Весь сборник — это своеобразный панегирик чувствам интроверта: спутанным, постоянно нечетким и таким неразборичывым для произношения через обычный человеческий язык, но таким родным и понятным, если их сам испытывал хотя бы единожды.

Лично для меня абсолютным фаворитом из трех графических новел, наполненных самокопанием и попытками самоосознания, является первая, самая неграмотная в визуальном плане, и в то же время самая близкая мне по духу, романтичная в кульминационном исходе и воодушевляющая в таком тяжком деле, как попытка найти ориентиры для себя, «правильные» или хотя бы более-менее четкие, чтобы вырваться из постоянного нимба самообмана о собственном течении жизни, которая на самом деле является лишь стагнацией в рамках унылых серых будней. «Хочу быть космонатвтом» — это цельное произведение, где герой через трудности и тяжбы, успевая и приступать к действиям и складывать в отчаянии руки, всё же приходит к итогу, который искал всегда, и которого ему не хватало. Приходит и понимает, что вот, то самое, нужное и необходимое, то, почему можно жить — как в прямом, так и в переносном смысле. Тут минус только один — сама личность героя. Его действия обусловлены лишь плаванием по течению, или еще более частому дрейфу по этому же течению — всё. Это далеко не действенное лицо, которое осознавая свои слабые стороны не только рефлексирует на их тему, но и работает над ними. Работа происходит, скорее, между повестями. Ибо уже во второй повести «Грипп яппи» проблема и суть поиска чуть иная: это сборник из микроисторий, каждая из которых показывает частичку цельной, уничтожающей в человеке человека структуры — депрессии. И здесь уже главное не поиск себя, а просто отражение состояния с поиском его первопричины, словно через её призму все можно будет исправить. И так как толком названия этой первопричины автор не знает, он даёт его сам — грипп яппи. А удается ли ему через этот грипп, через нахождение его корней все переиначить обратно — неведомо. Однако в последней новелле, — «Ветер умер», — проблематика вновь иная. Она связана уже не столько с самокопанием и единичной борьбой против чувства собственной ненужности и бесталанности, сколько с поиском счастья там, где оно классически должно быть, однако найти его не получается... и в чем причина? Может всё-таки в себе? Когда рядом с тобой любимый человек, а выстраивать самодостаточные и полноценные отношения не удаётся ввиду того, что ты ещё не разобрался сам в себе и находишся в раздумье над своими, найденнми собою же, минусами, притом не желая делиться ими с ближним для совместного поиска решения — какой здесь выход. И ответ кажется очевидным, однако вот за что следует отдать автору должное — он сам взаправду испытывает эту легкую паранойю, нервозность ввиду личностных тараканов в голове, путающий клубки личного самопонимания и тем самым рисуя нитями метафорический купол, в котором тепло и уютно, однако иногда становится настолько тепло, что больше похоже на пекло преисподней, в котором ты плавишся, пытаясь вырваться, рыща в поисках двери, которой никто не делал. Он, автор, прекрасно пониманает, что актое — измышлять над самим собой в тщетных попытках прийти к некому знаменателю, поделив на который можно будет убрать все несостыковки себя с обществом, семьёй, проблемами в учебе или на работе. И вот уже за это чувство, что читателя пониманием автор, читатель готов простить многое и признать данное творение всё-таки, по меньшей мере, хорошим произведением искусства, своеобазного, но искусства. Токого, которое лично я, пркрасно понимая, что подобное далеко не для всех, люблю. Спасибо, Даня, я тоже хочу быть космонавтом.

«Божественная комедия» Данте Алигьери — это определенно грандиозное произведение, заключающее в себе многоголосый вой тысячеликой культурологической истории Европы до 14-го века нашей эры. Это столь глубокое произведение, что осознать его, да что там, просто понять хоть бы частично после первого прочтения лично мне кажется невозможным. Однако вместе с тем данное произведение в бесчисленных мелочах взаимодействует с теологическим познанием, почему на сегодняшний день формирует неоднозначную оценку в плане конечных эмоций и воспринятых идей. Это, конечно же, сказано сугубо на основе субъективного воприятия данного творения, однако, всё-таки, так оно и есть, опять же на пласте личностной оценки — только на нём и не на чем более.

На этом же пласте хочется и построить весь отзыв. И это не только от того, что хочется иметь возможность прикрыться, коль что, таковым понятием как «ИМХО». В случае, например, коль читатель отзыва найдёт ошибки в плане понимания текста и его оценки, коль найдутся неточности в редких утверждениях касательно произведения Алигьери. Но и от того, что само проивздение Данте основано сугубо на его философии, на его познании окружающей действительности и его аналитических выводах о сути тех известных природных законов, которые были открыты на тот момент. Тут следует уточнить, что «Божественная комедия» — это творение, написанное бескрайне умным и эрудированным жителем Европы начала 14-го века, который по вполне понятным причинам временного периода истории материка такие способы научного дознания, как банальное критическое мышление не применял, хоть оно уже и имело некоторый вес. Тут дело связано с верой, Христианской верой, которой придерживался Данте и на основе сказаний из которой, то бишь на основе Библии, были написаны многие сюжеты «Комедии». Сама же «Комедия» почти полностью придерживается специфики натурфилософии в плане предоставления той или иной информации о непознанном читателю: через призму теологических познаний, совершенно не приемлемых для сегодняшних реалий, читателю подаются измышления о космосе и природе тамошних вещей, который иначе, как гротескное воспритяие реальности сознавать на сей момент не хочется. И, лично мне кажется, что под таким углом на сегодняшний день данное произведение и следует понимать.

Как Библия сейчас — эпохальный сборник эпических мифов и легенд, так и данное произведение — гростескное воспроизведение специфик человеческого поведения в рамках тех или иных сценариев его бытия. Это очень увлекательно: анализировать картины природы, нарисованные безумным, или гениальным, умом Данте. Это очень познавательно: выявлять политические мотивы и особенности, ояпть же политических, взглядов писателя в лицах, что были показаны в Ады, Чистилище или Рае. Очень удивительно пытаться воспринять весь бесчисленный пласт познаний, обозреть проделанную автором работу над исходным материалом. А ещё более — крайне увлекательно вычленять из текста мириады мини-сюжетов, небольших историй как реально имевших быть в хронометраже развития человеческой цивилизации, так и выдуманных автором. Трагедию людей нет-нет, да кое-где можно просто брать и развивать в полноценные произведения искусства, пытаясь ещё глубже проанализировать ситуацию, в которую по воле ума Данте попадает описанный им же герой.

В итоге: «Божественная комедия» — огромный источник исторического познания с несвойственными временному периоду прорывными научной деятельности и нетривиальными обоснованиями, которые на сегодняшний день выглядят довольно уныло и грубо, вместе с тем не низвергая творение в пичину глупости. Наоборот — поднимая весь толмут над множеством и множеством иных творений, являя его, как полноценный портрет историйческой эпохи, определённо необходимый для прочтения, ведь история — всего лишь зеркало, показывающее прошлое и способствующее сравнению с настоящим. Простор фантазии поражает, а язык и стилистика, грамотно воспроизведенная Минаевым уже более века назад, лишь увеличивают эффект от прочтения, которое для полноценной оценки произведения явно придется повторить, хоть это такому человеку как я, а именно придерживающемуся наукоцентричных взглядов, довольно и тяжело.

На основе данного творения Алеся Адамовича был снят один из моих любимейших фильмов: нетленное произведение Элема Климова «Иди и смотри». И, что самое интересное, в данном случае правило «книга всегда лучше» не совесем работает, ибо как раз книга куда спокойнее и размереннее, чем фильм, который настолько тяжел, насколько вообще, как мне кажется, может быть тяжелым художественное произведение. Книга же куда спокойнее развивается. Она медленно погружает в свою фабулу сюжета читателя, вместе с тем давая информацию, на основе которой читатель полностью формирует окончательную картину судеб персонажей, основных лиц повести, почему переживания на их счет отходят на задний план и слабо волнуют читателя. Вместо того он погружается в плеяду событий, описанных автором. В анфиладу страшных картин, которые рисует воображение на основе пережитых эмоций Алеся Адамовича, на основе воспоминний очевидцев, на основе документальной хроники, в общем, на осове всего того, что имело место быть в годы Великой Отечественной войны.

И от пережитого нелегко отойти сразу после прочтения. Это то чтиво, которое всплывает в голове благодаря ярким образам ужасающей жестокости, ужасающих поступков людей, которые, словно, лишь притворяются людьми. Лично у меня непроизвольно текли слезы при прочтении. Когда ты представляешь события, о которых говорит хроника, мастерски представленная в произведении, тяжело сдержаться.

Но в этом ли главная цель повести? Растрогать? Нет. Главная цель — это сказать, что такое есть Война. В наше время, особенно в наше время, когда хвастать оружием на Параде Победы, по сути, Параде во имя Мира, победившего Войну в далеком 45-ом, — это признанная норма, эта книга должна быть прочитана если не каждым, то очень многими. Нужно вспомнить, что такое Война, и что образ оружия — отнюдь не то, чем следует хвастать на фоне событий тех ужасающих лет. Победа добывалась ужасающе тяжело, сквозь слезы, кровь и страдания, коих не должно быть вовсе. Эта повесть напоминает об этой боли, напоминает, что не стоит, не стоит идти по пути агрессии, зла, жестокости... Этот путь ни к чему хорошему не приведёт. Он лишь заставит повторить ошибки прошлого, которые, казалось бы, потому и записаны в летах такими авторами, как Алесь Адамович: они — голос из прошлого, который словно Домоклав меч напоминает человечеству, что есть такое боль и чем чревата злоба. Как же грустно, что человечство любит такие напоминания запереть на ключ в дальнем ящике, сломя голову вновь бросаясь на встречу былым тяжбам и ошибкам... Очень жаль.

«Сокровища Гвалура» на сегодняшний день — это стандартное приключенческое фэнтези-произведение с очень слабо проработанными сторонними героями и неприемлемым, по сегодняшним стандартам многоуровневых персонажей и проработанных историй, показанием женского героя. В данном случае конечное впечатление остается двоякое, ибо с одной стороны понимаешь, что написан был рассказ давно, но в то же время проверку временем он если и прошёл, то с большой натяжкой. Что в нём однозначно впечатляет, так это профессионально выстроенная цепочка интриг, в рамках столь небольшого расскзаа особенно примечательная. Пожалуй, ради хитросплетений мотиваций разных сторон, одной из которых и является знаменитый Конан-варвар, следует прочесть эту повесть, в которой очень мастерски показано, насколько действительно умён и изабретателен этот сильный, не наделённый, на первый взгляд, герой героического романа фэнтези.

То есть, рассказ в принципе неплох, но в своей проработке он достоин внимания в политических перепетиях и в изучении персоналии Конана, то есть художественный интерес к истории как таковой и интерес академический к персонажу — вот, что способно заинтересовать читателя в данном именно случае. В ином: рассказ тривиален и на сегодняшний день довольно груб, хоть авторский язык Роберта Говарда, как всегда, поэтичен, размашист и проффесионален, в данном случае кое-где даже напоминая псевдодокументалистику Говарда Лавкрафта. Пожалуй, это тоже можно отметить, как плюс.

Данный рассказ является стандартным представителем того поджанра фэнтези, создателем которого является, собственно, его автор. Примечательным в «И родится Ведьма» (в иных переводах может быть иначе) является то, на мой взгляд, что здесь сам Конан — стороннее лицо повествования. Сам Ирвинг Говард, несмотря на его огромную любовь к собственному детищу, в данном случае позволил показаться в своих лучших качествах иным героям данного не очень большого рассказа.

По традициям первичных творений героического темного фэнтези, да и вообще фэнтези, женские персонажи не привлекательны и во многом являются лишь фоном или сколь-нибудь ощутимым мотивом для действий гланых героев, однако тут Говард избежал этого негласного, на сегодняшний день абсолютно бестактного и устаревшего правила в данном случае примечательно и умело: антагонист рассказа — девушка. Красивая, даже прекрасная, опять же в рамках негласного правила сотворения личины дейсвующих героев подобных героических повестей, но абсолютно безумная. Это добавляет ей красок, что для 30-ых годов прошлого века является моментом крайне необычным, а сегодня скорее интересным. Но разве не более? Да нет, более: тут уже вступает в силу иной стандартный пласт создания истории Говардом — его слог. Он поэтичен и красив. В его исполнении диалоги кажутся довольно странными и неправдоподобными, но описание окружающего мира, проработка — это на высшем уровне, что банально способствует вовлечению в атмосферу, а значит, и в историю. А это уже крайне необходимо большинству современных творений данного жанра.

В конечном итоге, что хочется сказать: в рамках возможностей автора, данный рассказ — довольно обыкновенен. Но в то же время имеет некоторые интересные моменты сценарного построения и преобладания тех или иных лиц, что несвойственно обычно Говарду. Этим он интересен. А привлекателен он для современного читателя своей подачей, своим антуражем, в который проникаешь с головой, чего многие явно давно не ощущали, открывая большинство текстов сегодняшних беллетристов.

В данном романе Геммел не изменяет себе почти ни в одном аспекте. Все тот же привычный, довольно простой и прямолинейный сюжет с четким противостоянием сил зла с силами добра, условного и субъективного, конечно, о чем не раз и не два размышляет сам автор. Все те же облагораживающие все повествование, довольно простые, но характерные персонажи с простой и понятно мотивацией, иногда изобилующие некоторой, пусть и не самой обширной, но все же многогранностью. Все те же фактурные пейзажи северной Европы, что чаще всего в своих творениях в качестве локаций для действий употребляет автор. Все тот же финал, что чувствуется одновременно и логично, грамотно завершающим творение, однако что оставляет и простор для размышлений о возможном продолжении. Все те же множественные отсылки к своим прошлым книгам с явным намёком на общую мультивселенную, которая после цикла «Король ястребов» вовсе кажется в рамках творчества Геммела чем-то само-собой разумеющимся.

