найдет воплощение в продолжении), но все это и так происходит вокруг — зачем проецировать эту болезнь и дальше? И если это «новая луна» — то уж избавьте, пожалуйста, от нее и верните старый добрый диск, на который я выйду полюбоваться вечером, чтобы хоть немного очистить голову от галлюциногенных фантазий автора. Эй, Йен Макдональд! Руки прочь от Луны!

В общем, уважаемое издательство АСТ, мало налепить на книгу значок «18+«, нужно сразу и честно предупреждать о том, какой шлак скрывается внутри. А еще лучше сразу подбирать подходящую обложку: «Новой Луне» идеально подошла бы какая-нибудь безвкусица вроде той, какими оформлялись дешевые детективы в начале 90х — с неизменной, обнаженной по пояс, женщиной и пистолетом.

Отвратительное и мерзкое произведение оставляющее после себя такое чувство, будто наступил ногой в какую-то осклизлую гадость.

Благовейный трепет испытываешь уже лишь открыв эту книгу, когда взору предстают контуры Белерианда с его звонкими и певучими названиями: Эред Луин, Дориат, Гондолин, Нарготронд... Словно к священному менгриру, невольно хочется прикоснуться к ним, чтобы перенять хотя бы частицу той, заключенной в них, первородной силы и красоты.

Оживающие под пером профессора Толкина легенды здесь струятся подобно величественным водам Сириона или Гелиона, и вдохновением, отвагой, ненавистью, смертью и любовью пронизаны все строки этого величественного и прекрасного произведения. Что бы не творилось на страницах «Сильмариллиона» — все затмевает страсть, ею, как Музыкой Айнуров, пронизано всё вокруг, и нигде более не встретить таких закатов и рассветов, нигде не услышать таких чарующих песен, не увидеть эльфийских танцев под серебряным светом Изиль. И всё представленное, звучащее поэзией, множество имён, мест, преданий с завораживающей чуткостью постепенно сплетается в линии отдельных создвездий, чтобы, в итоге, предстать в едином грандиозном узоре Вселенной.

Очень важно читать «Силльмарион» не отрываясь, дабы не потерять его завораживающий ритм, не сбиться с пути и не остаться навечно среди мрачных ущелий Эред Горгората — пожалуй, это единственное, что можно посоветовать. Это — чуткая книга, и ей необходим такой же читатель (не стоит и помышлять читать «Силльмарион» «между делом»), но взамен она предлагает непревзойдённо «проработанный» мир, поражающий своим размахом и глубиной мифологии.

Так пусть же дивные, волшебные строки уведут нас, бессловесных свидетелей тех эонов, уведут куда-то далеко-далеко — туда, где в Небесных Морях чистым светом сияет Эарендил...

Словно вещица из кунштюк-салона Хадира Грюна, этот рассказ обладает «двойным дном», поражая своим печальным переходом от сатиры к пронзительному, исполненному муки, чувству утраты. Здесь Майринк устами доктора Пауперзума очень тонко высмеивает разного рода предрассудки (не потерявшие «актуальности» и поныне), слипшиеся в одну отвратительную массу, насыщающую обывателей и, словно для контраста, вдруг выдергивает из нее настоящую человеческую душу с ее горем и небольшими радостями. И, наверное, потому и неудивительно, что этот небольшой рассказ оставляет после себя такую горечь.

«Пророческое», как и «Четыре лунных брата», произведение, в котором Майринк с присущим ему талантом проводит оккультные опыты над историей Европы (которая на момент написания рассказа еще была охвачена пожаром Мировой войны). Захватывающий тибетский колорит и тонкая игра символами настолько убедительны, что после прочтения невозможно не поднять голову и не посмотреть на облака — не сам ли дьявол летит по небу с «зеленой рожей и в красном колпаке»?

