Рассказ Олега Дивова – пример российской фантастики нашего времени. Притом очень красноречивый пример, прочитав который сразу можно понять: для тебя это, или же нет. Почему? Да всё просто. Рассказ небольшой, история абсолютно несложная и приправлена юмором, язык удобный и легок в усвоении, а отсылки так и кричат о том, в каком и для какого времени было написано произведение.

В данном случае стоит уточнить, чтобы не быть голословным. В конце концов, рассказ без преувеличения буквально пестрит всевозможными метафорами и оммажами. Пример – ситуация с режиссёром, на которой строится чуть ли не весь сюжет. История с сомнительными высказываниями десятилетней давности – это не образчик культуры недалёкого будущего, это наше настоящее, постигшее Джеймса Ганна (“Стражи галактики”, “Слизняк”), к которому и отсылает Дивов. Общественный настрой против власть имущих в РФ на 2018-ый год. Точнее, их особенное возрастание на этот период. Также особая политическая обстановка, связанная с президентскими выборами. Всё это так или иначе отражается в рассказе. Однако ничего из этого не имеет за собой мнения автора. Оно просто есть. Как добрая карикатура. Но не более. Приятно это узнавать, конечно. Но где за высказыванием личность? Её нет. И это грустно. Или я просто не сумел понять, что хотел сказать автор… А ведь это уже странно, ибо в остальном, как мне кажется, я историю и посыл уловил. Бытовой случай из разряда “вон” связанный с человеком, который не хочет жить там, где должен, но ничего не может предоставить обществу кроме популизма, чтобы остаться жить там, где хочет.

Эта тема затрагивает множество струн человеческого естества и в какой-то степени Дивов отлично показывает, что прячется за тем самым популизмом. Притом делает он это легко, с задором. И всему виной его язык. Вообще это, мне кажется, стоит отдельно упомянуть: язык Олега Дивова – очень интересная и завлекательная деталь, которая представляет из себя динамичное и комфортное течение. То есть в него очень просто влиться. Вникнуть благодаря ему в тематику и историю. И также легко, в случае перерыва, вернуться обратно. А потому в рамках столь выработанного стиля видны некоторые огрехи, проступающие изредка в тексте: где-то виден канцелярит, где-то излишний уход в личностные размышления, где-то путаница между восприятием главного персонажа и третьим лицом, от которого ведётся повествование. Очень редко натыкаешься на такие “камни преткновения”, но от них прям обидно становится.

Однако подобное нивелируется декорациями рассказа. Не уверен, есть ли у Дивова цикл, посвященный времени, в котором разворачиваются события, но оценивая то, что я прочёл, хочу сказать: выглядит концепт занимательно и, в перспективе, богато. Прям видно, что автор занимается проработкой деталей, а не сразу переходит на вершки собственной вселенной. Отсутствия логики в построении мира, в который мне стоит поверить, я не заметил, почему и поверил. Особых стилистических ошибок – тоже, почему прочёл быстро. История не самая захватывающая, будем честны, но ранее упомянутый юмор раз за разом умудрялся поддерживать интерес. Так и довёл до самого конца, в котором себя явил главный твист, за который отдельная благодарность. И вот как раз благодаря финалу окончательное впечатление окрашивается приятными тонами, почему в конечном итоге в голове складывается вердикт: а рассказ-то неплох.

“Мышиная гвардия” – пример, когда у творца не просто живая, но и соприкасающаяся с реальностью фантазия, способная удивить обыденным и простым. Это визуально красивая, но простая по написанию история, которая подойдёт любому возрасту. Дэвид Петерсен создал нереальный и между тем узнаваемый мир, в котором атмосфера такового “боевого фэнтези” создаётся лишь благодаря персонажам, которые были выбраны авторы. На взаимодействии небольших мышей и гигантского, по сравнению с ними, окружения строиться волшебное восприятие этого самого окружения, ведь теперь для читателя любая змея или краб – это гигантский противник, с которым героям надо что-то делать. Таким образом читатель проникается историей ещё сильнее, ведь в мир не приходится верить: ты знаешь, что показываемое есть на самом деле. Но теперь читатель смотрит на это с иного угла. Угла небольших, слабых мышат, которые вынуждены выживать в недружелюбном мире, развивая между тем и свою цивилизацию.

Да, всё именно так: по представлению Питерсена мыши создали свою цивилизацию, в которой на момент 12-го века уже имеют ремесленничество, аграрное хозяйство, монархию и, судя по манускриптам, письменность. То есть это стремительно развивающееся общество, которое в своих целях использует все блага окружающей их природы: то, насколько логично смотрятся города-поселения в пнях деревьев или в утёсах каменистых холмов просто так не передать – это надо увидеть самим. Правда: такую фактуру упускать не стоит, потому что огромная редкость.

Автор проделал огромную работу, прорабатывая свою вселенную, работая с её деталями. Это видно уже по первому тому. И это подкупает: можно читать только ради двух вещей, а именно прекрасного рисунка, и сильного погружения в авторский мир.

Кстати, насчёт рисунка… Ну, на его счёт много говорить не стоит, ведь визуальное восприятие у каждого развито довольно неплохо и оценить работу Петерсена можно хотя бы по примерам с ближайшего сайта книжного магазина. Тут всё зависит от человека, а потому, отвечая за себя, скажу что рисунок великолепный. Он не очень детализирован, но это ему и не надо. Авторское оформление концентрируется на цвете и форме. Так, чтобы выделять мышей среди окружения в тех или иных ситуациях, или так, чтобы подчеркнуть масштаб. И данные цели выполняются отлично.

Единственное, что немного портит общие впечатления, это прямолинейный и не самый хитрый сюжет. Первая история имеет в основе внутрисоциальный конфликт, то есть мыши не сражаются с внешним врагом, они сражаются с себе подобными. И развивается этот конфликт, а также утихает, споро и без особых ответвлений.

В принципе, они и не нужны, особенно если вспомнить, что история-то первая. Однако ввиду увиденного потенциала что-то изнутри гложет: хочется чего-то посерьёзней. И оно ведь явно будет, ведь сперва автору было необходимо описать мир и быт социума в этом мире. Всё, это сделано. Далее, хочется верить, возрастет качество рассказываемых в этом мире историй.

Думаю, вскоре можно будет это увидеть и на русском языке, ведь “Азбука” не отменяла работу над второй книгой автора.

Роман “Шагай и умри” братьев Кейт – это пример не очень умной, но вместо этого очень динамичной и захватывающей фантастики. Будучи первой книгой из трилогии о Пятом иностранном Легионе, книга несильно вдаётся в подробности созданной братьями вселенной будущего. Зато она с самого начала бросает читателя в гущу военного конфликта, в котором внутри главную роль играют темы ксенофобии, серых кардиналов и внутриполитических заговоров. А снаружи выявляются лишь смерти обычных солдат… Не знаю, правильно ли поступаю, разыскивая в таком низшевом произведении такой контекст, однако, мне кажется, рассказывая о войнах, любые творцы, хотя бы косвенно, но не могут не затронуть этих тем, потому как они сами по себе лежат в основе масштабных конфликтов. А здесь, в романе, есть именно что масштаб.

Справедливости ради надо сказать, что первые страницы даются с некоторым трудом. Дело в том, что проработанность вселенной видна хотя бы благодаря глоссарию в конце книги. Он не очень богат, но для полного понимания произведения он действительно необходим. И вот первые страницы прям пестрят понятиями и терминами, которые требуется смотреть в словаре, таким образом отвлекаясь от повествования. А это уже не даёт проникнуться историей. Не очень удобно. Однако уже после страниц 30-ти страниц с основным пластом выражений и понятий знакомишься, и воспринимать книгу в дальнейшем становится куда проще. Если быть конкретней, то очень просто.

Лёгким и простым языком читателя вовлекают в вооружённую конфронтацию в футуристическом стиле. В ней этот самый читатель плечом к плечу продирается сквозь джунгли с самыми разными по мировоззрению и боевому опыту людьми. Не обязательно, что все они станут в конечном итоге бесспорными друзьями. Нет. Однако кто-то из множества определённо придётся по душе и финал книги, с осознанием его судьбы, будет так или иначе влиять на настрой. Такое дорого стоит. Тем более, когда для подобного нужно всего-то 300 с лишним страниц.

Страниц, которые пролетают прям мимолётом.

Очень трудно сказать что-то плохое или спорное об этой книге. Она равномерная, в меру жестокая и столь же приятная, быстро вовлекает, но чего-то особого не оставляет. Это не мировой шедевр фантастики. Это – крепкая боевая фантастика класса “Б”. Та самая, по которой лично я уже успел сильно соскучиться. Определённых сентенциозных измышлений в ней нет, кроме чёткого и лежащего на поверхности антивоенного посыла. Зато в ней есть динамика, интересные герои, занимательный мир, понятное и объёмное описание боевых действий. А главное – осознанная сюжетная структура, почему каждая глава прямо продолжает предыдущую. Потому в действии совершенно не теряешься. А это играет на руку тому самому, ранее упомянутому “удобству”.

В общем, если говорить кратко – очень здорово.

“Путь меча”, первая книга цикла, – довольно унылое в своей большей части, однако строго прямолинейное по сценарию и удобное для прочтения произведение, которое захватывает началом и, создавая в этом же начале определённые рычаги воздействия, не даёт читателю отойти от романа даже в тех моментах, когда из-за скуки хочется на потолок лезть. “Дайте им умереть” – роман, полностью состоящий из таких моментов.

Очень сложно поверить в то, что такие профессионала как Громов и Ладыженский могли написать столь куцее и невыразительное творение. Оно до сих пор красиво в писательском плане – здесь бесспорно. Однако насколько оно медлительно, не сконцентрировано. От этого просто не по себе становится.

Действие постоянное скачет между местами и героями, а то и временами, то связывая себя с прошлой книгой, то оттесняясь от неё. Читать такой балаган утомительно не столько из-за того, что не успеваешь за ним уследить: нет, тут всё благодаря языку Олди просто отлично – ты словно плывешь по тексту, приятно входя в крутые виражи перемен. Утомительно из-за перегруза. Из-за перенасыщения персоналиями, их видами (там не только люди имеют место в истории), мотивами, которые зачастую очень туманны. Банально из-за медлительности их действий. Тут уже сказывается обратная медаль прекрасного языка авторов: их любовь к сравнению и описанию через сравнения зачастую зазря увеличивает статичные моменты или рушит динамику, соответственно, динамичных моментов.

В результате выходит так, что, не успев уследить за героями и их целями, теряется нить повествования. Притом не успел не потому, что быстро, а потому, что медленно. Сама история теряется в нагромождении из деталей, недоговорок, сравнительных междометий, уточнений и прочего. Добивает финал, в котором очень пространно, словно без должной проработки, обставлена основанная трагедия мира Олди. Это… Это прям больно: концовку раскрывать не стоит, но если говорить лично от себя, то поверить ей мне не удалось.

В конечном итоге очень скучно, очень тяжело. Неожиданно и неприятно. Хотелось бы сказать что-то хорошее, но как-то не очень получается: книга красивая, но читать её не рекомендовал бы.

В завершении, разве что, на манер авторов хотелось бы выразиться стихами, чья структура после этого романа уже в печёнках сидит:

В книге скука скукой погоняет,

Всего лучшего желает;

Спасибо книга, я пойду,

От тебя передохну.

“Путь Меча” дуэта Громова и Ладыженского, грамотно и оригинально названного Олди, является из себя очень пространный типаж литературы. Читая роман, ты одновременно прикасаешься к книге жанра фэнтези, которая вместе с тем целиком и полностью отражает то ли альтернативную историю, то ли вовсе исторический роман. Скрупулёзно сохранённые и воссозданные стандарты поведения и манер средних веков в районе аравийского полуострова и африканского континента поглощают в свои атмосферные барханы сразу и надолго, не давая отвлечься от книги несмотря на экстремально необычную подачу. В чём эта экстремальность заключается? Всё очень просто: первые страниц пятьдесят идут от лица меча… Это прям не необычно. Это прям странно! Эмпатия, которую чувствуешь при прочтении приключенческой литературы, здесь не ощущаешь от слова совсем. Ну, то есть у меня было так. Как повёл себя меч, который вёл себя почти как человек – этого толком не представить? Что он сделал, когда авторы подразумевают как бы согласное кивание головой? Тот кивает кисточкой, но как это действие перевести на жизненно сложившиеся телодвижения, характеризующие и манеру говорить и поведение... Ох! Тяжело, в общем. И был уже страх, что так тяжело будет до самого финала. Однако – нет.

В первой половине книга прям разнообразная и разноплановая. Она живо знакомит с локациями, героями и историями. Она своей динамикой вплетает читателя в общий поток, не давая тому очнуться почти до самого конца. Однако подходя к этому самому концу читатель сам начинает понимать, что что-то здесь “не чисто”. Почему? Последняя треть – прям образчик скуки. Это то, как не надо делать. Как не надо терять и низвергать в пучину темп, первично взятый в произведении. Последнюю треть читать действительно тяжело, монотонно и утомительно. И спасает лишь одно: язык. Язык авторского дуэта Олди – это чудо, что такое. Дело в том, что он необыкновенно хорош. Это тот самый профессиональный язык, который умеет красиво и просто, качественно и кратко, разнообразно и понятно. У авторов есть своя чёткая ритмика, удобная и не меняющаяся до самого конца, почему как только входишь в поток их изъяснения – всё, тебе ничего не мешает плыть по нему, и плыть, и плыть. Ты так удобно стремишься на волнах их текста, что очень долго не замечаешь, сколь скучными стали события, сколь бесполезными кажется многое из того, что происходит или происходило, сколь тривиально и “в лоб” подаётся в очередной раз антивоенная идея, лежащая в базисе философского мессенджа книги.

Кстати о ней: это отдельный пункт, за который хотелось бы похвалить произведение и посоветовать его к прочтению. Дело в том, что по описанию клинков, по их разнообразию, по тому массиву работы, который был проделан над оружейной и культурологической базой романа видно, насколько авторы сами влюблены в эту тему. И посему их философская позиция, которую они раскрывают через историю “Путь Меча” не односложна – она многогранна и рассматривает множество примеров, исторических случаев, придуманных парадоксов и так далее. Авторы по сути продвигают одну идею: убийство – не есть королларий закалённой и заточенной стали. Закалённая и заточенная сталь – лишь орудие, с которым человеку угодно творить всё, что вздумается: будь то искусство, подобное танцу, или злодеяние. Само же это оружие способно мыслить само и желать своего. Это, конечно, фантастический случай, но в некоторой степени добавляет позиций в разговоре, заведённом авторами: личностная позиция того, что человек считает злом, будучи злом самостоятельно.

Это очень простая, но верная и актуальная мысль. Антивоенный посыл чёткий и ясный, как блики от небесного светила на клинке одного из главных героев романа. А мастерство выражения этой мысли, язык – это лишь добавляет уважения к книге, по крайней мере, лично от меня.

Вместе с тем со своей середины роман проседает и отношение к нему немного меняется. Он становится откровенно скучным, и лишь то, что течение текста все столь же ровное и приветственное по отношению к читателю – лишь это лично мне не давало его бросить: банально не замечаешь, как проходит ещё одна страничка, а потом ещё. Однако вот прошло десять страничек и разум, осознающий смысл описанного в тексте, абстрогируясь от рассудка, просто вкушающего красоту это текста, сообщает, что.. а ничего толком-то и не произошло. Путь, какие-то персонажи, опять путь, ещё персонажи, потом привал, разговоры, некие измышления, путь, ещё персонажи. Всё скапливается и формирует пространный клубок фантасмагорических образов, которые, словно рудимент, появляются и исчезают в никуда, ничего не оставляя за собой. Или же, наоборот, эти образы являют в качестве рудимента многое, что было до них. И это тоже – такое себе.

Потому последние страниц двадцать – это вообще отдельная история. Будучи откровенным скажу, что думал примерно в таком духе: читаю “Путь Меча” и всё – хватит. Однако когда была прочитана последняя страница, оставлена позади последняя строка, я понял, что нет – не хватит. Это тоже отдельный пункт, таковое примечание, за которое следует отдать должное авторам: так перевернуть картину, заинтриговать и заинтересовать буквально десятком слов, сказанными в финале – это надо уметь. И Олди это умеют. Что ж, посмотрим, что они умеют ещё.

Я могу ошибаться, однако мне кажется, что повесть “Метель” – это один из лучших выборов, который можно сделать, собравшись начать знакомиться с творчеством Сорокина.

Не разу не брав в руки не одного произведения автора, я часто слышал о нём как о человеке, тонко чувствующем таковую “русскую душу” и способного притом на глубокий анализ социальных и политических течений. Рецензенты и критики чуть ли не кличут Владимира Георгиевича современным классиком, а я и одного текста не знаю – не дело. Однако теперь знаю, и пожалуй могу лишь согласиться с теми, кто столь благосклонно относится к творчеству Сорокина.

Какой-то особенно чёткой мысли по поводу того, как можно описать впечатления от текста, или как можно описать сам текст, на удивление нет. С чувственного пьедестала воззрения сразу вспоминается глобальная наполненность повести таким знакомым и вместе с тем стыдливым, что ли, духом простой русской беспечности. С ним каждый человек обширных просторов северной Евразии вынужден встречать мракобесие своей природы и своего общества, с ним каждый человек и живёт проще да веселее. Однако с ним же голова куда меньше занимается чем-то кроме первичных надобностей быта. Думаю, не читай я до сего момента Солженицына, подобный опыт восприятия стал бы первым для меня: столь проникновенным, чувственным. В этом, кажется, и кроется тонкое умение понимать и описывать обыкновенную личность с обширных прерий России: кажется – простое дело, а по правде и не каждый справится, чтоб доверительно, чтоб так знакомо и понятно.

Подобным образом идёт построение и фантасмагорического мира Сорокина. Как мне известно, этот мир имеет место быть в нескольких произведениях автора. Однако я видел его лишь в одном, пока что, по крайней мере. И информации, полученной в “Метели” уже вполне достаточно, чтобы сказать, насколько этот мир близок современному русскому, а может и русскоязычному, обществу. Дело тут опять же в тонком умении понимать и преподносить. Владимир Георгиевич на основе личностных воззрений на современное общество формирует свой фактурный мир, который вместе с явственным футуризмом являет социальный атавизм как нечто само собой разумеющееся. Плохо это, или хорошо – считать читателю под эгидой полученных впечатлений. Но что это факт – прослеживается однозначно. Сочетая традиции неведомого будущего, о котором мы может только предполагать, и царской России прошлого, Сорокин создаёт нереальный коктейль. Одновременно такой, как говорится, “свой”, и вместе с тем пропитанный чем-то свежим, даже не так – относительно незнакомым. А “относительно” потому, что каждый сюжетный поворот, каждое важное для сценария событие как-то смутно, сквозь мглу аллюзий, являет нечто знакомое, нечто злободневное и широко обсуждаемое. И в этом есть ещё одна прелесть. Один лишь финал чего стоит – столь тонко и вместе с тем толсто подчеркнуть одну из важнейших, по мнению автора, проблематик сегодняшней России – это надо уметь.

Однако в целом, о чем рассказывает “Метель”? А вот здесь сложнее, ибо через призму перманентного пути через не успокаивающуюся стихию, Сорокин рассказывает обо всём и сразу, что беспокоит русский, или, опять же, русскоязычный народ. Это и темы отстранённости политических верхов от народа, наркомании, подспудного разврата, сокрытого под мишурой из веры и благопристойности. Всё это выглядит особенно уникально благодаря тексту, старательно стилизованному под культуры 19-20-го века. То, о чём рассказывается и то, как рассказывается, формирует дополнительный пласт восприятия. Это что-то новое, оригинальное и до сего момента незнакомое. И это всё несмотря на простой, если не сказать заезженный сюжет, который уже встречался у классиков не только иных народов (Джек Лондон), но и русских – Лев Николаевич Толстой. С последним вообще крайне много текстовых и тематических соприкосновений, в чём видится только подтверждение ранее описанной темы общественной стагнации.

И вот из этого чётко выходит финал. По нему “Метель” представляет из себя каждое второе драматическое произведение, так или иначе затрагивающее русский народ и Российскую державу. Это грустно, это злободневно. Последняя сцена – вообще отдельный момент для панихиды и рукоплескания. Тут даже не столь занимательно то, насколько “в лоб” подаётся аллюзия на реально происходящие события, а то, сколь эти события аутентичны и для сегодняшнего дня, а ведь с моменты написания прошло уже около 10-ти лет… Под таким углом посмотришь, так и задумаешься: а может и не столь фантасмагоричен мир, изображённый Сорокиным в его цикле “История будущего”? Может действительно, это – будущее. И не некое, в параллельной вселенной, а наше? Те же просторы, те же проблемы и недомолвки. Детали разные, а суть одна… Делать с этим что-то надо. А вот что? Это подумать следует. И повесть-то не наставляет. Лишь рассказывает. А думать – это уже читателя задача. Он побывал в метели, почувствовал, каково оно, а дальше уже за ним.. за нами.

Алехандро Ходоровски – культовая личность в творческой среде, это бесспорно. Каждое его произведение – это очередной всплеск фантасмагорических измышлений, граничащих с пугающим реализмом и безумием. “Инкал” – из той же оперы. Это графический роман, не имеющий каких-либо рамок в плане того, как и под каким углом он должен преподносить такое понятие, как “фантастика”. Это не крепкая научная космоопера, это и не фэнтези в сеттинге холодного и бескрайнего космоса. Это пространное и вместе с тем слишком сильно запоминающееся, буквально вгрызающееся в разум, сообщение об обществе, событиях, чувствах. Обо всём том, что столь сильно преображалось на рубеже веков, 20-го и 21-го. Именно в тот момент и создавался “Инкал”.

В первую очередь хотелось бы сказать о, на мой взгляд, лучшем выборе, который можно было только сделать, дабы воплотить нечто столь безудержное. Это выбор художника. Мёбиус – такой же безумец, как и Ходоровски. Лишь он мог преподнести должную толику психоделики в историю, дабы это казалось именно настолько естественным, насколько необходимо, чтобы читателя не покинуло желание поучаствовать в приключении Джона Дифула.

А ведь, по сути, вся громадная история только и делает, что вертится вокруг фигуры Дифула. Комикс не столько про загадочный макгаффин Инкал, сколько как раз про частного детектива класса R, который растёт и развивается по ходу всего сюжета, однако в конце вновь низвергается в пучину неоднозначности и непонимания. В этом есть некий шарм и вместе с тем это же оставляет крайне нежелательное впечатление, ибо закрывая книгу, уставившись в пустоту, с широко раскрытыми глазами вопрошаешь чёрт пойми кого “Что это только что было вообще?”.

И в этом прямо-таки необходимо разобраться.

“Инкал” – прямо выходящая за все мыслимые рамки вещь. Он не боится быть смешным и жестоким, глубоким и поверхностным. “Инкал” прямо настолько неоднороден, что принимать его как продукт чёткого планирования сценария и расстановки сил в глобальной вселенной, мне кажется, невозможно. По крайней мере, у меня так не выходит: оборачиваясь на цикл “Метабаронов” я и вовсе задаюсь вопросом, каким образом связаны эти истории, если в рамках их вселенной существует такая вещь как уже ранее упомянутый финал “Инкала”. Вместе с тем это формирует интерес, ведь явно Ходоровски не настолько прост, чтоб ничего не оставить для зацепки, чтоб ничего не объяснить. Нет. Здесь всё не так однозначно. И действительно – путём перечитывания и повторного ознакомления кое-что становится ясно, но окончательно всё оформляет сам автор через интервью и комментарии. Это, конечно, не очень хорошо, однако в конечном итоге глобальная и массивная машина под наименованием “Вселенная Ходоровски” работает, и работает довольно неплохо, но только с помощью своего прародителя.