Но все-таки «Чёрная луна» — это немного иное произведение. Дело в том, что здесь автор акцентировал внимание не чувственном аспекте героев куда сильнее многих иных работ. Такие книги, как «Дочь горного короля», «Легенда».. да вовсе почти весь цикл «Друсс-легенда» и «Король ястребов» уступают в этом плане данной книге, нечто похожее разве что только могу вспомнить в «Мечи дня и ночи». Связи никакой я в этом не вижу, ибо даже если учесть, что все эти романы были написаны в завершающий период творчества Геммела, то все равно «Белый волк» того же временного промежутка все равно в данном факторе уступает «Чёрной Луне», из-за чего лично я могу сделать вывод лишь в самом душевном состоянии автора, его патерах воздействия на читателя при описании нового мира в сочетании с как можно более подробным описанием новых героев. Геммел акупунктурно затрагивает всеобщую картину мира, в данном романе, куда подробнее разбирая его культуру и повадке на примере ограниченных локаций города, выполненного в стиле переходящего Средневековья: деревенский урбанизм с монолитными изваяниями построек высших чинов — при живой фантазии подобные картины формируют в сознание крайне чёткие и привлекательные картины, подобные которым я могу вспомнить из репертуара автора лишь в «Легенде». Нет разброса внимание, есть чёткий акцент и проникновенностью атмосферой безысходности и чувственных перипетий: первое крайне любимо Геммелом, тогда как второе довольно не часто в его романах, но здесь выполнено на должном уровне. Этот уровень обусловлен не в последнюю очередь привычно горестным финалом, в котором сталкиваются полярности полного отчаяния и грусти, да радости и торжества. Но «Чёрная луна» привлекательна тем, что этот финал на эмоциональном уровне отыгрывает куда сильнее, потому, что объяснённых, понятных героев, достойных сопереживания, здесь куда больше и каждую трагедию или счастье чувствуешь, как свои. Такой вывод для книг Геммела непривычен, лично по моим пунктам знакомства с автором, и потому данная книга — случай особый, примечательный и, особенно для поклонников, привлекательный: новая сторона таланта любимого автора — это всегда интересно.

Не ожидал от данного единичного творения ничего особенного, а в конечном итоге получил красивую, немного тривиальную, но душевную историю, где в конце как всегда безоговорочно веришь, несмотря на некоторое число видных «роялей в кустах», а также логических и картографических упущений, что герои живые, а их будущее хранимо Истоком.

Дэвид Геммел безусловно баталист. Притом довольно своеобразный. Для него нет ничего привлекательного в масштабной битве двух несметных армий, что несутся друг на друга посреди ратного, безграничного, чистого поля. Нет. У Геммела был свой свой стиль, совоя страсть — блокада, оборона, хитроумная облава, стычка на узком пространстве. И всегда, по крайней мере на моём опыте прочтения книг данного автора, число людей в противостоящих друг другу войсках суммарно не превышало какие 20-30 тысяч (разве что в «Легенде» из цикла про Друсса представала иная кратина, хотя стратегия сражения и специфика блокады были неизменны). То, что можно выделить в плане битв Геммела — это красочный, запоминающиеся осады, хитрые переломы истории, героические противостояния горстки людей против куда большего войска на манер Фермопильского сражения. И обычно в образе тех, кто слабее, тех, кто под гнётом, тех, кому суждено умереть — протагонист книги и его близкие. То есть: Геммел любит ставить своего героя в самые несладкие условия, расписывать, как он к ним пришёл, выстраивая долгий последовательный путь, полный политических междоусобиц и межличностных стычек, а после кратко но красочно отображать сражения, в которых весь клубок перепетий непривычно и странно резко, как обоюдоострый кинжал вытаскиваемый из раны, распутывается, открывая пред читателем все карты, обозначая финал истории.

Почти всегда финал лирический, приправленный грустью, обещающий что-то впереди. И этого начинаешь неустанно ждать, видя те самые горные заснеженные хребты и вдыхая вечно морозный свежий воздух. По крайней мере, такая эмоциональная картина выстраивается в воображении после прочтения именно «Вечного ястреба». Классического романа Геммела (мне всерьез начинает казаться, что иных быть у него не может) в котором в рамках жёстокого, жесткого фэнтези добро побеждает зло, а автор всё больше и больше намекает на свою мультитвселенную, состоящую из всех своих книг. Связь немного портит атмосферу, нарушая самостоятельность и прививая темы не совсем уместных технических изысков, однако Дэвида никто и не считает однозначно гениальным творцом. Каждая его книга — это процесс, сочитающий личные порывы идеи и куцее умение описывать, повествовать, разворачивать глобальную, масштабную картину. Видно старание, виден полёт фантазии, окованный в отработанную схему подачи этой самой фанатзии, и потому воспринимается каждая книга, после прочтения хотя бы одной, привычно, легко.

И данный роман, повторюсь, — не исключение. Живые, объемные герои, интересный, пусть и примитвный, конфликт. Довольно консервативные взгляды в политических прениях, но не вычурно смотрящиеся в рамках мира, описываемого автором — так, как нужно для особенностей развития этого самого мира, для особенности его проработки, которой одарил его, собственно, автор.

Автор, которого я вновь хочу поблагодарить за крепкую, хорошую историю о добре и зле, о героях и злодеях, о поступках, на которые не хочется смотреть из-за их омерзительного посыла и вида, и поступках, которые повторил бы сам, будь ты более смел и силён... Хотя, ведь именно такие книги убеждают нас, что мы именно настолько сильны, смелы, и выносливы. Спасибо, Дэвид Геммел.

Чем больше читаю произведения Дэвида Геммела, тем больше убеждаюсь, что сделаны по одним, выверенным, неизменным для автора лекалам: меньший акцент на мире и его проработке, как можно большее внимание на героях, их характерах и особенно заметных четрах психологического портрета. А именно. Если герой Геммела отличается особенной вспыльчивость, лирическим полетом мысли, подспудной озлобленностью, столь же подспудными мечтами о чем-то несбыточном и так далее, то это читатель будет знать на всё протяжении книги, ибо автор будет постоянно напоминать об этом то через действия персонажа, то через диалоги. Мир же служит фоном для объемных, запоминающихся благодаря своим личностным особенностям героев: автор описывает в границах романа какую-либо местнсоть, которая характерна для схожих народов в нашем мире, в голове читателя закрепляет запоминающиеся фактурные локации, рисует, так сказать, тщательно пейзаж, строя мостик ассоциаций, а после не возвращается столь тщательно к этим чертам, продвигая сюжет далее в основном за счет персонажей. И ещё одна особенность — первичные 70-80% книги всегда являют из себя подготовительный этап, запоминающийся накаленной атмосферой, тщательным описанием событий, мест, знакомством с героями, а последние 20% — это быстрая, беглая, даже, развязка, в которой герои приходят к своим первичным целям и, более того, достигают ранее не видимых за этими целями берегов следующих за ними решений тех проблем, которые возникли благодаря ранее упомянутому приходу к первичной цели.

И этот роман — не исключение.

Однако плоха ли эта схема? Пока я от неё не, так сказать, ловлю ничего, кроме удовольствия. Это простые, а потому доверительные истории, одной из которых и является «Дочь горного короля». Оособенно примечательной деталь именно здесь является то, что главным действующим лицом является девушка — молодая Сигурни. Если вспомнить, когда была написана книга, то немного даже удивдляет, что создатель Друсса-Легенды пошёл на такой шаг и, к слову, не прогадал. Персонаж сильный, самостоятельный, запоминающийся и, что самое главное, изменяющий своё мировоззрение по степени хода истории. Такими герояними должно хвастать современная поп-культура в областях кино, видеоигр и книг, подвергающаяся нападкам радикального феминистического сообщества, которое явно даже толком не знает, что такое истинный феменизм, и довольствуется сюжетами с героями женского пола, которые имеют место быть в этом сюжете лишь благодаря тяге за уши и прочие места. Такие героини — то, чего достояны потенциально прекрасные и запоминающиеся истории, коих сегожня также сочиняют немало. И такой героине хочется верить. Ей сопереживаешь, особенно в конце, когда все точки над «i» расставлены, а от былой взбалмшной девицы не осталось и следа... Хотя, что-то я разболтался.

Хочется вот что сказать: данной книгой Геммел точно не изменяет себе и не предаёт ожидания своего читателя, давая ему то, за что этот читателя так любит и уважает этого писателя. Коль вам нравится творчество Дэвида, то данный роман также понравится — однозначно.

Теперь, переваривая впечатления от данной книги, первое, что приходит на ум, это мурашки по телу и холодок по спине сродни тому, который испытал первый раз читая «Две Твердыни» Толкина, а именно тот момент, где пред Арагорном и его товарищами появляется Гэндальф, но более не серый, однако, как оказывается, живой... Вам явно знакомо это чувство. Чувство возвращения полюбившегосЯ, более того, горячо обожаемого героя. Чувство понимания того факта, что его легенда не кончена. Чувство предвкушения новых ощущений связаных с твоими, кажется, давно знакомыми друзьями, которые навсегда остались в твоей памяти без обещания вернуться вновь. Но вот он здесь. Это чувство связано в первую очередь с Друссом — героем серии романов Геммела, которые входят в его же масштабный «Дренайский цикл».

Вообще странно, что именно об этом я говорю, вспоминая о книге, которая имеет в качестве своего главного героя вообще совершенно иного персонажа, которому посвятил свои последние годы жизни писатель — Скилганно. Это не тот стоический, конаноподобный, физически, да мягкий душой и чуткий в вопросах психологии товарищества и боя Друсс. Это немного иной персонаж. Более утонченный в вопросах физиологии и психологии, ибо разделения на поведенческие модели внутри жаровни боя и мирного сущетсвования у него нет. Ввиду этого его же моджно назвать менее многранным и отчасти это будет правда. Но лишь отчасти, ибо в целом это всё столь же классический герой мрачного фентези, чья судьба полна приключений, а характер неоднозначен. Уж что-что, а героев, точно, Геммел создавать умел. Чего не скажешь о его мире.

Здесь следует уточнить, что в последние годы своей жизни и творчества, он слегка изменил концепцию своей Дренайской вселенной и в данном романе это видно лучше всего, несмотря на то, что зародилось еще в «Белом волке». Он связал мрачное средневековое фэнтези с апокалипсисом куда более продвинутой и могучей цивилизации Древних, дав недвусмысленный намёк на то, кем могли быть эти древние и что их уничтожило. Но дело в том, что связал он столь плотно, что в границах его первичных романов из общего цикла это кажется слегка натянутым... Неуместным, словно. Потому с этим, пожалуй, нужно просто смериться.

Лично я так и сделал, вновь насладившись прекрансыми объёмными героями и многоликими индивидумами. Решения столь же быстры, смерть может встретить любого, а судьбоносные события описываются парой строчек, заставляя перечитывать себя раз за разом, не в силах поверить. В это весь Геммел, а в этом романе — весь он в свои последние годы. Стилистика неизменна, во главе угла всё ещё стоят судьбы личностей, как и сами личности. А мир... Ну, с этим можно смириться.

«Легенда» является вовсе первым романом не то что из цикла, посвященного дренаю Друссу, но вовсе из всего «Дренайского цикла». И, проводя параллели с иными творениями Гемелла из данной же анфилады романов, хочется обратить внимание, насколько скурпулезно Дэвид придерживается своей личной стилистики такой простецкой констатации с вкраплением частичного фокуса сугубо на некоторых деталях повествования. Это, знаете, нечто сродни классическому стилю рисунка японской анимации — кадр обычно обыкновенен по своему наполнению, фон также не блещет чем-то особенно интригующим, но вот события и детали сцены, которые, как считают авторы, должны быть замечены в первую очередь — ярки и выразительны. У Геммела — нечто подобное. Он прост в изъяснении, в своем языке, но события, на которых он хочет заострить внимание, он выделяет легким вершком поднявшейся волны в краях неспешно текущего спокойным течением повествования. Правда, уже в данной книге виднелась и слабость писателя: любовь к расписыванию подноготной событий, на которых фокусируется побуждающее событие. То есть — около восьмидесяти процентов книги, её первая большая часть — это плавно, не всегда логично, но все же последовательно развивающееся действо. После чего, последние двадцать процентов, — это словно вынужденные штрихи, торопливость нанесения которых, кажется, является продуктом усталости автора от собственного произведения. Это немного портит общее впечатление и, что грустно, заслуженно: как-никак, концовка — это то, что запоминается в первую очередь.

В данном же случае, в случае «Легенды», что хочется отметить, говоря о чем-то запомнившемся — это атмосфера. Атмофсера депрессии и упадка ощущается после прохождения половины романа настолько сильно, что отречься от неё нельзя при всем желании. А самое интересное — не хочется. Данный антураж облагоражен сэттингом битвы, масштабной и судьбоносной, в которой волей-неволей самому хочется быть, хочется стоять на великих стенах под проливным дождем в ночи, смотря на огни вражеского лагеря, который, вобрав в себя чуть ли не миллион воинов, кажется бесконечным полотном мерцающих в ночи глаз хищных зверей, уже готовых к прыжку.

Сюжет же, как это обычно бывает у Геммела, не столь запоминающийся. История об обороне крепости с силами, не имеющими, как кажется, никакого шанса против наступающего врага — сочетание событий на Скельском перевале и у гробницы Ошикая, которые также были написаны Геммелом, только на сей раз увеличенные в разы. Это — классическое героическое темное фэнтези, являющееся завершением истории, первоначальной истории, воина Друсса. Завершением громнким, красивым, героическим, не во всем идеальным, но всё-таки запоминающимся. Завершением, которое, по сути, послужило началом.

