Некая сверхдержава (в которой, впрочем, без труда угадывается Россия) посылает к берегам Америки флот из суперновых кораблей и авианосцев – с целью превентивного уничтожения ненавистной вражины – страны потенциального противника. Флот выдвинулся поистине глобальный: осадка авианосца 60 метров, скорость бомбардировщика 27 звуковых, экипаж одного корабля 20 тысяч человек, ядерного оружия пятьсот вагонов..

Описания техники заведомо гипертрофированы и настраивают на несерьёзный лад, однако за этой карнавальностью Бояшов пытается показать что-то серьёзное.

Начало 22 века, на Земле льды растаяли, прибрежные города погрузились под воду, но на материках всё спокойно, Европа в бедности, Африка нищая, россияне в масле катаются, потому что сдали китайцам Сибирь в аренду и живут с этой природной ренты. Почему арендную плату распределяют по всем гражданм, как в патерналистком каком-нибудь Бутане, а не хапает единолично правительство — не понятно, да об этом и не задумывается автор, пишущий нарочито в стиле «я тут ни при чем, шутка это всё, вот смотрите, и фамилии у всех говорящие — активист Пружинов, миллионер Пушков-Рыльцев, депрессивный Деготь»... Год примерно 2220, а молодёжь ради форсу бандитского ездит на раритетных каких-то «шевроле» — автомобилях с бензиновыми двигателями. Это всё равно что сейчас выкатиться вечерком не в карете, а на бричке. Или в телеге. Или пройтись по улице с кассетником под мышкой. Совершенно всё прошлым живёт, вернее не живёт, у автора фантазия есть, но перестроить под нее мир он не хочет. А то что фантазия у Рубанова есть, свидетельствуют микроплюшки, иногда появляющиеся в рассказе: певички с синтетическими голосовыми связками и гортанями сделанными под известных певцов прошлого, поговорки, отражающие изменение климата и дефицит ультрафиолета («не загораживай мне солнце»), какие-то «двадцать пять конкурирующих полиций»... Но вот эти постоянные восторги актёрами 20 века, певцами 20 века, автомобилями 20 века — это странно и очень инородно. Впрочем, не в этом причина неинтересности книги — будучи заявленной как «книга взорвет ваш мозг», внтури наличествует очередной рассказ про жизнь минетджеров: журналист успешного издания становится его главным редактором а потом низвергается на самое дно. Что же до размышлений о тяжкой судьбе народа, вымерающего от того что все стали думать только о себе и своих аппетитах, то вышло всё это моралите неубедительно по причине .. по причине неубедительности.

Книжку лестно сравнивали с «Хищными вещами века» Стругацких и ранним Войновичем — но нет в ней загадки фантастов и нет бурлеска сатирика — сюжетные повороты предсказуемы за полста страниц, а посмеялся я только над одной удачной шуткой только в середине рассказа. Усё.

Описан мир 21 века – катастрофы экономические, экологические и политические приводят олигарха Платона (не Лебедева!) к мысли сделать запасной аэродром. Он покупает Новую Зеландию и устраивает на ней ковчег спасения. Возомнив себя Ноем, переустраивает быт, мораль и нравы новой Утопии под схему, описанную своим великим тёзкой 25 веков назад: строит идеальное государство с четырьмя кастами (философы, солдаты и прочие рабочие). Мир кое-как барахтается вокруг, но гибнет, а выживших счастливцев отстреливают при попытке доплыть к Острову. Нечего заражать нас таких прогрессивных своими отсталыми вирусами чумы. Эти первые страниц сто можно смело не читать, они пусты совершенно. Лакомый кусочек показывается потом: экстраординарного нарушителя порядка вместо обычной в таком случае смертной казни (сами понимаете, самая гуманная и человечная Утопия ведь на дворе построена Платоном) запирают в камеру с обучающимся и самопрограммирующимся роботом. Наивность автора ли, героев ли – просто поражает. Преступник этот, человек с именем Адам, описывался как интеллектуально изворотливый и въедливый тип (например, сумел уговорить своего старшего(!) боевого товарища на грубейшее нарушение воинской дисциплины!) – и тут такое «наказание». Да это же ему просто отмычку подарили! Наивность высшего руководства Утопии вообще вызывает сомнения: например, показательный судебный процесс над Адамом проводили в прямом эфире. Он им и выдал разумеется в эфир.. Прямо как у наивных Вачовски в их комиксе. Ладно, не все знают о предсудебной обработке политических преступников в 1930е годы в далёкой стране Россия (тут у нас и свои-то сограждане забывают об этом ежедневно), но Оруэлла-то хоть почитать можно, коли берешься сказать хоть что-то про тоталитаризм?

Когда робот с человеком заперты в одной камере, вот тут-то и начинаются интересненькие беседочки о мышлении, разуме и эволюции.

Жанр: альтернативная криптоистория, пародия (на наш мир).

Похожие произведения:

Сомерсет Моэм «Второе июля четвёртого года (Hовейшие материалы к биографии Чехова)» (1994).

И.Эренбург «Необычайные похождения Хулио Хуренито» (1922)

А.Зданович, В.Измозик «Сорок лет на секретной службе. Жизнь и приключения Владимир Кривоша» (2007)

«Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков» (1738-1759).

В.Пелевин «Жизнь и приключения сарая Номер XII» (1991)

М.Москвина «Жизнь и приключения милиционера Караваева» (2007)

Биографическое описание жизни и деятельности Романа Арбитмана, сначала — преподавателя из Саратова, потом – преемника Бориса Ельцина на посту Президента Российской Федерации.

У Гурского, даром что детективщик, нет экономической подкованности Ю.Латыниной, филологической всеядности Р.С.Каца, эрудированной едкости Р.Арбитмана, мастерства стилизатора В.Сорокина (заметно в квелой попытке спародировать инфернальную логорею эзотерического параноика А.Проханова, с.141, 148), не помешала бы Гурскому и толика афористичности В.Пелевина... Впрочем, метод последнего заменяется перманентным цитированием фундаментальной работы японца К.Исигуры «Путь Арбитмана», изданной в заледеневшей Венеции в декабре 2008 года. К чести Льва Гурского, всякие праздные домыслы из жёлтой прессы о колдовстве и магических способностях Романа Арбитмана им воспринимаются критически, а религиозное визионерство особо рьяных деятелей он объявляет алкогольной интоксикацией (с.47), что оставляет исследование в целом в пространстве полезного, а вовсе не сиюминутного сенсационного чтения.

Хотя Лев Гурский и перепроверяет разноречивые факты биографии второго президента России, но местами повторяет ошибки журналистов – например, цитирует белиберду из русского «Ньюсуика», выдаваемую тамошней редакцией за астрономические факты (комета Галлея прилетела из звезд созвездия Кассиопеи, с.228).

Впрочем, для биографии важна фактографическая точность, а не домыслы, и живость подачи материала не играет для историка никакой роли, ибо художественный текст живет по своим законам (взять хотя бы естественно необходимый финал для книги – в жизни страны финала нет; или такой атрибут как «главный герой» – в реальности персоны и морально-нравственный облик меняют, и в преклонном возрасте уступают место героям помоложе, хотя жить не перестает и нянчит внучков треть жизни), и с задачей фактографической дотошный Лев Гурский справился – насколько это вообще было возможно, если учесть, что личность Романа Арбитмана, вроде бы публичного политика, тем не менее законспирирована была строже, чем обстоятельства жизни Гиляровского (популярнейший репортёр XIX-XX вв., от которого остались сотни злободневных статей в прессе и большой очерк о москвичах, но история не сохранила нам даже его имени!).

Гениальность подхода российского президента Арбитмана к вызовам времени биограф Лев Гурский видит в неординарности принимаемых им решений. Если постиндустриальные США увязли в войнах за сырьё (рецидив прошлого, индустриального мира), то второй президент России смело продавал и сдавал в аренду сырьевые месторождения, в угоду будущим поколениям развивая новейшие технологии, в том числе и энергетические – «лучше потерять еще пару нефтяных месторождений, чем превратить всю нашу молодёжь в “потерянное поколение”» (с.221). В то время когда национальные правительства бились с локальными проблемами своими силами, президент России Роман Арбитман не гнушался приглашать высококлассных специалистов из лидирующих стран мира – если не знающий русского языка иностранный футбольный тренер справляется с командой из одиннадцати человек, то уж министр внутренних дел Ури Геллер, специально приглашенный из Англии, справится со своими пятью заместителями тем паче.

В книге еще много будет камео (изображение реального исторического персонажа из нашего мира – в мире параллельном, но – в другой ипостаси). Шандыбин, например, иначе как куртуазный маньерист в том мире и не изъясняется – мне кажется, он там является достойным учеником своих родителей – Егора Гайдара и Ренаты Литвиновой.

Аналогичным образом филолог Арбитман вывернул мир вверенной ему России, и прочитал книгу истории 1990-2008 гг., используя вторые, третьи и четвертые словарные значения тех же самых слов, какими описывались знаковые события последних двадцати лет.

Например, глава «Ходорковский сел» – о том как нефтяной олигарх сел в кресло министра, город Курск затопило паводком, а Бесланский взрыв – о демографическом всплеске в этом районе.

Не только в выдумывании новых космических кораблей и в этнографически точном описании инопланетных рас состоит мастерство фантаста, но и в неожиданном взгляде на привычные явления, персонажи, понятия. Высший пилотаж постмодернистской игры словами тем более полезнее милитаристических боевичков.

Цитата:

«Всего за две недели на посту премьер-министра он смог решить многое, доселе почти нерешаемое. Он, например, добился уступок по долгам Парижскому клубу (в результате сложных алгебраических подсчетов европейские финансисты вдруг осознали, что это они должны России, а не Россия им: попутно премьером было найдено новое, чрезвычайно красивое доказательство великой теоремы Гёделя)» (с.142).

В литературе не так много произведений, в которых инопланетяне прилетают и спасают заблудшее человечество. У Кира Булычева есть рассказ 1989 года «Последние сто минут» — там эвакуация челоечества идёт молниеносно, выборочно, да только целью является спасение остающихся землян. В «Операции «Надежда»» Стругацкие показали последствия спасения Странниками жителей погибающей планеты. Инопланетяне Михаила Успенского эвакуируют всё человечество на его историческую родину: в далёкую высокоразвитую планетарную систему, богатую природными дарами и высокоразвитую технически цивилизацию, некогда потерявшую корабль с юнными космоплавателями, ставшими прародителями земного челвоечества. Телепортационные Узлы не справляются с воссоединением сироток земных со своими родителями, поэтому для попадания в Пай устроены очереди: пенсионеры и калеки сначала, потом граждане развивающихся и голодающих стран, безработные.. Сторонний наблюдатель поражён единодушием правительств мира развитого: в едином душевном порыве уступили свои квоты на переселение в Рай африканцам жадные потомки империалистов? Параллельно с людьми тем же транспортом инопланетяне получают особо токсичные отходы для переработки? Собственно, этим уже всё сказано и все секреты выданы, микрорассказ 1981 года Виталия Бабенко «Трудоустройство» расписан в трёхсотстраничный роман, с фирменными шутками, какие только Успенский и может наблюдать в окрестной жизни («сосут страну минетжеры, досасывают», «нежная и безответная любовь к арабам», «не трожь святое — вонять не будет»). От патриотов достанется Успенскому за то что россиян он сделал хуже немецких фашистов, от либералов — что хвалёная демократия оказалась пустышкой, от бойцов энбэпе — что не верит в их слаженность, от верующих — за атеизм, от материалистов — за мистицизм.

