Технические требования

1. Рассказ должен быть научно-фантастическим. Фэнтези, магический реализм, хоррор не рассматриваются, разве что вы сумеете гармонично вплести их в НФ-повествование.

2. Объём — не более 25 000 знаков, считая пробелы, по статистике Microsoft Word. Превышающие данный объём тексты не будут рассматриваться ни при каких условиях.

3. Рассказ должен быть написан специально для «Популярной механики» и ранее нигде не «светиться». По каждому рассказу будет проведен тщательный сёрфинг, любой рассказ, который где-либо упоминался, публиковался либо выкладывался, рассматриваться не будет. В принципе, если был некогда написан в стол и никому ранее не показывался, подобный вариант тоже подходит.

Сроки

1. Крайний срок приёма рассказов – 15 мая 2012 года, но затягивать не стоит: при наличии достаточного количества рассказов мы можем «стартовать» и раньше. Если не наберётся и полудюжины достойных публикации рассказов, мы подумаем, что делать дальше. Скорее всего, продлим срок. Но если наберётся хотя бы 8-9 рассказов, значит, старт проекта будет дан в сентябре.

2. Если достойных рассказов будет больше двенадцати, мы будем продолжать их публиковать, а цикл станет постоянной и бессрочной рубрикой.

3. Отбор будет осуществлять редакция. Если рассказ нам понравится – мы его возьмём, если нет – отклоним. В случае однозначного отказа или однозначного приёма мы извещаем сразу, не откладывая (это не исключает второй или третьей попытки написания подходящего нам рассказа – количество «подходов» не ограничено). В отличие от первого захода, в данном случае имя автора не будет играть никакой роли: только качество рассказа.

Субъективные требования

1. Огромная просьба не писать рассказы, построенные по принципу «короткое и непонятное вступление – длинное объяснение ситуации и предыстории от автора – завязка – развязка». Штамп с авторским объяснением ситуации на полрассказа мы очень не любим. Постарайтесь написать так, чтобы обстановка, терминология и так далее стали понятны читателю непосредственно из действий и разговоров героев, сами по себе.

Условия публикации

1. Наш ежемесячный тираж – 230 000 экземпляров, а общая ежемесячная аудитория превышает 1,2 миллиона читателей (с учётом передачи журналов из рук в руки и электронной версии).

2. Эксклюзивный контракт на публикацию с заключается на полгода, выплачивается гонорар. Возможно осуществление аудиозаписи.

3. Рассказ богато иллюстрируется и снабжается комментариями специалистов, разъясняющих читателю те или иные научные аспекты, освещённые в рассказе. Наверняка многие из вас держали в руках «ПМ» с рассказами.

А. Петров: Неразобранного.

А. Балабуха: Ой, да неразобранного ещё, извините, две трети.

А. Петров: (...) Всё разобрать не успеем, но хотя бы самое интересное. Там кроме того же были авторы, которые очень просили, чтобы их разобрали, хоть они и не могут присутствовать, но, тем не менее, они... Я думаю, что правильнее, наверное, будет...

Из аудитории: А в чём смысл? Их нет, их не читали все остальные присутствующие...

А. Петров: А?

Из аудитории: И автора если нет, и если никто из присутствующих (не читал рассказ).

А. Петров: Это посмотрим. Просто мне кажется, что если мы разобрали тех, кто присутствует, то, может быть, дальше поговорить о тех, кто очень просил?

А. Балабуха: Пожалуйста. Сейчас мы с этим разберёмся.

А. Петров: Для кого-то это просто неплохо, интересно, а для других это очень важный опыт.

(...)

А. Балабуха: Вот, как раз эта самая "Увертюра для глухих", она прошена. (...) Ну, "Перекати-небо" мы разобрали уже, тоже просил. И всё, у меня две отметки — тех, кто просил. (...)

А. Петров: Давайте "Увертюру". Читали "Увертюру"?

Из аудитории: Читали "Увертюру".

А. Балабуха: Так, ну хорошо. Ну, давайте будем по той же самой схеме и действовать. И раз читали, то кто что про эту самую "Увертюру" может сказать?