Данный роман был написан уже после того, как основная линейка романов «Дренайского цикла» была Геммелом создана и издана. Привязано к вселенной автора, в общем-то, сие творение отнюдь не номинально. Оно довольно плотно легло в ряд с классическими произведениями об этом мире тёмного сурового фэнтези. Однако и некоторые неточности читатель, знакомый с иными произведениями, увидит и точно не упустит более из головы. Дело в том, что автор позволяет себе вновь поразмышлять на почве жизненного бытия стоического героя отдельного цикла своих романов внутри «Дренайского цикла» — Друсса. Сформировав образ извечно одинокого, ветреного в плане мест своего обитания воина, Дэвид Геммел вместе с тем позволяет ему вновь почувствовать, что он не одинок, даруя ему новых боевых товарищей и друзей, которых, вместе с тем, Друсс ранее не упоминал на пороге своей смерти, которая описывалась в прошлом романе, находящемся в таком положении по хронометражу приключений сего героя. Однако эти вещи не критичны. Также критичным нельзя назвать и поспешность, с которой автор преподносит финал творения, который по своему темпу заметно выделяется на фоне чуть ли не медитативного повествования, которое преобладало в романе его девяносто процентов. Такая волнообразность и медлительности были наверняка вынужденными, ибо чётко описывали новых героев, разворачивали изыски новой мировой политической ситуации, описывали клубок сложных взаимоотношений. Но в то же время просто расписывать все это автору было приятно, однако отнимало много сил, которые и кончились под конец.

Но все же в общем впечатления остаются приятные и положительные. Это стандартный достойный приключенческий роман написанный Дэвидом Геммелом сугубо в стиле Дэвида Геммела. Странность некоторых происшествий не мешает окончательному чувству удовлетворения, вызванного тем, что прочёл достойную, интересную и интригующую своими хитросплетениями во власти и отношениях историю. Если говорить, понравилось или нет, то понравилось. Но если сравнивать с «Друссом-легендой» или «Побратимом смерти», то это произведение все же чуть слабее: все-таки чётко направленные сюжетные ветки с ясной и простой философией давались Геммелу лучше, хоть и в более сложных прериях мысли он явно чувствовал себя неплохо.

«Друсс-легенда» — это таковой роман-, прошу прощения за простоту высказывания, солянка. Он в лучших традициях жанра темного героического фэнтези составлен из небольших историй, объеденённых между собой одним глобальным сюжетом, однако по одиночке оставляющих впечатление как от разномастных военных повестей. В моду подобную специфику повествования истории о фэнтезийном герое ввёл ещё Роберт Говард со своим Конаном и, честно сказать, Друсс Дэвида Геммела, если судить сугубо на основе данного романа, от него не очень пока отличен. Мир также не пестрит чем-то необычайным и нестандартным. Видно, что проработкой своего Дренайского цикла автор занимался не ставя в пример «Высшее фэнтези». И всё это не плохо — наоборот. Геммэл знал, для какой публики он творит и от данного понимания не отсранялся, формируя сквозь разнообразность четырёх повестей одну историю явно любимого им типажа стоического героя со своей протсой и незамысловатой философией, которую читатель пониманиет не столько через односложные диалоги или монологи, сколько через действия этого самого героя. Это даёт простор для иного — для фокусировки на приключении. Ставя аспект извечного путешествия привыше всего, Дэвид работал с ним столь мастерски, что не ощутить эти морские бризы на пути к чужеземным берегам, о которых ранее не промышлял и в самых смелых снах, не ощутить затхлость темниц векового замка, захваченного больным разумом самого по себе злобного и мстительного владыки-разбойника — не возможно. Проникаешься героями и их немногогранным, справедливости ради, характерами не благодаря тому, что тебе нравится аспект их описания или масштаб их кругозора, а как раз сущее вокруг них. Этот роман — именно военное произведение, объеденённое тривиальным сюжетом и парочкой разветвлений, которые или заканчиваются, или дают волю автору развивать данный цикл о герое внутри его основного цикла о мире Дреная. Это безупречное со стороны атмосферы приключение, которое этим и захватывает и, что главное, по задумке должно было этим захватывать. Это образчик «Среднего фэнтези» — оно не чрезмерно экзестенциально, но и уравневешенно обыкновенно. Его просто приятно читать и в него приятно верить, на своей коже ощущая каждый порез персонажа, нанесённый ему случайной рукой безликого врага в туче бесшабашной битвы, которыми иногда разбавляется антураж бесконечного пути к своим целям, сперва нереальным, но, как оказывается далее, вполне вероятным... Неужели это не похоже на действительную жизнь, друзья?

Занимательным является тот факт, что данная повесть, являясь частью и, по сути, завершением романа о Друссе, который призван был познакомить читателя с этим самым Друссом, является сам стрейшим произведением из входящих в этот роман. То есть завершение этой первичной истории в жизни сего классического фэнтези-героя — это чуть ли не первичное творение об этом герое, которое было придумано его создателем. В рамках подобного занимательно рассматривать, зачастую, иные произведения цикла, смотреть, насколкьо плавно и закономерно они влиты в общую историю, когда главенствующие рамки, скажем так, были составлены заранее, когда територрия выявлена и остается двигаться лишь вглубь, насколкьо качественно и мастерски автор это делает. Однако обширно это лучше делать на фоне романа «Легенда» — посмотрите год его написания и причастность к Дренайскому циклу да поймете, почему. Здесь же хочется просто удостоверить читателя, что данная повесть — ни что иное, как плотно входящее в анфиладу иных составных частей открывающего цикл о Друссе романа произведение, столь сходное с ними в манере написания, в образе подаче сюжета и разнообразности повествовательных ветвей, что никаких сомнений об их однородности, а точнее, однородности авторской мысли при их написании не возникает. Это всё то же отдающее должное рассказам о ззнаменитом Киммерийце военное суровое краткое сказание на военную тематику, завершающее основной сюжет, глобальный сюжет, книги «Друсс-легеда». И, справедливости ради, надо сказать, что без этого эпилога книга была бы всё же не совсем полноценной: завершенный, полноценный сюжет — это признак профессионально написанного, увлекательного творения. И именно данная частица истории делает из первичного побуждающего события цикличный панегирик храбрости и преданности, окончательно охормляя и завершая путь героя в границах не его жизни, но эпизода из его жизни, который имел место сделать его тем, кем он является для его создателя, а нынче и множества почитателей фэнтези.

Данный роман — это уже полноценное произведение, которое, в отличие от прошлого, первого романа о Друссе, отходит от канонов Роберта Говарда с его Конаном-варваром и представляет из себя уже не разношёрстный сборник таковых историй из военных приключений одного классического героя героического фэнтези, а полноценное, долгоиграющее приключение со своим микроклиматом политических перипетий и межличностных коллизий, что внутри данного мира сборником развивают персонажей опять же полноценных сугубо и в границах как раз-таки, опять же, данного романа. Они, герои, конечно могут быть использованы как в прошлых, так и в следующих романах вновь-таки написанных Дэвидом Геммэлом о Друссе-легенде. Но именно здесь, на этих 200-ах с лишним страницах они предстают перед читателем такими, какими их вырисовывают именно эти 200-ти с лишним страниц, лишь изредка отсылая опять же самого читателя к начальному, одному, произведению о Друссе. Потому нельзя сказать, что этот самый читатель не сможет ознакомиться с данным романом не прочитав предыдущее творение. Как раз-таки нет: это даже куда более стройное и куда более классическое творение жанра, потому же и куда более легко воспринимаемое, которое не хочется ругать ввиду его клишированности. Да, оно изуверски простое, но оно развивается в лице героев и политических организаций в границах по-своему оригинального фэнтезийного мира. Хобб, Говард, Сташеф — это примеры вселенных во многом похожих в плане проработки на Дренайский мир. Однако делают ли от этого эти меры данный мир Гжммела, их взаимная типичность и поверхностная проработка, хуже? Нет. Читатель наблюдает за героями, за их приключениями, вживаясь в данных героев, начиная понимать их и сопереживать им во время потерь, утрат или побед да триумфов. Примечательная деталь именно данного романа в том, что Геммэл показывает Друсса не только как однозначного победоносца. То есть он однозначно дает понять читателю, что не везде и не всегда дружественен мир по отношению к герою, который может проиграть, как становится ясно: в конечном итоге, в романе, читателя ждёт не самые приятные итоги приключений именно в отношении, повторюсь, Друсса, но приятное чувство соучастие в этом приключении останется. Надолго ли? Пока не знаю. Но, по крайней мере, такого я не испытывал со времён прочтения основной сюжетной арки серии «Технотьма». И потому хочется верить, что следующие две книги написанные Геммэлом в качестве завершения такового панегирика в часть им же придуманного героя, будут столь же цепляющими в плане атмосферы своей неустанной войны, которая разворачивается не столько вокруг стоического персонажа, позволяющего себе лишь иногда философствовать на тему собственного мировоззрения, которое чётко сложено всего лишь в паре фраз, а именно внутри него, ибо эта самая война представляет из себя то, что ранее упомянутые мною фразы не могут выразить, зато могут выразить действия героя, что, собственно, на страницах романа зачастую и делается. Вообще философия Друсса, как и его сотоварищей, это довольно занимательная и интересная вещь в рамках как всего Дренайского цикла, так и ряда посвященных именно этому герою книг. Однако о ней следует размышлять уже после полного ознакомления хотя бы как раз-таки с этой небольшой плеядой романов о Друссе.

«Победитель хаоса» — довольно предсказуемое, но от того не менее увлекательное, я бы даже сказал, закономерное в рамках жанра завершение истории в рамках сторонней сюжетной линии, в которой рассказывалось о дилемме в отношениях между проклятым оружием деда Друсса, и им самим. В прошлой повсети оно околдавало своими чарами сего героя, однако данную часть Гэммел начал нетипично, вовсе лишив и читателя, и галвного персонажа саги своего топора. Сперва я было решил, что так, «за кадром», автор избавился от предмета, устранение которого заняло бы слишком много страниц и нервов в плане сложного разложения дилеммы, которою бы мучался хозяин оружия. Но нет. Автор оставил лишь момент осознания всей злообы, скрывающейся в топоре, за гранями страниц повестей. Что, конечно же, чести не делает, однако вместе с тем позволяет динамике не спадать на протяжении всей повести, таким образом и далее поддерживая интерес, как в прежних частях романа «Друсс-легенда». И именно это, а также интерсеные герои и плотная атмосфера фэнтези-приключения, позволяют всё ещё наслаждаться сим односложным, но иногда и философским творением, которое в границах безостановочного движения размышляет изредка и о специфике мировоззрения каждого из явно неслабо прописанных героев. Хочется верить, что данный аспект автор далее лишь разовьёт, умело сплетя его со столь же интересными перепетиями.

«Демон топора» — самая короткая сотавляющая романа «Друс-легенда». Данная повесть, назовем её так, ибо по объему и единой сюжетной ветке, основопологающей, конечно, она таковой и предстает, является все тем же стандартным героическим средним темным фэнтези, которое не подразумевает под собой экзистенциальных вопросов веры и сути приключения к мига чистейшей жизни в пучине бытности, однако является это преключение как путь по достижению цели, в вере в праведность которой раскрывается суть человека, идущего по пути этого самог оприключения. Это — глобальный вопрос романа. Вопрос данной его части — потеря человечности через преобретение мощи в образе непомерного зла с добровольным принятием этого зла. Что жаль, автор не отрекает Друсса, а наоборот заставляет его, и без того сильного эпического героя, принять зло, таким образом и являя его человечность, то бишь неокончательную уверенность в своих силах, и тем самым сильно принижая его в глазах читателя. Через путь самоосознания и приобретения нового опыта, который бы привел к конечному отречению, больному но раскрывающему героя, Геммэл бы изобразил Друсса как нельзя лучше, раскрыл бы его духовную составляющую. Оджнако, судя по началу третьей повести, он этого не сделал всё спустив на тормозах, как говорится. Однако тот диалог — диалог о третьей повести. В рамках разговора о данной части хочется лишь отметить более четкие контуры Друсса как нестандартного героя, но прежнии обиходные структурные составляющие стандартного фэнтези подобного рода. Что, собственно, не мешает быть ему всё тем же примечательным и интересным, в первую очередь захватывающим, чтивом.

Роман «Друсс-Легенда» — это одно из известнейших творений известного в узких кругах автора Дэвида Геммела, который входит в его, пожалуй, величайшее произведение, а именно масштабный «Дренайский цикл». Посмотрев на его общие объемы можно ужаснуться и восхититься одновременно проделанной автором работой, но при проникновении в этот мир сразу начинаешь понимать, что несмотря на свои объемы, написано произведение грамотно, но без некой революции жанра. Явственно и четко это показывает как раз повесть «Рождение легенды». Она подобна иным составляющим цикла и является одним из тех самых кирпичиков, из которых Геммэл строил своё невообразимое сооружение, довольно простецкое и привычное в плане, скажем так, архитектуры и внутреннего убранства. Что я имею в виду: творение «Рождение легенды» является вводным в историю Друсса, и четко дает читателю понять языковой стиль, мотивы приключений и разношерстность, довольно небольшую, мира Геммэла. Это никак не Высшее фэнтези, это среднее темное фэнтези на подобии «Хроник Черного Отряда» Кука. И вот в чем загвоздка. Если кране быстрое развитие событий, краткое описание мира и малое количество подробностей не отпугнут читателя, а быстрое течение сюжета и интересные главные герои, имеющие место быть в авангарде обезличенного мира, наоборот завлекут, то читателю просто необходимо читать дальше. Это таковая проба пера, притом не столько для творца, сколкьо для чтеца. И коль понравилась — обзательно продолжай. Нет — в будущем мало что измениться, разве что, масштабы конфликтов.

По моей оценке, думаю, будет понятно, какой вариант событий постиг лично меня.