Вместе с тем на эту неурядицу обращать внимание не хочется. И виной тому уже не паттерны сценарные или визуальные. Виной тому глубинная суть произведения. “Инкал” – умное эссе о мире вокруг. Оно с должной толикой юмора и конкретики через экстравагантный визуальный стиль Мёбиуса смеётся над обществом как таковым. Смотря на все эти безликие толпы, подвластные общему приапическому возбуждению от хлеба и зрелища, тяжело узнать себя, однако осознание приходит страшным ударом молота, когда эти же безликие приобретают черты и всё также поддаются низменным желаниям, но уже у экранов своих телевизоров. Они поглощают и бессовестно жаждут ещё. И вот тут уже есть над чем задуматься. Ходоровски писал не только в границах личных воспоминания и наработок по “Дюне”. Он писал о том сущем, что есть вокруг его фигуры в реальном мире, а Мёбиус это изображал. В футуристическом и слегка безумном мире нетрудно узнать шаржи на реальность. Вместе с тем столь же не трудно узреть здесь и смысл.

Любое хорошее произведение рассматривает выбранную собой проблематику с двух сторон. Вот и “Инкал” вместе с преподношением жаждущих серых масс, базирует свою историю на личности, на её ценности в рамках такого обширного понятия, как вселенная. Всё начинается с малого, и малое способно изменить всё. Однозначно ввиду нашего современного уровня развития об этом сказать нельзя, однако футуристические произведения на то и есть фантастика, что призваны в первую очередь подтолкнуть к чему-то, что способно быть только в будущем, основываясь на базисе, данном уже сейчас.

“Инкал” – безумное произведение. Для того, чтобы понять, как работает его мир и как он вяжется со всей метавселенной Хадаровски, его следует прочесть не один раз, мне кажется. Однако философия автора, его личные переживания о социуме, о низвержении индивида, о превозмогании и личностном росте – всё это видно сразу. Это довольно поверхностно, как кажется сперва, но тут следует учитывать глобальную основу идей, затрагивающую и религию, и технологию, и самые низы людского существования, и самые верха того же существования. Всюду есть свои подводные камни, всюду есть “незыблемые” принципы, рассыпающиеся под напором всё более раскрывающихся окон Овертона, ведь движется время – движутся и герои. Всё претерпевает изменения и в конечном счёте всё возвращается к единому целому. Это История. И “Инкал” – полноценная история, метафора на реальность, но более беспринципная и красивая.

“Янтарный телескоп” – неравномерная книга. Она куда больше как по размеру, так и по охвату событий, чем её предшественницы в лице “Золотого компаса” и “Волшебного ножа”. В плане истории она выдержана в том же стиле и вызывает интерес каждой своей страницей, хоть под конец, когда темп закономерно спадает, читать становится немного скучно. Но всё равно главной её проблемой является большее, чем раньше, число контекстуального и исторического, в рамках явленной автором вселенной, “провисания”.

О чём я говорю? Дело вот в чём: книга, завершающая трилогию, к большому сожалению вышла самой слабой из этой трилогии. И дело не в амбициях автора, не совсем в чрезмерном количестве событий и желании их уложить в одну книгу – с этим всё не так просто. Главное дело в другом. Дело в самом авторе. Филип Пулман – писатель с чётким наукоцентрическим воззрением на мир. На основе личностного восприятия он создавал свою вселенную. Она пропитана антитеологическими воззрениями, логикой и алгоритмической последовательностью: ничто не подвластно приапическим желанием чего-то свыше. Всё есть итог происходящего здесь и сейчас. И потому прям бельмом на глазу кажутся моменты, противящиеся бытовой логике, воспринимающие чувственный аспект за догму. Такие моменты кажутся чужеродными, неестественными и притянутыми для этой книги и этого мира. И в “Янтарном телескопе” их непростительно много. Такие моменты не делают книгу окончательно плохой. Нет. Они делают из отличного приключения, призванного громогласно и показательно завершить эпическую историю, нечто простое и просто.. неплохое. А это уже портит впечатление обо всей трилогии. Не столько начинаешь воспринимать книгу, как не самое сильное художественное произведение, сколько просто ощущаешь обиду и банально, по-детски обижаешься на автора за то, что толково, красиво и драматично завершить свою же историю он не смог.

Во множестве своём они ускоряют естественный ход вещей. Знаете, как с интуицией: там, где проблема бы решилась путём долгих раздумий и умозаключений, путём интуиции она решается за одно действие. Вот и здесь схожая деталь. И в таком случае уже вновь возвращаешься к пункту о размерах книги и думаешь: а может и в этом есть слабая черта. Возможно, автор устал и не хотел разделять “Янтарный телескоп” на два романа. Возможно, Пулман посчитал, что читатель вырос вместе с книгами и теперь многое можно предъявлять куда явственнее, “в лоб”. Вышло так, как вышло, и вышло довольно нелепо, без той искорки беспрекословного доверия со стороны читателя, которая была раньше.

В таком контексте это кажется довольно нелепым. И на то есть причины: вся стезя авторской мысли, обогащённая его мировоззрением, рушится или поддаётся каким-то пространным аллюзиям. Одной из таковых является действо, разворачивающееся в последнем акте. По крайней мере так было у меня, когда

Хотя сама структуризация пантеона представляет очень занимательную вещь. Дело в том, что Пулман являет Бога как единицу бессознательную и подвластную чужим планам да намерениям. Он являет его как простое существо, живущее в мире бюрократии мало чем отличимой от того, что мы имеем в реальности, и на основе этого автор выстраивает довольно оскорбительные (если смотреть с точки зрения верующего человека) сцены. Однако в то же время так ниспадают маски, свергаются идеалы и суть всей трилогии в людской ценности самосознания, в важности именно человека как имманенты, становится ясна как никогда.

В конечном итоге остаётся неоднородный осадок. Вместе с чётким понимаем огромного пути, приходит и понимание слегка нелепой завершённости. Подтексты, нелепые и смущающие сцены, всем этим особенно переполнена третья книга. Она же – конечная. Она же, что особенно важно, – самая жёсткая и прям пышущая жестокими сценами. Она же сохраняет некоторую детскую наивность всей трилогии. И из этого формируется такой ядерный коктейль, что осознавать его без гримасы неоднозначности очень трудно. Это хорошая книга – да. Она хуже предыдущих – да. Не дотягивает до красивого, эпического завершения – да. Портит всю историю – нет. Пожалуй так. В любом случае получилось не так нежно и привлекательно, как раньше, но всё ещё интригующе и хорошо. Пожалуй, лично мне, возможно из-за схожих с автором воззрений на мир, это даже понравилось, почему и общее впечатление обо всей трилогии в основном осталось положительным. В 2003-ем ВВС выдвинул трилогию на третье место среди лучших книг всех времен. Это слишком смело и я определённо не могу с этим согласиться, однако с тем, что она достойна быть в принципе в этом списке, я согласен. Пожалуй, так, да, можно описать окончательные чувства касательно всего приключения трилогии “Тёмных начал”.

“Волшебный нож” Филипа Пулмана – это типичный пример продолжения, которое не во многом, но ощутимо уступает оригиналу. В данном случае дело состоит не так, как оно обычно бывает: в изменении стиля или манеры повествования. Нет. Здесь дело в ритмике, динамике и темпе, которые, в отличие от первой части трилогии, “Золотого компаса”, не столько не выдержаны, сколько банально другие. То есть автор намеренно сделал их отличающимися от того, что было ранее.

“Золотой компас” – это динамичное и насыщенное приключение, полное различных героев и нетривиальных ситуаций. На его фоне вторая книга выглядит слегка блекло: она не хвастает количеством локаций и новоявленных интересных персоналий. Хотя на это она намекает, ибо открывается в полной мере концепция множества вселенных. Но персонажи, отчего-то, топчутся словно на месте. Из-за этого сильно просела динамика, сильно просел дух самих приключений. Это благотворно работает на скуку, но плохо работает с увлечением.

Однако в ином, в своём тематическом базисе, книга всё также верна воззрениям автора. Скорее, ради объяснения всех подводных камней многотысячного конфликта Филип Пулман и был вынужден пренебречь динамикой и разнообразием. Я думаю, сделано это было с полным осознанием этого факта.

Вторая книга его трилогии – это предбанник, пролог к заключительной части. Тогда как первая книга несла в себе функцию заворожить и поглотить, вторая являет из себя краткую плеяду ознакомительных глав этой масштабной истории. Если рассматривать “Волшебный нож” с этой стороны, то всё играет уже совсем иными красками: функция, возложенная автором на книгу, выполнена в полной мере. Но роман-то всё равно остаётся слабее и скучнее своего предшественника… А это жаль. В одном он работает так, как надо: в клиффхэнгерах. Пулман именно им завершает книгу. Он понимает, что читатель может разочароваться частотой и динамикой, и потому заинтриговывает уже по-другому. В первом случае это была скорость и разнообразие. Здесь – неведение и интерес, предъявляемый к дальнейшим событиям, покрытым мраком тайны и печали, которая нещадно покрывает умирающие миры.

“Волшебный нож” куда сильнее отражает воззрения автора на религию и на её историю роль, влияние, которое она имеет на мир и человечество. Куда агрессивней роман демонстрирует разность сторон в плане отношения к ним Филипа Пулмана, в плане того, как коррелирует его осознание мира с миром теологическим в границах нашей реальности. Это не сказать чтобы хорошо, ибо крайне чётко обозначает однородную гамму конфликта – те плохие, а те хорошие. Но вместе с тем автор, что благо, не забывает об неоднозначности героев. Пространные предложения Лиры, непростая судьба Уилла и его отца, роль в повествовании Ли Скорсби. Все они – положительные персонажи. Однако каждый из них всё равно остаётся самобытным героем со своим грехом за душой. И, мне кажется, в этом Филип Пулман отражает суть мироздания. То есть он не насаживает своё восприятие, как двадцать лет назад (да и сегодня) утверждали противники его романов. Он скорее демонстрирует глубину человека и работает на этой многогранности и разности сторон. В случае данного романа – он работает сугубо с личностями. Он заостряет внимание на людях, на их переживаниях и эмоциях. И потому, наверное, теряется динамика.

Итого выходит, что вторая книга не хуже. Она… Серьёзней, что ли. Да, взрослее. Она уже куда более открыта к читателю и куда явственней говорит ему о своих темах жесткими, а иногда и жестокими сценами. Кое-где это даже поражает. Но вместе с тем – это закономерное развитие. Столь же интригующее, как и клиффхэнгер в конце. Так формируется вопрос: “А что же будет дальше?”. Теперь остается только на него ответить.

Говоря о трилогии “Тёмных начал” в целом и романе “Золотой компас”, или “Северное сияние”, в частности, нельзя ни слова не сказать про автора – Филипа Пулмана. Дело в том, что Пулман – довольно эпохальная фигура, немало повлиявшее на воззрение своего молодого читателя на церковь и теологию, что, понятное дело, нравится далеко не каждому человеку в этом мире, в котором всё ещё сильна вера в недоказуемую и всесильную сущность. Трилогия “Тёмных начал” – это таковой крик души, в каком-то смысле агрессивно преподносящий помыслы автора и его мировоззрение. Но то лишь в идеологическом плане, и то та самая агрессия – рудимент, который появляется далеко не в каждом моменте и в скорости сходит на “нет” из-за своей нерелевантности в рамках истории. Почему так? Потому как в книге первое место всё отведено приключению.

Заканчивая обозревать автора и начиная говорить о его творении, нужно выстроить таковой смысловой связующий мостик: Пулман написал, в первую очередь, приключенческий фэнтези-роман для всех возрастов. И это самое приключение в нём занимает основное место. “Золотой компас” – это увлекательное путешествие, выполненное в декорациях Викторианской Англии с вкраплениями стиля ар-деко. Книга запоминается своим стилем, своим незамысловатым, но наполненным деталями сюжетом. А главное – героями. Конечно, к главной героине, Лире, к которой мы ещё вернёмся, первично относишься с некоторым подозрением. Но первое впечатление, как известно, обманчиво. Однако об этом позже. Тут стоит сказать о сторонних персонажах: Филип Пулман так выстраивает повествование, так описывает свою немалую плеяду введённых в сюжет персон, что каждый из них чем-то, но запоминается. Какая-то деталь, какие-то определённые повадки, манера речи или что-то подобное. Такие книги, по понятным причинам, стоит читать в оригинале, ибо старания автора толково передать переводчикам не получилось. Однако из ближайших примеров чего-то подобного, что работает столь же хорошо, можно вспомнить у “Гарри Поттера” Роулинг – это схожий случай.

Притом с творением Джоан книгу Филипа Пудмана роднит не только это. Само нутро романа зиждется на тех же столпах – магия, невероятное путешествие прямиком в неизведанное, загадки с родными и близкими, масштабный конфликт, взвалённые на хрупкие плечи ребёнка.

Магия в мире Пулмана – это нечто само собой разумеющееся. Она не пышет через край, она просто есть. Самым главным её показателем являются деймоны – звери, являющиеся частью каждого человека, и отображающие его душевное и психологические нутро. Они формируют пласт для работы фантазии, притом не только писателя, но и читателя: каждое движение деймона того или иного героя что-то значит, его эмоции или чувства. Это порождает загадки и вопросы и в этом очень увлекательно что-то продумывать, искать. То есть открывается дополнительный вопрос: как, если говорить более чётко, “работают” деймоны. В книге на постоянной основе имеется загадка об их природе и принципах их поведения, о том, являются ли они самостоятельными существами или насколько они продолжают человека, которому принадлежат. Уже ради поиска ответа на данный интерес продолжаешь чтение.

Но куда сильнее продолжать чтение мотивирует сюжет. Масштабный, продуманный и неоднородный. Не в том смысле, что его качество скачет от главы к главе. А в том, что силы, расставленные на шахматной доске обширного противостояния в самом начале, кардинально меняются к концу, производя немалое впечатление. Те, кто были союзниками, оказываются врагами. Те, кто были бесстрастны ко всему, внезапно приобретают свои далеко идущие интересы, которые теплились у них в голове, как оказывается, с самого начала романа. Это не только отличный сюжетный ход, но интригующий мостик к продолжению романа – книге “Чудесный нож”. Такая связующая очень мощна, учитывая насколько сильно читатель проникается героями. Ведь их личностный рост, особенно главной героини Лиры, мы наблюдаем с самого начала. Мы видим, как она с малолетнего сорванца превращается в целостного персонажа со своим моральным компасом, который пусть ещё сбоит ввиду постоянно меняющихся данных об окружающих её людях, но всё-таки четко указывает направление, в котором, как она сама считает, ей следует двигаться.

Однако, если вспоминать самое начало книги, то стоит пожурить Пулмана за то, как он изображает Лиру. Не в том смысле, что ребёнок отображён нелепо или неправдоподобно, как раз наоборот. А в том, что изначально Лира не обделена подобием на “Мэри Сью”. Это немного портит первое впечатление и в дальнейшем от него трудно отделаться, хоть далее ситуация и исправляется. Зато не исправляется она в ином: как в самых первых главах, так и до самого конца героине и всем её планам очень сильно везёт. То есть не сама она всё умеет и может. Как раз нет. А уже в самых критических ситуациях себя являет то “Бог из машины”, то удачно запрятанный в кустах рояль и, вуаля, героиня спасается, невероятным образом освобождается, выживает, спасает себя и друзей и так далее. Такие моменты выглядят немного фальшиво, и в жестком анализе подобное можно было бы явить как однозначную слабину сюжета и его построения, но… этого не хочется делать. В смысле, да, это есть и это не есть хорошо. Но общие впечатления это не портит.

Несмотря на все “Золотой компас”, или “Северное сияние”, ‒ это очень красивый и увлекательный роман, переплетающий в себе фантастику и фэнтези, интересный для детей и взрослых, поднимающий неоднозначные темы религии и атеизма. Последнее вовсе пронизывает весь цикл и более подробно об этом стоит уже общаться на основе всей прочитанной трилогии. Однако фигура автора в этом плане чётко даёт понять расстановку сил и потому слегка скучно становится от осознания того, что может, и явно будет, дальше. Ведь сразу понятно, за кого радеет сам Филип Пулман. Однако то, как прописаны антагонисты этого романа, сколь неоднозначными личностями они предстают, даёт надежду: не всё так просто. Нет белого и тёмного. Пулман не сгущает краски до крайностей. Есть средина и лишь конец покажет, в чем же правда этой истории. Как было с финалом первой книги…

“Жемчужина” – это очень простое по построению своего конфликта произведение, которое довольно сложно “переварить” эмоционально.

Джон Стейнбек в самом начале повести открыто и без прикрас сообщает читателю, что это будет не трудное для осознания чтиво в плане характеров и перипетий. Однако он ничего не говорит об общем базисе, на котором строится это высказывание о людях, разных и неоднозначных. Поучительность “Жемчужины” на сегодняшний день уже не так однозначна, как ранее. Мне кается, что смысл этой повести имеет место преобразовываться с течением временем, и сейчас в ней уже не видно единоличного смысла о вреде богатства и нечестивости жадности, что движет людьми. Сейчас всё немного сложнее.

Стоит понимать, что не богатство способно вскружить голову, а общество, которое не способно со спокойной душой воспринять чужую удачу, чужое богатство, являет из себя однозначного паразита, требующего перевоспитания, революции. То есть для современного читателя со стороны автора, мне кажется, в смысловом плане не совсем чётко расставлены приоритеты: ни человеку не надо гоняться за своей наградой, заработанной за счёт удачи, а обществу нужно меняться, чтоб не быть диким по отношению к чужому счастью.

Повесть отражает в себе звериное нутро человека. Человека цивилизованного, привыкшего грабить благодаря благам той цивилизации, к которой он принадлежит. Это выстраивает простой и понятный конфликт. И, что уж говорить, он по сей день имеет место в головах людей Западного полушария: это очень болезненная и важная тема, почему о ней я судить ничего не могу ввиду культурного контекста своей родины по этому вопросу. Однако я могу анализировать поведения поверженного народа, здесь явленного в лице индейца Кино. Его характеризует недальновидность и скудоумие, которые отчасти также является ответственностью “миролюбивых захватчиков” из Европы. Но всё же – за не сколько сотен лет не получилось ничего изменить и в середине 20-го века, может быть в начале, этот народ всё равно способен мыслить только в рамках песен, основанных на примитивных потребностях и бытовых абстракциях – семья, голод, враг. Очень нестройная выходит стезя, пусть и исторически довольно точная: если ты глуп и не способен воспринимать реальность так, как она есть не только с одной позиции, то сражайся за свои права и развивайся. Таким образом выходит, что вместе с переживанием зарождается и некоторая неприязнь. Она не разбавляется серыми красками неоднозначности, ибо, как сказал сам автор в начале, это история с ясными сторонами конфликта. И, пожалуй, именно эта приписка всё и спасает: простая и быстротечная, история говорит о простых вещах, которые нынче уже не имеют такого веса, как раньше, ибо сейчас уже не столько общество заставляет меняться наперекор себе, а общество меняется в угоду глобализации и толерантности. Это куда лучше, мне кажется, пусть также имеет много белых пятен. Но на то и есть прогресс, эволюция. И в рамках этой социальной эволюции смысл повести немного растерялся. Он иной, и теперь ты не столько сопереживаешь Кино и его семье, сколько всему обществу, и тому, в котором они обитают, и тому, с которым они вынуждены уживаться.

Наверное, в этом и есть прелесть классики. Она, не меняя содержания, меняется сама по себе с течением времени. Джон Стейнбек – истинный классик, потому читать его книги, повести, следует, я думаю, без воззрения на чужую оценку. В любом случае черпается нечто осознанное, нечто, способствующее личностному развитию. Такое встречается не так часто и поэтому это столь важно.

Джон Стейнбек – один из того числа классиков американской литературы, которые вместе с восхвалением и четким отображением природы своей родины в своих произведениях умело воссоздают людей и эпоху, в которой эти люди живут. Притом делает он всё это так, чтобы этих самых людей смог понять и человек другого времени, других порядков. А уже из понимания рождается главное – эмпатия к персонажам Стейнбека. “О мышах и людях” – отличный пример именно такого произведения, в котором ввиду рождённых к главным героям чувств, очень сильно ощущается эпилог произведения.

Повесть не имеет в себе счастливого конца, опять же по канонам произведений Лондона и Хемингуэя. Она наполнена живыми героями и их мечтами, которые и делают их живыми. То, как автор медленно и скрупулезно заставляет читателя проникаться в уклад жизни рабочих на ферме сродни тому, как часто и спокойно Джордж рассказывает худому на ум Ленни об их общей мечте, описывая её во всех красках и подробностях. И Ленни слушает, слушает с упоением, пусть и знает всё наизусть. Так и с читателем: читатель следит за действием, переживает и верит, хоть уже и знает, чем всё закончится. И оттого, наверное, финал настолько тяжел.

Он вообще труден не только сам по себе, но и в своём базисе, который отображает собой нарратив всего произведения: “Слабоумные люди, будучи безобидными самими по себе, способны принести обществу некоторые серьёзные неудобства… И что делать с ними в таком случае?”. Стейнбек не говорит, что делать финалом повести – нет. Этот финал – продукт времени, продукт окна Овертона 20-30-ых годов Америки 20-го века и недальновидности простых рабочих людей, пораженных ярой злобой. Мораль меняется, люди меняются… Однако воз, как мы видим, и ныне там – “что делать?”. Человек не хочет кому-то причинить боль, но он её причиняет. Оградить? А как же жизнь? Тогда вообще не дать жить?...

Это тяжелая тема и, мне кажется, что куда больше, чем в философских кулуарах, она должна обитать в кулуарах медицинских. Но это в глобальном плане. А в плане малого контингента? В плане пары бараков для рабочих на ферме? В этом плане Джон отсылает к пониманию, к осознанию нашей ответственности за таких людей. И отсылает он через главного героя: через Джорджа и его историю знакомства и дружбы с Ленни. Нарративные параллели «О мышах и людях» четко говорят об этой самой ответсвенности. Собака Плюма и Ленни, как постоянный спутник Джорджа. Здесь не обойтись без сравнения под эгидой знаменитой фразы Экзюпери «Мы в ответе за тех, кого приручили». Такое сравнение не совсем благостно работает с человеком, однако как ещё сказать, когда герой буквально «повесил себе на шею» ярмо собственного деспотизма, осознав свою неправоту, однако не выдержал его, понеся своё наказание и даровав его другому, за кого был в ответе. В таких рамках ещё своеобразней читать коненчый отзыв Карлсона, вспоминая то, что он сделал ранее.

Перебороть себя, перевоспитать – это очень важно. И вместе с тем это бесполезно, если мир, или хотя бы твой круг общения, не сделал того же… Экзистенциальный кризис людского бытия просто не может не обойти книги такого толка, мне кажется. Но поэтому, благодаря неоднозначности тем и итогов, они и способны запоминаться столь сильно, проникая в голову и сознание так глубоко. Потому книги такого толка и меняют мир. Но сперва их надо прочесть — прочтите.