Надо брать пример с Романа Ильича: оторвавшись от реки повседневности пожить в тишине схрона без каких либо новостей и вернуться к людям — многие вашие инфоповоды просто бредом и пустышкой оказываются. Шаг второй, подсказывемый Успенским: действуйте, господа товарищи, действуйте. Нечего из себя небожителей корчить, затаившись в башне из дубового сруба в тихой тайге спокойствия: именно из-за такого бездействия машина продолжает катиться под уклон.

История Иудеи I в. до н.э. – I в. н.э. отличается от событий описанных в Новом Завете, на этой разнице построено не одно художественное произведение, авторы которых стремились примирить расхождения священных книг и истории, реконструируемой по другим источникам (неканонические книги; новонайденные кодексы; записи современников из соседних стран).

«Все это байки, которые сами собой возникают на базарах и углах. Они скроены на один манер, и их легко распознать: байки эти бездарны и бессмысленны, как и те, кто их выдумывает и тем более слушает» (с.322)

Один из золотых коньков Лазарчука – жизнь информации и влияние информации на мир. Две тысячи лет назад архаичные технологии распространения новостей всё равно позволяли делать из людей то врагов, то соратников, а скорость коммуникаций только играла на руку дезинформаторам, и некоторые сюжеты в книге сотканы как раз из опровержения тех или иных сплетен древнего мира.

События библейской истории живут в народном понимании своей жизнью, повторяют картины, заимствованные не из Библии даже, а из многочисленных поздних пересказов, и читатель, непредвзято знакомящийся с первоисточником, найдет массу отличий от народной традиции. Позднее, в десекуляризованном мире, чтобы как-то свести воедино события и персонажей, авторы многочисленных художественных произведений будут искать компромисс.

Михаил Булгаков примирил Иешуа с Пилатом, Николас Казандакис в «Последнем искушении Христа» – с Сатаной, Джон Бойд в «Последнем звездолете с Земли» примирил Христа с иудейскими повстанцами, Майкл Муркок в повести «Се человек» — с двадцатым веком, Илья Варшавский в «Петле Гистерезиса» – с каноном, Братья Стругацкие в «Отягощенных злом» примирили Иисуса с Иудой, Андрей Лазарчук — примирил с Иродом.

Пользуясь пониманием того простого обстоятельства, что вся записанная История есть не что иное как обвинительный приговор перед Страшным Судом, и каждый летописец мнит себя то прокурором, то адвокатом и зачастую трактует факты вольготно, Лазарчук озвучил свои версии о подлинном источнике огня сожженного Нероном Рима (с.250), об эпизоде с отрезанным ухом, повторенном в разных Евангелиях (с.233), о почетном втором имени Иисуса (с.217) и др.. Будет интересно посмотреть мнения специалистов по этим вопросам, а равно реакцию.. Для меня, профана, это всё — не более чем исторический роман со смелой выдумкой, приводящей к смене традиционных стереотипов восприятия исторических деятелей.

Стоит отметить лёгкость языка повествования. Андрей Лазарчук писал книгу от лица младшей сестры Иешуа, на закате дней вспоминающей былое. Отсюда и торопливость изложения, и стремление выдать как можно больше фактологического материала, и некоторая сентиментальность, до сей поры мало свойственная книгам Лазарчука:

«..звезды, которые висели по ночам на расстоянии всего лишь вытянутой руки, вселяли в сердца такую благодать, такой восторг перед трудами Предвечного, что молитвы сами рвались из уст и возносились к небесам..» (с.232), и за этой манерой подачи виден живой и энергичный рассказчик.

В книге будет еще много прекрасных моментов, как то проповедь бар-Аббы, выдержки из учения Ахави, проблема коммуникации молящихся с Богом (с. 59, 211-214, 261-262), и другие весьма достойные истории и притчи.

«Я, Хобо» роман производственный, об этом говорили не раз, и в одном из слоёв книга действительно о производстве эдакого космического БАМа — тянут люди трассу, тянут телепортационную трассу из пересадочных станций как я понял. Описан самый опасный эпизод — и плечо уже несчастливое, тринадцатое, и расстояние пройдено уважительное, с метрополии не достать практически. Строят — _провешивают_ — трассу давным давно стартовав с огромным, но — конечным запасом сырья и материлов. Экономика! так мало учитывают фантасты экономику будущего, тут вот учтено, да так учтено что главн.герой именно из-неё и делает то что делает: космач-строитель вырывается назад в метрополию посмотреть кто же это такой добрый/злой отправил на смерть недрожащей рукой. Материалы-то кончаются, не все можно заново сделать, а каждая колония еще и стремится оставить себе, себе ресурсов побольше, отправив дальше по этапу людей поменьше и кораблей пожиже. В резульатет все описано с такоq дотошностью, таким сленгом, который мог быть у людей реально не видящих горизонта планетного, не вдыхавших сена свежего и кормящихся концентратами. Но у них своя богатеqшая и насыщенная жизнь людей, дело делающих и в процессе производства (строительства) кайф получающих. Космос, романтика непустого места, романтика простора. Ясно и то, что автор описывпает будни космачей без прикрас — стычки, споры, прочие подлянки. Больше опасностей, чем любования звездами, приключениями и не пахнет а пахнет смертью. Рассказы Ст.Лема о Пирксе — предтеча такого описания будней покорителей пространства в жестяных коробках.

Второй слой — это личная трагедия, оно же и приобретение нового качества персонажем. Очень неодиданно, но в рамках как раз предложенной профессиональной деятельности. Совсем третий пласт — это выход в обитаемые миры и встреча с запредельным — всё оказывается еще сложнее, чем представляется в традиции космической НФ. На этом месте прочитавшие шпыняют автору за переход от крепкой НФ — к мягкой фэнтези, но я вижу лишь каскадное усложнение смыслов новых действующих лиц романа, непередаваемых традиционными образами. Самое простейшее что видится в этом отрезке — джедаи «Звездных войн», но это только поверхностное, первое может быть впечатление....

Заранее надо сказать про экспериментальный язык — я например страниц пятьдесят просто въезжал, думал синтаксис и орфография нарочито сбиты от привычного стандарта. Но когда вживаешься в мир — язык получается органичным. Редкость у сочинителей. Как пример могу москвича Владимира Покровского и француза Бориса Виана вспомнить, они с письменным языком тоже смело обходились.

Вынос мозга. На орбиту. В хорошем смысле этого слова

В 1987 году на совещании совета писателей-фантастов и приключенцев Ю.Медедев предложил писателям четвертой волны сочинить что-нибудь о загадке планеты Плутон, а не писать едкие социальные повести и памфлеты. Вот собственно, этим анекдотом и ограничивается тема девятой планеты в советской фантастике.

Мы же посмотрим книжку Питера Уоттса «Ложная слепота» (2006).

В 2082 году вокруг Земли прорисовались зонды инопланетян. 65 тысяч зондов сразу. Но тут же вспыхнули и исчезли. В облако Оорта, что далеко за орбитой Плутона, летит корабль. (Собственно, тема Плутона в книге этим и ограничивается — канадцам тоже не интересно писать про Плутон). Экипаж – сборная солянка: филолог из четырех расщепленных сознаний, чтоб ылучше дешифровкой заниматься, профессиональный воин с прорвой роботов, биолог, у которого вся лаборатория пристроена как протез к телу, с прямой и обратной связью, человек с синтетическим мозгом – наблюдатель от спонсоров. И сверху – реконструированный генетиками вымерший разумный примат, превосходящий современного человека по всем статьям. Он командир, он капитан корабля. На пути к трансплутоновым артефактам ничего не происходит потому что полумёртвый экипаж в анабиозе; читавшие «Я, Хобо» С.Жарковского и «Летящие сквозь ночь» Дж.Мартина будут удивлены совпадениями. Впрочем, идентичные начальные условия приводят к одинаковым результатам, об этом биологи давно сказали.

Встреча с кораблём инопланетян, но не совсем встреча и не совсем корабль. Переговоры по рации с инопланетчиками, оказавшиеся совсем не переговорами. Проникновение на чужой корабль, первый физический контакт. И всё опять же – совсем не так, как в традиции. Кажется, что Питер Уоттс вывернул наизнанку все привычные схемы первого контакта – ан нет, он просто с нуля строит Контакт, опираясь на современное представление о разуме и сознании, об антропологии и культуре и о милитарных играх.

Случаи, с которыми сталкиваются космонавты в книге Уоттса, настолько сложные, что уже недоступны пониманию человеческим разумом, сформированному в условиях саванны.

Вопросы, вопросы кругом одни вопросы: бобровая плотина и плотина в Голландии служат одной цели, кто определяет тут границы разума, чем социальные насекомые отличаются от горожан, которые выступают как «временно неразумные существа».

Для лучшего понимания «Ложной слепоты» настоятельно рекомендую прочитать книжку Оливера Сакса «Человек, который принял свою жену за шляпу». Это одна из немногих, выходивших на русском языке популяризированных работ по психиатрии, на которую ссылается автор в Приложении.

Уоттс в книге четко показал границу познания, предсказал хронологический срок достижения оного предела, в очередной раз озвучил формулу вирт.существования взамен реал.жизни, указал на мозговых подселенцев, решающих задачи и проблемы лучше, чем сознательное существо. Четко отделил «разум» от «сознания». Вот в этом одна из (обидных для человека) проблем, поднимаемых в книге: почему разум без сознания работает лучше?

Весь сюжет этого небольшого романа заключен в словах песенки А.Васильева из группы «Сплин»:

.

.

«Мой президент не пьет и не курит

Лучше бы пил и курил

Возможно, от этого стало бы легче

женщинам Южных Курил»

.

.

.

Третий (альтернативный третий? четвертый?) президент России из романа, Денис Анатольевич, неделями бухает по черному. В моменты протрезвления ему становится жутко за навороченные по пьяни дела, и он пытается отыграть назад то, что отыграть можно без потери репутации, либо следующими действиями как-то дезавуировать предыдущие решения. Такая качель полностью объясняет шаткую и диаметрально противоположную политику, которая вроде бы проводится одним человеком но по психотипу записанных заявлений в СМИ и по политическому вектору оставленных на теле конституции и уголовного кодекса законотворческих следов не может проводиться одним и тем же человеком.

Пикантность ситуации в том, что в пьяном виде Денис Анатольевич — придерживается общечеловеческих ценностей, а в похмелье — авторитарный самодур, блююйщий при слове «либеральный». Впрочем, в похмелье он тоже не особо умён и разумен: взять хотя бы его попытку ввести теократическую систему правления с целью свалить ответсвенность с власти светской — на власть клириков. Пространство решений всё равно зажато в рамках простейшего общественного сознания: ввести цензуру на ТВ — раздать оружие населению — расстрелять всех афраниусов — сослать коммунистов в Северную Корею, и президент денис Анатольевич просто мечется от одного СМИшного мема к другому, ублажая то одну часть электората то другую.

Концепция патернализма (мне сверху видно всё, и поэтому я за всех в ответе) перестает работать для систем размером больше семьи, а уж в масштабах страны стала просто губительной. Тем более губительна эта модель авторитарного управления, чем менее образован управляющий и чем менее он желает слушать специалистов. Беда некомпетенции отливается в волюнтаристских указаниях вроде снижения цены до уровня убыточности с последующим исчезновением товаров с рынка и последующим регрессом в жизни.