Б. Богданов: Я, можно, начну?

А. Балабуха: Да, конечно, всем можно.

Б. Богданов: У меня к "Увертюре" было очень много претензий, чисто логических. Уже начинается: он, бедный, бежит из своей филармонии, консерватории со скрипкой по тёмному переулку, защищая скрипку от дождя. При этом он первая скрипка Венской оперы. Ну как это может быть такое, в принципе? Его не довезут до дома, до гостиницы и так далее? Он бежит по переулку.

А. Балабуха: Ну господи боже мой, ну так себе представляют в Урюпинске жизнь несчастного русского эмигранта в Вене.

Б. Богданов: И таких логических неувязок в каждом абзаце по четыре штуки. Ну, может быть, в каждом четвёртом абзаце по две.

А. Балабуха: Или в каждом втором по четыре. Ну, согласен, да.

Б. Богданов: Поэтому читать его серьёзно и рассматривать вот эту идею, которая там, возможно, заложена, было невозможно практически. Я потонул в этих вот самых неувязках.

Из аудитории: Вообще произвело впечатление очень наивного такого произведения. Настолько было первое, зелёное, какого-то очень молодого, видимо, автора по возрасту... Девушка, возможно... возможно, молодой человек, но это уже не важно... Это было какое-то очень юное создание, которое пыталось сказать что-то важное для себя в тот момент, весомое, — а получилось на поверку из-за этих неувязок сыро. Не верю. Ни разу, вообще, ни во что. Вот в то, что там написано — я не верю. Но там были моменты, сильные, которые нивелировали часть вот этих. Я сейчас по тексту... Может быть, когда он играл. Да, и, конечно, сверхидея не совсем ясна была. Именно сверхидея самого рассказа.

А. Петров: Зачем это было написано.

Из аудитории: Нет, вообще, помимо того, что — да, теме, вроде бы, соответствует, да, человек попал, сменил образ жизни, он к нему приспособился каким-то образом, он попытался как-то в нём укрепиться... Между тем, там была заложена другая идея: он пытался этот мир — озвучить. Через женщину, через любовь. Там не было ни любви, ни женщины, ни озвучки. Там было несколько линий, которые он начал и бросил. Была вот эта вот семья его... ну вроде бы: а зачем, казалось бы?.. Была вот эта королева... Была любовь? не было любви? и для чего это было?.. И была попытка сделать этот мир звучнее. Ну, вроде бы, она отчасти удалась. Единственное, что там, вроде бы, так вот промелькнуло. И он, конечно, не произвёл впечатление убедительного рассказа. Несмотря на то, что написан, вроде бы... Чисто по языку, конечно, были претензии у меня вот конкретно к русскому языку в каких-то местах, к построению фраз. Мне показались они... То есть за них цеплялся взгляд, и цеплялось ухо.

А. Балабуха: Я вам завидую. У вас только на некоторых местах.

Из аудитории: Я очень обтекаемо просто выразилась.

А. Балабуха: Я поэтому вам и помог уточнить. Ну потому что нехрен прибегать к эвфемизмам, когда... ну, продираешься через каждую фразу практически. (...) Так, ладно. Dixi?

Из аудитории: Dixi.

А. Балабуха: Кто ещё готов что-нибудь сказать?

С. Удалин: Ну, всё правильно сказали. (...)

Из аудитории (другой голос): Я довольно смутно уже помню, но... Во-первых, я совершенно не поверила в мир, потому что он как-то описан намёками, и причём не намёками, как японская живопись, а какие-то два момента, и из них ничего не складывается. Мне на самом деле... королева, или кто она там была — это была единственная попытка в рассказе сделать не очень плоского персонажа. То есть человек старался сделать хоть кого-то... ну, как бы...

Б. Богданов: Что королева, якобы, изменилась под конец.

Из аудитории: Нет! Она якобы поняла, что... как бы она не...

А. Балабуха: Она якобы смирилась с этим. Так, всё? Ну, тогда поехали. (Обращаясь к А. Петрову.) Саш, вы будете высказываться?