«Билли Бадд, фор-марсовый матрос» — это именно то произведение, в котором присутствуют две крайности Мелвилла: гениальность сатирика и то, ввиду чего многие критики не признают его как писателя. Эту небольшую повесть однозначно следует прочесть каждому человеку, кто распознаёт в войне некое священное дело во благо государства или же само государство, как механизм сплочения людей и народов. Читая с некоторым раздражением и брезгливостью последний абзац 25-ой главы, эти люди явно откинут творение куда подальше, но сознание уже пошатнётся, что даст возможность образованию иных, новых идей и дум.

Однако одновременно с этим лично у меня имеется и понимание, что мало кто вообще доберётся до 25-ой главы: виновата в этом уже неспешность и скрупулёзность Мелвилла, от которой и страдала, да до сих пор страдает, его репутация а кругах литературных критиков. Дело в том, что расписывая прелюдию, творец, не задевая парадигмы развития сюжета и героев, томно и нудно, непонятно для чего, рассказывает о подноготных вещей, которые станут явными в дальнейшем, когда информационный пласт, на котором они стоят, уже забудется. Это несколько неуклюжий ход в плане способности заинтересовать и ввести в курс дела читателя. Потому и мнение двоякое. Конечно, тон ему задают безусловно отличные последние главы, но послевкусие интермедии тянется через всю повесть, не давая покоя и после ее прочтения при попытки логического обоснования окончательных эмоций.

Следует ли прочесть? Обязательно. Но потерпеть придётся.

Соединяя воедино сразу несколько циклов своих рассказов, Лавкрафт благодаря данной истории вместе с тем выводит свои собственные произведения на новый уровень, отстраняясь от приземленных и загадочных текстов, наполненных атмосферой обыденно хмурых лесов Новой Англии, со всеми её пространными культами и верованиями, и более отдаваясь во власть фантастики, граничащей с космической, сомнабулических скитаний среди планет, миров и реальностей. И главное, что подобный необузжанный коктейль, который вовсе создать балансированным, кажется, невозможно, у Говарда работает.

Особенно примечательно, что идея именно сей повести не принадлежит мифотворцу. Сперва был написан «Серебряный ключ», а лишь спустя пять лет — данное произведение. И так произошло не случайно: Говарду предложили идею в виде почти цельного текста. Когда это случилось, Лавкрафт некоторое время провел в раздумьях над данным нежданным продолжением, после чего согласился с возможностью такой концепции, основательно её расширив и оставив от первозданного оформления процентов пять-десять. И это, думаю, отлично, ибо таким образом, поддержав мысль соственного почитателя, он смог оформить её таким образом, чтобы связать свою собственную вселенную, явив из неё нечто, что предстает уже не просто приземленным повествованием с плотной атмосферой и глубоким саспенсом в рамках неизведанного людьми на Земле. Он присовокупляет вещи из мест неведомых, не ограничивает себя рамками не пространства, ни времени. Сохраняя притом атмосферность и загадачность повествования.

Этот рассказ — лик всего творческого пути Лавкрафта. Однозначно он может прийтись не всем по вкусу, но показать миры мифотворца он бесспорно способен с совершенно различных сторон. И на это определённо стоит глянуть, коль творения Лавкрафта вызывают хоть какие чувства, как у читателя.

«Сновидческий цикл» Лавкрафта, в основном посвященный скитаниям Рэндольфа Картера, является связующей нитью, прочно сочетающий между собой сюжетные линии из, как изначально может показаться, совершенно различных историй. Пример тому отличная повесть, своим объемом более походящая на роман, «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата». Однако «Серебряный ключ», что примечательно, особенно много в правило сочетания творений Лавкрафта в один самостоятельный, самобытный мир не привносит, лишь вновь упоминая о предке Рэндольфа, то бишь его загадочном деде, который особую роль занимает в «Истории Чарльза Декстера Варда». Но тем и помогает это творение проникнуть новому читателю в коллейдоскоп мира Лавкарфта. То есть, если пожалуй и есть творения, с который следует начинать «Сновидческий цикл», то это «Серебряный ключ». Он довольно прост и вместе с тем повествует о событиях, не переполненных коллизиями или отстраннёнными сюжетными ветвями. Сюжет прямолинеен и личностный конфликт героя, завязанный на его ностальгии, на горечи по былому и утерянному, знаком если не каждому, то многим, почему проникнуться печалью героя, понять его стремления найти и испытать нечто новое в жизни, совершенно не трудно. А концовка так и вовсе в не привычных для Лавкрафта тонах оставляет тому же читателю некоторую надежду, являясь чем-то радужным, мнообещающим ввиду того, что в обрамлении специфического стиля Говарда поверить в происходящее на страницах легко, а значит и подумать, что не всё утеряно для себя лично — также не тяжело. А это уже не совсем привычный Лавкрафт.

Да, атмосферы хмурого Провиденса, темные лесные массивы и застывшая на века красота разрушающейся Новой Англии присутсвует, перемежаясь с загадочными протуберанцами мира существ древних, ужасных и невиданных. Но это крайне немного и автор толком не заостряет на этом внимания, в большей степени конценрируясь на концепции, чей потенциал, кажется, раскроет далее. Но творение небольшое и саспенс так и не наколяется до предела, формируя пространные чувства в финале. А продолжение истории Лавкрафтом же было дано лишь спустя пять лет, почему и итог довольно странный: хорошо, аутентично, в рамках написательского стиля, но не всё же не свосем Лавкрафт.

Хотя эксперименты тоже необходимы и кажется мне, что это был один из них.

Тяготение — вот главенсвующий мотив всего рассказа. Повествуя о событиях вполне возможных и для нашего мира, ибо мировой океан по сей день изучено менее чем на 10 процентов, Говард Лавкрафт преподносит неимоверно атмосферный рассказ на суд читателя, обрамляя его в закрытые локации тоннелей и кулуаров подводной лодки, тем самым вызывая неотступное чуувство клаустрофобии, лишь увеличивая хандру, опаску по отношению ко всему тому, что твориться на страницах текста. А творятся вещи, повторюсь, в которые нетрудно поверить: мировая война, подводники случайно находят странный амулет, который начинает сводить с ума весь экипаж субмарины, что в конечном итоге приходит к асолютно не радостному финалу, полному непроглядной чернотой океанских глубин. Учитывая, что всё это закупорено в профессиональный, стилитически аутентичный слог Лоавкрафта, остаточные ощущения вовсе не передаваемы... Пожалуй, это даже способдно сравниться с чувствами после прочтения «Шепчящего во тьме», «Скитальца тьмы» или вовсе «Зова Ктулху».

Довольно не трудное в плане как описательском, так и тематичнском творение, пред читателем разворачивающее довольно обыкновенную историю, замешанную на привычной людской гордыни и жажде возвысить себя над тем, до чего даже дотянуться нельзя. История попытки, с самого начала которой будет присуще тотальное поражение. В принципе — ничего необычного и ничего плохого.

Лишь одно разбавляет дальную обыденность: стилистическое оформление автора. Говард Лафкрафт прибегает к обыкновенному для себя повествованию, не обремененному оформленными длиалогами даже там, где они есть, тем самым уже внутри своих мифов разделяя мир людской, и мир снов. И формируя на данной почве множество ситуаций, не присущих нашему обыденному существованию, прибегая к вещам фантастичным и описывая их как нечто обыденное, заставляя поверить в это читателя, вместе с тем неуступно убеждая того, что это — по ту сторону неведомого.

Однако автор славиться своими двойственными витиеватыми слогами, оставляя простор читателю для размышления над тем, возможно ли приоткрыть эту темнейшую занавесу, вновь возбуждая первобытный страх внутри. Это — однозначный талант формировать атмосферу столь плотную, столь подобную суспензии, что кажется, будто это и есть та самая занавесь... Для ценителей «Иные Боги» — очередное прекрасное творение.

«Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — это небольшой эксперимент Говарда Лавкрафта в рамках не только его стилистики, но и вовсе творчества: формируя из обрывков множества своих рассказов и повестей нечто цельное, мифотворец предает на суд читателя целый самостоятельный мир, обрамляя его в слог кисти уже не Аллана Эдгара По, а любимого Лавкрафтом лорда Дансени или же вовсе профессора Толкина. То есть: отстраняясь от стилистики атмосферного повествования, полного саспенса и незримыми опасностями, Говард прибегает к стилю скорее героического панегирика, величавой песни в жанре фэнтези, которая особенно явственно видна в полном отсутствии орфографически оформленных диалогов, кроме лишь одного, выполненного ради того, чтобы дать читателю однозначное представление о том, кто решил вести речь с главным героем романа, который ввиду особенностей построения и предоставления читателю сюжета вообще является повестью, но с чем объём творения спорит. И в конечном итоге получается очень примечательный, особенно для любителей творчества Лавкрафта, эксперимент. Удачный ли он? Это вопрос довольно трудный для ответа, ибо выходит так, что объединяя своих классических персонажей, ранее упоминаемые им в различных собственных творениях локации, в общем беря за основу свою классическую библиографию, автор формирует новое, незнакомое доселе и откровенно говоря рискованное... Но то, что лично мне крайне понравилось.

Эксперимент, то есть опасный шаг формирования на пласте твёрдом и устоявшемся чего-то непонятного и незнакомого, пафосно возвышенного и натянуто поэтического, как по мне — удался. Лишь это я хочу сказать. Иным же читателям, что ценителям, что не ценителям, советую просто прочесть и или получить, или не получить удовольствие, испытав или же не испытав исконно первобытный ужас.

«Модель Пикмана» — довольно популярный рассказ Лавкрафта среди любителей его творчества. В кругу заядлых ценителей данное творение считается даже несколько «мейнстримной», что в любом случае не мешает быть ему ярким, запоминающимся произведением с финалом пусть несколько предсказуемым, но все равно играющим на чувствах читателя ввиду той непередаваемой атмосферы первобытного ужаса, которая плотным покрывалом обуяла героя рассказа в тот момент, только он познакомился с тем, чьим именем озаглавлен рассказ: Пикманом — невероятно талантливым художником, по факту являющемся источником дуновений макабрического страха, своими леденящими и кожу и тело клещами опутывающего всех. Но ведь подобное должно отпугивать, гнать взашей — это логично. Тогда почему рассказчик, повествующий в границах классического стиля Говарда Лавкрафта, так не делает? Ответы даются: они развёрнуты и понятны, они помогают проникнуться героем и ещё более почувствовать пережитый им страх. То есть не столько сама ситуация пугает, сколько отношение к ней героя, который ранее несмотря на все продолжал ценить и любить Пикмана, как творца. Это возвышение саспенса над содержанием, построение оценки ситуации на информационном пласту об взаимоотношениях — это формирует куда более искренний испуг, нежели он был, создай Лавкрафт сотни раз переписанную историю человека со странными занятиями да воззрениями, который появляется будто из неоткуда и уходит в никуда.

Довольно обыкновенный и мало чем примечательный рассказ, который ожидаешь прочесть под авторством огромного множества творцов, и удивляешься, осознавая имя его создателя — Лавкрафта: придерживание стиля реально существовавших в мифологии тех или иных народов богов — это отнюдь не его стиль. Лавкрафт перекраивал культурологические особенности, творил мифы, выуживая из среды людской истории любые интересные особенности, а здесь чувствуется будто некоторая лень. Хотя, следует призщнать, и размер рассказа отнюдь не тот, в котором можно четко обозначить всю мощь талантов сего писателя. Потому и выходит произведение прославленного мастера, но созданное в свободное время от преследования истинных вершин.

Удивительно при чтении понимать, насколько большое количество жанров сплетает в себе данный комикс, причисленный вообще к серии, которая позицианируется зачастую как комиксы для не самой великовозрастной аудитории. Здесь читатель найдёт и антиутопию, и экзестенциальной направленности философию, размышляющую над вопросом о принадлежности человека к окружающему миру без его принадлежности к существам, населяющим этот мир. Притом вот именно последняя тема изображена здесь как через рефлексию героев, так и через повествоание, отображающее данные явления неспосредственно через физическое состояние персонажа, то есть «в лоб». Но мною перечесленное — это лишь немалый дополнительный венец общей истории, которая в основе своей опять же являет таковой философский тракт на тему вдохновения и его ценности не только личностной, то есть для творца, но и для его близких. На тему людской жадности и скупости души, от которой позже рискует воздасться. На тему дружбы истинной и дружбы по принуждению. Лишь одного не видно в данной истории, чем обычно изобилует сериал «Время приключений» — это юмор. Его не то чтобы нет, его мало. И знаете — я совершенно не против. Когда сериал давно отрекся от первичных канонов, начав углябляться в темы полдмаемый раньше Кантом и Ницше, да сопутсвуя этому вплетать вселенское зло по всем лекалам Лавркафта, комикс-серия этого еще толком не сделала, хотя первые шаги прослеживались ещёв 4-ой книге основной серии. И вот, после «Мятных детективов», истории «Фионны и Кейка» наконец вышел полноценный проиллюстрированный текст, подходящий к этому вопросу настолько серьезно, насколкьо возможно в рамках возрастного ограничения «до 12 и выше». Отличный комикс, один из лучших в серии на моей, лично, памяти.

Дмитрий Глуховский — писатель, к которому можно относиться совершенно по-разному. Притом, самое интересное в этом довольно обыкновенном для разномастной плияды писателей утверждении то, что он создает это разрыв — «совершенно» — абсолютно четко. То есть если обыкновенно люди к определнному кругу творцов чувствуют любовь, ненависть, или посредственные чувства. То к Дмитрию эта же анфилада эмоций зачастую, коль опираться лишь на личный опыт, разнится кординально, то есть не может быть усредненного. Это или совершенная любовь, или совершенная неприязнь. Или совершенное обожание, или совершенно наплевательское отношение. И вот в данном контексте особенно странно ощущать себя отчужденным островом, не способоным примкнуть ни к одному берегу ввиду того, что одно творение этого атвора ты совершенно любишь, а другое — ну так... Притом первое искренне любишь: не за историю, не за героев, за сами локации, в которые пересилился бы сам и пытался бы там жить, не стремясь обуздать все иные стороны сего мира, что были выраженны в романе. А вот другое, под которым скрыты все другие творения, тем временем, не вызывает почти ничего.