Кризис среднего возраста это столь же обыденное явление, как и конфронтация подрастающего организма подростка с миром вокруг и с самим собой под эгидой гормонального дисбаланса и чувства собственного бессилия. Холден из романа Сэлинджера “Над пропастью во ржи” образ, сформированный на перепутье этих двух таких похожих, и вместе с тем таких разных тем. Дело в том, что Сэлинджер, будучи взрослым человеком, пережившим немало жизненных невзгод, писал о подростке, наделяя того собственными переживаниями, но описывая их приземлено, так, чтобы понял читатель возраста, так сказать, от мала до велика. Холден, будучи подростком, ведет себя так, как вел бы себя обычный среднестатистический взрослый из Америки середины 20-го века. Но вместе с тем он остается подростком. Его жизнь – это театр, в котором он является основным актером. И это то, что помогает читателю легко сопоставить себя с этим героем: он слаб, он чувствует себя не в своей тарелке, он находится в постоянном поиске и между тем плывет по течению жизни крупного мегаполиса как самодостаточная, основательная единица. Поэтому, мне кажется, столь неоднозначной и резкой была реакция на эту книгу.

Ее историческая значимость вовсе формирует отдельный пласт шарма произведения Сэлинджера. Этот пласт являет “Над пропастью во ржи” неким неприступным монолитом мировой литературы, который на самом деле является обыденным размышлением на тему тщетности бытия, выписанной под эгидой личностных переживаний автора. Да, крайне подробного и многогранного размышления. Возможно – самого удобоваримого и объемного в мировой литературе. Но все же такого, который редкий человек не переживал на своей шкуре в рамках не самых счастливых времен своей жизни.

Будет несправедливостью не отдать должное той композиции, которую собрал автор в финале. Ведь “Над пропастью во ржи”, мне кажется, именно тем и интересна, что вбирает в себя крайне объемный пласт тем и рассматривает их в столь небольшой и удобоваримой для изучения форме. То есть Сэлинджер смотрит далеко не на одну проблему. Он пытается вобрать в своё произведение все сопутствующие существованию детали бытности и рассмотреть их с позиции собственных переживаний, притом переживай разной тональности: то это неприятие таковой “липы” в поведении и отношениях, то переживания по поводу смерти близкого родственника, то переживания по поводу личностного несовершенства.

И вместе с тем все, что имеет книга, все равно не может предоставить того откровения, за которым к ней обращается читатель. То есть, не так. Может, но или возраст читателя должен быть немногим больше или меньше возраста главного героя, либо сам читатель должен переживать не лучшие дни своей жизни. Откровенно говоря, “Над пропастью во ржи” в принципе для таких людей может стать путеводным светочем, подсказывающим путь вон с волн меланхолии. Он очень прост и легок в прочтении и его темы столь родственны, что нельзя не проникнуться антуражем и временем, если хоть немного понимаешь главного героя. Однако от этого роман не перестает быть всего лишь размышлением о естестве и природе окружающего, когда глаза затмила пелена печали. Каждого в такие моменты посещали мысли сродни философии Шопенгауэра, а Сэлинджер их расписал простым и понятным языком… Но ведь оригинал-то всё равно более глубок и обширен в своём воззрении на сущее.

Читая классику космической фантастики от Гарри Гаррисона, я лишь на третьей книге его цикла “Мир смерти” подумал о том, сколько удивительным и вместе с тем закономерным является тот факт, что первобытные общества, кочевые племена, миры с развитием технологий 19-го века и так далее и так далее, выглядят как нечто само собой разумеющееся. Вместе с тем ведь были прочитаны уже и братья Стругацкие, и Азимов, и Вэнс. И все равно мысль об этом присшла только сейчас… Разве это не удивительно? В рамках космической фантастики Гарри Гаррисон, как и перечисленные выше творцы, умудряется обозреть бытность людей будущего, далекого-далекого прошлого (чуть ли не первобытного строя) и кочевых племён Западной Азии 12-го века. И это всё кажется не то что вразумительным, а чем-то вполне естественным… Это необыкновенно здорово и в должной степени даёт осознать величину того самого космоса, который имеет место быть в каждой книге цикла и, соответственно, жанра.

В книге “Конный варвар” Гаррисон не рассуждает на тему определённого людского порока, который являет под собой иррациональный базис. Автор думает о пороке личности. Он являет сильный народ под предводительством сильного лидера, после чего низвергает этот народ в пучины враждебной для него цивилизованной и спокойной жизни. То есть Гаррисон как бы говорит читателю, что даже путь, который проделал человек от себя былого к себе настоящему, это ни что иное, как единственно верный путь, ведущий к мирному сосуществованию. Если человек не отринет от себя стремления сражаться ради аморфных целей, которые он будет сам выстраивать и за них же вполне реально сражаться, убивая и стирая с лица Земли, то в конечном итоге он и сам будет низвергнут в пучину забвения, как то было с Темучином. Это в некоторой степени раскрывает ценность личности на лике всего человечества. Когда желания и цели одного индивида правят всей историей. Подобное наше поколение, как и поколение Гаррисона, собственно, видит ежедневно на мировой политической арене и потому, мне кажется, автор и писал этот текст – таковой комментарий, основанный на реальной истории нашей Земли. Не стоит забывать и о времени, когда была написана книга – 1968-ой год. Год, когда холодная война была темой животрепещущей и крайней важной. И потому в творческом порыве автор просил удержаться от иррациональных идей борьбы и завоевания и отдаться мирной культуре с ее благами, дабы не пасть, как то было с некоторыми героями этого романа.

“Конные варвары” – отличный итог. Он нисходит с пьедестала осознания народа, общества, к осознанию личности, под которым находится это общество. Лично я не знаю, о чём ещё можно сказать в рамках темы противостояния человека своим порокам, которые мешают ему эволюционировать то в моральном, то в рациональном, то в технологическом плане. И судя по тому, что данная трилогия является основной (Гаррисон далее писал либо рассказы, либо произведения в соавторстве), сам автор также не нашёл, о чём ещё более дельном “поговорить” с читателем. И, как мне кажется, не надо. Ведь “Конные варвары” вместе с этим прекрасно завершают линию главного героя – Язона динАльта. В прошлой рецензии я упоминал тематический мостик, проведенный к данному произведению от второй книги. Этот мостик имеет место быть в отношениях Меты и Язона, и здесь он, протянутый через всю трилогию красной линией, имеет своё логическое, пусть и утрированно позитивное завершение. Но в этом, мне кажется, и содержится главная философская идея Гаррисона, сродни той, что я видел у Геммела: в финале все всегда придет к наилучшему итогу.

“Специалист по этике” Гарри Гаррисона – это и сюжетное, и идейное продолжение его прошлой книги цикла “Мир смерти” “Неукротимая планета”. Только если в первом случае рассматривался и осуждался односторонний подход к решению проблем с межчеловеческой конфронтацией, и конфронтацией с землей, на которой человек обитает. То здесь уже рассматривается проблематика заскорузлого мышления, основанного на ретроградской позиции человека, занятого управлением быта общества.

В данном романе автор не смотрит на конфликт как на имманентный сам по себе предмет, к которому просто надо уметь найти наиболее рациональный и цивилизованный подход. Здесь конфликт рассматривается как присущая людскому существу стагнация. То есть конфликт формируется на почве собственной недальновидности и откровенной глупости человека. Внутренний конфликт цивилизации с самой собой. Этот конфликт взращен на ранее упомянутой заскорузлости мышления. Заскорузлости мышления, основанной на почве удобоваримой жизни предков. Вместе с этим раскрывается и вторая сторона данной проблематики. Только уже не физическая бытовая. А духовная теологическая. То есть Гарри Гаррисон задевает стагнацию самосознания и сознания мира вокруг и на почве личных религиозных предрассудков. За них в данном романе отвечает персонаж Майк, и он – лучшее отображение понятия ненужной “святости” в пределах постоянно меняющейся морали, которая присуща времени, в котором она имеет место быть, и только ему.

Между Майком и Язоном, что становится понятно читателю с первых глав книги, проскальзывают сложные разговорные темы, которые плотно заседают в мозгу глубиной своего познания и собственной не законченностью. Книга в этом плане буквально наполнена прекрасными философскими отступлениями, на которых автор даёт себе волю поразмышлять о стезе самосознания человека в пределах движимой морали, и в пределах представляющейся ему недвижимой морали. Вместе с тем Гаррисон умело размышляет о том, насколько праведны течения общественного развития в рамках такового “кольца Мебиуса” – когда прогресс имеет лишь сегментальный характер и не вытекает за пределы границ собою вырванного сегмента, таким образом, не давая движения иным направлениям. Гарри Гаррисон рассматривает прогресс как синергию общечеловеческого развития в рамках личностного сознания (антагонист этой темы Майк) и технократического изучения самого себя (антагонисты этой темы – вожди враждующих племён). И почему после этого темы не закончены? Все просто: сам автор не способен дать конечный ответ. Он лишь дат пространство для рассуждения и некоторую информацию для личной работы с ней. Это заставляет размышлять, думать. И все это в рамках крайне динамичного повествования, в рамках которого все равно умело раскрыты обсуждаемые темы. Это удивительно и вместе с тем лишний раз показывает профессионализм.

“Специалист по этике” – отличная книга. Даже, как по мне, лучше прежней. Немного раздосадовало то, что конечный итог прошлого романа толком не был обрисован, почему возникло впечатление, будто никакой ценности “Неукротимая планета” не представляет. Однако это не совсем так и финал “Специалиста по этике” это ярко объясняет, проводя таковой тематический мостик к третьей книге. Которая уже является финальным аккордом всей неоднозначной по обсуждаемым темам работы Гарри Гаррисона.

“Неукротимая планета” – это крепкая классическая фантастика без прикрас. Очень простая и вместе с тем столь же увлекательная. Сегодня подобное уже вряд ли встретишь, ибо куда интересней описывать общую природу работы фантастичного мира, чем фокусироваться на сюжете и героях. Однако Гарри Гаррисон за то и классик жанра, что своими текстами брал сразу “на абордаж”.

“Неукротимая планета” не хвастает пространность личностной вселенной и закрученностью сюжета. Роман подспудно говорит о своём богатом ЛОРе, который постепенно раскрывается читателю по мере продвижения по книге, однако толком полноценно так и не предстаёт. В этом есть задумка, смысл которой – сохранение интриги. Гаррисон лишь частично даёт осознать придуманный им мир. Для чего? Для сохранения интереса. Он даёт понять масштаб, чем заставляет проникнуться, почему заставляет вчитываться. Так ещё больше погружаешься в это необычное и, безусловно, опасное приключение. Чья опасность строго пропорциональна увлекательности.

И в рамках этого, что самое главное, Гаррисон умудряется преподнести свою задумку, основной Грааль романа, – героев и идеологию. Автор чётко напирает на антимилитаризм, что видно невооружённым глазом в его прямом, как вектор, сюжете и столь же простой истории о конфликте двух обществ на одной планете. Притом конфликт этот не только между социумами, но и между племенами и самой планетой, к которой каждое из этих обществ подходит по-своему, что даёт разворот для дискуссии о том, что истина не имманентна. Истина есть сочетание. Подобная философия, несмотря на то, что выражена она в простом повествовании, крайне глубока – на ум сразу же приходят идеи касательно тех же политических течений: социализм и капитализм, с их разными подходами к деньгам и людям. В каждом из этих политических и социальных векторов есть нечто, что неплохо было бы перенять параллельному собрату, дабы добиться наивысшего КПД в людском благоустройстве.

Под таким углом не трудно догадаться, что “Неукротимая планета” – это как таковая аллюзия на наш мир и его конфликты. Притом, что самое интересное, в дальнейшем мною будет выяснено, что такими предстают пред читателями все три книги основной трилогии, только тематики диалога с читателем в них разные. И это – однозначный показатель мастерства и широты познания. “Неукротимая планета” очень простая и вместе с тем, потому же, отличная книга. Она несёт тривиальные мысли, но выраженные в нетрудном и увлекательном ключе. Понятная и глубокая. Притом это не та глубина в сложности. Нет. Это самая чистая и откровенная глубинность мыслей и посылов. Прочесть обязательно.

М. Харитонов в своей оценке творчества Ремарка очень чётко охарактеризовал творческую вселенную автора, написав, что мир Ремарка — это «мир, где всех порядочней — проститутки, а самые глубокомысленные разговоры ведутся в доме для умалишённых». Данная фраза, по-моему, является прекрасным спасательным кругом для всего изъяснительного стиля автора. Дело в том, что сегодня Ремарк благодаря своему авторскому стилю является автором мэйнстрим-произведений ввиду своей популярности у девушек пубертатного периода. Такая слава для такого серьёзного и глубокомысленного автора – камень преткновения для читателя, который только желает с ним познакомиться. Ранее для меня это было лишь полу-иллюзорной деталью: читая его ранние произведения нельзя приметить, почему он столь любим молодёжью, которая, возможно, толком даже глубины главенствующей идеи осознать не может. Однако чем дальше шёл в количестве Ремарк, тем большим количеством приапических миазмов преисполнялся его текст, давая оформлению преобладать над содержанием. В “Триумфальной арке” данная деталь видна крайне чётко не только из-за обширного описания, но и из-за героя-резонёра. Измышления Равика ведутся параллелью к тому, как мыслит и изрекает свои мысли реальный человек. Но это качественно пересекается своей идеологией и красотой с тем, что являет из себя главная история книги – история любви. Однако в ином являет из себя, лично для меня, некоторую сладострастную безвкусицу.

Смотря всецело на “Триумфальную арку” я не могу сказать, что это роман сугубо о любви. Для меня это вообще роман о другом. Это произведение с чётким антивоенным посылом. Оно глубоко испытывает людские измышления о природе мира и войны. Это драма о крушении нравственности в век подъёма цивилизованности людского общества. “Триумфальная арка” для меня – это лебединая песнь умирающего мира, который всецело и полноценно чувствуется героем Ремарка во внезапной и глубокой любви, а также в привычном и бесповоротном гонении. Часть отношений Жоан и Равика – самая знаменитая и вместе с тем самая неоднозначная лично для меня часть: слишком сложный панегирик поётся в честь дофаминергической целеполагающей мотивации к формированию устойчивых парных связей, как зовётся “любовь” в нейробиологии. Возможно, я слишком чёрствый человек, слишком прагматичный, но в итоге единственное, что мне хочется выразить по поводу явленного чувственного урагана, это то, что Жоан следовало бы быть просто чуть рациональней, а Равику чуть менее ревнивым (в принципе, также рациональней). Всё остальное же в книге – аутентичная, проработанная картина переполняющихся чаш весов людских чаяний. На одной их стороне – фашизм, жестокость, звериная злоба и иррациональный деспотизм. С другой – мечты и надежды на благополучный исход. Притом надежды и мечты, являющие себя в тот момент, когда старые символы нравственности и гуманности терпят крах, однако поверить в это трудно, почти невозможно: как такие монолитные колоссы, что мастерились веками истории людской цивилизации, могут пасть, притом второй раз и всего лишь за 20-ть лет… Это немыслимо! Но это есть.

Рассматривать всецело без исторического подтекста роман невозможно – он слишком обширен в своём обозрении не в малую очередь потому, что сам автор пережил и прочувствовал всё то, о чём говорит книга. Эмоциональный окрас сопутствует всему: истории о мести и истории о любви. Это насыщает книгу, где-то для кого-то делая её скучнее, а где-то подробней и прекрасней. Лично для меня такой опыт был двойственен. Я одновременно искренне насладился книгой, и остался от неё в некоторой прострации касательно людских взаимоотношений, в очередной раз убедившись – не моя это тема. Однако ввиду всего остального: ввиду эпохи, её описания, глубины измышления, разнообразия характеров и полуреальной, грешной красоты того самого мира Ремарка, о котором писал Харитонов, я не возьмусь ставить какую-либо оценку “Триумфальной арке”. Не могу я оценивать такой роман так сухо с заведомо субъективной позицией. Это роман, который одновременно и совершенно не для меня, и в тоже время целиком и полностью для меня. Посему можно подвести, думаю, такой итог: каждый в нём найдёт нечто своё, а прочитать его стоит.

“Джек” Чайна Мьевиля – это часть мира Нью-Кробюзон.

Это рассказ, который воспринимать в отдалении от общей авторской вселенной нельзя сразу по нескольким причинам: сама вселенная за рассказ не успевает толком раскрыться, почему где и в каких условиях происходят действия непонятно от слова совсем. Герой Джека – крайне известная личность в первую очередь благодаря огромным толмутам Мьевиля, куда он и выкладывал свои безумные помыслы. Однако за рассказ всю значимость этого героя для общего мира также понять нельзя, почему не создаётся чувства некой утраты, сопереживание не поднимается на тот уровень, на котором должно быть согласно величине обсуждаемой фигуры.

Посему выходит, что рассказ “Джек” – совершенно не самобытное произведение. Это небольшая, но важная для Нью-Кробюзона вырезка из его повседневной многогранной жизни. Фанатам мира Мьевиля прочесть, мне кажется, обязательно. Однако обычный читатель может вольготно пройти мимо. Разве что небольшие вырезки из общей конструкции неповторимой авторской реальности всполохнут пожар интереса, и после рассказа читатель примется изучать творчество автора более досконально.

Основной целью “Дружества Кольца” было кратко охарактеризовать всё путешествие. Явить читателю, что из себя представляет трилогия в целом через одну книгу, дав ему таким образом осознать, стоят ли эти толмуты его времени, или нет. Если же читатель прошёл сквозь события первой части и, оставшись довольным, взялся за вторую, то его ждёт уже иное построение истории и, главное, оформление базиса, на котором держится эта история – конфликта.

Дело в том, что в “Две твердыни” конфронтация имеет место быть уже в самом названии. Эта дуальность проходит через всю книгу и являет из себя основную черту её оформления: две противоборствующие стороны, две истории, два мировоззрения. Столь прямо и “в лоб”, можно подумать, ‒ это нечто необычное и непривычное, особенно после размеренности и многогранности первой части. Однако так и должно быть. Вторая часть – связующий мост между первой и третьей книгой. Обозреть её значение в общей истории удаётся только после завершения чтения всех трёх летописей о Войне Кольца. И значение это никак нельзя приуменьшить.

Дело в том, что книга состоит из двух романов, как и “Дружество Кольца”. Однако там, как я писал в отзыве, вся история чувствуется как единый поток. Он может быть спокоен, а может быть и не спокоен. Но он однороден. Здесь же первая книга – это выход из этого потока. Визуально он рисует картины бескрайних прерий, на которых уже поселилась тьма. Она распространяется, пытаясь поглотить красоту этого мира, но герои сражаются с ней, продолжая складывать песнь о своём путешествии, в котором непосредственное участие принимает и читатель. То есть имеет место таковая двойственность, та самая дуальность: в кругу хорошего есть нечто плохое. Вторая же книга – видение из погибших, выжженных полей, на которых добро теплиться лишь в сердцах медленно бредущих к своей цели хоббитов. Они – та самая частица добра, окруженная неприступным злом. То есть картина чётко противоположная той, что была ранее. Это резкое отличие уже не имеет ничего общего с однородным, пусть и разным по характеру, потоком.

Это новое построение истории, преобразованное ознакомление с миром. Более тщательное и скрупулезное изучение – вот что ставит во главу угла автор, предаваясь то описанию Рохана, то оформлению душевного состояния Фродо и Сэма. На главную действующую позицию выходят герои и мир, что их окружает. Теперь нет цели заинтересовать читателя. Теперь цель состоит в том, чтобы его ознакомить с тем, чем он был заинтересован в “Дружестве Кольца”. Потому столь просто оформлен конфликт в “Двух Твердынях” – он явлен буквально сразу, в названии. Он всё ещё является почвой. Но растёт теперь на нём мир, его описание, тонкое и проработанное.

Если посмотреть вперёд и взглянуть украдкой на “Возвращение Государя”, то контраст и тематическая основа, а также цель автора, становятся ясны. Каждая книга из трилогии имеет своё предназначение, у каждой своя цель в плане взаимоотношения с читателем.

“Две Твердыни” – это новый подход и новое эмоциональное восприятие. Картины не являют из себя калейдоскоп. Теперь это четко разделённое повествование, где каждая минута рассчитана, а каждый персонаж в своём пространстве и на своей территории. Это осознанное, куда менее эмоциональное чтиво, которое теперь берёт не количеством, а, если так можно выразиться, качеством эмпатии: возвращение Гэндальфа или бой Сэма с Шэлоб порождают настолько сильный катарсис, что сложно сдержаться и в голос не воскликнуть от изумления, радости или восхищения. Это происходит благодаря первой книге, благодаря уже определённому богатству персонажей и их характеров. Здесь видна их глубина, периодизация, изменение и принятие, закономерная эволюция, которая или должна была произойти, или персонажи бы вовсе не имели место быть далее в повествовании. И так со всей книгой. Она – эволюция первой Летописи. Как содержательное, так и композиционное. И, конечно же, она – многообещающее предостережение пред Летописью третьей.

Говорить что-то о том, о чём уже сказано не то что много, а неимоверно много, и притом людьми куда более сведущими в теме, чем ты сам – очень тяжело. По новому кругу хвалить или журить. Поддаться потоку общественного мнения и просто плыть по нему, говоря банальные и без того понятные всем вещи. Это самый худший удел, когда сказать-то действительно что-то хочется, но не получается… Появляется какое-то щемящее чувство, ведь произведение, слова автора после себя оставили так много. А выразить из этого толком не получится ничего.

В такие моменты и приходится, лично мне, отстранятся от книги, и обращать свой взор именно на то, что она оставила после себя. Прекращать говорить о творении. Начинать говорить о том, какую ценность оно имеет субъективно, какие чувства вызвало, и сколь наполненным был этот каскад.

От “Дружества Кольца” (оно же “Братство Кольца”) я получил невозможный, как мне казалось до романа, эмоциональный прилив. Он соединён порогами саспенса, что навеян волнительными и опасными встречами, но постоянно выходит в более-менее тихие гавани. То они небесам подобны и прелестны, не слишком велики и бесконечно уютны, заполнены миниатюрными лодочками резной работы, в которой не так много утончённости, но так много труда. А порой – огромные порты. Колонны фасадов зданий, что стоят на берегу, уходят в небеса, они недостижимы и нереальны, но и впечатляют до самых глубин. А от кораблей с развивающимися парусами, что швартуются к пристани, захватывает дух и по коже пробегают мурашки. И всё это сотрудничает друг с другом. На гавани налетает тьма, во тьме гавань переходит в пороги, пороги изменяются в размерах, иногда сами гавани, сокрытые во тьме, являют из себя неспокойный поток невидимых, но бесконечно опасных волн, которые поглощают, раз за разом заставляя задохнуться в великом океане, коим и является мир профессора Джона Рональда Руэла Толкина.

Его масштаб чувствуется буквально с первых страниц. Эта малая гавань с резными лодочками, этот уютный край – Удел (он же Шир). Место обитания хоббитов, с коими писатель знакомит читателя долго и скрупулёзно. Всё ради того, чтобы прочувствовать этот мир, этот беспечный край, полный солнца и колосьев. Это даёт невообразимый заряд на всё остальное приключение, долгое и мучительное, во многом. Читатель словно тот же хоббит – он знает, ради чего идёт и почему обязан вернуться. Он помнит и чувствует, какого это – там, в Уделе. Ему бесконечно тепло там, и бесконечно больно, если с этим краем обетованным что-то случится.