А. Петров: Я в большинстве случаев — честно скажу — просто как организатор я большую часть рассказов конкурсных вообще вынужден был просматривать, а их было всего 140, поэтому, честно говоря, некоторые рассказы, которые меня не особо зацепили, я кусками проскакивал. Поэтому по некоторым у меня просто...

А. Балабуха: Нет, претензий никаких, я просто спросил.

Из аудитории: Можете не продолжать — которые не особо зацепили, значит, всё уже, да.

А. Балабуха: Ну, тогда я скажу. Во-первых, что меня здесь зацепило. С первого абзаца начинается... Знаете, как это было в классике сказано: "Бедный Мотэле / Живёт в Грандотеле / Окнами на закат / Очень любит бедный Мотэле / Русского языка". Получается: вот, на четырёх строчках — шесть "я". Нельзя в прямой речи... Вообще речь от первого лица — она в принципе смертельно опасна, потому что в ней вот это самое местоимение, оно влезает всюду. Но с этим нужно бороться, бороться умело, и из этих шести "я", ну, по крайней мере, до двух я бы свёл за секунду буквально. И при этом ничего бы не потерялось. Это первое.

Дальше: штампы — ну, такие крупноблочные, причём так из глубоко советских времён... "Полной грудью вдохнуть воздух любимого города" — "здравствуй, моя Москва", блин. Невыносимо.

Извините меня, но по-русски не говорят "моё имя Поль Винсент". По-русски говорят: "меня зовут Поль Винсент", на худой конец. К тому же не совсем понятно, почему русский эмигрант — Поль Винсент. Ну вот убей господь — не понимаю. Ну ладно... Я, конечно, понимаю, что один от Гогена, а другой от Ван Гога, но тем не менее.

Дальше... "К середине XXI века моё имя знала вся Австрия и ближнее зарубежье". Простите, а ближнее зарубежье Австрии — это что?

Из аудитории: Бывшая Австро-Венгерская Империя. (Все смеются.)

А. Балабуха: Это круто. "Меня ждала восхитительная карьера". Ну, "восхитительная карьера" может сказать только, извините меня, институтка, но не нормальный человек. Следующее, опять: "я прекрасно помню", "я только привыкал", "я был напуган", "я прекрасно помню" опять... (В аудитории шум и обсуждение.) Дальше: "я шёл быстро, практически бежал" — а теоретически что он делал в это время? Я не понимаю таких вещей. "Мой голос, подобно удару наковальни..." (Смех в аудитории.) Ну извините, это всё на первой странице!

С. Удалин: А ведь я это даже читал, но не помню почему-то.

Из аудитории: Нет, а может быть, человек настолько был... что боялся перечитать даже то, что написал?

А. Балабуха: Ну, просто, как может быть "удар наковальни", извините? "Удар по наковальне" я понимаю — и то, смотря чем. По наковальне можно ударить игральной картой, если мы за ней в "очко" режемся. (...)

Дальше: "мы поднялись на второй этаж и направились в большой белый зал". Он там первый раз, откуда он знает, куда они направились? Я не понял. Дальше, в следующей фразе: "огромные окна занимали всё пространство восточной стены". Прошу прощения, у него что, компас в кармане? Дальше: "Начищенный до блеска мраморный пол" — мраморный пол полируют, а не чистят. Ну... ну извините, всё вот на таком уровне. Что говорить о языке текста? — говорить нечего просто. Это "раз".

Теперь пойдём на другой уровень, с текста — пойдём на саму идею. Ну, ладно. Хрен с ним, что в несчастное Солнышко ударили двенадцать комет, и бедное Солнце по этому поводу возникло. В общем-то, с точки зрения астрономической, полный бред. Во-первых, кометы ходят всё-таки, как правило, по расписанию, а приблудная, если случайно появится, так уж всяко одна. Во-вторых... ну... В-третьих, сам по себе приём связать катаклизм с кометами, метеоритами и прочим — после Уиндема это уже неприлично делать, после "Дня триффидов".