И роман «Будущее», к сожалению, положению не помог. Дело в том, что стремясь изобразить технократический рай, автор не окончательно продумывает состовляющее его шестерни (момент с рождением двойни тому подтверждение, ибо что делать по закону государства Европы, если в чреве не один или два, а три и более ребенка — не понятно) а через его призму деспотичное самодержавие эпохи извращенного постиндустриализма, Дмитрий настолько изощряется с первоначальным построением, что о своей иронии забывает, в конечном итоге являя читателю всё же утопию, а не антиутопию. Он показывает мир без болезней, мир без старости и смерти, мир, обогащенный логикой и разумом, мир, где мораль, а именно понятие зависящее в основном от времени, в котором оно обозревается, отодвинуто на второй план, и это правильно в реалиях 25-го века, ибо, в чем опять же ошибка автора, он пытается реалии морали нашего времени переиначить на те года, которые представил с точки зрения обустройства быта, но отнюдь не самоознания людей на глубинном уровне сосбтвенного воспрития. Даже вера, её отторжение, выражено здесь рудиментарно, как это выражается в наш век, век смертных и больных. А это не верно. Роман изобилует философскими измышлениями, которые аппелируют к бытию того времени, в котором находится герой, вместе с тем не употребляя диковинные, неоднозначные мотивы, мировозренчиские особенности, управляясь с доводами нашего времени, то есть времени для событий романа устаревшего. И потому всё кажется каким-то нереальным, аляповатым и странным... От этого грустно настолько же, насколкьо грустно от концовки. Дело в том, что к самому герою не шибко привыкаешь и он не сильно даёт себя прочувствовать как персонажа достойного внимания: он не вписывается в среду окружающую — это правильно в рамках антиутопичного жанра, да, но в то же время он не вписывается и в общество тех, кто видит личину этого лоска. То есть он отторгает от себя даже подобных себе, являясь полноценно таковым аутсайдером, избранным, которого так любят сегодня изображать разномастные писатели, вместе с тем забывая, что читателю куда удобнее сопоставлять себя с простым, довольно обыкновенным человеком из общей массы, в голову которого как-то раз влезла странная, необычная мысль и/или идея, что сделало его не столь избранным, сколько тем, кто достоин быть с избранными, постепенно возрастая над собой, становясь самостоятельно этим граалем необычности и неординарности. Но здесь не так и особенно хорошо это видно по окончательному итогу, в котором Дмитрий изображает своего героя в качестве полного кретина, не ознакомившегося с историей людских болезней, смертей, с историей создания великих произведений искусства, с историей эволюции самого человека совершает дейсвтие, на предотвращение которого человечество затратило более двух с половиной миллионов лет.

Однако вновь-таки всё же нельзя не отметить прекрасно воссозданную атмосферу, хоть толком и не понятно, что же пытался выразить внутри неё автор: бесчеловечную антиутопию, или прекрасную утопическую мечту, которую диструктивный по своей натуре человек сам создал и сам разрушил...

Данная книга является, коль основываться лишь на субъективном ее восприятии, не только одним из лучших образчиков увлекательной детективной литературы, но и одним из тех самых произведений Агаты Кристи, где явственнее всего становятся понятны умения, характеры, таланты созданных ею персонажей. «Убийство в «Восточном экспрессе»» — это роман, сконструированный вновь-таки по четким лекалам той же Агаты Кристи: закрытое помещение, нежданное убийство, поиск убийцы внутри этого самого помещения, из которого никто не выходил, и в которое никто не входил. На благодатной почве подобного костяка сценария, Агата и обрисовывает мастерски, благодаря токной работе вопросов и ответов героев книги в их совместных диалогах, личностную специфику Эркюля Пуаро. Показывает, чем он отличается от столь же известных героев жанра, как Шерлок Хомс Дойля или Сэм Спэйд Хэммета. На основе знакомства хотя бы с парой из перечисленных персоналий можно даже проанализировать своеобразную стилистику Кристи. Дело в том, что будучи англичанкой, она вместе с тем разительно отличается своим повествованием и характером пути к разгадке от иного ранее упомянутого англичанина — Дойля, на которого, к слову, равнялся Хэммет, создавая своего героя. Таким образом и выходит, что герой детективного романа идет от одного персонажа, артистичного, слегка взбалмошного и эксцентричного, но умного и проницательного, вечно ищущего ответ, к другому — хмурому профессионалу своего дела, бытующего в реалиях пессимизма и предательства. Это — таковая эволюция, берущая одно и заменяющая на другое. Кристи — совершенно особенный случай, отодвигающийся от классической структуры. Писательница описывает роскошные интерьеры локации, рассказывая и о героях, в этой локации находящихся. Однако конечный результат она выявлет лишь через призму воспритяия основного действующего лица, работающего по принципу не улик и фактов, а психологии и человеческого восприятия резко меняющихся реалий окружающего мира. Это волей-не-волей приводит в восторг в конечном результате, когда раскрывается вся суть загадки и даются на неё ответы, хоть это же, в некотором роде, и лишает читателя множества возможностей самому вести дело: четкой картины людского лица во время того, как ему сообщают некую новость узреть нам нельзя, ибо восприятие — субъективно. Потому «чистейший» ли детектив романы Агаты Кристи? С точки зрения её героев — да. С точки зрения читателя — не совсем. Мешает ли это проникнуться атмосферой и следить за линией развития сюжета — совершенно нет.

Но чем же примечателен именно данный роман? Почему он столь популярен у почитателей? А все просто: кроме профессионального портрета, психологического образа, он поражает своим финалом, в котором герой Пуаро вновь прекрасно отображает те качества, что явственно отличают его от того же, скажем, Сэма Спэйда. Почему? Ох, поверьте, это следует узнать самим.

Думая над тем, как бы я назвал этот отзыв, я копался в памяти, пытаясь выудить хоть одну фразу какого-либо героя, дабы ее и использовать для названия, с однозначным осознанием того факта, что указанный мною персонаж, который в закоулках моего сознания и произнес эти слова, является таковым и на бумаге да я ничего не запамятовал. И не сказать, что это было тяжело, но пришло точное понимание одного значительного, и довольно заметного минуса, которым одорил данный роман гений Лема — это отсутсвие здесь личностей как таковых.

«Эдем» — это вторение, где присутсвуют герои, но никак не живые люди. Едлиснвенным из них, кто способен запомниться читателю, является, пожалуй, Доктор. Всё. Притом, что также отображает красноречиво сей факт, любой индивидуум здесь лишен имен... Хотя нет, вру, одно точно упоминалось в обращении — Генрих. Но кому оно принаджлежит из шести главных героев мне уже не сказать. И это крайне грустно наблюдать после чувственного Криса, немного циничного Снаута и не обделенного эгоманией, что смешалась внутри него в коктель с осознанием собственной чести, Сарториуса столь картонные герои — нечто не простительное. Хотя в то же время следует заметить, что «Солярис» — произведение более позднее, из чего и выудить тот самый повод для прощения можно. Но всё ли это, что следует сказать в плане слабых моментов сего романа. Лично для меня — не совсем, ибо в данном романе такой автор как Лем, то есть однозначный кладезь научных познаний в среде писателей двадцатого века, при общении с жителями иной планеты как-то слишком просто и легко огибает огромный языковой барьер, немного даже грубо опуская гипотезу лингвистической относительности, примеры бытности которой отчетливо можно увидеть в фильме «Прибытие» Дени Вильнева.

Но знаете, эти два фактора — почти все, что я могу выделить, так сказать, из минусов романа. Да, они однозначно заметны, но сама идея и ее исполнение сильно играют на пользу сему вторению: демонстрация антиутопии через призму «наблюдателя со стороны». Притом такого наблюдателя, который одновременно желает и стать меценатом, однако ввиду своих скудных познаний самой ситуации рискует преваратиться в разрушителя. На этой почве рождаются межличностные и личностные коллизии, наблюдать и разбирать которые одно удовольствие, учитывая особенно однородность их смыслового наполнения — в этом уже «заслуга» почти обезличенных героев: то есть наблюдаешь словно за рефлексией одного персонажа, таким образом читая не столько качественную научную фантастику, которой роман бесспорно является, сколько философскую поэму, напомлненную смирением и жертвенностью, глупой отвагой и прогматической жестокостью, акцентированием внимания на думах «кто есть я здесь и что есть мир вокруг? Жив ли я, а всё мертво, или всё живо и лишь я — лишняя, мертвая для окружения часть?»... Это бескрайние просторы для размышлений, на которых построил свой роман писатель, разбавив его односложными героями, я думаю, только ради того, чтобы дейсвия в реалиях научной фанатстики казались именно реалистичными и правдоподобными (ну не может же космическую ракету обслуживать один индивид), а нечастые, но и не совсем редкие диалоги позволяли читателю более вникнуть в суть многосторонних размышлений и догадок, теперь выдвигаемых шестью лицами, а не одним заблудившимся космическим путником...

Возможно я не прав. Возможно, что весь роман мною не так понят. Но в одном я уверен — это однозначно неплохое произведение в жанре научной, крепкой научной фанатастики. Оно не настолько наполнено терминологией да многоступечнатой рефлексией над личностью человека, как «Солярис» и не настолько изобилует именно логическим подходом к действиям героев, как «Непобедимый», однако оно настолько же атмосферно. И уже хотя бы ввиду этого любителям жанра однозначно следует ознакомиться с сим пусть не самым сильным, но всё же творением не требующего представления Станислава Лема.

«Возвращение в море» — довольно обыкновенное с точки зрения японской выдумки произведение, которое вместе с тем и отличается некоторой особенностью, которая в данном случае вызывает любопытсво, ибо содержится в том, что манга за авторство Сатоси Кона, творца, более прославившегося как режиссер полнометражных аниме-фильмов, рассказывает о крайне простых персонажах. То есть о людях, которых ежедневно встречаешь на улице: о людях алчных или людях праведных, людях верных и людях, готовых многое отдать, лишь бы получить то, чего желает безмерное эго. Однако главный герой — вовсе абсолют простого и не замысловатого песронажа: подросток с ворохом проблем пубертатного периода, который вместе с тем способен анализировать происходящее вокруг да с добротой и самоотдачей относится к окружающим его действиям, или же тому делу, которым он лично занят. За подобным персонажем безмерно интересно наблюдать ввиду того, что сопоставить его с собой не составляет проблем, однако потому же и его имени не запоминаешь. Но не в этом дело. Дело в том, что такие герои для Сатоси Кона, на секундочку режиссера, который на суд зрителю давал историю о трансвестите, бездомном алкоголике и беспризорнице, столь простые трафареты для главных действующих лиц — что-то необычное.

Но делает ли это необычным саму мангу? Нет.

История не пониться экзестенциальными мыслями. Она мерно проходится по жизни людей, что живут у моря, раскрывая карты бытия что простых рыбаков, что акул бизнеса. Манга погружает в атмосферу приморья, притом нагоняя интриги и саспенса ввиду привычных подобным местам легенд и мифов, которые, сосбтвенно, идут лишь параллельным сюжетом. Когда на первом плане — история противостояния эгоистичных интересов человека, и его же взываний к собственной совести да долге пред данным словом. Скорее это — главная тема. Простая и раскрытая великим множеством произведений мировой культуры. Сделал ли лучше всех это Сатоси Кон — однозначно нет. Изобилует ли чем-то необычным визуальное оформление — также нет. Но стоит ли это прочтения? Пожалуй любителям простых, жизненных историй, в которые бессонательно веришь, а потом, поглощенный ими, смотришь на окружающий мир по-новому ввиду того, что чужая фантастическая идея, внесенная в реальный быт, заставила поверить в мистику, магию или волшебство — да. Все-таки стоит.

«Невероятная история острова Панорама» — это тот кот в мешке, на которого читатель возлагает большие надежды, покупая его в каком-либо магазине или получая в руки как-то иначе, однако который после прочтения оставляет множество неудовлетворенных требований, что были представлены глубоко внутри, собственно, читателем и не раскрыты никому более. Притом в этом нет вины мангаки Суэхиро Маруо, ибо он в данном случае, по большей мере, — лишь художник. Художник, воплощающий графически идею классика японского детектива Эдогава Рампо. И даже, кстати, идея очень неплоха. Скорее вина ложится здесь на аннотацию, как бы это ни было предсказуемо, которая обещает, что в кулуарах сего творения читателем будет найдено великое множество воплощений гения работы с классической драматургией. Однако, как становится понятно в процессе прочтения уже пред окончанием, — это лишь отчасти правда. Складывается чувство, что масштаб повествования должен быть больше, куда больше. Словно манге, именно манге, не хватает ещё тома два-три для того, дабы читатель узрел картину того великого обмана, которую ему обещает ранее упомянутая мною аннотация. Картину того гниения человеческой души, расслоения человеческой природы под прессом величайших благ, которую воссоздают авторы. Притом насколько грамотно создают: детализация и размах рисунка повергает в шок и заставляет восхититься даже людей, далёких от школы изобразительного искусства Японии.

В итоге, повторюсь, на душе восседает несколько странное ощущение: графика, оформление, завязка и исполнение, коллизии и рефлексии, которые вызывает манга — все это бытует на высшем уровне, отдавая дань творениям Эдгара Алана По и архитектурным изыскам воображения Гигера от мира рококо и барокко. Но вот быстрый сход на «нет», обширная недоделанность произведения, его громадный и не востребованный потенциал — все это разочаровывает и откровенно злит, так как в подобном оформлении разум требует большего, чуть большего.