Толкин снаряжает в путь не четырёх хоббитов. Он делает из читателя пятого. Он идёт рядом, весь путь, ощущая тепло полей и томность уютных вечеров даже в чертогах горных пещер. С каждым разом чертог всё более тёмен. А когда рассказ переходит во вторую книгу, во вторую половину “Дружества Кольца”, тьма вовсе достигает своего предела. И всё лишь ради того, чтобы потом быть разнузданной на куски яростным пламенем несметной опасности. Это – неимоверный контраст первого романа. Но он и необходим: творец уже первой книгой полностью даёт осознать, каким оно является, это приключение. Оно ещё не закончено, совсем, но уже четко ясно, что из себя в дальнейшем оно будет представлять. Поток уже схватил читателя, и теперь всё, что осталось – поддаться ему, следовать его течению, быть пятым хоббитом, который будет видеть архитектуру гномьих чертогов и эльфийских строений, индустриальный деспотизм Сарумана и непроглядную черноту намерений Мордора. Поток будет везде, он вынесет читателя всюду, а его течение так и будет меняться. Неожиданно. По скорости ли, по направлению ли. Но если “Дружество Кольца” позади и после неё осадок приятен. Такой, который так и требует продолжения, то поток любой будет не хуже нежной перины. Ведь он – и есть рассказ, описание приключения, в котором читатель оказался уже целиком, с головой.

Со мной – именно так. “Дружество Кольца” – прекрасное вступление. Изумительное произведение, показывающее, насколько масштабен и широк гений автора, насколько велико его внимание к деталям, насколько массивен базис мировой культуры, на основе которого построен этот неповторимый мир Средиземья, в который я угодил, словно позже Фродо в тенета паучихи Шелоб. И я этому полностью доволен. “Что же будет дальше?” – вот единственный вопрос, которым мой разум сейчас может задаться.

“Вокзал потерянных снов” Чайна Мьевиля – это огромная, без преувеличения, огромная книга. Её история, кажется, куда бы лучше пришлась на страницы двух, а то и трёх книг. Однако автор выдал всего один фолиант, и какой.

Ввиду его объёма к нему сперва боязно подступиться, а в конце его тяжело одолеть: настолько его уже томно читать. Я не могу говорить в таком ключе за всех, однако так было именно у меня. Последние страницы буквально пришлось вымучивать. Притом в этом виноват не только масштаб. Слог автора – ещё одна деталь, которая книге одновременно делает и благо, и “медвежью услугу”. Не могу говорить за оригинал, однако перевод Акимовой и Корчагина – это нечто невероятно красивое. Сказ органично вплетён в стилистику выдуманного автором мира, что этим самым миром проникаешься ещё больше. Однако со временем его прелесть уходит и читать его, пробираться через нагромождения примечательных, но лишних эпитетов и многоуровневых сравнений становится всё более невыносимо.

В таком случае лично я знаю два выхода: бросить книгу и вернуться к ней позже, если история всё-таки заинтриговала; пересилить себя и дойти до финала. Лично я выбрал второй. Почему? Всё просто – ранее упомянутый выдуманный мир.

Вселенная Мьевиля в романе представлена лишь одним городом, Нью-Кробюзоном, и несколькими воспоминаниями о прочих пространствах этого незаурядного мира. Однако основной фокус – на городе. И это не просто так. Нью-Кробюзон – разбитое, но не развалившееся зеркало фантазии Мьевиля. В каждом своём осколке он отражает определённый класс, определенную культуру, которую затрагивает автор. Он собирает всё это воедино, в одной рамке, представляя из себя странно сочетающийся, непонятно как работающий, но отображающий как нельзя лучше естество окружения механизм, сногуровневый и сложный. Орган, что постоянно дышит и развивается.

Нью-Кробюзон для автора является и кривым зеркалом нашей реальности. Идеологическая повестка в произведениях Мьевиля – это неотъемлемая черта творчества этого автора. Через свой город, сочетающий в себе темы стимпанка, научной фантастики и народного фольклора, Чайна Мьевиль рассказывает читателю сотни историй, затрагивающих расизм, тоталитаризм, монополизм, теории масонов и темы порабощения искусственным интеллектом. Он являет аллюзию на мир реальный. Притом иногда до гомерического смеха нелепую, а иногда, чаще всего, заставляющую задуматься и порассуждать над основной вещей, окружающих нас. Это происходит в зависимости от поднимаемых тем, однако везде четко видно одно: автор не хочет стеснять себя какими-либо рамками.

Потому, наверное, и получилось у него создать столь объёмное произведение, которое зиждется на сюжете, который на первых страницах вообще не выдаёт того, что произойдёт далее. Это также занимательная деталь, так как первоначально завязка интригует, однако в конечном итоге она оборачивается таким невообразимым образом, что, смотря назад, думаешь, будто прошёл невероятно длинный путь. Да, по сути дела, так оно и есть. Однако лишь в плане знакомства с миром. В плане знакомства с героями такого не ощущаешь. По крайней мере не ощущал я: герои однобоки, они терзаются моральными дилеммами, расставляют личностный выбор на картах собственного характера, однако значительной глубины в этом увидеть у меня не получилось, не удалось узнать в них живых людей, которые были бы способны существовать за пределами того мира, который дал им автор.

Хотя, есть, конечно, исключение – Ягарек. И вот как раз потому, что он – исключение, более о нём ничего рассказывать не буду.

Но, вернёмся к миру, он-то без них, героев, существовал бы спокойно. И эта деталь, наверное, самое важное, что следует отметить в “Вокзале потерянных снов”. Ведь не просто так свою трилогию Чайна Мьвиль назвал именно именем города. Он – главный герой. Всепоглощающий и не отпускающий. Живой и масштабный. Бесконечно омерзительный и манящий. Эпизод книги – малая толика его огромнейшей истории. И просто ознакомиться с этим эпизодом, подняться в предбанник входа в мир Нью-Кробюзона – уже стоящая вещь. Я не был заинтересован героями, по крайней мере, не настолько сильно, насколько в конечном итоге был заинтересован миром вокруг них. Его метаморфозы под гнётом действий персонажей и, что куда важнее, их осознание глубины природы, что их окружает – это открывает новые просторы для фантазии и размышлений. Автор лично поднимаем не односложные темы, а читатель уже копается в этом, выуживая для себя нечто необходимое. Такой винегрет нельзя оценить высоко, но нельзя и не признать, что такой, какой он есть, он очень вкусный. А если зацепиться за себе любимые детали, так и вовсе можно найти не огранённый алмаз. В некотором плане у меня это получилось.

“На Западном фронте без перемен” – это Драма с большой буквы этого слова. Драма сама в себе, как жанр, подразумевает историю одного человека, которой до глубины души проникается зритель и читатель, переживая её, словно свою личную трагедию. Роман Эриха Марии Ремарка – именно такое произведение.

История Пауля благодаря простому языку и преобладанию обыкновенных людских потребностей, когда на страницах своё место не забирает война, вовлекает в себя читателя настолько сильно, насколько это происходит, например, у Хемингуэя или Лондона. Всё потому, мне кажется, что сам автор был участником тех изуверских событий Первой Мировой войны. Его мать постигла та же участь, что и мать героя книги. Да что там, до конца 1917-го года вторым именем автора было не “Мария”, а “Пауль”…

На данном фоне особенно интересно смотреть на то, как оканчивается роман. Эрих Мария будто пишет личностную исповедь, изобличая себя и переписывая собственную жизнь так, как он считает она должна была повернуться. И в этом столько искренней боли, что единственное, что может сравниться с этой болью по воздействию на читателя, это неприкрашенный, макабрический ужас войны.

Поэтические, возвышенные измышления об обыденности в романе Ремарка соседствуют с сухой констатацией бытности военных операций. Эти моменты несут в себе максимальный антимилитаристический посыл, они – апогей идеологии пацифизма, которую в своём творчестве и житейском существе пропагандировал Ремарк.

Взывание к людскому, антивоенный настрой книги, мне кажется, можно сравнить не только с писателями “потерянного поколения” (Хемингуэй, Олдингтон), но и с куда более современными творцами. И хоть, следует признать, что после ужасов Второй Мировой войны на суд читателю были выдвинуты более сильные с эмоциональной точки зрения произведения (тот же всюду мною вспоминаемый Алесь Адамович и его “Хатынская повесть”), в основном берущие отсутствием романтизации бытия и чёткой фокусировкой сугубо на античеловеческом естестве войны, всё равно роман “На Западном фронте без перемен” – это книга, и сегодня способная повергнуть в шок. А главное – эта книга, без которой не было бы чреды прочих антивоенных произведений, в которых четко прослеживается связь с одним из самых великих романов немецкого неписательского искусства. Роман не то что выдерживает соседство, “На Западном фронте без перемен” своей культурологической ценностью давит всякое сравнение. Это – действительно великий роман, и крайне радует тот факт, что он держит свою марку и сегодня, играя не сугубо на своём имени, на своей тематике, на своей идеологии, на своих измышлениях.

Братья Стругацкие, как фантасты, закономерно не раз и не два задавались вопросом “А что если?”. В рамках этого вопроса были рождены, мне кажется, все их произведения так или иначе взаимодействующие с социальными формациями, с реакциями общественности на те или иные события. И, как обычно бывает в фантастике, писатели зачастую как раз и создавали аллюзии на эти самые события в своих книгах, пытаясь явить новую чреду поведенческих норм и иначе посмотреть на саму ситуацию, или же явить всё то же самое, но в свете иного сеттинга: примерами служат как “Роковая музыка” Пратчетта, так и “Друсс-Легенда” Геммела. Однако в повести “Далёкая Радуга” братья Стругацкие решили поступить иначе. Они не перенесли само событие, они решили перенести на рельсы фантастики именно социальный путч, порождаемый глобальным событием.

На основании этого Стругацкими был определён массив поведенческих норм человека будущего, который должным образом и отвечает за то, что я лично так сильно люблю в их текстах: живость героев.

Говоря о сравнении сложно будет не упомянуть об фантасте Иване Ефремове, чья люди будущего представляли из себя скоп идеалистических идей и воззрений человека 20-го века. Обоснованные и прописанные, как то было в “Туманность Андромеды”, они всё равно были неживыми, восковыми фигурами, за которыми было банально скучно наблюдать и следить, по крайней мере мне, человеку 21-го века. Но герои Стругацких… Это совершенно иное дело. Достаточно только вспомнить микроисторию с Евгенией и её сыном из финала повести, дабы осознать, насколько недалеко отошёл человек 22-го века от нас, по крайней мере, в критической ситуации. Подлость и самопожертвование, всё сплетается в едином порыве и дарует картину, которую можно увидеть сегодня в новостных источниках, когда в какой-либо стране случается какое-либо трагическое и непредвиденное обстоятельство. И это заставляет ещё сильнее проникнуться повестью, проникнуться героями и их историями. Заставляет поверить творчеству братьев Стругацких.

И именно для данного произведения именно эта вера – это крайне важная черта, ибо повесть “Далёкая Радуга” не столько про сюжет, сколько про атмосферу, антураж нависшей глобальной угрозы, а потом медленное распускание пальцев на шее социальных движений ввиду осознания неизбежного и проделывания всего, что только можно было сделать.

Столь глубокая проработка вкупе с живостью окружения потрясает, поглощает и гипнотизирует, заставляя проникнуться трагедией Радуги настолько, будто она была не то что реальна, а будто ты сам был одним из тех редких счастливчиков на звездолёте… Хотя, прошу прощения, это уже спойлеры. Почему и, в принципе, больше ничего говорить не хочется: не надо. Каждый фрагмент повести так или иначе соприкасается с общим сюжетом, простым и незамысловатым, но таким живым и правдоподобным, что ничего, кроме как посоветовать прочесть повесть вам, я больше сделать не хочу.

Литературоведы, и особенно люди, изучающие творчество братьев Стругацких, часто говорят, что “те самые” Стругацкие начались именно с “Попытки к Бегству” 1962-го года. Я, как человек доселе не знакомившийся с ни одним их более ранним произведением, чем “Трудно быть Богом”, со своей стороны пока этого утверждать не могу. Но точно могу сказать, что история про Румату и история про высадку на Сауле – это довольно схожие как по атмосфере, так и по поднимаемым вопросам произведения.

Со своей стороны не могу сказать, что вопрос соединения эпох и их взаимодействия, обозреваемый с психологической стороны в “Трудно быть Богом”, так же раскрыт здесь, как там – нет. Это, как раз, будет ложью. Всё же история об Арконарской резне куда глубже и бьёт сугубо по человеческому восприятию, сложенному в современном социуме, со стороны морали и нравственности, что вызывает и больший водоворот чувств. Однако “Попытка к бегству” – таковая площадка для разгона, на которой вместе с этой темой был поднят ряд дополнительных, также глобальнее раскрытых уже в следующих произведениях авторов.

Таким темами были: способность человека повлиять на естественный исторический процесс формирования общества; способность человека определённых моральных принципов перестраивать их в угоду ситуации; возможность контакта между биологически не отличающимися видами, однако сильно различающихся по степени развития; насколько чётко может слиться научный и технический прогресс по-разному развитых цивилизаций и какие конфликты внутри каждой из культур он способен оставить.

Безусловно, каждый из вопросов – глобальное поле для раздумий. Однако в одной повести Стругацкие решили лишь очерками обозначить своё мнение, прибегнув к своему любимому, как раз с момента этой повести, приёму “Отказа от объяснений”, дабы сократить количество страниц и сосредоточиться именно на идеях. Это очень благоприятно влияет на динамику, позволяет с интересом наблюдать как за развитием событий, так и за развитием героев и их мировоззрения за пределами их же зоны комфорта.

Поднимая вопрос об влиянии человека на историю, Стругацкие не вдаются в долгие философские размышления о природе этого человека или доступного ему времени. Они дают начало и потом демонстрируют конец. Задают цель, а потом показывают, на какой точке продвижения к ней остановился человек, будь то середина пути или финиш. Вырабатывая совершенно безумную идею соединения четырёх миров, различных по уровню своего развития и мироощущения (14-ый век, 20-ый век, 22-ой век и высшая, развитая раса) они балансируют этот, казалось бы, безумный образ наличием предметов из различных миров. Это также крайне благоприятно работает на восприятие истории и осознание главной темы: от 20-го и 22-го века – межличностное взаимодействие и академический интерес, от высшей развитой расы – загадка в виде машин, от 14-го века – весь мир, социальная политика, культура, попытки управления теми самыми машина, бесчеловечное пользование рабочей силы и так далее, и так далее. То есть то, на чём хотят сфокусировать взгляд читателя авторы – больше всего. То, на чём они хотят отобразить контраст – меньше. На взаимодействии большего с меньшим вырастают вопросы, измышления и какие-никакие выводы.

Вместе с тем стоит сказать, что сами авторы также поступают крайне изобретательно: читателя в гущу этих вопросов и размышлений они вводят благодаря героям более-менее близких к нему. Саул (20-ый век) и Антон с Димкой (22-ой век) – разница между ними есть, но он не столь критична, как между тем, что они увидят на Сауле, планете, на которую и прибудут в начале повести. Таким образом они также станут всего лишь заложниками ситуации, которые будут пытаться в ней (а) – разобраться и (б) – как-то на неё повлиять. Вместе с тем преображаясь в ходе событий и физически, и морально. Обретая опыт о построении прогресса и делясь им с читателем, то есть, делсь мыслями писателей об этом с читателем. А что для себя найдёт этот самый читатель – уже его дело.

“Человек с Марса” – раннее произведение одного из известнейших европейских фантастов 20-го века Станислава Лема. Написанная в 1945-ом году повесть уже должным образом позволяла оценить нарратив всего творческого пути Лема, вместе с тем как следует давая понять, что из себя представляет этот писатель не только в плане философии, но и в плане подхода к тексту со стороны осознания подноготной материала. И говоря о “Человеке с Марса”, мне кажется, следует осветить оба эти “плана”.

Станислав Лем не без причины ассоциируется с жанром “научная фантастика”, обогащенной спереди ещё одним словом – “крепкая”. Его гибкость в сфере, в которой он рассуждает, уже с первых лет его творчества являются не то что обширными, а академическими, поддерживаемыми научным познанием. Рассуждения же описываются через методологию по правилам актуальной для времени книги науки. Хотя, не так, следует всё же признать некоторые допущения, без которых вести диалог на тему такого существа, как человек с Марса, мне кажется, невозможно. Текст, как и большинство иных произведений, пестрит научными терминами, названиями аппаратуры, используемой в экспериментах. Да что там говорить, когда сами эксперименты, которые никак не могли иметь место быть в реальности, расписаны с таким чаянием, что сложно как раз в них не поверить. И это чувство, чувство полного погружения, которое происходит в книгу и вместе с тем застревает где-то на задворках “третьего лица” ввиду того, что не всё ты способен понять из сказанного автором, очень знакомо уже по ранее прочитанным работам Лема – “Солярис”, “Эдем” и “Непобедимый”. И в данной стези нельзя сказать что-то кроме: “С ранних творческих лет автор остался верен себе до конца”.

Для неподготовленного, да вовсе массового, читателя это не совсем есть хорошо, особенно когда общепонятные вещи Станислав Лем не затрагивает. Так не было в знаменитом “Солярисе”, но так есть здесь, в “Человеке с Марса”. Хорошо это? Сложно вопрос. Но привносит это что-то новое в читателя? Здесь “да” настолько же утвердительное, насколько крепка философская позиция Лема касательно того, что взаимопонимание между расами различных планет невозможно.

И знаете, что самое интересное в выше написанном? В том, что сам Лем ставил под сомнение свою позицию в том же “Эдеме”.

В данном антиутопическом романе автор описывает первый контакт нехарактерно простым для себя способом. Он изображает его столь обыкновенно и нетривиально, что даже не совсем верится, что это, собственно, Станислав Лем. Нет, конечно, следует уточнить, что “нетривиально” – именно для таланта и ума Лема, а не для всей литературы, ибо увидь я подобное у начинающего писателя остался бы под немалым впечатлениям.

Ну да ладно. Следует вернуться к “Человеку с Марса”, ибо говоря о нём, я сказал, что повесть однозначно привносит нечто новое в читателя и сравнил твёрдость этого утверждения с позицией автора, который свою позицию, как раз, предавал сомнению. И в этом кроется основная идея. Сама повесть наталкивает на неё, само построение драматургии в развивающихся событиях, сам сюжет и главные биты истории – это продукт событий, чья череда и логическая последовательность не всегда подвергалась сомнению со стороны сугубо мирно настроенных людей: учёных, самостоятельно сформировавшихся в делегацию по первому контакту с инопланетной расой.

Анализ действительности иной природы мышления с позиции собственных поведенческих паттернов способен в равной мере сулить как благоприятный исход, так и совершенно противоположный. И каждое убеждение, каждое действие следует рассматривать с точки зрения не просто биполярной позиции, а с позиции, имеющей куда больше сторон – столько, сколько способен осознать человек ввиду собственного кругозора. Таким образом уже в данной работе и можно увидеть того самого, на весь мир известного благодаря своему “Солярису” Станислава Лема: его научная фантастика – метафора реальности. Он ставит жизненную проблематику и бытовую конфронтацию на рельсы его привлекающей темы, теории или измышления, которым он заражён, а после делится этим с читателем.

Часто, общаясь об этом польском авторе, я слышу упрёк в его сторону из-за “слишком скучных текстов”. Я сперва был с этим согласен. Но позже, как только более-менее для себя раскрыл схематику его повествования, стал менее категоричен. Смотрите на мотивы героев и на конфликты, и вы увидите в текстах Лема довольно обыденные ситуации, явление в необычном свете. Свете, который пленяет столь же сильно, как загадка виденного профессором Линдсеем на Марсе.

Хотя, правды ради, стоит сказать, что меня куда больше пленила загадка столь странного и необоснованно мистифицированного начала повести, которое в контексте всего текста смотрится: “а” – нелепо и “б” – никак необоснованно. Это, думаю, и можно списать на неопытность автора, то есть на те самые вещи, из-за которых сам Станислав Лем относился к своему дебюту с критикой и нелюбовью. Пусть дебют, как мне кажется, очень и очень неплох.

Подцикл «Смерть» Терри Пратчетт писал с конца 80-ых годов и вплоть до начала 2000-ых прерываясь между книгами, максимум, на пять лет. Потому мне отчего-то кажется, что данный цикл был им именно что завершён, полностью и бесповоротно. В его рамках он сказал всё, что хотел, а всё то, что осталось за кулисами книги он добровольно оставил на измышления читателю. Именно потому, без привязки к ранней, с творческой точки зрения, кончине писателя хочется поговорить о завершении подцикла как о полноценном, целостном произведении, коим и являются книга «Вор времени». Книга, которая по задумке своего создателя завершает масштабную, и вместе с тем непостижимо уютную, историю из пяти книг... Извините. Пяти прекрасных книг.

«Вор времени» — очередной профессиональный экзистенциональный комментарий на тему людской сущности, обёрнутый в упаковку от сатирического фэнтези-романа. В рамках подцикла «Смерть» автор всегда затрагивал бытовые мотивы в первую очередь связанные, что особенно интересно, с жизнью. Этому содействовала сама натура Смерти — центрального персонажа. Интерес обуздать то, в чём он разобраться по своей природе не способен, — вот движитель не только множества сюжетов этой линейки книг, но и, что куда важнее, идей этих книг, общей философии. Вопросы чувственности и способности взрослеть не только в своих вожделениях, но и в своих взглядах на жизнь обсуждались в первой книге. Жизнь как она есть — во второй. Период бунтарства и период чопорности, которые образуются в жизни человека благодаря внешним факторам и куда больше зависят от них, чем от возраста, — это было в третьей. Вопрос веры и идея её неотрывного преследования людского бытия ввиду того, что без неё сама радость в этом бытие не способна иметь место быть — это «Санта-Хрякус». А «Вор времени»? В чём измышления этой книги? Тут всё сильно перекликается с лично моей самой любимой книгой цикла «Мрачный жнец» — второй книгой. А именно здесь имеет место быть мотив времени.

Если во втором романе Жизнь является имманентным понятием. То далее в своих книгах автор разделяет его, изучая некоторые, наверняка, важные для него периоды и работая на почве от собственных впечатлений от этих особенностей. Но если ранее это были социальные течения и сегменты общественных традиций, то здесь Терри Пратчетт берётся для общедоступно и неразрывную для всех вещь, делая имманентной её — Время.

Важность того, что происходит с нами ежесекундно постоянно ускользает сквозь пальцы словно сухой песком пустыни, разносимый ветром. То есть так, что мы этого даже не замечаем. И произойди нечто важное, но не с нами, мы тоже остаёмся в стороне и жизнь идёт в личностном мироощущении так, как она шла и до этого. Однако обращая внимание именно на тот факт, что время — сущность однозначная для каждого, Терри Пратчетт словно призывает читателя стараться быть не в стороне. Стараться быть если не в гуще, то соучастником. Не потому, что это отражает приключенческий дух. А потому, что каждое событие, имеющее место быть во временной промежуток, когда мы сами имеем место быть, является тем, что происходит с нами. С нашим миром. И именно это формирует нас. В книге «Вор времени» есть такой персонаж — Лю-Цзе. Он, являясь простым метельщиком, представляет из себя крайне незаурядную личность, которой очень трудно это скрыть, и которая нет-нет но это являет миру. И вместе с тем скрывает он это своей наружностью и собственным скарбом. А уже багаж его сформирован, как раз, из событий, что происходили в тот временной промежуток, в который он сам имел честь пребывать... А пребывает он уже, согласно книге, очень и очень длительный промежуток времени. Этим персонажем, мне кажется, Терри Пратчетт словно намекает на суть своего совета: багаж впечатлений и воспоминаний формирует в нас человека, делает из нас Личность, строит опыт пережитого и изученного. Мы есть то, что мы видели, что мы чувствовали и что пропустили через себя. И сэр Пратчетт крайне ловко, очень умело, словно невзначай, подталкивает на мысль, что зона комфорта — это крайне приятная и хорошая вещь. Но она ли несёт в себе радость жизни?