Далее, вот это самое исчезновение звука... Я верю, что вследствие каких-то причин, могу поверить в это, в мозгу происходят какие-то изменения, отключаются эти самые центры восприятия звука... Верю. Ладно, допускаю. Но, извините, когда после этого они планомерно начинают уничтожать все звуки... Вот я пытаюсь представить себе технически, как это возможно сделать. Опять-таки, это может только дамочка какая-то или мужичок с дамским складом ума попытаться себе представить, как можно уничтожить все звуки... За счёт чего? Ну, ладно, я понимаю ещё, к примеру там, за счёт какой-нибудь интерференции звука. Намёка на это нет.

Б. Богданов: Не, там есть про машину в зале у королевы.

А. Балабуха: Есть, есть — но без малейшего объяснения. Кстати, о зале для королевы, мне тоже страшно понравилось: там королева — но при этом она всё время "Её Высочество".

Б. Богданов: Где-то "Высочество", а где-то "Величество".

А. Балабуха: Нет, всюду "Высочество". Ну, может, в одном месте где-то. Ну, в итоге получается такой гибрид: не то принцелева, не то королесса, ну, в общем, чего-то такое неприличное.

Со звуком совершенно непонятно. Когда вокруг всего моря ставятся стеночки, такие, как вот у нас вдоль шоссе, — да они просто не поглотят нихрена тот уровень звука, который идёт от моря. Он пойдёт над этой стенкой. Или стенку нужно поднимать на километр. Бред полный. То есть действительно, как вы заметили, противоречий — ну на каждом шагу просто-напросто. Противоречий, несуразностей и нелепостей, простите меня.

Поэтому психологически рассказ недостоверен абсолютно, потому что тут всё сделано на уровне, как говорит Антон Первушин, "картонной дурилки": и этот самый герой, и его вроде бы влюблённость в эту королеву... При этом в королеву он влюблён, а с влюблённой в него бабой он детишек приживает. Ну, как-то всё это очень, прямо скажем, странно. Я не спорю, и не такое ещё в жизни бывает, но... но зачем это здесь? Я этого не понимаю. Как это работает на сюжет: как это работает на характер? как это работает на проблему? — нету.

А между прочим, что здесь есть, при всём при том: здесь есть очень нехудая в основе своей концепция глухоты к культуре — в принципе. И, насколько я понимаю, автора... авторессу, виноват, она действительно дама...

Из аудитории: Я так и подумала тоже.

А. Балабуха: Называть не буду, но действительно дама. (Авторессу), по-моему, волновало-то, в сущности, именно это — но она не сумела к этой идее по-настоящему даже подступиться. Хотя это вполне может стать прекрасным именно сюжетом, движущей силой этой внутренней, для хорошего хоть рассказа, хоть повести. (...)

Как метафора вот этот мир, как метафора глухости к культуре и стремления художника это пробить... Вот был в своё время прекрасный рассказ Питера Сойера Бигла-младшего (на самом деле Ллойда Биггла-младшего) "Музыкодел". Вот там эта же проблема на совершенно другом материале, ничего общего, — но она решается блистательно. Увы, это "Музыкоделу" в подмётки даже не годится. И поэтому, прошу прощения, это классический пример разбора рассказа, который в моём представлении ну просто никуда не годится, за исключением вот этого внутреннего посыла, который абсолютно справедлив, неотрицаем, прекрасен — но об этом нужно написать хороший человеческий рассказ, а не тот текст, который мы получили.

 

 

(Продолжение следует.)

Требования следующие:

1. соответствие заданной теме;

2. объём до 40 000 знаков по статистике Microsoft Word, считая пробелы;

3. законченность рассказа;

4. отсутствие публикаций у принимаемой работы;

5. личное присутствие автора на Ассамблее (заочного разбора не будет);

6. готовность прочесть все принятые на мастер-класс тексты и участвовать в обсуждении (они будут выложены на сайте Ассамблеи в августе).

Сроки приёма – до августа 2012 года (не включительно).

Количество участвующих в мастер-классе рассказов ограничено; оргкомитет Ассамблеи и ведущий семинара отберут 10 наиболее разноплановых и интересных в плане обсуждения работ. Авторы рассказов, признанных лучшими с точки зрения ведущего семинара и по голосованию участников, получат памятные призы.