Классики фантастики часто рассматривали тематику пришельцев не только из иных миров, что находятся где-то за гранью познанных нами краев бескрайней вселенной, но и из иных реальностей нашего мира. То бишь сама теория параллельных вселенных имеет место быть не только в фантастике, но и в науке. Однако особенное применение и ценность она представляет как раз в среде писателей-фантастов. Такие именитые творцы как Гарри Гаррисон, Айзек Азимов, Роберт Шекли и многие иные не раз, а некоторые и не два, прибегали к данному способу воссоздания художественного фантастического мира, беря за основу мир наш, привычный и обыденный, но меняя в нем некоторые исторические детали, либо демонстрируя события из далеко будущего, далёкого и неизвестного прошлого.

Авторы Евгений Константинов и Андрей Загородний в своём романе «Товарищ пришелец» также апеллируют к данной теме, начиная произведение словно Гир свою эпопею про Эндера: живо, динамично, довольно непонятно но оттого не менее интересно. Однако чем дальше продвигается чтение, тем более становится ясно, что в анфиладу мастеров фантастического жанра данный тандем не войдёт, как рискует не войти и в перечь просто достойных внимания писателей. И это обидно, ибо Евгений Константинов — крайне неплохой творец, в своём роде умелец краткого жанра: фантастического рассказа. Его небольшие произведения помнятся оригинальностью и особенным духом постсоветского пространства, в котором ощущать события, бытующие зачастую в человеческом воображении, крайне интересно и тем примечательней, что ввиду ранее упомянутой атмосферы написанное осознается как нечто реальное. Однако в данном романе подобные чувства с трудом пробуждаете лишь концовка. И неведомо, кто виноват, сам Евгений или то, что писалась книга дуэтом.

И ведь проблемы довольно просто да обыденны: зачастую авторы не растравляют должным образом акценты, ввиду чего происходящее с героями кажется несвязным сумбуром, в котором куда большую важность и ест дела отвлеченные — о которых бывает и разговаривают, думают, прочее, персонажи, словно не заинтересованные в том, что происходит вокруг. Это странно и довольно глупо, но куда более глупа линия поведения героев, особенно главного из них, чьим прообразом явно был сам Константинов — большой любитель рыбалки и явный ас в этом деле. Не знаю, сам человек такой ли в жизни, однако если дело касается виденной наяву фантастической чертовщины, о которой точно стоит рассказать окружающим, которые уже знают о возможности подобного, и о личной обиде на почве ничем не подкрепленной ревности, из-за которой и слова не произносится об опасности — я бы предпочёл такому человеку свою жизнь не доверять, не в обиду автору. Просто столь странные поступки, что зиждутся на словно детской обиде, и которые характерны не только для главного героя, — это то, что досаждает на протяжении почти всего романа, не дают наслаждаться его сильными частями: грамотным описанием сибирских лесов, несколько романтизированному видению отдыха на природе, в уютных бревенчатых постройках на берегу реки посреди бескрайних лесов.

Неровная повествовательная линия также, можно сказать, является сильной стороной романа, однако сперва она вводит в сильное заблуждение, которое наслаивается на общий фон негодования, которой особенно силён в осознании читателя вначале ввиду крайне торопливой манеры повествования да странной последовательности действие героев и их логической подоплёки. Пусть часть этой суспензии недовольства недостаточным информационным пластом касательно мотивации ввиду ранее упомянутой нестандартной манеры подачи истории и развеивается, все равно остаток остаётся.

И этот остаток ещё более укрепляется таковой коркой в уме ввиду странного окончания, ввиду ранее перечисленных факторов, ввиду рудиментарной рыбацкой философии, которую Евгений пытается, по лекалам собственного хобби, оформить в интересные мотивы и рамки несколько экзистенциальных тем. Однако да Мэлвилла с его Моби Диком авторам бескрайне далеко и потому все старания кажутся не уместными, не нужными и по большому счёту скучными. Ну и отсутствие самостоятельности ввиду уже ранее упомянутой концовки, что словно готовит задел на продолжение... Но нужно ли оно? После прочтения сего романа и довольно простынных выводов, которые имеют место быть в итоге, все же больше склоняюсь к отрицательному ответу.

Творение Чарльза Шульца «Peanuts» — это конгломерат детских мечт, фантазий, личностных переживай, философских взрослых изречений и столь же великовозростных итогов, к которым приходят герои каждый раз, переживая внутри своего мира школьничества и веселья важные события не для эого мира в обширном его понимании, а для маленького мирка каждого из героев, каждый из которых, собственно, и являет собой свою собственную, целостную и полноценную струкуру неповторимой вселенной.

Это прерасные небольшие истории, редко когда соединенные общим сюжетом, однако всегда соединенные одними и теми же персонажами. И в случае именно данного издательства сказать ничего плохого я не могу, так же, как и не могу позволить себе, человеку-мечтателю и человеку-фантазеру, что-то плохое сказать в целом о комиксах Шульца, что которые он рисовал с 50-ых годов 20-го века вплоть до своей смерти в 2000-ом году. Лишь одно меня огорчает: в «Мир не тесен, Чарли Браун» мы видим не самые ранние работы автора, далеко не самые. Тут даты варьируются. Больше всего работм уже конца 20-го столетия: 96-97-ые года. Однако есть некоторые истории из 80-ых. Но некоторой согласованности в этом чередовании не наблюдается, а ожидания, что издательство «Zangavar» послек «Ночь была темная и ненастная, Снупи», где были представлены еще черно-белые комиксы Шульца, к сожалению не идет дальнейший этап, который в дальнейшем бы развивался и, возможно, в конечном итоге явил бы читателю пару десятков томов на русском языке, где была бы полностью представлена история «Peanuts». Однако даже в таком сегментальном инецелостном виде это — все столь же прекрасные истории, которые во многом тем и прекрасны, что ими вдохновляться, их читать и изучать их подноготную можно в абсолютном отстранении от прошлых работ из этой же серии.

Рассматривать любое творение через призму адаптации в плане языкового оформления всегда тяжело ввиду лингвистических особенностей каждого самобытного языка, либо же отдельных ответвлений в общем языковом строю того или иного народа — в пример можно поставить хотя бы особый говор молодых людей Лодона «Хокни», который, возможно, я даже назвал не совсем верно. Но в общем смысл прелюдии ясен: читат, смотреть и слушать, конечно, всегда лучше в оригинале. Однако это требует крайне ошибных знаний, когда интересны, особенно, разнообразны. Однако вот что-что, а поэзию, даже если знаний особых нет, как думаю лично я, в любом случае следует изучать лишь в том первозданном виде, в каком она была дана автором читателю.

Именно ввиду этого о поэтической «жилке» сонет мифотворца Лавкрафта с читсым сердцем я судить не могу. А вот коль говорить об информационной наполненности — тут все приобретает иной оборот. Дело в том, что данные сонеты — связанные призрачной нитью сюжета истории, которые объеденият в одном фантасмогорическом видении или же столь психоделической истории события, локации, особенности ранее описанных тем же Лавкрафтом историй. То есть это — таковое средоточие его собственного творчества. Павда, не в масштабном смысле: для осознания «Грибов Юггота» требуется, по сути, знать в основном такие его произведения, как «Мгла над Инсмутом», «Серебряный ключ», «Замок серебрянного ключа», «Дагон» да «Зов Ктулху» (еще два-три творения мог не упомнятуь, за что прошу прощения) — в таком случае смысл будет вполне понятен. Однако будет ли он являть из себя нечто самостоятельное без привязки к ранее перечисленным писаниям автора. Нет, к сожалению. В отстранении, данные сонеты — атмосферное приключение в сомнабуле здравослящего человека, преоткрывшего завесу тайны и теперь пытающегося справится с теми запретными знаниями, что были явлены ему по его, или не его воле. Это — краткое резюме мира Лавкрафта, в котором грациозно переплетается фантастичность макабрических образов и реальность их воплощения в мире и сознании. Но для обыкновенного читателя — это не более, чем просто полнящееся должным анутражем чтиво, которое принимает однозначную ценность лишь в общей картине мифов Говарда Лавкрафта.

Различие данной повести от привычного творчества Говарда Лавкрафта с первых страниц совершенно не заметно: все тот же псевдодокументальный стиль, медленный, гармоничный переход повествования от стилистики воспоминаний, к описательной стилистике, присущей событиям в настоящем времени, профессиональные, красочные письменные переливы, описывающие не только окружающий героя мир, но и его психическое состояние столь проникновенно и досконально, что сам читатель испытывает обыденный для творчества Лавкрафта инфернальный ужас да макабрический страх настолько реально, насколько рука творца умудряется преподнести как реальность немыслимые события. Все имеет место быть и выполнено, как всегда, в наилучших традициях писателя. Однако с этих же первых страниц в глубь головного мозга пробирается некоторое сомнение, чувство, словно в чем-то имеется недосказанность, которая еле заметна, но очень сильно влияет на общий лик истории. И вот однозначно эта недосказанность показывает себя в конце, являя своё объяснение и становясь полноценной частью повести: если обычно герой Лавкрафта — несколько отдаленный от всех зловещих деяний соглядатай, что собирает данные и пытается понять тайны чего-то потаённого и необычного, но случившимся с кем-то на прямик или же с ним самим, но косвенно, то здесь главное действующее лицо — непосредственный главный герой загадочных и ужасающих событий. Они же предстают в своём наихудшем свете, что в данном случае прекрасно, пред читателем, который пробирается переживанием к главному действующему лицу. Однако на самых последних страницах, вместе с развитием рудиментарного итога, который косвенно затрагивает герой в начале, автор умудряется успешно, коварно обмануть своего читателя, явив столь неожиданный, несколько грустный и в то же время единственно правильный финал, когда речь идёт о человеке, хоть на миг оказавшемся во власти разгадок тайн неописуемого древнего зла.

Непостижимо атмосферное произведение, которое заслуживает внимание уже не только ввиду собственного стиля, развития героя и истории, а неоднозначного окончания, которое каждого оставит с его собственным сонмом чувств и дум.

«Скиталец Тьмы» Говарда Лавкрафта — это стандартный для данного автора рассказ. Но что такое «стандартный рассказ» в рамках личности Говарда Лавкрафта? Это — неизмеримо атмосферный, бескрайне стилистически выверенный, как в плане работы с текстом, который по стилю напоминает документальную литературу, так и с архитектурой мира, в котором существует герой произведения. Но самое главное — это беспрекословно вызывающая истинно инфернальный ужас цепь событий, которая разворачивается в творении, формируя сюжет, что всегда развивается в несколько таинственном антураже привычного окружающего мира. И вот это «несколько» с каждой страницей перерастаете в нечто большее, в то, что поглазеет привычный мир и являет себя, как неисчислимо древнее и единственно истинное. Единственно истинное Зло, которое именно в данном рассказе способнее существовать лишь в извечном атрибуте творчества Лавкрафта: во тьме. Но если она у него обычно выполняет не полноценно беспросветную структуру, то здесь она именно такова. Таким образом читатель следит за сюжетом, что рассказывает о зловещих тайнах и демонических существах, притом взывая непостижимый страх, однако совершенно не демонстрируя то, что является сутью этого страха...

По стандарту: прекрасно.

Заслуженным классиком жанра зомби-хоррора является, бесспорно, ныне почивший кинематографист Джордж Ромеро. Именно он канонизировал такие принципы самого существа ходящих мертвецов, как их жажда к человеческому мясу, их оживление после смерти и долгого пребывания под землёй, их медлительности, но крайней массовости. Конечно, и до него некоторые сегменты данных особенностей уже проступали в иных творениях. Например в первых кинофильмах о графе Дракула зрителю демонстрировали неких непонятных, слабоумных, еле передвигающихся вурдалаков, которые были своеобразной безвольной прислугой великому властелину зла. Однако этот образ был рудиментарен и отнести его полноценно к образу человеку, неведомо как ожившему после своей смерти нельзя.

Тогда как Говард Филлипс Лавкрафт ещё в 1927-ом году придумал концепцию, которая позже, подвергшись некоторым изменениям, превратиться в один из самых знаменитых и успешных, в плане коммерческой отдачи, жанров медиа-продуктов. В своём романе «История Чарльза Декстера Варда» Лавкрафт в обыденной для себя форме прибегает к исследованию психоделических глубин древних знаний и тайн, способных приоткрыть занавесу тайны над неисправимой и могущественнейшим злом, что содержится в далеких глубинах Вселенной. Однако здесь он делает это не концентрируясь на самих божествах, как это бывает зачастую, или на их столь же макабрический прислуге. Он упоминает об этом вскользь, более концентрируя внимание на человеческих образах. Говоря о людях, обыденных для мира, описанного в романе, автор наполняет страхом читателя ввиду того, как он филигранно, медленно и будто незаметно вплетает в рассказ некие необъяснимые сущности, пугающие особенности или ужасающие факты из истории жизни, казалось бы, обычных людей.

Главных героя в романе всего, можно сказать, три. Бразды управления сюжетом переходят от одного к другому не последовательно, а, скорее, в обменном порядке: все начинается с человека, чьим именем назван роман, потом переходит к субъекту, чьей судьбой он заинтересовывается крайне сильно ввиду некоторых событий, после все вновь возвращается к первичному действующему лицу, показывая уже его поступь на пути в глубины инфернального ужаса и нерассказанный таинств древних, а затем повествование «ложиться на плечи» того, кто желает главного героя с этого самого пути свергнуть ради его же блага. А вот выходит у него или нет — это следует узнать самостоятельно, ибо, безусловно, данное творение Лавкрафта заслуживает читательского внимания.