Я уверен, не каждому эта идея придётся по душе и, более того, не каждый увидит её в книге. Ведь «Вор времени», вместе с тем, является книгой о человеке, о размышлениях, что значит быть именно ЧЕЛОВЕКОМ, о любви и эмоциях. И все эти темы по-своему раскрыты и найдут своего читателя. Просто я усмотрел чётче всего то, что ближе всего мне. И за столь родственную близость измышлений, за вклад в личное мировоззрение и необыкновенно ламповую и трогательную историю, перемежённую с неплохими моментами эпического содержания, хочу сказать спасибо.

Для меня подцикл «Смерть» стал знакомством с творчеством Терри Пратчетта. И как же жаль, что это произошло лишь сейчас. Однако, по заветам самого Терри, жалость — не самое лучшее эмоциональное состояние. Не лучше ли насладиться тем, что уже дано? Думаю, да. И за такой подход опять же хочу сказать спасибо, но писателю, а его героям. Сьюзен, Мору, Чудакулли, Лю-Цзе и, конечно, Смерти... Я давно не чувствовал такого тепла, смешанного с искренней грустью, когда закрывал книгу. Это чувство неповторимо и потому миг, когда оно есть, необходимо поймать и запомнить. И как же мне повезло, что именно этому и учит «Вор времени».

Я, как человек сильно причастный к современной культуре ввиду особенностей взросления и времени своего рождения не раз и не два натыкался на отзывы касательно творчества Стивена Кинга. Более того, на некоторых представителей из бесчисленного ряда экранизаций этого творчества я также натыкался. А уж об истории фильма «Побег из Шоушенка» думаю и упоминать не комильфо. Однако, несмотря на всё это, ни разу до сего момента я не брался именно за книгу сего автора. А тут, в цепких лапах зимы и, впервые за несколько лет, явивших себя морозов, решил-таки узнать, что же так любит современный Голливуд и огромное множество моих сверстников или людей постарше.

Я почитатель построения ужаса на манер Алана Эдгара По или Говарда Лавкрафта, чьим поклонником вовсе себя считаю. Потому проникновение ситуацией или персонажем, с дальнейшим внедрением ужаса в его мировоззренческую картину, давление на психику героя произведения, которое путём эмпатии передаётся на читателя — вот построение хоррора, чьим ценителем я являюсь. Мне всегда казалось, ввиду воззрения на экранизации по мотивам, что ужас от Стивена Кинга не такой. Он куда более материальный и более отображает собой атмосферу ужаса, окутывающую героя, который защищён любовью к нему писателя. Потому мне казалось, что не удастся и мне прочувствовать страх. Я лишь буду очевидцем, а не участником. И эти мало на чём основанные мысли и отгораживали меня от чтения. Однако я всё-таки прочёл... И кроме краткого рассмотрения кинофильмов по мотивам теперь имею и эмпирический опыт, подтвердивший мои прежние догадки.

«Сияние» Стивена Кинга — неплохой, аутентичный своему времени и месту роман, который я представителем жанра «ужас» или «психологический триллер» назвать никак не могу. Кинг написал крепкую историю. Написал в своей излюбленной манере: с долгим разъяснением героев, их поведенческой структуры, обозрением тараканов в их головах и скелетов в их шкафах. Вместе с тем четко дав понять, к какому именно из персонажей больше всего лежит именно его душа: душа автора. И таким образом вышло, что вместо того, чтобы наблюдать за противостоянием одинаково раскрытых героев окружающей среде, полной макабрического ужаса, полумифического, необъяснимого, читатель лишь ждёт, когда же книга перейдёт в стадию противостояния одной плеяды героев другой, что будет подтрунена стараниями того самого полумифического ужаса, который растеряет всю свою загадочность, став отдельной единицей в немногочисленном ряде героев романа. То есть: психологический фактор потеряется, вместо него явится отлично, в рамках построения драматургии, выстроенный конфликт сторон. Но жанр хоррора и держится на том, что конфликт имеется, но мотивация одной стороны не ведома другой, также, как и сама сторона; зато вот цель ведома обоим сторонам и зачастую у каждой из них она разная (пример: у одной — выжить, у другой — убить). Здесь же, изначально именно такая структура, в конечном итоге перевоплощается в стандартный, пусть и атмосферный, триллер, не столько пугающий, сколько завораживающий вопросом «а выживет ли тот-тот?». Притом это «тот-тот» не относится к главному герою, ведь его автор изначально выделил пунктиром своей сценарной защиты. Таким образом и сопереживание ему читателем оказалось на довольно низком уровне.

Стоит отметить, что так будет не у каждого читателя: не особо искушенному финального расположения сил в самом начале не разглядеть. Такого «Сияние» просто поглощает. Притом безвозвратно. Теперь я куда лучше понимаю, почему Стивен Кинг это, как принято сегодня говорить, столь огромный «мэйнстрим». Потому что он читается очень легко. Он создаёт собственную символику самым простым и, казалось бы, ленивым путём: он являет идею, вычленяет в ней определённую фразу, которая может быть даже смешной сперва, а после повторяет эту фразу в определённых ситуациях, красочно описывая действия героя в этой ситуации. Таким образом читатель понимает, что будет делать герой, когда на странице вновь явит себя не раз упомянутая фраза. И эта фраза или слово будет уже таковым символом. Но это — не символ сам в себе. Это — ассоциативная черта, имманентно не являющаяся ни чем. Своеобразный макгаффин. В то время как символика иного толка, например у того же Лавкрафта, являет из себя структуру самодостаточную, саму по себе разумеющуюся без привязки к окружающему её пространству. Пример? Фраза «Маски долой!» у Кинга и «ЙОГ-СОТОТ» у Лавкрафта в «Случай Чарльза Декстера Варда». У Лавкрафта даже примерного понимания фразы у читателя нет, так как она, по сути, является именем Древнего. Но читатель этого не знает. Но он чётко сплетает это имя с событийным рядом книги. Очень странным по своему насыщению и всегда в себе содержащем именно это странное название. То есть оно — не есть предвестник бури. Оно есть то, что несёт в себе буря или, может быть даже, и есть эта самая буря. Почти до самого конца читателя держат в напряжении от того, что неведомо, что это и как. У Стивена Кинга иное построение символики. Символ есть именно предвестник. Кинг накапливает множество символических наименований, в конечном итоге используя их все для главного залпа. Это подобно чеховскому ружью, которое вешается в самом начале и выстреливает в конце. Но если у Лавкрафта всю книгу ружьё действует на нервы а после громоподобно выстреливает. То у Кинга всю книгу идёт вывешивание множества ружей, привыкание к ним как к естественной детали интерьера, а после — множественный залп, сливающийся в притягательную и даже завораживающую мелодию, но не будоражащий так, как одинокий, громогласный выстрел прозвучавший в полной тишине.

«Сияние» Стивена Кинга — отличный анализ на извечную тему детей внутри нас. Эта книга о детях не для детей. Скорее для подростков и взрослых. Для тех, кому тяжело разобраться в себе и необходимо узнать, что это — нормально. Что слабость — норма для человека. Что иногда, чтобы не сойти с ума, нужно быть более открытым с теми, кому ты решил доверять и, в первую очередь, с собой. Кинга очень подробно описывает детство героев. Она заостряет внимание на типичных моментах жизни, которые оставили отпечаток на дальнейшем протекании развития характера, и такие моменты заставляют сильно задуматься о собственном существе, о собственной истории и схематике её формирования. Под подобные романы бывает очень полезно провести мозговой штурм на тему сотворения собственного характера и выявления тех паттернов, которые так или иначе повлияли на то, кто ты есть. Собственно, подобной меланхолии поддался и я, ввиду чего стал чуть честнее с собой. За подобное могу лишь сказать спасибо.

И в конечном итоге выходит, что в целом книга «Сияние» — неплохой роман о несчастных людях, которые ввиду собственной гордости не хотят узреть в себе проблемы, подаренные им их детством и живущие в них за счёт того, что и по сей день они — дети. Мы все — дети, которым надо научиться жить в гармонии с изменяющимся временем и телом. Но поэтому же, ввиду собственной затянутости и попытки построения интриги, нагнетания саспенса и дарования страха читателю, которое проходит не совсем гладко, «Сияние» является довольно скучным романом, не для многих являющимся тем, чем он пытается казаться: книгой жанра «ужасы».

Тайна популярности Стивена Кинга, как мне кажется, стала для меня куда более прозрачной и понятной. Но также и стало понятно, что творчество этого автора уже, к сожалению, не для меня. Хотя, может стоит ещё что попробовать, ведь всё-таки произведений у Кинга, что благо, крайне много.

С прочтением каждой новой книги Терри Пртачетта я всё больше поражаюсь той глубине философии и тем, на какую погружается автор, и не присущей таким масштабам да измышлениям простоте, чей слог он теряет ни при каких обстоятельствах разворачиваемого на страницах сюжета. Это просто потрясает, если задуматься об этом немного больше, чем просто «Ага... Ну что ж, здорово». Это — не здорово. Это — необыкновенно, непостижимо, просто не реально. Но оно — есть.

И «Санта-Хрякус» — это также книга, которая необыкновенна, нереально, но оан есть.

После «Мрачного жнеца» лично я был в полном восторге и вместе с тем в разуме делил жилплощадь с полной апатией, которую породили темы, о которых общалась эта книга. Посему следующая книга подцикла «Смерть», а именно «Роковая музыка», подействовала несколько отрезвляюще. Показала, что Терри Пратчетт, как и любой автор, не способен сугубо взращивать свой талант, отправляясь в сознании читателя на всё большие вершины осознания. Она была хорошей книгой, да что там — отличной. Но не гениальной. Хотя так, возможно, показалось лишь мне. И вот с «Санта-Хрякусом», я готов принять, мне наверняка тоже показалось, но так даже лучше: это — опять-таки гениальная книга.

Думаю, всё моё отношение к ней можно выразить через один небольшой отрывок, который я советую не читать, если с книгой вы ещё не знакомы:

Если прочли, то, надеюсь, кое-что стало понятно вам об этой книге и вопрос «читать или не читать?» более не стоит. Это, прошу заметить, илшь мизерная часть того, что «Санта-Хрякус» в себе имеет и далеко не является основным из того, что запомнилось в идейном плане мне. Но всё же такие примеры лучше всего демонстрируют, на что способна рукопись, в нескольких словах преподнося на суд тему для размышления. Если же нет, то позвольте изъясниться чуть более объёмно.

Итак. «Санта-Хрякус» — это четвёртая книга подцикла «Смерть» масштабного цикла Терри Пратчетта «Плоский мир». В ней сюжет разворачивается в канун праздника Страшдества, который является аллюзией на понятно какой праздник нашего мира и времени. На Плоском мире в сие Страшдество неведомо куда подевался Санта-Хрякус, дух, точнее, Бог данного праздника, также являющийся аллюзией понятно на что. Что с ним сталось и как быть с праздником — вопрос открытый. Закрыть который решается Смерть — Бог ясно чего. На этой довольно простой основе и разворачиваются конфронтации тем человека взрослого, и ребёнка, соприкасаются мировоззрения этих двух величин, выясняются отношения Отцов и детей, а также по-своему обозревается частая идея «вечного ребёнка внутри».

Конечно, Терри Пратчетт делает это по-своему. Он делает это смешно и не принуждённо. Но вместе с тем он подталкивает читателя кинутся в такие дали измышлений, что страшно становится. Почему? Очень просто. Я рассказал о темах-сателитах, тогда как основной тематической основой книги является, пожалуй, вопрос веры. Эта глубокая и стародавняя тайна человеческого разума, который верит в нечто не сущее в его глазах, одна сущее в его голове. Человек способен верить по разным причинам. Лично для меня, как для человека наукоцентрического мировоззрения, вера как нечто благодостойное может рассматриваться лишь в качестве философского учения, сподвигающего на постоянное развитие человека в частности и социума в целом. Такая философия направлена на устранение деструктивных измышлений о том, что человек — бесконечно одинокое существо, никому не нужное в просторах постоянно расширяющейся вселенной. И такая философия для нашего мира — вполне естественная вещь: для мира, где доказательная база наличия хотя бы одного бога пуста и не способна выдержать ни одного методологически точного с научной точки зрения анализа.

Но мир Терри Пратчетта — другой мир. Это мир, где сверхъестественное — это не норма. Но где существует волшебство, а тот же волшебник или, что ещё проще, ребёнок способен видеть Смерть как он есть. Где вера — это эквивалент валюты, которую платят тому или иному божеству за то, что он есть. И если есть вера, то есть и божество.

Как уже было видно по названиям и прошлым моим рецензиям на книги Терри Пратчетта, его романа — это аллюзия, фэнтези-очерки на тему того, что он видел, переживал в своей жизни. Его романа беспрекословно связаны с его реальным существованием не только полунамёками, но и чёткими сравнениями внутри самих романов, будь то, например, предложения, где он сравнивает исполинские размеры чего-либо с каким-нибудь авианосцем или чем-либо ещё огромным, но существующим в нашем мире. Или когда он соотносит вещи из своей вселенной с вещами из нашей, реальной, дабы были лучше ясны функции его задумки или юмористический подтекст ситуации, как, например, здесь:

»...БАБАХ! – обломки во все стороны. Конец. Эпилог: какие-то альпинисты-везунчики находят на вершине горы целую кучу сосисок, в которой и обнаруживается потерянный «черный ящик»» Черный ящик — вещь, которой существовать на Плоском мире в момент действий книги по понятным причинам, не может. Но это не останавливает его создателя, что, мне кажется, правильно.

Это сделано как для того, чтобы читатель лучше понимал, что и в каких декорациях происходит на страницах книг, так и для того, чтобы в очередной раз подчеркнуть, насколько эти самые книги неотрывны от реальности. И тема веры, рассуждением о которой служит вся книга «Санта-Хрякус», непосредственно связана также с нами. С концессиями, что имеют место быть в нашем мире и с тем, что есть вера не только для жителей Плоского Мира, но и для нас — жителей Земли.

«Санта-Хрякус» — это книга, где вера иных людей есть зеркальное отображение веры в себя. Людские фантазии и представления о мире вокруг меняются с течением времени, и вера подстраивается под стандарты того или иного исторического периода, интерпретируя старое под новый лад. Такое воззрение абстрагирует веру от конфессионального строя церквей и епархий, то есть от того, что придерживается догматического сказания, не терпящего эволюции в каком-либо виде: догмы священного писания, не сменяемость символов и принципов мировоззрения. Книга Терри Пратчетта, сам Терри Пратчетт, говорит о том, что вера — это нечто более масштабное и вместе с тем куда более личное. Представления о мире вокруг порождаются окружением и равнять всё под одну строфу — это дело губительное для самой веры, которая становится таким образом скучной, неестественной и вымученной. Такая вера — это не вера, это — обязанность верить. А вера в нечто, во что хочется верить — это естественное желание почувствовать нечто не свойственное миру вокруг, нечто не свойственное твоему окружению, формирующему твой уклад и мировоззрение. Если исчезает налёт романтики, налёт неизвестности, то исчезает интерес. Исчезает мифическая цель прикоснуться к нереальному, которую каждый боится себе признать ввиду того, что внутренний взрослый, появляющийся с момента первого более-менее осознанного воззрения на свих родителей или на людей более старшего возраста, запрещает явить это правдой. Однако ведь внутренний ребёнок, имманентно сущий внутри с самого начала, этого желает. Может, немного, совсем чуть-чуть — всё зависит от воспитания, общего положения вещей вокруг, социума и так далее. Но всё же — желает. И это вполне нормально.

Об этом и говорит Терри Пратчетт. И мне кажется, что такие мысли касательно веры, которые разделяют принципиальные догмы от самой веры, делая её естественной частью человеческого естества, куда логичнее и лучше того, что имеет наш мир. Это не мною любимое философское воззрение на данный вопрос, но это куда более интересная интерпретация, способ посмотреть на нечто под новым углом, под таким, под которым на это смотреть нельзя ввиду запрета самой монополии веры, по крайней мере в нашем мире. Однако нет, говорит Террри Пратчеет, показывая данную книгу. Книгу, в которой вера в чудо — это куда более масштабная деталь социальной жизни, чем может себе представить ортодоксальная конфессия. И вместе с тем — сугубо личностная позиция, наибольшую изобретательность имеющая в период детства.

Поэтому, мне кажется, Терри выбрал для декораций праздник Страшдество. Праздник, когда все хотят быть счастливы, но больше всех верят, что будут счастливы, именно дети. Они же больше всех верят и в чудо этого самого праздника.

А лично от себя я попрошу, не посоветую, а попрошу прочесть эту книгу. Желательно — в канун Рождества и Нового года. Дабы не забыть, или вспомнить, много вещей, что связаны с этими праздника, да и жизнью вообще. А для затравки в этом поможет, например, вот этот небольшой отрывок. В нём нет сюжетных спойлеров, лишь диалог, однако на всякий случай я помечу его именно как спойлер, вдруг всего вышесказанного вам вполне хватит и вовсе, читать вы уже устали =):

«Роковая музыка» очень похожа на «Мор, ученик Смерти». В данной книге Терри Пратчетт также рассматривает отношения отцов и детей, но только на сей раз в области не осознания ответственности вырастающим ребёнком, которому пора «улететь из гнезда», а в области пубертатной дикости, жажды свободы, что диктуется переизбытком энергией и свободным временем. Вызывающими факторами служит как раз-таки вынесенная в заглавие «Роковая» музыка.

На основе моды панк-рока, Терри рассматривает своеобразный плюрализм юношеской бытности молодежи 60-ых-70-ых годов 20-го века, то есть тех времён, когда слова «секс, наркотики, рок-н-ролл» ещё не были просто словами, а о сексуальной революции говорили не о как части истории. В этом отношении Пратчетт переворачивает и свой Плоский Мир, соединяет его с нашим миром и, через свой цикл, создаёт аллюзию на наш мир, простую и в то же время тонкую. Только такую, которую может создать мастер.

«Роковая музыка» распределяет героев по чётким ролям и мировоззренческим позициям, рассматривая их как хулиганов эстрады и порядка, и в то же время как поклонников логики и степенного подхода к решению насущных проблем. Понятное дело, что за эти крайности отвечают разные персонажи. И, что самое интересное, эти персонажи, по степени продвижения сюжета, оказываются не способными видеть мир друг без друга. В этом вновь, как и в прошлых книгах Пратчетта, скрывается сильный философский подтекст, выявленный им не одной фразой «в лоб», а данный путём долгой, интересной, смешной и в то же время вдумчивой истории. Я устал это говорить, но, видимо, придётся снова: «Роковая музыка» — это прекрасное, очень весёлое и ещё куда более глубокое творение, написанное Терри Пратчеттом.

Вместе с тем отдаю себе отчёт, что оно мне понравилось куда меньше прошлых двух частей из подцикла «Смерть». Скорее всего это связано с тем, что после шквала мыслей и эмоций, что нахлынули по окончанию прочтения «Мрачный Жнец», данный роман мне показался слабее. И это абсолютно не значит, что так и есть — нет. Это значит лишь то, что книги надо всё же умело дозировать, а не хватать полный цикл залпом... То есть это — лишь моя ошибка. И в связи с этим я точно уверен, что ещё раз прочту «Роковую музыку». Ведь эта книга имеет в себе всё то же, за что читатель так любит Пратчетта: экзистенциальный кризис и поиск собственного места в этом мире, стремление изменить себя дабы изменить своё мировоззрение, то есть и мир вокруг, который ты видишь своими глазами — данная линия во главе со Смертью не прерывается с первой книги подцикла и в данном случае рассматривается уже память. “Акулы” прошлого и будущего, что терзают ежеминутно, формируя карту мировосприятия. А ведь хочется посмотреть на мир иначе, по-новому. И тут на сцену выходит та самая «роковая музыка». Об этом пишет Пратчетт. Он Рассматривает позиции тех, кто нечто поменял, притом не по своей воле, и тех, кто поменять не может, в конечном итоге на шахматной доске сюжета распределяя фигуры по тем местам, на которых они должны быть во благо своей целости и во благо вселенской сохранности. То есть, мне кажется, Терри Пратчетт вспоминает себя, вспоминает время собою пережитое и на основе воспоминаний создаёт текст, итогом которого является обыкновенная мудрость, сродни той, что была выражена Энтони Бёрджессом в «Заводном апельсине». Только здесь это сделано так, чтобы каждый сумел её прочитать и понять. Это, собственно, вам сделать я и советую.

При описании произведений Терри Пратчетта зачастую не услышишь о том, что его книги — глубокое погружение в тематику экзистенциализма и депрессии, связанной с собственной самореализацией и конечностью личностного бытия. Книги Терри Пратчетта, безусловно, это чтиво для всей семьи, путешествовать по страницам которого будет комфортно как взрослому, так и малому. Это — весёлый приключения и смешные ситуации, которые на поверку содержат в себе куда больше. Мне кажется, что каждый человек, ознакомившийся хотя бы с одним романом Пратчетта, спустя некоторое время после прочтения начинает это понимать, начинает переварить рукопись уже иными фибрами разума. Но всё это — спустя время. А вот так, чтобы сразу узреть в книге нечто большее, нечто, пока ещё, непостижимое... Лично я такого не ожидал.

Здесь, на «ФантЛабе», в колонке с указанием возраста читателя написано «Любой». Так вот — не верьте. «Мрачный Жнец» — это книга далеко не для лобого возраста. Притом, хочу отметить, что это не значит, что ею сможет насладиться сугубо определённый возраст. Вот как раз-таки нет. Любой читатель сумеет посмеяться, кое-где взгрустнуть или поразмышлять над этим многообразным и интересным приключением, которое описывается с двух различных взглядов на мир: со стороны живого человека, который умер, и со стороны всегда мёртвого, который вдруг получил Жизнь. Поиски себя и смысла подобной бытности — это калейдоскоп отлично поставленных безумных сценок со своей интригой и парадигмой развития своеобразной, как и весь Плоский Мир, драматургии. Герои простые и проникновенные, их мотивации также просты и понятны, а подвод к этим мотивациям, в классической манере сэра Тэрри Пртачетта, слегка нудноват, но зато прекрасно знакомит с необычным миром писателя, почему книгу можно читать не только сугубо в рамках цикла.

Эти пункты вырисовывают, кажется, хороший, да что там, первоклассный фэнтези-роман. Смешной, сатиричный, ироничный, кое-где подслащённый даже злой иронией над тем, что происходит в нашем мире и являются тёмной частью повседневности. Но, поверьте, это — иллюзия. Ибо на основе подобных паттернов можно было бы поставить, грубо говоря, оценку в районе какой 8-9-ки и отступить, закинув книгу в дали собственного разумения и мировосприятия. Но так с «Мрачным Жнецом» поступать, я думаю, ни в коем случае нельзя. Почему? Потому что эта книга — это нечто гораздо, гораздо большее, чем просто «первоклассный фэнтези-роман». Это — целое эссе, оформленное в виде первоклассного фэнтези-романа. Эссе, изучающее вопросы жизни и смерти. Работа, в которой автор пытается осознать, что есть одно и чем измерить пустоту другого. Притом где именно есть пустота, в жизни или смерти, тоже не понятно. И что есть что одно, что другое — также не ясно. Демонстрируя картины обывательской жизни с повседневным поиском смысла, микрозадач, ради которых стоит «быть», сэр Терри Пратчетт словно слагает панегирик каждой судьбе каждого человека в этом мире. Сковывая бременем тела того, кто уже должен был от этого бремени избавиться, автор по-новому показывает сущность такого понятия, как «существование», медленно но верное превращая его в понятие «жизнь». Притом делается это так, что толком даже и не ясно, когда произошла перемена, где есть та граница и как её измерить. Это словно эволюционный процесс: если мы сравним начальную и конечную его точки, разница очевидна, но ткни мы в точки на координате, и уже всё не так однозначно. Так не значит ли это, что жизнь есть постепенное движение вперёд, постоянное движение вперёд? Да нет: меланхолия единства с природой и наслаждение работой тоже есть Жизнь. Всё зависит от того, кто принимается за эту работу, насколько она ему дорога и что для него значит. Тогда выходит, что жизнь — сугубо личностный процесс восприятия мира вокруг? Возможно. Но вот что автор говорит на эту тему:

И в этом фрагменте, мне кажется, больше глубины, чем во всей современной волне культуры фэнтези, так называемых «попаданцев» в миры видеоигр и всём тому подобном.