Как шутили в поззднем СССР, «социализм надо строить, а капитализм достаточно только разрешить». В связи с чётко обозначенным откатом к социализму в РФ, наблюдаем что и первого не строят, и второе запрещают. Пользуясь гастрономической аналогией, одними такими вот десертами сыт не будешь.

Джозеф Боденленд, отставной советник президента США, попадает с плиткой шоколада и банкой пива в руке из Техаса 2020 года в пасторальную Швейцарию начала XIX века. С собой у него только наручные атомные часы и автомобиль с урановым двигателем. Сверхточные часики он задаром спихнул ленивому и нелюбознательному часовщику, а на авто разъезжает по окрестностям Женевы, то и дело рискуя попасть под гнев малообразованной публики — повозка-то безлошадная! Но швейцарцам прошлого века нет дела до чудного экипажа — по крайней мере, явных угроз по этому поводу в адрес Боденленда не поступало.

Непримечательный писатель Дмитрий Александрович Громов (1910-1981) исчез из литературы бесследно, оставив после себя несколько невзрачных книжек с такими же блеклыми названиями: «Пролетарская», «Счастье, лети!», «Нарва», «Дорогами труда», «Серебряный плес», «Тихие травы». Однако в каждой его книжке заключен магический заряд: каждая его книга представляет собой незаархивированный нейролингвистический вирус, который, будучи помещен в мозг реципиента-читателя при особых условиях (непрерывное чтение без отвлечения на окружающую обстановку), пробуждает в человеке невиданные ощущения, сродни наркотическим трипам, только если В.Сорокин ограничился шуткой, М.Елизаров идёт дальше и вырабатывает жилу до подлегающей породы. Одна книга навевает яркие и сочные воспоминания детства, другая придает словам — силу убеждения, третья открывает скрытые резервы организма и тщедушная старушка способна сносить кирпичные стены. Магию громовского Слова невозможно повторить переписыванием или иным копированием книги: подделка не будет работать. По слухам, переписчик еще и оригинал лишает части мощности, поэтому нарушитель завета подлежит умерщвлению.

Вокруг случайно сохранившихся экземпляров книг Громова образуются кружки-читальни, объединения читателей сакральной Книги, скованные общностью интересов: чтение с последующим экстатическим каскадным оргазмом, поиск новых книг Громова, охрана своего караса от конкурентов.

Заведует книгами разумеется библиотекарь – не просто хранитель реликвий, но и глава этой подпольной организации, охраняющей артефакты от попыток читателей из других библиотек выкрасть Книгу. После нескольких лет смертельных боев между библиотеками количество сохранившихся книг Громова сократилось в десятки раз; не мудрено, что стоимость «лишнего» экземпляра Книги выросла до стоимости квартиры. Фанаты книг Громова образуют некое сообщество, эдакий подпольный, глубоко законспирированный Громовский Мир, со своими законами и понятиями, мир, не пересекающийся ни с миром воровским, ни с миром книголюбов, ни с филателистическим обществом, ни с толкиенистами и ролевиками – хотя и вбирающим от каждого определенные черты. От бедных ролевиков громовчане взяли привычку делать доспехи и оружие из подручного материала (кирасы из шин грузовиков, катаны из крестьянской косы, рыцарские шлемы, подозрительно напоминающие мотоциклетные), от филателистов переняли всеразоряющую страсть к коллекционированию, а от уголовников – иерархию и безусловное подчинение лидеру.

Елизаров рассказывает о судьбе одной небольшой читальни и злоключениях, выпавших на долю её Библиотекаря: козни конкурентов, битвы на ножах ради выяснения справедливости, вознесение до самых высот и низвержение в пропасть. Кодекс громовского мира не велит использовать огнестрельное оружие – читатели враждующих библиотек сходятся где-нибудь на поле под городом или в лесу, смертельно бьются шпагами, косами, ломами и кувалдами. Крюк подьёмного крана, изображенный на обложке – это оружие крановщицы Данкевич, прочитавшей Книгу Силы. Красный фон заливки – море крови, остающееся после каждой разборки читателей, поклоняющихся светлым книгам Громова. Не понятно, отчего никто не попытался отравить армию противника «циклоном Б» или еще каким зарином. Впрочем, и тех смертоубийств, подробно и с пристальным отвращением описанных Елизаровым, хватит не на один тазик блевотины. Это не единственная недоработка романа, скроенного наспех: неувязки выпирают уже с первых страниц книги. Например, описывается типичная «мамина дочка», студентка-зубрилка Мохова – учится кротко, поведение скромное, санитаркой в доме престарелых работает, парализованной бабке восьмидесяти лет книжку вслух читает – но под рукой у неё оказывается бандитская бита, обрезок высоковольтного кабеля. Откуда, зачем? На первый вопрос ответ «с потолка», а на второй — просто автору захотелось избить пару человек. И дерутся персонажи книги постоянно, потому что подраться они любят больше, чем почитать.

Человек, прочитавший книгу Громова, становится добрым, отзывчивым, мудрым и светлым, он готов изменять мир к лучшему – но в то же время он с легкостью вонзает шило в печень другого такого же читателя, прочитавшего светоносную книгу Громова в другой читальне. Это дикое противоречие, похоже, не особо заботит Михаила Елизарова, потому что роман «Библиотекарь» написан не о любви к чтению, не о ролевиках или исторических реконструкторах, не о коллекционерах редкостей, не о магии слова в конце концов. Роман «Библиотекарь» — это ксенфобская книга, подобно недавнему к/ф «Юленька», проталкивающему несложную мысль об идентичности человека читающего и сатаны: увидел человека с книгой – это враг, убей его сразу, пока он рта не раскрыл. Подобная быдлячье-гопническая позиция в отношении людей грамотных подспудно нарисована Елизаровым яркими художественными красками но явным образом не сформулирована – да это и понятно: будь у Елизарова возможность сформулировать претензии к «интеллихентам» чётче и яснее, он бы автоматически стал бы на их позицию хотя бы самим фактом наличия способности формулировать.

На четвертой стороне обложки издания написано, что «две эпохи выясняют отношения между собой», но это неправда. Нигде в книге не сталкивается мир соцреализма с миром капитализма. Есть старая протухшая эпоха Советского Союза (описываемая Елизавровым эпитетами с оттенками гнилости, упадка и разрухи, нищенства и бедноты), есть некроз СССР, есть геронтофильско-фетишисткие услады Елизарова, млеющего под песенки Пахмутовой и Добронравова, но столкновения с реальным современным миром нет и быть не может: читатели громовского мира добровольно заточили себя в скорлупу из старых плакатов и лозунгов.

Все отношения выясняются строго между группировками читателей, только между «просветленными» знатоками «громовского мира» идёт смертоубийственная война на выживание, в ходе которой читальни в буквальном смысле слова вырезаются под корень, а истекающие кровью выжившие счастливчики с вырванными наживую рёбрами завидуют своим мёртвым товарищам.

Начинается роман как интеллектуальное чтение о судьбе книг, о влиянии романов на души человеческие, но быстро (уже с тридцатой страницы) регрессирует в скандальную и эпатажную геронтофильскую боёвку с некрофильским уклоном и прочими парафилиями. Увы, автор как был описателем мерзостей, так и не смог полностью выйти из этого трэшевого амплуа. Персонажи романа (язык не поворачивается назвать их «героями») играют в жизнь, имея на руках после авторской раздачи сплошные козыри, и это произвольное авторское подсуживание еще больше убеждает меня в мысли о скучности и надуманности всей этой книги.

В самом финале, в заточении, в одиночной подземной камере, питаясь сухарями и объедками со стола дома престарелых, Библиотекарь пишет: «я любил Союз не за то, каким он был, а за то, каким он мог стать, если бы по-другому сложились обстоятельства». А нечего было их так складывать, эти обстоятельства — другим было ничуть не легче. Подобные речи смешны даже в устах адвокатов, оправдывающих преступников, выросших в неполных семьях неблагополучных районов. Евгением Шварцем ответ даден давно: « всех учили быть подлецами, но отчего же ты стал лучшим учеником?».

И тем не менее Библиотекарь продолжает беззаветно служить трупу государства, продолжает своим магическим ритуалом укреплять тоталитарное общество, ни во что не ценящее жизнь человека – да и жизнь самого Библиотекаря тоже.

Квинтэссенция мытарств и наград, происшествий и потерь явлена автором в последней, самой короткой части книги: в глубоком подвале дома престарелых, на скудном пищевом пайке и на воде, сочащейся из ржавой батареи отопления, безвылазно заперт Библиотекарь, который поочередно читает все книги Громова. Этим мистическим актом перечитывания советской галиматьи он спасет Россию от самого страшного, как ему кажется, врага – от Америки. Никакой более адекватной метафоры, никакого иного образа, ради которого человек принимает страдания, Елизаров и придумать не мог.

Воистину фантазии людей, которых пропагандистская машина обстоятельно имела в душу, представляют жалкое зрелище.

Один из самых сатирических романов про тоталитаризм, в котором едко высмеиваются родимые пятна социализма.

«Ни разу за всю историю

человечеству не бывало так ясно,

что оно на распутье.

Одна дорога ведет к утрате

последних надежд и отчаянию.

Другая -- к полному вымиранию.

Дай бог, чтоб нам хватило мудрости

сделать правильный выбор»

Вуди Аллен «Шутки Господа»

О том, что мир не так велик и всем нам грозит в недалеком будущем перенаселение, задумывались уже в эпоху великих географических открытий. В XVIII веке Мальтус целый труд написал о том, что Земля не прокормит человечество. С тех пор значительно улучшились способы земледелия, машины облегчили труд фермеров, на научном горизонте маячит возможность появления полностью синтетической пищи. Все эти действия угрозу перенаселения отодвигают, но не искореняют совсем.

Джон Браннер написал роман о мире, в котором правительства уже вынуждены ограничивать рождаемость. Книга издана в 1968 году, и критиками чуть ли не единогласно причисляется к вершинным достижением англо-американской «Новой Волны» (к представителям которой относятся такие известные и самобытные авторы как Томас Диш, Харлан Эллисон, Брайан Олдисс, Майкл Муркок, частично Теодор Старджон, Филип Дик, Кристофер Прист и Роджер Желязны). Научная фантастика -- скоропортящийся товар. Однако, не смотря на то, что книге уже скоро 40 лет, роман и сейчас читается с большим интересом. По опросам журнала «Локус», «Стоять на Занзибаре» регулярно попадает в двадцатку лучших НФ-романов всех времен. В 1968 -- награжден «Хьюго», в 1970-м — «British Science Fiction Award»-1970 и «Prix Apollo»-1973; номинировался на «Nebula»-1969, «Locus»-1976 (11 место в категории «all time novel»), «Locus»-1987 (16 место в категории «all time sf novel») и «Locus»-1998 (20 место в категории «sf novel (before 1990)»).

Смею вас заверить, эти награды -- не просто дань уважения Браннеру или поощрение за общие заслуги перед жанром; этот роман действительно пробирает до самых последних синопсисов души. Хотя, казалось бы, чем еще можно удивить искушенного читателя XXI века.

Это отнюдь не замороженная классика, которая интересна только исследователям жанра (как, например, произведения Х.Гернсбека, К.Э.Смита, Д.Блиша или Э.Пенгборна), ибо роман вращается не возле биологических идей о клонировании, а вокруг социологических откровений, применимых к человечеству индустриальной эпохи. Некоторые концепции, высказанные от лица хулиганствующего социолога Чада С.Муллигана, весьма актуальны и сейчас.