Безгранично атмосферное, раскрывающее познания автора в среде архитектуры, литературы, древних наук, языков, особенностей различных культур и так далее, роман не только повергает в шок обширностью информационного наполнения, дополняющего и украшающего мир, выстраиваемый Лавкрафтом, но также и преподносит читателю отлично написанную историю, где тайминг действий перепутан, заставляя читателя самого сопоставляться факты и сочетать данные, а детективное составляющее способно искренне удивить почитателей творчества ныне культового американца, который мало когда прибегал к таким вот методам развития разгадки тайн, то есть к дедукции да индукции. Это — обыкновенно людские методы, и именно потому немного странно их наблюдать в творчестве сего человека. Но это же делает эту книгу оригинальной в рамках иных его произведений.

Связывая магию, бессмертие тела и души, оживление давно усопших и из явление в абстрактных физических фигурах, словно являющихся сочетанием работ Дали и Босха — все это лишь малая толика того, что представляет из себя этот роман, чей информационный пласт представляет такое после для дискуссий и анализа, что уже на основе лишь этого можно заявить: Лавкрафт в границах даже одной лишь этой книги создал самостоятельный мир непостижимого и скрытого, который прекрасно сплетается с его общей вселенной ужасных Богов и неведомых, властных и страшащих своей мощью сил.

Роман Марио Пьюзо «Крестный отец» по праву считается самым видным и значительным произведением, главенствующей темой которого является мафия. И вот что самое интересное, вроде бы, одно лишь обозначение — «мафия». Однако на сколь глубокие и обширные темы рассуждает автор, раскрывая это понятие.

В данной книге Марио Пьюзо в рамках одного лишь ранее мною уже не раз написанного слова ведет с читателем диалог о таких вещах, как семья, как дружба, как предательство, как любовь, как страсть, как слава, как бесславие, как перерождение, как разврат, как жадность, как мерзость, как жестокость, как искупление, как последняя мера и единственный выход — это все лишь часть того пласт, который освещает, скажем так, автор. Притом нельзя заявить, что у Пьюзо получается полноценно развернуть информационную подноготную, досканально изучить каждую из тех почв, на которых он работает в данной книге. Это не правда. Он частично затрагивает множество тем, работая пусть с довольно примитивными, но потому понятными примерами и ситуациями. И потому читатель столь четко осознает происходящее, столь грамотно следит за историей — сама история подаётся грамотно. Потому и мир, создаваемый автором, приходится несложным и будто родным: в него вникаешь очень быстро и в дальнейшем не хочется высвобождаться из его оков. Он, мир, притягателен ввиду того романтизированного образа мафиози, который в первую очередь ценит свою семью и устойчивость собственного быта, который заботиться о том мирке, в котором он живет крайне скрупулезно и с неимоверной ответственностью. В этот самый мир приглашает читателя и писатель, и ввиду как раз ранее упомянутой устойчивости этого мира из него и, повторюсь, не хочется «выбираться». Однако в то же время Пьюзо мелкими вкрапинами напоминает нам, о каких людях мы читаем: жизни людей, осмелившихся посягунть на гавань дона Корлеоне, страх тех, кто накликал на себя длань мафиозной семьи, кординальные деяния и равнодушие, с которым они вершатся людьми вроде заботливыми и доброжелательными, но все равно, на что постоянно и намекает автор, преступной сущности.

Подобная работа не то что с текстом, с самим читателем очень не обычна, ибо она предоставляет некоторое пространство для обуздания текста как продукта литературы, который понравится и тем, кто в романтизации образов мафиози увидит свего змея искусителя, а также для тех, кто это же узрит в обратном. Ну и, конечно, не стоит забывать о людях, которые будут привлечены в первую очередь многослойным сюжетом, где во главу угла становится тема перерождения, такового, как я уже писал ранее, перевоспитания. В хорошую или в плохую сторону — это уже решать самому читателю в зависимости от его вкусов.

И вот касательно этих самых вкусов вновь проступает любопытный момент, ибо творец в данной книге объеденил главенствующие принципы, таковые клише мафии, преподнеся их в очень грамотной и профессионально распределенной форме, вместе с тем самостоятельно признав, что все это он почерпнул из иных творений на схожую тематику. То есть сам автор изначально выступал как портебитель схожего продукта, который, после выявления лучших компонентов, соеденил их и сделал нечто, что будоражит умы таких же потребттелей до сих пор. За подобную выборку, за такой подход к её оформлению, в общем за такую историю и столь запоминающуюся атмосферу Марио Пьюзо хочется только поблагодарить, вместе с тем посоветовав сие творение и иным людям.

«Побег» — это рассказ о герое типажа такового «попаданца». Ибо этот самый герой совершает, по сути, действия, желания совершать которые он однозначно-то и не имеет. Ему словно сказали, а он и делает. И в дальнейшем развитии сюжета данная поддатливость будет прослеживаться четко, как бы сам персонаж ее не осознавал и за нее же себя не корил: все равно до последнего момента главный герой будет просто «плыть по течению», лишь в небольшом моменте попытавшись изменить это самое и метафорическое, и физическое течение. Однако моент заокнчится и вот — безвольное плавание продолжиться. Но коль оно в конце обусловлено отсутствием иного выбора, то в самом начале оно слабо понятно и не обозначено ни мотивацией героя, ни его мировоззрением, которое толком не прописывается, почему можно представить персонажа как удачную модель для такового ментального объеденения с читателем, так и как рудиментарно прописанное, вообще почти не прописанное, действующее лицо.

То есть, что хочется сказать: рассказ расплывчатый в своей морали и главной поднимаемой теме. Автору словно просто хотелось написать нечто для отстрастки и все — не более. Не принимай неверных решений — таков смысл? Не знаю. Ведь нельзя же вовсе в жизни не принимать неверных решений. Тогда что? Будь законопослушным гражданином и жизнь твоя не будет сломана? Придерживайся морали и будь, в первую очередь, человеком? Это все в том или ином смысле правльно, вот только описано это куце и сжато, почему не ощущается и не воспринимается должным образом.

Затрагивая такую интересную тему, как доверие, а особенно рассуждая над вопросом цены этого самого доверия, рассказ «Девушка под дождем» все же делает это довольно рудиментарно. Связано это, конечно, в первую очередь с его размером: в рамках подобного объема не удаётся полноценно обсудить с читателем столь глубокое существо, как людская природа, которая притерпелась некоторые изменения по отношению к другому человеку, как только возникает между двумя субъектами какая-никакая связь. Здесь в подобном виноваты слабо раскрытые характеры персонажей, их короткое пересечение на общей линии судьбы обоих героев. Однако вот с чем рассказ работает очень хорошо, так это с символизмом: не прекращающийся дождь, который утихает лишь тогда, когда герой в полной мере ощущает своё одиночество — это тема беды, которая дарует уют и радость посреди глобального разрушения и тема всеобщей радости, завуалировавшей одну личностную трагедию. Это то малое, что составляет настрой любого времени и любого общества в любой точке мира. Это такое незаметное даже для самого индивида и в то же время безмерно важное для него же. Я редко когда, даже не могу вспомнить когда, видел, чтобы автор заострял внимание на данном моменте, чуть ли не целиком посвящая ему хоть и столь малое, но все-таки произведение.

Психологический триллер где главным героем выступает довольно сомнительная личность ведомая во многом все же нравственными мотивами — так кратко можно характеризовать рассказ «Труп на рельсах». И добавить-то к данному можно немного: Джеймс Кейн написал несколько стандартное творение, где главной темой является вопрос человечности и морали даже в самые сложные и безрадостные моменты людского существования. В этом есть своя философия, особенно если рассматривать вопрос в совокупности с извечно обсуждаемой в диалогах изменчивой моралью, которая является правильной и неправильной только в рамках того или иного случая. Но вот в чем дело: дабы рассуждать на такой извечный вопрос, автор крайне в принципе ратуши варианте преподносим историю. Потому она мало чем привлекает в плане собственной темы и ее раскрытия, учитывая, что ещё Фёдор Достоевский рассуждал на ту же самую тему в своём нетленном «Преступлении и наказании». Потому в данном произведении что особенно и выделяется да привлекает, так это мрачный стиль автора, обогащённый терпкой атмосферой Америки 30-ых годов прошлого века.

«Младенец в холодильнике» — это одно из тех названий, которое никак нельзя привязать к почитанному тексту после, собственно, ознакомления с ним. Это то название, которое не содержит в себе ничего, кроме олицетворения лишь малого, но бесспорно важного момента из текста. Это то название, смотря на которое ты начинаешь ожидать одно, а получаешь нечто совершенно иное. Но в контексте всего рассказа это самое «иное» нисколько не расстраивает. Оно наоборот даёт читателю словно некий новый экспириенс. Читателя знакомят с историей странной, будто фантастической, хотя довольно реалистичной и больше гротескной, где балом правит неоднозначность героев и из поступков, череда которых приводит к ожидаемым последствиям, что не выглядят чем-то инородным на фоне всего произведения. Наоборот. Эти события ожидаемы с самого начала. Но тот саспенс, тот триллер в психологизме персонажей, которым оборотил Кейн своё творение, не даёт отвлечься от ознакомления с рассказом. Довольно интересное и необычное произведение в конечном итоге, которое в большей степени «срывает свой куш» ввиду того, что читателю собственным названием предрекает одно, а предоставляет совершенно иное — очень неплохо и довольно оригинально.

Довольно слабый роман, что крайне обидно, коль обратить внимание на иное произведение искусства, созданное по лекалам сей книги, а именно на ее экранизацию 1944-го года от несравненного Билли Уайлдера. В кино чувствуется характер персонажей, в кино более раскрыты линии взаимоотношений, концовка, в конце концов, в кинофильме не предстает как нечто изуверски странное и, вроде бы, логичное, однако абсолютно не вмещающееся в скудно описанное по роману мировоззрение героев. Единственное, чем печатный оригинал Джеймса Кейна может сравниться с собственной же киноадаптацией, так это атмосферой. Не просто там Кейн считается одним из первых творцов, кто начал обременять своё творчество в жанр, который является скорее стилистикой, нуар. Здесь именно так: сквозь куцее описание романа проступает депрессивная атмосфера, прокруенные кабинеты и частая ночь на дворе, на которой особен заострено внимание потому, что речь в данной книге, как и подобает бульварному чтиву тех лет, идет об убийстве. И нет, не о его расследовании. О его совершении — это та необычность, ввиду которой, возможно, сей роман и прозван по-своему культовым. А может во всем виной первая книга Кейна, а именно «Почтальон звонит дважды», через год после выхода которой был и издан данный детектив, которому столь громкое звание присудили уже по таковой калее прошлой работы автора... Все возможно, утверждать не берусь. А вот то, что роман довольно ощутимо наполнен минусами — берусь.

Повторяться о крайне слабой описательской части, диалогах, в которых зачастую не понятно, кто с кем горит, и вообще почти не прописанных характерах вновь смысла не вижу. Зато, думаю, следует похвалить опять атмосферу и умелую планировку всяческих антизаконных дел, которой занимается главный герой: смотря на многоуровневые схемы складывается чувство, что писатель сам вполне способен учинить нечто подобное и остаться притом не пойманым.

Но общего положения дел это не спасает и в итоге, в основном, роман запоминается лишь своим антуражем,, а также тем, что он послужил основой для отличного фильма-нуар 1944-го года. Но последний пункт, конечно, для тех, кто этот самый фильм-нуар смотрел. Что я и советую сделать. Касательно же книги то же сказать не могу: не бесполезное, но и не окончательно оправданное чтиво, которое придется по вкусу в основном любителям стиля да эпохи, в которой происходят события.

«Непобедимый» Станислава Лема — это определённо отличный роман научно-фантастического жанра, который не претендует на раскрытие каких-либо вековых загадок человеческой природы или отыскание ответов на извечные вопросы о той же неподатливой, необъятной и вообще мягко говоря неясной структуре: о человеческой душе. Нет. Этот роман одновременно и проще, и сложнее. Он предлагает рассматривать людей, весь процесс нашего процветания на родной планете, под иным углом: посмотреть на нечто нам подобное со стороны. Предлагает задаться вопросом о принятии чего-то для нас неживого как чего-то мыслящего и существующего вне нашего мира. Почему и возникает вопрос: «А точно ли тогда это «нечто» неживое?». Станислав Лем, как в своём же романе «Солярис», размышляет над природой человека как существа, подвластного полной эгомании. Только если вся планета Солярис была чем-то необузданным и неясным, то здесь пред читателем предстаёт лишь некоторая часть планеты, некоторая её особенность, взращённая не самой же планетой. Притом эта особенность однозначно враждебна, то есть вопрос такового контакта вытеснен сразу же. Но значит ли это, что в таком случае не заслуживает жизни то, что существует без нас и с нами дела иметь не желает? Лем рассуждает над данным вопросом в декорациях отлично поставленного триллера, где пейзажи романов «Дюна» переплетаются с саспенсом «Чужого» Ридли Скотта, порождая в читателе некоторый дискомфорт, который разрастается тем больше, чем больше остаётся не решённой главная загадка книги, почему читатель вынужден или и дальше знакомиться с произведением, или ждать, пока внутри него разовьётся истинно инфернальный ужас, первобытный страх пред чем-то неведомым. Таким неосязаемым, но таким опасным. Эти чувства сродни тем, что способен породить внутри гений Лавкрафта или Эдгара По. И это особенно удивительно, коль вспомнить, что Лем — не мастер жанра ужасов. Но тем и интересен этот роман, который демонстрирует также ещё и умение автора в плане детектива. Довольно примитивного, но однозначно примечательного в кулуарах научно-фантастического романа.

Прекрасная книга, заслуживающая абсолютного внимания как обыденного читателя, ввиду своего реализма и сюжета, так и любителя жанра — здесь утверждение, думаю, стоит вовсе оставить без комментариев да излишних рекомендаций.