Не говоря уже о том, что сама находка этого старого города — это, конечно, чистый "рояль в кустах". Иначе никак, deus ex machina — и всё тут. Это должно найти какое-то логическое объяснение. Или простое — что этих городов тут разбросано, блин, столько, что куды не плюнь — да попадёшь рано или поздно, ну, семь дней пропрёшься, на восьмой день доползёшь — но обязательно. Тогда — понятно. Иначе это чудо, которое не срабатывает, потому что оно статистически маловероятно, понимаете? Оно необъяснимо. Если б его что-то влекло именно в эту сторону, какую-то можно было б связь уловить. Нет. И поэтому, действительно, получается: шёл-шёл-шёл, ну всё, вот уже ноги по колени стёр — а! "мерседес" стоит! Впер-рёд, ребята!..

Из аудитории: Мне кажется, вот это как раз допущение работает, именно в силу того, что мир не прописан...

А. Балабуха: Да.

Из аудитории: ...благодаря тому, что мы не знаем, может быть на самом деле — неужели они только летают? А вдруг они, правда... эти мёртвые города падают у них, и уже набросано...

А. Балабуха: Да, но, понимаете, опять же то же самое, о чём мы только что говорили на крыльце (во время перекура): слишком много возникает вопросов именно в силу непрописанности мира. Можно предположить это, предположить то, предположить сё — и вот эти предположения, я сейчас могу перечислить 27, вы к ним добавите ещё 24... Слишком много вопросов к автору. Это на самом деле запретный путь, я бы сказал.

Написано, действительно, не просто гладко — написано хорошо, я согласен, и удачно применён "метод скрещённых лент" вот этот, всё верно. Хотя, правда, вы знаете, меня никак не оставляло одно ощущение, такое очень грустное: что я это уже где-то читал.

Из аудитории: Кстати, тоже.

А. Балабуха: Причём я даже примерно знаю, где: я читал у Хайнлайна, я читал у Кларка. Потому что сама по себе вот эта интонация — подчёркиваю: я не говорю о каком-то там плагиате, упаси боже, — это заимствование... вот, воздуха некоего, некой атмосферы.

С. Удалин: А это не есть плохо же.

А. Балабуха: Подожди, Серёжа, я не сказал, что "плохо". Хотя, конечно, свою лучше было бы нарисовать, чем чужую так, знаешь (громко втягивает воздух). (Смех в аудитории.)

С. Удалин: Спереть чужую атмосферу — это хорошо же, по-моему.

А. Балабуха: Да, в том случае, если ты пишешь нечто более-менее адекватное. Вот если бы это был написан роман, на свой лад, но в духе там, я не знаю, "Песков Марса" или в духе юношеских романов Хайнлайна — да, я бы согласился. Когда эта атмосфера закачивается в рассказ, чтобы этот рассказ ожил за счёт чужой атмосферы.

С. Удалин: Паразитизм.

А. Балабуха: Во-от.

С. Удалин: Но — умелый паразитизм.

А. Балабуха: Правильно, это значит, что автор — это очень хорошая породистая пиявка. (Смех в аудитории.) Понимаешь, вот в чём дело. Слово "паразит" сказал не я.

С. Удалин: Но вы говорили: молодец, хорошо всё сделал.

А. Балабуха: Да, так пиявками ж лечат, благородно, гирудотерапия.

А. Петров: Позвольте вступиться. Мне кажется, что автор на какой-то начальной или одной из начальных стадий имеет право посуществовать в виде вот такой вот "пиявки".

А. Балабуха: Имеет.

А. Петров: В конце концов... Я не помню, кто это сказал, но была фраза о том, что... (правда, она касалась поэзии) что лучше писать первые какие-то свои вещи, отчаянно подражая тем, кто нравится...

А. Балабуха: Да.

А. Петров: ...чем не писать ничего.

С. Удалин: Саш, если б была цель "подражать"...