Рассказ пересказывает роман Бориса Виана «Пена дней», поэтому лучше обратить свой взор на первоисточник, выполненный более изысканно.

Сборник сказок ни о чём. Щедрые напутствия Александра Житинского, Льва Вершинина и Кристофера Стешеффа завлекают к прочтению, но ожидания не оправдываются.

«Город несколько лет спустя» биолога Пэт Мэрфи – не про последствия атомной войны. Виновниками гибели человечества здесь выступают не ястребы, а … пацифисты. По некой легенде, где-то в Непале есть монастырь, в котором живут обезьянки, хранительницы мира. Однажды пацифисты подумали, и провернули акцию: «В каждую столицу – дюжину обезьянок». Обезьянки будут на людей смотреть из зоопарка, а люди все дружненько подумают о мире, и войны больше не будет. Надо сказать, что обезьянки у Пэт Мэрфи и вправду сверхъестественными способностями наделены были.

На Земле действительно воцарился мир. Но это совсем не тот мир, которого все ожидали.

Посмотрели обезьянки на толпы людские, покумекали о том о сем, и решили, что внушать пацифистские мысли уже поздно. Все беды – от перенаселения. Этот нехитрый вывод мартышки, видимо, у Мальтуса почерпнули. Для достижения мира проще запустить какой-нибудь вирус, чтобы население немножко разрядить.

После страшнейшей Чумы, выкосившей почти всех людей, остались лишь горстки американцев. В Сан-Франциско, например, едва ли сотня человек выжила. Еды и питья осталось в домах и магазинах вволю, заняться особо нечем, вот счастливчики и принялись украшать город: кто на плафонах фонарей лица рисует, кто строит подвижный зеркальный лабиринт, а некоторые – мост Золотые Ворота разрисовывают в сказочном стиле. Это так сказать нормальные артисты. Но есть еще некроэстеты: из людских черепов картины выстраивают в бывших магазинных витринах; говорящие чучела висельников развешивают на столбах; Верещагин и Гойя отдыхают. Попытка захватить Сан-Франциско, город анархо-художников, ни к чему хорошему не приводит: армия захватчиков деморализованная экстремальным искусством, ретируется восвояси.

Получилось как по Достоевскому: «Красота спасет мир».

Надо сказать, что Джон Бойд, хотя и проходит по ведомству НФ, является, наравне с Тинто Брассом и Ф.Фармером, эдаким маркизом де Садом ХХ века, оригинально и с неизменным юмором решая проблемы секса, эротики и религии в тоталитарных, демократических и анархических моделях будущего.

Необходимое добавление: перевод 1996 года выхолощен, лучше ищите книжку 1992 года выпуска в переводе С.Иванова.

«Из истории одного мира» – концептуальный сборник рассказов, где первая новелла настраивает читателя на несерьезный тон, четвертая отягощает ответственностью любого креатора, рассказ седьмой показывает изменчивость и моделируемость исторических событий, восьмой – переворачивает классические космогонические представления, ну и т.д.

Вторая книжка А.Грея на русском все-таки послабее будет, чем «Бедные-несчастные», но однозначно читать стоит.

Если прав Борхес (а не доверять нобелированному книгочею у меня, недоучки, оснований никаких нет), что все сюжеты неоднократно повторяются и лишь слегка варьируются, то перед нами – любопытный коктейль из «Галатеи» и «Франкенштейна».

На волне интереса к клонированию живых организмов возросло любопытство читающей публики ко всякого рода искусственным созданиям в человеческом облике.

Издатели принялись переиздавать классического «Франкештейна» М.Шелли, перевели «Освобожденного Франкештейна» Б.Олдисса. Книга «Бедные-несчастные» — история жизни искусственно оживленной красавицы Беллы Бакстер с пересаженным мозгом младенца. Роман стилизован под дневник шотландского врача конца XIX века, напичкан всевозможными историческими комментариями и нашпигован иллюстративным материалом. Портреты персонажей, виды природы, схемы Глазго и т.п. приятные мелочи украшают книжку, оживляя фантастическую историю гениального хирурга, уже в девятнадцатом веке пересаживающего живые органы. Уэллс и Беляев неплохо проэксплуатировали выдумки о врачах-кудесниках, шотландец Аласдер Грей продолжает плодить слухи о мастерах в белы халатах.

По мысли автора, пособие должно растормошить человека пишущего до состояния «всё что придумал — вылей на бумагу!», и не особо задумываться о последствиях скорописи. Даже если вдруг у человека случится солидный багаж знаний и жизненный опыт — на выходе после подобных рекомендаций мы получим скороспелый продукт.

Очень полезная книга, важность которой почему-то с каждым годом растёт — несмотря на активную научную критику профанов и шарлатанов, рядящихся в историков, круг почитателей оных проходимцев растёт и ширится, стремясь закрыть своими многомилионными тиражами на полках магазинов и библиотек действительно важные и ценные научные издания специалистов.

Мой отзыв подробный, содержит конкретный разбор, поэтому помещаю как спойлер:

Повесть «Корабль уродов» – вряд ли можно классифицировать как чистую и честную альтернативную историю. Во-первых, вмешательство (пресловутая точка бифуркации, момент расхождения с нашим известным миром) Тунгусской катастрофы у Первушина – никак не зависящее от землян событие. Во-вторых, что это дало миру вообще? Да ничего принципиально не дало, только частные дополнения в физику и астрономию, причём в областях, понятным только нескольким специалистам. В-третьих, что это дало конкретно нашей стране? Ничего не дало: появился очередной засекреченный институт, появился некоторый черный рынок артефактов. СССР как загнивал в 1970е, так и тихо умер к 1990м, и никакие инопланетные артефакты, волею случая выпавшие как подарки из мешка Деда Мороза, никак не позволили стране победившего социализма реализовать своё конкурентное преимущество на мировой арене. Социальные и экономические флаги ровно те же самые, что и в нашей реальности в соответствующие годы: конец 1980х — кооператоры, зима 1991/92 — формальный развал СССР, через несколько лет – ровно то же самое «МММ», и т.п. Когда нам описывают мир, в котором всё ровно то же самое, за исключением неких скрытых моментов – это классифицируется как криптоисторическое фантастическое допущение. Но это была несущественная претензия к неправильному позиционированию повести как к произведению в жанре альтернативной истории. Потому что «Корабль уродов» – это полемика с «Пикником на обочине» Стругацких.

«Небо должно быть нашим!» это не шовинистический лозунг, как можно было бы подумать, а призыв всему человечеству лететь в космос. Два советских космонавта впервые летят на Марс, и один из них ...

Финал повести совершенно неожиданный: попытка подтолкнуть развитие человечества в позитивном направлении, используя ложь во спасение, создавая миражи несуществующих целей чтобы потом стремиться к оным – мечта благая и благородная, Рэй Брэдбери мастерски использовал этот ход в рассказе «Конвектор Тойнби» (The Toynbee Convector, 1984). Однако и двойное самопожертвование во имя прогресса кажется (мне) излишним, но тут скрывается всё-таки человеческая дружба двух космонавтов, нежели соображения прагматического характера.

«Гроза» в зените описывает мир, в котором нет авиации, нет космонавтики, нет демократии (по крайней мере в нашем полушарии — точно нет: всю Европу завоевали советские войска).

Один из лучших рассказов о «внутренностях писательской кухни». Только очки не показывают, что написано между строк, а являют читателю то, что думал в этом момент автор, когда писал эти строки.

Сильный рассказ о войне. О стиле великолепно говорит отрывок из него же:

«Рами рухнул ничком, совершенно непроизвольно умудрившись в короткую секунду падения втиснуть целую череду религиозных движений — скрюченный синтоиский поклон, христианское коленопреклонение, позу молящегося араба и, наконец языческое пластание ниц...»

Замечательное исследование жанра — Лем камня на камне не оставляет от коммерческой фантастики, отдавая должное, тем не менее, Ван Вогту, Ле Гуин, Брэдбери, высоко ценит Ф. К. Дика — его творчеству отведена целая глава.

Очень нестандартныне для своего «армадовского» окружения рассказы, именно разноплановые произведения — впрочем, это видно по названиям разделов.

Я категорически не пойму, почему её классифицируют как фэнтези? Это научная фантастика, там всё объясняется сторого в рамках позитивисткой реальности, без привлечения сверхъестественных сил. (в которые просто играют боолее развитиые земляне, прикалываясь над своими менн удачливыми подопечными — по типу как Артур Кларк говорил, что технология выского уровня в глазах несведущего всегда сродни магии.

Это не художественная книга. особый интерес представляют краткие биографии писателей, покончивших самоубийством — с описанием способов, которыми они это сделали, не только банальные веревка-пистолет-яд-балкон.

«Художник я не местный, попишу и уеду»

уркаганский фольклор

Трогательные психологические триллеры Александра Щеголева запомнились мне еще года с 1992, когда в первом и единственном номере питерского журнала «Мир и Фантастика» был опубликован странный фрагмент романа «Любовь зверя». Потом были «Ночь, придуманная кем-то» (она же «Порномафия») и «Наркотик на закуску» (в девичестве «Инъекция страха»), мало кем замеченное кибер-фэнтези «Свободный охотник», и – после некоторого перерыва – успешная новеллизация фильма «Жесть». С «Жестью» вернулся автор, которого уже было начали подзабывать.. Жесть – самое то, слово-омоним, обозначающее совсем не холоднокатаный отожённый лист стали толщиной в треть миллиметра. Жесть в русском языке сейчас – сокращение от новорусского корявого «жесткачь», которое само является производным от привычного, но длинноватого в произношении (по нынешним темпам жизни!) слова «жестокость».

И вот зимой-весной 2007 года Александр Щёголев публикует в своём ЖЖ новый роман — «Ужасы любви. Поэма, украшенная кровью».

Жизнеутверждающая такая проза — учит жить беспринципно, подлаживаясь под неминуемые обстоятельства.

Дошло ли искусство выворачивать сюжеты наизнанку до полного апогея, или кто-то может ловчее Щеголева закрутить непротиворечивый детектив с минимумом действующих лиц?

Что же есть проза Александра Щеголева? Это — прежде всего — тренинг. Тренировка критических состояний человека, попавшегося на крючок совершенно неожиданно свалившихся на голову жестоких обстоятельств. К зиме можно готовиться, она придет, и это неотвратимо — об этом знают работники жилкомхоза и некоторые синоптики-старожилы… Но холод в отношениях с близкими людьми приходит без стука… Прощание со всеми и всяческими идиллиями. С верой в государство, партию и правительство и доброго, но мудрого царя, мы расстались не так уж и давно. Некоторым показалось мало этого идеологического вакуума, и они готовы воскресить хоть Ленина, хоть Императора – лишь бы свалить ответственность на «специального внешнего управляющего» и остаться в своей жалкой конуре; прислуживать кому-либо для них совершенно не тошно.

По поводу друзей, родных, работы, детей, жен, матерей, отцов и других родителей ни у кого из нас не должно остаться абсолютно никаких идеалистических иллюзий, — вот что нам говорит каждая новая жуткая повесть Щеголева, каждая страница его захватывающей прозы, каждая шокирующая строчка его лаконичного текста, вырезанная на белоснежной бумаге его остро заточенным пером. Когда начинают предавать кто-то из родителей — это объяснимо; когда предает супруга — это тоже объяснимо, пусть и на физиологическом уровне. Но этого мало. «Весь мир идет на меня войной, мама мы все тяжело больны мама я знаю мы все сошли с ума». Паранойя. Тихая паранойя. «Ну, что ты, в самом деле, так по себе сохнешь? Мир не перестанет вертеться, когда ты сдохнешь…».