Приятно наблюдать некоторые реверансы в сторону или прошлых историй, что были рассказаны в комикс-формате, или оригинального сериала, на который авторы данной законченной истории ссылаются даже пару раз, таким образом однозначно заявляя: и здесь на страницах, и там на экране мы следим за одной и той же вселенной, которая не является разветвлённой словно крона недавно пустившего первые почки дерева. Эта вселенная является глубоким, многогранным клубком множества событий, мест, героев. Они различаются, они сильно рознятся в своём разнообразии, но это не мешает им формировать один большой живой мир. Мир, о жизни в котором Финн Парнишка в данной истории забыл. Притом сделал он это отнюдь не по своей воли и не за один раз: сегментально забывать о своих приключениях его заставляет довольно интересный в плане визуализации антагонист, являющийся явной отсылкой на монстров Говарда Лавкрафта, который между тем никакими особенностями характера не запоминается, кроме, разве что, своей мотивации. Которая в реалиях данного сеттинга — реальна и имеет место быть. А в условиях нашего мира, с учетом понимания строения фантасмагоричной вселенной Пендлтона Уорда, заставляет улыбнуться и полностью понять злодея, который пусть и не оригинале как лично, как инструмент движения сюжета — довольно примечателен.

Таким образом в конечном счёте и получается запоминающаяся история, рассказывающая о множестве событий земель Оооо... в разные временный промежутки. Она неплоха в юмористическом плане, но ничего принципиально нового во вселенную не привносит. Просто очень хорошо, лампово... Фаново — можно так выразиться. Для ценителей, вроде меня, — однозначно добротный результат стараний авторов.

Как обычно — отличная, позитивная история от команды не сказать, что однозначных профессионалов: зачастую при раскраске, рисовке, оформлении и прочем-прочем в комиксах данного межавторского цикла участие принимают и не профессионалы. И, сказать честно, получается у них ничуть не хуже, чем у именитых авторов вроде Райана Норта. Почему? Потому как как бы я не старался, у меня не получается различить более слабые работы или более сильные. Нет, конечно, последние являют из себя немногочисленную касту сборников, которые просто потрясающие. Но в основном — качество сохранено на одном приемлемом, вечно поднимающем настрой уровне, в рамках которого творцы сумели «вместить» и абсурд, и изобретательность как в плане шуток словесных, так и графических, и дух приключений под стать оригинальному сериалу. Здесь нам показана альтернативная история, которая не столько увеличивает мифологию самого Мира «Оооо...», сколько увеличивает живость персонажей, что его населяют. Словно обратившись к сериалу, где сейчас превалирует подобная “техника”, авторы больше рассказывают о сторонних героях, одушевляют их, знакомят с приключениями не столько Финна и Джейка, сколько представителей разношерстного общества, которое их окружает. Смешная, острая и довольно неожиданная в финале история, которая многим напоминает классическую комедию «Полицейская академия», притом не только самим названием, которое уже является «жирным» реверансом в сторону классики кинематографа, но и самой атмосферой... Вновь-таки: кроме финала.

Одно из ранних творений Рэя Брэдбери безусловно является и одним из его самых известных. Причем ранним в плане его творческого мастерства, ибо на момент написания писателю было уже за 30-ть. Более того, стоит сказать, что именно благодаря данной небольшой книге данный великий писатель-фантаст и прославился. В дальнейшем на своём творческом пути он, как творец, претерпит многие изменения, его стиль станет более вычурным, а финалы не столь однозначными, посему данную утопию, как мне кажется, стоит воспринимать именно как текст молодого, начинающего автора, а не многим известного и монолитного Рэя Брэдбери.

Книга «451 градус по Фаренгейту» – это смелая фантазия, возведённая в абсолют. Она являет из себя нечто, что одновременно является и глубоко странной да, кажется, невероятной структурой, и богатой почвой для глубинных и многоуровневых размышлений на темы человека, как существа вынужденного думать не по своей природе, а по своему желанию и собственному воодушевлению призванного творить. Здесь Рэй демонстрирует читателю мир будто карикатурный, бесспорно нереальный даже в перспективе, но столь гармонирующий с идеями, которыми хотел поделиться автор, что в него, в мир, нельзя не поверить.

Данная книга — однозначный панегирик, собственно, самой книге. Это картина, выраженная в буквах, которая красноречиво показывает, что нельзя найти однозначных ответов в чужих словах, отраженных на бумаге. Их надо выявить самому, однако толчком в правильном направлении к выводу как раз и будут произведения классической, современной, любительской и так далее литературы. Важно то, что читатель черпает из текста, и этим взаимодействием важен сам текст, который нельзя предавать пламени... Почему? Ответ стоит самостоятельно «вычерпнуть» из данного текста самого Рэя Брэдбери.

«Заводной апельсин» — это бесспорно грандиозный триумф авторской мысли, беспрецедентная классика литературы жанра личностной антиутопии, однозначно культовая книга, которая охватывает не просто пласт тем моральных ценностей общества, но и пласт вопросов о моральном поведении одной единственной личности, одного человека.

Но во всяких ли рассматриваемых ипостасях эта книга хороша? Знаете, сейчас будет чистейший субъективизм, ни в коем случае не претендующий на звание «последней инстанции», однако для меня лично ответ отрицательный. В мир, созданный Энтони Брджессом не веришь. При прочтении складыавается ощущение не обширной, широкой Англии, а какого-то локального, не то что даже городишки... Скорее не так: кулуаров, местности ограниченной и небольшой — вот такое складывается впечатление, лично у меня. Героев немного и они не разнообразны, а плеяда странных, словно магических совпадений и вовсе обустраивает сюжет таким образом, что в конечном итоге остаешься с вопросом: «А в этом мире есть ещё хоть кто-то, кроме двух-трех знакомых главного героя?». Я понимаю, все эти события специально построены таким образом, дабы двигать сюжет, который полноценно ведет диалог с читателем на темы личностной свободы, нравственности и ценностей обыденного бытия. Но, пожертвовав столь малым объемом, может, можно было немного расширить?... Хотя нет, знаете, наверное, это просто такая особенность, которую я не сумел полностью осознать и принять. Что ж, бывает.

В отличие от иной особенности: главной темы книги. Как я уже говорил — это это вопрос личной морали и самоуправления. Способность управлять своей жизнью — она неприкосновенна? Или, может, если человек опасен для общества, то можно ли ограничить его в обыкновенных людских правах и сделать всего лишь оболочкой, как раз, заставить его потерять контроль над своим поведением, своими действиями, создать «заводной апельсин»? Что значит понятие «переходный возраст»? Подростковая жизнь — время, когда ты вредишь всему вокруг, или время, когда ты просто не можешь совладать с вулканом чувств да эмоций внутри? Стоит ли терпеть эти протуберанцы, животные физические изъявления человека, который их «перерастет» в конечном итоге? Или, может, срубить, так сказать, все на корню?...

Книга не дает однозначных ответов. Она рассуждает и рассуждает на данную тему, показывая небольшой эпизод из жизни человека в альтернативной вселенной, таковой небольшой антиутопии, очень напоминающей наш мир, где сама история одной личности или мрази (это решать читателю) являет собой также антиутопию. Вот только справедливую ли?

Это предстоит решить читателю самостоятельно.

Не просто так в кругах любителей комиксов, данный графический роман принято называть отчатси русским: Артем Траханов, выступающий как художник и переводчик, взаправду дарит некоторый калорит этому произведению. Вот только есть ли в этом калорите русская, родная, таковая, нам личина? «Прибой. Зов лодочника» я, лично, всё-таки не могу назвать «нашим» комиксом. Он вообще кажется столь отстраненным от сего мира в целом, что стоит, по-моему, его скорее величать «интернациональным». Это — таковой «ничейный» продукт для всех, ибо здесь рассказывается история почти полностью отстраненная от нашего мира, притом повествуется она в столь непривычных ракурсах, красках, тенях и чертах, что обуздать её как нечто родственное нашему миру почти невозможно. На границах фантазии подобное встретить соверешенно не трудно, ибо авторы пусть и создали полностью самостоятельный, новый мир, он особо не отличается крупной, скурпулезной проработкой: это обыденный рудиментарный выкидышь жанра фантастического фэнтези. У которого всё-таки прослеживается по истине титанический потенциал на развитие, ибо заметно, что тут просто не хватает места, дабы развернуться — не тот объем. История, более обширная и точная, построение языка, правила жизни, политические системы — все это способно себя образовать в границах нового выдуманного атворами мира, но только в том случае, коль возьмется еще где-нибудь место, дабы это описать. Однако вот именно вопрос, возможно ли это сделать, есть ли шансы или нет — нет, потому что, повторюсь, стагнации в этой альтернативной вселенной не наблюдается. Тврцам удалось воссоздать крайне гибкий мир, который, кординально отличаясь от наших реалий, полностью ссылается на них, давая читателю почувствовать себя в шкуре разных героев знакомые чувства, переносимые на атлантические будни в глубинах океана.

К слову, сами герои также не отличаются особой оригинальностью и проработкой: однотипная философия, для каждого однобокая, не является признаком жизни — как раз наоборот. Необходимы взгляды разносторонние, ведь не может существо существовать лишь с точкой зрения на мир, как на бой, — не может во всех жизненных аспектах. Так же, как и не может существовать с четко противоположной точкой зрения... Это глупо. Это таковой бич множества не до конца продуманных твоений. Но именно это здесь присутсвует и портит общее впечатление ввиду того, что банально не веришь окончательно в персонажей, в чьих шкурах проживаешь все события. Которые описываются в рамках довольно странной, непривычной графики, к которой у многих моих знакомых были претензии, хотя однозначно следует отметить, что кому-то это, наоборот, больше всего и нравится.

То есть, в конечном итоге: «Прибой» — это вызывающая споры история, которая мне, из-за поднимаемых тем личностной свободы и антиутопичной истины всего сущего вокруг, понравилась. Наверняка, дабы ещё лучше разобраться во всей ее сути, я перечитаю ее еще не раз, пытаясь найти однозначно что-то ранее не замеченное в границах сего пространного рисунка.

«Улитка на склоне» — очень интересное не только с сюжетной стороны, но и со стороны повествования произведение, которое ведет свой рассказ со стороны двух героев. Посему, думаю, и говорить о данной книге следует изначально обозначив мнения касательно двух частей отдельно, после чего подветси все к какому-либо итогу. Итак:

1) Часть «Перец»: Творение братьев Стругацких представляет из себя что-то столь же нестабильное и эфемерное, что и фильмы Терри Гилиама. Театр абсурда, отредактированный умелой рукой так, чтобы казаться полностью возможным и реальным в любых ипостасях. Таковая наполненность миров Аркадия и Бориса является для них обыденностью, ибо даже самые фантастичные вещи у них являют из себя что-то человечное, что-то существенное и привычное. Вот только так кажется читателю, принимающему мир в кулуарах собственной фантазии. А что будет, если в этот мир внедрить человека, отказывающегося воспринимать как истину усе вокруг происходящее? Вечное блуждание в поисках неведомого, сомнамбулические протуберанцы мыслительных процессов, что призваны наладить обстановку, разрешить внешние и внутренние конфликты, а вместо того лишь более углубляющие главного героя в океан всеобщего не понимая ввиду того, что его идеи и мотивы логичны и полны естественного рационализма, тогда как окружающий мир — противоречит этому, ему банально претит такое мышление и поведение. Социум вокруг осознал это и полностью подчинился такой системе, где нет системы. Перец, главный герой, это сделать не может. Он вынужден страдать под гнетом антиутопических механизмов, в которых привычной антиутопии нет, ибо лишение свободы, лишения чувства собственного «Я» происходит через гиперболизированную любовь и привязанность, которая кажется откровенно наигранное и неестественной, почему и не приятна герою, который не может понять её сути, сути вообще происходящего вокруг него понять не может. Гипнотизирующий лес — единственная отдушина, также чудная и непонятная, как и вся жизнь человека внутри системы, в рамках которой он существовать не может и не сможет, что нам сообщают последние строки его небольшой, одновременно и забавной, и бескрайне грустной истории.

2) Часть «Кандид»: Лично мне не зивестно, имеет ли какую-либо связь данное творение братьев Стругацких с бессмертной философской повестью Вольтера «Кандид или Оптимизм», кроме имени главного героя, конечно... То есть нет, не так. Скорее мне не известно, создавали ли братья свой текст, наполняясь писанием Вольтера. Однако известно другое — нечто общее у этих творений есть однозначно, и когда у французкого философа — это притча в реалиях его будней, то у Стругацких — их фантастический рассказ, чей мир столь необуздан для людского осознания, что именно своей странностью и таковой абсурдностью заставляет проникнуться собою полностью. Однако во галве сих вселенных стоит одна мысль: поиск лучшего, или попытка возвращения к чему-то более родному и, опять же, лучшему, светлому.

Когда часть «Переца» из полноценного творения Аркадия и Бориса «Лес» показывает нам человека, который не просто слился с системой, а стал её незаменимой деталью, то в части «Кандида» авторы наоборот дают волю поразмышлять над дальнейшей судьбой человека, не приклонившего колени пред столь необычной антиутопией, где вновь-таки самой антиутопии и нет, просто потому, как она — есть неспешная чреда событий, которые формируют жизнь. И лишь страшная тайна охраняет всех от осознания сего факта, который главный герой принял и не собирается с ним мириться. Но возможно ли противостоять чему-то столь могущественному? Перец не сумел, так сможет ли Кандид? Этого атворы нам не рассказывают, отдавая лавры правления читателю, пред тем продемонстрировав ему закоулки сознания обоих героев и их способности, их реакцию на различные ситуации. Все иное — за нами, господа.

3) Вывод: окончательная картина ясна своей простотой, которая, вместе с тем, в плане своего описания крайне трудна, ибо братья Стругацкие, на примере двух крайностей, показали нам одинаково нелогичный, абсурдный мир, в котором человек может по-разному реагировать на все происходящее вокруг, самостоятельно верша историю, или подчиняюсь скрытому влиянию эфемерной антиутопии, которая реальней всего прочего. Не правда ли напоминает настоящий мир? Не иначе... Браво, Борис и Аркадий, браво!