Я не знаю, как сам воспринимал данные темы Терри Пратчетт, но лично я ещё, мне кажется, не созрел для осознания собственного восприятия. Это очень сложно и вместе с тем необходимо. Это прекрасно и вместе с тем крайне печально. Это столь близко, но в то же время так далеко в плане понимания... «Мрачный Жнец» — это книга, которой я пока не решусь ставить вообще хоть какую-то оценку. Потому ли, что 10-тибальной шкалы просто не достаточно, или потому, что я ещё не определился — решайте сами на основе данного отзыва. Всё, что требовалось, как мне кажется, я сказал... Хотя нет, стоп. Вот ещё кое-что: прочтите «Мрачный Жнец». Прочтите, даже если вы не любите фэнтези, сатиру, иронию, истории с перерешенным финалом или просто не любите читать. Прочтите. Может, это что-то изменит. А может, не изменит ничего.

Знакомство со знаменитым циклом Терри Пратчетта я решил начать с подцикла «Смерть» ввиду обыкновенно падкого на оценки восприятия: весь цикл испещрен стабильно высокими балами, однако данный подцикл, вместе с подциклом «Городская Стража» (который я также собрал), — единственный, кто перешёл за границу 9-ти балов и вряд ли уже опуститься ниже. Конечно, число — это далеко не показатель качества книги, однако в испепеляющем желании познакомиться с Плоским Миром и нежелании в него углубляться раньше времени я нашёл данный метод самым верным для нахождения требуемых для покупки романов.

Что ж, первый роман из подцикла «Смерть», и первый роман из цикла о Плоском мире вообще для меня, а именно «Мор, ученик Смерти» мню прочитан, и что же хочется сказать по этому поводу... Ожиданий не было. Но, что удивительно, все они десятикратно оправдались, появившись во время самого прочтения этого превосходного фэнтези-романа.

«Мор, ученик Смерти» сперва выдаёт на суд читателю героя бесхозного и слабого. У него нет толковой мотивации к продвижению по сюжету. Вообще сюжета как такового в книге сперва нет. То есть даже не ясно изначально, за чем следить и за что болеть. Однако книга на данный первых парах умудряется привлечь иным, заставив читателя-таки досидеть до тех страниц, где, как говорится, всё «закручивается». Это нечто — интересный мир и описание роста героя, то бишь Мора. Нам показывают человека обыкновенного и, даже более того, не самого смышлёного и умелого. И этот самый человек попадает в такую ситуацию, в которой смышлёность и умелость очень бы пригодились. Эта ситуация абсолютно неординарная даже для мира, в котором он живёт — для Плоского Мира: он попадает в чертоги владений Смерти, Мрачного жреца и Повелителя душ. Попадает он в качестве его ученика, таким образом будучи вынужденным расти над собой и развивать себя. И читатель как раз следит за этим.

Этот приём не редок и используется на максимум в историях, где, например, люди из прошлого как-то попадают в будущее. Это — как таковые «гости не их времени и места». И на комичном взаимодействии гостей и времени, гостей и места строится знакомство с гостями, то есть героями, а также знакомство с местом. Это не имеет в себе должного сценария, но имеет в себе проникновение в мир как окружающий персонажей, так и представляющий самих персонажей. Именно это изначально завлекает в данной книге, которая позже уже даёт первый важный бит истории, от которого формируются цели Мора, главного героя. Цели для его возраста и воззрения на мир вполне обыденные и обычные, почему принять и понять вполне легко. Но по степени продвижения к этой цели, сам Мор меняется. И вот это изменение — дополнительный штрих на лик всей истории.

За его метаморфозами наблюдать — одно удовольствие. Знаете, по прошествии некоторого времени сам Мор начинает ощущаться как давний знакомый. Не шибко умный, не шибко строптивый и не самый ловкий. Однако близкий сердцу и какой-то правильный, что ли, по мировосприятию. Родственная душа, так сказать, за которую ты искренне держишь кулаки. И вот когда его умения преображаются, когда он сам преображается и это показывается не ленивым методом «герой думает о своих изменениях, текстом диктуя их читателю» (привет «Дезертир» серии S.T.A.L.K.E.R), а это примечается через его окружение, через изменение отношения к нему этого окружения, через его поступки, большую дерзость или более разнообразный слог в разговоре, через вот эти наитивные вещи, тогда ты чуть ли не прыгаешь от восторга, получая таковой дополнительный потенциал для изменения, да что там, самого себя. Это очень здорово, пусть сперва, к слову, и был небольшой «ленивый» момент перечисления. Но это, наверное, в силу характера, ибо сам Мор тогда ещё был предопределён к бахвальству. А после... Ох, а после — сами прочтите.

Взаправду, «Мор, ученик Смерти» следует прочесть. Это в некотором смешная, а в некотором грустная книга, в некотором это — театр абсурда, а в некотором — экзистенциальная постановка в этом театре, где со зрителем общаются на тему поиска своего места в жизни, поиска правды бытия и справедливости, любви и дружбы, предметно расставляя эти чувственные порывы на ткани сюжета, сперва перемешав их абы как дабы заинтриговать зрителя, дать сценарный толчок, который в завершении представляется крайне уютным финалом. Добрым, да, но таким правдивым. Таким, каким, кажется, и должен быть. Справедливым. Тем самым, которого искали главные герои, и предметность которого пытались осознать для себя иные персонажи.

«Мор, ученик Смерти» — глубокое и приятное чтиво, что само по себе — редкость. Правило «50-ти страниц» с ним работает туго (один аргументов, почему я лично не люблю это правило): после первых 50-ти страниц читатель может так и не заинтересоваться. Но достаточно зайти на просторы иных 10-20-ти страниц и всё, читатель уже часть этого неказистого, как-то плывущего сквозь время и пространство мира.

Отличная книга, где финал не очевиден, а герои преображаются до тех пор, что перестают даже воспринимать первичные идеалы как истинные, как необходимые. В «Заводном апельсине» Энтони Бёрджесс рассказывал о взрослении через призму гиперболизации реально существующего подросткового насилия. Он говорил об этом без прикрас, с бунтарским вкусом и шармом пышущей энергией молодости. Терри Пратчетт на эту же тему говорит иначе. Он говорит более интернационально, на больнее разномастную группу. Говорит всё с тем же шармом и энергией, но уже со своим вкусом: анекдотическим. Но знаете, таким анекдотом, который ты слушаешь, смеешься, а про себя думаешь: «а ведь это — правда». И в конце всегда такой финал, сам из себя сентенциозные выводы выводящий, что лишь немного их подтолкни и вот, ты уже весь в этих раздумьях о правде жизни, о правде собственных стремлений и путей, которые ты выбрал для того, чтобы до них дойти. Книги такого толка — необходимая черта, мне кажется, жизни человека... Я не просто доволен первым знакомством с романами Терри Пратчетта, я уже хочу сказать ему спасибо за то, что смог вернуть мне то, от чего, мне казалось, я давно ушёл. Спасибо.

«Десять негритят» — роман, который могла написать только Агата Кристи, по крайней мере до того момента, пока она же не создала и толком не оформила правила и эстетику поджанра «детектива в бутылке».

Большой дом в отдалении от людей, на котором селится десяток персонажей, каждый из которых – неоднозначная личность со своим сором в шкафу. Этих персонажей сталкивает неведомое нечто, личину которого и предлагается разгадать читателю, с чредой нежданных для них поворотов истории, которые большинству грозят вполне реальной и ввергающей в ступор смертью. В конечном итоге читатель наблюдает некоторый итог и дивится разгадке. И вот мне, как человеку, также занимающемуся на каком-то уровне написанием книг, всегда после прочтения книг Агаты Кристи интересно: как она создавала этот роман. Она изначально придумывает идею убийств, расстановку и хитроумные переплетения случайностей, так или иначе подстроенных пока обезличенным персонажем, а после уже, на костяке интриги и уже известной ей разгадки, формирует «мясо» героев? Их характер, мировоззрение, повествования с явной загадкой во главе — это ведь уже после того, как ей всё известно, так? Или она так же, как и Кинг, давала книге «вести» себя? Формировала разгадку по мере написания романа? Эта особенность постоянно посещает мою голову после прочтения именно её книг и по довольно простой причине: в своём финале её творения ещё ни разу меня не разочаровали. Постоянно убийца — это тот, кого читатель ожидает узреть в этом образе меньше всего. Постоянно это некто неприметный, некто ровно такой же, как и все остальные. Именно тот персонаж, на которого ты ни за что не подумаешь. Однако то, что ты бы на него не подумал никогда, становится понятно только после того, как Агата Кристи четко сообщает, что убийца — это он и есть. Это необычайнейшее чувство восхищения и удивление, которое можно пережить только раз за книгу, и потому в поисках этого ощущения берешься за каждую книгу Кристи с жадностью, ровно до тех пор, пока не прочтёшь их все.

Но иногда от этой эмоции следует отступить. Точнее — надо дать ей немного остыть. И тогда можно увидеть некоторые моменты, которые работают по чистой случайности сценарного гения Кристи. В противоположение можно явить столь же известное творение писательницы «Убийство в Восточном Экспрессе». Там убийство было столь же изобретательным и не выдающим убийцу. Однако оно было одно и сконструировано чётко, без возможности какого-либо сослагательного наклонения. С этой загадкой сталкивается детектив Пуаро, которого пытаются запутать и вогнать в неведение. И уже в процессе запутывания, из-за не запланированности, вырисовываются загвоздки и зацепки для практика-детектива. Здесь же, в романе «Десять негритят», сами убийства предполагают за собой сослагательные наклонения, в которых сугубо уверен убийца, но это не даёт права уверовать в это читателю, ибо герои по тому и внушают доверия, что они подобны живым людям и значит, в определённых ситуациях, их действия могут быть не предсказуемы. Ситуация, в которой оказались гости Негритянского острова — верх не типичности и экстраординарности. Потому такая уверенность убийцы мне всё-таки передалась не окончательно. Как пример следующие строки:

Это — лишь слабый пример, которых в финале книге немало и, более того, имеются куда более весомые. Но выбрал я этот потому, что через него можно узнать крайне мало информации о сюжете (хотя всё равно отмечу спойлером, на всякий случай). Так вот. Здесь убийца прячет определённый предмет в съестных запасах, подразумевая, что перепуганные и уже не раз рыскавшие по всему острову люди на пороге гибели всё равно не станут кромсать банки и пластиковые упаковки галет в поисках чего-либо, направляющего на след убийцы. Я же в этом столь уверен не был. Во-первых: слишком большой градус патовости ситуации сам собой приказывает человеку делать всё, что угодно, лишь бы выжить. Во-вторых: это уже, повторюсь, далеко не первое сослагательное наклонение в развязке, почему и скепсис возрастает с каждым подобным разом всё сильнее.

Посему я не могу утвердить роман «Десять негритят» как лучший роман Агаты Кристи, по крайней мере, для себя. Для меня это всё ещё «Рождество Эркюля Пуаро». Однако делает ли это книгу плохой? Ни в коем случае нет. Весь мой скепсис направлен лишь на общее мнение, которого я не придерживаюсь, что этот роман — лучшее, что было в карьере знаменитой писательницы. Ни коим образом очернить я его не хочу и не могу, ибо это — потрясающее произведение со всё ещё непередаваемой атмосферой, живыми героями и необычайно закрученным сюжетом. Повествование динамичное, а биты истории расставлены столь тщательно, что прочитав даже 10 страниц читатель не может не «задеть» хотя бы один из низ. А уже он заставит читать дальше, и дальше, и дальше, пока не будет прочитана книга и не явлена разгадка. Разгадка, которая однозначно поразит.

Беря в руки “Полураспад” тандема Дмитрия Гордевского и Яны Боцман, именующего себя кратко и лаконично “Александр Зорич”, я прекрасно понимал, что ничего особо путного ожидать не стоит. Почему? Тут можно безукоризненно вспомнить среднее качество книг всей официальной серии “S.T.A.L.K.E.R” и уже это явить как достойный аргумент. Однако дело в том, что данная серия книг, как мне кажется, имеет достойных представителей и столь однозначно о ней судить не стоит. Тогда в чём дело? Наверное, в том, что это – вторая часть иной книги, а именно “Беглого огня”. И с данным романом я знаком лично. И что уж сказать… Впечатления и спустя шесть лет всё столь же сильны. О данной фантастике следует говорить в рамках её же рецензии. Но, думаю, мало чем мой отзыв бы на “Беглый огонь” отличался от этого отзыва. Разве что в одном первая часть безусловно выигрывает у второй: в первой авторы ещё старались построить историю так, чтобы она вызывала отклик у читателя, имела смысл и главный герой продвигался, медленно но верно, к своей определённой цели, понятной и потому вызывающей эмпатию.

В драматургии для стройной и понятной истории, хотя бы на стадии первичного восприятия, цель – это главное. Она должна быть ясна и сперва не совсем притязательна. Позже, по мере повествования, она вольготно может обрастать деталями. Но вовлечь читателя нужно сразу. В “Беглом огне” дуэт Александр Зорич это сделал. В “Полураспаде” он всё, что было явлено в финале прошлой книге – с лёгкостью обнулил, не предъявив нечто столь же понятное и приковывающее внимание взамен. Он дал нового героя, которому стремится помочь главный герой и прошлой, и этой части – это так. Но почему он решил помочь? По доброте душевной? Да, это так – автор прям прямым текстом и говорит. Но тогда за кого он воспринимает читателя, если таким образом разъясняет сценарий своего романа читателю? Не знаю, да и не хочу знать, ибо догадки есть и не самые приятные. Но ведь это – лишь догадки. А что есть по факту в самой книге? А в книге есть обыденный набор для не самого лучшего романа в серии “S.T.A.L.K.E.R” тех лет: стереотипичные герои, непритязательные философские “па”, имеющие глубину максимум ментовских сериалов с “НТВ”, пространные размышления об опасности окружающей среды и письмо, редко где и как демонстрирующее эту опасность в той мере, в какой её вспоминает герой.

Кстати, о самом герое. Если в прошлой книге его вес увеличивался ввиду незамысловатой, но явной цели, то здесь, повторюсь, этого нет. Потому сперва он видится как мошенник-оборванец из произведения Ильфа и Петрова, только обрамлённый в эстетику не из привлекательного ехидства и остроумия, а тупого самодовольствования и эгоцентризма. Спустя же некоторое он видится всё таким же эгоистичным, самовлюбчивым мужиком с комплексами подростка, не способного самоутвердиться никак иначе, кроме как бахвальствовать пред самим собой, но с наклонностями мецената, взявшимися из прострации сценария, ибо надо, чтобы “история случилась”. История, к слову, небогатая. Да что там – откровенно бедная. Определённой ритмики она не имеет, почему повествование кажется излишне нагруженным и поданным читателю несбалансированно: моменты длительных походов на малые дистанции соседствуют с долгими отлучками вовсе за Периметр Зоны, которые объявились внезапно и неоткуда, являя одного героя но почти не давая отчёта, что случилось со вторым. Книга скачет между растягиванием сюжета и его сжатием, не формируя ни атмосферу, не собственный ритм, не рождающийся из этого стиль.

Кстати о стиле. Можно в этом плане возразить, вспомнив, что книги Александра Зорича – это случай далёкий от данной концепции. Его Зона – это некоторый шарж на то, что было создано “GSC Game World”. Это некая сатира на видеоигру, на типичное представление Зоны в книгах серии и типичное представление героев этих книг. Герой книг Зорича, повторюсь, – это крутой сталкер, именно Крутой, который не стесняется своей эфемерной крутости и, более того, самостоятельно её для себя постоянно упоминает. Знаете, такой образ рождается в умах школьников пубертатного периода, которые взяли в руки нечто испещрённое буквами впервые после прохождения “классной игры”. И на этом образе играет дуэт писателей, полностью отдавая ему поводья истории и её примечательных особенностей. Я понимаю: охарактеризовал слишком толсто. Но моей целью было лишь обрисовать должный архетип, который сегодня прикован, в большинстве своём, к не самым “высококачественным” книгам о “попаданцах”. Для этого же типа писалась и эта книга. Книга, обделённая достойными персоналиями но в изобилии хлещущая короткими с фотографиями лиц, неплохо прописанных авторами. Книга, высказывающаяся о “пиндосах” настолько толсто и грубо, что очень трудно не узреть в этом столь же грубую пропаганду прямиком из 2009-го года; и можно было бы, если бы не редкие, но по сей день меткие социальные комментарии касательно жизни на постсоветском пространстве. Книга, которой куда больше нравится выстраивать акценты на оружейном парке (переполненном теми самыми нелюдимыми “западными” веяниями) героев, но никак не на их мотивациях, переживаниях, внутренних терзаниях постоянного нахождения на границе между жизнью и смертью (в определении) и прочих чувственных аспектах.

“Полураспад” – книга без внутреннего развития истории и героев. С крайне прямолинейным отображение архетипичных персонажей, с которыми внутри того же книжного цикла Алексей Гравицкий в своей “В зоне тумана” справился куда лучше. Это очень плохая книга и даже её же шаржевость и шутливость её не спасает: сатира не должна паразитировать на основе того, над чём она смеётся. Она должна изобличать слабые стороны и в угоду их являть нечто новое и необычное. Пример хорошей сатиры? Да далеко ходить не надо, обратимся сразу к вершинам: “Плоский мир” Терри Пратчетта – сатира над всем жанром фэнтези. Это масштабно и профессионально. Тогда как здесь… “Беглый огонь” ещё что-то из себя представлял. На нём и следовало остановиться.

Книга «Туманность Андромеды» — это книга времени. Определённого времени. Написанная человеком этого времени и для людей этого времени. По крайней мере, именно таковы мои впечатления от данной работы Ивана Ефремова, соседствующие с пониманием, что я — точно не человек того времени, в рамках которого и для которого написана эта книга.

Пробуя понять, почему так со мной взаимодействует «Туманность Андромеды», я всё время натыкаюсь на противоречия, говорящие сугубо об положительных сторонах данного Крепкого, именно с большой буквы, научно-фантастического романа. Во-первых, это огромный ум автора. Иван Антонович Ефремов — человек науки, притом без преувеличения. Говорить об его навыках, его образовании, его научной деятельности и так далее в отзыве и от себя смысла не вижу — посмотрите ту же Википедию. С такими людьми, ввиду их масштабного жизненного опыта и огромного научного познания, вести спор, будучи хоть сколь-нибудь менее образованным, очень трудно. Диалог — куда легче и познавательней. Но у меня в голове рождался лишь спор. Который я проигрывал и по прочим причинам. То есть, во-вторых: безапелляционное построение мира. Мир Ивана Антоновича — идеалистическое место далекого-далекого будущего. Это место победившего социализма, гуманизма и труда. Это место, в котором если кто-то жить не хочет, то он просто не понимает этот мир. Ибо это, взаправду, прелестнейшее место, где человек занят тем, чем он хочет, где он развивается психологически и физически так, как угодно ему, где нет болезней и недугов, где нет проблем с экологией, а единственная вера — вера в прекрасное будущее, которое взращивается на почве столь же прекрасного настоящего. Это утопия. Настолько идеальная, в рамках измышлений Лейбница, что человеку, выросшему в рамках измышлений Шопенгауэра просто плохо от неё становится... Я — этот человек. Но я же и понимаю, насколько это прекрасное место. И от этого диссонанса ещё хуже. Однако — этот диссонанс не единственный. Ибо, в-третьих, дальновидность автора и реализм повествования — паттерны, с которыми настолько качественно работают нынче редко. Ввиду великого, без преувеличения, ума, Ефремов являл читателю картину логически развитого будущего. Далёкого, но правдоподобного и прекрасного. Это формировало веру в то, что происходит на страницах, а уже это — эмпатию. Так получалось проникнуться миром, проникнуться всем тем, что в нём происходит. И ещё больше возжелать узреть, хотя бы краем глаза, эти утопические картины в живую. Но и тут я встречался с врагом моим на поприще данного романа — диссонансом: если так углублён я в рассказ, почему мне так скучно читать...

И я всё же смог ответить. Ответить не на всё, но на многое, что явило моё сдержанное отношение к книге. Ответы оказались, как я и ожидал, во многом субъективными. Но они всё-таки есть. И хочется сказать, что если вы принимаете и вам нравится всё, что изложено выше, то прочтите «Туманность Андромеды». “Западный” уклон фантастики, с безрадостным будущим, с утопией в дырах от людского невежества и людской порочности, с красивым космосом будущего и уродливым, всё ещё, человечеством будущего — это обыденность, которую иногда надо разбавлять вот, чем-то таким. Попробуйте. Для остальных... Хотелось бы продолжить диалог на тему этого романа, но уже не столь предметный.

Итак. Я опробовал, как советовал выше... И теперь, думаю, вновь надолго вернусь к тому самому “заподному” уклону фантастики. Почему? Потому что он живее. Его проблематика ближе, она разнообразней и многогранней. Его мир куда менее совершенный, и потому куда более доверительный. Его настрой куда более чётче отражает современную ситуацию на мировой арене, и потому он атмосферней. Он более завораживает и приковывает взгляд, внимание. Его сюжеты куда менее раздроблены, они чётки и не разрываются на множество частей. Они перетекают в эти части, задают разные вопросы на основе куда более понятных проблем и идей. Он плавнее и концентрированней в удержании внимания читателя. Он опирается на общество многоидейное. На общество что капиталистическое, что социалистическое, что на симбиотические варианты. Этот уклон — многосторонен и редко выдерживает пропагандистскую риторику (я понимаю, что произведение И. Ефремова таковым также не является, но в некоторых моментах критики капиталистического общества и его ценностей такое чувство создаётся). Этот уклон — для человека, выросшего на многоидейной трактовке реальности, на ценностях современного мира. Да, эти ценности в некотором роде могут быть извращённы, но мораль и человечность никто не отменял. И эти ценности часть — общества, даже капиталистического.

Сюжет романа не ясен. Он расплывчатый и служит чем-то сторонним, не привлекающим. В его рамках не удаётся сопереживать героям и их целям, в первую очередь потому, что цели не ясны и антагонистических сил не видно. Зачастую противопоставлением силам главных лиц ставится природа, внешние обстоятельства и вопросы совести. Но уже с первых страниц за этим прекращаешь наблюдать с интересом: рисуя идеальный мир, Иван Антонович рисует идеальных людей, которые не подвластны проблемам. Они их преодолевают шутя, невзначай и быстро выходя победителями из тех или иных схваток. Лично я не могу сопереживать подобным персонажам и вовлекаться в подобные истории. Кажется, что этот бисер из различных микроэлементов призваны выстроить не глобальный сюжет, а просто явить из себя обрамление для показывания картины мира. Именно мир хочет показать автор, и на него он делает наибольший акцент. Но вот только даже бы Легендариум профессора Толкина был бы скучен, не будь в нём прописанного и чёткого конфликта.