Молодого кузнеца-повесу в художественной галерее «снимает» состоятельная дамочка, коллекционирующая.. фамилии художников-передвижников в своём паспорте! Она и Крамской была, и Серовй, и Суриковой.. На свою беду, кузнец носит фамилию Саврасов.

«Передвижники – моя слабость», – прошептала она мне после первого поцелуя.

Все это было так смешно, что через три дня мы поженились»

Но не в объятиях любящей супруги он оказывается, а сразу на хирургическом столе элитной клиники, где пациентом неведомо зачем отрезают ноги, отрезают руки. Эдакий обрубок, «самовар с краником в животе», подобно калекам из повести М.Веллера «Самовар», мобилизует все силы единственного своего оставшегося нетронутым органа – все силы ума калека Саврасов направляет на тонкую идеологическую обработку варварской семейки, на лёгкое внушение и нейролингвистическое программирование своих мучителей и истязателей. Цена победы с каждым шагом будет всё выше и выше, и с каждой главой обстоятельства будут усложняться до невозможности, но Автор любит своего персонажа, он подбрасывает ему краплёные карты, увеличивая «степень везения» до неприличия.

Уровень морально-нравственной деградация Саврасова дойдёт до низшей точки по шкале Кельвина, а потом опустится еще ниже, в Ад, и у чертей по коже побегут мурашки от его художеств. Ему самому придётся стать и палачом, и каннибалом, и за неимением хронометра наблюдать за течением времени по состоянию трупа: по изменениям в трупных пятнах, по интенсивности мышечного окоченения. Вязкое, обволакивающее сумасшествие: страх пробирается из романа – в голову читателя.

Формально все триллеры Щёголева элементарны, как кубики. Дано: замкнутое пространство, несколько персонажей. Надо замучить всех и если не победителем, то хотя бы просто живым выйти из смертельной мясорубки фирмы мулинекс (контекстная реклама проплачена, все права соблюдены). По этим лекалам скроены почти все предыдущие триллеры Александра Щёголева, по этому же принципу сделан и роман «Ужасы любви». Но в очередной раз описывать схватки пауков в герметичном объёме наверное надоело и самому автору. Чтобы не повторяться, или для усиления эффекта, автор вводит в психологический триллер микроскопические дозы мистики (главный злодей оказывается служителем Дьявола, а противостоящий ему Саврасов – служителем противоположной (неназываемой в романе) силы) и фэнтези (в финале озвучивается некое ранее существовавшее Предсказание, осуществляющееся на глазах изумлённой публики). Явленные в последнем романе А.Щёголева концепты «Бога из машины» и «предопределённости бытия» свидетельствуют о миграции автора от позитивистского взгляда на мир – к некоему стихийно-мистическому способу осмысления окружающего бытия. В такой трактовке способы воздействия Саврасова на своих лекарей-палачей выглядят уже не как научно обоснованные, практически существующие в реальности практики психологического воздействия и подавления окружающих лиц с ослабленным критическим мышлением, а всего лишь волшебством, свыше данным. К чему тогда было тщательнейшим образом выписывать химию процессов «любовного влечения», и механизмы нейролингивтического программирования?

Пугать и запугивать, страшить ужасами частной жизни и вседозволенностью проникновения спецслужб, занявшихся элементарным бандитизмом и крышеванием уже стало общим местом, но Александр Щёголев в очередной раз показал, что важно не ПРО ЧТО, а КАК написано. Скупые штрихи психологических портретов персонажей дают куда как более зримые, плотные образы героев, чем многостраничные описания, выходящие из-под пера иных авторов. Как он умудряется лаконично нарисовать целый мир – я не знаю, но каждый раз продолжаю удивляться этому неоспоримому аспекту мастерства Александра Щёголева.

Для чего же Александр Щеголев раз за разом изобретает и воссоздает такие экстремальные ситуации?

«Вообразить — значит, пережить». Если правы некоторые литературоведы (С.Переслегин, В.Рыбаков) в том, что фантастика учит приспосабливаться к меняющемуся миру, то проза Щеголева именно этой цели и достигает. Такая вот фантастика с оптическим прицелом и чуть смещенным центром реальности, бьющая по сложившейся в голове Читателя картинке действительности, наматывая клочки сознания на тугой ком никому не нужных стереотипов и догм.

«Зачем люди смотрят кино и читают книги? Полюбоваться насилием…»

И только потом приходит катарсис.

Повесть зачинателя российского киберпанка, отлично вписывающаяся в хронологию старого цикла «Космика»: после войны России против Турции и Китая в 2012 — 2015 гг. Землю потрясли глобальные изменения, повлекшие за собой появление коммунистической Германии и выселение наиболее передовых землян на красный Марс, ставший оплотом социализма. Общественное устройство построено по проекту первого коммуниста, грека Платона. В центре — продвинутые коммунары-солариты, 24 часа в сутки занятые творческим трудом и развлечениями; второй круг — рабочие поселки, в которых пролы горбатятся на благо ученых, и третья зона — зона свободы от законов — приютила воров, хакеров, свободных старателей и гениальных ученых. Игра в греков зашла у коммунаров слишком далеко: ладно, если б они только спортом занимались по примеру эллинов, так еще и свой гиперкомпьютер назвали в честь Афины, и половую ориентацию в большинстве своем поменяли…

Повесть насыщена грандиозными картинами мира высоких технологий — тут тебе и нанохирурги, обитающие в теле человека, и клонирование человека с заданными свойствами, и битвы биоэлектронных компьютеров за передел сфер влияния. Место действия не ограничивается одной планетой — перед читателями мелькают плесневелые катакомбы зажравшегося столичного Красного Марса, отравленные серные душегубки колоний строгого режима на Ио, полные опасностей кластеры пояса астероидов, расплавленные металлические реки Меркурия, кишечнополостные коралловые города биоцивилизации симбионтов аммиачного подводного мира Европы…

Индекс многословия у писателя-фантаста Александра Тюрина чуть ниже, чем, допустим, у Льва Вершинина — число знаков текста на одну единицу романного времени зашкаливает за несколько абзацев. С одной стороны, писатель должен свободно пользоватьсяписьменной речью. С другой стороны, склонность к многословию, легко переходящая в самоупоение, когда писатель отключается от читателя, приводит к непрерывному монологу: начинается театр одного актера, где авторская речь едва отличима от реплик персонажей.

Тем не менее в российской фантастике эта работа — одна из немногих, всесторонне показывающая развитие будущих социумов под воздействием технологии.

«История — это не то, что было, история — это то, как об этом рассказано. Событие создается не фактом, а только — сообщениями о нем». (стр. 130)

Роман, впервые изданный в шестом номере «Знамени» за 1999 год, переизданный мизерным тиражом в Питере, и теперь, опять же, вышедший в мягкой обложке, в очередной раз просто-таки обречен на забвение. Кажется, несколько лет назад «Жаворонок» даже попадал в «длинный список» номинантов на «Букер», но ни отзывов на роман, ни даже каких-либо поверхностных ремарок по его поводу я не припомню. Журнал «Знамя» из-за малотиражности найти тогда не удалось, была ли выпущена книга – тоже не совсем ясно, поэтому довольствуемся тем, что есть: более-менее массовым и доступным изданием.

Тема романа – развал СССР – еще горяча, но обсуждать ее в нормальном демократическом обществе – просто дурной тон. Восстановление Империи божественным промыслом – на руку коммунистам и ура-патриотам, да только первые не смогут смириться со способом по онтологическим, а вторые – по методологическим разногласиям. Видимо, поэтому ни в одном из трех лаегерй роман не приняли, не поняли, или просто-напросто проигнорировали; сейчас так легко игнорировать… ну вы сами понимаете, столько всего выходит, за всем не уследишь…

Сюжет прост, и даже автор, не мудрствуя лукаво, пересказывает его на первых трех страничках: молоденькая девушка Жанна, ведомая Высшим предназначеньем, пробуждает в людях на постсоветском пространстве желание возродить великую империю. Никому нет дела, что из всего этого получится: райский сад и семья народов, или тоталитарный рэп (империя по определению – гадость та еще). И, как только начинается собственно движение в сторону исполнения высшего предназначения, героиня вместе с автором натыкаются на такие препятствия, что выкрутиться из них весьма проблематично. Оказывается, что для экономик молодых стран быстрая интеграция смерти подобна; и что политики всех мастей против и все ресурсы бросят против единства; и что Евросоюз уже отказывается открывать кредитную линию; и бюрократии всех стран – тот еще тормоз перестройки. Рукотворный Голем поборол Бога, и автору ничего не остается, как пристрелить героиню. Элемент фантастического в романе заключается и в том, что в России и в Украине Столяровым нарисовано некое нереальное для нас гражданское общество; материя сия неуловима, но любой желающий может убедиться в отсутствии у нас гражданского общества, сравнив количество митингующих против развязывания какой-нибудь войны, строительства вредного производства в черте города, или ввоза любимых ядерных отходов. Нормальным путем общества не сформировалось, вот Столярову и пришлось вводить божественное вмешательство и высшее предназначение бедной девушки Жанны.

Первые сто страниц из двухсотстраничной повести — завязка. Не слишком много места для описания скучающих в изгнании лордов? Впрочем, начнем с начала: жил да был чертежник в КБ, спас какого-то полубога-полумага, переспал с принцессой, немного погодя задумал трахнуть и ее служанку — чего добру пропадать, «это улучшает человеческую природу». Но наибольший интерес вызывает поединок на мечах — ах, как сверкают клинки! Какая прелесть! Идеализация рыцарской псевдоромантики. На протяжении двух глав Андрей Столяров рассказывает байку о том, как главный герой (чертежник), до этого примерно неделю безо всякого старания и тем более безо всякого намека на успех упражнявшийся в фехтовании, вдруг отважно дерется на мечах с настоящим лордом Тенто, обученным с пеленок махать шпагой и «слывшем непревзойденным бойцом во всех известных мирах». Целых двадцать страниц бывший мастер кульмана и специалист по ватману противостоит натиску специалиста, который все это время никак не хочет его убивать. [Наверное, образ рефлексирующего негодяя заимствован автором из видеобоевиков. Ну, знаете, когда нехороший негодяй засовывает хорошему в рот пистолет и долго, минут пятнадцать объясняет что-то, пока хорошему подмога не свалится.] Кроме этой малопонятной битвы, в которой, оказывается, сражаются не люди, а мечи, наш фехтовальщик надеется еще и убить профессионального противника: «Шанс ничтожный, почти неосязаемый, неуловимый, сумасшедшее счастье, приваливающее дураку один раз в жизни» (с.422). Знаете, как он его убил? Решил, что фехтование — это искусство, а надо просто взять, да и кольнуть мечом в грудь. Замечательное пособие для начинающих, не правда ли? А лорд-покойник, надо думать, кретином был — Танец с саблями Хачатуряна разыгрывал… Столяров видит все эти нелепицы, так как сам же их и придумывает. Но ему начхать на все эти выкладки — как и положено по закону жанра, фэнтези обязана быть глупой (© Сергей Переслегин).