А. Балабуха: Нет, возможно, это не цель, возможно, это единственный способ. Верю, верю в это, но... Простите, я признаю полностью правоту ваших слов, но возразить хочу следующее: если бы мне была дана установка: "вот это всё — дебютные рассказы авторов, которые в первый раз в жизни вообще клавиатуру увидели, ручку вообще в руках не держали и не прочли ни одной книжки" — я бы делал все эти скидки. Мы здесь разбираемся, как говорится, с позиции вечности. Я говорю с этой точки зрения. Да, начинающему автору это безусловно можно простить. Более того, возможно, для него это единственный путь нащупать собственную дорожку. И в это я верю. И, возможно, он пройдёт путь очень успешно — тоже, я согласен с этим. Но я это отмечаю как некий факт, без осуждения совершенно. Защищать не надо, это не нападение было на него.

А. Петров: "Пиявство" — оно не вечно.

А. Балабуха: У кого как. (Смех в аудитории.) Есть те, у кого не вечно, а есть те, кто пиявкой родился, пиявкой и помрёт.

С. Удалин: А есть кому понравилось просто.

А. Балабуха: И такие есть, совершенно верно. Но при этом некоторые, кому понравилось, всё равно они, даже пиявствуя, уже начинают как бы всё это пересотворять по-своему, на свой лад — тоже вариант. То есть здесь уже получается многовариантное развитие.

Теперь ещё по поводу этого рассказа. У него есть ещё одна деталь, которая мне показалась заимствованной, правда, заимствованной не из лучших образцов фантастики, а из худших образцов западного кинематографа. Вот вы обратите внимание: там какой-нибудь триллер, детектив смотришь — вот там, блин, террорист боньбу взорвал, пять тыш человек угробил, пока его ловили, ещё пятьсот перестреляли, но главное — полицейский жив, и террориста поймали. А остальных не жалко. Вот здесь происходит нечто (подобное). Да, этот герой спасся. У него хоть одна мыслишка была обо всех остальных, которые то ли спаслись, то ли гепнулись все там, и так далее? Да ни одной! И вообще намёка на это нету, у него другие заботы в жизни. В общем, это как-то, я бы сказал, психологически очень недобро. Это уже такой сверхэгоцентризм... Мне просто непонятно: потому что человек даже... Ну да, он всё равно сделать ничего не может, помочь им ничем не может, всё понятно — но какая-то мысль вот об этом ну должна быть!.. Но он думает только о себе.

Из аудитории: А в том-то и дело, что это очередное большое "белое пятно", которое явно просто как будто ножницами взяли — и вырезали.

А. Балабуха: Во-от! Я про что и говорю. Потому что в таком коротком рассказе действительно об этом было не сказать. То есть это действительно производит впечатление выстриженного фрагмента. Совершенно верно, я с вами полностью согласен. (К С. Удалину.) Да, Серёж?

С. Удалин: Есть маленькая проблема, и именно начинающие авторы с этим часто встречаются — не могут сопоставить объём своего замысла с объёмом рассказа, который...

А. Балабуха: О-о! Милчеловек, это есть вопрос великий. Я горжусь тем, что когда мне приходит замысел какой-то (неважно там, эссе исторического, или рассказа, или чего-то ещё), я заранее могу сказать его объём с точностью до пары сотен знаков. Причём это просто по ощущениям.

С. Удалин: Не, но бывает, что он разрастается. Не хотел — а вот...

А. Балабуха: Тогда меняется замысел. Тогда это уже приходит другая вещь. Это бывает, да, происходит. У меня был случай, когда у меня не получился рассказ, но из него выросла хорошая повесть. А рассказ просто не получился.

Из аудитории: А какой?

А. Балабуха: А он не был опубликован, так и остался рукописью. Но потом на его основе выросла повесть.

Из аудитории: Какая повесть?

А. Балабуха: Из него выросла первая часть "Нептуновой арфы" — "Майский день". Из совершенно неудавшегося, вдрызг неудавшегося рассказа.

С. Удалин: А может, потому и неудавшегося, что он был нарощен?

А. Балабуха: Совершенно верно. Но я этого не понял, а понял только через год. А через год потом поехало.

 

 

(Продолжение следует.)