Являя общество где каждый равен пред каждым, Иван Ефремов вместе с тем рассказывает о одарённых личностях, также выявляя их из общей массы. Так а не это ли есть разделение? То есть всё-таки общество неоднородно? Люди способны размышлять разными величинами и масштабами. Так не это – зерно в почве пререканий и споров. Это сейчас – попытки выискивать ошибки создателя фантастического мира, я понимаю. Но не могу без этого… Очень странно и занимательно, что ровно таким же я занимался в условиях оценки “1984” Джорджа Оруэлла. Ну да ладно, лучше здесь отступлю.

О другом. Иван Ефремов выстраивает свой мир на идеях идеального коммунизма. Человек признаёт равенство себя пред всеми. В таком идеальном обществе взаправду жить было бы одно счастье. И жить в нём было бы возможно в рамках вселенной Ефремова — в ней подчинены психопатические протуберанцы человека касательно своего несовершенства, побеждены болезни тела и ума, депрессии и глубокая хандра — пережиток далёкого прошлого. Но для человека сегодняшнего мир с таким социальным климатом — небылица. Я не отрицаю, я даже, более того, всей душой желаю, чтобы в будущем для человека эта книга по своей обрисовке мира будущего становилась всё более близкой и понятной. Так и выстроится этот прекрасный мир. Но сегодня — это всё столь для меня неживое, столь пластмассовое, что я не могу презрительно не фыркнуть, читая очередные бравады на тему того, сколь изящно тела того-то того-то человека и сколько прекрасный он и жнец, и чтец, и на дуде игрец. Понимаете, моя проблема восприятия и вовлечения зиждется не только на зависти, эфемерной и безосновательной, если смотреть глубже, но всё-таки имеющей место быть, но и на том, что Иван Антонович в некоторых моментах переусердствует со своим выстраиванием идеального мира и общества. Например — фрагменты с упоминанием об массовом уничтожении тигров, акул и прочих «вредных животных», моменты с упоминанием полного, масштабного перестраивания Земли ради удобства проживания и прочего. В такие моменты всегда хочется узнать у людей, занимающихся подобным: «Вы, ребята, в микроклимат флоры и фауны своей поступью всепоглощающего коммунизма столь благонравно с чистой совестью ступаете?». Но даже толком и не ясно, есть ли у этих вымуштрованных людей совесть... Однако, не об этом. О другом: исчезающие виды млекопитающих, насекомых, беспозвоночных и позвоночных — это сегодня уже огромная проблема. Все они — это часть огромной системы, что была выращена миллиардами лет эволюции. А тут люди, за несколько тысячелетий, берут и множество сторон этих необъятных процессов стирают в угоду своих измышлений об их «правильности» или «неправильности». Довод касательно опасности для человека — верен. Но человек-разумный, перестроивший климатический зоны, озеленивший пустыни и иные планеты, разве он не способен соорудить ограниченные от своего существа саванны и леса, где этим видам будет комфортно. Разве природа живых организмов и микроорганизмов — не есть также огромный пласт для развития научного познания, за которое ратует общество Ивана Антоновича? Я не смог понять этот момент и некоторые, единичные, стоит признать, моменты данной книги. И по этим поводам также данный роман отпугнул меня, как ценителя фантастики в целом и человека, что ищет извечно нечто новое в рамках этого, и прочих, жанра в частности.

Мир Иван Ефремова — это мир, где быстр человек, но не информация. Иван Антонович в данном плане сильно ошибся в своих предположениях о развитии. Сегодня информация, её мобильность уже опережают то, что демонстрирует «Туманность Андромеды». Более того, иногда очень интересно пофантазировать о том, как бы посмотрели люди, верившие в непоколебимость коммунистического строя, на 91-ый год и современный мир. Что уж говорить, что сам современный человек, более-менее разумеющий, что происходит вокруг, без слёз на этот мир не взглянет. Но дело тут не в этом. Дело в том, что сам Иван Ефремов в одном из фрагментов книги винит человека нашего времени, его «западные» убеждения из-за того, что он думал, будто его ценности — ценности извечные и неоспоримые. Что его природа мира — неизменна на черте времени. Однако сама книга занимается тем же, только уже с «не западной» стороны политических прений 50-ых годов 20-го века.

Я человек, старающийся не придерживаться какой-либо идеологии. Мне нравятся идеи что социализма, что капитализма, что анархизма. Но везде — лишь их часть. Почти нигде — мера исполнения. Человечество не идеально. Это правда. Выстраивать идеал следует в симбиозе разных мировоззренческих позиций, а не пытаться на основе одной идеи вырастить нечто вечное и прекрасное. «С миру да по нитке», как говорится. Но я ни в коем случае не хочу даже пытаться оспорить авторитет и познания Ивана Ефремова — не дорос, да и вряд ли дорасту. Потому всё вышеизложенное, по крайней мере, последняя половина, — сугубо личностные измышления, призванные проанализировать, лично для себя, и оправдать, пред прочими, мою оценку данной бесспорно великой для советской и мировой фантастики книгу.

Под конец хочется лишь отметить, что через месяц после смерти писателя, КГБ СССР провело обыск в его квартире ввиду подозрения, что писатель со своей женой занимался разведкой в угоду Британского правительства... Комментировать я это не хочу, просто ещё раз хочу для себя отметить, сколь разительно отличны идеи и мысли сего прекрасного писателя, и реальность. Но надежда ведь не умерла ещё. Она и не умрёт, пока жива память о великом, о красивом и достойном. И это также то, о чём ведёт диалог «Туманность Андромеды».

Роман Рафаэлло Джованьоли «Спартак» очень сильно напоминает своим построением и способом изложения, если говорить о русской версии перевода, роман-эпопею Льва Толстого «Война и Мир». Оба произведения — масштабные, эпические авторские летописи событий, которые произошли без их непосредственного наблюдения и о которых они знают или из исторических источников, или от очевидцев. Понятно, что второе относится ко Льву Николаевичу, почему ему строить столь вкрадчивое и чёткое изложение событий войны 1812-го года было куда проще: больше информации, люди, видевшие те события и так далее. Авторской вольности это 4-ре тома не лишило, но вместе с тем на должном образе отобразило историческую достоверность тех событий. У Джованьоли не было ничего, кроме записей дворцовых писцов, очерков философов и военачальников тех времён.

Несмотря на благодатную почву, она мало когда была засеяна особенным углублением в ситуацию. В очерках центурионов и высокопоставленных римлян тех лет с трудом можно обнаружить строки, целиком и полностью посвящённые даже такой нетривиальной личности, как Спартак, который в силу своего греческого происхождения и ввиду прежней славы гладиатора не был считаем свободными римлянами кем-то однозначно значимым и бесспорно достойным внимания. Краткие намёки на его эрудированной и военную хитрость, признания его ума и смелости, сделанные будто под укором совести и сквозь зубы — о подобном в примечаниях писал сам Джованьоли, почему ещё более удивительной кажется та картина, которую в конченом итоге выстроил автор в своём романе.

«Спартак» — это творение, до малейших деталей передающее быт и антураж времён, о которых оно рассказывает. Из-за столь глубоко погружения в тему и временные рамки я и сравнил «Спартака» и «Войну и Мир». Это фильм, уже заранее заснятый автором, чья передача в мозг читателя производится по столь однозначной стратегии, что места для сторонней интерпретации совсем нет. С одной стороны это не есть хорошо, когда дело касается исторических событий, за однозначность которых уже никто полной ответственности нести не может. Но если рассматривать, хотя бы частично, «Спартака» как художественный роман, то все вопросы отпадают. Мне кажется, так и следует поступить.

Мир романа — это идеализированное изображение времён, предшествующих ещё Нашей Эре. Лично я не решусь утверждать, что автор всё гиперболизировал и приукрасил. Нет: об изысканности произведений искусства тех лет ходят легенды и сейчас, об мастерстве зодчих тех годов не стихает молва и сегодня, удивительнейшие памятки человеческой мысли находят археологи в Риме и его окрестностях по сей день. Это всё четко даёт понять, что автор в своих описаниях не далёк от истины, почему ещё пуще задаешься вопросом, как после таких времён, в которых уже была канализация, а мысли молодых народных масс заполняли трактаты Эпикура, начались Темные века европейской культуры... Понятно, что ответ даёт та же самая история, рассказывая интересную и масштабную притчу об людской жадности и чрезмерных желаниях покровителей народов. Но сухие факты куда менее интересно читать, чем изобилующий описанием жизни, характеров, политических интриг и баталий текст. Таким текстом и является «Спартак». Лично для меня — полуисторическое, полухудожественное произведение. Роман, понятно и со всей мощью эмпатии рассказывающий об одной из самых необычных фигур мировой истории. О человеке необычной воли, необычной физической силы и необычного ума. Дальновидного деятеля, который, как видно из романа, даже не подозревал о своей дальновидности: человечество в конченом итоге победило рабство, но сражалось за него ещё не единожды после Спартака. И каждый раз «дышали» эти сражения идеями, которые пропагандировал, как раз, ещё Спартак.

Это потрясающей панегирик доблести и чести. Его главные герои понятны и хоть многие их действия для современного читателя кажутся глупыми, стоит давать карт-бланш ввиду времени, в котором они были воспитаны и ввиду нравов, правящих тогда. С подобным подходом каждый характер играет совершенно новыми красками. Чрезмерная пылкость Эвтибиды не вызывает сомнения, быстротечная любовь Валерии не воспаляет недоверие, а стойкость Спартака более не удивляет с восклицанием «что за ребячество?!». Читатель начинает восхищаться этими героями, некоторых любить и сопереживать им, а некоторых ненавидеть так, будто своих личных кровных врагов. Это особенность тех книг, в которые авторы вложили идею вместе с личным мастерством написания, способностью показать действие так, чтобы это заинтересовало, дабы это не отпускало. Это признак отличных книг, к которым я теперь, лично от себя, причисляю и «Спартака», с непониманием задаваясь всё ещё вопросом: «Почему я не читал этого раньше?».

Тематика генной инженерии, несмотря на своё массивное влияние на человечество в настоящем, отчего-то несильно развёрнута в кулуарах литературы не научной направленности. То есть в рамках художественных книг, ну лично я, по крайней мере, не встречал ещё романов, основанных на видении будущего в тонах, что были выбраны человечеством ввиду чрезмерного баловства с генетикой. Книга Паоло Бачигалупи «Заводная» — тот редкий образчик.

Вообще я немного слукавил, указав тематику, на которой зиждется книга, лишь генную инженерию. Паоло сплетает тут страхи человечества касательно опустошения топливных запасов. Он выворачивает наизнанку людскую природу и на суд читателю предлагает видение средневековой борьбы на основе разных этнических и расовых корней в кулуарах какого-никакого будущего. Это будущее — падение ренессанса, которым здесь выступает наше время. То есть, осознавая дикость и людскую злобу человечества сегодняшнего дня, не трудно понять, насколько всё худо на страницах «Заводной». В данный и без того примечательный коктейль тем, автор кидает ещё боязнь постоянно эволюционирующих вирусов, опасных не столько для человека, сколько для растительных культур, чей запас и чья численность исчезает стремительней последних капель топлива. Окончательным штрихом романа является манера повествования и идеологические темы, рассматриваемые с различных сторон различных философий. Тут представлены, в рамках прекрасно описанной тайской культуры, истинный воин муай-тай Джайди, его непреклонный помощник с неоднозначной жизненной позицией и судьбой, загнавшей в тупик, Канья, старый китаец Хок-Сен, еле-еле спасшийся от мачете тех, кого считал соотечественниками, и теперь попавшийся в схожие сети судьбы, европеец Андерсон, на всё готовый ради прибыли своей компании капиталист, изумительно понимающий постулаты идеологии «всемогущей валюты», а также Новый человек, пружинщица, андроид из Японии Эмико, через которую автор задаётся теми же вопросами, на которые уже давно пытается дать каждый читатель романа Филиппа К. Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах».

Как вы понимаете, каждый из героев — это особенный, самостоятельный мир. Взгляды их разняться, поступки логичные для одно ни в коей мере такими не являются для другого. Самый масштабный, завершающий конфликт запускается вовсе случайно ввиду необдуманных действий человека, пытающегося найти своё место в этом мире. А окружение видит в этом злой умысел, ищет нити политических связей. А ведь их нет. Но мир власти и правящей валюты находит их, призрачные, но позже — сам ткёт и выдаёт за истину. То есть роман — один огромный, злободневный комментарий на наш мир, соединённый с предостережением о том, что способно статься, изврати мы своё понимание природы и того, что она нам способна дать. Но в первую очередь — изврати мы сами себя. «Заводная» — очень жестокий роман. Он не описывает кровавые сцены ужасающе чётко — нет. В глобальном плане — он очень жестокий. Невозможно воспринимать картины, описанные сухим языком, как нечто обыденное для мира, как нечто, к чему можно относится как к чему-то, уже бывшему, а потому не поражающему. Нельзя так. И автор сквозь призму своего описания говорит об этом. Вынуждает не морщиться, читать дальше, узнавать, что же будет в конце.

А конца так и не наступает. Он размыт. Он представляет из себя более-менее закруглённую часть определённого грубо вырванного отрезка из жизни определённых индивидуумов. Для них же — жизнь не окончена. Эта история не окончена. Но для читателя — конец. В котором он волен сам думать, что произошло дальше, что послужило началом того, что он прочёл, и как с этим жить, понимая, что в принципе всё, что он прочёл, не далеко отошло от того, что он видит вокруг.

«Волны гасят ветер» братьев Стругацких — это поистине удивительная повесть. Как и любое произведение великих фантастов, она сильно отличается от любого другого текста этих творцов. Ещё более удивительной повесть делает тот факт, что она — завершение трилогии о Максиме Каммерере. Той самой трилогии, в рамках которой переплелись динамичный, антиутопичный фантастический роман, философская притча о поиске своего места в кажущемся бессвязном универсуме и выполненная в рамках псевдодокументалистики повесть, где с журналистской апатией человечеству сообщается о найденной в его кулуарах расе, лишь изредка давая понять читателю, что повествование всё-таки ведёт человек — благодаря нечастым комментариям и пояснениям. Это безусловно необычный, да то что там, банально странный, но оттого ещё более притягательный образчик фантастической трилогии, объединённой единым миром и героем, но столь различной, столь необычной. И если отринуть эту необычность, то можно узреть, что всё это — последовательное развитие не самих авторов, а, скорее, читателя. Через приключение они переходят на более серьёзный тон измышления, от которого после уступают в тень констатации, дабы дать волю уже размышлять самому читателю. И это — просто необыкновенный подход, обрамлённый в прекраснейшее исполнение.

«Волны гасят ветер» — по-своему глубокий роман, по-своему жестокий и по-своему романтичный. Он не даёт итогов, не выводит выводы. Он оставляет всё так, как есть, давая информацию и вольготность читателю самому думать над ней. Несмотря на, что ответственность крайне велика: обуздать человеческим мозгом полноценно проблему, кажется, невозможно. А тут нужно прийти к катарсису с самим собой, спросить себя, что делать и возложить на себя смелость для этих действий. Спасает лишь то, что всё это — фантазия. Но миры и творения братьев Стругацких построены таким образом, что веришь им так, словно это происходит вот, вот здесь, прямо рядом с тобой, наяву... И это талант и проклятие одновременно. Это то, что погружает в депрессию и придаёт сил. Это то, что заставляет думать и заставляет действовать. Это тот ветер, который разгоняет волны, и те волны, что гасят ветер.

Александр Солженицын был человеком, который безупречно чувствовал вещи, о которых писал. А писал он, зачастую, о своём народе. В своей прозе он через локальные ситуации изобличал целую страну, изображал целый народ. Так, например, он сумел на примере всего одного человека показать самоотверженность народа, в котором вырос. Не однозначную, да, но безропотную, основанную на некой высшей вере — «Захар-калита». На примере же одного дня из жизни заключённого он изобразил менталитет и нравы социума, а также политики, что окружает этот социум. Не показывая четко на проблемы или не указывая на беспорядочность, одиозность множества решений внутри своего общества, он просто констатировал факты, заставляя задуматься не об определённом бараке в определенной колонии, а о целой стране — «Один день Ивана Денисовича».

И вот, через рассказ об одной лишь женщине он словно раскрывает духовную составляющую, присущую стране и её народу. Смотря на то, как в глазах мирового сообщества на сегодняшний день изменилась эта составляющая, какие вещи теперь ассоциируются с Россией, лично мне становится плохо. Ибо вот, вот же настоящая родина Солженицына, Пушкина, Шолохова и так далее. Вот краса душевной чистоты, о которой через описание природы писал Афанасий Афанасьевич Фет. Матрёна Васильевна — это и есть Россия. Та Россия, которая осталась после благодарных и честных людей, но которая готова служить и не самым праведным, хитрым людям. Тем, кто заселил её после и пользует по сей день. Как так получилось — я не знаю. Но, кажется, описывая финал рассказа, Александр Солженицын хотел сказать, что всё когда-нибудь кончится. И что люди, пользующие добротой и благодатностью того, что осталось с былых времён, уйдут с тем, что было им даровано. Но не все... Значит ли это, что побеждает не праведная сторона и гибнет бесследно та, о которой пелось в песне ДДТ «Родина»? Опять же — я не отвечу. Я лишь, как и автор, невольный наблюдатель, с ужасом понимающий лишь, что чем громче шуршат мыши, тем более худшее нечто произошло.

«Девочка-Апокалипсис» — это инди-комикс. Небольшая история как вырез из жизни далекого будущего или прошлого, как вложение чувств и эмоциональный посыл автора просто ввиду нахлынувшего посреди ночи вдохновения, как желание сказать что-то не очень глобальное, но глубокое и трогающее за душу. Таков комикс «Девочка-Апокалипсис». Он очень расслабляет ввиду своей рисовки, цветов и собственного стиля. Но в то же время он крайне серьёзен с читателем ввиду своей истории, героев и характеров. Драма, разворачивающаяся перед читателем, в которой гибнет мир и раса, соприкасается с житейской проблемой пропавшего кота, и делает это гармонично, не нарочито показушно, а мягко и как-то живо. Этому комиксу веришь. Его легко воспринимать, созерцать и читать. Думаю, в этом и суть отличной работы: в том, чтобы он была понятна сразу, но вместе с тем рейграбельна на множество раз.

Переосмысливать произведения, будь то классика или же нет, необходимо.

Обычно это происходит само собой, когда то или иное творение нечто сотавило от себя, въелось в память, почему на жизненном пути человек время от времени возвращается к нему через какие-либо житейские моменты, осознавая их по-новому, а вместе с тем по-новому открывая для себя и авторское измышление. А иногда же это происходит под давлением объёма произведений, прочитанных (возьмем за пример именно книги) человеком, и написанных одним автором, или дуэтом авторов, как в данном случае. Именно так случилось со мной.

«Жук в муравейнике» — это словная малая капля в море, в океан необычайного мультивёрса братьев Стругацких. Мультивёрса, который начинаешь осознавать только после прочтения какого-то определённого ряда книг. И это осознание меняет всё. Лично у меня это случилось именно на данном тексте и от того, я думаю, он мне запомнится ещё больше: вся нелепость ситуаций внутри творений Стругацких исчезает, вся сатира и комедийность пропадает, везде открывается новый смысл, двойной посыл или тройное дно. Рудиментарные фразы, полупонятный бубнёж окружения, нелогичные поступки — везде сходит налёт нелепости и шаржевости, всё становится монолитным, аутентичным и ясным. НО! Сугубо только для той реальности, в которую погружают читателя авторы. И это необычайное ощущение!

Почему так произошло? Всё просто: «Жук в муравейнике» — это вторая часть трилогии о Максиме Краммерере. То есть, когда на примере иных произведений очень трудно прочувствовать связь, эмоциональную, смысловую и так далее. То здесь — она неразрывна. И вместе с тем «Жук в муравейнике» — это очень практичное, локальное и типичное для братьев произведение, в котором динамика уходит на задний план, давая волю размышлениям. Притом не столько авторским, сколько читательским. Это необыкновенное соединение дарит осознание, от которого приходит понимание иного факта: надо перепрочесть впредь то, что было прочитано ранее. Из репертуара Стругацких, понятно. А может не только их... В любом случае — надо.

Так же надо, как надо и что-то сказать о самой книге. Но вот тут дело в том, что, ссылаясь на свою фразу о вольготности для читателя, говорить о книге и не хочется: её надо прочесть. Это глубокое исследование кулуаров людского восприятия себя. Это тонкая драма, которая будто не имеет конца, и вместе с тем закончена так, как нельзя было её окончить инаеч, ибо всё казалось бы слишком приторно, неестественно. А она... Эта книга другая. В отличие от первой части, «Обитаемого острова», она не динамична и чересчур реалистична. Нет чувства приключения, есть чувство расследования. Нет волевого героя, чьё мировоззрение переворачивается в конце, есть потерянный человек в возрасте, удостоверяющийся лишь в очередной раз в несгибаемой мрачности бытия. Нет порывов страсти и желания, есть детектив с акупунктурными крапинами действия, которые раскрывают противоборствующую сторону, вместе с тем оставляя неразгаданной загадку всех событий, что, конечно, ещё больше взывает к желанию продолжения. Которого не будет — нет его. Ведь такова реальность, такова жизнь. Таков мир, в котором мы живём. И лишь вы сами угодны им управлять в меру своих возможностей.

Среди множества произвдений в жанре антиутопии я, после прочтения бессмертного творения Джорджа Оруэлла “1984”, постоянно искал нечто хоть приблизительно похожее на данный роман. Каким же было моё удивление, когда в цикле “Мир полудня” братьев Стругацких, в чреде философских притч о человеке морально совершенном, цивилизованном и мудром, мне попался крайне их известный роман, до сего мною всё же пропускаемый: “Обитаемый остров”. И этот роман, словно плод вдохновения от книги Оруэлла, ибо дух тоталитарного, обманутого, счастливого ввиду лживого счастья общества, живущего лишь благодаря образу вечного врага из вне, так и витает над сим прекрасным фантастическим романом.

Следует отметить, что, конечно, произведение Стругацких пусть никак не глубже творения Оруэлла, всё же куда динамичней и для читателя своими драматическими перипетиями куда интересней. Каждая глава умело строит лестницы конфликтов. Каждый шаг в продвижении к финалу – это американские горки взаимоотношений сил, рассмотренных в истории. И оттого куда занимательней смотрится тот факт, что Стругацкие вместе с тем смогли немалую толику пространства романа посвятить и обсуждению мировоззрения главного героя Максима, через призму его разума, чистого и совершенного, пропустив всю грязь, всю похабщину созданного ими же мира. Мира, который во многих моментах так похож на нашу с вами реальность.

Не правда ли, очень трудно не смотреть на неё не через “розовые очки”, потому как к её невзгодам и странностям привыкаешь с малых лет. Однако, что если закинуть в эту реальность человека иного уровня развития, всеобщего познания? Стругацкие аппелируют этой темой, заставляя задуматься над окружающей дейсвительностью.

Да, сеттинг в политических основах правления сильно гиперболлизирован, почему по сравнению с какой “Улиткой на склоне” или “Трудно быть Богом” роман смотрится даже слегка несерьёзно. Однако это сделано в угоду понимания, в угоду прочной ассоциативной связи, где выстраиваются четкие нити во взаимоотношении грубой техники исполнения и жуткой сети заговоров, что кроятся под этой бестактной техникой.