В старенькой, 1976 года выпуска, «молодогвардейской» антологии американского фантастического рассказа «И грянул гром», в предисловии к рассказу Роберта Шекли «Потолкуем малость» составитель заявил, что «лингвистическая традиция в американской научной фантастике стремится показать колоссальные возможности и силы, скрытые в языке, слове, знаке». Можно подумать, ну какие там возможности, какая там глубина у такой узкоспециализированной темы. Ан нет. Может быть, вершинами фантастического жанра как раз и являются произведения, так или иначе показывающие скрытые возможности языка: «Роза для Екклесиаста» Роджера Желязны, «Честность – лучшая политика» Джона Гордона, «Пассажиры с пурпурной карточкой» Филипа Фармера, «Вавилон-17» Сэмюэля Дилэни, «72 буквы» Теда Чана, «Декрет об отмене глагола» Евгения Лукина, «Бубен нижнего мира» Виктора Пелевина… [Кстати, в журнале «Если» (№ 5 за 2003 год) напечатана статья Надежды Маркаловой «Языки, что владеют людьми» – как раз о лингвистической НФ].

Не перестаю удивляться, как Стивенсону удается так ловко сочинить увлекательный сюжет, да еще и намешать в него всяческой технической-фантастической мишуры, и притом чтобы книга все равно читалась запоем?

Да, есть там еще виртуальная Метавселенная, сильно-сильно напоминающая так полюбившийся фэнам Диптаун производства Сергея Лукьяненко. Только вот «Лавина» лет на пять раньше написана была.

Недаром Нила Стивенсона называют «Артуром Кларком компьютерного века»: практически на каждой странице походя автором рассыпаны изумительные инженерные решения в области образования, вооружения, средств связи, медицины или развлечений.

Еще любопытней (интересней даже, чем техническая бижутерия) у Нила Стивенсона показан новая модель мирового устройства:

«Информационные технологии избавили культуры от необходимости владеть конкретными клочками земли; мы можем жить где угодно. Общий Экономический Протокол определяет, как это делать».

В двух словах этот ребус «Мир без границ» и не объяснить, у Стивенсона на это намеками и примерчиками аккурат полкниги ушло.

Например, одна из господствующих культур взяла себе для подражания Викторианскую Англию. Имя Александрины Виктории (годы жизни 19 мая 1819 – 22 января 1901, королева Соединенного королевства Великобритании и Ирландии с 1837, императрица Индии с 1876), ассоциируется сейчас с укреплением морального авторитета короны, экономической, военной и политической мощью Империи. Канонизировав лучшие черты английского XIX века в воспитании детей, военном искусстве и дипломатии, англичане конца двадцать первого века добились и аналогичного статуса на геополитической арене. У них даже новая королева опять Викторией зовется.

Кстати, «Алмазный век» уже не первый утопический экскурс в викторианскую Англию. Год назад у нас был переведен роман Брюса Стерлинга и Уильяма Гибсона «Машина различий» («The Difference Engine», 1991) (Екатеринбург, «У-Фактори»), где тоже антуражем использована сильно идеализированная, альтернативно-историческая Англия XIX века с паровыми компьютерами. А десять лет назад выходил совершенно нехарактерный для Гарри Гаррисона роман «Да здравствует Трансатлантический туннель! Ура!» («A Transatlantic Tunnel, Hurrah!», 1972) – опять же, прославляющий Великую Британскую Империю, сохранившую владения в Америке.

Особо стоит отметить перевод «Алмазного века». Современная переводная фантастика много теряет из-за спешки, но данный текст выверен в лучших традициях. Поразительно, что даже ирония, встречающаяся в тексте, совершенно не портит общую серьезную тональность произведения. Шутки органично вживлены в текст и воспринимаются как должное, а не как притянутый анекдот для оживляжа. Может быть, большая половина успеха этой книги у русского читателя – аккурат заслуга переводчицы Екатерины Доброхотовой-Майковой.

На фоне тощенького ручейка отечественной фантастиковедческой литературы (библиографические справочники, энциклопедии и т.п.) эта книжка привнесла заметное оживление в стан оголодавших по подобного рода литературе фэнам. «Пляска смерти» и любопытна прежде всего тем, что «Король Ужасов» всю фантастику склонен рассматривать именно через призму своего пристрастия; например, отмечает, что в фильме «451° по Фаренгейту» «отражены кошмары всех книголюбов» (с.145). Кинг травит байки и анекдоты, ностальгирует по своей молодости и вспоминает биллион кинофильмов (к чести переводчика-редактора-не-знаю-кому-спасибо-сказать, названия фильмов и книг даны как в переводе, так и на английском, в скобочках), строит свои концепции, «отчего же людям так нравится пугаться», но мало и невнятно выдает свои секреты ремесла. Да оно нам и не особо надо… Портят эти книги отсутствие содержания и т.п. аппарата – издатели сделали все возможное, дабы запудрить мозжечок покупателю и впарить под видом очередного художественного романа non-fiction. И еще эти ужжжасные обложки с зеленоглазыми вампирами и бледными ручками – впрочем, я уже научился их отрывать (обложки, обложки, не ручки же).

Власть находится в руках геронтократов-глобалистов, и поэтому важнейшей отраслью человеческой деятельности объявлена медицина: буквально все подчинено медикам, стремящимся окружающую среду стерилизовать, людей кормить выхолощенными и очищенными искусственными продуктами, а в награду за добропорядочные деяния на благо человечества индивидуум получает медицинское обслуживание.

Странный это рай, где запрещена реклама, говорящие собаки ведут телевизионные интеллектуальные диспуты, уничтожены эпидемии, а самой высокоразвитой страной стала Индонезия, наименее всего пострадавшая в эпоху глобальных эпидемий 2030-х годов (смотри график из книжки Форрестера).

– У государства есть враги?

– Конечно! Множество! Бесчисленные орды! Самые разные отказники, диссиденты! Амиши. Анархисты. Андаманцы. Автралийские аборигены. Несколько племен афганцев. Какие-то американские индейцы. И это только на букву «А».

Проблема омоложения занимала человечество с давних пор. Что только ни придумывали для продления существования одной отдельно взятой особи: и пересадка мозга (Р.Хайнлайн «Не убоюсь я зла»), и запись сознания на внешний носитель (А. и Б.Стругацкие «Свечи перед пультом» – новелла из романа «Полдень, XXII век»; в этой новелле, кстати, упомянут загадочный «метод Каспаро-Карпова» – не знаю как там насчет метода, а вот противостояние этих двух фамилий известных шахматистов явилось пророческим), и живительные переливания крови бессмертных (Дж.Ганн «Бессмертные»), и киборгизация организма (смотри тот же «Робокоп»), и таскание камня в гору (А.Гайдар «Горячий камень»). В «Священном огне» Стерлинг использовал метод, описанный Петром Павловичем Ершовым (1815-1869) в сказке «Конёк-горбунок» (1834) [обратите внимание, сколько лет было Ершову на момент написания сказки, и попробуйте найти хоть что-нибудь еще, им написанное]:

Коль себя не пожалеешь,

Ты опять помолодеешь.

Слушай: завтра на заре

На широком на дворе

Должен челядь ты заставить

Три котла больших поставить

И костры под них сложить.

Первый надобно налить

До краев водой студеной,

А второй – водой вареной,

А последний – молоком,

Вскипяти его ключом.

Вот, коль хочешь ты жениться

И красавцем учиниться –

Ты без платья, налегке,

Искупайся в молоке;

Тут побудь в воде вареной,

А потом еще в студеной,

И скажу тебе, отец,

Будешь знатный молодец

Стерлинг, естественно, наукообразил все эти квазифольклорные метафоры, но суть осталась именно такая: тело пациента расщепляют, растворяют, и заново выстраивают в специальном чане-биоконтейнере.

Героиня романа, Миа Зиеманн, во время операции потеряла всю наносную культуру поведения, десоциализировалась, испугалась нагромождений условностей, которыми окружен человек ее уровня и достатка, и бежала из этой противной геронтократической среды на волю, в Европу. Ее медики ищут, эксперимент продолжать, а молоденькая и похорошевшая Майа колесит по Европе, связывается с молодыми бунтарями, попутно выступая на подиуме.

Метаморфоза с героиней произошла во время операции омоложения, когда сознание пациента отделяется на несколько недель от ощущений тела. Не кома, но глубокий сон, и человек словно рождается молодым.

(Чем-то эти метаморфозы напомнили мне роман «Бедные-несчастные» Аласдера Грея, в котором взрослая девушка с чистым сознанием младенца ринулась прочь из пут цивилизации, и отправилась путешествовать по Европе. Сбежав, между прочим, от лечащего врача).

Смысл романа еще и вот в чем: старой женщине-бухгалтеру дали возможность прожить жизнь заново, в молодом теле. Она что, кинулась сводить балансы с утроенной энергией? Куда там, занялась искусством. Потому что на хрен не нужны здоровому (психически здоровому, естественно) человеку маразматические противоестественные системы ограничений свобод.

«Старомодное будущее» показывает какой многогранной бывает фантастика, если ее взялся писать человек с живым воображением [по позднему размышлению, окинув взором всю печатную продукцию, прочитанную в уходящем 2003-м году, я осмелюсь назвать этот сборник лучшим. Нет, вру: самым лучшим]. В 1985-м году, на заре возникновения литературного движения киберпанк, отцами-основателями нового направления были выработаны критерии для оценки научной фантастики: «фантастика должна быть хорошей, живой, и читабельной». Критерии, прямо скажем, жутко субъективные, но Стерлинг и два десятка лет спустя продолжает им успешно следовать, и лучшее свидетельство тому – новый сборник его занятных рассказов о киберпанковском мире первой половины XXI века:

Леха Старлитц, герой вышеупомянутого романа «Дух времени», участвует в государственном перевороте на Аландских островах в Ботническом заливе, принадлежащих Финляндии;

компьютерная сеть совершенно фантастическим образом помогает своим клиентам жить без денег в современном меркантильном мире;

Европа и Америка вымирают после эпидемии коровьего бешенства, а индусы и японцы окончательно захватывают и переделывают на свой лад этот мир;

Старый Свет сотрясается в конвульсивных волнах псевдореволюционных эстетских разборках и погромах;

китайское правительство интернирует склонные к сепаратизму малые национальности в космос дальний – звезды осваивать;

новые биотехнологии по добычи нефти странным образом трансформируют всю нефть под землей до состояния полной ее непригодности – прозрачная желеобразная масса, годная только на то, чтобы мыльные пузыри из нее выдувать;

телефонные автоответчики, эволюционировавшие в полновесных видеороботов, легко справляются с элементарными представительскими задачами – например, подменяют стареющих политиков. Один такой «электронный секретарь» самовольно подключился к ТВ-программе и выдает свои маразматические комментарии к политическим передачам. Подобная ситуация с разумными стиральными машинами блестяще описана Ст.Лемом лет сорок тому назад.

Простенькие такие истории, без лишних затей. О подготовке государственного переворота на Аланданских островах рассказывается с точки зрения импресарио японской поп-группы. На бедную Англию, разоренную чумой коровьего бешенства, мы смотрим глазами посредственного режиссера посредственных индийских мелодрам, ищущего дешевых натурных съёмок и скрывающегося от уплаты налогов у себя в Индии («У нас в Индии по-английски говорит пятьсот миллионов. А у них сколько осталось? … Скоро и они научатся говорить правильнее – так, как мы»). Трагедия с исчезновением нефти, этой «кровеносной системы современной энергетики», описана от лица придурковатого математика, помешанного на своих узких изысканиях в области конструирования математических моделей медуз.