Вот что может случиться, если вам доведется найти затерянную в песках загадочную статуэтку. Не прикасайтесь к ней и даже не смотрите на нее — как знать, не специально ли избавился от нее прежний хозяин и не уготовит ли вам эта находка ту судьбу, которая постигла доктора Синдереллу?

Несомненно, это один из самых мрачных и загадочных рассказов Майринка, поражающий своей сюрреалистичной атмосферой липкого, «вегетативного» ужаса.

Еще один рассказ Майринка, в котором особое место занимает так значимая в его творчестве Луна. Сатирически-философская притча, которую лучше всего охарактеризует такая цитата: «Рекомендую, настоящее лунатическое действо! Это вам не какой-нибудь унылый дневной аттракцион, а безумная, не имеющая ничего общего со здравым смыслом сомнамбулическая мистерия...».

Замечательный рассказ, пропитанный (впрочем, как и все творчество Майринка) той особенной мистикой и символизмом, коими невозможно не проникнуться и не пропустить через себя. Подобно загадочному древнему артефакту строки как будто переносят читателя в свой мир, в свое время, отчего такими знакомыми кажутся и заросшие тихие кладбища, и, проконопаченные мхом, могильные плиты, на которых не осталось имен, и лицо господина Оберайта — словно мы действительно были Там. И пока читаешь это небольшое произведение, испытываешь настоящий трепет от положенной в основу идеи и ее глубины.

С самых первых строк «Зеленый лик» будоражит воображение своим невероятно мощным символическим рядом, погружая в настоящий Мальстрём эзотерики, алхимии и оккультизма. Тяжёлый, выверенный слог романа гипнотизирует: чуть ли не каждое предложение здесь будто содержит в себе некий колдовской пасс или тайный знак, которые являются ключом к скрытым на страницах книги знаниям. (Отдельно нельзя не отметить представленное здесь читателю поистине колоссальное сплетение традиций и практик, складывающихся в угнетающий гностический узор, и многие фрагменты повествования сами по себе требуют дополнительного чтения).

Некая сумбурность начала полностью искупается дальнейший действом и фабулой (не говоря уже финале — этом Opus alchemicum), Майринк так соединяет «магию» и реализм, едва заметно заполняя привычную европейскую обстановку разного рода «потусторонними» деталями, что невозможно не верить в этот зыбкий, пропитанный дурманящими восточными благовониями, мир.

Это ни на что не похожее произведение, его феноменальную глубину и макабрическую атмосферу в какой-то мере можно сравнить разве что с полотнами Босха или Брейгеля Старшего. Вудизм, йога, каббала, алхимия, раннехристианская мистика, герметизм и, конечно же, любовь.

И, конечно, нельзя не упомянуть и великолепную работу составителя и переводчика Владимира Крюкова (для издательства «Энигма») — замечательная вступительная статья и подробнейшие комментарии позволяют еще глубже погрузиться в магический мир Густава Майринка.

Как ни странно, но меньше всего в этом романе именно страсти (во всяком случае, страсти такой, на которую наталкивает название книги: поглощающей, доводящей до исступления, неистовой). Вместо оной прилагается «классический» джентльменский набор по поиску смысла жизни: конфликт поколений, отказ от религии, разнообразные культурные изыскания, но все это лишено некоего необходимого надрыва, будто слабохарактерность и вялость главного действующего персонажа в лице Филипа Кэри передались и произведению.

Но всё то, что не удалось «страстям», пожалуй, искупается «бременем»: первые же строки («День занялся тусклый, серый») задают атмосферу и всё последующее повествование словно пронизано этой тяжестью, от которой читателю трудно избавиться, даже отложив книгу. Впрочем, тут есть и обратная сторона: роман откровенно затянут и перегружен. Да, множество деталей и точных описаний (особенно Моэму, кажется, доставляет удовольствие уделять внимание носам на то и дело мелькающих в повествовании лицах, которые не играют никакой роли) создают свой особенный ритмичный узор, но этот узор не меняется на протяжении всей книги, и трепетное биение жизни так и остается утерянным где-то среди повторяющихся размышлений и постоянных душевных метаний. И когда мы оставляем тридцатилетнего Филипа на пороге женитьбы с его заключительным выводом: «Человек рождается, трудится, женится, рожает детей и умирает», возникает только один вопрос: «Зачем же тогда писать такие большие книги?»