Отличная книга, вот что хочется сказать. Прекрасная антиутопия в сочетании с приключенческим боевиком. Такой роман, который хочется перепрочесть не только ввиду его глубины, но и ввиду захватывающей динамики, поглощающей с головой и не отпускающей до конца.

После прочтения данного графического романа первая фраза, возникшая у меня в голове, была: кто «Метабаронов» прочёл, тому сюжетные перипетии «Песни льда и пламени» не страшны. И несмотря на то, насколько пафосно это звучит, именно так я и считаю.

«Метабароны» Ходоровского и Хименеса — это чистейший полёт фантазии в глубины реальных стилистик викторианской эпохи и феодальной Японии с налётом безмерно смелой научной фантастики прямиком из 60-70-ых годов. Это настолько эпичное произведение, что охарактеризовать его некоторыми эпитетами, вроде инновационный, трагичный, красивый, претенциозный, стильный и так далее, просто, как мне кажется, нельзя. Каждая из восьми основных глав всей эпопеи — это панегирик трагедии, песня во имя сценаристической основы в лице некой безвыходной ситуации, которая благодаря грамотному клиффхэнгеру оставляет читателя в немом восторге и желании поскорее узнать, что будет дальше.

Самое интересное, что стиль, эстетика и герои, в общем, самое основное — задумка, родились из так и не окончившейся логичным финалом работы Ходоровского. А именно из экранизации «Дюны», которую он собирался ставить в середине 70-ых годов. Алехандро, как творец, — крайне разноплановая личность. Он очень примечательный режиссёр, безмерно амбициозный притом в своих первых шагах на данном поприще, талантливый сценарист и драматург. Но главное — он человек, не боящийся уходить в самую тьму глубин своих фантазий. Именно из этого рождались наброски раскадровки «Дюны», которые даже в своём рудиментарном виде нагоняют жути и уважения. Их можно увидеть в документальной ленте ««Дюна» Ходоровского» 2013-го года, где основным выводом, подтверждаемым самой картиной, служит идея, что будь тот фильм всё же снят, он бы стал событием в рамках жанра научной фантастики настолько же, если не более, значимым как и «Звёздные воины». И не согласится с этим после документальной картины трудно. Становится очень обидно за ту реальность, которую мы имеем. Однако после прочтения «Метабаронов» хочется, наоборот, эту реальность благодарить. Ибо именно в них Ходоровский, с помощью беспрекословно профессиональной руки Хименеса, смог проявить всё то, о чём помышлял для «Дюны».

Это огромная трагедия эпохальной семьи, которая на своём пути к собственному завершению влияет на всю галактику настолько мощно, что в подобных существ просто поверить тяжело, не то что принять их, как реального человека. Однако именно трагедия формирует из них живых, настоящих личностей. Каждая драма — это клубок, который на первый взгляд просто невозможно распутать. Клубок из интриг, страстей, неуместных и случайных событий, нежданно формирующих судьбу героя так, что уже не видно на горизонте ничего, кроме затмения и собственной жизни, и жизни всех близких. Но каждый раз каким-то невероятным, однако вполне объяснимым в рамках фантастической вселенной, образом клубок как-то распутывается, вместе с тем испуская из себя полностью изменённого, переваренного, так сказать, жизнью персонажа, который теперь и жизнь свою за таковую не считает. Пройдя через всё, через все девять кругов первой трети пути Данте, персонажи Ходоровского в печали осознают бестолковость своего существования. Лишь в финале приходя к катарсису через последнего метабарона — Безымянного. То есть насколько многообещающе в плане эпичности была начата сага, настолько, и даже более, эпично она была завершена, всё-таки оставив читателя с немым вопросом: «А как же дальше?».

Ответ на него может знать лишь Ходоровский да, собственно, сам читатель. Разве что, различаться они будут — это однозначно. Перелистывая страницы с достойным оваций рисунком Хименеса, читатель будет находить всё новые и новые безумные вкрапления реальности в этот фантастический сеттинг. Детализация и реализм каждой панели поражают. Настолько масштабного и вместе с тем детализированного произведения в области графических романов лично мне вспомнить тяжело. Даже прославленные работы Мура меркнут в своей реализации с данным творением, вышедшим из-под рук двух уроженцев Южной Америки.

То есть, чем хочется подытожить: почти всё вызывает неподдельный восторг. Рисунок, детали, персонажи, их судьбы, мысли и сюжетные повороты. Насколько это было продумано — мне неведомо, однако коль это всё выходило из сценариста Ходоровского по наитию, то мне даже сделать больше нечего, как в немом ступоре окоченеть от осознания собственной низменности. Это взаправду вдохновляющее произведение. Его герои вдохновляют на свершение. История создания — на творчество.

Более того, хочется пару слов сказать и об русском издании от «Fanzon» в двух томах, где к самой истории добавлена ещё и немалая кипа дополнительных материалов по вселенной, истории, как раз, её создании, и самих творцах, её создающим. Благодаря такому подходу ощущается масса всей проделанной работы и именно потому и ранее сказал, что «Метабароны» вдохновляют и на творческие свершения.

Настолько разноплановая и сочетающая в себе такое множество всего произведение, что не найти в нём нечто не для себя мне, на данный момент, кажется затруднительным. В конце концов, суметь только в одном персонаже и его судьбе соединить и рассмотреть две такие крайности в вопросе познания мира и философии его принятия, как фрейдизм и учения Лейбница — это уже многого стоит (Агнар — дед Безымянного). А потому и многого заслуживает. По крайней мере от меня — самого большего. Почетного места на полке, обращения в поиске вдохновения, и частого возвращения лишь ради того, чтобы вновь пережить историю создания касты Метаборов.

Нельзя сказать, что цикл «Метаборонов» безупречен, ибо банально фантастический сеттинг даёт автору использовать так называемые «рояли в кустах» под видом вещей, которые читателю ввиду не знакомства со вселенной просто не известны. Или нет-нет, да некоторые действия героев с логической точки зрения не поддаются объяснению. Но в конечной перспективе всё это меркнет на фоне эмоций от прочтения. На фоне от тех ощущений, что были получены после путешествия в данную жестокую вселенную, где род Кастака не просто приспособился к жизни в ней, в этом бесчестном мире с политикой полного эгоцентризма во главе, а сам подмял под себя её. Стал куда жёстче этого мира, дабы он не смог прогнуть сей клан под себя, в то время как сам клан сможет это сделать...

«Парень и его пёс» — это очень старнная повесть, которую вряд ли мог написать любой другой писатель, кроме Харлана Эллисона. Повесть, которая не пытается в себя влюбить, кажется, ничем: отлично прописанные, но абсолютно не вызывающие симпатию герои, каждый из которых — отборная сволочь, пусть и не без причины; циничный мир чистейшего эгоцентризма, внутри которого существует главный герой, вместе с тем лишь украдкой вспоминая о иных сторонах своего окружения, не давая толком их даже оущутить, не говоря уже, чтобы проникнуться ими; неестественная искренность счастливых в своём заточении людей, не ставящих ни в какой грошь тех, кто пришёл к ним с поверхности. Всё это вызывает или отвращение, или искреннее желание скорейшей смерти всем присущим данному произведению героев. И вместе с тем — всё переварачивается вверх дном, как только наступает финал.

Притом, не поймите неправильно: даже без финала, которым обладает «Парень и его пёс», эта повесть была бы отличным образчиком матёрого, не прощающего ошибок постапокалипсиса, без лживой романтики и не нужного лоска. Образчиком старой школы, в кулуарах которой были выращены «Westland» и «Mad Max». Её мир подстать героям, и об этом мире хочется узнать больше, его самого хочется больше. Однако концовка лишь делает из этого отличного творения ещё более отличное творение, производя рекурсию, которой читатель никак не ожидает от тех героев, которых дал на суд, и которых описал, автор.

Вот, без какого-либо ненужного уточнения или дальнейшего распространения о финале, о мире и его довольно странной, несерьёзной концепции, которая всё равно ввиду гиперболизированной жестокости этого же мира работает, строя своеобразный баланс, хочется просто искренне посоветовать к прочтению повесть. Попробуйте. Думаю, она вас удивит, если не во всем, то в некоторых своих моментах.

Если особо не вдаваться в подробности и размышления, то «Большая планета» — отличный приключенческий, притом приключенческий с большой буквы «П», роман.

Роман жанра научной фантастики, в которой не последнюю роль играет космос, здесь космос является лишь напоминанием об общем положении героев и мира вокруг. То есть он не является тем, на чем концентрируется автор. Он является вспомогательным орудием для создания объяснимых и логичных конфликтов целых поколений существ, принадлежащий к одной расе и виду. Джек Вэнс очень грамотно создал отрешенный от высоких технологий мир в кулуарах данного жанра, на его постулатах вместе с тем выведя отличные трагедии, драму и конфронтации. Это смешение стилей прекрасно ощущается и объясняется самим творцом произведения, почему ему, роману, безоговорочно веришь, что встретишь очень редко, когда речь идёт о подобном винегрете из сеттингов и антуражей. Нечто подобное мне удавалось встретить только у братьев Стругацких и их «Мире Полудня». Но там прогресс — вещь, понимание которого доступно только горстке людей, тогда как здесь о нём знают все, однако жизнь разных групп протекает в разных плоскастях этого самого прогресса. И это очень здорово. А коль учесть крайне простой сюжет, неплохую проработку героев, на которой завязан даже один из главных твистов истории, и четкую приключенческую линию, которой автор придерживается с самого начала до самого конца, получается понятная, не замысловатая, увлекательная книга со свободным финалом, провозглашающем интересное переориентирование главного персонажа — то, чего не ожидаешь от скупого на эмоции героя-ученого по всем канонам Станислава Лема. То есть не только в личном сеттинге данный роман преставляет интерес ввиду сочетания не сочетаемого, но и в персоналиях: идеи стоицизма идут вместе с идеями ветренности и открытости всему новому. Притом явно сам автор в личной жизни отдаёт предпочтения именно второму, что можно понять по интересному стечению событий, которые предшествуют тому, как главный герой примет для себя новую философию и новые принципы понимания мира вокруг.

В общем, насколько проста эта небольшая книга, настолько же она и глубока, что очень, опять же, примечательно и встречается не так часто, как хотелось бы. Честно сказать, «Большая Планета» явно достойна более масштабного анализа, однако я искренне считаю, что ввиду своей простоты она может быть прочитана чуть ли не каждым человеком, а потому и проанализирована. Это я советую сделать вам.

«Хозяева драконов» Джека Вэнса — это, пожалуй, одно из самых известных произведений данного нетипичного для научно-фантастического жанра автора. И эта самая «нетипичность» крайне красноречиво как раз-таки просматривается в данном произведении.

Дело в том, что выстраеваемые автором миры — это некий безудержный полёт однозначной фантазии. Автор не вдаётся в подробности технократии вроде небезызвестного Станислава Лема, вместе с тем и четко не ставя границ между однозначным неправдоподобным вымыслом и фантастическим измышлением.

Вэнс всегда держится на краю, на некой грани между безрассудным фарсом и вполне серьёзным построением мира, социума и мировоззрения существ внутри данного социума. Таким образом, понимая всю несообразноть вселенной, в неё все равно веришь. Это непередаваемое ощущение, потому захватывает, даже несмотря на осознание некой глупости, что ли... Нет, не так.

Как раз «глупость» здесь — это последний ярлык, который можно навесить на данное произведение. Почему? А всё довольно просто и в то же время сложно. Дело в том, что Джек Вэнс, создавая тривиальные персоналии довольно типичных для столкновения идеалогий, на их фоне разыгрывает драму отношений между человеком и природой вокруг, между системой и стремлением к изменению. Показывая натуру человека, как существа постоянно изменяющегося, автор соотносит её с натурой человека, как существа смиренного и существа преклонившего колено пред наивысшим планом. Таким образом виден конфлкит сразу нескольких пластов общества на разных этапах его развития: на этапе развития науки в образе одной лишь теологии, на этапе развития науки новейшего времени, и на этапе куда более высшем, ещё не достигнутом нами. Только автор ставит эти этапы в рамки одного времени. И, пусть сталкивает он их в довольно обыденной битве, притом физической, всё равно окончательный результат очень интересен и необычен, особенно из-за пересмотра личного воззрения на мир человека, представляющего наше время. Его гланый враг — такой же человек того же времени, и вот как развязывается этот клубок конфликтов, с каким окончательным выводом... Думаю, за это Джек Вэнс и получил в своё время «Хьюго».

Дабы хотя бы примерно понять смысл данного рассказа, следует сделать всего-навсего две вещи. Первая — прочесть сам рассказ. Вторая — прочесть название в оригинале, или в самом приближенном к оригиналу переводе, то есть «Разбит, как стеклянный гоблин» (да, существуют и иные переводы).

Именно так автор сразу даёт понять окончательное душевное состояние героя, вместе с тем давая немалую подсказку и на его физическое состояние в конце сего произведения. В котором, к слову, речь идёт сразу о двух вещах, приводящих к подобному результату: наркотики и любовь.

Что из них есть зло, а что нет? Или границы куда более размыты, чем кажется? Возможно как раз так и есть. Об этом и размышляет Харлан Эллисон. Размышляет в своей манере — интересно и довольно ярко. Но вот как-то сугубо пространно, почему какого-то «вау-эффекта» в конце не появляется, отчего и такая оценка.

Хотя, возможно, так только у меня.

Занимательно, что данный рассказ Эллисон писал ещё на заре своей писательской деятельности. И примечательно это не от того, насколько красиво написан рассказ, насколько в нём необычны образы или интересны методы их преподнесения читателю. Скорее наоборот — эти патерны донельзя просты и встречаются в научно-фантастической литературе два раза из двух с половиной.

Более того, кое-где даже видно, сколь автор или не изучил тему, о которой говорит (легенда о массовом суициде лемингов тому пример), или не подошёл с должной фантазией к процессу создания внешнего вида описываемых существ из других миров и галактик. Хотя последний пункт — краейгольный камень. Ибо в данной детали можно узреть отсылку на столь часто обсуждаемые в кругу поклонников «массонской» тематики культуру древних египтян, которые, кто его знает, может и встречались с кем-то, отнюдь не с Земли пришедшим.

Но даже это, возможное, двойное дно — отнюдь не главное. Ибо, как мне кажется, самое интересное автор явил в конце, в идее, завершающей рассказ. На окончательную мысль он работал всё повествование, а до сего момента она явно как-то раз разбудила его посреди ночи, заставив как раз написать «Пылающее небо». Эта идея, философия, которую она способна породтть, несмотря на наружность будет отличаться от мирвоззрения внутри концепции «Мы одни и никого кроме Нас», она чуть иная, и потому более драматичная. Думаю, ради мысли в конце, ради этой непросветной, как кажется сначала, трагедии, ради понимания ситуации в которой гипотетически можем оказаться мы, ненасытные мечтатели, и стоит прочесть этот в принципе неплохой рассказ.

Данная повесть братьев Стругацких — это крайне интересная вещь, если не сказать больше. Притом интерес она вызывает не только, хотя даже не столько, своим сюжетом, миром и персонажами, сколько рассмотрением особенностей быта этого средневекового мира погрязшего в невежестве через призму сегодняшнего дня и ситуации в обществе стран бывшего СССР.

Пример схожего влияния мне приходит на ум не один, но основной из них — мультфильм «Незнайка на Луне» 90-ых. Его начали создавать еще в Советском Союзе и призван он был продемонстрировать и изобличить враждебный капиталистический строй Запада, явив его в неком карикатурированном виде зрителю. Но вышло так, что за время производства СССР существовать перестал, и мультфильм, данный зрителю, демонстрировал не столько карикатуру на политическую модель развития Запада, сколько почти дословную картину о ситуации в странах бывшего Союза. И «Трудно быть богом» — та же история: созданная в границах процветающего и торжествующего образования, кто бы мог представить, что предречет она вектор развития этих самых границ спустя несколько десятков лет.

Могли ли братья Стругацкие в далёких 60-ых годах предполагать, что их повесть об ужасе необразованности, сопротивлении прогрессу и развитию наук в обществе, ужасающих последствиях сближения церкви и власти, будет просто неописуемо актуальна спустя, только вдуматься, полвека... На самом деле это более чем крайне грустно.

И ведь выход, правильный и точный, не могут дать и сами творцы, чей стоический герой в конечном итоге остаётся в первую очередь человеком, а не богом, сообщая таким образом, что спасти себя можем только мы. А как? Ну, мысли были, но ведь несмотря на свою простоту в их осуществляемость так трудно поверить. Да, страны, сплошь состоящие из кузнецов? (сугубо для тех, кто уже читал)

Ох... Знаете, трудно и горько говорить о данном произведении, пытаясь передать частицу его философии через отзыв — это просто глупо, в конце концов. «Трудно быть богом» надо именно что прочесть, самостоятельно, притом именно что сегодня, в рамках реалий нашего дня. Может быть хоть так получится что-то изменить.

«Посёлок» — это уникальное произведение. Не в рамках научно-фантастического жанра — нет. В общем уникальное произведение.

Сперва слеудет сказать, что в принципе роман построен из двух взаимосвязанных частей. Первая часть — «чистокровная» повесть «Перевал». Написана она была ещё в 1980-ом году, то есть вырастил из неё роман Кир Булычев толкьо спустя восемь лет. Но не о творческом процессе сейчас. Сейчас о конечном результате: «Перевале».

И вот что хочется сказать насчет этого произведения... Вы хоть раз читали, например, «У меня нет рта, но я должен кричать» Эллисона, или «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Нет? Тогда, если вы не переживали нечто схожее в жизни или знакомы с иными схожими произведениями, которые я вспомнить не смог, вряд ли осознаете глубину атмосферы безысходности, проработанность антуража неумолимого холода и пронизывающего ветра лишь на основе моих слов. Настолько грамотно передать положение этих пропащих людей на границах малоизвестной, недружелюбной планеты, которые цепляются за жизнь не имеющими кальций, срывающимися с пальцев ногтями (образно говоря) в отзыве лично у меня не получится. Это надо взять и прочесть. Это необъяснимо притягательная ситуация, в которой я бы лично не выжил, в чём я отдаю себе отчет, но в которой благодаря сказаниям Булычева я побывал и считаю её одним из ярчайших событий своей литературной жизни. Притом, сюжет здесь прост до безобразия. Но уровень проработки судеб и характеров, умение их преподнести и обосновать, вместе с тем явив окружающий мир столь скурпулёзно и проникновенно — это нечто. Любовь к таким историям зиждется на сонове любви к атмосфере этой истории. И моя любовь впредь к «Перевалу» огромна.

Но ведь не им единым, так как это — лишь повесть. Роман получается благодаря её соединению со второй частью, а именно с «За Перевалом». Благодаря именно ей роман в целом вклинивается в одну из множества вселенных Булычева — во вселенную произведеений, построенных вокруг доктора биологических наук Павлыша. И так как вторая часть уже куда более объёмное и самостоятельное произведение, сконцентрировать его состоятельность на основе одной лишь атмосферы уже не выйдет. И Кир Булычев это понимал, пойдя по совершенно иному пути.

Он взял за основу привычные истории из поджанра робинзонады, снабдив его непрекращающимся «увеличением ставок» на пути прохождения героями задуманного автором сюжета. То есть, умелое построение драматургии с её преодолением постоянно возрастающих холмов трудностей захватывают настолько сильно и не отпускают столь длительное время, что даже тяжело поверить в то, что именно в таком, постоянно возрастающем напряжении, проходит половина, даже чуть больше, данного творения. Это не передаваемое ощущение, когда ты сидишь, цепляешься за сюжетную нить какого персонажа, она подходит к апогею, а автор перебрасывает тебя на рассмотрение судьбы иного персонажа, у которого также не всё гладко и ты сперва злишься, а после вовлекаешься но вдруг, бац, и вновь перекидываешься уже на третью судьбу и всё посторяется с долгожданным возвращением к первому герою, и ты всё читаешь и читаешь, не в силах оборвать ход событий, не в силах отвлечься. А в это время ещё многограннее показывают себя герои, ещё четче вырисовываются картины их взаимоотношений, ещё глубже осознаётся сам мир. И в таком контексте вообще нельзя как-то отойти от книги, прекратить ознакомление ибо, один момент «из вне», и всё, ты вновь окажешься в реальнсоти, когда нужем там, в мире Булычева, где разыгрывается драма, трагедия, на повышенных тонах история играет на твоих нервах... Это необыкновенное волшебство литературы, это то самое глубочайшее проникновение в мир романа или повести. Это и есть то, за что любят книги, то, почему они никогда не сойдут со своих пъедисталов лучшего проведения досуга человеком. Сказано смело и с неким вызовом, я знаю и понимаю. Но поверьте, после данного произведения Кира Булычева я говорю это с полной, возможно в некоторой степени надуманной, но всё-таки полной уверенностью.

«Посёлок» — уникальное, запоминающееся, захватывающее, глубокое, прекрасное произведение. Это всё, что я могу сказать.

Через каждое творение каждый автор пытается что-то сказать. По крайней мере, если это утверждение нельзя использовать ко всей многогранной беллетристике в мире, то к однозначно классическим произведением — оно преминимо. И дело в том, что «Один день Ивана Денисовича» — это как раз бесспорная классика русской литературы, чьей определённой мысли, идеи я не нашёл. Возможно, со мной что-то не так, а возможно, что автор и не пытался нечто однозначно заявить данным своим творением, вместо того раздразнив своё внимание на множестве подтем, то бишь на том, что уже проникло глубоко в мой разум и заставило задуматься.

Дело в том, что Александр Исаевич в данном произведении словно представляет уменьшенную копию своего куда более масштабного полотна — «Архипелаг ГУЛАГ». Он предоставляет читателю возможность окунуться в атмосферу, в которой проходит один день арестанта, попавшего на зону в сибирских просторах по мановению руки Советской власти времен Сталинских репрессий и военного положения. Описывая быт, навьючивая атмосферу, заставляя буквально полюбить мерзкую водную субстанцию, возникшую после приготовления овсяной каши, Солженицын словно невзначай замечает и упоминает истории людей, рассказывая о том, как те по несправедливым или, наоборот, справедливым и логичным обстоятельствам оказались в том положении, в котором находятся. Он не заставляет читателя сопереживать героям за счет слов, он описывает их поступки. Каждый персонаж — так или иначе человек. И каждый человек за плечами что-то имеет, и об этом говорит писатель, вместе с тем лишь слегка упоминая, что стоит за плечами у всего народа — Власть. И эта Власть, взмываясь над обществом, словно Домоклов меч изредка опускается на тех, кому повезло или неповезло, кого стоит пожалеть, а кого — нет. Эти факторы читатель решает уже сам за себя, проживая, действительно проживая, один день в кулуарах грязных бараков и на просторах бескрайних сибирских прерий, наполненных морозным ветром и одиночеством существования, даже когда вокруг, вроде бы, люди и есть...

Возможно, такой и является основная мысль — истинное одиночество, которое поглощает человека, не имеющего воли. Его отчужденность от мира, которого он уже не знает и даже не думает о том, как стать его частью. Он погружён в себя, в ежедневные попытки заработать и не оплашать, в морозные ветра и туманные перспективы, настоящим смогом опоясывающие всё его окружение, лишь изредка дозваляя слабо греющему огню от печки проникнуть в линчое пространство, дабы дать мгновение для отдыха, во время которого человек по-истине и осознаёт своё положение... Горечь и тепло — смешение чувств и эмоций, которые нельзя определённо описать, и именно это удалось Александру Исаевичу, который явно даже и не пытался сделать именно это.