Благодаря такому странному ракурсу, который Брюс Стерлинг сознательно выбирает в каждом рассказе, трагедии в его исполнении получаются бутафорскими и в какой-то мере даже комичными, потешными.

Хотя чем можно утешаться, описывая гибель европейской цивилизации? Может быть, только тем, что люди-то выживут при любых напастях и построят иной, отличный от нашего, мир?

«Жаль только, что в эту пору прекрасную жить не придется ни мне, ни тебе…»

«Двадцатый век не был так важен, как ты воображал, папа. Это был грязный век, дешевый и подлый. В ту самую секунду, когда он испустит дух, о нем все позабудут. В двадцать первом веке у нас не будет ваших пакостных проблем. Наши проблемы будут серьезными и сложными» (с.315).

Американцец Брюс Стерлинг не раз и не два бывал в России. Читал кое-что из нашей литературы. Пелевин его здорово зацепил, да так, что кроме прямых отсылок на его творчество встречаются чуть ли не калькированные сцены.

Пользуясь отзывами на роман Пелевина «Generation “П”», надо просто повторить все то же самое, что было сказано про пелевинский роман, но адресовать роману стерлинговскому:

«Zeitgeist» – производственный роман, в котором описано производство реальности поп-культуры. Для конспирации (дабы не посыпались обвинения в разбалтывании профессиональных секретов шоу-бизнесменов) в роман добавлена щепотка мистики – девочка, немного балующаяся полтергейстом, и привидение индейца, погибшего при испытании первой атомной бомбы. Для социальной остроты повсюду вмешиваются тайные правительственные, надправительственные, и антиправительственные организации (ультраправые турецкие «Серые волки», Курдская рабочая партия, армянская секретная партия освобождения Армении, Армия освобождения Косово, американская система информационной разведки «Эшелон»), истинно двигающие события этого мира. «Я – могущественный тайный владыка глубинной реальности современного мира», восторгается турецкий наркомафиози, заправляющий половиной нелегального бизнеса в стране. Для большего оживляжа приплетаются Березовский, Усама бен Ладен и Моника Левински.

… он снабдил всю последующую мировую НФ удобным каталогом-шпаргалкой сюжетов и тем…

Станислав Лем

Отсутствие всякого попсового оживляжа, упрощение антуража вкупе с менторским тоном делают книги Степлдона непригодными для издания в обычных нф-сериях. Однако же и нф-ориентация автора не оставляет ни малейшей надежды на издание его книг в сколько-нибудь серьезных издательствах. Вот его книга и вышла где-то на маргинальных задворках, среди брошюр о “третьем глазе” и пособий по высшей магии, на дурной бумаге, с дикими опечатками и в безвкусном оформлении.

Стиль, конечно, далеко не сахар: межгалактические войны с покорением планет и взрывами звезд, сверхдревнейшие цивилизации, отстранено наблюдающие с нечеловеческим спокойствием на тотальный геноцид, — все это намечено пунктиром у Степлдона, простым, обыденным языком. Лексическое удушье автора? Переводчика? Несомненно, Степлдон проигрывает в эрудированности Станиславу Лему. Степлдон не изощряется в изобретении наукообразных неологизмов, и когда ему не хватает специфических терминов — переходит на поэтические метафоры. Его речь (в переложении переводчика О.О.Чистякова) выглядит такой же скучной и прямолинейной, упрощенной до примитивизма, как и язык, допустим, А.Э. Ван Вогта, а ведь в энциклопедии Клюта отмечается, помимо всех достижений Степлдона в создании современной космической философской системы, еще и великолепие языка и структурной логики. Право, не мог же человек, сочиняющий стихи, писать так жутко! Впрочем, Степлдон объясняет это несоответствие так: «В памяти автора этой книги, человека, остались лишь обрывки этого видения, которое так потрясло и взволновало его, когда он был космическим разумом. И все же я должен стремиться поймать это ощущение в очень непрочную сеть слов.» (с.253-254). «И хотя человеческий язык и даже человеческая мысль в силу самой своей природы не способны передать метафизическую истину, я должен ухитриться это сделать, пусть даже при помощи одних только метафор» (с.261). Может, в другом перекладе будет лучше, а пока мы видим только лишь «бесконечно жалкие и банальные слова» (с.253).

Речь Степлдона напоминает стилистику писателей, сравнительно поздно начавших литературную карьеру — лет эдак с сорока. (Фармер, например). Есть что-то от спешки, от стремления побыстрее высказаться, что ли. Отсюда и пунктирная манера повествования. Прав был Вл.Гаков, когда писал, что «для специалистов-филологов проза Стэплдона — ниже всякой критики, а для профессиональных философов его философия слишком “литературна”».

Итак, о чем же эта книга?

Стоя на холме, автор усилием воли отправляется в космическое путешествие по вселенной. «Судьба предоставляет мне возможность не только исследовать физические глубины вселенной, но и узнать, какую именно роль в звездном мире играют жизнь и разум.» (с.29).

В путешествие отправляется только разум человека, причем, как можно догадаться из дальнейших описаний, из органов восприятия у него имеются в наличии только аналоги человеческих глаз, причем изо всего обилия волн и излучений эти “виртуальные” глаза воспринимают только привычные человеческому глазу волны. Однако для широты картины Степлдон широко использует возможности телепатии — посредством которой главный герой вживается в новые миры, дабы изучать цивилизации изнутри.

Вот как Степлдон описывает коммунистическую идеологию на планете, максимально приближенной к Земле как по природно-климатическим условиям, так и по социальному устройству разумной расы, ее населяющей: «Коммунисты, тем временем, упорствовали в своем отрицательном отношении к религии. Но в двух крупных коммунистических странах официальное “безбожие” стало во всем походить на религию, за исключением названия. У него были свои учреждения, свои священнослужители, свои ритуалы, своя мораль своя система отпущения грехов, свои метафизические доктрины, которые, несмотря на весь их ярый материализм, являлись, тем не менее, суевериями. А вкус и запах божества были заменены вкусом и запахом пролетариата.» (с.62).

Степлдон несколько раз особо акцентирует внимание ни то, что “цивилизация” и “механизация” не являются синонимами, и что вслед за развитием техники следует рост заболеваний нервной системы. (с.67-68). Кроме того, он считал, что космос надо исследовать не физически, а телепатически! Степлдон даже не стал придумывать космических кораблей для дальних межзвездных перелетов: высокоразвитые цивилизации отправляются “в гости” к своим соседям по галактике на собственных планетах!

«Заповедь “Возлюби ближнего своего как себя самого” чаще всего вызывает у нас желание воспринимать ближнего своего, как бледную копию себя самого, и ненавидеть ближнего, если он не соответствует этому представлению» (с.98).

«На примере всех без исключения войн она видела — на первой стадии любое общество старалось лишить врага человеческих черт, внушая себе, что он — простейшая форма жизни. И все ради того, чтобы, убивая, не испытывать угрызений совести.» (Г.Бир, Смертельная схватка).

А вот что пишет Степлдон про патриотов: «Все идеи нации или класса, он, как и все его соплеменники, воспринимал безропотно и с фанатизмом. Стоило только ему увидеть какой-нибудь символ или лозунг его суперплемени, как переставал быть личностью и становился чем-то вроде тупого животного, способного только на стереотипные реакции» (с.98).

«Аристократы были также очень подвержены умственным расстройствам, в особенности, невротическому преувеличению собственной значимости» (с.107).

Про историю: общество «оглядывалось на прошлое с недоверчивым любопытством и с очень большим трудом могло разобраться в запутанных, позорных и, по большей части, глупых мотивах, толкавших на активные действия даже самых достойных из его предков.»

Кем только не населяет вселенную Степлдон: бегло описывает разумных кентавров, крабов, одноногих прыгунов, моллюсков-наутилусов, крылатых людей, медуз, пауков, рыб и даже растения… Люди-растения сразу же напомнили мне рассказ К.Саймака «Зеленый мальчик с пальчик» (1954), про разумное дерево, прилетевшее на Землю, и общавшееся с помощью телепатии.

Роман Создатель звезд — подлинный взрыв фантазии и “бесконечный фонтан миров”: на трех сотнях страниц перечислено слишком много типов разумных существ и способов их социальной организации, чтобы до конца века все оставшиеся фантасты смогли бы исчерпать эти кладовые. Может быть, именно поэтому Степлдона так высоко ценили Герберт Уэллс, Клиффорд Саймак, Артур Кларк, Станислав Лем и Джеймс Блиш.

Но все у Степлдона как-то мрачно, почти без юмора. Прочитав Степлдона, я понял, например, откуда растут Сексотрясение Лема, или его же Мир на Земле. Помните распыляемых мелких-мелких роботов из этого романа С.Лема? Похоже, что идея впервые озвучена именно Степлдоном, который придумал цивилизацию “композитов” — рассредоточенное разумное существо из мелких модулей. Например, разумная туча воробьев, или других, еще более мелких существ — например, насекомых. «Некоторые очень большие и сухие планеты были заселены насекомообразными существами: каждый рой или гнездо представляли собой состоящее из отдельных частей тело с общим разумом» (с.134). «Разумом в этих огромных мирах обладали не отдельные личности, а разумный “рой”. Подобно насекомоподобным, эти маленькие создания в отрыве от роя были лишь обычными, руководствующимися инстинктами животными, живущими только одним желанием — вернуться в стадо» (с.233).

Все цивилизации, по Степлдону, погибали от космических, технических или биологических катастроф (зачастую устроенных самими себе, как и атомная бомба), а выживали только те разумные расы, чей интеллект смог слиться в единый “мировой разум”.

А потом появился общегалактический сверхразум, объединяющий всех разумных существ Галактики в единый мыслящий организм.

Интересен экскурс по жизни Вселенной — история мира от Большого Взрыва и разбегания галактик до энтропийной смерти вселенной изложена в 10 главе. Эти несколько страниц вполне можно использовать как иллюстрации при популяризации теории звездной эволюции в популярной книжке по астрономии.

Массовое заселение космоса во времена утопической эпохи: планет с разумной жизнью со временем стало больше, чем звезд! (с.235).

Интересна теософская гипотеза о скучающем Боге и причинах, подвигнувших Его на акт Творения вселенной: «Мы вообразили, что вначале Создатель Звезд был одинок, но жаждал любви и общения, и потому решил сотворить совершенное создание — свою любимую» (с.202).

Кто знает, сколько еще долго придется ждать появления романа «Последние и первые люди», поэтому процитируем авторский пересказ содержания этой книги : «Мы видели Человека на его маленькой Земле, выбирающегося из мрака на свет, и снова возвращающегося во мрак. От эпохи к эпохе формы его тела менялись, как меняются очертания облаков. Мы видели его отчаянную борьбу с пришельцами с Марса; и спустя мгновение, в которое уместилось еще немало веков прогресса и упадка, мы видели как из-за неизбежности падения на Землю Луны, он был вынужден переселиться на негостеприимную Венеру. Мы видели, как еще через несколько миллионов лет, которые были всего лишь мгновением в жизни космоса, он был вынужден, ввиду неизбежности взрыва Солнца, бежать на Нептун, чтобы там, спустя еще несколько десятков миллионов лет, вернуться в обычное животное состояние. А затем он снова поднялся и достиг сияющих высот разума, но только для того, чтобы сгореть, как бабочка, в огне неотвратимой катастрофы» (с.210).