Слишком много морализаторства в этом романе, точнее весь он — это и есть одно сплошное (и достаточно циничное) рассуждение. Конечно, здесь очень много метких, тонких и колких мыслей и афоризмов (некоторые можно смело разобрать на цитаты), но по духу своего времени все они заключены в уста чересчур «картинных» персонажей, изрекающих бесконечные монологи (преодолеть которые, не запутавшись и не потеряв основную мысль, порой весьма трудно), на фоне которых повествование делается откровенно скучным: в нём не чувствуется жизни, надрывности, подлинной страсти. И, скорее, перед нами не книга, а действительно «застывший» портрет, и запечатлённый на нём образ отчасти прекрасен, но к себе он не располагает.

Невероятно скучное и растянутое произведение. Страниц 300 из 430 — это просто какое-то размытое повествование, наполненное картонными персонажами и мистикой среднего сорта, которая, по всей видимости, должна взбудоражить читателя, но из-за все той же растянутости это невыполнимая задача. Видимо, автор хотел таким образом создать должную глубину, но уместить в одну книгу и «Будденброков» и сборник Лавкрафта ему, увы, не удалось: вся глубина здесь показушная, экскурсы в личности вскользь упоминаемых персонажей не несут ничего, кроме скуки.

Конечно, для «затравки» Баррон нагоняет немного жути в начале, потом ещё немного, и ещё, но делает чересчур пространственно: история с тайным культом, амнезией, заговорами — это прекрасно, но когда одно и то же пережевывается с десяток раз, а до настоящего действия дела так и не доходит — уж простите. Ужимки и «подкаблучничество» (прошу прощения) главного персонажа вкупе с каким-то навязчивым муссированием его «склероза» и рассеянности порой до того раздражают, что пропадает желание читать вовсе. Хочется сказать: «Лэрд, да мы поняли уже, что вокруг творится какая-то чертовщина, хватит ходить припугивать нас, приоткрой завесу и напугай по-настоящему!». Но нет, автор остается верен себе и продолжает толочь воду в ступе практически до самого конца, где действие (пускай и картинно, с «партийной» речью злодея) хоть немного разгоняется.

Сзади на обложке значится, что Баррон — «признанный мастер рассказа» и, стоит признать, что если сократить «Инициацию» на 90% — мы получим интересное произведение с уже знакомой, но все ещё щекочущей нервы идеей о «those who came before us». Но в том виде, который всё же представлен нам, мы имеем посредственный роман с вялым сюжетом и мистикой постольку-поскольку. Бодрое начало с вольным пересказом известной сказки в духе «Сказок сироты» Кэтрин М. Валенте (это комплимент, если что) и неплохая концовка, но между всем этим — трехсот страничные «прозревания» старика, который вдруг опомнился в 80 лет, что что-то нечисто — нужно ли вам это?

Конечно, это не must-read, «Жертвоприношению» не хватает «серьезности» (все местные жители знают о древнем зле, но никто ничего не предпринимает), а порой недоумение вызывает мотивация главного персонажа, равно как и его манера списывать сверхъестественных явлений на «плохое питание и усталость». Но всё же у книги, безусловно, есть своя погружающая и, самое главное, пугающая (здесь действительно много жутких моментов) и динамичная атмосфера, захватывающая и быстро нарастающая с самого начала. Нельзя не отметить и интересные (порой не совсем понятные) временные сдвиги, пускай и немного приевшиеся. Мастертон предлагает провести всего две-три ночи с этой книгой, но это будут ночи, наполненные загадочным свечением, во время которых вы то и дело будете прислушиваться: не раздается ли за стеной тихий шорох.