«Телепатическая связь с ближайшей галактикой была довольно надежной, но, как я уже говорил, было решено, что физические контакты между мирами будут просто бесценны для взаимопонимания и сотрудничества.» (с.215).

«И хотя “расширение” пространства уже отдаляло галактики друг от друга со скоростью, превышавшей скорость света, телепатия по-прежнему связывала меня с любой точкой космоса» (с.238).

Странно, как это Степлдон не стал использовать телепортацию?

Степлдон нарисовал нам три степени самосознания, по котроым прошел его герой: «от самосознания индивидуума к самосознанию мирового разума, а от мирового разума — к общегалактическому» (с.239). И если один из землян нашего, нынешнего уровня развития, смог пропутешествовать по Вселенной от звезды к звезде, от эпохи зарождения разума и расцвета цивилизаций до полного заката и угасания мира, смог общаться как с муравьями, так и со звездами, то остается надежда, что это будет под силу и всем остальным.

Рассказ содержит потрясающую техническую идею, лежащую на поверхности, но никем еще не использованную. Особо радует, что фантастическое изобретение «универсальной брони» направлено для усиления мощи каждого отдельного гражданина, а не для повышения обороноспособности страны, то есть, в конечном счете — против государства.

Владимир Сорокин оказался более подкованным в истории нашей родины, поэтому его глумление над идеей «опричнины для XXI века» не прячется за красивыми словесами о целесообразности точечного террора для государства или мягких репрессий для бизнеса -- он просто художественными методами показывает, КАК это всё счастье осуществляться будет, какими методами и какими способами удача войдёт в дома Избранных, на какие взятки и откаты опричники будут покупать себе предметы роскоши, как за немалые деньги будут выручать из острога казнокрадов, как будут смачно убивать провинившихся богачей и получать по закону имущество преступника в личное пользование, с каких именно пограничных поборов будет формироваться общак Опричнины для устройства попоек и банных увеселений.

Не столько важны фактологические детали книг [вроде того, что во главе страны стоит монарх, в Москве мавзолей Ленина снесён, кладбище у стены ликвидировано, Кремль побелили, а на Красной площади устроили торжище -- собственно, как оно всегда и было, или что на Лубянке установлен памятник Малюте Скуратову, а не Железному Феликсу, магазинов нет, есть только ларьки и в них -- минимум продуктов, по два вида: колбаса (одна вареная, вторая -- копчёная), сигареты (с фильтром и без фильтра), но сыр только одного сорта, зато «Российский»], сколько важны сюжетообразующие штрихи, намечающие мир России XXI века. А описываемые Сорокиным и Юрьевым Российские Империи середины XXI века настолько похожи друг на друга, что у меня закрались подозрения о некоем общем источнике вдохновения этих совершенно разных авторов. Помимо махровой тоталитарной религиозности, пронизывающей все сферы жизни в России 2053 года, вот лишь некоторые совпадения из этих книжек:

1) В «Дне опричника» Россия 16 лет назад отгородилась от Запада и от Китая стеной -- но иностранцев выслали, похоже, ещё раньше. Выезжать за границу могут только служилые, по командировочным делам. Россия в книжке М.Юрьева так же придерживается полной автаркии.

2) Как и в «Третьей Империи», в России опять ввели сословия (с.211).

3) Спортивные состязания только местные, исконно русские: кулачный бой, гири, городки, стрельба из лука. Аналогичный подход к спортивным развлечениям у М.Юрьева.

4) У Сорокина все оставшиеся в живых 128 писателей собраны в Писательскую палату (с.58), и, как у М.Юрьева, содержатся на государственном пайке.

5) Полная монополия на средства массовой информации при сохранении минимальной видимости разнообразия: у Сорокина оставлено три газеты, у Юрьева -- два телеканала.

6) Наркотики легализованы указом «Об употреблении бодрящих и расслабляющих снадобий» -- папиросы с травой и кокаин продают в аптеках, там обустроены стойки для употребления. Запрещены героин и грибы (с.86-87). Ровно такой же подход озвучен М.Юрьевым. Вот и думай, то ли это забота верхушки о легализации своих нехитрых развлечений, то признание безуспешности американского способа борьбы с наркомафией.

7) «Машины у опричников у всех одинаковы -- что в Москве, что в Оренбурге, что в Оймяконе» (с.121). Ровно то же самое в книжке М.Юрьева -- в его мире опричники пользуются универсальным внедорожником, продажа которого гражданским лицам запрещена. Это какая-то уникальная черта тоталитарного строя: сделать так, чтобы по внешнему виду, по внешней атрибутике человека неизменно определялась его профессия или принадлежность к тому или иному сословию.

8) Указом «О именах православных» (с.164) в России по Сорокину граждане обязаны носить имена, соответствующие их национальности: так Борисы стали Борухами, Викторы -- Агвидорами, и т.д.. Ровно та же золотая (от слова «золотарь») мысль посетила голову Михаила Юрьева при написании книжки «Третья Империя», но сам он отчего-то предпочёл подписаться именно как Михаил, и именно как Юрьев. Все наивные революционеры почему-то по умолчанию мечтают оказаться в элите нового миропорядка, иных вариантов для себя они отчего-то не рассматривают.

9) Как и у М.Юрьева, в книге В.Сорокина описана «общая трапеза опричников» -- как средство братания членов корпорации или одного сословия друг с другом. Только у М.Юрьева дополнительно приглашаются проститутки, а В.Сорокин заставил своих опричников обходиться друг дружкой.

Что же до фантастики, то технический прогресс в России будущего по Сорокину немножко имеется: самолёты летают раз в пять быстрее наших, телерадио приобрело интерактивный формат, мобильники обзавелись телекамерами, а в книжках воспроизводятся подвижные изображения. Но зачем этот прогресс, если на самолёте в тайгу летают к колдунье за любовным приворотом, в книжках печатают глупые оды в честь государя, по радио всё так же глушат иностранную «Свободу» и местный «Голос беглых каторжан», а рингтоном на свой телефон заглавный герой записал крики пытаемого насмерть воеводы?

Жил да был в Хоратских горах травник Жуга, маг и чародей, слабо различающий красный и зеленый цвета, из-за чего колдовство его порой приобретало комический оттенок — то поленица дров взлетит в небеса, вместо того чтобы возгореться, а то игральные кости надписи потеряют — в самый ответственнейший момент.

Но пропала из деревни первая красавица села — вот и выгнали по навету злопыхателей травника Жугу (предварительно побив до смерти), и пошел от странствовать по миру в поисках своей любимой девушки. В пути, как и положено, разные приключения происходят. В городе Гаммельн Жуга пытается избавить горожан от крыс. Потом забывает отключить волшебный кашеварный горшочек. В следующей части повествования наш лекарь бьется с небезызвестным ведьмаком Геральтом. Таким образом, перед нами оказывается достаточно вольный пересказ нескольких популярных легенд, прочно вошедших в сознание рядового читателя сказочной и фэнтезийной литературы.

Правда о пропавших девушках оказывается не по сказочному жестокой: злой маг Тотлис ворует молоденьких девушек и готовит из их крови эликсир молодости, коим продляет жизни толстосумам и престарелым князькам.

Портит дебютную книгу молодого пермского автора отсутствие редактуры: обновленное издательство «Северо-Запад пресс» заявляло в одном из пресс-релизов, что рукописи отныне правиться не будут вовсе, и все публикации пойдут в авторской редакции. К чему приводят эти благие намерения, можно судить по нижеприведенным цитатам: «Мы всё когда-нибудь умрем и всё когда-нибудь воскреснем» (с.252), «поклонилась на всё четыре стороны» (с.307) или «стиснул зубы и задышал ртом» (с.315).

У нашего героя есть таинственный браслет, к которому прикреплены девять загадочных фигурок. Для совершения очередного большого подвига одной из фигурок приходится жертвовать. А так как к концу книги «Осенний лис» браслет остается еще довольно целым, то следует ожидать еще не один том продолжений странствий мага-дальтоника.

Сожжен в песках Иерусалима

В водах Евфрата закален

В честь императора и Рима

Шестой шагает легион

В «Бузулуцких играх» идеализированные римские легионеры гоняют самогонщиков и хулиганов, в то время как мающаяся от безделья милиция вооружается мухобойками. Караси, “ошалевшие от смены среды обитания”, пялятся на пришельцев из прошлого, не в силах понять: как же занесло случайной апрельской грозой отряд центуриона Птолемия Приста из века первого — в век двадцатый?

Честные и мужественные легаты попадают к нам, в забытый областным начальством мелкий райцентр, наводят идеальный порядок в жизни городка, искореняют преступность, и полностью удовлетворяют одиноких дамочек, а пьяницы и казнокрады, тупицы и партработники волею случая перемещаются в далекое прошлое… Но причинно-следственные связи при путешествии во времени никто не отменял, и, может быть, мы сейчас такими лентяями и потому и растем, что в предках наших оказались самые “отстойные” представители времен застоя?

Роман написан для малообразованных интеллигентных людей со склонностью к полиглотству, ведь герои произведения изъясняются на хохляцкой мове, воровской фене и божественной латыни, лишь изредка вставляя для связки слов русские нематерные выражения.

Лучшее произведение Синякина! Повесть взрывает устоявшееся представление, будто бы уже нельзя написать оригинальное фантастическое произведение, не используя новых, радикальных идей. Достаточно было взять старую, замшелую космогоническую концепцию, добавить лагерной атрибутики (известной по Солженицыну и Шаламову) и присно памятную карательную психиатрию (читайте Вл.Буковского), подсыпать завиральные идеи, будто американцы на Луну не летали, и вот вам: свежее, которое есть ни что иное, как хорошо забытое старое. Сергей Николаевич Синякин жестоко поступил со своим героем, отправив юного Аркадия Штерна, энтузиаста-аэронавта из наивных тридцатых, в бесконечное путешествие без возврата, в пятнадцать лет на воздушном шаре без права переписки и с поражением в политических правах до самой пенсии.

Но Штерн-то хоть настоящие звезды на ладонях держал, а мы-то что с вами видели?

«Владычица морей» написана в популярном ныне жанре «тайная история». Оказывается, вовсе не Англия, а Россия была истинной хозяйкой морей, так как только у нас были на вооружении подводные лодки — сначала весельные, а только потом уж на смену мускульной силе пришли дизельные субмарины и атомные ракетоносцы. Два румяных брата, Мягков и Раилов, окончив Адмиралтейскую школу, мичманами отправляются по распределению самого Петра Алексеевича в Холмогоры, где в большом секрете строится деревянная подводка (именно так!) «Садко». На этой девятиместной шестивесельной посудине, напоминающей длинную дубовую бочку, предстоит им совершить немало ратных подвигов во имя славы Отчизны, путем подрыва и потопления неприятельских кораблей. И в Англию плавали, и в Швецию, и даже в степях Украины, на речке Ворскла, принимали участие в битве под Полтавой.

Центральная повесть сборника изрядно сдобрена историческими фактами из жизни Петра Великого и пересказом ратных деяний государя-императора. В современной российской фантастике хорошим тоном стало обращение к пространству-времени, ставшему достоянием истории: В.Петров написал занятный роман «Царский поцелуй» о писателях девятнадцатого века, Д.Трускиновская в детективе «Секунданты» описывает А.С.Пушкина, примкнувшего к декабристскому восстанию, А.Валентинов целый цикл историко-фантастический написал, и останавливаться не собирается…